С объявлением результатов шотландского плебисцита (55,3% за сохранение единого королевства, 44,7% против) напряжение отчасти спало: новые посольства открывать пока не надо, еще одно государство пока не собирается быть представленным в ООН. Лондон уже объявил о намерении всячески ублаготворять шотландцев, так что самостоятельная Каледония если и явится, то не в ближайшее время. Обличение злоупотреблений при референдуме, которым тут же начали заниматься официальные российские правозащитники, иначе как редкой глупостью назвать трудно. При всем желании нагадить англичанке надо понимать простую вещь. Если после объявления результатов начинается сильный ропот, это может быть: а) следствием злоупотреблений; б) следствием деятельности смутьянов; в) следствием как того, так и другого. Но если ропота нет и криков «Царь подложный!» не слышно, то значит, царь настоящий — в смысле политической реальности. И в этом случае уж совсем не наша печаль чужих детей качать.

figure class="banner-right"

var rnd = Math.floor((Math.random() * 2) + 1); if (rnd == 1) { (adsbygoogle = window.adsbygoogle []).push({}); document.getElementById("google_ads").style.display="block"; } else { }

figcaption class="cutline" Реклама /figcaption /figure

Все было бы совсем хорошо, когда вопрос о шотландской независимости был бы полностью исчерпан, а еще лучше — и вовсе не поднимался. Ведь при самом честном счете выходит, что в фундаментальном вопросе самого бытия государства голоса разложились в пропорции, более свойственной голосованию о том, кто будет премьером в ближайшие пять лет. Нет уверенности, что перевес, вполне обеспечивающий легитимность пребывания на Даунинг-стрит, 10, точно так же обеспечивает и вековые устои государства. А равно духовные скрепы. Сейчас обещаниями отдать полцарства вопрос на время снят, но что будет, если он вновь возникнет? — у всякого царства лишь две половины.

Сама серьезная постановка вопроса об отделении Шотландии от Соединенного Королевства — это симптом. Нынешняя каледонская складчатость говорит о серьезном подземном гуле.

Политические границы, конечно, всегда изменялись. Одна из причин таких изменений — столкновение различных государственных воль по принципу «кто одолеет».

Иногда такое столкновение с переменным успехом может длиться веками. Как, например, постоянно ревизуемая в XVII–XX вв. франко-германская граница по Рейну. Наиболее известная часть этого противостояния — вековечный спор за Эльзас и Лотарингию, окончательно (или, с учетом того что границы снова начали двигаться, скажем: пока окончательно) разрешенный лишь в 1945 г. При том что ряд спорных земель, переходивших из рук в руки, находился и ниже по течению Рейна. И Гейдельбергу, и Кельну случалось быть под французской короной.

Длиться такие споры могут очень долго, потому что география (понятия естественных границ, например по Рейну, никто не отменял) говорит одно, культурно-историческая и языковая принадлежность спорных земель (Эльзас исторически такой немецкий, что дальше некуда) говорит другое, а силовой баланс, т. е. возможность держав к захвату и удержанию территорий, говорит третье — причем в разные моменты он говорит разное. И это не академический спор о прошлом далеких от нас земель. Крым, как выяснилось, — это тот же Эльзас. Экономгеограф Хрущев основательно приписал его к Украине, культурно-языковой Путин не менее основательно вернул его России, а окончательный силовой баланс известен одному Богу.

Такие споры тем более были и будут распространены в Восточной Европе, потому что границы новообразованных государств весь XX век чертились, выражаясь по-малороссийски, ровно бык насцал. Что порождало желание поправить быка и присоединить свои исконные земли с исконным населением, часто не имеющим ничего против. Можно возражать против ирредентизма, указывая на преимущества принципа uti possidetis, «кто чем владеет, тот пусть и владеет», ибо перекройка границ дело не просто дорогостоящее, но часто и кровавое, и доколе ирредента не стоит перед прямой угрозой гибели, то не лучше ли ей оставаться в том подданстве, какое есть, — но надо же и брать в расчет, что соблазн к исправлению границ, начертанных невесть как, может быть очень силен, а сами они — весьма непрочными.

Да, границы лучше без крайней нужды не менять, хотя соблазн к их переписыванию, владеющий князьями и народами, часто оказывается неодолим. Но мотивы такого соблазна, известные нам доселе, трудно применимы к шотландскому казусу. То, что сама постановка вопроса о сецессии возникла, и то, что сецессия дошла до такого продвинутого состояния, заставляет пересмотреть слишком многие постулаты, казавшиеся прежде бесспорными.

Прежде всего особенность шотландского казуса в том, что никто посторонний не объявляет скоттов братьями, а равно не заявляет о своих исконных правах на их землю. Более того, даже грубого желания округлить не то что владения, но хотя бы сферы влияния за счет Шотландии не наблюдается. Сторонникам сецессии просто надоело жить вместе с Лондоном.

Далее, нужно признать, что все государства едины и неделимы (пока не произошел распад, естественно), но некоторые единее других. Ино дело лоскутная монархия, а равно и географические новости XX века, ино дело великие державы европейского запада, на примере которых нам разъясняли в учебниках, как происходит становление единого национального государства и впоследствии — буржуазной нации. Сперва железом и кровью — Генрих VIII, Людовик XI, Кромвель, Ришелье соединяли феодальную неразбериху в единое целое, а затем века общего языка, веры, культуры, хозяйства, века общей судьбы делали из графств и герцогств Британию, Францию etc. Гражданская нация и все такое.

Но пример Шотландии показывает, что пока (пока) на уровне споров и общественных движений гражданской нации и общей судьбы нет. Вчера общая, а завтра частная — подумаешь, дело какое. Причем на подходе и другие европейские державы, более вопросами общей судьбы тоже не озабоченные. Каждый за себя, один Бог за всех.

Может статься так, что учебники истории в будущем — и в недалеком — станут описывать европейскую историю не как однонаправленный процесс возникновения из феодального хаоса великих наций, но как рябь на воде: были тысячелетние державы, да и сплыли. Вот о чем на самом деле шотландский референдум.