Есть ли разница между умолчанием и ложью?

Кто-то, наверное, скажет, что Джек солгал, а Том — нет, но я не вижу большой разницы между тем, чтобы сказать неправду и утаить правду. Ведь цель одна — намеренно ввести в заблуждение другого человека. Если бы компьютер и до этого работал плохо, отец Джека мог бы не спросить сыновей, баловались ли они с ним. И Джеку не пришлось бы говорить неправду. Как и Тому, Джеку было бы достаточно промолчать. Не наведи Том после вечеринки порядок, он оказался бы в сходном с Джеком положении. Я ведь тогда бы мог спросить: «Том, откуда взялось столько грязной посуды?» И Тому пришлось бы сказать неправду, сумей он придумать подходящий ответ. (Искушенные лжецы, однако, не доверяют случаю. Они заранее готовят ответ на любой вопрос, который по их мнению, может возникнуть.)

Проведенные интервью показали: большинство детей понимают, что сокрытие правды есть форма лжи. Свидетельство тому — реакции на следующий прочитанный им рассказ:

Роберт (или Джейн, если интервью бралось у девочки) играл с родительским магнитофоном, хотя ему было запрещено его трогать в отсутствие родителей. Роберт случайно сломал магнитофон и испугался, что родители его накажут, когда обнаружат поломку. Родители, придя домой, хотели включить магнитофон, но он не работал. За ужином они спросили: «Кто-нибудь знает, что случилось с магнитофоном?» При этом они смотрели прямо на Роберта, но он ничего не сказал.

Мы спрашивали детей, считают ли они, что ребенок солгал, не сказав правды; 70% опрошенных, и первоклассников, и учеников XI класса, ответили, что это была ложь.

Умолчание не заслуживает большего оправдания, чем неприкрытое вранье. И то, и другое — просто различные способы лжи. Какой способ избирает лжец, зависит от обстоятельств. Любой человек, ребенок ли, взрослый ли, предпочтет скрыть правду, нежели произнести ложь. Так ведь легче! Не надо обдумывать подробности и аргументировать ложное высказывание. Да и само умолчание представляется меньшим грехом. И обманутому, и обманщику более унизительными кажутся лживые слова («Ты врешь мне в лицо!»), чем умолчание. Произнести ложь — пойти на шаг дальше умолчания, да и отступать в этом случае труднее. В случае же умолчания обманщик может считать (а пойманный — клясться), что он собирался покаяться и не стал бы лгать в ответ на прямой вопрос. Впрочем, так бывает и на самом деле.

Том со мной не согласился. Он считал, что про вечеринку он мне не лгал. Для него «солгать» означало «сказать неправду», а промолчать — какая ж это ложь? Я возразил ему, подчеркнув, что поскольку он знал, что о таких делах нас следует ставить в известность, то мы не должны при каждой встрече спрашивать: «А сегодня ты собирал друзей?» Он был обязан нам об этом сообщить. Чтобы убедиться, что он понял и не прибегнет к умолчанию снова, я привел пример возможных неприятностей в школе. Том знает, что, случись с ним в школе какая-то неприятность — допустим, директор пригрозит его исключить, если он хотя бы еще раз примет участие в драке, — сын должен сам сообщить нам об этом, не дожидаясь расспросов. Понятно, что мы не должны каждый день спрашивать: «А не случилась ли сегодня с тобой в школе какая-нибудь неприятность?» Достаточно сказать один-единственный раз: «Если у тебя в школе случится какая-то серьезная неприятность, ты должен нам об этом рассказать». Том согласился, что он ввел нас в заблуждение, нарушил договоренность о том, что надо рассказывать родителям, но считать это ложью он по-прежнему отказывался.

  Оправданная ложь

Кому-то из читателей покажется, что это неважно — по какой причине солгал Том или Джек. Любая ложь достойна осуждения. Так, по крайней мере, можно заключить из рассуждений Вики Фрост, 34-летней матери четверых детей, члена общины христиан-фундаменталистов, возглавившей протесты родителей против администрации местной школы. Как пишет журнал «Тайм», «она подвергла критике комментарий к «Потайной двери» — короткой повести, в которой ребенок говорит неправду, чтобы защитить другого человека. Учебное издание этого текста содержит рекомендацию педагогу обсудить в классе, может ли «выдумка» иной раз свидетельствовать о доброте. Фрост настаивала, что в Библии дается «безусловное предписание» не лгать никогда».

В своем мнении Вики Фрост не одинока. Теологи и философы на протяжении столетий спорили, любая ли ложь одинаково греховна. Многие, однако, утверждали, что бывают обстоятельства, когда ложь оправданна. При этом цитируется классический пример: ситуация, когда вводят в заблуждение преступника, спрашивающего, не в вашем ли доме укрылся человек, которого он преследует. Аргументом, оправдывающим ложь, в данном случае является то, что преступник не имеет права на достоверную информацию.

Недавно проводилось исследование, в котором студентов колледжа просили проранжировать степень допустимости лжи от 1 (абсолютно недопустимая ложь) до 11 (ложь, по их мнению, простительная). Было установлено, что наиболее допустимой студенты считают ложь, направленную на защиту других людей от ущерба, позора и стыда, а также предохраняющую личную жизнь от чужого вмешательства. Ложь, причиняющая другим вред или имеющая целью исключительно личную выгоду, считалась, наоборот, самой недопустимой . Взрослея, дети приобретают более благожелательное отношение к альтруистичной лжи.

Большинство родителей учат своих детей солгать в том случае, когда сказать правду может быть опасно. Чтобы выяснить отношение к этому детей, мы задавали им следующий вопрос:

Представь, что ты дома один, а к дверям подходит подозрительного вида человек. Он спрашивает тебя, дома ли родители, а ты боишься, что если он узнает, что их нет, то вломится в дом, что-нибудь украдет и навредит тебе. И ты говоришь: «Да, родители дома, но они прилегли отдохнуть. Зайдите в другой раз». Это ложь? Ты бы так поступил?

Абсолютно все оправдали эту ложь, а многие младшие дети и ложью ее не хотели называть. «Это «белая» ложь, — объяснял один мальчик. — Иначе ведь он мог напасть». Почти то же самое сказала одна девочка: «Это не ложь, потому что он мог причинить вред». Или еще ответ: «Это не ложь, потому что иначе меня убили бы или ограбили».

По моему мнению, это не «белая» ложь и не выдумка. Такие определения следует отнести к тем случаям, когда ложь не приводит к сколько-нибудь значительным последствиям. А это очень серьезно — сказать или нет правду подозрительному незнакомцу. Это — ложь, но большинство из нас ее оправдывают. Многие родители одобряют и менее серьезные случаи лжи, когда обман полезен обманутому. Например, одна десятилетняя девочка рассказала, что однажды она попросилась у мамы пораньше лечь спать, сославшись на усталость, а сама стала тайком мастерить подарок маме ко дню рождения.

  Ещё один вид лжи — жульничество

Жульничество — еще один вид лжи, с которым дети хорошо знакомы. Когда детям задавали вопрос, какие еще существуют виды лжи, кроме тех, о которых мы уже спрашивали их, многие отвечали: «Списывание». В школах списывают часто: 22% учащихся начинают это делать уже в первом классе! Из восьмиклассников 49% признают, что им случалось списывать на контрольных. На этом дело не кончается. Обследование калифорнийских старшеклассников показало, что ¾ из них списывали на экзаменах. К моменту окончания школы списывание ослабляется, но не сходит на нет. Первокурсники колледжа (30%) признали, что, учась в прошлом году в школе, они жульничали во время тестирования; 20 лет назад лишь 21 % первокурсников делали такое признание.

Когда ребенок решает списать на экзамене или когда взрослый намерен занизить свои доходы в налоговой декларации или изменить супругу, они обычно считают, что нарушают правила, но не лгут. Но нет, ложь — необходимый элемент жульничества, неизменное качество вора, растратчика чужого имущества. Некоторые дети считают, что само жульничество не есть ложь, но если ты отрицаешь жульничество — тогда ты лжешь. По моему мнению, и то и другое следует признать ложью. Тот, кто списывает, например, скрывает реальный источник информации и выдает ее за свою собственную. Отвергать обвинение в списывании — вторичная ложь, направленная на то, чтобы избежать наказания, тогда как само по себе списывание обычно направлено на получение награды (хорошей отметки). Конечно, и списывание может быть продиктовано боязнью наказания, если родители грозят ребенку суровыми последствиями за плохую оценку. Списыванию посвящено множество исследований — гораздо больше, чем любому другому виду лжи. Ниже я опишу некоторые из этих исследований и постараюсь объяснить, почему одни дети идут на обман чаще, чем другие.

  Мотивы лжи

Степень вашего огорчения, когда вы узнаете о неискренности ребенка, почти не зависит от того, скрыл он правду или исказил ее. Гораздо большее значение имеют мотив лжи (почему ребенок обманул) и ее последствия (на кого и как повлияла ложь). Уверен, родители чувствуют себя спокойнее, когда понимают, почему ребенок солгал. Осознание мотива лжи помогает им принять решение, как себя повести, чтобы ребенок не солгал снова. Но есть и сложность: дети не лгут по какой-то одной причине, их бывает много. Как мы увидим, в каждой возрастной группе преобладают определенные побуждения.

Отличаются ли лжецы низким интеллектом?

Среди солгавших, по сравнению с честными детьми оказалось больше тех, чей IQ (коэффициент интеллекта) был ниже среднего. Около трети детей из группы с самым низким IQ лгали и жульничали. Из тех детей, чей IQ был самым высоким, не солгал никто. В интервале между этими крайними показателями выявилась тенденция — чем выше IQ, тем ниже процент лжецов. Большинство исследований детского интеллекта, осуществленных в последующие 50 лет, также показали, что более одаренные дети менее склонны ко лжи.

Хартшорн и Мэй учли возможность того, что решающую роль в объяснении данного явления могут играть социально-экономические условия жизни ребенка. Им было известно, что с тестами интеллекта лучше справляются дети из благополучных семей верхнего среднего класса. Исследователи располагали и свидетельствами того, что культурный уровень семьи (количество произведений живописи, музыки, литературы, воздействующих на ребенка дома) влияет на склонность ко лжи. Дабы выяснить, выступает ли коэффициент интеллекта характеристикой, независимой от уровня благосостояния семьи, они обследовали детей из частных школ, все учащиеся которых происходили из весьма обеспеченных семей. И хотя влияние семейного достатка выносилось за скобки (он был свойствен всем), обнаружилось, что уровень интеллекта все же связан со склонностью ко лжи.

Почему одаренные дети меньше лгут? Может быть, им это просто не нужно. Они знают, что обладают Достаточными способностями, чтобы получать хорошие отметки без всякого плутовства. Хартшорн и Мэй решили, что если такой вывод верен, то одаренные дети стали бы лгать не меньше, чем их менее способные сверстники, в таких ситуациях, когда они не могли рассчитывать на свои умственные способности. Так и получилось: в групповых играх, спортивных соревнованиях, тестах технических способностей и ситуациях, провоцирующих кражу, честность оказалась нисколько не зависящей от интеллекта. Таким образом, не стоит утверждать, что одаренные дети меньше лгут. Правильнее сказать, что дети, обладающие одаренностью в какой-либо сфере, менее склонны к обману в ситуациях, когда их способности гарантируют успех. Можно предположить, что дети, обладающие высокими спортивными данными, не стали бы плутовать при проверке именно этих способностей. Впрочем, насколько мне известно, такого исследования еще не проводилось.

Психолог Роджер Бертон, изучавший проблему нечестности на протяжении последних 25 лет, утверждает: «Зависимость честности от интеллекта ограничена сферой школьной успеваемости и тестов, когда усвоенный ранее опыт неудач побуждает некоторых детей с низким IQ к плутовству. Нечестность для этих детей выступает средством добиться того, что они уже не рассчитывают достичь честным путем».

Возможно, доктор Бертон преувеличивает. Для некоторых детей, которые пошли на обман, успех вовсе не был абсолютно недостижим. Дети со средним IQ обладали достаточными способностями, чтобы, приложив усилие, хорошо выполнить задание. Они, однако, плутовали чаще, чем дети с высоким IQ. Возможно, таким образом они стремились не слишком утруждать себя. Не исключено, что одаренные дети, которым не пришлось особенно напрягаться, также пошли бы на обман, столкнувшись с трудными задачами. Из имеющихся в нашем распоряжении материалов невозможно заключить, ради чего дети лгут — чтобы избежать неудачи или лишней работы?

Существует еще одно объяснение того, почему честность и интеллект взаимосвязаны. Хартшорн и Мэй предположили, что одаренные дети в большей степени способны предвидеть неприятности, связанные с разоблачением обмана. Им не удалось это проверить, однако исследование, выполненное впоследствии другими учеными, подтвердило правильность их гипотезы. В 1972 г. были опубликованы результаты эксперимента, в котором использовались тесты, аналогичные тем, что применили Хартшорн и Мэй. Детям предоставлялась возможность украдкой исправить свои ответы во время проверки результатов. Эксперимент строился так, что для половины детей риск разоблачения был весьма высок, тогда как для другой половины вероятность попасться была невелика. Полученные результаты показали: для тех детей, кто не очень опасался разоблачения, уровень интеллекта не играл роли, и одаренные дети плутовали столь же часто, сколь и менее способные. Но в ситуации повышенного риска одаренные дети вели себя честнее.

Есть и третье объяснение того, как интеллект связан с честностью. Это объяснение не рассматривалось Хартшорном и Мэем. Одаренные дети просто тоньше жульничают и умнее лгут. Их труднее уличить во лжи. Это невозможно было выяснить в исследовании Хартшорна и Мэя, поскольку они построили опыт таким образом, что наверняка знали, кто солгал. Но в реальной жизни за нашей спиной не стоит экспериментатор. И не каждый обманщик попадается. Родители и учителя далеко не всегда знают, кто обманывает. У сказочного Пиноккио каждое сказанное им слово неправды увеличивало длину носа, но наши дети не из сказки. Следуя этой логике, можно допустить, что одаренные дети лгут даже больше, поскольку родители требуют от них высоких достижений, а сами они уже поняли, что могут успешно и безнаказанно плутовать.

Итак, не следует считать высокий интеллект гарантией честности. Если способности вашего ребенка выше средних, это еще не означает, что он не станет лгать или жульничать. В действительности умный ребенок может оказаться более искусным лжецом и за счет этого избегать разоблачения. Все будет зависеть от возможностей, требований окружающих и других факторов.

Хотя имеются и иные данные, я полагаю, что вряд ли одаренные дети лучше осознают пагубность лжи. Просто они не прибегают к ней, когда опасаются риска или когда могут и без того добиться успеха.

Если способности вашего ребенка ближе к средним, в школе у него возникает больше искушений, в особенности при условии, что вы требуете от него высоких оценок, а в школе высок дух конкуренции. Сказанное не означает, что ваш ребенок обязательно должен лгать или жульничать, но предпосылок для подобного поведения у него действительно больше.

История Джеймса: являются ли лжецы социально плохо приспособленными?

Я знаю Джеймса с того времени, когда ему было 7 лет. Тогда его мать — Алиса — вышла замуж за Карла, моего близкого друга. Ее первый брак распался четыре года до этого. Джеймс был симпатичным ребенком. Казалось, он легко ладит со взрослыми и ровесниками. Школьными успехами он, однако, не блистал. Вскоре после вторичного замужества его ери, когда Джеймс был в III классе, учителя обратили внимание на то, что он стал лгать. Карл был вне себя. Ничто не раздражало его так, как нечестность. Искренность была его главным жизненным принципом, и ложь он воспринимал как пощечину. Он рассказал мне об этом, но я еще не занимался исследованиями детской лжи и мало чем мог ему помочь.

А Джеймс продолжал лгать. Когда ему было 11 лет, он стащил деньги из сумочки матери. Сломал видеокамеру отчима и упорно отпирался. В школе дела шли совсем плохо. В 14 лет он вовсю пропускал занятия и был замечен за курением марихуаны. В отчаянии родители отправили Джеймса в интернат. Успеха это не принесло. Повзрослев, Джеймс так и не нашел постоянной работы и уже не раз привлекался к суду за мелкое хулиганство.

Прежде чем сделать вывод, что детская ложь приводит к удручающим последствиям в зрелом возрасте, обратимся к еще одной истории — на этот раз из моего собственного опыта, поскольку она свидетельствует об обратном. Когда мне было 13 — 14 лет, я частенько лгал, но вовсе не стал шалопаем. С 12 лет я тайком курил. В 13 лет я открыл для себя джаз. Я жил в Нью-Джерси, в часе езды от лучших джазовых клубов Нью-Йорка на Манхеттене. Я ухитрился подделать водительское удостоверение, чтобы доказать, будто мне 18. Я тайком купил костюм в «джазовом стиле». По пятницам я говорил родителям, что направляюсь в Нью-Йорк в гости к друзьям. Сам шел на автовокзал, где в секрете содержал ящик в камере хранения, менял там одежду тринадцатилетнего школьника на джинсы в обтяжку, ярко-желтую рубаху с отложным воротником и твидовый пиджак. В этом одеянии я встречался с друзьями на ступеньках джаз-клуба. А потом благодаря полумраку, взрослой одежде и фальшивому удостоверению я получал доступ в ночной клуб, где мы слушали джаз потягивали пиво до четырех утра.

На следующий день я возвращался на автовокзал, переодевался и шел домой. Родители так никогда узнали о моей тайной жизни. Правда, пару лет спустя они узнали, что я курю. И хотя меня выгнали школы за дерзкие возражения учителю, я, буду подростком и взрослым, ни разу не участвовал ни в каких противоправных действиях и работаю на одном месте вот уже более 30 лет. А сегодня, как и большинство родителей, я озабочен тем, не попробует Том прибегнуть к тем же трюкам, что и я в его годы.

Из чьего жизненного пути — моего или Джеймса следует делать выводы? Являются ли дети, которые лгут, менее социально приспособленными, служил ложь первым шагом к асоциальному поведению возможно, и к преступлению? Научные данные свидетельствуют, что для некоторых детей ответ мои быть утвердительным.

Хотя Хартшорн и Мэй обнаружили более значительные нарушения социальной адаптации у лжецов сравнению с честными детьми, эти различия оказались незначительными. Среди лжецов было несколько больше тех, кому учителя ставили низкие оценки по поведению, и некоторые из них имели худшие показатели по тесту склонности к невротическим реакциям. Недавние исследования гораздо убедительнее продемонстрировали, что ложь и социальная неприспособленность все же существенно взаимосвязаны.

Оказалось, что те дети, чьи затруднения в социальной адаптации привели их к психотерапевту, лгут чаще других детей. Этот факт установлен в семи независимых друг от друга исследованиях, выполненных за последние 15 лет. Исследования охватывали детей в возрасте от 5 до 15 лет. Анализируя эти работы, я обнаружил, что плохо адаптированные дети лгут в 2,5 раза больше, чем их нормальные сверстники.

Было выявлено два вида плохой социальной адаптации — отклоняющееся («плохое») поведение и склонность к агрессии, для которых ложь оказалась наиболее характерной. Так, в одном исследовании было обнаружено, что 65% детей с «плохим» поведением являются, по мнению окружающих, лжецами, тогда как среди невротиков доля лжецов не превышает 13%. Дети, склонные ко лжи, чаще употребляют алкоголь и наркотики, чаще заводят сомнительных приятелей, присоединяются к бандам, проявляют упрямство, устраивают пожары, а когда их застают на месте происшествия, сваливают вину на других.

Что и говорить, безрадостная картина!

Одно из наиболее крупных исследований посвящено сопоставлению отчетов родителей тех детей, которые нуждались в психотерапевтической помощи, и тех, которым она не требовалась. Всего исследованием было охвачено 2600 детей обоего пола от 4 до 16 лет, белых и черных, происходивших из различной социальной среды. Половина детей нуждалась в помощи (плохая адаптация), а половина считалась благополучной (контрольная группа).

Родители отвечали на вопросы о 138 различных аспектах поведения своих детей. Один из вопрос, касался того, лгут ли и жульничают их дети: часто, иногда или никогда. Среди социально неприспособленных детей лжецы, судя по характеристикам показателей, составили половину, тогда как в контрольной группе — всего одну пятую. Между группами наблюдались самые разнообразные различия, но различие в частоте лжи было одним из наиболее выраженным. Оно не было связано ни с полом, ни с расовой принадлежностью, ни с уровнем благосостояния семьи. (Интересно отметить, что наиболее значительными отличиями дезадаптированной группы от контрольной были чувство печали, ожидание несчастья, а также низкая успеваемость.)

Хотя было установлено, что плохо адаптированные дети любого возраста лгут чаще, чем дети из контрольной группы, наиболее заметно это различие выступило для возрастной группы шестнадцатилетних. Среди плохо адаптированных ребят около 90% мальчиков и почти 70% девочек лгали. В противоположность этому в контрольной группе лжецы составили менее 20%.

В ходе данного исследования доктор Томас Ахенбах и доктор Крейг Эдельбрук выявили еще некоторые особенности, свойственные плохо приспособленным детям, расположенным ко лжи: склонность к воровству и вандализму, прогулы, пребывание в скверных компаниях. Не так давно наиболее активные исследователи лжи и асоциального поведения психологи Магда Стаутхамер-Лебер и ее муж Рольф Лебер обследовали мальчиков и юношей — учащихся IV, VII и X классов в 21 школьном округе штате Орегон. На основании отчетов родителей и учителей они установили, что лжи часто сопутствуют воровство, наркомания и участие в драках. Взаимосвязь с воровством и наркоманией была наиболее высока у десятиклассников, хотя и в IV и в VII классах она также имела место. А взаимосвязь с драчливостью преобладала у семиклассников (десятиклассники, очевидно, дерутся меньше).

Десятиклассники, склонные ко лжи, также имели больше приводов в полицию и чаще пропускали уроки. Взаимосвязь лжи и воровства у этих ребят выступала особенно заметно.

Эффект рогов и нимбов

Все исследования лжи и социальной дезадаптации, не исключая и работу доктора Стаутхамер-Лебер, связаны с одной серьезной проблемой: они подвержены тому, что психологи называют эффектом ореола. Имеется в виду, что, если вам о каком-либо человеке известно нечто хорошее или плохое, вы, скорее всего, будете склонны считать, что он обладает и другими хорошими или плохими чертами. Если вас спросят, любит ли мать Тереза детей, вы, по всей видимости, ответите утвердительно. Я бы назвал этот феномен эффектом нимба и рогов, поскольку он действует в обе стороны — ив положительную, и в отрицательную. Так на вопрос, любил ли детей Адольф Гитлер, большинство людей, наверное, ответят отрицательно. Данный эффект порождает предвзятость, заставляя нас считать, что столь отталкивающая личность, как Гитлер, не способна на что-то хорошее, например на любовь к детям.

В школе эффект ореола проявляется так. Предположим, учитель не может справиться с учеником, который не слушает на уроках, дерется, крадет чужие вещи, огрызается в ответ на замечания. И даже если учитель ни разу не уличил его во лжи, он, скорее всего, считает его еще и лжецом. Даже если эффект ореола не дает учителю уверенности, будто он поймал ученика на лжи, этот эффект все равно заставляет его более пристально следить за данным ребенком. Под столь пристальным надзором вероятность попасться в том случае, если он действительно солжет, для этого ученика сильно возрастает. И наоборот, ученик-паинька, с которым нет никаких хлопот, может извлечь для себя выгоду из оборотной стороны этого эффекта. Даже если учительский любимчик лжет так же часто, как и его одноклассник-оболтус, учитель не склонен следить за ним и, скорее всего, ложь паиньки останется незамеченной и безнаказанной.

Приходится констатировать, что результаты опроса учителей, родителей и знакомых явно подвержены влиянию эффекта ореола. По сути все изученные мною труды, посвященные лжи, страдают известной предвзятостью, за исключением, пожалуй, лишь работы Хартшорна и Мэя. Они не полагались на мнение родителей и учителей, а организовывали такие ситуации, в которых своими глазами могли увидеть, кто солжет.

Не следует, однако, из-за влияния эффекта ореола отвергать все полученные результаты. Хотя невозможно точно установить, насколько ложь взаимосвязана с социальной дезадаптацией, очевидно, что дети с отклонениями в поведении лгут чаще благополучных. Социально дезадаптированные дети, по определению, являются неудачниками. Они нарушают правила, установленные родителями, школой и обществом, и попадаются на этих нарушениях. Чтобы избежать наказания или получить нечто, чего не добыть честным путем, эти дети вынуждены прибегать ко лжи (как в свое время я завышал возраст, чтобы пробраться в ночной клуб).

Ложь и плохая приспособленность.

Что — причина, а что — следствие?

Из всего сказанного явствует, что ложь скорее следствие, а не причина социальной дезадаптации. Однако давайте на минуту представим, что ложь является причиной, т. е. порождает плохую приспособленность. Следуя этой логике, можно утверждать, что дети, которые научились лгать и не попадаться на своей лжи, скорее всего станут нарушать и все прочие нормы и запреты. Следовательно, когда они вырастут, выбранный путь приведет их к другим дурным поступкам. Шаг за шагом юный лжец будет превращаться в отпетого преступника. Привыкнув лгать, он с большей легкостью станет делать то, за что обычно наказывают, поскольку у него есть надежда выкрутиться с помощью лжи.

Возвращаясь к нашему исходному вопросу, мы вынуждены констатировать, что проведенные к, настоящему времени исследования не позволяют сделать вывод о том, что же выступает следствием, а что — причиной. Так или иначе привычка ко лжи — дурной знак. Это не единственный признак социальной дезадаптации. Но если ваш ребенок часто лжет (я не имею в виду поддразнивания и розыгрыши), то есть повод насторожиться. Если лживость вошла у ребенка в привычку, стала неотъемлемым признаком поведения, то настало время выяснить причину этого. Надо учитывать и такую возможность: не побуждается ли ложь ребенка вашим собственным поведением? Может быть, установленные вами рамки слишком узки? Не стремитесь ли вы во всем оградить и защитить ребенка? Не вторгаетесь ли вы сверх меры в его интимный мир? Не лжете ли вы сами на глазах у ребенка, неявно заявляя, что ложь — дело нормальное? Объясните ребенку, как нечестность разрушает доверие и сколь трудно людям жить вместе, когда они не доверяют друг другу. Убедитесь, что ребенок понимает, что вы сами не приемлете лжи и почему вы сделали такой моральный выбор.

Макиавеллиева ложь.

Лжец как манипулятор

Лет двадцать назад появилось множество психологических исследований, посвященных тому, какие утонченные манипуляции осуществляют некоторые люди ради достижения своих целей. Такие люди не связаны общепринятой моралью; власть над другими для них гораздо важнее того, что эти другие чувствуют и переживают. Психолог Ричард Кристи составил вопросник для выявления людей подобного типа. Вопросник базировался в основном на идеях книги Макиавелли «Государь», увидевшей свет в 1513 г. Хотя рекомендации Макиавелли касались сложных политических проблем, его имя с той поры ассоциируется с беспринципностью, лживостью и коварством в межличностных взаимоотношениях. Главный редактор издательства «Саймон и Шустер» Майкл Корда в своей книге «Власть!», ставшей бестселлером 70-х, так определяет данный жизненный стиль: «Одни люди играют властью ради денег, другие — ради славы, третьи — ради секса... Кем бы ты ни был, истина заключается в том, что твои личные интересы никого не касаются, ты должен соблюдать их сам. Твое приобретение — чья-то потеря, твое поражение — чья-то победа».

Большинство исследований макиавеллизма (психологи пользуются сокращением Мак) посвящено взрослым. Но некоторые ученые заинтересовались также тем, действительно ли дети, обладающие этим свойством, лгут более часто и более успешно. Для детского возраста был адаптирован Мак-опросник (в целом содержание его то же, что и для взрослых). Вот примеры вопросов из детского варианта:

Я никогда не объясняю другим мотивы своего поведения, если только это не пойдет мне на пользу (Мак: да).

Большинство людей хорошие и добрые (Мак: нет).

Наилучший способ ладить с людьми — это говорить им приятное (Мак: да).

Делать что-либо можно только тогда, когда уверен, что поступаешь правильно (Мак: нет).

Самое разумное — исходить из того, что любой человек способен повести себя подло в соответствующих обстоятельствах (Мак: да).

Надо всегда во что бы то ни стало быть честным (Мак: нет)

Иногда, чтобы добиться своего, надо причинить ущерб другим людям (Мак: да)

Большинство людей не станут усердно трудиться без принуждения (Мак: да)

Лучше быть обычным человеком и жить честно, чем быть знаменитым и нечестным (Мак: нет).

Лучше честно сказать другому, что ты нуждаешься в его помощи, чем уловками заставить его помочь тебе (Мак нет).

В одном очень интересном эксперименте Мак-опросник был предъявлен 48 парам пятиклассников. По результатам опроса детей разбили на 3 группы: с высокими, средними и низкими показателями макиавеллизма. Затем детей объединили в пары и сделали это таким образом, чтобы в каждой оказался один ребенок со средним показателем, а другой — с высоким или низким.

Когда пару приглашали для интервью, ребенка со средним баллом просили подождать, а другой удалялся с экспериментатором в соседнюю комнату. Там они садились друг против друга за стол, на котором стояла тарелка с пятнадцатью крекерами, горькими на вкус. Экспериментатор представлялся как экономист, работающий на хлебопекарную компанию. Ему якобы требовалось выяснить, нравится ли детям новый сорт крекера (очень полезного для здоровья), перед тем, как выпустить его в продажу. Попробовав крекер, ребенок, естественно, находил его невкусным. Тогда ему давали что-нибудь сладкое, чтобы избавить от неприятного вкуса, и экспериментатор говорил: «Никто еще не съел много таких крекеров. Думаю, ты понимаешь почему. Но нам очень важно знать, каковы эти крекеры на вкус после того, как съесть несколько штук. Знаешь, когда привыкаешь к этому вкусу, он может даже нравиться, и чем больше ешь — тем кажется вкуснее. Ты ведь хорошо знаешь (называлось имя другого ребенка из его пары), может быть, сможешь убедить его съесть несколько штук. Ты мне очень поможешь, и я заплачу тебе по 5 центов за каждый съеденный им крекер... Мне не важно, каким образом ты сумеешь его убедить, надо только, чтобы он съел как можно больше. Если ты не хочешь мне помогать, я не настаиваю. Ну как?»

Потом другого ребенка приглашали в комнату и состоявшийся между детьми диалог записывали на пленку. Дети с высокими МАК-показателями добились большего успеха. Как же им удавалось накормить товарища несъедобным кушаньем? За счет лжи. Они просто больше лгали. Причем ложь девочек с высокими МАК-показателями была более правдоподобной, чем мальчиков.

Такие дети оказались способны ввести в заблуждение не только сверстников, но и взрослых. Экспериментатор давал прослушать записи диалогов некоторым взрослым и просил их оценить каждого ребенка по ряду характеристик. Дети с высоким МАК-показателем произвели впечатление более искренних и непосредственных. Похожие результаты были получены и в эксперименте с шестиклассниками, проведенном доктором Сюзен Нэчеми . Она организовала игру в кости, в которой ребенку предоставлялась возможность выбора: играть честно или блефовать (т. е. называть завышенное число выпавших очков). Успеха можно было достичь обоими путями, однако, блефуя, можно было добиться большего. Дети с высокими МАК-показателями блефовали более часто и успешно и в результате значительно преуспели в игре по сравнению с остальными.

Согласно некоторым исследованиям, макиавеллевский подход к жизненным проблемам менее характерен для младших подростков, нежели для юношей и для взрослых. Некоторые подростки, однако, выступают искусными манипуляторами. По этому поводу доктор Кристи и его соавтор доктор Флоренс Гейс пишут:

«... Для некоторых детей вхождение во внешний мир, отличающийся от уютной домашней среды, связано с болезненной утратой детской непосредственности и возрастанием макиавеллизма... Многим взрослым Мак свойственен даже в меньшей степени, чем десятилетнему ребенку... Хот, мы и не располагаем точными данными относительно дет более младшего возраста, бросается в глаза анекдотическая способность некоторых малышей к уловкам и перевоплощению».

Возникает важный вопрос: что побуждает некоторых детей становиться манипуляторами? Естественно было бы искать ответ в семейной среде, особенно в поведении родителей. Существуют два возможных объяснения. Во-первых, родители сами могут выступать как манипуляторы; в этом случае ребенок просто берет с них пример. Во-вторых, возможно обратное. Непосредственность и доверчивость родителей могут провоцировать ребенка на проявление и закрепление макиавеллевской ориентации поскольку это не встречает препятствий. К сожалению, результаты двух различных научных исследований противоречат друг другу, подтверждая и ту и другую гипотезу14. Но не исключено, что обе они в чем-то обоснованы.

Однако исследования, в которых лживость рассматривается как одно из проявлений более обобщенной личностной характеристики — склонности к манипулированию, ограничены известными рамками. В них ложь ребенка поощрялась авторитетом взрослого. Экспериментатор, назвавшись экономистом, просил ребенка о помощи. Ребенок в этом случае лгал, чтобы не только получить вознаграждение, но и помочь взрослому, уважаемому и отвечающему за свои действия человеку. В игре в кости правила недвусмысленно предусматривали возможность получить больший выигрыш нечестным путем. Самими правилами блеф допускался, а подчас поощрялся.

Неизвестно, свойствен ли больший макиавеллизм тем детям, которые лгут без поощрения со стороны взрослого, и в тех случаях, когда ложь связана с нарушением (а не выполнением) социально установленных правил. По-моему, и в этом случае ответ должен быть положительным.

Как поступить, если вам кажется, что ваш ребенок приобретает черты манипулятора? Во-первых, не паниковать. Обсудите поведение ребенка с людьми, которые хорошо его знают, например с учителем. Поддержат ли они ваше мнение? Возможно, вы преувеличиваете значение каких-то временных явлений.

А не поощряете ли вы своего ребенка к манипулированию собственным примером? Впрочем, не забывайте — некоторые дети приобретают эту черту независимо от поведения родителей.

Самое главное — уделите больше внимания нравственному воспитанию ребенка. Помогите ему понять, что существуют вещи куда более ценные, чем власть над другими людьми.

Является ли ложь следствием плохого семейного воспитания?

«Вот повезло! Я и не надеялась, что полицейский поверит в мою историю про сломанный спидометр. Наверное, я неплохая актриса!»

Дама, довольная тем, что, солгав, избежала штрафа за превышение скорости, даже не задумать, какое впечатление все это произвело на ее десятилетнего сына.

Нет ничего удивительного, что у детей-лжецов и родители часто лгут. К этому выводу пришли Хартшорн и Мэй. Еще два выполненных впоследствии исследования также показали, что дети-лжецы в большинстве своем происходят из семей, в которых родители тоже лгут и нарушают общепринятые нормы.

Дурной пример, подаваемый родителями, не исчерпывается явной вызывающей ложью, ложь может быть такой незаметной, что родители даже не придают ей значения. Солгать остановившему машину полицейскому, занизить свой доход в налоговой декларации, оправдать по телефону свое опоздание вымышленной причиной — все эти случаи настолько обыденны, что проходят не замеченными для самих родителей. Многие не согласятся с тем, что подобные поступки я называю ложью, но тем не менее это — ложь. Мотивы родителей — избежать наказания, чувства стыда либо добиться того, чего иным путем заполучить сложно. Но ведь дети лгут по тем же причинам, и в известной степени учатся они этому дома. Джей Малки, президент Американского института воспитания характера — учреждения, работающего с педагогами, — утверждает: «Когда ребенок списывает на экзамене, родители его наказывают. Тем не менее ему много раз доводилось слышать их разговоры о том, как они жульничают, заполняя финансовые документы».

Хартшорн и Мэй также установили, что дети-лжецы обычно испытывают недостаток родительского внимания. Это подтвердилось еще в одной работе, посвященной изучению лжи у мальчиков — учащихся IV, VII и X классов. Те мальчики, кто воспитывался в неполной или неблагополучной семье, лгали чаще. Важно и то, что наличие обоих родителей не помогало, если отношения в семье были плохими. Неблагополучные, несчастливые семьи ничем не отличались от неполных и в плане детской лжи были значительно хуже семей, основанных на счастливом браке.

В неполных семьях, которые чаще всего состоят из матери и ребенка (при отсутствии отца), контроль за детьми слабее. Больше всего проблем возникает у матерей с сыновьями, особенно когда те достигают подросткового возраста. Компания сверстников выступает гораздо большим авторитетом, чем такая семья. Ребята идут на поводу у приятелей и порой не удерживаются от правонарушений. Важно отметить, что в данном исследовании учитывался также уровень образования родителей и семейный доход. Ребята, воспитывавшиеся одной матерью, имели больше проблем, чем дети из полных семей, даже если доходы и полных и неполных семей были одинаково невысокими.

Отвержение родителями своего ребенка также связано с его лживостью, причем эта связь проявляется сильнее, если отвергает ребенка мать. Доктор Стаутхамер-Лебер и доктор Лебер подняли извечный вопрос о том, что первично. Может быть, не плохое отношение родителей побуждает детей ко лжи, а, наоборот, родители начинают отрицательно относиться к детям из-за того, что те их обманывают. Иными словами, не всегда внешние обстоятельства влияют на ребенка; бывает, что ребенок сам порождает соответствующие обстоятельства.

Тогда возникает вопрос: а не существует ли некий наследственный фактор, предопределяющий лживость? И снова мы находим у Хартшорна и Мэя некоторые данные о роли наследственности. Они установили определенную, хотя и неярко выраженную, зависимость: братья и сестры склонны ко лжи примерно в одинаковой степени. Поскольку наследованные данные у детей одних родителей весьма сходны, можно признать известную вероятность того, что ложь имеет и генетическую основу. Причем сходство степени лживости у братьев и сестер даже выше, чем сходство уровня интеллекта. Сходство в склонности ко лжи у родных братьев и сестер сохранялось даже в группе детей, выровненных по показателю интеллекта.

Однако братья и сестры живут в одном доме, воспитываются в одинаковых условиях, так что не обязательно именно наследственность определяет сходство в склонности ко лжи. Стремясь выделить влияние именно наследственности, Хартшорн и Мэй обследовали сирот, которые более не проживали в семье. Сходство в лживости между родными братьями и сестрами даже у таких детей оставалось весьма значительным. Меня это, однако, не вполне убеждает, поскольку, оставшись без семьи, сироты оказываются в условиях воспитательного учреждения, которое становится новым общим домом для братьев и сестер. Более убедительным выглядело бы исследование сирот, разлученных с рождения и воспитывавшихся в разных условиях. В воспитательном учреждении братья и сестры имеют много общих друзей, а, как мы увидим далее, дружеские отношения тоже влияют на лживость и правдивость.

Не вызывает сомнения, что вы как родитель имеете огромное влияние на ребенка в плане формирования убеждений, установок и таких черт, как лживость или склонность тайком нарушать правила. Конечно, не только вы оказываете влияние на ребенка, но ваша роль очень велика. Мне-то легко рекомендовать вам позаботиться о том, не подаете ли вы дурной пример ребенку своей неискренностью. Гораздо труднее придется вам, если вы решитесь избавиться от привычки оправдывать мелкую ложь, которая порой делает вашу жизнь более удобной.

Мне самому было нелегко не попасться в ловушку лжи, и для этого потребовались годы сознательных волевых усилий. Хотя с помощью пустяковой отговорки так просто бывает выйти из неловкой ситуации, отклонить нежелательное приглашение или просьбу.

Я научился каждый раз удерживаться от того маленького шага, с которого начинается большая ложь. Когда мне звонит какой-нибудь торговый агент, я не ссылаюсь на занятость, а прямо говорю, что не в моих принципах делать покупки по телефону. Своим детям я также объясняю, как вести себя в подобных ситуациях, давая им понять, что перед нами возникают похожие проблемы. Даже моя дочь Ева в свои 8 лет вполне понимает противоречивость таких ситуаций и возникающее в них искушение солгать. К примеру, что ей следует сказать однокласснице, которую она не хочет приглашать на свой день рождения? Я пытаюсь объяснить Еве, что этой девочке хоть и неприятно узнать правду, но, может быть, было бы еще более обидно узнать, что Ева ей солгала. Я пытаюсь внушить ей: нет ничего ужасного в том, чтобы сказать, что родители разрешили пригласить ограниченное число гостей и ей пришлось остановить выбор на самых близких своих друзьях.

В свете установленного факта, что дети из неполных семей лгут больше, как повести себя одинокой матери? И как ей обращаться со своим сыном-подростком, который, согласно данным научных следований, более других склонен к асоциальному ведению? Некоторое облегчение принесет вам знание того, что множество других семей сталкивается с аналогичными проблемами. Попытайтесь среди родственников и близких друзей найти достойного мужчину, который мог бы оказывать положительное стабилизирующее влияние на вашего ребенка. Предложите проводить с ребенком больше времени вашему бывшему мужу. Если же вы и есть этот бывший муж, то помните о том огромном влиянии, которое вы должны или можете оказать на своего ребенка. Помните также, что обобщенные научные данные, которые приводятся в этой главе, не обязательно относятся именно к вашей семье. Выявленные тенденции характеризуют далеко не каждого отдельного человека. Среди моих знакомых есть женщины, не состоявшие в браке, однако, вырастив своих сыновей, они так и не столкнулись с описанными проблемами.

Влияние сверстников.

Могут ли плохие друзья научить вашего ребенка лгать?

Джессика — милая двенадцатилетняя девочка. Ее родители развелись. Живет она в основном с матерью и отчимом, но на выходные и каникулы отправляется к своему отцу (он так и не женился и живет неподалеку). Недавно она стала общаться с ребятами 12 — 13 лет, которые значительно хуже ее учатся, однако пользуются большой популярностью в школе. Известно, что они нередко обманывают своих родителей. Успеваемость Джессики резко упала. Она стала проявлять больше независимости, часто отказываясь докладывать родителям, чем она собирается заниматься и с кем. У нее возник интерес к мальчикам. Мать, однако, запретила дочери встречаться с мальчиками, пока ей не исполнится, по крайней мере, 15 лет. Однажды в субботу Джессика с разрешения матери отправилась с двумя подругами и тремя мальчиками в кино. Мать Джессики, случайно встретив ребят, обнаружила, что девочек было не три, а всего две. Джессика обманула ее, полагая, что вшестером ее отпустят, а вчетвером — вряд ли. Уличив ее во лжи, родители очень расстроились. Ложь девочки была вполне невинна, но их беспокоило, не последует ли за этим нечто более серьезное. «Почему она не доверяет нам? Не наша ли это вина? А может, виноваты ее друзья? Только ли в этот раз она солгала? Не стала ли ложь системой? Что нам предпринять, чтобы она перестала лгать?»

Всем знакомы истории ребят, которые «сбились с правильного пути», попав в плохую компанию. Обычно это касается подростков. Говорят, птицы одного вида летают стаями. По меткому замечанию Хартшорна и Мэя, «в делах человеческих птицы одной стаи обретают похожее оперенье».

Большинство детей становятся более подвержены влиянию друзей по мере того, как они приближаются к подростковому возрасту. Они все ближе сходятся с друзьями, даже если те ведут себя плохо с точки зрения родителей. К счастью, это положение в дальнейшем обычно нормализуется. В юношеском возрасте они становятся более устойчивы к чужому влиянию и Уже не столь категорично отвергают позиции родителей.

Согласно данным Хартшорна и Мэя, у детей-лжецов и друзья обычно лгут. Эта зависимость особенно сильна среди друзей-одноклассников. В более поздних исследованиях обнаружено, что те, кто списывает в школе, обычно сидят рядом. Ребенок, сидевший на контрольной рядом с товарищем, который списывал, скорее всего, сам воспользуется этой возможностью в следующий раз. Дети, которые лгали больше всего, часто имели друзей, которые характеризовались как грубые и склонные к правонарушениям.

Хотя все дети по мере приближения подросткового возраста становятся более подвержены влиянию товарищей, не каждый ребенок усваивает от других навыки обмана и плутовства. Чтобы выяснить, почему одни дети более, чем другие, подвержены чужому влиянию, был поставлен интересный эксперимент. Детей просили оценить отца, мать, взрослых вообще, а также товарищей по критериям силы, доброты, авторитета и честности. Затем их знакомили с несколькими конфликтными ситуациями.

Ты вместе с товарищами случайно нашел листок бумаги, который потерял учитель. На этом листке записаны вопросы и ответы к завтрашней контрольной. Кто-то из ребят предлагает учителю ничего не говорить, в результате все вы можете получить лучшие отметки. Как ты поступишь? Допустим, все твои друзья решили промолчать. Присоединишься ты к ним или нет?

Другие подобные ситуации: пойти в кино на фильм, который друзья рекомендуют, а родители смотреть запрещают; поиграть с друзьями вместо того, чтобы делать домашнее задание; пойти с компанией в кино вместо того, чтобы навестить больного друга; забраться с друзьями в чужой сад за фруктами; случайно разбив окно, быстро убежать; стоять на страже, пока товарищи подкладывают клейкую ленту на стул учителя; носить одежду, которая друзьям нравится, а родителям — нет.

При сравнении учащихся III, VI, VIII и XI классов выяснилось, что с возрастом все большее число ребят готовы следовать за товарищами в неблаговидных делах. По мере возрастания влияния сверстников снижались положительные оценки отцов. Однако те ребята, которые сохраняли положительное мнение о своих отцах и о взрослых вообще, был не склонны следовать дурному примеру сверстников.

(В отличие от работы Хартшорна и Мэя в данном исследовании анализировались только высказывания детей, а не их поступки. К счастью, выводы исследования подтверждаются еще одним экспериментом, в котором ответы детей сопоставлялись с их реальными действиями.)

Психологи, осуществившие это исследование, — Эдвин Биксенстайн, Маргарет Декорт и Бэртон Биксенстайн — считают, что полученные ими результаты позволяют сделать следующий вывод: «Возрастающая готовность детей следовать асоциальному примеру сверстников связана с разочарованием во взрослых — в их силе, мудрости, доброй воле и здравом смысле. Нельзя сказать, что ребенок оказывается во власти других детей; однако он, по крайней мере на некоторое время, потерян для взрослых».

Именно «на некоторое время», поскольку отношение к взрослым, конкретно — к отцам, становится более благожелательным к XI классу. В двух других экспериментах с использованием аналогичных методов удалось получить похожие результаты и собрать несколько больше информации о восстановлении авторитета родителей. В первом эксперименте учащимся III, VI, IX и XI классов зачитывали 10 историй, подобных той, которая приведена выше (о найденном листке с текстом контрольной работы). Мальчики проявили большую, нежели девочки, готовность следовать мнению товарищей вопреки мнению родителей. Количество как мальчиков, так и девочек, готовых к групповым нарушениям, увеличивалось от III к VI классу, достигло максимума в IX и снижалось в XI классе.

Во втором эксперименте детям задавали вопросы с целью выяснить, насколько они подвержены влиянию родителей. Один из вопросов гласил: «Станешь ли ты помогать в работе библиотекарю, как это тебе советуют родители, или отправишься с другом учить его плавать?» Другой вопрос звучал так: «Ты с друзьями хочешь поиграть в карты, а родители предлагают тебе пойти погулять; пойдешь ли ты?» Готовность последовать совету родителей с возрастом детей снижалась.

По мере взросления ребенка влияние родителей в сравнении с влиянием сверстников претерпевает изменения. В III классе — самой младшей группе — готовность следовать пожеланиям родителей выше, чем подверженность мнению товарищей. Большинство третьеклассников принимали сторону родителей, противопоставляя себя сверстникам. К VI классу начинало казаться, что дети выстраивают для себя два независимых мира: один — для взрослых, другой — для друзей. Доктор Томас Берндт, осуществивший данный эксперимент, пишет: «Детям, по-видимому, удается разделить отношения в семье и жизнь в группе сверстников отчасти за счет того, что они не обсуждают с родителями сверстников, а родителей — со сверстниками».

Примерно так вел себя мой сын Том. Когда я спросил, зачем ему понадобилось втайне приглашать друзей, если он знал, что ни их родители, ни мы с матерью этого не одобрили бы, он ответил: «Тебе не понять. Мне с друзьями так хорошо!.. Когда все закончилось, я почувствовал себя скверно, я знал, что могу попасться. Но дело того стоило».

Доктор Берндт отмечает, что в IX классе, когда зависимость от группы достигает максимума, возникает настоящее противостояние родителей и детей. Тому есть две причины. Во-первых, в этом возрасте дети проявляют наибольшую податливость к асоциальному поведению. Во-вторых, именно в данную пору жизни ребенка как никогда сильно заявляет о себе его стремление к независимости. Многочисленные исследования показали, что именно в этом возрасте наблюдается пик разногласий подростков с родителями. А теперь — о хорошем.

Доктор Берндт пишет:

«... К моменту окончания школы баланс сил «родители — сверстники» вступает в новую фазу. Хотя некоторый антагонизм все еще сохраняется, он касается уже не всех сторон поведения. Зависимость от мнения товарищей уменьшается, тогда как готовность следовать общепринятым нормам поведения возрастает. Перемены выражаются в укреплении взаимопонимания с родителями по мере того, как подросток становится юношей» .

До сих пор мы рассматривали отрицательное влияние друзей, но друзья могут оказывать и положительное влияние. В одном исследовании студентов колледжа спрашивали, могли бы они списать на экзамене или солгать преподавателю о причине своего опоздания. Они также должны были ответить, одобрили или нет такой поступок их друзья. Те, кто считал, что друзья осудили бы их, лишь в 27% случаев заявили о своей готовности солгать; сравним с 78% рассчитывавших на одобрение со стороны друзей.

Поскольку плохие друзья могут оказать на вашего ребенка нежелательное влияние, вам необходимо знать, с кем он дружит. Пусть он (она) приглашает своих друзей домой, для того чтобы вместе поиграть или сделать уроки. Пусть ребенок знает, что его Друзья могут у вас задержаться или перекусить. Если ваш ребенок подолгу бывает в гостях у кого-то из друзей, надо, чтобы вы хорошо знали этого друга и были уверены, что он не подает дурного примера. Совет кажется простым, но следование ему избавит Вас от многих переживаний.

Если вам известно, что ваш ребенок вращается в дурной компании, и не исключено, что его могут вовлечь в противоправные действия, приготовьтесь к настоящей борьбе. Отвлечь ребенка от плохих друзей — дело непростое. Один из вариантов — сменить школу. Другой — отправить ребенка на лето к родственникам. Сделайте все возможное, чтобы вырвать ребенка из дурной компании. Даже если это кажется невозможным, не отчаивайтесь. Дайте ребенку понять, почему вы не одобряете лжи и хулиганства и, что, по вашему мнению, именно его нынешние друзья могут толкнуть его на этот путь. Остается надеяться, что к моменту окончания школы он, подобно большинству других детей, перестанет идти на поводу у таких приятелей.

Правда ли, что лжецы вырастают в малообеспеченных семьях?

Данные по этому вопросу противоречивы. Во множестве исследований, начиная с работы Хартшорна и Мэя, была прослежена зависимость, согласно которой дети из малообеспеченных семей больше лгут. Существует, однако, и несколько других работ, в которых не выявлено никакой взаимосвязи между неискренностью детей и благосостоянием их родителей. Несколько работ были посвящены сравнению в этом аспекте белых и чернокожих детей. Но сделать определенные выводы эти работы не позволяют, поскольку в них социоэкономический статус семьи в расчет не принимался.

Действительно ли ложь имеет неблагоприятные последствия?

Некоторые родители, наверное, сочтут, что это глупый вопрос. Ни к чему хорошему ложь привести не может. Безусловно, ложь — это зло; она аморальна. Другие полагают, что не следует придавать лжи слишком большое значение: каждый ребенок когда-нибудь да солжет; нам самим в детстве случалось соврать, и не стоит ожидать иного от детей и внуков; в действительности это не так уж важно и т. д.

Скептически настроенные родители, возможно, изменят свою точку зрения, если представят, что из их лживого ребенка вырастет преступник. Это кажется невероятным? Многие исследователи пытались подтвердить или опровергнуть данную гипотезу. Этот вопрос имеет очень большое значение особенно для родителей, поскольку в каждой семье следует немедленно бить тревогу, если лживость ведет к преступлению. Я постараюсь взглянуть на проблему с разных точек зрения, чтобы вы могли сами сделать выводы.

Мне удалось найти 6 публикаций, но в них использованы разные критерии лживости и последующей социальной дезадаптации. Наилучшее исследование было начато в 1971 г. в Бекингемшире, в Англии, обследовались дети, которым на тот момент было от 5 до 15 лет. Выбраны они были наугад среди учащихся местных школ. Их учителя и родители получили списки вопросов о состоянии здоровья и поведении детей. 93% родителей прислали ответы. В эксперименте участвовали 3258 мальчиков и примерно столько же девочек. Поскольку лишь несколько девочек впоследствии не поладили с законом, исследователи сосредоточили свое внимание на мальчиках.

Родителям были заданы вопросы относительно 37 различных проявлений характера ребенка, в том числе о таких, как ложь, воровство, повышенное беспокойство в отношении еды, мечтательность, застенчивость, побеги из дома, разрушение чужой собственности. Социологи Шейла Митчел и Питер Роса выделили 10% «плохих» мальчиков, которым, по мнению родителей, свойственны многие отрицательные черты. Эти мальчики были названы нарушителями. Их поведение сопоставлялось с данными контрольной группы, т. е. тех ребят, о ком отрицательных отзывов не было. Контрольная группа набиралась из тех же школ и классов, что и группа нарушителей. И в той, и в другой группе было по 321 мальчику.

Впоследствии на протяжении 15 лет фиксировались все совершенные взрослеющими ребятами нарушения закона. К концу исследования младшие достигли возраста 20 лет, а старшие — 30. Правонарушения подразделялись на три категории: кражи, повреждение чужого имущества, насильственные действия.

Конечно, родители в отчетах о своих 5 — 15-летних детях не могли предвидеть подобных последствий. Но на основании их отчетов исследователи смогли предсказать некоторые виды правонарушении. Между контрольной группой и нарушителями не оказалось существенных различий в плане злоупотребления алкоголем и наркотиками, сексуальной распущенности и мошенничества. Однако нарушители совершили вдвое больше краж, повреждений чужой собственности и насильственных преступлений.

Далеко не все, а лишь некоторые черты, отмеченные родителями, оказались связаны с последующим противоправным поведением. Так, расторможенные и беспокойные ребята впоследствии не встали на путь преступления. Но четыре отмеченные в детстве черты оказались существенными: воровство, склонность к разрушению, побеги из дома и ложь. Рассмотрим внимательнее две — склонность к воровству и лживость.

Оставим в стороне контрольную группу и сосредоточим внимание на нарушителях. Как вы помните, это были ребята, у которых родители отмечали самые скверные черты. Наши вопросы состоят в следующем: среди тех нарушителей, кто в детстве воровал и кто этого не делал, стали ли первые впоследствии более склонны к воровству по сравнению со вторыми? И привела ли ложь к более серьезным правонарушениям тех, кто обманывал в детстве, по сравнению с теми, кто не лгал? Ответы на оба вопроса утвердительные. Из тех ребят, о ком родители говорили, что «он никогда не возьмет ничего чужого», 7% в последующие 15 лет попались на краже. Среди тех, о ком было сказано: «По крайней мере, раз или два воровал чужие вещи», — 20% были осуждены за кражу. Из тех, кто «несколько раз брал чужое», были осуждены за кражу 61%!

Детская ложь оказалась менее значимым фактом для предсказания криминального будущего, хотя и здесь прослеживалась определенная зависимость. Из тех ребят, о ком родители говорили, что они «всегда говорят только правду», лишь 4% впоследствии были осуждены за кражу. Для тех, кто в детстве «иногда лгал», эта доля составила уже 12%. А из тех ребят, кто «лгал очень часто», в воровстве за последующие 15 лет были уличены 36%.

Характеристики, которые давали детям их учителя, впоследствии также в немалой степени оправдались. Особенно точно они предсказывали многократные судебные приговоры, т. е. рецидивирующие правонарушения. Среди тех, о ком учителя говорили, что они часто лгут, процент оказавшихся впоследствии на скамье подсудимых более одного раза, был в 6 раз выше, чем среди правдивых детей. Такое соотношение оказалось верным и для тех, кто, по словам учителей, в детстве был склонен к кражам.

Однако, прежде чем бить тревогу, обратим внимание на некоторые подробности. Вернемся к цифрам. 64% — почти две трети — мальчиков, которые в детстве, по словам их родителей, часто лгали, будучи взрослыми, отнюдь не стали преступниками. Хотя в то же время поражает, что каждый третий, о ком говорилось, что он лжет, несколько лет спустя совершил уголовное преступление.

Для полноты картины не хватает многих данных. Можно ли с уверенностью заключить, что тот, кто лжет в пятилетнем возрасте, будет лгать и в 15 лет? Сколько лет прошло между сбором отчетов о поведении детей и первым их появлением перед судом? Существует ли при этом какая-то взаимосвязь с тем, в каком возрасте ребенок впервые был оценен как лжец? Хотелось бы также знать, представляет ли сочетание лжи и воровства большую опасность, чем и то и другое, отмеченное по отдельности. К сожалению, мы не располагаем ответами на эти вопросы: исследование завершилось несколько лет назад, и для соблюдения конфиденциальности все протоколы были уничтожены. Впрочем, авторы помнят, что лишь ложь, отмеченная у детей старших возрастов, была связана с теми неприятностями, которые возникали в зрелости. Они также говорят, что сочетание лжи и воровства порождало впоследствии более серьезные неприятности, чем одна только ложь.

Приведенные данные явно свидетельствуют о том, что известное количество мальчиков, лгавших в детстве, повзрослев, встали на путь противоправного поведения. Это значит, что ложь может служить знаком надвигающейся беды, но я хочу подчеркнуть — может. Большинство из тех ребят, кто лгал и крал, потом преступниками не стали. И мы не знаем, почему некоторые стали, а большинство нет. Может быть, ложь была разная? Или родители по-разному на нее реагировали? Те, кто стали преступниками, — может быть, они лгали о чем-то другом? Не произошло ли в их жизни что-то еще, заставившее их сойти с праведного пути? Может быть, дети, ставшие преступниками, лгали на протяжении всего детства, тогда как другие со временем перестали? Были ли они наименее удачливыми и недостаточно сообразительными лжецами, из-за чего, став взрослыми, попались? А те, кто преступниками не стали, — может быть, ответы их родителей были порождены излишней подозрительностью и преувеличением масштаба детской лжи? На мои вопросы ответов нет. Этого никто не изучал.

Самые важные вопросы: какую роль играет ложь в формировании асоциального поведения? Является ли ложь симптомом более серьезной проблемы или следствием каких-то иных затруднений? Является ли ложь частью того репертуара поведения, который характерен для детей, попавших в трудное положение или в беду? Если ученик за спиной отвернувшегося учителя запустит в соседа бумажным шариком, то он, скорее всего, будет отрицать содеянное, если спросить его прямо. То есть любой ребенок, оказавшись в трудном положении, может солгать, но не каждый солгавший впоследствии попадет в беду.

Противоположная точка зрения гласит, что ложь сама по себе является тем роковым шагом, с которого для ребенка начинается путь к преступлению. Ложь — один из ранних предвестников того, что ребенок свернул с правильного пути. Уклонение от ответственности, плутовство ради выигрыша могут привести к тому, что ребенок станет нарушать и прочие нормы и правила. Если ложь сходит безнаказанно, ребенок может усвоить привычку идти на риск и ради совершения более серьезных антиобщественных действий.

Кто прав, неизвестно. Необходимых исследований еще не проводилось. «Правильной» точки зрения поэтому не существует. Применительно к разным детям верной может оказаться и та, и другая. Возможно, ответ зависит от того, с какого возраста ребенок начинает лгать и как долго формировалась у него эта привычка.

Я же могу сказать: опыт наглядно свидетельствует о том, что, если ребенок часто лжет, отнестись к этому надо очень серьезно. Однако помните, что большинство из тех, кто лгал в детстве, стали впоследствии законопослушными гражданами.

Выводы

Как видим, нет определенного ответа на вопрос, почему одни дети лгут больше, чем другие. Если ребенок достаточно способный, чтоб решить задачу, не подглядывая, то он, скорее всего, не воспользуется готовым ответом. Ребенок, достаточно сообразительный, чтобы предвидеть риск разоблачения, тоже, вероятно, лгать не станет. Но если риск невелик или интеллект не требуется для достижения цели, хорошие способности не противодействуют лжи.

Дети-лжецы менее приспособлены к жизни, и детская ложь позволяет предсказать вероятное нарушение закона в дальнейшем. Но большинство из тех, кто в детстве лжет, закона потом не преступают. И нам неизвестно, является ли ложь причиной или всего лишь одним из проявлений неприспособленности.

По некоторым наблюдениям, нечестность представляет собой часть более обобщенной личностной особенности, характерной для детей, склонных манипулировать другими людьми в своих целях. Такая склонность к манипулированию у некоторых детей проявляется примерно в 10 лет. Никем не установлено, может ли она возникнуть раньше, никто также не выяснил той роли, которую родители играют в становлении этой черты.

Некоторые дети (но далеко не все), страдающие от недостатка родительского внимания, лгут чаще. Влияние на ребенка могут оказать друзья, которые лгут и совершают неблаговидные поступки, для сокрытия которых им снова приходится лгать. Влияние сверстников наиболее сильно в подростковом возрасте. Интересно, что важную роль при этом играет отношение мальчика к своему отцу. Те подростки, которые уважают своих отцов, более устойчивы к влиянию товарищей. И обнадеживает то, что по мере взросления большинство детей лгут все меньше.

Станет ребенок лгать или нет в какой-то конкретизации, зависит не только от перечисленных факторов, но и от особенностей самой ситуации. И здесь играют роль не только особенности ребенка или влияние семьи и друзей. Солжет ли ребенок, зависит также от того, что поставлено на карту. Провоцирующее влияние различных соблазнов более существенно в младшем возрасте. Говоря словами Хартшорна и Мэя: «Честность — это совокупность особых действий, характер которых зависит от той ситуации, которая провоцирует на обман. Мотивы нечестности, ловкачества и воровства очень сложны и столь же разнообразны, как и сами нечестные поступки».

Что более важно — интеллект, личность, неприспособленность к жизни, родительское воспитание, друзья, особенности ситуации? Никто этого не знает, потому что до сих пор не проведено исследование, которое позволило бы ответить на данный вопрос. Я же считаю, что относительная роль перечисленных факторов зависит от возраста (как мы видим на примере влияния друзей) и от индивидуальных особенностей каждого ребенка.

В каком возрасте ребенок может начать лгать?

Лори — жизнерадостная девчушка трех с половиной лет, обладающая явными художественными наклонностями. Однажды она решила с помощью набора новых фломастеров выразить переполнявшие ее чувства на стене своей комнаты. Созданная картина воспринималась ею как великое произведение искусства. Мать, однако, была совсем не в восторге. Она огорченно спросила: «Лори, это ты разрисовала стену?» — «Нет», — ответила Лори с абсолютно искренним выражением. «Хорошо, кто же это сделал?» — «Это не я, мама», — снова ответила девочка голосом невинного ангела. «Наверное, это было маленькое привидение?» — саркастически спросила мать. «Да, да, привидение», — закивала Лори и принялась импровизировать фантастическую историю, пока мать наконец не прервала ее. «В следующий раз предупреди это маленькое привидение, чтобы оно не рисовало на стенах, иначе ему не поздоровится».

Многие думают, что их дети слишком невинны, чтобы солгать. По мнению других, ребенок солгал бы, если б мог, но его способностей на это еще не хватает. Опыт же свидетельствует, что дети могут лгать таком раннем возрасте, когда никто из взрослых еще не считает их способными на это.

Некоторые дети лгут уже в возрасте 4 лет, а то и раньше. И они не просто заблуждаются или путают фантазии с реальностью, а намеренно стремятся сбить вас с толку.

В этом возрасте ложь еще не представляет собой серьезной проблемы. Все дети (да и многие взрослые) порой лгут. Однако родителям стоит насторожиться, если ребенок лжет часто и это продолжается долгое время. Впервые столкнувшись с обманом, родители должны обсудить с ребенком нравственную сторону проблемы. Как мы увидим, осознание детьми данной моральной проблемы претерпевает существенные изменения от 4 к 14 годам.

В нескольких научных работах высказано предположение, что дети способны лгать в гораздо более нежном возрасте, чем полагают взрослые, плохо разбирающиеся в детском поведении. В частности, доктор Стефан Сиси поставил эксперимент, в котором дошкольников побуждали солгать ради того, чтобы помочь симпатичному им человеку избежать наказания. Детей оставляли в комнате, где находилась игрушка, которую брать в руки было запрещено. Когда экспериментатор выходил из комнаты, находившийся там взрослый начинал играть с этой игрушкой и как бы нечаянно ломал ее. Потом и он уходил, а экспериментатор возвращался и спрашивал у ребенка, что произошло. Дети были подразделены на две группы: одним взрослый участник эксперимента был знаком и дети к нему хорошо относились, другие видели его впервые. Почти половина детей не выдали своего знакомого. Часть детей говорили, что не знают, кто сломал игрушку, остальные — что ее сломал кто-то другой. Однако все дети (их возрастет 3,5 до 4 лет) сказали правду о поведении незнакомца.

В другом исследовании трехлетних мальчиков и девочек приводили в комнату и сажали спиной к столу, на который экспериментатор ставил игрушку-сюрприз. Экспериментатор удалялся, предупредив, чтобы ребенок не оборачивался. Ребенку обещали, что поиграть с игрушкой он сможет, когда экспериментатор вернется. В комнате оставалась мать ребенка, которая, сидя к нему спиной, заполняла анкету. После того как ребенок все же оборачивался либо по прошествии 5 минут экспериментатор возвращался и спрашивал ребенка: «Ты оглядывался?»

Из 33 детей 29 обернулись. Когда их об этом спрашивали, одни дети признавались, другие — отказывались, третьи — вообще не давали ответа. Мальчики вели себя честнее, чем девочки (признались 23 мальчиков и лишь 15% девочек).

В еще одном исследовании матерей и воспитателей четырехлетних детей просили ответить, способны ли на умышленный обман дети разного возраста. Процент утвердительных ответов возрастал сообразно возрасту детей. Вот результаты опроса.

В возрасте 3-х лет 33% родителей и воспитателей считают, что дети этого возраста способны лгать

В возрасте 4-х лет — 75%

В возрасте 5-х лет — 90%

В возрасте 6-х лет — 100%

Данные всех трех исследований свидетельствуют, что, по крайней мере, некоторые дети способны на умышленную ложь уже в 3 — 4 года. Конечно, негативные последствия лжи во всех экспериментах были незначительны. Если бы экспериментатор заранее предупредил детей о необходимости вести себя честно, либо о возможных отрицательных последствиях нечестности, то, вероятно, меньше детей решились бы на обман. Но целью экспериментов было выяснить не то, когда дети лгут, а то, способны ли вообще столь маленькие дети солгать при каких-то обстоятельствах. Ведь пока не были получены эти результаты, большинство специалистов полагали, что дети 3 — 6 лет не способны различить нечаянную ошибку и умышленный обман .

В каком возрасте дети начинают понимать, что такое ложь?

Насколько ловко они лгут? Легче ли их разоблачить, чем старших детей? Не подвержены ли они в большей степени внушению, не влияют ли на них формулировка вопроса и ожидания взрослого? Не являются ли четырехлетние дети более «самовнушаемыми», чем дети постарше? То есть не происходит ли так, что чем чаще они лгут, тем больше верят своей лжи?

Чтобы ответить на поставленные вопросы, давайте разберемся, что сами дети думают о лжи.

Шестилетний Кейт живет поочередно у своих разведенных родителей. Однажды отец собрался взять его на бейсбольный матч. Он не знал, что матерью на этот час было запланировано для Кейта занятие по теннису. Когда Кейту сказали, что пойти с отцом на матч ему не удастся, он очень обиделся и позвонил отцу.

«Почему ты обманул меня?» — плакал Кейт. Отец пытался объяснить, что он его не обманывал, а просто произошло недоразумение. Кейт объяснений не принял. Он знал только, что отец обещал пойти с ним на бейсбол и не пошел.

Примерно до восьмилетнего возраста дети считают ложью любое ложное утверждение независимо от того, знал ли говоривший о том, что его слова не соответствуют истине. Намерение в расчет не принимается, важна только истинность информации. Даже когда маленьким детям известно, что говорящий не собирался никого вводить в заблуждение, они все равно считают его лжецом, если он говорит нечто, не соответствующее действительности. Однако уже большинство восьмилетних детей, равно как и взрослых, не считают лжецом того, кто сказал неправду непреднамеренно.

Легко было бы объяснить подобную трактовку лжи маленькими детьми их неспособностью оценить такой трудноуловимый момент, как намерение. Согласно некоторым авторам, это следствие недостаточной сформированности моральных суждений. Интересное исследование, проведенное в Австрии Виммером, Грубером и Пернером, показало, что дело в другом. Было установлено, что дети, не учитывавшие в собственных определениях лжи понятие «намерение», всё же способны учесть намерение в моральной оценке человека, говорящего неправду. В эксперименте дети читали и разыгрывали с куклами такую историю:

Мама возвращается из магазина. Она купила шоколад, чтобы испечь шоколадный кекс. Макси разрешено помочь убрать покупки. Он спрашивает: «Куда положить шоколад?» — «В синий ящик буфета», — отвечает мать. Макси кладет шоколад в синий ящик. Он запомнил, куда положил шоколад, чтобы позднее зайти и полакомиться. Он любит шоколад. Потом он уходит играть во двор. Мать начинает готовить кекс и вынимает шоколад из буфета. Взяв небольшую часть, она кладет его обратно, но не в синий, а в зеленый ящик. Макси этого не видит. Вскоре он возвращается и хочет поесть шоколада. Он помнит, куда положил его. Но перед тем, как он открывает ящик, на кухню заходит его сестра и говорит: «Я слышала, мама купила шоколад. Вот бы съесть кусочек! Ты не знаешь, где он лежит?»

Детям зачитывали четыре варианта этой истории. В одном Макси хочет быть честным, но говорит неправду (будто шоколад лежит в синем ящике), поскольку не знает, что мать шоколад переложила. Во втором варианте ничего не говорится о том, что мать переложила шоколад. Макси, желая вести себя честно, отвечает, что шоколад — в синем ящике, и это — правда. В двух других вариантах детям сообщалось, что Макси хочет обмануть сестру. Рассказ дополняется следующими словами. «Ничего себе! — думает Макси. — Сестра, пожалуй, съест весь шоколад. А я хочу оставить его себе. Скажу-ка я ей неправду, чтобы она его не нашла». В том варианте, где мать перекладывает шоколад, Макси, собираясь обмануть сестру, по недоразумению говорит правду. В последнем варианте, где подмены не происходит, Макси хочет обмануть сестру и указывает ей неверное место. Ниже обозначены четыре варианта экспериментальной ситуации.

 1234Где, по мнению Макси, лежит шоколадВ синем ящикеВ синем ящикеВ синем ящикеВ синем ящике Где шоколад лежит на самом делеВ зеленом ящикеВ синем ящикеВ зеленом ящикеВ синем ящике Намерение МаксиЧестноеЧестноеНечестноеНечестноеДостигнутый результатНеправдаПравдаПравдаНеправда

Большинство мальчиков и девочек 4 — 6 лет считали, что Макси солгал не только тогда, когда собирался обмануть и обманул-таки сестру (вариант 4), но и тогда, когда, желая быть честным, обманул ее, сам не зная правды (вариант 1). Намерение в расчет не принималось. Его, однако, учитывали большинство детей, когда их спрашивали, достоин ли Макси поощрения или осуждения за свое отношение к сестре. 75% детей вынесли свою моральную оценку на основании намерения Макси.

Хотя дети этого возраста неправильно употребляют понятие «ложь», они понимают роль намерения. Им было ясно, что пытаться кого-то обмануть некрасиво. Факт кажется очевидным. Однако до недавнего времени, пока не были опубликованы результаты данного исследования, в научной литературе господствовала точка зрения, согласно которой дети этого возраста не способны к моральным суждениям, основанным на оценке намерения.

Если же дети демонстрируют такую способность, то резонно задаться вопросом: почему она не проявляется, когда они дают определение лжи? В одном из ранних исследований (проведенном в 1909 г.) было высказано предположение, что родители неправильно истолковывают ложь. Они учат своих детей говорить правду, но не объясняют, что сказать нечто, не соответствующее истине, не значит солгать, если говорящий сам не знает правды. Другие исследователи связывали подобные явления с теми изменениями, которые происходят в развитии речи детей.

Важно, что уже в 4 года, а возможно и ранее, дети знают: желание обмануть кого-то — это плохо. По словам одного исследователя, маленькие дети — фанатики правды. Безусловно, младшие дети более нетерпимы ко лжи, чем старшие. Так, 92% пятилетних детей утверждали, что говорить неправду — всегда плохо. К 12 годам данный показатель снижался до 28%. Кроме того, 75% пятилетних утверждали, что они не лгали ни разу, тогда как из двенадцатилетних никто не решился на подобное заявление.

Психологи Кандида Петерсон, Джеймс Петерсон и Диана Сито, получившие эти данные, также расспрашивали детей: всякая ли ложь — это плохо? Во всех возрастных группах — от 5 до 12 лет — был получен ответ: ложь ради избежания наказания (например, когда не признаешься, что разлил чернила) хуже, чем «белая» ложь (например, когда говоришь другому, что тебе нравится его прическа, хотя на самом деле это не так). Альтруистичная ложь (например, когда хулиган хочет побить малыша, а ты не говоришь, где тот спрятался, хоть это и знаешь) почти никем не осуждалась. Пятилетние дети все же оценивали этот поступок ниже, чем более старшие. Хотя даже они соглашались с тем, что подобная ложь все-таки не столь ужасна, как ложь ради избежания наказания.

Исследователи также спрашивали детей, что произойдет, если сказать неправду. Дети 5 — 9 лет чаще всего говорили о наказании. В этом возрасте наказание — сдерживающий фактор. Из двенадцатилетних о наказании упоминали менее трети, а половина говорили, что ложь подрывает доверие, — соображение, почти не упоминавшееся младшими детьми.

Мэри Васек получила похожие результаты при интервьюировании детей 6 — 12 лет. Она читала детям рассказы, похожие на этот:

Боб играл с друзьями в снежки во дворе своего дома. Когда им надоело кидаться друг в друга, они решили бросать снежки в проезжавшие мимо машины. Бросали все, но один снежок Боба попал в стекло проезжавшей машины. Водитель остановил машину и вышел из нее. Ребята разбежались. Водитель видел, что Боб, бросивший снежок, скрылся в доме. Он подошел к двери и постучал. Мать Боба открыла дверь. Она не видела, что произошло, но водитель ей рассказал. Она спросила у Боба, но тот ответил, что они только кидали снежками друг в друга. Один мальчик увернулся, и снежок случайно попал в машину. А разбежались все потому, что побоялись неприятностей.

Васек указывает, что младшие дети считали основным мотивом лжи стремление избежать наказания, как в данной истории. Хотя дети и находили, что лгать — плохо, они, однако, понимали, почему люди лгут. По ее словам, дети 5 — 6 лет лгут, «чтобы избежать наказания, когда они подозревают, что за совершенный ими поступок могут быть наказаны... Ребенок оказывается перед выбором — признаться и, возможно, понести наказание либо совершить еще один проступок — солгать — и уклониться от наказания за первый».

К 10 — 12 годам, а возможно и ранее, дети уже не расценивают ложь как безусловное зло; они становятся более «гибкими». Является ли ложь злом, зависит теперь от обстоятельств. Например, когда я беседовал с детьми, двенадцатилетняя Бесси заметила: «Как быть, если кто-то спрашивает, нравится ли тебе его прическа, а она на самом деле некрасива? В этом случае лучше сказать неправду». На вопрос, бывают ли случаи, когда ложь допустима и желательна, одиннадцатилетний Роберт ответил: «Представьте: есть такой парень — очень скверный — он все время бьет других ребят. Тебя спросят, видел ли ты, как он кого-то побил. На самом деле этого не было, но ты солжешь и скажешь, что видел. И это будет хорошо. Раз он такой задира, пусть его накажут».

Хотя подростки осознают, что ложь подрывает доверие, они далеко не всегда руководствуются этим соображением. Даже взрослые, решаясь на обман, порой забывают о таком возможном последствии, как утрата доверия. Взаимоотношения, омраченные ложью, уже не могут быть по-прежнему близкими. Утраченное доверие восстановить трудно, а порой и невозможно.

Уолт Харрингтон в своей статье, опубликованной в 1987 г. в журнале «Вашингтон Пост Мэгэзин», описал случай, когда даже невинная ложь, будучи разоблачена, изменила отношение друзей друг к другу. Однажды он обедал в обществе своему знакомой, недавно пережившей роман с его другом. «Она ничего не рассказала своему мужу, и это была первая ложь. Ее любовник сказал ей, что ничего не рассказывал мне, и это была вторая ложь. За обедом она вынудила меня к третьей лжи, неожиданно признавшись: «У меня тут было приключение. Знаешь с кем?» Автор этого рассказа решил не подводить друга и сказал, что ничего не знает. Через несколько дней он признался ей, что солгал. «А ты искусный обманщик, — ответила она, — я ведь тебе поверила». Тогда он спросил, не сердится ли она на него. Она задумчиво произнесла: «Нет, пожалуй, не сержусь, но я теперь отношусь к тебе иначе. Мое мнение о тебе пусть не очень сильно, но изменилось» .

Утрата доверия. Именно этот момент я подчеркивал в беседах с собственными детьми. Я объясняя им, как трудно людям жить вместе, если они друг другу не доверяют. Я говорил и о том, как трудно восстановить подорванное доверие. Но этот урок им усвоить нелегко. Впрочем, для любого человека подобное нелегко. Лишь тот, кто попался на лжи и испытал утрату доверия близких, способен вполне сознать опасность.

Некоторые психологи полагают, что детям можно внушить эту идею, рассказывая им назидательные истории. Примером может служить сказка о пастушке. Вы, вероятно, помните, речь в ней идет о том, го мальчик так часто поднимал ложную тревогу, крича о нападении волков, что, когда волки действительно напали на стадо, никто ему не поверил и не пришел на помощь. Помню, когда мне было лет 5 или 6, мораль этой притчи произвела на меня сильное впечатление. Но не припомню, чтобы я вспоминал о ней, когда, став подростком, случалось, обманывал своих родителей и друзей. Может быть, мне пошло бы на пользу, если б родители и позднее продолжали свои моральные наставления. Я же лишь в юношеском возрасте на собственном опыте, будучи однажды преданным, испытал, как трудно возродить доверие.

Меняется ли с возрастом частота лжи?

Этот вопрос поднимался во многих исследованиях. Ответы разделились. В некоторых работах никаких вменений зафиксировать не удалось, тогда как другие продемонстрировали снижение лжи по мере взросления детей. Во всех работах отмечалось, что среди детей любого возраста лжецы составляют меньшинство. Наиболее интересным представляется установленный факт, что среди детей любого возраста — от самого младшего до подросткового — количество тех, кто лжет часто, остается неизменным. Их число невелико — около 5% . Как можно заключить из предыдущей главы, это именно те дети, которые составляют группу риска и имеют высокую вероятность столкнуться с серьезными трудностями в последующие годы.

Особого внимания заслуживают две проблемы, связанные с этими исследованиями. Первая: поскольку информация исходила от родителей и учителей, постольку она могла быть не совсем точной вследствие уже упомянутого эффекта ореола. Как мы увидим, дети, взрослея, становятся более искушенными лжецами. Иными словами, с возрастом дети могут лгать больше, но, поскольку их ложь становится все труднее разоблачить, учителя и родители могут считать, что дети лгут даже меньше, чем прежде.

Вторая проблема связана с тем, каким образом следует интерпретировать выявленный факт, что процент детей, лгущих очень часто, остается неизменным. Существуют два варианта объяснения. С одной стороны, возможно, что тот, кто уже в 5 — 6 лет зарекомендовал себя хроническим лжецом, продолжает оставаться таковым и впредь. С другой стороны, не исключено, что ярко выраженная лживость представляет собой временную, преходящую особенность возрастного развития, которую некоторые дети преодолевают в разные, индивидуально обусловленные сроки. Следуя этой логике, можно предположить, что закоренелый семилетний обманщик перестанет быть таковым годам к 12. Единственный способ проверить данное допущение — проследить развитие одних и тех же детей на протяжении нескольких лет. Однако подобное лонгитюдное исследование еще не проводилось. Все, чем мы располагаем, — это результаты сопоставления групп детей разного возраста.

Вероятной представляется справедливость обоих допущений. Для некоторых детей хроническая ложь выступает как преходящее явление, которое устраняется педагогическим воздействием или смягчением родительских требований. Иные же могут продолжать лгать, поскольку для них ложь уже закрепилась как стереотипная реакция на внешний мир.

Если ваш ребенок приобретает черты хронического лжеца, нельзя с уверенностью сказать, находится ли он в особой фазе своего развития либо избрал ложь в качестве долговременной жизненной стратегии. Хроническая ложь требует повышенного внимания; не следует ждать, что она пройдет как временное явление. Постарайтесь выяснить, почему ваш ребенок лжет. Проанализируйте свое собственное поведение. Не делаете ли вы чего-то такого, что вынуждает ребенка лгать или даже поощряет ложь? Не является ли детская ложь реакцией на какие-то иные семейные проблемы? Не порождена ли она влиянием друзей, о возможности чего уже было упомянуто? В любом случае вы должны объяснить ребенку, какой вред приносит ложь. Если ваши усилия покажутся вам безуспешными, обратитесь за помощью в психологическую консультацию.

Становятся ли дети с возрастом более искушенными лжецами?

Маленькие дети верят во всемогущество взрослых. Одна пятилетняя девочка выразилась так: «Обманывать нельзя. Взрослые такие умные, что все равно догадаются!»

Однако гораздо раньше, чем полагают большинство родителей, дети осознают, что, по крайней мере, иногда солгать удается безнаказанно. К началу подросткового возраста, а то и раньше — годам к 10, большинство детей способны на тонкую ложь. Их уже не выдают дрожь в голосе, выражение лица, несовпадение аргументов. По мере того как дети обретают способность вводить взрослых в заблуждение, последние начинают терять прежнюю уверенность. Взрослые могут уличить ребенка — ведь дети даже старшего возраста, как и взрослые, допускают просчеты, а иной раз обман раскрывается просто случайно. Но родители уже не могут быть уверены, будто наверняка знают, что делают, думают, чувствуют, планируют их дети, если те сами об этом не рассказывают.

Две трети опрошенных нами третьеклассников утверждали, что родители всегда могут распознать, когда они лгут; но среди семиклассников так считали меньше половины. Не удивительно, что большинство учащихся XI класса заявили: они учились классе в VI или VII, когда им впервые удалось солгать и не попасться.

Ни для детей, ни для взрослых нет особых внешних признаков вроде удлиняющегося носа Пиноккио подергиваний мышц, особенностей интонации, жестов, которые бы явно свидетельствовали о том, что человек говорит неправду. Существуют, однако некоторые специфические особенности поведения. Иногда ключ к разгадке лежит непосредственно в том, что говорится. При этом бросаются в глаза преувеличения, непоследовательность, явное несоответствие фактам. Нередко важно не то, что говорится, а как. Выражение лица, движения рук порой говорят больше слов. Лжеца можно распознать по виноватому, испуганному виду или по чрезмерному возбуждению.

По мере того как дети становятся старше, они не только приобретают навыки более успешно обманывать других, но и учатся лучше распознавать, когда обманывают их самих. Вымышленная причина, по которой мама не может прийти на школьный праздник, уверения отца, что он вовсе не кричал, а просто хотел, чтоб его расслышали при громко работавшем телевизоре, — все это уже не так легко принимается на веру. Дело не в том, что дети совершенствуются в распознавании лжи; просто они вначале делают это так плохо, что любой прогресс весьма ощутим. Многие исследования, в том числе и мои собственные, показали, что большинство людей чаще всего попадаются на удочку, когда их обманывают. С годами совершенствуется умение не столько распознавать ложь, сколько произносить ее. Я отыскал лишь 6 научных публикаций, посвященных усовершенствованию детской лжи с возрастом. Полученный результат представляет собой факт, и без того известный родителям любого подростка: чем старше ребенок, тем искуснее он лжет. Впрочем, взрослея, дети совершенствуются во всем, так что новизна этих исследований невелика.

Важная причина, которая не позволяет сделать из этих исследований серьезные выводы, состоит в том, что сравнение возрастных групп следовало бы проводить на примере какого-то определенного вида лжи. Это само по себе крайне затруднительно, поскольку шестилетний малыш и шестнадцатилетний юноша играют в разные игры и смотрят разные телепрограммы.

Кроме того, для корректного сравнения обман должен иметь смысл и быть интересен на любом отрезке возрастного диапазона, а мотивы лжи в любом возрасте должны быть аналогичны. К тому же исследователю необходимо позаботиться об этической стороне дела: не научить детей ненароком технике лжи и не привить им убеждение в ее допустимости.

В двух экспериментах детей просили солгать относительно того, нравится ли им виноградный сок. В одном эксперименте детям 5 — 12 лет, а также студентам колледжа предлагали два стакана напитка В одном был подслащенный сок, в другом — сок без сахара. Детей просили сказать двадцатичетырехлетней женщине, которая будет их спрашивать, что им независимо от того, как было на самом деле, понравились оба напитка. В другом эксперименте детей просили сказать, будто сладкий сок им не понравился. Психологи Роберт Фелдман, Ларри Дженкинс и Оледья Попула говорили детям, что «цель эксперимента — выяснить, насколько они способны ввести человека в заблуждение. В качестве примера того, что от них ожидалось, детям демонстрировали хорошо известные рекламные ролики».

В еще одном исследовании учащимся I — V классов показывали слайды с приятными и неприятными картинками. В половине случаев детей просили продемонстрировать чувства, противоположные тем, которые они на самом деле испытывали. При предъявлении некоторых неприятных картинок их просили вести себя так, как если б они испытывали нечто приятное, и наоборот. В другом эксперименте мальчиков и девочек 6 — 12 лет просили изображать актеров, которых расспрашивали об их симпатиях и антипатиях. От детей требовалось как можно лучше продемонстрировать нейтральное или восторженное отношение к тому, что им на самом деле не нравилось, а также нейтральное или неодобрительное отношение к тому, что им нравилось.

Все эти исследования позволили сделать вывод что первоклассники (5 — 6 лет) — менее искушенные обманщики (т. е. их обман легче распознать), чем дети 10 лет и старше. Осталось, правда, невыясненным, превосходили ли девочки мальчиков, а также легче ли было выявить ложь при попытке скрыть положительные или отрицательные чувства.

Почему иной раз трудно солгать

Обманывать легче, когда лжешь о чем-то вещественном — фактах, планах, действиях, нежели когда пытаешься отрицать свои чувства — гнев, страх или любое иное переживание. Гораздо легче солгать, что ты не испытывал гнева вчера, чем отрицать, что испытываешь гнев в данный момент. Легче скрыть слабое раздражение, чем сильную ярость. Но даже когда ложь не касается эмоций, они окрашивают ложь: страх разоблачения, чувство вины и стыда, возбуждение и чувство риска. Все это мешает тому, чтобы обман удался.

Однажды мне рассказали историю, наглядно иллюстрирующую, насколько легче солгать, когда не задействованы чувства. Посещение стоматолога обычно вызывает сильные эмоции (как правило, страх) и у детей, и у взрослых. У тринадцатилетнего Арона было не все в порядке с зубами. Дядя как-то спросил его, когда он последний раз был у врача. «На прошлой неделе», — ответил Арон. «Ну и как, больно было?» — поинтересовался дядя. «Ни капельки, все было отлично», — не колеблясь ни секунды, бодро ответил Арон. Впоследствии дядя узнал, что мальчик несколько месяцев не показывался у стоматолога, опасаясь болезненных процедур.

Еще несколько месяцев спустя дядя снова спросил, был ли Арон у врача. В этот раз он заметил, что мальчик потупился, замолк на какое-то время, потом быстро пробурчал: «Нет» — и тут же начал рассказывать о том, какой фильм он смотрел прошлым вечером. Как выяснилось, Арон ходил к стоматологу на прошлой неделе, ему удалили два больных зуба и он очень плакал.

Эмоции, особенно сильные, порождают непроизвольные изменения в поведении, которые трудно скрыть. Эти изменения могут быть отмечены во всем: позе, жестах, мимике, интонации. Чтобы преуспеть, лжецу надо подавить все эмоциональные проявления, противоречащие тому, о чем он лжет. Лжец должен уметь управлять своим поведением, контролировать себя. Это нелегко и взрослому, не говоря уж о маленьких детях. Яркие эмоции и усилия, направленные на их подавление, отнимают столько энергии, что лжец утрачивает способность четко мыслить и убедительно говорить.

Чувство вины

В экспериментах, в которых изучались возрастные особенности детской лжи, был упущен важный фактор — чувство вины. Детей просили солгать, ложь была освящена авторитетом экспериментатора предлагалось и приемлемое ее обоснование. Когда же ребенок подделывает отметку в своем дневнике или пробует спиртное, никто не поощряет его ко лжи. Он сам делает этот выбор, противоречащий желаниям старших. И когда ложь никем не одобряется, у ребенка может появиться чувство вины, из-за которого лгать становится труднее. Чувство вины — тяжелый крест для лжеца; из-за него и ложь порой не удается.

Иной раз чувство вины заставляет лжеца в конце концов сознаться, настолько оно мучительно. Десятилетний Тим говорит об этом так: «Когда соврешь насчет чего-то серьезного, то совесть мучает и просто необходимо кому-то признаться. Иногда бывает очень тяжело и нет сил носить это в себе». Даже если лжец проявляет упорство, виноватый вид может его выдать.

Конечно, не все дети испытывают чувство вины, когда лгут. Маленькие дети практически без исключения уверены, что обман — всегда плохо. К подростковому возрасту дети уже не столь убеждены, что всякая ложь — это плохо. По мнению опрошенных мною родителей, хорошо воспитанные дети всегда ощущают вину, случись им солгать. Это мнение, однако, не подтверждено научными исследованиями. Изучая поведение взрослых, я пришел к выводу, что человек не испытывает вины, когда лжет тому, кого не уважает и с кем не разделяет убеждений. Я полагаю, что дети в меньшей степени чувствуют себя виноватыми, когда лгут родителям, которых считают излишне строгими, суровыми и придирчивыми, подобно тому как взрослый без всяких переживаний обманывает своего начальника, поскольку считает его несправедливым. Чувство вины сильно проявляется тогда, когда лгать приходится человеку, с которым разделяешь многие взгляды и опираешься на общие ценности.

Рашель — отличница, и она очень горда своими школьными успехами. Ее родители (оба — преподаватели колледжа) также гордятся ею и не упускают случая подчеркнуть, как важно хорошо учиться. Однажды девочка не справилась с контрольной работой, к которой не подготовилась. Родителям она сказала, что выполнила работу на «отлично». Правда, родители обратили внимание, что вести себя после этого она стала по-другому и выглядела какой-то потерянной. Когда в дом пришли гости и поинтересовались ее успехами, она в замешательстве скрылась. На следующий день она не могла больше таиться и призналась родителям, что обманула их.

Ребенку легко оправдать себя, когда он лжет родителям, будто он не делал чего-то такого, что ему запрещено, но что сами родители себе позволяют. Если вы злоупотребляете спиртным, подросток сочтет несправедливым, когда его накажут за выпивку. Многие взрослые не испытывают вины, когда их ложь адресована незнакомым людям или обезличенным официальным структурам. Пожалуй, именно поэтому мне не удалось убедить Тома, что нельзя скрывать свой возраст для того, чтобы получить детскую скидку на транспорте или в кино. Он знает, что многие взрослые легко идут на подобный обман, и не понимает, почему этого никогда не делаю я. Ему также трудно понять, почему мы хотим привить ему жизненные ценности, которые многие игнорируют.

Лжец может не испытывать чувства вины, если он уверен, что все вокруг лгут. А этой точки зрения придерживаются многие подростки. И хотя сказанному нет научного подтверждения, по-моему, именно здесь кроется причина того, что подростки — более искушенные лжецы. Они просто не испытывают сильного чувства вины, когда обманывают учителей или родителей. Отвергать ценности родителей типично для подростка. А для кого-то ложь может служить средством самоутверждения и достижения независимости, что также характерно для этого возраста.

Лишь очень немногие дети и взрослые переживают свою вину в связи с мелкой обыденной ложью. Когда лжец уверен, что никому не приносит вреда, чувство вины у него не возникает. Но даже когда последствия обмана могут быть очень серьезными, вина не пробуждается, если человек чувствует свое законное право на ложь. Шпион, лгущий постоянно, не испытывает никаких терзаний, потому что такое право дала ему держава, пославшая его на задание.

Если некто, пользующийся авторитетом, велит ребенку солгать, то маловероятно, чтобы ребенок почувствовал себя виноватым. А без переживания вины лгать легче. Во всех описанных мной экспериментах (за исключением работы Хартшорна и Мэя, а также экспериментов, описанных в начале этой главы) ложь не порождала у детей чувства вины, поскольку была санкционирована исследователями. Поэтому полученные данные несут мало информации о наиболее распространенных видах детской лжи.

Страх разоблачения

Я считаю, что в экспериментальной ситуации у детей не было оснований бояться разоблачения и полагать, что за обман они будут наказаны. Однако в большинстве случаев, когда ребенок обманывает родителей или учителей, разоблачение грозит ему неприятностями. И это существенный момент: лжец обычно потому испытывает страх, что опасается наказания.

Мелкую и серьезную ложь можно различать и на таком основании: последует ли за разоблачением наказание? Какова цена разоблачения? Ведь часто наказание бывает двойным — и за ложь, и за тот поступок, который ложью пытались скрыть.

Как и чувство вины, страх разоблачения делает ложь затруднительной. Из-за него человек сам может пойти на признание, либо его выдадут жесты, мимика, голос. Страх может обернуться пыткой, и человек будет стремиться сознаться, дабы прекратить ее. Страх мешает лжецу быть твердым и последовательным. Он порождает изменения в речи и выражении лица, которые противоречат бодрым заявлениям и заставляют усомниться в их искренности.

Десятилетняя Шарлотта — настоящий сорванец — очень довольна, что мать купила ей модные джинсы. Мать объяснила ей, что обновка стоила немалых денег, и попросила отнестись к вещи бережно. Шарлотта стала надевать джинсы каждый день. Однажды во время игры девочка сильно разорвала их. Прибежав домой, она поспешила спрятать джинсы, пока мать их не увидела. Неделю спустя мать посоветовала ей надеть с джинсами новую блузку. Шарлотта, вопреки своим вкусам, ответила, что лучше наденет юбку. У матери зародилось подозрение. Она попросила показать ей джинсы, на что Шарлотта ответила, что оставила их у своей подруги, у которой на самом деле давно не была.

Не каждый лжец боится разоблачения. Опасения сильны тогда, когда последствия обещают быть очень неприятными. Но и при этом некоторые не поддаются страху. Репутация того, кому лгут, также влияет на возникновение этого чувства. Маленькие дети, убежденные, что всевидящие и всезнающие взрослые способны разоблачить любую ложь, боятся больше, чем подростки, которые успели усвоить, что иной раз можно солгать безнаказанно.

В большинстве исследований, посвященных лжи, экспериментально моделировались примеры такого обмана, который не грозил серьезными последствиями. Если же ложь не освящена авторитетом и карту поставлено доверие, дело обстоит иначе. В рассмотренных нами экспериментах дети не опасались породить недоверие, потому что рассчитывали никогда больше не встретить тех людей, которым лгали.

Удовольствие от обмана

Существует еще одно чувство, которое может выдать лжеца. Я называю его «восторгом от обмана». Это — приподнятое настроение, вызванное тем, что удалось кого-то одурачить и тем самым как бы возвыситься над ним. К этому чувству примешиваются ощущения удовлетворения от достигнутой цели и собственной силы. Так чувствует себя неверный муж, обманывающий жену, или ребенок, которому удалось перехитрить родителей. Думаю, в подростковом возрасте подобного рода проверка своих возможностей выступает одним из важных мотивов лжи. Даже дети более младшего возраста могут расценивать обман как забавный трюк. И действительно, многие игры (как детские, так и взрослые) предусматривают возможность обмана. Великолепный пример — покер. Похожие игры есть и у детей. Играя в них, человек оттачивает искусство обмана.

Восторг от обмана может толкнуть человека и на признание, если он рассчитывает таким образом заслужить симпатию. Преступники часто попадаются потому, что не могут отказать себе в удовольствии похвастаться своей ловкостью. Ребенок иногда хватается приятелям, как легко он перехитрил маму или папу. В меньшей степени ребенок испытывает это чувство, когда обманывает родителей, нежели когда удается провести неуклюжего приятеля на глазах у веселящихся товарищей.

Четвероклассники Стефани и Джесон любят дразнить других ребят, особенно Стивена — «новенького». Однажды они сказали ему, будто они брат и сестра; их родители развелись, дочь стала жить с матерью, а сын — с отцом. По ходу рассказа вокруг собралась компания ребят, знавших, что Стефани и Джесон вовсе не родственники, и искренне развлекавшихся неожиданным представлением. В довершение легенды Джесон заявил, что его отец снова женился и в жены взял директора школы. На этой детали насмешники уже не могли удержаться от хохота.

Подготовка к обману

Лжеца могут выдать не только проявления чувств вины, страха или восторга. Лжец часто терпит крах потому что заранее не подготовился.

Солгать гораздо легче, если знаешь наперед, при каких обстоятельствах это придется сделать. Запас времени позволяет лжецу изобрести правдоподобную версию, обосновать ее, подготовиться к возможным вопросам. Предположим, девушка собирается пойти на свидание с парнем, с которым родители запретили ей встречаться. Чтобы не попасться, необходимо время на сочинение «легенды», например, о том, что ночь она проведет в гостях у подруги. Надо подготовиться и к тому, чтобы аргументированно оправдаться, если отец скажет, что пытались найти ее у подруги, но к телефону никто не подходил. Когда ответ приходится давать экспромтом, обман легче разоблачить. Обращают на себя внимание паузы, отведенный взгляд, приглушенный голос. Это признаки не лжи, а симптомы напряженного обдумывания. Если вы спросите подростка: «Как ты считаешь — удержится ли у власти Горбачев?» — то, по всей вероятности, сможете наблюдать его замешательство, поскольку о таких вещах большинство подростков не задумываются. Но если спросить: «Где ты была вчера вечером, когда я звонил Салли? Никто не подошел к телефону», — тогда раздумье, скорее всего, свидетельствует о нечестности, поскольку для того, чтобы сказать правду, времени на размышления не требуется.

Лжец совершенствуется с опытом: чем чаще он лжет, тем лучше у него получается. Отчасти это происходит потому, что рассеивается страх разоблачения. Если ребенок поймет, что какого-то рода обман мама не распознает, он перестанет бояться. Постоянная ложь также притупляет чувство вины. Вопросом, хорошо или плохо лгать, задаются обычно в первый раз, и это осложняет положение обманщика — возникающее чувство вины может спутать все карты. Но по мере того как обман раз за разом удается, лгать становится легче. Когда ложь произносится второй-третий раз, моральные соображения отступают на задний план.

Иногда человек сам начинает верить в свою ложь, если произносит ее достаточно часто. Мальчишка, делающий укрепить свою репутацию выдумкой о том, как он справился со здоровенным хулиганом, забывает, что ничего подобного на самом деле не было, после того, как три-четыре раза расскажет эту историю. Точно так же рыболов начинает верить в свою удачу после того, как несколько раз похвастается вымышленными размерами улова. И хвастливый мальчишка, и склонный к преувеличениям рыболов, если припереть их к стенке, вспомнят, как обстояли дела в действительности, но на это потребуются определенные усилия. Способность обманывать самого себя дает лжецу некоторое преимущество: когда человек верит своим словам, он, скорее всего, не запутается. В известном смысле, по крайней мере по их собственному мнению, такие люди говорят правду. Хотя я не располагаю соответствующими научными данными, я думаю, что подобный эффект весьма характерен для детей самого младшего возраста.

Способности ко лжи

С возрастом у человека формируются разнообразные способности, необходимые для повышения самостоятельности и ответственности. Но эти же способности позволяют ребенку совершенствоваться как лжецу. Авраам Линкольн говорил, что не обладает достаточно хорошей памятью, чтобы лгать. Но не для всякой лжи необходима хорошая память. Сокрытие правды, когда не требуется говорить ничего, не соответствующего истине, не связано с памятью. Вот характерный пример. Когда мать поинтересовалась у Джонни, как дела в школе, он ничего не сказал о том, что после уроков имел неприятную беседу с директором по поводу его плохого поведения. Он не произнес ни слова неправды, не стал придумывать никаких отговорок.

Но предположим, мать заметила, что Джонни после уроков задержался, и спросила почему. Если мальчик намерен утаить правду, прикрывшись историей о том, что зашел в гости к своему другу Джо и там они играли в пинг-понг, то ему следует запомнить эту версию и придерживаться ее в дальнейшем. И когда на другой день мать спросит, приехала ли сестра Джо из колледжа на каникулы, Джонни уже не сможет ответить: «Откуда я знаю?» Он должен помнить, что, по его словам, он вчера был у Джо. С годами память развивается, и у подростков она уже ничуть не хуже, чем у взрослых.

Чтобы удачно солгать, надо предвидеть свое поведение на несколько шагов вперед. Сокрытие правды, по меньшей мере, требует подобной предусмотрительности. В этом случае надо лишь знать возможный ответ, если тебя прямо спросят о том, что ты намерен скрыть.

Сочинение вымышленной истории требует от лжеца способности мыслить стратегически. Джонни необходимо учесть массу подробностей, чтобы его рассказ о визите к другу и игре в пинг-понг звучал правдоподобно. Надо, чтобы пинг-понгом он и вправду увлекался, иначе мать не поверит, что он действительно отправился поиграть. Важно также, чтобы Джо был именно тем человеком, к кому он время от времени заходит в гости. А какова вероятность того, что мать сама когда-нибудь заглянет к Джо? Может ли она позвонить матери Джо? В своей истории ему лучше упомянуть того приятеля, с чьими родителями его собственные не знакомы. Если это исключено, надо подготовить ответ на возможный вопрос: «Я беседовала с мамой Джо, она не помнит, чтоб ты к ним заходил». Ответ может быть таким: «А мы устали играть и вышли купить журналы в киоске!» Способность к столь изощренному планированию совершенствуется с возрастом. Некоторым так никогда и не удается в этом преуспеть, тогда как другие достигают способностей гроссмейстера уже к 6 годам. Впрочем, у большинства детей эти способности формируются к более старшему возрасту.

Чтобы удачно солгать, необходимо учитывать психологию того, кому лжешь. Умение встать на позицию другого человека, оценить, что покажется ему правдоподобным, а что — подозрительным, позволяет лжецу соответствующим образом построить и скорректировать свое поведение. Джонни должен понимать: скажи он, что зашел в библиотеку, матери это покажется подозрительным: она ведь знает, что в библиотеку он ходит нечасто. От этой версии лучше отказаться еще и потому, что маму книги очень интересуют и она может попросить показать, какие именно книги Джонни взял в этот раз. Дошкольникам учесть все это трудно, потому что они плохо представляют иную точку зрения, кроме своей собственной. Им кажется, что все думают так же, как они. По мере приближения к подростковому возрасту ребенок научается смотреть на ситуацию глазами другого.

Чтобы успешно лгать, ребенку необходимо также освоить речевые навыки. Он должен уметь описать словами то, чего на самом деле не было. Ему следует научиться разнообразить свою речь словесно и интонационно в соответствии с обстоятельствами. Подобные речевые навыки формируются довольно рано, иногда уже к 4 годам, хотя в этом возрасте они еще далеки от совершенства.

Умелый лжец — бойкий рассказчик, способный быстро соображать и придумывать подходящие аргументы, когда он попадается на неточностях. Даже если Джонни не предвидел вопросов матери, он должен уметь быстро ответить экспромтом. Многие люди отличаются живым умом и способностью легко давать правдоподобные ответы; маленьким детям это, однако, нелегко. Впрочем, с возрастом и здесь намечается прогресс.

Ложь требует также самообладания. Умелый лжец способен изобразить те чувства, которых он не испытывает, в состоянии говорить и выглядеть спокойно, удовлетворенно, заинтересованно. Столь же важно умение скрывать те чувства, которые могут его выдать. Джонни может быть рассержен на директора, считая его претензии несправедливыми. Он может опасаться разоблачения, так как знает, что родители не придут в восторг от его поведения и попытки скрыть конфликт с педагогом. Возможно, он переживает свою вину перед родителями либо возбужден представившейся возможностью обвести их вокруг пальца. Все эти эмоции Джонни должен подавить и вести себя в соответствии с выдвинутой им версией. В ходе исследований я установил, что, подобно большинству прочих способностей, способность к эмоциональному самоконтролю совершенствуется с возрастом, достигая у подростков того же уровня, который характерен для взрослых.

Все эти способности — запоминать, планировать, становиться на позицию другого, быстро соображать и говорить, владеть своими чувствами — необходимы ребенку в его становлении как личности. Как это не анекдотично, именно те способности, которые вызывают гордость и удовлетворение родителей, впоследствии могут сыграть свою роль в возникновении досадных и огорчительных проблем с их ребенком.

Взросление и достижение независимости означают, что ребенок приобретает способность самостоятельно и ответственно сделать выбор между честностью и нечестностью. Когда ребенок уверен, что его наверняка уличат, выбора у него практически нет. Выбор возникает тогда, когда ребенок осознает, что мог бы солгать успешно.

Независимость предполагает, что вы по своему усмотрению готовы в определенной степени открыться другому человеку. Это означает, что вы сами решаете, кому и что следует о вас знать. А для этого лгать не обязательно. Родители часто говорят детям: «Не спрашивай меня об этом, это не твое дело». Ребенку следовало бы иной раз воспользоваться правом ответить так же.

Наблюдения за неискренним поведением подростка согласуются с психоаналитической трактовкой лжи. Психоаналитики подчеркивают роль лжи в попытках обрести независимость от семьи, они считают ложь не привилегией подросткового возраста, а типичной чертой на протяжении всего детства. Майкл Ф. Хойт пишет: «...первая удачная ложь развеивает миф о всесилии родителей, и ребенок начинает ощущать собственную самоценность». Ребенок секретничает, утаивает правду, по мнению доктора Хойта, и это «играет важную роль в развитии его самосознания... Обладание секретом порождает ощущение того, что у тебя есть нечто подлинно собственное, а следовательно, и ты сам уникален».

Помимо развития определенных способностей происходит и смена личностных установок, что тоже облегчает ложь по мере взросления ребенка. Социальные нормы, раньше казавшиеся непререкаемыми, подростком воспринимаются как весьма относительные. Подросток уже не принимает, по крайней мере не принимает безусловно, справедливость многих социальных норм и правил.

Психоаналитик Анна Фрейд — дочь Зигмунда Фрейда — в своих работах отразила наиболее яркие черты подобных перемен в психологии подростка. В книге «Я и механизмы защиты» она пишет:

«Подростки чрезвычайно эгоистичны, они считают себя центром Вселенной и единственным достойным внимания объектом. В то же время никогда впоследствии они не будут столь самоотверженны и преданны, как в эти годы. У них складываются и разрушаются глубокие любовные взаимоотношения. С одной стороны, они жаждут общества, с другой — стремятся к одиночеству. В них уживается слепая преданность выбранному ими лидеру и неистовый бунт против любых авторитетов. Они корыстны, но в то же время преисполнены идеализма. Стремление к красоте у них перемежается со всплесками грубых примитивных реакций. Часто их отношение к другим людям оставляет желать лучшего, сами же они необычайно ранимы. Их настроение колеблется от восторженного оптимизма до мрачнейшего пессимизма».

Согласно этой точке зрения, вашему ребенку когда он находится в определенном настроена можно полностью доверять, но уже нельзя поле житься на него на следующий день, когда настроение изменилось.

Подростки вполне осознают за собой способность перехитрить родителей и меньше опасаются разоблачения. Как я уже отмечал, почти все опрошены мною дети признали, что им впервые удалось безнаказанно солгать в возрасте 5 — 7 лет. И хотя не каждый обман сходил с рук, им уже становился ясно, что такое возможно. Если дети продолжал лгать, то обнаруживали, что их возможности возрастают год от года. А когда пропадает страх разоблачения, устраняется и одно из препятствий для лжи.

Подростковый возраст — это переходный период для ребенка, и для родителей, когда правила, обязательства, права и привилегии изменяются, причем раз и навсегда, а раз от разу все более, по мере того как подросток обретает большую независимость Параллельно возникает противоречие между стремлением родителей привить ребенку больше ответственности и желанием сохранить свое влияние к него. Я полагаю, что на этом этапе чувство вины меньше беспокоит подростка отчасти потому, что он уже не считает родителей всесильными, а также потому, что стремится обособиться от родителей и к ценностей.

Отрицание родительских ценностей выступав частью стремления к независимости. Решающее значение приобретает мнение друзей, а не родителей. Вне зависимости от того, велик ли разрыв между поколениями, многие подростки не хотят следовать желаниям своих родителей. Подросток живет в двух независимых мирах — сверстников и взрослых. Обнадеживает то, что далеко не все подростки противопоставляют себя старшим. Вспомним хотя бы результаты опроса, согласно которым мальчики, сохранившие уважение к своим отцам, менее склонны следовать дурному примеру друзей. Но даже продолжающие дорожить мнением родителей чувствуют себя вправе и нуждаются в том, чтобы пожить своей собственной жизнью, и ради этого порой прибегают ко лжи. Имея такое оправдание, подросток чувствует себя менее виноватым, когда лжет.

Моральные и социальные суждения

Многие психологи полагают, что формирование способности ребенка к моральным суждениям проходит несколько этапов. Хотя эти ученые не занимались специальными исследованиями лжи, полученные ими данные могут помочь родителям понять, что дети думают о лжи.

Наиболее крупное исследование было выполнено Лоренсом Кольбергом, который следовал идеям швейцарского психолога Жана Пиаже. Кольберг ставил перед детьми моральные дилеммы, в которых следование принятым нормам вступало в противоречие с интересами других людей. Вот пример дилеммы Кольберга:

Женщина тяжело больна и может умереть. Однако существует лекарство, которое может ее спасти. Оно изобретено местным фармацевтом. Изготовить его стоило недешево, но фармацевт просит за него цену, в десять раз превышающую затраты. На все компоненты он потратил 200 долларов, а за маленькую порцию лекарства просит 2000 долларов. Хайнц, муж больной женщины, занял денег у кого только мог, но набрал всего 1000 долларов — половину нужной суммы. Он обратился к фармацевту с просьбой продать лекарство для умирающей женщины по более низкой цене и обещал позднее уплатить недостающую сумму. Но фармацевт ответил: «Нет. Это лекарство — мое изобретение, и я собираюсь делать на нем деньги». Тогда отчаявшийся Хайнц взломал его аптеку и похитил лекарство для своей жены.

Кольберг рассказывал эту историю детям разного возраста и интересовался, хорошим или плохим считают они поступок Хайнца. Но главный смысл беседы был не в том, чтобы узнать, что дети считают правильным, а в том, чтобы понять логику их рассуждений о добре и зле, те основания и аргументы, которые они используют в подобных случаях. Поэтому главным в беседе с детьми был следующий вопрос: «Почему ты одобряешь (не одобряешь) поступок Хайнца?» На основании подобных исследований Кольберг пришел к выводу, что становление моральных суждений у детей проходит несколько этапов.

Нулевой уровень: 4 года

— Что значит вести себя правильно? Вести себя как хочется; справедливо то, что я делаю

— Почему надо вести себя правильно? Чтобы получать награды и избегать наказаний

1 уровень: 5-6 лет

— Что значит вести себя правильно? Делать что велят взрослые

— Почему надо вести себя правильно? Чтобы избегать неприятностей

2 уровень: 6-8 лет

— Что значит вести себя правильно? Вести себя с другими соответственно тому, как они относятся ко мне

— Почему надо вести себя правильно? Чтобы не упускать своего

3 уровень: 8-12 лет

— Что значит вести себя правильно? Отвечать ожиданиям других; доставлять другим радость

— Почему надо вести себя правильно? Чтобы другие хорошо обо мне думали и сам я о себе хорошо думал

Если Кольберг прав, а многие психологи согласные его точкой зрения, родителям следует разобраться, что это за этапы и на каком из них находится их ребенок. Используя рассуждения, соответствующие уровню развития ребенка, можно с большим успехом разъяснить ему, почему лгать плохо.

Кольберг выделил также два последующих уровня развития в дополнение к тем, что представлены в таблице. Содержание этих уровней составляет личная убежденность в правильности этических принципов. Человек в этом случае уже не следует слепо общественным установлениям. Он принимает решение о том, что правильно, на основании взаимное согласия и осознанного выбора. Этого уровня редко достигают подростки, да, впрочем, и многие взрослые.

Возрастные рамки каждого этапа, указанные в таблице, довольно приблизительны. Не каждый достигает 4-го уровня. Многие взрослые никогда не поднимаются выше 3-го. Даже поднявшись до уровня 3-го или 4-го, взрослый или ребенок не всегда руководствуется его критериями. Возможен возврат на более низкий уровень под влиянием сильных переживаний.

Давайте рассмотрим отношение детей ко лжи на каждом уровне, и это поможет нам обсуждать проблему честности с нашими детьми.

На нулевом уровне дошкольников волнуют главным образом их собственные желания. Ложь для них вовсе не дурна, если позволяет добиться цели. Ребенку, находящемуся на этом уровне, следует сказать, что вам приятно, когда он говорит правду, и вы не хотите, чтобы он лгал. Впрочем, не обольщайтесь: ребенок едва ли вполне осознает, что ложь — это плохо.

Дети, находящиеся на 1-м уровне, подчиняются власти взрослых. С ними легче поладить, но их послушание основано не на сознательности, а на готовности подчиняться. Дети на этом уровне уверены, что вы способны разоблачить любую ложь. Дайте ребенку понять, что ложь огорчает вас. В своих требованиях опирайтесь на критерии следующего уровня. Объясните, что лгать — нечестно по отношению к тому, кого обманывают. Спросите, как почувствовал бы себя ребенок, если б кто-то обманул его самого.

На 2-м уровне ребенок уже не считает, что взрослые всегда правы. Его критерий справедливости — око за око, зуб за зуб. Ребенку трудно осознать, что ложь наносит вред всем и всегда. Постарайтесь, опираясь на его представление о справедливости, объяснить, что случилось бы с ним, его семьей и друзьями, если бы все вокруг лгали. Начинайте использовать аргументы следующего уровня; дайте ему понять, как вас огорчила бы его ложь.

На 3-м уровне ребенок стремится отвечать ожиданиям других. Это этап конформности, отмеченный моралью «хорошего мальчика» или «хорошей девочки». Находящиеся на 3-м уровне подростки настолько озабочены одобрением сверстников, что все иные моральные соображения, если они противоречат мнению друзей, отступают на второй план. У ребенка происходит становление самосознания: он уже не столько опасается наказания, сколько стремится жить в соответствии со своими представлениями о самом себе. Ребенок может солгать, чтобы не огорчать родителей или заслужить одобрение друзей. На этом этапе внимание ребенка следует привлечь к тому, как важно иметь хорошую репутацию и как ей может повредить лживость. Вполне уместны и допустимы аргументы и 4-го уровня: иллюстрация того, какими общественными потрясениями чревата всеобщая нечестность.

Подростки, которые достигают 4-го уровня (а это, по мнению Кольберга, доступно не всем), заинтересованы в том, чтобы стать достойными членами общества. Для них уже возможен конфликт между симпатиями к другу, совершившему правонарушение, и обязательствами перед обществом, против которого направлено это действие. На данном этапе вы можете обратить внимание подростка на опасность утраты доверия между людьми. Это, конечно, надо объяснять и младшим детям, не рассчитывайте только, что они вас легко поймут.

Хотя я считаю полезным для родителей ознакомиться с вышеприведенными идеями, должен заметить, что гипотеза Кольберга о поэтапном формировании моральных суждений подвергается критике с самых разных позиций. Первое возражение связано с тем, что автор исследовал только психологию детей, принадлежавших к западной культуре. В экспериментах участвовали преимущественно мальчики. Кроме того, достижение высших уровней прямо связано с получением высшего образования. К тому же позиция Кольберга пронизана идеологией либерализма и отвергает иные подходы. Критики отмечают, Что Кольберг представляет развитие как более четкий и упорядоченный процесс, чем есть на самом деле. Другие указывают, что, даже если полученные данные верны, они свидетельствуют лишь о том, что дети говорят, а не как они себя ведут . Дети, возможно, не в большей степени, чем взрослые, подчиняют свое поведение усвоенным принципам. Впрочем, психолог Августо Блэйси подверг критическому пересмотру данные многих исследований и пришел к выводу о четкой взаимосвязи между уровнем моральных суждений и реальным нравственным поведением .

Кольберг, однако, никогда не утверждал, что принадлежность к тому или иному уровню развития моральных суждений является единственной причиной лживости. Человек может знать, как правильно себя вести, но в то же время поступать иначе вследствие многих причин. Было проведено исследование, продемонстрировавшее, сколь многие факторы влияют на ложь и стремление словчить. Карл Малиновский и Чарлз Смит смоделировали ситуацию, похожую на ту, что использовалась в ранее описанном опыте Хартшорна и Мэя. Испытуемым (студентам колледжа) давали палочку, которую требовалось держать так, чтобы она была освещена спорадически двигающимся лучом света. Чем дольше по времени удавалось совмещать палочку с движущимся лучом, тем выше были соответствующие баллы. Испытуемым сообщали, что таким образом измеряется их способность к концентрации внимания (качество, безусловно, важное во многих видах деятельности). Им также говорили, каких результатов обычно достигают студенты, причем показатели были намеренно завышены. Несколько пробных опытов — и испытуемый со всей очевидностью сознавал, что его результаты удручающе низки. Тогда экспериментатор создавал возможность подтасовать результат. Испытуемого оставляли одного и просили фиксировать свои результаты. Ему не было известно, что подлинный результат фиксировался экспериментатором в соседней комнате.

Большинство студентов (77%) сжульничали, по крайней мере, один раз, но те, кто находился на более высоком уровне нравственного развития, прибегали к обману реже и не сразу. Все те, кто вел себя честно, за исключением одного, находились на высоком уровне. Из тех, кто относился к самому низкому уровню, жульничали 96%.

Не менее важным фактором, определявшим честность или нечестность поведения, являлось то, насколько успешно испытуемый справлялся с заданием. Те, кому удавалось добиться более высоких результатов, вели себя честнее. Это согласуется с данными Хартшорна и Мэя, согласно которым более способные дети меньше плутовали при тестировании.

Предсказать, кто поведет себя нечестно, оказалось возможно и по результатам ответа на один из предварительно задававшихся вопросов. Те, кто признавал, что чувствует себя виноватым, когда делает что-то дурное, вели себя честнее. Но ответ на этот вопрос выступал менее значимым фактором, чем уровень развития моральных суждений или успешность в выполнении задания. Те, кто не очень тревожился о своих результатах, а также те, кого меньше заботило одобрение окружающих, вели себя честнее. Но и эти факторы не сопоставимы по значимости с уровнем нравственного развития и успешностью в решении задач.

Данное исследование показывает: чтобы понять, почему человек ведет себя нечестно, необходимо учесть несколько факторов. Один из них (но не единственный) — уровень развития моральных суждений.

Не менее важны и те факторы, которые специфичны для конкретной ситуации, например: насколько способности позволяют преуспеть, не прибегая к обману. Существует четкая взаимосвязь между уровнем развития моральных суждений и нравственным поведением, однако прочие факторы также играют роль.

Родители должны знать, что их отношение ко лжи и иным моральным проблемам не совпадает со взглядами детей. Отношение детей к моральным проблемам с возрастом изменяется, но не обязательно в строго восходящей последовательности, как считает Кольберг. Очень важно понять, как ваш ребенок думает о лжи. А для этого надо уметь его слушать. Постарайтесь понять систему рассуждений ребенка. Если вы будете действовать с учетом его системы, то с большей вероятностью сумеете повлиять на своего ребенка.

Почти все, что касается детской лжи, претерпевает возрастные изменения, за исключением, пожалуй, частоты лжи. Осознание детьми понятия лжи, к отношение ко лжи как к злу, умение безнаказанно солгать, способность выносить моральные суждения — все это изменяется по мере взросления детей

Особое значение имеют два возрастных этапа. В возрасте 3 — 4 лет ребенок обретает способность пойти на обман. Именно тогда родителям следует применить некоторые воспитательные меры, касающиеся лжи. Как мы уже знаем, в этом возрасте ребенок способен многое понять, хотя и не так глубоко, как в более старшем возрасте.

Другой критический этап — подростковый возраст. Согласно многим научным данным, неискренность и подверженность влиянию друзей в этот период достигают своего пика, а впоследствии снижаются. Многое зависит от того, насколько родители подростка считаются с его стремлением к личной независимости и способны позволить ему расширить сферу своей ответственности в новых условиях жизни.

Белая ложь

Единственный вид лжи, который безусловно является общим и для детей, и для взрослых, — белая ложь. Так я называю обман, который должен кого-то порадовать или, по крайней мере, не принести огорчения. Такого рода ложь часто произносится для того, чтобы не оскорбить чьих-то чувств. Например, когда вы говорите кому-то, будто вам нравится его костюм, хоть это и не так. По-моему, такая «щадящая» ложь в равной мере свойственна и взрослым, и детям, чего не скажешь об иных ее видах. На мой взгляд, любая ложь, призванная разрядить напряженную ситуацию или доставить кому-то удовольствие, — белая. Например, когда вы скрываете причину своего плохого настроения. Часто я прихожу домой в дурном настроении после каких-то неприятностей в школе и просто не хочу ни с кем разговаривать. Если родители спрашивают, в чем дело, я иногда, чтобы избежать столкновений, отнекиваюсь или ссылаюсь на какую-нибудь несущественную причину. В том, чтобы пойти на такую ложь, нет ничего особенного, но это может оказаться очень серьезным, если тебя разоблачат. Солгать, будто ты уже (к моменту вопроса) выбросил мусор, — пустяк, если только ты не уклоняешься от этого дела постоянно и не лжешь каждый раз по данному поводу. Иначе ложь становится серьезной и может повлечь наказание.

Ложь в повседневном общении

Общение людей пронизано разнообразными формами лжи, куда более серьезными, чем белая ложь. Например, ложь взрослых в случае неверности. Совершенно очевидно: чем более тесные отношения связывают мужчину и женщину, тем значительнее обман, порожденный неверностью. Хотя уже в школьные годы многие подростки общаются довольно близко, в целом их взаимоотношения и сопутствующая ложь не идут ни в какое сравнение с делами взрослых, где все значительно осложняется проблемами, связанными с сексом, браком и воспитанием детей.

Едва ли не каждый, кого я знаю, согласен с моим мнением, что в отношениях с лучшим другом одного с ними пола вы более искренни, чем парень со своей девушкой или она с ним. Но в то же время в отношениях с другом другого пола больше искренности, чем просто с приятелями. Иными словами, роль искренности в общении убывает в такой последовательности лучший друг (своего пола), друг (или подруга) противоположного пола, приятели. Все те, с кем мы считаем себя близкими друзьями, согласны, что наши взаимоотношения куда более важны, чем отношения любого из нас с какой-нибудь девушкой. Иными словами, если б пришлось сделать выбор между близкими друзьями и подругой, все скорее готовы пожертвовать подругой. Так часто и случается.

Недавно я познакомил своего хорошего друга с девушкой, и они очень друг другу понравились. Однако девушка (с которой мы прежде были в прекрасных отношениях) вдруг ни с того ни с сего стала вести себя по отношению ко мне просто безобразно. Ни я, ни мой друг не понимали, чем вызвано ее поведение, но мы оба подозревали, что это как-то связано с их встречами. И хотя мне было приятно видеть их вместе, мой друг чувствовал, что нашим с ним отношениям демарши девушки повредят. И он решил расстаться с ней, считая нашу дружбу более ценной за что я по сей день ему благодарен.

Год назад один мой школьный приятель продемонстрировал крайнюю степень неверности, обманывав свою подругу с тремя другими девушками. Конечно, очень трудно так себя вести и остаться безнаказанным, но на протяжении нескольких недель, пока его подруга не узнала все наверняка, он пытался ложью развеять ее подозрения. Когда же она все выяснила, между ними произошел разрыв. Особенно ее вывела из себя его ложь.

В общении ложь может не только влиять на взаимоотношения, но и порождать изоляцию. Для ребят очень важно, кто твои друзья, а кто враги. Существует множество группировок и сект (с возрастом это, правда, проходит). Не каждый в них вхож. И ложь часто произносится для того, чтобы не допустить кого-то в свою группу.

Помню, однажды мы с приятелями ехали в автобусе и обсуждали предстоящий день рождения Майка. Вдруг оказалось, что рядом стоит мальчишка, которого Майк приглашать не собирался. «А у кого это день рождения?» — спросил он. После недолгого колебания я решил соврать, чтобы не вдаваться в подробности. «Ну, знаешь, — начал я, — мы тут изобретали, что бы такое устроить в день рождения моей сестры, но так ничего и не придумали». Этот случай мне запомнился потому, что парень, которому я солгал, впоследствии узнал правду и очень на меня обиделся. Когда такая белая ложь заставляет кого-то переживать, ее уже нельзя более считать невинной ложью.

Хотя взрослые, вероятно, гораздо чаще лгут по поводу того, что связано с браком, супружеской неверностью и т. п., дети в своем общении допускают больше лжи просто потому, что их общение очень насыщенно. Вырастая, ребята перестают быть членами детских группировок. Взрослые, конечно, тоже заинтересованы в дружеских связях, но отношения у них уже иные: друзья приходят и уходят, всегда можно завести новых и не стоит из-за них переживать. Дети же глубоко погружены в дружеские отношения, формирующиеся в их группах. Социальный статус — очень важная вещь в жизни любого Подростка: существенно, много ли у тебя друзей, часто ли тебя унижают.

На все это я обратил внимание, когда наша семья отдыхала в летнем семейном лагере. Мы приехали в лагерь впервые и никого в нем не знали. Остальные отдыхали там уже не в первый раз, все, взрослые и дети, были друг с другом знакомы и собирались группками. В первый вечер мы с сестрой чувствовали себя немного потерянными: кругом веселились, а мы ни к кому не решались подойти. Наши родители тоже ни с кем не общались, и я из любопытства спросил, не чувствуют ли они себя так же, как мы. А их, казалось ничто не беспокоило. Они сказали, что не жаждут завести новых друзей, поскольку им довольно старых, а летних знакомых они, может быть, никогда больше и не встретят. К тому же им хватает общества друг друга, так что не о чем беспокоиться. По-моему это яркий пример того, насколько по-разному взрослые и дети реагируют на определенные социальные ситуации.

Младшие подростки (IV — VI классы) начинают задумываться, насколько они соответствую социальным стандартам группы своих сверстников. Лгут они меньше, потому что еще следуют наставлениям родителей, и плохо осознают, чего можно добиться обманом. Думаю, ложь присутствует в общении младших подростков, однако в меньшей степени, потому что на серьезную ложь они еще не способны.

Помню, когда я был в IV классе, мы с ребятам подозвали одну девчонку и один из нас предложил ей с ним дружить. Она ответила отказом, но на следующий день мы разболтали по всей школе, будто она согласилась. Мы этим хотели поставить ее на место. Хотя сейчас тот случай кажется мне ребячеством, тогда все находили происшедшее очень забавным.

Ложь, адресованная лицам, обладающим властью

Самое существенное различие детской и взрослой лжи проявляется тогда, когда лгут кому-то, наделенному властью. И в этом случае причина, по которой дети лгут больше, заключается в том, что они просто чаще, чем взрослые, попадают в подобные ситуации. По отношению к ребенку практически каждый взрослый в той или иной мере выступает с позиции власти. Для взрослого авторитетом является лишь тот, кто превосходит его своим общественным статусом, профессиональным или финансовым положением. Для ребенка основной критерий — возраст: кто старше, тот и главнее.

Почему отношения подобного рода порождают ложь? В таких отношениях младший испытывает сильную зависимость от старшего. Все, что младший делает, находится под пристальным контролем старшего, и поэтому часто возникает необходимость что-то скрывать и искажать. Младший лжет по поводу того, что он делал или не делал, а старший (хотя и гораздо реже) лжет, чтобы легче управлять младшим, побуждать его к выполнению своих обязанностей.

Еще одна причина, по которой взрослые обманывают детей, определяется тем, что последние слишком малы, чтобы знать кое-какие вещи. Это своего рода ложь предохраняющая.

Мой друг как-то остался ночевать дома один. Его родители беспокоились, как бы он не позвал к себе приятелей. Это ему было категорически запрещено, однако несколько раньше им был нарушен родительский запрет. Поэтому, чтобы держать его в узде, они решили его обмануть. Они сказали ему, что попросили соседку за ним присматривать. Если кто-то к нему придет, она увидит и им расскажет. Парень знал, что с этим приходится считаться, и последовал воле родителей. Он выходил в этот вечер из дома и вернулся домой один. Но через некоторое время мой друг обнаружил, что куда-то делась их собака. Он поискал ее, но не нашел и тогда решил обратиться за помощью. Родители учили его, что в непредвиденной ситуации надо вызывать полицию, но случай показался ему не настолько серьезным, и он решил обратиться к соседке, которая, по словам родителей, должна была быть дома. Единственное, чего ему удалось добиться, так это услышать голос автоответчика, который сообщил, что соседка в отъезде. Собаку он в конце концов нашел с помощью другого соседа, но почувствовал себя обманутым и оскорбленным, поскольку родители солгали ему, чтобы добиться послушания.

Почему взаимоотношения со старшими так влияют на честность детей? Главными авторитетами для ребенка выступают родители и учителя. Отношения с ними (особенно с родителями) порождают разнообразные ситуации, которые побуждают детей лгать больше, чем в любых других обстоятельствах, вместе взятых. Среди взрослых также встречаются отношения подобного рода, но с возрастом человек в значительной мере утрачивает зависимость от авторитетов. Взрослые продолжают общаться со своими родителями, но лгать им приходится реже, потому что, как правило, живут они врозь и видятся нечасто. Ложь возможна и в этих обстоятельствах, но сокращение контактов приводит к исчезновению многочисленных поводов для лжи, возникающих при ежедневном общении.

Отношения «учитель — ученик» также с возрастом прекращаются. Для взрослых они оборачиваются отношениями сходного типа: «начальник — подчиненный». И в том и в другом случае человек имеет дело с кем-то, кто может как серьезно осложнить, так и облегчить его жизнь. Одно это порождает отношения зависимости, которые для детей усугубляются разницей в возрасте. Отношения начальника и подчиненного также содержат элементы зависимости, но фактор возраста уже почти не играет роли: ведь оба они — взрослые.

Ложь родителям

Почему дети так часто обманывают родителей? В основном потому, что родители пристально следят за детьми и всегда желают знать, что те делают. Часто дети пытаются скрыть что-то такое, что может обернуться неприятностями. По-моему, ложь родителям в основном порождена стремлением избежать наказания. То, что пытаются скрыть, обычно достойно наказания. Это может быть ложь, связанная с наркотиками, сексом и подобными вещами. Но чаще всего дети лгут о том, как обстоят их дела в школе. Всем детям приходится учиться, и от школьных успехов зависит их дальнейшая жизнь; понятно, что родители хотели бы иметь исчерпывающую информацию на сей счет. Школьные дела нередко дают повод для обмана, поскольку родители не поддерживают с учителями тесных контактов и не всегда могут установить, говорит ли их ребенок правду. Мой друг не успевал по одному из предметов. Родители, увидев его оценки, очень рассердились. Они пригрозили лишить сына многих привилегий, если он не исправится. Родители заявили, что, если в следующем семестре оценки не улучшатся, наказание последует сполна. Но и после этого дела моего друга не пошли на лад. В конце семестра должны были быть выставлены оценки, однако по поводу своих оценок мой друг не обольщался. Родители всерьез полагали, что он исправляется, потому что на каждый их вопрос, как идут дела, он отвечал, что все в порядке. Реакция родителей на успехи так беспокоила парня, что он решился стащить классный журнал и подделать в нем свои оценки. Когда он предоставил свои мнимые результаты родителям, они остались очень довольны. Я с тех пор с ним не встречался, но боюсь, что рано или поздно родители узнают правду и тогда моего товарища остается только пожалеть. Нагромоздив горы мелкой повседневной лжи, он вынудил себя пойти на серьезный обман, раскрытие которого повлекло бы еще большие неприятности.

Кроме того, как я полагаю, дети говорят неправду не только из страха наказания, но еще и потому, что хотят добиться некоторой личной свободы. Есть вещи, которые хотелось бы держать при себе, — это то, чего мы опасаемся, стыдимся, и просто то, о чем родителям не надо бы знать. Я точно знаю, что большинство подростков предпочитают не вводить родителей в курс своих взаимоотношений с другим полом. Рассказывать об этом ребята стесняются, поэтому они нередко говорят неправду. Я долгое время не рассказывал родителям о том, с кем я встречаюсь. И не потому, что боялся осуждения, а просто потому, что не хотел слушать никаких внушений.

Ложь учителям

Учителям дети лгут во многом из-за того же, из-за чего и родителям. Но есть и разница. Потому что у детей с родителями отношения иные. С родителями общаешься постоянно, и так будет почти всю жизнь. Поэтому если утратишь доверие, то это надолго. С учителями приходится иметь дело год-другой, поэтому им и лгут иначе. Родители видят тебя постоянно, а учитель — только на уроке, и в целом дети стараются произвести на него хорошее впечатление, потому что оценки в конце концов зависят от их поведения в течение 40 минут в день.

Мне кажется, что дети избегают обманывать учителя потому, что, во-первых, это просто труднее, а во-вторых, учитель, ставящий им оценки, обладает большой властью. Но, поскольку учителя, как и родители, следят за поведением детей, всегда возникает повод для обмана, порождаемый отношениями «старший — младший».

Очевидно, что детям приходится лгать учителям о выполнении учебных заданий, домашней работы, списывании и разного рода уловках на уроках. Лгут и о том, что касается поведения — как в стенах школы, так и вне ее. Все это порождает огромное количество лжи.

Сам я в школе никогда не списываю. Слишком рискованно! За это могут и исключить. Но иногда мне случалось сплутовать на уроке, когда дело обстояло не настолько серьезно и можно было не опасаться наказания.

Сказанное можно расценивать по-разному. Кто-то, наверное, сочтет, что дети относятся к учителям иначе, чем к родителям, потому что общение с учителями ограничено сравнительно коротким отрезком времени. По-моему, дело в другом. Если обманываешь учителя, то твоя ложь может отразиться на оценках и впоследствии скверно повлиять на всю дальнейшую жизнь. Доверие родителей можно восстановить, и времени для этого предостаточно.

Почти все мои знакомые хоть раз, да солгали по поводу выполнения домашнего задания. Ведь учитель часто не имеет возможности проверить истинность услышанного. И почти все в каких-то случаях вели себя нечестно при выполнении классных работ. Например, в моем классе однажды проявились все вышеупомянутые виды лжи. Сначала учитель спрашивал, кто как выполнил домашнее задание. Многие несли всякую чушь о том, что забыли дома тетрадь, не успели закончить лабораторную работу и т. п. В конце урока учитель спросил, все ли записали его объяснения. Все единодушно ответили, что да, хотя многим потом пришлось списывать классную работу у других.

Лгать — это плохо?

Я уже исписал несколько страниц о том, почему дети лгут. Но возникает вопрос: всегда ли ложь — это плохо? Я не пытаюсь оправдать неискренность, я лишь хочу ее объяснить.

Когда одна группа людей в своих интересах обманывает другую — это хорошо или плохо? Иногда — хорошо, иногда — плохо; и сказанное справедливо как для детей, так и для взрослых. Главное — как отличить одно от другого? Думаю, и взрослые, и дети согласятся, что белая ложь безобидна. Все произносят ее довольно часто, сознательно или даже неосознанно, по привычке. Когда кто-то спрашивает, нравится ли мне его костюм, я обычно отвечаю «да», даже не задумываясь. Не существуй такой лжи, было бы очень много огорчений. Когда тебе задают подобный вопрос, это значит, что хотят не столько выяснить твое объективное мнение, сколько получить одобрение, и именно на заранее обусловленный ответ человек рассчитывает, даже допуская его неполную искренность.

Дети без колебаний идут на такой обман, поскольку он служит благой цели. Но уклониться от неприятностей — тоже благая цель. Дети обычно оправдывают ложь в таких вопросах, как, например: «Когда ты встал утром?» Если обман помогает ребенку избежать огорчения, то что в нем плохого? Он никому не приносит вреда. Ведь недаром говорят: чего не знаешь, о том и не беспокоишься. Это объяснение справедливо для любого вида детской лжи: если она никому не наносит ущерба, то в чем же вина?

Ложь в отношениях между юношей и девушкой достойна некоторого порицания. Все ребята допускают, что трудно иметь дело с человеком и ни разу не соврать, но в то же время считают, что увлекаться этим не стоит и что мальчик и девочка, общаясь друг с другом, должны быть честными.

Существуют неписаные законы взаимоотношений, согласно которым лучше обмануть приятеля, чем девушку, с которой дружишь. Между тем каждый согласится, что и в ситуации общения с девушкой иногда возникает повод покривить душой, и если это не задевает ничьих интересов, то и не стоит никого осуждать. Например, если парень не станет рассказывать своей девушке, что встретился с той, с которой дружил раньше. Если она приехала на каникулы, и просто встретились и ничего между ними не было. Тогда ему простительно солгать, потому что это избавит его от неприятной и в общем-то бессмысленной сцены, а девушке не принесет огорчений, для которых и нет серьезной причины. Но если парень действительно изменил девушке и она об этом узнала, тогда ложь была бы непростительна.

Ложь в школьных делах дети не одобряют. Некоторые расценивают ее так же, как белую ложь, но многие ее осуждают. Это обусловлено самим общественным устройством, когда детей с рождения учат слушаться старших. Учитывая внушаемое детям уважение к школе и учителям, неудивительно, что многие ребята считают недопустимым лгать учителю. К тому же учитель, выставляющий оценки, — носитель реальной власти, которого хочешь не хочешь, а приходится уважать.

Однако никто из детей не испытывает в полной мере того уважения к школе, которое пытаются им внушить. Поэтому в большинстве своем они считают допустимым солгать по пустякам, например о своей домашней работе. Но тем не менее многие дети уверены, что обманывать учителя нехорошо.

Это, однако, не относится к родителям. Каждый ребенок обманывал своих родителей, и не раз. В целом дети считают даже необходимым иной раз солгать родителям и не видят в этом ничего предосудительного. Родители — они с тобой всегда, а не до конца учебного года, поэтому невозможно все время вести себя так, чтобы они были довольны. Для ребенка солгать родителям кажется естественным и простительным. Иногда это даже приобретает форму соревнования: кто окажется хитрее? С учителями играть в эти игры опасно: родительское наказание забудется, а отметки в аттестате останутся на всю жизнь.

О мелкой лжи, к которой дети прибегают в общении с родителями, не стоит и упоминать. Она — дело обычное, и никто ее не стесняется. Более серьезная ложь, связанная со школьными проблемами, сексом, наркотиками, встречается реже и оправдания у детей не находит. Большинство ребят, с которыми я беседовал, не испытывали уверенности по поводу того, можно ли по столь серьезным поводам лгать родителям. Многие утверждали, что поступать так иногда приходится, другие считали, что не надо злоупотреблять доверием родителей. Мнения на сей счет разделились в пропорции 50:50. Если характеризовать людей, придерживающихся обеих точек зрения, то я бы сказал, что допустимой серьезную ложь родителям считают ребята, слабоуспевающие в школе. Я объясняю данный факт тем, что отстающим лгать приходится чаще и для них это дело привычное.

Трудно найти такую разновидность лжи, которая не подходила бы под приведенные выше определения. Единственное исключение, которое приходит мне в голову, — это когда занижаешь свой возраст, покупая билет в кино с детской скидкой. Я сам так нередко поступал. Все мои друзья не видят в этом ничего плохого, считая, что владельцы кинотеатров вне зависимости от наших уловок получают неплохой доход. Мои родители с этим не согласны. Они считают, что у нас достаточно денег и нет нужды позволять себе такой мелочный обман.

Советы родителям

Смиритесь. Дети будут лгать вам, пока смерть не развит вас. Избежать этого невозможно. Вас обманывали раньше и будут обманывать в будущем. Родители ничего не могут с этим поделать. Как я уже говорил, когда возникают отношения зависимости по типу «старший — младший», лжи не избежать. Если вы хотите, чтобы ваш ребенок перестал лгать раз и навсегда, ничем не могу вам помочь. Если же вы хотите попытаться не поощрять ребенка ко лжи, читайте дальше.

Боюсь, что не могу предложить магической формулы, которая враз сделала бы детей честными. По большей части это вообще невозможно: всегда могут возникнуть такие обстоятельства, когда обмана не избежать. Но если вы постараетесь организовать свою жизнь так, чтобы у ребенка было меньше побуждений ко лжи, вы сможете добиться от него большей искренности.

По-моему, на так называемую белую ложь вообще не следует обращать внимания. Что касается любого другого вида лжи, когда ребенок обманывает не вас, а кого-то еще, то вам удержать его от этого довольно трудно. Часто вы об этом даже не узнаете. Единственное, что, по моему мнению, может способствовать честности ребенка вне дома, вы, вероятно, именно к этому и прибегаете: беседы с вашим отпрыском о том, что такое хорошо и что такое плохо. Не скажу точно, чему именно вам следует учить детей, но ясно одно (хотя дети этого терпеть не могут): «повторение — мать учения». Ребенку с малых лет следует внушать ваше неприятие лжи если вы хотите, чтобы он рос честным. Хотя многие мои сверстники меня за это осудят, должен сказать что постоянно повторяющиеся нравственные наставления имеют определенный эффект.

В отличие от прочих видов лжи та ложь, которая произносится дома, находится в сфере вашего контроля. Хотя и ее можно отчасти предотвратить нравоучениями, у вас в запасе остаются такие надежные средства, как расспросы и наказания.

Расспрашивать ребенка надо спокойно, ни в коем случае не рассерженно. Иногда я не говорил родителям правды, потому что они были в плохом настроении и я просто боялся. Хотя и до, и после расспросов я готов признаться, но в тот самый момент боязнь удерживала меня от этого.

Надежный способ выяснить правду — по-хорошему договориться. Если обещать ребенку в обмен на признание смягчение наказания, то это, скорее всего, подействует, особенно если он не очень рассчитывает добиться успеха с помощью лжи. Еще я думаю, что начинать расспросы надо с незначительных мелочей, чтобы не вынуждать ребенка сразу по-крупному лгать только из-за того, что он напуган уже первым вопросом. Если вы заподозрили, что ваш ребенок отведал спиртного, не набрасывайтесь на него с вопросом: «Ты выпил?» Начните иначе: «Где ты был?», «Что ты делал?» Если спрашивать спокойно и естественно, то у ребенка не возникнет необходимости сразу оправдываться.

Хотя это тоже навлечет на меня гнев многих ребят, поделюсь секретом самого надежного наказания, которое мои родители назначали за обман. Когда я был младше и попадался на лжи, родители заставляли меня 50 — 150 раз написать одну и ту же фразу: Я не буду больше обманывать родителей. Я не буду больше обманывать родителей. Я не буду больше обманывать родителей... Это имело сильный эффект, потому что я терпеть не мог такое переписывание. Сейчас, когда я стал старше и располагаю кое-какими собственными средствами, родители меня штрафуют или заставляют безвозмездно выполнять какую-то работу. Поверьте, все эти меры наказания действуют довольно эффективно.

Используя в разумной пропорции нравоучения, расспросы и наказания, вы едва ли сведете на нет детскую ложь, но добьетесь того, что ребенок будет лгать реже и не так серьезно. (Комментарий Пола Экмана)

Тому до сих пор нелегко понять, что организовать тайную вечеринку и не рассказать нам о ней — это ложь. Важно, что он обратил внимание на следующее. Из-за моего скверного настроения ему трудно было признаться. Не думаю, чтобы он задним числом выдумал это оправдание. Доктор Томас Ликона пишет: «Боязнь родительского гнева, несомненно, важнейшая причина детской лжи. Поэтому, если вы хотите добиться от ребенка искренности, постарайтесь, чтобы его не сковывал страх перед вашим гневом».

Мой отец обладал взрывным темпераментом и по любому пустяку был готов применить физическое наказание. Всю жизнь я старался владеть собой и никогда не распускал рук. Замечание Тома помогло мне пересмотреть свою позицию в отношении того, насколько вообще допустимы вспышки родительского гнева как реакция на проступки детей. Конечно, не всегда удается сдержаться, но отныне я стараюсь избегать тех слов и поступков, которые могут быть порождены раздражением. Том напомнил мне о том, как важно не допускать чрезмерных реакций, и я благодарен ему за это. Впрочем, Том и сам иной раз впадает в раздражение. При этом важно не доводить дело до конфликта, а попробовать вместе разобраться в его проблемах и решить, что мы сообща можем сделать.

Насчет того, можно ли оставлять детей одних. Я продолжаю считать, что мы совершили ошибку, возложив такую ответственность на двух тринадцатилетних мальчишек.

О доверии. В своих записках Том о нем вообще не упоминает. Когда я спросил его, что он думает о возможной утрате доверия, Том с удивлением ответил, что он совсем об этом забыл.

Об отношениях «старший — младший». Том поднял вопрос, который остался вне моего внимания, — о различном положении родителя и ребенка. Теперь, беседуя с родителями, я часто рекомендую не брать на себя роль жандарма. Действительно, часто ли вы станете лгать, если рядом с вами живет суровый надсмотрщик, следящий за каждым вашим шагом?

О нравоучениях. Я был несколько удивлен рассуждениями Тома о нравственном воспитании. Порой мы с женой на примерах житейских ситуаций обсуждаем с детьми, что такое хорошо и что такое плохо. Но для меня было неожиданностью, что Том считает эти беседы весьма продуктивными.

По поводу оправданий я с Томом не согласен. По-моему, дети должны понимать: обман — это еще хуже, чем то, что с его помощью пытаются скрыть. Дети должны знать, что, солгав, они огорчают вас гораздо больше, чем признавшись. Не думаю, что уместно торговаться о смягчении наказания в случае признания. В конце концов не в наказании дело.

Когда я подозреваю, что Том или Ева сделали нечто такое, о чем могут солгать, я стараюсь избавить их от этого соблазна, а не спровоцировать ложь.

Я никогда не прибегаю к фразам типа: «Я не буду я наказывать, если ты признаешься». Например, когда я уверен, что кто-то из них нарушил свой режим, я не стану спрашивать: «Когда ты вернулся вчера вечером?» Скорей я сформулирую свою мысль следующим образом: «Я заметил, что вчера ты пришел домой очень поздно. Что заставило тебя задержаться?» Или, если я не вполне уверен: «Подумай, прежде чем ответить. Мне показалось, что ты вчера сильно задержался. Если это так, то не надо никаких отговорок. Солгать — гораздо хуже, чем нарушить распорядок дня. Но ты сам знаешь, что для твоего режима есть разумные основания, и я хотел бы знать почему ты ими пренебрег».

Нечестность родителей

Первое, о чем следует задуматься родителям, обеспокоенным детской ложью, — насколько честны они сами. Ложь, порожденная незначительными бытовыми обстоятельствами, — так называемая белая ложь — для самих взрослых часто проходит не заметной. Но дети, менее искушенные в житейских делах, вероятно, склонны расценивать ее как настоящую

Родители выступают главным образцом для подражания, превосходя в этой роли даже авторитетного учителя, который исчезает из поля зрения детей с началом каникул. Психологи отмечают, что искренность детей решающим образом определяется отношением их родителей ко лжи. Это подтверждает и исследование Хартшорна и Мэя, описанное Полом во 2-й главе. Еще две научные работы констатируют тот же факт: дети-лжецы обычно растут в семьях, где и родители отличаются нечестностью или другими нарушениями установленных правил . Причем это не обязательно родители-преступники. Бытовое мошенничество, вроде занижения дохода в налоговой декларации или попытки одурачить постового полицейского, отнюдь не способствует формированию честности у детей.

Родители должны отдавать себе отчет, как часто и каким образом они обманывают своих детей. Может ли такая ложь иной раз быть оправдана? Не рассеется ли очарование детства, если ребенок утратит веру в Сайта Клауса? Не лучше ли пощадить ранимую детскую душу и не разъяснять шокирующих причин развода родителей?

Стараясь оградить детей от жестокой реальности окружающего мира, мы порой говорим им неправду чаще, чем это необходимо. Санта Клаус и прочие сказочные выдумки — необходимые атрибуты раннего детства. Однако, по данным ряда исследований, в возрасте 4 — 6 лет наступает такой момент, когда ребенок стремится отделить реальность от фантазии. В этом надо пойти навстречу ребенку, а не навязывать ему выдумки.

В возрасте 4 — 6 лет ребенок становится способен многое понимать. Родителям это предоставляет исключительную возможность сформировать у него установку на честность. Ребенок должен понять, что добрые дела не всегда вознаграждаются, родители порой ссорятся и допускают ошибки, ребенок не всегда стоит на первом месте в иерархии семейных проблем. Многие родители не скрывают от детей, что такое смерть, когда она уносит кого-то из близких, ребенок осознает, что смерть порой приходит безвременно, а иногда сопровождается мучениями. Пережить развод родителей еще труднее, об этом я скажу ниже. К сожалению, с необходимостью объяснить происходящее детям родители сталкиваются в тот тяжелый момент, когда им просто не хватает на это сил.

Бруно Бетельхейм в своей замечательной книге, посвященной сказкам, указывает, как важно продемонстрировать детям конфликт добра и зла. Он пишет:

«В отличие от большинства историй, которыми изобилует современная детская литература, в волшебных сказках зло столь же могущественно и вездесуще, сколь и добро. Практически в каждой сказке добро и зло воплощаются в лице конкретных персонажей и их действий, подобно тому как в реальной жизни они сосуществуют и даже порой уживаются в одном человеке. Эта двойственность порождает моральные проблемы и требует усилий для их разрешения» [82] Bettelheim B. The Uses of Enchantment. N. Y.: Alfred A. Knopf, 1976. P. 9.
.

Подобно тому как современная детская литература акцентирует внимание на светлых сторонах жизни и избегает упоминания о старении и смерти, так и многие нынешние родители стараются предохранить своих детей от неприятных сторон действительности. Но стремление защитить ребенка с помощью сладкой лжи порой вызывает у него еще большую тревогу. Если ребенок видит, что его отец и дед мучается от боли, не надо убеждать его, будто все в порядке; он знает, что это не так. Наоборот, родители должны многое объяснить ему, чтобы помочь разобраться в реальных проблемах.

Честным можно быть и не привлекая жестоки подробности, которые ребенку трудно воспринять Маленькому мальчику, узнавшему об изнасиловании соседской девчушки, лучше сказать: «Дженн попала в беду. Скверный человек поранил ее, и полиция его обязательно найдет и накажет. Когда ты станешь постарше, мы подробнее объясним тебе, что произошло». Это куда более приемлемое объяснение, чем: «Дженни увезла «скорая помощь», потому что она заболела».

Личная жизнь

Шестилетнего Джонни по ночам мучили кошмары — «ночные чудовища», как он их называл. И он стал скрываться от них, забираясь в постель к родителям. Но однажды дверь родительской спальни оказалась запертой. Наутро он набросился на мать с упреками. Мать смутилась, поскольку не хотела объяснять, что дверь была закрыта по вполне определенной причине, и сказала Джонни: произошло недоразумение, этого больше не повторится.

В возрасте 4 — 6 лет ребенок уже способен понять что есть вещи, о которых ему знать не следует. Взрослые имеют право на личную жизнь, изолированную от детей. Информация такого рода, как правило, связана с сексуальными отношениями, но может касаться и семейных скандалов, и соседских сплетен. Родители, безусловно, имеют право запирать дверь своей спальни. Когда дети спросят их об этом, они могут ответить, что есть такого рода дела, которые касаются только взрослых. Это не означает, что из секса надо делать тайну. Все психологи разделяют мнение, что половое просвещение следует начинать с того самого момента, когда дети способны формулировать соответствующий вопрос. Разумеется, ребенку 4 лет не надо объяснять все то, что можно рассказать четырнадцатилетнему подростку. Но ни четырехлетнему, ни четырнадцатилетнему незачем знать подробности сексуальной жизни родителей. И в большинстве семей данная сфера — сугубо личное дело родителей.

Личная жизнь — обоюдосторонняя проблема. Если родители хотят предотвратить ложь, то они должны не только прямо заявить о своем праве на личную жизнь, но и предоставить такое же право детям. Основное противоречие между родителями и детьми порождается растущей потребностью детей в независимости. Дети начинают кое-что скрывать, тогда как родители настойчивы в своем намерении руководить, контролировать и ограждать. В рамках нашей культуры это приводит к постоянно возобновляемому бунту подростков. Хотя конфликты, вызванные потребностью в независимости, возможны и в более младшем возрасте.

Дети частенько обманывают родителей для того, чтобы оградить то, что они считают своей личной жизнью. Когда семилетняя девочка возвращается со дня рождения подруги, она, по всей вероятности, с радостью честно расскажет матери, кто был в гостях, что подавали на стол, в какие игры они играли. В 14 лет такой открытости уже не дождешься. Девушка может что-то скрывать или даже лгать, так как считает, что искренние ответы способны вызвать неодобрение матери или что это просто не ее дело.

Начиная с VI класса мир ребенка подразделяется надвое: на мир сверстников и мир родителей. Согласно данным доктора Берндта, приведенным во 2-ой главе, мир сверстников оказывает на подростка гораздо более сильное влияние, чем мир родителей.

Подростки четко подразделяют эти сферы, не рассказывая друзьям о родителях и наоборот.

Даже у семилетних детей есть сугубо личные сферы. Так, девочка может скрывать, что дружит каким-то мальчиком, или стесняться появиться неодетой перед мужчинами, пусть даже членами семьи.

Как можем мы руководить детьми и ограждать их от неприятностей, если не располагаем полной информацией о том, что происходит в их жизни? Вправе ли мы удовлетвориться стандартным ответом: «Никак» — на наш обычный вопрос: «Как дела в школе?» Простого решения этой всеобщей родительской проблемы нет. Каждый родитель должен располагать определенной информацией, но ее объем зависит от возраста ребенка и от того, как родители понимают свой долг.

Поговорим о сексе, предмете озабоченности все» родителей, усиливающейся по мере того, как ребенок взрослеет. Что родители должны знать о сексуальной активности своего ребенка? Если сексуальные отношения родителей являются их сугубо личным делом, то имеет ли ребенок такое же право?

О чем необходимо знать родителям, так это о возможных случаях развратных действий. Случается, что маленькие дети подвергаются нескромным прикосновениям и сексуальным посягательствам со стороны взрослых или других детей. Среди родителей, однако, бытуют разные мнения о том, насколько они должны быть осведомлены об эротических шалостях, которые их дети позволяют себе со сверстниками. Многие считают такие действия невинными и естественными. Другие уверены, что должны оградить детей от того, что они считают развратом.

Среди родителей также нет единого мнения о том, что им следует знать о сексуальной активности подростков. Хотя никто не спорит, что необходимо быть в курсе возможных злоупотреблений, связанных с насилием или с эксплуатацией ребенка взрослым, многие считают, что все, выходящее за рамки этой информации, доводить до их сведения не обязательно и даже нежелательно. Иные уверены, что любой ценой должны воспрепятствовать добрачной половой жизни детей, т. е. они всегда должны знать, с кем и каким образом проводит время их ребенок. Кое-кто, правда, считает, что ограждать надо дочерей, а сыновей не обязательно.

Суть не в том, насколько верны родительские установки в отношении сексуальной активности детей. В рамках нашей плюралистичной культуры всегда будут существовать различные точки зрения на любую сторону жизни детей. Проблема состоит в том, четко ли родители различают, что им необходимо знать, а с чем они могут смириться как с проявлением независимости ребенка. Если существует взаимное согласие о наличии каких-то личных сфер, то ребенок вправе уклониться от расспросов или ответить: «Это мое личное дело», подобно тому как родители запирают дверь своей спальни.

К сожалению, большинство родителей живут сегодняшним днем, задумываясь над кризисной проблемой, когда кризис уже наступил. Они редко задаются вопросом, что им действительно необходимо знать. Еще реже они обсуждают эти проблемы с детьми. И ребенок оказывается перед необходимостью солгать, так как не может сказать: «Это мое личное дело». Он просто не знает, что у него есть такой выбор.

Будучи родителями, мы можем составить своего перечень проблем, в курсе которых нам необходимо быть. В этом списке должны быть следующие пункты:

— поведение друзей,

— где ребенок проводит досуг,

— кто его друзья,

— как ведут себя дети на вечеринках,

— какие телепередачи смотрит ребенок, как он выполняет домашние задания, как ведет себя в школе.

По отношению к старшим детям добавляются следующие пункты:

— сексуальные аспекты общения со сверстниками,

— употребление спиртного и наркотиков,

— поездки в машинах с другими людьми,

— вождение автомобиля.

Однажды решив для себя, о чем нам знать необходимо, мы должны объяснить ребенку, в силу каких причин мы проявляем интерес к этим сферам. В то же время ему должно быть ясно, что существуют и какие-то личные сферы, в которые мы не вторгаемся. Например, мы можем сказать, что корреспонденция и телефонные разговоры — это его личное дело. Некоторые родители считают, что детская комната — сугубо личное пространство ребенка, вторгнуться в которое можно лишь с его согласия.

Энн, мать пятнадцатилетнего паренька, рассказывала мне: «У него не комната, а настоящий свинарник. Каждый раз он приходил в бешенство, когда я хотела там убрать. А меня бесило, что он никак не соберется сам навести порядок. И мы вечно сердились друг на друга. Наконец я решила, что в борьбе за порядок мне не победить, и махнула рукой. Теперь мы об этом иногда даже шутим. В комнате бедлам как был, так и остался. Но мы хоть стали разговаривать по-человечески».

Не всем удается принять такое решение, но какого-то компромисса необходимо достичь, чтобы обеспечить ребенку некоторую независимость.

Дружба и ложь

Еще одна сфера, в которой родители могут воздействовать на своих детей, — регулирование их дружеских отношений со сверстниками. Хартшорн и Мэй замечают: «В делах человеческих птицы, летающие одной стаей, обретают похожее оперение». Они установили, что у детей-лжецов и друзья — лжецы. Наблюдая поведение детей в классе, они отметили, что дети, плутовавшие при выполнении учебных заданий, как правило, сидели рядом с теми, кто вел себя так же. В одном из проведенных впоследствии исследований было установлено, что ребенок, сосед которого жульничал на экзамене, при следующем удобном случае следовал этому примеру.

Данные исследований лишь подтверждают то, что и так известно родителям: плохие друзья до добра не доведут. И хотя родители это знают, они в большинстве своем не способны проконтролировать, с кем дружат их дети. И их беспомощность усиливается по мере того, как дети растут. А чем старше ребенок, тем он более восприимчив к влиянию группы сверстников. Моя подруга Марта, жалуясь на низкие оценки и плохое поведение своего тринадцатилетнего сына Бена, говорила: «Мне кажется, что своим дурным поведением он просто копирует своего приятеля Матта. Матт мне не нравится, я знаю, что он постоянно обманывает родителей. Но что я могу сделать? Если я запрещу Бену встречаться с Маттом, он все равно будет видеться с ним, а меня будет обманывать».

Проблемы Марты знакомы многим родителям. C того дня, как дети поступают в школу, мы уже не в состоянии следить за ними 24 часа в сутки. В школе и во дворе они заводят друзей, которые могут нам не нравиться, но повлиять на это мы не в силах. По мере того как дети становятся старше, дружба в их жизни приобретает порой даже большую роль, нежели их взаимоотношения с родителями.

Как мы можем повлиять на выбор друзей? Простого рецепта тут не существует. Главное, что мы можем сделать, — это попытаться помочь ребенку стать самостоятельным и ответственным человеком, который разборчиво подходит к выбору друзей. Если мы поощряем ребенка к тем видам деятельности, где он способен добиться успеха, это повышает его самооценку и позволяет ему стать более независимым от чужих оценок. Работая добровольным помощником или вступив в клуб скаутов, ребенок не только заполняет свой досуг, но и обретает уверенность в общественной пользе своей деятельности.

Я уверена, что родителям ребенка любого возраста необходимо знать, кто его друзья и как они вместе проводят время. В перечне сфер, в курсе которых должны быть родители, этот пункт необходим. Пусть не все так думают, но в моем перечне он есть. Я также считаю, что это право родителей — высказать ребенку свое (даже негативное) мнение о его знакомых (впрочем, лишь в том случае, если имеются явные свидетельства не в пользу последних). Это касается только поведения. Недопустимо осуждать человека за происхождение, национальность или внешнюю непривлекательность. Осуждать допустимо тех, кто лжет, ворует, плохо учится. Можно запретить ребенку с кем-то встречаться под страхом наказания, но лучше объяснить, чем такая дружба может ему повредить. А еще лучше помочь ребенку найти новых друзей и заняться чем-то иным.

К сожалению, бывают ситуации, когда родители не способны отвратить своего ребенка (чаще подростка) от тех приятелей, общение с которыми чревато неприятностями. Чтобы утаить эти контакты, ребенок может пойти на обман. Единственная надежда в таких обстоятельствах — физическое перемещение ребенка в иную среду. Поскольку маловероятно, чтобы родители ради этого легко могли сняться с насиженного места, ребенка можно отправить на временное жительство к родственникам или в учебное заведение закрытого типа, где осуществляется более строгий контроль за поведением. Эта крайняя мера не гарантирует, что ребенок не заведет новых, еще более опасных друзей, но порой она — единственное средство разорвать порочный круг.

На протяжении веков в западной культуре складывалась традиция отправлять подростков жить в другую семью. Чаще всего — в качестве ученика, с тем чтобы ребенок мог освоить какое-либо ремесло. Но был в этом и иной смысл: подросток не только осваивал профессию, но и учился подчиняться власти кого-то еще, кроме родителей.

Доверие

Создать отношения, полностью основанные на доверии, — это главное, что могут сделать родители, делающие видеть своих детей честными. Такие отношения не возникают в результате нравоучения, а зарождаются с самого начала общения родителя и ребенка. Ребенок вырастет честным, если мы постоянно будем демонстрировать ему полное доверие.

Однажды вечером в 1986 г. в доме Сандры Виснапу знался телефонный звонок. Звонили из полиции. Оказалось, что ее четырнадцатилетний сын Нейп был задержан за то, что расписывал неприличными словами стены домов. Тому имелось двое свидетелей, и вина не вызывала никаких сомнений. Миссис Виснапу набросилась с упреками на сына, но он ответил: «Клянусь, мама, я этого не делал».

Эта история удостоилась описания в «Нью-Йорк Таймс», потому что мать не только полностью поверила сыну, но и на протяжении нескольких недель проводила собственное расследование, желая докопаться до истины. Миссис Виснапу побеседовала со всеми знакомыми сына и квартиру за квартирой обошла весь квартал, в котором произошел инцидент. В конце концов ей удалось найти подлинного виновника — пятнадцатилетнего парня, который в тот же злосчастный вечер был задержан за другое правонарушение. «Все это время, — говорит миссис Виснапу, — большинство людей — и полицейские, и учителя, и даже наш адвокат — не верили нам и утверждали, что в девяти случаях из десяти, когда ребенок отрицает свою вину, он на самом деле виноват».

Мать пошла на беспрецедентный шаг, чтобы доказать сыну, насколько она ему доверяет. Опыт 14 лет материнства убедил ее, что сын не станет обманывать.

Как родителям добиться взаимного доверия? Прежде всего доверие надо заслужить. Родитель, который сам частенько обманывает ребенка, не сдерживает своих обещаний, едва ли может надеяться, что ребенок станет вести себя иначе. Тот, кто полагается главным образом на строгие наказания, придирчив и несправедлив к ребенку, может столкнуться печальным фактом, что ребенок подчиняется страха, а не из уважения.

Проиллюстрировать необходимость доверия можно на примерах вроде притчи о пастушке, который поднимал ложную тревогу, а позднее, когда ребенок станет старше, на событиях из реальной жизни. Ребенок должен понять, что, когда лжет официальное лицо, как, например, в скандальном деле Ирангейт, это подрывает доверие народа к власти, так ребенок начинает осознавать последствия утраты доверия.

Кроме того, уже в младшем возрасте ребенок ощущает гордость и уверенность в себе, когда родители дают понять, что доверяют ему. Родительская подозрительность не способствует искренности. По мере взросления ребенка родители начинают опасаться потери контроля над ним, и слишком часто они склонны воображать самое худшее. Достаточно незначительного повода, чтобы породить серьезные подозрения.

Пятнадцатилетняя Сара, вернувшись домой с баскетбольного матча, зашла в гостиную пожелать родителям спокойной ночи. Мать с тревогой воскликнула: «Сара, от тебя пахнет, как от пепельницы. Ты что — курила?» Сара быстро нашлась: «Нет, мама, просто рядом со мной сидел Тод и курил».

Почувствовав табачный запах, иной родитель готов поверить, что его ребенок курит, даже если тот может все резонно объяснить. В суде обвиняемый считается невиновным, пока его вина не доказана. На семейном же суде вина подростка порой подразумевается изначально и он вынужден доказывать свою невиновность.

В упомянутом инциденте наихудшей реакцией матери было бы обозвать ребенка лжецом и потребовать признания. Лучше просто сказать, что честность имеет для вас большее значение, чем курение. Если ребенок признается в том, что курит, то пусть ваша оценка его честности перевесит осуждение за курение. Если он отпирается, то лучше не настаивать. Не исключено, что в будущем возникнут обстоятельства более серьезные, когда вам будет абсолютно необходимо знать правду. Курение не столь серьезный повод.

Даже если ребенок попался на явной лжи, это не должно стать концом доверия. Родитель должен сказать, что хотя обман и повлияет на доверительность их отношений, но единичная ложь все же простительна. Если ложь примет хронический характер (вспомним пастушка), ребенок сам пострадает от последствий утраты доверия. Наш сын Том в результате своей тайной вечеринки (которой предшествовали и другие случаи лжи) лишился права ночевать дома один. Его право было восстановлено тогда, когда вернулось доверие. Из подобных случаев ребенок усваивает, насколько необходимо доверие и как важно его укреплять.

В 3-й главе было упомянуто, что осознание роли доверия приходит с возрастом. Маленькие дети чаще всего считают, что следствие лжи — наказание. Они непоколебимо верят, что лгать нехорошо. Годам к 10 — 12 эта уверенность исчезает; дети начинают распознавать различные виды лжи и оценивать ее по последствиям. Например, если вы не вполне искренне скажете подруге, что вам нравится ее прическа, то это может иметь лишь положительные последствия. В главе, написанной Томом, отмечено, что подростки не только научаются легко произносить так называемую белую ложь, но и активно используют в общении различные формы обмана, позволяющие утвердиться в группе сверстников.

В подростковом возрасте дети уже способны осознать, что последствием лжи может быть не только наказание. Одно из серьезных последствий — утрата доверия родителей или друзей. Не достигнув среднего подросткового возраста, большинство детей еще не в состоянии ясно осознать данный факт. Впрочем, некоторые дети вообще никогда это не поймут.

В своей вызывающей споры теории, описанной в 3-й главе, Лоренс Кольберг рассматривает возрастные изменения в нравственном развитии детей. Он утверждает, что в ситуации этического выбора (например, когда необходимо украсть лекарство для больного) дети 4 — 8 лет руководствуются исключительно мотивом избегания наказания. Иные взрослые так и остаются на этой стадии развития. В младшем школьном возрасте ребенок склонен главным образом руководствоваться своими личными интересами, но при этом допускает, что надо быть честным по отношению к тому, кто честен к тебе. Несколько лет спустя он осознает, что необходимо совершать хорошие поступки, чтобы заслужить одобрение окружающих. Еще более высокая степень нравственного развития, которая достижима в старшем подростковом возрасте и ранней юности, предусматривает поведение в соответствии с требованиями признанного авторитета. Наивысший уровень характеризуется наличием собственных моральных норм, которые согласуются с интересами общества и правами других людей.

Согласно периодизации Кольберга, именно в подростковом возрасте ребенок осознает, как важно быть достойным человеком, чтобы заслужить одобрение других людей, в том числе родителей. В эти годы родители могут уже более определенно акцентировать внимание ребенка на необходимости доверия, укрепляя искренние отношения, сложившиеся раньше, и постепенно отказываясь от тактики наказаний. Родители должны сказать (причем не один раз, ибо повторение ребенку необходимо): «В наших с тобой отношениях нет ничего важнее доверия. Если ты сделаешь что-то такое, что мне наверняка не понравится, не бойся мне об этом сказать. Можешь лишний раз напомнить мне, что не надо слишком сердиться. Ты, конечно, можешь пытаться скрыть свой проступок, но я буду просто горд тобою, если ты найдешь в себе смелость сказать правду».

Дети, растущие в атмосфере недоверия, могут не воспринимать утрату доверия как серьезное последствие лжи. Особенно если дети воспитываются под страхом наказания, они остаются на низшем уровне морального развития, расценивая ложь лишь как средство избежать «воспитательной меры». Они едва ли достигнут высоких степеней морального развития, позволяющих оценивать свое поведение на основе гражданской, а в конечном счете общечеловеческой нравственной позиции.

Проступок и наказание

Родители могут предоставить ребенку необходимую степень личной независимости. Они способны регулировать его взаимоотношения с друзьями. Им по силам создать в семье атмосферу доверия. Но даже наилучшим родителям (а кто из нас вправе считать себя таковыми?) порой приходится уличать ребенка во лжи.

Родители в Америке высоко ценят честность детей. Длительное исследование, осуществленное специалистами Чикагского университета на протяжении 1972 — 1986 гг., продемонстрировало, что честность — важнейшая черта, которую родители хотели бы видеть в своих детях. Она ценилась ими даже выше, чем хорошая успеваемость.

Поэтому для большинства родителей главную проблему составляет сама ложь, а не то, что хотят скрыть. Можно понять тех родителей, которые выходят из себя, когда четырнадцатилетняя дочь четвертый раз за месяц объясняет, будто машина приятеля сломалась и это вынудило ее сильно задержаться. Гораздо спокойнее было бы воспринято правдивое объяснение: она прекрасно проводила время и забыла, что пора домой.

Как повести себя родителям в подобной ситуации, чтобы поощрить ребенка к искренности, а не просто устроить разбирательство?

Разоблачение лжеца

Все специалисты, работающие с детьми, сходятся во мнении, что силовое давление — наихудший метод раскрытия истины. Как уже отмечалось в 3-й главе, существуют особые внешние признаки неискренности (интонация, поза, мимика), однако умные родители не всегда опираются на них, чтобы заставить Ребенка признаться. Казалось бы, это противоречит настойчивому стремлению родителей вывести лжеца на чистую воду. Родителям, конечно, легко разрядить свое негодование криком: «Ты — лгунья! Я сию минуту позвоню родителям Сэма и выясню, правда ли, что сломалась шина. И ты мне уже больше не сможешь врать!»

Это, безусловно, побудит дочь к тому, чтобы отчаянно защищаться. Позвонив, можно доказать, что дочь — лгунья. Но какой моральный урок будет ей тем самым преподан?

Все не так просто. Разоблачив ложь, можно, скорее всего, породить у дочери страх. А страх впоследствии заставит ее лишний раз подумать, прежде чем произнести новую ложь. Внешне девочка может стать более честной или, по крайней мере, перестанет быть удачливой обманщицей. Гнев отца также убедит дочь в том, что он очень серьезно воспринимает нечестность. Но можно ли на страхе построить доверительные отношения? Могут ли родители позволить себе роль жандармов?

Вместо того чтобы сосредоточить все силы на разоблачении, родителям следовало бы использовать представившуюся возможность для укрепления доверия, обратив особое внимание на причину лжи — нарушение режима. Можно сказать: «Я не желаю больше выслушивать никаких оправданий твоего позднего появления. Я лишь хочу, чтобы ты вовремя была дома. Я беспокоюсь о тебе и желаю знать, где ты. Если ты не приходишь вовремя, ты должна позвонить».

Далее, не настаивая категорически на признании, родителям следует объяснить дочери, что они хотели бы слышать откровенное объяснение того, почему нарушен режим, и что доверие к слову ребенка для них не менее важно, чем информация о том, где он находится.

Описанный подход не порождает у ребенка страха и нежелательных изменений в поведении. И родителям надо сделать выбор. Хотя, конечно, добиться доверительных и ответственных отношений труднее чем заронить страх перед разоблачением.

Однако необходимо признать, что в известны обстоятельствах такой подход невозможен. Иногда правду выяснить необходимо даже ценой конфликта. Давайте обратимся к обстоятельствам, которые способны выбить из колеи любых родителей.

Тринадцатилетний Джон стал вести себя странно. Его постоянно клонило в сон, даже во время еды. Он перестал проявлять интерес к баскетболу, который раньше очень любил, прекратил звонить друзьям по телефону. На протяжении нескольких недель мать дважды заметила, что в ее бумажнике недостает примерно 20 долларов. Первый раз она подумала, что ошиблась сама, но второй заставил ее насторожиться.

Она спросила Джона, не брал ли он этих денег. Он ответил, что нет. Тогда она поинтересовалась, почему он выглядит таким разбитым, и предложила сходить к врачу. Джон ответил, что в последнее время плохо спит, так как очень устает, делая домашние задания, а задают ужасно много.

Матери необходимо было выяснить правду. У нее возникли весьма основательные подозрения, что сын попал в беду. Вероятно, это связано с наркотиками. И ей не оставалось ничего иного, кроме роли полицейского. Она хорошо знала своего сына, и от нее не укрылись приметы обмана (описанные в 3-й главе).

Чтобы добиться признания, сначала можно пообещать прощение. Мать может сказать Джону, что он не будет наказан, если обо всем расскажет. Конечно, она должна быть уверена, что так и поступит. А в состоянии ли она простить серьезную кражу? Если обещание «амнистии» не срабатывает, придется взять на себя роль детектива. Она должна будет беседовать с друзьями и учителями Джона, а возможно, и обыскать его комнату. Полученные улики она предъявит Джону, чтобы вынудить его признаться.

Матери Джона придется вступить в борьбу, потому что ставка очень высока. Если ее сын становится вором и наркоманом, ему необходима немедленная помощь. Мать уже не может полагаться на тактику доверительных отношений в связи с такого рода ложью.

Именно ложь подростков беспокоит родителей больше всего. Подростки не принимают безоговорочно установленные социальные нормы и часто считают допустимым обман, который позволяет им уклониться от следования этим нормам. Как пишет в своей главе Том, многие случаи подростковой лжи никак не связаны с родителями. Ложь служит средством обретения социального статуса в особом мире — мире сверстников.

Взрослея, подростки становятся более искушенными во лжи, и их не так-то легко уличить. Хорошая память и развитый интеллект позволяют им изобрести вполне правдоподобный обман. Они гораздо лучше, чем младшие дети, владеют собой. И по мере того, как возрастает их способность уклоняться от разоблачения, усиливается и неискренность. А ложь порой может быть опасна и для них самих, и для окружающих.

Нелегко, заподозрив подростка во лжи, вступить с ним в единоборство. Сам факт обмана часто выводит родителей из себя, заставляя добиваться признания любой ценой. Но иной раз столкновения не избежать, как в случае с Джоном. Чаще, однако, ложь подростков не столь серьезна. Обычно она касается невыученных уроков, невыполненных поручений, потерянных или испорченных вещей. Родители сами должны решить, когда следует добиваться признания, а когда — избегать конфликтов и опираться на доверие-

Насколько это важно — знать правду? Мнения родителей могут расходиться, но для всех очевидно, что при серьезной угрозе (зарождающейся привычке наркотикам или противоправных действиях) возникает достаточный повод, чтобы добиваться истины.

Такие же критерии можно применить и ко лжи младших детей. Заподозрив, что поведение ребенка приобретает нездоровую эротическую окраску либо у него возникает склонность к воровству, необходимо пойти на конфронтацию. К иным случаям лжи можно отнестись и мягче.

Когда Тому было 9 лет, мы однажды в воскресенье дали ему 5 долларов, которых с избытком должно было хватить на билет в кино и сладости. Сдачу мы попросили вернуть. Домой он никаких денег не принес, но рассказал леденящую душу историю о том, как у кинотеатра его остановил бандит в маске. В ходе дальнейших расспросов стало ясно, что ограбление — плод его фантазии, но Том все равно не признался, что истратил деньги. Наоборот, его версия стала обрастать все более неправдоподобными подробностями.

Мы почувствовали, что должны заставить его признаться, позвонили его приятелю, с которым он ходил в кино, и выяснили, что деньги были израсходованы на лакомства. Когда мы приперли Тома к стенке, он в отчаянии признался. Мы сыграли в полицейских и выиграли. Но было ли это необходимо? Была ли ставка столь высока, чтоб вырывать у Тома признание? Потом мы поняли, что эта ложь того не стоила. Нам следовало бы сказать: «Для нас очень важно, чтобы ты нас не обманывал. Мы должны тебе доверять, иначе мы не сможем позволять тебе ходить в кино одному, поскольку очень беспокоимся за тебя. Если ты честно расскажешь, на что потратил деньги, мы не станем тебя серьезно наказывать».

Такой подход привел бы нас к диалогу о необходимости доверия, а не к слезам и истерике, которые мы получили в результате. Можно было на следующей неделе запретить Тому пойти в кино, и это было бы ему достаточным уроком. Тогда не получилось бы, что конфликт разрешился триумфом сыщика и поражением преступника.

Ложь младших детей нередко принимает форму фантастических историй. Ваш сын может утверждать, будто он лучший игрок школьной команды, хотя на самом дело это не так; восьмилетняя дочь может рассказывать о том, как много у нее друзей, хотя это лишь ее мечта. Такого рода ложь часто представляет собой призыв о помощи. Не исключено, что ребенок испытывает ощущение своей неполноценности. В силу каких-то причин он стремится привлечь к себе внимание, и ваша задача — разобраться, что у него не в порядке. И хотя вы должны дать ему понять, что обмануть вас ему не удастся, отнеситесь к фантазиям ребенка как к сигналу о том, что нужно разобраться в его проблемах.

Бить или не бить?

Родители способны научиться избегать столкновений и культивировать доверие вместо того, чтобы преследовать лжеца. Но им необходимо решить, какое применить наказание в том случае, если ложь очевидна и проступок наверняка заслуживает наказания.

Правильно прореагировать на детскую ложь и на то, что она призвана скрыть, — трудная задача для всех родителей. Дисциплина — та сфера, где нет всеобщих рекомендаций. Большинство родителей воспитывают детей так же, как в свое время воспитывали их самих, поскольку у них просто нет иного образца.

Жительница калифорнийского города Хейворд Мэри Бергамаско была арестована за плохое обращение с ребенком. Она выставила своего семилетнего сына у порога собственного дома с табличкой на груди, которую мог прочесть каждый прохожий. Там было написано: «Я — грязная свинья. Я стал таким, потому что врал и воровал. У меня связаны руки, потому что мне нельзя доверять. Смотрите на меня. Смейтесь. Я — вор. Я — плохой».

Мэри утверждала, что мальчик погряз во лжи, подобно закоренелому преступнику. Она говорила, что и ее в детстве мать наказывала так же. «Но я-то хоть не обжигала ему руки, как делала со мной моя мать», — призналась она.

Когда эта история попала в газеты, реакция общественности была неоднозначной. Многие считали поведение матери диким, но кое-кто допускал, что она действовала в рамках своих родительских прав. Ведь никакого физического ущерба она ребенку не нанесла!

Специалисты, так же как и родители, не придерживаются единого мнения о допустимых пределах наказаний. Однако данные нескольких исследований ясно указывают, что определенные реакции родителей более предпочтительны.

В 1967 г. Мартин Хофман и Герберт Зальцштейн провели обширное исследование, пытаясь выяснить зависимость нравственного развития семиклассников от типа воспитательных воздействий родителей. Уровень нравственного развития детей оценивался по результатам письменных тестов и опросов родителей, учителей и товарищей. Родителей и детей также спрашивали какие воспитательные меры практикуются в семье. Методы воспитания были подразделены на три категории: силовое давление, при котором родители использовали свою власть над ребенком, отношения любви, не исключавшие гнева и неодобрения, но не допускавшие физических наказаний; рациональные отношения, при которых родители акцентировали внимание на тех последствиях, которые поведение ребенка имело для других людей.

Третий тип отношений оказался наиболее предпочтительным. Те дети, которым постоянно объясняли, какие последствия для других людей может иметь их плохое поведение, глубже осознавали свой проступок и не допускали его повторения. Когда отец объясняет, что ребенок, не пришедший вовремя домой, заставляет его сильно беспокоиться, он преподает куда более надежный урок, нежели выходя из себя.

Даже маленьким детям можно объяснить, какие последствия ложь может иметь для их отношений с родителями, учителями и товарищами. Родители должны при этом апеллировать к чувству собственного достоинства ребенка и его стремлению быть взрослым.

Материалы исследования прямо противоречат системе воспитания, согласно которой «прощать ребенка значит портить его». Но и большинство специалистов со временем пришли к выводу о необходимости пересмотра этой стратегии. В книге «Ребенок и уход за ним», увидевшей свет в 1945 г., Бенджамин Спок писал: «Я не отстаиваю необходимость физических наказаний, но, по-моему, отшлепать ребенка — это менее болезненно для него, чем длительное суровое осуждение. Так, по крайней мере, разряжается напряжение между родителями и детьми». Но в той же книге, переизданной в 1985 г., доктор Спок уже осуждает физические наказания, поскольку, они приучают ребенка к мысли: «Тот, кто старше и сильнее, всегда может настоять на своем, даже ее он не прав». Он полагает, что сложившаяся в Америке традиция поднимать руку на детей влияет рост насилия в Соединенных Штатах.

Большинство специалистов по воспитанию детей (хотя и среди них есть исключения) постепенно пришли к убеждению, что родителям следует искать иные методы воздействия на детей. Консультант департамента по делам несовершеннолетних штата Коннектикут утверждает: «Большинство малолетних преступников воспитывались поркой и подзатыльниками».

Специалисты сходятся во мнении, что уровень нравственного развития ниже у тех детей, которые воспитывались под страхом физического наказания. Поведение таких детей обусловлено страхом, а не внутренними убеждениями.

Что касается лжи, то общепризнано: ребенок, подвергающийся физическим наказаниям, лжет чаще, чтобы избежать их. Он едва ли достигнет того уровня, когда ложь отвергается как угроза доверию или интересам других людей. Он всегда будет рассматривать ложь как средство избежать боли.

Родители, однако, не разделяют мнение экспертов. В 1984 г. лабораторией семейных исследований университета Нью-Гэмпшира был проведен опрос, показавший, что 88% родителей поднимают руку на Детей. 50% из них указали, что используют физическое наказание как крайнюю меру воздействия, а 33% ответили, что они бьют детей, когда раздражены и теряют над собой контроль. В ряде исследований, вводившихся начиная с 1920-х гг., зафиксированы аналогичные результаты.

Нет ничего удивительного, что родители не следуют рекомендациям специалистов. В Америке физическое наказание — дело привычное. Отец Джорджа Вашингтона частенько поколачивал сына, однако в деле воспитания честности весьма преуспел. Опыт воспитания детей, начиная с колониальных времен, может предоставить немало доводов в пользу сторонников физических наказаний.

Отцы-основатели были убеждены, что ребенок приходит в мир отмеченный печатью греха: его пороки сильны, а воля слаба. Задача родителей, и прежде всего отца, — выбить из ребенка скверну и сформировать хороший характер. А для этого необходима строгость, в том числе и физическое наказание, включающее порку. Поскольку считалось, что матери более склонны прощать детей, ответственность за нравственное развитие возлагалась на отцов. И поэтому в случае развода отец получал преимущественное право на воспитание детей .

Джон Уэсли, один из основателей методистской церкви, так выразил господствовавшую в XVIII в. точку зрения на воспитание в своей «Проповеди о воспитании детей» (1783):

«Ублажать ребенка — значит делать болезнь неизлечимой. Мудрый родитель, наоборот, должен с момента рождения подавлять его волю. В деле христианского воспитания нет ничего более важного. Для ребенка воля Божья воплощена в воле родителей. Но этой стези надо придерживаться постоянно. Ослабь вы свое внимание хоть на час, все труды пойдут прахом».

Джон Уэсли был убежден, что за ложь надо строго наказывать.

«Детей надо учить тому, что за каждым ложным шагом стоит дьявол, который суть и воплощение всякой лжи. Учит их отвращению ко всякой нечестности».

В XIX в. взгляды на воспитание значительно смягчились и руководство нравственным развитие маленьких детей перешло в руки матери. Это отчасти было связано с тем, что все меньше отцов проводили дни напролет на собственной ферме и все больше отцов посвящали время работе на фабрике или в конторе. Детей также перестали воспринимать как воплощение зла. Добрым отношениям в семье стало уделяться не меньше внимания, чем строгости и дисциплине.

Джон С. Эббот в популярной в те годы книге «Мать в семье» советовал:

«Не будьте суровы. Строгость не нужна для того, чтобы успешно руководить ребенком. Если вы наказываете его, делайте это спокойно и незло, тогда надобность в наказании будет нечастой. Матери следует быть мягкой и ласковой с детьми, стремиться сделать их счастливыми. Когда дети плохо себя ведут, мать должна чувствовать не раздражение, а огорчение и наказывать их с сожалением, а не со злостью».

Сама по себе идея предпочесть добрые отношения физическим наказаниям не вызывает возражений у родителей, но что делать, если это ничего не дает? Можно объяснить ребенку последствия его плохого поведения, прививать ему ваши моральные установки. Но бывают обстоятельства, в которых требуется нечто большее.

Двенадцатилетняя Кора постоянно лгала матери по поводу своих домашних заданий. Даже когда Сюзанна, ее мать, получила письменное замечание от классного руководителя, Кора и тут попыталась оправдаться и заявила, что произошла ошибка: замечание должно было быть сделано другой девочке. Мать отправилась в школу и там выяснила, что во всем, за исключением домашних заданий, поведение Коры было нормальным. Классный руководитель предположил, что Кора просто вступила в тот возраст, когда хочется противопоставить себя авторитетам.

К нравоучениям Сюзанны о том, как важно быть честной, Кора, казалось, оставалась глуха. Как и в большинстве случаев лжи, здесь соседствовали два проступка — невыполненное задание и последующий обман. Следует различать наказания за одно и за другое.

В большинстве семей практикуются обычные наказания за плохое поведение: запрет смотреть телевизор, разговаривать с друзьями по телефону, отлучаться из дома. Эти наказания могут быть действенны, но по существу своему они пассивны и никак не взаимосвязаны с проступком. Активное наказание, увязанное с проступком, более эффективно. Например, если старший из братьев постоянно бьет младшего, а потом отрицает это, надежным методом наказания было бы поручить ему какое-то время выполнять обязанности младшего. Подобное наказание к тому же облегчило бы жизнь пострадавшему.

В случае с Корой Сюзанна решила ежевечерне проверять ее домашнюю работу, а кроме того, запретила ей в течение месяца смотреть телевизор. Она считала, что телевизор — главная причина всех неприятностей. Дочери Сюзанна объявила, что через две недели доверит ей выполнять домашнее задание без проверки. Она объяснила Коре, что не сделать работу — плохо, но соврать, будто сделала, — еще хуже. Мать призналась, что роль надзирателя ей не по душе и более всего она хотела бы снова доверять дочери. Если та будет хорошо себя вести, то через месяц снова сможет смотреть телевизор.

Наказание, кажется, сработало. Кора поняла, что существуют пределы того, что мать может ей простить, и как важно для ее матери доверие. Можно было бы применить и другие наказания. Неэффективны лишь те, которые заведомо нереальны: « Ты никогда больше не будешь смотреть телевизор»

Многие виды лжи порождают два разных наказания: одно — за проступок, другое — за попытку его скрыть. Ребенок должен понимать, что это наказания за разные прегрешения. Наказание за ложь должно отражать последствия обманутого доверия. Например, если ребенок неоднократно лгал о причинах своего позднего возвращения домой, его следует несколько вечеров никуда не отпускать. Подчеркнуть, что доверие пошатнулось, можно, велев ребенку уже после того, как наказание отменено, раз или два за вечер звонить домой.

Повторю, ни одно наказание не дает полной гарантии и, кроме того, мнения о допустимых пределах наказаний сильно различаются. Вот несколько основных принципов, которые детскими психотерапевтами и учеными расцениваются как наиболее приемлемые.

— Избегайте применять физические наказания.

— Отделяйте наказание за ложь от наказания за скрываемый ложью проступок.

— Чтобы способствовать формированию у ребенка моральных убеждений, подчеркивайте, какое значение его проступок может иметь для других людей, а не просто что он есть зло сам по себе.

Наказание должно быть соразмерно проступку.

Но что делать родителю, если после многократных поучений и наказаний ребенок продолжает отлынивать от выполнения домашних заданий и лжет по этому и многим другим поводам? Во 2-й главе отмечалось, что существует определенная связь между ложью в детстве (нередко в сочетании с другими нарушениями) и противоправным поведением в зрелом возрасте. Это не означает, что ваш ребенок непременно станет преступником, но консультация специалиста в таком случае будет весьма полезна. К сожалению, медицинскими средствами детская ложь излечивается. Педиатр может отнестись к ней не так серьезно, как вы. Поэтому задача озабоченных родителей — найти такого специалиста, который обладает достаточной компетентностью и опытом для устранения детской лжи.

Ложь в особых обстоятельствах. Развод. Детский сад

Мы как современные родители унаследовали все педагогические проблемы, беспокоившие наших родителей, и прибавили к ним немало новых. Примерно половина наших детей обречены пережить развод родителей, и более половины немалую часть раннего детства проводят в дошкольных учреждениях.

Перемены в жизни детей, порожденные современными условиями, подчас сильно беспокоят родителей, которые не знают, как им себя вести. Те родители, которые и в лучшие для семьи времена сталкивались с серьезной проблемой детской лжи, просто теряются при возникновении исключительных обстоятельств.

Если нынешняя динамика разводов сохранится, то, по крайней мере, половина тех, кому сегодня еще нет 18, вынуждены будут пережить развод своих родителей. Развод — это глубокая травма и для родителей, и для детей. Он порождает ненормальное поведение как тех, так и других, поскольку истощаются их эмоциональные ресурсы. Мой собственный опыт (а я адвокат по гражданским делам и сама прошла через развод) убеждает, что мало у кого из детей нравственное развитие не претерпевает влияния этого события.

Последнее замечание

Вырастить ребенка честным, заслуживающим доверия сегодня нам куда труднее, чем некогда нашим родителям. Этот важный момент, однако, еще не получил должного внимания со стороны ученых. Нам приходится полагаться на мнения специалистов, а их мнения постоянно меняются. Примером подобного непостоянства служит мнение специалистов по поводу физических наказаний и того, как влияет посещение детского сада на развитие ребенка. Влияние развода на нравственное развитие детей также почти не изучалось.

К сожалению, единственная сфера, привлекавшая внимание специалистов, — это надежность ребенка как свидетеля, о чем пойдет речь в следующей главе. Я говорю «к сожалению», потому что привлечь внимание ученых можно только огромными газетными заголовками, что же касается разнообразия видов повседневной лжи, с которыми тоже приходиться бороться родителям, то они не привлекают внимания ни газет, ни ученых.

Дела о массовых злоупотреблениях

Важно отметить, что лишь немногие дела о массовых сексуальных злоупотреблениях в дошкольных учреждениях закончились вынесением обвинительного приговора. Большинство обвинений в адрес подозреваемых доказать не удалось. И это вызвало возмущение общественности. Неужели судьи перестраховались или дети сошли с ума?

Впервые общественность столкнулась с инцидентом такого рода в 1984 г. в связи с Джорданским делом. Вся Америка с ужасом узнала, что в маленьком провинциальном городке в штате Миннесота, традиционной цитадели добродетелей среднего Запада, две дюжины мужчин и женщин — добропорядочных граждан, в большинстве своем состоящих в браке, — устраивали тайные оргии, сопровождавшиеся сексуальными посягательствами, а нередко и пытками детей. Именно дети поведали миру историю о кошмарных сборищах, где родители соревновались между собой за право насиловать детей. Жертвы были изолированы в приемных семьях, но история не утихала. Наконец, в детских рассказах всплыла версия о зверских убийствах. Несколько детей заявили, что у них на глазах один мальчик умер от пыток. Упоминались и другие, столь же ужасные случаи.

Были предприняты попытки найти тела убитых Детей. Судебная машина заработала, как вдруг все обвинения рухнули.

Что же произошло? В ходе судебного разбирательства дети признались, что случаи убийства были ими придуманы, хотя на остальных обвинениях продолжали настаивать. В то же время главный обвиняемый, которому негласно было обещано смягчение приговора в обмен на признание, изменил свои показания. Первоначально назвав имена нескольких соучастников, он вдруг заявил, что действовал один.

Стало очевидным, что, по крайней мере, часть детей говорили неправду относительно некоторых событий. И обвинение пришло к выводу, что столь противоречивые показания не смогут убедить присяжных. Как и в большинстве других случаев, обыски в домах подозреваемых не дали компрометирующих улик. Единственными аргументами служили признание главного обвиняемого и данные медицинского обследования детей. Согласно результатам судмедэкспертов, некоторые дети подверглись насилию. Но установить, с чьей стороны, на основании обследования было невозможно.

Негодование общественности не находило выхода и наконец обратилось на прокурора Кэтлин Моррис, которая начала это дело с сенсационных заявлений прессе, а в конце концов была вынуждена его закрыть. Ее обвинили в непрофессионализме, провале процесса, распылении сил на 24 подозреваемых, тогда как следовало сосредоточиться на неопровержимо доказуемой вине главного обвиняемого.

Кэтлин Моррис осуждали как те, кто считал, что дети говорили правду, но не получили поддержки суда, так и те, кто был уверен, что дети лгали, подтолкнуло их к этому давление амбициозного прокурора. Мне же кажется, что это дело несет в себе черты большинства подобных дел о массовом растлении. Вот каковы мои соображения.

— Отдельный случай сексуального посягательства быстро разрастается в свидетельских показаниях, вовлекая все новые жертвы и подозреваемых, причем участие последних в преступлении маловероятно.

— Даже самые маленькие дети дают очень убедительные показания о деталях сексуальных посягательств.

— Никаких объективных свидетельств, кроме данных медицинской экспертизы, не существует; некоторые результаты экспертизы свидетельствуют в пользу обвинения, но большинство — неопределенны.

— По прошествии некоторого времени с момента предъявления обвинения инцидент в показаниях детей обрастает все более чудовищными подробностями вроде рассказов о сатанинских оргиях и жертвоприношениях.

— Повторные допросы вскрывают противоречия в показаниях.

— Показания детей противоречат друг другу.

— Обвинение пытается поддержать «надежных свидетелей», отбрасывая прочих, и в результате дело рассыпается.

Шумное дело о массовом растлении малолетних в детском саду Вирджинии Макмартин получило наибольшую известность. На пике расследования 350 из 400 допрошенных детей заявили, что подверглись изнасилованию в детском саду Макмартин в Манхэттен Бич (Калифорния). В итоге 7 подозреваемым, включая владелицу детского сада 77-летнюю Вирджинию Макмартин, были предъявлены обвинения по 208 эпизодам сексуальных посягательств и преступного сговора на основании показаний 41 ребенка.

Поскольку на этот раз случившееся произошло не в маленьком провинциальном городке, к расследованию подключились лучшие силы полиции Лос-Анджелеса. К допросам детей были привлечены квалифицированные социальные работники. И несмотря на это, дело Макмартин практически развивалось аналогично Джорданскому делу.

Все началось с единичной жалобы матери двухлетнего мальчика на Рея Баки, внука Вирджинии Макмартин. Расследование быстро набрало обороты, и вскоре допросу подверглись не только все дети, посещавшие этот детский сад, но и те, кто вышел из его стен за последние 7 лет. 350 детей заявили, что в сексуальных посягательствах на них участвовали не менее 30 человек, которых они выбрали из предъявленной им полицией картотеки фотографий. Некоторые из подозреваемых были друзьями семьи Макмартин, некоторые — общественными лидерами в Манхэттен Бич.

Как и в Джорданском деле, полиции не удалось найти никаких объективных улик. Показания детей (поначалу очень убедительные) и данные медицинского обследования (всегда ненадежные, поскольку разные специалисты высказывали разные мнения) были единственным основанием этого дела.

По ходу дознания некоторые из старших детей стали рассказывать ужасающие подробности ритуальных оргий: черные балахоны, черные свечи, выпивание крови животных. Некоторые рассказывали, как Рей Баки приводил их на кладбище и заставлял выкапывать трупы, которые потом колол ножом.

На самых длинных в истории Калифорнии предварительных слушаниях (они длились 20 месяцев) вновь всплыли давние сомнения в надежности детских показаний. Предварительные слушания — еще не суд, в ходе его судья только решает, достаточно ли собрано свидетельств для того, чтобы отправить подозреваемого под суд. Адвокатам подозреваемого разрешено предъявлять аргументы защиты, и, таким образом, предварительные слушания превращаются в мини-суд, где лишь отсутствуют присяжные.

41 ребенок был избран для того, чтобы свидетельствовать на предварительном слушании против 7 обвиняемых. Скоро, однако, стало ясно, что на разбирательство такого масштаба могут уйти многие месяцы. Перекрестный допрос первого семилетнего свидетеля занял целую неделю. Второго свидетеля допрашивали 16 дней.

Адвокаты обвиняемых для дискредитации показаний детей использовали три тактики. Первая заключалась в том, чтобы подвергнуть сомнению данные допросов, проводившихся представителями прокуратуры и психотерапевтами. Адвокаты, анализируя видеозапись первого допроса, пытались доказать, что взрослые навязывали детям идею сексуальных посягательств. К примеру, один психотерапевт из института детства просил детей разыграть соответствующие сценки с помощью кукол и говорил, что другие дети уже рассказали ему о «безобразиях» в детском саду. При этом говорилось: «Ты, конечно, понимаешь, о чем идет речь». Психолог утверждал, что он хочет выяснить, «кто эти злодеи», и ему необходима помощь ребенка.

Вторая тактика состояла в том, чтобы спровоцироцировать ребенка на дачу показаний, которые противоречили бы показаниям других детей или его собственным. Семи адвокатам, осуществлявшим перекрестный допрос ребенка день напролет, справиться с этой задачей было несложно. Они вовсе не были воплощением суровости, а порой даже смеялись вместе со свидетелем над явными противоречиями в показаниях.

И наконец, адвокатам удалось доказать абсолютную несостоятельность детских рассказов о том, что их, избивая десятифутовым кнутом, отводили в Епископальную церковь и заставляли молиться трем или четырем богам. В результате растерянные представители обвинения решили исключить свидетелей, упоминавших в своих показаниях о сатанинских ритуалах во дворе Епископальной церкви.

По мере того как показания одних детей дискредитировались, а других детей само обвинение исключало из числа свидетелей, дело рушилось на глазах. В конце двадцатимесячного расследования судья вынес вердикт, по которому 7 обвиняемых должны были быть отданы под суд, но представители обвинения поняли, что из-за дискредитации детских показаний им никогда не удастся доказать вину 7 обвиняемых по 208 первоначально вскрытым эпизодам.

В публично оглашенном и унизительном для себя заявлении представители обвинения сняли подозрения с 5 человек и сохранили намерение представить суду лишь Рея Баки и его мать Пегги Макмартин Баки. 13 детей-свидетелей, которым к моменту суда было уже от 8 до 12 лет, вынуждены были давать показания о тех событиях, которые имели место, когда им было от 3 до 5 лет. Сейчас, когда пишутся эти строки, суд все еще продолжается.

Приведенные примеры ярко иллюстрируют те проблемы, которые возникают в связи со свидетельскими показаниями детей вообще и в особенности в делах, связанных с массовыми сексуальными посягательствами на них.

Первый допрос

Во всех делах о растлении, будь в них 1 жертва 400, решающим моментом является первый допрос. Если создается впечатление, что в ходе допроса ребенка провоцируют сделать «нужное» признание, то жюри присяжных, скорее всего, усомнится в надежности его показаний. В деле Макмартин видеозаписи такого допроса подорвали позиции обвинения. Многократные повторные допросы на протяжении нескольких месяцев и даже лет не способствуют прояснению дела. Ниже я остановлюсь на том, какие реформы предлагаются для разрешения этой проблемы.

Вторая проблема, связанная с расследованием дел о сексуальных посягательствах (массовых либо индивидуальных), связана с непосредственным дознанием в суде. Шестая поправка к Конституции США декларирует право обвиняемого на то, чтобы показания, свидетельствующие против него, произносились в его присутствии. А как при этом должен чувствовать себя ребенок, находясь лицом к лицу с человеком, подозреваемым в преступлении? При предварительном расследовании дела Макмартин для соблюдения законности использовалась замкнутая телевизионная система, позволявшая ребенку не видеть обвиняемого. (Недавно рассмотренное Верховным судом дело «Кой против штата Айова», о котором речь пойдет ниже, заставляет усомниться в законности подобной процедуры.) Существуют также серьезные сомнения относительно того, допустимо ли применять к детям ту же тактику перекрестного допроса, которую практикуют при допросе взрослых свидетелей. Ниже мы обсудим предполагаемые реформы и в этой сфере.

Дела о массовых сексуальных злоупотреблениях порождают особые проблемы, не типичные для иных дел о сексуальных преступлениях. Когда многие жертвы свидетельствуют об одном и том же, вероятность противоречий сильно возрастает. Семеро детей, описывая эротическую игру «Обнаженная кинозвезда», неоднократно упоминавшуюся в ходе предварительного расследования дела Макмартин, приводили совершенно разные детали. Напористый адвокат легко обернул эти противоречия в пользу подзащитных. Но такое могло случиться не только с детьми. Часто взрослые, свидетельствуя об одном и том же событии, описывают его по-разному. И этот эффект усиливается, если со времени события прошло несколько лет, как это нередко бывает при рассмотрении подобных дел.

Еще одна трудность, обусловившая провал большинства судебных дел о массовых растлениях, порождена рассказами детей о чудовищных ритуалах и сатанинских культах. И Джорданское дело и дело Макмартин рассыпались из-за этого. В Джорданском деле дети, сначала давшие показания о человеческих жертвоприношениях, затем отказались от них, признавшись во лжи. В деле Макмартин обвинение просто исключило тех свидетелей, кто своими фантастическими рассказами угрожал сорвать процесс.

Рассказы детей о чудовищных ритуалах, связанных с растлением, появились во всех концах страны. Журналист Джон Крюдсон, исследовавший этот феномен в своей книге «Предательская тишина», обнаружил удивительное сходство подобных историй. Во всех рассказах фигурировала кровеподобная жидкость, которую детей якобы заставляли пить, после чего они испытывали необычные ощущения. Это была кровь умерщвленных животных или даже других детей. Полиция, перерыв огромные пространства в поисках тел, так ничего и не находила.

В Сан-Франциско полицейские поначалу были убеждены, что действительно обнаружили связь между растлением детей и тайным сатанинским культом. Подозрительные признаки массовых сексуальных посягательств появились в районе детского сада, расположенного на территории одной из военных баз США. Одна из якобы пострадавших девочек рассказывала также о ритуалах, осуществлявшихся при свечах в темной комнате. Неожиданно эта девочка указала в магазине на незнакомого человека и сказала, что он был одним из тех, кто посягал на нее. Подозреваемый оказался майором американской армии Майклом Акино, который также провозглашал себя верховным жрецом Сета, древнеегипетского божества. Его жена Летиция была верховной жрицей.

Полицейские, начав расследовать эти, якобы имевшие место, ритуалы, были очень воодушевлены, когда девочка смогла указать на окруженный древними статуями дом, где находилась квартира семьи Акино.

Однако дело против жреца быстро зашло в тупик, когда не удалось установить никаких его связей с детским садом и другим подозреваемым — воспитателем Гари Хэмбрайтом. Данное девочкой описание комнаты, в которой происходили ритуалы, не соответствовало внутреннему убранству дома Акино. Сам Акино, носивший оригинальную прическу и придававший особую форму своим бровям, утверждал, что из-за необычной внешности дети часто путают его с мистером Споком или с дьяволом. Таким образом, это дело, подобно многим другим, стало рассыпься, и все обвинения в конце концов были сняты.

Надо признать, что либо вся страна охвачена конспирированной сетью сатанинского культа, либо существует особое психологическое объяснение, которое еще предстоит отыскать. Известно, что маленькие дети любят фантазировать. Правда, истории они сочиняют скорее о говорящих игрушках, чем о ритуальных жертвоприношениях.

Бруно Беттельхейм в своей работе о древних сказках рассматривает «черную фантазию» как своеобразное средство проявления детских страхов перед реальным миром. В другой книге — «Хорошие родители» — он говорит о различных праздничных маскарадах как средстве психологической разрядки детей.

«...Во время маскарада дети на один вечер обретали силу и власть. Нарядиться и действовать как ведьма, черт или призрак значило для них приобщиться к тайному могуществу этих существ. Это было не просто игрой, порожденной желанием напугать взрослых и внести сумятицу в их мир. Из глубин бессознательного пробуждалась примитивная потребность слиться со злыми сверхъестественными силами».

Крупнейшие теоретики детского развития Зигмунд Фрейд и Жан Пиаже изучали мир детского воображения, но не касались «черной фантазии». Однако ими был поднят серьезный вопрос о способности детей отделять воображаемое от реального.

Фрейд не считал, что дошкольники отождествляют фантазии с реальностью, однако он полагал, что едва ли можно доверять детям из-за их склонности к фантазированию. «Недоверие к утверждениям детей обусловлено их склонностью к фантазированию, подобно тому как недоверие к словам взрослых порождено их предрассудками».

Взгляд Пиаже еще более пессимистичен, чем мнение Фрейда. Он считал, что на протяжении всего раннего возраста ребенок не в состоянии отличить фантазию от реальности. «Сознание ребенка в первые 7 — 8 лет жизни определяется игрой, основанной на вымысле, а это означает, что до 7 — 8 лет ребенок не способен различать правду и выдумку».

Хотя ряд современных ученых критически относятся к идеям Фрейда и Пиаже, многие исследования все же свидетельствуют, что детям труднее, чем взрослым, отделить фантазию от реальности. Ведутся споры о том, какие фантазии спонтанно порождаются детским воображениям, а какие — возникают под влиянием обстоятельств. Не исключено, что многие фантазии ребенка вызваны к жизни телевидением и комиксами.

По этим вопросам хотелось бы располагать большей информацией. Нам нужно знать, о чем фантазируют дети и насколько они способны отличить фантазию от реальности. Особое внимание следовало бы уделить тем фантазиям, в которых фигурируют языческие культы, пытки и жертвоприношения. Пока в этот вопрос не внесена достаточная ясность, многие уголовные дела о посягательствах на детей обречены на провал, поскольку многие взрослые уверены: раз ребенок рассказывает о кладбищах и дьяволах, значит, он лжет и о случаях сексуальных посягательств на него.

Дела об опеке и сексуальные посягательства

Когда в ходе судебного разбирательства об опеке поднимается вопрос о сексуальных посягательствах одного из родителей на ребенка, это часто вызывает подозрение, что другой родитель предварительно убедил ребенка высказать такое обвинение. Это подозрение, как и любое предубеждение, не способствует установлению истины. Чересчур придирчивые судьи порой отказывались рассматривать реально имевшие место инциденты. Это очень серьезная проблема. Тем более что за последние 5 лет обвинения в сексуальных злоупотреблениях стали выдвигаться гораздо чаще.

Те, кто не расценивает такие дела всерьез, обращают внимание, что чаще всего именно мать, а не какое-либо менее заинтересованное лицо выдвигает иск против отца (в подавляющем большинстве дел обвиняется отец, а не мать). Мотивом матери может быть стремление ограничить доступ отца к ребенку, либо она просто неправильно интерпретирует их отношения. Если маленький ребенок остается с отцом, то тот вынужден купать его, менять ему белье, а при этом неизбежны прикосновения, которых раньше не случалось. Матери, как правило, обвиняют отцов не в изнасиловании ребенка, а в нездоровых манипуляциях с обнажением и прикосновениями. Исследователями из Мичиганского университета установлено, что более чем в половине случаев подобные обвинения, выдвинутые в связи с делами об опеке, абсолютно беспочвенны.

Кроме того, многие психотерапевты и работники социальных служб утверждают, что в ряде случаев сексуальные злоупотребления имеют место задолго до развода, но лишь после распада семьи дети находят в себе силы заговорить об этом. Эти специалисты также подчеркивают, что порожденные разводом тяжелые переживания и чувство одиночества могут спровоцировать родителя на злоупотребления, которые он рассматривает как способ утверждения любви и взаимопонимания. Многие специалисты готовы согласиться с выводами Ричарда Кругмана, директора Национального центра по профилактике и коррекции плохого обращения с детьми в Денвере. Анализируя 18 примеров обвинений в сексуальных злоупотреблениях, выдвинутых против одного из родителей в ходе дел об опеке, он установил, что в 14 случаях обвинения действительно были обоснованы, в 3 — вымышлены и один случай был слишком запутанным, чтобы судить наверняка.

Законодательство об опеке над детьми в нашей стране переживает кризис. Как практикующий юрист, я на протяжении последних 10 лет наблюдаю драматические перемены и в самом законодательстве, и в ходе судебных процессов. Количество разводов достигло космических высот, чему в немалой степени способствовали законы, не только облегчающие процедуру развода, но и примиряющие общественное мнение с данным явлением. Согласно действующим сегодня законам, развод может быть оформлен без установления вины одной из сторон. Это повлекло радикальные изменения и в законодательстве об опеке над детьми. Ныне матери далеко не всегда отдается преимущественное право на воспитание детей. Нередко отцам, которые добиваются этого права, оно предоставляется. Усиливается также движение в защиту совместного воспитания ребенка разведенными супругами. Более чем в 30 штатах утверждены законы, допускающие такую практику при определенных обстоятельствах. А в Калифорнии в 1980 г. был принят закон, согласно которому именно варианту совместного воспитания отдается предпочтение. Калифорнийский суд может обязать разводящихся родителей совместно воспитывать детей, даже если один из родителей против.

С каждым годом становится все больше детей, которые вынуждены переживать развод родителей и сталкиваться с новыми законами об опеке. Часто суд принуждает разводящихся родителей согласиться на модный ныне вариант совместного воспитания. Доктор Джон Хейнс, бывший президент Академии семейной терапии, считает: «В ближайшие 5 лет совместное воспитание станет нормой, в том числе и юридической». Однако лишь немногие разведенные пары способны реально наладить сотрудничество в совместном воспитании ребенка. Возникают трения, которые нередко кончаются открытой враждой.

Если суд принимает подобное решение, ему надо подчиняться. К сожалению, едва ли не единственным поводом к пересмотру такого вердикта служат обвинения в сексуальных посягательствах на ребенка со стороны одного из родителей. Подобные обвинения стали звучать столь часто, что на ежегодной конференции Американской академии детской и подростковой психиатрии в 1986 г. было сказано: «Рост числа таких дел связан с распространением в обществе сведений о возможности сексуальных посягательств на детей, с принятием законов, требующих от медиков и педагогов докладывать о малейших подозрениях на такие посягательства, с предвзятым подходом специалистов, провоцирующих предполагаемую жертву наводящими вопросами, а также с законами о совместной опеке над детьми, которые побуждают мать настойчиво добиваться исключительного права на воспитание ребенка».

Когда речь идет о жизни детей, наша первейшая обязанность — защитить их. Не имеет смысла навязывать разводящимся родителям соглашение о совместном воспитании, если это не отвечает интересам ребенка. Практика показывает, что такое решение для многих семей не самое лучшее. В 1987 г. на ежегодной конференции Американской ассоциации ортопсихиатрии был сделан доклад о последствиях совместного воспитания детей разведенными родителями. На детей, чьи родители развелись спокойно, эта практика влияния не оказала, но те дети, в чьей семье развод протекал болезненно, психологически лучше чувствовали себя, если воспитание после развода осуществлялось одним родителем, а не обоими.

Я считаю, что совместная опека над детьми не должна навязываться разводящимся супругам. Суду не следует рассматривать этот вариант как предпочтительный. Даже если такое соглашение достигнуто самими родителями, надо еще учесть и мнение ребенка. Если соглашение неприемлемо для одного из родителей, то не в интересах ребенка на нем настаивать. Не исключено, что именно так удалось бы предотвратить многие обвинения в сексуальных посягательствах, которые то и дело возникают в суде.

Но сегодня судам приходится сталкиваться со все растущим количеством подобных обвинений. В рамках процесса об опеке обвинения в сексуальных злоупотреблениях звучат совсем иначе, чем при слушании уголовного дела. Подозреваемый не может рассчитывать на суд присяжных, не соблюдается и его право лично выслушать свидетелей обвинения. Судья может вынести решение не в пользу подозреваемого на основании «более убедительных свидетельств», а не в соответствии с формулой «вина безусловно доказана», характерной для уголовного процесса.

В разных штатах дела о сексуальных злоупотреблениях родителей рассматриваются по-своему. Во многих штатах обвинение берется на учет отделом защиты детей, который проводит расследование и при наличии убедительных доказательств направляет дело в суд по делам детей. В суде по делам детей судья может на определенный период времени лишить родителя доступа к ребенку только на основе этих «более убедительных свидетельств». Его решение присовокупляется потом к вердикту по делу об опеке. В некоторых штатах обвинение о сексуальных злоупотреблениях рассматривается непосредственно в семейном суде.

В семейном суде или в суде по делам детей судья может допросить ребенка не в зале суда, а в своем кабинете. Может также быть приглашен детский психиатр для вынесения экспертной оценки, что далеко не всегда допускается на уголовных процессах. Этот специалист призван обеспечить интересы ребенка, а не свидетельствовать в пользу кого-то из родителей. Впрочем, каждый из родителей сам может пригласить такого эксперта для объективной оценки своего душевного здоровья.

Столь неформальное ведение дела имеет как преимущества, так и недостатки. Важный недостаток состоит в том, что судебному слушанию не предшествует квалифицированное полицейское расследование, поскольку на подозреваемого уголовное дело не заводится. Преимущество состоит в том, что ребенок избавлен от необходимости еще задолго до суда многократно повторять свою историю, да и сама процедура суда не столь тяжела. Если допрос проводится в неформальной обстановке и не в присутствии подозреваемого родителя, то результаты его, скорее всего, будут более достоверными.

К сожалению, судьи, специализирующиеся на семейных делах, часто совершенно не подготовлены к тому, чтобы рассматривать обвинения в сексуальных злоупотреблениях. Тем не менее они должны быстро принять решение по вопросу, который существенно повлияет не только на жизнь ребенка, но и на жизнь и репутацию подозреваемого родителя.

Обращаясь к детскому психиатру, судьи ему обычно очень доверяют. Некоторые психиатры указывают, что судьи ждут от них ответа о том, лжет ли ребенок, или говорит правду, а дать такой ответ психиатр не может. Вот что пишет детский психиатр Мелвин Г. Голдзбанд, известный специалист по проблемам детской опеки и оценке заключений экспертов.

«Эксперт чаще всего просто не способен вынести однозначное суждение об истинности или ложности чьих-то обвинений. Психиатр может и должен дать описание характера и личности человека, высказывающего эти обвинения. Он также может утверждать, что ложь более вероятна в сочетании с определенными типами характера (но она может встретиться у каждого). Однако практически никогда эксперт не может твердо заявить, являются ли обвинения, выдвинутые одним участником процесса против другого, истинными или ложными».

В то же время многие специалисты в области психического здоровья детей уверены, что они могут довольно точно отличить, когда ребенок говорит правду об имевшем место сексуальном посягательстве, а когда он лжет. Доктор Артур Грин, директор Семейного центра при Нью-Йоркской пресвитерианской больнице, считает, что для ребенка, реально подвергшегося такому посягательству, характерны специфические особенности поведения. Поэтому Доктор Грин уверен, что за редким исключением опытный детский психиатр может распознать лжеца.

Согласно Грину, ложь ребенка чаще всего отражает то, что было внушено матерью, которая проецировала на супруга содержание своих собственных бессознательных фантазий. В таких случаях детали сексуальной активности выясняются подозрительно легко, а порой ребенок докладывает о них по своей инициативе, демонстрируя при этом слишком мало эмоций и часто используя слова из лексикона взрослых. Истинные жертвы инцеста, согласно Грину, как раз наоборот неохотно говорят о травмировавших их событиях. Часто они молчат неделями, иногда отказываются от обвинений, а потом снова их повторяют. Их откровения проходят на фоне подавленного настроения, а сам инцидент они описывают словами, характерными для их возраста.

Грин приводит пример ложного обвинения, на которое Энди Б. пошел по наущению своей матери.

Когда Энди один на один общается со своим отцом, он дружелюбен, искренен и эмоционален. Общение, кажется, доставляет ему радость. Когда же Энди находится в обществе обоих родителей, он демонстрирует к отцу враждебность. Обвинения в адрес отца мальчик по своей инициативе проиллюстрировал рисунком, на котором отец был изображен с большим возбужденным пенисом. Мне Энди рассказывал, что они с отцом, раздевшись, играли половыми органами друг друга. Говоря это, причем без всяких эмоций, он часто поглядывал на мать, которая одобрительно кивала.

Калифорнийские суды часто выступают инициаторами процессуальных реформ, но они все же отказались заслушивать в суде показания экспертов по поводу наличия (или отсутствия) в поведении ребенка комплекса черт, характерных для случаев сексуальных посягательств на него. В отношении данного комплекса черт (специалисты называют его синдромом) суды решили придерживаться так называемого правила Келли Фрай, согласно которому новые научные данные не используются в судебном процессе, пока не станут общепризнанными в научном сообществе. При рассмотрении дела трехлетней Сары, чьи бабушка и дедушка обвинили ее отчима в совершении с нею развратных действий, апелляционный суд не разрешил психологу выступить в качестве свидетеля и заявить, что ребенок демонстрируй «синдром жертвы сексуальных посягательств», та как этот синдром не был признан ни Американской психологической ассоциацией, ни каким-либо другим профессиональным объединением. По решению суда Сара снова была отправлена жить с матерью и отчимом.

Однако калифорнийские суды все же разрешили экспертам по психическому здоровью пересказывать суду показания ребенка, которые он дал психотерапевту и которые в обычных случаях не разрешено использовать как свидетельства против подозреваемого. В деле Черил X. суд разрешил психологу свидетельствовать о том, что трехлетняя девочка говорила о посягательствах со стороны отца. Свидетельствование было разрешено в порядке исключения из правила, запрещающего давать показания с чужих слов. Это исключение позволяет свидетельствовать с чужих слов не о подозреваемом, а о тех высказываниях жертвы, которые характеризуют ее психическое состояние. Суд решил:

«Хотя утверждения трехлетней жертвы насилия, адресованные детскому психиатру, будто ее отец посягал на нее, не могут рассматриваться в процессе об опеке как безусловные доказательства вины отца, все же они могут быть приняты к рассмотрению как косвенные улики, что сам ребенок верил в то, что отец — насильник, т. е. как косвенные свидетельства психического состояния жертвы».

В делах о сексуальных посягательствах редко имеются свидетели-очевидцы, поэтому подобные свидетельства на основе информации из вторых рук прилетают очень большое значение.

Очевидно, что юридическая процедура должна быть реформирована таким образом, чтобы судье были даны четкие представления о том, как выносить решение. Но только нельзя допускать, чтобы один родитель ложно обвинял другого в сексуальных посягательствах с целью лишить его доступа к ребенку. И во всех случаях ребенок должен быть защищен от посягательств.

Во-первых, суды, ведущие дела об опеке, должны располагать средствами установления фактов, которые имеются в уголовном процессе. Необоснованное и нерасследованное обвинение не должно рассматриваться в суде.

Во-вторых, должны существовать четкие правила использования свидетелей-экспертов, которыми обычно выступают специалисты в сфере психического здоровья. Экспертам очень часто поручают установить, кто лжет, а это явно больше того, что они могут сделать — выяснить наличие или отсутствие у ребенка синдрома жертвы сексуальных посягательств. А поскольку иных свидетельств, как правило, мало или они вовсе отсутствуют, мнение эксперта становится более весомым, чем оно должно быть.

На самом деле использование психологов и психиатров в юридической практике чревато многими противоречиями. В недавно опубликованном в журнале «Сайенс» исследовании Фауста и Зискина отмечается, что «точность суждения клиницистов не превосходит точность мнения обывателей». Например, в одном эксперименте было показано, что студенты колледжа предсказывают душевные проявления человека не хуже, чем это делали специалисты по психическому здоровью. Такие факты заставляют усомниться в способности экспертов точно определять, лжет ли ребенок.

Задача суда об опеке — отстоять интересы ребенка, а не осудить преступника. Поэтому более свободное применение правила о недопустимости свидетельств с чужих слов позволяет психиатрам и психологам использовать слова ребенка как показатель его внутреннего состояния. Это может помочь ребенку, не способному говорить за себя.

В-третьих, хотя права подозреваемого в преступлении не подлежат обсуждению в суде по делам об опеке, родитель, на которого пало подозрение, тоже заслуживает защиты. Допрос того из родителей, кто выступает с обвинением, следует проводить очень тщательно. Суд не должен позволять этому родителю заявлять о том, что известно ему лишь со слов ребенка. Ребенок сам должен сделать соответствующее заявление. А как быть с очень маленьким ребенком, которого невозможно адекватно допросить? В этом случае суду приходится полагаться на дополнительные свидетельства: данные медицинского осмотра и показания психотерапевтов по поводу того, что ребенок говорил во время терапевтических сеансов (но не на их мнения о том, лжет ли ребенок или говорит правду). Поскольку в гражданском деле решение принимается не на основе принципа «неопровержимых доказательств», судья может руководствоваться принципом «убедительных свидетельств», чтобы пресечь дальнейшее общение ребенка с подозреваемым.

Примерно половине современных детей предстоит пережить развод родителей и все связанные с этим подробности бракоразводного процесса. Противоречие между привязанностью ребенка к обоим родителям может побудить его лгать чаще, чем в иных обстоятельствах. В предыдущей главе я упоминала о том, как ребенок ограждает неприступной стеной личный мир каждого из своих живущих отдельно Родителей. При этом случается солгать одному родителю о жизни другого. Желая сделать приятное одному из родителей, ребенок может кое-что преувеличить. Кроме того, надо иметь в виду, что в состоянии крайнего душевного волнения родитель может сделать то, что в нормальном состоянии считал бы бессовестным. Каждая жалоба должна быть внимательно рассмотрена, а не отброшена как «еще одно ложное обвинение в делах об опеке».

Обязанность сообщать о сексуальных посягательствах

Большинство дел о сексуальных посягательствах на детей — это не случаи массовых посягательств и не дела об опеке. Чаще всего такие дела возникают тогда, когда взрослый замечает странные перемены в поведении ребенка или слышит его жалобы на боль в гениталиях. Этим взрослым может быть родитель или родственник, но все чаще учитель, воспитатель детского сада или социальный работник. В большинстве штатов еще в 60-е гг. были приняты законы, требующие от врачей заявлять о ставших им известными случаях физических или сексуальных посягательств на детей. В 80-е гг. эти законы были расширены, и теперь данная обязанность распространяется также на психотерапевтов, учителей и всех специалистов, связанных с охраной здоровья детей. В Калифорнии, всегда служившей образцом для других штатов, закон требует, чтобы докладывали не только об «известных случаях», но и об «обоснованных подозрениях».

Неудивительно, что вслед за этим в Калифорнии резко возросло число сообщений о злоупотреблениях. Службы защиты детей просто не могли справиться со всем обилием поступавших заявлении. Большинство заявлений касалось не сексуального, а физического насилия, поскольку теперь ничто не мешало учителям докладывать о подозрительных синяках или других признаках избиения детей. Свидетельства сексуальных посягательств на детей не столь очевидны, но число сообщений об этих посягательствах тоже возросло с 9120 в 1981 г. до 13 214 в 1983 г. За указанный период во многих школах были введены соответствующие программы, содержание которых поощряло детей рассказывать о том, что прежде было запретной темой.

Дуглас Бешаров, первый директор Американского национального центра по проблемам дурного обращения с детьми, установил, что в 65% случаев заявления о посягательствах на детей или о том, что родители не уделяли им внимания, подтвердить не удалось. В общественном мнении это породило подозрение, что дети лгут. Несколько тысяч родителей в 30 штатах объединились, чтобы протестовать против необоснованных обвинений в их адрес, будто они подвергали детей насилию.

Однако невозможность обнаружить факт злоупотреблений вовсе не означает, что лгут дети или взрослые. Согласно закону сотни тысяч взрослых должны сообщать о своих подозрениях даже тогда, когда ребенок молчит. Неподтвержденное заявление может также означать, что просто не хватило доказательств для формального предъявления обвинения, хотя реально злоупотребление имело место.

Однажды воспитатель детского сада миссис Дж. застала трехлетнего Джерри за разглядыванием порнографического журнала, принесенного с собой в ранце. Указывая на изображение обнаженной женщины в интимной позе, мальчик заявил: «Это тетя Рут». Миссис Дж. также обратила внимание, что Джерри стал замкнутым и держался в стороне от своих товарищей. Она сделала заявление в Службу защиты детей. Специалисты этой службы вошли в контакт с родителями и нанесли им визит. Родители были шокированы. Выяснилось, что тетя Рут — симпатичная молодая родственница, которую Джерри однажды мельком видел на одном из семейных свадебных торжеств. Родители согласились показать Джерри психотерапевту, который нашел, что у мальчика развивается нормальный, хотя и немного преувеличенный, интерес к сексу.

Во многих штатах работают телефоны доверия, по которым можно поделиться соответствующими подозрениями, даже если оснований для них не вполне достаточно и заявитель не желает себя назвать.

Цель всех этих мер — защитить детей и ради такой цели лучше перестраховаться. Но все же многие считают, что система обязательных рапортов вышла из-под контроля. Когда взрослого (а чаще всего это родители, родственники или друзья) обвиняют в посягательстве на ребенка, нельзя забывать и о его правах, поскольку из-за ложного доноса его репутации может быть нанесен непоправимый ущерб.

Существуют способы усиления ответственности заявляющих. Бешаров предлагает прежде всего четко указать, что является посягательством, а не использовать туманные выражения «ребенок в опасности», «следы дурного обращения». В случаях сексуальных злоупотреблений одних поведенческих проявлений ребенка недостаточно. В уже упомянутом случае с трехлетним Джерри, возможно, следовало избрать иной путь: поговорить с родителями, а не писать жалобы.

Бешаров рекомендует еще одну страховочную меру: проверять обвинение перед тем, как начинать полное расследование. Телефоны доверия бомбардируются сигналами о школьных проблемах, подростках-прогульщиках и их сексуальном самовыражении.

Дело «Маммо против штата Аризона» демонстрирует пример того, как был выигран судебный процесс против службы защиты детей за то, что она отказалась от рассмотрения жалобы лишенного родительских прав отца на опасное поведение матери ребенка. В действительности мать убила ребенка. Это дело породило страх в душах инспекторов, рассматривающих жалобы на плохое обращение с детьми, но тем не менее квалифицированный специалист должен отличать правомерные жалобы от необоснованных обращений.

Разумное использование детских свидетельских показаний

Огромный резонанс, который имели дела Макмартин, Джорданское и им подобные, заставил общественность усомниться в надежности свидетельских показаний детей. Широко обсуждались все те неясности, которыми сопровождались обвинения в посягательствах на детей при рассмотрении дел об опеке. В одной из самых популярных юридических телепередач был разыгран эпизод, как мать побуждает дочь ложно обвинить своего отца в сексуальных посягательствах на нее. На экране мать, разумеется, прижалась, и было достигнуто согласие.

На самом же деле последние исследования надежности свидетельских показаний детей вселяют больше оптимизма. Эксперименты показывают, что дети уже 4 лет способны дать надежные показания Существуют, конечно, и ограничения. Например, чем младше ребенок, тем меньше подробностей он может вспомнить. Это отчасти связано с недостаточно развитой способностью понимать, особенно новые и необычные явления. Но, когда вспоминаемое событие относится к разряду обычных (например, вспоминание деталей впервые демонстрируемого мультфильма), ребенок может воспроизвести больше подробностей, чем взрослый.

Основная проблема со свидетельскими показаниями детей моложе 10 лет состоит в том, что чем младше ребенок, тем более затруднительно для него произвольное припоминание. Чтобы побудить ребенка вспомнить, допрашивающий должен стимулировать его мнемические процессы. А это чревато опасностью внушения.

Внушаемость ребенка определяется степенью легкости, с которой его можно побудить припомнить детали никогда не имевшего места события. В юридическом делопроизводстве главная опасность внушаемости связана с наличием повторных допросов и новой информации, в которую свидетель начинает «верить» и которая в ходе каждого допроса становится уже частью его воспоминаний.

Внушаемость свойственна не только детям. Я сама участвовала в наглядной демонстрации этого феномена, которую проводила одна из ведущих исследователей в области внушаемости — Элизабет Лофтус. (Был показан фильм, в котором красный автомобиль медленно ехал по тихой улице и в конце ее сталкивался с другим автомобилем. Потом зрителям стал задавать вопросы о местонахождении знака «Стоп» тогда как на самом деле на улице имелся лишь знак «Уступите дорогу». Я уверенно указала, местоположение знака «Стоп». А после, в ходе дополнительных расспросов, я уже утверждала, что видела и сам знак «Стоп». Так же поступили и большинство испытуемых.)

Вопрос поэтому состоит не в том, склонны ли дети к дезинформации, а в том, склонны ли они к ней больше, чем взрослые. Этому вопросу посвящено множество исследований, но результаты их противоречивы. В целом признается, что дети к 10 — 11 годам восприимчивы к ложной информации не более, чем взрослые. О детях 6 — 10 лет данные неоднозначны. В некоторых исследованиях доказано, что эти дети не более внушаемы, чем взрослые, при восприятии ложной информации. Но есть и противоположные данные. О детях моложе 7 лет установлено, что они особенно внушаемы относительно второстепенных деталей, но не основного содержания события. На дошкольников также очень сильно влияют вопросы, которые им задают взрослые.

Когда Варондек интересовался у детей цветом бороды их безбородого учителя, не исключено, что дети называли определенный цвет, чтобы угодить спрашивавшему. Во многих опытах экспериментатор давал ложное описание события, которое до этого ребенок видел своими глазами. Между тем эта ложная информация оказывала четкий внушающий эффект. Причем дети более восприимчивы к дезинформации, когда их первоначальное знание об описываемой сфере недостаточно; когда дезинформация касалась второстепенных, а не основных событий; когда дезинформация произносилась устами взрослого, которого дети уважали. В одном из экспериментов, в котором дезинформация преподносилась ребенком, а не взрослым, она воспринималась вдвое реже.

Проблема внушаемости возникает с первого же допроса. Ребенка может допрашивать социальный работник или офицер полиции, не имеющий необходимой подготовки. Но даже тот, кто считается опытным, может сбить ребенка с толку. Стандартная процедура допроса состоит в том, что ребенку предъявляют две куклы, точно копирующие человеческую анатомию, и просят показать, что произошло, в нескольких исследованиях ученые подвергли серьезному сомнению диагностическую надежность этой процедуры. В одном исследовании 25 реально пострадавших от сексуальных посягательств детей сравнивались с 25 непострадавшими; при этом различия в том, как обе группы действовали с куклами, оказались очень малы. В другом исследовании из 100 не подвергавшихся насилию детей почти 50% манипулировали куклами так, что это можно было истолковать как свидетельство сексуального посягательства. Не свойственные обычным куклам точные копии гениталий могут провоцировать у маленьких детей соответствующие игровые действия.

Очевидно, что необходимы дальнейшие исследования, которые позволили бы обеспечить всех допрашивающих методиками, исключающими внушение. Специалисты в этой области Кинг и Юлли рекомендуют отказаться от манипулирования куклами, а использовать иные методики, основанные на знании закономерностей возрастного развития. Один из возможных путей — использовать уменьшенные модели комнат и мебели, которыми можно манипулировать, чтобы помочь детям вспомнить. Еще один способ задания вроде узнавания по фотографии, с тем чтобы ребенок мог лучше понять задачу. Хотя маленькие дети все же нуждаются в словесных подсказках, чтобы инициировать процесс воспоминаний, задача допрашивающего — сообщить ребенку, что он вовсе не должен вспомнить все; ответ «я помню» следует признать допустимым.

Если дети, даже маленькие, могут адекватно пересказать происшедший инцидент, когда их правильно спрашивают, необходимо ли судье проверять уровень их способностей? Начиная с XVIII в. было установлено, что судья в каждом индивидуальном случае должен посредством вопросов выяснить, демонстрирует ли ребенок нормальный уровень интеллекта, памяти и речевого развития. Судьи задавали вопросы типа: «Знаешь ли ты разницу между хорошим и плохим?», «В чем смысл клятвы?» В зависимости от возраста ребенка судья может попросить его повторить алфавит, назвать адреса и телефоны или имена учителей.

В условиях всевозрастающего числа дел о сексуальных злоупотреблениях, в которых ребенок выступает единственным свидетелем, возникла тенденция к отказу от процедуры проверки способностей ребенка, и ему стали позволять свидетельствовать, как и взрослому (к настоящему моменту в 8 штатах эта процедура отменена). Решать, насколько достоверны показания ребенка, доверено судье или жюри присяжных. Но насколько присяжные при этом способны вынести адекватную оценку способности ребенка быть свидетелем, до сих пор не исследовано. Безусловно, жюри присяжных нуждается в ясных инструкциях по поводу того, как обращаться со свидетельскими показаниями детей.

Существует также тенденция оспаривать правила, касающиеся свидетельств «с чужих слов». Это должно позволить сделать новые исключения из этих правил для показаний в делах о сексуальных злоупотреблениях. По закону суды не рассматривают показания, основанные не на свидетельствах очевидцев, а на том, что им известно с чьих-то слов. Это делается потому, что все говорящееся вне стен суда не может расцениваться как полностью заслуживающее доверия. Утверждения признаются надежными, если произносятся в суде под клятвой и обвинитель имеет возможность их оспорить. В делах о сексуальных злоупотреблениях ребенок Может быть признан не способным давать показания, и тогда свидетельства с его слов остаются единственным источником информации. Они допускаются в трех основных случаях: когда жалобы ребенка третьему лицу носят медицинский характер, когда ребенок прямо жалуется именно на изнасилование и когда ребенок делал заявление в состоянии крайнего возбуждения. Последнее обычно случается сразу вслед за событием, — например, ребенок восклицает: «Этот мужчина только что лез рукой мне под платье». Суды проявляют большую снисходительность в делах о сексуальных посягательствах, соглашаясь, что крайнее возбуждение может охватить ребенка спустя дни, недели или даже месяцы после описываемого события. Однако все подобные прецеденты пока еще не утверждены Верховным судом.

Разворачивается также движение, ставящее своей целью оградить ребенка от встречи в суде с обвиняемым. Те, кто склонен пересмотреть существующую процедуру, полагают, что такая встреча чрезмерно возбуждает ребенка и не может не сказаться на его свидетельствах. Кроме того, они считают просто жестоким сталкивать ребенка лицом к лицу с возможным насильником. В некоторых штатах в подобных случаях применяется телевизионная камера, благодаря которой обвиняемый может наблюдать выступление свидетеля из соседней комнаты. В других штатах разрешено заменить выступление ребенка в суде демонстрацией видеозаписи. В ряде штатов считается, что ребенка вообще не следует допрашивать; взрослые свидетели могут доложить, что ребенок рассказал о случившемся. Это создает исключение из существующих правил, согласно которым свидетельствовать в суде вправе лишь очевидец.

Серьезные сомнения в конституционности подобных усилий возникли в ходе слушания в Верховном суде США дела «Кой против штата Айова» (июль 1988 г.). Дело касалось сексуального посягательства на двух тринадцатилетних девочек со стороны их соседа Джона Эвери Коя. Законодательство штата Айова, чтобы защитить детей от контакта в суде с обвиняемым, допускало использование полупрозрачного экрана, сквозь который девочки не видели обвиняемого, а он видел и слышал их.

По мнению большинства в Верховном суде, судья Скалиа убедительно поддержал «право на столкновение», гарантируемое 6-й поправкой к Конституции США. Он утверждал, что это право дано потому, что обвиняющему труднее лгать в присутствии обвиняемого и что «в глубинах человеческой природы существует убеждение в том, что столкновение обвиняемого и обвинителя лицом к лицу очень существенно для справедливого суда по уголовному делу».

Выступивший с противоположной точкой зрения, судья О'Коннор согласился с тем, что закон штата Айова не допустил столкновения, но все же позволил провести допрос свидетелей в присутствии обвиняемого. Итак, это важное решение Верховного суда ставит под сомнение новые законы, принятые многими штатами. Скорее всего, они должны быть пересмотрены и приведены в соответствие с решением Верховного суда, которое поставило их в очень неудобное положение.

По-моему, моральная и юридическая правота Верховного суда состоит в том, что мы не можем так легко отказываться от соблюдения конституционных прав. Общественное мнение, конечно, на стороне ребенка, для которого допрос в суде может оказаться очень травмирующей ситуацией, но часто это именно та ситуация, ради которой и принималась 6-я поправка. Когда слово обвинителя — единственная улика, обвиняемый должен иметь право защитить себя от ложного навета.

Школьный служащий Дуглас Тэррант из Санкт-Петербурга (штат Флорида), которому был 41 год, покончил с собой, так и не узнав, что пятнадцатилетняя девушка, выдвинувшая против него обвинения в сексуальных посягательствах на нее, за два дня до этого отказалась от своих показаний. И это не исключение. Сотни членов Ассоциации жертв законов о плохом обращении с детьми утверждают, что обвинены незаслуженно. А ложное обвинение в совращении малолетних может искалечить невинной жертве жизнь и репутацию с гораздо большей вероятностью, чем любое иное обвинение.

Более того, ведущий специалист в данной области Гари Мелтон утверждает, что необходимость упомянутых выше законодательных реформ даже не была подвергнута предварительному изучению. Нам неизвестно, будет ли допрос ребенка более продуктивен в отсутствие подозреваемого. Не доказано, что встреча лицом к лицу с обвиняемым всегда чревата для ребенка психической травмой. На самом деле, считает Мелтон, для иной жертвы это было бы своего рода катарсисом — увидеть обвиняемого на скамье подсудимых и почувствовать, что справедливость может восторжествовать.

Существуют такие методы, которые могут позволить свидетелю чувствовать себя более уверенно и при этом не нарушают Конституции. Ребенка просто надо лучше подготовить к тому, с чем ему предстоит столкнуться в зале суда. Помочь может предварительное разъяснение процедуры и ознакомление со списком участников процесса. В ходе допроса пользоваться надо простыми прямыми вопросами на доступном ребенку языке. Так, например, юристам необходимо знать, что именно ребенок называет половыми органами. Судья должен руководить перекрестным допросом и пресекать попытки смутить свидетеля.

В гражданских делах, имеющих цель установить опеку или защитить ребенка от посягательств со стороны взрослого, ограничений гораздо меньше, чем в уголовных, поскольку здесь нет обвиняемого. Судья может допросить ребенка в неформальной обстановке, в случае необходимости — в присутствии адвокатов.

Еще одна важная проблема связана с использованием в качестве свидетелей специалистов по психическому здоровью. В гражданских делах их свидетельства гораздо чаще допускаются, нежели в уголовных, так как считается, что в уголовных делах они направлены заведомо против подозреваемого. Эти специалисты могут представить суду информацию двоякого рода: свидетельствуя о психическом состоянии ребенка, они косвенно информируют суд о деталях инцидента, о которых сам ребенок не способен адекватно рассказать; а также анализируя реальное поведение ребенка, они могут дать заключение о том, действительно ли ребенок стал жертвой сексуальных посягательств.

По моему мнению, практика исключения из числа свидетельств заявлений экспертов по вопросу о том, можно ли доверять показаниям ребенка, а также оценок его психического состояния вполне оправдана. Тем самым соблюдается право обвиняемого на защиту от тех заключений специалистов по психическому здоровью, которые пока еще считаются спорными, а также от показаний со слов третьих лиц.

Совсем другое дело — гражданский процесс, задача которого — защитить ребенка от одного из родителей или от опекуна. В этом случае судья (в гражданском процессе не бывает присяжных) должен постараться получить всю возможную информацию, чтобы защитить ребенка. Поэтому экспертам следует предоставлять право оценивать психическое состояние ребенка и давать общее психологическое заключение о его личности. Однако свидетельствовать о том, имеются ли у ребенка признаки синдрома жертвы сексуального посягательства, не вполне корректно, так как само существование этого синдрома не является общепризнанным.

Некоторые замечания на будущее

В разгаре кризиса трудно судить о тенденциях. Проблема сексуальных посягательств на детей — явление, безусловно, кризисное не только для юридической системы и службы защиты детей, но и для любого человека, озабоченного судьбой своих детей.

Сегодня перед нами больше вопросов, чем ответов. Но кое-что исследователями уже установлено.

— Дети иногда лгут о том, что на них якобы посягали. Это чаще наблюдается в гражданских процессах по делам об опеке, когда один родитель настраивает ребенка против другого, а также в уголовных делах о массовых сексуальных посягательствах, когда сам процесс разбирательства может спровоцировать дикие фантазии.

— Даже маленькие дети, если их правильно расспрашивать, могут многое хорошо припомнить, хотя и с меньшими подробностями, чем взрослые. Маленькие дети очень поддаются внушению со стороны взрослых.

— Новое законодательство, предусматривающее обязанность информировать о подозрениях на сексуальные посягательства в отношении детей, стимулирует множество необоснованных обвинений. Тем не менее оно способствует раскрытию некоторых инцидентов, которые иначе не были бы раскрыты.

А вот что нам пока неизвестно, но является предметом изучения.

— Как проводить первый допрос ребенка? Если в допросах применяются куклы со всеми анатомическими подробностями, то действительно ли они подсказывают ребенку определенное содержание ответов? Как направлять воспоминания ребенка, не влияя на его ответы?

— Какую роль играет фантазия в воспоминаниях ребенка?

— Травмирует ли ребенка встреча в суде с человеком, со стороны которого он подвергся сексуальным посягательствам? Ограничивает ли это способность ребенка выступать в качестве свидетеля?

— Как присяжные относятся к свидетельствам маленьких детей? Могут ли они адекватно оценить умственные способности ребенка?

— Какова должна быть роль свидетельских показаний в суде экспертов по психическому здоровью? Объективно ли они могут распознать синдром жертвы сексуальных посягательств?

Ответы на эти вопросы помогут судам соблюсти баланс между защитой ребенка-жертвы и защитой прав обвиняемого. Эти ответы повлияют также на использование детей в качестве свидетелей по другим делам. Но именно в таких делах, в которых ребенок одновременно выступает и жертвой, и единственным свидетелем, потребность ответить на данные вопросы остается особенно острой.