Самостоятельность и развитие

Редакционная статья

Законопроект о запрете госслужащим иметь счета за рубежом — лишь первый шаг на пути к решению двух важнейших задач, которые стоят сегодня перед Россией.

Первая — как нам переломить устойчиво негативное отношение к своей стране. Причем речь идет не только о правящем классе, но и о вполне себе оппозиционно настроенных интеллектуалах и о самых обычных гражданах. Нет-нет да и проскользнет то там, то здесь: ничего в этой стране исправить нельзя, хорошо здесь никогда не будет. Не сказать, что это уж совсем общее настроение, но для страны, которая хочет иметь исторические перспективы, настроение это слишком распространено.

Очень часто можно слышать, что фундаментальная причина этого — тотальная коррупция (а кто-то предпочитает использовать термин «преступное государство»). Но представляется, что дело тут все же не столько в коррупции, коррупция — это следствие, не причина. Причина в том, что такое государство, как Россия (с его ресурсами и историей), не может существовать без ясного вектора развития, разделяемого большинством народа. Без такого вектора как раз начинают расцветать коррупция и чемоданные настроения. Ведь страна у нас действительно не самая комфортная, на свете немало мест с более обустроенной, налаженной повседневной жизнью. Так чего ради жить тут, если никакого исторического смысла в этом нет?

Именно поэтому лобовая борьба с коррупцией не может быть стратегией. Это может быть один из инструментов, но не единственный и не центральный. Борьба с коррупцией не может быть целью существования государства. Его функция — задать вектор развития, а уже по ходу этого развития тем или иным служащим можно задавать вопросы о том, соответствуют ли они. Со временем возникнут и более привычные механизмы общественного контроля, но в той ситуации, в которой мы находимся, первичен именно вектор развития, который увлечет за собой страну.

Вторая задача — отстоять свои интересы, свою самостоятельность, свою международную субъектность. Трудно рассчитывать на самостоятельность, если элита, правящий класс страны видит свое будущее вне ее пределов. Ведь зарубежные активы — это, по сути, материальное воплощение собственных представлений о будущем. И весьма удобный инструмент для манипуляций элитой, теряющей связь с исторической родиной.

Разговоры о том, что зарубежные активы могут быть использованы как оружие для шантажа российского руководства, ведутся как минимум с дела Bank of New York в 1999 году и до сих пор выглядели скорее не реальной угрозой, но страшилкой, пусть и не слишком фантастической. Однако очевидно, что принятие «закона Магнитского» актуализировало эту проблему, стало ясно, что страшилка-то в какой-то момент может воплотиться в реальность. Тут сразу приходит на ум знаменитая уже фраза Збигнева Бжезинского о том, что «Россия может иметь сколько угодно ядерных чемоданчиков, но поскольку 500 млрд долларов российской элиты лежит в наших банках, вы еще разберитесь, чья это элита — ваша или уже наша». И дело тут не в том, что великий и ужасный Бжезинский пугает Россию, а в том, что действительно пора бы уже разобраться. Потому что и без всякой манипуляции и внешнего давления элита, не видящая будущего у своей страны, начинает по факту работать против нее. А уж если в какой-то момент начнется умное и систематическое давление… Нас ведь не сильно трогают во многом оттого, что считают: мы и сами все сделаем, не сумев преодолеть тренд на национальную деградацию.

При этом, безусловно, речь не идет о необходимости самоизоляции. Это гибельный для нас путь. Речь идет о приоритетах и о тренде: куда мы движемся — к пропасти или от нее?       

 

Если будет приказ

Павел Быков

Марк Завадский

Александр Кокшаров

Сергей Сумленный

Запрет госслужащим иметь зарубежные счета и финансовые активы должен изменить не только приоритеты чиновничества с внешних на внутренние, но и атмосферу в обществе, сделав ее более здоровой и нетерпимой в отношении злоупотреблений правящего класса

Путин внес в Госдуму закон о запрете госслужащим, их супругам и детям иметь счета в иностранных банках

Фото: picvario.com

Владимир Путин внес в Госдуму закон о запрете госслужащим, их супругам и детям иметь счета в иностранных банках. Под его действие подпадают не только чиновники, но и депутаты Федерального собрания и региональных заксобраний, федеральные судьи, топ-менеджеры госкорпораций и так далее (см. «Что и кому запретил Путин» ).

Дискуссия о необходимости подобного шага активно велась уже года два. Поскольку масштаб зарубежных активов (не только банковских счетов, но и другой собственности), принадлежащих российскому истеблишменту, стал таков, что поневоле начали возникать сомнения: где же находится сфера главных интересов российской элиты — в России или за рубежом?

«Перед Россией стоят две задачи: репатриация капиталов и обеспечение лояльности правящей элиты государству. Одного запрета на владение зарубежными счетами недостаточно для решения этих задач, но в качестве одного из шагов он может стать правильным сигналом правящему классу, прежде всего бюрократии. Поэтому данная мера важна скорее как символический жест, чем как механизм обеспечения этой лояльности. Впрочем, если появится последовательное правоприменение закона, то он вполне может приобрести и реальный, а не только символический смысл. Если эта норма будет реально действовать, это, безусловно, улучшит атмосферу в обществе», — говорит президент Института национальной стратегии Михаил Ремизов .

При этом, по его мнению, задача обеспечения лояльности в смысле предотвращения сотрудничества с иностранными спецслужбами, передачи секретов, лоббирования иностранных интересов пока первоочередной не является. Это не самая насущная угроза. На данный момент большая опасность исходит от того, что жизненные стратегии элиты и чиновничества в частности ориентированы прежде всего вовне. Это факт. То, что представители правящего класса связывают свое будущее и будущее своих детей с зарубежными странами, накладывает очень тяжелый отпечаток на то, что происходит в стране.

Социальная патология

Российские власти решили ввести прямой законодательный запрет, хотя в странах Запада такая практика не распространена. Например, в Германии чиновники имеют те же права открывать зарубежные счета и приобретать за рубежом собственность, что и обычные граждане. Наказанию подлежит не факт владения иностранным счетом или собственностью за рубежом, а уклонение от налогов. Таким образом, например, немецкий чиновник, имеющий счет в Швейцарии, России или США, но заполняющий его легальными доходами и полностью уплачивающий налоги с доходов (например, с процентов по счету), не имеет никаких проблем с немецким законодательством. Более того, наличие зарубежных счетов и собственности не нужно декларировать по месту работы.

Между тем, сравнивая ситуацию в России и в Германии, надо понимать, что причины открытия счетов за границей для российских и для немецких граждан или чиновников исторически принципиально различаются. В то время как российские граждане рассматривали зарубежные счета как: а) способ надежного вложения денег в банки, менее подверженные кризису; б) зачастую единственную возможность проводить денежные операции за рубежом — например, переводы по Евросоюзу; в) возможность уклонения от российских налогов и вообще выведения денег из поля зрения российских властей, а также криминальных структур. В Германии же наличие зарубежного счета чаще всего обусловлено семейными или иными личными обстоятельствами, связывающими человека с той или иной страной. То же и с зарубежной собственностью — в Германии уже не первое поколение граждан нередко имеют недвижимость в самых разных странах, от Южной Европы до США, а в последние годы еще и в Юго-Восточной Азии. Покупка зарубежной недвижимости часто вызвана желанием проводить отпуск в собственном жилище, распространена в самых разных социальных слоях (многие немцы покупали домики на Средиземном море еще в 1960-е, когда цены там были очень низкими) и не вызывает никакого социального осуждения. Все упирается только и исключительно в легальность происхождения доходов и полноту уплаты налогов.

Разумеется, немцы достаточно часто используют швейцарские, люксембургские и лихтенштейнские банки для ухода от налогов, но в данном случае поводом для уголовного преследования будет не открытие счета, а преступное его использование.

Другой пример — Британия. Здесь тоже нет законов, запрещающих парламентариям или чиновникам иметь счета за рубежом. Однако наличие сберегательных счетов за границей может поставить под вопрос успех политика на выборах, которые полностью проходят в одномандатных округах, а не по партийным спискам, как во многих других странах и в России.

Наличие текущего счета во французском или испанском банке не вызовет вопросов у журналистов и избирателей: тем, у кого есть в этих странах недвижимость (а она есть у многих британцев, относящихся к среднему классу), такие счета могут понадобиться для оплаты коммунальных услуг. Но сберегательные счета в юрисдикциях, считающихся офшорами, например в Швейцарии или в британских владениях Гибралтар, Мэн или Джерси, потребуют объяснений перед избирателями. Общественное мнение в Британии не одобряет уклонение от налогов (даже если это делается легально, с использованием схем оптимизации), поэтому шансы пройти в парламент у человека, имеющего такие счета, крайне невелики. А занять какой-нибудь заметный пост в исполнительной власти будет непросто, поскольку подобная информация о кандидате поставит под удар правящую партию.

Однако в России такой общественный контроль не работает. Сам по себе факт наличия у чиновника или депутата счетов в офшорах у нас мало кого удивит. А в среде крупного и среднего бизнеса активное использование офшоров в порядке вещей. Все это, а также высокий уровень общественного цинизма, цинизм чиновников и распространенное среди политически активной части населения настроение «валить из страны» не позволяют мобилизовать общественное мнение против владельцев офшорных активов.

«У нас общественное мнение исходит из презумпции неизлечимости социальных патологий; в развитых же странах общество больше ориентируется на норму. То есть российское общество сжилось с социальной патологией. Оно даже не надеется ее преодолеть. Отсюда и гораздо большая терпимость к этой патологии. Это ведет к апатии и деморализации, к своего рода социальной депрессии. Поэтому важнейшая задача государства как-то подспудно убедить общество в том, что эти проблемы решаемы, что социальные болезни излечимы. И по мере того как что-то начнет получаться, будет возникать и присущая развитым странам культура нетерпимости по отношению к подобным социальным патологиям», — говорит Михаил Ремизов.

Партийный контроль

Для России может быть весьма поучительным опыт борьбы с аналогичными явлениями в Китае. Хотя в КНР нет законов, прямо запрещающих китайским чиновникам держать счета за границей, это запрещено внутренними документами коммунистической партии. Любой китайский «ганьбу» выше квартального масштаба является членом КПК, причем именно партийная иерархия для него приоритетна.

Китайские чиновники, даже самые коррумпированные, традиционно крайне неохотно оформляли в собственность активы как внутри Китая, так и за его пределами. Для этих целей использовались родственники и друзья. В китайском интернете такой метод прозвали системой «тетушек и дядюшек» после того, как в ходе коррупционных скандалов нечестно заработанные дома оформлялись на дальних родственников, а то и просто на подставных лиц.

Тем не менее с каждым годом кольцо вокруг китайских коррупционеров сужается. Правила, которые обязывают китайских чиновников и их ближайших родственников отчитываться о всех своих доходах, китайская компартия утвердила еще в 2010 году, однако до последнего времени они не выполнялись. В любом случае эта отчетность была непубличной, партийные кадры должны были направлять информацию в дисциплинарные комиссии КПК, никакого общественного контроля за этим процессом не существовало.

В июне 2011 года Народный банк Китая допустил утечку исследования с грифом «для внутреннего пользования», согласно которому коррумпированные китайские чиновники и менеджеры государственных корпораций начиная с середины 1990-х вывезли за границу более 120 млрд долларов; в банке оценили число преступников в 16–18 тыс. человек. В исследовании специалисты банка рекомендовали китайским властям усилить контроль за международными валютными операциями. Официально частные лица в Китае не имеют права выводить за рубеж более 50 тыс. долларов США в год, а компании могут менять юани на иностранную валюту для инвестиций за рубежом, но лишь в заранее утвержденные активы, хотя на практике эта система давно уже не работает. Деньги вывозятся через подставные компании, офшоры, с помощью друзей и знакомых.

Смена партийной власти в Китае в октябре прошлого года вновь вывела коррупцию на первые полосы китайских газет, новый генсек КПК Си Цзиньпин назвал коррупцию главным врагом китайского общества и государства. Судя по всему, на этот раз угроза прозвучала убедительно: по данным китайских риэлтеров, за последние пять месяцев в Китае резко возросли продажи элитного жилья на вторичном рынке, китайские чиновники и их родственники в спешке распродавали активы, очень часто по ценам ниже рыночных. Средства любыми способами выводятся за границу, страны выбираются по двум критериям — возможность получения инвестиционной визы или вида на жительство и отсутствие соглашения о взаимной экстрадиции с КНР.

В марте в Китае должна пройти сессия Всекитайского собрания народных представителей, и не исключено, что либо перед ней, либо после начнется очередная антикоррупционная кампания, так что обстановка в стране нервная, каждый чиновник спешит заявить о своей максимальной открытости. В начале февраля мэр города Гуанчжоу заявил, что готов отчитаться перед общественностью о своих активах и активах своих родственников, «если таков будет приказ». То есть в целом российская ситуация вполне сопоставима с тем, что происходит в этой сфере в Китае, и с тем, какие принимаются меры.    

 

О Шаляпине

Александр Привалов

Александр Привалов

Поразительно многое должно было совпасть, чтобы появилась эта баснословная фигура. Сочетание певческого и актёрского талантов высочайшего градуса — само по себе редкость, это ясно; внезапная болезнь кого-то из актёров, дающая семнадцатилетнему хористу захолустной опереточной труппы шанс выступить солистом, тоже не так обыкновенна, как следует из старых кинофильмов; но всё это вместе — даже не полдела.

Ещё нужно было, впервые приехав в Петербург, очутиться в соседних номерах с великим трагиком Мамонтом Дальским. Полюбиться ему — и удостоиться свирепого натаскивания в актёрском деле. Ещё нужно было в самом начале карьеры пересечься на сцене с допевающим уже своё Анджело Мазини. (Лет через сорок сын спросит Шаляпина, хорошим ли певцом был Мазини, и услышит в ответ: «Да Мазини не был певец. Это я, ваш отец, — певец, а Мазини был серафим от Бога».) Понравиться ему — и получить приглашение погостить в Милане: «Я тебе покажу кое-что в нашем ремесле». Ещё нужно было совпасть во времени и пространстве с частной оперой Саввы Мамонтова. Тот ставил специально для Шаляпина одну оперу за другой, дал ему сотрудничать с лучшими художниками России и, главное, с молодым Рахманиновым — с ним Шаляпин разучил большинство своих коронных партий начиная с Бориса Годунова. Взлёт шаляпинского гения не стал бы столь крутым, не будь он органической частью общего русского подъёма. Была, поговаривают, и скрытая составляющая успеха, но о ней чуть позже.

Всероссийская слава стала европейской в 1901 году. Двадцативосьмилетний певец получил вдруг приглашение выступить в Ла Скала: там готовилась новая постановка не очень дотоле популярной оперы Арриго Бойто «Мефистофель». Рахманинов помог разучить оперу, Головин сделал наброски костюмов, Шаляпин поехал — и имел фантастический, небывалый успех. «Публика была загипнотизирована пластичностью движений этого скульптурного тела и поистине сатанинским взглядом артиста. Карузо (певший в том спектакле Фауста. — А. П. ) и тосканиниевский оркестр словно исчезли, заслонённые этим чудовищным певцом. Без сомнения, на сцене никогда ещё не появлялось существо столь таинственное, артист столь сложный». И понятно, дело было не только во внешности Геракла или «сатанинском взгляде»; позднее Шаляпин записал два номера из этой партии — эти записи, при всём их техническом несовершенстве, и сейчас завораживают несравнимо сильнее более современных исполнений. Они попросту интереснее.

Кстати о записях. Шаляпин — и, кажется, один только он — всегда и безошибочно узнаётся по первой же ноте. Раз уникальность его голоса так твёрдо нам известна, то не настолько уж плохи его записи, как кажется сегодняшнему балованному уху. Слышны в них, пусть не в полной мере, и другие особенности его гения. Шаляпин был шокирующе свободен от обычного певческого тщеславия: взять ноту повыше и держать её подольше. Конечно, он и это умел, но любимыми его козырями были интонационные штрихи, паузы, игра тембрами. Мастерство классического трагика, в драматическом театре ставшее ненужным (Дальский уже был живым анахронизмом), оказалось на диво уместным в имманентно архаичном оперном искусстве — и такого уровня этого мастерства, как в шаляпинских записях, услышать нам больше негде. Нейгауз советовал ученикам слушать запись рубинштейновской «Персидской песни», вещи никак не первосортной, «чтобы понять, до каких пределов может дойти выражение обнажённого чувства. Выразительности любой ценой, выразительности в самой превосходной степени, ещё шаг дальше — и грозит провал в пошлость, в слякоть цыганского романса, но Шаляпин гениально доходит “до грани” и никогда не переходит её, искусство остаётся искусством». В интонационном богатстве, в свободе тембрирования Шаляпину не было и нет равных — во всяком случае, в пределах ста с лишним лет звукозаписи.

И тут пора упомянуть о тайном оружии, якобы имевшемся у нашего героя. Говорят, что все вокальные школы мира так или иначе восходят к каноническому труду Мануэля Гарсиа-младшего «Полное руководство по искусству пения». В этой книге, вышедшей в 1852 году, автор (сын знаменитейшего тенора и родной брат Марии Малибран и Полины Виардо) советует певцу опускать диафрагму и набирать в грудь как можно больше воздуха. Так и учат певцов уже полтораста лет. Но было, оказывается, и первое издание «Полного руководства», вышедшее ничтожным тиражом пятью годами раньше. Оно почти тождественно второму, кроме одной детали: тут певцу ещё рекомендовалось малое дыхание — с неподвижной диафрагмой. Поскольку в моду вошло позднейшее издание, а раннее кануло в безвестность, педагоги, обучающие малому дыханию, вскоре перевелись. Между тем в золотую пору бельканто пели именно con poco fiato, малым дыханием: мастер бельканто заполнял голосом зал, а пламя свечи, которую он держал у рта, не колебалось. Так вот: Дмитрий Усатов, первый и единственный учитель Шаляпина, был, говорят, одним из последних безусловных адептов этой школы. Коли так, то немыслимая свобода шаляпинской вокальной экспрессии получает хоть какое-то объяснение, не сводящееся к восторженным восклицаниям.

Шаляпин выступал — и записывался — и в камерном репертуаре, и оставил здесь немало шедевров, но главным его поприщем была опера. Он был существом до мозга костей театральным, это слышно в каждой пропетой им фразе — и его влияние на оперное искусство XX века неоспоримо. Он дал современные образцы могучего трагического пафоса — без ходульности, высокого комизма — без вульгарности; образцы, которым то более, то менее явно следуют до сих пор. Скажем, когда в 1908 году Шаляпин спел в Нью-Йорке Лепорелло, бранных рецензий было больше, чем хвалебных. Сегодня не встретить хорошего Лепорелло, в котором не слышно внимательного знакомства с шаляпинской записью арии со списком.

В ансамблях Шаляпин был не очень хорош — слишком был звездой в слишком многих смыслах слова. Характер имел непростой и не всегда приятный. Новых партий лет c тридцати почти не учил. Немало серьёзных знатоков оставили о нём — особенно о его вылазках за пределы русского репертуара — предельно жёсткие отзывы. Сегодня всё это не имеет решительно никакого значения: его славе уже ничто не грозит. Легендой он стал ещё в молодости — легендой и останется.   

 

Устойчивая вертикаль

Наталья Литвинова

Крупнейшие игроки рисового рынка - AF-Group и "Ангстрем" - объединились, создав вертикально интегрированный холдинг. Для них это лучший способ борьбы с качелями ценовой конъюнктуры

Крупнейшие игроки рисового рынка - AF-Group и "Ангстрем" - объединились

Фото: photogenica.ru

На прошлой неделе в рамках выставки «Продэкспо» две компании, лидирующие каждая в своем сегменте рисового рынка, публично подписали соглашение о создании совместного холдинга «АФГ Националь». Цель объединения — создание структуры — национального лидера в выращивании, переработке и дистрибуции риса и других агрокультур. «Построение вертикально интегрированной структуры позволит контролировать все этапы производственной цепочки, снизить зависимость от резких изменений ценовой конъюнктуры на нашем рынке», — эти слова Игоря Стрельникова , генерального директора компании «Ангстрем», объясняют главный смысл слияния.

Контрольный пакет объединенной компании будет принадлежать АF-Group, поскольку стоимость привнесенных ею активов выше, чем у партнера, — главным образом за счет большого земельного банка. Директором совместного холдинга станет действующий исполнительный директор АF-Group Юрий Белов , но в совете директоров управление будет осуществляться на паритетных началах — по два директора от каждой компании. Подчеркивается, что в основе сделки — именно слияние полноправных партнеров, а не поглощение одного игрока другим. На пост независимого директора, который в спорных ситуациях между двумя группами акционеров должен выступать в роли третейского судьи, приглашен Максим Протасов , председатель правления ассоциации производителей и поставщиков «Руспродсоюз».

Стоимость объединенных активов компании составит около 8 млрд рублей; консолидированная выручка — 5 млрд рублей; число сотрудников — более 2 тыс. человек. Созданная в 1992 году компания «Ангстрем» привносит в холдинг три производственно-логистических центра (в Санкт-Петербурге, Краснодаре и Новосибирске) по выпуску фасованной продукции мощностью 90 тыс. тонн в год; налаженную дистрибуторскую сеть и несколько известных брендов — «Националь», Prosto, «Русский завтрак», «Агрокультура», а также целый ряд контрактов по производству продукции под частными торговыми марками — в компании говорят, что занимают 45% этого сегмента рынка. Всего в ассортименте порядка 200 наименований продукции.

Основанная в 2006 году AF-Group владеет четырьмя заводами по производству рисовой крупы совокупной мощностью 300 тонн в сутки, двумя элеваторами на 60 тыс. тонн риса-сырца, 57,5 тыс. га земель (из них 36 тыс. га задействовано под рисовые чеки). Компания сумела выйти на лидирующие позиции по выращиванию риса, догнав по итогам прошлого года прежнего лидера, группу «Разгуляй» (см. график). В ближайшие три-четыре года компания намерена нарастить объем производства до 250–260 тыс. тонн риса-сырца в год и занять, таким образом, четверть всего рынка производства рисового зерна. Для этих целей будет наращиваться земельный банк под выращивание риса — до 60 тыс. га, продолжатся работы по повышению урожайности: за последние пять лет компания довела урожайность своих земель с 40–45 ц/га до 60–65 и не считает это пределом. Есть в планах и введение в оборот новых сортов риса — длиннозерного и среднезерного, которые исторически у нас не культивируются. По уверениям Юрия Белова, никаких климатических и иных ограничений для выращивания этих сортов, предпочитаемых определенной категорией потребителей, на нашей территории нет, вопрос лишь в изменении технологий. Выращивание этих сортов риса позволит сократить долю импорта рисовой крупы как в портфеле компании, так и на рынке в целом. Сегодня в объемах продаж объединенной компании «АФГ Националь» пропорция между собственной крупой и импортируемой будет паритетной — 50 на 50, но задача состоит именно в сокращении доли импорта, отмечает Игорь Стрельников. Кроме того, на своих землях «АФГ Националь» начнет выращивать и другие агрокультуры для производства круп — гречку, бобовые и т. п.

Необходимость интеграции обе компании осознали уже несколько лет назад. «Ангстрем» больше года пыталась вести переговоры с различными производителями риса (сегодня это основной продукт на рынке круп, занимает около 30%). Искала партнера и AF-Group. Нужда в углублении технологической цепочки возникла от того, что рынок риса очень волатилен, подвержен резким ценовым колебаниям в силу как объективных, так и спекулятивных причин. После вступления в ВТО пошлина на ввоз риса резко упала, защита внутреннего производителя практически сошла на нет, а значит, колебания мировых цен будут воздействовать на наш внутренний рынок еще сильнее, что негативно сказывается на бизнесе и производителей, и переработчиков. Так, в предыдущие два года конъюнктура рынка была весьма неблагоприятной для российских производителей риса, многие из которых, рассказывает Максим Протасов, обанкротились. А в этом году цена на рис на мировом рынке резко пошла вверх — из-за неблагоприятной обстановки в Египте, являющемся одним из ведущих экспортеров риса. Это значит, что закупочные цены для переработчиков выросли, а маржа снизилась. Подобная ситуация складывалась в 2007 году, когда из-за неурожая многие страны-экспортеры ограничили вывоз риса или ввели специальные пошлины. Создание вертикальной интеграции, позволяющей собирать маржу на всех этапах производства и продажи продукта, серьезно повышает устойчивость компании, работающей на рынке сельхозпродуктов. И часто это практически единственная возможность противостоять ценовым колебаниям.         

График

По итогам прошлого года АF-Group вышла в лидеры рынка

 

На газировку уже не хватит

Анастасия Матвеева

Новации в законодательстве, регулирующем развитие малого бизнеса, зачастую делают существование этого бизнеса невозможным, потому что никто не знает, кто он — мелкий предприниматель России

Александр Бречалов, президент «Опоры России»

Фото: Александр Иванюк

С 2013 года вдвое увеличились отчисления в Пенсионный фонд, которые обязаны платить индивидуальные предприниматели. Их размер достиг 35 тыс. рублей. Ходят слухи, что в 2014 году выплаты поднимут еще в полтора раза. Между тем уже нынешнее повышение, по мнению организации «Опора России», созданной для защиты интересов малого бизнеса, нанесло катастрофический удар по микробизнесу, как и некоторые другие законодательные инициативы правительства. Александр Бречалов , президент «Опоры», объясняет позицию возглавляемой им организации.

— Какую роль малый бизнес играет в экономике России?

— Это, наверное, «вкусный» вопрос для всех спикеров, поэтому и ответов — огромная палитра. Я сделаю акцент на простых вещах. Россия состоит из 83 субъектов, и есть, скажем, субъект Москва — крупнейший по количеству жителей и по объему финансов, которые здесь обращаются. Но есть и малые территории: например, село Ягодная Поляна в Саратовской области. И если в Москве малый бизнес объективно не будет формировать большую долю регионального продукта, то в Ягодной Поляне предприниматель — это даже не основа экономики, это — основа жизни в буквальном смысле слова. Социологи рассуждают, почему люди не хотят жить в деревнях, в селах, в малых городах. И объясняют: потому что в крупных городах перспектив найти работу больше. Да нет же! Потому что там нет предпринимателя. Предприниматель — это некая точка сосредоточения жизни, вокруг которой все и формируется. Почему живет та же Ягодная Поляна, где жителей — всего-то около тысячи человек? Потому что там семь предпринимателей, и два из них — ну повезло поселку — достаточно крупных для этой территории. И еще больше повезло, что один из них так любит свою Ягодную Поляну, что не только занимается там производством молока и его переработкой, но и платит за отопление детского сада и школы. Я был в этом селе: там действительно идет жизнь с большой буквы — живые краски, тепло в школе, детвора бегает. На вопрос «Как вам здесь?» — отвечают: «Здорово!» — «В Саратов хотите?» — «Не-е, не хотим, здесь классно!» Конечно, к 18 годам мнение у них может измениться, но это уже другой вопрос. Так что малый бизнес для малой территории — это гарантия того, что она будет жить, не превратится в мертвую.

— А какой он — российский малый предприниматель?

— Спасибо за вопрос: он крайне важен. Я считаю своей ключевой задачей как президента «Опоры России» и, наверное, задачей правительства России создать портрет нашего предпринимателя. Потому что все эксперименты, идущие в последние годы: с 2010 года — введение страховых взносов для бизнеса, с 2013 года — повышение пенсионных отчислений для индивидуальных предпринимателей, так называемый антитабачный закон, нововведения в правилах торговли пивом и алкоголем, — в том виде, в котором они появляются и реализуются, говорят о том, что мы не знаем, каков малый бизнес, и особенно микробизнес. Потому что в основном эти меры негативно повлияли в первую очередь на микробизнес. Банк, запуская новую линейку продуктов, сначала формирует фокус-группы и изучает, насколько актуально это предложение для потенциальных потребителей. Так делает весь бизнес, и такой же подход нужно использовать правительству. И я за собой признаю вину в том, что «Опора России» не представила правительству основанный на социологическом исследовании портрет предпринимателя. Тогда можно было бы уже конкретно ставить вопрос, например: коллеги, на территориях, где живет меньше 5 тысяч человек, надо вообще налоги отменить — пусть они там хоть чем-то занимаются. Главное, чтобы их можно было пересчитать, тогда они будут в цивилизованном поле. Одно понимание того, как малый бизнес привязан к территориям, поставило бы восклицательный знак красным цветом: там, где живет менее 5 тысяч человек, нужно быть аккуратнее с экспериментами, потому что велик риск возникновения социальной напряженности. Да и характеристики бизнеса реальные были бы яснее. Чем он занимается? У него ларечек с оборотом не больше 150 тысяч рублей в год. Так зачем начинать игры с антитабачным законом? Для продажи сигарет должен быть торговый зал — очень хочется услышать мотив тех людей, которые включили этот пункт в закон. Почему торговый зал? В той же Ягодной Поляне или хуторе Тысячном Краснодарского края хоть вагончик стоит, а в других местах и того нет. Надо, перед тем как принять решение, коллективно выехать туда и посмотреть, что там за бизнес — тогда будет ясное представление: то, что они придумали, здесь не растет. Поэтому задача «Опоры России» — до конца марта сделать по крайней мере первый срез портретов микро- и малого бизнеса. Мы подключаем к этому глав муниципальных образований и все наши региональные отделения — сегодня я подписал соответствующие письма им.

— Каковы же последствия неадекватных социальных выплат для малого бизнеса?

— Говорить о последствиях можно де-юре и де-факто. Самое печальное — это последствия де-факто. Главное — однозначно проигрывает государство. По статистике ФНС России, за декабрь 2012 года и январь нынешнего ИП стало меньше на 208 тысяч. Это что означает? Вы думаете, они прекратили торговать или ремонтировать обувь? Да нет, конечно, они это будут делать. Просто вчера в доход государства поступала маленькая (это если сравнивать с доходами от сырьевого сектора) копеечка, а завтра ничего не будет поступать — это раз. Второе — это коррупция на территориях. А третье — к сожалению, какой-то процент предпринимателей действительно закончит свою деятельность.

Проигрыш государства надо наконец как-то подсчитать. Прошло два года с момента замены единого социального налога на страховые взносы. Есть статистика до 2010 года и на 1 января 2013 года — поступления по социалке снизились. Предприниматель же легко адаптируется к любому формату. Еще в 1990-е годы придуманы разные зарплатные схемы, конверты. Мы двигались к цивилизованному формату ведения малого бизнеса, к обелению его. Чтобы можно было развивать альтернативные формы финансирования, возникли площадки на наших биржах для привлечения капитала. Теперь же малый бизнес вновь может быть отброшен к формату работы 2000-х годов.

— Государство, определяя порядок социальных и пенсионных выплат для бизнеса, стремится решать социальные проблемы. Как быть с этим?

— Я согласен с правительством в том, что существуют такие проблемы, в частности проблема наполнения Пенсионного фонда. Мы понимаем, что социальная ответственность — важная составляющая деятельности бизнеса. Мы не требуем все отменить, просим лишь дифференцированно подойти к вопросу, с учетом портрета малого предпринимателя. Вот, скажем, предприниматель Иванов из села Валуйки: имеет оборот 69 тысяч в год и, как отставник, получает 8 тысяч пенсии, то есть живет на 15 тысяч рублей в месяц — довольно состоятельный человек в этом селе. Он чувствует себя относительно комфортно, может даже газировку себе позволить. Новые отчисления сразу выбивают его из этой благополучной категории.

Мы готовы принять участие в решении пенсионной проблемы, наверное, в каких-то сферах нужно повышать страховые взносы. Но надо понимать и то, что при нынешней налоговой нагрузке фермерство мы не поднимем. Тем более что мы сейчас входим поэтапно в ВТО и находимся в таможенном союзе с Казахстаном и Белоруссией. Там очень много налоговых преференций. А экспансия турецкого бизнеса в Россию? Количество предприятий, создающихся здесь турецкими предпринимателями при поддержке турецкого правительства, очень велико. Они получают единовременную сумму на обустройство офиса и возмещение 50 процентов аренды в течение двух лет. Только иди на другую территорию и шей там свои полотенца или тапочки. Как нам с ними конкурировать?

Мне кажется, происходит все так. Есть проблема: допустим, дефицит средств в Пенсионном фонде. Берется 1000 крупных компаний — смоделировали, как на них скажется повышение страховых взносов. Допустим, нормально. Но нужно взять еще срезы 1000 средних компаний, 1000 малых компаний, и для них ввести другой формат начислений. Этого не было сделано.

— Каков приемлемый уровень нагрузки на малый бизнес?

— Мы его не знаем. В области фермерства, я предполагаю, мы должны дойти до ликвидации практически всех налогов минимум на пять лет. Мы же не можем сравниться с инфраструктурой поддержки фермерства в Германии и США. И на этом фоне еще и нагружать их дополнительно социальными взносами по меньшей мере неразумно. У нас для того, чтобы в хозяйстве вырастить свинью, деньги нужны непомерные. Комбикорм стоит дорого, другие корма — мучка, жмых — тоже. Живым весом продать, потому что разделки нет, переработки нет, — выручить можно 4–7 тысяч рублей. Да раскидать это все на год, чтобы тебе еще и на жизнь хватило. Так что для этой категории малого бизнеса нужно мозговой штурм всероссийский провести и создать работающую модель на 20–25 лет. И больше не трогать этих фермеров и ЛПХ.

Предприниматель - это такая точка сосредоточения жизни, вокруг которой все и формируется

Фото: Александр Иванюк

— Бизнесмены, строящие крупные свинокомплексы, скажут, что и не дело фермерам заниматься свиноводством: нет экономии на масштабе, да и условия выращивания в мелких хозяйствах далеки от санитарных норм.

— Это нормально для любого государства: крупные игроки лоббируют свои интересы. Вполне прагматичный подход. Например, олигархи отнекиваются от «последней мили» в подключении к инфраструктуре. Они думают о себе. Конечно, это говорит об уровне культуры и мере социальной ответственности бизнеса, а живет-то большая часть из них не здесь, а где-нибудь в Европе, и им хорошо там. Но для нас главное — не посылать в ту сторону негативных месседжей. Мне лично это говорит о том, что мы отстаиваем интересы малого бизнеса не очень эффективно, но должны научиться. Мы должны объединиться и создать сильную лоббистскую площадку, чтобы профильным министрам или правительству было интересно нас послушать.

Что мешает малому бизнесу объединяться? По России мы двигаем этот процесс лет десять. Вытаскиваем из тюрьмы незаконно осужденного предпринимателя и говорим: вот видите, мы помогаем. Реакция: молодцы, когда у нас будут проблемы, тогда придем. Это отсутствие культуры предпринимательства.

Я уверен, что, если бы на юбилейный форум «Опора России» в прошлом году 100 тысяч народу приехало бы, диалог с правительством был бы тут же, на всех площадках.

— Я видела на вашем сайте результаты исследования предпринимательского климата в России. Там названо много проблемных точек: земельные отношения, инфраструктура… Как на их фоне выглядит проблема с социальными выплатами?

— Она сейчас одна из главных. Если два года назад налоги и их администрирование выпали из списка ключевых задач, то сейчас снова ворвались в этот круг. Хотя с налоговым администрированием ситуация значительно улучшилась, благодаря в первую очередь главе ФНС Михаилу Владимировичу Мишустину местные налоговые органы ведут диалог с бизнесом. Так что это вопрос не к налоговой службе, а к Минфину.

Пожалуй, столь же остро стоит проблема кадров. История всем понятна: в 1990-х была разрушена система профессионально-технического обучения, и сейчас у предпринимателей есть желание и деньги, чтобы заниматься, например, производством консервов, а технологов нет. Но я бы сказал, что проблемы малого предпринимательства кроются и в самом предпринимательстве: очень низкий уровень грамотности. Приезжаешь в крупный город, там человек стонет, что у него 24 процента за кредит, что он взял его на покупку оборудования. Спрашиваешь: а о программах МСП-банка слышал? О программе «Лизинг-грант» Министерства экономразвития? Нет. Желания узнать очень мало у кого. Это тоже проблема кадров. Мы планируем проект под условным названием «Бизнес-академия», будем учить и предпринимателей, и глав муниципалитетов, как работать с малым бизнесом, и помогать в подготовке кадров.

Много кругом говорят о коррупции. Но малый бизнес эту проблему не выделяет: она как бы вшита уже в наш в мозг. Ну и конечно, когда речь идет о производстве, до сих пор подключение к энергии — это проблема. Стоимость высока при недешевом к тому же киловатте, да и сама процедура для предприятий — круги ада. Согласования по земле для строительства — тоже проблема. Вот Ульяновская область (уважаю за это ее губернатора Сергея Ивановича Морозова) просчитала этот процесс. И предложила механизм, сокращающий процедуру согласования земельных участков до трех месяцев. Раньше-то на это могло и несколько лет уйти.

Но социальные платежи сейчас однозначно входят в первую пятерку проблем, препятствующих развитию малого бизнеса.

— Государство все же поддерживает малый бизнес. Но, кроме того что сами предприниматели часто об этом не знают, может, есть какие- то причины, по которым эта помощь не доходит до малого бизнеса?

— Только МЭР дает на поддержку малого и среднего бизнеса по утвержденным программам 21 миллиард рублей. Это существенная сумма, но вы удивитесь, узнав, что не вся она используется. Почему? Потому что не каждый глава региона действительно считает своим приоритетом развитие предпринимательства. Декларативно, на форумах — все за, но реально поставить эту задачу в систему KPI, создать рабочий бэк-офис, который отслеживал бы рост малого бизнеса, мягко говоря, не все стремятся. А интерфейс между бизнесом и государственными программами — это как раз глава муниципального образования. У нас есть прекрасные примеры, просто фантастические. Ирина Акбашева в городе Сатка Челябинской области пробила все стены.

При не очень-то активной позиции губернатора в этом вопросе она — заместитель главы Саткинского муниципального района по экономике — добилась, чтобы Сатку признали моногородом, потому что там расположено крупное предприятие «Магнезит». Они реализовали все программы по моногородам. Совершенно иная ситуация по сравнению, скажем, с соседним Златоустовским районом. Но таких примеров, к сожалению, единицы. Поэтому основная причина неэффективности исполнения государственных программ поддержки малого бизнеса — пассивная позиция глав муниципалитетов.

Мы ездим по регионам, собираем всех глав муниципалитетов и учим их. Мы говорим: смотрите, есть положительный опыт, включайтесь, мы как общественная организация, коммуникационная площадка будем вам помогать. Но прежде всего это должен сделать губернатор. Как минимум ежеквартально собирать совещания по малому бизнесу. Видеоконференции проводить: докладывайте, что у нас там, в хуторе Тысячном, с малым бизнесом? Есть программы, давайте планы, а потом на них он сформирует программу региональную. И в МЭР — на утверждение. Давайте деньги на лизинг-грант, на субсидирование, на гранты начинающим. Вот так должно происходить. А у нас Татарстан берет почти миллиард рублей на софинансирование, а Кубань — 178 миллионов рублей. Потребность другая? В разы больше. Там же проходит трасса «Дон»: 35 тысяч — среднедневная нагрузка автомобилей. Да, есть придорожный сервис, тем не менее с ходу, за год, можно создать 500 новых рабочих мест.

У нас что, достаточно мельниц маленьких, переработок, фасовки мусора? Ниш свободных много. Есть территории, куда хлеб завозится за 50 километров. Сложно поставить пекарню? Никаких проблем — обучить людей да наладить оборудование. Для этого существует программа «Лизинг-грант» — ссуды на льготных условиях. То есть, на мой взгляд, первое и главное препятствие — это глава региона и его команда из глав муниципалитетов.

Скоро у нас финал конкурса «Бизнес-успех», и там мы покажем уникальных глав муниципалитетов, у которых четыре года назад было 20 предприятий малого бизнеса, а сейчас — 386. Никакого волшебства, все тот же инструментарий, что дает государство, — все как у соседа. Только он хочет, а сосед — нет.

— Вы упомянули зарубежный опыт. Что оттуда можно адаптировать к нам?

— Та же Турция: я пока с вами разговаривал, два звонка получил от их бизнес-ассоциации, а там этих ассоциаций — не одна: давайте встречаться, давайте ездить, давайте делать. И еще маленький пример. В Турции при регистрации предприниматель должен купить себе доменное имя. Тем самым они подталкивают развитие IT-рынка. Вы скажете — и так денег не хватает, а еще и домен покупать. Но 20 долларов — это вполне оборимая сумма, зато за тобой домен, и ты можешь его развивать, когда появятся деньги. И тебе уже сразу дают понять, что WEB — элемент твоего продвижения. Между прочим, IT-сектор в Турции развит больше, чем в России.

Шаг следующий, Европа этим живет. Есть такое понятие — сити-брендинг. То есть малая территория, где производится, допустим, как в Ульяновске, красивейшая керамика — такие барыни, купцы… А как об этом узнать? У тех, кто их делает, практически нет средств на продвижение, нет денег заплатить за билборд. Но территория на своем сайте их объединит — «Симбирский сувенир», если бюджет выделит средства. С большого сайта ссылочка на твой домен и на твою визитную карточку, это стоит две копейки. Понимаете, да? Сначала провоцируют на то, чтобы ты взял домен. А тут же ты с этим доменом можешь сделать карточку и влиться в сити-брендинг. «Симбирский сувенир» — это и твои барыни, ложки-поварешки, гармошки и прочее. Продвинуть набор брендов проще под единым зонтиком, это закон. Такой опыт мы уже перенимаем и показываем его и предпринимателям, и главам муниципалитетов.

 

Просто техника

Софья Инкижинова

Компания «Ашан» запустила новый розничный формат — магазин бытовой техники и электроники «Электродисконт». Он станет частью новой стратегии компании, связанной с развитием специализированных дисконт-магазинов

Людовик Аскетт

Фото: Олеся Тарасова

В России специализированные магазины бытовой техники и электроники делают ставку в основном на товары средней и высокой ценовой категории. В Европе есть разные магазины, в том числе дискаунтеры. Мы вдохновились их примером и решили продавать здесь технику по низким ценам», — говорит Людовик Аскетт , директор проекта «Электродисконт» в компании «Ашан Россия».

В конце прошлого года в гипермаркете «Ашан Алтуфьево» был открыт первый магазин «Электродисконт» по продаже дешевых электротоваров общей площадью 1,6 тыс. квадратных метров. Подобный проект «Ашан» развивает во Франции. На прошедшей недавно презентации проекта г-н Аскетт сказал, что после открытия московского «Электродисконта» посещаемость гипермаркета «Ашан» заметно выросла.

Концепция «Электродисконта» схожа с идеей «Ашан Сад» — первого дискаунтера для садоводов, открывшегося в подмосковных Мытищах три года назад. В ближайшее время очередной, пятый «Ашан Сад» появится в Волгограде. Не исключено, что концепцию создания специализированных дискаунтеров «Ашан» может распространить и на другие виды товаров.

«Чтобы получить максимально низкие цены, нам приходится экономить буквально на всем: мы не давали никакой рекламы и пользуемся трафиком, который формирует “Ашан”. Наша выкладка максимально проста — у нас небольшой ассортимент, порядка 1100 наименований, и полное самообслуживание», — говорит Людовик Аскетт.

Основные конкуренты «Электродисконта» — крупные специализированные магазины вроде «М.Видео», «Эльдорадо», Media Markt. «Мы смотрим, какие дешевые товары есть у наших конкурентов, и наши закупщики ищут эквивалентную продукцию еще дешевле», — объясняет г-н Аскетт. В качестве примера он приводит телевизоры: в «Электродисконте» стоимость ТВ с самым большим экраном не превышает 30 тыс. рублей, а у конкурентов он может быть дороже в четыре-пять раз.

Конкурентом «Электродисконта» является и сам «Ашан», где также продается бытовая техника. Однако пересечения ассортимента в них нет, в «Электродисконте» реализовывается стоковая продукция — товары малоизвестных производителей или устаревшие модели известных брендов. Пока в «Электродисконте» нет товаров под собственной торговой маркой (СТМ), но на сайте нового магазина компания «Ашан» предлагает своим поставщикам развивать это направление.

Помимо низких цен в «Электродисконте» делают ставку и на качество ассортимента: приоритет отдается поставщикам, предлагающим повышенную гарантию (больше года) на свою продукцию. Таким образом «Ашан» пытается завоевать лояльность потребителей: дополнительный срок обслуживания вселяет уверенность, что даже дешевая техника будет работать.

Операторы рынка бытовой техники и электроники считают, что не будут пересекаться с «Электродисконтом». Большинство из них действительно специализируется на продаже так называемых А-брендов — новинках транснациональных компаний — и в своей ценовой политике ориентируется на среднюю цену на интернет-портале «Яндекс. Маркет». Они часто устраивают специальные акции для покупателей, но не распродают технику по сниженным ценам и отказываются от СТМ. «Пару лет назад у нас был опыт создания СТМ, но из-за отсутствия спроса это направление закрыли», — говорит Антон Пантелеев , руководитель управления по связям с общественностью «М.Видео». Формат дискаунтера больше актуален для продуктов питания, чем для бытовой техники и электроники, считает г-н Пантелеев. Приобретение холодильника, стиральной машины и даже пылесоса для многих наших потребителей уже инвестиции, поэтому к выбору такой продукции они подходят основательно и ориентируются на бренды, которые кажутся им более качественными.

Безусловно, у «Электродисконта» будут свои покупатели: спрос на рынке есть как на новые, так и на устаревшие модели. Вместе с тем, как утверждают, например, в «Эльдорадо», потребление смещается в сторону более технологически сложных и относительно дорогих товаров (по этой причине не так давно компания «Эльдорадо» отказалась от формата дискаунтера и перестроила свою стратегию).

По мнению директора по связям с общественностью Ассоциации торговых компаний и товаропроизводителей электробытовой и компьютерной техники Антона Гуськова , основное преимущество магазинов «Ашан» — высокий трафик, поэтому в «Электродисконт» будут заходить по пути и совершать скорее импульсные покупки. Прежде всего это касается мелкой бытовой техники, которая дорога у крупных розничных операторов, и здесь новый магазин может стать для них серьезным конкурентом. Действительно, в «Электродисконте» наибольший интерес вызывают товары для ухода за внешностью (фены, эпиляторы и т. д.) и мелкая техника для кухни, а также аксессуары для компьютеров, автомобилей, телевизионных кабелей и проч. В то же время г-н Гуськов уверен, что лидерами по крупной бытовой технике останутся традиционные специализированные ритейлеры.

Впрочем, наибольшую конкуренцию «Электродисконту» могут составить мелкие онлайн-продавцы техники — многие из них торгуют контрафактным товаром по низким ценам, к тому же стоимость доставки товаров у «Электродисконта» в среднем в два раза выше. Компания «Ашан» предпочитает обычные магазины, и поэтому сайт «Электродисконта» будет лишь витриной, а за товаром покупатели приедут сами. 

 

Новая индустриальная политика Европы

Хосе Мануэль Сориа, министр промышленности, энергетики и туризма Испании

Алвару Сантуш Перейра, министр экономики и занятости Португалии

Коррадо Пассера, министр экономического развития Италии

Арно Монтебур, министр промышленности Франции

Филипп Реслер, министр экономики и технологий Германии

Сильная, обновленная и усовершенствованная индустриальная база позволит реальному сектору экономики возглавить экономическое восстановление Европы

Государства должны взять на себя ответственность за меры по усилению европейских компаний и улучшению деловой среды, в которой они действуют, считают министры экономики и промышленности целого ряда стран Евросоюза

Фото: Stefan Boness / Panos / Grinberg Agency

Мы живем в эпоху, когда определяется будущее европейской экономики. (Здесь и далее авторы отождествляют Европу и Европейский союз. — « Эксперт» .) По всему миру происходит резкая смена характера роста и источников конкурентоспособности. Главными мировыми игроками, например, становятся развивающиеся экономики — они изменяют структуру глобальных производственных цепочек и ускоряют серьезные перемены в балансе экономической мощи.

Это вызов — но и возможности. Чтобы адаптироваться к меняющимся экономическим тенденциям, европейские компании, предприниматели и работники должны быть в состоянии сформулировать новую стратегию на основании глобальной перспективы. Для этого, конечно, нужны новые навыки и таланты, способные конкурировать и держать долю международного рынка.

К сожалению, из-за финансового кризиса Европа не может быстро реагировать на происходящие перемены. Несмотря на разнообразие структуры европейских экономик, в целом промышленный сектор Европы стагнирует, поэтому возможности для возвращения к устойчивому росту ограничены. Хотя Евросоюз остается ключевой промышленной державой, с 2008 года в промышленности было ликвидировано 3 млн рабочих мест, а промышленное производство снизилось на 10%.

Наш будущий успех зависит от наличия сильной, диверсифицированной и устойчивой модели роста, где промышленность играет ключевую роль как важнейший источник рабочих мест, инвестиций, инноваций и квалифицированных кадров. Обновленная и усовершенствованная промышленная база сделает реальный сектор лидером экономического восстановления Европы.

У наших стран неплохие стартовые позиции. Европа является мировым лидером в нескольких секторах. Но для того, чтобы охватить как можно больше секторов в открытой и все больше интернационализирующейся среде, необходимо увеличить долю конкурентоспособных компаний.

Наши студенты, исследователи, работники и предприниматели должны активно участвовать в процессах смены экономических тенденций, разрабатывать и внедрять инновации. А государства должны взять на себя ответственность за меры по усилению наших компаний и деловой среды, в которой они действуют.

Мы должны продвигать структурные реформы, обеспечивать регулирование для поддержания конкурентоспособности и проведения промполитики, способной усилить нашу промышленную базу и ликвидировать ключевые дисбалансы как на национальном, так и на общеевропейском уровне.

Многие европейские страны проводят реформы, поддерживающие конкурентоспособность, инновации, создание рабочих мест. Но это необходимо всему Евросоюзу. На встречах Совета по конкурентоспособности ЕС, которые чрезвычайно важны для будущего реального сектора европейской экономики, закладываются основы для нового роста, основанного на конкурентоспособности в производстве и инвестициях. Таким образом, балансируются и дополняются меры, принятые финансовыми министрами группы Ecofin (Совет по экономическим и финансовым вопросам, одна из самых старых структур экономического управления в Евросоюзе. В него входят министры экономики и министры финансов всех 27 стран — членов ЕС. — « Эксперт» ).

Текущие вызовы также отражены в докладе ЕС «Более сильная европейская промышленность — для роста и экономического восстановления» вице-президента Еврокомиссии Антонио Тайани . В докладе четко прослеживается мысль, что промышленная политика ЕС должна способствовать повышению конкурентоспособности за счет продвижения необходимых норм для инвестиций в инновации, создания улучшенных условий на внутренних и зарубежных рынках, мобилизации финансовых ресурсов как из частных, так и государственных источников, и стимулирования квалифицированных кадров. Недавние встречи на высоком уровне, организованные г-ном Тайани, по ключевым секторам, например автомобилестроению и черной металлургии, были весьма успешными.

Европейская промышленная политика имеет горизонтальную природу. В свете промышленных вызовов, с которыми сталкиваются Европа и наши экономики, Совет по конкурентоспособности должен конструктивно пересмотреть европейскую промполитику, которая влияет на конкурентоспособность промышленности. Это касается правил общего рынка, конкуренции, торговли, окружающей среды, интеграции, инноваций и науки, а также госфинансирования и отраслевой политики.

Одна из главнейших отраслей — энергетика. Стоимость энергии — важный вопрос, который нужно учитывать при формировании внутреннего энергетического рынка, обеспечении безопасности поставок и продвижении новых источников энергии, которые были бы жизнеспособны как финансово, так и экологически.

Чтобы наши промышленные компании не оказывались в невыгодном положении по сравнению с конкурентами, нужно создать условия для их продвижения как на внутренних, так и на внешних рынках. Лишь тогда европейская промышленность, имеющая для этого все необходимое, станет двигателем восстановления, роста и создания рабочих мест.              

Впервые статья была опубликована в The Wall Street Journal Europe. Публикуется с разрешения издателя

 

Оглянитесь вокруг

Павел Быков

Павел Быков

Фото: Эксперт

Разговоры о новом прекрасном постиндустриальном мире вышли из моды. Экономический кризис все расставил по своим местам. Выяснилось, что если у вас нет развитой и диверсифицированной промышленности, то у вас нет фундамента, на котором только и может строиться благополучие нации в долгосрочной перспективе, и никакая недвижимость не сможет вам эту промышленность заменить.

И вот уже пошли разговоры про реиндустриализацию США, а президент Обама в своей ежегодной речи перед Конгрессом с гордостью перечисляет компании, возвращающие производство в страну: «Caterpillar возвращает производство из Японии, Ford — из Мексики. После размещения своих заводов в других странах вроде Китая Intel открывает свои самые высокотехнологичные фабрики дома, и наконец в этом году Apple снова начинает собирать свои “Макинтоши” в Америке». Обама говорит ни много ни мало о том, что Конгрессу следует принять необходимые меры, чтобы американские производители стали лидерами на иностранных рынках. Что к 2030 году США должны удвоить производство энергоносителей. Что необходимы вложения в инфраструктурные проекты. Что в Огайо был создан первый промышленно-инновационный институт, что запущены еще три таких же проекта, а всего планируется создать сеть из 15 подобных технологических хабов, сеть, которая «должна гарантировать, что следующая революция в промышленности будет “сделана в Америке”».

Что мы видим в Европе? Министры экономики и промышленности нескольких не самых последних стран призывают к запуску общеевропейской промышленной политики. И никого это не смущает, никто не начинает стенать по поводу того, что промышленная политика — это XIX век, что промышленная политика — это не дело государства, и все надо оставить на волю рынков, и надо создавать привлекательный бизнес-климат для иностранных инвесторов. Представьте себе, что в первой пятилетке советское правительство занималось бы не созданием авиационной промышленности, а «созданием условий» для появления авиапрома и «инновациями в авиации»…

«Промышленность играет ключевую роль как важнейший источник рабочих мест, инвестиций, инноваций и квалифицированных кадров», — пишут европейские министры. Именно в таком порядке. Если у вас нет развитой промышленности, то не будет и инноваций. Потому что инновации должны где-то созревать и где-то применяться. А инноваций самих по себе и квалифицированных кадров самих по себе — в отрыве от промышленной базы, от производства — не бывает. И если правительство не принимает специальных мер для формирования передовой диверсифицированной промышленности, то в условиях открытых рынков и международной конкуренции она, скорее всего, так и не появится.

Российские чиновники желанием развивать национальную промышленность явно не горят. Позиции неолиберального блока в правительстве до сих пор весьма сильны, а промышленная политика с воззрениями неолибералов сочетается плохо.

Впрочем, тут дело не только в чиновниках. Показательно само отношение к тематике промышленной политики. Мы ведь не случайно решили перепечатать эту статью из The Wall Street Journal. Представьте себе, что в этой уважаемой газете опубликован какой-нибудь очередной рейтинг, из которого следует, что в России плохо с инвестиционным климатом. Его ведь все процитируют и в очередной раз поплачутся, как все ужасно, — хотя любому здравомыслящему человеку понятно, что грош цена этому рейтингу в базарный день.

Вот, например, популярный в последнее время рейтинг Doing Business от Всемирного банка. Россия в нем занимает 112-е место, а Папуа—Новая Гвинея — 104-е, Замбия — 94-е, Белоруссия — 58-е. Конечно, можно сказать, что рейтинг показывает наше реальное место в этом мире, но пусть те, кто так считает, едут делать бизнес в Замбию. И ладно бы Россия — стремительно развивающаяся Бразилия занимает 130-е место (Китай — 91-е).

Но ведь что характерно. Про свежий вариант этого рейтинга у нас будут писать и рассуждать на каждом углу, а то, что европейские министры выступают с инициативой формирования единой общеевропейской промышленной политики, никому не интересно. Развивать промышленность — это же так скучно и ответственно, а бороться за повышение места России в рейтинге Doing Business — так увлекательно.

 

Кризис в помощь

Александр Кокшаров

Дисбаланс в экономическом развитии между богатым юго-востоком Англии и остальной Британией начинает сглаживаться. Во многом благодаря кризису

Фото: Mark Power / Magnum / Grinberg Agency

В 2008-м многие экономисты полагали, что Лондон и весь юго-восточный регион в целом, зависимые от финансового сектора и интегрированные в глобальную экономику, пострадают от кризиса сильнее всего. Однако самые серьезные потери рабочих мест в промышленности и строительстве произошли на севере Англии, на западе Мидлендса (Средняя Англия) и на юге Уэльса.

Но сейчас появляются признаки улучшения ситуации. С лета занятость на северо-востоке, в Йоркшире, и в Западном Мидлендсе растет быстрее, чем в среднем по Британии. Рост числа рабочих мест обеспечивается частным сектором экономики. Причем не только в услугах (гостиницы, рестораны, бары), но и в промышленности. В некоторых городах рабочие места создаются в строительстве, транспорте и розничной торговле.

Как и в остальной Британии, многие рабочие места оказываются временными, с неполной или с самозанятостью. Как и в целом в британской экономике, в этих регионах отмечается «парадокс производительности» — рост занятости не сопровождается увеличением выпуска ( «Парадокс производительности» в «Эксперте» № 36 за 2012 год). Однако в любом случае создание новых рабочих мест способствует сокращению безработицы и социальных расходов правительства. Так, в Йорке, 200-тысячном историческом городе на севере Англии, в течение последнего года число получателей пособия по безработице снизилось с 2,5 до 2,2% (в целом по Британии пособия получает 3,7% от всего трудоспособного населения).

За сентябрь—ноябрь на северо-востоке Англии число рабочих мест выросло на 25 тыс., в Йоркшире — на 42 тыс., а в Западном Мидлендсе (Бирмингем и окрестности) — на 30 тыс. Новые рабочие места — однозначно хорошая новость для депрессивных регионов, в которых до сих пор ощущаются последствия тэтчеровской деиндустриализации, в рамках которой закрывались угольные шахты и предприятия тяжелой промышленности.

«До кризиса в северных регионах более половины — до 55 процентов — рабочих мест приходилось на госсектор, в то время как в Лондоне их было лишь около трети. Как результат, в северных регионах частному сектору было сложно конкурировать на рынке труда в качестве работодателя, ведь тогда государство было довольно щедрым и платило часто лучше, чем частные работодатели. Сейчас же, после сокращений в госсекторе, ситуация нормализуется: частный сектор может нанимать сотрудников за меньшие деньги», — говорит директор консалтинговой компании Jobs Economist Джон Филипотт .

Так что нынешний кризис оказывает скорее положительное влияние на экономику британского севера. В отличие от деиндустриализации 1980-х, когда сотни тысяч людей с так называемыми устаревшими рабочими навыками оказались на пособиях по безработице и не смогли построить новую карьеру. С Филипоттом согласен Саймон Тилфорд , экономист Центра европейских реформ в Лондоне. «Во время правления лейбористов (1997–2010 годы. — “ Эксперт” ) госсектор в северных проблемных регионах Британии выдавливал частный сектор, в особенности на рынке труда. Сейчас же ситуация выправляется, поскольку баланс между государством и частным сектором значительно улучшился, и на севере вновь появляются растущие компании», — отмечает Тилфорд.

В более выигрышном положении находятся крупные города, чья транспортная инфраструктура позволяет вести бизнес с Лондоном и с европейскими странами. Например, по данным Торгово-промышленной палаты Лидса, Йорка и Северного Йоркшира, только за 2012 год в университетских Лидсе и Йорке было основано более 200 стартапов. Причем одной из причин развития предпринимательства в палате считают сокращение рабочих мест в госсекторе. Так как найти новую работу удается не всем и не всегда, кто-то решает начать свой собственный бизнес.

Впрочем, улучшение отмечается не везде к северу от воображаемой линии, проходящей с юго-запада на северо-восток, от Бристоля до Линкольна. Так, на северо-западе (регион Манчестера и Ливерпуля) значительного роста рабочих мест не случилось. Дело в том, что на северо-западе рынок труда и до кризиса был вполне конкурентным, а доля госсектора не была чрезмерной. В Уэльсе и Шотландии улучшений также не произошло.

Лондон

График

Северные регионы Британии нуждаются в новых рабочих местах больше южных

 

Технологии вытесняют моду

Лилия Москаленко

Постоянно открывать новые магазины, вкладываться в продвинутые логистические технологии — это способ удержаться на стагнирующем рынке одежды. Так считают в компании Mango, самой динамичной сегодня в сегменте быстрой моды

Энрик Кази, генеральный директор компании Mango, считает, что сегодня наилучшее время для экспансии на мировом рынке одежды

Фото: Виктор Зажигин

Испанская Mango готова стать новым лидером в сегменте fast fashion на рынке одежды. В 2012 году по темпам роста (22%) она обогнала таких законодателей быстрой моды, как шведская H&M или испанская Inditex. Несмотря на сокращение спроса на одежду во всем мире, Mango объявила о новом витке экспансии на глобальном рынке, включая Россию: в этом году планируется открыть сотни магазинов разных форматов в разных ценовых сегментах.

Самой динамичной на рынке быстрой моды Mango стала неожиданно. Компания не разглашает свои финансовые результаты, однако по косвенным признакам (рост числа магазинов в сети и количество франчайзеров) понятно, что развивалась она медленнее, чем конкуренты. На рынке Mango появилась в 1980-х, позже тех же Inditex и H&M, начавших свою деятельность в конце 1960-х. Бизнесмен турецкого происхождения Исаак Андик хотел наладить лишь обычную торговлю одеждой по каталогам для девушек-тинейджеров. Но проект не удался, и тогда Андик решил открыть в Барселоне магазин под брендом Mango — название пришло ему в голову после посещения Таиланда и показалось вполне подходящим для компании, ориентированной на молодежь. Подобно итальянскому Benetton, магазин предлагал одежду только ярких расцветок, без традиционной для Испании серо-черной гаммы. Бизнес стал активно расти, и уже в 1992 году Mango вышла на глобальный рынок. Однако компания не могла конкурировать с лидерами рынка доступной одежды, которые предоставили массовому потребителю возможность приобретать актуальные модные вещи по доступной цене. Так, Zara, входящая в Inditex, прославилась умением молниеносно создавать дешевые копии одежды с модных показов. Компания первой на рынке компьютеризировала офисы продаж, научилась сканировать спрос и поставлять правильный продукт в нужном количестве. Для наибольшей мобильности Zara размещала заказы в небольших ателье и даже на дому, в том числе в Европе. Близость к производству и точный маркетинг позволяли обновлять коллекции каждые три недели. Именно тогда и появилось понятие fast fashion. Другой лидер, H&M, к успеху пришел другим путем: к созданию коллекций привлекались именитые дизайнеры, например Лагерфельд. Пошив одежды H&M полностью отдала на аутсорсинг 700 китайским фабрикам, которые поставляли готовые коллекции в распределительные центры компании.

Mango же предлагала качественную элегантную одежду «на все случаи жизни», но без выраженной апелляции к высокой моде. Наибольшее внимание уделялось не дизайну, а маркетингу: в звучных рекламных кампаниях Mango всегда участвовали самые известные актрисы и топ-модели.

Активно расти компания начала в кризис, в период стагнации спроса на одежду и роста цен на ткани и пошив. О том, как это ей удалось, «Эксперту» рассказал генеральный директор Mango Энрик Кази .

— У Inditex и H&M продажи снижаются, а вы закладываете в планы экспансии 25- процентный рост. Откуда такой оптимизм? Тем более что экономика Испании переживает кризис, спрос падает, а цены на ткани в последние годы выросли на 50–70 процентов.

— Мы тоже почувствовали кризис. В 2006 году продажи одежды в Европе упали почти на 20 процентов, особенно сильно просел испанский рынок. Однако мы преодолели кризис в течение года и вновь начали активно расти, во многом благодаря глобальности нашего бренда. Восемьдесят процентов продаж Mango приходится на мировой рынок, что обеспечило нам бо́льшую устойчивость, чем компаниям, ориентированным в первую очередь на локальный рынок (в Inditex, к примеру, треть всех продаж приходится на Испанию. — « Эксперт» .). Главный же фактор роста — то, что компания оказалась адекватной посткризисным изменениям спроса. Поэтому развиваться можно, только предъявляя идеально точное соотношение цены и качества.

Точная посадка, правильный силуэт и натуральные ткани — основные преимущества одежды Mango

Фото: Виктор Зажигин

— Про цену— качество сейчас говорят все. Что в fast fashion означает качество и есть ли оно вообще? Может, важнее маркетинг, а не дизайн?

— Безусловно, рекламе мы уделяем много внимания. У нас начинали карьеру Наоми Кэмпбелл и Клаудиа Шиффер. Однако без утилитарного качества бренд сделать невозможно. Конечно, мы не дизайнерская компания. Мы больше ориентируемся на уличную моду, на социальные сети, которые подсказывают нам, что актуальнее: стиль милитари или рок. Хотя используем и тренды, которые зарождаются в Нью-Йорке, Лондоне и Париже. Но в отличие от конкурентов мы не стремимся передавать дешевые версии высокой моды, мы придерживаемся собственного стиля. Он, если честно, не так уж и изменился с 1980-х годов. Это хорошо сшитая одежда, подходящая любой жительнице мегаполиса. Одно из наших базовых преимуществ — точные лекала: за конструирование выкроек у нас отвечает целый департамент. Не секрет, что в массовой моде размеры одежды довольно условны. Например, сегодняшний S больше соразмерен M. Это делается специально для привлечения покупательниц: когда женщине впору вещь маленького размера, она радуется и в итоге оставляет в магазине приличную сумму. Однако при таком подходе страдает посадка одежды.

— Массовые марки, такие как H&M, TopShop, Uniqlo, сотрудничают с культовыми дизайнерами. Почему вы не идете по этому пути?

— Сотрудничество с именитыми дизайнерами — это маркетинговый трюк. Как правило, под известным брендом выпускается незначительная часть ассортимента, наиболее простого, чаще всего футболки. Мы считаем, что свое видение одежды важнее. У нас коллекции больше женственные, нежели концептуальные. Мы имеем собственный крупный дизайнерский офис в Барселоне — в нем работают двести художников. Поскольку у нас сильный конструкторский цех, наш ассортимент в основном составляют платья. Мы традиционно используем пайетки и анималистические принты. Во многом такой подход связан с тем, что основатели компании — выходцы из Турции, где женственность гораздо важнее модного тренда.

— Как вы разрабатываете коллекции для рынков с разными культурными ценностями?

— Специальную коллекцию мы создаем только для арабских стран — макси, с длинными рукавами. В целом же мода сегодня универсальна. Если модель становится бестселлером на одном рынке, то она хорошо пойдет и на других. Наш ассортимент можно разделить на три равные категории: basic — повседневная одежда, трикотаж; must have — например, голубая джинсовая рубашка или черный жакет, где от сезона к сезону меняются только детали, и новинки, которые соответствуют модным трендам.

Фото: Виктор Зажигин

— В отличие от конкурентов остро актуальных моделей у вас немного.

— Мы компенсируем это качественными выкройками и тканями. До 2009 года в наших коллекциях преобладали натуральные шерсть, шелк и хлопок. В последние годы цена на них выросла, но мы все равно используем натуральный текстиль больше, чем кто-либо на рынке fast fashion. Сейчас потребители очень рациональны, они предпочитают натуральное. Впрочем, мы теперь закупаем и синтетику — цены на хлопок, например, за последние два года удвоились. Однако мы стараемся выбирать ткани подороже, по качеству не хуже натуральных, а зачастую и лучше. Благо текстильная промышленность сегодня одна из самых наукоемких отраслей, и год от года ткани все лучше и лучше. Мы же получаем возможность соблюдать ценовые границы.

— А как удержать доступную цену при удорожании пошива одежды в Китае?

— Очень многие этапы создания одежды — покупка тканей, моделирование, пошив, экспериментальное производство — выполняются в Испании. До кризиса производство было полностью на аутсорсинге в Китае. Сегодня сторонние фабрики только отшивают коллекции. Барселонское дизайнерское бюро создает выкройки, отшивает экспериментальные образцы, которые вместе с тканями направляются на фабрики. Изменился и пул фабрик. Мы больше не сотрудничаем с крупными китайскими производствами, а ищем там, а также в Камбодже и Турции, небольшие мастерские. После кризиса таких мастерских появилось очень много. Их преимущества — доступные цены, мобильность, возможность заказывать мелкие партии. Сотрудничество с ними позволило нам почти на треть сократить производственные издержки.

Фото: Виктор Зажигин

— Пришлось ли вам сократить маржу?

— Мы сократили ее еще в 2009 году, но одновременно мы провели целый комплекс мер для уменьшения себестоимости. Например, изменили логистику: в отличие от других одежных компаний у нас всего один распределительный центр — в Барселоне. Иногда мы отправляем одежду в офисы прямо с фабрик, но в основном через логистический центр. До кризиса у нас было несколько таких центров, они работали бессистемно, и в результате клиентам часто не хватало товара, что приводило к удорожанию коллекций. Тогда мы решили централизовать логистические процессы, чтобы каждый офис получал именно то, в чем он нуждается, организуя, если нужно, дополнительные поставки. Нынешний центр полностью автоматизирован и отгружает более четырех тысяч коробов с изделиями в час. Обошелся он нам очень дорого, в 45 миллионов евро, но затраты окупились за два года. У нас нет складов, то есть мы не тратимся на их содержание, и остатков у нас тоже нет. Таким образом, система помогает экономить и не повышать цены на одежду, несмотря на удорожание тканей и пошива. К тому же наша логистика позволяет давать клиентам именно тот товар, который им нужен, именно тогда, когда он нужен, — ни раньше, ни позже — и в необходимом количестве. Адресность и полное соответствие нуждам потребителей стимулируют продажи.

Бежать, чтобы удержаться

— Что кроме правильного соотношения цены и качества помогает развитию компании?

— Экспансия, освоение новых продуктовых и территориальных рынков. Удержаться на рынке можно только постоянно двигаясь вперед, я уже не говорю — расти. Мы ищем ниши с потенциально высоким спросом. С 2008 года мы начали производить мужскую одежду под брендом Mango He, также с хорошей посадкой, из натуральных материалов и по умеренной цене. Вначале это были довольно стандартные линии в стиле casual, потом мы освоили и одежду для офиса. Расширился и женский ассортимент: появились коллекции одежды для спорта и отдыха, белье. В ближайшее время мы запустим подразделение детской одежды Kids. Это самые растущие рынки в мировом легпроме. Только в зоне Евросоюза в 2013 году мы откроем 250 новых магазинов, из них 55 — в России. Увеличится и торговая площадь — с 250 до 700 тысяч квадратных метров. Сегодня потребителю, в силу его возросшей рациональности, важно покупать все необходимое в одном месте, экономя время. Поэтому формат универмага — самый перспективный в одежном ритейле. Есть и другая причина увеличения площадей. В небольшом, бутиковом формате на складе товара скапливалось больше, чем в магазине. А в большом магазине, наоборот, на складе ничего не остается, что опять-таки сокращает издержки.

Параллельно с открытием магазинов больших форматов мы намерены создавать и мономагазины. У каждой концепции будут свои арт-директор, мерчендайзинг и дизайн. Но главное — мы выходим в верхне-средний сегмент. Мы выводим на рынок формат Mango Touch — магазины аксессуаров. В их производстве задействованы более качественные материалы, более серьезные поставщики, более дорогие дизайнеры.

Фото: Виктор Зажигин

— В чем смысл этого проекта, если потребители настроены на экономию?

— Спрос на новинки как никогда высок. За яркие, хорошо выполненные коллекции готовы заплатить подороже. Потребители хотят разнообразия, но лучше всего сегодня, как ни странно, идут элегантные модели. Поэтому сумки, обувь, шарфы, перчатки в Mango Touch выполнены в классическом стиле. В Европе магазины Mango Touch по темпам роста опережают обычные магазины Mango.

— В свое время Inditex запускала сеть дорогой мужской одежды Often, однако проект оказался неудачным. Вы не опасаетесь такой судьбы для Mango Touch? Бренд Mango, как и Inditex, в сознании потребителей связан с массовой модой.

— У бренда Mango огромная узнаваемость, мы делаем на это ставку. Идем на риск, потому что более дорогой и качественный продукт позволит выйти из жесткой конкуренции в fast fashion. К тому же издержки одежного бизнеса растут, и для их покрытия неизбежно приходится осваивать более высокие ценовые сегменты.

Фото: Виктор Зажигин

— Каковы планы развития компании в России?

— Российский рынок в глобальных продажах Mango пока занимает примерно шесть процентов. Но по динамике — 30 процентов в год — он один из лучших и уступает только итальянскому и турецкому. Вначале мы освоили города-миллионники, потом города с населением пятьсот тысяч человек, теперь работаем в населенных пунктах, где не больше двухсот тысяч жителей. Объем розничных и оптовых продаж Mango сегодня составляет около 100 миллионов евро. Но собственных магазинов немного — в России мы работаем в основном с франчайзерами, без них, например, невозможно освоить провинциальные рынки. Найти хороших партнеров непросто, но мы выработали критерии оценки, помогающие поиску адекватных компаний. Кандидат должен не только вложить не менее 500 тыс. евро в бизнес, но и иметь опыт управления несколькими магазинами. Ну и самое главное — чисто человеческое доверие: мы приглашаем будущих партнеров в Барселону, узнаем об их ценностях, вкусах. Как правило, российские франчайзеры закупают самый яркий ассортимент: приталенные силуэты, сочные цвета, — россиянки привыкли одеваться броско.              

Испанская компания Mango основана в 1984 году Исааком Андиком, бизнесменом турецкого происхождения. Наряду с испанской Inditex, шведской H&M, британской TopShop и японской Uniqlo сформировала сегмент быстрой моды, в последние годы ставший самым быстрорастущим на глобальном рынке одежды. Первый магазин Mango был открыт в Барселоне и предлагал одежду для молодых девушек. Впоследствии компания расширила ассортимент, вывела новые линии для более зрелых женщин, для мужчин и детей, а также запустила формат магазина аксессуаров Mango Touch. В 2012 году оборот компании составил 1,7 млрд евро, она стала вторым по величине ритейлером одежды в Испании после холдинга Inditex. Сегодня под брендом Mango работает 2598 магазинов в 112 странах, из них 122 магазина - в России. На российский рынок Mango вышла в 2001 году, сегодня это один из самых стратегически важных рынков для компании после итальянского, немецкого, французского и турецкого. Объем продаж Mango в России сегодня - около 100 млн евро в год.          

 

Азиат играющий

Марк Завадский

Игорный бизнес в Азии процветает, и с каждым годом отставание Приморья, которое решено развивать как один из игорных центров России, становится все очевиднее

Несмотря на замедление роста числа туристов, игорной индустрии Макао удалось заметно нарастить свои доходы

Фото: EPA

Около входа в казино City of Dreams в Макао каждые полчаса показывают шоу. Стена зала на несколько минут превращается в виртуальный аквариум, в котором плавает трехмерная грудастая русалка европейского вида, из одежды на ней только чешуя, да и то лишь ниже пояса. Китайцы застывают на несколько минут, мелькают вспышки «мыльниц», затем зрители устремляются по своим делам — мужчины в игорный зал, женщины по бутикам: игорные комплексы здесь ломятся от Louis Vuitton и Gucci.

Для всего мира Макао — это символ игорного экономического чуда, экономика города строится вокруг игорного бизнеса, который приносит бюджету бывшей португальской колонии 80% всех доходов. Макао — это еще и образец для подражания, именно его пример подтолкнул Сингапур к ослаблению игорного законодательства, за последние десять лет игорные зоны появились во Вьетнаме, Непале, Южной Корее и Мьянме.

В России создать свое Макао пытаются недалеко от Владивостока. После запрета игорного бизнеса на территории РФ и выделения под него специальных зон именно владивостокский проект считался самым перспективным: как-никак зона располагается в Азии, переживающей бум игорного бизнеса. За создание зоны Приморье отчаянно билось с Хабаровским краем, обещая построить под Владивостоком если не город-сад, то уж поле чудес для китайских дураков точно. Однако спустя четыре года после закрытия последнего казино в России (и через семь лет после принятия соответствующего закона) владивостокская зона все еще остается на стадии «амбициозного проекта», стремительно превращаясь в безнадежный долгострой. Особенно разителен этот контраст на фоне бурно развивающегося игорного бизнеса Азии. В том же Макао с 2009-го по 2013 год доходы от этого вида деятельности выросли почти в четыре раза. Очевидно, что Владивосток в Азии никто ждать не будет, игорный поезд из России если уже не ушел, то вот-вот должен отойти.

Макао сверху

2012 год для Макао стал удачным. Несмотря на сокращение роста числа туристов игорной индустрии удалось заметно нарастить свои доходы. В городе открылось сразу несколько крупных отелей, включая два комплекса Sands общей вместимостью 6000 номеров, что позволило снизить давление на гостиничный фонд и уменьшить среднюю цену за номер, особенно в пиковые сезоны (китайские недели праздников и выходные). «Еще важнее то, что стала меняться структура доходов казино. Все большая их доля приходится на массовый сегмент, он растет быстрее VIP-сектора, более подверженного сезонным колебаниям и политической конъюнктуре», — утверждает аналитик CLSA Аарон Фишер . В 2012 году доходы от VIP-операций увеличились всего на 7%, притом что массовый рынок вырос более чем на 30%.

Для казино это означает существенное увеличение рентабельности, поскольку, когда дело касается VIP-клиентов, игорным домам приходится отдавать примерно половину своего выигрыша посредникам, которые привозят клиентов в Макао (посредники таких игроков могут даже кредитовать, а при необходимости — выбивать из них деньги).

Китайские власти в последнее время все чаще выражают недовольство деятельностью посредников. В конце января акции основных игорных операторов в Макао упали в среднем на 5% — после того как несколько китайских СМИ сообщили о намерении Пекина бороться с посредниками, кредитующими богатых игроков. Таким образом в Китае собираются бороться и с коррупцией, ведь многие клиенты VIP-комнат (посредники снимают их у казино) — либо чиновники, либо тесно связанные с ними люди.

«В этом смысле Макао движется по пути Лас-Вегаса, где основные доходы приходятся на массовый рынок. Это более здоровая ситуация», — говорит эксперт по игорному бизнесу из Макао Патрик Юнг . Власти специального административного района последние годы устраивали промопрограммы в китайских регионах, и, видимо, это дало свои результаты: база потенциальных игроков увеличилась. Приехавших китайцев развлекают всевозможными шоу-программами разной степени удачности и благопристойности. В игорных заведениях место есть и прекрасному. К примеру, в казино Grand Lisboa стоит бронзовая голова лошади, выкупленная владельцем SJM Стэнли Хо за безумные деньги у западного коллекционера. (Изваяние до конца XIX века находилось в пекинском Летнем дворце, откуда было вывезено в Европу после поражения Китая в Опиумной войне и разграбления Летнего дворца войсками союзников.)

Перемены в Макао связаны и с глобальными изменениями на китайском туристическом рынке. Китайцы все больше путешествуют самостоятельно, не связываясь с посредниками или турфирмами, особенно там, где для них комфортна языковая среда. В Макао это привело к появлению премиального массового рынка, ставки на обычных столах поднимаются все выше и выше. Это связано с ограничениями на количество столов, которые вводят власти Макао, желающие жестко контролировать развитие игорного бизнеса. В результате во многих казино уже сложно найти столы для баккары (самая популярная карточная игра у китайцев) с низкими ставками, за один раз приходится выкладывать 200–300 долларов США. Впрочем, давление на столы скоро, видимо, снизится: к 2015–2017 годам в городе должны быть введены в строй сразу несколько новых объектов, которые строят основные операторы Sands China, Wynn Macau, Melco Crown, Galaxy Entertainment, MGM China and SJM Holdings. Сегодня только эти шесть компаний допущены к игорному бизнесу Макао, так что они сделают все возможное, чтобы доказать, что их сил хватит для удовлетворения растущего спроса.

Регион быстрого роста

Бурный взлет Макао происходит на фоне растущего интереса к игорному бизнесу во всем регионе. В 2008 году Азия (вместе с Австралией) стала вторым игорным рынком в мире, оттеснив на третье место Европу, Ближний Восток и Африку (EMEA). По прогнозам PricewaterhouseCoopers, уже к концу этого года Азия должна выйти на передовые позиции, оставив позади многолетнего лидера — США. «К 2015 году на Азию будет приходиться 49,7% всех игорных доходов в мире», — утверждает аналитик PWC Марсел Фенез . Оценки Fitch более сдержанны, но и в этом агентстве предсказывают первенство Азии к середине десятилетия.

Лидерство Макао в регионе в обозримом будущем оспорить не удастся, но за второе место будет идти ожесточенная борьба между Австралией и Сингапуром. Сингапур ворвался в элиту азиатского игорного бизнеса буквально за три года (первое казино здесь открылось лишь в 2009-м) и сразу же стал центром игорной активности в Юго-Восточной Азии. «У Сингапура была отличная база, казино просто органично влилось в уже существующую инфраструктуру. Это намного легче, чем создавать игорный центр с нуля на пустом месте», — подчеркивает Патрик Юнг.

Азиатский игрок становится все более массовым и менее элитарным, и это идет игорной индустрии на пользу

Фото: EPA

Восточная Азия

В Восточной Азии главным игорным центром пока остается Южная Корея, на конец 2012 года здесь работало 13 казино, но, кажется, это только начало. В октябре прошлого года местные власти объявили о развертывании строительства огромного развлекательного города Eightcity (восемь — счастливое число во многих азиатских культурах) в районе Инчеон в двух часах езды от столичного Сеула. Размер нового игорного центра будет превышать Макао в три раза, а общая сумма инвестиций составит 300 млрд долларов США, среди основных инвесторов — Daewoo, Kempinski и Korean Air. Проект рассчитан на японских и китайских туристов, самим корейцам играть там, скорее всего, будет запрещено, как им запрещено это делать в 12 из 13 существующих игорных комплексов. «Если мы разрешим корейцам играть, все казино будут переполнены, и мы лишимся туристических денег, не говоря уже о катастрофических последствиях для корейского общества», — говорит директор туристического департамента Южнокорейского министерства культуры Ким Цзин Гон .

Единственное казино, открытое для местных, находится на значительном удалении от Сеула, но все равно оно переполнено: в день сюда приезжает более 10 тыс. человек при максимальной вместимости 5 тыс. игорных мест. При этом по закону корейцам запрещено играть более 15 дней в месяц — на входе в здание у всех проверяют документы.

Проблема негативных последствий для общества встает перед каждой страной, открывающей у себя казино, и везде ее решают по-разному. Во Вьетнаме, Малайзии и Непале местным жителям запрещено ходить в казино — заведения работают только для иностранцев. Это вызвало игорный бум на границе Камбоджи с Вьетнамом, где построили несколько комплексов исключительно для вьетнамцев, камбоджийцам путь туда заказан. Возможно, в ближайшие два года первое казино откроется и на Тайване, такое решение приняли на острове Мацзу (опять же, самих островитян туда, скорее всего, пускать не будут). В Сингапуре гражданам необходимо платить за вход около 50 долларов США либо покупать полугодовые или годовые пропуска, кроме того, все получающие пособия или подавшие на банкротства находятся в базе данных охраны казино, внутрь их не пустят.

Вот уже несколько лет о возможности создания специальных игорных зон говорят и в Японии, ожидается, что вопрос будет вынесен на рассмотрение парламента уже в нынешнем году. Если Япония откроется для игорного бизнеса, это может существенным образом изменить игорный ландшафт региона. Скорее всего, казино будут доступны для японцев, прочие игорные дома японских клиентов потеряют. В любом случае к планам Японии в других странах относятся очень серьезно. «Макао вряд ли пострадает сильно, но вот удар по Южной Корее может быть достаточно серьезным», — полагает Патрик Юнг.

Амбициозный долгострой

На фоне других стран Азии успехи Владивостока выглядят более чем скромно. Планы строительства неоднократно менялись, по данным на январь этого года, первое казино c отелем на 199 мест должно быть построено летом, но нормальной дороги к будущей игорной зоне до сих пор нет. «Пока это просто коробка», — говорит «Эксперту» владелец одной из владивостокских консалтинговых компаний, недавно интересовавшийся ходом строительства.

Напомним, что первоначально игорную зону планировали построить к саммиту АТЭС (сентябрь прошлого года), чтобы использовать форум для продвижения проекта. Однако сначала у зоны под университет и саммит забрали остров Русский, а затем местным властям стало уже вообще не до игр — во Владивостоке были сорваны сроки по большинству объектов к саммиту. В частности, так и не удалось вовремя завершить возведение двух пятизвездочных гостиниц, и спонсорам саммита пришлось арендовать круизный лайнер и размещать гостей на нем.

Независимых финансовых инвесторов в игорную зону до сих пор нет, а Первая игровая компания Востока, по словам собеседников «Эксперта», тесно связана с местными властями. «Да, к нам приезжали инвесторы из Макао, но, кажется, просто разведать обстановку. Поняли, что опасаться им нечего, и уехали», — говорит собеседник журнала.

Не очень понятно и где брать потенциальных игроков: в последние годы приток туристов из Китая во Владивосток сильно сократился. В начале нулевых значительную долю в туристических потоках составляли групповые туры, которые организовывали для себя местные органы власти в соседних с Приморьем китайских провинциях. Однако этот вид туризма стал жертвой борьбы с коррупцией в Китае — после того как пара чиновников попались во Владивостоке с казенными деньгами, центральные власти пресекли эту практику.

А индивидуальных туристов заманить на российский Дальний Восток будет крайне непросто. Опыт других игорных центров Азии показывает, что строительство казино должно сопровождаться бурным развитием сектора сопутствующих услуг. Подготовка к саммиту АТЭС продемонстрировала, что этого не получилось сделать даже к крупнейшему международному форуму, на который делалась ставка в развитии края. Потому теперь убедить частных — особенно зарубежных — инвесторов в серьезности намерений намного сложнее.

Владивосток—Гонконг—Макао

График 1

Доходы от игорного бизнеса в Макао

График 2

Крупнейшие игорные центры в Азии

 

Оптимальный подход

Сергей Костяев, кандидат политических наук, старший научный сотрудник ИНИОН РАН

Министерство обороны США потратило миллиард долларов на неработающую компьютерную программу

Фото: EPA

С 1 марта расходы Пентагона, вероятно, будут сокращены на 43 млрд долларов — в рамках общего секвестра бюджета. Леон Панетта , уходящий на пенсию глава Пентагона, говорит, что секвестр расходов его ведомства низведет США до роли «второсортной военной державы». В довершение всех бюджетных неурядиц разгорается скандал вокруг Системы поддержки экспедиционных боевых действий (Expeditionary Combat Support System, ECSS) стоимостью 1 млрд долларов, которая оказалась совершенно неэффективной. Генеральный контролер Пентагона полагает, что в целом в министерстве обороны имеется еще шесть подобных контрактов на разработку программного обеспечения, которые на 8 млрд долларов превышают первоначальные заявки и на 13 лет отстают от графика реализации.

В канализацию

Тендер на разработку ECSS военно-воздушные силы США объявили в 2005 году. Годом позже контракт на реализацию проекта выиграла Computer Sciences Corp., которая в сумме получила 1 млрд долларов за компьютерную программу, которая по первоначальному плану должна была заменить 240 программ, отвечающих за разные аспекты функционирования ВВС: заправка самолетов, доставка боеприпасов и т. п. После того как было установлено, что программа не работает, а компания, ничуть не смущаясь, просит еще миллиард до 2020 года, чтобы исправить сбои в функционировании программы, ВВС были вынуждены разорвать контракт с Computer Sciences. Произошло это в марте прошлого года. Десятью месяцами позже был закрыт и сам проект ECSS, а фирма получила 8,2 млн долларов в виде компенсации за досрочное расторжение договорных отношений.

Самое примечательное заключалось в том, что ВВС делегировали подрядчику право самому составлять системные требования к разрабатывавшемуся программному продукту. Бригадный генерал Кэтрин Джонсон без тени смущения заявляла: «Мы полагали, что такой подход будет оптимальным, каковым он не оказался».

Относительно отмены проекта военный бюрократ сказала, что это было финансовым решением: «Computer Sciences просто не справилась с задачей адаптации коммерческой программы Oracle для реализации всех тех специализированных задач, которые ECSS должна была выполнять». Пентагон не мог дальше выделять средства на проект, не приносящий результатов.

В ходе сенатских слушаний и. о. заместителя руководителя ВВС США Джеми Морин заявил: «Я потрясен тем, насколько низкоэффективной оказалась программа». В феврале 2013 года, комментируя ситуацию с ECSS, Джон Маккейн , член сенатского комитета по вооружениям и кандидат в президенты США в 2008 году, сказал, что это «один из наиболее возмутительных примеров плохого управления в недавней истории. Миллиард долларов потрачен без какого-либо результата, просто спущен в канализацию. Ответственные чиновники должны быть уволены».

Правила игры

Разработка программы не заладилась сразу. Реализация проекта началась лишь в 2007 году — из-за того, что компании, проигравшие тендер на ECSS, пытались опротестовать контракт в Главном контрольно-финансовом управлении США, аналоге нашей ФАС, которое, однако, встало на сторону Computer Sciences.

Computer Sciences хорошо знает правила игры в Вашингтоне — трудно выиграть выгодный правительственный подряд без расходов на политиков и лоббистов. Как свидетельствуют данные Центра за ответственную политику, с 1990 года компания внесла в фонды кандидатов всех уровней более 2,7 млн долларов, а с 1998-го потратила на услуги «специалистов по отношениям с правительством» 13,9 млн долларов. Показательны и изменения в порядке цифр «политических расходов» этой компании с течением времени. Если в ходе избирательной кампании 2002 года сотрудники Computer Sciences пожертвовали немногим более 100 тыс. долларов, то в 2004 году, накануне объявления Пентагоном тендера на разработку ECSS, речь шла уже о 300 тыс. долларов. С расходами на лоббизм ситуация иная, качественное изменение произошло на рубеже 2008–2009 годов, порядок цифр изменился с миллиона до двух в год, тогда начали предприниматься активные усилия по удержанию «горящего в руках» контракта: уже первые тесты программы показали ее полную неэффективность.

Следует отметить, что подрядчики не впервые пытаются поживиться за счет Пентагона. Аналогичный скандал имел место с фирмой ADCS, возглавлявшейся Брентом Уилкесом . В 1996–2004 годах Рэнди Каннингэм , член подкомитета по оборонным ассигнованиям комитета палаты представителей по ассигнованиям, в законе о бюджете министерства обороны закладывал 20 млн долларов для того, чтобы Пентагон закупал программное обеспечение VPMax. Предварительно законодатель получил от владельца фирмы 2,5 млн долларов в виде взяток и 80 тыс. взносов в предвыборный фонд, за что оба оказались в тюрьме. История с Computer Sciences Corp. тоже еще не завершена. Предстоит узнать, кто из года в год закрывал глаза на провалившийся тендер, продолжая выделять средства на его реализацию.   

 

Лучше быть программистом, чем инвестором

Евгения Обухова

Евгений Огородников

Инвестиции в интернет текут мощным потоком, однако может оказаться, что этот рынок уже вошел в стадию передела сформированного за десятилетие спроса и сверхдоходов тут ждать неоткуда

Рисунок: Валерий Эдельштайн

На первый взгляд все выглядит весьма заманчиво. Так, например, Twitter, сделавший бизнес на заметках размером в 140 знаков, сегодня стоит около 9 млрд долларов. IPO компании намечено на 2014 год, и ожидается, что к этому моменту она поднимется в цене более чем десятикратно и будет дороже, чем у Facebook, которую на момент размещения оценили в 104 млрд долларов.

Прогнозы выручки Twitter больше похожи на упражнения в построении графика-экспоненты: в 2012 году было 288 млн долларов, в 2014-м якобы будет уже 807 млн, а в 2016-м выручка должна перевалить за 1 млрд. Такое чувство, что пример Facebook, компании с гораздо более внушительными, чем у Twitter, доходами, которая, однако, с момента размещения потеряла треть капитализации (см. таблицу), никого ничему не научил. Инвестиционные истории вокруг интернет-компаний выглядят так: команда программистов привлекает инвесторов, причем повторяет это неоднократно, при этом цена акций для каждого последующего покупателя увеличивается в разы. Заговаривают об IPO. Сводки с внебиржевого рынка заставляют аналитиков и инвестбанкиров постоянно повышать ожидаемую цену размещения. Наконец устраивается IPO, во время которого монетизируют свои доли основатели компании. Цена падает, инвесторы, купившие акции на IPO, остаются с неясными перспективами. Пока хорошо чувствуют себя лишь бумаги специализированной соцсети LinkedIn, которую используют для профессиональных контактов, но ее финансовые показатели заоблачные — она стоит почти 900 своих прибылей. А вложения в ту же Facebook, например, сейчас обещают окупиться прибылью компании за 2,9 тысячи лет (это, конечно, связано с разовым падением прибыли у сети, скорректированное P/E — около 60, но уж больно красива цифра). Все чаще говорят о том, что в акциях интернет-компаний надулся очередной пузырь.

Таблица:

Почти все IPO интернет-компаний принесли инвесторам убытки

Мода на Facebook

«Тему пузыря раздувают аналитики или инвесторы с достаточно сомнительной квалификацией, — категоричен специалист УК “Альфа-капитал” Никита Емельянов . — Действительно, если посмотреть на финансовые мультипликаторы, по которым оценены интернет-компании сейчас, то многим они покажутся неадекватными. У рядового инвестора может возникнуть вопрос, зачем платить 50–100 годовых прибылей за компанию с непонятной бизнес-моделью, когда есть, например, старый знакомый Hewlett-Packard за пять годовых прибылей. Дальше история раскручивается сама: если акции падают, то “очевидно, это же пузырь”, если растут — “ну теперь-то точно пузырь”. Являются ли высокие мультипликаторы признаком пузыря? Конечно нет. Например, практически весь 2003 год акции Apple торговались выше 60 по P/E, а сейчас стоят около десяти годовых прибылей. Был ли в этих акциях пузырь в 2003-м? Тогда многие на рынке думали, что да, а сейчас уже об этом никто не вспоминает, так как бумаги с тех пор выросли в 50 раз. Акции Google подорожали в восемь раз с момента IPO в 2004 году, хотя размещались по 55 годовых прибылей».

Впрочем, всех интернетчиков под одну гребенку стричь не стоит. Между компаниями производственными либо теми, в которых силен производственный дивизион (как Apple и Google), и чисто пользовательскими интернет-ресурсами, как Groupon и Facebook, разница очевидна. Любой инвестор, незнакомый с интернет-технологиями, сразу спросит: почему вторые оцениваются при размещении гораздо выше первых, ведь просчитать доходы и оценить активы проще как раз у производственных структур?

«Я не очень хорошо понимаю и чувствую доткомовские продукты, но я считаю, что это все равно во многом дань моде. Моде, имеющей цикличность, — говорит совладелец и старший партнер инвесткомпании Garber Hannam Partners Group Марк Гарбер . — То есть на смену любому доткомовскому продукту придет новый доткомовский продукт. А вот когда мы говорим о hardware, о том, что называют железом, тут можно на уровне логики и аналитики высчитывать определенные и достаточно очевидные тренды».

К слову, Уоррен Баффет не инвестирует в интернет-бизнес по той же самой причине — его невозможно достоверно оценить.

Всё подключат к интернету

Интернет — популярная отрасль не только у широкого круга инвесторов, но и у специализированных венчурных фондов (см. «Что такое хороший стартап» ниже). Правда, две трети денег венчуристов поступает в разработки программного обеспечения, но и интернет-сервисам перепадает достаточно (самый известный пример — сайт-забава Pinterest, который был создан в 2010 году, а в 2012-м уже привлек 100 млн долларов). Стабильно растет число венчурных сделок в американском IT-секторе. Это и неудивительно: интернет как отрасль находится в стадии очень динамичного роста, который продлится еще десять, может быть, двадцать, а может, и тридцать лет, считает основатель фонда Almaz Capital Partners Александр Галицкий . По его словам, все дело в том, что сеть — это новая технология, которая дает возможность принципиально иначе работать со знаниями. «Сейчас много говорят о том, что количество пользователей, подключенных к интернету, уже не может расти, что есть определенный предел, после которого люди уже не смогут еще больше общаться и создавать трафик в интернете. Но мы забываем, что интернет, как когда-то электричество, создаст в будущем целый спектр приборов, которые будут к нему подключены, — на Западе уже есть понятие utility computing, — развивает мысль Галицкий. — Вспомните: с возникновением электричества появилась не только лампочка, появилось множество appliance, электрических приборов: холодильник, утюг, куча всяких вещей. А у нас пока только два интернет-appliance, по сути дела, — телефон и компьютер». Пройдет немного времени — и наша жизнь будет немыслима без интернет-appliance, предсказывает Галицкий: начать с того, что наш автомобиль будет подключен к интернету — для сбора данных о его техническом состоянии, об оптимальной дороге. Да что там автомобиль, вообще вся жизнь человека — правильное питание, медицина, которая нас обслуживает, транспорт, развлечения, работа — будет видоизменяться за счет новых вещей, которые условно можно назвать интернет-appliance.

Коллега Александра Галицкого по венчурному бизнесу, старший партнер-основатель Runa Capital Сергей Белоусов , тоже не видит пределов роста интернета как отрасли, но предлагает подходить к любой инвестиции с точки зрения венчурного инвестора: смотреть на команду, идею и денежный поток. «Мне очень давно не нравился и по-прежнему не нравится Groupon. Он решает какую-то непонятную задачу. А, к примеру, Twitter решает проблему эффективного и удобного общения. Это базовый инстинкт — говорить в толпу, in publiс, — рассуждает Белоусов. — Другой базовый инстинкт — это принадлежать к группе друзей и с ними общаться. Третий базовый инстинкт использует Pinterest, сайт, где можно собирать коллекции картинок и давать их посмотреть другим. Ведь это же бессмысленное действие! Просто, повторюсь, базовый инстинкт — коллекционировать и показывать свою коллекцию. Но даже часть животных коллекционирует всякую ерунду — и поэтому такая вещь может оказаться очень популярной. Говорят, что Facebook неудачно разместил свои акции. Однако Facebook — прекрасный бизнес, он может вырасти еще раз в двадцать. Просто его стоимость на публичном рынке была завышена. Сейчас она, с моей точки зрения, адекватна, хотя я не покупаю акции на публичном рынке».

Впрочем, и основанные на базовых инстинктах социальные сети не всегда становятся хорошим объект для инвестиций. Уже классический пример неудачной социальной сети — MySpace. С 2007-го по 2012 год она опустилась по популярности с 1-го на 158-е место среди социальных сетей; если в 2005 году News Corporation купила ее за 580 млн долларов, то в 2011-м с трудом продала за 35 млн. И это при том, что на пике MySpace оценивалась в 12 млрд долларов и по полмиллиона ежегодно получала в качестве выручки от продажи рекламы. «MySpace была плохим приложением. Это стало понятно, когда появилась Facebook, у которой были более правильная сфокусированная аудитория и хорошее качественное приложение, — разбирает причины неудачи MySpace Сергей Белоусов. — Это как BlackBerry. Мне очень нравится, но у меня есть iPhone, и BlackBerry умрет, к сожалению. Это не значит, что у BlackBerry невалидная бизнес-модель. Она валидная, просто iPhone их сумел обогнать». Все дело в быстром масштабировании бизнеса у интернет- и хайтек-компаний. «Как только появляется сервис, который лучше, чем у вас, потребители могут очень быстро на него перескочить», — поясняет Белоусов.

Венчурных инвесторов, впрочем, это не особенно пугает: их вложения долгосрочные и всегда предполагают большие риски, и в перспективе они считают интернет многообещающей отраслью. «В интернете все только в начале пути, бизнес-модели все время меняются. Вот акции Groupon упали, но сам по себе Groupon дал трек понимания, куда надо двигаться, — говорит Галицкий. — Точно так же было в 2000-е годы: даже те компании, которые потерпели неудачу и провалились, дали трек понимания будущего развития, и это позволило сделать следующий шаг. Возьмите автомобильную индустрию — сколько было производителей автомобилей в начале века в Америке и сколько осталось? Сколько было производителей самолетов, сколько было производителей компьютеров! Такие компании, как Tandem, DEC, Silicon Graphic, Compaq, AltaVista, Informix, Netscape, — их же уже многие и не помнят. Это естественный процесс. Без них не будет прогресса и эволюции в технике, а перегревы на рынке все равно будут. Это просто ошибка прогноза. И к этому надо относиться спокойно».

Тем же инвесторам, кому важна прибыль в обозримом будущем, стоит понимать: вложения в нынешние интернет-компании сродни инвестициям в развитие дельтапланов в надежде на то, что когда-нибудь появятся сверхзвуковые самолеты.

Мало вложил — быстро разорился

Настороженно относиться к интернету как к сфере вложения денег заставляет и тот факт, что большинство сделок с интернет-активами непубличны, плюс закрыта финансовая информация о компаниях. «Специфика инвестиций в интернет заключается в том, что если инвесторы покупают бизнес за три годовых прибыли, то продавать они его будут уже не менее чем за двадцать прибылей, — сказал “Эксперту” основатель Liveinternet.ru Герман Клименко . — Откуда берется такая капитализация? Представьте себе условные “Яндекс” и Google. Вы смотрите, сколько стоит реклама в США и в России, сравниваете и предсказываете условно “Яндексу” перспективу роста в три раза. Его стоимость умножается на три. Дальше, может ли условный “Яндекс” вырасти по охвату, скажем, вдвое? Может. Умножаем капитализацию на два. Ну и плюс премия за первое место на своем рынке».

Пока не появятся публичные истории успехов и провалов, нельзя адекватно оценивать интернет-компании. Возьмем, к примеру, лидера российского рынка интернет-знакомств «Мамбу». Когда «Финам» шесть лет назад покупал этот актив, то заявлял, что планирует выйти из него, как только годовая выручка достигнет 30–40 млн долларов. В 2011 году «Мамба» достигла сопоставимой выручки (точную цифру в «Финаме» не называют), однако продажи до сих пор не последовало. Поползли слухи о том, что теперь из «Мамбы» невозможно выйти. «“Мамба” — исключительный актив для российского рынка, и выходить из него просто так, ради выхода как такового, не имеет смысла, — сказал “Эксперту” управляющий директор фонда FINAM Global Олег Сейдак . — У нас были предложения от возможных покупателей, но мы сочли нецелесообразным продавать этот актив в настоящий момент, так как верим в его дальнейший опережающий рост». При этом Сейдак признает, что адекватные оценки таких активов возможны лишь по сопоставимым сделкам, а таких еще не было. «“Мамба” — крупнейший игрок рынка интернет-дейтинга, и впрямую оценивать ее через финансовые показатели не совсем корректно. Сажем так: этот актив мог бы стоить сейчас не меньше трех годовых выручек», — добавляет представитель «Финама».

Не комментирует свои инвестиции в другой крупный российский интернет-актив — сайт объявлений Avito.ru — фонд Barings Vostok; никаких цифр не называет и Runa Capital, вложившийся в онлайн-сервис по изучению иностранных языков LinguaLeo (уточняя лишь, что инвестирует только в те компании, оборот которых может в течение 5–10 лет вырасти до 100 млн долларов либо их база пользователей увеличится до 100 млн человек, и LinguaLeo эти ориентиры также касаются. Сейчас у LinguaLeo 2,2 млн пользователей).

Понятно, что инвесторы ориентируются на доступные им данные, которые они могут оценить, — а это затраты на создание интернет-проекта. Собственно, бум инвестиций в интернет, который выплескивается и на публичные рынки, легко объясним: все видят лишь сравнительно небольшие первоначальные инвестиции и надеются получить сверхъестественную отдачу на вложенный капитал.

«Интернет — уникальное направление инвестиций с низким объемом необходимых капитальных вложений, потенциально высокой доходностью и быстрым сроком окупаемости в случае успеха, — соглашается Олег Сейдак. — Плюс рынок не насыщен, здесь есть место для новых продуктов и поставщиков услуг».

Основная статья затрат в интернет-проектах — заработная плата, на которую всегда приходится больше половины общего бюджета. При этом в разных проектах затраты на сотрудников растут по-разному, зависимость от увеличения числа пользователей у каждого вида бизнеса своя. «В целом команда проекта на стадии идеи — это два-три человека или более ста человек для крупных проектов с миллионами и десятками миллионов пользователей», — объясняет Сейдак.

Партнер бизнес-инкубатора wellSTART Сергей Еремин напоминает, что самое сложное в области интернет-проектов — это создать функционал, то есть «движок» сайта. Именно поэтому содержат армии программистов такие гранды, как Google и Facebook.

К тому же, добавляет Еремин, не стоит забывать про раскрутку. Раскрутка сайта может поглотить любой объем средств. «При этом логика “сегодня заплатили деньги, а завтра на сайт хлынула масса народу” не работает», — добавляет Еремин.

Именно этим, видимо, объясняются огромные инвестиции, в частности, в Avito.ru — в компанию, по данным СМИ, было вложено 100 млн долларов. «По рейтингам LiveInternet у Avito 11,7 процента охвата аудитории рунета, и это серьезная цифра, — говорит Сергей Еремин. — Но дело в том, что функционал сайта не настолько сложен, и 100 миллионов долларов для него — чудовищная сумма. Скорее всего, большая часть денег ушла на телевизионную рекламу, которую Avito проводила довольно широко. Телереклама — очень дорогое удовольствие, может съесть любой бюджет, но в глазах инвестора такие вложения не самые лучшие. Большинство игроков российского интернет-рынка зарабатывают без рекламы на ТВ».

Сегодня на рынке не так сложно узнать себестоимость производства бензина, ботинок, молока, стали — чего угодно. Для большинства секторов примерно понятна и рентабельность. Интернет-рынок в этом смысле закрыт. А хочется же хоть как-то пощупать его экономику. Поэтому мы очень благодарны компании Avito, которая откликнулась на наши попытки понять экономическую сущность явления.

Сейчас Avito не генерирует прибыли, хотя в 2012 году эта площадка объявлений утроила свою выручку (30 млн долларов против 10 млн в 2011 году). Если исходить из вакансий Avito, размещенных в сети, зарплата одного сотрудника в среднем составляет 40 тыс. долларов в год, всего в компании работает 200 человек. В таком случае с учетом социальных взносов и подоходного налога только персонал обходится Avito примерно в 12 млн долларов в год. Филип Энгельберт , исполнительный директор и сооснователь Avito, так комментирует расходы своей компании: «Полагаю, вы ориентировались на вакансии одних из самых высокооплачиваемых специалистов не только у нас в компании, но и на рынке. Наши оклады полностью зависят от занимаемой должности, уровня ответственности и подготовки. Некоторые сотрудники обходятся нам в 4–5 миллионов рублей в год, в то время как расход на других составляет всего 200 тысяч рублей в год. Более 50 процентов сотрудников зарабатывают гораздо меньше, чем вы подсчитали».

Сложнее подсчитать доходы Avito: компания не раскрывает соотношение бесплатных и платных объявлений. Известно, что платные и VIP-объявления, а также поднятие объявления наверх обходятся в зависимости от разных условий от 29 до 620 рублей. Если учесть, что ежедневно на Avito размещается более 300 тыс. объявлений (данные компании), и предположить, что хотя бы 4–5% из них — платные, это должно приносить порядка 35 млн долларов. «К сожалению, мы не можем рассказать о соотношении объявлений с примененными дополнительными услугами и бесплатных, — говорит Энгельберт. — Но важно понимать, что к одному объявлению услугу можно применить несколько раз. Это актуально для категорий товаров, в которых появляется особенно много предложений. Кроме того, платные объявления не единственный наш источник дохода: на Avito существует сервис “Магазин”, представляющий интерес для частных предпринимателей и компаний, сейчас на сайте свыше 3,5 тысячи таких магазинов. Не стоит забывать и о дисплейной рекламе».

Рентабельность Avito была бы положительной, если бы она, как и большинство подобных структур, тратилась преимущественно на персонал, а у нее велики расходы на маркетинг. «Мы не ставим перед собой задачу максимального извлечения прибыли путем монетизации, желая заработать на пользователях как можно больше “здесь и сейчас”. Наша цель сегодня — создание самой ликвидной торговой площадки в интернете на территории РФ», — утверждает Энгельберт, добавляя, что если бы было принято решение отказаться от расходов на маркетинг, сервис стал бы прибыльным. «Но нам не это нужно. Я хотел бы сравнить наш бизнес с хорошим вином: можно открыть бутылку сразу же после розлива, если угодно, но стоит набраться терпения, немного подождать, и вкус вина превзойдет все ожидания», — говорит исполнительный директор Avito.

Поделили рекламу и успокоились

Самые большие проблемы ждут инвесторов тех проектов, которые обещают рост не выручки, а пользователей. Считается, что пользовательская база и информация, которую они сами предоставляют о себе, заполняя разные профили, отмечаясь в тех или иных местах, ставя «лайки», со временем может трансформироваться в деньги. Однако до сих пор никто не представляет, как именно произойдет эта трансформация. А между тем именно на такой надежде построена сверхъестественная капитализация Facebook и Twitter, а также других более мелких проектов.

«Facebook интересна прежде всего тем, что она собрала колоссальный объем информации о своих пользователях, — уверен Олег Сейдак. — Это очень большой, уникальный актив. Да, дальше возникают вопросы, и главный — как он может быть использован. Ответов на них пока нет, но они могут появиться в любой момент. И эта возможность монетизации и гегемония на рынке заложены в цену акций Facebook. Представьте, что вы создаете угольную, или сталелитейную, или любую другую компанию, которая естественным путем без излишних усилий занимает 90 процентов рынка в любом регионе. Вполне логично, что мультипликаторы у вас будут того же уровня, что и у Facebook. Но в угольной или металлургической отрасли такую компанию создать нельзя. А в сфере добычи информации о пользователях — можно».

Правда, время идет, а чудесного способа превратить миллиард пользователей Facebook в деньги все не появляется.

«Никаких других путей монетизации интернет-сервисов, кроме рекламы и платы пользователей, не придумано, — продолжает тему Герман Клименко. — Поэтому монетизация соцсетей — самый больной вопрос. Да, по числу пользователей Vkontakte обгоняет “Яндекс”, но его доходы на фоне доходов “Яндекса” просто не видны».

Заметим, что надежды на рост рекламы в интернете не учитывают обычно того факта, что этот рост уже замедляется. Дело в том, что рынок рекламы сформировался давно, он стабильно занимает 0,9% мирового ВВП и растет примерно теми же темпами, что и мировая экономика. Так, за последние 10 лет мировой рынок рекламы рос со средней скоростью 3,5–4% в год (без поправки на инфляцию) и в 2013 году, по прогнозу ZenithOptimedia, должен составить 511 млрд долларов. То есть взрывных темпов роста у рынка рекламы в целом нет (см. график 1).

При этом, как и бывает со зрелыми рынками, он давно поделен, и за каждый его кусок идет нешуточная борьба. Основным захватчиком последние десять лет был интернет; с 2005-го по 2013 год затраты на рекламу в сети выросли в четыре раза. Рынок рекламы перешел от одного уклада к другому, но никакой революции при этом не произошло; сам по себе интернет не создал нового рынка и не сгенерировал новые объемы рекламы. Он лишь подтолкнул к переделу уже существующих объемов. Главным донором интернет-рынка стали печатные издания по всему миру плюс небольшая часть выручки в интернет перетекла от радиостанций.

Инвесторы уже заработали на переделе рекламного рынка. Главным бенефициаром здесь стала корпорация Google. Компания растет взрывными темпами: за восемь лет ее доходы от рекламы увеличились более чем десятикратно, и Google поднялась на недосягаемую высоту. Компания контролирует 50% мирового рынка интернет-рекламы, и это единственный бизнес, который может потягаться выручкой с компаниями IТ-сектора до интернет-эпохи (см. схему).

Но каков резерв роста даже для Google? Да, Google «отъедал» доходы у печатных СМИ (см. график 2), но теперь этот ресурс представляется практически исчерпанным. Так, прогнозируется, что в 2013 году рекламодатели потратят на продвижение через интернет более 100 млрд долларов, а через печатные СМИ — 40 млрд. Сколько еще отдадут издатели? Даже если все доходы печатных СМИ уйдут в интернет, то рост рынка интернет-рекламы составит лишь 40%, а дальше скромные 3–5% в год.

При этом, глядя на феерический рост Google, все создатели интернет-ресурсов надеются повторить этот успех. Та же Facebook — это попытка воссоздать величие Google и заново поделить рынок интернет-рекламы. Но, как известно, пришедшие не первыми довольствуются небольшими долями уже созданного рынка. Так что потенциал сети Facebook и ей подробных — 20–30% на всех. «На самом деле социальные сети — это надежда тех инвесторов, кто не успел войти в Google и “Яндекс”, — поясняет Герман Клименко. — Охват последних как раз может конвертироваться в деньги. А вот монетизации огромного массива данных о поведении своих пользователей, который накопила Facebook, не происходит, — он не может продавать сегментированную рекламу. Или, иначе говоря, поисковики знают, что человек ищет, а соцсети — нет. И если бы по текстам, которые пишут пользователи, можно было таргетировать рекламу, я, как владелец Liveinternet, был бы уже миллионером». Те, кто вложился в соцсети, сейчас ждут возможности с честью из них выйти, уверен Клименко. «Самая лучшая возможность представится, если Google купит Facebook и интегрирует в нее свой поисковик. Капитализация Facebook может при этом вырасти раз в пять. Но нужно ли это Google? Не уверен», — говорит Клименко.

Пока смена уклада, произошедшая с развитием интернета, коснулась лишь распределения рекламы, но не повлекла за собой роста эффективности всей экономики (как это происходило со сменой укладов в промышленных отраслях, когда с переходом от угля к нефти или с внедрением новых материалов мировой ВВП существенно увеличивался). С появлением Google или Facebook принципиальных изменений в мире с точки зрения роста экономической эффективности не случилось. Венчурные инвесторы уверены, что это произойдет со временем. Но никто из них не отвечает на вопрос: когда?     

Что такое хороший стартап

Роман Сидоренко , партнер венчурной компании The Untitled VC (Сан-Франциско, США):

- Четкой статистики по тому, как быстро стартапы начинают зарабатывать средства и сколько из них становится прибыльными, нет. Чаще всего это зависит от конкретных стартапов и их бизнес-моделей. Как венчурных инвесторов нас интересуют ключевые метрики стартапа. В частности, мы смотрим на стоимость получения новых клиентов - customer acquisition cost (CAC). Это сумма, которую надо потратить, чтобы получить платящего клиента. Второй параметр - это долгосрочная доходность клиента, customer life time value (CLTV), которая показывает, сколько средний клиент на протяжении жизни принесет денег. Чем больше зазор между этими показателями, тем выгоднее онлайн-проект. Если CLTV - тысяча долларов, а CAC - 50 долларов, то это очень хорошо. Это значит, что проект будет окупаться.

Записал Александр Кокшаров

Схема 1

Почти все деньги в ИТ-сфере получают компании предыдущей формации.

Схема 2

Но по капитализации это не очень заметно

График 1

Мировой рынок рекламы растет очень медленно; как на всяком зрелом рынке, рост доли одного канала происходит за счет "отъедания" доли другого. Так произошло с интернетом и прессой

График 2

Google почти отобрал долю рекламного рынка у прессы. Это означает, что скоро рост его рекламных доходов неминуемо замедлится

 

Станок для нового уклада

Александр Механик

Российское правительство приняло программу развития станкостроения. Чтобы ее выполнить, придется повторить революционные изменения, которые произошли в мире двадцать лет назад не только в технической, но и в организационной сфере

Erit ex hoc æquior Orbis (Это будет Новый Мир)

«Мы ничего не производим», — констатировали авторы одноименной статьи , опубликованной в нашем журнале прошлой осенью (№ 47 от 26 ноября 2012 года). В немалой мере это относится к станкостроению. Уровень производства станков в России упал почти с 70 тыс. станков в год в 1991 году до трех с небольшим тысяч в 2012-м, то есть более чем в двадцать раз. А ведь советское станкостроение находилось на мировом уровне — с 1984-го по 1990 год только в ФРГ было экспортировано более 45 тыс. единиц станков и кузнечно-прессового оборудования.

В результате к настоящему времени моральная и физическая изношенность основных фондов, в первую очередь металлообрабатывающего оборудования, в российском машиностроении достигла 70–80%. Причем с 1990 года, когда прошла последняя перепись станков, их количество в стране существенно сократилось — с 2 млн до 1,5 млн (оценка ассоциации «Станкоинструмент») или даже до 900 тыс. (оценка специалистов Московского государственного технологического университета «Станкин»). И сейчас, по словам проректора по развитию «Станкина» Александра Андреева , ежегодно мы продолжаем терять более 50 тыс. станков. Или, по крайней мере, они вырабатывают свой ресурс.

Две революции и один переворот

Пока российское станкостроение утрачивало свои позиции, в мировом за последние двадцать-тридцать лет произошли две революции — техническая и институциональная.

Первая заключалась в том, что изменился характер самих станков, технология их производства и применения (см. «От станка к роботу» ).

«Благодаря новому облику станкостроения, — говорит член-корреспондент РАН генеральный директор Национального института авиационных технологий Олег Сироткин , — в машиностроении появляется возможность построить автоматизированную цепочку: цифровое проектирование детали — программа ЧПУ для ее изготовления на станках — программа ЧПУ для управления роботизированным участком или даже заводом и перемещения детали. В этой цепочке человек участвует только на стадии проектирования изделия и отладки работы цеха. На заводе Fanuc в Японии роботы делают роботов. Никого в цехе нет, даже свет выключен. Но безлюдные технологии решают не только производственные проблемы, но и социальные. В частности, для России ключевая проблема — нехватка рабочих кадров. И в этом смысле такие технологии — единственное наше спасение».

Вторая — институциональная — революция в станкостроении заключалась в том, что изменился характер не только отдельных заводов, но и всей отрасли и способа организации рынка станкоинструментальной продукции.

Во-первых, модульный характер построения станков позволил изготавливать стандартизованные модули на специализированных заводах — центрах соответствующих компетенций. А современные станкозаводы по существу превращаются в сборочные производства. Это, в свою очередь, потребовало создания станкостроительных кластеров: системы заводов, производящих необходимые комплектующие и связанных единой технологической цепочкой со сборочным производством. Специалисты в качестве примера приводят Тайвань, где считают, что кооперационные связи внутри такого кластера должны быть в пределах ста километров. Это позволяет экономить на логистике и обеспечивать непосредственную и постоянную связь между предприятиями.

Во-вторых, как объясняет Александр Андреев, поскольку станки редко используются отдельно, чаще всего в составе технологической цепочки, включающей в себя разнородное оборудование разных производителей, между потребителем и производителем металлообрабатывающего оборудования во всем мире, как правило, стоит посредник, так называемый системный интегратор, который оказывается ключевым участником рынка станкоинструментальной продукции. Системный интегратор подбирает все необходимое оборудование, формирует технологическую цепочку потребителя «под ключ», а иногда и разрабатывает ее, обеспечивает ее запуск и последующее обслуживание, то есть полный инжиниринг и сервис.

В эти же годы в мире произошел, если так можно выразиться, геополитический переворот: кардинально поменялись лидеры станкостроения. Если вплоть до конца 1980-х это были США, СССР, ФРГ, Япония, менявшиеся между собой местами в лидирующей группе, то к 2011 году безусловным лидером в производстве станков стал Китай, а в лидирующую шестерку с большим отрывом от него вошли Япония, Германия, Италия, Южная Корея и Тайвань. Правда, Япония, Германия и Италия занимают лидирующие позиции в производстве самых сложных и точных станков. США переместились на 7-е место, а Россия на 21-е. Причем Китай стал лидером еще и в импорте станков, в результате по их потреблению он превосходит весь остальной мир.

Китайский прорыв оказал сильное влияние и на российское станкостроение. В 1990-е оно во многом выживало за счет поставки на экспорт традиционных советских станков типа 16К20. Но теперь на рынке простых станков доминирует Китай, который, как заметил директор завода «Саста» Алексей Песков , «слизал эти советские станки, и с ним невозможно конкурировать по цене».

Станки под проценты

Сегодня в станкоинструментальной отрасли России насчитывается около 100 предприятий. Но, как заметил директор по связям с промышленностью и госструктурами ассоциации «Станкоинструмент» Николай Юденков , «у нас практически все заводы находятся под банкротством, вызванным неподъемными кредитами. Особенно обострилась эта ситуация после кризиса 2008 года». В 2012 году обанкротился Савеловский машиностроительный завод, перешедший после этого под контроль корпорации «Оборонпром». В состоянии банкротства сейчас находится Стерлитамакский станкостроительный завод, который выпускает почти половину всех металлорежущих станков в стране. По мнению директора завода «Киров-Станкомаш» Егора Скрипкина , борьба за выживание совсем не оставляет станкостроителям ресурсов для развития, вложений в НИОКР, обучения квалифицированных кадров, поддержания конкурентоспособности своей продукции.

Особенно сильно в 1990-е годы пострадала станкостроительная отрасль в Москве, где новые хозяева уничтожили практически все заводы и научные институты. На их месте теперь склады, офисные или торговые центры. В частности, еле-еле выживает ЭНИМС, на котором в 1980-е работало до 4 тыс. человек, а сейчас — около 200. Последним в 2011 году под давлением рейдеров пал завод «Красный пролетарий», председатель совета директоров которого при невыясненных обстоятельствах был убит на Кипре. Причем происходило это одновременно с разработкой и принятием правительством программы развития отечественного станкостроения. Аналогичная ситуация со станкостроением и в Санкт-Петербурге.

Резкое сокращение станкостроительной промышленности вынудило некоторые крупнейшие машиностроительные предприятия развивать станкостроение на собственной базе, чтобы обеспечить возможность хотя бы модернизации своего станочного парка. Например, авиационный завод «Салют» в Москве развил собственное производство и приютил остатки Московского станкостроительного завода. А Кировский завод в Санкт-Петербурге создал на своей базе станкостроительное подразделение, преобразованное затем в завод «Киров-Станкомаш».

Значительную часть проблем, испытываемых станкостроением и другими наукоемкими областями российской экономики, надо искать в первую очередь не столько в них самих, сколько в особенностях российской финансовой системы.

Президент ассоциации «Станкоинструмент» Георгий Самодуров поясняет: «Когда речь идет об импорте станков в Россию, иностранный производитель, как правило, поставляет станок в рассрочку на три-пять лет. Он в состоянии сделать это, потому что может взять кредит на производство станков у себя в стране под полтора-два-три процента. Японские станкостроители вообще могут взять кредит под одну десятую или даже одну сотую процента годовых на десять лет. А российский станкостроитель берет кредит под 16–18 процентов, а то и больше, причем на год, максимум на два. И таких ставок рентабельность наших заводов не выдерживает. А часто он вообще не может взять кредит, поскольку у провинциальных заводов практически нет залоговых активов».

С другой стороны, когда речь идет о покупке станков в России зарубежным потребителем, он опять-таки может взять кредит на тех же условиях у себя в стране, сразу полностью заплатить за станок и вернуть деньги банку в течение пяти-семи-десяти лет.

Поэтому российскому машиностроителю проще купить импортный станок, а российскому станкостроителю проще продать свой станок за границу. В результате при общем падении производства станков в России более половины производимых у нас станков перед кризисом 2008 года уходило на экспорт. Между российским станкостроением и машиностроением возникла стена финансового непонимания.

Как рассказывает Николай Юденков, разницу в положении российских и японских станкостроителей они хорошо почувствовали, когда были в Японии на заводе Fanuc, крупнейшем в мире производителе систем с ЧПУ и роботов. Президент корпорации Fanuc Есихара Инаба рассказал им, что его предприятия как производственные объекты не подлежат обложению налогами на недвижимость и землю. Не облагается налогом и прибыль, идущая на техперевооружение, создание новых рабочих мест, замену продукции на более наукоемкую, а НДС на экспортируемую продукцию возвращается без всяких бюрократических проволочек. Кроме того, государство возмещает транспортные расходы компании при экспорте продукции в Европу, расходы на участие в выставках и рекламных мероприятиях.

Общий вывод практически всех наших респондентов: при существующей финансовой системе устойчивое развитие сложных производств, в том числе станкостроения, практически невозможно.

Еще одна проблема российского станкостроения связана с той ролью, которую вынужденно играют в ней системные интеграторы.

Российское станкостроение особенно нуждается в системных интеграторах из-за узкой специализации российских станкостроительных заводов, являющейся наследием советской системы разделения труда. Но системные интеграторы, действующие на российском рынке, предпочитают работать с импортным оборудованием. Дело в том, что, как пояснил Александр Андреев, «структура себестоимости проектов технологического перевооружения в российских условиях такова, что основная прибыль образуется при перепродаже купленного у производителей оборудования, а не при проектировании комплектных производственных систем. В связи с этим деятельность системного интегратора может быть рентабельной, только если он покупает оборудование у производителей по более низким, чем для остальных потребителей, ценам и получает от производителей эксклюзивное право на продажу их оборудования, то есть сам определяет цену продажи». Наши станкостроители не могут предоставить системным интеграторам таких условий из-за низкой рентабельности своего производства.

Тупики импорта

После того как в 2011 году правительство страны приняло Программу развития вооружений на 2011–2020 годы в размере 23 трлн рублей, в рамках которой оно сочло необходимым вложить в техническое перевооружение оборонного комплекса около 3 трлн рублей, потребность в станках у предприятий нашего машиностроения, прежде всего оборонного, резко возросла. И машиностроители обратились к импорту. Ведь мы привыкли импортировать оборудование практически во всех отраслях экономики. Но в данном случае все не так просто. Существует так называемое Вассенаарское соглашение по контролю за экспортом обычных вооружений и высоких технологий (товаров и технологий двойного применения), в котором Россия тоже принимает участие. В соответствии с этим соглашением каждое государство само определяет, что из подобных товаров и технологий оно готово продавать и кому. Фактически это новая форма пресловутого КОКОМ. И большинство наиболее современных и точных металлообрабатывающих станков подпадает под ограничения Вассенаарского соглашения. К двойным технологиям сегодня отнесены все виды оборудования и многие комплектующие к ним, которые обеспечивают производство вооружений, космических и летательных аппаратов, судов и другой наукоемкой и стратегически важной продукции. Это станки пятого поколения: пятикоординатные обрабатывающие центры, прецизионные станки, системы ЧПУ для таких станков, станки для объемной лазерной резки и многое другое. Более того, экспортный контроль постоянно ужесточается. Вам, скорее, поставят сами вооружения, чем предоставят технологии и оборудование для его изготовления.

А еще, как заметил Александр Андреев, существует проблема специального станкостроения, необходимого для решения производственных задач в оборонных отраслях промышленности, в космической или атомной отрасли, которые не решаются серийным оборудованием. И его невозможно заказать зарубежному предприятию, поскольку в этом случае потребуется допустить потенциального разработчика на закрытые предприятия и выдать ему техническое задание, раскрывающее такие подробности, которые могут составлять коммерческую или государственную тайну.

Но даже если оборудование вам поставят, вы окажетесь в зависимости от его обслуживания производителем, от программ для ЧПУ, от инструмента — и производитель сможет контролировать, что именно и где вы на этом станке изготавливаете. Например, он может установить на станок скрытые программные модули, которые накапливают информацию о производимой продукции. Производитель может потребовать отчета о перемещениях станка, а в его электронную начинку установить датчики контроля местоположения, которые позволят определить, где именно эксплуатируется станок, и блокировать непредусмотренные перемещения. В экспортный контракт в качестве обязательного условия часто записываются подключение такого оборудования к интернету и требование использовать только инструмент производителя. В случае нарушения всех этих требований можно как минимум лишиться гарантий.

Идеологический поворот

Если Россия хочет производить современное вооружение и сложную наукоемкую продукцию, она должна обладать развитым производством по крайней мере самых сложных и точных станков. Вот почему правительство в развитие федеральной целевой программы «Национальная технологическая база» уже в конце 2011 года приняло подпрограмму «Развитие отечественного станкостроения и инструментальной промышленности», в которой впервые за двадцать лет предусмотрено выделение средств на НИР и ОКР по разработке новых моделей станков, на изготовление опытных образцов и даже на создание производственных мощностей для их дальнейшего выпуска на станкостроительных заводах общим объемом более 50 млрд рублей, в том числе более 26 млрд рублей — за счет федерального бюджета.

В подпрограмме это объяснено тем, что «имеющие принципиальное значение для обеспечения технологической независимости российского машиностроения станкостроительные организации в условиях глобального экономического кризиса не имеют собственных ресурсов развития. Более того, кризисное сокращение спроса на их продукцию ставит под вопрос их дальнейшее существование. Однако станкостроение представляет собой компактную отрасль, что делает возможным его целенаправленную масштабную поддержку государством при относительно небольших затратах». Кроме собственно подпрограммы правительство приняло еще ряд мер финансовой поддержки отрасли и защиты российского рынка станков.

Все эти меры фактически означают, что впервые за последние двадцать лет государство в значительной мере берет на содержание целую отрасль промышленности, которая к тому же была практически целиком приватизирована еще в 1990-е годы и не входит в военно-промышленный комплекс, понимая, что полноценное и независимое развитие российской экономики без нее невозможно. Хотя многие эксперты считают бюджет этой программы совершенно недостаточным для решения проблем отрасли, тем не менее это важнейший идеологический поворот в деятельности нашего государства, на который почему-то никто не обратил внимания.

Программа развития отечественного станкостроения принимается не на пустом месте. Справедливости ради надо отметить, что, несмотря на все проблемы отечественного станкостроения, ряд станкостроительных предприятий сохранил производство и потенциал для развития: это заводы в Стерлитамаке, Рязани, Иванове, Краснодаре, завод «Саста» в городе Сасово Рязанской области, Савеловский машиностроительный завод в Кимрах Тверской области, «Киров-Станкомаш» в Санкт-Петербурге.

Что в программе

Прежде всего программа предусматривает организацию большого числа опытно-конструкторских работ по созданию новых образцов станков, в частности новых видов многокоординатных высокопроизводительных металлорежущих станков с числовым программным управлением, новых видов сверхпрецизионных станков с числовым программным управлением для механической обработки деталей с точностью до 100 нм и наукоемких комплектующих изделий для специального станкостроения. Всего предполагается проведение более 100 разнообразных ОКР.

Ведущим разработчиком большинства этих ОКР определен «Станкин», которому фактически переданы функции головного НИИ отрасли взамен практически исчезнувшего ЭНИМСа. Для этого «Станкин» спешно реорганизуется и переоснащается. В частности, при нем созданы инжиниринговый центр и уникальное производство, оснащенное, как с гордостью говорит его директор Александр Андреев, лучше многих западных исследовательских центров. Под задачи науки и проектирования корректируются структура самого института и учебный процесс. Андреев считает, что тем самым на смену советской модели организации отраслевой науки, когда основные НИОКР выполнялись в отраслевых НИИ, приходит модель, более характерная для взаимодействия прикладной науки и промышленности в развитых странах, в той же Германии, где научная работа производится в университетах, а проектная — в компаниях.

Такая концентрация НИОКР в «Станкине» не случайна: в программе констатируется, что «научно-технический и кадровый потенциал российских разработчиков не соответствует требуемому качеству работ, которые необходимо выполнить для решения поставленных программой задач. Их разработки, являясь новшеством для нашей страны, часто не превосходят лучшие зарубежные аналоги». Вот почему в программе наряду с постановкой собственных ОКР предлагается привлечение иностранных компаний в качестве инвесторов в российскую станкостроительную и инструментальную промышленность, покупка иностранных компаний и внутрикорпоративный перенос ноу-хау, наконец, покупка ноу-хау у зарубежных владельцев. Однако Георгий Самодуров скептически настроен в отношении перспектив такого сотрудничества: «Технологии — это основа станкостроения, и если нам не продают станки, то какой смысл передавать нам передовые технологии?» Он приводит в качестве примера завод, который строит в Ульяновске немецкая фирма DMG. На нем предполагается осуществлять отверточную сборку станков из модулей, поставляемых с польского и, возможно, с китайского заводов DMG, причем не самых современных моделей.

А по мнению генерального директора Савеловского машиностроительного завода Петра Сазонова , совместные производства позволят не столько получить ноу-хау, сколько создать рабочие места и оживить станкостроительные заводы, готовя их к производству собственной оригинальной продукции по мере ее разработки.

Что касается покупки иностранных компаний и внутрикорпоративного переноса ноу-хау, то у некоторых наших заводов, имевших зарубежных контрагентов, есть отрицательный опыт. Попытка переноса технологий в Россию всегда заканчивалась неудачей, потому что это запрещено. Поэтому большинство наших респондентов уверены, что наши проблемы придется решать нам самим.

Тем не менее Александр Андреев считает, что современное состояние российского станкостроения не позволяет рассчитывать на то, что оно сможет обеспечить возрастающие потребности российского машиностроения. Вот почему, несмотря на все проблемы, задача государства в том, чтобы заинтересовать иностранных станкостроителей развивать в России не отверточную сборку, а максимально локализовать производство. А этот интерес неизбежен: в Европе потребление станков падает, а в России растет. В автомобилестроении это удается, должно получиться и в станкостроении, по крайней мере в массовом.

В ряду мер, дополняющих подпрограмму, правительство РФ приняло постановление о частичном — до двух третей ставки рефинансирования — субсидировании процентных ставок по кредиту на техническое перевооружение, то есть примерно на 6%. Но станкостроителям этого явно недостаточно, во-первых, потому что стоимость кредита все равно остается в районе 10%, а во-вторых, потому что эти льготы получает потребитель станков, а не станкостроитель, которому нужны кредиты на оборотные средства. То есть такие льготы проблемы отечественных станкостроителей не решают, а только облегчают потребителю импорт.

Как сказал Алексей Песков, «я бы считал самым важным для нашего станкостроения устойчивый спрос. Появится спрос — появятся заказы, под заказы можно брать кредиты. Остальные вопросы вторичны. А формирование устойчивого спроса на данном этапе может обеспечить только государство». Кроме того, г-н Песков обратил внимание на то, что на японских и немецких заводах он практически не видел иностранных станков, в основном они местного производства: «Это и государственная политика и выбор самих производителей. Как осуществляется эта государственная политика, мы не видим, но факт остается фактом».

Сформировать устойчивый спрос должен помочь введенный правительством запрет на приобретение товаров иностранного производства при размещении заказов для нужд обороны страны и безопасности государства, который распространяется и на станки (Постановление правительства № 56 от 7 февраля 2011 года). «Мы верим, что это постановление заработает, надеемся и ждем, — говорит Алексей Песков. — Но если оно не заработает, тогда программа — это просто выброшенные государством деньги».

В ряду мер по обеспечению устойчивого спроса на отечественные станки — предусмотренное программой создание системных интеграторов, которые, как сказано в программе, должны будут консолидировать «рыночные предложения российских производителей механообрабатывающего оборудования и поставлять конечным потребителям (машиностроительным организациям) завершенные производственные участки и линии».

Как отмечают наши собеседники, просто создать системного интегратора недостаточно. Необходимо, чтобы государство, по крайней мере на первом этапе, обеспечило системного интегратора и заводы, которые стоят за ним, достаточным объемом заказов. Речь при этом, конечно, не идет о возврате к директивному планированию, об отказе от рынка, речь о том, как запустить этот рынок и заставить его работать на нужды отечественной промышленности.

Чего не хватает правительственной программе

«Системные интеграторы важны, но еще важнее системный подход к развитию машиностроения, — говорит Олег Сироткин. — Системные решения нужны на уровне заводов, корпораций, отраслей, всей страны. А это означает, что решения должны быть не только системными, но и масштабными».

Можно сказать, что, принимая программу развития станкостроения, правительство задумалось над реализацией технической революции в станкостроении, ничего не предпринимая для реализации революции институциональной. Программа развития станкостроения фактически предусматривает создание только прообразов станков — в надежде, что потом они войдут в какую-то производственную систему, для чего их придется дорабатывать уже под эту систему. Но ведь могут и не войти. Потому что пока они не привязаны к конкретному производству.

Нужны не отдельные программы разработки новых видов вооружения или оборудования, технического перевооружения предприятий оборонного комплекса или станкостроения. Необходим единый сквозной план, предусматривающий связь изделий, которые предстоит производить, проектов техперевооружения и производств — не только изготовителей конечной продукции, но и станкостроителей и изготовителей комплектующих для станков. А техперевооружение должно предусматривать создание современной, цифровой, интегрированной технологической среды на всех этих предприятиях. То есть новые станки уже на стадии разработки должны становиться частью гибких производственных ячеек, а те, в свою очередь, — частью гибких производственных систем, включающих в себя роботов и вспомогательное оборудование. Потому что разработка отдельных, даже самых совершенных станков не даст необходимого эффекта ни в производительности, ни в качестве. Это означает, что проблемы станкостроения не могут быть решены отдельно от проблем всего наукоемкого и оборонного комплексов.

Проблемы станкостроения и, шире, всего машиностроения невозможно решить и при сохранении традиционного облика станкостроительных (и вообще всех машиностроительных) российских заводов, которое отличается тем, что на каждом заводе делают все начиная от гаек и болтов. В России практически нет заводов, где при изготовлении станка затрачивается меньше 70% собственного труда. «В результате между заводами почти нет кооперации, — замечает Олег Сироткин. — На каждом заводе присутствуют практически все переделы. А всего там 17 базовых переделов». Передел — это совокупность технологических операций, в результате которых сырье и материалы превращаются в полуфабрикаты или в готовую продукцию. А системные программы должны предусматривать, говоря упрощенно, создание 17 современных специализированных заводов — центров компетенций, увязанных с преобразованными станкостроительными заводами в кластеры, специализирующиеся на определенном типе станков, как это и произошло во всем мире.

Но все это требует значительно больших средств и других масштабов принимаемых решений. А пока приходится констатировать: что бы и как бы ни проектировала, чего бы ни закупала российская промышленность, ни отечественное станкостроение, ни импорт станков в их нынешних объемах не способны обеспечить ее техническое перевооружение. После принятия программы техперевооружения предприятий ОПК затраты на металлорежущее оборудование в России возросли с 1,165 млрд долларов в 2010 году до 1,317 млрд в 2011-м. Даже при трехкратном росте сумм, затрачиваемых на потребление станков, этих денег, по оценкам ассоциации «Станкоинструмент», достаточно на поставку всего около 30 тыс. единиц нового и не самого дорогого, то есть не самого современного, оборудования. Даже если считать, что парк станков в России составляет порядка 900 тыс. штук, то при таких темпах обновления на это потребуется около 30 лет. Это означает, что до реального технического перевооружения нашей стране все еще далеко.

В статье использованы иллюстрации из книги: Крайнев А. Ф. Искусство построения машин и сооружений с древнейших времен до наших дней. — М.: Издательский дом «Спектр», 2011.

Схема

Проблема системной интергации в России

График 1

Количество станков в России по данным моделирования

График 2

Производство станков в России

График 3

Российское потребление и производство станков

График 4

Производство металлообрабатывающего оборудования в странах мира

 

Кто ползает в реакторе

Ирик Имамутдинов

Компания «Диаконт» не вполне типичный пример инновационной компании, застолбившей себе ниши на отечественном и мировом высокотехнологичных рынках и штурмующей многомиллиардный сегмент промышленного оборудования

Прецизионный электромеханический привод для регулирования подачи пара турбины АЭС. «Диаконт» планирует выпускать тысячи единиц такой техники

Фото: ЗАО «Диаконт»

Один из создателей компании «Диаконт» Михаил Федосовский , учась в физико-математической школе-интернате при Киевском университете, очень любил собирать железо, свинчивать детали и смотреть на результаты сделанного. Затем он окончил Ленинградский технологический институт по специальности «инженер-исследователь».

Молодой ученый поступает на знаменитую «Светлану» и делает производственную карьеру, но вскоре ему представилась возможность вернуться в науку. Федосовский устраивается в ЦНИИ «Электрон», один из головных институтов электронной промышленности, в котором занимались разработкой и созданием различных фотоэлектронных преобразователей — приборов, конвертирующих оптические сигналы в электронные. Это сегодня оптико-цифровые камеры стоят в каждом мобильном телефоне, но еще в 1980-е подобные приборы проходили исключительно по военному и космическому ведомствам, каждый из приборов был по-своему уникален, и вопреки расхожему мнению Советский Союз по многим качественным позициям в этой области опережал аналогичные западные электронные технологии. Так, именно благодаря разработкам «Электрона» еще в 1959 году были впервые получены изображения обратной стороны Луны, а позже с помощью уникальной CCD-камеры, созданной в институте, были получены первые в мире цветные изображения из космоса кометы Галлея. Последнее событие случилось уже во время работы Федосовского в «Электроне». В институте он занимается оптоэлектронными приборами на основе планарных структур на кристалле кремния, в том числе теми, что предназначались для советской системы противодействия Стратегической оборонной инициативе (СОИ — американская программа развертывания средств для ведения боевых действий в космосе). Здесь ему тоже удается сделать неплохую карьеру: молодой разработчик становится сначала заместителем главного конструктора, а потом и главным конструктором одного из направлений работ института, причем утверждение на должность происходило тогда на самом верху — оно визировалось комиссией по военно-промышленным вопросам при ЦК КПСС и Совете Министров.

Уровень космической техники

Во второй половине 1980-х начинают происходить известные события, которые ставят и экономику страны, и науку, заточенную на ВПК, в тяжелые условия. Становится понятно, что советский ответ американской СОИ без огромных финансовых вливаний несостоятелен. Уныние, раздрай и растерянность царили в головах руководителей конца 1980-х на всех уровнях, рассказывает Федосовский: ему самому становится ясно, что занятие только военными технологиями не имеет в этих условиях перспектив, по крайней мере в ближайшее время, и нужно искать занятость в каком-то гражданском направлении. Но как раз работа в военной области предопределяет направление работ «Диаконта» для мирного применения.

В «Электроне» Михаил Федосовский занимается разработкой спутникового прибора для головки самонаведения изделия, которое могло бы находиться на космической орбите в состоянии боевого дежурства и в случае необходимости двинуться по сигналу из Центра управления навстречу «дружескому» опознанному объекту. Такие приборы работали в диапазоне мерцающего объекта, и их, что называется, «ловили двумя пикселями», для чего требовалась матрица с предельными параметрами разрешения и чувствительности (светочувствительная матрица — это цифро-аналоговая интегральная микросхема, состоящая из фотодиодов. — « Эксперт» ). Для обнаружения слабо видимого объекта требовалась очень серьезная математическая обработка сигнала, должны были обеспечиваться задачи распознавания «свой—чужой», умение различать, объект ли это поиска или что-то другое: звездный объект, комета, астероид. Создание такой матрицы представляло собой сложную научно-техническую задачу, при решении которой возникающие в матрице радиационные шумы становились очень серьезным мешающим фактором, и с радиационным воздействием надо было учиться бороться. Работа над такими приборами сформировала в Федосовском и определенные навыки, и профессиональный интерес к оптико-электронным приборам предельного уровня чувствительности. Любопытно, что в это же время Михаил Федосовский сохраняет личные связи на родной кафедре в ленинградской Техноложке. Здесь занимались плазмохимическими методами обработки твердых материалов, и он был в курсе, что в результате такой обработки материалов, содержащих редкоземельные элементы, были получены виды керамики, у которых было одно важное качество — они обладали хорошими экранирующими свойствами от радиации. Стало понятно, что можно создать, к примеру, телевизионную камеру с высокими параметрами защиты от радиационных излучений.

Увязать вузовскую технологию с наработками «Электрона» помогли как раз те организационно-экономические перемены, которые шли в стране вслед за перестройкой: создавались кооперативы, при исследовательских институтах и предприятиях открывались центры научно-технического творчества молодежи (ЦНТТМ).

Уже работая в ЦНТТМ, Федосовский выходит на заинтересованное в создании радиационно-стойких камер предприятие — Мурманское морское пароходство (оно эксплуатировало в советской Арктике атомные ледоколы, а также атомный лихтеровоз «Севморпуть»), и вскоре подписывается контракт на поставку радиационно-стойкой телевизионной камеры для контроля реактора, а с самим пароходством создается малое межотраслевое предприятие «Диаконт». Было сразу решено, что ГММП будет использовать научные наработки ленинградских КБ, привлекая профессионалов ВПК: «Мы были нацелены на выпуск чего-то такого, что было бы на уровне космической техники». Единственная форма частного предприятия, существовавшая в то время, — собственность трудового коллектива, при этом его учредителем обязательно должна была быть государственная организация. В качестве последней как раз выступило Мурманское морское пароходство, подписавшее с Михаилом Федосовским все необходимые документы.

Перестать бояться механизмов

Первый же результат использования новых камер на реакторах ледоколов был впечатляющим, рассказывает Федосовский, специалистам удалось увидеть место затирания топливного стержня изнутри, чего ранее никому сделать не удавалось. Сразу же был подписан второй контракт на создание усовершенствованной радиационно-стойкой телевизионной камеры, но уже с манипулятором, который позволял доставлять телекамеру в нужную точку атомного реактора за счет механической конструкции. Перед «Диаконтом» логично вырисовывается вполне конкретная область деятельности, поскольку ни один технически важный объект, в той же атомной энергетике, без приборов контроля и неразрушающей диагностики обходиться не может. Вскоре для Мурманского пароходства настают тяжелые времена, и им становится уже не до инновационных заказов, но к тому времени уже был дан старт началу очередного очень важного этапа в становлении «Диаконта». На одной из отраслевых конференций после доклада Федосовского к нему подошел представитель самой большой в Европе Запорожской АЭС (ЗаАЭС) и предложил встретиться с ее главным инженером Тарасом Плохием .

Генеральный директор ЗАО «Диаконт» Михаил Федосовский

Фото: Александр Крупнов

Этот человек как руководитель пережил трагедию, случившуюся на пуско-наладочных работах на Балаковской АЭС (там в 1985 году на первом блоке погибли люди); он, по словам Федосовского, был профессионалом с особым отношением к безопасности эксплуатации АЭС, обостренным еще и недавней тогда чернобыльской катастрофой. Надо иметь в виду и то, что украинские АЭС на тот момент были самыми новыми в уходящем в историю Советском Союзе, ими руководили специалисты, не чуждые инноваций. Плохий впервые в ранней постсоветской истории атомной энергетики организовал своего рода тендер технических предложений на поставку системы контроля за состоянием корпуса реактора, собрав семь предложений от различных организаций: российских, украинских и одной хорватской. По качеству предложенных технических решений победителем был выбран «Диаконт», мизерная по советским меркам компания, штат которой составлял тогда менее тридцати человек. Но, приняв идею в целом, главный инженер ЗаАЭС начал с того, что жестко раскритиковал большинство деталей и элементов и саму принципиальную схему построения диаконтовской системы, внеся в оптимизацию ее структуры ряд ключевых предложений и став в итоге, по сути, ее соавтором. Вклад этого технократа, сумевшего привить основы новой философии обеспечения безопасности, посчитали настолько важным для развития «Диаконта», что после его смерти Федосовский добивается разрешения и финансирует изготовление и размещение бронзового барельефа на Запорожской станции.

В итоге к 1994 году совместными усилиями создается настолько удачная конструкция системы телевизионного контроля перегрузки ядерного топлива для АЭС, что она становится штатной для ВВЭР-1000, а наличие промышленного телевидения — одним из условий выдачи лицензии на работу энергоблока. Со временем ее внедрили не только на шести энергоблоках ЗаАЭС, но еще и на 24 объектах с этим реактором на Украине, в России, Болгарии и Китае. В результате этой работы, как признается руководитель «Диаконта», была существенно расширена предметная тематика интересов компании: «Мы перестали бояться механизмов станционного значения и от отдельных видов технических средств диагностики, в основном визуальных, перешли к крупным манипуляторам». Так, в 1995 году — сначала опять-таки для ЗаАЭС — была создана принципиально новая технология телевизионного измерительного контроля корпуса реактора, дававшая возможность выявить дефекты корпуса, не обнаруживаемые другими методами. Достигалось это за счет ввода внутрь реакторного пространства камеры на манипуляторе, которая снимала корпус реактора, проходя вдоль всей его поверхности по спирали, передавая изображение оператору.

Что интересно, деятельность «Диаконта», несмотря на возрастающий интерес к системам компании у атомщиков, долго оставалась убыточной, и зачастую 80% ее бюджета составляют коммерческие деньги, которые вносятся в оборот компании от прибыли других бизнесов: Федосовский все это время торгует сахаром, мебелью, автомобилями, не привлекая для этого никого из коллектива разработчиков. Амбиции были серьезные: в перспективе Федосовский ставил на развитие именно высокотехнологичного бизнеса. Для этого надо было приобретать станочный парк, обзаводиться собственным производством фактически полного цикла, так как ближайшие надежные поставщики, по словам директора «Диаконта», «находились за Выборгом; российские же производители не могли обеспечить ни качества, ни сроков — и все это при совершенно немыслимой ценовой политике». Хайтек не приносил прибыли до самого кризиса 1998 года.

Как завоевать внимание грандов

В 1997 году «Диаконт» заполучил свой первый заграничный контракт. Случилось это так. Михаил Федосовский на одной из питерских конференций знакомится со шведом Питером Шаубом , правнуком известного русского архитектора Вильгельма Шауба , по проектам которого в конце XIX — начале XX века возвели более сотни зданий в Санкт-Петербурге и Москве. Сам Федосовский, интересовавшийся культурой Петербурга, неплохо разбирался в архитектуре города и знал творчество Шауба, чем тронул его правнука. Возможно, эта встреча так и осталась бы памятной только из-за последующей дружбы мужчин, если бы не одно обстоятельство: Питер Шауб оказался одним из руководителей ABB TRC — подразделения ABB, которое занималось неразрушающим контролем атомных реакторов, сделанных по шведскому дизайну. Увидев налаженное предприятие Федосовского и образцы созданной техники, Шауб инициирует подписание контракта ABB TRC с «Диаконтом» на разработку и изготовление робототехнического комплекса с гироскопической привязкой для контроля каналов реактора, сочетающего в себе несколько систем контроля — ультразвуковой и телевизионный — с компьютерной системой управления. Для «Диаконта» этот контракт, подписанный в шведских кронах, означал большой успех — это был долговременный технически интересный проект с хорошим финансированием. Началось самое динамичное время развития компании, ускоренное августовским кризисом 1998 года. «Было такое время, что рубли, которые мы получали по валютному контракту, ежедневно умножались в разы, — рассказывает Федосовский, — мы существенно увеличивали заработную плату и при этом получали очень серьезную прибыль; только тогда “Диаконт” вышел на самоокупаемость, а я перестал заниматься чистой коммерцией». С 2001 года компания начинает поставки оборудования западноевропейским партнерам, в частности во Франции. В 2002 году состоялись первые пробные поставки телевизионных камер в США. На наши АЭС и атомные станции, построенные по российскому дизайну за границей, техника «Диаконта» также уходит с завидной регулярностью.

Робот для внутритрубной диагностики способен передвигаться и вертикально

Фото: ЗАО «Диаконт»

Какое-то время команде «Диаконта» казалось, что для выхода на западный рынок нужно иметь какое-то особое решение, и компания постоянно занималась созданием, по сути, уникальных вещей. Французские партнеры из робототехнической компании ECA Hytec, признается Федосовский, говорили: «Ваши решения замечательные, но не востребованы, для успеха нужно взять часть от этого изделия, другую от другого, а самую простую — от третьего; соединив все это, вы получите намного более простой прибор и при этом по параметрам лучший на рынке». В индустриальных технологиях инновация не может работать, как в IT или телекоме, она должна проходить этапы и фазы постепенного внедрения, опробования и продвижения, и к хайтечному максимализму, воспитанному еще в советской разработческой среде, потребители коммерческих технологий относились настороженно. В результате переосмысления своего подхода к созданию техники «Диаконт» постепенно выходит на выпуск серийного продукта, тех же радиационно-стойких камер. Вскоре появляется американский партнер — компания Remote Ocean Systems (ROS), которая становится представителем российской компании в США по специальным телевизионным системам и осуществляет их сервис. Вскоре камеры «Диаконта» становятся штатным средством контроля General Electric. Эта компания — лидер на американском рынке оказания услуг по контролю основного оборудования АЭС принимает решение все новые радиационно-стойкие камеры (а это от 50 до 70 камер ежегодно) закупать у «Диаконта». «У нас, — рассказывает Федосовский, — к тому моменту появился хороший серийный продукт. К тому же из-за особенности конструкции американских реакторов при проведении на них кампаний по перегрузке топлива объем телевизионного контроля у них существенно больше, чем у нас, и требуются только камеры высокой степени защиты, а наши системы на четыре порядка устойчивее к радиационным воздействиям, чем обычно используемые на АЭС и в промышленном телевидении. То есть нам повезло — рынок сработал на нашу разработку. Кроме того, крупный конкурент англо-американская IST-Rees, пренебрежительно отнесясь к потенциалу такой небольшой компании, как “Диаконт” (хотя она и собиралась вести с русскими дела и даже намечала купить часть бизнеса), утратила бдительность и снизила качество сервисного обслуживания. Мы попали с проверенной техникой на пик недовольства клиента нашим конкурентом и смогли выйти на рынок через другого его конкурента».

Вскоре к GE присоединился другой крупный потребитель — оператор оказания услуг по контролю оборудования АЭС компания Westinghouse. Управленцы «Диаконта», понимая, что способны работать на рынке США более активно, летом 2011 года открыли в Сан-Диего собственное представительство Diakont Advanced Technologies. Уже после этого к числу клиентов русской компании добавился американский филиал французского концерна AREVA, и сейчас продукция «Диаконт» занимает в целом около 60% от всех поставок на американский рынок новых радиационно-стойких камер.

К миллиардам долларов

Недавно «Диаконт» заключил стратегическое партнерство с американской компанией Structural Integrity в области внутритрубного контроля американских газопроводов и трубопроводов атомных станций. Дело в том, что еще в 2005 году компания наладила выпуск диагностических и ремонтных роботов, в том числе для газовой промышленности, учредив специально для этих целей дочернюю компанию «Конструкторско-технологический проектный институт “Газпроект”». Создание первого же робота для внутритрубной диагностики газопроводов становится отраслевой сенсацией. Робот-«луноход», перемещаясь внутри технологических трубопроводов со сложной геометрией, позволяет получить достоверную информацию о состоянии подземной части компрессорной станции, фактическом местоположении сварных швов и запорной арматуры, а также обнаружить дефекты тела трубы и сварных соединений и наличие посторонних предметов и загрязнений. Продолжают разрабатываться и роботы для АЭС, создается сварочный робот для Билибинской АЭС; на Ленинградской АЭС испытывается уникальный робототехнический комплекс, который позволяет не только диагностировать, но и проводить восстановительные ремонты, в частности телескопических соединений трактов технологических каналов РБМК, которые являются слабым местом этого реактора. Владимир Асмолов , первый заместитель генерального директора концерна «Росэнергоатом», после проведения контрольных работ на первом блоке ЛАЭС отмечал, что тиражирование этого робототехнического комплекса на всех 11 блоках РБМК станет настоящим прорывом для концерна и даст миллиарды рублей экономии. Сейчас подобный комплекс начинает разворачиваться на Смоленской АЭС, где размещено четыре блока РБМК.

Но газовой и атомной отраслей Михаилу Федосовскому уже мало: его мечты и планы — освоение более массовых общепромышленных рынков. По его словам, идея такова. В «Диаконте» научились, бросая на это все силы, делать уникальные системы, которые пользуются спросом во всем мире, но выпускаются они десятками, может быть, сотнями единиц. Однако понятно, что в таком «малотиражном» бизнесе риски достаточно высоки. Поэтому в «Диаконте» ощущают потребность диверсифицироваться и перейти к производству продукта, как и предыдущие разработки, наукоемкого, высокотехнологического, комплексного (то есть включающего в себя и программное обеспечение, и электронику, и электротехнику, и прецизионную механику), но выпускающегося сотнями тысяч штук в год. Речь идет о создании специальных технических средств, которые позволят заменять устаревшие гидравлические системы, которые есть в каждом автомобиле, самолете, турбине, прецизионной электромеханикой нового поколения, существенно превосходящей существующие сегодня мировые аналоги. Ее отличительная особенность — сочетание высокого развиваемого усилия (от 100 кг до 30 тонн) с высокой точностью (до 0,005 мм) и быстродействием при небольших габаритах привода. В разработке таких электромеханических приводов «Диаконт» в пятерке мировых лидеров. Объем рынка таких изделий уже достиг миллиардов долларов.

 

Понаехали тут

Александр Кокшаров

Британские власти планируют серьезно ужесточить миграционные правила, чтобы ограничить въезд иностранцев на острова

Иностранцам получить работу в Британии теперь будет заметно сложнее

Фото: David Rose / Panos / Grinberg Agency

Недавно опубликованные итоги последней переписи населения, проведенной в 2011 году, взбудоражили британское общество. Особое волнение вызвали данные по языку: по информации Бюро национальной статистики (ONS), 138 тыс. человек в Англии и Уэльсе (данные по Шотландии и Северной Ирландии будут опубликованы позже) вообще не говорят по-английски; 8% жителей этих регионов (а на них приходится почти 90% населения страны) в качестве своего основного языка во время переписи указали не английский. Самым распространенным из иммигрантских языков оказался польский — на нем сегодня говорят 546 тыс. жителей Англии и Уэльса. Прошло всего семь лет с тех пор, как Польша присоединилась к Евросоюзу, а польский уже стал вторым языком в Англии и третьим по распространенности (после английского и валлийского, на котором говорят 562 тыс. человек) в Уэльсе.

Перепись также показала растущее разнообразие расового состава жителей страны. С 2001-го по 2011 год доля англичан, валлийцев, шотландцев и североирландцев в населении Англии и Уэльса снизилась с 87,5 до 80,5%. В Лондоне доля белых британцев вообще впервые упала ниже половины — в 2011 году их оказалось всего 45%. Впрочем, белые в столице Британии не в меньшинстве благодаря присутствию значительных групп поляков, французов, итальянцев, американцев, литовцев, испанцев, русских и т. д. В целом на белых приходится 60% населения столицы. Однако Лондон, как оказалось, имеет самый высокий показатель среди всех британских городов по числу жителей, рожденных за границей (37%), и по числу иностранцев (24%).

Пришедшее к власти в 2010 году коалиционное правительство премьера Дэвида Кэмерона пообещало сократить миграцию с сотен тысяч человек до десятков тысяч в год. С этой целью были ужесточены миграционные правила — теперь людям, не являющимся гражданами Евросоюза, приехать в Британию действительно сложнее. Впрочем, большинство британцев (по опросу YouGov — 77%) не верят, что правительство добьется успеха.

Новый Вавилон

ONS публикует результаты своих переписей очень детально. Данные по языку доступны по совсем небольшим статистическим единицам, население которых составляет примерно 1,5 тыс. человек. Так, в статистическом округе Лондона, где живет собкор «Эксперта» (Westminster 16А), лишь 63% жителей указали английский в качестве своего основного языка. Французским пользуются 7%, арабским — 4,9%, испанским — 2,7%, итальянским — 2,5%, русским — 1,9%. В пределах всего одного километра отсюда находятся как статистические округа, где 23% говорят по-арабски, так и те, где 82% используют английский.

Во многих районах Лондона число говорящих на том или ином языке значительно выше среднего по стране. Например, в Актоне и Илинге на западе столицы число говорящих по-польски превышает 20% всех жителей, а в Тауэр-Хэмлетсе на востоке более 35% говорят на бенгальском. В Южном Кенсингтоне, в окрестностях посольства Франции, более 15% говорят по-французски. В Ламбете на юге Лондона 7% в качестве повседневного языка используют испанский, а в Харинги на севере города столько же говорят по-турецки. В фешенебельной Белгравии доля русскоязычных достигает максимума по Лондону: почти 3% жителей сообщили, что родной язык для них — русский.

Интересно, что результаты переписи противоречат мифу о сотнях тысяч русских, обосновавшихся в Британии. Согласно данным ONS, лишь 67 тыс. человек в Англии и Уэльсе (и всего 27 тыс. в Лондоне) указали русский в качестве родного языка. Даже если предположить, что все живущие здесь литовцы, латыши, эстонцы и украинцы говорят по-русски, то число потенциальных русскоязычных недотягивает до 200 тыс. человек.

Если взглянуть на языковую карту, составленную по результатам переписи, то оказывается, что похожее языковое разнообразие — с заметным перевесом в сторону польского — характерно для всех крупных и средних городов. Но их окружает сельская местность, остающаяся бастионом английского языка. Даже непосредственно за лондонской кольцевой автодорогой 97–99% жителей назвали в качестве родного английский. По данным переписи, в сельской местности столько же приходится и на белых британцев.

«Концентрация носителей других языков в городах совершенно понятна — здесь есть рабочие места и жилье, поэтому мигранты прежде всего едут в крупные города. Кроме того, в них они проще адаптируются, поскольку в более разнообразной городской среде меньше ощущают себя иностранцами. Вслед за мигрантами появляется мигрантский бизнес — от ресторанов и магазинов до агентств по трудоустройству и газет, которые создают им еще более комфортную среду для жизни», — рассказала «Эксперту» Мириам Черти , научный сотрудник лондонского Института общественной политики.

То, что за прошедшие десять лет польский с 12-го места среди самых распространенных языков скакнул на второе, мало кого удивило. «Начавшаяся после 2004 года волна миграции из Польши была по-настоящему массовой. В Британию в поисках работы и более высоких зарплат приезжали поляки самых разных профессий и квалификации — от мусорщиков и кассиров до инженеров и дантистов. Причем поляки не ограничивались Лондоном, а часто поселялись в небольших городах, где стоимость жизни ниже. Хотя в последние годы число мигрантов из Польши уменьшилось из-за кризиса, польское присутствие теперь стало неотъемлемой частью британского общества», — сказал «Эксперту» Ричард Баттервик- Павликовски , преподаватель польской истории в Университетском колледже Лондона.

Рекламная война

«Не приезжайте, пожалуйста, в Британию — тут дождливо и пасмурно, а рабочие места трудно получить и на зарплату трудно прожить». Примерно такой посыл должен заключаться в рекламных объявлениях, которые британское правительство планирует начать размещать в Румынии и Болгарии, суммарное население которых составляет 29 млн человек. Дело в том, что с января 2014 года граждане этих двух стран получают право на свободный доступ к рынку труда Евросоюза, в том числе Британии.

Исследовательский центр MigrationWatch, известный своим скепсисом в отношении мигрантов, опубликовал прогноз, что в ближайшие пять лет из этих двух стран в Британию прибудут 250 тыс. человек. Один из парламентариев-тори Филип Холлобоун заявил, что, по его оценкам, в страну всего за два года приедут 425 тыс. румын и болгар. Причем больше всего в Британии опасаются не представителей титульных национальностей, а цыган, которые живут в Восточной Европе в условиях бедности и дискриминации.

Эти цифры, впрочем, уже были подвергнуты критике другими экспертами, поскольку они основаны на данных о числе поляков и литовцев, которые приехали в Британию после 2004 года, поэтому серьезно завышены. «Тогда Британия была одной из всего лишь трех стран в ЕС, открывших свой рынок труда. К тому же был период экономического бума, безработица была очень низкой. Значительная часть румын и болгар, которые хотели уехать, уже уехали. Причем в другие страны ЕС, например в Италию, Испанию или Германию, с которыми у них более тесные исторические и культурные связи», — полагает Мириам Черти.

Тем не менее в британском правительстве решили перестраховаться. Так, хотя мигрантам из Румынии и Болгарии будет открыт доступ на рынок труда, они смогут получать социальные пособия лишь после того, как проработают в Британии не менее года. Если же после этого они будут оставаться безработными более шести месяцев, то их лишат пособий и депортируют на родину. В Лондоне считают, что эти ограничения предотвратят миграцию цыганского меньшинства, которых интересует не рынок труда, а социальная система Британии.

В самих Румынии и Болгарии крайне отрицательно прореагировали на британские инициативы. Ряд СМИ даже запустил собственные рекламные кампании на английском, нацеленные на британцев. Переживающих по поводу миграции островитян румынские газеты приглашают переселиться в Румынию. «Половина наших девушек выглядит, как Кейт Миддлтон. Вторая половина — как ее сестра» — утверждает постер румынского сайта Gandul. Другой сообщает: «Британия, может быть, пасмурна и дождлива, а у нас солнечно, есть теплое море и чудесные Карпаты со средневековыми замками».

Путеводитель по национальному мифу

Британские власти также объявили о новой версии теста для иностранцев, желающих получить ПМЖ (право на него обычно получают не раньше чем через пять лет проживания в стране). Предыдущая версия теста была введена лейбористским правительством еще в 2005 году и проверяла знания будущими британцами ключевых законов и прав (в частности, прав женщин), а также фокусировалась на практических вопросах жизни в Британии — от пользования общественным транспортом и банками до регистрации во врачебной практике. Новый 45-минутный экзамен из 24 вопросов (для его успешной сдачи нужно правильно ответить более чем на 75% вопросов) будет фокусироваться на истории и культуре, а не на том, как пройти собеседование на работу.

Так, от мигрантов потребуется знание того, кто такой адмирал Нельсон и сколько лет длится правление Елизаветы II, что такое Стоунхендж и почему в Англии так много каналов. Замминистра внутренних дел по вопросам миграции Марк Харпер заявил, что новый тест поддерживает интеграцию мигрантов. «Новая книга ставит в центр ценности и принципы британскости. Вместо того чтобы рассказывать о том, как подавать заявки на соцпособия, он позволяет активнее участвовать в британской жизни», — утверждает чиновник.

Впрочем, новый тест не обошелся без критики. Дон Флинн , директор благотворительной организации «Сеть права для мигрантов», отметил, что новый тест «стал большим шагом назад в плане интеграции. Новая версия больше похожа на вступительный экзамен в элитную частную школу. Очень трудно увидеть тут какую-то пользу», — полагает он. Так, в тексте книги, на которой основан тест, упоминаются лишь полководцы, монархи и прочие государственные деятели. По мнению критиков, находящиеся у власти консерваторы пытаются привить мигрантам «элитистское видение истории», где не нашлось места простым британцам — пехоте, выигрывавшей сражения, или рабочему классу, создававшему национальное богатство.

Лондон

График 1

Больше всего мигрантов прибыло в Британию в последнее десятилетие

График 2

Польский оказался третьим самым распространенным языком Англии и Уэльса после английского и валлийского

 

Верните Микки Мауса

Геворг Мирзаян

Диснеевские герои стали символами северокорейских реформ

Фото: Reuters

Проведенное Северной Кореей 12 февраля подземное ядерное испытание вызвало настоящее политическое землетрясение. США, Япония и Южная Корея (еще не до конца отошедшие от северокорейских ракетных испытаний в декабре прошлого года) требуют наложить на Пхеньян новые санкции. МАГАТЭ и НАТО тоже осудили северокорейскую «провокацию». Видимо, сейчас противники Пхеньяна будут оказывать сильнейшее давление на его «адвокатов» — Москву и Пекин, требуя поддержать введение нового пакета санкций в стенах Совета Безопасности. На первый взгляд это давление может принести плоды: китайцы крайне недовольны поведением Пхеньяна, а Москва пока в раздумьях. Ни чем иным нельзя объяснить тот факт, что, по информации из Госдепа, госсекретарь США Джон Керри не может дозвониться до министра иностранных дел РФ Сергея Лаврова , совершающего вояж по Африке.

Между тем введение санкций против КНДР будет не решением проблемы, а, скорее, жестом отчаяния. История последних двадцати лет показала, что санкции не могут остановить северокорейскую ядерную программу. Попытки избавить КНДР от атома путем избавления от семьи Кимов и смены режима тоже не увенчались успехом — вопреки мнению ряда политиков в Сеуле и Вашингтоне Ким Чен Ын , по всей видимости, сумел консолидировать власть в своих руках. В результате единственным на сегодня реальным способом уменьшить опасность, исходящую из Кореи, является проведение ею серьезных внутренних реформ по примеру китайских. Навязать эти реформы извне нельзя — можно лишь стимулировать.

Третья от Кимов

12 февраля геологические службы различных стран сообщили об искусственном землетрясении, которое произошло на северокорейской территории примерно в 400 км от Пхеньяна. Его магнитуда составила около пяти баллов, а эпицентр находился на глубине примерно одного километра. В тот же день северокорейские власти заявили, что это были их третьи по счету ядерные испытания (первые проведены в 2006-м и 2009 годах), и их целью было наказать США за неадекватную политику. «Ядерные испытания были проведены как часть мер по защите нашей национальной безопасности и суверенитета против безрассудной враждебности США, которая нарушила право нашей республики на мирный запуск спутника», — пояснили в Пхеньяне и пообещали предпринять «новые действия еще большего масштаба».

В реальности у северокорейских ядерных испытаний были куда более прагматичные причины. Прежде всего они стали логичным следствием проведенных в декабре ракетных испытаний, скромно названных «запуском спутника». «Это была еще не межконтинентальная ракета, там остается ряд нерешенных технических проблем — но это серьезная заявка на создание нормальной МБР. Однако ракета без боеголовки смысла не имеет, — говорит “Эксперту” один из крупнейших российских специалистов по проблемам Корейского полуострова профессор Кукминского университета в Сеуле Андрей Ланьков . — Пока не ясно, что именно они испытали 12 февраля, однако можно с уверенностью сказать, что мощность этого устройства 6–7 килотонн, то есть больше, чем во время испытаний 2009 года. При этом оно однозначно меньше по размерам. Это, наверное, еще не боеголовка, но уже точно ее прототип».

Поскольку оба испытания закончились успешно, можно сказать, что Пхеньян еще на шаг приблизился к созданию ракетно-ядерного меча (или, как утверждают сами северокорейцы, щита) — по сути, одной из основных целей северокорейского государства за последние полвека. «КНДР где-то с 60-х годов медленно, но упорно идет к созданию полноценного ракетно-ядерного потенциала. Командная экономика сталинского типа (вернее, то, что там от нее осталось), может, и не отличается особой эффективностью, но концентрировать ресурсы позволяет великолепно, — говорит Андрей Ланьков. — Через пять-десять лет они могут достичь советского или американского уровня конца 50-х годов и получить несколько более или менее надежных МБР». И чем успешнее идет развитие этих программ, тем больше возможностей эти колоссальнейшие для бедного государства затраты (южнокорейская разведка утверждает, что только на ядерную программу ушло более 3 млрд долларов) компенсировать. Не только за счет экспорта ракетно-ядерных технологий, но и за счет шантажа третьих стран. «С 1996–1997 годов КНДР в среднем получала около 700 тысяч тонн бесплатного продовольствия в год, в основном от США, Южной Кореи, Японии и Китая. Причем первые три страны — враждебные, которые предоставляли продовольствие в рамках определенных сделок, за приостановку развития ракетно-ядерной программы», — напоминает Андрей Ланьков. Чем дальше КНДР продвинулась в развитии этой программы, тем больше будет плата за ее временную приостановку.

Впрочем, нынешние испытания имели не только практическое значение — они несли и символический смысл. Прежде всего они были приурочены к дню рождения Ким Чен Ира (которое отмечается 16 февраля) и, таким образом, укрепили позиции его наследника Ким Чен Ына. Учитывая, что Ким Чен Ын только-только вступил на престол, отказ от испытаний (особенно под колоссальным давлением Запада) продемонстрировал бы его слабость. Кроме того, нынешние испытания можно расценить как прощальную пощечину уходящему 25 февраля южнокорейскому президенту Ли Мен Баку , который проводил крайне жесткую линию в отношении Пхеньяна. Наконец, произошедшие де-юре в каденцию враждебно настроенного Ли Мен Бака испытания позволят Ким Чен Ыну начать с чистого листа диалог с новым президентом Южной Кореи Пак Кын Хе .

Бесполезные санкции

Северокорейская ядерная провокация вызвала крайне жесткую реакцию всех заинтересованных сторон. Некоторые из них уже предприняли ответные действия. Однако эффект, скорее всего, будет минимальным.

Так, в качестве ответа на северокорейские испытания Сеул 14–15 февраля провел масштабные учения. Кроме того, Южная Корея готовит ракетный ответ Пхеньяну. В соответствии с соглашением, подписанным с США в 1979 году, Южная Корея не могла создавать ракеты дальностью более 180 км и весом боезаряда более 500 кг. Однако в конце прошлого года Ли Мен Бак вынудил США пересмотреть это соглашение, и сейчас, после ядерных испытаний, министерство обороны Южной Кореи пообещало ускорить «разработку баллистических ракет с радиусом действия 800 километров». А пока эти ракеты не готовы, Сеул размещает вдоль границ с КНДР обычные крылатые ракеты. Однако, по мнению экспертов, подобные действия также носят символический, в какой-то степени ритуальный характер — новая хозяйка Голубого дома Пак Кын Хе настроена на начало диалога с КНДР. Стратегия ее предшественника Ли Мен Бака себя не оправдала, режим в Пхеньяне успешно пережил процедуру передачи власти — а южнокорейцы прекрасно понимают, что в случае дальнейшего обострения ситуации с КНДР последствия этого обострения они, в отличие от американцев и японцев, будут смотреть не по телевизору.

В свою очередь, Япония и США требуют наложить на КНДР новые санкции. И не только финансовые. Так, японский премьер Синдзо Абэ призвал включить КНДР в список стран, поддерживающих терроризм (Пхеньян был исключен из него в 2008 году). Генеральный секретарь ООН Пан Ги Мун также призвал все заинтересованные страны занять жесткую позицию в отношении КНДР. «Власти Пхеньяна не должны питать иллюзий, что ядерное оружие в их руках приведет к безопасности… Напротив, если Пхеньян будет обладать этим оружием, это приведет к опасности и изоляции. Это прямой вызов СБ ООН, и совершенно необходимо, чтобы Совет действовал и говорил единогласно», — заявил он.

Однако предложение Пан Ги Муна и мечты японцев (наложивших в одностороннем порядке на КНДР все возможные санкции, прекративших всю торговлю и поэтому не имеющих собственных инструментов давления на Пхеньян) вряд ли будут реализованы. Прежде всего потому, что союзникам, скорее всего, не удастся добиться поддержки Пекина. «Отношения между КНДР и Китаем за последний год стали еще более запутанными. Между сторонами произошел целый ряд скандалов. В последние недели китайцы стали недвусмысленно давить на КНДР, требуя отменить ядерные испытания. Дошло до того, что газета Global Times (часть холдинга “Жэньминь Жибао”, официального рупора КПК) напечатала статью, где было написано, что в случае проведения КНДР ядерного испытания Китай намерен резко сократить экономическую помощь Пхеньяну. А когда Пхеньян все же сделал по-своему, китайцы для сохранения лица возложили вину за эти испытания в основном на враждебную позицию США и Японии», — говорит Андрей Ланьков. Однако даже несмотря на все унижения и проблемы, идущие от КНДР, Пекин, по мнению эксперта, не готов идти на прямой конфликт с Северной Кореей и принимать по отношению к ней радикальные меры. «Для Китая опасная, ядерная, непредсказуемая Северная Корея куда лучший вариант, чем КНДР, в которой началась “корейская весна” или революция. Или Северная Корея, которая рухнула и оказалась поглощена Югом. Поэтому китайцы, обижаясь и скрипя зубами, продолжают поддерживать КНДР и субсидировать ее», — резюмирует Андрей Ланьков. А до тех пор, пока Китай продолжит поставлять в Северную Корею топливо и еду, санкции будут бесполезны. Более того, они будут не столько давить на северокорейский режим, сколько обострять отношения между антипхеньянской коалицией и Китаем. «С большой долей вероятности американцы вернутся к идее, которая была популярна у них в 2006–2007 годах, — ввести финансовые санкции, предполагающие, что любой банк, который имеет дело с северокорейскими деньгами, лишится прав поддерживать нормальные корреспондентские отношения с американскими банками. Однако проблема в том, что эти санкции повредят отношениям между Вашингтоном и Пекином — сейчас с северокорейцами работают преимущественно именно китайские банки», — поясняет Андрей Ланьков.

Возможно, единодушия и решимости в вопросе было бы побольше, если бы КНДР совершила что-то экстраординарное. Однако несмотря на бурную риторику и протесты, испытание бомбы было предсказуемым — ведь она была плутониевая, а не урановая. «В последнем случае беспокойства было бы куда больше, ибо испытание доказало бы наличие у КНДР достаточного объема обогащенного урана. С плутонием же все более или менее понятно — всем известно, что у КНДР есть от 30 до 50 килограммов плутония, и при этом нового материала она не производит (единственный северокорейский реактор, на котором можно вырабатывать плутоний, сейчас не работает)», — поясняет Андрей Ланьков.

Зачищает пространство

Поскольку за последние двадцать лет санкции продемонстрировали свою неэффективность, США и их союзникам необходимо выработать иные методы решения северокорейской ракетно-ядерной проблемы. Некоторые эксперты предлагают идти по пути переговоров, целью которых, однако, не будет непосредственно ядерное разоружение КНДР. «Вместо того чтобы говорить о каком-то утопическом плане денуклеаризации, необходимо провести переговоры об ограничении ядерных вооружений и контроле за ними. Например, можно договориться о добровольном северокорейском моратории на ядерные испытания и ракетные запуски в обмен на систематическую американскую помощь. Альтернатива этой сделке — дальнейшее развитие северокорейской ракетно-ядерной программы и возможный экспорт оборудования и технологий в третьи страны», — считает Андрей Ланьков.

Этот путь действительно может снизить напряженность, однако вряд ли решит саму проблему. Принимая помощь от США и Запада, КНДР в любой момент может нарушить взятое на себя обязательство и снять мораторий. Скорее, начало переговоров и потепление отношений создаст фон для гораздо более эффективного варианта решения проблемы — стимулирования внутренних изменений в самой Северной Корее, которые сделают ее более открытой, а значит, и более зависимой от внешнего мира. При этом речь идет не о смене режима, о которой говорили Ли Мен Бак и вашингтонские «ястребы», а о его модернизации. Благо новый глава КНДР Ким Чен Ын, по всей видимости, готов ее проводить.

Собственно, первый подход к снаряду он уже совершил. «В последних числах июня в КНДР были анонсированы весьма радикальные реформы. В частности, крестьянам обещали оставлять порядка 30 процентов собранного урожая. Кроме того, на место больших полеводческих бригад должны были прийти маленькие бригады — то есть фактически семьи. В промышленности вроде как собирались ввести хозрасчет. Были и идеологические послабления. Так, любимый дворцовый ансамбль Ким Чен Ына — группа “Моранбон” — выступил на концерте с попурри из американской эстрадной музыки, которая по старым северокорейским меркам считалась развратной, упаднической и аморальной (на сцене были артисты, переодетые в костюмы Микки Мауса, Минни Маус, Винни Пуха. — “ Эксперт” ). Кроме того, Ким Чен Ын начал везде ходить со своей молодой и красивой женой, — говорит Андрей Ланьков. — Однако этот период длился всего порядка трех месяцев. В середине сентября крестьянам объявили, что реформы преждевременны. На промышленных предприятиях семинары о новой системе управления отменили без всяких объяснений. Жена Ким Чен Ына сейчас появляется на публике лишь примерно раз в месяц. А девочки из ансамбля “Моранбон” снова поют песни о любви к вождю и партии — без всяких там Микки Маусов».

До сих пор не ясно, почему реформы были остановлены. Четкого ответа ни у кого из экспертов нет — ведь «мы говорим об очень закрытом обществе. Это не Москва 1969 года, где инструкторы ЦК общались со своими братьями — диссидентствующими профессорами, которые передавали информацию американским журналистам и британским шпионам. Высшее руководство КНДР чрезвычайно закрыто», — поясняет Ланьков.

Существует версия, что Ким Чен Ын натолкнулся на противодействие северокорейских элит, считающих, что путь реформ (даже осторожных) приведет КНДР к повторению судьбы Восточной Германии. И если эта версия верна, то не исключено, что подход к снаряду Ким Чен Ын повторит — после того как избавится от всех тех, кто ему мешает. Собственно, процесс избавления уже начался. «В середине 2012 года прошла крупнейшая за последние полвека чистка в северокорейской армии. Из четырех высокопоставленных северокорейских военных, которые шли за гробом Ким Чен Ира, трое (начальник Генштаба, и. о. министра госбезопасности и и. о. начальника Главного политического управления вооруженных сил) за последний год исчезли без следа. А четвертый — теперь уже бывший первый замминистра обороны Ким Ён Чхун — был переведен на символическую должность руководителя гражданской обороны страны. Была снята с должностей значительная часть командующих округами и высшего офицерского состава, и на их место переведены либо офицеры низшего уровня, либо профессиональные партработники, которым срочно дали генеральские звания», — рассказывает Андрей Ланьков. В целом, по некоторым данным, было оправлено в отставку до 10% всего командного состава северокорейской армии. По всей видимости, Ким Чен Ын решил опираться не на военных (как делал его отец), а на партийных бюрократов — по примеру Ким Ир Сена. А они обычно куда более восприимчивы к ветру перемен, чем генералы.        

Карта

Ким Чен Ын взорвал свою первую атомную бомбу

 

Дорогой самообман

Николай Силаев

Решение проблемы сиротства в России упирается в отсутствие развитого сообщества профессионалов, способных работать с неблагополучными семьями и с семьями, взявшими детей из детских домов. Существующая система опеки эту задачу не решает и, независимо от размеров ее финансирования, консервирует сложившиеся тенденции

Людмила Петрановская

Фото: Александр Иванюк

Положение сирот стало политической темой после того, как Дума приняла «закон Димы Яковлева», запрещающий американцам усыновлять российских детей. Президент Владимир Путин , подписав закон, одновременно подписал и указ, в котором перечислены меры содействия усыновлению детей российскими гражданами. Неделю назад он выступил на Всероссийском родительском собрании, где тоже говорил о детях и о семейных традициях.

Внимание главы государства к проблеме порождает надежду, что она станет одной из приоритетных для властей. Политически активная публика, кажется, тоже озабочена «сиротской» темой, хотя пока непонятно, хватит ли этой озабоченности на что-либо, кроме сетевого и уличного осуждения авторов запрета на американское усыновление. Это и хорошо, и плохо. Хорошо, потому что у нас действительно очень много сирот в детских домах и с этим надо что-то делать. Плохо, потому что в речах на этот счет чувствуется дух кампании. Между тем материя слишком сложна, чтобы ее можно было изменить одним указом, увеличением финансирования или простыми административными перестановками.

«Эксперт» побеседовал с Людмилой Петрановской , педагогом и психологом, много лет работающей с детьми из детских домов, с приемными родителями, с сотрудниками сиротских учреждений и службы опеки. Недавно Петрановская создала Институт развития семейного устройства. Его цели — создать систему профессиональной подготовки специалистов по семейному устройству, профессиональное сообщество таких специалистов, поддерживать обмен опытом между ними и вырабатывать базовые принципы и ценности их работы.

— Разрешите начать с самого банального вопроса: чем плох детский дом?

— Детский дом — это система, в которой у ребенка не возникает привязанности, отношения к своему значимому взрослому. А человеческие существа так устроены, что их развитие крутится вокруг привязанности. Формирование личности, познания, интереса к миру, любых умений, способностей и всего остального нанизывается на привязанность, как кольца пирамидки на стержень. Если стержня нет, то пирамидка на вид может казаться обычной до тех пор, пока мы не попробуем ее толкнуть и она легко не рассыплется. Кажется, что ребенок, который растет в детском доме, — ребенок как ребенок. В школу ходит, у него там игрушки, вещи складывает на полочку, в игры играет и так далее. Но вот этого стержня нет. И поэтому, как только детский дом как опалубка снимается, то воля и характер ребенка рассыпаются.

Когда он чувствует защищенность, когда чувствует, что тыл прикрыт, ему все интересно, у него много сил, он многое пробует. Даже если он ударился, испугался, куда-то влез, что-то не получилось, у него все равно есть свой взрослый, к которому он возвращается.

— Воспитателей в детском доме просто слишком мало для того, чтобы они стали такими значимыми взрослыми?

— Их, с одной стороны, слишком мало, а с другой — слишком много. Мало вот в каком смысле: обычно это один или два взрослых на десять-двенадцать детей в доме ребенка и еще меньше взрослых в детском доме. Если у тебя десять двухлеток и, например, один из них ударился, другому просто скучно, третий хочет общаться, и ты начинаешь с ними общаться как с детьми, то есть брать на руки, смотреть в глаза, разговаривать с ними, естественно, они начинают всего этого требовать. Удовлетворить в этом отношении десятерых просто физически невозможно. Поэтому воспитатели в домах ребенка говорят, что стараются с ними лишний раз не разговаривать и на руки не брать, потому что, если начнешь, то они все начнут этого требовать. А если не начинать, то они этого и не просят.

С другой стороны, взрослых слишком много. Было подсчитано, что перед глазами ребенка в доме ребенка мелькает за неделю около двадцати пяти разных взрослых. Меняются воспитатели, нянечки, логопеды, медсестры, массажисты — кого только нет. Их там много очень, а привязанность формируется только в условиях, когда у ребенка есть свои взрослые и есть чужие. Нормальный ребенок не позволит чужому человеку, например, подойти и взять его на руки и унести куда-то. Он не поймет, что происходит. Он будет сопротивляться, он будет плакать, ему будет страшно. Он будет искать родителей. А детдомовского ребенка любая чужая тетка может подойти, взять из кроватки и унести куда хочет. Делать, например, ему больно — какую-нибудь прививку. И нет никого, кто бы его от этого защитил, нет никого, кого бы он воспринимал как своих взрослых, за которых он должен держаться, которые не дадут его в обиду. Привязанность избирательна, он не может привязаться к двадцати пяти тетенькам сразу, даже если они обращаются с ним как с ребенком, а не как с кульком.

Программа привязанности — это не про любовь-морковь, а про выживание. Это программа, которая позволяет детенышам млекопитающих проходить период беспомощности после рождения. Детеныш все время прикреплен к своему взрослому, который за ним присматривает, который его кормит, который его уносит на себе в случае опасности, который за него дерется, если приходит хищник. Это про жизнь и смерть. Поэтому ребенок, который не находится в ситуации привязанности, — это ребенок, который каждую минуту своего существования испытывает смертный ужас. Не грусть и одиночество, а смертный ужас.

И он, как может, с этим ужасом справляется. Он уходит в диссоциацию — вот в это отупение и ступор. Он уходит в навязчивые действия, когда качается и бьется головой о кровать, о стенку. Он уходит в эмоциональное очерствение. Если у него все душевные силы тратятся на преодоление ужаса, то какое у него там развитие, какое ему дело до того, что мир интересный?

— А если дети попадают в детский дом не в младенческом возрасте, а уже подросшими?

— У меня был такой опыт, когда я проводила занятия в одном провинциальном городе для сотрудников сиротских учреждений. Когда мы знакомимся, я прошу людей вспомнить их первое впечатление: вот вы пришли на эту работу, впервые увидели этих детей — что вам бросилось в глаза, что вы запомнили, что поразило, впечатлило? И так получилось, что у нас сначала сидели сотрудники приюта, куда попадают дети, только что отобранные из семьи. А потом сидели сотрудники интерната, куда детей направляют из приюта. И сотрудники приюта стали говорить о попавших к ним детях: они горюют, они скучают, они любят своих родителей — даже самых непутевых, пьющих, они беспокоятся о том, что маме или бабушке никто не помогает. Потом заговорили сотрудники интерната, где дети провели уже много лет. И они рассказывают: детям все равно, они никого не любят, им никто не нужен. Они относятся к людям потребительски, их интересует человек только с той точки зрения, что с него можно получить. Им сообщают, что мать умерла, они говорят: «Хорошо, пенсия будет больше». И случайно так получилось, я этого не планировала, но когда вот этот круг прошел, такая повисла просто тишина, потому что…

— Наглядная эволюция ребенка от плохой семьи к пусть даже хорошему интернату?

— Да, люди поняли, что они работают много лет в системе, которая делает это с детьми. В систему приходят дети, да, пусть грязные, пусть вшивые, пусть чего-то не умеющие и не знающие, но живые, любящие, преданные, с нормальным сердцем. А после нескольких лет жизни со сбалансированным питанием и с компьютерными классами они превращаются в нечто пугающее, которым говоришь, что мать умерла, они отвечают: «Хорошо, пенсия будет больше». И в этом главный ужас этой системы.

Следующая проблема — тотальное нарушение личных границ во всех этих детских учреждениях. Там не закрывается ни один туалет, там не закрывается ни один душ. Там нормально, когда трусы лежат в общей коробке на всю группу. Там нормально, когда девочке нужны прокладки, и она должна идти к медсестре на другой этаж об этом просить. Постоянное тотальное нарушение границ, когда тебя постоянно могут повести на какой-то осмотр чужие совершенно люди. Вспоминается какое-то ток-шоу, где разбирался скандал, как в детском доме мужик, сам будучи опекуном, брал мальчиков на выходные из детского дома и домогался их. Не то чтобы насиловал, но приставал. Он запалился на том, что позвал ребенка со двора и тоже к нему полез — семейного ребенка. И семейный ребенок пришел домой в шоковом состоянии, в слезах. Его мама сразу это заметила, стала у него спрашивать, и все это раскрутилось. Детей из детского дома он перед этим брал на выходные два года, и еще один мальчик из детдома у него жил постоянно. Ни разу они не были ни в шоке, ни в слезах. Журналисты берут интервью у директора, она говорит: «Да не может этого быть, да они совершенно не жаловались, каждую неделю их осматривает медсестра, мы бы заметили». Она не очень даже отдает себе отчет в том, что говорит. На самом деле дети живут годами в ситуации, когда любая чужая тетка может в любой момент их раздеть, осмотреть, во все места залезть. Чем их после этого удивит педофил? Ну они не были впечатлены, он все-таки дяденька. Кстати, возможно, он делает это более ласково и бережно, чем медсестра.

Дети постоянно живут в ситуации нарушения личных границ. Естественно, они потом оказываются очень легкой добычей для любого негодяя, потому что не знают, как можно сказать «нет». И насилия очень много внутри детских коллективов, потому что дети не видят в этом проблемы: ну зажали в углу, ну отымели, а что? И конечно, бывает очень трудно тем детям, которые попали в детский дом в более взрослом возрасте из семьи, для них это тяжелейшая травма.

— Как дети из детских домов адаптируются к взрослой жизни?

— Когда ребенок живет в семье, мы постепенно передаем ему все больше и больше прав по принятию решений. В пять лет ему можно гулять только с нами, в десять можно уже самому, а в пятнадцать он один ездит по городу. В детском доме правила для всех одни, будь тебе четыре года или восемнадцать. Детские дома становятся все более закрытыми, когда внутри корпуса с этажа на этаж можно проходить только по электронным пропускам. Самые дорогие навороченные детские дома устроены как тюрьмы: безопасность, безопасность, безопасность. И для всех распорядок дня с отбоем в девять часов. Дети живут полностью регламентированной жизнью.

— Опыта принятия решений у них нет?

— Никакого опыта, все по команде: на горшок по команде, уроки делать по команде, кушать по команде. И еще — полные гарантии. С одной стороны, у тебя все регламентировано, с другой — за тебя все делают. Там сейчас в моде комнаты подготовки к самостоятельной жизни. Кухня, где учат готовить, например. Но ведь подготовка к самостоятельной жизни не в том состоит, чтобы тебя научили варить макароны, — варить макароны можно по интернету научиться за пять минут. Я спрашиваю всегда: если вы дали им деньги на продукты, а они пошли в магазин и купили вместо этого пепси-колу с шоколадом или сигареты, не купили продукты на ужин и не приготовили ужин или так его готовили, что он получился несъедобным, — они без ужина останутся в этот день? Воспитателей аж кондратий хватает: «Как, конечно нет, это невозможно!» Они не понимают главного: в жизни так устроено, что если ты не приготовил ужин, у тебя просто не будет ужина. Никто не будет тебя воспитывать, никто не будет тебе читать нотаций — просто не будет, и все.

— В детском доме ответственность не наступает?

— Ответственность не наступает вообще. Если ребенок порвал или испачкал майку, он ее снимает и выбрасывает в окно. Потом он завхозу скажет: «Потерял» — и завхоз вытащит другую. Для него это какой-то непонятный и бездонный источник, который выплюнет очередную майку. И все эти благотворители, которые приезжают с подарками, — потом волонтеры рассказывают, как дети в футбол играют конфетами и ходят с хрустом по мобильным телефонам. У ребенка есть фантазия, что он — бедная сиротка и мир устроен так, что все ему должны.

— И из этого мира всегда будут сыпаться блага…

— Да, и всегда будут сыпаться. Психологи удивляются представлениям о жизни детей из детских домов. Дети говорят: я буду жить в большом доме, и у меня будут слуги. А они так и живут — в большом доме, где у них слуги. Потому что сейчас санэпидемстанция запретила все: они не могут участвовать в приготовлении пищи, они не могут стирать.

— Тоже из соображений безопасности?

— Во-первых, ужасный детский труд, а во-вторых, безопасность. Практически во всех детских учреждениях за последние годы закрыты все мастерские, все приусадебные участки, фермы, огороды, теплицы. Все это детский труд, и все это нельзя.

— Был принят какой- то документ, которым все это запретили?

— Я не знаю, был ли принят какой-то документ. Это просто практика. Сейчас в детском доме нельзя держать животных, кроме рыбок и черепах. Хомячка даже нельзя — все запрещено. Я разговаривала с директором, который нашел выход. Дети все время приносили щенков, котят, а держать их категорически запрещено. Так он сделал кинологический кружок, нашел кинолога, оформил его на четверть ставки, и под этим соусом у него во дворе живет Тузик. Дети счастливы.

Безумие, просто безумие: дети не могут отвечать сами ни за кого, у них самих ноль процентов свободы и сто процентов гарантии. Потом они вырастают, и в один день все меняется. Им выдают на руки сберкнижку, на которой двести-триста тысяч рублей. Никакого опыта саморегуляции у них нет. Они за неделю по ресторанам, по саунам эти все деньги прогуливают. И, как подсказывают им все предыдущие восемнадцать лет жизни, ждут продолжения банкета, а оно не наступает. Ну а дальше начинается криминальная история. Все наши программы, которые чаще всего сводятся к накачиванию деньгами, это положение только укрепляют. В Москве, например, если выпускник детского дома после училища не нашел сразу себе работу (да они и не ищут, потому что лучше сказать, что не нашел), он может пойти на биржу труда, зарегистрироваться там, и как выпускник детского дома он будет полгода получать за то, что не работает, какую-то очень немалую сумму — сорок пять, что ли, тысяч ежемесячно. Потом полгода кончаются. И выясняется, что с завтрашнего дня правила меняются, он должен работать по восемь часов на неинтересной — а откуда интересная? — и малоприятной работе за пятнадцать тысяч. Кто бы захотел. Они начинают искать другие варианты. Поэтому детский дом — это дорогой самообман общества, он жрет безумные деньги — от сорока пяти до ста десяти тысяч рублей на ребенка в месяц — и уродует детей.

Практически во всех детских учреждениях за последние годы закрыты мастерские, приусадебные участки, фермы, огороды, теплицы

Фото: photoxpress.ru

— Есть ведь много негосударственных сиротских приютов. Только у церкви их десятки. Там по- другому жизнь устроена?

— Принципиально не то, государственное учреждение или негосударственное. Очень важный параметр — число детей в одном учреждении. Если у вас там сто, двести, триста человек, то ничего хорошего не будет, потому что это все равно казарма. Маленькие государственные детские дома бывают вполне человеческими. Но их обычно в первую очередь закрывают.

— Почему?

— Легче отчитаться, что закрыл целый детский дом. Чем с монстром в триста детей иметь дело, пытаясь распределить их в семьи, проще из маленького детдома десять детей отвезти в большой. Не важно, что их там побьют в первый же день, зато можно хорошо отчитаться.

— По статистике Минобра число вновь выявленных сирот год от года уменьшается…

— Это демографическая проблема. Просто детское население уменьшается.

— Рост рождаемости не влияет на это?

— Большинство детей отбирают из семьи не в самом раннем возрасте. Большинство выявленных сирот — дети постарше, как раз тех годов рождения, когда детей было меньше. По стране положение разное. Есть регионы, где просто никто не суется в это. Я не знаю, хорошо это или плохо и лучше ли становится кому-то, когда их выявляют и засовывают в детские дома.

— Общих критериев выявления сиротства и отобрания из семьи нет?

— Сами регионы очень разные. Например, в Москве много мигрантов. Подавляющее большинство детей-сирот поставляют гастарбайтеры.

— Их оставляют в роддомах?

— А куда деваться? Некуда, физически некуда матери с ним пойти. Ее просто на порог не пустят в дом, где они живут по шестнадцать человек в комнате. Вернуться домой она с ним тоже не может, потому что, если он родился вне брака, ее убьют, да и все. Есть организации, которые пытаются работать с этим, но ценой титанических усилий и при диком сопротивлении государства. Хотя в большинстве своем такое материнство недевиантное, женщины не пьют, не курят во время беременности и хотели бы этого ребенка растить, но у них совсем нет возможности.

— Как сопротивляется государство?

— Попытки обеспечить ребенку семейное устройство наталкиваются на то, как устроена система. Есть органы опеки. Органы опеки виноваты будут, если с ребенком что-то случится в семье. В кровной семье — почему не забрали, в приемной — почему отдали. Если с ребенком что-то случается в детском учреждении, органы опеки не виноваты. Естественно, они всегда стараются перестраховаться и семейного устройства по возможности избежать. А если возникает вопрос, забирать ребенка из семьи или не забирать, то им лучше забрать. Потому что если забрали и нанесли ребенку этим травму, даже потом вернули, за это ответственности тоже никакой нет.

Был случай: женщина снимала у семьи комнату, родила ребенка. Видимо, у нее была скрытая шизофрения. Через несколько месяцев после рождения ребенка она ушла из дома и пропала. Остался двух-трехмесячный ребенок. У хозяев тоже был свой маленький, мать кормила его грудью, стала кормить и второго. Семья говорит: «Давайте мы его у себя оставим, все равно он у нас, все равно мать его уже кормит». Закон это допускает, есть временная опека, которую можно оформить в день обращения по паспорту. Нет, у них забрали этого ребенка. Забрали в дом ребенка с тем, чтобы они с самого начала оформляли опеку над ним, причем на общих основаниях. То есть ребенок может уйти в другую семью или остаться в доме ребенка и обрести госпитальную депрессию и пару тяжелых диагнозов, которые потом годами лечить надо. За это ответственности нет никакой.

— Уже несколько лет обсуждается закон о социальном патронате. По замыслу, он направлен на помощь семьям, попавшим в трудную жизненную ситуацию, и должен предотвратить отобрание детей из семьи. Как вы относитесь к этой идее?

— Сама по себе идея социального патроната здравая. Редко встречаются семьи, которые полностью не справляются с воспитанием детей. У нас только шесть процентов случаев отобрания детей связаны с жестоким обращением. Даже если мы добавим такие случаи, когда жестокое обращение не доказано, будет двадцать процентов. В большинстве случаев дома бедно, отопления нет, дети в школу не ходят, родители пьют, но не бьют. В мировой практике пришли к тому, что в такой ситуации надо восполнить родительский ресурс. Кормить не могут? Давайте обеспечим ребенку трехразовое горячее питание. Уроки с ним делать не могут? Придет социальный педагог, будет с ним делать уроки. Одежды не хватает? Придет благотворительный фонд и поможет. Идея не в том, чтобы решать — хорошие родители или плохие и если плохие, то забирать. А выяснить, где семья проседает, с чем она не справляется, что она не тянет, и ровно в это место добавить, не разрывая привязанность, не забирая ребенка в систему детских домов. Но что у нас в этом законопроекте получается? Органы опеки сами определяют эти сферы неблагополучия, сами определяют, что нужно делать, сами же у себя потом принимают работу и оценивают ее результаты. А если результаты их не устроили, они автоматически обязаны забрать ребенка. Что будет происходить — к гадалке не ходи. Будет опять контроль, но не будет помощи. И любая семья, которая попадет в эти жернова, обречена, потому что она в любому случае будет потом виновата. Помимо этого очень важно, чтобы с семьями работали профессионалы.

— Как в нашей стране с профессионалами?

— Полный караул. Никакой системы подготовки профессионалов в семейном устройстве нет вообще. Наш проект Института развития семейного устройства из этого и родился. Мы хотим создать сообщество специалистов, способное к самоорганизации и саморазвитию.

В стране с первого сентября ввели обязательную подготовку для приемных родителей. Потом стали думать: а кто будет это делать? Тренеров школ приемных родителей нигде не готовят. Специалистов служб сопровождения не учат. Уж про социальный патронат я молчу, потому что это самая сложная сфера — работа с кризисными семьями. С приемными родителями в этом смысле на порядок легче работать хотя бы потому, что они обычные люди, мотивированные, образованные, благополучные. С кризисными семьями работать надо уметь. И надо уметь не так, как у нас учат на социальных факультетах, где сплошь и рядом социологию читают. Надо уметь в поле работать, надо уметь разговаривать. Причем этому должны учить практики. Тут никакой доцент тебя не научит. От того, что тебе перескажут ученые труды, у тебя не появится умение войти в квартиру, где кто-то пьяный и агрессивный, и поговорить с ним так, чтобы был какой-то от этого толк.

— Чего стоит ожидать от кампании в поддержку передачи сирот в семьи, которая началась после принятия « антимагнитского» закона?

— К сожалению, если говорить об инициативах сверху, это будет просто очередной повод для распила. Начнется, например, финансирование ремонта в детских домах. К сожалению, тут все смешано в одном котле. С одной стороны, коррупционные устремления, потому что это действительно большой финансовый поток, а под лозунгом «для бедных сироток» можно бесконечно качать деньги из бюджета и из благотворителей. С другой стороны — непонимание, когда предлагают стимулировать усыновление разовыми выплатами. Это ошибочно: что они будут делать, если люди станут детей брать, а через полгода возвращать? Уже были регионы, которые на эти грабли наступали, которые объявляли огромное стартовое вознаграждение, а потом разгребали возвраты. Планируют уменьшить требования к усыновителям. Но эти требования они сами ввели три года назад — все эти справки из СЭС и тому подобное.

— Справки СЭС о чем?

— Если вы хотите взять ребенка, в пакет документов зачем-то входит справка СЭС о состоянии жилья, которую вы должны ждать месяц, при этом на практике эта СЭС даже не ходит к вам домой. Опека все равно сама осматривает жилье. Еще справка из милиции о судимости, которую месяц надо ждать.

— Кто придумывает эти правила?

— Это общая тенденция усиления контроля. Единственное, что наше государство умеет, — контролировать. Говорят же, что у нас страна победившего Паркинсона. Система контроля начинает работать сама на себя. Сейчас учителя смеются, что школа превратилась в место, где дети мешают учителям работать с документами для вышестоящих инстанций. Опекуны и приемные родители, если получают пособие, должны отчитываться о своих расходах. Не просто чеками, а чеками из супермаркетов, где написано название товара. И на полном серьезе сидят люди с карандашом и чеки, за месяц собранные, строчка за строчкой проверяют: не попались ли там где-нибудь сигареты или пиво? В этом нет никакой необходимости, и это создает трудности множеству людей. На Украине действует опосредованный контроль. Сотрудники опеки видят ребенка раз в полгода. В школу он ходит, в детский сад ходит, и если бы голодал или ходил в обносках, это было бы заметно. И этого достаточно.

— Украина более продвинута, чем мы, в семейном устройстве?

— Украина на порядок более продвинута, и это произошло после 2004 года. С тех пор они вполовину уменьшили число детей-сирот в детских учреждениях. У них есть регионы, где ни одного ребенка младше восьми лет нет в детских домах. Не считая каких-то очень тяжелых инвалидов.

Главное, что это не просто количественные результаты, это качественные результаты. У них есть службы, у них подготовленные специалисты по работе с семьями. Их тоже не хватает. Я туда езжу, провожу какие-то занятия. Понятно, текучка там, зарплаты небольшие, но специалисты есть. Есть базовый профессиональный слой, который может укорениться и стать почвой для будущего роста.

— Есть ведь и в России регионы, где удается сравнительно много детей устраивать в семьи?

— Все держится на человеческом факторе. Где-то губернатор или кто-то из чиновников высшего эшелона обратил внимание на проблему — и там есть результаты. В любом регионе начинаешь копать, и ты приходишь к конкретному человеку, на котором это держится. Даже на низовом уровне так может быть. На уровне конкретной опеки. Вот в Московской области, например, есть примеры, когда рядом два района, а разница с семейным устройством больше, чем в двух соседних европейских странах. Потому что в одной опеке одни люди работают, а в другой — другие. Потому что одни костьми ложатся, чтобы ни один ребенок не ушел в систему, а другим все равно. Угадайте, кто из них на лучшем счету у начальства, а кто из них через три года выгорит и просто уйдет.

— Несколько лет назад в России шли споры о патронатном воспитании — когда детей из детских домов передают в семьи, эти семьи получают профессиональную поддержку от сотрудников детского дома и сами становятся, если можно так сказать, профессиональными воспитателями. В итоге патронат был сведен на нет. Как вы оцениваете этот опыт?

— К проблеме передачи детей в семьи можно подходить с двух сторон — со стороны семьи и со стороны ребенка. Были организации, клиентами которых были семьи, и они помогали семьям найти ребенка, пройти органы опеки, собрать бумаги. Изначально это как агентство по усыновлению. Отсюда и неприятие патроната. Они видят систему детских домов исключительно как враждебную, из которой нужно ребенка вырвать. А я и мои коллеги исходили из того, чтобы найти семью для ребенка. Когда ты находишься в учреждении, которое устраивает детей в семьи, как, например, 19-й детский дом, в котором я работала (на базе 19-го детского дома в Москве был создан ведущий в стране центр патронатного воспитания. — « Эксперт» ), это по-другому: ты видишь детей. И ты ищешь, кому бы их можно было устроить. И для тебя эти люди не клиенты, для тебя клиент — ребенок. А эти люди для тебя партнеры, которых ты вовлекаешь.

Патронат — это профессиональная замещающая семейная забота. Ключевое слово — профессиональная. Это для людей работа, это реализация — их этому учат, там есть система профессионального роста. Там есть система поддержки от выгорания. Нынешняя форма возмездной опеки не предполагает профессиональной составляющей и сопровождения со стороны педагогов, психологов.

— Что можно сделать у нас в стране для передачи сирот в семьи?

— Трудно на этот вопрос ответить, потому что есть два пласта: как по уму и что в реальности. По уму, например, хороша идея централизованной структуры, занимающейся проблемой детей-сирот, потому что сейчас они размазаны между ведомствами: Минздрав, Минсоцзащиты, Минобр. Нам нужна реформа всей системы защиты прав детей-сирот — сверху донизу. Конечно, должен быть центр этой реформы. Но в той реальности, которую мы имеем сейчас, понятно, к чему это приведет. Структуру создадут, возглавит ее условный Астахов или там Лахова, и это будет конец! Потому что это будет еще в тысячу раз хуже, чем нынешняя размазанность и бардак, когда в этом бардаке хоть как-то можно лавировать, лавировать, да вылавировать.

На Украине реформа прошла после 2004 года, когда было обновление, когда стало возможно строить систему, которая работает на результат, а не на самоподдержание и на обращение к себе финансовых потоков. У нас настолько все ненормально и неправильно вообще, целиком, что ожидать, что в одной какой-то сфере будет по уму, — просто наивно. Сейчас надо готовиться, работать, чтобы были хотя бы специалисты, продумывать действия, чтобы, когда появится возможность, что-то сделать в масштабе страны, уже иметь программу.     

 

Снести нельзя использовать

Ирина Осипова

Чтобы сохранить архитектурное наследие российских городов, государство вынуждено находить общий язык с частными инвесторами. Отработанных схем взаимодействия пока не существует, но власть и бизнес делают серьезные шаги навстречу друг другу

Дом Муравьевых-Апостолов в течение 12 лет реставрировал на собственные деньги потомок декабристов, живущий в Швейцарии

Фото: ИТАР-ТАСС

Произнесите слова «старая Европа», и тут же возникнет зрительный образ — узкие и кривые мощеные улочки средневековых городов, ренессансные дворики с аркадами, парадные дворцовые ансамбли. У каждого города с историей — свое запоминающееся лицо. Воспроизвести в памяти лицо российского города, будь то столица или уездный город N, гораздо труднее. Петербург с дворцами вдоль рек и каналов из последних сил пытается сохранить сложившийся за три века образ, но в целом картина удручающая. Историческая застройка, за исключением небольшого круга ключевых памятников вроде Кремля или Зимнего дворца, если не уничтожается сознательно и не вытесняется стеклянными башнями, то разрушается естественным образом от времени и халатности. Традиционно в нашей стране охранительная функция лежит на плечах государства, но оно с ней не справляется. «Военторг», гостиница «Москва», вырубленный Александровский сад в Москве и покалеченный Летний в Петербурге, уничтоженные интерьеры «Детского мира» на Лубянке и снесенный стадион «Динамо» — лишь краткий список самых громких и очевидных потерь последнего десятилетия. А в российской глубинке утратам нет числа. На практике нигде в мире даже самые богатые страны не в состоянии поддерживать исторические здания целиком за свой счет. К сохранению культурного наследия привлекается частный капитал, вопрос только в степени и правилах его участия.

Дворцы по рублю

В картах Google есть одна под названием «Красная книга Москвы» — в 2009 году ее завел «Архнадзор», постоянно пополняя все новыми памятниками, которым угрожает снос, неправомерная реконструкция или разрушение вследствие бесхозности. Сейчас на карте более двухсот отметок. Представитель Минкультуры, пожелавший сохранить инкогнито, согласился, что в прошлые годы министерство очень сильно недоработало систему учета памятников, и пообещал, что ситуация будет меняться. Один из механизмов изменения — льготная схема аренды аварийных памятников архитектуры — действует в Москве с апреля 2012 года. Находящиеся на грани разрушения исторические здания выставляются на аукцион, с победителями которых заключается договор аренды на 49 лет. В течение первых пяти лет арендатор обязан за свой счет провести полную реставрацию, за ходом которой будет следить Мосгорнаследие (при несоблюдении требований предусмотрен штраф и расторжение договора). Арендная плата на время восстановительных работ зависит от результатов аукциона, а после окончания реставрации составит 1 рубль за 1 квадратный метр в год, что позволит арендаторам окупить расходы и получить значительную прибыль. В прошлом году таким образом в управление частных компаний перешло около двадцати зданий, в том числе городская усадьба Морозовых на Николоямской улице и «Дом с кариатидами» в Печатниковом переулке, в котором по сценарию фильма «12 стульев» жила Эллочка Людоедка. В 2013 году к ним должны прибавиться еще 50–60 объектов.

Среди тех, кто уже получил дворец в аренду по рублю, — потомок известного декабриста Кристофер Муравьев-Апостол. Реставрация фамильного гнезда на Старой Басманной — двухэтажного особняка конца XVIII — начала XIX века, одного из немногих деревянных строений, переживших пожар 1812 года, — началась давно и заняла даже не пять, а целых двенадцать лет. Что могли — сохранили, остальное воссоздали из аутентичных материалов или по старым технологиям, мебель для обстановки покупали на аукционах. В ближайшее время в особняке должен открыться Дом-музей Матвея Муравьева-Апостола, но частные мероприятия здесь проводятся уже давно.

Интерьер дома Муравьевых-Апостолов

Фото: ИТАР-ТАСС

Пока гром не грянет

Показательный пример содружества государства и бизнеса на почве сохранения архитектурного наследия сейчас можно наблюдать в Казани. Приводить город в порядок начали не просто так — этим летом в столице Татарстана пройдет Универсиада (аналог Олимпийских игр среди студенческих команд), и в ожидании наплыва гостей республиканские власти озаботились не только строительством новых объектов, но и восстановлением исторического центра. Стало очевидно, что без крупных частных инвестиций не обойтись, и в феврале прошлого года между мэрией и группой инвестиционных компаний ASG было подписано соглашение о государственно-частном партнерстве. Группа выкупила у прежних собственников 26 исторических зданий в центре города, в том числе признанные памятниками федерального и республиканского значения, взяв на себя обязательства по их восстановлению в обмен на всестороннюю поддержку властей. «Основных проблем при реставрации памятников две: экономика и разрешительные документы, — говорит председатель совета директоров ASG Алексей Семин . — Экономические проблемы заключаются в том, что рентабельными памятники архитектуры могут быть только в Москве и отчасти в Петербурге. Расходы на реставрацию в Москве будут выше, чем в Казани, на 10–20 процентов — технологии и ручной труд везде примерно одинаковы. Но арендная плата впоследствии в Москве будет в несколько раз выше, поэтому норма прибыли на вложенный капитал будет совершенно другая. Анализ же арендной платы по всей России показывает, что для коммерческих целей использовать памятники не выгодно — доходность составляет два-три процента годовых. Вторая проблема связана с жесткостью законодательства, во многом основанного на советских подходах, и вот здесь государство реально может помочь. По правилам, чтобы приступить к реставрации памятника, нужно минимум полтора-два года оформлять проект. И только после того, как поставлена последняя печать, можно сдувать пыль. Но памятника уже не будет. Здания, которые мы взялись реставрировать, находились в столь плачевном состоянии, что, если бы этой зимой их не подвели под крышу и не укрепили фундаменты, они бы физически погибли».

Местные бизнесмены занимаются полноценной научной реставрацией — любым физическим действиям предшествует исследовательская работа, которую проводят специалисты из Казанского государственного архитектурно-строительного университета. Благодаря договоренности с властями проекты утверждают поэтапно, что не только экономит время, но и позволяет лучше разобраться в первоначальной структуре здания. Многие из них в советское время были изуродованы до неузнаваемости. Например, безликая двухэтажная коробка общеобразовательной школы до революции была гимназией, а еще раньше — жилым особняком, построенным в 1775 году. За время варварской эксплуатации здание полностью лишилось внешнего архитектурного декора, а из интерьерных изысков частично сохранились лишь своды на первом этаже. «Сейчас вы видите “открытую книгу”, — рассказывает Семин. — Убраны советские перекрытия, обнажена старая кладка, видны первоначальные дверные и оконные проемы. Этой информации нет ни в одном архиве — все утрачено, и, чтобы восстановить изначальный облик, нужно сначала полностью очистить здание от поздних наслоений». К Универсиаде у всех подшефных групп памятников будут закончены внешние работы и появятся отреставрированные или воссозданные фасады, но на внутреннюю реставрацию и обустройство интерьеров понадобится еще около двух лет.

Двадцать шесть памятников архитектуры предположительно обойдутся ASG в 5 млрд рублей. К слову, снести ветхие здания и построить дома, стилизованные под старину, было бы в три раза дешевле. «Мы внесли на рассмотрение проект, в котором мы соединяем новое строительство в центре (у нас много земельных участков) и реставрацию памятников. И посчитав все вместе, мы вышли на искомые семь-десять процентов, ниже которых мы работать не можем», — продолжает Семин. В реальности это означает, что ради сохранения памятников город идет на многие уступки бизнесмену (дает разрешение на строительство новых торговых центров, например) — взаимная выгода очевидна.

Кто виноват и что делать

Успех казанского варианта государственно-частного сотрудничества объясняется несколькими факторами: Универсиада в качестве двигателя процессов, «ручной» режим, когда президент республики и мэр Казани лично контролируют работу. Важную роль играет также помощник президента республики по вопросам сохранения исторического и культурного наследия и одновременно член Всероссийского общества охраны памятников Олеся Балтусова . Ее назначение само по себе примечательно. Общество охраны памятников опубликовало в местных СМИ письмо президенту с приглашением на экскурсию по историческому центру — пытались достучаться до власти и рассказать о бедственном положении города. Президент на экскурсию пришел, а после назначил «экскурсовода» Балтусову своим помощником, которая теперь оперативно докладывает обо всех проблемах, связанных с сохранением материальной культуры. Но все это частный и уникальный случай. Ведь невозможно возвести в систему увлеченность и образованность инвестора, желания президента и мэра, как невозможно все властные структуры укомплектовать помощниками из числа искусствоведов.

Тем временем в Казани юристы ASG разработали документ с подробным указанием тех изменений в законодательстве, которые сделали бы реставрацию памятников выгодной для инвестора и, как следствие, помогли бы остановить разрушение исторических городов. Все предложения выведены на основе изучения европейского опыта и законодательств. Первое, что предлагают ввести юристы, — государственные субсидии на реставрацию объектов культурного наследия, находящихся в частной собственности. Например, во Франции, если вы купили замок, реставрируете его и пускаете посетителей, субсидия составит от 30 до 50%. Второе и главное — налоговые преференции для инвесторов. Многие памятники обладают большим земельным участком, и внушительная сумма земельного налога снижает возможную прибыль и может провоцировать их снос. Из налогооблагаемой прибыли организации стоило бы вычесть суммы, потраченные на реставрацию. Объекты культурного наследия можно было бы освободить от НДС при покупке, исключив их из категории коммерческой недвижимости, которой они по сути не являются. Список возможных изменений касается порядка десяти законов. Это не так уж много, но государство должно продемонстрировать и свое желание максимально помочь инвесторам приступить к реставрации памятников, считают казанские бизнесмены. Пока это похоже на мечты. Но главное, чтобы памятники продержались до их исполнения.

Проект восстановления фасада усадьбы «Шакир-солдата» в Казани

 

«Чем меньше пафоса, тем лучше»

Антон Долин

В прокат выходит «Охота» — новый фильм Томаса Винтерберга, самого известного датского режиссера после Ларса фон Триера и соучредителя знаменитого манифеста «Догма 95»

Томас Винтерберг

Фото: EPA

Автор нашумевшего «Торжества» снял фильм о воспитателе детского сада, которого ложно обвиняют в педофильских склонностях. После этого в травлю включается все население маленького городка, в котором происходит действие. Намеренно или нет, Винтерберг затронул одну из самых актуальных тем, беспокоящих сегодня и российское общество. Его картина уже принесла приз за лучшую мужскую роль в Каннах для Мадса Миккельсена и премию Европейской киноакадемии за сценарий. Накануне российской премьеры с режиссером побеседовал обозреватель «Эксперта».

— Тема « охоты на ведьм», в которой ведьмами назначаются педофилы — или невинные люди, подозреваемые в педофилии, — как выясняется, близка не только россиянам, но и датчанам!

— Я долго готовился к этому фильму, перечитал гигантское количество свидетельств и уголовных дел, что привело меня в угнетенное состояние. Собственно, впервые я заинтересовался вопросом лет восемь тому назад, после «Торжества». Больше всего меня поразило то, как легко сделать ложь правдой, если достаточное количество раз ее повторить. А еще то, как быстро человек превращается в жертву, если обществу удобно сделать его жертвой. Меня испугал очевидный факт: люди верят, что дети не лгут! В то время как те врут постоянно. Я почувствовал здесь зародыш будущей драмы. И как-то сразу понял, что в такой ситуации жертвами поневоле становятся оба ее участника: и предполагаемый педофил, персонаж, я уверен, характерный для любой страны — не только Дании или России, — и ребенок, которого заставляют поверить в его собственный вымысел, бесконечно таская по психологам, судмедэкспертам и прочим взрослым идиотам. А результат — невиновного посадят в тюрьму, а ты будешь всю жизнь искренне верить, что в детстве стал жертвой трагедии, которой на самом деле не произошло! Голова кругом.

— Вы говорите о ложной памяти, что довольно интересно: ведь все свои картины вы строили на детских воспоминаниях героев.

— Не будем забывать, что картины эти были не документальными, а художественными — другими словами, были вымыслом! Реальность же значительно ужаснее, говорю вам. Взять сцену, в которой пятилетнюю девочку допрашивают во всех деталях о том, что сделал с ней взрослый дядя, — и она вынуждена слушать этот кошмар, мотая на ус. Меж тем этот эпизод — очень облегченная версия реального протокола, попавшего мне в руки.

— Связь « Охоты» с « Торжеством» очевидна: в той картине вы рассказывали историю скрытого педофила, которого обвиняют в преступлениях его собственные дети, прямо посреди юбилея, а в этой показываете жертву предрассудков.

— После «Торжества» я чувствовал необходимость создать антитезис к нему, как-то ответить собственному самому популярному фильму. Кому, как не мне, было это делать! Значит, герой мог быть только невиновным, никак иначе. Мне было интересно исследовать определенную часть социума, где любой ложный слух люди рады счесть за подлинный факт. Кроме того, я хотел быть с ним, с моим героем. Помогать ему, смотреть на мир его глазами. Не иметь сомнений в его моральной правоте. Хотя, уверен, что весь зал затаив дыхание ждет, когда же его вину наконец докажут! Мы не слишком сильно отличаемся от бывших товарищей моего героя, моментально от него отказавшихся.

— Почему люди так легко и с таким удовольствием верят в худшее?

— Ответ элементарен: от страха. Прежде всего страха за детей. И уверенности в том, что дети так же боятся! Опять вспомню о реальных случаях: если ребенок ложно обвинил кого-то, а потом отказался от собственного свидетельства, его отказ уже не имеет силы. «Его первое обвинение было правдой, а теперь он отказывается потому, что боится насильника» — такова логика взрослых... С другой стороны, если бы взрослые относились к словам детей чуть-чуть более критично, мой фильм длился бы минут семнадцать.

— Выходит, люди движимы лучшими чувствами — по меньшей мере поначалу, не так ли?

— Безусловно. Они стараются быть корректными и профессиональными. Выбирать правильные выражения, не торопиться с выводами. Но их хватает ненадолго.

— До какой степени это фильм о датском национальном характере?

— Я использовал случаи из самых разных стран, и французские или норвежские казусы были куда увлекательнее датских, так что я не уверен. Однако все ритуалы, манеры, круги общения, секреты моих персонажей, разумеется, стопроцентно датские.

— Но ведь в Дании и к детям отношение особое.

— Это факт. У нас их стараются от всего защитить и уберечь, спасти от чего-нибудь. Доходит до смешного. Недавно веду ребенка в детский сад, а у него варежки на такой веревочке, пропущенной под курткой, через плечи. А воспитательница мне говорит: «Какой кошмар, ведь эта веревка может его задушить, снимите ее немедленно!» Я перепугался и снял, а потом думаю: секундочку, что за бред, с какой стати эта веревка кого-то начнет душить? Заметьте, одна из моих героинь — Надя — приехала в Данию из Восточной Европы, и она еще не успела подхватить этот вирус, хоть и работает в детском саду. Есть у меня такая романтическая идея, что в Восточной Европе к детям относятся как раньше — например, курят при них... Нет, защищать детей — это правильно и вообще прекрасно, но от жизни их не защитишь, это тоже хорошо бы учитывать.

— К разговору о датском самосознании: надо помнить и о том, что главного героя все- таки играет Мадс Миккельсен — в глазах миллионов зрителей он архетипический датчанин!

— Да, и это проблема. Я-то хотел, чтобы мой герой был таким крепким немногословным мужиком из пролетариев — что-то вроде персонажа Роберта де Ниро в «Охотнике на оленей». Это вообще важный для меня фильм, я его с детства обожаю и бесконечно пересматриваю, как и «Фанни и Александра». Короче, появилось название «Охота», и логично было сблизить героев. Но вот на сцену вышел Мадс, и он такой милый, нежный, понимающий. Такой датский, в конечном счете!

— Даже странно осознавать, что вы с ним работали впервые.

— Мне тоже странно. Обычно я пишу сценарии для конкретных актеров, но с «Охотой» это не сработало: Мадс Миккельсен сказал, что даст свое согласие или откажется только после того, как прочитает сценарий. Так что я писал для молодого Роберта де Ниро… Однако с того момента, как Мадс согласился, все пошло просто идеально. Он очень умен и целеустремлен. Мы долгими днями работали вместе в моем летнем домике, с раннего утра до глубокой ночи, до тех пор, пока персонаж не стал живым человеком. Мечта для любого режиссера! Безусловно, Мадс заслужил свой статус национальной суперзвезды. Он красавец-мужчина, у него голова на плечах, он невероятно трудолюбив. Мы репетируем, мы импровизируем, мы напиваемся, проводим вместе целые дни и ночи, и результат говорит сам за себя.

— А с детьми вы так же работали?

— Да. Разве что не напивались. Девочка работала потрясающе, почему-то с самого начала она была уверена, что сыграет лучше всех: так и случилось! Конечно, задача была очень трудной, надо было не мучить ребенка сексуальными вопросами, но и не играть в лицемеров. Мне кажется, что нам удалось балансировать на этой грани.

—… И, разумеется, у вас сыграл ваш любимый актер Томас Бо Ларсен, участник всех ваших фильмов.

— Как без него! Мы с ним ближайшие друзья. В точности как герои фильма, мы ходим в один и тот же копенгагенский бар на протяжении двадцати лет и вместе там выпиваем. Кстати, бар никуда не годится — жалкое место и дико дорогое. Но нам почему-то оно идеально подходит.

— К разговору о дружбе. Вы продолжаете общаться с Ларсом фон Триером и другими братьями по « Догме 95»?

— Разумеется. Так у нас устроено в Дании! У нас маленькая община, мы все очень много общаемся и обмениваемся идеями на бесплатной основе. Поэтому у нас такая сильная индустрия. Дружу с Пером Флю, Оле Кристианом Мадсеном. Но больше всех я общаюсь именно с Ларсом. Мы дружим с незапамятных времен и работаем в одной компании, я привык с ним советоваться — и для «Охоты» он дал пару бесценных советов. Он сейчас заканчивает «Нимфоманку», я читал сценарий и кое-что уже смотрел: это будет крутая вещь, поверьте.

— Возвращаясь к названию фильма: сцена охоты в финале — намек на то, что охота на героя продолжится до скончания его дней? Ведь в случае подозрений в педофилии никакие оправдания не работают.

— Прежде всего, я недоволен этим названием. Его предложили продюсеры, и оно, надо признать, работает. Но меня раздражает его прямолинейность. К сожалению, сам я ничего интереснее так и не изобрел. Что до финала… Разумеется, клеймо остается. Но финал все-таки открытый. Мы даже опросили первых зрителей, спросив их, каким они видят будущее героя: абсолютное большинство, больше девяноста процентов, предсказало ему переезд в другой город с новой семьей и безоблачное будущее. Так что технически это хеппи-энд.

— Неужели не было соблазна прикончить героя?

— Конечно был! Я долго думал о таком исходе. Но фильм в какой-то момент начинает диктовать тебе развитие сюжета, и неправильно этому сопротивляться. К тому же чем меньше пафоса, тем лучше.

— В будущем вы собираетесь продолжать в том же духе или готовитесь к новым экспериментам?

— Я не против экспериментов, сами знаете. Много путешествую, много думаю... Сейчас пишу с Тобиасом Линдхольмом новый сценарий для очередного датского фильма, также готовлю театральную постановку в Вене и еще один фильм в Лондоне — предположительно с Томом Харди.

— А о чем будет ваша театральная пьеса?

— Она будет посвящена прославлению алкоголя: мы в Дании хорошо разбираемся в этом вопросе! Может, потому, что у нас маленькая страна? Хотя я немало изучал историю человечества и пришел к выводу, что самые величайшие подвиги свершали вдрызг пьяные люди. Алкоголь — способ расширить свою жизнь... и заодно убить себя.    

 

Hi-End

Один из самых эффектных стендов на только что прошедшем Женевском салоне SIHH был у компании IWC Schaffhausen — там ходили стройные юноши в форме пилотов «Формулы-1», стояли настоящие гоночные болиды Mercedes, отовсюду свисали какие-то детали и части конструкций, и все вместе это выглядело как микс конструкторского бюро и бокса. Повод для такого размаха у IWC был очень убедительный — партнерство с командой «Формулы-1» Mercedes AMG Petronas и полностью обновленная по этому поводу коллекция Ingenieur.

Первые Ingenieur появились в 1955 году — как раз к тому времени IWC разработала часы с внутренним корпусом и циферблатом из мягкой стали, которые защищали механизм от электромагнитных полей и идеально подходили для инженеров, чья работа была постоянно связана с этими полями. Так часы получили свое название — и свой символ, электрическую молнию, которая до сих пор есть на циферблате. Именно для Ingenieur знаменитый часовой инженер Альберт Пеллатон разработал особую двунаправленную систему автоподзавода. Окончательно же легенда сложилась в 1976 году, когда великий часовщик Джеральд Джента придумал дизайн модели Ingenieur SL. С тех пор фирменным знаком всей линии стали пять винтов на ободке корпуса, а ее сутью — спорт и технический прогресс.

Все эти элементы славной истории Ingenieur сохранились. «Новая коллекция Ingenieur отличается тремя характерными признаками: высокоэффективным приводным механизмом IWC, беспрецедентными техническими характеристиками и материалами “Формулы-1”», — сказал Джордж Керн, президент IWC. В новую линию входят девять моделей, от турбийона с фазами Луны до автоматического трехстрелочника, но начать хотелось бы с одной из самых простых и цельных — Ingenieur Chronograph Racer. Это механический хронограф с функцией Flyback, которая очень удобна в том числе и для измерения времени остановки в боксе, а тахиметрическая шкала — для измерения скорости прохождения дистанции. И что немаловажно, у часов очень красивый симметричный циферблат — грифельно-серый с черными счетчиками или серебристый с синими часовыми метками и стрелками. Последний особенно хорош.

Обувная марка Del Toro из Майами, но ее совладелец и арт-директор Мэтью Шеваллар — уроженец Турина, поэтому общий антураж очень итальянский, то есть яркий и жизнерадостный, но при этом не без англосаксонской иронии и американской практичности. Del Toro делает самую разную обувь: это и классические туфли, и мокасины, и кеды, и эспадрильи, но главный хит — слиперы, самая модная на сегодня неформальная обувь. Их здесь делают всех возможных цветов, со всеми возможными рисунками, из всех возможных материалов — кожи, замши, текстиля, а также кожи крокодила, страуса и ската. Слиперы сейчас носят все, везде и со всем — с джинсами, брюками, шортами, в городе и на отдыхе. Дизайн обуви разрабатывается в Майами, а на итальянской Адриатике она отшивается вручную. Среди фанатов марки спортивные звезды: баскетболисты Miami Heat Дуэйн Уэйд и Крис Бош, гольфист Рори Маклрой, игрок в поло Ник Ролдан, а также знаменитые фэшн-блогеры Леандра Медин и Кьяра Ферраньи — модные девушки тоже носят слиперы, а Del Toro делает и женскую обувь.

Для советского человека слово Sharp олицетворяло чудесный и притягательный западный мир. Прикоснуться к нему можно было посредством магнитофонов (а потом телевизоров и видеомагнитофонов) марки Sharp. В постсоветской России Sharp стал частью повседневности. Потом Sharp уступил место массовым корейским маркам. Теперь Sharp — легенда из рассказов отцов, часть культурного кода, который требует расшифровки для новых поколений, как Underwood или Singer.

Появление на российском рынке новых моделей смартфонов Sharp в этом контексте выглядит как сенсация. Sharp возвращается в нашу жизнь, легенда оживает. Вообще-то смартфонами Sharp во всем мире пользуются уже давно, просто до сих пор японцы почему-то обходили наш рынок. Тем эффектнее вышло возвращение. Что касается смартфона, то он, во-первых, легче большинства соразмерных конкурентов, а во-вторых, сделан так, что при тех же габаритах кажется меньше. Работает он на Android, дополненном оболочкой Feel UX. Оболочка достаточно удобная и исправляет многие огрехи базового Android, впрочем, по желанию ее легко убрать. То есть это качественный и современный смартфон. Возможно, другие не хуже, но это же Sharp!

Hermès и Comme des Garçons выпустили совместную коллекцию шелковых платков под названием Comme Des Carrés. Это история про то, что получится, если соединить две культовые марки, одна из которых символ классики и гармонии, а другая — деконструкции и авангарда. А получилась невероятно красивая и остроумная коллекция, где классические принты Hermès будто обработаны в графическом редакторе человеком с очень специфическим складом ума. Такой человек — создательница марки Comme des Garçons Рей Кавакубо, которая говорит, что добавила абстракции к «картинам» Hermès. И вот на легендарных шелковых каре проступили черные полосы, странные надписи, круги и клетка. В коллекции две линии: «Черное и Белое» (продается только в бутиках Comme des Garçons в Париже, Нью-Йорке и Токио) и «Цвет» (доступна в concept store, принадлежащем Кавакубо Dover Street Market в Лондоне и Токио). Стоят каре в зависимости от размера от 330 до 1500 фунтов стерлингов.

Caswell-Massey занимает почетное четвертое место в списке старейших американских косметических компаний. Начиналось все в 1752 году в аптеке города Ньюпорт. Фармацевт Хантер кроме лекарств делал одеколоны и мыло, что тогда составляло весь необходимый мужской уход. Собственно, потому эта мужская линия и называется Caswell-Massey 1752. Классику безупречного качества полюбила американская элита: среди постоянных клиентов Caswell-Massey были американские президенты Джордж Вашингтон, Авраам Линкольн, Дуайт Эйзенхауэр, Джон Ф. Кеннеди, а мыло для бритья Caswell-Massey до сих пор поставляется в официальный гостевой дом президента США. 18 февраля в Америке отмечается День президента, и специально к этой дате выпущена Caswell-Massey Presidential Soap Collection. Винтажная коробочка с тремя кусками мыла: Almond Cold Cream (выбор Эйзенхауэра), Number Six (выбор Вашингтона) и Jockey Club (выбор Кеннеди) — идеальный подарок любому мужчине на 23 Февраля. Во-первых, мылом пользуются все, даже те, кто не бреется, во-вторых, оно сделано по традиционной технологии и из натуральных компонентов. А в-третьих, согласитесь, есть замечательная ирония в том, чтобы дарить мыло с именами американских президентов на главный советский мужской праздник в современной России.

 

Славный внук, Меценат, праотцев царственных

Максим Соколов

Коммуникация, произведенная товарищем министра связи и массовых коммуникаций А. К. Волиным на научно-практической конференции журфака МГУ, привлекла общее внимание, ибо товарищ министра явился в ней, натурально, Мефистофелем. Имеется в виду сцена из 1-й части трагедии, когда дух отрицанья, прикинувшись Фаустом, читает юному студенту курс введения в специальность. Читает с особенным цинизмом, а под конец и вовсе расходится. «Ну, речь педантская порядком мне приелась: // Мне сатаной опять явиться захотелось».

Единственное различие в том, что у Гете студент почтительно внимает наставнику, тот снисходительно принимает его поклонение: «Суха, мой друг, теория везде, // А древо жизни пышно зеленеет!», — тогда как на журфаке МГУ студенты восприняли курс введения в специальность с меньшим пиететом, восклицая: «Прочь, порожденье грязи и огня!» Так исправляется наш век.

Наибольшее неприятие аудитории вызвало следующее место из выступления белодомовского Мефистофеля: «Журналист должен твердо помнить, что у него нет задачи сделать мир лучше, нести свет истинного учения, повести человечество правильной дорогой… Надо четко учить студентов тому, что, выйдя за стены этой аудитории, они пойдут работать “на дядю”. И дядя будет говорить им, что писать и что не писать. И как писать о тех или иных вещах. И дядя имеет на это право, потому что он им платит».

Немного лишь в других словах о том же говорил В. И. Ленин в статье «Партийная организация и партийная литература», А. К. Волин тут по нынешней плагиаторской моде обширно цитировал без ссылок и кавычек, но мы не ВАК и не Институт марксизма-ленинизма и обратим внимание на другое.

Будь все так, как описали Ленин и Волин, картина тоже была бы недостаточно приглядной, но везде люди живут и при отсутствии абсолютной свободы расширяют — в меру обстоятельств, сил и таланта — рамки несвободы. В одном с Ильичом не поспоришь: «Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя». В старом романе Фейхтвангера «Успех», описывающем Баварию в начале 20-х гг. прошлого века, промышленный магнат фон Рейндль, на вопрос редактора принадлежащей ему газеты, правильно ли она написала, дает ответ: «Вы вольны писать все что угодно. Просто, если вы напишете не то, вас выгонят». Вроде бы и не Ленин и даже не Волин, но как же по-ленински.

Беда в другом. Чтобы дядя говорил, что писать, чего не писать и как писать о тех или иных вещах, дядя как минимум должен это сам для себя понимать. А между тем с этим имеются большие проблемы. Бывает — и довольно часто — так, что деньги у дяди есть, но прочих качеств (в первую очередь умственных) нет, и как быть с таким дядей, самый цинический Мефистофель не объяснит.

Дядья обыкновенно подразделяются на следующие категории:

а) дядя, которого влечет нажива от самого газетного (resp.: другого медийного) бизнеса. В плане рационального поведения этот случай самый благоприятный, ибо такой дядя с его девизом «Кормимся, Ваше сиятельство» сам понимает, что fas и что nefas, и другим объяснить в состоянии. Называть таких медийно опытных дядей нет надобности — они живут средь нас и всем известны;

б) дядя, который не получает непосредственной существенной выгоды от газеты, сама газета, радиостанция etc. может быть даже убыточной, но благодаря умной постановке дела мнение, выраженное газетой, оказывается весомым или даже решающим. Причем в весьма важных вопросах, цена которых такова, что вполне окупает убытки от собственно газеты. Наиболее успешным таким дядей был В. А. Гусинский со своим Уникальным Журналистским Коллективом, и дело его не вполне погибло в 2000 г. Иные дядья здравствуют и поныне;

в) дядя, который в собственно газетном деле не является ни сребролюбивым, ни властолюбивым (деньги и власть он получает из других источников), а наслаждением его является покровительство Шекспирам и Мольерам как таковое. Лишь попутно этот дядя надеется, что резвые нимфы сбегутся к нему и произойдет еще многое приятного в том же духе. Например, что писатели и артисты будут слагать ему оды: «Славный внук, Меценат, праотцев царственных, // О, отрада моя, честь и прибежище!» В прежние века такой вид покровительства словесности вообще являлся преобладающим, в более поздние времена такие дядья являлись в образе Людвига II Баварского и Ю. М. Лужкова.

Разновидности дядьев воплощают в себе: первые — страсть к злату, вторые — властолюбие, ибо приятно ощущать себя громовержцем или, в другом варианте, утонченным кукловодом, третьи — любовь к почестям, ибо лестно быть Медичи, хотя бы даже и в трехрублевом варианте. Конечно, такие чистые типы встречаются редко, обыкновенно в дяде наблюдается смесь мотиваций, но ценным свойством всех вышеперечисленных дядьев является сознательность. Они знают, что делают и что побуждает их заниматься медийным промыслом, соответственно, и творческие работники понимают дядю, отчасти отождествляют свои и его интересы, и газетное дело цветет, аки вертоград. Или, по крайней мере, как-то прозябает.

Наш век, однако, породил новый тип дяди. Новый дядя является драгоценным инвестором, ибо творческие работники, любя деньги, в то же время искренно не знают и не хотят знать, откуда они берутся, — для этого есть дядя. В то же время дядя, тянущий лямку и дающий деньги, столь же искренно не понимает, зачем ему это надо, и не только под микрофон, но даже и на духу, без всякого микрофона, затрудняется объяснить, за каким чертом его понесло на эту галеру, а только задается вопросом: «Как это я дошел до жизни такой и что это вы, господа, со мною делаете?» Работники все более раздражаются прижимистостью дяди, тот не меньше раздражается необходимостью содержать параситов, смысл какового содержания ему непонятен, взаимное раздражение нарастает, покуда лавочка не закрывается. Параситы отмечают, что дядя умучен жидочекистами, после чего идут делать мир лучше и нести свет истинного учения к новому дяде. Затем цикл повторяется.

О такой организации партийной литературы ни товарищ министра, ни вождь мирового пролетариата ничего нам не говорят.