Если однажды людям суждено было встретиться, они уже не потеряют друг друга.

Например, даже если мы с Ним не можем быть вместе, я могу всегда мысленно представить себе, что Он находится с нами. Я рисую в воображении, что бы Он сказал, если бы был рядом, как бы Он поступил. Эти пусть даже маленькие детали приносят мне необходимое спасение. Только по этой причине я нашла в себе смелость и смогла выжить одна с ребёнком.

Скоро исполнится двенадцать лет, как я уехала из Токио. Может, и вправду была права моя мама, когда однажды сказала мне, что «в здравом уме такого не сделаешь». Но несмотря ни на что, мы с Соко обе живы-здоровы, наша жизнь течёт год за годом, мы работаем, ложимся спать, ходим на соревнования по плаванию… Всё спокойно идёт своим чередом. Все двенадцать лет я не звонила и не писала своим родственникам и друзьям в Токио. Ни Момои, ни нескольким (у меня было их мало) подругам, ни отцу, ни маме, ни двоюродным сёстрам, никому.

Совершенно разорвать все связи оказалось на удивление просто. Нужно было просто собраться с духом и решить для себя, что у тебя никого нет. С самого начала решить для себя, что близких людей нет, что нет дома, куда ты можешь вернуться. До тех пор, пока не начнёшь представлять себе это как некую реальность, невозможно прожить одной с дочерью, уединившись ото всех.

На дворе август. Мы живём в Сакура уже второе лето. Во дворе перед лоджией высоко вытянулась сорная трава, и безветренными вечерами от неё веет влажными испарениями.

Татами в комнате выцвели и стали янтарного цвета. От того, что мы ходим по ним босыми ногами, татами отсырели и теперь скрипят каждый раз, когда на них наступаешь.

В час дня я сварила себе на обед сомэн, после обеда съела тепличную мандаринку. В кухне позванивает колокольчик, качаясь от ветерка…

Тепличными мандаринами меня угостил директор бара. Он сказал, что его самого угостил кто-то из постоянных посетителей. Летние мандарины — маленькие, с тонкой кожурой и до разочарования сладкие.

Последнее время с каждым разом работа в баре становится мне в тягость. Причина — в директоре. Он слишком внимателен и добр. А я не люблю слишком добрых мужчин.

Я выбросила в мусорный мешок кожицу от мандарина, вытерла пальцы кухонным полотенцем. Потом легла на живот прямо на татами. Голова тяжёлая, руки и ноги ослабли. Это всё от жары и духоты. Я подумала о переезде.

Вчера с Соко мы устраивали фейерверк, зажигали всевозможные бенгальские огни.

Мы купили всякие разные огни в соседнем круглосуточном магазине. Вдвоём надели на босу ногу резиновые тапки и устроили фейерверк прямо во дворике, примыкающем к нашей лоджии, посреди высокой травы. Поздний августовский вечер, окутанный густым мраком, такой обычно бывает в конце лета. Слышно, как стрекочут кузнечики. Воздух после дождя наполнен влажным запахом земли.

— Какой ровный позвоночник! — произнесла я, глядя на спину Соко. У неё позвоночник на самом деле очень похож на Его. Естественно, что мне не видны позвонки, но через тепло тела, через кожу я ощущаю это сходство.

— Смотри, Соко, как у тебя волосы отросли! — сказала я, проведя рукой по её мягким волосам.

— Мам, от фейерверка такой экстремальный запах, правда… — заметила Соко.

— Экстремальный?! — Мне показалось каким-то странным это прилагательное, но выражение лица Соко было очень серьёзно, и я только кивнула в ответ: — Да, пожалуй…

Раньше, мы с Момои часто вдвоём зажигали бенгальские огни и фейерверки. В тот небольшой отрезок жизни, который мы провели вместе. Момои был очень неловкий, у него всё валилось из рук, он даже не мог как следует зажечь свечку. Мы садились на корточки возле дороги и, молясь, чтобы не подул сильный ветер, торопливо зажигали огни. Это было время, которое мы проводили друг для друга. В те моменты для меня было важно не то, весело ли мне, а то — насколько фейерверкам радуется Момои. Он тоже от всей души хотел развеселить меня бенгальскими огнями.

На Соко — шорты, из которых выглядывают её тонкие ножки. Свет бенгальской свечи, которую дочь держит в руках, освещает её голени и лодыжки.

— Этот запах бенгальских огней надолго запомнится, правда… — сказала я Соко, но сама вспомнила профиль Момои, когда тот изо всех сил пытался зажечь фейерверк…

•

— Везёт тебе, Нодзима, у тебя всё получается! — сказал Нумата.

Он, похоже, расстроен. Мы с ним пьём крем-соду в кафетерии музея. За стёклами окон разлито яркое солнце. Летние каникулы. Заняться нечем, скукотища…

— Что это у меня получается?

— Да хоть что! Хоть уроки, хоть музыка, хоть труд… Ну, по физкультуре, правда, не очень… Но по плаванию даже на третий разряд сдала…

На нём белая футболка, серые брюки и белые кроссовки. На первый взгляд внешне он выглядит, как какой-то дядечка-слабак, но выражение лиц совсем как у ребёнка.

— Ну, при чём тут это! — отвечаю я. Мы разговариваем с ним о том, в какой кружок пойдём в новой четверти и какое поручение в классе получим. Я хожу в кружок садоводства, а поручение по общественной работе меняется каждую четверть. Нумата ни в какой кружок не ходит, а поручения ему всегда достаются какие-то странные. Например, хотя он и не дежурит, но из-за того, что кому-то надо докладывать об уборке, ему достаётся именно это, и он становится ответственным за дежурство по классу. Или его назначают ответственным за кормление животных, хотя он этих животных вообще не любит.

— Послушай, ты реши, кем ты хочешь быть, а потом предложи свою кандидатуру. Только и всего… — сказала я. Услышав мои слова, он снова принял озадаченный вид и пожал плечами:

— Тебе проще, ты всё умеешь…

Продолжая разговор, он тихо твердил одно и то же.

Когда я вернулась домой, мама спала, лёжа на татами. Рядом с ней — отложенная книга, перевёрнутая страницами вниз. Чуть поодаль пиала из-под лапши (с помутневшими остатками бульона) и маленькая чашка из-под соуса. На кухне играет радио.

— Мама, я вернулась!

Я поставила рюкзак и отнесла посуду на кухню. На двери холодильника на магните висит открытка из Никко. Это я послала её маме, когда мы ездили с классом на три дня в Никко, в путешествие. Моя первая в жизни открытка, которую я сама отправила маме… В Никко мы ездили на автобусе. Мама говорила, что на автобусе ехать «так захватывающе!» Но лично мне не очень нравится ездить на автобусе, потому что меня укачивает. Я не люблю воздух, пропитанный на стоянках выхлопными газами, когда автобус делает небольшие остановки.

На открытке фотография водопада. На фотографии кажется, что падает огромная масса воды, но тот водопад, который я видела, сильно отличался от того, что снят на плёнку.

— Привет, дочка! — сказала мама сонным голосом, когда зашла на кухню. — Как жарко сегодня! Ты панамку надевала, когда на улицу ходила? — Она достала из холодильника холодный чай, налила полстакана и выпила. — Как твои уроки? Успеваешь сделать все задания?

Мама думает, что я ходила в музей делать домашнее задание, которое задали на каникулы.

— Да, всё нормально, должна успеть, — ответила я.

Мама в ответ кивнула, потом взяла сигарету и закурила.

Она выдохнула тоненькую струйку дыма. По радио передавали новости на английском языке.

•

Сегодня в баре было пусто и почти не было работы. Из событий — только жареная сельдь директора бара да рассказ посетителя о том, что он уложился в восемьдесят очков, играя в гольф…

Я думаю, что в барах лучше вообще в августе делать каникулы: посетителей всё равно нет. Так же, как и в фортепианной студии… Наверняка наш директор на это предложение только тихонько улыбнулся бы и сказал, мол, не положено, чтобы в барах были каникулы. Потом, наверное, добавил бы: «Ну, конечно, вы, Ёко-сан могли бы взять отпуск, я совсем не против».

— А вы играете в гольф? — спросил меня мужчина-посетитель.

Я покачала головой:

— Я абсолютно неспортивный человек.

Какой тихий вечер. В «Цумики» маленькое окно затянуто светло-зелёной шторой. Её сшила жена директора бара в то время, когда они ещё не разошлись.

— Так, говорите, вы жили в Ибараки, до того как приехали сюда… — спросил меня посетитель. Загоревший мужчина, с лысиной.

— Да, в Такахаги… — ответила я и подлила ему содовой в виски.

— А до этого?

— В Кавагоэ…

Тут и директор поддержал разговор: мол, в Такахаги она работала в баре у моего знакомого. Посетитель снова поддакнул.

— А откуда вы родом? — опять спросил меня мужчина.

— Я родилась в Токио, — ответила я и сделала глоток холодного китайского чая со льдом. Бокал уже долго стоял на столе. Из-за того, что я положила внутрь лёд, он «запотел» и на его внешних стенках появились капельки воды.

— А-а… — протянул мужчина, — значит было что-то, что сподвигло вас на переезды…

— Н-да… Может быть… — ответила я и слегка улыбнулась. Мне показалось каким-то необычным его выражение «что-то, что сподвигло»… Сам вопрос мне показался подразумевающим какой-то сложный ответ. В моём случае «то, что сподвигло» было без лишних сложностей, очень простым и понятным.

«Но не буду же я всем объяснять ЭТО», — подумала я, невольно вспоминая Его глаза в тот день, когда мы с Ним впервые встретились.

Нет, этого им не объяснить… Никому не дано понять. Может быть, это невозможно объяснить, но для меня его глаза стали именно тем, «что сподвигло меня на такую жизнь».

•

В школе началась новая четверть, но летняя жара никак не идёт на убыль. В новой четверти Нумате опять досталась должность ответственного за организацию уборки. Он даже нервно рассмеялся, когда его назначили.

На каникулы задавали нарисовать пейзаж с натуры. Я нарисовала наш парк, который разбит на месте старого прилегавшего к замку парка. У меня так хорошо получилось, что мне присудили второе место среди шестиклассников. Мама, узнав об этом, как всегда, стала крепко меня обнимать и сказала, что у меня есть талант к живописи.

За окном слышны звуки дождя. В это время года почти каждый день идёт дождь. Маму не оторвать от книжки. Это — наш с мамой вечер в эту среду.

Мама сказала, не поднимая взгляда от страницы:

— Пойдёшь первая в душ?

— Да не знаю… — уклончиво отвечаю я.

Я с детства не люблю дождливые вечера. Когда я была маленькая, я засыпала одна, и мне казалось, что мама больше никогда не вернётся. От этого становилось очень тревожно на душе.

— Мам, можно я немного поиграю на пианино? — спросила я.

— Только одну пьесу, уже поздно, — кивнула она в ответ.

Я открыла крышку пианино.

Когда на душе становилось тревожно, я всегда думала о моём отце. Рядом со мной на постели лежали мои игрушки: розовый мишка и Ари.

Я думала, как было бы здорово, если бы сейчас рядом был папа. Я бы лежала у него на груди… (Мама говорит, что «у него на груди так спокойно, как в раю».) Он улыбался бы мне своей «суперкрасивой улыбкой»… Потом он подложил бы свою руку мне под голову. (Мама рассказывала, что «у него на плече как раз столько места, сколько нужно, чтобы положить голову»…) Я лежала и думала о папе. Через некоторое время мне начинало казаться, что звуки дождя становятся добрее, и я засыпала. Так было, когда я была совсем маленькой.

— Что сыграешь? Глюка?

Задумавшись, я не заметила, как мама подошла к пианино. «Гавот» Глюка есть в сборнике «Хрестоматия для фортепиано Байера. Часть 2».

— У тебя так мягко звучит инструмент! — похвалила меня мама и поцеловала мою макушку. Я почувствовала её родной запах.

— Мам, ты тоже сыграй хотя бы одну пьесу, — попросила я.

Мама взяла нотный сборник и спросила:

— Что тебе сыграть?

— Баха, — ответила я, ни на секунду не задумавшись.

Мама сыграла коротенькую мессу. Короткая, но глубоко проникающая в душу, прекрасная музыка.

— Бах писал такую красивую музыку! — заметила я.

Когда я вышла из ванны, мама опять читала книжку.

Я попила молока, почистила зубы, легла в постель, а она всё читала и читала.

— Ты скоро ляжешь спать? — спросила я.

— Ещё чуть-чуть…

Её лицо в профиль… Видно, она просто поглощена своей книжкой.

Я подумала о Момои. О мужчине, который любил мою маму. Мне самой кажется это странным, но порой мне гораздо проще думать о нём, чем о моём отце. Момои полюбил мою маму, женился на ней, а потом его жену (мою маму) увёл у него мой отец. Когда я рассуждаю так вслух, мама сердится. Она говорит, что её никто ни у кого не уводил.

У моей мамы такая белая кожа. У неё короткая стрижка, поэтому шея кажется слишком открытой. Она очень худая, и когда она принимает душ, в ямочках её выступающих ключиц скапливается вода. Она держит книгу большими руками. Руки пианиста, как она сама о них говорит. Руки, которые всегда так крепко меня обнимают. Этими руками, которыми она обнимала и Момои, и моего папу, этими самыми руками мама сейчас переворачивает страницу за страницей своей толстенной книжки, скорее всего какого-то очередного детектива.

— Спокойной ночи! — сказала я, глядя на маму.

— Спокойной ночи! — ответила она.

•

Наступил октябрь. Небо стало гораздо выше, наполнилось осенней синевой и прозрачностью.

Я шагаю вперёд наугад, разбивая ногами складки плиссированной юбки. Слушая Рода Стюарта. Род Стюарт — мой талисман-хранитель. Я потерпела поражение. Давно я так сильно не испытывала чувство тревоги.

Сегодня утром я говорила с Соко о переезде. Сегодня было чудесное ясное утро, настроение от этого было хорошее, и я решилась начать разговор.

— Думаю, уже пора подумать о новом месте…

Моим словам Соко абсолютно не удивилась и сухо спросила:

— Когда?

Она ела свой обычный завтрак: овсяная каша, яйцо и чай.

— На следующий год… — ответила я.

Я пила кофе из большой кружки и смотрела на дочку. Её профиль, маленький носик, мягкие губы и лоб, как две капли похожий на лоб её отца…

— Думаю, к весне… — я подпёрла подбородок рукой, и продолжала разглядывать профиль дочери.

— Куда?

На будущий год весной Соко пойдёт в среднюю школу.

— Ну… я сама ещё не знаю. Может, куда-нибудь поближе к морю? Соко, а ты где хотела бы жить?

— Да мне всё равно… — ответила дочь. Я видела, что настроение у неё сделалось просто ужасным.

— Ты хочешь ещё пожить в этом городе? — спросила я. — Тебе нравится Сакура?

— Мне всё равно…

Она взяла обеими руками чашку с хлопьями и допила из неё молоко.

— Соко, тебе жалко расставаться с друзьями? — Я попробовала разговорить её. Она — опять своё «мне всё равно»…

— Соко, ты же понимаешь, что друзья остаются друзьями, даже если разъезжаются…

Выражение её лица стало страшным. Она молчала в ответ.

Я поняла, что она подумала о Рикако. Эта девочка была лучшей подружкой Соко в Такахаги. Потом, когда мы переехали в Сакура, они долго переписывались. Но через некоторое время как-то само собой письма перестали приходить.

— Взять хотя бы твою Рикако, — рискнув, начала я, — Думаю, что она по-прежнему остаётся твоей лучшей подругой. По крайней мере, без сомнения, она была таковой.

Я лишь хотела объяснить Соко, что свершившиеся факты не могут исчезнуть, что мы именно поэтому ничего не теряем, что всё наше всегда остаётся с нами.

— Да знаю я всё это, — ответила дочь. — Но ведь это всё уже в «шкатулке», где хранится наше прошлое?

Её не удовлетворили мои доводы. Она продолжала:

— Почему у нас всё идёт в эту «шкатулку»? Почему нам надо постоянно переезжать? Что, здесь нельзя жить и ждать нашего папу?

— Я же тебе говорила, Соко. Мы с тобой как две вороны-путешественницы…

Я сама поняла, что мне не хватает веских аргументов. Глаза моей дочери спрашивали: «Почему мы должны быть воронами-путешественницами?» Она больше не хотела переезжать с места на место. Весь её облик говорил, что она против.

— Девочка моя, мне кажется, что, если мы привыкнем к одному месту, обживёмся в определённом городе, мы никогда не сможем встретиться с нашим папой, — мне ничего не оставалось делать, как сказать ей всю правду.

— Мама, ты что, на самом деле думаешь, что, если мы будем вот так ездить с места на место, мы сможем встретиться с папой?!

Её слова меня шокировали.

— Да. Конечно! — ответила я, но поняла, что дочь не верила в мою искренность.

— Почему ты думаешь, что мы с ним не увидимся? — продолжала она.

Я закурила сигарету. Мои пальцы дрожали.

— Я не знаю, — сказала я совсем тихо.

Соко, не в силах вынести этот разговор, всхлипывая, сказала:

— Прости, мама. — Она сама чуть не плакала. — Мама, прости, что я подумала, что мы с ним не увидимся…

В этот момент у меня в душе всё рухнуло. Если бы я попробовала сказать хоть слово, то тут же разревелась бы. Я потушила сигарету в пепельнице и сделала глоток кофе.

Интересно, как Он поступил бы в такой момент? Я прибавила громкости Роду Стюарту и решительно вышла из дома в надежде преодолеть свою беспомощность.

Мне захотелось посмотреть на воду, и я направилась к озеру Инба. Вода в речке, впадающей в озеро, блестела на солнце. На насыпи сидел с удочкой пожилой мужчина. Красные крылья ветряной мельницы сегодня тоже не вращались.

Я стояла посреди осеннего ветра.

«Ты что, думаешь, что сможешь прожить одна?» Я вспомнила слова матери. В то утро она стояла в коридоре, и в её словах слышались и упрёк, и желание меня остановить.

«Ты думаешь, что сможешь нормально прожить одна с ребёнком, без мужа?!» — звучали слова моей матери.

Моя мама… Она очень хорошо шила. Я вспомнила её лицо, большой рот. Она была поклонницей канадского пианиста Гленна Гульдта… Она всегда составляла отцу компанию, когда он выпивал за ужином, и пользовалась духами «Мицуко», когда куда-то шла. Моя мама… Мама, от которой я отказалась…

Когда я поняла, что беременна, я ни секунду не сомневалась. Я сразу поняла, что мой ребёнок — это третье сокровище, которое послано мне в жизни. Третье и самое дорогое…

«Мама, ну почему мы всё время переезжаем?» — спрашивала меня дочь.

Как мне лучше ответить на её вопрос? У кромки воды чувствовался холодный ветер, я потёрла руки.

«Ты на самом деле думаешь, что сможешь с Ним снова встретиться?» — у меня в голове звучали слова дочери.

Вода в озере застоялась. Озеро заросло водорослями, на поверхности — брошенные окурки. Вода тяжёлая, помутневшая, даже не колыхнётся, будто совершенно не зависит от ветреной погоды. Рядом с берегом — несколько выброшенных деревянных лодок. Наполовину сгнившие, наполовину разломанные, они выглядели как останки кораблекрушений…

Когда моя маленькая Соко научилась ходить, она постоянно старалась уцепиться за мои ноги. Где бы мы ни были.

Я вновь вспомнила ощущение теплоты её тела и прикосновение её крепких ручек, когда она, вцепившись, повисала на моей ноге.

Стоя на холодном ветру, я вспоминала то счастливое время.