Медсестра склонилась над бледной молодой женщиной, освежила ей лицо ватным тампоном, смоченным в лавандовой воде, и объявила, что у нее родился чудный мальчуган. Когда Мод Бессетт услышала эти слова, радость переполнила ее настолько, что серое ливерпульское небо, проглядывавшее сквозь окно Уолтонской больницы, показалось ей голубым. Такое с ней случилось первый раз в жизни. До нее долетел крик ребенка, которого обмывали, и она улыбнулась, твердо зная, что еще ни один маленький англичанин не кричал так красиво и что, дав жизнь сыну, она совершила единственный в истории Объединенного королевства такого рода подвиг. Мод Бессетт протянула руки, и в них вложили что-то красное, дергающееся и захлебывающееся от яростного крика, в котором молодая мать с радостью признала восьмое чудо света.

Что касается Билла Бессетта, грызшего ногти в маленьком покое для будущих папаш, то он пребывал в негодовании по поводу безразличия персонала больницы к великому событию, совершающемуся в палате мисс Бессетт. Его нетерпение и беспокойство постепенно перешли в глубокомысленные философские рассуждения о безразличии людей в целом по отношению к себе подобным. На свет должен был появиться маленький или маленькая Бессетт, и совершенно никого это не волновало! Далее его мысль от разочарований в человеческой солидарности перешла к опасности, которой подвергалась Мод. А если она умрет? Кто, кроме него, может позаботиться о пей? У Бессеттов не было даже дальних родственников, и в случае несчастья некому было прийти им на помощь. При мысли о возможности вдовства Билл расплакался, ибо он очень любил Мод, на которой женился два года назад. Призвав на помощь все свое хладнокровие, он поклялся себе, что если произойдет несчастье, он никогда не женится во второй раз, чтобы не изменить памяти той, которая отдала ему все. Подобное величие собственной души настолько его растрогало, что по его щекам опять покатились слезы. Он был в восторге от себя. Затем к Биллу пришло убеждение, что если никто не приходит к нему с новостями, то это – от того, что его жена умерла во время родов, и никто не решается ему об этом сообщить. Тогда он решил тоже умереть. Как только ему официально сообщат об этом, он вернется домой, напишет письмо домовладелице, где объяснит причины своего поступка, примет ванну и направится прямо к Мерсей, чтобы броситься в воду. Подумав еще немного, он решил, что принимать ванну вовсе не обязательно. Его программа действий была остановлена старым доктором Джоном Э.Хиллом, который торжественно объявил ему, что он – счастливый отец мальчика весом в восемь фунтов. Сразу же позабыв о своих пессимистических мыслях, Билл Бессетт схватил врача за руку и крепко пожал ее, заявив, что отныне его жизнь приобрела смысл. Доктор Джон Э.Хилл, которому его долгий опыт подсказывал не только радужные, но и скептические мысли по этому поводу, посмотрел на него поверх очков.

– Конечно, мистер Бессетт, и еще, поверьте, вам понадобится много усердия и даже храбрости!

* * *

Этих качеств у Билла Бессетта было больше всего. По правде говоря, все его состояние складывалось исключительно из них одних, и, поскольку его супруга принесла с собой такое же приданое, то их двухкомнатная квартира в пригороде Уолтон-он-зе-Хилла была полна больше опьяняющими мечтаниями, чем удобными реалиями.

Мод и Билл, удостоверившись в полном успехе относительно новорожденного, дружно решили не повторять подобный прецедент и посвятить своему единственному ребенку всю свою жизнь, чтобы в один прекрасный день он смог занять заметное место в Ливерпуле и никогда не знать материальных проблем, с которыми сталкивались его родители. В духовные родители сына они призвали двух великих людей, которыми гордился город,– Фрэнсиса Бэкона и Уильяма Гладстоуна, и, таким образом, малыш получил имя Фрэнсис У.Бессетт. На восьмой день после рождения Мод и Билл записали Фрэнсиса Уильяма в Итон с дальней перспективой поступления в него наравне с золотой молодежью Великобритании. Молодая чета стала экономить каждый пенни, чтобы набрать сумму, обеспечившую бы их наследнику изысканное воспитание, обещавшее хорошую должность. Это было нелегко, поскольку у Билла Бессетта был чересчур скромный оклад помощника бухгалтера в конторе по импорту-экспорту Клайва Лимсея. Однако последний, узнав о записи в Итон еще очень молодого Фрэнсиса и сам собираясь записать туда своего сына, которому было шесть лет, вызвал Билла Бессетта и поблагодарил его за привязанность к традициям. Желая внести свой вклад в воспитание будущего джентльмена, Клайв Лимсей объявил ему, что повышает его месячный заработок на два фунта и шесть пенсов. С этого времени Билл Бессетт голосовал только за консерваторов и сменил свою кепку на фетровую шляпу, с которой не расставался до конца своих дней. Каждое воскресенье, садясь за стол, он провозглашал тост за короля Эдуарда VIII и герцога Ланкастерского, поскольку все это происходило в 1936 году.

* * *

Двадцать три года спустя Фрэнсис Уильям Бессетт, удобно растянувшись на траве Гроува, гордости Мэгдейлен Колледжа,– самого красивого и дорогого в Оксфорде,– меланхолично размышлял о том, что уже через несколько недель заканчивается его обучение в Университете, и ему придется объявить своим родителям, что их радужные мечты в отношении его будущего не совсем сбылись. Действительно, с первого дня занятий в Итоне Фрэнсис оказался совершенно не способен к учебе. В то же время, как только он достиг возраста, необходимого для занятия столь нелегким видом спорта, как гребля, он зарекомендовал себя одним из лучших "уэт боб", которых когда-либо видела среди своих учеников эта старая школа. Итак, благодаря, скорей, своим атлетическим способностям, чем научным познаниям, Фрэнсис Бессетт был принят в Оксфорд, цвета которого уже трижды защищал на традиционных соревнованиях от Патни до Мортлейка, где каждый год состязаются представители Оксфорда и их соперники из Кембриджа. В этом, 1959 году, Фрэнсис привел экипаж своей восьмерки к победе, за что весь Оксфорд был ему благодарен.

В тишине Гроува Фрэнсис Уильям Бессетт подводил неутешительные итоги годов своей учебы. Конечно, он стал джентльменом, умевшим изъясняться с особым оксфордским акцентом, правильно носить зонтик и отменно представляться изысканному обществу. Это были серьезные шансы на то, чтобы преуспеть в Англии, но все же недостаточные, чтобы надеяться на карьеру, о которой мечтали его родители. Он на самом деле жалел Билла и Мод, которых любил по-настоящему. Самому ему не были присущи большие амбиции, он был в некотором роде даже застенчив, что не позволяло ему, например, применять свою физическую силу против кого бы то ни было и при любых обстоятельствах. Он был бы рад даже невысокой должности в конторе Клайва Лимсея и сына. Но в этом он ошибался, поскольку, дав ему отличное образование, его родители тем самым изолировали его от мира, в котором он был призван жить. В то же время он не обладал ничем таким, что возвысило бы его над этим миром. Короче говоря, для Фрэнсиса Уильяма существовала реальная угроза прожить жизнь неудачником, поскольку он не мог быть до конца своим ни в одном из кругов общества. Самого его это не особо заботило, поскольку он рассчитывал, что дружба с Бертом Лимсеем, шесть лет назад окончившим Мэгдейлен Колледж, облегчит его дела. Главным теперь было втолковать все это родителям, которым нелегко будет смириться с тем, что их отпрыск, как и его отец, каждое утро будет отправляться по Грейсон Стрит в направлении конторы Лимсея. Фрэнсис как раз думал, каким образом смягчить для них этот удар, когда в тишине Гроува, под тенистыми сводами парка, послышалось его имя. Он поднялся и, в свою очередь, издал воинственный клич студентов колледжа. Ему ответили точно таким же. Тогда он направился в ту сторону, откуда слышался голос. Через несколько минут, переходя мост, соединяющий Гроув с лугом, подходящим к Черуэллу, он увидел бегущего и размахивающего руками парня. Поначалу Фрэнсис не узнал его и лишь, когда тот приблизился, определил, что это был Берт Лимсей. Визит был, по крайней мере, неожиданным, и Бессетт остановился в нерешительности. Они с Бертом считались друзьями, даже не будучи приятелями. Разница в возрасте и положении сглаживалась тем, что оба учились в одном и том же колледже. Лимсей никогда не заходил к Фрэнсису, а в Ливерпуле во время каникул их отношения сводились к разговору за стаканом вина или рюмкой виски о преподавателях колледжа, у которых прежде учился Берт. Бессетт почувствовал опасность уже по тому, как Берт подходил к нему, стараясь при этом как можно сильнее выказать признаки братства и дружбы. С замирающим сердцем Фрэнсис ждал удара, который должен был обрушиться на него.

– Хэлло, Фрэнсис!

– Хэлло, Берт!… Каким ветром?

– Желание повидать вас, мой друг, и еще раз побывать в старых стенах…

– …?

Не обращая внимания на удивление собеседника, Лимсей взял его под руку и потянул за собой. Они прошли почти весь путь, разговаривая только о самых обычных вещах, и Фрэнсис уже стал удивляться всему этому, как вдруг Берт, крепче сжав локоть своего друга, перешел на серьезный тон:

– Фрэнсис… постарайтесь крепиться… будьте мужественным… У меня для вас плохая новость… Я подумал, что если сам расскажу вам обо всем, вам будет не так больно…

С пересохшим от волнения горлом Бессетт прошептал:

– Родители?…

Лимсей стал напротив него, взял за плечи и тихо сказал:

– У вас больше нет родителей, Фрэнсис…

– Что вы сказали?!

– Вчера утром недалеко ог Стретфорда-на-Эйвоне, на перекрестке с Эттингтонской дорогой, они погибли в аварии. Какой-то тип, ехавший на полной скорости из Эттингтона, вынудил вашего отца резко повернуть руль, и машина врезалась в дерево…

– Они?…

– Да, оба, на месте… Фрэнсис, зная ваших родителей, я уверен, что если бы у них было право такого выбора, они предпочли бы покинуть нас вместе… Я хотел приехать к вам вчера вечером, но сам попал в небольшую аварию недалеко от Формби…и потом, я хотел, чтобы у вас была еще хоть одна спокойная ночь…

Бессетт еще не совсем понял, что остался один на свете. Он думал только об аварии и еще не воспринимал последствий известия о гибели Билла и Мод. Сквозь сжатые зубы он спросил:

– Кто это сделал?

– Какой-то мерзавец, который сразу же удрал, Фрэнсис. От одного крестьянина, который работал в поле и видел аварию, стало известно, что он был на темном, возможно зеленом

Остине", вот и все. Не стоит строить иллюзий: только чудо может помочь его найти. Я об этом весьма сожалею: прежде чем судить его, мне очень хотелось бы съездить ему по физиономии.

Только теперь Фрэнсис заплакал, и Берт нежно прижал его к себе, как это делают старшие, чтобы утешить младших.

– Не нужно сдерживаться, старина…

* * *

Берт помогал Фрэнсису собирать вещи в маленькой комнатушке, которую тот занимал все три года учебы в Мэгделейн Колледже. Друзья Фрэнсиса приходили один за другим, чтобы выразить свое сочувствие и сожаление по поводу его отъезда. Преподаватели, в свою очередь, считали нужным пожать ему руку. Товарищи по команде в память о совместной победе принесли лопасть весла. Один лишь Брайан Уошберн, сосед Фрэнсиса по комнате, почему-то не показывался на глаза, и Бессетт испытывал по этому поводу глубокое разочарование: все три года они отлично ладили друг с другом.

По поручению отца Берт объявил Фрэнсису, что он может поступить к ним на службу и после нескольких месяцев стажировки у Джошуа Мелитта, старейшего заведующего отделом Южной Америки, возглавит европейский отдел. Предложение было неожиданным и обещало то положение в обществе, которое вознесло бы до небес Мод и Билла. Солидарность выпускников Оксфорда сыграла свою роль, а дружеские чувства Клайва Лимсея к навсегда ушедшим оказались не пустыми словами. Эти доказательства дружбы немного смягчали горе Бессетта. Он был не так одинок, как того опасался.

Проходя через ворота колледжа к машине Лимсея, которая стояла на Хай Стрит, Фрэнсис обернулся и бросил последний взгляд на то, что его окружало все эти счастливые годы. Над его молодостью опускался занавес, и он понимал, что ему никогда больше не придется испытать подобного счастья. Когда он проходил мимо привратника, тот поприветствовал его и выразил свое сочувствие по поводу горя, постигшего одного из тех, как он выразился, о ком всегда приятно вспомнить. Уложив багаж на крышу и в багажник, Бессетт уже устроился с Бертом, сидевшим за рулем, когда в окне показалось побледневшее лицо Брайана Уошберна.

– Фрэнсис,… извините, что я не смог прийти вместе со всеми остальными… когда я узнал, что случилось… и ваш отъезд… я искал для вас подарок, чтобы вы вспоминали обо мне… и о счастливом времени, что мы провели здесь… Вы отличный парень, Фрэнсис, и я вас никогда не забуду…

Прежде, чем Бессетт успел что-либо ответить, Брайан бросил ему на колени какой-то пакет и убежал.

* * *

Машина быстро ехала по дороге к Стретфорду-на-Эйвоне. Друзья не разговаривали. Берт с уважением относился к молчанию своего спутника. Прошло немало времени, пока Фрэнсис задал вопрос:

– Где они, Берт?

– В стретфордской больнице…

– Они… очень искалечены?

– Да… Мы с отцом ходили на опознание,– во-первых, для полиции… ну и чтобы избавить вас от этого испытания…

– Спасибо.

Чтобы хоть немного отвлечь Фрэнсиса от его мыслей, Лимсей предложил:

– Давайте посмотрим подарок вашего друга?

Бессетт развернул пакет и вынул красивую репродукцию по дереву портрета Анны де Болейн, несчастной королевы, супруги Генриха VIII, которую ее более удачливая соперница Джейн Сеймур приказала обезглавить в лондонском Тауэре. Лимсей не смог скрыть своего удивления:

– Анна де Болейн? Странная мысль! Вам чем-то нравится эта дама, Фрэнсис?

Берт, конечно же, не мог знать того, что давно уже знал Брайан Уошберн: Бессетт был почти влюблен в Анну де Болейн. Его прирожденная застенчивость мешала ему ухаживать за девушками, да и занятия спортом не оставляли для этого времени, так что все запасы романтизма Фрэнсиса были отданы Анне де Болейн с того самого момента, как он узнал ее печальную историю. Эта молодая женщина, заключенная в Тауэр, золотистые волосы которой обрезал палач, чтобы освободить доступ топора к ее нежной шее, наполняла его искренним состраданием, несмотря на дистанцию в три века. Как только его чувства к образу Анны прояснились, Фрэнсису удалось легко убедить себя в бесполезности поисков другой свитхерт, которая все равно окажется хуже драгоценного призрака. В этом отношении его лень и склонность к мечтаниям попали на благодатную почву. Он с любовью снова завернул картину в бумагу и положил к себе на колени. Он повесит этот портрет над кроватью, и Анна будет его встречать своей неизменной улыбкой и в горе и в радости. Подумав, что Мод и Билл живут теперь в том же мире, в который несчастная королева попала в двадцать девять лет, Фрэнсису показалось, что они стали ему еще ближе.

* * *

В полицейском участке Стретфорда-на-Эйвоне Бессетт услышал полное подтверждение рассказа Лимсея. Ему пообещали сделать все возможное, чтобы найти преступника, но в то же время никто не скрывал, что сделать это будет очень трудно. В заказанный Лимсеями катафалк погрузили останки Мод и Билла, и он тронулся в путь по направлению к Ливерпулю вслед за машиной Берта и Фрэнсиса, которые пытались не думать об экипаже, следующим за ними.

От последующих дней, прошедших для Бессетта в многочисленных заботах и не оставивших ему времени даже на мысли о погибших, у него остались только воспоминания о трогательной заботе соседей, для которых его траур частично стал их собственным. Еще у него в памяти остались церемонии и ритуалы, которые обязывали выставлять свою боль для удовлетворения всеобщего любопытства и высоко, словно знамя, держать ее. На приходском кладбище отец и сын Лимсеи находились рядом с Фрэнсисом. Джошуа Мелитт, который когда-то устраивал его отца на работу, тоже пожелал прийти. Старый пуританин, над привычками которого смеялась молодежь, решив дать понять Фрэнсису, что сердцем он с ним, не нашел ничего другого как сказать:

– Помните, что то, что произошло с вашими родителями – предупреждение Неба всем нам, великим грешникам. Труба Ангела, зовущая нас к Господу, может прозвучать в любую минуту. Постараемся быть к этому готовыми и избежать риска уйти в грязной одежде.

Фрэнсис отвел себе месяц на то, чтобы устроиться и приступить к работе у Лимсея. Для начала ему пришлось привыкать жить в одиночестве маленькой квартирки, которая из-за отсутствия Мод и Билла сгала казаться огромной. За каждой дверью Бессетту слышались шаги отца, и иногда он даже прерывал работу из-за послышавшегося ему смеха Мод. Затем призраки постепенно растворились, оставив после себя опустевшую квартиру, в которой они оба были так счастливы своими надеждами на великое будущее своего сына. Единственным утешением для Фрэнсиса было то, что родители покинули этот мир, так и не узнав о провале этих надежд. Они, по крайней мере, избежали хоть этого. Старая Мери Планкетт, бывшая старухой уже тогда, когда Бессетты только устраивались в Уолтон-он-зе-Хилл, предложила свои услуги по ведению хозяйства, за что Фрэнсис был ей весьма признателен: от Берта, рано оставшегося без матери, он знал, какие проблемы могут создавать хозяйственные стороны жизни для одиноких мужчин. Мери Планкетт оказалась весьма приятной женщиной, если не считать ее привычного для старых дев стремления всех переженить. Она сразу же стала убеждать Фрэнсиса в том, что намного приятнее иметь свой семейный очаг, чем бегать по ресторанам и проводить вечера в одиночестве. Фрэнсис делал вид, что одобряет эту болтовню, но когда речи о разделенных на двоих чувствах становились чересчур навязчивыми, Бессетт поглядывал в сторону комнаты, где его ждала молчаливая и неизменно верная Анна де Болейн.

За день до того, как Фрэнсис должен был предстать перед Джошуа Меллитом и начать обучаться искусству управления европейским отделом дома Лимсеев, телефонный звонок оторвал его от приготовления чая. Ему не понравилось, что его отрывают от одного из важнейших для всякого англичанина дела, но, будучи от природы вежливым человеком, он ответил. Чей-то дребезжащий голос, напрочь отсутствующий в его памяти, спросил:

– Я говорю с Фрэнсисом Бессеттом?

– Да… С кем имею честь?

– Гарри Осли…

– Гарри Осли?… Простите, но я не могу припомнить…

– Я друг вашего отца… Мы познакомились во время войны… Я хотел позвонить вам, как только узнал о смерти Билла, но был болен… Знаете, я старый человек и только сегодня утром вышел из больницы Брод Грин… Извините, но мне трудно передвигаться…

– Что вы, мистер Осли, с вашей стороны весьма любезно, что вы позвонили…

– Я очень любил вашего отца, мистер Бессетт…

– Благодарю вас…

– Я хотел бы встретиться с вами как можно скорей…

– Не беспокойтесь об этом, пожалуйста…

– Накануне своей гибели ваш отец оставил у меня письмо, которое я должен был передать вам, если с ним случится несчастье.

– Что вы сказали?

Фрэнсис услышал на другом конце провода астматическое дыхание, затем Осли повторил слово в слово ту же фразу. Бессетт забеспокоился:

– Вы хотите сказать, что у отца было предчувствие смерти?

Осли немного помолчал, а затем твердо произнес:

– Все это куда более серьезно, мистер Бессетт… Уверен, что ваш отец знал о грозящей ему опасности.

– Но ведь этого не может быть! Кто и почему мог угрожать моим родителям?

– Не знаю, мистер Бессетт, но смею вас заверить, что накануне своей гибели ваш отец заходил на Лодор Роут, в дом миссис Гарриссон. Это мой адрес…

– И что?

– Он сообщил мне, что случайно узнал об одном опасном секрете и что, если догадаются, что он его знает,– его жизнь будет в опасности.

– Догадаются? Кто догадается?

– Этого он не сказал, мистер Бессетт.

– Но почему же он тогда не сообщил в полицию?

– Он сомневался, что ему поверят.

– А вы случайно не знаете, что это за секрет?

– Нет, мистер Бессетт. Он только вручил мне это письмо, в котором, наверное, постарался все объяснить.

– Послушайте, мистер Осли, я весьма признателен вам, но мне кажется, что гибель моих родителей произвела на вас чересчур сильное впечатление и вы, скорее всего, преувеличиваете причину этого поступка отца.

– Ваш отец, мистер Бессетт, опасался, что его убьют, и он погиб, не так ли?

– В дорожной аварии, мистер Осли, в аварии!

– Это не первый случай, когда преступлению придают вид обычной аварии!

– Преступлению?!

– Почему же тогда этот водитель смылся?

Пораженный Фрэнсис не знал, что возразить, и Осли продолжал:

– Вы слушаете, мистер Бессетт?

– Да, да, простите, то, что вы рассказали, настолько невероятно…

– Возможно, вы найдете всему объяснение в письме, но вам нужно поторопиться,– время не ждет!

– Почему?

– У меня создалось впечатление, что за мной следят с тех пор, как я вышел из больницы, где, кстати, мои вещи перерыли, вероятно, в надежде найти письмо… Но я ношу его при себе, под повязкой на теле.

– Извините меня, мистер Осли, но я не был подготовлен к такому известию… Вы уверены, что не преувеличиваете? Зачем кому-то за вами следить?

– Возможно из-за того, что слежка за вашим отцом уже велась, когда он заходил ко мне… Так что поспешите, мистер Бессетт, поспешите, как только сможете!… И будьте сами осторожны…

– Сам?

– Убийцы вашего отца не остановятся перед новым убийством, если догадаются, что вы знаете то, что я вам рассказал.

– А как же вы сами, мистер Осли?

– Я? Мне и так-то недолго осталось. Сейчас главное,– кто успеет первым: вы или они.

– Где находится Лодор Роут?

– Позади Уокхилл Парка, на Уокхилл Роут.

– Я сейчас буду, мистер Осли, но, по-моему, вам все же нужно предупредить полицию.

– Я не люблю лягавых. Вам нужно будет найти миссис Гарриссон, и она покажет, где моя комната. Поспешите…

Фрэнсис держал трубку в руке, хоть из нее уже слышались короткие гудки. Весь его грустный мир, более меланхоличный, чем беспокойный, за одну минуту перевернулся и стал миром насилия и ужасов, то есть тем миром, для которого он совершенно не был создан. Ему казалось невероятным, что Билл и Мод могли быть замешаны в какой-то грязи, зачастую являющейся уделом больших городов и, особенно,– больших портов. Какие дела могли связывать его мать с бандитами? Каким образом путь его отца мог пересечься с грязной дорогой ночных джентльменов удачи? Став перед задачей, которую предстояло решить, и понимая, что сделать это у него не было сил, Бессетт инстинктивно решил прибегнуть к чьей-нибудь помощи. Он дозвонился Берту в бюро. Лимсей, узнав в чем дело, поначалу просто не поверил во все это. Он попытался убедить своего друга, что тот стал жертвой плохой шутки или фантазий одного из тех наполовину сумасшедших, которыми полны большие города. Но все же, не желая отказывать Фрэнсису в помощи, он попросил дать ему несколько минут, чтобы предупредить отца об отсутствии на работе.

Высунувшись из окна, Бессетт вглядывался в Сидардейл Роут, с отчаянием думая об убегающих минутах. Напрасно он пытался убедить себя в правильности мнения Лимсея,– его грызло беспокойство. Даже если в рассказе Осли была хоть сотая доля правды, это следовало проверить. Когда же мисс Планкетт сказала, что она прекрасно знает Гарри Осли, который раз в месяц, по воскресеньям, заходил к его родителям, Фрэнсис больше не сомневался, что этот человек сказал ему правду. Его нетерпение перешло в горячку, и он уже решил, не дожидаясь Берта, взять такси, когда появился синий "ягуар" Лимсея. Бессетт сбежал по лестнице и сел в машину.

К несчастью, Берт ошибся, перепутав Оукхилл Парк с Сендфилд Парком, и они едва не направились в Вест Дерби в поисках нужной им улицы. На эту ошибку они потратили более часа времени. Когда они остановились перед домом миссис Гаррисон на Лодор Роут, на его крыльце почти тот час же показалась сама владелица. Бессетт, стараясь сдерживать свое беспокойство, спросил:

– Мистер Осли, Гарри Осли, дома?

– Вы тоже из полиции?

– Почему из полиции?

– Потому, что ваши коллеги уже приезжали!

Берт, чтобы успокоить Фрэнсиса, взял его за руку.

– Мы вовсе не из полиции, мэдэм,… Гарри Осли – наш друг и…

– Вот оно что! Не могу вас поздравить с такой дружбой! О, я уверена, что он сумел обмануть вас, как и меня… А казался таким честным, так хорошо воспитанным… и что же? в чистом омуте черти водятся! Представьте себе, он жил здесь почти двадцать лет, и, я готова поклясться своей дочерью, я никогда не поверила бы, что в один прекрасный день за Гарри Осли приедет полиция!

Дама была слишком взволнована, и друзьям потребовалось применить немало дипломатических приемов, чтобы понять, что же произошло на самом деле. Оказалось, что час назад из полицейской машины вышли трое человек в форме. Даже не спросив дороги у миссис Гарриссон, они поспешили в комнату Гарри Осли и быстро вывели его оттуда.

– А откуда были эти полисмены?

– Откуда мне знать? Наверное, из участка на Сент Освальд'с Стрит…

* * *

В участке на Сент Освальд'с Стрит сержант поначалу подумал, что его разыгрывают, но когда Берт представился, он еще раз серьезно выслушал рассказ. Нет, полиция не проводила никакой операции на Лодор Роут. Чтобы подтвердить сказанное, он продемонстрировал чистые листы книги рапортов за этот день. Фрэнсис настаивал:

– Не могли ли полицейские, приехавшие за Осли, быть направлены из другого места?

– Нет… разве только из центра, но в таком случае нужен очень серьезный повод. Подождите, я позвоню на Центральный пост…

Оттуда ответили, что по их указанию на Уокхилл не производилось никаких арестов и что сообщивших об этом просят прибыть как можно скорей и связаться с инспектором Брайсом Хеслопом. Бессетт больше не питал никаких иллюзий: Гарри Осли был похищен. Как и опасался этот старик, кто-то опередил Фрэнсиса, из чего следовало, что Мод и Билл погибли не в аварии, а стали жертвами преступления.