Небольшая группа людей приближалась к домику Джельсомины. Они кричали, призывали проклятия на голову убийцы, обращались к божественному милосердию. Первым, опередив остальных по меньшей мере метров на двадцать, мчался Маттео Чекотти. Он совершенно потерял голову при мысли об ответственности, которую налагал на него самый факт его присутствия в Фолиньяцаро. Как объяснить комиссару Рампацо, что в этой деревушке, насчитывающей всего несколько сотен жителей, люди позволяют себе убивать своих ближних под самым носом у инспектора миланской уголовной полиции? Сильно отстав от передних, следовавших за инспектором, медленным шагом шествовал начальник карабинеров. Он не спешил, во-первых, потому, что если бы он бежал, то стал бы задыхаться и был бы смешон, а во-вторых, потому, что галантность обязывала его быть вместе с Элоизой, которая от волнения и из-за своего веса неспособна была участвовать в таком марафоне. Дон Чезаре остался на пороге участка. Он провожал глазами возбужденных людей, спешивших к мертвой женщине, и качал головой, спрашивая себя, не лишились ли все они разума? Придут они на несколько секунд раньше или позже, ведь бедная Джельсомина все равно не оживет. Разве эти несколько секунд имеют какое-нибудь значение по сравнению с вечностью?

Чекотти взломал дверь с помощью Бузанелы и приказал ему не пускать внутрь никого, кроме Рицотто. Остальные запротестовали, возмущенные тем, что миланец собирается один заниматься Джельсоминой, с которой не был даже знаком и которая принадлежала своим друзьям из родной деревни. Бедняжке был нанесен страшный удар по затылку. Смерть, вероятно, наступила сразу. Все ящики были вырваны из их гнезд, бумаги рассыпаны по полу. Безумец, совершивший это омерзительное преступление, убил, по-видимому, с целью ограбления. Маттео спросил у Тимолеоне, со слезами на глазах смотревшего на труп:

— Какие денежные суммы могла она здесь хранить?

— Тысяч десять лир, никак не больше… Кто бы мог подумать, что наша Джельсомина закончит свою жизнь таким образом?.. Ведь она жила вдали от людских страстей… Уже маленькой девочкой предпочитала одиночество… Целые часы проводила в церкви… У нас предполагали, что она станет монахиней, но ее мать не хотела с ней расстаться… Она была такой скромной, незаметной… Никогда не говорила о своих заботах… Всегда была готова оказать услугу… И вот ее убивают из-за нескольких жалких тысяч лир!.. Бедная Джельсомина! К счастью, она не могла предвидеть, что ее смерть произведет такой шум, она бы сгорела со стыда…

Тимолеоне замолчал, задумался на минуту и заключил:

— Какие только подлецы не живут на земле!

Приведенный Бузанелой врач установил, что раздроблена затылочная кость. По его мнению, удар был нанесен очень сильным человеком или в состоянии аффекта. Смерть, по всей вероятности, наступила мгновенно и с тех пор прошло не больше часа или двух. Следовательно, убийца должен был еще находиться в Фолиньяцаро, может быть, даже среди тех, кто толпился перед дверью, а там, в числе прочих, был Амедео Россатти и никто не знал, куда он уходил утром, перед тем как совсем недавно вернулся. У него было достаточно времени, для того чтобы убить заведующую почтой, а потом явиться в участок и спросить с невинным видом, что происходит.

Предоставив заботу о бренных останках Джельсомины врачу и Элоизе, к которой, узнав о случившемся, присоединились другие женщины, Чекотти вернулся с Терезой и Сабиной в участок. На карту была поставлена его репутация и в еще большей степени его карьера. Маттео не мог вернуться в город без убийцы Эузебио Таламани, который без всякого сомнения, убил также Джельсомину Карафальда, хотя, по правде сказать, полицейский и не видел связи между двумя преступлениями. Разве что убийца нуждался в деньгах, чтобы бежать из Фолиньяцаро, не надеясь больше на поддержку девушек. И вот, ради такой ничтожной добычи он убил Джельсомину…

Если раньше Чекотти испытывал какое-то волнение, то теперь он был абсолютно спокоен. Войдя в кабинет начальника карабинеров, он запер дверь, желая подчеркнуть свою решимость покончить с тем, что происходит в Фолиньяцаро. Потом, не повышая голоса, он обратился к Бузанеле:

— Не зная близко этих синьорин, имеющих весьма смутное представление о своем гражданском долге, я лишен возможности установить, кто из них говорит правду и кто лжет. Прошу вас поэтому, карабинер, с разрешения вашего начальника сходить за нотариусом Агостини и за падре, с тем чтобы они поручились — или нет — за нравственность допрашиваемых.

Тимолеоне кивком головы подтвердил свое разрешение, и Бузанела отправился исполнять поручение. Инспектор снова заговорил:

— А теперь выслушайте меня внимательно. Я опять позвоню в Милан и объявлю, что еще раз откладываю свой отъезд. Вы понимаете, вероятно, что я не собираюсь пожертвовать моей карьерой только для того, чтобы доставить вам удовольствие. Добром или силой, но не позже, чем завтра, я отвезу в город виновного или виновных, клянусь вам в этом!

Он вышел из комнаты, оставив присутствующих под сильным впечатлением от услышанного. Говоря с комиссаром Рампацо, он постарался ему объяснить, какая новая драма разыгралась в Фолиньяцаро. Комиссар довольно плохо принял сообщение, подробно изложил Маттео свое мнение о его профессиональных способностях, дал ему сутки отсрочки для выполнения задания и пригрозил, что в случае неудачи пришлет инспектора Джаретту, который его заменит. После этого он положил трубку, желая предотвратить возможные возражения со стороны своего подчиненного. Тот вернулся в кабинет совсем расстроенный: он прекрасно знал о слабости Рампацо к своему коллеге Джаретте.

Заняв свое прежнее место рядом с Рицотто, Чекотти посмотрел на стоявших перед ним девушек и Амедео.

— С самого моего приезда сюда я подозреваю о существовании какого-то заговора, имеющего целью направить меня по ложному следу. Я дал себя обмануть, так как не думал, что девушки из Фолиньяцаро способны лгать правосудию. Это была ошибка, но теперь все изменится, можете мне поверить. Тереза Габриелли, ведь вы не поджидали Россатти у выхода из кафе, как вы утверждали?

— Нет.

— Для чего вы сочинили эту историю?

— Я думала, что Сабина пошла прогуляться с Амедео, а ее возлюбленный гораздо более ревнивый и необузданный, чем мой.

— Значит, когда вы лгали, считая это вашим долгом, вы делали это для Сабины, а не для Россатти.

— Да.

— Сабина Замарано, теперь ваша очередь. Что вас побудило уверять меня, будто вы были в тот вечер с Амедео?

— Я люблю Амедео как брата, с тех пор как мы вместе ходили в школу. Я знала, что вы хотите его арестовать, знала также, что вы ошибаетесь, считая его убийцей. Тогда я решила вам солгать и уговорила Терезу поступить так же, чтобы сбить вас с толку, и выиграть время для тех, кто действительно старается найти убийцу Эузебио Таламани.

Маттео покраснел при этом намеке на свою неспособность.

— Синьорина Замарано, отдаете вы себе отчет в положении, в которое ставите себя, признаваясь, что вы преднамеренно пытались ввести в заблуждение правосудие?

— Теперь вы упрекаете меня за то, что я говорю правду? Вы преследуете Амедео, вместо того чтобы искать убийцу в ближайшем окружении убитого.

— Вы, может быть, думаете, что он сам себя вздул, прежде чем покончить с собой?

— Нет, но его мог избить кто-то, кому не нравилось, что он путается с Эуфразией после обручения с Аньезе.

Тереза перебила подругу:

— С Кларой…

Инспектор, теряя хладнокровие, стукнул кулаком по столу.

— Хватит! Эуфразия или Клара, какая разница? Кроме того, синьорина, вы забываете одно важное обстоятельство: мэтр Агостини был свидетелем драки между Таламани и Россатти.

Сабина и тут не растерялась.

— Дон Изидоро так опасался, что Амедео помешает помолвке его дочери, что был способен все это сочинить, чтобы наказать его за причиненные неприятности.

— Вы считаете нотариуса способным на лжесвидетельство?

Она спокойно посмотрела ему в глаза.

— Почему бы и нет?

— И сделать это только для того, чтобы отомстить Амедео Россатти?

— Или для того, чтобы покрыть поклонника Эуфразии.

Тереза уточнила:

— Клары.

— Хорошо, я допрошу и этих девушек. Если все будет идти как до сих пор, мне придется исповедовать всех барышень в Фолиньяцаро! А теперь, Амедео Россатти, поговорим немного о вас.

— О, я не настаиваю, синьор.

— Зато я настаиваю. Итак, вы создали с помощью этих молодых особ целый ряд премилых историй, имеющих всего один недостаток, правда, весьма существенный: все они ложные. Я тоже знаю одну историю. У нее, по сравнению с вашими, одно преимущество: она менее запутанная. Если разрешите, я вам ее расскажу.

— Прошу вас, синьор инспектор…

— Благодарю… Так вот. Жил-был в деревне Фолиньяцаро один нотариус. Он очень гордился своей дочерью, самой богатой наследницей во всей округе, а также одной из самых красивых. Он мечтал для нее о браке с молодым человеком, принадлежащим к их кругу, который в дальнейшем мог бы унаследовать его контору. Все это было бы прекрасно, если бы в этой самой деревне не жил некий капрал карабинерских подразделений, сумевший вскружить голову дочери нотариуса до такой степени, что она никого другого не хотела в мужья. Несмотря на это, нотариус обручил свою наследницу с выбранным им женихом, а обезумевший от ярости капрал выпил вина больше, чем следует. К несчастью, случилось так, что ночью на улице он встретил своего соперника. Ослепленный ревностью и злобой, он набросился на него и страшно избил на глазах у остолбеневшего от ужаса нотариуса. Потом, пользуясь отсутствием свидетеля драки, который бросился домой, чтобы взять какое-нибудь оружие, он прикончил своего беззащитного врага. Единственным оправданием убийцы может служить то, что он совершенно потерял голову. Благодаря невероятной слабости сил общественного порядка…

Начальник карабинеров принял непринужденный вид, как будто последнее замечание его не касалось.

— …а также необъяснимому пособничеству, основанному на ошибочном понимании чувства солидарности, капрал мог некоторое время надеяться, несмотря на показания нотариуса, что ему удастся избежать наказания. Но вскоре он понял, что полиция сумеет свести на нет один за другим все аргументы в его пользу и разоблачить обманщиков, и решил побыстрее покинуть Фолиньяцаро и попытаться перейти швейцарскую границу. Но для этого нужны были деньги, а карабинеры, даже в чине капрала, не купаются, как известно, в золоте. Тогда наш герой сообразил, что единственным местом в Фолиньяцаро, где нетрудно раздобыть немного денег, не обращаясь к своим друзьям, является почта. Я убежден, что он не собирался убивать Джельсомину, но щепетильная старая дева оказала ему сопротивление, не дала украсть не принадлежавшие ей деньги. Думаю, что убийца наметил свой побег на следующую ночь… Как вы находите мою историю?

— Она великолепна, синьор инспектор, но, увы! страдает тем же недостатком, что истории Терезы и Сабины.

— В самом деле?

— О да, синьор! Она не соответствует действительности!

— А я, представьте себе, придерживаюсь другого мнения.

Атмосфера снова стала накаляться, но в это время вошел Бузанела, сопровождаемый нотариусом. Дон Изидоро был потрясен.

— Карабинер сказал мне… Джельсомина… Господи! Что же это происходит у нас в Фолиньяцаро?

Но полицейский считал, что теперь не время для жалоб — следовало действовать. Не отвечая мэтру Агостини, он обратился к Иларио:

— А падре где?

— Он вчера вечером уехал в Милан и вернется только после полудня.

Маттео подумал было, что священник поехал, чтобы пожаловаться на него Рампацо, но тут же сообразил, что комиссар не отказал бы себе в удовольствии сообщить ему о визите дона Адальберто. Он этого не сделал, следовательно, падре находится в Милане по другому поводу.

— Ну что ж, придется обойтись без него… Синьор Агостини, эта синьорина подозревает вас в лжесвидетельстве.

— В самом деле?

— Она утверждает, что с вашим клерком дрался не Россатти.

— Но ведь я сам присутствовал при их схватке!

— Именно так. По ее мнению, вы обвиняете Россатти, чтобы отомстить ему за его поведение по отношению к вашей дочери или чтобы спасти кого-то другого.

Нотариус указал пальцем на капрала.

— А что говорит он?

— Что ему нечего сказать.

Дон Изидоро подошел к Россатти.

— Амедео Россатти… Я требую от вас правды… только правды… Я не утверждаю, что вы убили Таламани… Я ушел тогда за моим револьвером, но ведь вы не можете отрицать, что страшно его избили?

Капрал не забыл наставления дона Адальберто: он отказался отвечать.

— Это полиции надлежит найти доказательства того, в чем она меня обвиняет, а не мне представить их ей. Я сожалею, дон Изидоро.

Нотариус повернулся к Сабине.

— А ты, как ты смеешь меня чернить? Когда ты родилась, я уже занимал мою должность. Мы всегда поддерживали хорошие отношения с твоим отцом. Почему ты стараешься выставить меня лжецом?

Девушка упрямо сказала:

— Амедео невиновен!

— Может быть, в смерти Таламани он и невиновен, тем не менее я видел собственными глазами, как он осыпал его ударами!

— Если только вы говорите правду!

Дон Изидоро остался с раскрытым ртом, и Чекотти подумал, что он похож на вытащенного из воды, задыхающегося карпа. Лицо нотариуса побагровело. Подняв руку, он бросился к Сабине, и Бузанела едва успел встать перед девушкой, чтобы ее защитить, в то время как инспектор сухо советовал мэтру Агостини соблюдать спокойствие. Переведя дух, нотариус закричал, заикаясь от возмущения:

— Она смеет!.. эта девка!.. мне!.. мне!.. перед… перед всеми! В первый раз в жизни… такое неуважение… по отношению ко мне!

— Успокойтесь!

— Вы предлагаете мне успокоиться, в то время, как моя порядочность ставится под сомнение? Синьор Рицотто! Я хочу возбудить дело о клевете!

Тимолеоне не стал спорить:

— Это ваше право, дон Изидоро.

— Я прекрасно знаю, что это мое право! Я уничтожу твоего отца, Сабина, слышишь ты? Я уничтожу его! Вам придется уехать из Фолиньяцаро!

Чекотти решил, что развитие спора по такому пути не представляет для него интереса.

— Вы зарегистрируете его жалобу потом, синьор Рицотто. Сейчас мы занимаемся вопросом о двух убийствах, а это более важно. Мэтр Агостини, подозревали ли вы, что Эузебио Таламани встречался с другой девушкой, ухаживая в то же время за вашей дочерью?

— Это еще что за новости?

— Мой вопрос совершенно ясен, я прошу вас ответить на него однозначно: да или нет?

— Нет, конечно, тысячу раз нет! Таламани кроме Аньезе никого не замечал!

Тереза дерзко захихикала, чем и навлекла на себя гнев дона Изидоро.

— А тебе я советую помолчать, в противном случае твоей матери тоже придется терпеть последствия твоего поведения! Синьор инспектор, вы можете опросить всех, кто его знал: у Эузебио ни с одной женщиной в Фолиньяцаро не было романа. Я бы этого не потерпел!

— При условии, что вы знали бы об этом!

— Поверьте, здесь все очень быстро узнается!

— За исключением тех случаев, когда нужно обнаружить убийцу.

— Это только означает, что его не хотят найти.

И нотариус многозначительно посмотрел на начальника карабинеров. Полицейский подтвердил:

— Это и мое мнение. Вот что я решил: до получения определенных доказательств неправоты мэтра Агостини, я буду основываться на его показаниях. Исходя из этого, я подозреваю Амедео Россатти в убийстве Эузебио Таламани как соперника, отнявшего у него любимую девушку, а также в убийстве Джельсомины Карафальда с целью ограбления почты, для того чтобы раздобыть деньги, необходимые ему для бегства. Я подозреваю его в том, что с помощью синьорин Терезы Габриелли и Сабины Замарано он вел сложную интригу с явным намерением заставить меня подозревать какое-то неизвестное лицо или обеспечить себе алиби, оправдывающее его в моих глазах. Поэтому я арестую Амедео Россатти. Он будет немедленно заключен в камеру, а его охрана поручается начальнику карабинеров Рицотто. Что касается молодых девушек, которые оказались настолько глупы, что позволили вовлечь себя в противозаконные действия, то я до сегодняшнего вечера обдумаю, как с ними поступить, не забывая при этом, что их неопытность легко могла быть использована в преступных целях. Они будут подвергнуты аресту у себя дома, и за них будут нести ответственность их родители, возможно, одураченные ими. Но это еще следует доказать, чем я займусь, до того как окончательно — и с облегчением — покину Фолиньяцаро. Сабина Замарано, и вы, Тереза Габриелли, отправляйтесь к себе и не выходите ни под каким видом, прежде чем я вам разрешу. Мэтр Агостини, благодарю вас за помощь, оказанную следствию. Вы свободны. Синьор Рицотто, будьте любезны, прикажите карабинеру Бузанеле запереть Россатти.

Чекотти снова сел, вполне удовлетворенный произведенным эффектом, если судить по вытянутым физиономиям большинства присутствующих. Тимолеоне скомандовал прерывающимся от волнения голосом:

— Бузанела… запри Амедео.

Когда капрал оказался по другую сторону двери, первым ушел мэтр Агостини. За ним последовали Тереза и Сабина. Бузанела вернулся на свой пост у порога.

Маттео испытывал значительное облегчение. Он не сомневался, что следствие подходит к концу, и эта уверенность заметно улучшила его настроение.

— Синьор Рицотто, я должен допросить двух девушек, Эуфразию и Клару, о которых говорили эти лгуньи. Как их найти?

— Они живут со своими родителям. Бертолини — сапожник. Если вы пойдете по дороге, которая ведет к дому мэра, то вскоре услышите, как Бертолини свистит. Заблудиться невозможно. Вам останется только идти в сторону свиста, но, знаете ли, синьор инспектор, Эуфразия и Клара…

— …хорошие девочки, такие же как Тереза и Сабина, не правда ли? Признаюсь вам, синьор Рицотто, я по горло сыт вашими хорошими девочками из Фолиньяцаро!

После этого безапелляционного заявления Маттео Чекотти отправился на поиски той, которая будто бы пленила Таламани.

* * *

В самом деле, свист сапожника был слышен издалека. Это был настоящий виртуоз, как сразу понял инспектор. Сперва до него доносились гаммы, то восходящие, то нисходящие, со всевозможными модуляциями, потом полились народные песни; звуки удлинялись, укорачивались, варьировались на все лады. На сцене какого-нибудь мюзик-холла это искусство могло бы, несомненно, принести исполнителю заслуженную известность. Подчеркивая окончание музыкальных фраз ударами молотка, сапожник Бертолини насвистывал «Ты романтична», модную мелодию, которую Чекотти не замедлил узнать. Сам того не замечая, он стал напевать ее слова. Ты романтична… Внезапно он резко оборвал свое пение. Романтична! О да! Девушки из Фолиньяцаро, которые преследовали его, как кошмар, были, возможно, романтичны в своей верности Амедео Россатти, но их дурацкие действия страшно раздражали инспектора, и он не сомневался, что сохранит о них самое отвратительное воспоминание. Полный мстительной решимости, Чекотти вошел в мастерскую сапожника. При виде его тот прекратил свои музыкальные упражнения.

— Вы Бертолини?

— Да.

— Ваши дочери дома?

Выражение лица сапожника сразу изменилось. Сжимая в правой руке молоток, он бросил на Маттео угрожающий взгляд.

— А вам что до этого?

— Мне нужно с ними поговорить.

— И вы воображаете, что первый встречный может разговаривать с моими дочерьми, не попросив у меня разрешения?

— Люди моей профессии не обязаны ни у кого спрашивать разрешения, синьор Бертолини. Я полицейский инспектор.

— И это дает вам право вести себя у меня как хозяин?

— Так дома ваши дочери или нет?

— Что вам от них нужно?

— Вы обязательно хотите, чтобы я привлек вас к ответственности за сопротивление правосудию?

— Мои дочери не имеют никакого отношения к правосудию!

— Это не вам решать! Где они?

— Вы будете с ними разговаривать при мне. Знаю я вас, городских! Вы думаете, что с деревенскими девушками можно все себе позволить…

— Закончили? А что до девушек из Фолиньяцаро, то если бы я оставался наедине с одной из них на необитаемом острове, я скорее начал бы ухаживать за каким-нибудь скорпионом, чем за ней!

Бертолини недоверчиво посмотрел на него и сделал свой вывод:

— Вы, должно быть, ненормальны…

Потом, поднявшись, он закричал изо всех сил:

— Эуфразия!.. Клара!.. Идите сюда, мои ягнятки!

Ягнятки, которые, по-видимому, подслушивали под дверью, вошли бок о бок в мастерскую с лицемерно невинным выражением лица, чем сразу вызвали раздражение полицейского. Здесь тоже, подумал он, трудно будет узнать правду, она, кажется, не в почете в Фолиньяцаро. Бертолини величественным жестом указал на дочерей.

— Вот Эуфразия… Вот Клара… Что скажете?

— А что я должен сказать?

— Можете искать, где угодно, вам не найти более красивых, умных и добродетельных девушек! Обе в отца!..

— Нисколько не сомневаюсь, но я здесь не для того, чтобы их рассматривать с этой точки зрения.

Заставляя себя говорить как можно суше, Чекотти не мог удержаться от некоторого волнения при виде двух очаровательных брюнеток с прекрасными фигурами. Отцовская гордость была понятна, хотя Маттео и считал ее неуместной в данной ситуации. Эуфразия и Клара были, вероятно, близнецами, но полицейский воздержался от уточнения этого пункта, опасаясь дать сапожнику новый повод для восхваления своих малюток. У Эуфразии, казалось, были более светлые глаза, чем у Клары. Это было единственное различие, которое инспектор заметил с первого взгляда.

— Детки, этот синьор приехал из Милана… Он хочет вас расспросить… не знаю о чем… Во всяком случае, я остаюсь с вами.

Чекотти понял, что сапожник лжет, что он полностью осведомлен о причинах появления полицейского инспектора, однако, делает вид, что это ему не приходит в голову.

— Я расследую обстоятельства смерти Таламани.

— А, так это вы подняли всю эту суматоху в наших краях?

— И собираюсь поднять еще большую!

— Когда человеку нечего делать, он тратит свое время на всякую ерунду…

В глубине души Маттео поклялся все стерпеть и не терять хладнокровия, необходимого ему при встречах с хорошенькими лгуньями Фолиньяцаро.

— Не все могут быть сапожниками.

— Это точно… Нужны способности…

— Именно. А теперь, после того как вы дали мне понять, что считаете меня ни на что не годным лентяем, может быть, вы разрешите мне заняться моим делом, синьор Бертолини?

Сапожник пожал плечами и, чтобы показать, что его совершенно не интересует происходящее, вернулся к своим башмакам, насвистывая какую-то песенку.

— Ах нет, прошу вас! Помолчите!

— Вот еще! Вы не имеете права приказывать мне!

— Хотите, чтобы я доказал вам, что имею?

— Во всяком случае, поторопитесь, у моих дочек есть дела… Они ведь не служат в полиции!

Чекотти решил не обращать больше внимания на этого типа, старавшегося его поддеть, и занялся дочерьми.

— Скажите, синьорины, которая из вас встречалась с Эузебио Таламани?

Обе ответили в один голос:

— Я.

Сапожник резко вмешался в это многообещающее начало разговора:

— Поосторожней!.. Вы оскорбляете моих дочерей, а я этого не потерплю, будь вы хоть трижды инспектор!

— Оставьте меня, наконец, в покое, слышите вы?!

Свирепость этого окрика заставила Бертолини отступить, но Маттео показалось, что под его усами промелькнула тень улыбки, и он догадался, что попал в ловушку, расставленную этой троицей, которая оказалась ничуть не лучше, чем все те, кого он встречал до сих пор.

— Послушайте, Эуфразия, и вы, Клара…

Сапожник вставил:

— Я нахожу, что вы слишком фамильярны с моими дочерьми, синьор полицейский!

— …я повторяю свой вопрос: кто из вас двоих встречался с Таламани?

И снова они ответили одновременно:

— Я.

Потом они посмотрели друг на друга, и Эуфразия попрекнула сестру:

— Почему ты лжешь, Клара?

— Это ты лжешь, Эуфразия. Только зачем?

— Эузебио любил меня… Он мне поклялся, что дал обручить себя с Аньезе только для того, чтобы не сердить мэтра Агостини, но что он никогда не женился бы на ней!

— Само собой разумеется, потому что он собирался жениться на мне!

— Это неправда. Его женой должна была стать я!

— Ты? Не смеши меня!

— Мы однажды говорили о тебе, и он признался, что ты его не интересуешь!

— Он скрывал свои намерения, хотел, чтобы наша любовь оставалась тайной.

— Настолько тайной, что она существовала только в твоем воображении!

— Лгунья! И вот тебе доказательство: когда стало известно, что он убит, я слегла, так мне было плохо.

— Ты слегла, потому что съела слишком много миндального печенья.

— Ты ревнуешь!

— Ты завидуешь!

Они походили на двух кошек, которые то мяукают, то шипят и готовы наброситься друг на друга, выпустив когти.

Бертолини указал на них Чекотти.

— Ваша работа!

Было совершенно очевидно, что они разыгрывают комедию. Их ссоре недоставало убедительности, а улыбка отца опровергала искренность взаимных упреков. Если бы инспектор не имел еще дела с девушками из Фолиньяцаро, он, пожалуй, попался бы на удочку, но воспоминание о Терезе и Сабине, давшее новую пищу его женоненавистничеству, было свежо в его памяти. Он дал им возможность, как следует развернуться, прежде чем скомандовал:

— Хватит!

Они замолчали, видимо, усмиренные, но Маттео знал, что это далеко не так.

— Главное, не думайте синьорины, что ваша маленькая — и неудачная — комедия меня одурачила.

Полицейский залюбовался на невинное удивление, которое, казалось, парализовало их после этого замечания. Решительно, девушки из Фолиньяцаро были врожденными актрисами!

— Раньше чем позволить вам продолжать ваш номер, я считаю нужным предупредить вас, что по сообщенным мне сведениям одна из вас была с Эузебио незадолго до его смерти, может быть, даже в тот миг, когда он встретил своего будущего убийцу. Следовательно, она является свидетельницей и обязана говорить только правду под страхом очень серьезных санкций. Вы меня хорошо поняли? Теперь снова ставлю тот же вопрос: кто сопровождал Эузебио Таламани в вечер его смерти?

Нимало но смутившись, девушки опять дружно ответили:

— Я.

У Маттео сжались кулаки. Он догадывался, что за его спиной Бертолини подмигивает дочерям, и хотел уже обернуться и перенести весь свой гнев на сапожника, но в это время тот сам вмешался в разговор:

— Внимание, детки!.. Вы слышали, что сказал синьор инспектор? Вопрос стоит серьезно! Этот Эузебио немногого стоил, но все же… Вы должны повиноваться!

Полицейский изменил форму вопроса:

— Которая из вас лжет?

Указывая друг на друга, они воскликнули с одинаковой убежденностью:

— Она!

— Прекрасно… Собирайте ваши вещи, я увожу вас с собой.

Бертолини запротестовал:

— Вы их увозите… вы их увозите! Минутку! А куда вы их увозите?

— В тюрьму.

— Ну вот еще!.. Подождите, вы слишком резко с ними разговариваете. Вы не знаете, как за них взяться… Эти девчонки очень чувствительны… Лучше я сам с ними поговорю…

И не дожидаясь ответа, он обратился к своим наследницам:

— Слушайте, девочки, с меня хватит! Если я правильно понял, то по крайней мере одна из вас встречалась с Таламани, и это без моего разрешения! Этой бесстыжей я задам такую трепку, что она будет о ней помнить всю свою жизнь. Так вот: которая из вас?

Отвечайте или я буду колотить обеих до тех пор, пока не узнаю правды!

Последовало короткое молчание, во время которого Эуфразия и Клара смотрели друг другу в глаза пока, наконец, Эуфразия не призналась:

— Это я…

Сапожник торжествующе посмотрел на Чекотти:

— Видите, синьор? Но скажи нам, Клара, почему ты уверяла, что это ты?

— Я хотела помочь Эуфразии.

Сапожник снова взглянул на Чекотти, видимо, ожидая одобрения.

— Какое у нее доброе сердце, правда? Вылитый я! В ее возрасте мне случалось получать взбучку за других… Наследственность что-нибудь да значит… А теперь, Эуфразия, тебе придется объяснить свое поведение! Чего ты хотела добиться, встречаясь с этим типом?

— Я сказала неправду, папа.

— Сказала неправду?

— Да, чтобы позлить Клару. Бертолини призвал Маттео в свидетели:

— А вот это ее бедная мать… Моя дорогая несчастная жена только тогда и бывала довольна, когда ей удавалось втянуть других в какую-нибудь неприятную историю… Не бойся, Эуфразия… Скажи нам правду.

Чекотти прикинулся удивленным:

— А что, это слово известно в Фолиньяцаро?

Оставив без внимания ироническое замечание инспектора, сконфуженная Эуфразия приступила к признаниям:

— Я знала о склонности Клары к Таламани… Таламани ведь был синьором… Меня это заставило ревновать, и я дала ей понять, что мы тайком встречаемся… Тогда ревновать стала она. Но Таламани ни о ком, кроме Аньезе, не думал, и Клара это знала. В день помолвки Аньезе и Эузебио она подняла меня на смех, а я, желая защититься, сочинила целую историю… Я сказала ей, что в действительности Эузебио любит меня, а дочь нотариуса только для отвода глаз… Она мне не поверила, и я поклялась, что жених назначил мне свидание на этот самый вечер, чтобы доказать, как мало значения для него имеет Аньезе… Я дождалась, когда он проходил мимо нашего дома, спустилась на улицу и подошла к нему…

— Я это видела!

Выражение лица Бертолини при этих словах заставило Чекотти подумать, не приближается ли дело к развязке. Может быть, он все-таки узнает наконец правду? Он сказал:

— Взвешивайте хорошенько ваши слова, Клара… Вы уверены, что видели, как ваша сестра подошла к Таламани?

— Да… Меня даже удивило, что они не поцеловались.

Сапожник завопил:

— Только этого не хватало! Я бы ему тут же свернул шею, можете не сомневаться!

А что, если под чудаковатой внешностью Бертолини скрывался ревнивый отец, способный нанести смертельный удар человеку, который без его ведома ухаживал за одной из его дочерей? Но почему, в таком случае, была убита Джельсомина? Чекотти по-прежнему считал, что оба убийства связаны между собой, хотя и не понимал, каким образом.

— Вы слышали, Эуфразия, что сказала ваша сестра?

— Она ошибается.

Клара покачала головой, давая понять, что она уверена в своих словах.

— Как могла родная сестра вас не узнать?

— Клара стояла у окна нашей с ней комнаты… Когда я вышла на улицу, храбрость мне изменила. Я уже собиралась вернуться и признаться сестре в обмане, но в это время увидела, как кто-то остановил Таламани…

— Это был мужчина или женщина?

— Женщина… Я дала им удалиться, сама же проскользнула в наш сад и там подождала с полчаса. Потом поднялась и рассказала сестре со всеми подробностями о своей прогулке с клерком нотариуса… Клара мне поверила — она была уверена, что видела меня с Таламани.

Сапожник вздохнул:

— Вот так-то лучше!

— По-моему, тоже!

И Клара поцеловала сестру, которая вернула ей ее поцелуй. Растроганный Бертолини похлопал полицейского по плечу.

— После этого вы будете утверждать, что мои дочери не хорошие девочки?

Но Чекотти сейчас трудно было растрогать. Он прервал нежные излияния, спросив:

— Эуфразия, узнали вы ту, с кем ушел Таламани?

Страшно смутившись, она посмотрела на отца и сестру, как будто просила у них позволения ответить.

— Да или нет?

Она ответила утвердительно, но так тихо, что об этом можно было только догадываться.

— Кто это был?

— Аделина.

— Какая Аделина?

— Аделина Гамба, дочь кузнеца.

Все начиналось сначала! Инспектор готов был рвать на себе волосы! Ему придется, видно, допросить все женское население Фолиньяцаро. Он ясно чувствовал, что его водят за нос, но не решался оставить без внимания новый след, хотя сразу заподозрил, что он ложный. Он мог поклясться, что за всю историю миланской уголовной полиции ни одному полицейскому не приходилось находиться в подобной ситуации. Эти циничные девицы швыряли его, как мячик, одна к другой. Тереза, Сабина, Эуфразия и Клара казались ему видениями из кошмарного сна, ведущими вокруг него дьявольский хоровод, в котором появлялись все новые и новые фигуры.

* * *

Направляясь к кузнецу Гамбе, Чекотти мысленно вернулся к неудачам, которые преследовали его с самого приезда в Фолиньяцаро. Совсем простое дело, казалось бы, но кто-то намеренно старался его запутать. Кто? Один пункт оставался непреложным: Амедео встретил Эузебио, и они подрались на глазах у нотариуса. Что произошло во время отсутствия дона Изидоро, ушедшего за оружием? Может быть, Эузебио стал одолевать своего противника, и тот потерял голову? Как бы то ни было, он достал свой нож и нанес клерку меткий удар. Как только весть об убийстве облетела деревню, все Фолиньяцаро, где Таламани, да и нотариус тоже, не пользовались большой симпатией, объединилось на защиту Россатти, и Тимолеоне Рицотто был во главе этого движения. Но кому пришло в голову организовать всю эту чехарду с девушками? Кто пользовался достаточно большим влиянием на них, чтобы заставить повиноваться? На мгновение в уме Маттео промелькнул образ падре Адальберто, но он тут же отбросил это предположение: священник не мог защищать убийцу. Кроме того, если допустить, что никто не сожалел о Таламани, то уж Джельсомину, несомненно, уважали все. Продолжая поддерживать Амедео, хотели ли жители Фолиньяцаро выразить таким образом свою уверенность в том, что убийство старой девы было совершено кем-то другим? В общем, полицейский был вынужден признать, что он нисколько не продвинулся, с тех пор как в первый раз переступил порог кабинета начальника карабинеров.

Чекотти, может быть, и не обладал блестящим умом, зато он отличался редким упорством. У него не было ни малейших иллюзий относительно того, что происходит в данный момент. Он не сомневался, что за занавеской каждого окна, мимо которого он проходит, скрываются люди, насмешливо наблюдающие за ним и точно знающие, куда он идет. Но эти мужчины и женщины ошибаются, если воображают, что они могут заставить его отступить. Несмотря на давление со стороны комиссара Рампацо, инспектор твердо намеревался оставаться в Фолиньяцаро сколько понадобится, изобличить убийцу Таламани и Джельсомины, а также сорвать маску с того, кто приводил марионеток в движение. Черпая силу в этой уверенности, он готовился выслушать все небылицы, которые ему преподнесет Аделина Гамба, и почти весело спрашивал себя, к кому она его отошлет. Кто бы это ни был, скорее всего, очередная девушка, он пойдет к ней, а потом к следующей и так далее! Ведь, в конце концов, число молодых девушек в Фолиньяцаро не было бесконечным! Понравится это им или нет, но он всю ночь будет стучать в двери домов и разговаривать с разными Лидиями, Антониеттами, Марами или Жозефинами, пока не дойдет до последней, и вот тогда-то…

Кузнец жил на восточном краю деревни. По мере того как Маттео приближался к его дому, он чувствовал, что его раздражение проходит и уступает место какой-то насмешливой растроганности. В самом деле, все эти плутовки, которые высмеивали его с таким лукавым простодушием, были прехорошенькими. Особенно Сабина… К сожалению, она была обручена с этим верзилой-каменщиком, с такой легкостью вертевшим тяжелую дубину для разбивания камней. Жаль… А собственно, почему? Что за новости! Инспектор мысленно выругал себя за эту минутную слабость. Не собирался же он влюбиться в какую-то деревенскую красотку только потому, что она казалась ему привлекательной? Брак был подходящим делом для других, для глупцов. Что касается его, то он дорожил своей свободой, своим спокойствием… Поэтому следовало как можно скорее уехать из Фолиньяцаро, но не раньше, чем он сумеет увезти с собой убийцу. Несмотря на упреки в собственный адрес, Маттео, сам того не замечая, насвистывал «Ты романтична» пока не дошел до кузницы Гамбы…

Там, казалось, никого не было. Маттео позвал:

— Эй!.. Есть здесь кто-нибудь?

Никто не ответил. Он вошел в пустую кузницу, посмотрел на молот, на наковальню. Они напомнили ему каникулы, проведенные когда-то в деревне где жила его бабушка.

— Вам что-нибудь нужно, синьор инспектор?

Он увидел ту, которая к нему обратилась. Она стояла, окруженная солнечным нимбом, похожая на фею из сказки. Лицо ее было в тени, и он пошел к ней навстречу, желая поскорее увидеть его. Подойдя ближе, он обнаружил, что она красивее всех девушек из Фолиньяцаро, которых он видел до сих пор, и обрадовался, сам не зная почему. Она улыбнулась.

— Мой отец и брат ушли в Домодоссолу. Я одна. Но ведь вы хотите говорить именно со мной, синьор инспектор, не правда ли? Меня зовут Аделиной.

— Да, действительно, с вами… А как вы догадались, что я полицейский инспектор?

— Потому что я знаю вас… Ваше имя Чекотти… Маттео… Маттео Чекотти.

Маттео никогда еще не приходилось слышать, чтобы его имя произносили таким образом. Это было какое-то воркованье, смягчавшее тоническое ударение, наводящее на мысль о любовных признаниях.

— Маттео очень красивое имя…

Инспектор почувствовал смущение.

— Я слежу за вами, с тех пор как вы приехали в Фолиньяцаро.

— Следите за мной? Почему?

— Потому что вы мне нравитесь… Пойдемте в сад, если хотите. Там разговаривать будет удобнее, чем на кухне.

Он пошел за ней, понимая, что она взяла на себя руководство военными действиями, но не сопротивлялся, чувствуя себя растерянным после ее неожиданных слов. Остановившись перед капустной грядкой, она сказала ему с прелестной улыбкой:

— Надеюсь, вы не шокированы, синьор? Наши девушки гораздо смелее городских, они не могут позволить себе упустить благоприятный случай, женихи здесь слишком редки.

Дрожь пробежала по позвоночнику Маттео.

— Вы думаете, что я…

— Нет, нет, синьор инспектор! Конечно же, нет… Вы для нас, как сказочный принц, который на своем пути покоряет пастушек… Они знают, что он не остановится, но ничто не мешает им мечтать об этом, понимаете? На большее же храбрости не хватает…

Никому еще не приходило в голову сравнивать Маттео Чекотти со сказочным принцем! Польщенный, взволнованный, полицейский не знал, как себя держать. Все его предубеждения против женщин рассеялись, как дым, от одной только улыбки Аделины. Маттео никогда не знал, о чем разговаривать с представительницами слабого пола, кроме тех случаев, когда он их допрашивал в связи с каким-нибудь преступлением. Он поднял глаза к небу, как будто искал там помощи, и небо, явно желавшее ему добра, устроило так, что в это время по его лазури проплыло облачко, чьи очертания сильно напоминали профиль комиссара Рампацо. Инспектор, близкий к тому, чтобы затеряться на дорожках нежных чувств, был возвращен на путь долга и вновь обрел свое критическое чутье. А что, если эта девушка, как и все остальные, смеялась над ним? Может быть, ее приветливость, ее полупрозрачные намеки, были следствием хорошо продуманной тактики? Эти чертовки из Фолиньяцаро не брезговали, видно, никакими средствами! Он сразу возненавидел ту, которая шла рядом с ним, вернее, он попытался ее возненавидеть, но оказалось, что это очень трудно. Стоило ему на нее взглянуть, как его сердце начинало биться сильней! Ему все же удалось заставить себя думать о своем задании, и он сурово спросил:

— Почему вы пошли пройтись с Таламани в тот вечер, когда он был убит?

Она сдержанно усмехнулась.

— Так вам рассказали об этом?..

— Да, мне рассказали.

— И вы пришли сюда для того, чтобы получить ответ на этот вопрос?

— По какой другой причине мог я прийти?

Она печально взглянула на него и трогательно вздохнула.

— Ну, конечно…

— Вы любили этого Таламани?

— Я? Как такая мысль могла вам прийти в голову?

— Это не мысль, а вопрос!

— Я с ним была едва знакома!

— Но все же достаточно для того, чтобы встречаться с ним тайком.

— Это было в первый раз… Мне не хотелось, чтобы у меня дома об этом узнали. Я скучаю в Фолиньяцаро, синьор, и надеялась, что Таламани как житель Милана сумеет мне посоветовать, чем бы я могла заработать себе на жизнь, если я решусь туда уехать. Мне так хочется жить в городе…

— Допустим. Вы никого не встретили во время вашей прогулки?

— Никого.

— Долго вы гуляли?

— Около получаса.

— Где вы расстались?

— У церкви.

— Следовательно, вы не могли не пройти мимо кафе Кортиво. Там еще оставалось много народа?

— Кафе было закрыто.

Это была умелая тактика. Покойный не мог ни подтвердить, ни отрицать того, что говорила Аделина. В отличие от своих подруг, она никого не подозревала, никого не разоблачала. Ее слова вполне убедительно опровергали свидетельство нотариуса, у которого теперь не было возможности доказать, что он действительно присутствовал при драке Амедео с Эузебио. Было известно только одно: клерка кто-то избил до того, как заколоть. Но кто? Все снова возвращалось к исходной точке. Чекотти был опытным полицейским, он прекрасно понимал, что не сможет арестовать Амедео на основании ничем не подкрепленного обвинения нотариуса, к тому же неполного, потому что мэтр Агостини не решался прямо обвинить Амедео в убийстве Таламани. Несмотря на эти соображения, Маттео был по-прежнему убежден в виновности Россатти, но не мог не признать, что тактика девушек из Фолиньяцаро мешает ему действовать. Он сердито сказал:

— Вы, конечно, лжете?

Аделина лучезарно улыбнулась:

— Вы так думаете?

— Не только думаю, я в этом убежден.

Ее серебристый смех окончательно взбесил полицейского. Он схватил девушку за плечи и довольно грубо встряхнул.

— Вы воображаете, что можете одурачить меня вашими хитростями? Лгунья! Слышите? Вы лгунья! Самая отъявленная из всех! Остальные довольствовались тем, что пытались меня навести на ложный след, тогда как вы, зная, что вы красивы и внушаете желание поцеловать вас, взять вас в свои объятия…

— Но вы уже держите меня в ваших объятиях, синьор… Он сразу выпустил ее и стоял в нерешительности. Она воспользовалась этим, чтобы его заверить:

— Несмотря на все это, синьор, вы мне очень симпатичны и имя Маттео мне очень нравится.

Он ушел, не отвечая, так как не знал, что ответить.

* * *

Втайне Тимолеоне Рицотто был на стороне Амедео и его защитников, но когда он увидел, как расстроен миланский полицейский, то не мог не пожалеть его. Прийдя в участок, Чекотти уселся в уголок и продолжал там сидеть, погруженный в задумчивость. Тимолеоне не решался прервать ее.

— Скажите, синьор… Они все такие в Фолиньяцаро? Рицотто, не ожидавший вопроса, вздрогнул.

— Простите?

— Я спрашиваю, все ли девушки в Фолиньяцаро такие, как те, с которыми я встречался.

— Думаю, что да…

— Это ужасно…

— Уверяю вас, синьор, к этому привыкаешь!

— Ваша жена была родом отсюда?

— Да.

— И несмотря на это, вы на ней женились? Вы смелый человек…

— А также неосторожный.

— Извините мое любопытство, синьор… Это долго продолжалось?

— Около тридцати лет.

— И… очень вам было тяжело?

— Очень.

— В общем, обладая таким опытом, вы, вероятно, отсоветовали бы жениться всякому разумному человеку?

— Это зависит от того, на ком.

— Во всяком случае, не на девушке из Фолиньяцаро?

Маттео не удалось узнать ответ Тимолеоне, потому что в эту минуту дверь кабинета распахнулась под натиском похожего на гориллу человека, на котором буквально висел карабинер Бузанела. При виде этой картины Тимолеоне закричал:

— Что это означает? Что тебя принесло сюда, Кристофоро Гамба? Кто тебе разрешил войти? Бузанела, вышвырни его вон!

Смехотворное приказание! Бедный Иларио и так делал неимоверные усилия, стараясь задержать колосса, который подошел к Чекотти и крикнул ему прямо в лицо:

— Это вы полицейский из Милана?

Возмущенный грубостью этого обращения, Маттео, в свою очередь, высокомерно спросил:

— А вы кто?

В это мгновение его собеседник схватил его за лацканы пиджака, оторвал от стула и поднял сантиметров на десять от пола. Маттео висел в воздухе, тщетно болтая ногами, чтобы освободиться, и понимая всю нелепость своего положения. Тимолеоне в ужасе закричал:

— Ты отправишься за это в тюрьму, Кристофоро!

— Плевать я хотел! Для меня честь сестры на первом месте!

Этот неожиданный ответ сразу заставил Рицотто забыть о своем негодовании. Щепетильность его соотечественников в некоторых вопросах была ему хорошо известна, и он стал опасаться худшего. Кристофоро тем временем вернул Чекотти на землю и стал страшно его трясти.

— Что вы сделали с Аделиной? Сейчас же скажите, что вы с ней сделали?

— Я? Но… но я ничего с ней не сделал!

— Почему, в таком случае, я застал ее всю в слезах, когда зашел в сад?

— Как я могу это знать?

— А если я придушу вас, память к вам, может быть, возвратится?

Понимая, что в таких обстоятельствах силу применить невозможно, начальник карабинеров попробовал прибегнуть к убеждению, чтобы усмирить обезумевшего парня.

— Рассуди сам, Кристофоро, если ты его придушишь, то ведь он уже никогда ни о чем не вспомнит!

Но логика этих слов ускользнула от брата Аделины.

— Она поклялась мне, что вы обняли ее!

— Это правда, но…

— Он признался! Вы слышали? Он признался! За дело! Сейчас я придушу его!

В это время Бузанела, незаметно вышедший перед этим, вернулся, держа в руках бутылку, к счастью, пустую, которую он тут же разбил о голову Кристофоро, ухнув при этом, как дровосек. Кристофоро повалился на пол, как подкошенный. Иларио воспользовался этим, чтобы надеть на него пару крепких наручников, после чего гордо выпрямился в предвкушении поздравлений, которые не заставили себя ждать.

— Превосходная инициатива, Иларио. Оставайся около него, и если он попытается встать… действуй согласно инструкции. Что касается вас, синьор инспектор, позвольте выразить вам мое сожаление по поводу вашей неосторожности!

Чекотти, который, весь дрожа от унижения, приводил в порядок свою одежду, заорал:

— Неосторожность?!

— Да ведь ухаживать за Аделиной Гамба — это безумие!

— Но я даю вам слово…

— Я знаю, синьор, она, безусловно, самая красивая девушка в Фолиньяцаро, но я также знаю, что ее отец и брат страшные грубияны. Они всегда готовы наброситься на каждого, кто посмотрит на Аделину не так, как им хочется!

— Повторяю, синьор, я не позволил себе ни малейшего неуместного жеста по отношению к этой девушке!

— Согласен, синьор инспектор, согласен… Вы, вероятно, держали ее в объятиях для того, чтобы заставить ее смотреть вам прямо в лицо во время допроса? Заметьте, однако, что у нас не привыкли к этим миланским методам, вот почему…

— Клянусь вам, синьор, что… А впрочем, какая разница?

Оба на минуту замолчали, потом Рицотто снова заговорил. Тон его выражал братское сочувствие.

— Вы поэтому меня спросили, что я думаю о браке, да? Значит, Аделина так сильно вам нравится?

Вопль, который издал пришедший в сознание Кристофоро избавил Чекотти от необходимости отвечать. Начальник карабинеров занялся узником:

— Кристофоро, я уважал тебя, а ты… ты разочаровал меня!

— Снимите с меня эти наручники! Я не преступник!

— Понимаешь ли ты, глупец, что поднял руку на инспектора уголовной полиции?

— Ну и что? А он разве не поднял руку на мою сестру?

— Ты уверен, что слегка не преувеличиваешь?

— Когда я вернулся домой, Аделина заливалась слезами… Она, оказывается, неравнодушна к этому субъекту… Подумать только, к полицейскому! Нет, можно только пожалеть, что имеешь сестру!

— Думай, о чем ты говоришь, Кристофоро, не забывай, что ты обращаешься к начальнику карабинеров и что карабинеры тоже принадлежат к полиции!

— Да, но вы, вы порядочный человек… Аделина рассказала нам, что когда этот тип обнял ее, она подумала, что он собирается сделать ей предложение, но как только он получил то, что хотел, он тут же смылся. Отец сразу пошел за своим ружьем… Я потому и прибежал сюда первым, что испугался, как бы не было смертоубийства!

Чекотти запротестовал:

— Я и не прикоснулся к вашей сестре! Во всяком случае, не в том смысле, что вы имеете в виду! Я хотел получить от нее сведения, а ваша Аделина оказалась отъявленной лгуньей!

Кристофоро призвал Рицотто в свидетели:

— Слышите? Теперь он ее оскорбляет. А кому будет нужна Аделина после того, как этот шпик ее обесчестил? Один из нас, отец или я, должен его убить, чтобы вернуть семейству Гамба честь!

Подобные угрозы выводили Рицотто из себя.

— Сделай одолжение, оставь меня в покое с вашей фамильной честью! В противном случае я вас обоих заключу в тюрьму до тех пор, пока Аделина не выйдет замуж или не станет монахиней!

Половина деревни могла слышать крики, доносившиеся из участка. Они возбудили любопытство нотариуса, совершавшего свою предобеденную прогулку, и он зашел туда. Вид Кристофоро в наручниках навел его, вероятно, на мысль, что тот убил Таламани.

— Так это он?

Рицотто с удовольствием послал бы нотариуса ко всем чертям, но он не мог себе этого позволить.

— Он… кто он?

— Убийца Эузебио.

Кристофоро сделал страшное усилие, пытаясь разорвать цепочку, сковывавшую его руки. При этом он клялся разорвать нотариуса на части и утверждал, что понадобится несколько ящиков, чтобы увезти то, что от него останется. Мэтр Агостини очень плохо воспринял эти угрозы и предложил Тимолеоне зафиксировать слова Кристофоро, так как он собирается подать на него в суд и потребовать возмещения убытков. Потом, когда ему объяснили причину всего этого шума, он признал правоту Чекотти, выразил свою уверенность в том, что Аделина лжет, и сказал, что она нисколько не лучше, чем ее брат и отец. Карабинеру Бузанеле пришлось усесться на живот сыну кузнеца, чтобы помешать ему встать. Никто из взволнованных и рассерженных людей не заметил, как в кабинете неожиданно появился Теофрасто, маленький служка дона Адальберто.

Увидев мальчика, Тимолеоне набросился на него:

— А тебе что здесь нужно?

— Меня послал доктор.

— Почему?

— Из-за падре.

— Что с ним?

— Он умер.

— Что ты мелешь?

— Доктор подобрал его на дороге и отвез домой. Донна Серафина плачет, не переставая.

— Но от чего он умер?

— Ему проломили череп, как Джельсомине.