Дождь. Рогатый труженик троллейбус синего цвета, осторожно преодолевая наполнившиеся водой выбоины месяц назад отремонтированной дороги, пробирался к цели — остановке Ружейный переулок. Кроме троллейбусной остановки, здесь расположилась более серьезная, фактически судьбоносная остановка — городская тюрьма. В ней, на третьем этаже, в четырехместной угловой камере под номером шестьдесят семь, сидел подполковник Абрамкин Сидор Аврамович и говорил своему соседу по несчастью и деклассированности:

— Если ты честно и просто идешь к цели и на пути к ней становишься подполковником милиции, то обязательно столкнешься с завистью и недоброжелательностью какого-нибудь полковника по фамилии Самсонов и сядешь в тюрьму. Это неизбежно. Это как грозовой рассвет в Сочи, встречаемый человеком с громоотводом в руке на самой верхушке кипариса. Шарахнет молнией обязательно. Но я ни о чем не жалею, — предупредил своего собеседника потерпевший жизненную аварию подполковник, — мой кипарис дорогого стоит. Скоро двери этой камеры откроются для того, чтобы поспешно захлопнуться за моей спиной, когда я буду идти по коридору на свободу. За мной стоят мощные силы, понял, сутенерская твоя морда?

Камера номер шестьдесят семь по меркам тюрьмы была просторной, уютной и чистой. Вместе с подполковником Абрамкиным в камере находились «братья» Рогонян и некий Виталик Гастролер, с нередкой для обитателя тюрьмы хищной доброжелательностью в чертах лица. Опытным рецидивистам достаточно одного взгляда на такого человека, чтобы стать скромными, услужливыми и предельно вежливыми в общении с ним. Но так как в камере шестьдесят семь опытными рецидивистами и не пахло, то Гастролера все, кроме Абрамкина, просто боялись.

— Я тебе говорю, я всем вам говорю, эти двери откроются, — подполковник ткнул пальцем в сторону двери, — и дежурный контролер скажет: «Абрамкин, с вещами на выход, ты свободен!»

Абрамкин застыл с вытянутой в сторону двери рукой и, к своему удивлению, услышал, как в замке стал поворачиваться ключ, открывающий камеру. Дверь распахнулась, и в ее проеме возник открытый для дружбы со всеми заключенными начальник оперчасти таганрогской тюрьмы майор Пшеничный. Он молча обвел взглядом камеру и лишь после этого произнес:

— Хорошо вы тут устроились, меня прямо-таки завидки берут, глядя на вас…

 

Глава первая

1

— Продуманное присутствие тибето-арийской бессмыслицы потрясает, — произнес Радецкий Виталий Халимович, подполковник ГРУ, и, похлопав себя по складкам одеяния, похожего на халат, извлек мусульманские четки, одновременно поясняя: — Тибет выполняет роль тайны, не являясь таковой. Лхаса — это как Голливуд в Америке, только Голливуд для толпы, а Тибет для интеллектуалов и придурков с историко-аналитическим складом ума. И то и другое отвлекает человечество от настоящей тайны и смысла. Я давно убедился, что люди гораздо тупее, чем хотят казаться, особенно на высокоинтеллектуальном уровне.

— Когда-нибудь я угощу вас персиковым нектаром с вытяжкой из косточек высокогорной ягоды тату. Выпив этот сок, мужчины чаще всего превращаются в мертвых. — Коперник Саввич сидел на корточках возле каменной стены пещеры и, сощурившись, смотрел на лучи солнца, разбросавшие вокруг переливчатые пятна света. Лучи проникали в пещеру через трещины в потолке на высоте более ста метров.

— Я и не знал, — хохотнул Радецкий и лег возле теплой стены, — что у отравителей такое чувство юмора. — Он плотнее прижался к стене. В пещере было сухо, светло и тепло, так как за стеной проходили термальные источники. — Надоел ты мне, Кузьков, — зевнул Радецкий, — и вообще все надоело, особенно Тибет с его невозмутимой истерикой. Тоже мне, пупок Земли. Посадили в пещеру, словно мы гамадрилы какие-то, и держат без предъявления обвинений. Лучше бы в пропасть сбросили, — пришел он к неожиданному выводу и прикрыл глаза.

— Этот тибетец, похожий на монгола, притворяющегося японцем китайского происхождения, так и сказал перед тем, как нас замуровали. — Коперник Саввич поднялся с корточек и похлопал ладонью по каменной глыбе, на месте которой раньше был вход в пещеру. — С этого момента мы убиты.

— Ну, не знаю, — открыл глаза бывший Ахмет Ветхалиль, — может быть, нас и убили, но пока я вылечил в этом пещерном КПЗ все свои косточки. Самое странное, что почему-то есть не хочется. Вполне возможно, что мы уже давно покойники, только не хотим признаваться в этом друг другу.

— А у меня, между прочим, — равнодушно сообщил Коперник Саввич, — конвоирующие нас сюда монахи сперли золотые часы с бриллиантами и дарственной надписью «Кузькову от Ивана Селиверстовича Марущака вместо летнего отпуска».

— Да-а, — посочувствовал ему Радецкий, — суровое у вас начальство. А монахам повезло, озолотились за твой счет. Эх, — огорченно вздохнул подполковник, — сюда бы еды, баб и пару-тройку ядерных бомб в угол положить, тогда можно было бы жить.

— А бомбы зачем? — вяло удивился Коперник Саввич.

— Да чтобы как-нибудь хорошим вечерком, — мечтательно произнес Радецкий, — взорвать весь этот Тибет к чертовой матери.

2

Тибетское плоскогорье, даже если бы там не было Лхасы, Поталы и далай-ламы вместе с его подданными, все равно представляло бы неутолимый интерес для спецслужб развитых в экономическом и научно-техническом плане стран, ибо где-то там, в горах Тибета, существует источник насмешливой тайны.

Откристаллизованная миллионами лет изощренного опыта, филигранная мудрость дуалистического мира тревожит и мускулисто-ядерные страны, сделавшие ставку на прогресс и науку, и строгое мировоззрение мусульманского мира, сделавшего ставку на диковато-эстетизированный фанатизм фатализма. Труднообъяснимый, нежно-неизбежный и вместе с тем затаенно-грозный окрик власти с буддистско-ламаистической стороны мир как бы инстинктивно угадывает, но не в состоянии поверить в него. Контур власти видят в той стороне лишь великие раввины мира, но их это не касается, у них другие цели и другие задачи. Они строят свой опыт не на земном времени, а на межзвездных расстояниях, в которых оно отсутствует.

На Тибетском плоскогорье существуют места, где можно собрать иней с солнечного луча и утонуть в запахах жимолости, не погрешив ни в чем перед реальностью.

Тибет — это дверь в глубь Земли. Там расположены пещеры, коридорами которых можно идти до той поры, пока не выйдешь в Купол Скалы в самой высокой части Иерусалима, где находится тайное место. Попав туда, вы сможете перейти из нашего века в любой другой — прошлого и будущего. Вечный жид совсем не метафорический образ, и там же, в Тибете, есть спиральные ходы в срединные страны, в которых живет настоящее человечество и те, кто его создал, то есть частично сохранил в более или менее здоровом виде.

Именно там, в горах Тибета, становится понятным, что гораздо проще и легче поднять псевдоумную железку на миллионы километров вверх, чем проникнуть на двадцать километров в глубь Земли, что гораздо легче освоить территорию Марса, чем дно Мирового океана.

3

Русская разведка занимает в Тибете традиционно сильное положение и обладает обширной агентурной базой, почти по всем пунктам обгоняя англичан и американцев, немного уступая лишь китайцам…

Тибет, где нет ничего, кроме монахов и туманных сюжетов, сжирает огромные средства из бюджетов США, Англии, России, Германии и Франции. Мы ни сном ни духом не ведаем, что тайной расходной части бюджетов наших стран на так называемое тибетское направление выделяются суммы на порядок выше, чем на оборону, культуру и социальные нужды, вместе взятые.

Наиболее рационально поступил Китай, сымитировав оккупацию Тибета, который на самом деле является его неотъемлемой частью. Массовая бойня по отношению к тибетцам, в которой непосвященная часть мира до сих пор обвиняет Китай, на самом деле была большой чисткой, уничтожались агентурные сети атлантизированной технотронной цивилизации Запада. Инициатором оккупации Тибета и массовой бойни внутри его были тибетские ламы и сам далай-лама. Настоящий, конечно, Великий, а не ныне разъезжающий по миру.

Разведки всего мира единодушно решили: «Мировой толпе о настоящих тайнах Земли в общем и Тибета в частности, ради ее же спокойствия, знать не положено». Политики высшего ранга вбросили в массы лукавый лозунг: «Чуда нет, есть только временно не разгаданная наукой тайна бытия». Хотя та же наука на женевском форуме ученых-аскетов вполне однозначно высказалась устами старейшего ученого планеты, аргентинца Солана Пруена, лауреата Нобелевской премии в области танатологической астронавтики. Он сказал в своей речи на закрытии форума: «Мы все отлично понимаем, что вокруг нас много такого, что мы не сможем понять никогда, пока живы». Но на такие заявления человечество редко обращает внимание.

Русская разведка никогда не оставляла Тибет. Вся агентурная сеть России в Тибете и Китае состояла из военных разведчиков, часть которых во времена реформирований была прикомандирована к ФСБ. Команду телохранителей далай-ламы, «лунных бабочек», возглавил великий палач Тибета, Кабнг Омпа, он же Талгат Петрович Волин, сын русского и уйгурки, пришедший когда-то в Тибет лейтенантом КГБ и дослужившийся до генерала ФСБ и посвящения в ранг ламы Багровых оттенков в монастыре Эшер. Он стал самым доверенным лицом далай-ламы, а китайские спецслужбы считали его своим генералом и лучшим китайским разведчиком всех времен и народов. Иногда Талгату Волину хотелось потосковать по родине, но, начиная ностальгировать по России, он всегда обнаруживал себя в центре тоски по Алой вселенной и вечно осуществляющимся потокам бесконечности. Профессиональное общение с прищуренным Востоком и тибетскими ламами высокого ранга не могло не оставить свой след в его мироощущении.

Когда великий палач Тибета говорит, что он кого-то казнил, то не обязательно имеется в виду убийственная экзекуция, а подразумевается чаще всего изоляция.

Вскоре Талгату Волину были переданы золотые часы с бриллиантами Коперника Саввича. Прочитав на часах надпись «В счет отпуска от Ивана Селиверстовича Марущака», он поморщился. Волин хорошо знал отраженного элохима Ивана Селиверстовича Марущака, как и всех остальных отраженных элохимов, некогда действующих в многочисленных подразделениях МОАГУ и вне его. Более того, Талгату Петровичу было глубоко наплевать на них. Ему уже сообщили, что Коперника Саввича, оставшегося без дела после ликвидации УЖАСа, пристегнули в напарники к одному из самых беспринципных и высокопрофессиональных разведчиков ГРУ, подполковнику Радецкому, кумиром которого еще в спецшколе ГРУ стал Яков Блюмкин, расстрелянный в сталинские времена за чрезмерную инициативность и антибюрократические действия. Теперь вот ГРУ, в лице генерал-полковника Дождя, предлагало «найти возможность для незаметного исчезновения Радецкого и Кузькова в Тибете и такого же их появления в России, ибо… Радецкий и Кузьков переживают острую фазу неадекватного восприятия своей действительности».

«Легко сказать, — подумал Талгат Петрович, — незаметно найти возможность в Тибете. Это же не Москва. Здесь все под наблюдением, и не только моим». Он тяжело вздохнул, но приказ есть приказ: «Незаметно помочь исчезнуть в Гималаях и неслышно доставить в Россию».

4

«Прав был небритый старик, бытие определяет сознание, — подумал подполковник Абрамкин на третьи сутки своих блужданий, — умнею не по дням, а по часам».

Третьи сутки подполковник Абрамкин пытался попасть в Нахапетово с тыла — огородами. Он был похож на дезертировавшего из армии мародера, страдающего хроническим алкоголизмом. На нем была сетка пасечника, купленная в ростовском магазине «Пчеловод». Абрамкин прорезал в ней отверстия для глаз и рта. Камуфляжный комбинезон был увешан гранатами РГД-5, к поясу прикреплен десантный нож «Катран» и спецназовский баллончик со слезоточивым газом. За спиной в виде комка грязи висел изрядно похудевший рюкзак. Вообще-то на комок грязи и полувысохшей тины был похож и сам подполковник, а эксцентричная маскировочная маска на лице придавала ему схожесть с гоголевским Вием, но подполковник не придавал этому значения. «Чудны дела твои, Господи, — думал он, бредя по колено в гнилой воде среди камыша, — даже материться не хочется…»

От Ростова-на-Дону до села Нахапетово с пригородного автовокзала два раза в день ходил рейсовый автобус — рано утром и ближе к вечеру. Скромно притулившись в уголке полупустого вечернего автобуса, подполковник добрался до села и покинул автобус на самом въезде в него, не доезжая до первых домов двести метров. Оставшись один на дороге, он пристально и строго оглядел село с пригорка. В домах уже начали зажигать электричество. «Надо войти огородами, — подумал Абрамкин, — с тыла».

С западной стороны к Нахапетову ластилось Азовское море, с восточной, вплотную к огородам крайних домов, подступали камышовые плавни. Со стороны Ростова простиралось пространство ковыля и шепота приазовской степи. Свернув с дороги, Абрамкин направился на восток — в камыши. Поравнявшись с огородом крайнего дома, он внимательно оглядел его. Дом как дом: во дворе бегала маленькая девочка с собакой, пожилая женщина сидела на низенькой скамейке возле крыльца и лущила руками початки кукурузы в большой эмалированный таз, доставая их из матерчатого мешка, стоявшего рядом. Пригнувшегося среди зеленого чакана Абрамкина не могли заметить, да и вечер, усугубленный пасмурностью, не позволял этого сделать. Надо оглядеть соседний двор, решил подполковник, натягивая сетку на голову и делая два шага в глубь камыша, и дождаться полной темноты…

Изможденный, голодный Абрамкин лежал на охапке камыша и раздраженно думал: «Он шел на Одессу, а вышел к Иркутску». Его слегка подташнивало от голода. Подполковник чувствовал себя обманутым и оскорбленным. Краем глаза он заметил возле левой руки какое-то движение и, слегка повернув голову, увидел большого и явно только что поужинавшего ужа, лежащего на поваленном камыше. Реакция подполковника была мгновенной. Раз! И уж меланхолично недоумевает в его руке. Два! И нож «Катран» отсекает ему голову и надрезает кожу. Три! Кожа снята. Четыре! И подполковник Абрамкин впивается зубами в еще продолжающее извиваться тело пресмыкающегося. Тут-то его тихо, осторожно и быстро нейтрализовал боец из спецгруппы «Рысь», приступившей к своим обязанностям по наблюдению за селом Нахапетовом, источником тау-излучения. Подполковник Абрамкин так и отключился с освежеванным ужом в зубах…

Дознание, следствие, предъявление обвинения в «хищении локально-осколочного оружия с использованием служебного положения». Сидя в таганрогском СИЗО в ожидании суда и разжалования, подполковник неустанно удивлялся: «Что за безобразия в этом мире творятся?!»

5

— Слышишь? — Радецкий, лежавший на теплом полу пещеры, приподнял голову. — Кажется, шорох какой-то?

Он показал рукой в сторону ручейка, выбивающегося из-под северной стены пещеры. Ручеек пересекал пещеру переливчатой полоской по неправильной диагонали и скрывался под скальной стеной в южном конце.

— Мини-землетрясение, — даже не шевельнулся впавший в апатию Коперник Саввич. — Или горно-пещерные тараканы.

— Сам ты таракан. — Подполковник Радецкий вскочил и, подойдя к северной стене, приложил к ней ухо. — И вообще зараза апатичная. Послышалось… — Он огорченно оторвался от стены и заходил по пещере, недоброжелательно поглядывая на Коперника Саввича, который, неестественно вывернув шею и раскинув руки в стороны, лежал на спине, подогнув одну ногу в колене, а вторую вытянув прямо. — Ты лежишь в контурно-меловой позе.

— Это как? — спросил Коперник Саввич, по-прежнему не шевелясь и глядя на Радецкого снизу вверх.

— Это когда труп с места преступления в морг отправляют, а вместо него обведенный мелом контур остается.

— А если я буду лежать в другом положении, какая это будет поза? — вяло отреагировал Коперник Саввич и выпрямил подогнутую ногу.

— Знаешь, — Радецкий снова стал ходить по пещере из одного конца в другой, — даже если бы ты был моим партнером по танго, я все равно бы видел в тебе меловой контур трупа, увезенного в морг.

— Интересно, — Коперник Саввич вернул выпрямленную ногу в прежнее положение, — почему все умные, энергичные и профессионально подготовленные к экстремальности люди при вынужденном безделье начинают мыслить как уголовники?

— Дурак ты, Кузьков! — развеселился Радецкий, не прекращая своего бестолкового хождения. — Все люди рано или поздно начинают мыслить как уголовники, просто не все это понимают. Я тебе говорю, шорох странный какой-то… — Он замер посреди пещеры.

— Мыши в амбаре, — предположил Коперник Саввич, но тоже приподнялся и прислушался.

 

Глава вторая

Великолепная и логически оправданная формула «мистика — лазейка для неучей» парадоксально неверна. Образование — это рельсы, ведущие в тупик безнадежности. У образованного и стянутого путами традиционного знания человека есть только одно преимущество перед неучем и дилетантом — он верит в иллюзорного бога науки так, как неуч не может поверить в Бога истинного и неоспоримого. На этом превосходство знания над незнанием и заканчивается. Грохочущий турбинами самолет современного знания летит к четко обозначенной точке Б из точки А, а птица незнания, испуганная мощью летящего железа, все вьет и вьет гнездо для избегающего дорог совершенства…

Тарас Веточкин, Стефан Искра и полковник МУРа Хромов стояли возле ограждения Москвы-реки и пытались понять говорящего Миронова.

— Я чувствую, — Миронов ткнул себя указательным пальцем в лоб, — себя шизофреником.

— Красивое чувство, — поддержал его полковник Хромов, — я солидарен.

— С чем? — удивленно взглянул на него Тарас Веточкин и, достав из кармана брюк раскуроченный мобильник, бросил его за парапет в воду.

— Ну, здрасьте, — огорчился кто-то на воде за парапетом, — мало того, что весь вечер тут как дурак на лодке плаваю, так еще и на голову все подряд выбрасывают.

— Как водичка? — заинтересовался Веточкин, добродушно разглядывая рабочего на выкрашенной в оранжевый цвет лодочке. Рабочий обновлял белую линию уровня на каменной набережной.

— Все нормально, — буркнул рабочий, опасливо взглянув на четверых нетрезвых мужчин, разглядывающих его сверху, — мобильник не граната.

— Эх, — растрогался Миронов, — как точно сказано.

— Точно, — согласился с ним Хромов, — но неправильно. Мобильник может быть гранатой, а вот граната…

— Тоже может быть гранатой, — догадался Миронов и уточнил: — Логику еще никто не отменял.

— Эй, брат, — поинтересовался Веточкин у рабочего, — при чем тут мобильник?

— Да я вот линию уровня обновляю, — поежился рабочий и неожиданно громко и очень серьезно, если не сказать профессионально, закричал: — Помогите!

— Тонешь, что ли? — Сбросив пиджак на асфальт, Хромов стал перелезать через перила.

— Люди-и! — еще сильнее испугался рабочий, увидев рвущегося к нему на помощь Хромова, и, бросив в воду ведро с краской и кисти, оттолкнулся руками от стенки набережной.

— Ты куда? — удивился Хромов, сидя верхом на перилах и глядя вслед быстро удаляющейся от берега лодке. — Уплыл, — объяснил он, повернув голову к Миронову, который методично, с равными интервалами, встряхивал поднятый с асфальта пиджак Хромова.

— Слушайте, — воскликнул Веточкин, вглядываясь в циферблат наручных часов, — на моих часах двадцать три часа пятьдесят минут! Ночь, одним словом.

— Ну и что, — фыркнул Хромов, — на моих тоже, а они у меня самые точные в мире, точнее эталонных.

— Не пятьдесят минут, а пятьдесят три минуты двенадцатого, — уточнил Миронов, бросив взгляд на свои часы. — Они у меня спешат на три минуты. А в чем, собственно, проблема?

— Смотри, — кивнул головой в сторону ресторана на воде мгновенно протрезвевший Хромов. — Кажется, мы все стали шизофрениками.

Из ресторана «Таверна», который недавно покинули друзья, высыпали люди. На шоссе, проходящем рядом, стали останавливаться автомобили, водители и пассажиры, как бы робея, покидали салоны и, переглядываясь, растерянно смотрели в небо. Из вблизи расположенных жилых домов повалили на улицу жильцы, стали открываться окна. Вокруг ресторана горели электрические гирлянды, у всех автомобилей были зажжены фары, из квартир через открытые окна ярко лился электрический свет. Почти физически ощущалось, что впервые за всю историю своего существования Москва испытывала растерянность.

— Стой, стой! — неизвестно кого стал останавливать все понявший Миронов. — Мы вышли на улицу, когда уже было темно, ночью.

— Вот именно, — мрачным голосом произнес Веточкин, рассматривая слезящимися глазами полуденное солнце над Москвой…

— Я никогда не доверял августу в Москве, — сообщил поверенный в делах американского посольства морскому пехотинцу, охранявшему двор, — а самой Москве не доверяю в любое время дня, месяца и года, впрочем, как и американской прессе. «Вашингтон пост» сообщила, что меня назначают новым послом в России, а кончилось тем, что объявили персоной нон-грата и высылают. Теперь придется мерзнуть под кондиционером где-нибудь в Экваториальной Африке.

— Да, сэр, — невпопад ответил поверенному в делах Либерману морской пехотинец, — странное солнце.

— Ах да, солнце, — спохватился озабоченный служебными перипетиями Либерман, разглядывая полуденное солнце над Москвой в 23:50 местного времени, и, пожав плечами, сказал не столько охраннику, сколько себе: — Август, что вы хотите.

— Это называется — природный феномен, — терпеливо объяснял Борис Александрович внуку, стоя на лоджии восьмого этажа десятиэтажного дома. — Есть солнечное затмение, а есть наоборот.

— Тогда пошли в зоопарк, — предложил пятилетний Женька, решив использовать природный феномен на полную катушку. — Ты же сам говорил, что завтра пойдем.

— Сейчас — сегодня. — Дед показал на экран телевизора в глубине комнаты с появившимся циферблатом точного времени. — Почти двенадцать часов ночи. Ты уже давно должен спать.

— А солнце, — ткнул пальцем в небо внук, — почему светит?

— На то оно и солнце, — с досадой посмотрел на солнечную ночь Борис Александрович, — чтобы светить.

Всему свое место, свой час. Солнце всегда беспощадно к вечерне-ночному имиджу, а неожиданное солнце тем более. На улицах Москвы вдруг оказалось слишком много карнавального вида уродцев. Макияж женщин, юных и не очень, предназначенный для электрического света и ночи, под полуденным солнцем стал похож на грим, накладываемый на респектабельных уродцев в морге. Вечернее одеяние толстокошельковой публики, стекающейся к ночным развлечениям — клубам, ресторанам, театрам, барам, казино, — под солнцем приняло нафталинно-паноптикумный отталкивающий вид. Бриллианты, застигнутые врасплох, потеряли драгоценное мерцание тайны и блудливо засверкали стеклянно-плутоватой фальшивостью. Казавшиеся умными, энергичными, оригинальными и сексуально-привлекательными вечерне-талантливые люди богемно-мажорного типа под лучами парадоксального солнечного полдня резко сморщились, помрачнели, умственно сникли и лихорадочно начали искать освещенную электричеством темноту…

«Интересно, — подумал директор ФСБ, разглядывая из окна кабинета солнечную ночь, — причастны ли к этому мои люди?»

Он подошел к столу и соединился с секретаршей:

— Анна Сергеевна, какое время суток сейчас в США?

— Ночь, — коротко ответила ему секретарша.

 

Глава третья

1

Паники пока не было. Слишком грандиозным и неожиданным предстал перед человечеством феномен солнца. Ничего особо страшного не произошло, там, где ночь, воцарился день, там, где люди готовились к обеденному ленчу, обнаружилось, что они чересчур долго готовились и пора думать о глотке виски на ночь. Застигнутое врасплох дневное небо США и незаконно захваченное ночью население второй половины земного шара, включая наш Петропавловск-Камчатский, целых четыре секунды могли видеть в небе два месяца — один растущий, а второй убывающий, хотя на самом деле это был период полнолуния. Растущий месяц был цвета начавшей краснеть вишни, а стареющий, как Земля из космоса, был голубым. Через четыре секунды это недоразумение задернулось густой и низкой облачностью. Но паники по-прежнему не было. Лишь в Аргентине произошел случай коллективного суицида, застрелились пятнадцать членов астрономического общества, но, как выяснилось позже, они были членами не астрономического общества, а тоталитарной секты Муна Третьего, и рано или поздно все равно бы застрелились, независимо от смены дня и ночи и расположения лун на небе.

Совершенно необъяснимо повели себя СМИ. Они молчали. Только по каналам Си-эн-эн в сводке погоды улыбающаяся диктор сообщила: «Сегодня вы можете наблюдать облачную ночь вместо солнечного дня. Такое случалось и раньше. Еще Ницше говорил, что ночь — это тоже солнце. Такое явление очень естественно для Земли и происходит раз в сотни тысяч лет. А сейчас встречайте Лару Крофт, она вам объяснит разницу между женщиной в купальнике "змейка" и женщиной в купальнике модели "ультра"».

Контанио Джидо, конгрессмен, владелец «Вашингтон пост» и ряда других авторитетных изданий Америки, дзог предварительного посвящения, отмахнулся от осаждающих его главных редакторов потрясающей фразой:

— Я вас всех уволю. Вы хотите ввести в заблуждение граждан США. Выгляните в окно, на улице ночь. При чем здесь день?

С этим трудно было спорить, и все владельцы мировых СМИ были солидарны с Контанио Джидо. Ночь есть ночь, а день есть день.

Директор ЦРУ переговорил по линии правительственной связи с директором ФСБ.

— У вас какое время? — спросил директор ЦРУ.

— Ночь, — коротко ответил ему Волхв, разглядывая через окно солнечный московский день.

— А у нас — день, — похвалился директор ЦРУ, включая настольную лампу.

Главы государств быстро обменялись своими мнениями по поводу неадекватного поведения дня и ночи и приняли общее решение: «Ничего не произошло».

2

Бледные демиурги, гости из Рааая, элохимы, дзоги и жители подземной страны гениев напряженно погрузились в ожидание. Они понимали, что смена дня на ночь и наоборот — это демонстрация силы «лунных бабочек». Правители земной и человеческой цикличной жизни, аварийный экипаж звездной бригантины «Солнечная система», понимающие, что для того, чтобы правильно жить, нужно научиться правильно умирать, были смущены. Демонстрация силы их впечатлила и озадачила вопросом: «Как действовать?» Ведь еще не было даже известно, как поведет себя Черный Будда-Антихрист в условиях свободы и непредсказуемого мыслетворения. Мнение инертной, управляемой и жалко-похотливой шестимиллиардной толпы по имени Человечество хозяев Земли не интересовало, было лишь одно «но»… «Лунные бабочки» пришли не к хозяевам…

Само собой, возникновение дня посреди ночи и вхождение ночи в солнечный день было не пошлой демонстрацией силы аолиэтных лаоэров, а жесткой производственной необходимостью. Таким образом открывались пульсационно-пространственные проходы и дисциплинировалось вторичное время поверхности. Стефан Искра понимал вдумчивый шок своих нетрезвых друзей, увидевших солнце в ночи, но был уверен, что этот шок будет недолгим,

— Тарас, — Хромов упер руки в бока и стал похож на профессионального скандалиста, — и ты, Стефан, — полковник с негодованием повернулся к Стефану Искре. — Опять ваши фээсбэшные шуточки? Опять вы в стадии эксперимента? Куда подевалась ночь, я вас спрашиваю?

— Это белая горячка, — прямолинейно высказался Миронов и, сделав шаг в сторону Хромова, с чувством произнес: — Я с тобой, Леонид.

— Куда? — опешил Хромов, увидев в глазах Миронова готовность к подвигу, жертве и самоотдаче. — Я никуда не иду. И вообще стой пока на месте, — посоветовал он пьяному другу и посмотрел на Веточкина, ожидая ответа.

— Ну, знаешь, Леня! — возмутился Тарас Веточкин. — Ты думаешь, что говоришь? Зачем ФСБ солнце среди ночи, если оно иногда даже днем надоедает?

Аргументы Веточкина не выдерживали никакой критики. Он сам это понял и поэтому, позаимствовав у Хромова позу профессионального скандалиста, стал рядом с ним, лицом к Стефану Искре, и с упреком посмотрел на него. Миронов, удивленный такой постановкой вопроса, тоже упер руки в бока и, повернувшись спиной к друзьям, с возмущением взглянул на желтоглазого, похожего на карточного шулера кота, идущего по парапету Москвы-реки с видом респектабельного пройдохи. Но почему-то Миронов был похож не на профессионального скандалиста, а на флегматичного человека, который уложил свои сумки в багажник автомобиля, остановившегося перед ним под видом такси и сразу же уехавшего, оставив его без багажа посреди шоссе.

— Видите ли, — сказал Стефан Искра, — я бы все объяснил, но в этом нет никакого смысла. Хотя, — пожал он плечами, — давайте попробуем.

Стефан Искра сделал полшага в сторону и словно бы вошел в стену, половина его тела исчезла, а половина осталась…

Пришли, — равнодушно произнес призрак — хранитель Московского Кремля, сиренево-влажным лучом возникая посреди Георгиевского зала. — Я уже устал вас ждать среди этого занудства и скуки по имени Время.

— Катастрофа была неожиданной, грубой и странной, — ответил аолиэтный лаоэр, принявший образ в диапазонном времени призраков, — пришлось срочно накладывать пластырь времени, но скоро этому придет конец.

— Черный Будда, — вздохнул вест, — еще они его называют Антихристом.

— Уберем пластырь времени, посмотрим, как они подготовлены к его отсутствию. — Свет слов аолиэтного лаоэра отражался в паутинообразной сиреневой структуре кремлевского веста. — Слишком долгое прозябание в режиме добра и зла дезориентировало всех землян, демиурги и элохимы не исключение, тем более что они не знают докатастрофного периода и всех узоров хаоса.

— Мне все равно, что время, что безвременье, — бликующим шепотом проговорил вест. — Я устал от повторений и смыслов.

Белая горячка, — уверенно произнес Миронов, увидев половину туловища друга без второй половины. Он гордо вскинул голову, опустил руки по швам и, сделав шаг в сторону разделенного Стефана Искры, произнес: — Я с тобой, Стефан…

3

Именно в этот момент встречи аолиэтного лаоэра с вестом, фантомо-паутинообразным существом агнозийской власти седьмой параллельно-галактической степени, Стефан Искра вспомнил о прошлом так, как будто он с ним никогда не расставался, как будто смертельной контузии и вмешательства в его мозг и прошлое Алексея Васильевича Чебрака не было. Он вспомнил свое имя — Василий, фамилию — Корнеев. Вспомнил имя отца — Иван и родину своего детства — Алтай, маленькое село Ручейники. Память вернулась, но Стефан Искра не обратил на это внимания, ибо его, как аолиэтного лаоэра, больше интересовали возможные последствия для Земли после снятия с нее пластыря времени, и, как начальнику кадров ОМ ФСБ России, ему необходимо было изыскивать возможности взять ситуацию под контроль. Плюс ко всему он стал понимать и видеть все наслоения транзитно-корневых жизней Земли, чаще всего уникально сформированных, созидательно-опасных и разрушительно-благотворных. Плюс к этому он четко понимал свою исключительную власть над этими жизнями и столь же четко понимал, что ему, Стефану Искре, эта власть неподконтрольна…

— Хватит, — решительно помахал рукой видимой половине Стефана Искры вмиг отрезвевший и сразу же сориентировавшийся в ситуации Тарас Веточкин, — выходи, ты не на службе. Теперь понятно? — обратился он к застывшему в позе опозорившегося скандалиста Хромову с видом человека, для которого такие мелочи не требуют никаких объяснений. — Такие явления объяснить невозможно, а ночь есть ночь, придет время, и она вернется. Сейчас, кстати, день, при чем здесь ночь?

— Ну да, — согласился с ним Хромов, доброжелательно глядя, как Стефан Искра выводит свою вторую половину из неизвестного ему пространства. — Я знаю, не первый день в МУРе работаю.

— При чем здесь МУР? Я тебе о дне среди ночи говорю.

— Нормальный день, — отмахнулся от него Хромов и вкрадчиво поинтересовался у полностью материализовавшегося Стефана Искры: — Слушай, Стефан, а слабо тебе узнать, кто заказал предпринимателя Рудакова из Кунцевского района и его бухгалтершу Соляковскую, или, — Хромов увлекся, — вот можешь сразу сказать имена, фамилии и адреса гадов, что вчера бомбанули хату коллекционера Бабкина на Тверской? А то меня начальство поедом ест, жизни никакой нет…

— Эй, мужики, — донесся до них голос подплывшего к парапету рабочего. Он держал в руке раскуроченный, но, как оказалось, настойчиво действующий мобильник Веточкина. — Вам звонят.

— Надо же, — Тарас Веточкин покачал головой и, наклонившись к рабочему, взял из его рук мобильник, — какая крепкая хреновина.

Еще в ресторане, после второй бутылки коньяка, Хромов поспорил с Веточкиным, что раздавит мобильник, сжав его в кулаке, и выиграл этот спор.

— Да, — осторожно поинтересовался Веточкин у телефона, бережно держа его двумя пальцами возле уха, — я слушаю. — Выслушав сообщение, он оглядел мобильник со всех сторон и решительно выбросил его в реку, тут же совестливо спохватившись: — Черт, надо было додавить его и в урну бросить, а не реку загрязнять. — Затем обратился к Хромову: — Забудь о смерти Рудакова и Соляковской, им это уже абсолютно до лампочки. Приказом министра внутренних дел, который выполняет распоряжения президента, ты переведен на службу в отдел модификаций ФСБ, и я, — Веточкин ошарашенно тряхнул головой, — твой начальник.

— И я с вами! — громко напомнил о себе Миронов.

4

Этому событию предшествовало секретное совещание в развернуто-лучевом комплексе «Ч».

— Интересная планета Юпитер, — задумчиво произнес президент России, склоняясь над картой звездного неба, выполненной в объемно-цифровом изображении на поверхности совещательного стола в бункерном кабинете на глубине две тысячи метров под Центром управления космическими полетами в подмосковном городе Королеве… Держа в руке стержень пульта, он «пододвинул» к себе участок «К-7» пояса астероидов между Марсом и Юпитером. — Забавно, что пояс астероидов возник как разделительная полоса между Меркурием, Венерой, Землей и Марсом — планетами земной группы, и Юпитером, Сатурном, Ураном, Нептуном и Плутоном — планетами неземной группы. Кстати, — совершенно неожиданно вернулся на землю президент, обращаясь к министру внутренних дел, — разве МВД обязано заниматься океаном? Почему вы зачислили в штат океанологов Стронгина, да еще и на ставку начальника следственного отдела?

— Ну, это, как его… — От неожиданности министр внутренних дел развел руками и произнес нечто несуразное: — Если не мы, то кто?

— Ладно, — махнул рукой президент, — спасибо, что поддержали ученого, а теперь пусть он идет под крылышко Михаила Григорьевича. Приказ я уже подписал. Океаном, Юпитером и антитеррористической деятельностью у нас будут заниматься Волхв и Дождь Николай Олегович.

— Вообще-то он и у нас хорошо себя чувствовал, — попытался сохранить «выход на океан» в своем ведомстве министр внутренних дел, приводя способные обескуражить кого угодно доводы. — С полковником Хромовым Леонидом Максимовичем, лучшим оперативником России, сдружился, планы по Атлантике вместе с ним составляли.

— Хорошо, — пошел навстречу министру президент и почему-то кивнул директору ФСБ. — Пусть и Хромов переходит в отдел модификаций ФСБ, уговорили. — Он улыбнулся, склоняясь над настольными звездными картами, и вернулся к разговору о Юпитере. — Мне не совсем понятен принцип посадки на Юпитер. Если у планеты нет твердой поверхности, тогда что там есть?

— Газообразный водород атмосферы, — с готовностью ответил научный руководитель космических программ России, академик Борнео Наум Яковлевич, автор теории о Солнечной системе как инженером сооружении. — Постепенно он переходит в жидкую, а затем и в твердую, металлическую, фазу. Это абсолютно необычное агрегатное состояние водорода. Оно связано с резким увеличением давления по мере погружения в атмосферу планеты. Всего лишь на глубине 0,9 радиуса планеты давление достигает сорока миллионов атмосфер. Магнитное поле Юпитера на много порядков превосходит земное при обратной полярности, но… из всех планет земной группы лишь одна Земля имеет радиационный пояс планеты неземной группы — Юпитера. Это говорит о родственности Юпитера и Земли. Мы как бы сильно ослабленная копия его, фантомная частица, ибо радиационный пояс Юпитера в десятки тысяч раз интенсивнее земного. Из всех планет Солнечной системы лишь только на Юпитере и Земле наблюдаются полярные сияния, связанные с прорывом заряженных частиц из радиационных поясов в атмосферу, и лишь только на наших двух планетах существуют грозы.

— Майские грозы Юпитера! — восхитился президент. — Интересно было бы посмотреть и послушать гром и молнию планеты-гиганта.

— Тогда нужно предположить, что на Юпитере вечный май. — Опытный Наум Яковлевич одновременно настоял на истине и сделал реверанс в сторону главы государства. — Там ось планеты почти перпендикулярна к плоскости ее орбиты и нет смены времен года.

— Вечная весна, — прищурил глаза глава ГРУ Дождь Николай Олегович. — Как хорошо вы знаете Юпитер, черт бы вас побрал, заодно бы и объяснили, почему у нас по ночам светит солнце?

— Вот именно, — покивал головой президент, то удаляя, то приближая пультом к себе галактики и созвездия настольно-объемной карты. — Только вы как ученый высказываете свои предположения, а не как особа, приближенная к императору. Вы представляете, — глава государства обвел взглядом присутствующих, — в ту ночь, когда наступил день, мне восемь человек из администрации сказали, что таким образом меня приветствует небо. — Взгляд президента стал жестким. — Я их всех уволил, даже несмотря на то что солнце среди ночи в предвыборный год — действительно неплохая пиар-акция.

— О, поверьте мне, — понимающе улыбнулся Наум Яковлевич, — в этом явлении нет ничего удивительного и сложного. Есть всего три варианта, способных вызвать такой феномен: или прекращение вращения Земли вокруг своей оси, или проявление самостоятельности Солнца, решившего покинуть свое место и застать теневую сторону врасплох, или третий вариант, паранаучный, но я, как представитель официальной науки, отвергаю его с порога, даже несмотря на то что первые два варианта также невозможны, хотя, — Борнео глубокомысленно вздохнул, — возможно все.

— Вот! — неожиданно оживился присутствующий в бункер-резиденции министр финансов, вскакивая с кресла и тут же падая в него обратно, неловко зацепившись карманом пиджака за деревянный подлокотник выполненного в стиле аскетического соцреализма кресла. — Такие у нас в науке дела. Просят выделить им на развитие девять миллиардов рублей в год, а сами мозги людям такими вот фразочками пудрят. Да я за девять миллиардов в год, — вновь разволновался, вскакивая с кресла и снова падая в него, министр финансов, — столько таких слоганов придумаю, что ой-ой-ой. Например, вкладывая в развитие науки рубль, взамен вы получаете возможность вкладывать в нее сто рублей и так далее, пока какой-то идиот с воспаленными от гениальности мозгами не разберет людей на запчасти для обслуживания биороботов, которые при создании избежали знакомства со сперматозоидами. — Министр как заговорил неожиданно, так неожиданно и замолчал.

— Он у нас консерватор, — объяснил ученому президент, — за государственную копейку удавится.

— Да он и за свою удавится, — стараясь, чтобы его никто не услышал, буркнул глава СВР.

— За свою он не удавится, а удавит, — поправил его Дождь и постарался произнести свою фразу еще тише.

— Ему без разницы, за чью копейку, свою или государственную, удавливать, лишь бы удавливать, — вмешался в разговор Волхв.

— Умники, — повернул к ним голову президент, — помолчите, пожалуйста. — Он обратил взгляд к Борнео: — Ну и что говорит об этом явлении паранаука?

— Она говорит, что таким образом проявляется зеркальная параллельность, искажающая время и пространство, — попытался объяснить необъяснимое смутившийся Борнео.

— Понятно, — кивнул президент, — давайте лучше поговорим о реальном. Нужно ли России самостоятельно готовиться к полету на Юпитер, что чревато падением уровня жизни граждан государства, или осуществлять совместный проект с американцами?

5

Президент России знал ответ на этот вопрос. На него ответил сам ход развития космической отрасли. Самостоятельно страна могла действовать, лишь напрягая свои экономические, научные и психологические мышцы, да и то на уровне околоземной орбиты и «закладывания» к планетам Солнечной системы то искаженно слышащего «уха» наподобие АМС (автоматического спутника) «Магеллан», осуществившего радиолокационные съемки поверхности Венеры, то далеко не зоркого «глаза» наподобие космического телескопа имени Комарова, принцип действия которого полностью скопировали американцы для своего КТХ — космического телескопа имени Хаббла. Качественный рывок во Вселенную Земля могла осуществить, объединив все силы. Но для этого необходимо обрести спокойствие, унять амбиции неразвитых стран и народов хотя бы путем их уничтожения, создать единое системное государство из развитых стран мегаполисного типа, вывести новый тип биоэлектронного человека… «Жутковато-заманчивая перспектива, — подумал президент, глядя на Борнео Наума Яковлевича в ожидании ответа, который он знал. — Все как будто правильно, глобализация на уровне науки и техники необходима для познания Вселенной, но кажется мне, что это будет ложным познанием».

— Юпитер в одиночку взять невозможно, — ответил президенту Наум Яковлевич, — но на уровне подготовительного этапа самостоятельность необходима, хотя бы для того, чтобы избежать общих ошибок.

— Я понял вас, Наум Яковлевич, садитесь, — произнес президент.

— Вот видите, уже Юпитер, — наконец-то вышел из шока министр внутренних дел, — а вы у меня Хромова хотите в ФСБ перевести, одного из самых лучших сыщиков планеты.

— И Стронгина, — напомнил ему президент, — лучшего океанолога земного шара.

 

Глава четвертая

1

В подземном научно-промышленном комплексе «Янки» кипела работа. Творцы «Хазара» были так одержимы ею и так привыкли к подземному существованию, что их не волновало поведение дня и ночи на поверхности…

— По-моему, сейчас должен быть день, — пожал плечами Джон Карри, — но мне сказали, что вернулась ночь.

— Ах, — вздохнула Клэр Гатсинг, — я бы с удовольствием вернула ту ночь в Акапулько.

— Какую ночь? — с недоумением посмотрел на нее Джон Карри. — Мы не были с тобой в Акапулько.

— Милый, — вновь вздохнула Клэр Гатсинг, — при чем здесь ты?

— Ты права, — охотно согласился Джон Карри, — я здесь ни при чем, тем более что ночи в Акапулько, говорят, слишком душные. Пойдем в альфа-ангар, — предложил он Клэр Гатсинг. — Арчибальд Соукс уже там, сегодня принимаем центральный отсек «Хазара».

— Арчибальд Соукс, — задумчиво проговорила Клэр, — я вся в экстазе от этого сенатора и вся в экстазе от Службы национальной безопасности, заявившей, что у них нет полномочий для разработки сенатора США.

— Арчи хороший парень. — Джон Карри уже признал в Соуксе коллегу и поэтому считал его вне критики. — Хотя, — засомневался он, — в нем, конечно, есть нечто непросчитываемое.

— Юпитер, — Клэр Гатсинг редко тратила время на выслушивания своего жениха и начальника, ставшего первым благодаря второму, — и наш «Хазар» нужно проверить на совместимость.

— Полетим и проверим, — не стал вдаваться в подробности Джон Карри.

— Джон! — властно одернула его Клэр Гатсинг. — Без меня ты никто, поэтому разговаривай со мной внимательно…

Да, Клэр Гатсинг была человеком-гением и экстремально-сексуальной женщиной. В ней было что-то от грехопадения, без которого не осуществилось бы творение. Над ее мыслями, телом и словами властвовала затаенная и чрезвычайно эмоциональная неудовлетворенность. Если она брала в руки бокал шампанского и, подержав его, уходила, оставив на столике, вошедший после нее в кабинет мужчина, не ведающий, что здесь только что была Клэр, возбуждался при виде бокала и в панике бежал на прием к штатному психосексологу объекта «Янки». Эта особенность Клэр так приглянулась СНБ, что она взяла ее под свое покровительство. Впрочем, Клэр Гатсинг покровительствовала не только СНБ. О ее здоровье и настроении регулярно справлялись президент США и народ Америки. Она была символом всех феминистских организаций мира, и отнюдь не за то, что могла возбуждать мужчин и женщин при помощи предметов, побывавших в ее руках, нет. Истинную славу и блеск Клэр Гатсинг составляли ее гениальность и изощренная исследовательская отвага. Это Клэр предположила, а затем и доказала глупость нашего разделения времени на прошлое, настоящее и будущее. Оказывается, время напоминает однородный стеклянный шарик, вокруг которого океан безвременья, экспериментирующего со временем. В однородности времени прошлое и будущее может быть только настоящим. Предаваясь воспоминаниям о своем детстве, юности, мы попадаем благодаря памяти в ложную зависимость от ложного течения времени, а моделируя будущее и предполагая в нем свое умирание, мы умираем не спустя некоторое время, а здесь и сейчас. На самом деле мы не рождаемся и не умираем, это все шуточки безвременья. Одним словом, Клэр Гатсинг додумалась до того, до чего может додуматься только женщина, наполненная гениальной неудовлетворенностью.

Эта теория была бы голословной. Но Клэр Гатсинг, используя грубые достижения современной цивилизации, попробовала измерить пространство внутри человека на клеточном уровне с помощью прибора «Актуалий» биоэкранирующего действия. Этот прибор, выращенный Клэр из психосубстанционно-информационной мли-клетки миро-океанного планктона, уже более десяти лет применяется в науке и считается наиболее точным и быстрым в определении объемно-безлинейных расстояний. Запущенный в младенца через роженицу, спутниковый зонд «Актуалий» вживился в шифры клеточно-генетических пространств человеческой плоти и начал выводить их постепенную расшифровку через разведспутник ЦРУ на монитор в кабинете Клэр Гатсинг. Через пять лет после рождения ребенка молекулярный спутник-зонд «Актуалий» наткнулся на скопление клеток поглощающего притяжения и, передав сигнал бедствия, исчез, но информации было уже более чем достаточно. Самое потрясающее, что клетки человека хранили в себе память своего возникновения, и эта память, в полном смысле этого слова, была «обжигающей».

Оказывается, когда-то, в своем невообразимо первичном существовании, человек, то есть все мы, возник при температурном режиме в 666 тысяч Кельвинов. Клетка запомнила это навсегда, и «Актуалий» бесстрастно зафиксировал вид этой памяти, напрягшей всю мировую науку настолько, что восемнадцать лауреатов Нобелевской премии, среди которых были биологи, химики и физики, отказались от служения науке, отреклись от своих имен и ушли в глубины своих вероисповеданий. Но это было еще не все. При таком температурном запечатлении памяти клетки человека уже не могли воспринимать земную информацию. Нельзя, побывав в центре Солнца, реагировать на пламя спички. Это говорило о том, что наша память о вчерашнем дне абсолютно недостоверна. Но самым необыкновенным и обескураживающим в открытии Клэр Гатсинг было то, что запечатленная (неподвижная) информация, считанная с человеческой клетки, напоминает фотографию Большого Красного Пятна на Юпитере. Более того, НАСА владеет информацией о том, что температура вблизи центра Юпитера достигает 666 тысяч Кельвинов, а в самом центре — 999 тысяч Кельвинов. Еще в 1979 году АМС «Вояджер-2» дал возможность ученым рассмотреть некоторые детали атмосферы Юпитера, но вещество, находящееся под облачным слоем планеты-гиганта, так и осталось недоступным наблюдению и пониманию. Тем не менее ученым доподлинно известно, что Юпитер излучает в два раза больше энергии, чем получает от Солнца, а это говорит о том, что планета обладает собственным источником энергии. Но даже не это толкнуло российскую и американскую космонавтику на подготовку полета к Юпитеру, а то, что человек тоже выделяет в два раза больше энергии, чем получает от Солнца, и, следовательно, в каждом человеке спит Юпитер — память о нем.

— Клэр, прости меня, конечно, но как можно проверить «Хазар» на совместимость с Юпитером без его встречи с ним?

— Никак, — удивленно посмотрела на Джона Клэр Гатсинг. — С чего ты взял, что это возможно? Мы, кажется, говорили о странной трансформации дня в ночь и об Арчибальде Соуксе, который ждет нас в альфа-ангаре, где сегодня принимают центральный отсек «Хазара».

— Ах да, ночь, — задумчиво проговорил Джон Карри. — Клэр, это очень серьезное явление, это невозможное явление.

— Конечно, — кивнула Клэр Гатсинг, — нас о чем-то предупреждает Провидение.

Она так произнесла «нас о чем-то предупреждает», что любому стало бы ясно, что она имеет в виду не человечество, а себя лично.

2

Арчибальда Соукса не было в альфа-ангаре. Его вообще не было в подземном научном городе. Он находился в шестидесяти километрах от охраняемой зоны «Янки» и в десяти от федерального шоссе Эйч-Ю и рассматривал звездное небо, несвоевременно раскинувшееся над удивленной пустыней штата Аризона. Здесь не успевшая приспособиться к внезапно нахлынувшей ночи пустыня была похожа на глухонемое вдохновение еще не родившегося музыканта. Она звенела от переполненности мелодиями небесных сфер, звуки которых мы называем тишиной. Арчибальд Соукс поднял к небу лицо и, став аолиэтным лаоэром, шагнул из аризонской пустыни в Ростовскую область, Неклиновский район, село Нахапетово. При этом он слегка потревожил нервную систему двойниковой параллельности, которая волнообразно, словно в ознобе, вздрогнула, и вместе с ней вздрогнули все эмпирически-вдохновенные женщины Земли, связанные звездной судьбой с Лисоокой Ундиной. Были сброшены с неба на землю два военных истребителя в Италии, один в Белгородской области России, пассажирский лайнер со ста двадцатью пассажирами в Индии, началось землетрясение в горах Афганистана, и вновь заработало сердце у московского пенсионера, отравившегося некачественным алкоголем, Зигфрида Булгаковича Травкина, и он пережил страшные мгновения вторичного умирания на глубине чуть более полутора метров в песчано-глиняной почве, так как несколько часов назад был оплакан и похоронен женой, сыном и двумя дочерьми. А также пришли в неописуемое волнение все астрономы мира, ведущие наблюдение за звездами из своих обсерваторий. Вселенная на мгновение приобрела другую форму, цвет и структурность, но мгновение было настолько мимолетным и не фиксируемым фотосистемами обсерваторий, что все ученые подавили в себе это волнение и постарались забыть, дабы не быть обвиненными в профессиональной некомпетентности. Лишь автоматика околоземного телескопа имени Хаббла выдала в Хьюстонский центр сигнал «Аномальный сбой», но тотчас пришла в норму и заработала в обычном режиме.

3

До Великой Катастрофы на месте нынешнего пояса астероидов в Солнечной системе существовала еще одна планета. Располагалась она между Марсом и Юпитером и называлась Янус, а около Земли еще не было Луны. И вообще все было несколько иначе. Периоды вращения Земли, Марса, Януса и Юпитера вокруг своей оси совпадали с их обращением вокруг Солнца. Янус был всегда обращен к Земле и Марсу одной стороной, а к Юпитеру другой и был схематически-парадоксальной планетой, которую можно было отнести к планетам земной группы (Меркурий, Венера, Земля, Марс) и к планетам неземной группы (Юпитер, Сатурн, Уран, Нептун и планетарный астероид Плутон). Это было хорошее время для Земли и всей Солнечной системы. Не было цикличности, не слышалось неотвратимого «тик-так, тиктак», все было светлым и радостным, все было безначально-первородным и улыбчиво-свежим. Никто не знал о существовании зла по имени «Начало» и беспросветной неизвестности по имени «Конец». Всем этим нас заразило чужеродное безначалие. Мы пересеклись с орбитой чужого творца бесконечности. Мы уже забыли, как выглядит лазоревая гавань, из которой выплыла наша звездная бригантина «Солнечная система», но если бы вы знали — люди! — какими мы были лучезарными в первоисточнике…

— Ничего себе, современная цивилизация! — возмутился Чигиринский, рассматривая Нью-Йорк с восемьдесят восьмого этажа небоскреба «Пауэл-Твикс» компании «Спейс компакт», выпускающей продукты питания для астронавтов НАСА и кухни президента США. — Даже кофе, — он с отвращением посмотрел на пластиковый стакан с кофе в руке, — и то приготовить не могут.

— Ладно тебе, Фима, — шевельнулся в кресле худощавый человек хасидской внешности. — Демонизирование жизни и разума не оригинально. Этим начали заниматься еще во времена эллинов.

— Эллинов? — скептически переспросил Ефим Яковлевич. — Надо же, а я думал, что это прерогатива имов, то бишь фараонов.

— Там владели первоисточником на элитарном уровне, а греки осознали это на уровне демоса. Такое знание делает демона даже из ангела.

— Забавно, — хмыкнул Ефим Яковлевич, — демоны Эллады переориентировали ангелов Европы, начав с Рима, дабы римский бык таранил им дорогу к христианству, основному элементу глобализации…

Чигиринский бросил взгляд в сторону «Нонкома», два года назад ставшего культовым небоскребом Америки и всего мира. Триста пятьдесят метров сплавно-структурного бетона, стекла и обсидиановой стали, взметнувшихся ввысь. Со свойственной США манией и эпатажной безоглядностью, периодически сменяющейся строгой предусмотрительностью, одну сторону «Нонкома», повернутую к «Пауэл-Твикс», отдали распятию. Иезуит-дизайнер, получив благословение нынешнего папы римского, объемно, по-голливудски броско и красочно «распял» изображение Иисуса Христа на всех трехстах пятидесяти метрах небоскребной высоты, и возведенный в ранг человекоподобной божественности образ Закона Взаимосвязи с мучительно-печальной насмешливостью взирал на самоуверенную обреченность Нью-Йорка.

И ты и я знаем, что не все так однозначно. — Человек в кресле шевельнулся и совершенно необъяснимо перестал быть похожим на хасида. — Как хорошо и трогательно было бы делить все сущее лишь на добро и зло — курорт был бы, а не жизнь.

— Конти, — Чигиринский отошел от окна и насмешливо посмотрел на своего собеседника, — ты еще расскажи мне об угрозе Западу со стороны России и геополитических интересах США. Тебя сделали главой ЦРУ не для добра и зла, а для того, чтобы ты следил за процессом на подведомственной тебе территории Северной Америки. Ты же не ловишь мышей. Куда исчез Арчибальд Соукс, сенатор США, между прочим, прямо из суперохраняемого полигонно-промышленного космодрома «Янки»?

— Фима. — Собеседник Чигиринского, оказавшийся директором ЦРУ с тайным именем Конти, поднял руки. — Я, кажется, сошел с ума. Во всем виновата перетасовка дня и ночи. Соукс поднялся на поверхность и куда-то пропал. Да так пропал, что даже не хочется распространяться на эту тему.

— Говори, говори. — Чигиринский с недоумением посмотрел на директора ЦРУ. — Что значит «куда-то пропал»? Разве имеющие допуск в «Янки» не облучены для глобального контроля?

— В том то и дело, что облучены. — Конти так разволновался, что продолжал держать руки поднятыми вверх. — Когда

Соукс вышел на поверхность, офицер-оператор зафиксировал время — пятнадцать часов пятьдесят минут. А через минуту спутник, фиксирующий перемещения людей, имеющих допуск в «Янки», выдал на монитор информацию, что седьмой объект, сенатор Соукс, находится в квадрате «Эйч-Ю-Азов».

— Дурдом какой-то, — опешил ничего не понявший Ефим Яковлевич. — Опусти руки, — посоветовал он главе ЦРУ, — и говори нормально. «Эйч-Ю-Азов» — это название бара?

— Нет, — отрицательно покачал головой Конти. — Это на юге России, в районе Азовского моря. Из Аризоны туда за две минуты даже во сне не добежать. Спутник врет.

— Спутник не врет, он честный парень, это Соукс шустро передвигается.

— Что? — не понял директор ЦРУ, с недоумением глядя на Ефима Яковлевича.

— Ничего, — отмахнулся от него Чигиринский и на всякий случай объяснил: — От Азовского моря до Одессы — рукой подать.

 

Глава пятая

1

Время песка, время пространства, время Тибета. Глубокий вздох гор, и нечто хрустально-шарообразное возникло посреди пещеры. Подполковник ГРУ Радецкий пытался проснуться, но это было невозможно, потому что вокруг его сна был еще один сон, густой и звонкий, словно призрак тысячи серебряных колокольчиков внутри обычной галлюцинации.

Радецкий обреченно вздохнул во сне, принял позу эмбриона в чреве матери и тут же столкнулся с обескураживающе грубой и хорошо знакомой ему реальностью, не имеющей ничего общего с чудом сновидения.

Разведчики спецгруппы ГРУ «Рысь», осуществлявшие наблюдение за селом Нахапетовой, не стали размышлять о причинах появления человека в странном одеянии, а приняли его за демаскировавшегося противника, которого нужно нейтрализовать и задержать до выяснения личности. Их немного удивил профессионализм сопротивления, оказанного человеком, только что лежавшим в позе «колени в подбородок». Он мгновенно распрямился, откатился, вывернулся, нанес удар и утихомирился. Спецгруппа «Рысь», в конце концов, не оцепление внутренних войск, занимающихся проверкой документов…

Вскоре Радецкий оказался в областном УФСБ города Ростова-на-Дону. На вопрос следователя: «Какого черта вас занесло в плавни под Нахапетовом?» — он брякнул первое, что пришло в голову: «Ужей ловил на продажу».

Радецкий решил притворяться кем угодно, даже блуждающим ужеловом, пока не разберется в ситуации. Все-таки заснуть в пещере под Лхасой в Тибете, а проснуться в плавнях под Нахапетовом… это требует неспешного и глубокого осмысления.

— Еще один ужелов, — почему-то обрадовался следователь и, вызвав конвой, отправил задержанного в камеру, напоследок задав вопрос, который он должен был задать в первую очередь: — Как ваша фамилия, имя, отчество?

Радецкий, с самого начала понявший, что следователь никакой не следователь, а спецслужбовский «яйцеголовый» интеллектуал, готовый кастрировать собственного отца и сына ради науки, с достоинством ответил:

— Зовите меня просто Виталиком Гастролером…

Как ни странно, но в оперативных ориентировках по Ростовской области действительно проходил под многочисленными фамилиями некий брачный аферист Виталик Гастролер, в последний раз «подженившийся» в Таганроге на Вострецовой Алле Юрьевне, владелице ателье «Мечта», и оставивший ее без золотых украшений, тридцати пяти тысяч долларов и веры в мужскую порядочность.

Из УФСБ Радецкого передали в руки уголовного розыска и перевели в ростовское СИЗО. Во время следствия обнаружилась прямая, можно сказать, демонстративная, связь между подполковником Абрамкиным и бесфамильным Гастролером. Об этом говорило совершенно необъяснимое, но явно указывающее на общие дела совпадение интересов. Во-первых, и тот и другой были задержаны в плавнях под Нахапетовом, один уже с ужом в зубах, а второй только охотился. Во-вторых, когда по такому случаю Радецкого этапировали в таганрогское СИЗО, произошло невероятное событие. Алла Юрьевна, приглашенная в Управление внутренних дел города для опознания «экспресс-мужа», опознала его.

— Виталик, — с укором сказала она обалдевшему разведчику и диверсанту, — зачем ты это сделал?

— Что? — попытался прояснить ситуацию Радецкий, начиная подозревать, что он продолжает спать в тибетском зиндане. — Что я сделал тебе, женщина?

К слову сказать, Алла Юрьевна действительно была женщиной. У нее все было плавным, объемно-гибким и стремительно-энергичным, с легким налетом скрываемой искушенности.

— Я помню, что вы со мной делали по ночам, — неожиданно для присутствующих на опознании Самсонова и Басенка разоткровенничалась обычно сдержанная Алла Юрьевна. — Ты и Абрамкин. Они в паре работают, — сообщила она Самсонову и, всплакнув, добавила: — Особенно ваш Абрамкин.

2

— Баба врет, как реклама по телевизору, — сказал полковник Самсонов Степе Басенку, когда они остались в кабинете одни. — И слава Богу. Я тут вижу руку Провидения. Пришла шифровка из Москвы, чтобы задержанных в районе Нахапетова под любым, пусть даже вымышленным, предлогом содержать под стражей до особого распоряжения.

— Это же правовой беспредел! — на всякий случай возмутился Степа Басенок.

— А у права и не должно быть предела, — строго заметил Самсонов и объяснил свою позицию: — Пусть сидят, какая разница. Дело-то необъяснимое, с чертовщиной. Глядишь, и мы кое-что разузнаем о судьбе Савоева. Если не мы, то кто его судьбой заниматься будет, не Москва же?

— Надо этого Виталика с Абрамкиным в одну камеру посадить и оснастить ее подслушивающим устройством, — мгновенно проснулся в Степе энтузиазм.

— Книжек начитался, — остудил его пыл Самсонов. — Во-первых, санкцию на прослушку не дадут, но это фигня, а во-вторых, нет денег и людей. И вообще в этом деле много мороки. Лучше задержи Рогонянов и посади их до моего особого распоряжения в камеру к ним, пусть поработают подслушивающими устройствами, хлеб свой сутенерский отработают.

 

Глава шестая

1

Кузькову Копернику Саввичу приснился сон — будто он должен оказаться в Москве и применить эльфовые яды группы «Успех длиною в жизнь» к целому ряду незнакомых ему людей московской ориентации. Самым трудным в этом неизвестно кем порученном задании было то, что Коперник Саввич не знал, как этих людей определить, более того, не знал, как ему попасть в Москву, несмотря на то что во сне он находился прямо в ее центре, лежал в углу подъезда № 4 дома 10 «А» по К-му переулку. Ему снилось, как к нему подошел и наклонился, вглядываясь в лицо, подросток лет семнадцати с чертежным тубусом в руке и самозабвенной отвлеченностью в глазах. Подросток вежливо потыкал его ногой в плечо, проверяя на жизнеспособность, и, наклонившись, снял с руки Коперника Саввича золотые часы с бриллиантами, подарок Ивана Селиверстовича Марущака. «Скотина безмозглая, — мысленно осудил поступок молодого человека Кузьков, — они уже украдены в Тибете, а ты их пытаешься украсть в Москве». Подросток внимательно рассмотрел часы и удивленно вскинул брови, затем отстегнул от пояса мобильный телефон и кому-то позвонил, положив часы в карман. «Мог бы и в мой карман положить, — подумал Коперник Саввич, нежась в сладостной истоме ласкового сновидения, — стервец меркантильный». Подросток продолжал стоять рядом с телом валяющегося в подъезде Коперника Саввича. Из лифта вышел солидный мужчина мускулистого телосложения, в спортивном костюме и с выражением скептического недоумения на лице. Слова не проникали в пещерно-тибетский сон Коперника Саввича, но картинка была четкой. Молодой человек вытащил из кармана часы и, протянув их подошедшему мужчине, кивнул головой на тело Кузькова. «Интересно, — подумал Коперник Саввич, плывя в темноте и блаженстве сна, — чего это я тут разлегся, как алкаш обесточенный?» Мужчина вгляделся в надпись на часах и кивнул подростку, беря у него из рук мобильник. В это время Коперник Саввич услышал скрежет надвигающегося пробуждения, почувствовал сквозняки реальности и жесткость бетона в московском подъезде.

— Я что, — сообщил он обрушившимся на него звукам, — не туда попал?

— Возможно, — сообщил мужчина в спортивном костюме, с любопытством глядя на Коперника Саввича сверху вниз, и представился: — Полковник Хромов, Московский уголовный розыск, в смысле ФСБ. Вы можете объяснить, откуда у вас золотые часы с бриллиантами, насколько я разбираюсь в этом, более двухсот тысяч долларов каждый?

Хромов вспомнил. Эта фамилия с дурацким именем, выгравированные на часах, уже попадались ему по ходу расследования уголовного дела об отравлении известного всей Москве преподавателя МГУ. Он даже сообщал о Кузькове Веточкину, и тот отнесся к этому очень серьезно, но затем как-то все замялось и забылось из-за происшествия в гастрономе «Елисеевский» и других, не менее судьбоносных, событий.

— Это подарок, — сказал мужчина, садясь на пол. Убедившись, что на нем, кроме снятых с рук часов, нет ни клочка одежды, он уточнил: — Судьбы.

— Куда его, господин полковник? — В подъезд ввалились Саша Стариков и захваченные им на всякий случай двое патрульных. — В стриптиз-бар?

— Да нет, — задумчиво протянул Хромов, воспринимавший свой перевод в ФСБ как кратковременную командировку. — Вези в МУР. Я сейчас переоденусь и приеду. Перевезу его на Лубянку. — Хромов повертел головой и крикнул вслед входящему в двери лифта подростку: — Спасибо, Толик!

2

Анатолий Лаперуза, сосед Хромова по лестничной площадке, на самом деле был не семнадцатилетним юношей, а двадцатидвухлетним потомственным москвичом, представителем неистово-разумного поколения прагматиков, плюющих на идиотическое проявление романтизма в своих не приспособленных к современности родителей и увлекшихся наркотическим андеграундом, попсой и социально-агрессивным роком сверстников. Еще в десятом классе он сказал свое «нет» расхлябанной богемности родителей, они были актерами Ленкома, и наркотически-экзальтированный беспредел их жизни сидел у него в печенках. Анатолий сразу же решил, что жизнь должна быть качественной, с лейблом дорогой фирмы, который не обязательно демонстрировать. Качество должно быть скромным и не бросающимся в глаза не ведающим о нем. Свой интерес он направил на новые технологии и уже в восемнадцать лет стал заколачивать приличные бабки на Интернете, спокойно определив, что новые технологии неизбежны, но смысла жизни не объяснят, поэтому их нужно просто подмять под себя и употребить. Толик Лаперуза считал, что человек не обязательно должен быть культурным, но обязательно должен правильно вести себя в жизни, выполнять законы общения, принятые в среде деловых людей. Он давно понял, что можно быть носителем высокого искусства и пошлого хамства одновременно, стоит только увидеть артистов, когда они уверены, что их никто не видит. Толик ограничил свою культуру умением правильно подбирать мужской парфюм и просмотром качественного порно, а также уделил внимание корректности и точности в общении и стиле жизни. Чтобы не забивать себе голову поиском денег, он решил, что их у него должно быть много.

На данном отрезке жизни Толик Лаперуза обучался в МГТУ имени Н.Э. Баумана информатике, экономике и менеджменту, попутно осваивал коммуникативную методику изучения иностранных языков и посещал платные курсы по психологии общения, технике речи и риторике в закрытой для «не своих» спецстудии «Останкино», то есть был молодой, конечно, но далеко не глупый. Он только не знал пока, да и не мог знать имени своего хозяина.

Прагматизм прагматизмом, но артистические гены и молодость тоже не шутка. В Толике Лаперузе, несмотря на его современный цинизм и серьезные отношения к ступеням карьеры, жил непредсказуемый и насмешливый дух любознательности, граничащий с активизированным любопытством на уровне «А что вы здесь делаете?». Это толкнуло его в объятия журналистики, подруги стукачества и младшей сестры разведки. И то и другое предполагают в своей работе внедрение в опасность продаться. Журналист, хочет он этого или нет, всегда является информатором спецслужб, журналистика всегда под их опекой. Если один журналист обвиняет другого в сотрудничестве с КГБ или ФСБ, это говорит лишь о том, что он получил благословение на это от ЦРУ или еще какой-нибудь МИ-5. И наоборот…

Толик по молодости лет был далек от двусмысленных сложностей. Ему просто захотелось попробовать себя в этом. Журналистика не самая плохая школа жизни.

— Ладно, — сказал ему редактор отдела расследований газеты с восьмисотшестидесятитысячным тиражом, — попробуем. Значит, так… — Редактор в профиль был похож на карточного шулера, привыкшего к своей безнаказанности, а в фас — на человека высоких принципов, которого неожиданно уличили в краже сливочного йогурта из супермаркета. — Если выполнишь первое задание так, что у меня зашевелятся на голове волосы от восторга, я буду биться не на жизнь, а на смерть, чтобы тебя зачислили в штат газеты. Если выполнишь так, что у меня ни один мускул на лице не дрогнет, тоже ничего страшного, походишь годик внештатником и мягко вольешься в коллектив нормальных профессионалов, яркие таланты газете не очень-то и нужны, мы работаем в диапазоне усредненности. Но если, — редактор отдела мечтательно улыбнулся, прикрыв глаза, и стал похож на пьяного Вольтера, — я предложу тебе выпить со мной рюмку коньяка, значит, ты просто гений и делать тебе в журналистике нечего, поступай в консерваторию главным продюсером.

— Понятно, — кивнул головой Толик. — А каким будет первое задание?

— Это сам решай, — редактор развел руками, — ты не в штате, я тебе не имею права его давать.

3

В подъезде своего дома он увидел голого бородатого человека, лежащего на полу под почтовыми ящиками в позе «идите все на фиг, я еще в животе у мамы». У Толика не возникло никаких особых эмоций, кроме спокойного предположения: «Труп, что ли?» Но выражение покоя и счастья на лице лежащего изменило его мнение настолько, что он подошел поближе и увидел, что человек крепко и с удовольствием спит. Толику бросились в глаза часы на руке «придурковатого йога», тут он не мог обмануться, у него был врожденный нюх на настоящее. Часы были именно такими, какими любили обзаводиться арабские нефтяные миллиардеры, умопомрачительно дорогие и не пошлые. «Криминал, — вывел резюме прагматик Лаперуза, потрепав «араба» ногой по плечу, — надо позвонить соседу, пусть разбирается». Он снял с великовозрастного «эмбриона» часы, поразившись их благородной тяжести и удивившись странной пульсации, как будто что-то живое перелилось из часов в его руку. Впрочем, он не обратил на это внимания и позвонил Хромову…

 

Глава седьмая

1

Саша Углокамушкин сидел на крыше магазина «Охотный ряд» на Манежной площади и, не вставая с лавочки, объяснял трем патрульным, что он просто-напросто дышит ночным свежим воздухом и сочиняет стихи, выйдя два часа назад из своей квартиры № 47 на Тверской, 18, без документов.

— Можете, конечно, забрать меня в отделение, — разрешил Саша обескураженным патрульным. — Более того, вы обязаны меня забрать, — неожиданно стал настаивать он. — Документов-то у меня нет, мало ли кто я такой.

— Да пошел ты! — Старший группы махнул рукой, приказывая подчиненным двигаться дальше. — Дышишь — дыши. Мы тебя задерживать даже без документов не будем, раз такое дело. — Потеряв интерес к Саше Углокамушкину, патрульные двинулись в сторону улицы Герцена.

— А почему? — крикнул вдогонку заинтересованный этим феноменом Саша.

— Да у тебя, — оглянулся в его сторону сержант, — на морде штамп стоит — «москвич».

Саша остался один на один с по-осеннему холодной московской ночью.

Подняв воротник пиджака, Саша стал отжиматься, упершись руками в лавочку. Раз-два-три, отжимался он от деревянных полос, прикрепленных к гранитному основанию. Фонтаны, граница между Александровским садом и зарывшимся в землю магазином, бросали вверх подсвеченные струи воды. Саша бросил упражняться и вдруг заметил, что в ночном пространстве центра города что-то изменилось. Нет, все было по-прежнему, но все равно не так. Он взобрался на стеклянный купол-крышу магазина и подумал: «Сейчас что-то должно случиться».

2

Москва, конечно, не город Счастье в Луганской области, а нечто более весомое. Если посреди ночи в центре Москвы, в двух шагах от Кремля, выкинуть фортель, как это сделал Саша Углокамушкин, то обязательно что-то случится. Первое, что бросилось ему в глаза с вершины купола, это не один, а два милицейских патруля, торопливыми шагами спешащих на рандеву с ним, а второе было столь значительным, что Саша мгновенно забыл о первом. «У меня глюки, — решительно подверг он себя критике, — синдром алкоголика». Он увидел, как за Кремлевской стеной возникло и стало расти шарообразное свечение, словно бы кто-то стремительно наполнял яркостью воздушный шар из прозрачной пленки. Светоносный шар, охватив всю территорию Кремля по периметру, вспыхнул ярким светом, взмыл в ночное небо над столицей и почти мгновенно исчез из виду.

— Спускайся, тверской поэт, — услышал Саша знакомый голос подмосковного сержанта, — мы передумали — ты заслужил задержание.

— Слезать — не залазить, — сообщил сверху Саша, подавленный своим галлюциногенным видением, — лишь бы толк от всего этого был.

— Будет, — пообещал ему сержант, — можешь поверить. Вздохнув, Саша спустился в объятия власти и вздрогнул

от вопроса одного из патрульных, который сопроводил его не совсем корректным прикосновением дубинки между лопаток:

— Так по какому адресу ты проживаешь на Тверской?

— Тверская, 18, у меня там трехкомнатный кабинет со всеми удобствами, — злым голосом сообщил Саша, раздраженный машинальностью, с которой его ударили дубинкой.

Власть в России всегда бьет своих граждан машинально, не задумываясь о последствиях, которых никогда для нее не бывает.

— Хорошо живешь, — восхитилась вторая дубинка в руках другого носителя формы, спускаясь с ягодицы Саши Углокамушкина, — нам так не жить.

— Ну ладно, — приняла решение третья дубинка, повторяя межлопаточный путь первой, — пошли.

— У нас хотя и без удобств, — вернулась к ягодицам вторая дубинка, — зато коллектив хороший…

— Мальчики, — вдруг раздался женский голос с властно-бархатными интонациями, — что за странная манера общения среди интеллигентных людей? Разве можно избивать безоружного юношу в двух шагах от верховной власти?

Милиционеры прервали беседу и повернули головы на голос. Саша, морщась от боли, тоже посмотрел на говорившую. В первое мгновение ему показалось, что он видит Капу, Капитолину Витальевну. Сходство было даже не в облике дамы из ночи, а в сути. Иронично-стервозное спокойствие нервной уверенности исходило от женщины, вмешавшейся в то, во что редко кто вмешивается не то что в ночное, а и в дневное время. В следующую минуту Саша признал в даме свою соседку по купе поезда Новороссийск — Москва Степаниду Грунину, прогуливавшую на поводке китайского мопса. На ней был деловой костюм с брошью и шляпка в стиле Маргарет Тэтчер, на руках тонкие черные перчатки с искоркой, на ногах салон-туфли комбинированные, черные с белым, на высоких каблуках.

— Ты кто? — скорее от растерянности, чем от нажитой в процессе службы грубости, спросил молодой милиционер блудливо-официальным голосом.

Женщина вздохнула, переложила поводок из правой руки в левую и, сделав шаг, залепила милиционеру пощечину. Судя по силе удара, пощечину запросто можно было причислить к боковому резкому хуку в челюсть. Милиционера развернуло, и, если бы не подхватившие его товарищи, он упал бы на землю.

— Иногда вежливость гораздо безопаснее грубости, — изрекла Степанида Грунина, возвращая поводок в правую руку. — Тем более с женщиной.

3

— Женское и мужское начало, инь и ян, в каждом человеке — это насильственная акция экспериментального действия. Он и она — разделение очень и очень условное. Мы все — оно. Факты лежат на поверхности. Скоро все поменяется. Наука доказала, что женщина может воспроизвести потомство без мужчины. Клетка, взятая у женщины или мужчины, вводится женщине, выполняя роль мужского сперматозоида. В итоге на свет появляется ребенок — девочка. Мужчин таким способом воспроизводить невозможно, — Степанида Грунина подлила Саше Углокамушкину чаю, — но в этом, по большому счету, и нет необходимости. Мужчины пока еще не понимают и не чувствуют своей рудиментарности в эволюционном процессе. Но думаю, что им скоро придется расстаться с иллюзиями о своей главенствующей роли. Первые результаты клеточного оплодотворения обнадеживают. Исчезли признаки двуполости уже на стадии развития плода, женщина рожает только женщину. Эра мужчин заканчивается. — Она заботливо пододвинула к Саше банку с клубничным вареньем и свежие булочки.

Саша Углокамушкин, Степанида Грунина и Юрий Бориславович, муж Степаниды Исаковны, завтракали на кухне. Одиннадцатичасовое утро размазывалось с той стороны окна дождевыми каплями.

Саша Углокамушкин даже не удивился, когда еще ночью выяснилось, что Степанида Грунина проживает по случайно выдуманному им для милиции адресу. Он давно смирился со своим латентно протекающим даром провидца.

— Я тебя угадала, на все сто процентов, еще в поезде, — сказала Степанида Грунина. — Ты редкий кадр, если даже я на тебя не подействовала. У меня еще не было таких курсантов, так что будешь учиться.

— Ну уж нет, — отрицательно покачал головой Саша Углокамушкин. — Только не учиться. Я домой, в Таганрог, мне вчера видение было, светящийся шар оторвался от Кремля и улетел в космос. Это призрак величия через катастрофу.

— Катастрофа? — удивился Юрий Бориславович. — Чепуха! Нас катастрофами не испугаешь.

Муж Степаниды Груниной заслуживает описания. Это неповторимый мужской экземпляр. Если вы можете представить белокурого мужчину ростом два метра десять сантиметров, с голубыми глазами, мастерски, на высоком уровне танцующего партию Спартака в одноименном балете, то представляйте — это Юрий Бориславович. Все остальное — непредставимо.

— Дорогой, — нежно оборвала мужа Степанида Исаковна, — займись лучше стиркой, но прежде вымой посуду и убери в спальне.

Полковник ФСБ, преподаватель, ведущая курс «Альфонсы» в закрытой Высшей школе Службы внешней разведки,

Степанида Исаковна Грунина была, что называется, феноменальной женщиной. Окончившие курс Степаниды Исаковны разведчики в течение пятиминутного разговора могли подвигнуть на любовную авантюру любую женщину любого социального статуса и моральных принципов. Но не ради просто женщины затевался этот курс. «Альфонсы» иногда могли подчинить себе даже эмпирически-вдохновенную женщину, ведьму, а это уже был высший класс, ибо за каждым мужчиной, взобравшимся на олимп земной власти, всегда стоит ведьма, изо всех сил старающаяся выглядеть тихой и нежной овечкой… В деле сотворения специалистов класса «альфонс» существовала всего одна трудность — дефицит кандидатов на обучение. Из трех миллионов кандидатов, отобранных по всей России в течение года кадровиками ФСБ и СВР для обучения в высшей школе, тестовый отбор прошли всего сто четыре человека, из которых только семеро подошли для курса «Альфонсы». Дефицит разведчиков этого класса ощущают все разведки мира, и поэтому курс полковника Груниной считался привилегированным даже в привилегированной Высшей школе СВР.

 

Глава восьмая

1

Капитолина Витальевна Шадская посмотрела на доллары, оставленные Сашей Углокамушкиным. Как и он, Капа не видела особого смысла пользоваться их благосклонностью. В неожиданно и легко пришедших деньгах чаще всего кроется затаенное и мстительное коварство. «С деньгами всегда так, — подумала Капа и пачку за пачкой перебросала доллары из кожаного кисета в большую плетеную корзину, — среди них нет ни одной незаговоренной купюры».

Она положила в корзину поверх денег снятые со стены вязанки фиолетового лука и отнесла корзину на чердак, поставив среди корзин с яблоками и морковью, пересыпанной сухим песком. Сделала она это не для того, чтобы спрятать деньги, а чтобы убрать с них недобрую энергетику. Донской фиолетовый лук мог справиться с этой задачей как никто другой. Его вешают на стены своих домов, особенно на юге России, женщины эмпирического вдохновения — ведьмы. Всю жизнь Капитолину Витальевну сопровождали вязанки этого лука. Когда ей было двенадцать лет, родители переехали из села Троицкого, что рядом с районной Неклиновкой, в Таганрог. Мать Ефросиния, умирая, в самый последний момент подозвала дочь и сказала:

— Дай мне в руки луковицу из вязанки над кроватью, а затем забери из рук обратно и съешь после того, как меня похоронят.

Так родовое наследство Шадских, ведьмовство, перешло к Капе…

Капитолина Витальевна спустилась с чердака в дом, взглянула на себя в старое зеркало на столе и взяла лежащие рядом с ним семьдесят стодолларовых купюр, вытащенных по одной из семидесяти десятитысячных пачек, дремлющих на чердаке. Она хотела выяснить природу темной силы, заключенной в этих деньгах. Проведя деньгами перед зеркалом, стараясь, чтобы в нем не отразились ее руки и лицо, она положила их в сумочку и, покинув дом, направилась на премьеру спектакля «Дреды для моей жены», поставленного таганрогским режиссером Фагодеевым-Ступинским. Режиссер был влюблен в Капитолину Витальевну, но это не волновало Капу Шадскую. Она манипулировала мужской влюбленностью по желанию, когда надо «включая» ее, а когда надо — «выключая».

Фойе театра, впрочем, как и буфет, было полным. Премьера спектакля — значительное событие в жизни оригинального, ни на кого не похожего, театрально-промышленно-морского города. Таганрог всегда был и будет городом амбициозно-честолюбивого вдохновения, ибо в его основание заложено именно оно — имперское вдохновение Петра Первого.

Капитолина Витальевна вошла в фойе и сразу же почувствовала себя в своей тарелке. Она, как и театр, была демонстративной личностью. Как всегда, на премьеру вместе с мужем пришла Стефания Алексеевна Самсонова. Сам Самсонов стоял возле широкой лестницы, ведущей в ложи, и разговаривал с председателем ОАО «Мегаком» Иваном Земляком и генеральным директором ООО «Торговый дом "Мегаком"» Павлом Редереевым. Оба бизнесмена тоже пришли с женами и тоже, судя по выражению их лиц, не являлись завзятыми театралами. Капа отметила, что еще не появился мэр Рокотов, но зато прибыл с супругой генеральный директор металлургического завода Сергей Видаш, с лицом человека, входящего с инспекционной проверкой на склад готовой продукции цеха горячего проката. Преподаватель судомеханического колледжа Рокецкий мелкой рысью трусил за широко шагающей супругой. Сама же Танечка Литвинова, радостно улыбаясь, поспешила навстречу Капе и начала сообщать городские новости:

— Капочка, ты представляешь, Алена Дыховичная, чтобы у нее стояли груди, приподняла их бесцветным особо клейким скотчем.

— О Боже! — Капа даже прижала ладони к щекам от испуга. — У нее же шестой размер.

— Вот и я говорю…

Танечка столь неожиданно и резко остановилась напротив Капы, что не сумевший повторить ее маневр Рокецкий активно набежал на нее.

— Ой! — взвизгнула журналистка, вскидывая руки, и, чтобы не упасть, устремилась вперед. Капа едва успела сделать шаг в сторону, пропуская падающую подругу, которая все-таки рухнула, хватаясь руками за галстук только что вошедшего мэра Рокотова. Галстук, как и выдержка готового ко всяким неожиданностям мэра, оказался на высоте. Татьяна Кировна приняла диагональное положение, упираясь ногами в голову рухнувшего вслед за ней на пол Рокецкого и двумя руками держась на весу за галстук главы города под самым горлом. Рокотов стоял как глыба, удерживая повисшую на нем журналистку, и даже пытался делать вид, что ничего не заметил. Стоящая рядом с ним супруга, Литиция Егоровна, печально вздохнула, увидев, как начинает краснеть от удушья лицо мужа, и певуче проговорила:

— Танечка, разожмите пальцы, и вам станет гораздо удобнее.

Растерявшаяся от неожиданного совета Литвинова разжала пальцы и сменила диагональное положение на горизонтальное, уткнувшись носом в блестевшие как зеркало туфли мэра. Позади нее невозмутимо лежал решивший пока ничего не предпринимать Рокецкий. Зрелище было потрясающим, куда там театральной премьере. Рокотов повертел головой и, не теряя спокойствия, произнес:

— Артисты есть артисты, а журналисты — так вообще забавники.

Он взял Литицию Егоровну под руку и, осторожно переступив через лежащую и тоже решившую пока ничего не предпринимать журналистку, направился к спешащему ему навстречу художественному руководителю театра.

— Вставай, — поспешила на помощь подруге Капа. — Видишь, как опасно держать мужа на слишком близком расстоянии.

— Черт! — стремительно вскочила на ноги Таня Литвинова. — Я прическу не испортила?

— Танюша, с твоими дредами под спектакль голову можно даже в урну совать, все равно красиво будет.

— Спасибо. — Таня злобно посмотрела в спину Литиции Егоровны и, присев на корточки, нежно погладила по голове затаившегося мужа: — Вставай, Федюша, поговорить надо.

— Рокотов молодец, — прокомментировал ситуацию Самсонов. — Бабы так и виснут на нем.

— Ага, — покивал головой Редереев, — обаятельный мужик.

— При чем тут это? — вклинился в разговор Иван Земляк. — Скоро у нас в городе вавилонское столпотворение начнется, битва гигантов за право разработки месторождения «бафометина». Интересно, кто выиграет — «Лукойл», «Юкос» или Абрамович, а, Семен Иосифович?

— Следствие, — профессионально пошутил Самсонов и уточнил: — Мне-то какое дело, хотя бы и Абрамович, лишь бы войны рядом с Таганрогом не было. Ты лучше туда посмотри.

Посмотреть было на что. Из буфета по лестнице спускалась супружеская пара Дыховичных. И если полуреабилитированный Илларион Кузьмич выглядел, как всегда, щеголевато-импозантным, то его жена, Алена Кондратьев-на, вызывала у мужчин оторопь. Вечернее платье из ткани «голубой лед» было сшито с таким амбициозным вдохновением, что Алена Кондратьевна стала в нем похожа на что-то такое, чему еще не придумали название. Нечаянно затесавшийся среди сливок городского общества Шах-Исмаил Мулинбек, капитан турецкого сухогруза, стоявшего в ожидании погрузки в таганрогском порту, увидев Алену Кондратьевну, зажмурил глаза, затем прижал к ним ладони и, натыкаясь на людей, покинул театр. С тех пор его больше нигде не видели, ни в городе, ни на сухогрузе, ни в Турции,

— Алена обалдела, — вновь прокомментировал ситуацию Самсонов. — По-моему, так не бывает.

— А вдруг, — не захотел расставаться с мечтой Иван Земляк, — а вдруг это все настоящее?

— Я думаю, все-таки Аликперов, у него инвестиции и хватка профессионала, — высказался Павел Редереев. — Тем более что я с ним знаком, видел по телевизору. Хотя кто его знает, — вдруг засомневался он, — может, я Абрамовича недооцениваю.

Самсонов переглянулся с Земляком, пожал плечами и дипломатично произнес:

— Может быть.

Алена Кондратьевна была красивой женщиной всегда, но это «всегда» приближалось к черте «когда-то». Было хорошо заметно, что ей трудно удерживать в повиновении свои устремленные вперед груди. Одним словом, это выглядело как 180 см (180-100-120) под куполом цирка без страховки.

Вскоре в фойе появилась Любочка Кракол в сопровождении режиссера Фагодеева-Ступинского. Капитолина Витальевна «сделала стойку» и «мурлыкающей» походкой направилась им навстречу.

— Капа! — Любочка поцеловалась с Капитолиной Витальевной. — Фагоша только что мне рассказывал, как ты его преследовала, чтобы оженить, но он чудом избежал этой участи.

— Э-э-э, — остолбенел режиссер, не ожидавший от своей пассии такой прямолинейной откровенности, не принятой в среде порядочных людей. Он с трудом сглотнул слюну и, внимательно посмотрев в глаза Капы, признался: — Ну вот такой я брехун, Капа, что поделаешь.

— Угм-руу, — промурлыкала Капитолина Витальевна, беря Любочку под руку и поглаживая ее по кисти. — Я не обижаюсь. — Она открыла сумочку, вытащила оттуда семь тысяч долларов и протянула их режиссеру: — Это тебе на постановку нового спектакля, спонсорская помощь от моего друга-бизнесмена. Он просил не называть его имени, но твое творчество ему нравится.

— Спасибо, — растрогался и расшаркался Леонид Лава-деевич Фагодеев-Ступинский, пряча доллары в карман. Он чуть не всхлипнул от умиления, но вовремя удержался. — Очень кстати, у меня грандиозный замысел.

— Люди боятся необъяснимого, шарахаются в сторону от несерьезного, придают своей жизни ложную значительность. Даже произнесенное «мы» — это всего лишь плохо замаскированное «я». Он, она, они без понятия «я» — бессмысленны. Казалось бы, невероятный простор для развития индивидуальности, свобода для личности, но черта лысого. — Мурад Версалиевич достал из кармана халата оторванный карман от другого белого халата и, тщательно высморкавшись, выбросил его в форточку. — Так о чем это мы говорили? — спросил он у своего напарника, такого же, как и он, санитара загородной психиатрической больницы Дарагановка Шлыкова. Екатерина Семеновна решила, что это объединение обязанностей хорошо для практикующего врача и в материальном, и в профессиональном плане.

— О людях, — равнодушно напомнил ему Шлыков.

— Люди, — хмыкнул Левкоев. — О них говори — не говори, меньше их все равно не станет. Куда ни взгляни, всюду люди и собаки бродячие. Вчера повел в баню на хоздвор третью палату, так меня укусила сука какая-то.

— Да, — посочувствовал Шлыков, — суки — они такие. Вот ты, Левкоев, на мой взгляд, тоже сука. — Шлыков рассматривал извлеченный из шкафчика белый халат с оторванным карманом. — Удовлетворил свое «я» за счет моего кармана и думаешь, что после этого я дам тебе развиваться как индивидуальности и освобожу как личность, так, что ли?

— Конечно, — удивленно взглянул на него Мурад Версалиевич. — Развитие «я» остановить невозможно. Оно все время самоудовлетворяется. Допустим, ты сейчас за свой карман меня топором по черепу шарахнешь и тем самым удовлетворишь свой внутренний мир, свое неповторимое «я».

— А как же в таком случае твое «я» самоудовлетворится? — Шлыков взял халат санитара другой смены, а свой повесил на его место.

— Да, но ведь ты же меня, а не себя по голове стукнешь, — удивлялся непонятливости напарника Левкоев.

В глубине больницы, в той стороне, где был кабинет главврача, зазвенел звонок, затем звонки распространились по всей больнице — в буйном, хроническом и алкогольно-бытовом отделениях.

— Хрущиха пришла, — запаниковал Шлыков, — скорее одевайся.

— Да-да, — Мурад Версалиевич натянул на голову белый колпак, — я готов.

Санитары выскочили из раздевалки и помчались на ежедневную планерку у Екатерины Семеновны Хрущ…

Екатерина Хрущ во времена своей весенней свежести закончила культпросветучилище в городе Ростове-на-Дону и поэтому обожествляла культуру в любом ее проявлении: от вежливого «вы» в общественном транспорте до режиссера Фагодеева-Ступинского, время от времени укрывающегося одеялом в ее постели. Не выдержав испытания художественной самодеятельностью, которую она должна была организовывать при ДК «Красный котельщик» города Таганрога,

Екатерина Семеновна поступила в медучилище и с отличием закончила его.

— А-а, пришли, — помахала она рукой Шлыкову и Левкоеву, — заходите, присаживайтесь, докладывайте.

Надо отдать должное Екатерине Семеновне. После того как Мурад Версалиевич был уличен в «финансовых махинациях с бюджетными средствами, выделенными на нужды больницы», «латентном гомосексуализме с привлечением сексуальной энергии пациентов своей больницы», «чрезмерном непрофессионализме, повлекшем за собой самоубийство талантливого художника», «невыполнении приказов руководства» и «отчуждении в свою пользу жилплощади хронических одиноких больных», его чуть не отправили в места лишения свободы, но Екатерина Семеновна легла грудью и отстояла у правосудия Мурада Версалиевича. Груди у Екатерины Семеновны были что надо, и она не только отстояла Мурада Версалиевича, но и села на его место в кресло главврача. Психиатрия как наука и развивающаяся медицина осуществляется лишь на уровне столиц и крупных секретных стационаров. На уровне провинции врачу-психиатру достаточно знать перечень из пяти сумеречных лекарств и обладать навыками интеллигентного человека, волею судьбы и образования выполняющего режимно-охранные функции. Так что должность главврача в загородной больнице Дарагановка была по плечу Екатерине Семеновне Хрущ.

Мурад Версалиевич и Шлыков — бывший директор таганрогского клуба железнодорожников, прославившийся в городе тем, что повез замминистра путей сообщения показывать «объект культуры», возглавляемый им, и полтора часа блуждал по городу, разыскивая место своей работы, достали из карманов брюк двадцатичетырехлистовые тетради и приготовились к ежедневной церемонии доклада. Надо сказать, что и Шлыкова Екатерина Семеновна Хрущ тоже отстояла своей грудью от уголовного преследования. Сделала она это, по ее же выражению, «из-за ушедшей юности». Шлыков и она в свое время закончили одно и то же Ростовское культпросветучилище.

— Значит, так, — прокашлялся Александр Александрович Шлыков, — по графику на этой неделе подлежат негласному наблюдению временно выписанные из стационара Шмага Бублик, по паспорту Татьяна Антоновна, и Гад Васильевич, то есть Гилькин Марат Васильевич.

— Этих не будем обсуждать, — постучала карандашом по столу Екатерина Семеновна, — уже осень. К ноябрю родственники снова отправят их к нам, но уже по увеличенным расценкам. Инфляция. Ну ладно, давайте дальше, Александр Александрович. Удалось ли обнаружить ярко выраженных потенциалов?

— Нет, — покачал головой Шлыков, — шизофреников полно — каждый четвертый, но ярко выраженных и готовых к стационару нет.

— Мурад Версалиевич, что у вас? — Екатерина Семеновна взглянула на Левкоева с легким оттенком доброжелательной насмешливости во взгляде.

— Негласно наблюдаемых хроников двое: Масютина и Банзюк. Масютина в понедельник повесилась, так что в полку суицидников убыло, а Банзюк есть Банзюк. Его брат опять квартиру продает, где он прописан, значит, скоро нам придется защищать в суде интересы нашего недееспособного больного.

— Понятно, — опечалилась Екатерина Семеновна, — защитим, конечно. Увидишь Банзюкова брата, пришли ко мне. Дальше.

— Обнаружены потенциалы, — оживился Мурад Версалиевич. — Двое — преподаватель музучилища Шадская Капитолина Витальевна и Дыховичный Илларион Кузьмич.

— Шадскую не трожь! — вдруг гневно возбудилась Екатерина Семеновна и ударила кулаком по столу так, что лежащее на нем толстое стекло дало трещину. — А то мы тут все в потенциалов превратимся. Вы же не придурок, Мурад, а психиатр, — укоризненно посмотрела она на Левкоева. — Еще великий Сербский говорил, если психиатр видит женщину с темными глазами, в которых заметны на зрачке зеленые яркие точки, то он должен всячески отказываться от желания видеть ее своей женой, любовницей и пациенткой. Капа — стопроцентная ведьма, — вдруг перекрестилась Екатерина Семеновна. — Кому, как не психиатрам, знать, чем это чревато.

«Сама ты ведьма», — подумал Мурад Версалиевич, а вслух сказал:

— Нет так нет, а как насчет Дыховичного? У него явные симптомы эмоционального ступора, особенно после последнего происшествия в театре.

— Насчет Дыховичного нормально, — согласилась с кандидатурой зававтобазой Екатерина Семеновна. — А что произошло в театре?

— Я тоже знаю, — влез в разговор Шлыков. — Жена Дыховичного свои фугасы жутких размеров скотчем, чтоб стояли, приклеила, а они оборвались, вывалились наружу прямо перед режиссером Фагодеевым…

— Ой, мамочка родная! — вдруг зашлась смехом Екатерина Семеновна. — Вот пассаж. Представляю лицо Фагодеева, ха-ха-ха!

— Он упал, скатился по лестнице вниз, хе-хе, — подхихикнул начальнице Левкоев, — и сломал ногу и руку. Сейчас лежит в больнице, хе-хе…

— Хватит! — сразу стала серьезной Екатерина Семеновна. — Нельзя смеяться над чужим горем. Ну, — она посмотрела на Мурада Версалиевича, — а при чем здесь Дыховичный?

— А он как схватился за спинку стула в этот момент, так и не отцепился до сей поры. Дома с выпиленной из него деревяшкой сидит и в одну точку на стене смотрит.

— Это ступор, — согласилась Екатерина Семеновна. — Ставлю двести рублей на две недели.

Невинная забава главврача и двух санитаров заключалась в том, что в свободное от работы время они определяли потенциальных клиентов и делали ставки на небольшие суммы, угадывая, дозреет ли клиент до стационара или нет. И если дозреет, то через какое время.

— Неделя, — буркнул Шлыков, доставая из кармана купюру и кладя ее на стол.

— Сто на сто, что все пройдет без последствий, — сделал ставку Мурад Версалиевич.

— Если все, — Екатерина Семеновна смела купюры в ящик стола, — то приступаем к работе.

— У меня сегодня странная встреча произошла, — лицо Мурада Версалиевича отобразило недоумение, — но вполне возможно, что я обознался. Видел на остановке возле кладбища странного бомжа, похож на Аскольда Иванова, помните банкира, председателя Азово-Черноморского банка? Говорили еще, что он Серегу Васильева убил и сам застрелился.

— Тебе показалось. — Шлыков направился к выходу из кабинета. — Я Аскольда знаю, его Хомяком в молодости дразнили. Жив он или умер, не знаю, но бомжем он по сути не может быть, натура такая. Ты у него все забери, посади в тюрьму, сделай инвалидом — все равно, гад такой, выкрутится и «мерс» себе купит. Я бы таких расстреливал.

Шлыков, как и все культурно-просветительские люди, кормящиеся на третьих ролях в социальной иерархии, считал, что людей, живущих более чем на пять тысяч рублей в месяц, нужно сажать в тюрьму и ежедневно бить по морде.

— Может, и показалось, — охотно согласился Мурад Версалиевич. — Я его плохо знал, всего лишь несколько раз видел.

2

Бомж в классическом виде — это не социальное, а философское явление. Всегда находились на Руси люди, очарованные грязным и вонючим обаянием бродяжничества, которое в большинстве случаев является загибом гордыни, клинической картиной высокомерия. В России обыватели не до конца понимают, то есть совсем не понимают, что такое бродяга БОМЖ, рассматривая его лишь с позиции «фу, какой противный и вонючий»…

Аскольд Иванов вылечился от непреодолимого отвращения к жизни и людям. Не то чтобы он воспылал христианской любовью к последним, но в нем очнулось от шока чувство собственного достоинства и тяга к преодолению трудностей. Ему надоели забвение и обитающий на обочине жизни контингент. Тем не менее благодаря этому контингенту он стал снисходительнее к поступкам людей, находящихся на острие общественно-политической жизни. Где-то там, на дне социума, он понял, что «теплотрассный» бродяга выполняет очень важную общественную функцию. Люди, готовые опустить руки перед обстоятельствами, наталкиваясь взглядом на «человека помойки», находят в себе дополнительные ресурсы и вновь вступают в бой за достойное существование. На счету каждого бомжа десятки тысяч спасенных от падения на дно жизней. Один вид грязного бродяги стимулирует волю и лечит отчаяние у обывателей.

Бомжи Санкт-Петербурга дали Аскольду Борисовичу кличку Фонарь, то ли наделяя его сократовским высокомерием, то ли придавая этой кличке обыкновенный российский смысл. Они сразу признали в Аскольде Иванове бомжа от нечего делать, хотя Аскольд Борисович превосходно знал, что делает. Он сбивал масть…

Сбивать масть — это великое искусство, которое иногда называют «корректировкой кармы», но это как раз и есть то, что называется «фонарем». Искусством сбивать масть владеют единицы, и Аскольд был из их числа. Он с одинаковым совершенством чувствовал удачу и катастрофу и с одинаковой безукоризненностью овладевал первой и до возможного максимума смягчал последствия второй. Еще тогда, в Сочи, сразу же после появления перед Ирочкой Васиной карикатурного вида человека с черными и голубыми цветами, он услышал в пространстве своего мира щелчок приближающейся катастрофы, но на тот час он слишком долго находился в финансово-социальном благополучии, и зэковские инстинкты в нем притупились. Аскольд не придал значения щелчку, и ее величество Неудача приговорила его к смертной экзекуции. Разрыв с другом детства Сергеем Васильевым и его страшная гибель, два беспредельных задержания и водворения в КПЗ, клевета в прессе, предательство московских друзей и утеря покровителей, отречение от него родителей и их почти одновременная смерть — полный цейтнот во всем. Но только в Санкт-Петербурге, увидев перед собой упавшую в героиновую яму Ирочку Васину, он понял, что следующим будет он, и наконец-то вспомнил об уроках тюрьмы и первой заповеди игрока: «Если не везет — сбей масть». В этот же день, среди промозглого петербургского марта, захватив лишь документы и не взяв ни копейки, он вышел из квартиры Ирочки в никуда. Уничтожил документы и поспешно, в режиме аврала, без имени, без адреса, без биографии, скрылся на дне жизни.

Судьба искала его и там. Несколько раз приближалась, принюхивалась. Шрам от удара ножом до сих пор побаливает перед непогодой. Но постепенно все затихло и покрылось тиной забвения. А месяц назад, вычесывая из бороды вшей, Аскольд услышал в пространстве вокруг себя щелчок — это вышла из комы Удача и Судьба поменяла свою ориентацию. Карма скорректировалась.

3

Легкий, словно предутренний ветерок, бес поэзии овладел Степой Басенком в тот момент, когда он входил через центральный вход на городское кладбище. «Я странник, — зазвучали стихи, — приходя и уходя, я на волну похож, на тихий шаг миров, шаг еле слышный, едва иду, чуть-чуть касаясь шага».

Степа направился к зданию администрации кладбища и еще издали увидел возле входа сидящего на лавочке могильщика Ноткина по кличке Валера-Оптимист. Увидев Степу, Ноткин поднялся и пошел ему навстречу с лучезарным выражением неведения на лице.

— К нам? — обескуражил он Степу Басенка вопросом.

— Мимо, — сплюнул Степан через левое плечо. — Говори, что там у тебя?

— Хомяка видел, — продолжал улыбаться Ноткин. — Сидел возле могилы своих стариков, водки не пил. Вид у него зачуханный, сразу видно — черт по жизни, ездил тут весь в белом по городу на карете, козлина.

— Заткнись, — посоветовал ему Степа. — Точно Иванов, или тебе с дури примерещилось?

— Да тю на меня! — развеселился оптимист. — Он, конечно. Сосед. От могилы родителей пошел на могилу другана, Сереги-десантника, и тоже водки не пил, сидел, козлина.

— Заткнись, — равнодушно отреагировал Степа. — Дальше.

— Все, — радостно развел руками Оптимист. — Посидел, подумал и ушел спать куда-то на помойку.

— У родителей же дом, кажется, остался, — удивился Степа, — почему на помойку?

— Не-а, не остался, — расхохотался Оптимист. — Они мне его завещали. Я же в сарае раньше жил на огороде, как козлина.

— Ну ладно, — Степа похлопал Ноткина по плечу, — иди работай. Никто не обижает?

— Не! — согнулся, не выдержав собственного смеха, Ноткин. — Кто же гробокопателя обидит, козлину такую?

— Гробозакапывателя, — улыбнулся Степа Басенок. — Ладно, смотри, проверяй, звони.

Идя к выходу, где его ожидал Стромов на своей «Оке», он вновь почувствовал цокот рифмованных копыт в своих мыслях: «Слегка печали на причале, чуть-чуть тоски, и, будто по ошибке, застыть в улыбке…»

Прибыл, ну и прибыл. Уголовный розыск лишь зафиксировал появление Аскольда Иванова в городе. Вне денег и банка он не представлял никакого интереса для оперативников, сыщики упавших не добивают.

— Если не будет нарушать закон в этом статусе, — подвел черту Самсонов после доклада Степы Басенка, — то и ладно, пусть живет на родине возле родных могил.

Возвращение везения — действие неспешное. Это как выздоровление после тяжелой болезни.

Как-то так получилось, что могильщик Ноткин «случайно» наткнулся на Аскольда Иванова возле вещевого рынка, где тот с глубокомысленным видом эпикурейца приглядывался к картонной таре для своего ночного ложа.

— Ну ты даешь, Аскольд Борисович. — Ноткин расхохотался от восторга. — Наверное, думаешь, что я, козлина землеройная, — он вытер выступившие от смеха слезы, — прямо даже не знаю, почему домой не идешь?

Ноткин, как и все ушибленные головой с рождения, обладал простоватой и глубинной нравственностью, чем-то похожей на инстинкты животного. Ежедневное участие в отправке человеческих тел на утилизацию выработало в нем презрение к социальным статусам. Какая разница, кем ты был, если с самого рождения понятно, чем ты станешь? Одним словом, Ноткин был неизлечимым придурком и поэтому чувствовал, что с Аскольдом что-то такое произошло и так просто это не кончится.

— Домой? — переспросил Иванов, отметив в мыслях уже непривычное Борисович. — А у тебя семья есть?

— Ты знаешь, — обрадованно изумился Ноткин, — есть. Жена у меня умная, заразюка такая, а двое детей так вообще малахольные. Но дом большой, да и не мой, хотя и мой по всем бумагам. Одна половина с входом из сада пустая, как барабан внутри. Я туда все вещи, мебель, всякие там мелочи, бумаги, все, что после твоих стариков осталось, сложил и закрыл на два замка. Вот ключи. — Оптимист достал из кармана два ключа и протянул Иванову.

— Угу, — поблагодарил Аскольд Ноткина и взял ключи. — Вход во двор по-прежнему и с улицы, и с переулка?

— Да, — расхохотался Ноткин. — Все по-старому, и вообще я уже про тебя милиции рассказал, чисто по-свойски, я же осведомитель кладбищенский, тайный агент, козлина несусветная.

— Молодец, — похвалил его Аскольд. — Только никому больше не рассказывай, зарежут.

— Ну ты даешь, — ухватился за ограду рынка, чтобы не упасть от смеха, Ноткин. — Кто же могильщика зарежет, где же ты таких врагов самим себе найдешь?

Мимо них все шли и шли таганрожцы, входя на рынок и выходя из него, с любопытством поглядывая, как городской придурок Ноткин разговаривает с каким-то бомжем, который, как это ни странно, был чем-то похож на — страшно подумать — «известного таганрогско-московского банкира Иванова, убившего когда-то капитана-десантника Васильева, застуканного в Сочи милицией и только что выпущенного из тюремной спецбольницы». В своем умении видеть и запоминать в человеке только хорошее Таганрог ничем не отличается от Москвы, Парижа и совсем странного города Амстердама. Но это уже не влияло на узор жизни «сбившего масть» банкира. Перышко благосклонности, сброшенное пролетевшей над судьбой Аскольда Иванова птицей Удачи, сразу же апеллировало к Закону Взаимосвязи, и неспешная энергетика корректировочного возмездия наполнила действием его дальнейшую жизнь…

 

Глава девятая

1

Толик Лаперуза не знал, что, снимая золотые часы с голого человека для передачи своему соседу по лестничной площадке полковнику Хромову, он вместе с ними снял маленькую частицу безвременья и слегка заразился им. Хромову в руки попали лишь золото и бриллианты, окаймляющие механизм занудливых «тик-так», безвременье осталось на ладони Лаперузы…

— Слушай, пролив, — позвонила Ксюша Мармик, ведущая молодежной программы на дециметровом канале телевидения. — Где тебя черти носят, я звоню уже в пятый раз. У тебя нет мобилы?

— Есть, но я специально сигнал отключил. Не морочь голову, одним словом, что надо?

— Я морочу? В общем, все, до свидания, чао, неудачник! — Ксюша бросила трубку.

— Чао, чао, — равнодушно откликнулся в пространство квартиры Толик и, открыв дверцу шкафа, стал внимательно изучать его содержимое, время от времени почесывая ладонь.

— Слушай, ты, кусок географической карты, — снова позвонила Ксюша Мармик. — Где ты был?

— Устраивался на работу в журналистику, — объяснил Толик. — А что?

— Ты все-таки гад, пролив, скотина…

— Ксюха, не ори, — поморщился Толик. — У меня вот уже час ладонь правой руки чешется, и ничего не могу поделать.

— Правая рука — к деньгам, ты мне зубы не заговаривай, я тебя час ждала, где ты был?

— Устраивался на работу в журналистику, — терпеливо повторил Толик. — Я даже наждачкой чешу, и никакого покраснения, ладонь как армянский мрамор — теплая и белая.

— Запусти поиск на «Приметы» в Нете, — посоветовала Ксюша Мармик, — или на «Кожзаболевания». Почему тебя не было, сволота ты все-таки обалдевшая, я ждала…

— Почему? — перебил ее Толик, с недоумением глядя на поведение компьютера. — Мы когда должны были встретиться?

— Десятого! Ты все-таки дебил! — взорвалась Ксюша.

— А сегодня, — Толик растерянно смотрел на монитор, — сегодня какое число?

Он говорил все это как-то отстраненно, его подрагивающая от зуда рука лежала на мышке компьютера, и Толик Лаперуза неожиданно почувствовал, что он каким-то непонятным образом стал диктатором Интернета, благословителем всех сайтов мира, гуру для всех пропавших в мировой паутине.

— Девятое, ты понимаешь, девя… — Ксюша замолчала и, тяжело вздохнув, добавила: — Одним словом, я по тебе скучаю, любимый. Что там у тебя с журналистикой и рукой, зуд прошел? Кстати, я сегодня познакомилась с одним челом, такой уматной, Саша, а фамилия и того страшнее — Углокамушкин. Будет у нас на канале репортером работать. Толик?

— Извините, — завороженно смотрел Толик на экран компьютера и свою руку на мышке, — позвоните, пожалуйста, попозже, я сейчас очень занят…

Все было как обычно: компьютер работал в режиме поиска «Приметы», разыскивая в чуланах мировой информации хлам предрассудков, но не был подключен к электрической розетке. А ведь эта модель компьютера не предусматривала автономного питания…

— Смотри-ка, — Ефим Яковлевич Чигиринский развернулся вместе с креслом к Талгату Петровичу Волину, — в Москве диверсия, кто-то потрогал за вымя корову бессмертия.

— В Москве? — заинтересовался Талгат Волин, подходя к мерцающим нитям галлюцинаторной энергии, прихотливым узором вырисовывающимся на плоской поверхности ариэльного камня, внутри которого зрели настоящие алмазы, хранители фантомной парадигмы-осанны. — Если в Москве, это неприятно. Значит, у меня вышел прокол с транспортировкой Кузькова и Радецкого.

— Зря ты воспользовался пространственными проходами, — проворчал Чигиринский. — Это не тот номер, чтобы экспериментировать. Я сомневаюсь, что «лунные бабочки» допустили случайное упущение.

— А мне без разницы. — Талгат Волин завороженно смотрел на ярко-вишневую светящуюся жилку в густовенозном переплетении галлюцинаторной энергии. — Мне сказали транспортировать этих придурков в Россию, и я это сделал…

«Не может такого быть!» — не поверил в ситуацию Толик Лаперуза, но руку с мышки не убрал. Компьютер легко и плавно начал жить по другим, отрицающим рабскую зависимость от электроэнергии, законам.

— Привет! — На экране появилось лицо азиата ламаистской стилизации с дивной славянской отстраненностью от реальности в глазах. — Ты зачем часы украл у Кузькова?

— Да пошел ты… — машинально отреагировал растерявшийся Толик и обреченно закрыл глаза перед лицом абсолютного непонимания происходящего.

— Сопляк, — хмыкнул азиат в компьютере, — открой глаза и пойди закрой двери в квартиру, разговаривать будем.

— Вы… — Толик запнулся. — Вы меня видите? — недоверчиво поинтересовался он, вставая с кресла и закрывая на ключ свою комнату.

— Если ты меня видишь, значит, и я тебя. Что за вопрос?

«Я, кажется, попал в приключение, — забликовала в мыслях Толика Лаперузы мальчишеская радость, — или сижу по самые уши в дерьме», — успокоил его живущий в нем прагматик из сословия «новых высокотехнологических интеллигентов»…

2

Талгат Волин, прошедший школу монастыря Эшер, знал, что означает изменение времени суток. Хроники Акаши, хранящиеся в охранительных песчаных залах монастыря, были доступны ему, ламе Багрового посвящения — в одной ипостаси и генералу ГРУ — в другой. Одно не противоречило другому. Настоящие противоречия возникают лишь на уровне безмолвного созидания — все остальные ложны. В хрониках Акаши сообщалось о таком явлении, как «солнце ночью», произошедшем два с половиной миллиона лет назад. Именно тогда что-то случилось во Вселенной, получившее в хрониках названия «Удар бича» и «Гея приняла в себя начало и конец». Хроники Акаши бесстрастно сообщали, что «толкучесть внеземных (сириусных) цивилизаций на Земле возникла сразу же после катастрофы «Удар бича», что «киты являются хранителями планетарной памяти, и на них будет великая охота» и… Впрочем, это уже другая история.

Волина сильнее интересовало сиюминутное действие. Вечность, Сириус и вселенский ураган «Удар бича» — это одно, а вот приказ главы ГРУ генерал-полковника Дождя — это совсем другое, родное и конкретное. Можно, конечно, было дать Радецкому по физиономии и отправить вместе с Кузьковым в Россию обычными путями, через Монголию. Но, во-первых, существовала опасность, что об этом пронюхают китайцы и, само собой, у них возникнут вопросы к великому палачу Тибета, а во-вторых, Талгат Волин, как и всякий уважающий себя профессиональный разведчик, решил испытать нежданно-негаданно свалившуюся из запредельности возможность мгновенной транспортировки. «Если не получится, — оправдывал он себя в мыслях, — то и хрен с ним, с этим Радецким».

Талгат Петрович рискнул: использовал видимые элементы Агнозии, галлюцинаторную энергию и моделируемый извне искусственный сон. По большому счету это была экспериментальная операция ГРУ, а не одного Талгата Петровича, просто его назначили ответственным за нее. Медитация на уровне сомати и пражны вполне контактирует с достижениями современной цивилизации. Лишь только селла, самое слабое звено медитативной энергии, выполняет тренажерно-тренировочные функции в закрытых школах ГРУ и ФСБ, все остальные состояния медитации российских разведчиков в Тибете не столько апеллирование к истинному пониманию мироздания, хотя и это имеет место, сколько контакт со спутниковой разведсистемой «Сестрорецк-8» службы космического слежения ГРУ России. «Главное, — шутят операторы ГРУ, приемщики информации, — встретиться на одной волне».

Состояние медитации для ламаистов — это почти то же самое, что красное вино для французов, гамбургер и хеппи-энд для американцев, возможность работать с утра до ночи для японцев и желание стать полноценными гражданами США для хорошо образованных русских. А спутниковая разведсистема «Сестрорецк-8», используя последние достижения науки, работающей на обслуживание изощренного любопытства спецслужб, научилась, не без помощи возможностей Талгата Петровича, перехватывать на короткое время медитативные потоки и вычленять из них нужную информацию. Именно для этого были внедрены в пространство Индии, Китая и Тибета молодые когда-то лейтенанты, ставшие к этому времени, как Талгат Волин, генералами, состоящими на связи с бесконечностью…

3

Во время непонятного изменения суточных циклов космическая разведсистема «Сестрорецк-8», а это восемь спутников на разных орбитах и с разными функциями, выдавала в Центр космического слежения ГРУ такую информацию, что полковник Грюнвальд серьезно предложил министру обороны «утопить эти чертовы спутники где-нибудь в океане. Несут черт-те что, как будто на орбите не гордость научной мысли, а хронические алкоголики в стадии белой горячки».

— Успокойтесь, полковник, — проговорил министр. — Не знаю, как спутники в океане, а вас в отставку — запросто.

— Да я пошутил.

— И я вообще-то тоже.

Тем не менее информация поступала аховая. Например, спутник «Василек» с орбиты 425 километров над Землей, оснащенный прибором «Ласточка», передал информацию, что почти все источники тау-излучения систематизировались в России, и не где-нибудь, а в уже известном всем спецслужбам и правительству страны селе Нахапетове. «Василек» определил мощность тау-излучения по шкале Вартусова как эквивалентное взрыву семидесяти сверхновых…

— Или у спутника все реле и кнопки полетели, — прокомментировал информацию полковник Грюнвальд, — или в Нахапетове кто-то умело сдерживает свои эмоции при беседе с тещей.

…Талгат Волин зарядил часы Коперника Саввича галлюцинаторной энергией Агнозии, которая представлена на земном шаре в трех проявлениях: тайно-тибетском — Шамбала, липуче-болезненном — шизофрения и мерцающе-непредсказуемом — смерть. Более точно об Агнозии можно узнать из оригинала «Тибетской книги мертвых», то есть не узнать никогда, ибо оригинал этой книги хранится под египетским сфинксом на глубине четырех тысяч метров в информационном отсеке космического корабля, в названии которого существует лишь один известный людям знак. Он называется «точкой» и выглядит вот так: «.».Талгат Петрович дал часы далай-ламе, когда тот уходил в монастырь Наакал. Это была его первая попытка взять образец Агнозии для передачи в лаборатории российских спецслужб, и она могла окончиться для Талгата Петровича трагически.

— Возьмите эти часы с собой, Святейший, — попросил он далай-ламу и уточнил: — Это нужно для дела.

Далай-лама не стал задавать вопросы своему высокопоставленному подданному, проверенному временем, а просто взял часы с собой в дорогу, тем самым поселив на их корпусе заряд галлюцинаторной энергии, наполняющей подземные воды реки Шол. Вернувшись из Наакала очень мрачным, далай-лама вернул часы великому палачу и, не объясняя своей подавленности, удалился в затворничество молитвы, уронив на прощание фразу:

— Кромешное время пришло, Кабнг Омпа. Все, что было в прошлом до этого момента, потеряло смысл. Не думаю, что мы будем скучать по времени.

Талгату Волину не надо было объяснять значение этой фразы. Кромешное время в Тибете означает почти то же самое, что вне его означает «Конец света», только в тибетской транскрипции это слышится как «Конец времени», ибо свет бесконечен.

…Новость, конечно, была грандиозной, и поэтому операцию по транспортировке Радецкого и Кузькова осуществили с элементами поспешности, что вполне закономерно отразилось на качестве. Для начала их усыпили. Затем Талгат Волин вошел в пещеру и… Первым был Радецкий, вторым Кузьков. Медитативно-молитвенный поток Талгата Волина — Кобнг Омпа был зафиксирован «Сестрорецком-8», а закончилось все тем, что в Службе космического слежения называют «несвоевременной утерей чемодана», а если проще — «эффектом фактора». Грубая фактура соприкоснувшегося с земным временем чуда в корне отличается от чуда в чистом виде. Прибор «Ласточка» системно-аномального действия на «Сестрорецке-8», сфокусированный на медитативно-информационном потоке великого палача Тибета, словно бы синтезирует образ бесплотья с реально-чувственным пространством заданного квадрата на территории Москвы, где заранее установлены руно-шоковые стабилизаторы, генерирующие из микроаннигиляционных плюс-частиц стабильный фактор осуществления. То есть современная научная мысль уже могла «взять» контейнер в Тибете и «поставить» в России. Могла взять и в Англии, и где угодно, но ламы плохо вербовались, точнее, никак не вербовались, а самим ламой высокомедитативной культуры был один лишь Талгат Волин, и он не мог мотаться по свету и медитировать там, где требовалось начальству, хотя, конечно… До Волина в Тибете и Индии работал только один российский разведчик такого уровня — Рихтер, но тогда еще не было «Сестрорецка-8» и даже фантасты не предполагали появления прибора «Ласточка»… В общем, эксперимент прошел в целом очень удачно, шероховатости были не в счет. Радецкий «вывалился» в плавнях под Нахапетовом, а Кузьков — в центре Москвы, в цивильном подъезде, из-за того что «Сестрорецк» был сбит с толку тау-излучением в первом случае и галлюцинаторной энергией в часах Кузькова во втором. Ничего не помогло, даже то, что Талгат Волин снял с «очемоданенного» Кузькова всю одежду, дабы не волновать внешними раздражителями контейнер в часах.

Кузькова ОМ сразу же забрал к себе, оставив Радецкого на попечение его же конторы — ГРУ, которое решило, что для адаптации к России ему пока лучше посидеть в тюрьме.

— Тем более возле моря, — проворчал генерал-полковник Дождь. — Я бы и сам при случае там отдохнул.

…— Дело в том, парень, — ворчливо произнес, сияя выбритой лысиной, человек из компьютера, — что ты, не подумав, осложнил себе жизнь до полного безобразия.

— Да? — пока еще не мог отойти от шока Толик Лаперуза и поинтересовался: — А если я по компу молотком жахну?

— Мыслишь правильно, — одобрил его парадоксальный собеседник, — но бесполезно. В данный момент это ни к чему не приведет, жахать нужно по всей технотронной цивилизации, да так, чтобы перья во все стороны полетели. Думаю, кто-нибудь в ближайшие десятилетия озадачится этой мыслью.

— Вы кто? — решил познакомиться Толик с компьютерным ламой. — Я, например, Толик, фамилия Лаперуза, а отчество как бы пока и не надо для общения.

— А я для тебя — все, — решил смягчить свою позицию человек из монитора, — в том числе и отчество. Дело в том, что с этого момента ты хозяин и одновременно раб всех электронно-цифровых средств связи, включая и самые специальные, правительственные и шпионские. Ты можешь черпать информацию из всех источников. Можешь стирать эту информацию, изменять, брать у одних и отдавать другим, и тебя никто не сможет вычислить. Одним словом, ты суперхакер, а другим словом, тебе не повезло… Что, Фима? — Забыв о Толике, лама стал пререкаться с кем-то за кадром. — Я его не пугаю, Фима, я его воспитываю…

«Вот и все, — устало подумал Толик, — это галлюцинация, я заболел. Теперь дорога одна — психушка или петля».

— Я уверен, — говорил кто-то за кадром, — он считает себя шизофреником. Усыпи его, Петр, ради Бога, пусть мальчик поспит, а ты во сне надиктуй ему правила игры и правила техники безопасности.

— По технике безопасности его надо содержать на глубине полутора метров в деревянном ящике…

Заявление ламы возмутило Толика, и он постучал по монитору:

— Простите, что вы имеете в виду?

— Спи, — повернул к нему лицо лама и, подмигнув, уточнил: — Деточка…

Нет, Ксюша Мармик была не из тех девушек, которые после слов «извините», «позвоните попозже» не предпринимает никаких действий. Через пять минут после разговора ее юркая «хендайка» вишневого цвета уже мчалась по московским улицам в сторону дома Толика Лаперузы, игнорируя шоссейно-мужской шовинизм отсылаемых ей вслед факов. Дабы вернее нейтрализовать террористов, захвативших ее возлюбленного, она взяла с собой и нового репортера Сашу Углокамушкина.

— Кошмар! — сообщила Ксюша Саше, подрезая очень серьезный джип и на секунду закрывая глаза от страха. — Его захватили и, по всей видимости, надолго.

Она открыла глаза и пошла на обгон синего «глока», но возмущенный «глок» не дал ей никакого шанса, и Ксюша стала в ряд.

— Ужас, — повторила она, — мы должны их нейтрализовать.

Подрезанный джип поравнялся с «хендайкой» и поплыл рядом. Впереди сидел седой мужчина с печатью мстительного высокомерия на лице и сверху вниз смотрел на Ксюшу. Увидев качество и пол водителя, он избавил свое лицо от мстительности, махнул рукой водителю, и джип рванулся на обгон.

Через двадцать минут «хендайка» остановилась у подъезда. Саша Углокамушкин, еще не адаптированный к проявлению столичной экспансивности в молодых девушках тележурналистской ориентации, был вполне адаптирован к девушкам вообще. Он вышел из «хендайки», оглядел многоэтажный дом и коротко спросил у Ксюши:

— Где?

— Там. — Юная телеведущая схватила его за руку и потащила к подъезду. — Возможно, его уже убили.

В лифте Ксюша вытащила из кармана кожаного пиджака ключи и объяснила Саше:

— Это от его квартиры. Я открываю, ты заскакиваешь и кричишь, чтобы все ложились на пол лицом и не двигались.

— Ладно, — пообещал Саша, — заскочим…

…Степанида Грунина после целого ряда консультативно-организаторских действий привела Сашу Углокамушки-на в очень незаметное здание под неброской вывеской «Регистрационно-полиграфическое бюро учета Мосводока-нала» на заднем дворе Главпочтамта. Внутри здания, на входе, сидела за конторкой классическая бабушка и вязала что-то сиреневошерстяное и длинное.

— Ого, — подняла в изумлении брови бабушка, мельком взглянув на Сашу, — экземпляр а-ля фасе, Степанида, клянусь своей былой невинностью. Это же классика, дар пророчества плюс фотоясновидение с авантюрным подтекстом и дозированно-уместный наив хаотично проявляющегося мужества, регулярно перемежающегося всплесками инстинктивного испуга. — О чем-то вспомнив, бабуля мечтательно вздохнула и, строго взглянув на Степаниду, тоном приказа посоветовала: — Это индивидуал, натаскивай его на стресс-ведьму, не подпускай к нашим и уж тем более к обыкновенному мясу — испортишь.

— Слушаюсь. — К удивлению Саши, Степанида Грунина подошла к бабушке, взяла протянутую ей руку и поцеловала один за другим все пальцы. — Я пойду?

— Иди, дорогая, — улыбнулась бабушка. — Иди и не забывай, что в Москве сейчас повелитель Лисоокой Ундины, наш царь.

На выходе Саша оглянулся и увидел, что бабушка совсем не бабушка, а нечто другое, непонятное и таинственное.

— Кто это? — спросил он у Степаниды, когда они отъехали от здания.

— Актонидия. Ведьма, которой не удалось умереть. Бывшая балерина, — объяснила Степанида Саше Углокамушки-ну. — Моя зазеркальная мама…

…— Ксения, тебе не кажется, что ты слегка с придурью? — вежливо спросил Саша.

— Потом поговорим. — Ксюша повернула в замке ключ, рывком распахнула двери и, крикнув Саше «Давай!», завизжала громко и вдохновенно.

— Всем лежать на месте! — Саша забегал по четырехкомнатной квартире Лаперузов, в каждой комнате заявляя: — Лежать, а не то застрелю!

— Ну ты даешь, — удивилась Ксюша, входя в квартиру и закрывая за собой дверь. — Прям-таки как сайгак по квартире прыгаешь, я думала, ты серьезней. Ну что, пусто?

Саша промолчал, прижимая палец к губам и показывая на закрытую дверь в одну из комнат, откуда раздавался чей-то голос. Ксюша и Саша прислушались.

— Фима, ты ничего не хочешь добавить этому впавшему в могущество ребенку?

— Нет, к тому, что ты сообщил ему, уже ничего добавить нельзя, пусть спит. Но это твоя ошибка, палач Тибета, мальчик ни при чем. Тебе-следует стать его покровителем, если не хочешь, чтобы за ним начали охоту.

— Да, я знаю.

— Ничего себе мальчик, — удивилась Ксюша и забарабанила в дверь. — Толя, открывай! Скотина ты бессовестная!

Дверь открылась, и на пороге комнаты возник заспанный Толик Лаперуза.

«Блин, опять это ощущение колючего света. — Саша почувствовал, как зябкие волны ясновидения нахлынули на него. — У этого парня две судьбы, и обе пересекаются с моей».

— Мама! — вдруг закричала Ксюша Мармик и спряталась за спину Саши Углокамушкина. — Что это? — Она показала рукой на левую руку еще не до конца проснувшегося Толика.

Саша и сам видел. Рука была еще та: большой палец, указательный, средний, еще один средний, указательный, большой. При этом вторая половина — средний, указательный и большой — была изящна, по-женски нежна и с ухоженными ногтями вишневого цвета. «Рука власти, — блеснула в мыслях Саши чужеродная догадка. — Какой-то неродившийся фараон сунул свою руку в руку этого парня. Что за фигня, блин, мне в голову лезет, я, часом, не долбанулся?»

— Это рука власти, — стал выплывать в реальность Толик Лаперуза и, глядя на Сашу, спросил у Ксюши: — Это тот новый репортер?

— Да, — испуганно ответила Ксюша, не спуская глаз с наманикюренных ногтей жениха. — И если ты мне не скажешь, где такой лак для ногтей достал, я тебе изменю с ним.

— Она шутит, — на всякий случай отошел Саша от Ксюши. — И вообще у меня жена — каратистка.

— Это не лак и не ногти, — поднес свою уродливо-прекрасную руку к глазам Толик Лаперуза, — это грассуляровый бордомин.

 

Глава десятая

Катастрофа была страшной во всех лучевых направлениях. Ученые нынешней Земли, не имея возможности просчитать и сформулировать первоисточник катастрофы, придали ей статус Большого Созидательного Взрыва, образующего галактики, созвездия, планеты, пространства и разновидности белковой и других форм жизни. Эффект расширяющейся во все стороны от инерции Взрыва Вселенной, по мнению ученых, закончится тем, что она с той же стремительностью начнет сужаться и… На этом предположении астрофизики умолкают и разводят руками: «А кто же его знает?» Их можно понять и даже в какой-то мере восхититься проницательностью науки. Пластырь пространства и времени, наложенный на прореху в корпусе неизбывного лазоревого движения нашей солнечной бригантины, ученые назвали «темной материей», вязкость которой удерживает мироздание в пока еще не понятом ими порядке. Космогонический наив постулата определил и состояние нынешней научной мысли и достижений. Все, к чему мы стремимся, накапливаем, выстраиваем и формулируем, на самом деле имеет четкое и лежащее на поверхности определение — Иллюзия. В психиатрии это называется «фактором, отвлекающим больного от депрессивного самоуглубления»…

— Я почему-то знаю имя Эхнатон. — Улыбчивый посмотрел в глаза Малышке. — Это был самый странный фараон, но я никогда не интересовался историей Древнего Египта.

Муж и жена Волчанские, Григорий и Настя, стояли на открытой веранде своего большого дома за высоким забором в селе Нахапетове. Перед Малышкой качалась изящная колыбель-коляска немецкой фирмы «Кляйн», в которой спал ребенок. Поздний осенний вечер был прохладным и красивым. Небо над домом Волчанских казалось набитым звездами и тайнами.

— Этот фараон владел какой-то странной информацией из звездной системы Сириус. — Малышка с тревогой вслушивалась в пространство вокруг себя. — Он же являлся носителем Христова Сознания, когда о Христе еще не знал сам Христос. Но я не знаю, почему это знаю. Милый, тебе не кажется, что нам надо готовиться к бою?

— Нет, — мотнул головой Улыбчивый. — Нам не надо готовиться, мы всегда в состоянии боя, дорогая.

— Да, — задумчиво проговорила Малышка, — я знаю, милый. Но рядом с нами какая-то сила.

— В этой силе пока нет опасности, — успокоил жену Улыбчивый. — Ты слышала о подземном городе Тата?

— Это город есеев. Сейчас там остались одни женщины. Они бессмертны. Слушай, милый, нам кто-то о чем-то сообщает, с нами кто-то разговаривает.

— Да, — согласился Улыбчивый, — я слышу, любимая. Ты чувствуешь, как в мире что-то изменилось?

— Чувствую, — взволнованно прошептала Малышка. — Океан стал набухать, словно весенняя почка на дереве, скоро поменяется рисунок звезд на небе для нескольких человек на Земле, все просыпается и рассветает, Бог стал женщиной. Последний мужчина — царь, Антихрист — сконцентрирует в себе все мужское и тоже станет женщиной. Иоанн назвал это начало светоконцом. Но я, любимый, не знаю, почему это знаю.

— Это я сказал, мама, — произнес во сне ребенок, не открывая глаз. — Я сейчас в 1355 году до нашей эры и разговариваю с фараоном Эхнатоном. Он из созвездия Сириус, это недалеко от Земли, рукой подать.

Самые квалифицированные убийцы земного шара нежно переглянулись, улыбнулись друг другу и склонились над колыбелью сына.

— Проказник, — ворчливо произнесла Малышка, поправляя одеяло. — Будь осторожен, в Египте так много варваров.

Бойцы спецгруппы «Рысь», подготовленные к любому проявлению неожиданности и контролирующие все пути подхода к селу Нахапетову, были слегка обескуражены, когда увидели, как по улице к большому дому бизнесмена Волчанского идет человек невообразимого для приморского села облика. По широкой улице Нахапетова шел солидно-кабинетного вида человек в дорогущем костюме цвета беж, миллионерско-техасского стиля, в широкополой светлой шляпе и кожаных ботинках-протекторах «Индиана Джонс». Человек курил сигару и, судя по лицу и походке, не был ничем смущен в отличие от бойцов «Рыси». Все как один разведчики увидели этого человека, тщательно осмотрели через свою оптику и мрачно озадачились. Жителей села они знали в лицо, село давно уже было изучено, проверено, поделено на квадраты и тайно блокировано. В нем не осталось ничего интимного, пройти незамеченным было невозможно. Тем не менее человек заокеанской внешности шел к дому Вол-чанских, попыхивая сигарой, с вальяжностью хозяина положения, и откуда он взялся, никто из разведчиков объяснить не мог. На всякий случай был задействован прибор «Ласточка», но, как и ожидалось, он ничего не показал. Тау-излучение уже не фиксировалось на земном шаре. Оно как возникло — неожиданно, так и пропало — внезапно. В конце концов Бусинин, командир «Рыси», доложил начальству, что «дисгармонирующий с российской действительностью человек вошел в село, не замеченный спецкордонами». Если перевести на обычный язык, это означало приблизительно то же самое, что и «гром среди ясного неба». Центр голосом генерал-полковника Дождя буркнул из наушника в ухо Бусинина:

— Не трогайте его, пусть все идет как идет, но в этом году вы не станете подполковником, майор.

Группа «Рысь» затаилась в ожидании событий. Интуиция, подкрепленная профессионализмом, подсказывала разведчикам, что события будут. Им почему-то казалось, что они сейчас принимают участие в не просто секретной операции ГРУ, а находятся на самом острие глобальных, затрагивающих суть мира изменений.

Жители Нахапетова, конечно же, чувствовали, что вокруг их села и в самом селе происходит что-то грандиозное, тайное и им не нужное. Конечно же, они уже давно засекли спецкордоны «Рыси» вокруг села. Разведчики и сами знали, на то они и суперпрофессионалы, что от местных жителей можно таиться от силы неделю, дальше — нереально. Село не город, здесь даже легкое вмешательство чужеродности в местный ландшафт не проходит незамеченным. Селяне все видели, но помалкивали. Вековой народный опыт подсказывал им, что это самый лучший вариант. Правда, сначала бригадир Жаров, затем начальник рыбозасолочного цеха, бывший владелец АО «Приазовское» Нечитайло, а затем и все остальные аборигены по очереди заскочили «на секунду» к Григорию Прохоровичу Волчанскому и доложили, что в «камышах люди какие-то служивые службу несут» и «может, им ухи горячей наварить да подвезти в котлах, пусть похлебают горячего?».

— Ни в коем случае, — остановил селян гендиректор АО «Приазовское». — Делайте вид, что ничего не видите. Им так приятнее будет.

— Тебе не кажется, любимая, — спросил Улыбчивый у Малышки, — что вокруг нас слишком много государственного внимания?

— Я еще не разобралась, плохо это или хорошо, милый, — ответила ему Малышка. — Но ты прав, слишком много государства. Мужчины, блокирующие село и наблюдающие за нами, очень профессиональны. Их всего двадцать, но они стоят воздушно-десантной дивизии, и, насколько я понимаю, у них нет приказа на бой.

— Сейчас нет, через минуту будет, — задумчиво произнес Улыбчивый, — это не критерий, дорогая. Я могу, конечно, их убить в режиме «секундная стрелка», но мне дискомфортен такой градус ответственности. Одно дело защищать большого начальника, себя или идею, и совсем другое — защищать своего сына в непосредственной близости от его колыбели, здесь нужно быть предельно осторожным. Ты, конечно, понимаешь, почему я не говорю «защищать свою жену»?

— Понимаю, милый, — улыбнулась Малышка. — Я тоже могу уничтожить десантный полк, но не хочу убивать наших десантников, если, конечно, они не захотят убить нас. — На этот раз улыбка Малышки не предназначалась никому, она принадлежала ее мыслям, и, судя по выражению лица, этим мыслям не стоило бы осуществляться. В этот момент она была похожа на главу супергосударства, отдающего приказ армии о развязывании Третьей мировой войны. — Впрочем, я чувствую, что к нам идут гости, вернее, не к нам, а к нашему сыну.

Малышка и Улыбчивый подошли к гулькающему и весело играющему со своей ногой младенцу в колыбели. Он пытался засунуть большой палец ноги в рот.

— Сереженька, сыночек, это я, твой папочка.

— К нам гости издалека, — сообщила младенцу сдержанная в эмоциях мать, — как в той правде, которую слепцы называют сказкой, волхвы с дарами.

— Гуль-уль-уль… — Малыш вытащил изо рта палец, и в его глаза вошли бездонная черная солнечность лаоэра и лазорево-зеркальная чистота элохима седьмой агностической степени Рими. Это было что-то новое для Улыбчивого и Малышки. Если раньше глаза сына наполнялись необъяснимой лазоревостью и великой чернотой по отдельности, то теперь каждый глаз младенца был разделен по вертикали на две разного цвета бездонности.

— Ох-мм, — вздохнул малыш и в тональности си-бемоль второй октавы выдохнул: — Ах-м…

 

Глава одиннадцатая

1

«Я всегда знал, — подумал Слава Савоев, — что в жизни не все так просто».

Старший оперуполномоченный Таганрогского уголовного розыска капитан Савоев стоял возле Нахичеванского рынка в Ростове-на-Дону 1929 года и с любопытством рассматривал ростовчан начала XXI века, которые в двадцати метрах от него, сразу же за чертой схематичной параллельности, толкаясь, впихивались в троллейбус. Слава не выбирал год, просто вошел, спасаясь от прибазарной многолюдности, в первый попавшийся и теперь подумывал о переходе в другой. Ростов 1929 года был даже бестолковее и многолюднее начала третьего тысячелетия. Редкие машины, и полным-полно телег, пролеток, фаэтонов, ломовиков и просто верховых. Слава стоял возле лавки с надписью «У Нерсесяна (штиблеты из Еревана и юфть из Казани)». Он только что встретил у входа на рынок компьютерного тысячелетия знакомого Нечитайло, с которым познакомился еще на юрфаке Ростовского университета во время сессии для заочников. Выяснилось, что Нечитайло в данный момент работает начальником засолочного цеха в селе Нахапетово и привез на рынок его продукцию.

— Мне в село к вам надо, подвезешь? — спросил Слава у Нечитайло и предупредил: — Только не спрашивай ни о чем, это служебное дело.

— Хорошо, не буду, — понял Нечитайло. — А что ты у нас забыл?

— Проверить одного надо, — Слава с упреком посмотрел на несостоявшегося коллегу, — и вообще.

— Ладно, конечно, подвезу. — Нечитайло был задумчив и мрачен. — Жди меня в шестнадцать ноль-ноль вот здесь… — Он показал на красиво оформленную витрину обувного магазина «Саламандра», рядом с которой стоял выносной рекламный стенд желтого цвета с надписью: «Нерсесян. Осуществляем поставку обуви в Германию».

— Договорились, — кивнул Слава, — в четыре…

Лаоэр Савоев мог сделать всего шаг и оказаться в Нахапетове, но оперуполномоченный Савоев считал, что чрезмерная эксплуатация могущества может перерасти во вседозволенность, первое проявление смысловой девальвации. К тому же Слава уже сделал этот шаг, вступил на одну секунду в ночное Нахапетово, понял, что оно в блокаде государственных интересов, и сразу вышел, через 1974 год, который как раз в это самое время накладывался паэропсодным фоном мыслеосуществлений на ростовский день, возле магазина бессмертного Нерсесяна. «Я должен войти в Нахапетово естественно и просто, — подумал Слава, — как простой сельский труженик»…

— Шо это у вас за фасон, мужчина? — прервали Славины мысли две дамы объемно-притягательной внешности с тюлевыми зонтиками. — Вы клоун или военный турок?

Одна из дам, желтоглазо-восточного типа, не выдержала и потрогала Славины джинсы в районе зиппа двумя пальцами, восторженно объясняя подруге:

— Это не клоун и не турок, это такой чрезмерный фасон из Франции.

Черт! Слава испуганно отступил из 1929 года в нишу 1922-го.

— Здравствуй, уважаемый, — поздоровался с ним армянин с печальными глазами, — заходи, починю туфли — лучше новых будут. Нерсесян — лучший сапожник в Нахичевани и мире.

— Спасибо, не надо… — начал было говорить Слава, но лаоэр стер вокруг него кусочек времени и пространства, переставляя из 15.30 1922 года в 16.05 нынешнего времени.

— Ну что, поехали? — ошарашенно смотрел на Славу Савоева Нечитайло. — Я тебя прямо-таки и не заметил — богатым будешь.

2

Стефан Искра смотрел на Москву с позиции силы и безграничной мудрости. Москва, как всегда, была вынужденно-глубокомысленной и непредсказуемо-дисциплинированной. Несмотря на видимую хаотичность и многолюдность мирового города, Москва просчитываема и управляема. Выполняя державную волю, она бывает очень опасной, как опасен спецназовец, получивший задание. Такова участь столиц. Стефан Искра уже давно понимал и сотрудничал с беспощадным и всесильным миром нежного всезнания внутри себя и поэтому смотрел на Москву еще и с позиции этой нежности, стоя на пешеходном мосту, соединяющем Берсеневскую и Пречистенскую набережные, правый и левый берега Москвы-реки. Он видел причину белых и черных полос в жизни каждого человека, так называемую зебру судьбы…

В каждую минуту человеческой жизни, в силу его особого внежизненного и вневременного происхождения, врываются четыре полсекунды агнозийного, с элементами колючей вакуумности, сна. За одну минуту нашего бодрствования мы четырежды впадаем в блицсновидение, и днем и ночью, ибо ночной сон вовсе не сон, а разновидность бодрствования в режиме фантомной параллельности. Это больничный режим. До Великой Катастрофы, «смерч» которой вбросил нашу бригантину «Солнечная система» в галактический омут параллельностей, расчленивших нашу вселенскую суть на составные самостоятельные части, мы не спали по ночам, ибо не знали, что такое день и ночь, что такое «тик» и «так», что такое жизнь и смерть. Пластырь времени на пространстве вокруг нас наложен аварийными службами мира, из которого мы отправились в путешествие. Он вновь пытается соединить нашу суть, расчлененную параллельностями, не давая нам, богам, рассыпаться на бессмысленные и опасные для нежной лазоревой гармонии части. Если применять грубые, земные сравнения, то мы чем-то напоминаем лежащего в коме больного, подключенного к аппаратам «искусственная почка», «искусственные легкие», «искусственный разум». Люди полной луны — демиурги, — когда мимо нашей побитой бригантины проносились клио-вселенные, предприняли спасательные работы и тоже втянулись в параллельности, но в отличие от нас они лишь потерпели аварию, сохранив образ целым. То же самое произошло и с элохимами…

— Вы что, хотите спрыгнуть вниз? — подошли к Стефану Искре патрульные. — Ваши документы, пожалуйста.

Стефан Искра поднял воротник плаща и, шевельнувшись в четверге, обошел это мгновение через прошлый вторник, вновь возвращаясь в четверг, уже в районе Якиманки на Ленинском проспекте, с приятным недоумением разглядывая большое джакузи, в котором плескалась дама с изнеженно-московской красотой лица и тела, предназначенной для салонов дорогих автомобилей, респектабельных презентаций, закрытых баров, огромнопологовых постелей и умопомрачительно-шикарных джакузи с внутренней подсветкой и водяными ароматизированными вибраторами.

— Простите, — приподнял кожаную кепку Стефан Искра, — я, кажется, попал не в свою квартиру.

— Не в свою? — Дама явно была в недоумении и расслабленности. — Разве мы соседи?

По всей видимости, у аолиэтного лаоэра было сугубо космическое чувство юмора — он исчез. Стефан Искра мог шевелиться сколько угодно, но как был в четверге, посреди огромного ванного зала с ультрасовременным джакузи, в котором плескалась женщина — удовольствие московского дизайна, так и остался там, в кожаной кепке и плаще с поднятым воротником.

— Нет, — решил прояснить ситуацию суперсолдат, — мы не соседи.

— Марат, — томно прошептала женщина, откидывая голову на специальное приспособление станка, фиксирующего ее тело в джакузи разноцветными ремнями из пластика, — ко мне ворвался насильник. — Она выгнулась всем телом, глядя на Стефана из-под опущенных ресниц нежно-невменяемым взором…

…На Земле в данный момент существуют три внеземных цивилизации и семь наслоений невидимых параллельностей земного происхождения. Если убрать прокладки измерений и воссоединить все части расчлененного параллельностями образа, то это и будем мы — боги из лазоревой благодатной гармонии вечного и бесконечного осуществления, которую статик-рабы, одна из частей нашего расчлененного образа, называют Смертью…

— Клавочка, — заглянул в ванную мужчина культуристского телосложения и тут же, увидев Стефана Искру, с ревом ворвался в «банный зал».

Само собой, Стефан поступил как «солнечный убийца» и государственный человек, ибо лаоэр опять ушел в какую-то одну из многих запредельностей мира; он осуществил мягкий блокирующий прием «юла», то есть мгновенно оказался за спиной атлета, и тот по инерции гневной скорости буквально вбежал в сексуально-гигиеническое джакузи и обрушился на переставшую шептать и начавшую визжать

Клавочку всей массой своего рельефного тела. Аолитный лаоэр вдруг одарил Стефана Искру внехронологическим реставрационным видением, и он увидел, что неизвестная ему сладострастница Клавочка в первообразе, раскиданном частями по шести из семи параллельностям, была лучезарной, как Дева Мария, а могучий и гневный Марат, навалившийся на нее, прекраснодушным и светоносным. «Проклятая Катастрофа, — подумал Стефан Искра, входя со стороны моря в село Нахапетово. — Таинственная Катастрофа, — думал он, направляясь в сторону самого большого и богатого дома в селе, мимоходом отмечая присутствие не заметивших его коллег. — Интересно, почему мы не почувствовали приближение этой Катастрофы?»

3

Как Россия располагается на стыке Азии и Европы, Востока и Запада, как Израиль находится в точке возникновения трех мировых религий, а Тибетское плоскогорье и Гималаи выдавились в месте столкновения Евроазиатского и Индо-Австралийского континентов, так и Солнечная система была сброшена Великим Ураганом в самый центр бездны противоречий между шестьюстами шестьюдесятью шестью синеоттеночными и тремястами тридцатью тремя симфониальными галактиками. Отсюда все наши беды, трагедии, растущее чувство безысходности, беззащитной тоски по совершенству и страх перед смертью, который можно маскировать каким угодно бесстрашием, мудростью, фанатизмом, — он все равно неизбывен. Чтобы не плести нить долгих объяснений, приходится сжимать их до уровня развернутой цитаты. Что произошло?

Для начала возьмите настоящее старинное зеркало — настоящие зеркала на заговоренно-серебряной основе не тускнеют, как современные, а лишь углубляются — и взгляните через него на себя. То, что вы увидите, объяснить невозможно, но можете не сомневаться — вы вскрикнете от восторга перед увиденным, вам откроются кое-какие тайны о самом себе. Трудность лишь в том, что по-настоящему старинных зеркал очень мало, и большинство из них находятся в пещерных храмах Индии. Три зеркала есть в России, и все они хранятся в точках державной и магической власти — одно в Кремле, а два других вне Москвы. Впрочем, ладно… Вот вы нашли это зеркало, взглянули на себя, вскрикнули от восторга неповторимого узнавания и, подняв его над головой, шарахнули об пол. Видите, на сколько осколков разлетелся ваш восторг перед самим собой? Для того чтобы не пропал в забвении ни один осколочек, приходят спасатели, и все пространство предполагаемого разлета осколков покрывают пластырной мезузой «темной материи», включают аппараты времени и начинают долгую реанимационную работу по собиранию нашего Божественного образа, выводя из комы забвения. Так что мы не должны забывать, что, глядя на звезды, мы смотрим на осколки самих себя.

…Что-то наподобие этого произошло с нашей звездной бригантиной «Солнечная система». Вселенский ураган «Удар бича» шарахнул ее с рифа галактических противоречий, и мы теперь полностью зависим от результатов работы спасателей из нашего, БОЖЕСТВЕННОГО, мира и оставшегося целым, хотя и очень ограниченного в действиях, капитана Иеговы, известного человечеству и под другими именами, который поддерживает жизнеобеспечение нашей бригантины из командирской рубки, называемой планетой Юпитер. Впрочем, это уже другая история…

 

Глава двенадцатая

1

Капитолина Витальевна Шадская, Любочка Кракол и Татьяна Литвинова сидели в большой комнате Капиного дома и пили травяной чай, приготовленный из трав, известных только одной Капе, в знании которых ей не было равных на всем юге России и Украины. Капа была современной и городской ведьмой, поэтому более изощренной. Женщины пили чай и разговаривали.

— Вы помните Аскольда Иванова? — спросила Любочка, подцепив с блюда ягоду паслена и отправляя ее в рот. — Он выглядит не лучшим образом, но я не увидела на его лице морщин неудачника.

— Что ты имеешь в виду, дорогая? — Литвинова отхлебнула из глиняной чашки черный настой и поморщилась от терпкого и вязкого удовольствия. — Он стал похож на подвергшегося ограблению нищего?

— Да, — кивнула головой Любочка и положила еще одну ягоду паслена в рот. — У него вид человека, которому в кабинете врача сказали, что он болен неизлечимой формой рака печени, а через полминуты догнали в коридоре больницы и сообщили, что перепутали, у него просто сезонное обострение геморроя.

— Иванов, — насторожилась Капитолина Витальевна, следя, как на спиртовке закипает колба, и высыпая туда из полотняного мешочка сбор трав, — я его знаю, он мне нравится, жил по Ружейному переулку в районе тюрьмы.

По комнате разлился запах подвально-грибной сырости, а вода в колбе стала молочно-фиолетового цвета.

— Его видели на кладбище, бродил среди могил родных и друзей и посетил приют Тер-Огонесяна, — сказала Таня Литвинова и подставила чашку Капе, начавшей разливать жидкость из колбы. — Какой бодряще-зябкий запах у этого сбора. Он чей?

— Мой, — улыбнулась Капа, — это ластовичная трава, высушенное сердце крота и желуди с дуба, растущего на месте бывшего еврейского кладбища.

— Какая гадость! — Любочка Кракол отхлебнула свежий настой. — Иванов ищет деньги, которые он оставил на черный день у покойного Тер-Огонесяна.

— Ах, Самвел, — томно прикрыла глаза Танечка Литвинова. — Не понимаю Глорию, это безумие, зачем было душить, когда можно было родить еще одного сына… — Она заглянула в чашку с настоем и спросила у Капы: — Что даст нам высушенное сердце крота?

— Не знаю, — пожала плечами Капитолина Витальевна. — Ты такая же ведьма, как и я, что захочешь, то и получишь…

2

— Надо учредить новый банк. — Генеральный директор металлургического завода Сергей Видаш посмотрел на Рокотова и уточнил: — С уставным капиталом в шестьсот миллионов долларов. Лицензию Центральный банк нам выдаст. У нас перспективный и развивающийся регион, тем более что под боком «бафометин» нашли.

— Зачем вам банк? — удивился мэр Рокотов. — Хотя… почему бы и нет, лишний банк городу не помешает.

— Я даже название придумал, — вдохновился Видаш. — Таганрогский разводяще-третейский банк реконструкции и развития местного ландшафта.

— По-моему, слишком длинное, — усмехнулся Рокотов. — Лучше сразу назовите «Рога и копыта».

— Ни в коем случае, — не принял шутку Рокотова Видаш. — У нас все будет честным. Скоро сюда придут все, и эти все столкнутся с проблемой быстрого оборота финансовых потоков, а мы тут как тут. Короче, банк нужен, тем более что появилась реальная возможность России вступить в ВТО, да здравствует борьба с международным терроризмом, а это увеличение объемов производства почти в пять раз… — Сергея Видаша понесло. — Мы всех задавим своим холодным прокатом и трубами. Сейчас, когда начинается разработка азовского шлейфа и развертывание платформ для добычи «бафометина», мы становимся как бы энергетической столицей России. США уже пускают слюни — там, где «бафометин», там и будущее межпланетных полетов.

— Да, — вставил свою реплику Рокотов, — у тебя, Сергей, все как в Японии — непонятно.

— Я даже наметил, кто будет председателем правления, я его знаю, он в тюрьме ни за что при советской власти сидел, за хищения из гастронома «Елисеевский». Его Аскольд Борисович Иванов зовут, — как ни в чем не бывало продолжал Видаш.

— Это кто? — немного опешил мэр Рокотов.

— Сейчас бомж, — объяснил Рокотову Видаш и вытащил из кармана коробочку с жевательным испанским табаком «Проклятие Дрейка», достал оттуда пластинку, кинул в рот и, подойдя к окну, стал смотреть на город, пережевывая «проклятие» великого государственного пирата.

3

Глава Службы внешней разведки Тропарев — действительный академик РАН, специалист по Востоку и политической конъюнктуре, сложившейся внутри развитых европейских стран, включая внеевропейскую Америку, генерал-лейтенант ФСБ — поднялся и пошел навстречу полковнику Груниной, входящей в его кабинет:

— Степанида Исаковна, буду вас ругать.

— Ругать? — удивилась Степанида Грунина, усаживаясь за длинный стол и положив перед собой красную папку с документами. — Интересно, за что?

— Вы почему-то не подали рапорт начальнику школы о том, что обнаружили интуитива с харизматическими данными разведчика, некоего, — Тропарев заглянул в лист бумаги, лежащий сбоку, — Александра Углокамушкина, оформили ему новые документы взамен утерянных и устроили на телевидение репортером. Вы его используете в своих целях или вербуете для дальнейшей службы на государство?

— Василий Петрович, — Степанида Грунина задумчиво посмотрела на шефа, — во-первых, это очень молодой и недисциплинированный человек, во-вторых, начальник школы обойдется, я имею право зачислять в группу «Эксклюзив» при своем курсе кого угодно, не ставя никого в известность, в-третьих, если я его использую в своих целях, это значит, я использую его в государственных интересах, а в-четвертых, кто на меня настучал?

— Не надо, Степанида Исаковна, — успокоил ее развед-академик. — Кто должен, тот и настучал. Значит, Углокамушкин зачислен, я правильно вас понял, и вы его официально оформили допуском «семь» в свой «Эксклюзив». Так, Степанида Исаковна?

— Да, — согласилась с шефом полковник Грунина. — Я его хочу натаскать на Амазонку в США.

— Ха! — изумленно откинулся на спинку кресла Тропарев. — Клэр Гатсинг подавятся все, вместе взятые, «альфонсы» вашего курса, она же високосная женщина, квант-ведьма.

— Вы сказали «все, вместе взятые», господин генерал-лейтенант? — Тропарев знал, что когда полковник Грунина обращается к нему по званию, значит, она едва сдерживает ярость, и Тропарев знал, что с этим шутить нельзя. — «Альфонсы» — штучный товар, групповухой они не занимаются, вы слишком поспешно судите о возможностях моих учеников. — Полковника Грунину ярость красила, прибавляла ее лицу аристократической бледности, а глазам блеск. — Но вы правы — они Амазонку не возьмут, но для этого я и получила право на ведение «Эксклюзива» и право неподконтрольности в работе на этом направлении.

— Ну уж нет, — возмутился глава СВР, — мне вы подотчетны всегда и в любое время, не перегибайте палку, Стеша, — перешел в режим неофициальности генерал-лейтенант. — Но я готов извиниться, вы специалист высшего класса.

— И я, если вы не забыли, конечно, — Степанида Грунина с иронией посмотрела на Тропарева, — тоже високосная женщина.

— Вот именно, — не дал себя сбить с толку генерал-лейтенант. — Это меня и настораживает, Стешенька, ведьма ведьме, как говорится, глаз не выклюет.

4

— Ребята, вы мне нравитесь. — Ксюша Мармик задумчиво посмотрела на Сашу Углокамушкина, затем с интересом на Толика Лаперузу и уточнила: — Но не в том смысле, что вы подумали. Да и не готовы вы к созданию шведской семьи. Я о другом. В смысле, о том же, но в другой ипостаси.

— Не обращай внимания, — буркнул Толик Саше, угадывая в нем родственную душу. — Она больше рисуется, хотя никогда не поймешь, что у нее в голове действительно.

— Когда-нибудь узнаешь, — зловеще пообещала Ксюша Толику, — что у меня в голове может быть.

— Я думаю, — Саша Углокамушкин был встревожен и слегка бледен, — нам нужно говорить о другом. Не знаю почему, — он запнулся, — но мне кажется, тебе не следовало говорить нам об этом. — Саша кивнул на изящно-безобразную руку Толика с влажно-кровавыми ногтями из редчайшего бордомина. — Этим ты осложнил и свою и нашу жизнь. На мой взгляд, — Саша поежился, — с этого момента мы попали в зону слишком глобальных для нас интересов. Мне это даже нравится, но, — он кивнул головой на Ксюшу Мармик, — с нами девушка, отравленная телевидением.

— Женщина, во-первых, — сразу же разозлилась Ксюша, — а во-вторых, тапочка таганрогская, я умею хранить тайны лучше, чем кто-либо…

Возмущение Ксюши прервал телефонный звонок.

— Да! — ответила разъяренная девушка, сорвав с аппарата трубку, и тут же защебетала: — О, Юля! Привет, а как ты меня нашла? Ну да, да… Углокамушкин? Нет, не видела. Прогонов много на программу? Нет, никакой джинсы там нет, пациент пусть отдыхает — у нас молодежная программа. Кстати, через три часа труп-лайн о хакерах. Нет, утром я тоже не видела Углокамушкина. Кто? Рибдадуев? Этот кэг на тонких ножках? Он тебя обманул, Углокамушкин не в моем вкусе, примитив колхозный. Я рада. Да, Юлечка! Слушай, у меня сенсация, мой чел Лаперуза мутировал, мы дадим это в субботней программе в прайм-тайме. Да, это будет суперсенсация, у него, Юля, ты представляешь, рука стала не просто ру…

— Я же говорил, — устало и тускло проговорил Углокамушкин, обрывая разговор наложением руки на рычаг, — она просто говорящая голова, теленаркоманка с рулоном вместо мозгов. Что будем делать?

— Что вы на меня так смотрите? Мама! — испуганно закричала Ксюша Мармик, отступая в угол комнаты. Саша и Толик смотрели на нее с той же заинтересованностью, с какой студент-естествоиспытатель смотрит на лягушку перед препарированием.

— Да, без шведской семьи не получится, — мрачно пошутил Толик Лаперуза. — Чтобы ни на шаг друг от друга, рука к руке наручниками, и Мармик посредине.

— У меня будет сразу два чела, — сразу же успокоилась Ксюша и провела рукой по своей прическе «испуганный ежик». — Это стильная подводка, и без тракта мы никак не сможем обойтись…

5

— Ну вот, — Клэр Гатсинг отошла от пульта управления кристалломагнитными руками, — если у кого есть желание, может посмотреть на кристалл замороженного вакуума.

— Черт бы побрал этих женщин-гениев, — подошел к эгоперископному экрану «Эхо океана» генерал Блад, глава командного центра объединенных космических сил США, расположенного в горах Шайенн, Колорадо-Спрингс, штат Колорадо. — Я всегда говорил, что Третья мировая начнется лишь тогда, когда ядерное оружие морально устареет. И кажется, благодаря нашей Клэр оно устарело до такой степени, что ничего, кроме насмешки, не вызывает. Замороженный вакуум, — генерал Блад стал вглядываться в экран, — это как?

— Вы имеете в виду «как?» или «когда?», мой генерал, — Клэр Гатсинг сняла рабочий халат и села в полукружие кресла из синего тафика, — или уже дозрели до вопроса «куда?»

— А все-таки, Клэр, — научный менеджер-спейс космодрома генерал Джон Абрацумян с плохо скрываемой любовной злостью в глазах сделал вид, что его интересует тема, — при какой температуре можно заморозить вакуум и, если это возможно, как он остается вакуумом?…

В универсально-лабораторном холл-зале секретного объекта «Янки» ждали президента США. Работа по созданию межпланетного космического корабля «Хазар» вступила в завершающую фазу. В огромном зале собрались все космические чиновники США. Кроме генерала Блада и генерала Абрацумяна, здесь присутствовали: генерал Тайс Остин — комендант Космического центра имени Кеннеди, Майами, штат Флорида; генерал и астронавт Холгман — глава Космического центра имени Л. Джонсона, Хьюстон, штат Техас; генерал-полковник, астрофизик Гильс — командир Центра космических и ракетных систем в Пасадене, штат Калифорния, физик-астробиолог; Кейси Умберт — руководитель Исследовательского центра имени Эймса, штат Алабама, полковник ЦРУ; астронавт Хильсон — комендант Центра ракетной защиты и космических исследований имени Маршалла, Хантсвилл; академик Джон Пул — научный руководитель лабораторий-хранилищ в Лос-Аламосе и Хемфорде на северо-западе страны и генерал Хантс — комендант полигона-хранилища в штате Невада.

— Абрацумян, — Клэр Гатсинг соизволила посмотреть в сторону менеджер-спейса, — странная фамилия. Вы из резервации племени дагонов или просто эскимос?

— Он армянин, Клэр. — Астрофизик Гильс был похож на человека, которому наплевать на всех. — Можете ему ничего не объяснять, он вам не поверит.

— Армения, — закивал головой генерал Хантс. — Я там бывал, это в Лос-Анджелесе и Сан-Франциско.

— Ну и для чего нам кристаллы замороженного вакуума? — оторвался от экрана генерал Блад. — Клэр, ради Бога, объясните хотя бы мне, глупому старику, почему вам непременно нужно залезть в штаны к дьяволу?

— Это любовь, мой генерал, — помахала в воздухе рукой Клэр Гатсинг, приветствуя вошедшего в холл-зал Джона Карри. — А во-вторых, это не я лезу к дьяволу в штаны, а вы заглядываете к нему под юбку. Если вы полагаете, что вакуум замораживают для того, чтобы что-то взорвать, это ваши проблемы. Так что, генерал, — Клэр загадочно улыбнулась, ибо наконец-то в зал вошел президент, — идите к черту.

6

Вместе с президентом США вошли директор ЦРУ, госсекретарь и конгрессмен Контанио Джидо.

— Клэр, — помахал рукой президент, — я рад вас видеть. Надеюсь, Юпитер, как и Земля, будет у ваших ног.

Клэр Гатсинг поднялась с кресла и стоя поприветствовала главу государства. Она была слишком суеверна и умна, чтобы комментировать слова президента о месте Юпитера у чьих бы то ни было ног.

Джон Карри подошел к операторам за пультом большого экрана — ожидался телемост с Российским космическим центром имени Хруничева. День сегодня был официально-торжественным. Россия и Соединенные Штаты приняли решение о совместной работе по освоению космического пространства, о создании единого Центра управления полетами, смешанного экипажа для совместного полета на Юпитер и оснащении межпланетного «Хазара» наработками российской науки. Конечно же, это соглашение, как и многие другие в отношениях между Россией и США за последние восемьдесят лет, было секретным и поэтому очень надежным. Обо всех аспектах соглашения знали только элитарные граждане обоих государств, все остальные довольствовались сообщениями прессы, а пресса знала только то, что ей дозволялось знать.

— А почему я не вижу сенатора Соукса? — обратился президент к Джону Карри. — Он уже на Юпитере?

— Я, — растерялся Джон Карри, — думаю, что он занят подготовкой к встрече с вами в промышленном блоке…

Директор ЦРУ, стоящий за спиной президента, наклонился и стал что-то тихо говорить ему на ухо.

— Да? — удивился президент, поворачивая лицо к директору ЦРУ и ошарашивая его вопросом: — А вы не врете?

— Нет, — ничуть не смутился тот и уточнил: — Я все проверил — это правда.

 

Глава тринадцатая

Правда и ложь — это разновидности расчлененной на части истины, а расчлененная истина уже не является истиной. Правда заключается в том, что ее, впрочем, как и лжи, не существует…

Генерал-полковник Дождь, ознакомившись с последними сообщениями из квадрата «Н» — Нахапетова, почесал затылок и по связи «Миус» соединился с директором ФСБ.

— Твой Стефан Искра, разыскиваемый нами капитан Савоев и хорошо известный нашей внешней разведке сенатор Арчибальд Соукс буквально вышли из пустоты на улицы нахапетовской аномалии и вошли в дом местных руководителей Волчанских, которых и мы и вы знаем как опасных для жизни суперсолдат класса «солнечные убийцы». Я сейчас звоню министру обороны и прошу отдать приказ о захвате и задержании всех участников этой сходки.

— Дождь, — с упреком произнес Волхв, — тебя укусил энцефалитный клещ? Для их захвата и задержания, даже если мой Стефан Искра примет вашу гэрэушную сторону, придется направить весь спецназ армии, и закончится это тем, что ООН обвинит нас в браконьерской охоте на степных зайцев с применением ковровых бомбардировок тактическим ядерным оружием. Кстати, а сейчас, в данный момент, что происходит?

— Подожди секундочку. — Дождь вышел по связи «Миус» на полковника Грюнвальда. — Ганс Викингович, что тебе околоземная агентура о Нахапетове сообщает?

— Забудьте, генерал, о Нахапетове, — голосом потрясенного до глубины души флегматика посоветовал Грюнвальд начальнику. — В данном квадрате никакого населенного пункта нет, лишь море накатывает волнами на пустынный берег и степной ковыль клонится под ветром в подступающей к плавням степи.

— Слышал? — спросил Дождь у директора ФСБ, не выходящего из линии спецсвязи «Миус». — Тихо все в Нахапетове то есть… Эй! Полковник! — спохватился глава ГРУ. — Что значит — ковыль и волны, тебя НЛО по голове ударил? Где Нахапетово, я тебя спрашиваю?

— Нету. — Дождь прямо-таки «увидел», как Грюнвальд развел руками. — Ни села, ничего, кроме ковыля, нету.

— Подожди секундочку, Николай Олегович, — донесся до растерянного генерал-полковника голос Волхва, который вывел на «Миус» свою приемную и спросил у секретарши: — Анна Сергеевна, что случилось с объектом Нахапетово?

— Сейчас посмотрю, Михаил Григорьевич, — отозвалась секретарша и через секунду сообщила: — Оно куда-то исчезло.

— Радецкий, — распахнулась дверь камеры, — с вещами на выход, вас ожидает Москва.

Чтобы сообщить об этом Радецкому, явился, хотя это и не принято, лично начальник оперативной службы СИЗО майор Пшеничный.

— У нас нет такого, начальник, — крикнул освоившийся в неволе подполковник Абрамкин. — Ты, в натуре, не знаешь, кто у тебя в тюрьме сидит, а еще опер, тоже мне.

— Подследственный Абрамкин Сидор Аврамович, — вежливо отреагировал майор Пшеничный, — заткните свой хлебальник и тоже с вещами на выход, вас ожидает карцер. Виталий Халимович, — он вновь обратился к расшифрованному Радецкому, — не задерживайтесь. За вами приехали следователи из Москвы, вас будут этапировать туда на самолете. Надеюсь, у него не откажут двигатели по дороге…

Подполковник Радецкий под именем Виталик Гастролер своим поведением довел администрацию таганрогского СИЗО до нервных приступов: выбивал двери в карцере, куда его то и дело водворяли за нарушение режима содержания, дрался, и вполне успешно, с контролерами, у многих были побиты лица. Передачи ему и Абрамкину приносила Алла Юрьевна Вострецова, поэтому лишить его передач было нельзя. Алла Юрьевна имела выход на вышестоящее руководство. В общем, достал всех Гастролер.

— Никуда я не полечу. — Радецкий лежал на нижних нарах у окна, закинув руки за голову, и даже не шевельнулся при виде майора Пшеничного. — Так и скажи московским следователям, что без последственного Абрамкина в Москву не полечу.

— Ну, — зловеще пообещал майор, перед тем как захлопнуть дверь, — я так им и передам.

— Козел, — процедил сквозь зубы в сторону закрывшейся двери подполковник Абрамкин и, взяв в руки шахматную доску, предложил Радецкому: — Партийку на дорожку, кореш?

— Не хочу, — равнодушно отказался Радецкий. — Ты тоже собирайся, в Москву со мной полетишь, а там выкручивайся как знаешь, Кремль рядом будет. Эй, мамки! — крикнул Радецкий пригорюнившимся Рогонянам. — Кто-нибудь радио включите.

Роберт, вскочив, повернул колесико пластмассовой коробки, и в камере зазвучал голос ведущей «Новостей» радио «Россия»: «…полет на Юпитер. А теперь послушайте сводку погоды».

— Выключи, — махнул рукой Роберту Радецкий, с интересом глядя на вновь распахнувшуюся дверь.

— Радецкий, — на этот раз пришел старший смены контролеров, прапорщик Шевчук, — и Абрамкин, с вещами на выход, в Москву полетите в наручниках. — Он хмыкнул и, пренебрежительно глянув на грустных сутенеров, обратился к ним: — И вы хватайте свои гнидники — и на свободу, нечего воздух в тюрьме портить.

 

Глава четырнадцатая

1

Даже шум волн, накатывающихся на берег, стал другим. Впрочем, как и сам берег, как и бескрайнее пространство степи, наполненное сочным и высоким разнотравьем…

По команде командира группы разведчики «Рыси» демаскировались и собрались на шоссейной дороге, ведущей в Нахапетово из Ростова. Самого села не было. Шоссе, будто наткнувшись на стеклянную стену, обрывалось на вершине взгорка, за которым раньше открывался вид на Нахапетово, сейчас на его месте был небольшой, в размер села, оазис невиданной для этого времени природы. Вскоре на дороге, со стороны Ростова, показался рейсовый автобус, и с той же стороны, но только над автобусом стал виден вертолет. Через две минуты он приземлился на обочине, дверца отодвинулась, и разведчики увидели начальника тренировочного лагеря, в котором базировалась группа. Он махал рукой, показывая, чтобы разведчики быстро загружались, и бойцы, пригибаясь под воздушными струями от вращающегося винта, устремились на посадку как раз в тот момент, когда автобус, въехав на вершину пологого взгорка и нервно затормозив, замер. Командир группы на ходу оглянулся, он шел позади всех, и усмехнулся, впервые в жизни увидев, что даже от автобуса может исходить недоумение. Командир задвинул за собой дверь, вертолет, вздрогнув, оторвался от земли, набрал высоту и умчался в сторону Ростова, оставив растерянный автобус и высыпавших из него пассажиров, бывших жителей бывшего Нахапетова, стоять на пригорке и смотреть, как на месте их бывшего села то и дело выскакивает волчица с детенышами и, натолкнувшись на незнакомые запахи и скудость простора, вновь скрывается в зарослях.

Нахапетово среди нового ландшафта было похоже на пластиковую бутылку из-под пепси-колы в руках у Тараса Бульбы во время встречи с сыновьями, то есть абсолютно неестественно. Теперь море окружало село с двух сторон, плавни куда-то исчезли, а степь ни в чем не уступала простором морю. Бригадир Жаров, собиравшийся проверить, как идет заготовка камышовых матов для теплиц, вдруг почувствовал в себе гораздо большую ответственность перед семьей, селом и миром, чем минуту назад. Ему это стало понятным сразу же после того, как он увидел изменившийся облик степи, вплотную подступившей к изгороди его огорода. Вид степи мгновенно выдернул из его подсознания память тысячи поколений землепашцев, стоящих за древним родом Жаровых, и возродил остроту инстинктивного знания. Неизвестно почему, но бригадир Жаров знал, что степь стала дикой и опасной и оттуда уже никогда не вынырнет «Волга» или джип с начальством из Ростова, ибо в самом воздухе и шуме моря было что-то такое, что отрицало напрочь подлое могущество больших городов.

Жаров вышел со двора и увидел, что на улицы села высыпали все нахапетовцы, все инстинктивно избегали насыщенного жизнью и молодой силой простора, окружающего село. От крайних домов к центру Нахапетова поспешно стекались люди, легковые и грузовые автомобили, стоящие возле некоторых домов, почему-то стали неприятны и враждебны для глаза. Начальник засолочного цеха Нечитайло стоял возле палатки местного коммерсанта Валентина Скобко и с недоумением смотрел на небо. Жаров тоже взглянул ввысь и вздрогнул от восхищения: по небу, к только им известной цели, летели несколько десятков лебединых стай…

Малышка и Улыбчивый при виде гостей лишь встали по бокам колыбели и, склонив головы, замерли, безоговорочно приняв главенствующее положение пришедших, ибо увидели в них то, что они так любили, чем восхищались и чего не понимали в своем сыне — равнодушную доброту Бога…

А на глубине 670 километров, в пространстве хорузлита-лунита, в это же самое время элохимы стали вбирать в себя информацию от лазурного ламы, элохима седьмой агностической степени спирального знания Рими, воплотившегося в обыкновенном ребенке статик-раба на поверхности Земли в тот момент, когда в него внедрились «лунные бабочки» и превратили в самого необыкновенного ребенка Земли. Понадобилось совсем немного внутреннего времени, наполняющего хорузлито-лунит, чтобы оно сгустилось и приняло твердый облик защиты, блокируя зеркально-бирюзовые потоки информации, стекающейся со всей Земли в контурно-чистый мир элохимов. Бирюзовость хорузлита немного поблекла, даже посерела. В это же мгновение всем людям на поверхности Земли стало неинтересно видеть себя в зеркале, любители искусства и искусствоведы обратили внимание на то, что из слова «зеркало» исчез магнетизм метафоры, и великие произведения, пришедшие к авторам из зеркальной параллельности в виде гениального вдохновения, вдруг угасли и ничего, кроме пренебрежительного недоумения, не вызывали у современников, писари от искусства сразу же стали переиначивать эти произведения на свой лад и заявлять, что именно они дали новую жизнь падшему величию. Все вдруг стало усредненным и пошлым. И в это же мгновение все кошки земного шара одновременно, на одной волне и ноте, произнесли «муррр» и, потеряв интерес к людям, стали более таинственными и самостоятельными, а сами элохимы почувствовали себя статик-рабами, ибо лазурный лама Рими не передавал, а втягивал в себя знания элохимной субстанции планетарного облака Рааай, то есть стал информатором «лунных бабочек». Но настоящий ужас испытали демиурги, люди полной луны, — в это мгновение в их семияичном огненном мире Ада впервые за миллионы лет на оболочках оссанов возник и вновь исчез иней…

Осознание своего бессилия перед всесилием говорит не о слабости, а о мудрости и силе. Лазурный лама Рими подчинился аолитному лаоэру и этим подчинением расширил свои и без того огромные возможности. Как только он перевел свое видение вселенских подтекстов в глаза ребенка, ставшего его плотской временной сутью, он почувствовал, как начала меняться его структура лазурности, и так как его понятие мира было великим, он понял, что попал в пространство системного Абсолюта, в котором присутствовала зона неведения. Рими впервые за свое миллионнолетнее существование ощутил, что где-то совсем рядом с Землей, предположительно на Юпитере, кто-то взглянул в белое зеркало, и понял, что он уже не лазурный лама седьмой агностической степени спирального знания, а гарж октома, что на языке элохимов означает «шедший из Рааая».

2

— Вы сейчас в 956 году, — сказал Слава Савоев Улыбчивому. — Вокруг села простирается царство хазар за несколько лет до своего исчезновения, постарайтесь осознать это.

Слава Савоев видел, как два статик-раба, великолепно оснащенные для жизни, боя и времени, с трудом пытаются найти в себе умение подчиниться его словам.

— И что мы должны делать в 956 году? — неожиданно легко приняла Малышка главенство пришедших.

— Я сейчас объясню, — улыбнулся Слава Савоев…

И раздался звук, и звук имел цвет — сиренево-бликующий. Многообразная любовь, лепестковая нежность Смерти, родина теплой и непрерывной радости, счастье неповторяющегося осуществления, молитвенный восторг узнавания и поток грустного, желанного и надежного обожания обрушились на Улыбчивого и Малышку. Они развернули в себе просторы звездно-галактических систем и грандэрусные постулаты первообраза. И снова раздался звук, и звук имел цвет черный. Малышка и Улыбчивый вернулись на круги своя, точно зная, что им нужно вырастить своего сына здесь, в Хазарском царстве 956 года, а затем вновь, день в день, час в час, минута в минуту, вернуться в XXI век, в день, когда исчезло Нахапетово. А здесь, в Хазарии, через десять лет они должны узнать от хазара Зеведея, дзога современности, тайную причину Великой Катастрофы. Они знали, что лаоэр Арчибальд Соукс вместе с экспедицией статик-рабов и в качестве статик-раба полетит на Юпитер, где находится зона неведения Абсолюта, лаоэры не могли проникнуть туда иначе. Малышка и Улыбчивый знали, что лаоэры, Слава Савоев и Стефан Искра, будут стараться понять Черного Будду-Антихриста, ибо и он находится в зоне неведения Абсолюта, а лаоэры не понимали, как применить к нему свое могущество. «Солнечные убийцы» знали, что они будут справляться с жизнью в 956 году и далее собственными силами, ибо все должно быть естественным и не порабощенным звездным всезнанием, поэтому лаоэр их сына все это время, пока тело и оставшийся в нем гарж октом растут, будет находиться в срединном государстве околохорузлитного мира, так как оно тоже находится в зоне неведения Абсолюта.

Судя по всему, — наконец-то смирился и Улыбчивый, — наш сын — Бог.

Слава Савоев вновь улыбнулся. Статик-раб не спрашивал, а констатировал.

— Да, — добродушно вмешался в разговор Арчибальд Соукс. — И поверьте, это очень трудно.

— Мы тебя знаем, — вдруг повернулась Малышка к Стефану Искре. — Ты наш брат, но сейчас ты почему-то стал нашим Богом, и мы согласны видеть тебя таким же, как наш сын. Любимый, — она обратилась к Улыбчивому, — мы с тобой родили Бога, следовательно, — и обвела рукой стоящих в ряд у колыбели аолиэтных лаоэров — Славу Савоева, Стефана Искру и Арчибальда Соукса, — это наши сыновья.

— Да, — подтвердил Арчибальд Соукс, — это очень лестно для нас…

И был звук, и этот звук имел цвет синей пустоты. Малышка и Улыбчивый осмотрелись. Лаоэры исчезли. Младенец, держась за край колыбели обеими руками, приподнялся на подгибающихся ножках и, глядя на них бирюзового цвета глазами, сказал:

— Агуу…

Со стороны улицы послышались громкие взволнованные голоса. «Солнечные убийцы» прислушались. Шум становился громче, можно было услышать, как закричали, сзывая детей, женщины. Именно этот мотив, главный мотив опасности, дал понять Малышке, взявшей ребенка на руки, и Улыбчивому, что нужно выйти из дома к жителям села Нахапетове

— Какой вкусный воздух, дорогая, — произнес Улыбчивый на крыльце дома, — хмельной и пахучий. Никак не могу поверить одному из наших сыновей, что сейчас 956 год.

— Наши дети не врут, милый, — ответила Малышка. — А теперь идем к тем, кто с нами будет все это время, мы в ответе за них.

Малышка и Улыбчивый вышли к растерянным жителям, которые все как один собрались возле дома Волчанских. В их лицах отсутствовал даже намек на то, что они знакомы с концом XX и началом XXI веков, и растерявшиеся нахапетовцы, почувствовав это, успокоились и признали в них своих вождей, имеющих право распоряжаться их имуществом, жизнью и душой по своему усмотрению…

Словно единый организм, из травяного буйства степи на широкую улицу села ворвался небольшой, из десяти человек, отряд всадников, мгновенно остановился и тут же, словно стайка рыб в аквариуме, синхронно развернулся и умчался обратно в травяные джунгли степи…

— Это 956 год, — сообщила Малышка нахапетовцам. — Мы в землях хазарского каганата. Женщины, старики и дети пусть войдут за ограду, к нам в дом, а что делать мужчинам — объяснит мой супруг, ваш князь…

Сельские жители лучше подготовлены к встрече с неведомым, в том числе и с чудом. Нахапетовцам достаточно было увидеть изменившуюся суть степи, моря и неба, чтобы начать приспосабливаться к ним. Лишь два гостя из Санкт-Петербурга, любители охоты в плавнях, каждый год приезжающие осенью к местному охотнику и егерю Осокину, пытались убедить селян, что «нужно заставить Волчанских позвонить в Ростов и вызвать вертолет, у них ведь есть спутниковая связь». Впрочем, они вскоре что-то такое поняли и стали молча смотреть на Улыбчивого, который внимательно наблюдал, как Малышка заводит во двор усадьбы слабых и старых.

— Во-вторых, — «солнечный убийца» повернулся к мужчинам, — за употребление алкоголя, курение, трусость, лень, расхлябанность, грубость друг к другу будете наказываться плетьми и презрением, а за неверие в Бога и князя я буду наказывать смертной казнью.

— Не слишком ли много берете на себя? — возмутился один из санкт-петербургских охотников. — В России, слава Богу, смертная казнь отме… — Но не успел договорить, рухнув с перерезанным горлом на землю.

— Говори, князь! — Егерь Осокин вложил большой охотничий тесак в ножны. — Да будет воля твоя, а мы уж живота своего не пожалеем.