Вопреки изначальным расчетам вступление России в Первую мировую войну вызвало рост революционных настроений, а в итоге привело к развалу государственности

section class="box-today"

Сюжеты

Уроки истории:

Чисто империалистическое самоубийство

Вынужденное согласие

/section section class="tags"

Теги

Уроки истории

Революция

Война

Общество

Вокруг идеологии

/section

Сто лет назад, 19 июля (1 августа) 1914 года германский посол Пурталес вручил министру иностранных дел С. Д. Сазонову ноту с объявлением войны. На следующий день император Николай II заявил, что мира не подпишет, «пока последний неприятельский солдат не уйдет с земли нашей». Принимая в Зимнем дворце депутацию членов Государственного совета и Государственной думы, Николай II обратился к ним с призывом выступить в единении с царем для защиты Отечества, что встретило полное понимание у парламентариев. Как вспоминал один из участников высочайшего приема, «у многих на глазах были слезы, все были взволнованы, у всех был радостный подъем духа».

figure class="banner-right"

var rnd = Math.floor((Math.random() * 2) + 1); if (rnd == 1) { (adsbygoogle = window.adsbygoogle []).push({}); document.getElementById("google_ads").style.display="block"; } else { }

figcaption class="cutline" Реклама /figcaption /figure

Вечером 26 июля 1914 года открылась однодневная чрезвычайная сессия обеих законодательных палат. Выслушав слова царского манифеста и отслужив торжественные коленопреклоненные молебны о даровании России победы, члены Государственного совета и Государственной думы приступили к заседаниям. Кворум был небывалый, а единение законодательной и исторической власти — полным. Дума несколько раз вставала как один человек с громогласным «ура!» во здравие императора. Слова председателя правительства И. Л. Горемыкина, призвавшего всех, без различия партий, сплотиться вокруг единого знамени, на котором начертаны «величайшие для всех слова “Государь и Россия”», были встречены дружной овацией и поддержаны в выступлениях руководителей фракций, за исключением осудивших войну социал-демократов.

«Никогда еще древние стены Таврического дворца не видели ничего подобного. Это был истинный праздник русского патриотизма, это была грандиозная, захватывающая картина полного единения правительства и представителей народа», — восторженно писала в эти дни одна из столичных газет. Подобная картина наблюдалась и в Государственном совете. «Ничего нет общего между этой войной и японской, и настроения различны как день и ночь», — с удовлетворением отмечал в частном письме член Госсовета граф С. Д. Шереметев.

Власть и общество оказались в плену опасной иллюзии, что в стране более нет деления на правых и левых и грозный вызов войны она принимает сплоченной и позабывшей партийные распри. Причины для столь оптимистического самообмана были. Уж слишком велико оказалось впечатление от «исторического» заседания Думы, продемонстрировавшего обществу такое единодушие. «Вместо прежней угрюмой отчужденности, недоверчивости — злобного отношения одних групп к другим, взаимного непонимания — искренний, единодушный и горячий патриотический подъем, — вспоминал об этом дне депутат-прогрессист князь С. П. Мансырев. — Ни одной фальшивой ноты в речах, всеобщие аплодисменты выступавшим ораторам, горячая готовность всех рука об руку добиваться победы и служить родине».

Для выражения царивших в Думе чувств характерно поведение крайне правого депутата, одного из вождей «черной сотни» В. М. Пуришкевича. Желая показать обществу, что с началом войны для него перестали существовать партийные различия и счеты, Пуришкевич пошел на примирение со своими оппонентами. Националист В. В. Шульгин вспоминал, как, несмотря на размолвку, после которой они даже не здоровались, Пуришкевич подбежал к нему с протянутой рукой и сказал: «Шульгин, война все смывает. Забудем прошлое!», после чего оба расцеловались в знак примирения. Но значительно больший общественный резонанс имело примирение Пуришкевича с лидером кадетской партии Милюковым. Их противостояние было хорошо известно: семь лет они демонстративно не замечали друг друга и при неизбежных встречах в Думе не подавали друг другу руки (что по этикету тех лет грозило едва ли не вызовом к барьеру). Но в условиях начавшейся войны, всеобщего единодушия и патриотического подъема Пуришкевич попросил одного из депутатов официально представить его Милюкову, которого он еще не так давно осыпал отборной бранью и аттестовал не иначе как накипью русской жизни, изменником Отечества и шулером слова. Теперь же непримиримые враги церемонно представились друг другу и обменялись рукопожатием. По меткому замечанию поэтессы Зинаиды Гиппиус, «волки и овцы строятся в один ряд, нашли третьего, кого есть».

После однодневного заседания Государственной думы и Государственного совета обе палаты ввиду военного времени прекратили свою работу до зимы следующего года. Короткая сессия января 1915-го, проходившая при «отзвуках военной бури», продемонстрировала прежний подъем и пламенный патриотизм парламентариев, дававший надежды на то, что, несмотря на военные трудности, достигнутый в стране внутриполитический мир сохраняется. Консерваторы и либералы как будто соревновались друг с другом в патриотизме, выдвигали программы своих требований к войне, обличали германизм, ратовали за победу славянства и выражали полное доверие власти. Однако «священное единение» продолжалось недолго.

Патриотическая тревога

Очередная сессия законодательных палат открылась 19 июля 1915 года уже в новых исторических условиях. Прошла первая эйфория, не оправдались надежды на скорую блистательную победу. Патриотические настроения, вызванные началом войны и первыми успехами русского оружия, поутихли, а поражения и отступления 1915 года практически свели их на нет, вызвав в обществе апатию, недовольство правительством, сомнения в целях и необходимости продолжения войны. В этот период вновь активизировалась борьба рабочих, возобновилось крестьянское движение, начались пока еще редкие волнения в армии. Ситуация в стране изменилась, что незамедлительно сказалось на активизации межпартийной борьбы.

Либералы стали настойчиво требовать произвести перемены в правительстве, настаивали на срочном созыве Государственной думы. Николай II, отвергая крайние притязания либералов, не стремился полностью пресечь их, как настойчиво рекомендовали ему консерваторы, проявляя осторожность и гибкость. Регулируя отношения с Думой и общественными организациями, император то шел навстречу общественности и выдвигал либеральных министров, то брал министров из правых, стараясь удержать оппозицию в приемлемых рамках. Но такой курс маневрирования лишь усиливал разногласия, причем и слева, и справа. Страна вступала в политический кризис, грозивший перерасти в опасную политическую борьбу.

Поскольку новая парламентская сессия была приурочена к первой годовщине Великой войны, как называли Первую мировую современники, власти рассчитывали придать работе законодательных палат тот же патриотический настрой, что царил в августе 1914 года. Но открывшее думскую сессию выступление премьера И. Л. Горемыкина, произнесенное в духе казенного оптимизма и призывавшее депутатов к единению с правительством, не только натолкнулось на резкую критику социал-демократов и трудовиков, но и вызвало явную оппозиционность со стороны либералов, желавших единства и социального мира не на основе эмоциональных чувств первого периода войны, а на более реальной (то есть приемлемой для них) политической и социально-экономической основе. Патриотический подъем, характерный для начала войны, сменился «патриотической тревогой». Горемыкина поддержала только самая консервативная фракция Думы — правые. Но призыв их лидера Н. Е. Маркова оставить все «мелкие партийные дела» и не сводить счеты с правительством, когда оно «напрягает все силы, чтобы отразить натиск врага», не был услышан.

Крайне консервативные круги, озабоченные ростом оппозиционных настроений, устами лидера правой группы Государственного совета П. Н. Дурново уже в первый день сессии потребовали от власти вспомнить, что «в России еще можно и должно приказывать», а также «забыть страх перед разными фетишами» и установить в стране режим, соответствующий военному времени. «Когда пройдет несколько месяцев такого режима, — утверждал Дурново, — то всякий встанет на свое место, будут забыты никому не нужные сейчас реформы, и мало-помалу пойдут победы». Принципиально иного мнения придерживались либералы, на второй день работы Государственной думы объединенным фронтом выдвинувшие знаменитую формулу, требовавшую власти, опирающейся на «народное доверие» (то есть на думское большинство).

Период «священного единения», провозглашенного год назад на волне патриотического подъема, закончился. Либералы винили в этом правительство, считая, что «единение» было нарушено вовсе не по вине Думы. Правые, в свою очередь, полагали, что выброшенный либералами в начале войны лозунг единения и партийного нейтралитета имел единственную цель «получить доступ к правительственной работе и под этим флагом иметь возможность пускать мины под отечественный корабль».

Либеральное наступление

Между тем либеральная оппозиция готовилась наступать. Ей казалось, что еще немного, и правительство поделится с оппозиционерами своими властными полномочиями. И пока правые определялись в своей стратегии, в августе 1915 года сформировался единый фронт оппозиции, получивший название Прогрессивного блока. Из 422 депутатов Государственной думы в его состав вошло 236. За рамками блока остались лишь фракция правых, заметно потерявшая в весе, наиболее консервативная часть фракции националистов (другая ее часть — «прогрессивные националисты» — примкнули к блоку) и левые — меньшевики и трудовики. В Государственном совете к блоку безоговорочно присоединилась академическая группа, а группа центра и кружок внепартийного объединения сочувственно отнеслись к объединению либеральных сил.

Таким образом, три из пяти групп Государственного совета (кроме правой и правого центра) оказались в рядах оппозиции. Переход на сторону оппозиции значительного числа членов верхней палаты произвел на общество не меньшее впечатление, чем возникновение объединенной оппозиции в Думе. «Кто мог бы предвидеть, в самом деле, что пошатнется такая твердыня застоя и реакции, какою с самого начала новой эпохи был Государственный совет? — писал известный либеральный публицист К. К. Арсеньев. — Еще недавно он казался несокрушимой преградой на пути мирного развития России… И вот, случилось нечто неожиданное и удивительное: в обители регресса образовался своего рода прогрессивный блок, ведущий переговоры с таким же блоком в Гос. Думе».

Либералы во главе с Александром Керенским сдали власть революции. Один из активных деятелей Прогрессивного блока кадет В. А. Маклаков уже в эмиграции с горечью писал: «Правые не ошиблись и в том, что революционеры у власти не будут похожи на тех идеалистов, которыми их по традиции изображали русские либералы»

Фото: РИА Новости

Прогрессивный блок, по словам его лидера П. Н. Милюкова, явился «суррогатом священного единения», после того как оно было нарушено по вине власти. Центральным пунктом соглашения было требование создать «объединенное правительство из лиц, пользующихся доверием страны, и действующее в согласии с либеральным большинством законодательных учреждений».

Оппозиция также выдвигала ряд требований, представлявших следующую программу: амнистия по политическим и религиозным делам; признание автономии Царства Польского и снятие ограничений для поляков на территории всей империи; «вступление на путь отмены ограничений в правах евреев»; примирительная политика в финляндском вопросе; восстановление украинской печати, деятельности профсоюзов и органов рабочей печати; пересмотр положений о земском и городском самоуправлении в сторону их либерализации, введение земств на национальных окраинах; разработка законопроекта о кооперативах; восстановление мирового суда и др.

Активизация либеральной оппозиции заставила правый лагерь включиться в активную борьбу с блоком. Консерваторов возмущало, что вслед за взрывом всеобщего единодушия «сперва отдельные деятели, а затем и целые партии выдвинули на первый план различные политические требования, прямого отношения к войне не имеющие», «весьма спорные с точки зрения блага России» и во всяком случае «не вызывающие необходимости в безотлагательном их решении». Осудив неуместность появления в условиях военного времени оппозиционного блока, правые предупреждали, что помимо неизбежного раскола общества проведение реформ в условиях войны оттянет на себя значительные суммы, которых и так не хватает на более насущные нужды — на дело государственной обороны. А стремление вырвать у власти радикальные преобразования в период военных неудач, предупреждали консерваторы, грозит стране необратимыми последствиями. «Внутренняя междоусобица, забастовки, баррикады и прочие прелести, и несомненный результат всего этого — принятие самых позорных условий мира, сдача России торжествующему врагу… бесплодные жертвы — потоки крови, миллионы убитых и раненых людей…» — такой непременный результат борьбы за власть в военное время пророчески предсказывал правый депутат В. Н. Снежков.

Желая восстановить рухнувшее «священное единение», правые требовали от своих политических оппонентов отложить до окончания войны проекты любых преобразований, с ней напрямую не связанных, так как «политические идеалы должны поблекнуть по сравнению с другим идеалом — независимой и целой великой Российской Империей». Но предостережения и рекомендации правых не были услышаны. Для либерального лагеря цель (либерализация и демократизация России при непосредственном руководстве им этим процессом) оправдывала средства. Идеалы политические оказались сильнее государственных, хотя вполне возможно, что либералы были искренне убеждены в обратном.

Глупость и измена

Не сумев переубедить оппозицию увещеваниями и доводами, правые перешли в контрнаступление. Начались совещания, были предприняты попытки примирить враждовавших вождей, в противовес Прогрессивному блоку правые попытались создать свой консервативный, или «черный», как его прозвали либералы, блок. Но преодолеть внутренние разногласия консервативному лагерю так и не удалось. Даже не примкнувшая к Прогрессивному блоку часть националистов вскоре проявила соглашательскую по своей сути политику по отношению к оппозиционному лагерю, подчиняясь во многих случаях мнению думского большинства.

Последняя сессия IV Государственной думы открылась 1 ноября 1916 года. Открытие и вся ее деятельность пришлись на период нарастания в стране острого политического кризиса. В правительстве, по меткому выражению В. М. Пуришкевича, происходила «министерская чехарда». В этот период также резко обострились взаимоотношения буржуазной оппозиции и правительства, в котором находились такие одиозные для либерального общества фигуры, как Б. В. Штюрмер и А. Д. Протопопов.

Нарастающая быстрыми темпами конфронтация между лидерами либеральной оппозиции и властями совпала с ростом стачечного движения, началом антивоенных и антиправительственных выступлений. Прогрессивный блок был настроен решительно и по отношению к власти непримиримо. Власть тоже не собиралась уступать либералам, но твердой политической воли в борьбе с блоком не проявляла. «С открытием Думы начнется штурм власти и стремление захватить ее», — предупреждал в частном письме депутат-националист Г. В. Викторов. Последующие события полностью подтвердили справедливость этих опасений.

Первый же день заседаний Государственной думы начался с осады власти. Лидер Прогрессивного блока П. Н. Милюков произнес известную речь, получившую широкий общественный резонанс и названную многими современниками штурмовым сигналом революции. Речь эта содержала нападки на правительство, на премьера, на группу лиц, близких к царице. Обвиняя правительство в бездарной экономической и военной политике, Милюков несколько раз повторял с кафедры вопрос: «Глупость или измена?» Выступление Милюкова, вспоминал член Государственного совета П. П. Менделеев, произвело впечатление на всю страну и дало последний толчок революционному движению. «Я сам вернулся в этот день из Думы совершенно удрученный, — вспоминал Менделеев. — В ушах звучала постоянно повторяемая в речи Милюкова трагическая присказка: “Что это — глупость или измена?” Ведь это спрашивал известный профессор, лидер кадетской партии и Прогрессивного блока! Значит, он располагал действительно бесспорными данными, дававшими ему право с трибуны Государственной думы бросать обвинения или хотя бы подозрения в измене, да еще против кого? Против Русской Царицы! От такого обвинения кружилась голова. Страшно становилось за родину».

Но, как выяснилось позже, сведения, на которых Милюков строил свои обвинения, черпались из европейских газет, были непроверенными и абсолютно бездоказательными. Даже социалист В. Л. Бурцев при полном сочувствии к этой речи дал ей весьма определенную оценку: «Историческая речь, но она вся построена на лжи». «Тут была и глупость, и измена — глупость всех тех, кто верит Милюкову, измена всех тех, кто во время опаснейшей войны подрывает высший авторитет, которым единственно держится государство…» — такой вердикт вынес этой речи лидер правых Марков. Но цели своей речь Милюкова достигла. Она взбудоражила общество, ей поверили, ее тиражировали и распространяли на фронтах.

Сдали власть революции

Штурм власти, начатый Милюковым, 3 ноября был продолжен националистом Шульгиным, а 19 ноября уже и недавним лидером крайне правых Пуришкевичем, за день до этого порвавшим со своими единомышленниками, отказавшимися предоставить ему слово. Попытки немногочисленных сторонников самодержавия дать отпор оппозиции закончились скандалом: постоянно прерываемый возгласами с мест, а затем остановленный председателем Думы М. В. Родзянко, лидер правых Марков, пытавшийся опровергнуть доводы своих политических оппонентов и защитить власть, сорвался, назвав спикера мерзавцем. За этим последовал раскол фракции правых, неоднозначно отнесшихся к поступку своего лидера. В итоге накануне февраля 1917 года на твердых консервативных позициях оставалось не более двух десятков депутатов.

Либеральная оппозиция могла ликовать. Попытка Николая II после поражения сторонников самодержавной монархии в Думе усилить консервативное крыло Государственного совета не дала ожидаемых результатов: правые пребывали в глубокой апатии и максимум, что могли сделать, так это взывать к благоразумию общества. Они предупреждали, что либеральная оппозиция в России не имеет опоры в народе, что она будет не в состоянии удержать власть, которая вскоре перейдет к радикальным элементам, и прямо указывали: «Вы хотите ввести в России революцию, чтобы революция разрушила все, худо или хорошо сложенное русское государство».

Но либеральная оппозиция, опьяненная одержанными победами, была уверена: стоит только заставить монарха передать ей власть, как она сотворит чудеса. События Февральской революции, предоставившей оппозиции этот шанс, заставили ее горько разочароваться в своих возможностях. За победу над монархией, одержанную в условиях тяжелейшей для страны войны, пришлось заплатить крушением империи, торжеством леворадикальных сил и бесславным миром.

Один из активных деятелей Прогрессивного блока кадет В. А. Маклаков уже в эмиграции вынужден был с горечью признать, что «в своих предсказаниях правые оказались пророками»: «Они предсказали, что либералы у власти будут лишь предтечами революции, сдадут ей свои позиции. Это был главный аргумент, почему они так упорно боролись против либерализма. И их предсказания подтвердились во всех мелочах: либералы получили из рук Государя его отречение, приняли от него назначение быть новой властью и менее чем через 24 часа сдали эту власть революции, убедили младшего брата Николая II великого князя Михаила не претендовать на трон, предпочли быть революционным, а не назначенным государем правительством. Правые не ошиблись и в том, что революционеры у власти не будут похожи на тех идеалистов, которыми их по традиции изображали русские либералы...» Но исправить допущенные ошибки было уже невозможно. Путь от «священного единения» до «штурма власти» был пройден, и итог его оказался совсем не таким, каким его представляли в годы Первой мировой войны представители либеральной оппозиции.