Вооружившись маникюрными ножницами, Ромео Тарчинини перед зеркалом в ванной приступил в деликатнейшей ежеутренней операции — подравниванию кончиков усов и выстриганию каждого непокорного волоска. Только поработав ножницами, он мог со спокойной душой нанести на усы тончайший слой косметики, превращая таким образом это волосяное украшение в своего рода произведение искусства. Резкий телефонный звонок едва не привел к катастрофе, ибо от неожиданности комиссар чуть-чуть не отхватил половину уса. Бледный от волнения, Ромео немного постоял, опираясь на раковину и переводя дух. Наконец он подошел к телефону.
— Pronto? В чем дело?
— Сейчас с вами будут говорить, синьор.
— Надеюсь! Не хватало только, чтобы вы меня чуть не искалечили просто ради удовольствия послушать мой голос!
— Pronto! Синьор комиссар?
— Тарчинини слушает.
— Это Дзамполь.
— Ma que! Что это вам взбрело в голову, инспектор, звонить мне ни свет ни заря?
— Так сейчас, по-вашему, рано? Между прочим, уже половина десятого!.. Вы помните берсальера, которого три девушки мечтали отправить в мир иной?
— Да… и что дальше?
— И вы еще говорили, что не прочь на него взглянуть?
— Верно.
— Ну так вот: он вас ждет вместе со мной!
— Не может быть! И где же?
— В морге…
Тарчинини на мгновение застыл как громом пораженный.
— Я еду! — наконец почти беззвучно выдавил он.
Комиссар медленно опустил трубку. Раз свидание назначили в морге — значит, собираются показать труп, а поскольку Дзамполь разговаривал по телефону, очевидно, роль пациента, ожидающего в холодильнике, выпала на долю берсальера… Решительно, у этих пьемонтцев более чем своеобразное чувство юмора!..
Сердце Тарчинини вдруг захлестнула волна горечи, хотя сам он пока не мог понять почему. Совсем помрачнев, он закончил одеваться. Итак, для красивого юноши, так волновавшего девичьи сердца, все кончено?.. Дзамполь ни слова не сказал, как погиб берсальер. Но, если бы речь шла о самоубийстве или несчастном случае, инспектор не стал бы тревожить комиссара. Следовательно, солдата убили. Но Тарчинини никак не мог поверить, что кто-то из девчушек, приходивших к нему накануне, мог совершить преступление. Все его существо возмущалось против самой мысли об этом. Конечно, все они немного взбалмошны, но никак не способны на убийство. Комиссар так расстроился, что забыл позавтракать и, поймав такси, помчался на зловещее свидание с Алессандро Дзамполем и самым красивым из берсальеров.
По лицу инспектора было видно, что он наслаждается своего рода реваншем. Тарчинини он встретил на редкость лицемерной улыбкой.
— Ну, синьор комиссар… Еще одна любовная история закончилась преступлением, подтвердив тем самым ваши теории?
— Не стоит делать выводы заранее, Дзамполь!.. Где он?
— Пойдемте.
Ведя комиссара по коридорам, где стоял такой холод, что Ромео невольно бросало в дрожь, инспектор объяснял положение:
— Я распорядился, чтобы об этом убийстве не сообщали по крайней мере до полудня… Газеты напечатают о нем только в вечерних выпусках. За это время мы должны многое успеть.
— Благодарю за инициативу, Алессандро! Прекрасно!
Инспектор горделиво выпрямился:
— Надеюсь, вы понимаете, синьор комиссар, что эти милые крошки оказались не так наивны, как вы полагали, и не обратили никакого внимания на ваши предупреждения? Кто знает, возможно, именно убийца вас так нежно расцеловала, а?
— Так вы уже нашли виновного? Быстро же в Турине ведут расследование, как я погляжу!
— Раз уж мы, пьемонтцы, лишены воображения, так и не любим ничего усложнять. Мы только размышляем и стараемся как можно скорее решать простые проблемы.
Тарчинини остановился как вкопанный.
— Сколько лет вы работаете в уголовной полиции, Дзамполь?
— Примерно лет десять, а что?
— И за десять лет вы так и не поняли, что ни одну проблему, связанную с человеческими отношениями, нельзя назвать простой? И что как раз самые легкие на вид задачи на поверку оказываются наиболее сложными?
— Допустим, но на сей раз — совершенно иной случай.
— С чего вы взяли?
И, не слушая ответа, комиссар пошел дальше. Скоро они добрались до холодильника, где под белой простыней покоилось тело Нино Регацци. Служитель поклонился Тарчинини, но тот его даже не заметил, и Дзамполь отпустил обиженного стража мертвых:
— Оставьте нас, Казаротти…
Служитель вышел. А Тарчинини поднял простыню и долго вглядывался в безукоризненно четкий профиль.
— Да, парень и впрямь был красавцем… — задумчиво пробормотал он.
— Короче, от избытка красоты и помер?
— Возможно… А где рана?
Инспектор обнажил грудь покойника и показал узкую щель точно на уровне сердца.
— Удар нанесен с поразительной точностью!
— Каким оружием?
— Чем-то вроде кинжала, я полагаю.
— Вы его нашли?
— Нет, во всяком случае, не тот, которым воспользовался убийца.
— Что вы имеете в виду?
— Рядом с трупом валялся новенький нож без единого отпечатка пальцев… но лезвие совершенно не соответствует ране.
— Занятно, а?
— И даже очень…
Тарчинини внимательно осмотрел рану. Крови вокруг почти не было.
— Внутреннее кровоизлияние… Ни разу не видел кинжала с таким тонким лезвием…
— Вероятно, чисто женское оружие!
Комиссар пожал плечами:
— Раз уж вы так любите размышлять, так делайте выводы на основании того, что видите, а не исходя из заранее придуманных схем, Дзамполь!
И, на глазах у сначала удивленного, потом слегка растерянного и, наконец, совершенно обалдевшего инспектора Ромео склонился над покойником, дружески потрепал его по щеке и зашептал:
— Ну что, теперь уже все кончено, прекрасный берсальер? Наверняка ты малость зарвался, а? Лучше девушек нет ничего на свете, но никто не обрушивает на наши головы больших неприятностей… Тебе бы следовало вести себя поосторожнее… Ты же не первый, с кем такое случается. Само собой, ты скажешь, от этого не легче… Но теперь, когда ты снова принадлежишь к числу разумных людей — мертвых, лишенных всяких фантазий, — ты должен помочь нам отыскать того или ту, кто тебя прикончил, верно? Ты не оставил нам никакого знака, ни единой зацепки, короче, ничего такого, что могло бы навести нас на след, а? Но ты же все-таки не хочешь, чтобы твой убийца вышел сухим из воды, правда? В карманах не нашли ничего интересного, Дзамполь?
Инспектор не без труда стряхнул оцепенение.
— Н-нет, — пробормотал он.
В оправдание Алессандро Дзамполя надо сказать, что он никогда не слыхал о привычке Тарчинини дружески беседовать с покойниками, а без предупреждения зрелище выглядело совершенно фантастическим, особенно для логичного и трезво мыслящего пьемонтца. Ромео осторожно накрыл простыней лицо мертвого берсальера.
— Поехали в управление, — сказал он.
«Жертвы» Нино Регацци уже покинули родной квартал Сан-Альфонсо и разошлись по рабочим местам. Тоска возилась с непокорной шевелюрой клиентки, Валерия отрезала первые за день кусочки мортаделлы, Иза печатала утреннюю почту, Элена взвешивала фунт поленты, а Стелла выбивала чек за два кофе. Лючано, жених Элены, шел чинить водопровод, не зная куда деваться от головной боли. Анджело, брат Стеллы, орудовал рубанком за своим верстаком. Но кто из них (если Дзамполь не ошибся) уже знал, что самый красивый из берсальеров переселился в мир иной?
В полицейском управлении Тарчинини внимательно изучал заключение медицинского эксперта, а инспектор не сводил с него критического взгляда. Отложив бумаги, он немного посидел в задумчивости, потом повернулся к Дзамполю:
— Вы уже ознакомились с наблюдениями и выводами врача, Алессандро?
— Разумеется!
— И ничто вас особенно не поразило?
— По правде говоря… нет. Эксперт утверждает, что Регацци погиб незадолго до полуночи, но это и так ясно, раз его отпустили до двенадцати, а тело нашли совсем рядом с казармой.
— А какое жалованье получают берсальеры? Хотя бы приблизительно?..
— Берсальеры?.. У них не жалованье, а денежное содержание. Ну, скажем, двадцать — двадцать пять лир в день…
— А Регацци, насколько я помню, не купался в золоте?
— Наверняка нет.
— Тогда каким образом вы объясните, что в желудке нашли мясо бекаса, телятину и шампанское? По всей видимости, парень роскошно поужинал перед смертью, меж тем в карманах не нашли ни гроша.
— Может, на него напали грабители?
Тарчинини рассмеялся:
— А вас бы это ужасно огорчило, верно? Потому что тогда и думать нечего о преследовании тех девчушек… Но не беспокойтесь: очень возможно, он сам все истратил… или же кто-то хотел внушить нам, будто парня зарезал вор… Вот только убийца забыл снять с запястья Регацци золотые часы. Так что, похоже, для него важнее всего было прикончить нашего берсальера и побыстрее удрать с места преступления. Ладно, для начала отправьте людей по шикарным ресторанам с фотографией Регацци. Надо полагать, вчера вечером далеко не во всех туринских кабаках подавали бекаса?
— Хорошо, синьор комиссар… Но что это нам даст?
— Наш берсальер мог заказать такой ужин только в двух случаях: либо имея кучу денег, либо получив от кого-то приглашение в ресторан. Если он ужинал один, придется выяснять, откуда у парня взялись деньги. А коли Регацци пировал в компании, я бы с удовольствием повидал его спутника.
Как только Дзамполь отдал соответствующие распоряжения, Тарчинини встал.
— Алессандро, я хочу прогуляться в Сан-Альфонсо де Лиджори, где наш берсальер так смущал женские сердца.
— Но вы же никого там не знаете, синьор комиссар!
— У нас в Вероне, инспектор, когда хотят узнать, что делается в квартале, обращаются к священнику… С вашего позволения, именно это я и собираюсь сделать.
— Я пойду с вами?
— Нет, Алессандро. Сходите-ка лучше на работу к нашим трем барышням, попытайтесь вытянуть из них как можно больше и угадать, не имеет ли хоть одна какое-либо отношение к смерти Нино Регацци.
— Договорились, синьор комиссар!
В голосе инспектора звучало такое неприкрытое злорадство, что Тарчинини замер.
— Дзамполь…
— Да, синьор комиссар?..
— Вы терпеть не можете этих девушек, не так ли?
— Да, синьор комиссар!
— А почему?
— Потому что они женского пола.
— Согласитесь все же, что это не их вина, а?
— Зато они виновны в том, что у них безмозглые головы, черствые сердца и безграничное себялюбие, что думают только о себе, не заботясь о тех, кто живет вокруг них и для них…
Тарчинини вдруг охватила жалость. Он подошел к помощнику и ласково похлопал по плечу.
— Похоже, вам здорово досталось?
— Да, синьор комиссар.
— Насколько я понял, вы вдовец?
— Да, синьор комиссар.
— И смерть…
Дзамполь резко перебил его, ибо в эту минуту вся боль, терзавшая беднягу инспектора денно и нощно, внезапно прорвалась наружу.
— Смерть ничего не искупает!
Алессандро, упав на стул, заговорил как во сне:
— Познакомься вы с моей Симоной, сами невольно полюбили бы ее… Когда мы познакомились, ей было только-только восемнадцать, а мне — двадцать пять… Маленькая, хрупкая девушка с огромными наивными глазами… Короче, как раз такая, какую мы все мечтаем встретить в один прекрасный день… Целый год мы только гуляли по вечерам — ее родители, владельцы бакалейной лавки, долго не хотели отдавать мне дочку, считая, что ни один мужчина не заслуживает такого сокровища… В конце концов мы все-таки поженились, но, став моей женой, Симона вдруг превратилась в совершенно другую женщину. Я мечтал о спокойной семейной жизни и о ребятишках, а она думала лишь о развлечениях и о детях даже слышать не хотела. Наше существование стало истинным адом, и так продолжалось до тех пор, пока Симона не разбилась насмерть в машине парня, с которым, по всей видимости, поддерживала более чем дружеские отношения. Да, синьор комиссар, я действительно вдовец, но не имею хотя бы печального удовольствия оплакивать свою жену!
Инспектор Дзамполь умолк. Во-первых, он закончил рассказ, а во-вторых, залитое слезами лицо Тарчинини тронуло его до глубины души. Алессандро не подозревал, что кто-то способен проявить такое сострадание к его горю… Забыв о полицейской иерархии, он сейчас чувствовал себя просто человеком, внезапно обретшим брата, и пожал Тарчинини руку.
— Спасибо, что так хорошо меня поняли…
— Я не о вас плакал, Дзамполь… Нет, не о вас… Я оплакивал ее, эту несчастную девочку…
— Ее? После всего, что я вам рассказал?
— А что вы мне рассказали, Алессандро? Просто-напросто — что прелестная Симона не обрела с вами того счастья, о котором мечтала, верно? И кто же, в таком случае, виновен?
Обиженный инспектор опять вскочил.
— Господин комиссар…
— Она не желала иметь детей? И правильно!
— Что?!
— Да-да, она была совершенно права, Алессандро! Потому что красивых, здоровых детей нужно зачинать только в радости и в счастье, а бедняжка Симона вовсе не чувствовала себя счастливой!.. Поэтому она родила бы вам какого-нибудь желтушного, плаксивого уродца, точно такого, как все младенцы, которых производят на свет с сожалением!
— Значит, по-вашему, то, что Симона мне изменяла, тоже хорошо? — взорвался Дзамполь.
— Нет, этого я бы не сказал, но, во всяком случае, ее можно понять.
— И вы простили бы свою жену, если бы она вас обманывала?
Ромео вытаращил глаза:
— Ma que! У Джульетты нет ни малейших причин мне изменять! Я ее люблю, она любит меня, у нас самые красивые в мире дети…
— Но если бы, несмотря на все это, супруга вам изменила, неужто вы сумели бы простить?
— Несомненно!.. Заметьте, возможно, сначала я бы ее придушил, но в конечном счете, разумеется, простил бы… Да ну же, Дзамполь, выкиньте всю эту мерзость из головы!
— Не могу!
— Что ж, другая любовь вас вылечит! Идите допрашивать тех трех красавиц, Дзамполь… чем черт не шутит? Возможно, одна из них заставит вас забыть Симону и нарожает детишек, о которых вы так страстно мечтаете…
— О!
Лицо инспектора побагровело, челюсть слегка отвисла, глаза вылезли из орбит, а Тарчинини при виде этой живой статуи гнева и изумления заботливо спросил:
— Вам нехорошо, Алессандро?
Инспектор шумно набрал полную грудь воздуха.
— Вы меня оскорбляете, синьор комиссар!
— Оскорбляю? Ma que! Да чем это я вас оскорбляю, Алессандро?
— Вы смеетесь над моим несчастьем! Вы оправдываете бесстыдницу! Вы обвиняете во всем меня, государственного служащего! Вы даете мне поручение с тайным подтекстом, унизительным для полицейского! Ох, не будь вы комиссаром…
— Но я комиссар, — кротко заметил Тарчинини, — и, с вашего позволения, это дает мне надежду остаться в живых… Алессандро, я еще ни разу не встречал подобных вам итальянцев. Пожалуй, вы немного напоминаете мне зятя… но он-то из Америки, а не наш соотечественник… В отличие от нас он не имел счастья родиться в лучшей на свете стране! Знаете, что я думаю, Алессандро? Вам удивительно повезло!
Это заявление совсем доконало Дзамполя, и у него не хватило сил ответить. Лишь какой-то жутковатый хрип вырвался из груди инспектора, но Тарчинини и бровью не повел.
— Возьмите себя в руки, Алессандро. Что бы вы ни делали, что бы ни болтали, в конце концов любовь все равно восторжествует и я стану крестным вашего первенца… Или вы не достойны называться итальянцем! А пока — бегите допрашивать Тоску, Валерию и Изу… Вы записали, где они работают?
— Да, я пойду к этим маленьким стервам! — вне себя от ярости завопил Дзамполь. — Да, я их допрошу! И лучше бы им отвечать как на духу, не то пусть меня повесят, если я не приволоку сюда хотя бы одну в наручниках!
Выходя из кабинета, Ромео обернулся и с улыбкой проговорил:
— Я ничего не имею против ваших методов работы, Алессандро, потому что, даже не отдавая себе в том отчета, вы начнете преследовать именно ту девушку, которая вам больше всех понравится… ту, что когда-нибудь в отместку за наручники наденет вам на палец кольцо!
Оставшись один, инспектор долго приходил в себя. Не найдя ничего оригинальнее, сначала он долго и со вкусом изрыгал проклятия, потом сломал два карандаша, изорвал листов двадцать бумаги, швырнул на пол шляпу и принялся свирепо топтать. Алессандро, пожалуй, вообще превратил бы ее в лохмотья, но вовремя вспомнил, что головной убор обошелся ему в три тысячи лир. Лоб инспектора пылал, и в охваченном лихорадочным возбуждением мозгу мелькали отвратительные картинки: Симона и Тарчинини, сговорившись, издеваются над ним…
Начальник уголовной полиции Бенито Дзоппи, человек на редкость уравновешенный, любящий свою работу и подчиненных, слыл чуть ли не ясновидящим. Это он попросил направить Ромео Тарчинини в Турин, после того как однажды за обедом с веронским коллегой долго слушал хвалебные речи об удивительном комиссаре и его не менее поразительной манере вести следствие. Из всех своих сотрудников Дзоппи особенно ценил инспектора Алессандро Дзамполя, и его очень тревожило, что после катастрофы с женой тот как будто впал в черную меланхолию. Дзоппи считал Алессандро превосходным полицейским, но всерьез опасался, что мрачный настрой в конце концов скажется на работе. Благодаря этой симпатии к подчиненному шеф сразу согласился принять Дзамполя, узнав, что тот хочет обсудить с ним какой-то служебный вопрос. Крайнее возбуждение Алессандро, нервное подрагивание рук и слегка перекошенная физиономия навели Дзоппи на мысль, что инспектор только что пережил сильное потрясение.
— В чем дело, Дзамполь?
— Синьор директор… синьор директор…
Инспектор так нервничал, что не мог договорить до конца.
— Садитесь же… Да, вон там… Ну а теперь рассказывайте, что привело вас ко мне.
— Комиссар Тарчинини…
— А!
Бенито Дзоппи явно не выказал особого удивления, ибо, зная репутацию веронца, вполне ожидал такого рода происшествий.
— Он сумасшедший!
— Вот как?
И тут Алессандро, дав волю душившему его возмущению, рассказал о вчерашнем фантастическом допросе трех девушек, закончившемся поцелуем. Когда он описывал эту сцену, Дзоппи, скрывая улыбку, поднес руку к губам. А инспектор уже перешел к скандальному поведению Тарчинини в морге и его непристойному разговору с покойником. На финал он признался, что комиссар оскорбил его, Дзамполя, приняв сторону неверной Симоны…
— Вы сами поведали Тарчинини свою историю? — перебил его Дзоппи.
— Да, синьор… Я надеялся встретить понимание и сочувствие… А комиссар не нашел ничего лучше, как пожалеть Симону, которая, видите ли, не обрела со мной того счастья, на какое, по его мнению, имела право рассчитывать!
— Ну и что?
— А то, синьор директор, что я прошу вас дать комиссару Тарчинини другого помощника или принять мое заявление об отставке!
Дзоппи ответил не сразу, а когда заговорил, голос его звучал спокойно и сурово.
— Вам, вероятно, известно, Дзамполь, что я считаю вас полицейским, подающим большие надежды?
Инспектор кивнул.
— Тогда я могу со спокойной душой сообщить вам, что не принимаю вашей отставки и что вы по-прежнему будете работать с комиссаром Тарчинини.
— Ma que! Синьор директор…
— Я не принимаю вашей отставки, Алессандро, потому что солдату негоже дезертировать посреди сражения! Ведь если я не ошибаюсь, вы сейчас разыскиваете убийцу берсальера, найденного мертвым сегодня ночью?
Дзамполь пожал плечами и презрительно фыркнул:
— Судя по тому, как ведет расследование комиссар Тарчинини, у нас нет ни тени надежды когда-либо добраться до типа, прикончившего Нино Регацци!
— Правда?
— Синьор директор, девицы сами пришли к нам и предупредили, что собираются убить берсальера, а комиссар Тарчинини, вместо того чтобы арестовать их, начал любезничать и теперь еще предрекает, будто я женюсь на одной из этих маленьких негодяек!
Начальник уголовной полиции решил как можно скорее увидеться с Ромео и попросить объяснений — методы Тарчинини и вправду выглядели весьма странно. Но сейчас он хотел прежде всего успокоить инспектора.
— В отличие от вас, Дзамполь, я не сомневаюсь, что комиссар Тарчинини непременно представит суду того или ту, кто расправился с берсальером.
— Разговаривая с покойниками?
— А почему бы и нет?
— Но, синьор директор… Подумайте! С мертвыми…
— Во всех происшествиях, которые вы расследуете, Дзамполь, обязательно есть мертвые, и чаще всего они умерли не самой красивой смертью… Так почему вы должны их бояться? Комиссар Тарчинини пытается установить какие-то отношения с жертвой, незнакомой ему при жизни… Ну и что? У каждого — свои привычки, а для нас важен только результат. Я хочу, чтобы вы разделили успех человека, с которым так жаждете расстаться, вместо того чтобы воспользоваться его уроками.
— Уверяю вас, синьор директор, я больше не могу работать с комиссаром!
— И однако придется, Дзамполь, поскольку Тарчинини — как раз тот человек, чье благотворное влияние вернет вас к нам, вашим коллегам. Вы слишком удалились от нас после своего несчастья… Обдумайте мои слова, Алессандро, и я верю, у вас хватит ума. До свидания.
В ризнице Сан-Альфонсо де Лиджори дом Марино подсчитывал расходы за неделю. Похоже, в следующее воскресенье ему придется прочитать такую проповедь, чтобы хорошенько встряхнуть прихожан и заставить их с большей щедростью вознаградить труды своего пастыря. К несчастью, туринцы не особенно верят в ад, и дом Марино с тревогой раздумывал, какую бы мрачную картину нарисовать своим подопечным, чтобы они поспешили раскрыть кошельки. Невеселые размышления священника прервала старая экономка Анджела, объявившая, что дома Марино хочет видеть какой-то странный тип.
— А что в нем странного, Анджела?
Старуха наморщила лоб, пытаясь выразиться как можно точнее, но так и не нашла нужных слов. Наконец, устав от бесплодных потуг, она пожала плечами:
— Не знаю… Не похож он на здешних… во всяком случае, сегодняшних…
— Что ты хочешь этим сказать, моя добрая Анджела?
— Ну… вроде как он смахивает на префекта, что приезжал к нам в тринадцатом году…
«К нам» означало маленькую пьемонтскую деревушку неподалеку от Криссоло, у подножия горы Визо. Анджела плохо разбиралась в перипетиях нынешней жизни, зато обладала удивительной памятью и говорила о самых незначительных событиях пятидесятилетней давности так, словно они произошли только вчера и потрясли весь мир. Дом Марино очень любил Анджелу. Не строя никаких иллюзий насчет умственных способностей старой служанки, священник ценил ее потрясающее умение хранить в памяти прошлое.
— Ну что ж, Анджела, проводи ко мне этого пришельца из былых времен.
Странные фантазии служанки развеселили священника, но при виде гостя он невольно вздрогнул. Тот и вправду казался щеголем начала века, и дом Марино с недоумением разглядывал пикейный жилет, гетры и пышные усы.
— Дом Марино?
— Он самый, синьор… синьор?..
— Тарчинини… Ромео Тарчинини… Ромео — в честь молодого человека, который умер в Вероне, потому что слишком сильно любил свою Джульетту!
Дом Марино предупреждающе воздел руку.
— Знаете, синьор, светская любовь чужда и моему сану, и возрасту… Во всяком случае, в той мере, в какой выходит за пределы моих пастырских обязанностей, ибо мне надлежит заботиться, дабы она развивалась в нужном русле и в соответствии с волей Господней. Так чем могу вам служить, синьор?
— Например, дать адрес девушки, с которой мне очень хотелось бы побеседовать подальше от нескромных глаз и ушей. Вы меня понимаете?
— Боюсь, что даже слишком хорошо, синьор! — сухо отозвался священник. — И это ко мне, ко мне вы посмели обращаться с подобными просьбами? Чудовищно!
Не ожидавший столь бурной реакции Тарчинини на мгновение опешил.
— И однако в Вероне я всегда поступаю именно так!
— Довольно, синьор, вы кощунствуете! Вы бросаете тень на моих веронских собратьев! Я прошу вас уйти, и радуйтесь, что я не вызвал полицию!
Ромео рассердился:
— Ma que, padre! Зачем звать полицию, если я уже здесь, а?
— Как раз потому, что вы здесь, синьор! Уходите!
Тарчинини не отличался ангельским терпением, особенно когда переставал понимать собеседника.
— Меня предупреждали, что вы, пьемонтцы, малость тронутые, потому что живете слишком близко к горам, но я даже не подозревал, до какой степени!
Дом Марино выпрямился во весь рост (а он был на редкость высок и аскетически худ) и сверху вниз поглядел на кругленького коротышку.
— Вы можете не уважать меня, синьор, но обязаны с должным почтением отнестись к моему сану! Иначе я сейчас же отведу вас к комиссару!
— Ma que! Клянусь Святым Дзено, но я же и есть комиссар!
Теперь уже священник остолбенел от изумления.
— Что?
— Ну да, я комиссар Тарчинини, временно прикомандированный к управлению уголовной полиции Турина! Именно в этом качестве я и прошу вас помочь правосудию, сообщив мне нужный адрес!
— Что ж вы мне об этом раньше-то не сказали?
— О чем?
— Что вы полицейский!
— Простите, падре, просто упустил из виду.
— Охотно прощаю, синьор комиссар. Садитесь и расскажите, чем вам может помочь пастырь не слишком послушного стада.
— Я разыскиваю одну девушку… Кажется, ее зовут Стелла…
Как всегда в минуты затруднений, дом Марино начал пощипывать кончик носа.
— Знаете, в моем приходе не один десяток Стелл…
— Очень возможно, падре, но, я думаю, не у каждой из них был роман с берсальером Нино Регацци?
— А, так вам нужна Стелла Дани!
— Я вижу, вы в курсе, дом Марино?
Священник воздел руки к небу:
— В курсе, синьор комиссар? Скажите лучше, что из-за этого берсальера я потерял сон и покой!.. И чем я прогневил Господа, чем заслужил, что Он наслал на мое стадо этакого донжуана? Господь-то ведь знает женщин лучше меня и ведает все их слабости… С тех пор как проклятый берсальер появился в нашем приходе, все эти дурочки словно взбесились! Каждую или почти каждую неделю какая-нибудь сумасбродка является умолять меня склонить берсальера к узам брака! А как с ним поговоришь, с чудовищем? Бежит от меня, как нечистый от ладана! Но бросить Стеллу я ему не позволю! Сделал ей ребенка — пусть женится! А не захочет — я сам отправлюсь в казарму и за шиворот приволоку парня к самому подножию алтаря!
— Нет, падре.
— Нет? Вы плохо меня знаете, синьор комиссар!
— Туда, где теперь красавец берсальер, вы не сможете за ним пойти…
— Правда? И где же он, скажите на милость?
— В морге.
— Иисусе Христе!.. Вы имеете в виду, что он… он…
— Да, дом Марино, Регацци мертв. Ему всадили нож в сердце.
Горестный стон священника пробудил под сводами ризницы зловещее эхо.
— Бедняга… Ничего другого с ним и не могло случиться в наше паршивое время, когда торжествуют нечестивцы и бандиты! Будем же усердно молиться, чтобы там его пожалели… Подумать только, еще вчера он бегал тут франт франтом… несчастный! И даже не догадывался, что смерть уже цепляется за плечи!
— Так вы вчера вечером видели берсальера? — с самым небрежным видом осведомился Тарчинини.
— Случайно… Увидев меня, Регацци попытался удрать, но опоздал. Я как раз хотел потолковать с ним насчет Стеллы… Он вел себя трусливо, синьор комиссар, трусливо, как человек, не желающий взять на себя ответственность… да еще и подло, потому что обещал дать Стелле сколько угодно денег, лишь бы она оставила его в покое. Счастье еще, что брат девушки этого не слышал!
— Брат?
— Ну да, Анджело Дани.
И дом Марино бесхитростно описал Тарчинини встречу Анджело с Нино.
— То, что вы мне сейчас рассказали, очень серьезно, падре, — вкрадчиво заметил комиссар.
— Серьезно? Ma que! Это еще почему?
— В шесть или семь часов вечера Анджело угрожает убить Нино… а в полночь полицейский патруль находит бездыханное тело берсальера…
— Надеюсь, вы все-таки не думаете, что парня прикончил Анджело Дани? Я знал его еще ребенком, от меня он принял первое причастие. Да это же самый славный малый во всем приходе!
— Все преступники когда-то были очень милыми детьми, падре. А где живут Дани?
— На виа Леванна… дом сто семьдесят девять… Но вы же не…
— Пока я хочу просто поговорить с ними, падре… Вы думаете только о человеке, выросшем у вас на глазах, и хотите его защитить. Я же не могу забыть тело берсальера, распростертое на мраморном столе… и все это очень невесело как для вас, так и для меня.
Дом Марино протянул веронцу руку.
— Простите, но и дожив до седин, я все никак не привыкну к человеческой мерзости… Анджело так и не женился, чтобы как следует опекать сестру… Смешно, правда? И еще тянет на себе такой тяжкий крест, как старая тетка, совершенно выжившая из ума бывшая учительница, — парень категорически отказывается отдать ее в приют для умалишенных… А родители у них давно умерли. Да, Анджело очень хороший мальчик, синьор комиссар.
— Но ведь он нежно любит сестру, а еще больше — заботится о чести семьи, верно?
— Я думаю, да, — немного поколебавшись, вздохнул священник.
Все в том же отвратительном настроении Алессандро Дзамполь явился в парикмахерский салон «Ометто» на виа Барбарукс. Завитый и жеманный молодой человек тут же подлетел к нему с легкостью балерины.
— Синьор! Синьор! Вы, наверное, зашли сюда по рассеянности! Здесь не место мужчинам!
Полицейский окинул собеседника брезгливым взглядом.
— Это я уже понял, взглянув на вас, — буркнул он.
Молодой человек покраснел.
— Вы что, пришли сюда меня оскорблять?
— Нет, поговорить с некоей Тоской Фьори!
— Тоска не имеет права в рабочее время приглашать сюда приятелей!
Дзамполь угрожающе шагнул к нему.
— Я что, похож на кавалера?
Молодой человек с тревогой взглянул на странного посетителя.
— Нет, синьор… нет… не думаю… А что вы… хотите… от То… Тоски?
Алессандро сунул ему под нос полицейский значок.
— Полиция!
— Полиция?.. Ma que! Но ведь Тоска не…
— Нет, только свидетель.
— Ну ладно… Per favore, проходите сюда… Сейчас я вам ее пришлю, синьор инспектор…
Вскоре Тоска вбежала в комнату, где ее ждал полицейский, и со свойственными ей энергией и бесстрашием тут же перешла в наступление.
— Это еще что такое… Ой, я вас узнала…
— Не важно! Садитесь напротив меня, вот тут…
— Но я сейчас…
— Я сказал вам: сядьте!
Девушка явно не привыкла, чтобы с ней разговаривали таким тоном.
— Нет, послушайте, да за кого вы меня принимаете? Некогда мне вести разговоры с грубиянами вроде вас!
— Замолчите!
Резкость приказа несколько смутила Тоску. А Дзамполю казалось, будто он наконец получил возможность расквитаться с воскресшей Симоной.
— Не заставляйте меня, синьорина, тащить вас в участок!
— А по какому праву? Думаете, раз вы полицейский, можно…
— По-моему, я уже велел вам придержать язык, синьорина Фьори! Где вы были вчера вечером?
— Ma que! А вам какое дело?
Дзамполь встал.
— Ну, если вы не желаете отвечать, синьорина, я вас арестую!
— Арестуете? Меня?
Тоска схватила со стола зеркало с длинной ручкой и, замахнувшись, уже хотела опустить его на голову полицейского, но тот совершенно спокойно продолжал:
— Чтобы вы могли дать исчерпывающие объяснения насчет одного убийства…
Последнее слово как будто остановило порыв Тоски, и рука с зеркалом бессильно опустилась.
— Убийство? Вы обвиняете меня в убийстве?
— Не обвиняю, а подозреваю.
— Вот как?
Горячая кровь Тоски снова закипела.
— Господи вечносущий! Просто не знаю, что бы я сделала с такими, как вы!
— Может быть, упокоили бы навеки?
— О Боже! Ну что он пристал ко мне со своими покойниками?! Так кого же я, по-вашему, отправила на тот свет?
И Дзамполь, глядя ей прямо в глаза, отчеканил:
— Берсальера Нино Регацци!
Ему показалось, что девушка слегка пошатнулась, как от удара, но смысл слов еще не вполне дошел до ее сознания.
— Это… это неправда…
— Вчера около полуночи его закололи кинжалом.
И тут гордая, кокетливая Тоска Фьори вдруг превратилась в маленькую, убитую горем девчушку. Несчастная тяжело опустилась на стул.
— Нино… Нино… Нино… — горестно бормотала она.
Инспектор понял, что Тоска не имеет ни малейшего отношения к убийству берсальера, и немного устыдился своего поведения. Он встал.
— Простите меня, синьорина… Я и не подозревал… короче, совсем наоборот… И потом, так или этак вы все равно бы узнали…
Тоска не ответила — она целиком ушла в тот тайный мир, куда не было доступа никому, кроме нее и Нино. Девушка даже не заметила, как полицейский выскользнул из комнаты.
Тарчинини долго стучал в дверь обиталища Дани, пока наконец чей-то надтреснутый голос не предложил ему войти. Комиссар толкнул дверь и оказался в чистенькой, бедно обставленной комнате, вероятно служившей одновременно и столовой, и спальней. В высоком кресле сидела аккуратно причесанная седая старуха в строгом темном платье. Комиссар отвесил изысканный поклон, но не успел произнести ни слова, как услышал вопрос:
— Опять опаздываешь, а?
Мало что могло смутить Тарчинини, но на сей раз он просто окаменел. А старуха, воспользовавшись его молчанием, продолжала:
— Насколько я тебя знаю, снова шалил по дороге? Ну-ка, покажи руки!
— Простите, что?
— Покажи руки, или я тебя хорошенько отшлепаю!
В последний раз Ромео Тарчинини грозили такой карой добрых лет пятьдесят назад, и у комиссара невольно мелькнула мысль, уж не грезит ли он наяву. Сначала священник… теперь эта старуха… пожалуй, многовато на один раз!.. Он машинально протянул руки, и пожилая дама, внимательно осмотрев их, с удовлетворением кивнула.
— Ладно… Хорошо, что ты их вымыл… А уроки выучил?
Нет, этот нелепый разговор не мог продолжаться до бесконечности! Тарчинини взял себя в руки.
— Послушайте, синьора, тут какое-то недоразумение…
— Так я и знала! Ну, что ты еще выдумал в оправдание собственной лени, а? В жизни не видела другого такого бездельника! Слышишь? Сейчас же встань в угол!
— Но, синьора…
— Ну, сам пойдешь или тебя отвести?
И тут Тарчинини вдруг вспомнил, что говорил ему священник о тетке Дани — полупомешанной старой учительнице. Ромео побрел в указанный ему угол, но, прежде чем успел обернуться, снова услышал голос старухи:
— Прошу прощения, синьор, я не заметила, как вы вошли.
Комиссар вздрогнул, решив, что в комнате есть кто-то еще, но нет, они по-прежнему были вдвоем и разговаривала с ним больная тетка Стеллы и Анджело.
— Я уже имел честь приветствовать вас, синьора, — чуть-чуть удивленно заметил он.
— Прошу вас, не сердитесь на меня, синьор, у меня случаются какие-то провалы памяти… Чем я могу вам служить?
Ага, значит, на нее только временами находит…
— Я хотел бы поговорить с вашей племянницей Стеллой…
— Она еще не вернулась, но теперь уже скоро придет… Хотите, подождем вместе?
— С удовольствием.
— Тогда садитесь вот тут, рядом, и…
— И?
Тарчинини увидел, как лицо старухи преобразилось. С него как будто сняли серое газовое покрывало. Молодой задор, бьющий изнутри, настолько оживил его черты, что тетка Анджело и Стеллы, казалось, сбросила много лет в считанные секунды. Она схватила со стола линейку и погрозила Тарчинини.
— А теперь расскажи-ка мне таблицу умножения! И постарайся не сбиться, иначе — береги пальцы!
Сворачивая на виа Неукки, где работала Валерия Беллато, инспектор Дзамполь чувствовал себя немного не в своей тарелке. Перед глазами у него все еще стояла Тоска, как громом пораженная вестью о смерти человека, которого, видимо, и вправду любила. Из-за нее Алессандро стал думать о своей Симоне с меньшей горечью. В конце концов, возможно, он сам отчасти виноват, что они не поняли друг друга и семейная жизнь так и не сложилась? Но инспектор настолько веровал в собственную непогрешимость, что сразу же с возмущением отмел крамольную мысль. И с тем удивительным отсутствием логики, что так характерно для людей, не желающих терзаться угрызениями совести, Дзамполь вдруг воспылал одинаково праведным гневом и против несчастной Тоски, и против певца радостей бытия Ромео Тарчинини. Тем не менее, не желая снова попасть впросак, он решил допрашивать Валерию со всей осторожностью, на какую только способен.
В колбасной «Фабри» свежие и румяные личики продавщиц радовали глаз покупателя ничуть не меньше, чем разложенные среди бумажных фестончиков и цветов деликатесы. Дзамполь сразу заметил невозмутимо спокойную Валерию. Девушка тонкими ломтиками резала мортаделлу для клиента, внимательно наблюдавшего за этой операцией. Одна из девушек тут же подошла к полицейскому и спросила, что ему угодно.
— Поговорить с Валерией Беллато.
— Ma que! В такой час это совершенно невозможно, вы ведь сами должны понимать, а?
— Для меня все возможно, синьорина. Я из полиции!
Девушка так смутилась, что, оставив инспектора, побежала к кассе и что-то зашептала на ухо внушительной матроне, которая показалась Алессандро живой рекламой своих товаров. Кассирша и не подумала выйти из кабинки, где она царила, как некая Юнона колбасно-паштетно-ветчинного Олимпа, а лишь послала к Валерии эмиссара. Девушка тут же вскинула голову и улыбнулась инспектору, как старому знакомцу. Если берсальера прикончила синьорина Беллато, то, похоже, содеянное ничуть не нарушило ее душевного равновесия. Алессандро увидел, как она отошла от прилавка и скрылась за дверью. Девушка, подходившая к полицейскому раньше, отвела его к Валерии. Та стояла у стола в просторной кладовой и на сей раз резала салями, правда, такими же тонкими ломтиками. Можно подумать, она вообще не умела делать ничего другого!
— Вы хотели поговорить со мной, синьор инспектор?
— Да… А не могли бы вы хоть ненадолго остановиться?
— Синьора Фабри терпеть не может, когда мы теряем время попусту.
— Я вижу, вы привыкли ловко орудовать ножом!
— Да я уж почти пять лет тут работаю…
Памятуя о реакции Тоски, Дзамполь думал, как бы помягче сказать девушке о смерти берсальера. А Валерия с четкостью метронома продолжала резать салями, и, казалось, ничто не может нарушить размеренного ритма ее движений.
— Синьорина Беллато… Вы очень любили Нино Регацци?
— Нет.
— Вот как? Однако вчера…
— Это безумица Тоска подбила нас на совершенно дурацкий поступок!.. А мы с Изой ни в чем не можем ей отказать. А что до Нино… в какой-то момент я поверила, будто он и впрямь хочет на мне жениться, ну а потом, в кино, все поняла…
— И вы на него больше не сердитесь?
— Нет… В первую минуту я ужасно разозлилась, но Тоска и Иза куда красивей меня… А уж коль он и вправду сделал ребеночка Стелле, так и вообще говорить не о чем, так ведь?
— Да, как вы верно сказали, говорить больше не о чем…
— Не понимаю…
— Нино Регацци мертв.
Нож почти с той же равномерностью продолжал стучать по доске, и ухо инспектора уловило лишь чуть заметный сбой. Наконец, отрезав еще десяток кусочков салями, Валерия проговорила:
— А отчего он умер?
— Его закололи кинжалом.
— О! Бедный Нино… Мы-то болтали, что хотим его убить, но скорее для смеху… А может, еще какая девушка, которой он морочил голову, так и не смогла простить?
— Где вы провели вчерашний вечер, синьорина?
Вопрос нисколько не смутил девушку.
— У синьоры Ветуцци. Мы там готовились к празднику Сан-Альфонсо. Я ушла только в двенадцать часов, и домой меня провожала Лоретта Бонджоли.
Для порядка Дзамполь записал имена и адреса людей, названных Валерией, но заранее не сомневался, что алиби окажется вполне надежным. Теперь ему оставалось поговорить только с Изой Фолько.
— До свидания, синьорина… И желаю вам удачи…
Валерия не ответила. На пороге Алессандро оглянулся: она продолжала механически резать салями, и только на один аккуратный ломтик упала слезинка.
С того дня как она поняла, что беременна, и особенно после вчерашнего разговора с Нино, когда ей открылся весь его отвратительный эгоизм, Стелле было совсем не до смеха, и все же, войдя в дом и узрев пожилого синьора, под угрозой линейки старательно рассказывающего тетушке таблицу умножения, девушка невольно расхохоталась. Раскаты ее звонкого смеха привели тетку в чувство.
— Ma que! Стелла! — возмутилась она. — Как ты себя ведешь? А вы, синьор? Что вам понадобилось здесь, у самых моих ног? И как вы сюда вошли? Я не заметила…
Немного успокоившись, Стелла подбежала к Тарчинини.
— О, синьор, простите нас… простите меня… Но я еще ни разу в жизни не видела такого ученика… Я вам все объясню насчет тети…
Больная еще больше рассердилась.
— Что это ты собираешься объяснять, Стелла? Здесь все объясню я, и никто другой!
Ромео собирался без обиняков выложить все, что думает о таком обращении с комиссаром полиции, но, покоренный нежным очарованием Стеллы, промолчал. Паскуднику берсальеру явно не составило особого труда соблазнить эту хрупкую, большеглазую блондинку — такие девушки верят каждому слову. Стелла подхватила тетушку под белы руки и заставила встать.
— Пойдемте на кухню, zia mia. Вам придется помочь мне с ужином, иначе Анджело страшно рассердится!
— Анджело — хороший мальчик… — пробормотала больная и ушла на кухню, к плите и кастрюлькам. Стелла закрыла за ней дверь.
— Синьор, прошу вас еще раз простить нас, но бедная женщина…
— Я знаю, синьорина… синьорина Дани, так? Стелла Дани?
— Да, синьор… Вы хотели поговорить со мной?
— С вашего позволения, синьорина.
Девушка предложила комиссару сесть. Ромео она все больше и больше нравилась, так что симпатия к красавцу берсальеру почти угасла — и как он мог не оценить по достоинству такое сокровище! Веронец совершенно позабыл и о том, что ему надлежит расследовать преступление, и что прелестное создание, сидящее напротив, вполне может оказаться убийцей. Вечный влюбленный, Тарчинини без всякой задней мысли, а лишь ради удовольствия говорить о любви, восторгаться и таять от умиления, принялся ухаживать за слегка изумленной Стеллой. А девушку этот поток слов совершенно сбивал с толку, хотя странный синьор казался ей добрым и славным человеком.
— Только что ваша бедная тетя живейшим образом напомнила мне детство, приняв за одного из своих прежних учеников, но когда вошли вы, синьорина, — Santa Madonna! — я подумал, что вижу фею!
— Фею, синьор? Будь я феей, умела бы творить чудеса…
— Ma que! Так вы и сотворили чудо!
— Я?
— Ну да, вы вернули мне мои двадцать лет!
Стелла подумала, уж не ухлестывает ли за ней этот господин. Во всяком случае, он делает это совсем не так, как Нино… И кроме того, совершенно невероятно, чтобы он явился сюда просто наговорить любезностей…
— Но, синьор…
Нежный грудной смех Тарчинини походил на воркование.
— Я смутил вас, дитя мое? В таком случае мне нет прощения! Я ведь себя знаю… И мне бы следовало осторожнее относиться к словам… Но это сильнее меня! Как только вижу красивую девушку — не могу не говорить о любви! Ну, и в результате так смущаю девичьи души, что бедняжки только и мечтают властвовать надо мной безраздельно… Но это лишь мечта… дивный, прекрасный сон… Забудьте, дитя мое! Ромео Тарчинини умеет отличать действительность от грез! Вы вернули мне мои двадцать лет, но я не имею права их сохранить! И потом, я не свободен! Любовь навеки сковала Ромео Тарчинини с его Джульеттой, у меня шестеро детей, и старшая дочь — такая же красавица, как вы, синьорина!
Стелле стало страшновато. Судя по всему, незнакомец не менее безумен, чем тетушка Пия. Что ему надо? И почему он то говорит о любви, то рассказывает о своем семействе? И как бы его выпроводить до прихода Анджело? В последние дни брат и так в отвратительном настроении. И вдруг девушке пришло в голову, что, возможно, гость — самый обыкновенный коммивояжер и воспользовался таким необычным трюком, надеясь заставить ее слушать. Стелла привстала.
— Я должна вас сразу предупредить, чтобы вы попусту не теряли время: мне ничего не нужно!
Ромео, которого перебили на середине великолепной тирады, настолько поэтичной и трогательной, что у него увлажнились глаза, на мгновение застыл в совершеннейшей растерянности.
— Ma que! Чем вызвано это прозаическое замечание, синьорина?
— Разве вы не представитель какой-нибудь фирмы?
— Представитель? Честное слово, вы правы… Как вы верно угадали, я и в самом деле кое-что представляю… Carissima! Но неужели вы и впрямь вообразили, будто я нарочно болтаю о Ромео и Джульетте, чтобы всучить вам мыло, пылесос или воск для паркета?
— Но, в таком случае, кто же вы, синьор?
— Я вам повторяю это уже добрых пятнадцать минут, graziossima! Ро-ме-о! Я — Ромео Тарчинини!
— И что вы представляете?
— Закон, bellissima!
— Закон?
— Да, я комиссар полиции.
— Dio mio! Полицейский — у нас в доме? Но почему?
— Ну… это — вопрос куда более деликатный… и касается он берсальера…
Девушка сразу встревожилась:
— Нино?.. Он что-нибудь натворил?..
— Да вообще-то он… Но… давайте по порядку. Мне шепнули на ушко, синьорина, будто вы ждете ребенка от не в меру ретивого воина. Это правда?
Стелла покраснела.
— Нино сам вам сказал?
— Не совсем… Допустим, передал через третье лицо.
— Вам?.. Но почему?
— Какая разница, синьорина? Для меня главное — узнать, так это или нет.
— Да…
— И вашему брату Анджело это совсем не по вкусу, верно?
— Мне тоже, синьор комиссар, но я уверена, что Нино на мне женится. Он не захочет, чтобы его сын был незаконнорожденным…
— Так или иначе, но он уже сирота.
Смысл последнего слова как будто ускользнул от Стеллы, по крайней мере девушка совершенно не представляла, какое отношение оно имеет к ее будущему ребенку. Это не укладывалось в ее голове. Внезапно тетушка Пия распахнула кухонную дверь и, поднеся к губам свисток, пронзительно свистнула.
— Перемена кончилась! — крикнула она. — Загляните в укромное место и быстро возвращайтесь в класс! Я никому не позволю выходить во время урока!
И она исчезла так же быстро, как появилась. Если племянница не обратила на выходку больной никакого внимания, то Тарчинини не без труда восстановил драматическую атмосферу объяснений со Стеллой. Девушка встала и, подойдя поближе, склонила бледное личико к самому лицу Тарчинини.
— Почему вы назвали моего малыша сиротой? Я вовсе не хочу умирать, синьор!
— Что вы, я совсем не имел в виду, что он лишится матери… и так оно гораздо лучше для ребенка… во всяком случае, по-моему.
Стелла понизила голос, словно хотела поделиться с Ромео важной тайной.
— Что-то случилось с Нино?
— Да.
— И… и серьезное?
— Боюсь, хуже некуда.
— Он… он… умер?
— Вчера около полуночи.
Девушка закрыла глаза, пошатнулась и упала бы, не успей Ромео вовремя подхватить ее и усадить к себе на колени, как маленького ребенка. Комиссар думал о своей старшей дочери Джульетте, которую не раз утешал, точно так же взяв на руки. И Ромео Тарчинини, не замечая, что делает, начал тихонько укачивать рыдавшую у него на плече юную вдову, приговаривая, как некогда дочке:
— Ну-ну… agnellina mia… dolcezza de mio cuore… Не плачь больше… Ни один мужчина, кроме меня, не стоит того, чтобы о нем плакали. Но я, я уже занят… А малыш? Ты ведь его вырастишь, правда? Он станет таким же красивым, как его папа… нет, даже лучше, потому что унаследует и красоту мамы… Представляешь? Если родится мальчик, из него выйдет настоящий сердцеед!
Но Стелла погрузилась в такое отчаяние, что не слышала ни слова. Вздрагивая от рыданий, она замкнулась в своем горе. Несчастная девушка овдовела, не успев выйти замуж, и безвозвратно потеряла не только любимого, но и уважение соседей. А о малыше и говорить нечего…
Ромео никогда не мог спокойно смотреть на так тяжко страдающую женщину. Его тоже душили слезы. И не только потому, что Тарчинини вообще имел обыкновение плакать и от радости, и от грусти, а просто богатое воображение помогло ему мгновенно отождествить себя со Стеллой и разделить ее боль. Он ласково гладил волосы девушки.
— Успокойся, бедняжка… Подумай о малыше… Ты же не можешь накормить его слезами, верно?.. Disgraziata creatura… На свете нет ничего страшнее любви, и уж я кое-что об этом знаю!
Но Стелла не успокаивалась, и Тарчинини стал гладить ее по спине, по плечам, целовать в щеку и нашептывать все ласковые слова, какие только приходили ему в голову.
Войдя в контору Праделла на виа Пио Квинто, инспектор Дзамполь сразу понял, что там происходит что-то необычное. Секретарши, машинистки и стенографистки как угорелые метались по коридорам, словно муравьи в развороченном бессовестным прохожим муравейнике. На Алессандро никто не обращал внимания, и ему пришлось остановить какую-то рыжеволосую девушку, бежавшую по коридору со стаканом воды.
— Синьорина…
— Подождите минутку!
Девушка попыталась вырваться, но инспектор крепко держал ее за руку.
— Нет! Полиция!
— А?
— Что здесь происходит?
— Одна из наших коллег потеряла сознание, и мы никак не можем привести ее в чувство… Боюсь, как бы она не умерла, Santa Madre! Может, теплая вода с сахаром…
— Ну, если она при смерти, вряд ли это поможет, правда?
Девушка посмотрела на полицейского с крайним отвращением.
— Ma que! Неужто у вас совсем нет сердца?
Дзамполь пожал плечами:
— Когда-то было…
Он отпустил девушку, и та мгновенно исчезла. Зато откуда-то выскочил плюгавый человечек и, явно очень нервничая, сердито завопил на всю контору, еще больше переполошив всех вокруг. При виде полицейского он бросился в нападение, очевидно решив сорвать досаду и раздражение на незнакомце.
— Что вам здесь надо?
— А вам?
От возмущения коротышка так широко открыл рот, что полицейский увидел, в каком плачевном состоянии его зубы. Наконец зияющий провал исчез, гневливый малыш подскочил на месте, затопал ногами, и это принесло куда больший результат, нежели недавние крики и угрозы, — странный балет служащих прекратился в мгновение ока, и все они с живейшим интересом уставились на собеседника Алессандро.
— Вон отсюда! — завопил тот полицейскому.
— Нет.
— Ах нет? Ну, мы сейчас поглядим!
— И глядеть нечего — полиция!
— Что?
— По-ли-ция! Вы что, оглохли?
Человечек мгновенно успокоился и сменил тон:
— И что вам угодно?
— Сказать пару слов Изе Фолько.
Как волшебные слова в сказке, упоминание имени Изы оживило застывших от любопытства девушек. Они снова заволновались и застонали, а сердитый коротышка рявкнул:
— Ma que! Так ведь Иза Фолько — та самая, что сейчас лежит в обмороке!
Алессандро Дзамполь бросился в комнату, где уложили больную, и, выгнав всех, остался с ней наедине. По правде говоря, Иза вовсе не собиралась на тот свет. Просто кто-то из сослуживиц, услышав по радио о смерти Нино Регацци, передал ей, и девушка потеряла сознание. Отчаянно всхлипывая, Иза призналась полицейскому, что нисколько не сомневается: останься берсальер в живых, он бы непременно к ней вернулся, потому что никого, кроме нее, не любил. Дзамполь, сообразив, что рассуждения девушки, несомненно, почерпнуты из сентиментальных романов и модных шлягеров, в досаде покинул контору. Последний допрос позволял сделать лишь два вывода: что Иза неповинна в убийстве и что она непроходимо глупа.
Увидев, что его сестра сидит на коленях у пожилого господина, а тот ее гладит, целует и нашептывает какие-то нежности, Анджело Дани на мгновение остолбенел, потом так яростно выругался, что зазвенели стекла, Стелла вскочила, а из кухни вылетела тетушка Пия.
— Тихо! — приказала она. — Я все слышала! Анджело, ты пять раз напишешь фразу: «Я плохо воспитанный мальчик и прошу Господа простить меня за то, что оскорбил Его слух!» Стелла, садись вместо меня за кафедру и потом расскажешь, как вел себя Анджело!
Она ушла в кухню, Тарчинини, вытирая глаза, размышлял, уж не снится ли ему вся эта сцена, а Дани, вне себя от бешенства, отчитывал сестру:
— Ну а мне и за кафедру садиться не надо, я и так вижу, как ты себя ведешь! Afrontata! Vergogna della famiglia! Что, солдат тебе уже мало, шлюха?
Незаслуженная обида и напоминание о Нино так потрясли Стеллу, что она разразилась жутким, нечеловеческим воем. Соседи на верхних и нижних этажах распахнули окна и начали переговариваться: «Что случилось?» — «В чем дело, режут кого-нибудь, что ли?» — «Вы слышали, донна Мария?»
Анджело замахнулся на сестру, но Тарчинини бросился между ними.
— Piano!
Анджело попытался ребром ладони отшвырнуть полицейского, но тот крепко вцепился в него.
— Attenzione!
Парень в свою очередь схватил комиссара за лацканы пиджака:
— Это вы, синьор, поберегитесь, если сию секунду не объясните мне, по какому праву держали мою сестру на коленях!
— А разве отец семейства не имеет права утешить девочку, которая годится ему в дочери?
Анджело хмыкнул:
— Так, по-вашему, Стелла нуждается в утешениях?
Решив, что слова излишни, Ромео молча указал на девушку — та все еще рыдала, уткнувшись в спинку кресла.
— Что это с ней?
— Да все из-за берсальера Нино Регацци.
Анджело сжал кулаки и стиснул зубы.
— Лучше б этому типу добром попросить у меня руки Стеллы, до поживее!
— Он не придет!
— Вот как? И прислал с поручением вас?
— Нет, но мне все же пришлось сообщить вам…
— Я убью Нино Регацци!
— Нет!
— Нет? А кто мне помешает?
— Не кто, а что. Он уже мертв, синьор.
— Мертв? Нино мертв?
— Сегодня ночью его закололи кинжалом возле самой казармы.
Наступила тишина. Тарчинини внимательно вглядывался в лицо молодого человека.
— Поэтому она и плачет? — спросил Анджело.
— А по-вашему, не с чего?
— Да уж… и кто теперь даст имя ее малышу?
— Вы.
— Вы что, рехнулись?
— Почему? Хотите вы того или нет, а ребенок в любом случае будет носить фамилию Дани.
— Никогда!
— Ну, знаете, вас никто даже не спросит.
— Это мы еще увидим! И вообще, вы-то кто такой, синьор В-Каждой-Бочке-Затычка?
— Ромео Тарчинини, комиссар уголовной полиции.
Сообщение потрясло Дани как гром среди ясного неба.
— Из уголовной полиции? — тупо повторил он.
— Совершенно верно. Представьте себе, всякое убийство мгновенно вызывает у нас пристальный интерес, а искать убийц — наша прямая обязанность. Разве вы об этом не знали?
— Но это не объясняет, почему вы оказались в моем доме!
— Правда?
— На что вы намекаете?
— Ни на что я не намекаю, Анджело Дани, а просто и ясно говорю: вчера в присутствии дома Марино вы виделись с Нино Регацци и угрожали убить его, если он не женится на вашей сестре. Так или нет?
— Уж не собираетесь ли вы, часом, все свалить на меня?
— Если бы я предъявил вам подобное обвинение, синьор, то уж никак не случайно. Пока могу сказать только, что подозреваю вас в убийстве Нино Регацци…
Прежде чем Ромео успел почувствовать опасность, Анджело вцепился ему в горло. Стелла снова дико закричала, а из кухни, как кукушка из часов, выскочила больная тетушка.
— Анджело! — сурово одернула она племянника. — Когда же ты научишься вести себя разумно? Сейчас вовсе не время играть!