Сонная апатичная вода живет лишь в те первые мгновения, когда она бросается на скалы острова. А иначе она просто покоится, черная и мертвая. Он мертвый? Мертвый, как вода. Нет, он сейчас бросается на скалы. У него все болит. Он просыпается и смотрит так, как вода смотрит на мир, сквозь вуаль. А потом падает обратно в море инертности. Дайте ему просто исчезнуть. Так думает Йоахим. Дайте этим двумстам шести костям и тысячам километров кровеносных сосудов, вен и артерий, которые протянулись по человеку по имени Йоахим, просто исчезнуть навсегда. Кто будет о нем вспоминать, скучать по нему? Его семья? Вряд ли. Его читатели? Наверное. «Нет, давай же, — шепчет он, очнувшись на мгновение, — брось меня, Господи, в последний раз, брось меня на те скалы, которые ты называешь жизнью». Но Господь его не слышит, и Йоахим не умирает.

Неужели прошли дни? А может, недели? Йоахим пробуждается, но не так, как в другие разы. Он просыпается без желания заснуть снова, оглядывается вокруг. Он в большом помещении, в комнате с двумя окнами. Легкие белые гардины закрывают ее от послеполуденного солнца. Через различные промежутки времени чуть дергаются оконные стекла, оставляя после каждого подергивания хрустальный звон в комнате. Это от проезжающего мимо поезда, как объяснила ему одна из медсестер в тот отвратительный момент его бодрствования, когда она заставляла его пить.

Он в Палермо, в больнице «Вилла Мария Элеонора» или что-то в этом роде. Здесь красиво. Это подходящее место для смерти. Лучше, чем какое-нибудь другое место. Будет неплохо смотреться в будущих изданиях на последней странице, под портретом автора. Родился в новогоднюю ночь одна тысяча девятьсот шестьдесят третьего года в Онсевиге на Лолланне. Умер в две тысячи пятнадцатом году в Палермо на Сицилии. От датского захолустья до южноевропейского захолустья.

Из коридора до него доносятся звуки поспешных шагов и тревожных разговоров. Время от времени слышен чей-то громкий возбужденный голос или приступ кашля. Он смотрит на самого себя: сплошные бинты и большие лоскуты пластыря, наложенные на места ожогов. Хуже всего обстоят дела со спиной: на ней лопнувшие волдыри и открытые раны. Он может лежать только на боку. Все, что не забинтовано, смазано густой клейкой мазью. По-прежнему ощущается резкая боль в легких. Но он еще счастливо отделался. Это все, что он запомнил из одного из многих разговоров с врачом. На своем жутком английском врач уверил его, что вскоре он снова будет вполне здоров.

Йоахим спросил об Эллен. Врач долго не решался говорить, но потом, отважно сражаясь с лексикой, грамматикой и стилистикой английского языка, с трудом пояснил, что они делают все, что возможно, чтобы спасти… the woman from Denmark. У нее отравление угарным газом. Проблема с легкими. Very serious. Йоахим чувствует себя виновным за то, в каком состоянии сейчас Эллен. Хотя она так или иначе знала или подозревала, что это именно Коллисандер лишил Луизу жизни.

Йоахим по-прежнему не может этого понять, поэтому он перестает об этом думать. Думает о Елене. Он очень тоскует о ней, и ему трудно определить, что причиняет ему больше страданий: тоска по Елене или ожоги. В любом случае он испытывает боль внутри и снаружи.

Он думает об этом произведении Коллисандера — о «Загадочной женщине». Удалось ли вытащить картину из горящего здания? Йоахим восстанавливает в памяти то, как его выносили по лестнице: картина была у него в руках. Но после этого он уже ничего не помнит — должно быть, потерял сознание. Помимо этого шедевра на человеческой коже, нет никакого доказательства, что именно Коллисандер убил Луизу. Тогда получается, что все было впустую.

У него все время перед глазами находится сияющее лицо Елены. Прекрасной, очаровательной Елены. Вся безумная борьба с этим чудовищем Коллисандером нужна была только для того, чтобы вызволить Елену из тюрьмы. Сама мысль о том, что ее могли упрятать за решетку за то, чего она никогда не совершала, невыносима. Йоахима охватывает жуткое чувство собственной вины. Эллен. Теперь врачи борются за то, чтобы спасти ее жизнь, но единственная, о ком он сейчас думает, это Елена. В это время заходит медсестра, а за ней двое мужчин в форме.

— Полиция, — заявляет медсестра.

У мужчин серьезный вид, под мышкой у каждого фуражка. Медсестра на минутку выходит и возвращается с двумя стульями. Она ставит их возле его койки и расправляет простыню Йоахима, чтобы у него был более презентабельный вид. После этого она выходит, закрывая за собой дверь.

Оба полицейских гладко выбриты, примерно одного возраста с Йоахимом, оба женаты, судя по золотым обручальным кольцам на пальцах, не ускользающим от внимания Йоахима. Вот здесь, в этом помещении, Господь собрал образцовых сорока-пятидесятилетних европейских мужчин. Но какими же они получились разными! Два красавца, нормальные богобоязненные трудяги, женатые, наверняка имеющие детей. А перед ними на кровати лежит мужчина, который всегда влюбляется в ненормальных женщин, и в результате получается хаос.

Один из полицейских смотрит на часы, откашливается и что-то бормочет своему коллеге. Коллега, должно быть, старший по званию, нетерпеливо поднимается, раскрывает дверь и выглядывает в коридор. Вскоре заходит еще один мужчина. Стройный, седовласый, в костюме с иголочки, сидящем на нем как влитой, с тонкими чертами лица. Он идет прямо к Йоахиму.

— Я — посол. Меня зовут Франс Виллумсен, — представляется он, выдерживая короткую паузу. — Я прилетел сюда из Рима. Как вы себя чувствуете?

Йоахим лишь пожимает плечами, ничего не говоря при этом.

— Мы перевезли вас сюда из коммунальной больницы. Здесь есть специалисты по ожогам, — сообщает посол, размахивая руками. — Полицейские хотели бы задать вам несколько вопросов. Вы… up for it? — переходит он на английский.

— Да, — тихо отвечает Йоахим, — и спасибо вам.

Посол с удивлением смотрит на Йоахима и улыбается. Эта широкая улыбка на мгновение возвращает Йоахиму желание жить. Возможно, чувство признательности стало его новой движущей силой. Все эти долгие годы он рассчитывал на признательность и вот получил ее. Неужели это так просто?

Йоахим все еще думает о признательности, и в это время медсестра заносит третий стул. Посол что-то говорит ей на итальянском, насколько замечает Йоахим, вполне бегло и непринужденно. Тут же у полицейских появляются блокноты и шариковые ручки, и начинается допрос. Посол с легкостью переводит их вопросы с таким видом, будто речь идет о том, где подают лучшую пасту примавера в Трастевере, а не о вопросах жизни и смерти.

Полицейские смущены. Они тратят много усилий на то, чтобы преодолеть все языковые трудности при выяснении личности Йоахима и узнать, что он с Эллен вообще делал в доме Коллисандера. Йоахим пытается объяснить все доступно, но вопросы и хаотичность ситуации усложняют это. Посол часто перебивает его на полуслове, а у полицейских постоянно трезвонят телефоны, и они по очереди выходят в коридор, о чем-то громко разговаривая. При этом дверь то остается открытой, то закрывается. Когда возвращаются, они начинают ругаться между собой. И все время ведется запись.

Но постепенно все начинает выстраиваться по кирпичику, и даже послу эта история становится интересной. Теперь, когда наконец его рассказ закончен, Йоахим может задать и свой вопрос:

— Вы нашли картину, написанную на коже женщины? Доказательство того, что убийство совершил Коллисандер?

Посол переводит, полицейские с удивлением качают головами.

— А вы уверены, что картину вынесли из пылающего здания? — уточняет посол.

— Я держал ее в руках все время, пока меня несли вниз по лестнице, — уверяет Йоахим. — А потом ничего не помню…

Один из полицейских записывает, другой берет свой мобильный и куда-то звонит. Он общается с кем-то громко и долго. Йоахим ждет, когда посол переведет ему содержание разговора полицейского.

— Врачи скорой помощи взяли картину с собой, и она по-прежнему у них в больнице.

Полицейские хотят вместе с послом связаться с копенгагенской полицией. При расследовании таких дел нет ничего необычного в создании международной следственной группы, объясняет посол и рассказывает еще много всякой всячины. Но Йоахим уже не слышит — он слышит только самого себя, свой внутренний голос, который говорит: наконец-то все в порядке, Елена не будет сидеть в тюрьме. Она не будет сидеть в тюрьме.

— Господин посол, — произносит Йоахим.

Тот поворачивается, уже стоя в дверях, и смотрит на Йоахима.

— Просто Франс.

— Франс… Вы не могли бы сказать им, что я очень хотел бы поговорить с Еленой?

* * *

Медсестра сопровождает его по коридору. Йоахим сгорает от нетерпения снова услышать голос Елены. Кроме этого он еще и встревожен. А что, если она больше не захочет его слышать? «Да брось ты», — уговаривает он сам себя. Медсестра останавливается перед какой-то дверью и смотрит на него.

— Si?

Да? Что «да»? Йоахим только кивает. Да, черт побери, да жизни, да Елене, да тому, чтобы дышать, да торжеству справедливости. Медсестра распахивает перед ним дверь. Но это не кабинет врача с телефоном, о котором просил Йоахим. Он остается стоять на пороге. Ставни закрыты, но слабые лучи света все же пробиваются внутрь узкими полосками. Там, совершенно не двигаясь, лежит Эллен.

— Prego, — говорит медсестра, указывая рукой.

Йоахим нехотя делает несколько шагов внутрь палаты. Дверь за ним закрывается. Они одни. От нее остались лишь слабые очертания, она полулежит под самым окном на койке.

— Ты меня ненавидишь? — спрашивает она.

Сейчас ее голос более грубый, чем когда-либо. Йоахим проходит еще на пару шагов вперед, ему видно ее лицо. На нем нет никаких ран, но у нее изнуренный вид.

— Меня лечат точно так же, как и Ники Лауда, — говорит Эллен.

— Ники Лауда? — переспрашивает Йоахим, разглядывая ее обмотанные бинтами руки.

— Автогонщик. Ему делали проветривание легких после того, как он горел в своем авто.

Йоахим стоит возле нее. Может, ему сесть? Он исследует свои чувства. Неужели он ее ненавидит?

— С чего ты это взяла? — спрашивает он.

— Ты что, не присядешь? Мне тут было так одиноко.

У Йоахима нет желания оставаться здесь надолго. Он хочет уйти, хочет услышать голос Елены, а не Эллен. Но все же садится. Устанавливается долгая пауза. Это она должна все объяснить, как ему кажется.

— Когда мы начинали в Академии изящных искусств… — наконец прерывает паузу Эллен.

— Кто это мы?

— Коллисандер пришел туда фактически через год после меня. Но в то время, уже в то время в нем было что-то извращенное.

— Как ты сказала?

Она откашливается и набирает в легкие воздух, чтобы говорить:

— Когда он рисовал моделей, позировавших для нас, уже тогда он делал вещи, которые, по нашему мнению, были за гранью разумного.

— То есть? — спрашивает Йоахим, глядя на Эллен.

Она пытается пожать плечами, но от этого ей становится больно, через ее лицо проходит страдание.

— Он рисовал картину мочой и кровью одной из молодых моделей. Это вызывало ожесточенные споры, — поясняет она, задумывается и продолжает говорить дальше: — Для Коллисандера всегда было недостаточно, чтобы искусство просто воспроизводило реальность. Оно не должно быть просто метафорой.

— Должно быть, — говорит Йоахим.

— Потом появился ты со своей историей о девушке с содранной кожей и с этой краской на основе костного клея…

Эллен замолкает. Надолго. Слышны только звуки, доносящиеся с площади: воркование голубей и ругань какой-то парочки.

— Если ты догадывалась, что это он… Почему же ты добровольно туда отправилась? Да еще и меня с собой взяла?

В ответ Эллен только отворачивает лицо. Йоахим продолжает сидеть возле нее. У него прошла злость, осталось только сочувствие. Он и сам знает правильный ответ. Почему же тогда для него так важно услышать, что скажет она?

— Я всегда знала, что ты вернешься ко мне, — признается Эллен. — И я знала, что, когда ты придешь, ты это заметишь.

— Что я замечу, Эллен?

— То, что ты со мной сделал.

* * *

Йоахим набирает длинный номер на старомодном кнопочном телефоне. Этот номер ему дал посол и сообщил, что Елена готова к разговору с ним. Похоже, длинные гудки будут идти вечно, но вот происходит соединение.

— Йоахим? — запыхавшийся женский голос с другого конца.

— Елена?

Ему сюда слышно ее тяжелое дыхание. Она так далеко и тем не менее рядом с ним.

— Елена, — повторяет он, чувствуя слезы.

— Ты плачешь? — спрашивает она. — Или это плохая связь?

Йоахим улыбается сквозь слезы.

— И то и другое, но больше первое, — признается он.

И потом он принимается за рассказ, практически не зная, с чего начать. Елена уже кое-что узнала от полицейских, о чем говорит ему. Когда полиция рассказала ей о Коллисандере на фабрике металлических изделий, к ней пришло какое-то озарение. Она смогла вспомнить борьбу с ним, как она добралась до парома, как плыла на Борнхольм. Да и бегство из Силькеборга стало для нее более отчетливым. Она не хотела покидать своих детей. Она бежала только для того, чтобы привести свои мысли в порядок, чтобы понять, как убраться с детьми оттуда, от Эдмунда и Каролины.

Йоахим слушает голос Елены, пока она рассказывает, как она прибыла в Копенгаген на грузовике, как встретила Луизу… Или, вернее, как Луиза подобрала ее. Взяла ее к себе. Елена все время была в шоке. Тот замкнутый образ жизни, который Луиза вела на фабрике, вполне подходил душевному состоянию Елены. Она знала, что ей следует спасти детей, но не знала, как это сделать. Она боялась Эдмунда, боялась Каролины, боялась, что они могут найти ее. Но прежде всего она хотела защитить детей, которых тогда считала продуктом кровосмешения.

— Ты так думала? — уточняет Йоахим.

— Я тебе еще расскажу об этом, — отвечает Елена и продолжает говорить о том, как она бежала после того, как Коллисандер убил Луизу.

Она не могла обратиться в полицию, потому что тогда ее нашел бы Эдмунд, и она опять попала бы в этот кошмар. Когда она сидела на пароме по пути на Борнхольм, ей было совсем плохо, и она думала, что умрет. Она упала. А когда очнулась, разум дал ей покой: из ее памяти стерлось все плохое или, во всяком случае, спряталось куда-то в подвалы подсознания, чтобы она могла спокойно жить дальше.

Теперь пришла очередь рассказа Йоахима. Елена плакала, когда Йоахим рассказывал о картине на коже, которую Коллисандер снял со спины Луизы. Ее плач прекратился, когда Йоахим рассказал о том, как художник погиб в огне. Потом воцарилось долгое молчание.

— Ты слушаешь? — спрашивает Йоахим.

— Да.

— Ты где?

— В полиции. Им бы тоже хотелось это услышать.

— А они сейчас слышат?

— Нет. Я здесь одна, — сообщает она. — Мне еще есть что тебе рассказать, — добавляет Елена и начинает другую историю.