— Это так неожиданно, — говорит чей-то мрачный женский голос рядом с ним.

Йоахим вздрагивает. Он настолько поглощен фотографиями в вестибюле дворца Шарлоттенборг, что не замечает, как сзади к нему кто-то подошел. Какая-то женщина в платье бутылочного цвета с ярко-рыжими волосами появилась возле него, принеся с собой облако аромата духов, напоминающих ему о Елене.

— Неожиданно? — удивляется Йоахим.

— Неожиданно видеть тебя здесь.

— Мне очень жаль, но что-то я вас не припоминаю.

Женщина начинает громко смеяться.

— А ты, наверное, совершенно не изменился? — со смехом говорит она, отступая на шаг и покачивая головой.

Йоахим краснеет: он понятия не имеет, что ей ответить. Ему было непросто жить с Эллен. Они могли прямо на улице поругаться. Эллен могла с криками улечься на мокрый асфальт. Она угрожала ему нервным срывом и могла довести его до такого же состояния. Поэтому Йоахим не припоминает эту женщину в зеленом платье, утверждающую, что ее зовут Майсе и что она бывала на множестве приемов вместе с ним и Эллен.

Заседание правления Академии изящных искусств все еще продолжается, поэтому Йоахим ожидает в вестибюле с прочими приглашенными на ужин. Это супруги, любимые — та категория, к которой Йоахим якобы должен относиться. Это только на один-единственный вечер. Только ради Елены. Ради Елены он будет притворяться, что он снова вместе с Эллен.

— Сейчас они должны закончить. Я так проголодалась, — шепчет одна из женщин.

Никто ей не отвечает. Йоахим отмечает про себя: она не из этой среды и не знает системы условностей. То, куда сейчас намерен попасть Йохамим, называется обществом небожителей. В средней школе пытаются научить детей двум языкам помимо родного. Им следует ввести обучение третьему языку в целях овладения этими условностями. Половина человеческой жизни уходит на то, чтобы кое-как этому научиться. Речь идет не только о правильных словах, но и о твоих связях в этой жизни, об отношении даже к самым смехотворным вещам. От этого у Йоахима все внутри сжимается.

Дверь открывается, и все, стоящие в вестибюле, оборачиваются. Появляются члены правления и идут к ним. Парочка молоденьких официанток обходят всех с изящными искрящимися бокалами на круглых подносах. Йоахим берет себе бокал и опорожняет его практически одним залпом. Навстречу ему идет Эллен. С аккуратно уложенными волосами и подведенными глазами, она пронизывает его взглядом.

— Надеюсь, время ожидания не было слишком тягостным, — громко говорит она.

Она берет его за руку и осторожно целует. Это одно из условий договора. Привычным движением берет его под локоть, прижимается к нему и шепчет:

— Вон он, там стоит. Мужчина с бородкой разговаривает с женщиной в белом платье.

Йоахим оборачивается. Вот он, художник, рисующий только боль, искореженные женские тела, концлагеря краской на основе костного клея. Тёгер Саксиль.

— А что там за ребенок? — спрашивает Йоахим, указывая в его сторону.

— Это не ребенок. Это просто очень юная японка, — шепчет в ответ Эллен. — Если бы ты хоть немножко интересовался искусством, то узнал бы ее.

Йоахим не может отвести взгляд от любовницы Саксиля — или это его муза? Ей нельзя дать больше восемнадцати, максимум. В любых иных кругах это вызвало бы недовольство, но только не в мире художников. Йоахим не может даже подумать о других мужчинах среднего возраста с приличным животиком, которых бы Эллен стала защищать, если бы они появились на ужине с несовершеннолетней.

Саксилю, должно быть, уже хорошо за сорок. Бритоголовый, с длинной ухоженной бородой, заканчивающейся косичкой, доходящей ему до груди.

Потом Йоахим снова изучает японочку. Похожа ли она на женщину, которая согласилась бы, чтобы над ней издевались? Внешне Саксиль такой же спокойный и уверенный в себе, как и все здесь.

Японка в черном, почти прозрачном платье что-то шепчет ему на ухо. Тёгер Саксиль выслушивает ее нахмурив брови, а потом качает головой, жестикулирует обеими руками и явно с ней в чем-то не соглашается. Что он за человек? Тот, кто пытает проституток?

Так или иначе, но Йоахим должен подойти к нему. Задать ли ему невинный вопрос о краске на костном клее? И посмотреть внимательно на его реакцию: узнает ли он Йоахима? Не как бывшего мужа Эллен, вернувшегося к ней обратно, а как того, кого он видел сквозь зеркало. Такая вероятность есть: Тёгер мог находиться за зеркалом тем вечером, когда Йоахим был в подвале.

* * *

Йоахим уже забыл, как хорошо питается элита датской культуры. Пять блюд, и сейчас подали только лишь второе: ризотто, напоминающее рассыпанный жемчуг, и копченое рыбное карпаччо — тонкие, кисловатые кусочки, передающие вкус моря, с запеченным пармезаном и каперсами. Так принято в этих сферах: чем сильнее капризы женщин, тем изысканнее еда.

Он не сводит глаз с японки: она ест совсем немного. Ему видны ее груди, четко очерченные под платьем. В ней есть нечто особенное: она никогда не закрывает полностью рот, ее губы все время чуть-чуть разжаты. Когда она ловит взгляд Тёгера, то разжимает их чуть сильнее, словно он приказал ей, чтобы верхняя губа никогда не касалась нижней.

Йоахим попытался подсесть к нему, но Эллен одернула его и прошептала на ухо, что здесь строгая система рассадки гостей. Он сидит настолько далеко от Тёгера, что ему совершенно не слышно, о чем тот говорит, — он может только наблюдать за ним. Его мимика, жесты, то, как он жует, сколько он говорит, и выражение лица, с которым он выслушивает собеседника. Йоахим понимает, что таким образом ничего не выяснит.

Эллен сидит возле Йоахима в превосходном расположении духа. Она постоянно активно участвует в игривых элегантно закрученных дискуссиях. Йоахим пытается также принимать участие в беседе, но у него практически ничего не получается.

Непрерывным потоком приносят и уносят закуски, напоминающие небольшие произведения искусства. К каждому блюду тщательно подобрано вино.

Эллен все время пытается втянуть его в разговор. Когда она в определенный момент берет его руку, это не кажется ему ни удивительным, ни неприличным. Йоахим не считает нужным лишать себя этого удовольствия. Он никогда не представлял себе, что окажется в таком положении, что его отчаянная просьба приведет к примирению с женщиной, которая, по его мнению, ненавидела его больше всех на свете. Он знает, что тогда она была настроена бороться за сохранение их отношений.

На какое-то мгновение его мысли возвращаются в прошлое. В то прошлое, которое он уже давно решил засунуть в дальний ящик. Неприятное воспоминание о том, как он когда-то обманул ее, оставив стоять одну в аэропорту, несчастную и брошенную. Они договорились, что он приедет за ней прямо после открытого чтения. Он вспоминает, как кружил в своем стареньком запыленном «вольво», как уже подъезжал к терминалу, как вдруг решил вернуться назад. Сама мысль о том, что придется провести несколько дней с Эллен, когда нельзя будет вырваться из временной тюрьмы, оказалась настолько невыносимой, что он плюнул на все приличия и бежал. Вместо этого он отправился на Борнхольм. Он должен был начать все сначала. В одиночку. Он добрался на пароме в Гудйем, в самую дальнюю точку Дании. Нашел пансион на маленьком островке, стал девяносто вторым жителем на Кристиансё и, улегшись на кровать, уставился в потолок. Йоахиму кажется, что он лежал так до того самого дня, когда в первый раз увиделся в кафе с Еленой. Конечно же, это было не так. Он что-то ел, ходил в туалет, принимал ванну: пусть не слишком часто, но как только сам не мог уже выдерживать дурного запаха. И он писал страничку за страничкой, одну жалостливее другой.

И тут Эллен начинает ему что-то говорить, возвращая к действительности.

— Что? — резко спрашивает он.

— Пойдем, в соседнем зале будет кофе с… — говорит она и поднимается из-за стола.

Йоахим непонимающе смотрит на нее. Кофе с чем?

Когда они идут, ее рука оказывается у него на ягодицах. Это происходит быстро, и сначала ему кажется, что это было случайно. Но что-то она там слишком долго держится для случайного жеста. Или? Но Эллен уже идет дальше, проходя мимо него. Он останавливается, опорожняет стакан воды. Как раз пришло время сдерживать себя.

* * *

Йоахим готовился заранее, и именно поэтому он начинает разговор с Тёгером как-то несуразно.

— Вы работаете с красками на основе костного мозга? — задает он провокационный вопрос.

Художник несколько раздражен. Должно быть, из-за того, что Йоахим вклинился в его разговор с двумя женщинами. Одна в белом платье, а вторая его японка — они смотрят на Йоахима, как на селянина, осмелившегося наступить на тень императора.

— Да, — сухо отвечает Тёгер.

И больше ни слова. Он снова поворачивается к этим двум женщинам, японочка пытается скрыть смешок.

— А позвольте узнать, почему вы используете именно такую краску на основе костного клея? — продолжает допрос Йоахим несмотря ни на что.

Тёгер выдыхает сквозь передние зубы, у него какой-то усталый вид.

— Вы прерываете наш разговор, — делает он замечание Йоахиму, при этом авторитарно кладя руку ему на плечо. — Лучше бы вы выпили чашечку кофе вместо этого.

— Прошу простить. Я, безусловно, понимаю, что прервал разговор. — И тут он осознает, что говорит, как пьяный.

Ему на помощь приходит Эллен, кладет ему руку на спину, прижимается к нему и говорит, улыбаясь:

— Тёгер, я прошу прощения за такое нападение. Это все моя вина. Я заметила, что ему наливали больше чем нужно. Йоахим сейчас собирает материал для новой книжки, и я рассказывала ему, что ты можешь помочь с информацией об использовании в живописи краски на основе костного клея. Сожалею, что не познакомила вас должным образом. Возможно, Йоахим был несколько… навязчив, но это без злого умысла.

Эллен улыбается. Йоахим прижимается к ней и чувствует слабый запах мыла. Но к нему примешивается еще какой-то цветочный аромат, может быть, духи. Она что, стала пользоваться духами? Тёгер начинает рассказывать о красках на основе костного клея, делая это только ради Эллен, а не ради Йоахима.

— А как насчет боли? — спрашивает Йоахим, удивляясь самому себе, и внимательно следит за реакцией художника.

— А что насчет боли?

— Почему вы изображаете боль? Страдающих женщин?

— Вы говорите об этом так, словно это я причиняю им боль.

— А разве это не так? — И он снова ждет реакции Саксиля.

Тот лишь пожимает плечами.

— Это старая дискуссия. Меня это не интересует, — отнекивается он.

— А почему, собственно, нет? — спрашивает Эллен, поддразнивая его.

Она владеет языком условностей, и вот уже Саксиль не выглядит напряженным.

— Я изображаю мир таким, каким его вижу. Передаю те впечатления, которые у меня возникают. Всю агрессию и насилие я сдерживаю в себе до тех пор, пока это у меня получается. И тогда я начинаю рисовать…

Похоже, этот ответ удовлетворяет Эллен. Такое объяснение подойдет для каталога или интервью.

У Йоахима возникает ощущение, что он идет по ложному следу. Он не знает, как должен выглядеть убийца и откуда у него такая уверенность, но теперь он убежден, что Тёгер Саксиль не является убийцей Луизы. Йоахим пытается вникнуть в разговор, но его мысли не дают сосредоточиться на светской болтовне.

Он думает о ДНК. Елена находилась на фабрике, а потом она оказалась на Борнхольме с вещами Луизы. Кошелек, рюкзак. Разве этого недостаточно? Хватает ли у Сперлинга оснований, чтобы упрятать ее за решетку?

Эллен берет его под руку и уводит за собой. Все с любопытством смотрят на них. Йоахим вспоминает другие эпизоды со значительно более драматичной развязкой. Вот Эллен рыдает. А вот она устраивает Йоахиму скандал. Но по той или иной причине это не играет никакой роли в этих кругах. Здесь можно делать самые невероятные вещи: мочиться прямо на пол, испражняться на гардины, трахать жену хозяина дома, перерезать проводку садовыми ножницами. Все это будет расцениваться как победа над мелкобуржуазными предрассудками. Гораздо хуже, если у тебя противоположный вкус.

— Прежде чем уйти отсюда, я хочу тебе кое-что показать, — сообщает Эллен с энтузиазмом.

Они возвращаются в вестибюль, а оттуда направляются в сторону ее кабинета. Но проходят мимо вереницы дверей и двигаются к лестнице.

— Я только захвачу свой пиджак, — говорит Йоахим, когда они проходят мимо двери.

— Мы будем возвращаться этой же дорогой, — отвечает Эллен, не замедляя шага.

Они поднимаются по лестнице, при этом Эллен ему что-то оживленно рассказывает, не выпуская его руки из своей.

— Это было на последней выставке, нечто особенное. Завтра все отправят назад, в Брюссель, поэтому сейчас остался последний шанс. Я не могу от этого оторваться. Если бы я могла, я бы поехала за ней, или в ней, как в фильме Куросавы. — Эллен еще что-то говорит о каком-то человеке, который уходит в живопись и становится ее частью.

Она почти взбегает по ступенькам, а Йоахим следует за ней, любопытствуя против собственной воли. Несмотря на то что Эллен любит искусство, он никогда не слышал, чтобы она отзывалась с такой теплотой о какой-либо картине.

Они поднимаются на самый верхний этаж, и Эллен распахивает дверь. Они стоят перед входом в запасник, и свет с лестничной клетки проскальзывает в это помещение. Пыльный теплый воздух струится между ними. Повсюду находятся картины, вставленные в большие стальные рамы в полках так, что их можно поставить одну на другую, до самого потолка. Между стальными стойками имеются длинные промежутки. Картины стоят на всех полках. Большая часть картин стоит в узких фанерных ящиках.

Йоахим нащупывает выключатель, и постепенно загораются лампы, освещая огромное помещение. Но Эллен выключает свет еще до того, как он доходит до конца зала. Она становится перед ним, поднимается на цыпочки и кладет руки ему на грудь. Ее глаза страстно горят в этом полутемном помещении.

— Йоахим!

Хрипловатый голос. Он звучит словно импульс. Звук ее голоса ощущается почти так же, как и прикосновение ее рук к его телу. Он продолжает стоять неподвижно, а тем временем ее руки скользят вниз, к его поясу, и начинают расстегивать его. Он закрывает глаза. В ушах раздается свист. Он опирается на стену из-за головокружения. Как будто он качается, стоя на корабле, и ни за что не держится.

Внезапно у него перед глазами появляются крюки из пыточного подвала. Словно молния, блеснувшая над головой, или свет, зажженный на мгновение, который чуть посветил, и он что-то успел заметить в этот краткий момент. Так это он видел крюки из подвала? Йоахим становится прямо, отстраняет в сторону руки Эллен и снова нажимает на выключатель.

— Что с тобой? — спрашивает она огорченно.

Ее голос еле слышен. Опять она отвержена. Он чувствует, как в груди нарастает ком. Что он ей такого сделал? Как они могли оказаться в подобной ситуации?

Лампы загораются одна за другой. Йоахим с содроганием осматривается вокруг. Это что, видение, или же он и в самом деле заметил крюк? Да вот же он его видит.

Огромная картина, больше чем он сам. Она стоит самой первой в куче, наваленной на полу, прислоненная к одной из секций полок, вверх ногами. На ней изображено необычайно перекошенное лицо в необычайно перекошенном помещении. И что-то в ней неправильно с перспективой и пропорциями. Но это лицо — лицо какой-то женщины. А вот и крюк. И стена, на стене зеркало, в зеркале отражается чей-то силуэт — все это напоминает времена чумы в Венеции.

Но Йоахим уже видел точно такое же выпуклое зеркало, которое искажает изображение. И он видел этот наряд, стену, стол. Он полностью в этом уверен.

— Что это? — спрашивает он, показывая трясущейся рукой.

Эллен поворачивается к картине.

— Это кое-какие вещи, приготовленные для отправки на выставку в Швецию.

— А вот это чья работа? Вот эта, что стоит спереди? — спрашивает Йоахим таким голосом, что сразу чувствуется его волнение.

Эллен отрицательно качает головой.

— Если ты думаешь, что это каким-то образом связано с убийством, то ошибаешься. — Эллен скрещивает руки на груди. — Это работа Пьера Коллисандера. Он наверняка не может быть убийцей. Он один из величайших живописцев нашей страны.