Никитин Анатолий

Большую часть истории мировой экономики наиболее заметными видами ведения бизнеса были война и работорговля

Мэддисон Энгас. Контуры мировой экономики в 1–2030 гг. Очерки по макроэкономической истории.

Начать рассказ об этой уникальной книге по истории мировой экономики почему-то хочется с критики. На английском языке книга была опубликована в 2007 году, вынос на обложке обещает нам рассказать все о мировой экономике до 2030 года. Внимание, вопрос: как вы полагаете, что написал автор по поводу ипотечного кризиса в США в 2008 году и последовавшей за ним стагнации, которой конца не видно? Конечно же ничего.

Признавая, что «футурология — дело гораздо более спекулятивное, чем история», автор все же не удержался от типичной ошибки большинства футурологов — линейной экстраполяции наблюдающихся тенденций. «В отношении группы наиболее развитых капиталистических государств (страны Западной Европы, США, другие “боковые ветви Запада” и Япония) я исхожу из допущения о сохранении темпов роста агрегированного подушевого ВВП на уровне 1990–2003 годов», — пишет Энгас Мэддисон (2003 год — последний опорный год, по которому он дает основной массив актуальной статистики). Понятно, что если стагнация будет преодолена и вдруг сменится стремительным экономическим ростом, то усредненные показатели подравняются и прогноз окажется точным, однако в скорое завершение стагнации не верится. Хотя бы потому, что, как отмечает все большее число экономистов, для последней рецессии характерна такая неприятная черта, как очень медленное восстановление занятости. Причем тенденция к снижению скорости восстановления рынка труда в развитых странах после окончания острой фазы кризиса отмечается с начала 1990-х (тогда как корпоративный сектор восстанавливается сравнительно быстро).

yandex_partner_id = 123069; yandex_site_bg_color = 'FFFFFF'; yandex_stat_id = 3; yandex_ad_format = 'direct'; yandex_font_size = 0.9; yandex_direct_type = 'vertical'; yandex_direct_limit = 2; yandex_direct_title_font_size = 2; yandex_direct_header_bg_color = 'FEEAC7'; yandex_direct_title_color = '000000'; yandex_direct_url_color = '000000'; yandex_direct_text_color = '000000'; yandex_direct_hover_color = '0066FF'; yandex_direct_favicon = true; yandex_no_sitelinks = true; document.write(' sc'+'ript type="text/javascript" src="http://an.yandex.ru/system/context.js" /sc'+'ript ');

Экономисты связывают это с несколькими факторами. Во-первых, после победного окончания холодной войны у западных правительств стало заметно меньше политических стимулов для поддержания высокого уровня занятости, изменились регулятивные приоритеты. Во-вторых, глобализация привела к тому, что после кризиса происходит не восстановление занятости в местах, пострадавших от кризиса, а ее перемещение в страны с более низкими издержками и более быстрым ростом спроса — в Азию. В-третьих, наиболее динамично в последние два десятилетия развивается сфера хайтека, которая предъявляет более ограниченный спрос на рабочую силу по сравнению со второй половиной XX века, что, в свою очередь, ограничивает и рост спроса.

Все вместе это делает проблематичными прогнозы на основе простой экстраполяции. К тому же представляется, что Мэддисон в посвященной будущему главке «Мировая экономика в 2030 году» уделил непропорционально много места проблеме изменения климата

в контексте экономического развития, что довольно ясно указывает на его идеологические пристрастия и заставляет

с сомнением относиться к прогнозам.

Впрочем, эти бросающиеся в глаза огрехи касаются именно прогнозов. Основная же часть книги отдана рассказу о мировой истории, и это весьма любопытное и поучительное чтение, пусть и не лишенное некоторых двусмысленностей.

Работорговля: 1–1900 годы

Понятно, что сама задача восстановить общие контуры экономической динамики Римской империи или проанализировать характер хозяйственных отношений христианской Европы и мусульманского Востока — задача, поражающая своей сложностью. И понятно, что не стоит ожидать тут статистики денежного агрегата М2. Анализировать приходится те показатели, по которым можно делать более или менее достоверные оценки.

Тут весьма любопытны, например, оценки динамики населения Римской империи. Если брать ее в границах 14 года, то получается, что с 300 года до н. э. по 600 год суммарная численность едва изменилась: с 29,9 до 29,3 млн человек. Однако при этом в районе 200 года отмечается пик — 45 млн человек. Тут, по-видимому, могло сказаться прекращение роста численности населения (приток рабов, повышение уровня жизни) и начало упадка империи (снижение рождаемости, высокая смертность среди рабов). «Известно, что у древних римлян отсутствовали какие-либо табу или юридические запреты на детоубийство или отказ от детей. Фрир (Брюс Фрир — историк, профессор Мичиганского университета. — “ Эксперт” ) признавал, что эти практики оказывали отнюдь не незначительное воздействие на сокращение ожидаемой продолжительности жизни», — пишет Мэддисон.

К этому добавлялось весьма жестокое обращение с рабами. «После подавления восстания Спартака в 71 г. до н. э. были распяты на крестах 6 тыс. рабов. Тацит описывает убийство одним из рабов в 61 г. н. э. своего владельца, после чего по решению сената в качестве коллективного наказания были казнены все 400 принадлежавших ему невольников, включая женщин и детей. Значительная часть рабов была убита на аренах во время вселявших ужас представлений для развлечения толпы. Во всех этих отношениях доля римских рабов была куда хуже, чем жизнь рабов в Бразилии и Вест-Индии. Таким образом, когда территориальные завоевания Древнего Рима начали сокращаться, поддержание численности рабов превратилось в важную проблему», — продолжает Мэддисон.

Весьма любопытна история взаимодействия европейцев с Черной Африкой. Поучительно, например, как действовали португальцы, наладив маршруты в Индийский океан — к восточному берегу Африки, который с экономической точки зрения существенно отличался от западного. «Здесь протекала гораздо более сложная экономическая жизнь, а население было в большей степени космополитичным. От Сомали до Мозамбика протянулась длинная цепочка исламизированных береговых поселений. Каждое из них было в большей или меньшей степени независимым и лишь изредка предпринимало попытки установления политического господства над другими. Жители этих поселений установили широкие торговые контакты с Южной Аравией, Персидским заливом и Азией», — пишет Мэддисон.

Какова же была торговая стратегия португальцев в этом новом регионе? Устранение конкурента: «Португальцы приложили все возможные с их стороны усилия, для того чтобы закрыть выход в Индийский океан для арабских купцов. В 1508 г. они захватили главный оманский порт Маскат и после взятия в 1515 г. Ормуза блокировали арабскую торговлю в Персидском заливе. …В течение более чем столетия Португалия полностью контролировала торговлю в регионе…»

Любопытно и описание динамики африканской работорговли. Ведь европейцы, с их поставками рабов в колонии в Америку, не были первооткрывателями этого вида бизнеса: «Рабство было важнейшей характеристикой мусульманского мира. За восемь с половиной веков мусульманского правления в Северной Африке (650–1500 гг.) из Черной Африки в этот регион было доставлено 4,3 млн рабов (в среднем 5000 человек в год); еще 2,2 млн рабов были отправлены из восточноафриканских портов в Аравию, Персидский залив и Индию (в среднем 2600 человек в год)». В 1500–1900-е годы «поставки» рабов в исламский мир выросли до 12,7 тыс. человек в год, плюс к тому пошли «поставки» в Америку, которые за этот же срок выросли в среднем до 28 тыс. человек в год.

Legion Media

Незаметная драма

Но особый интерес, пожалуй, представляет описание экономических отношений Европы и Азии, прежде всего с Индией и Китаем. Больше всего впечатляют посвященные этой теме графики (см. иллюстрации). Оказывается, такие полные драматизма исторические события, как колонизация Индии (и фактическое уничтожение огромнейшего класса ткачей-ремесленников) и опиумные войны Запада против Китая фактически никак не отразились на динамике подушевого ВВП. Это заставляет призадуматься. Либо все эти экономические пертурбации сопровождались огромными человеческими жертвами и тогда понятно, почему нет резких изменений подушевых показателей, либо есть явные проблемы с методикой оценки.

Понятно, что оценка экономических показателей двухсотлетней давности — задача не из простых и, скорее всего, Мэддисон в своих выводах опирается на весьма грубые аппроксимации. Однако показательно само по себе, что в книге, претендующей на очерчивание контуров мировой экономической истории, не делается попыток оценить масштабы экономического эффекта от колониальной политики в отношении двух крупнейших по численности населения государств мира. Либо Мэддисон сознательно избегает изучения этого вопроса, либо у него нет источников, на которые можно опереться (а это тоже показательно). В любом случае выглядит это странно.

Особо же впечатляет, насколько быстро Индия и Китай стали нагонять страны Запада с момента обретения независимости. Всего за полвека Китай и чуть в меньшей степени Индия резко приблизились к Западу, а к 2030 году «должны» свести отставание к минимуму. Японии же на решение этой задачи потребовалось всего несколько десятилетий. И это, конечно, со всей остротой ставит вопрос о том, как будут строиться отношения между теряющим вес в мировой экономике Западом и набирающей силу, исторически униженной Азией. Пожалуй, финальную главку «о будущем» стоило бы посвятить этому вопросу, а не спекуляциям об изменении климата. В общем, данная книга — это отличное наглядное свидетельство того, что контуры контурами, а кошелек лучше придерживать и пистолет держать наготове.

Мэддисон Энгас. Контуры мировой экономики в 1–2030 гг. Очерки по макроэкономической истории. — М.: Издательство Института Гайдара, 2012. — 584 с.

График 1

Сравнительные уровни подушевого ВВП в Индии и Великобритании в 1500-2030 гг.

График 2

Сравнительные уровни подушевого ВВП в Японии и Великобритании в 1500-2030 гг.

График 3

Сравнительные уровни подушевого ВВП в Китае и Великобритании в 1500-2030 гг.