Застыв в напряжении, она сидела на кровати, сжавшись в маленький комочек, подтянув ноги и крепко обхватив их руками. Сердце очень сильно билось, глаза заволокло слезами, и в носу предательски щипало. Чувства напоминали переполненный стакан, и вода в нем стояла уже «горкой», и лишь тонкая, натянутая водяная пленочка еле сдерживала избыток влаги. Достаточно легкого дуновения, и тяжесть воды прорвет хрупкую преграду. Ее тело тряслось от неумолимо надвигающегося урагана. Не было сил терпеть. Руки онемели. «Все. Больше не могу!» В темной комнате, окутанной удушливой тишиной вечерних сумерек, послышался еле уловимый, какой-то странный звук, скорее похожий на скулеж, который неудержимо набирал силу. Но она не могла себе позволить расслабиться и дать полную свободу чувствам и слезам. Нельзя. Могут услышать – общежитие. Звук прервался, не набрав силы. По щекам покатились тихие, горькие слезы. Слезинки стали появляться все быстрее и быстрее. Тело сотрясалось в безмолвном, но надрывном рыдании.

Он сидел на шифоньере, свесив свои коротенькие ножки вниз, и наблюдал за ней. Много слез видел за свою жизнь, не первый век-то на свете живет. Раньше жил в избушке. Деревня здесь была, и считался он, значит, сельским жителем, а теперь город поглотил его любимую Синичку. Теперь он – городской житель и живет в квартире нового дома. Дом-то весь «нормальный», а вот ему, как неслуху, дали подъезд, в котором устроили общежитие девчонкам-лимитчицам с хлебозаводов.

Он знал, плакала она «ПОСЛЕДНИМИ» слезами. Так назывались слезы безысходности – самые горькие и тяжелые. Когда уже не видят дальше ничего, когда не знают, как дальше жить, когда нет никаких сил терпеть. Стало ее жалко, и он решил применить беспроигрышный вариант – запел свою любимую песню. Песню без слов.

«У-у-у-а. У-у-у-а…». Результат последовал незамедлительно, – девушка начала успокаиваться. Утерла кулачками слезы, глубоко и горько вздохнула. Посидела. Покачалась из стороны в сторону. Еще раз горестно вздохнула и пошла умываться холодной водой. Лицо все полыхало. Прошло время. Вот и вернулась. Включила лампу на тумбочке. Села, опершись на спинку кровати, для удобства подложив подушку. Взяла книгу и начала читать. Было тихо. Только в кухне капал кран, словно отсчитывая утекающие мгновения жизни. Там горел свет, чтобы не было так тоскливо.

Он тоже грустно вздохнул, но вдруг повеселел от своей озорной мысли. Решил, что «СКАЖЕТ» ей. Даст настоящее, понятное для нее утешение. От такой смелости у него даже дух перехватило. ИМ не разрешают лишний раз показываться людям. Но сейчас особый момент. Он имеет полное право на это. И потом он ее давно знает, уж лет шесть, точно. И новость-то какая! Да, да, имеет право. Заслужила, выстрадала. Наклонив голову и ручкой показав на пол, оказался внизу. Через секунду уже весело топал на кухню – водички попить. От волнения в горле пересохло. Разволновался не на шутку и поэтому как-то неосторожно, неловко пересек полоску света на полу в коридоре. Ой, кажется, заметила! Точно, заметила. Вся как-то напряглась и даже пошевелиться боится. Тонкая психика! «Вишь, какая нежная мамзель! Лишь бы не испугалась…», – подумал ласково. Вот он уже и около кровати.

Сегодня она пришла с работы, как выжатый лимон. Очень устала. Да еще эти унижения. В раздевалке обнаружилось, что ее вещи кто-то мерил, пытался напялить на свое толстое и потное тело. Скорее всего «москвичка», которая так и не смогла нигде работать, как только на этой каторге вместе с «лимитой». У них хватало мозгов только на то, чтобы, обернувшись полиэтиленом, обкладываться ворованным маслом и, идя через проходную, отпускать похабные шутки.

Один сапог вообще был разорван, вероятно, не смогла втиснуть свое квадратное копыто в узкую колодку. Починки он не подлежал однозначно, только на выброс, жаль сапоги последние. В чем теперь ходить? Вся зима впереди. Изуродованный сапожок лежал на полу, и над ним вилась, как тонкий дымок, аура черной зависти человека, который сознательно рвал изящную обувь, с силой натягивая на свои грязные ноги чужую вещь.

Защипало глаза. Но плакать нельзя. Покажешь свою слабость – «забьют». Только ленивый не пнет. Кое-как надев и перевязав веревкой сапожок, она дошла до общаги.

Уже вечерело. В комнате никого не было. Соседки были в ночную смену. Переодевшись, она присела на кровать. За окном сгущались сумерки зимнего короткого вечера. В доме напротив уютно зажигались огоньки в окнах. От этого становилось еще горше. Навалились тоска и чувство безысходности.

Шесть долгих лет непрестанной борьбы за выживание, за сохранение собственного достоинства в этой бесчеловечной обстановке хамства, унижения и своего бесправия. Физически тяжелый труд, да еще учеба в институте и общественная работа, и все это для того, чтобы хоть как-то приблизить светлый миг освобождения, получения «вольной» – постоянной прописки.

Заплачено сполна, даже сверх меры, нервы уже не выдерживают. Несколько самых лучших лет жизни, самых молодых, самых благоуханных, самых волшебных и неповторимых, – и провести их в каторжных трудах и несусветных обидах!

«Лимитчик» – это «крепостной» человек. Его берут на работу на определенный завод временно, каждый год продлевая прописку. За это с ним могут делать все, что угодно. Поставить на любой участок, заставить работать без выходных, уволить и выкинуть на улицу. У него же нет никакого права, только уволиться и уехать из Москвы.

И еще морально тяжело. Издевались, особенно «москвички», которые работали на заводе. Узколобые и обозленные на судьбу люди. Мстили за свои несбывшиеся мечты. Потому, что «лимитчики» были еще молодыми, чистыми и «пахали» ради своего будущего.

Тяжелый труд – хлеб печь. Непрерывное производство. Круглые сутки, в три смены. На заводе высокий процент травматизма, особенно в ночные смены, – девчонкам отрывало пальцы и Руки.

Правда, был еще один выход из этого «ада» – замужество. И девочки выходили замуж за горьких пьяниц или садистов. Меняли один ад на другой.

Есть, что вспомнить за эти шесть лет жизни, определенный срок, который ты обязан отработать, чтобы можно было начинать просить постоянную прописку. Все на усмотрение администрации. Прописывали тебя на «койко-место». Значит, уйти с работы и из общежития возможно, лишь получив свою жилплощадь. Заколдованный круг. Вечное рабство. Некоторые так и «каторжанят» там до сих пор – крылья пообломали. А общага превратилась в тесную коммуналку.

Вспомнилось, как их, совсем еще детей, приехавших в сказочный город Москву и устроившихся «по лимиту» на тяжелую работу, согнали, как скот или рабов, к дверям комнаты, которую в импровизированном порядке превратили в смотровой кабинет, затащив туда гинекологическое кресло. И стали вызывать в комнатушку по несколько человек. Все терялись от неизвестности и страха.

Девчонки, в основном, были из деревень. В своей короткой жизни не знали об этой непростой медицинской процедуре – гинекологическом осмотре. Все выходившие плакали. О, сколько стыда и унижения они пережили! Тем более, что при осмотре присутствовала не только акушерка, а еще начальница отдела кадров и заведующая производством. В личных делах отмечали, является ли «кандидатка» девочкой или уже успела познать сладость «запретного плода». А самое главное в этом противозаконном мероприятии – было выловить, возможно, уже беременных малолеток, которые сбежали от стыда из родного дома в большой и незнакомый город с надеждой затеряться в нем и как-то решить свою проблему. Но таких «преступниц» не оказалось. Акушерка быстро и грубо, сознавая незаконность происходящего и получив приличную сумму за свою работу, орудовала всего двумя наборами инструментов. Благо, что среди девочек не оказалось больных, что исключило массовое заражение. А если вспомнить все, что было за время «крепостного права», мало не покажется. Многие не выдерживали, ломались и исчезали в никуда.

Она сидела и думала, что делать. Как ни старалась, ничего на ум не приходило. В мозгу билась только одна мысль – «больше не выдержу». Вспомнила про изуродованный сапог, как олицетворение всей своей тяжелой ситуации, непрошенно подкатил ком к горлу, и она начала беззвучно плакать, содрогаясь всем телом.

Прошло время, на улице совсем стемнело. Вдруг она почувствовала, что какая-то теплая волна накрыла ее, девушка успокоилась, в душе родился маленький лучик надежды. Встала, пошла умылась. Надо отдохнуть. Просто был очень тяжелый день. Порой она так уставала, что были моменты, когда ей казалось – сейчас остановится сердце. Но ночь зализывала раны. Надежда и молодость давали силы на новый день.

Сидя на кровати и устремив взгляд на темное окно, вдруг боковым зрением заметила, что ровную полоску света из кухни пересекла тень. Нет, это не могло показаться. Точно. Внутри похолодело. Замерла, не в силах пошевелиться то ли от страха, то ли боясь спугнуть кого-то.

Прошло несколько мгновений, и она почувствовала, как со спины, по шее, медленно и нежно ползут две лапки навстречу друг другу. Они были маленькие и пушистые, словно кошачьи, но покрупнее. Ее кто-то обнимал. Самое странное, она не испугалась.

Наклонила голову и увидела маленькие ручки, густо покрытые серой шелковой шерсткой. Было тепло и приятно. Необыкновенное спокойствие разлилось в ее душе. Она вспомнила бабушкины рассказы про домовых. Набралась храбрости и тихо прошептала:

– К добру или худу?

Что-то защекотало около уха.

– К ДОБРУ!