Пятница, 16 октября, 11.00

С самого утра Джон Тирен был чертовски занят. Расследование обстоятельств гибели коллеги в последние два дня отняли у него не только массу рабочего времени — кроме всего прочего, оно требовало еще и колоссальных психологических усилий, вовсе не совместимых с теми затратами энергии, которые были так предусмотрительно рассчитаны составителями рабочего графика посольства. Ему трудно было сосредоточиться на чем бы то ни было, кроме этого «происшествия». Даже ночью, засыпая, он чувствовал, как мысли его продолжают напряженно работать. Утром, еще окончательно не проснувшись, он вдруг вспоминал какую-то деталь этой головоломки, саму по себе достаточно незначительную, однако, вполне вероятно, весьма важную в общем контексте. Часто откуда-то из глубин подсознания всплывали последние эпизоды его общения с Вульфом, причем в этих своеобразных видениях коллега, как правило, выступал в качестве артиста, играющего ту или иную роль,— то в изысканном обличии элегантного дипломата, то в шутовском наряде комедианта. Вполне естественно, что нормальный ритм работы был нарушен — дела скапливались, нераспечатанные письма завалили уже почти весь стол, он вечно чего-то не успевал. Вчерашняя внезапная догадка относительно пропавшего портфеля и исчезнувшего меморандума была, по всей видимости, как раз результатом чрезвычайного напряжения в предыдущие сутки всех умственных и физических сил, хотя, вероятно, многие и назвали бы это интуицией. Как бы там ни было, однако с тех пор путаницы в его мыслях поубавилось. Он снова был в состоянии заниматься конкретными текущими делами — сотрудники то и дело входили и выходили из кабинета с новыми поручениями, докладами, указаниями, содержимое ящика стола для входящих бумаг постепенно уменьшалось по мере того, как росла стопка обработанных документов.

Без четверти одиннадцать он приказал подать к подъезду посольскую машину и ровно в одиннадцать просил дежурного полицейского в приемной Главного управления полиции на Кэ-д'Орфевр доложить о своем прибытии. В кармане у него лежал ежедневник Вульфа.

Бурье поджидал его в комнате, обставленной как зал для совещаний. Посредине стоял застеленный сукном круглый стол, вокруг него — кресла с высокими спинками; в углах была расставлена удобная мягкая мебель, тяжелые шторы на окнах опущены. Неяркое верхнее освещение регулировалось, по всей видимости, специальным выключателем. Включенное полностью, оно могло еще и усиливаться с помощью нескольких сильных ламп, закрепленных на медных штативах. Вдоль одной из стен висели доска с мелом и другая доска, обтянутая фланелью, и штатив с большими отрывными листами бумаги. С потолка в углу комнаты свешивался большой киноэкран. В другом углу стоял белый квадратный столик, раскладывающийся так, что его крышка также могла служить экраном. Несколько круглых отверстий в стене напротив говорили о расположенной за ними киноаппаратуре, а на длинной скамейке под ними были расставлены видеомагнитофоны с мониторами, обычные магнитофоны и усилители. Все в комнате, включая аппаратуру, было выдержано в черно-бело-серо-желтых тонах. Помещение напоминало скорее демонстрационный зал какой-нибудь фирмы, нежели полицейскую лабораторию со специальным оборудованием для теоретического разбора различных видов преступлений.

Усадив гостя в удобное кресло в углу, Бурье открыл дверцу какого-то незаметного шкафчика, достал бутылку кампари, пару стаканов и с довольной улыбкой на круглом лице разместил все это на столике между ними.

— Невысказанные желания гостя также следует выполнять,— сказал он.— Ты сейчас находишься в помещении, являющемся предметом гордости всей французской полиции. Оно стоило нам уйму денег, оснащено по последнему слову техники, однако начисто лишено души. Сделано это, естественно, с умыслом, чтобы полностью устранить все иррациональные моменты и создать психологические предпосылки для выводов на основе только лишь фактического материала. Но, мне кажется,— при этом он подмигнул Тирену,— небольшой стимул в виде бокала кампари нам не помешает. Сколь!

— Сколь.— Улыбнувшись, Тирен поднес бокал к губам.

— Так вот,— Бурье кивнул в сторону круглого стола, на светло-сером сукне которого, как Тирен успел заметить, были разложены какие-то предметы.— Там находятся весьма интересные вещи. Одна из них, если можно так выразиться, затрагивает официальные интересы Французской республики и королевства Швеции. Другая — скорее внутреннее дело Франции, хотя в определенном смысле она касается и Швеции.— Он сделал паузу.— Судьбе было угодно,— продолжал он,— соединить их таким образом, что если бы одной из них здесь не было, то не было бы и другой. Я выражаюсь достаточно непонятно?

— Абсолютно непонятно,— рассмеялся Тирен. С этими словами он встал и в сопровождении комиссара подошел к столу. Бурье взял в руки портфель.

— Мы нашли это,— сказал он,— идя по следу владельца вот этого.— Положив портфель на место, он взял со стола пистолет.— Хотя в тот момент мы еще не знали, что у него есть эта штука. Так что, видишь,— судьба работает на полицию.— Он отложил пистолет.— Однако,— продолжал он,— мне, вероятно, следует рассказать все с самого начала, а потом ты уж сам решишь, нужен ли тебе письменный отчет, или тебя удовлетворит устный рассказ.

— Рассказа, я думаю, будет достаточно,— сказал Тирен. Вернувшись к креслам, они снова сели. Бурье откинулся на спинку, сложил руки на животе и принял задумчивый вид.

— Все началось во второй половине дня в среду. В полицию позвонила женщина, которая утверждала, что видела солдата Иностранного легиона, находящегося в бегах. Мы, как правило, не придаем особо большого значения анонимным сообщениям, да и подобного рода дезертиры нас не слишком интересуют,— честно говоря, трудно полагаться на достоверность такой информации. Однако в данном случае сведения были настолько интересными, что пренебрегать ими не следовало. Она сообщила, что этот человек — швед, зовут его Улоф, скрывается он у товарища по имени Жан-Поль и прожил там уже несколько дней. Женщина оставила нам адрес, однако сказала, что не уверена в номере дома — цифры были почти стерты. Ее спросили, смогла бы она опознать дом и квартиру. Она рассмеялась и сказала, что, разумеется, смогла бы, однако не имеет ни малейшего желания встречаться с полицией. Данное сообщение, по ее словам, вызвано причинами личного характера. Она спросила, что может грозить тому, кто укрывает дезертира, и ей ответили, что у него будут определенные неприятности. Затем, с легким беспокойством, как показалось дежурному, она поинтересовалась, что ждет самого дезертира в случае его поимки. Ей сказали, что самые большие неприятности будут как раз у него. «Даже несмотря на то, что он иностранец?» — спросила она. Да, с ним поступят так, как поступают с обычными легионерами в подобных случаях. «Разве его просто не вышлют на родину?» — спросила она. Дежурный ответил, что, насколько он знает, ему сначала всыплют по первое число здесь во Франции.

Диалог в передаче комиссара звучал настолько живо, что казалось, будто голоса говоривших звучали прямо здесь, в комнате. Освежившись глотком кампари, Бурье продолжал:

— Узнав, чем грозит ее сообщение этим двум парням, она ненадолго задумалась, а потом сказала, что хотела бы взять обратно свое заявление. «Так не пойдет,— ответил полицейский.— Это уже не ваше личное дело. То, о чем вы сообщили,— уголовно наказуемое преступление. Ведь не выдумали же вы все это с единственной целью поводить нас за нос?» — «А ну вас всех к дьяволу,— вспылила она (это ее подлинные слова, согласно рапорту),— плевать я на все хотела»,— и повесила трубку. По-видимому, она звонила из автомата или какого-нибудь кафе. Разыскивать номер было бесполезно. Просмотрев последние ориентировки, мы довольно быстро нашли сведения о дезертире из Иностранного легиона, чье имя, а также время побега вполне совпадали с данным сообщением. Улоф Свенссон. Швед. Некоторое время назад пропал в Чаде. Возможно, вооружен, поскольку его личное оружие также бесследно исчезло.

Бурье умолк; глаза его пытались поймать взгляд собеседника. Тирен сразу же все понял, а также уяснил себе наконец, что имел в виду комиссар, говоря в начале их встречи о внутреннем деле Франции, в некотором смысле затрагивающем и шведские интересы. Он сказал:

— Ты, вероятно, хочешь узнать, не обращался ли он в посольство?

Бурье добродушно кивнул:

— Обычно они все сразу же бегут туда.

— Могу тебя заверить,— сказал Тирен,— что я никогда и в глаза не видел никакого Улофа Свенссона, не разговаривал с ним по телефону и вообще, слава Богу, не желаю иметь с ним никаких дел,— я, честно говоря, терпеть не могу возиться с этими легионерами.

— Не желаешь иметь никаких дел?— В вопросе Бурье ясно звучали ироничные нотки.

— Если, конечно, ты на этом не настаиваешь.

— Пока что нет. Однако позволь мне продолжить. Полиция, стало быть, решила все выяснить. Поскольку он мог оказаться вооруженным, то было решено послать не менее четырех полицейских с приказом проверить адрес, который назвала нам женщина, а в случае отрицательного результата — прочесать близлежащие дома. Полицейские опросили консьержку о человеке по имени Жан-Поль и по ее реакции сразу же поняли, что находятся на верном пути. Они в буквальном смысле подняли его с постели, хотя было уже в общем-то не так уж рано. Естественно, он сделал вид, что ничего не знает. Утверждал, что сам в свое время служил в Легионе, и этим объяснил некоторые найденные у него в шкафу предметы, входящие в снаряжение легионеров. Старший наряда уже хотел было трубить отбой. Женщина вполне могла ошибиться — она могла сделать свое заявление на основе того, что видела у него эти вещи, а что касается имени Улоф, то большинство французских газет помещало сообщения о его побеге. Так что все ее сведения, быть может, были почерпнуты именно из этих источников. Итак, он уже подумывал об уходе, когда вдруг неожиданно заметил портфель. Тут он вспомнил, что мы, точнее, я разыскиваю похожий портфель с выгравированными в овале на передней части инициалами «В.В.». Внимательно осмотрев портфель, он обнаружил, что, даже если на нем и была монограмма, то кто-то позаботился о том, чтобы ее удалить. Попросту говоря, ее соскребли ножом. В портфеле, естественно, ничего не было. Тогда он решил доставить этого Жан-Поля в полицейский участок и хорошенько с ним побеседовать. Оттуда его, в свою очередь, доставили к нам, ибо на данном этапе дело уже вступило в новую фазу и должно рассматриваться теми, кто несет ответственность за расследование убийства Вульфа. Ну и вот, как видишь,— Бурье скромно потупился и махнул рукой в сторону стола,-ты хотел получить портфель — и он перед тобой.

Тирен одобрительно кивнул.

— Что и говорить, чисто сработано,— подтвердил он.— Ну а теперь я хочу с тобой поделиться кое-какими размышлениями…

Бурье жестом остановил его.

— Погоди. Сначала дай мне закончить — я еще не все выложил. Итак, легионер.— Он откинулся на спинку.— Жан-Поля, естественно, подробно допросили о том, какое отношение он имеет к портфелю, и он дал такие удовлетворительные объяснения — у нас имеется видео- и магнитофонная запись допроса,— что, не будь здесь этого легионера, нам не за что было бы его дольше задерживать. Однако вернемся к легионеру. Слушай внимательно. Хотя Жан-Поль, похоже, и должен был выйти сухим из воды, все же старший наряда решил произвести беглый обыск в его квартире, на что он, кстати, и имел предписание. Двоих людей с Жан-Полем он отправил в участок, а сам с четвертым полицейским остался там. Они обшарили все углы и в ржавой кастрюле на кухне обнаружили пистолет, который лежит сейчас на столе. Конечно, это тоже могло оказаться своего рода сувениром, взятым Жан-Полем на память о службе в Легионе, однако в данном случае это бы уже расценивалось как гораздо более серьезная кража по сравнению с другими мелочами, прихваченными им с собой. Так вот, прямо из участка они связались с военными властями, описали им пистолет, назвали его серийный номер и в ответ услышали, что это оружие поступило в армию всего около полугода назад. Иными словами, оно никак не могло быть украдено в то время, когда Жан-Поль проходил службу в Легионе. Теперь все вставало на свои места. Этот человек, несомненно, жил у Жан-Поля и, по-видимому, продолжал жить и теперь. Кроме того, возможности предупредить его у Жан-Поля не было, поскольку он сидел у нас под арестом.— Бурье довольно усмехнулся.— Так что здесь, как говорится, видна рука судьбы.

— Ну и что же с этим легионером? — спросил Тирен. С одной стороны, ему вовсе не хотелось торопить события, однако с другой, он понимал, что рано или поздно это дело перекочует со стола Анны-Беллы на его собственный.

— Этот вопрос не входит в компетенцию высших органов полиции,— сухо ответил Бурье.— Им займется окружная полиция. Рано или поздно поймают — поскольку след его уже имеется. Ну вот, с рассказом покончено. Теперь очередь за наглядным подтверждением. Будешь слушать магнитофонную запись или предпочитаешь посмотреть все по видео?

— Не нужны мне его реакции,— сказал Тирен.— Достаточно будет и обычной записи допроса.

Бурье поднялся, прошел к магнитофону и включил его, бурча себе под нос:

— Губы говорят «нет», а глаза — «да»; таким образом была разгадана уже не одна загадка.

Пошла запись:

— Допрос Жан-Поля Меру…

Бурье нажал на «стоп».

— Это мы пропустим,— сказал он.— Имя, некоторая вводная часть и кое-что из того, что я тебе уже рассказывал. Он прокрутил часть пленки, включил звук, послушал, прокрутил еще немного и наконец нашел нужное место:

— …портфель. С каких пор он у тебя?

— С вечера понедельника.

Тирен вздрогнул и насторожился.

— Так — а где ты его взял?

(Пауза.)

— Мне его дали.

— Дали? — Допрос вел не Бурье; голос у человека был низкий, приятный; он тщательно выговаривал каждое слово, умело меняя интонацию в зависимости от контекста.— И кто же?

— Этого я не скажу.

— Почему?

— Потому что не хочу, чтобы у этого человека были неприятности.

— А почему ты решил, что у него должны быть неприятности, если он просто дал тебе портфель? Может, ты подозреваешь, что он его где-нибудь украл? (Пауза.) Или же ты сам его украл?

— Я ничего не крал.

— Даже тот пистолет, что нашли у тебя? Или, может быть, это не твой пистолет? (Пауза.) Я тебя спрашиваю: это твой пистолет там, на столе? Может, показать?

— Не надо. Это мой пистолет.

— А каким образом он оказался у тебя?

— Я взял его с собой, когда окончил службу в Легионе.

— Так выходит — ты, значит…

— Да, я спер его, но я не думал, что это будет иметь такое большое значение после всего того, что мне пришлось пережить за пять лет в этом чертовом аду. (Голос у Жан-Поля был приятный и выразительный, однако язык явно отличался от того, каким привыкли пользоваться в изысканных парижских салонах; заметно было, что он сильно нервничает.)

— Нет, Жан-Поль Меру. Его украл твой дружок. Мы это знаем, Жан-Поль Меру,— у нас есть доказательства.

— Какие такие доказательства? (Голос дрогнул.) Он… он… (Жан-Поль умолк.)

— Что «он»? Ты хочешь спросить, поймали ли мы его?

— Нет, я хотел спросить о пистолете… он исправен?

— Вот как? Что ж — разумеется, исправен. Иначе, для чего бы тебе было его красть?

— Я его не крал — пару месяцев назад я купил его прямо на улице у одного парня, которому нужны были деньги. С тех пор он так и лежал у меня в гардеробе.

— В гардеробе? Забавно. А знаешь, где мы его нашли? В кухонном шкафу, в кастрюле. Краденый пистолет, который ты сначала украл, а потом купил у какого-то незнакомого человека на улице и положил в гардероб, полиция находит в старой кастрюле в кухонном шкафу. (Голос следователя стал суровым.) Жан-Поль Меру — ты не умеешь врать. (Долгое молчание.) Ладно, оставим это, рано или поздно все выяснится. Так что же с портфелем? Его ты, значит, тоже украл?

— Нет. (Голос звучал чрезвычайно взволнованно.) Я не крал и не находил этот чертов портфель. Мне его просто дали. Кто — не скажу, однако…

— Однако…?

— Тот, кто его нашел и дал мне,— честнейший человек на свете. И точка. Вы не имеете права выпытывать у меня еще что-либо.

— Но позволь, Жан-Поль Меру, с чего ты взял, что человеку, нашедшему портфель, это чем-то грозит? А, ясно,— вместо того чтобы дарить его тебе, по закону он должен был бы отнести его в полицию или в какое-нибудь бюро находок для дальнейших розысков владельца. Но ведь портфель-то действительно довольно красивый. Я чисто по-человечески вполне могу понять, что его захотелось оставить себе. Или подарить кому-нибудь, кто тебе действительно приятен…

— Я больше ничего не скажу.

— Пойми, Жан-Поль, все очень серьезно. Исчезновение этого портфеля связано с убийством советника посольства. Его опознали на все сто процентов. На нем найдены отпечатки пальцев советника, а также и твои. Мы считаем, что ты искренен, когда говоришь, будто тебе передало его какое-то третье лицо, ибо на нем имеются отпечатки и этого третьего. И ты, Жак-Поль Меру (голос следователя становился все более жестким и отрывистым, пока наконец не зазвенел на самой высокой ноте), ты просто обязан сообщить нам его имя.

Бурье уже давно стоял возле магнитофона, и при стих словах выключил его, хотя и видел, что Тирен весьма заинтригован.

— Здесь мы ненадолго прервемся,— сказал комиссар.— Сперва я бы хотел подкинуть тебе еще кое-какую информацию к размышлению; потом мы сменим пленку.— Включив обратную перемотку, он несколько минут подождал.— Вернемся в полицейский участок, куда сначала привели этого Меру. Часа три спустя после этого — самого его в это время уже доставили к нам — туда вихрем ворвалась какая-то женщина лет пятидесяти и потребовала, чтобы ее сына немедленно отпустили. При этом она жутко ругалась, призывая проклятия на голову всей французской полиции, суда и президента, если хоть один волосок упадет с головы ее «чада». «За что,— разорялась она,— за что, скажите на милость, было его хватать и сажать?» Все это, по ее словам, была какая-то чудовищная ошибка. Конечно же, она готова была тут же представить поручительство и выкупить его под залог, если это возможно. И под взглядами всех бывших в то время в участке и столпившихся вокруг нее сотрудников, включая сюда и машинисток и даже пару дворников, работавших под окнами, она выхватила из своей кошелки небольшой целлофановый пакетик, высыпала содержимое его на барьер перед дежурным, потом еще один, который швырнула на стол с такой силой, что он лопнул, и оттуда во все стороны со звоном брызнули, посыпались, покатились монетки достоинством в один франк, затем рухнула на барьер с этой грудой денег и зарыдала, приговаривая: «Если этого не хватит, скажите — я еще достану».

Бурье описывал разыгравшуюся сцену так красочно, что Тирен не выдержал и рассмеялся. Широко расставив руки, как будто сдвигая в сторону всю эту груду мелочи, комиссар продолжал:

— С помощью стаканчика вина, разных сочувственных слов и прочих увещеваний мадам Меру удалось наконец успокоить. Ей объяснили, что Жан-Поля вовсе не подозревают ни в какой краже или другом серьезном преступлении, что, вообще говоря, не совсем соответствовало истине. Хотя вполне возможно, что он действительно ни в чем не виноват. Ей сказали, что просто у него нашли одну вещь и полиция хотела бы выяснить, откуда она у него. «Что за вещь?» — спросила она. «Портфель».— Глаза у нее широко распахнулись, она, казалось, застыла от изумления, потом наконец выдавила: «О, Господи, портфель — такой черный, да?» И когда это подтвердили, сказала: «Наверное, это тот самый, что я ему дала». Услышав это, начальник участка сразу же решил направить ее на Кэ-д'Орфевр, с тем чтобы дальше мы разбирались с ней сами. А теперь — вернемся к записи.

Приглушив звук, он снова прокрутил пленку вперед, пропуская вводную часть допроса, и, найдя наконец нужное место, сделал погромче:

— Будьте добры, взгляните на этот портфель.

— Да-да, я вижу. Совершенно верно, это тот самый портфель, что я дала сыну, потому что думала, что ему он может понадобиться больше, чем мне, да и кроме того, я не люблю черных вещей и абсолютно не представляла себе, что мне с ним делать.

— А почему вы решили, что это тот самый?

— Вот здесь, наверху, он поцарапан, как будто его скоблили.

— Стало быть, вы утверждаете, что это не вы и не ваш сын поцарапали его?

— Было бы полным идиотизмом самому резать такой портфель.

— Как вы считаете, а для чего его скоблили?

(Ответу предшествовала небольшая пауза.)

— Может, там было написано имя владельца — по крайней мере, похоже.

— Верно, там была монограмма. Так вот, когда у кого-то на портфеле выгравирована монограмма, которая, так сказать, не совпадает с его собственной,— это ведь выглядит не слишком здорово, не так ли, мадам?

— Да, действительно, это нехорошо. Я бы сказала даже, что если найдешь такой портфель, то его следует сразу же отнести в полицию. Но ведь я не видела, что он порезан,— точнее, мне и в голову не пришло, что там могла быть монограмма. Будь там монограмма, я бы ни за что не дала этот портфель сыну,— ведь с ним в два счета можно влипнуть. Но поскольку этот господин так и не вернулся за ним, а в самом портфеле ничего не было, то я и отдала его сыну, когда он заглянул ко мне вечером. (Короткая пауза.) Теперь-то я понимаю, что это было глупо.

Тирен снова весь напрягся, ожидая следующего вопроса, который незамедлительно последовал:

— Когда это было?

— В понедельник вечером.

Опять последовала пауза; пленка продолжала потихоньку крутиться. Потом раздался голос следователя:

— Вы сказали, что знаете, кто оставил портфель. Не будете ли вы так добры рассказать максимально точно, как все это происходило. Постарайтесь хорошенько все вспомнить — каждую деталь. Не торопитесь — все, что вы скажете, чрезвычайно важно для вашего сына. Итак, пожалуйста,— мы записываем.

Снова возникла пауза; последние слова следователя, похоже, отчасти ее напугали. Наконец она торопливо заговорила, все больше и больше оживляясь по мере рассказа:

— Значит, так, я только что вернулась после обеда — сходила в ресторан и, как всегда, съела омлет. Я уже говорила, у меня небольшое заведение для мужчин на Северном вокзале. Время было примерно… часа два с минутами; я, помнится, только вошла и едва успела сесть, как вдруг появился тот господин. Под мышкой он нес этот портфель. (Небольшая пауза.) Видите ли, в моей работе приходится обращать внимание на людей. Каждый день бывает, что кто-то из посетителей норовит выскочить, не заплатив, причем, как правило, всегда одни и те же. Ну, раз или два это у них еще проходит. Но в конце концов этот тип людей уже, так сказать, настолько примелькается, что как только такой человек входит, сразу же настораживаешься и ждешь, стараясь чтобы ему не удалось выскочить незамеченным. Так вот, этот господин вошел, и когда собирался выйти, вид у него был будто он собирается улизнуть, не заплатив. Я остановила его и очень вежливо указала на стоящую передо мной тарелку. Он был весьма смущен и сказал, что у него нет с собой французских денег,— он иностранец и не успел еще поменять валюту. Что ж, поскольку мы расположены у вокзала, у нас так многие говорят, уж можете мне поверить. «Но другие-то монеты у вас найдутся?» — опять-таки очень вежливо спросила я. Выглядел он вполне прилично, однако как-то уж слишком сильно нервничал, как будто боялся опоздать на поезд. Он полез в карман и достал шведскую монету в пять крон. Я хорошо знаю, сколько это будет на наши деньги, так что все было в порядке. Поблагодарив, я взяла ее, и он мигом исчез. Настоящий джентльмен — по французски он говорил прекрасно, и — подумать только! — целых пять франков. Спустя какое-то время я уже о нем забыла, надо было заниматься с другими. И вот — это было уже больше чем через час после его ухода — я решила осмотреть заведение, все ли чисто, в порядке. Должна сказать, что убираться в таком месте приходится довольно часто. Тогда-то я и обнаружила портфель. Он стоял в углу кабинки — мужчины всегда так их ставят, когда обе руки заняты. Убрав его, я стала ждать, когда владелец вернется за ним. Я попыталась себе представить, кто из посетителей мог его оставить, но вы же понимаете, какая масса народу бывает за день в таком месте. Потому-то я и не сразу подумала об этом высоком светловолосом господине с пятью шведскими кронами. Ну конечно же, я точно помнила: когда он входил, под мышкой у него был портфель, а когда вышел — в руках ничего не было. И сейчас он, по-видимому, сидит в поезде, идущем в Брюссель, Кельн или Антверпен. Я подумала, что следовало бы каким-то образом послать портфель ему вдогонку — ведь, может быть, он ему очень нужен. Открыв его, я заглянула внутрь и обнаружила, что там ничего нет. То есть абсолютно пустой, понимаете? Честное слово, у меня как гора с плеч свалилась. Ведь сам по себе портфель не мог быть так уж важен. Не удивительно поэтому, что он его и забыл. Позднее — да, поздно вечером, ко мне зашел Жан-Поль. Он хотел взять у меня денег на билет в кино. Тогда-то я и подумала, что ему вполне может пригодиться этот портфель. (Длительная пауза.)

— Так, значит, это не вы стерли монограмму?

— Нет, Боже упаси! (Снова долгая пауза.)

— А откуда вы узнали, мадам, что вашего сына забрали в полицию?

— (Краткое хмыканье.) Жан-Поля… (она слегка замялась). Один его приятель пришел ко мне на вокзал и сказал, что видел, как его уводили.

— Кто именно?

— Не знаю. У него столько знакомых в этом квартале. Половина молодых людей там — безработные, вот и шатаются друг с другом…

Бурье выключил магнитофон. Пока шла пленка, он так и стоял возле него; теперь он вернулся к креслам, взял бутылку и налил еще кампари себе и Тирену.

— Ну и как, ты веришь тому, что она говорит? — спросил Тирен.

— Каждому слову,— сказал Бурье.— Всему, даже тому времени, которое она указывает.

Тирен кивнул. Он был немного огорчен, что не успел рассказать комиссару о своих собственных сомнениях и выводах относительно портфеля до того, как они прослушали эти показания. Тогда это могло бы выглядеть своего рода триумфом тонких логических построений над грубыми материальными фактами, дало бы толчок началу интересной дискуссии и дальнейшим плодотворным размышлениям на этот счет. Ведь даже такая мелочь, как стертая эмблема — монограмма,— с точки зрения логики вполне укладывалась в выстроенную им схему. Было крайне нежелательно, чтобы портфель обнаружили. И, даже если на то пошло, каким образом можно было бы разыскать владельца обычного черного портфеля без каких-либо особых опознавательных знаков? Да любой, кто нашел бы его, просто-напросто оставил бы его себе. Нет, поистине сама судьба ускорила развитие событий, связав таким странным образом беглого легионера и советника Виктора Вульфа. А если к тому же подтвердятся и его предположения относительно визита Вульфа в «Георг V», то, стало быть, еще одна ниточка протянется и к Петеру Лунду. Внезапно он резко выпрямился и застыл, пораженный неожиданной догадкой:

— Портфель обнаружили на Северном вокзале, да? А знаешь, почему именно там?

Бурье удивленно посмотрел на него:

— Потому что он оставил его там, и на это у него, по-видимому, были свои причины.

— На Северном вокзале есть камера хранения, не так ли?

— Одна из самых больших в Париже,— улыбнулся Бурье.

— Ну вот, все сходится,— сказал Тирен.— Вульф положил содержимое портфеля в шкаф камеры хранения. Что там было, по-моему, сомнений не вызывает. Потом он посетил доходное предприятие мадам Меру и забыл там портфель, причем сделал это умышленно. Он бы вообще хотел, чтобы этот портфель исчез бесследно. А ключ? Ключ! Слушай, у Вульфа, когда его нашли мертвым, был ключ от камеры хранения?

Бурье покачал головой.

— Конечно,— торжествующе сказал Тирен.— Вот об этом-то я как раз и не подумал. Он вложил ключ в конверт, взял такси, поехал в «Георг V» и оставил конверт там с просьбой передать его жильцу 530 номера; а потом уже в дело вмешалась судьба, и он попал в ячейку для ключей от номера 513.

Бурье смотрел на него в явном смущении:

— Я ничего не понимаю.

— Вполне естественно,— заметил Тирен, откинувшись на спинку кресла.— Ведь делом Петера Лунда занимаешься не ты, а твой коллега комиссар Бувин. Однако все получается таким образом, что ты даже представить себе не можешь, насколько был прав, говоря, будто во всем этом видна рука судьбы.

И Тирен подробно рассказал ему обо всем, что было связано с гибелью Петера Лунда. Рассказ получился длинным; Бурье время от времени прерывал его, задавая вопросы. Наконец Тирен окончил, с удовольствием отметив про себя, что все факты — а также его предварительные догадки — прекрасно ложатся в постепенно вырисовывающуюся картину; для него самого данное повторение также оказалось чрезвычайно полезным. Наступило долгое молчание. Оба погрузились в глубокие размышления; время от времени то один, то другой подносил к губам бокал и делал глоток, при этом, однако, по-видимому, совершенно не ощущая тонкого аромата напитка. Внезапно у Бурье вырвался короткий смешок. Вероятно, это должно было означать, что комиссар доволен. Он сказал:

— Ну ладно, считай, что твои выводы приняты. Давай подведем итоги: Вульфа шантажировали. В обмен на меморандум «Дейта Синхроник» он должен был получить… получить нечто, что могло его скомпрометировать. Он придумал план, по которому он в значительной мере снимал с себя часть вины, когда откроется исчезновение меморандума. Меморандум должен был быть украден — в какой-то момент во вторник, быть может, непосредственно перед его отъездом домой. Предположим, все это так.— Встав, Бурье принялся расхаживать взад-вперед по мягкому паласу. При этом он продолжал: — Но даже если он и откупился таким образом, все равно остается масса вопросов. Что он получил взамен? Зачем надо было его убивать? В чьи руки попал меморандум и кто все это спланировал? Одно лицо? Или целая организация? Или, быть может, даже целое государство? Спровоцировал ли он их на убийство каким-либо своим отчаянным шагом, и если так, то каким?

Тирен заметил:

— Для начала давай попробуем разобраться, почему его убили. Вульф был единственным человеком, знающим тех, кто охотился за меморандумом. По-видимому, эта его осведомленность представлялась им опасной. И как только он выполнил то, что от него требовалось, его заставили замолчать.

— Но почему таким странным образом? Почему просто не пристрелили? Покушения на жизнь важных персон стали уже повседневностью, не так ли? Могли, например, подложить ему бомбу или устроить автомобильную катастрофу.

Подумав, Тирен сказал:

— Все это требовало бы тщательной подготовки и времени. Если учесть, что прежде он должен был доставить меморандум по назначению, то все эти способы представляются достаточно проблематичными. Кроме того, им, так же как и ему, было важно обставить все так, будто меморандум выкрали из машины. В этом случае мотив убийства был бы очевиден.

— Да, верно,— кивнул Бурье. Он остановился посреди комнаты, скрестив руки на животе.— Это было бы логично. Тогда напрашивался бы вывод, что убийца ждал Виктора в гараже, спрятавшись где-то внутри за старым хламом. Незаметно проникнуть в гараж было просто, если учесть, что задняя дверь не просматривается, а ключ от нее висит рядом на гвоздике. Когда Вульф полез в багажник за вином, он подкрался сзади, всадил ему нож в затылок, взял портфель и был таков. Так все и должны были подумать. Убийца знал о вине, и в его распоряжении был нож для бумаг из посольства. Все просто и логично.

Тирен неопределенно хмыкнул:

— Что ж, теперь, по-видимому, от этой версии следует отказаться.

— Уже отказался,— сказал Бурье.— Хотя это до некоторой степени позволяет судить о причинах убийства.— Помолчав несколько секунд, он продолжал: — И все же я уверен, что исчезновение меморандума ни в коей мере не являлось прямым мотивом для убийства Вульфа. Вместе с тем, не берусь утверждать, что этот документ здесь вовсе ни при чем. Вот смотри.— Он снова сделал паузу, вероятно собираясь с мыслями: — Я снова задам тебе вопрос — что получил Вульф в обмен на меморандум? Были ли это просто деньги? Лично я не склонен так думать. Обычная гнусная кража с целью обогащения? Нет, скорее,— как ты и сам намекал — что-нибудь, что могло использоваться в качестве орудия шантажа,— он многозначительно ухмыльнулся,— а коль скоро в деле фигурировал именно этот твой коллега, то нетрудно прийти к выводу, что здесь замешан какой-то скандал с участием женщины. Мы с тобой договаривались, что ты примешь непосредственное участие в расследовании? Voila! Cherchez la Femme! Ищи женщину! Целиком и полностью предоставляю это тебе. И помни, дружище, что даже самые приятные люди могут обманывать.