Пока Елена едет к старому желтому зданию тюрьмы, она опасается, что ее опознают. Ее снова разыскивают. Елену Сёдерберг, женщину, которую постоянно кто-то преследует, не оставляя в покое. Такие вот у нее дела. Она осматривает вокруг себя простирающиеся до самого горизонта газоны, которые своей ухоженностью больше напоминают поле для гольфа.

Елена останавливается на парковочной площадке. Среди выстроившихся там «шкод» и «ситроенов» она стремится отыскать самую дорогую машину: все вращается вокруг денег, и у начальника тюрьмы должен быть самый дорогой автомобиль.

Она пытается снова ощутить свою прошлую сущность, заставлявшую ее вести счет каждой монетке. Это ее пугает — она бы не хотела быть такой.

Должно быть, Йоахим был прав, когда он, чтобы растормошить ее, говорил всю эту ерунду о том, что мы должны найти место, где сможем развиваться, и искать его вместе с людьми, которые могут нам дать самое лучшее. Сёдерберг (семья и фирма) не дает ей самого лучшего — скорее уж самое худшее. Она видит, как все привязано к деньгам, к власти.

Когда отец Елены начинал свой бизнес еще до войны, он делал это ради выживания. Это было время крайней нужды, отсутствия всякой уверенности в завтрашнем дне, что приводило людей к отчаянию. Позже, когда у него кое-что накопилось, он, подобно Каролине и Эдмунду, стал думать лишь о том, как бы нагрести еще больше. Хотелось бы знать, осознавал ли он, что можно быть бедным, несмотря на то, что имеешь много денег, задается вопросом Елена.

Всю дорогу до Хорсенса Елена сидела и слушала разговоры учительниц о курсах повышения квалификации, размышляя при этом с закрытыми глазами, каким образом ей получить доступ к архиву этой тюрьмы. Нельзя же просто зайти к ним и попросить разрешения порыться в их архиве. Женщине, которая находится в розыске, никогда не дадут такого разрешения. Да и официальный запрос сделать тоже не получится, к тому же на это уйдет слишком много времени. Ей нужно найти какой-нибудь другой способ.

И вот она рассматривает автомобили: ни один из них не выделяется своей стоимостью. Пока она не доходит до специально обозначенного парковочного места, расположенного ближе всего ко входу: покрытый пылью черный «Форд-Мондео» стоит на месте, наверняка зарезервированном для главы тюрьмы. Теперь остается только ждать.

Устав после пешей прогулки от самого вокзала, она усаживается между автомобилем директора и серебристо-серым «фиатом», стоящим сбоку от него. Через минуту мимо проходит какой-то мужчина, но он, к счастью, даже не смотрит в ее сторону. У Елены нет часов: должно быть, день уже перевалил за середину. Интересно, когда освободится начальник тюрьмы? Она наклоняется к автомобилю и ждет, думая о Йоахиме, о том, что он все еще любит ее.

Время от времени люди то выходят, то заходят в тюрьму, не глядя в ее сторону. И вот появляется начальник. Мужчина в костюме, с кожаной папкой под мышкой. На ходу он усталым движением снимает с себя галстук. Она быстро поднимается, и он резко останавливается, насторожившись.

— Меня зовут Елена Сёдерберг, — говорит она, протягивая руку так, словно пытается вложить в этот жест всю свою врожденную лучезарность человека высшего общества.

Раньше она замечала, какой эффект производило ее имя, и надеется, что ей удастся заставить его поверить ей, несмотря на заурядную одежду. Он останавливается, но не принимает ее руки.

— Сёдерберг? — переспрашивает он, скептически поглядывая на нее.

Елена показывает свою недействующую банковскую карту, равнодушно пожимает плечами и пытается сохранять непринужденное выражение лица. Она прилагает все усилия, чтобы держаться прямо и излучать достоинство и уверенность в себе. Начальник тюрьмы изучающе осматривает ее. Она глядит ему в глаза не мигая.

— Елену Сёдерберг разыскивают. Ее семья утверждает, что она снова утратила память.

— Меня это не удивляет: я просто ушла от них, — сухо объясняет Елена.

Внутри ее всю трясет: значит, они таки решили опять рассказать этот вздор.

— А почему я должен вам верить? — резонно замечает он.

— Вы же знаете, насколько могущественной является семья Сёдерберг. На кон поставлена немалая сумма. Я представляю для них опасность, поскольку настаиваю на том, чтобы выяснить правду об убийстве, совершенном много лет тому назад. В этом убийстве виновен мой отец.

Елена замолкает и оценивающе смотрит на него. В его взгляде что-то появляется: то ли сомнение, то ли любопытство. Она пробудила в нем интерес, но это лишь начало.

— Я приехала к вам прямо из Силькеборгского архива. Там пропал один журнал. Это журнал посещений доносчика, приговоренного к смертной казни сразу же после Второй мировой войны. Он был заключенным этой тюрьмы. Я полагаю, что он был свидетелем преступления моего отца, и думаю, что этот журнал пропал не случайно.

Директор тюрьмы прищуривается так, словно в его должностные обязанности входит умение распознавать, когда ему лгут.

Елена изо всех сил старается сохранять спокойствие и властный голос и пытается в нескольких словах рассказать суть своего дела о гибели Хирша. Она подыскивает такие подробности, которые смогли бы убедить его.

Йоахим всегда говорил, что самые лучшие рассказы — те, где много деталей. Подойдут ли такие, как «Таверна Юльсё», Мариус Флинт? Елена не забывает рассказать и об исчезнувшем договоре, но чувствует, что это не помогает.

Ее всю трясет. Она уже не знает, что ей еще говорить. Рассказ не выглядит достоверным? Она делает шаг назад, чувствуя, что ей нечем дышать от истощения и напряжения. Она все время бьется головой об стенку. Какая же она идиотка! Решила, что сможет убедить его.

Начальник тюрьмы уже открыл дверцу автомобиля, но продолжает стоять.

— Когда-то Елена Сёдерберг была моей соседкой по столику, — медленно начинает он. — Давно это было, может быть, лет десять тому назад, на каком-то приеме в ратуше.

Елена вздрагивает при этом. Она снова смотрит на директора тюрьмы, внимательно изучая его лицо. Тяжелые веки, под которыми скрывается огонек упрямства. Она отчаянно пытается, но не может его вспомнить и с досадой качает головой.

— К сожалению, моя память недостаточно хороша, и в этом отношении заявление моих родственников не лишено основания, — тихо произносит она.

— Вы были не слишком приятной соседкой по столику, — сухо заявляет директор.

Он смотрит ей прямо в глаза, продолжая:

— Нет никакой тайны в том, что я не преклоняюсь перед королевской семьей, знатью или такими бизнес-империями, как «Сёдерберг». Я вырос в семье приверженцев левых взглядов и хорошо знаю, что мои убеждения могут быть неприемлемыми для определенных кругов общества. Но встреча с Еленой Сёдерберг все-таки была для меня неожиданно неприятной. Если это действительно вы, почему я должен помочь вам?

— Простите меня, если я вас обидела, — кротко говорит она.

— Вы насмехались надо мной.

Наступает долгая пауза. Елена не может хоть что-нибудь вспомнить о стоящем перед ней человеке. Она вообще не в состоянии хоть что-нибудь сказать. Доказывать, что она является той самой женщиной, которую он презирает, — неблагодарное занятие.

— Я вижу, что это вы. Я узнаю вас, — тихо говорит он. — Вы изменили прическу, но ваши глаза…

Елена сдерживает дыхание. Она чувствует, как кожа трещит от напряжения.

— Женщина, с которой вы тогда общались, та Елена… Я ее не знаю. Это не я, это больше не я. Мне действительно нужна помощь, нужны документы, которые исчезли из архива… Кто-то пытается скрыть преступление моего отца, — говорит она чуть слышно, сжимая руки.

— Всякое большое состояние зиждется на преступлении. Мне это рассказывал отец, когда я был еще мальчиком. И с тех пор моя вера в то, что он был прав, только укрепилась.

Он посмотрел в сторону тюрьмы.

— Спасибо за то, что вы мне верите, — тихо поблагодарила она.

Он только пожимает плечами, поворачивается и, не говоря ни слова, направляется в сторону этого желтого здания.

— Я не смогу предоставить вам информацию, на которую распространяется действие закона о защите персональных данных.

— Нет, нет, — говорит Елена, не зная, что это за закон, и следует за ним.

Охранник на входе только кивает и не задает никаких вопросов. Дверь в тюрьму открывается с классическим резким скрипом. Елена заходит с директором внутрь. И лишь когда дверь снова закрывается, чувствует: возможно, она попала в западню.

* * *

Здание тюрьмы довольно старое, камеры в нем расположены по обе стороны коридора, и тюремщикам видно, что в них происходит. Заключенные находятся в коридоре, некоторые из них стоят группками и смотрят, как начальник с Еленой проходят за проволочным ограждением. Один из них свистит, но только потому, что этого требует обстановка. Елена не может удержаться от того, чтобы посмотреть на них. Она уже видела такие лица в архиве, в газетах двадцатых годов. Это люди прошлого, те, кому не удалось выбраться оттуда, — именно такой участи боялся ее отец. Это никак их не оправдывает, говорит она сама себе. Или оправдывает?

Директор заводит Елену в свой кабинет. В нем чисто и почти уютно. На стене висит плакат из фильма «Похитители велосипедов». Это название Елене ни о чем не говорит. Она все время переживает, что он ее обманет, закроет в камере и будет держать здесь. А что, если такова ее участь? Что бы об этом подумал ее отец? Он так боролся за то, чтобы вырваться из грязи и бедности, был готов убить, чтобы не очутиться в приюте для нищих. И вот… Его собственная дочь… С ней теперь происходит то, чего он больше всего боялся.

— Моя секретарь уже ушла, но… Может, кофе?

— С огромным удовольствием.

Она стоит посреди его кабинета. Припекает послеполуденное солнце, а на подоконнике лениво жужжит муха. Елена садится на мягкий стул, стоящий напротив директорского стула с высокой спинкой.

Начальник тюрьмы отправился в архив в самом конце коридора — ей слышно, как он открывает и закрывает тяжелые двери архивных шкафов. Только бы он не передумал… Эта мысль слишком тягостная.

Ее взгляд останавливается на стопке бумаг, лежащих на его письменном столе. Ей удается кое-что прочитать в одном документе. Речь идет о завтрашнем освобождении заключенного. Некоего Йенса Бринка. Осужденного по статье 28 Уголовного кодекса за преступление против частной собственности. Елена читает дальше. Она не может оторваться. Ей кажется, что речь идет о ней. О тех, у кого что-то есть, и тех, у кого ничего нет.

Елена думает о Луизе Андерсен, обо всем том, что рассказывал Йоахим. О том, что она делала, чтобы заработать на жизнь. Позволяла себя бить, уничтожать себя. Эдмунд и Каролина, несчастный Хирш, которого убили, — все это не выходит у нее из головы, и каким-то образом она связывает это с тем, что сейчас читает о Йенсе Бринке. Его вырастили приемные родители. Первый приговор он получил в возрасте пятнадцати лет, после чего было еще много приговоров. Последний за то, что он залез на виллу какого-то футболиста. Йенс Бринк украл какие-то предметы искусства и пару стульев дизайна Бёрге Могенсена. Его схватили на немецкой границе: только из-за того, что у него не работал правый задний фонарь, его остановили и провели обычный досмотр. Вот невезучий. Елена надеется, что, когда он завтра выйдет на свободу, удача будет ему улыбаться больше.

— Давайте посмотрим вот на это.

Начальник садится на свой стул по другую сторону стола и начинает поспешно листать документы.

Елена вытягивает шею: ей и самой хотелось бы взять их в руки, но он держит их на своей стороне стола. Сосредоточенно хмурит брови, что-то бормочет себе под нос, переворачивая один лист за другим.

— Может быть, это. — Он протягивает ей документ.

Ее взгляд быстро пробегает по странице. Сначала нет ничего, что касалось бы ее. И тут появляется имя Акселя Сёдерберга. Ее отец побывал в тюрьме у Райнхольдта. Было два посещения, оба раза в один и тот же день: 5 октября 1946 года. За несколько дней до того, как Райнхольдта расстреляли. Во время второго посещения Аксель Сёдерберг был не один. Возле фамилии ее отца она видит еще одну: Роберт Лунквист, помощник адвоката.