Максим Соколов

Максим Соколов

Давняя (2009 г.) статья дважды лауреата Пулитцеровской премии Д. Вайнгартена в «Вашингтон пост», посвященная делу Димы Яковлева, теперь переведена на русский язык и вызвала — по понятным причинам — самый живой отклик у отечественной аудитории. Чтобы быть точнее, в статье разбиралась не столько судьба самого Димы, сколько судьба его приемного отца М. Харрисона и других американских родителей, сходным образом умертвивших своих малых детей. Автор утверждал, что такие провалы в памяти весьма распространены и имеют причину, кроющуюся в самой физиологии мозга. Последующее описание страданий таких родителей, павших жертвой физиологии, подводило читателей к мысли, что при отсутствии сознательной злой воли говорить об уголовной вине таких забывчивых людей невозможно, тем более что они сами себя наказали муками совести.

Напрашивающийся вопрос, можно ли говорить об уголовной безвинности авиадиспетчера, вследствие аналогичного физиологического провала памяти невольно сведшего два воздушных борта в одну точку, внятного ответа не получил, но общее рассуждение было высказано. А именно то, что в американском праве принципиально иные базовые понятия, в том числе и понятия вины. Совершенно иная архитектура системы, как сказали бы программисты. А значит, без углубленного изучения американского права (или без вырастания в американской правовой среде) попытки критиковать и анализировать тамошние установления, исходя из привычного нам континентального права, вообще бессмысленны.

С чем вполне можно согласиться. «Не зная законов языка ирокезского, можешь ли ты делать такое суждение по сему предмету, которое не было бы неосновательно и глупо?» Поэтому, воздерживаясь от неосновательных суждений, достаточно принимать реальность, данную нам в ощущениях или в юридических казусах, может быть, для нас и диких, но привычных для тамошних жителей, которые свою реальность приемлют, с нею живут, кажется, ею довольны, и не нам их судить. Что, конечно, не исключает использования полученной информации к размышлению для взятия известных мер необходимой предосторожности. В 1845 г. император Николай Павлович утвердил указ об ученой командировке члена Академии наук в Северную Америку, сделав, однако, оговорку: «Согласен, но с тем, чтобы обязать его секретным распоряжением отнюдь не употреблять в пищу человеческого мяса». В данном случае Николай Павлович пал жертвой ошибки и переоценил своеобычность американских нравов, но сама логика безупречна: что они там сами едят, это их дело, Бог им судья, но подданным царя следует, принимая к сведению их нравы, самим гордо нести звание советского человека. Равным образом, когда местночтимый тверской купец Афанасий Никитин отмечал, что в Индии «народ лицом черен, а женки все бл…», это было не в осуждение и не содержало в себе призыва преобразовать население Индостана в светлоликих, а тамошних женок — в образец целомудрия. Всего лишь сообщение о том, как дела обстоят у басурман и как это следует учитывать тому, кто поедет в Индию.

Выражение «средневековая нетерпимость» вообще требует уточнения. Если во внутренних сношениях терпимости порой и вправду было маловато, то во внешних — если они, конечно, не носили характера прямого военного столкновения (тут уж понятно) — терпимость была вполне удовлетворительной. «Басурмане, чего же с них взять». Или, по формуле Жанны д’Арк, «я люблю англичан, когда они у себя дома». То есть когда англичане (ляхи, татары, американцы, саудиты) лезут в мой дом со своими порядками, то уж какая там любовь, а если не лезут, тогда прекрасно и у меня к ним полное благоволение. С тех пор человеческая натура мало переменилась.

Соответственно и особенности американского права никого бы особенно не волновали, когда бы это право — как это и было до поры до времени — действовало, ограничиваясь рамками американской же территории. Правовых систем в мире много (а в истории было еще больше), всех их разделять на агнцев и козлищ умаешься. Я люблю (или хотя бы уважаю) иностранных судейских, когда они у себя дома. На юридическом языке это называется компетенцией. Если суды действуют в ее рамках, то уж какая у них там архитектура, интересно лишь с той точки зрения, чтобы, не зная броду, не соваться в воду. А поскольку брод находится на иностранной территории, это не так уж и страшно. Потому что если страшно — можно не ездить.

Но сейчас в мире есть две правовые системы, явно выходящие за пределы своей традиционно понимаемой компетенции. Американская и мусульманская, настаивающие на том, что в силу универсальности отстаиваемых ими ценностей и в силу самих своих базовых принципов они вправе пренебрегать принципами территориальной подсудности, зона их действия — весь мир. У мусульман это носит характер спорадический, да и ответственность размыта, но фетвы исламских ученых, устанавливающих универсальную ответственность за некоторые деяния безотносительно места их совершения и подданству подлежащих наказанию, встречаются сплошь да рядом. Универсализму мешает в основном то, что руки коротки, и раздробленность мирового ислама — если бы страны исламского права были объединены в единый халифат, военная и экономическая мощь которого была бы сколько-нибудь сопоставима с американской, вопрос о том, где кончается Беня и где начинается полиция, приобрел бы большую актуальность во всем мире. Причем американцы на этом фоне еще выглядели бы довольно милостивыми господами.

Но поскольку неприятности нужно переживать по ходу поступления, то сейчас исламское право в смысле всемирной экспансии не способно конкурировать с американским. Пока что только американские инстанции более или менее последовательно настаивают, что в сферу их юрисдикции входит весь мир и что если вами пока не заинтересовались, то это не ваша заслуга, а наш недосмотр. Или наша добрая воля, а равно терпение, которое может и лопнуть.

«Акт Магнитского» или «дело о библиотеке Шнеерсона» интересны прежде всего именно этим. В силу самой природы вещей фазовый переход от «закон ребенок» до «закон созрел» не бывает одномоментным, но мужание американского права происходит с впечатляющей скоростью.