Александр Привалов

Александр Привалов

Председатель комиссии Общественной палаты по сохранению историко-культурного наследия Пожигайло рассказал «Известиям», будто палата по просьбе министра культуры Мединского разрабатывает то ли новую концепцию школьного курса литературы, то ли новый учебник. Смысл работы в том, чтобы «ориентировать учителей на воспитание в детях через литературные образы гордости за нашу многонациональную страну, глубокого и спокойного патриотизма» — и так далее. Важно, заметил будущий учитель учителей, чтобы неоднозначные персонажи русской словесности не стали образцом для подражания. Изучение творчества авторов подобных персонажей (а это А. Островский, Тургенев, Салтыков и проч.) следует «поставить под особый контроль», а потому «будет разработана специальная методичка для учителей, где будет чётко прописано, что следует рассказывать детям про эти произведения». А прописано будет, например, такое: «Екатерина из “Грозы” – это просто несчастная девушка, которая поддалась страстям, не смогла справиться с ними и покончила жизнь самоубийством. Другой пример: Татьяна Ларина из “Евгения Онегина” — она вышла замуж, она счастлива». А в «Ревизоре» Гоголь не высмеивал чиновников, а описал мытарства грешной души, «и Хлестаков в этом смысле — это Антихрист». Прочитав такие новости, публика, естественно, взвыла, а министр культуры отмежевался: мол, в жизни я не давал таких поручений. Пожигайло стал объясняться и, разумеется, сделал только хуже.

Начав с того, что журналист «Известий» всё перепутал, поскольку был пьян, Пожигайло в разговоре с совершенно трезвым корреспондентом «Трибуны ОП» продемонстрировал то же свирепое полузнание, которое заставило его говорить, что пушкинская Татьяна счастлива, а содержание «Ревизора» исчерпывается одной (да ещё и дурно изложенной) из многих возможных трактовок. Даже более свирепое. Про Татьяну хоть можно сказать: я так вижу; но утверждения, будто среди высланных на «философском пароходе» были Анненский и Соловьёв, к моменту отплытия давно покойные, не оправдать никак. Беда не в том, что видный деятель ОП чего-то не знает; в конце-то концов, военный программист (по образованию) может не знать, что В. С. Соловьёв скончался в 1900 году и со знаменитым пароходом остался в разных эпохах . Беда в том, что этот деятель считает себя вправе не просто высказываться, но и поучать в сфере, едва ему знакомой, — и наверняка продолжит поучать даже после нынешних саморазоблачительных речений. Да, «Известия» преувеличили — Пожигайло пока что выражает скорее своё частное мнение; но он далеко не один вещает в подобном духе.

С литературой в школе дело совсем скверно. Не знаю, что возражать людям, утверждающим, что она уже убита. За последние годы её перевели из разряда главных дисциплин в разряд «ладно, пусть будет»: сделали экзамен по ней необязательным и вдвое, если не втрое, сократили число часов. Кроме того, нынешний стандарт уничтожил всякое представление о содержании курса. ФГОС так поступил со всеми предметами, но синус и есть синус, азот — всегда азот, а слова «русская литература» могут быть истолкованы очень по-разному. Чтобы спасти этот курс в общеобразовательной школе — а вместе с ним и саму идею «золотого канона», некоего ядра знаний, которым обладает большинство сограждан, — нужно принимать радикальные меры (в первую очередь, отменять иные дурацки радикальные решения последних лет). А вместо этого набегают пустоплясы (ох, недаром Щедрин попал в «неоднозначные»!) и требуют от полуживой коняги то срочно воспитать в школьниках нравственность, то внушить им «гордость за нашу многонациональную страну» и как можно больше патриотизма.

Насчёт «многонациональной страны» — это просто зря. В зеленной лавке не продают керосина. Нет в русской классике модной ныне многонациональности , хоть ты что. Для Пушкина и Барклай де Толли — русский, и Фонвизин — «из перерусских русской»; для Гоголя безусловно русский Бульба. Зачем нужно рядить гениев в неизвестные и чуждые им одежды, я не понимаю. С патриотизмом дело сложнее. Да, знакомство с великой русской литературой без сомнения порождает любовь к русскому языку, и к русской культуре, и к России вообще. И это, в общем-то, и есть патриотизм — но, увы, не тот, к воспитанию которого призывают официальные и полуофициальные лица. Самое знаменитое, что сказано об этом предмете в русской классике («скрытая теплота патриотизма»), почти прямо противоречит начальственному требованию «внушить гордость». Лермонтова с его «странною любовью» к отчизне — не за славу, купленную кровью , а за разливы рек и дрожащие огни печальных деревень — самое бы оно сурово осудить, кабы не знать, что как раз Лермонтов-то за свою страну дрался, и дрался храбро. Впрочем, теперь и это знают не все. Если обучение русской литературе будет выстроено вдоль барабанного патриотизма, следствием окажется даже не отвращение (какая-никакая, всё эмоция!), а окончательное и непробиваемое равнодушие обучаемых и к русской литературе, и к любым патриотическим увещеваниям — как к фальшивым, тождественным требованию чтить начальство, так и к настоящим.

Равным образом абсолютно убийственной — и также двусторонне убийственной — стала бы попытка выстроить школьный курс литературы как моральные прописи с однозначной оценкой произведений и персонажей. Катерина изменила мужу, она плохая, Татьяна не изменила, она хорошая. Базаров заигрался в свободомыслие, он плохой, Каратаев решительно ни во что не играет, он хороший. Такого безобразия даже в тяжелейшие периоды советской школы не бывало, и данная нам в ощущениях деградация образования не может оправдать введения в общенациональный обиход обязательного ханжества.

Сейчас вся надежда на учителя. Хороший учитель и в нынешних скверных условиях делает главное: у него дети русскую литературу, а с ней и Родину научаются любить. Ученикам же всех прочих учителей — что делать, не повезло. Учителю бы сейчас хоть на грош свободы прибавить, а ему всё норовят методичку прописать о единственно правильной морально-патриотической интерпретации «Ревизора» и «Онегина». Непонятно, как остановить это могучее стремление людей, смутно понимающих, о чём они говорят.