Сидя в машине у вокзала Сент-Панкрас, водитель такси Джон Эрмитедж кипел от негодования. Ну почему он должен торчать на стоянке под надзором агентов компании как раз сейчас, когда его жена Мэдж вот-вот произведет на свет четвертого ребенка, а он, Джон, с ума сходит от волнения! Трое предыдущих родов прошли самым благополучным образом, и на сей раз тоже ничто не предвещало каких-либо осложнений. Во всяком случае, таково было мнение врача. Но Джон отличался крайней нервозностью и к тому же любил Мэдж. Воображение пессимиста рисовало будущее, каким оно станет, если Мэдж… От сознания такой перспективы холодный пот заструился по позвоночнику Джона, но он ничего не мог с собой поделать (натура сильнее!), и избавиться от ожидания предполагаемой катастрофы не удавалось. В больнице считали, что новый маленький (или маленькая) Эрмитедж никак не окажется в нашей юдоли скорби раньше полуночи, а то и рассвета. Пробило семь часов. Джон на мгновение встрепенулся, но тут же снова погрузился в черную меланхолию. Ему казалось, что эта кошмарная агония никогда не кончится. Джон подумал было, не оставить ли на минутку машину и сбегать в соседний бар позвонить в роддом, но там его уже дважды за это сурово отчитали, и он не решался снова беспокоить перегруженных работой людей.

В это время у выхода с платформы началась толчея, и Джон сказал себе, что, должно быть, прибыл поезд из Шотландии. Вскоре появились первые путешественники, и Эрмитедж сразу же обратил внимание на одетого в юбочку колосса. Тот ошарашенно озирался, держа в руках два чемодана невероятных размеров. Таксист решил, что их наверняка делали по заказу. Забыв на мгновение о Мэдж, Джон забавлялся, наблюдая за шотландцем, который, видимо, пребывал в полной растерянности. Таксист подумал, что, хоть природа на редкость щедро одарила молодого горца, он станет легкой добычей для любого отребья, живущего за счет наивности тех, кто приезжает в Лондон впервые. Другой водитель, Уильям Уолнот, крикнул Джону:

— Ой, Джон, глянь-ка, какого паренька мамаша выпустила прогуляться! Его явно ждут неприятные встречи!

Как будто нарочно, чтобы подтвердить слова шофера, двое из тех подонков, что таскаются по вокзалам в надежде стянуть чемодан, подошли к молодому гиганту с обеих сторон и, взявшись за ручки его чемоданов, вступили в беседу, очевидно убеждая путешественника предоставить им заботу о багаже. Эрмитеджу стало не по себе.

— Оставим их в покое, Уильям, или вмешаемся?

Вместо ответа тот указал ему пальцем на полисмена, который, пристроившись за колонной, готовился взяться за дело. Однако необходимость в этом отпала, потому что шотландец вдруг рассердился. Отзвук его ругательств достиг стоянки такси, и почти одновременно оба ловца легкой наживы, совершив головокружительный полет, рухнули в двух-трех метрах от предполагаемой жертвы. По молодости лет грабители поддались самолюбию и единодушно кинулись на горца. Полисмен выскочил из-за колонны, но, как ни быстро он бежал, все-таки появился слишком поздно. Более крупный из нападавших, получив прямой удар правой, валялся без сознания, а тот, что помельче, подхваченный за талию, уже летел к своему приятелю, не способному пошевелиться. Полисмен не смог сдержать восхищения:

— Вот это работа, сэр!

Колосс пожал плечами.

— У нас, в Томинтуле, таких маленьких не бывает.

— Не хотите ли подать жалобу, сэр? — осведомился констебль, краем глаза наблюдая за распростертыми воришками.

Шотландец крайне изумился:

— Мне? Подавать жалобу? На кого?

— Вот на этих двоих.

Человек в юбочке от души расхохотался.

— Представьте себе, если в Томинтуле узнают, что я подал жалобу на этих двух моллюсков! Да надо мной будут издеваться до конца моих дней! До самого Инвернесса не дадут проходу. Нет уж, это скорее им следует на меня жаловаться! Будь мы в Томинтуле, старина, я предложил бы вам выпить стаканчик хорошего виски у моего приятеля Ангуса. Но мы не в Томинтуле, так ведь?

— Нет, сэр, мы не в Томинтуле.

И со вздохом сожаления, выразившим всю тоску лондонца, вынужденного довольствоваться пятью квадратными метрами стриженой травы перед дверью дома, которые олицетворяют все его мечты о жизни на природе, полисмен принялся поднимать обоих жуликов, получивших такую потрясающую взбучку.

Как всякий уважающий себя британец, Эрмитедж любил спорт. Он сейчас уже не думал о своей Мэдж — в такой восторг привела его манера шотландца избавляться от чужой навязчивости.

— Что ты об этом думаешь, Уильям?

— Прекрасный был бы нападающий для «розы»!

— Да, только это «репейник».

— Обидно… Внимание, Джон, он направляется к нам. Если он выберет тебя, мой мальчик, советую не передергивать со счетчиком, этот парень способен превратить твою тачку в груду металлолома да еще заставить проглотить по кусочку.

Немного поколебавшись, шотландец направился к машине Эрмитеджа.

— Привет! Вы знаете, где Сохо?

Джон был готов к чему угодно, только не к такому вопросу. На мгновение он просто потерял дар речи. Ну, это как если бы у него спросили, кто сейчас носит корону Англии. Сперва Эрмитедж было подумал, что парень издевается над ним, и бросил на него довольно мрачный взгляд — нельзя же все-таки допускать, чтобы какой-то несчастный горец насмехался над чистокровным кокни! Но тут же он сообразил, что вопрос задан на полном серьезе, и чуть иронически улыбнулся:

— Более-менее, а что?

— Мне говорили, там можно повеселиться. Это мой друг, Гугус Мак-Гован… Он был в Лондоне лет десять назад.

— Слушайте, сэр, вы садитесь или нет? Мой счетчик не работает, пока я болтаю. А мне надо зарабатывать деньги. Вы хотите ехать в Сохо? Согласен, едем в Сохо. Годится?

— Годится.

— Тогда давайте чемоданы.

— Предпочитаю держать их при себе.

— Не очень-то вы доверчивы, а? Устраивайтесь сами, и едем.

— Скажите сначала, сколько это будет стоить.

— Что?

— Доехать до Сохо.

— Понятия не имею. Посмотрите на счетчике. Там указывается цена.

Колосса это, кажется, не слишком убедило.

— А она действительно работает, эта штуковина?

— С чего бы это ей не работать?

— Не знаю, но я бы предпочел сначала обсудить цену. Так всегда делают у нас в Томинтуле.

Джон не отличался особым терпением.

— Но мы же не в Томинтуле, черт возьми! Мы в Лондоне, а в Лондоне такси работают по счетчику. Понятно?

— Так вот, по правде говоря, мне это не нравится!

— Тогда вам остается только отправиться в Сохо пешком!

— Почему у вас такой скверный характер? Вы здесь все такие?

Эрмитедж готов был от ярости проглотить руль, но больше всего его злило то, что его коллега Уолнот буквально помирал со смеху.

— Так едем мы или нет?

— Ладно, едем. И чего вы так торопитесь? У нас в Томинтуле…

— Хватит говорить об этой дыре, сэр! Я не знаю, что такое Томинтул, и плевать я хотел на Томинтул, дьявол его раздери!

Зажатый двумя чемоданами, как ветчина между двумя кусками хлеба, шотландец мог не опасаться тряски на ухабах. Удобно расположившись на сиденье, он пробормотал:

— Честное слово, не понимаю, что вы можете иметь против Томинтула…

Эрмитедж так рванул с места, что машина чуть ли не прыгнула. Но это вызвало только насмешливое замечание Уильяма Уолнота:

— Джон, мой мальчик, уж не собираешься ли ты принять участие в Большом кроссе Ливерпуля на этой консервной банке?

Эрмитедж счел за благо не отвечать — он терпеть не мог площадной ругани, а ответить вежливо сейчас был не в состоянии. Понемногу его нервы стали приходить в норму, он признал, что был не прав, разозлившись из-за пустяка, и тут же почувствовал угрызения совести: зря он так скверно принял этого симпатичного парня. В виде извинения шофер вежливо осведомился:

— Все в порядке, сэр?

— Угу, скажите-ка, старина, а ведь это дьявольски большой город, а?

В наивности горца было что-то трогательное.

— Очень большой город, сэр…

И вдруг Джон представил себе, что Мэдж затерялась в этом огромном городе с его тысячами и тысячами жителей, число которых она собиралась увеличить по крайней мере на одного! И снова его охватила тревога, и захотелось хоть с кем-нибудь поделиться, успокоить взбудораженные нервы.

— Не стоит сердиться на меня, сэр, если я сегодня несколько резковат, сэр, но… дело в том, что я жду ребенка… то есть я, разумеется, хочу сказать, моя жена…

— Поздравляю, старина!

— Спасибо… Но это очень тяжелый момент.

— Правда?

— У вас нет детей, сэр?

— Ни жены, ни детей.

— В некотором смысле это хорошо. Я имею в виду заботы. Но, с другой стороны, это немного грустно, разве нет?

— Мне никогда не бывает грустно, старина.

— Кроме шуток? И как вам это удается?

— Когда я чувствую, что мне вот-вот станет тоскливо, я просто накачиваюсь и засыпаю. А проснувшись, снова оказываюсь в прекрасном настроении. Вы хотите мальчика или девочку, старина?

— Мальчика, у нас уже три дочери.

— Ну что ж, успокойтесь, у вас будет мальчик!

— Почему вы так думаете?

— У нас в Томинтуле кто угодно скажет, что только Малькольм Мак-Намара, осматривая беременную овцу, может определить, какого пола будет приплод.

Эрмитедж не ответил, поскольку не был уверен, не оскорбляет ли этот тип достоинство Мэдж, сравнивая ее с беременной овцой. Поэтому он только вздохнул.

— Да услышит вас небо, сэр!

— Не волнуйтесь, старина, сейчас мы это устроим!

Джон не понял смысла этого заявления. Понимание пришло через несколько минут, когда, выехав на Нью Оксфорд-стрит, Эрмитедж едва не попал в первую серьезную аварию за всю свою шоферскую жизнь. Он вел машину, внимательно следя за движением, очень оживленным в это время — кончился рабочий день. И вдруг у него за спиной, в нескольких сантиметрах от уха, раздались мощные гнусавые звуки волынки, играющей «Бэк о'Бэнахи». От неожиданности, смешанной с испугом, не понимая, в чем дело, Джон на мгновение выпустил руль из рук. По счастью, ему удалось спохватиться прежде, чем машина врезалась в автобус, водитель которого свирепо выругался. Такси вильнуло вправо, едва не задавив мотоциклиста, потом быстро дернулось влево и проскочило на волосок от грузовика. Эти странные курбеты сопровождались воем, скрипом тормозов, отчаянной руганью, и Эрмитедж, чье лицо заливал холодный пот, а глаза выдавали состояние, близкое к помешательству, был почти благодарен полисмену, когда тот, явно будучи не в восторге от всего этого содома, издал резкий свисток, требуя, чтобы таксист остановился. Все это время шотландец с полной невозмутимостью продолжал дуть в свою волынку, причем виртуозные маневры шофера нисколько не потревожили его вдохновения.

Полисмен подошел. Вид у него был не слишком любезный.

— Ну? В чем дело? Пьяны вы, что ли?

Джон через правое плечо указал большим пальцем на своего клиента. Обращаясь к энтузиасту игры на волынке, констебль вынужден был пустить в ход всю мощь своих легких:

— Не могли бы вы прекратить это?!

Мак-Намара перестал играть и с изумлением спросил:

— Вам не нравится, как я играю? Однако у нас в Томинтуле…

Эрмитедж всхлипнул.

— Я больше не могу, — пробормотал несчастный таксист, — пусть он выйдет!.. Заставьте его выйти, умоляю вас, заставьте его выйти!

Полисмен, совершенно не понимая, что происходит, начал нервничать.

— В конце концов, соберетесь вы рассказать мне, в чем дело, или нет?

Голосом, скорее напоминавшим хрип, Эрмитедж объяснил, что мирно вел машину, как вдруг у него над ухом грянула эта дикая музыка, и под действием шока он чуть не врезался в автобус.

Констебль бросил на Джона подозрительный взгляд.

— Что, рефлексы слабеют? Надо будет проверить вас, мой мальчик… Ну а вы, сэр, могу ли я узнать, почему вам вздумалось играть на волынке в такси?

— В честь его будущего ребенка!

Джону повезло. Оказалось, что полисмен только что стал отцом и сейчас чувствовал себя в ореоле этой новой славы. Узнав, что Мэдж вот-вот должна родить, он ощутил прилив братских чувств к шоферу.

— Согласен, это тяжелый для вас момент. Надо взять себя в руки, мой мальчик. А вы, сэр, подождите, пока вернетесь в свои края, и там продолжите этот концерт. Так всем будет гораздо лучше.

Эрмитедж хотел теперь только одного: как можно скорее высадить пассажира в первом попавшемся отеле и смыться. Он спустился по Черринг-Кросс, проскользнул на Олд Комптон-стрит и остановился у гостиницы «Каштан».

— Ну вот, — повернулся он к шотландцу. — Можете выходить, вы в Сохо. Но… Где же ваш инструмент, то есть я имею в виду волынку?

— В чемодане, старина.

Теперь Эрмитедж понял, почему багаж его пассажира выглядит так внушительно, и сказал себе, что если все обитатели Томинтула похожи на этого, то жизнь там, должно быть, полна неожиданностей. Шотландец, стоя на тротуаре, спокойно изучал фасад отеля.

— Решитесь ли вы наконец войти туда сегодня или так и будете стоять до завтра?

— Подождите меня, старина, я должен посмотреть, что делается там внутри.

И он решительным шагом направился в гостиницу. При виде улыбающегося гиганта портье аж подскочил.

— У вас есть комната?

— Вы… вы уверены, что вам достаточно одной?

— Не улавливаю.

— Простите, сэр. Да, у нас есть одна свободная комната с туалетом. Стоимость — фунт и десять шиллингов в день. Естественно, в счет входит и завтрак.

— Вы в самом деле сказали, что я должен платить фунт и десять шиллингов за ночевку и завтрак?

— Именно так, сэр.

— Боже милостивый! В Томинтуле на фунт и десять шиллингов можно прожить неделю.

— Везет тамошним жителям! Но мы-то в Лондоне, сэр.

Не отвечая, Мак-Намара повернулся и направился к такси.

— Скажите, старина, — обратился он к Эрмитеджу, — вы что, принимаете меня за миллиардера? Фунт и десять! Видно, в Лондоне легко зарабатывают денежки!

— Только не я! — простонал шофер.

Они снова пустились в путь, и на Лексингтон-стрит Джон решил, что в «Элмвуд-отеле», судя по его довольно обшарпанному виду, цены могут оказаться более приемлемыми для его пассажира. Здесь потребовали фунт и два шиллинга за комнату и завтрак. Шотландец не стал вступать в споры и вернулся к такси. Джон начал уже всерьез верить, что никогда не избавится от неудобного клиента. Рассердившись не на шутку, он рванул с места, вспомнив о жалкой гостинице на Варвик-стрит, носившей гордое название «Нью Фэшэнэбл». Если она и была новой, как того требовала логика вещей, то это относилось к столь отдаленным временам, о которых никто из жителей квартала уже и не помнил. Испещренный дырами ковер прикрывал пол крошечного холла, где похожий на слизняка человечек, примостившись за конторкой, по-видимому, поджидал не слишком взыскательную добычу. Не ожидая решения шотландца, Эрмитедж схватил чемоданы и скорее волоком, чем неся их, пошел к гостинице.

— Надеюсь, это вам подойдет, — сказал он пассажиру, — потому что во всем Лондоне вы не найдете ничего дешевле.

После этого Джон вернулся в машину. Узнав, что может получить комнату за восемнадцать шиллингов, Мак-Намара заявил, что это его устраивает, и добавил с тонкой улыбкой:

— Те, другие, хотели меня облапошить, но надо очень рано встать, чтоб обскакать парня из Томинтула.

Хозяин, недоверчиво глядя на гостя, попросил уточнить:

— Это место находится в Великобритании?

— В Шотландии, старина, в графстве Банф.

— И чем там занимаются?

— Разводят овец, старина. У меня их почти восемь сотен. Второе стадо после Кейта Мак-Интоша.

Джон Эрмитедж прервал эти объяснения, бросив с порога:

— Вы расплатитесь со мной, чтобы я мог уехать?

Шотландец рассмеялся:

— И еще говорят, будто это мы любим деньги? Я вижу, в Лондоне то же самое, а?

Таксист предпочел ответить молчанием. Мак-Намара вышел за ним на обочину.

— Сколько с меня?

— Фунт и восемь.

— Что?

— Фунт и восемь шиллингов. Это на счетчике.

— Послушайте, старина, я дам фунт. Согласны?

Эрмитедж прикрыл глаза, вверяя себя святому Георгию и моля избавить его от апоплексического удара.

— Сэр, я обязан взять с вас сумму, указанную на счетчике, иначе мне самому придется доплачивать разницу.

— И вы, естественно, этого не хотите?

Джон мучительно стиснул зубы, чтобы не выругаться.

— Вы угадали, сэр, я этого не хочу.

— А ведь, получив фунт, вы еще, по-моему, выгадаете!

Сэм Блум, хозяин «Нью Фэшэнэбл», не желая упустить такое зрелище, выбрался из-за конторки. Он появился на улице как раз вовремя: шофер бросил на тротуар свою фуражку и принялся бешено ее топтать. Он проделывал это до тех пор, пока не вернул себе хладнокровие, после чего снова надел ее на голову и заявил:

— Я не служил в армии. Меня освободили из-за не шибко крепкого сердца. Мне бы не хотелось умереть, не повидав новоявленного младенца и не дав ему отеческого благословения. Вы меня поняли, сэр? Тогда расплатитесь, и я уеду.

— Ну, раз вы взываете к моим чувствам…

Мак-Намара вытащил громадный черный кошелек с медной застежкой и дважды пересчитал деньги, прежде чем отдать требуемую сумму Эрмитеджу.

— И все-таки это чертовски дорого… Вот, старина, и поцелуйте от меня бэби.

— Прошу прощения, сэр, а чаевые?

— Вы считаете, что фунта и восьми шиллингов мало?

— Эти деньги для хозяина. А мне?

Вокруг начала собираться толпа.

— В Томинтуле никто никогда не требует чаевых.

Несмотря на все усилия взять себя в руки, Джон все-таки не смог не взорваться:

— Черт возьми! Плевать на Томинтул! Мы не в Томинтуле! Мы в Лондоне! А Лондон — столица Соединенного Королевства! Сечете? И в Лондоне водителям платят чаевые!

Какой-то служитель культа счел долгом вмешаться в это дело и обратился к Эрмитеджу:

— Дитя мое, ругаться так, как вы себе только что позволили, — постыдно. Подумайте, какой дурной пример вы подаете.

Но Джон был совсем не в настроении внимать гласу добродетели.

— Шли бы вы, пастор…

И он добавил ругательство.

— Бандит! Безбожник! Атеист!

— Слушайте, вы, часом, не хотите схлопотать по носу?

— Попробуйте только тронуть меня — живо попадете в суд!

Какой-то дарбист, оказавшийся свидетелем перепалки, решил, что пора воззвать к Всевышнему:

— Настало время пришествия Христа, дабы он водворил порядок в этом безумном мире! И Он грядет, братья! Он здесь! И приход Его будет гибелью вашей церкви-самозванки! Так возвестил Джок Дарби!

Теперь вся ярость служителя церкви обрушилась на сектанта:

— Ах вы еретик несчастный! И вы еще осмеливаетесь выступать публично?!

— Нет, это вы блуждаете во тьме, а все потому, что отдалились от Господа!

— Так как же мои чаевые? — снова вступил Эрмитедж.

Но в бой уже ринулась уличная торговка, сторонница унитаристской доктрины.

— Посмотрите, до чего доводят дикие выдумки о Боге в трех лицах! Бог един, Бог единствен, и десница Его повергнет вас во прах!

Священник и дарбист немедленно объединились против унитаристки:

— Прочь отсюда, безумица! Ад плачет по твоей грешной душе!

Сэм Блум вместе с новым постояльцем ушли в гостиницу. Что касается Эрмитеджа, то он никак не мог понять, каким образом его законное требование вызвало столь бурную теологическую дискуссию. Тут к нему подошла женщина из Армии Спасения.

— Брат мой, подумайте о тех, кто страдает от голода и холода. Подать страждущему — значит открыть сердце Всевышнему!

Не думая о том, что делает, Джон протянул два шиллинга, и женщина, поблагодарив, исчезла. Появление полисмена утихомирило метафизическую бурю. Толпа рассеялась. Только Джон остался стоять на тротуаре, тупо глядя на собственную ладонь, в которой теперь было всего фунт и шесть шиллингов… Его зациклившийся мозг тщетно пытался сообразить, почему же все-таки он не только не получил чаевых, но еще остался в убытке.

— Вы кого-нибудь ждете? — осведомился констебль.

— Нет.

— Так нечего тут стоить!

— Согласен, сейчас уеду, но сначала скажу вам одно: здорово все-таки получается, что Марии Стюарт отрубили голову! Чертовски досадно только, что такая участь не постигла всех шотландцев!

Малькольм Мак-Намара поведал Сэму Блуму обо всех своих приключениях, с тех пор как высадился на вокзале Сент-Панкрас. Сначала два грабителя, потом полусумасшедший таксист, который чуть было не устроил аварию только из-за того, что в честь его будущего ребенка сыграли на волынке «Бэк о'Бэнахи»!

— Так вы что, таскаете с собой волынку?

— Всегда! В Томинтуле говорят: «Малькольм без своей волынки — все равно что безногий без протеза — ничего не стоит».

— И где же она у вас?

— В чемодане.

— Вче…

В доказательство Мак-Намара открыл один из своих гигантских чемоданов и торжествующе извлек оттуда волынку, а заодно и бутылку виски.

— Не выпить ли нам, старина, за знакомство?

— Охотно, да вот стакана нет под рукой.

— Чепуха! Делайте, как я.

С этими словами шотландец поднес к губам горлышко бутылки и, к величайшему восторгу Сэма, одним глотком опустошил ее на треть.

— А потом этот злосчастный псих отвез меня в «Каштан», где имели наглость потребовать за ночлег фунт и десять шиллингов. В этом притоне меня явно приняли за дурака-провинциала. Потом таксист пытался подсунуть мне «Элмвуд» — там дерут фунт и два шиллинга. Я им даже ничего не ответил, этим ворюгам. О Господи!

Сэм, размышлявший в этот момент, действительно ли его новый клиент полный идиот или только притворяется, подпрыгнул от неожиданности:

— Что такое?

— Самая прекрасная женщина, какую я когда-либо видел в жизни! В Томинтуле ни одной такой нет!

Блум обернулся и увидел, что по лестнице спускается Люси Шеррат, которая, несмотря на свои сорок пять лет, считалась одной из самых отважных среди дам, прогуливающихся вечерами по тротуарам Сохо.

— Вот как? Ну, значит, вы там не избалованы по части прекрасного пола.

Люси, подошла к конторке.

— Привет! Сэм, не забудь напомнить Эдмунду, что в моей комнате подтекает кран. От этого постоянного шума можно рехнуться, а я, как знаешь, нуждаюсь в отдыхе. Так я могу на тебя рассчитывать, Сэм?

Прежде чем хозяин гостиницы успел ответить, шотландец воскликнул:

— В честь самой прекрасной девушки в Сохо!

И тут же заиграл на волынке «Полевые цветы».

Люси, вытаращив глаза, поглядела на Мак-Намару и тихо спросила Сэма:

— Кто этот тип?

— Поклонник, моя дорогая! — И, обращаясь уже к шотландцу: — Эй, дружище, вы не могли бы на минутку перестать играть?

Малькольм согласился прервать поток излияний волынки только для того, чтобы сообщить о принятом решении:

— Я буду следовать за этой дамой на расстоянии пяти шагов, играя «Эйтсом рил»! Мы всегда так поступаем в Томинтуле, если тебе девушка нравится и ты хочешь познакомиться с ней поближе.

Заставить его отказаться от этого плана стоило неимоверных усилий. Пришлось объяснять, что подобный шум может сильно повредить работе мисс Шеррат. Затем, повинуясь повелительному жесту Сэма, Люси исчезла. Впрочем, сделала она это не без сожаления — бедняга уже так давно ни у одного мужчины не вызывала восхищения! В сорок пять лет ей хотелось вкусить спокойной жизни, а этот шотландец — такой видный мужчина! Да вот беда: есть мечты, в которые как будто веришь, чтобы хоть как-то себя утешить, но до конца в них поверить так и не можешь. Для Люси, как и для многих других таких же товарок, было уже слишком поздно. Зато совершенно незнакомый, да еще и красивый парень исполнил в ее честь «Полевые цветы», и она никому об этом не расскажет. Это будет ее тайной.

Шотландец все больше и больше заинтересовывал Сэма. Сам не зная почему, хозяин гостиницы чувствовал, что тот может принести ему весьма ощутимые барыши. Уж не послал ли Сэму сего уроженца гор его ангел-хранитель? Похоже, Блум считал своего небесного покровителя таким же мошенником, каким был сам.

— Так, значит, сэр, у вас восемьсот овец?

— По меньшей мере.

— Надо думать, к концу года это приносит солидный доходец, а?

— Не жалуюсь.

— И вы приехали в Лондон повеселиться?

— Не совсем. Первым делом мне надо кое-что прикупить… Я ведь казначей нашего Сообщества… Так вот, говорят, австралийцы придумали какие-то сногсшибательные машинки для стрижки овец. Ну и наш председатель Грегор Фрезер сказал: «Только Малькольму Мак-Намаре из Томинтула можно доверить такую кучу денег, не дрожа со страху, что их украдут».

— Кучу денег?

— Пять тысяч фунтов, старина. У вас в Лондоне это не считается кучей денег?

— Еще бы! Конечно, считается! И вы, разумеется, сдали их в ближайший банк?

— Ну нет, у нас, в Томинтуле, не очень-то доверяют всем этим банкам. У вас забирают деньги, а взамен дают какую-то бумажку. По-моему, это ненормально. Я предпочитаю, чтобы деньги лежали у меня в кармане, и отдаю их только в обмен на товар.

У Блума пересохло в горле.

— Вы… вы хотите сказать… что… что эти деньги у вас с собой?

— Ну да, в моем зеленом чемодане.

За свою долгую жизнь жулика Сэм повидал немало простофиль, но такой ему попался впервые. И Блум никак не мог уверовать до конца в то, что наивность в такой степени вообще возможна.

— Но… не кажется ли вам, что это несколько… неосторожно?

Малькольм пожал широченными плечами.

— Тот, кому взбредет в голову меня ограбить, может заранее заказать место в больнице или на кладбище. На вид я добрый малый и в глубине души согласен с тем, что так оно и есть, но не всегда, понятно? Так… А что, если я сейчас отправлюсь в свою комнату? Надо же привести себя в порядок с дороги!

— Конечно.

Сэм позвонил, и появился Эдмунд.

— Приготовь номер семнадцатый для мистера Мак-Намары.

При виде двух огромных чемоданов слуга открыл рот от изумления и тихо спросил:

— Такелажник я, что ли?

Сэм разозлился.

— Держи язык за зубами, Эдмунд, и живо отнеси багаж в номер.

Эдмунд взялся за ручки чемоданов, но, как ни старался, так и не смог приподнять их больше чем на несколько сантиметров, да и то был вынужден тут же их отпустить.

— Знаете, что я вам скажу, хозяин? Будь я в состоянии оттащить эти штуки на третий этаж, живо побежал бы в федерацию тяжелоатлетов и записался на ближайшие Олимпийские игры.

Шотландец сам взял чемоданы и сказал слуге:

— Покажите мне дорогу, старина.

Не успел Мак-Намара подняться на несколько ступенек, как Блум окликнул его:

— Мистер Мак-Намара!

Колосс обернулся.

— Я хочу сказать вам, как я счастлив, что вы выбрали именно мою гостиницу. Вы мне очень нравитесь!

Как только Сэм увидел, что слуга спускается по лестнице вниз, он буквально набросился на телефон.

— Алло! Том? Это Сэм… Позовите Дункана. Это очень срочно. Мистер Дункан? Это я, Сэм… Послушайте, здесь у меня поселился потрясающий феномен. Явился из Томинтула, это какая-то дыра в Шотландии. И имейте в виду, прогуливается с пятью тысячами фунтов в кармане, просто потому что не доверяет банкам. Невероятно, да? Собирается купить машинки для стрижки овец на весь свой кооператив, он там у них казначей… Как он сюда попал?.. Очень забавно. Объехал несколько гостиниц, но счел их слишком дорогими. Слышали бы вы его перебранку с таксистом! И парню удалось-таки не дать на чай! Нет, Джек, это не тот тип, с которым можно сцепиться один на один, разве что у тебя в каждой руке по пистолету да еще в зубах тесак. Представляете, что я имею в виду? Но, Джек, ведь это пять тысяч фунтов! Двадцать пять процентов за комиссию, согласны? Проще всего отправить сюда Патрицию, она его в одну секунду обработает. Ну да, этот парень совсем младенец! Клянусь вам! Слушайте, Джек, вы помните старуху Люси Шеррат, да? Ну так вот, он счел ее самой красивой женщиной на свете! И собирался идти за ней по всему Сохо, играя на волынке, потому что, видите ли, у них в Томинтуле принято так ухаживать за девушкой. Так что, когда он увидит Патрицию… Согласен, Джек, я думаю, это будет удачный денек, но, самое главное, выбирайте ребят покрепче и, пожалуй, не меньше троих.

Когда шотландец спустился в холл, Патриция еще не пришла. Блуму надо было как-то задержать гостя.

— Мистер Мак-Намара, я надеюсь, вы, по крайней мере, не оставили деньги наверху?

— А что? У вас есть воры?

— Не думаю. Но не могу же я ручаться за всех. К тому же искушение…

— Но ведь кроме вас, старина, никто не знает, что у меня в чемодане пять тысяч фунтов!

— И все-таки мне было бы спокойнее…

Малькольм дружески хлопнул его по плечу.

— Не беспокойтесь. Я совсем не дурак и деньги свои ношу при себе. Не люблю с ними расставаться. Вот самый лучший сейф! — И он постучал по могучей груди.

Как раз в этот момент вошла Патриция.

— Добрый день, дядюшка! — улыбнулась она Сэму. — Я проходила мимо этой паршивой улочки и решила взглянуть, жив ли ты еще.

Будь Малькольм понаблюдательнее, он бы заметил, что поцелую дяди и племянницы явно не хватает сердечности и что он скорее напоминает ритуальное соприкосновение официальных лиц при вручении какой-нибудь награды, чем свидетельствует о нежных родственных чувствах. Но шотландец был абсолютно не в состоянии что-либо замечать. Он смотрел на молодую женщину, открыв рот и вытаращив глаза. Блум следил за ним краем глаза и с удовлетворением констатировал, что девушка сработала на совесть.

— Мистер Мак-Намара, позвольте мне представить вам мою племянницу Патрицию Поттер.

Патриция сделала вид, будто только что заметила гиганта, и довольно холодно произнесла:

— Добрый день, мистер Мак-Намара.

Но вместо ответа шотландец опрометью кинулся к лестнице и исчез наверху.

— Ну и ну! Что это с ним? — удивленно спросила Патриция.

— Я, кажется, догадываюсь… Самое главное, не теряйте хладнокровия.

Несмотря на предупреждение, Патриция вздрогнула, услышав грянувшие на верхнем этаже тягучие звуки «Дремучего леса в горах». Она еще не совсем пришла в себя, когда на лестнице появился Малькольм, во всю силу своих могучих легких дующий в трубку волынки.

— Это гимн в честь вашей красоты, дорогая моя, — шепнул Блум.

Патриция расхохоталась, и, видимо, это еще больше воодушевило Мак-Намару, потому что он ни разу не перевел дух, пока не извлек последней оглушительной ноты.

— Можно ли мне узнать, каковы причины этого очаровательного концерта?

— У нас в Томинтуле не очень-то умеют складно выражать свои мысли. Поэтому вместо нас говорит волынка. Вы ужасно красивы, мисс Поттер!

— Спасибо.

— Вы живете здесь?

— Моя племянница поет в «Гавайской пальме» на Флит-стрит, — ответил за Патрицию Сэм.

— Это далеко?

— Вовсе нет. Здесь же, в Сохо.

— А мне можно пойти вас послушать?

— Я буду очень рада, мистер Мак-Намара, — ответила «племянница» и повернулась к Сэму: — Дядя, мне пора идти. Через два часа мой номер. Я едва успею пообедать и приготовиться. До свидания. — Она улыбнулась и шотландцу: — До свидания, мистер Мак-Намара. И, быть может, до скорого?

— Уж это точно!

Когда Патриция ушла, Малькольм сказал Сэму:

— Ну старина, у вас чертовски красивая племянница. Господи благослови! Да будь у меня в доме такая жена, мне бы больше ничего и не нужно было!

— Я вижу, Патриция произвела на вас сильное впечатление.

— Она меня просто потрясла! Я думал, такие красотки бывают только в кино. Ах, не будь я простым овцеводом, сразу предложил бы ей руку и сердце. Как вы думаете, старина, она бы согласилась?

— Честно говоря, мистер Мак-Намара, меня бы очень удивило, если бы Патриции вздумалось похоронить себя в Томинтуле.

— Ну не скажите! У нас бывает кино раз в неделю в овине Нейла Мак-Фарлана. По крайней мере летом, потому что зимой можно примерзнуть к скамейке… Она хоть не обручена?

— По-моему, нет. Знаете ли, моя племянница — очень хорошая девушка. Согласен, она поет в кабаре, но ведь нужно же как-то зарабатывать на жизнь, правда? А ей очень не повезло. Родители погибли в автомобильной катастрофе, девочка осталась сиротой в двенадцать лет…

— К счастью, у нее были вы!

— Что?

— Вы ведь ее дядя?

— Разумеется, если бы не я, не знаю, что с ней сталось бы, с бедной крошкой… Но мой образ жизни не очень-то подходит для воспитания молодой девушки… Вы меня понимаете? Я отправил ее в пансион, в Йорк. После учебы она пробовала зарабатывать на жизнь, с моей помощью, конечно… И вот как-то однажды приняла участие в любительском конкурсе. Ее заметили. О, это, ясное дело, совсем не то, что можно назвать настоящим певческим голосом, но поет она приятно… И тут же сразу получила ангажемент. И теперь Пат уже несколько месяцев поет в «Гавайской пальме», насколько я понимаю, с большим успехом.

Целых три месяца Дункан и Дэвит, зная, что за ними пристально следят, вели себя тихо и скромно. Тот, кто держал в руках всю торговлю наркотиками в Сохо, приказал им затаиться, и оба бандита с ума сходили от злости, подсчитывая, сколько денег прошло за это время мимо их носа. И только это вынужденное, выводящее из себя бездействие заставило их взяться за незначительную операцию, предложенную Сэмом Блумом. После разговора с Сэмом Дэвит, развалясь в кресле, заметил:

— Пять тысяч фунтов — приличная кучка милых маленьких банкнотов, Джек. Что вы об этом думаете?

— Думаю, что они мне понадобятся — одними доходами с «Гавайской пальмы» сыт не будешь…

— Угу… И как вы собираетесь это обстряпать, Джек?

— Как можно меньше народу, Питер. И так придется дать двадцать пять процентов Сэму…

— Хватит и десяти, если вы позволите мне убедить его вести себя разумно.

— Даже поручаю вам это, Питер… Итак, десять процентов Сэму. Я думал о Блэки и Торнтоне. Они привыкли к такого рода делам. Каждому надо будет дать десять процентов. Но, судя по тому, что сказал Сэм, пожалуй, разумнее присоединить к ним Тони.

— Еще десять процентов?

— Естественно…

— Как всем мокрицам, Сэму всюду мерещатся супермены.

— Подождем, пока не посмотрим своими глазами. Предупредите Блэки, Торнтона и Тони, чтобы они весь вечер были под рукой. Этот парень явится сюда аплодировать Патриции — она уже успела его очаровать.

— Я знаю, вы этого не любите, Джек, но раз уж она его охмурила, не проще ли было бы…

— Нет!

— Ну ладно…

— Да, Дэвит, и еще не забудьте позвонить в эту дыру, Томинтул!

— Чего?

— В Томинтул, графство Банф, Шотландия. Позвоните в почтовое отделение и спросите, знают ли там типа по имени Малькольм Мак-Намара… Да постарайтесь сделать так, чтобы вам его описали. В нашем положении никакие предосторожности не повредят.

Сидя за конторкой, к которой он, казалось, прирос, Сэм Блум с улыбкой слушал, как его новый постоялец насвистывает в предвкушении приятного вечера. Сэм умилялся. Было что-то почти греховное в намерении ограбить такого простака… но это послужит ему уроком… В конце концов, проучив этого дикаря из Томинтула, Блум и его приятели только окажут услугу британским банкам. Сэм попробовал представить, как будет вести себя шотландец в «Гавайской пальме», и решил, что зрелище должно получиться незаурядное.

Незадолго до начала номера Патриции Поттер Питер Дэвит сообщил Дункану сведения, не без труда полученные от телефонистки Томинтула.

— Судя по настроению, похоже, я помешал ей пить чай. Однако, узнав, что я звоню из Лондона, девица стала несколько благожелательнее. Наверное, это ей польстило. Зато когда я спросил про Малькольма Мак-Намару, тут уж полились сироп и мед. Эта особа явно неравнодушна к парню. И самый-то лучший, и самый красивый, и самый любезный из всех овцеводов графства Банф, и пользуется почтением и доверием сограждан, поскольку, похоже, он и впрямь важная шишка в тамошнем синдикате.

— Она вам его описала?

— Я бы сказал: живописала. Сперва мне даже показалось, что она набрасывает портрет Бога-отца! Его рост, цвет волос, цвет глаз, рот, мускулы, походка, короче — все! И сдается мне, это описание вполне соответствует впечатлению Патриции.

— Значит, нам его послало само Небо!

Питер покатился со смеху.

— Ну и странные же намерения вы приписываете Всевышнему, Джек!

Несмотря на полученное предупреждение, при виде Мак-Намара швейцар Том слегка оторопел.

— Скажите-ка, старина, — спросил посетитель, — она еще не начала петь? Я имею в виду мисс Поттер?

Том решил, что нужно срочно предупредить Тони, потому как Блэки и Торнтон, при всем своем богатом опыте, ни в жизнь не справятся с таким колоссом.

— Вот-вот выйдет на сцену, сэр, — вежливо ответил он.

— Отлично.

— Прошу прощения, сэр, но что у вас в чемодане?

— Успокойтесь, старина, там вовсе не пулемет, а только моя волынка.

Так получилось, что Малькольм и Патриция предстали взорам посетителей «Гавайской пальмы» одновременно: первая — на сцене, второй — в зале, и оба в равной мере привлекли к себе внимание. Мисс Поттер, не желая портить свой выход, воскликнула:

— Добро пожаловать, Малькольм Мак-Намара, гордость графства Банф!

Все немедленно повернулись к симпатичному гиганту в парадной юбочке и пиджаке неброской расцветки. И весь зал неожиданно разразился аплодисментами. Мак-Намара смущенно улыбнулся, обводя всех доверчивым взглядом, и Дэвит, следивший за событиями из кабинета Дункана, поспешил устроить шотландца за отдельным столиком в глубине зала.

— Надеюсь, вам будет здесь удобно, а если вам понравится пение мисс Поттер, мы предоставим вам исключительную привилегию поздравить ее за кулисами. Что вы желаете пить?

— Виски.

— Прикажете подать двойную порцию?

— Нет, бутылку.

Дэвит поежился. Этот тип равно поражал простотой и несоразмерностью. Увидев чемодан, который Мак-Намара поставил под стол, он предложил:

— Не хотите ли оставить его в гардеробе?

— Я никогда не расстаюсь со своей волынкой, старина!

Питер почел за благо не вмешиваться в дальнейший ход событий и отправился сообщить Джеку, что клиент прибыл.

— Так я свистну парням сбор?

— Нет.

— Что на вас нашло? Может, вас больше не интересуют пять тысяч фунтов?

— Не мелите чепуху, Питер. Том сказал, что в окрестностях ошиваются инспекторы Блисс и Мартин. Стало быть, момент неподходящий.

— Значит, он так и уйдет с набитым карманом?

— Подождем, пока вернется.

— А с чего вы взяли, что он вернется?

— Патриция.

Блисс и Мартин, несмотря на приказ суперинтенданта, по-прежнему считали месть за убийство Полларда делом личной чести и продолжали проявлять пристальный интерес к «Нью Фэшэнэбл» и «Гавайской пальме». Им немедленно стало известно о появлении там шотландца. Полицейские тут же решили, что здесь что-то кроется — уж очень персонаж выпирал из всех привычных рамок. Может, это какой-то новый трюк Дункана? Привлечь внимание к человеку, которого хочешь закамуфлировать, может оказаться очень выигрышным ходом, и такой маневр вполне в духе изобретательного Джека. Более того, полицейские узнали, что в Лондон как раз прибыл морем значительный груз героина. Но даже самые тщательные обыски не дали никаких результатов. Оставив коллег из службы порта тратить нервные клетки на бесполезные поиски, Блисс и Мартин решили, что рано или поздно наркотики протекут по протоптанной дорожке через «Гавайскую пальму», поэтому, как только официальная служба заканчивалась, оба инспектора занимали позицию в окрестностях кабаре и наблюдали. Увидев, как шотландец вошел в «Пальму», Блисс и Мартин сочли, что их гипотеза, пожалуй, не так уж невероятна, как может показаться на первый взгляд. Этот колосс вполне может быть связным между портом и Дунканом. Они решили прощупать его под каким-нибудь предлогом, как только тот выйдет из кабаре. Оказавшись в их руках, ему волей-неволей придется заговорить.

Было ли тому причиной присутствие почитателя из Шотландии, но, во всяком случае, в тот вечер Патриция выступила во всем блеске и сорвала бурные аплодисменты. Однако настоящего триумфа она удостоилась за грустную ирландскую песню «Молли Мелон», и Малькольм, не зная, как еще выразить свой восторг, ко всеобщему радостному изумлению, исполнил «Нас сто волынщиков». При этом он маршировал по всему залу, как на параде. Последнюю ноту Малькольм выдал у самой сцены и, не мудрствуя лукаво, схватил Патрицию в охапку, посадил к себе на плечо и уже вместе с ней продолжал шагать меж столиков, к неописуемому восторгу публики. Мисс Поттер, зардевшись как маков цвет, умоляла своего поклонника опустить ее на грешную землю. Дункан и Дэвит, наблюдая из окна кабинета, не упустили ни единого мига этого невиданного зрелища. Но если Питер хохотал до слез, то Джек с ума сходил от бешенства. Патриция была его собственностью, и он не мог допустить, чтобы к ней прикасался кто-то другой.

Наконец шотландец решился отпустить мисс Поттер. Он осторожно поставил ее снова на сцену и, взяв за руку, объявил:

— Вот так у меня дома, в Томинтуле, показывают, что девушка тебе нравится.

Зал просто взревел от восторга, Мак-Намара стал гвоздем программы всего вечера. Старый мерзавец швейцар Том и бармен Герберт держались за бока. И забавнее всего им казалось то, что шотландец, видимо, был совершенно искренен. Все еще держа Патрицию за руку, он громко воскликнул:

— Вы просто сногсшибательны, мисс! Я бы хотел иметь такую жену у себя в Томинтуле. Хотите выйти за меня замуж?

Это необычайное предложение было встречено всеобщим гулом. Только Патриция уже не смеялась. Резко вырвав руку, она бросилась за кулисы. Малькольм на мгновение удивленно застыл, но быстро пришел в себя и кинулся следом. Он небрежно отшвырнул двух-трех человек, оказавшихся на пути, и, даже не подумав постучать, влетел в комнату Патриции. Она сидела, опустив голову на скрещенные руки, и горько плакала. Мак-Намара помрачнел. Аккуратно закрыв за собой дверь, он тихонько подошел к молодой женщине.

— Мисс, я не хотел вас огорчить, знаете ли…

Патриция подняла залитое слезами лицо и попыталась улыбнуться.

— Знаю…

— Вы мне правда очень нравитесь.

— Я бы тоже не сказала, что вы мне неприятны.

— Меня зовут Малькольм.

— А меня — Патриция.

Успокоенный, он взял стул и уселся на него верхом.

— Я уверен: если бы вы увидели Томинтул, он показался бы вам райским уголком.

— Не сомневаюсь…

— Так почему же вы не хотите туда поехать?

— Это невозможно.

— Вам нравится Лондон?

— О нет!

— Значит, вас удерживает работа?

— Я ее ненавижу.

— Но ваш дядя сказал мне…

— Послушайте, Малькольм, вы — самый славный парень, какого я когда-либо видела. Сэм Блум мне не дядя… Он вам все наврал, вам все врут. Будьте осторожны, Малькольм, я не хочу, чтобы с вами что-нибудь случилось…

— А что может со мной случиться?

— Да, в самом деле, что с ним может случиться?

Они обернулись. Питер Дэвит, улыбаясь, стоял на пороге. Патриция быстро взяла себя в руки:

— Он такой беззащитный…

— …Что пробудил в час материнские чувства? Это вполне естественно… но я не думаю, что Джек будет очень рад этому, Патриция.

— А вы ему обо всем доложите?

— Должен был бы… но Джек что-то уж слишком разыгрывает большого босса, на мой взгляд. Я уже давно подумываю, что нам с вами неплохо было бы заключить договор…

— …который бы исключал…

— Разумеется!

— Об этом стоит подумать.

— Однако не советую слишком уж затягивать размышления. Кстати, мистер Мак-Намара, я думаю, мисс Доттер необходимо передохнуть перед следующим выходом.

— Вы хотите сказать, я должен уйти?

— Вот именно.

— Ну ладно.

Дэвит поклонился.

— Вы удивительно понятливы, мистер Мак-Намара. Будьте любезны…

Питер открыл дверь, пропуская шотландца. Патриции показалось, что она никогда больше не увидит этого добродушного гиганта, и голос ее дрогнул.

— Прощайте, Малькольм, и… удачи вам!

Мак-Намара изумленно оглянулся.

— Прощайте? Как бы не так! Мы еще увидимся, детка!