Елена Волкова

За последнюю четверть века православие заполнило в массовом сознании вакуум упорядоченности, а не духовности

Александр-Мари Колин. «Три ведьмы из “Макбета”»

Крах советской идеологии вызвал широкий интерес людей к православной традиции, что позволило РПЦ значительно расширить свое влияние на массовое сознание. Согласно недавним опросам общественного мнения, теперь более 100 млн граждан России считают себя православными, что должно бы говорить о произошедшем за последние годы небывалом улучшении нравов, росте гуманности и духовной просветленности современного общества. Но реальное положение дел свидетельствует скорее о его нравственной деградации и растущей ожесточенности. Что же привело массы в церковь? Оказывается, многие увидели в ней преемницу системного порядка, утраченного при разрушении советской системы, и ищут там магию обряда, призванного обеспечить личное благополучие и покой, а вовсе не встречи с Христом и духовного возрождения.

Что у нас положено?

Куда человека дважды приносят, один раз приводят? В храм. Приносят на крестины и отпевание, приводят на венчание. Очевидно, что по крайней мере в двух случаях из трех (если крестят младенца, а не взрослого) человек оказывается в церкви помимо своей воли. В промежутке между этими событиями он носит крест и называет себя православным. Вдобавок на крестинах, венчании или отпевании этот православный может несколько раз оказаться в качестве гостя. Неуверенно озираясь по сторонам, он покорно выстаивает «церемонию», крестится с опозданием вслед за священником и поспешно выходит на улицу. Более ответственные готовятся к вынужденному походу в храм заранее, звонят церковным знакомым и спрашивают: «Можно в юбке выше колен? А с короткими рукавами? А что надо делать крестным? Обязательно в платке? Белом? Символ веры читать? А это что? По бумажке можно? А крестик какой? Цепочку золотую? Бечевку можно? А эти короны, ну венцы, долго держать? Высоко? Трудно? Свечек сколько надо? Только в церкви купленные? Свидетельство о смерти надо показывать? А можно в храм не привозить? На канун? Это где? Туда икону поставить? Или домой взять? А на кладбище как? Ну ты приходи сама, ладно? Все покажешь, а то я не знаю, как у вас там положено».

И каждый раз мне хочется сказать в ответ, что «у нас положено» любить и прощать, помогать живым и помнить об ушедших, а еще положено не воровать, не клеветать, злого слова не говорить, не гневаться и не мстить, искать не роскоши, а правды, не преследовать людей, а защищать гонимых, — стараться следовать за Христом. А все остальное вторично. Но внешнее в церкви настолько довлеет, что рассуждения о нравственных ценностях обычно раздражают людей. Некоторые вовсе считают «рассуждение» грехом (видимо, путая его с «осуждением») и предпочитают отказаться от нравственного выбора, заменив его беспрекословным послушанием духовнику. Это приводит к этической индифферентности, отсутствию нравственной рефлексии. Священники же любят повторять, что духовное богатство православия не сводится к нравственному учению Христа, что разговоры о нестяжании, любви, ненасилии могут увести в «ересь толстовства». Да и паству больше интересует, кому в каких случаях заказывать молебны, как и когда поститься (это для многих главное), какие свечки куда ставить, какие иконы куда вешать, в каком источнике купаться и где к чему чудотворному приложиться. Изредка меня спрашивают о таинствах: как исповедоваться и причаститься, собороваться-исцелиться, но спрашивают как о процедуре: когда начинается, натощак ли, сколько стоит, дресс-код, что говорить, а правда ли, что помогает. Всё.

Вакуум упорядоченности

Считается, что люди в массе своей пришли в церковь, чтобы заполнить духовный вакуум, возникший после падения советского режима. Однако концепция постсоветского вакуума как опустевшего духовного пространства кажется мне сомнительной, поскольку духовным вакуумом была сама советская идеология, и те, кто это чувствовал, обращались к религии или, шире, к метафизике, независимо от смены власти. В нашем случае речь идет не об индивидуальном поиске Бога и вечных смыслов бытия, а скорее о массовом человеке, о смене общественного сознания и государственной идеологии. Какой же, если не духовный, вакуум заполнила религия за последние четверть века в массовом сознании? Вакуум упорядоченности. Религия вернула утерянный Порядок в новом виде — своего рода Neue Ordnung. Храм как модель Вселенной, соединяющая небо и землю; последование литургии, вечерни, венчания, панихиды и прочих служб. В церковном мире строго упорядочено время и пространство: каждый метр и всякий час имеет свой глубокий смысл. Посмотрите на транслируемую по ЦТ архиерейскую службу — ее «последование» отточено до мгновения: архиерей строго взирает на сложное действо, в котором, если его возглавляет патриарх, могут участвовать сотни клириков. Священники, диаконы, алтарники, певцы напряжены до предела и боятся нарушить композицию литургии. Здесь уж, похоже, не до молитвы, все внимание сосредоточено на порядке исполнения своей роли и слаженном ходе службы в целом. Возникает ощущение, что порядок — это и есть самое ценное и привлекательное в церкви, а вовсе не любовь и не милосердие, не смысл жизни и не Божественное откровение. Это ощущение крепнет при взгляде на восторженные лица зрителей, наслаждающихся торжеством порядка, его величием и красотой. Протоиерей Александр Шмеман в «Дневниках» иронически вспоминает «слова священника, сказанные другому священнику, запутавшемуся в службе и спрашивавшему в панике: “Что дальше делать?” Тот ответил: “Делай что-нибудь религиозное”». Главное — сохранить видимость упорядоченного мистического процесса.

Якоб Корнелис. «Саул и Эндорская волшебница»

На первый взгляд подобное увлечение порядком кажется «ревностью не по разуму», то есть пусть формальным, поверхностным, но стремлением угодить Богу. Однако так ли оно невинно? Порядок есть система, стабильность, сила. Поэтому религия, ставящая во главу угла порядок, поддерживает авторитарность власти, способной обеспечить стабильность, и сама готова снабдить таковую «духовными скрепами» или лечь в ее «духовные основы». Ordnung враждебен человеколюбию, потому что человек, а тем более его стремление к любви, творчеству и свободе, не терпят стерильного порядка, привносят животворящий хаос и с трудом поддаются контролю. Когда патриарх Кирилл назвал 1990-е годы разрушительными и уподобил их «наполеоновскому нашествию», «гитлеровской агрессии» и Гражданской войне, многие верующие были обескуражены, потому что помнят тот сложный период прежде всего как избавление от атеистического рабства и обретение свободы, когда христиане, прошедшие через десятилетия страха, дискриминации и тюрем, бросились вместе с новообращенными восстанавливать храмы, издавать религиозную литературу, открывать воскресные школы. Логика подобных высказываний озадачивает, так как, следуя ей, церковь оказывается в положении защитницы не свободы веры, а порядка и власти. История показывает, что этот путь превращает церковь в аппарат репрессий по отношению к инакомыслящим и инаковерующим (сегодня уже происходит исход из церкви клириков и мирян, по мнению которых, заповеди Христа входят в противоречие с церковной политикой).

Без Евангелия

Массовое религиозное сознание преимущественно воспринимает православие как национальный символ и как идеологию, которая благодаря склонности людей жить внутри упрощенной идеологической схемы легко накладывается на советскую матрицу. Массовый человек к тому же видит в религии мистическую силу, которую, при правильном соблюдении неких процедур, можно использовать в собственных интересах. Подобное отношение к сверхъестественному лежит в основе магии.

Упорядоченность церковного мира создает иллюзию душевного покоя. Человек, беспомощный перед равнодушным или враждебным к нему государством, изможденный болезнями и утратами, чувствует себя в церкви защищенным от сложной неопределенности жизни. В церкви все исполнено мистического смысла: пространство, время, таинства, язык, предметы и люди, в руках которых находится сакральная тайна жизни. Но большинству приходящих в храм этот смысл неизвестен и даже неинтересен: они не читали Евангелия (опросы показывают, что число тех, кто называет себя православным, и тех, кто никогда не открывал Библии, примерно одинаковое), о христианском учении судят по случайному набору из пословиц и библейских цитат («Бог терпел и нам велел», «Бог простит, и я прощаю», «Не судите — и не судимы будете», «Легче верблюду пройти через угольное ушко…» и т. д.). Мистическую связь с Богом заменяют «правильным» магическим использованием сакрального пространства (храма, источника, канавки и проч.), молитвы, иконы, мощей, пояса Богородицы, да и церковных таинств, в которых обрядоверы ищут прежде всего физической пользы, энергии, исцеления, защиты для себя. «В отличие от религии, усматривающей существо жизни человека в должном устроении его духа по отношению к Богу, для магии основное — это знание того, что и как нужно сделать, чтобы достичь цели. <…> В магии основное — это правильно все сделать», — читаем в учебном пособии по апологетике для духовных школ РПЦ МП.

Давид Тенирс. «Инициация молодой ведьмы»

Магическое отношение к святыням — потребительское по своей природе, а потому оно хорошо вписывается в общий житейский дух потребления. Особенную ценность приобретает то, что трудно достать, за чем выстраивается очередь. А очередь выстраивается к знаменитому врачу, за редкой машиной, новым айфоном, на модную выставку или театральную премьеру и… к поясу Богородицы. Большую роль в магическом маркетинге играет реклама: те частицы пояса Богородицы, которые много лет находятся в московских храмах, никого не интересуют, поскольку им не поклоняются сильные мира сего, вокруг нет ни рекламной кампании, ни, как следствие, ажиотажа. А вот к поясу, привезенному с Афона, рвутся толпы простого люда, обгоняемого юркими випами. И ошибаются те, кто в многотысячной очереди к поясу увидели торжество веры в Иисуса Христа. Таким торжеством могли бы стать очереди в детские дома на усыновление больных детей, очереди волонтеров в больницы, дома престарелых, хосписы, тюрьмы.

Очередь к поясу Богородицы (подлинность которого, к слову, вызывает сомнение у специалистов), как это ни парадоксально, стала символом торжества православного магизма. Людям было важно прикоснуться к святыне или хотя бы пройти под ней, то есть физически приблизиться к материальному предмету и тем самым получить от него некую пользу. Если бы главным была молитва к Богородице и упование на нее, то помолиться люди могли бы и дома или возле храма. Установка на магическое исцеление искусно подогревалась слухами о чудесной способности пояса (не Богородицы, а самого пояса!) исцелять женщин от бесплодия. Расчет на женскую аудиторию был беспроигрышным. Никто, однако, не задался вопросом, кого этот пояс исцелял от бесплодия на Афоне, куда доступ женщинам запрещен.

Благодать на посылках

Не секрет, что сегодня в России сложилась целая индустрия магических услуг. И часто то, что предлагают магистры белой и черной магии, осуждаемые церковью, немногим отличается от того, что люди ожидают от самой церкви (исцеления, решения семейных проблем, снятия «сглаза», «проклятия» и проч.), поэтому так часто в интернет-исповедях жалуются, что ни гадалка, ни батюшка не помогли. Наши православные ходят и к тем и к другим с одной целью — использовать сверхъестественную силу в своих интересах, а потому к крещенской воде (за ней тоже очередь!) относятся как к лекарству, к молитве — как к заговору, к иконе — как к амулету: вешают над дверью, чтобы вор не залез, крепят складни-магниты на панель машины, чтобы в аварию не попасть, носят образок на груди, чтобы ангел-хранитель оберегал.

Некоторые даже полагают, что манипуляции с иконами позволяют управлять благодатью. В 2009 году крупный бизнесмен и церковный меценат Сергей Шмаков захотел иметь в храме построенного им коттеджного поселка Княжье озеро древнюю Торопецкую Корсунскую икону Божией Матери (XII–XIV вв.), которую в результате ему удалось тайком вывезти из Русского музея, несмотря на сопротивление отдела древнерусского искусства. История напоминала сказку Пушкина «О рыбаке и рыбке», потому что Шмаков к тому времени владел уже и домами, и бизнесом, и Кубком мира по ралли-рейду, но возжелал, чтобы святыня, а вместе с ней и благодать Божья, «была у него на посылках». Отец Владимир (Гревцев), настоятель Торопецкого собора, давно мечтавший вернуть некогда конфискованную икону в ее родной город, поддержал благодетеля Шмакова знаменательными словами: «…сначала Спасительница к нему поедет, в Подмосковье <...> А что только потом к нам, так Она сама выбирает, как Ей идти». Икона, в его понимании, и есть сама Богородица, а передвижение богородичной иконы в пространстве вызывает перемещение Божией Матери. Такое языческое, идолопоклонническое отношение к святыням, как это ни печально, весьма характерно для современного массового православия. История Корсунской иконы показала к тому же, что церковь не способна влиять на этику российского бизнеса — напротив, она с легкостью подчиняется его интересам, жертвуя святынями ради нового религиозного, а по сути магического гламура.

В религиозной субкультуре распространено представление, что святые места и предметы, обряды и таинства дают человеку благодать независимо от его внутреннего состояния и состояния души священника. То есть происходит некий объективный процесс, и если он произведен «правильно», «как положено», то человек получает — страшно подумать — дары Святого Духа. Бездумно и бессознательно заполняя свой духовный вакуум. Против такого магического отношения к святыням и особенно к таинствам выступают священники, написаны горы литературы, но массовое псевдорелигиозное сознание и церковная бюрократия предпочитают не беспокоить свою совесть нравственным долгом любви и просто выбирают порядок, а нарушивших его, как в истории с панк-молебном Pussy Riot, без колебаний отправляют в тюрьму или даже мечтают сжечь на костре — принести в жертву жестокому богу Орднунгу.