С того дня друзья Муцуки зачастили к нам в гости. (Доктор Какие с доктором Кашибе — те приходили только по вечерам, чтоб наверняка застать дома Муцуки, а Кон — тот обычно заскакивал днем, когда Муцуки не было.) Муцуки говорил — я им всем очень нравлюсь. Мне они тоже нравились, так что приятно было это слышать. Муцуки относился ко мне все с той же добротой, и за четыре месяца нашего брака — даже за восемь, если считать с самого знакомства, — мы еще ни разу всерьез не поругались. Как там говорится — «тишь да гладь да Божья благодать»? Вот. Именно так. Но так-то оно так, а я почему-то все это время пребывала в отвратительном настроении. Почему — я и сама не понимала.

Я постоянно обижала Муцуки. Как минимум раз вдень я говорила что-нибудь оскорбительное, отпускала стервозные комментарии и саркастические шуточки. Зима сменилась весной, незаметно пришел май, но злобность моя только усиливалась. Словно чем лучше погода, тем хуже у меня настроение. До ручки я доходила в прекрасные весенние дни, овеянные свежим ветром. Май для меня всегда был трудным месяцем. Все кругом вдруг становится ярким и разноцветным, весь мир пробуждается и снова жадно набрасывается на жизнь. Древо Кона у нас дома тоже с каждым днем росло и набиралось сил.

— У тебя сейчас много работы, да? — спросил меня как-то утром Муцуки. Ничего подобного не было. Я спросила — с чего он взял? Чуть склонив голову набок, он ответил: — Просто в последнее время ты выглядишь немного усталой, вот и все.

Он надел туфли, положил в карман ключи и отворил входную дверь.

— Я сегодня на ночном дежурстве, так что не забудь запереть дверь. И помни, что надо выключить газ. И постарайся работать равномерно, ладно?

— Отлично. Я рада. У тебя, кажется, уже сто лет ночных дежурств не было, — сказала я.

Он как-то смущенно улыбнулся и крепко захлопнул за собой дверь.

Это правда, я действительно не слишком переживала, когда Муцуки приходилось работать по ночам. В одиночестве, наедине с собой мне проще расслабиться. Не поймите меня превратно, мне очень симпатичен Муцуки, я поэтому за него и вышла. Просто я вообще не верю в любовь, при которой люди обязаны быть вместе двадцать четыре часа в сутки и семь дней в неделю. И все равно… ну, не собиралась я говорить Муцуки эту жуткую мерзость! Слова сами вылетели изо рта, и в ту же секунду я почувствовала такую боль, — даже слезы на глаза навернулись. Что со мной происходит?!

Мидзухо как-то раз сказала мне: единственное, что не устраивает ее в муже, — это его бесконечные командировки. Стоило ему уехать из города, она первым делом звонила мне.

— Мы только-только поженились, а он уже мчится незнамо куда и бросает меня! — причитала она в трубку. — Не понимаю, зачем мы вообще поженились, если он знал, как оно будет!

— Резонно, — сказала однажды я (не слишком сочувственно). — Что имеем, мы не ценим!

— И совсем это не так, — заявила она, ни секунды не раздумывая. — Он тоже очень по мне скучает, да, скучает, я знаю! — Замечательно, теперь она противоречила сама себе. — Ты просто не понимаешь, Секо!

Голос ее звучал раздраженно. Я, натурально, просто не понимала. Если подумать — может, именно поэтому она в последнее время и стала звонить мне по таким поводам гораздо реже?

Я закрыла словарь, выключила настольную лампу и встала из-за стола. Этим вечером сосредоточиться на работе никак не выходило. И расслабиться не получалось, даром что я одна дома. Я налила себе виски. Пошла в ванную, вставила в ванну пробку и открыла кран. Посмотрела, как с шумом наполняет ванну горячая вода. Кончиком языка коснулась виски в стакане. По глади напитка рябью побежали крошечные волны. Я полюбовалась рябью. Прислушалась, не звонит ли телефон, — не хотелось пропустить звонок.

Поставив стакан на край раковины, я удалилась в спальню, взять себе пижаму и свежее белье. Положила их в корзину. Сходила проверить ванну. Ванна была полна еще только наполовину, так что я перешла в гостиную и спела там лиловому человечку несколько песен. К тому времени как я допела и «Дождь», и «Песнь апельсиновых цветов», и попсовую песенку группы «КАТ-TUN», ванна наполнилась уже почти доверху. Я залезла в ванну со своим стаканом виски. Телефон я прихватила с собой, поставила на пижаму.

Последний раз я, наверное, виски в ванне лет сто назад пила — Муцуки протестовал. До замужества я частенько отмокала в ванне со стаканчиком — ощущение потрясающее. Алкоголь прямо по голове бьет, буквально наблюдаешь, как творит он свое волшебство, продвигаясь по кровеносным сосудам. Как же я это любила… Чувствовала: вся кровь, сколько есть ее в моем теле, шипит, точно газировка, несется по венам, как катер по водной глади. Голова плывет, восприятие необычно обостряется.

Муцуки сказал — я гублю себе сердце. Умолял, требовал — и таки заставил меня пообещать никогда так больше не делать. Никогда. Я кивнула, сказала — конечно, никогда больше, но сдерживать свое обещание не собиралась. В настоящую секунду я шлепала ладонью по воде и слушала тихие всплески. Против вранья я никогда ничего не имела. По сути, самое удивительное — это что я вообще держала данное слово аж четыре длинных месяца… Я продолжала бултыхаться в воде, выплескивать ее из ванны и разбрызгивать по полу, пока руки не устали.

Вылезаю из ванны. Выпиваю маленькую банку пива. Чувствую — глубоко в голове пиво смешивается с виски. Меня несет на волнах опьянения. Кружится голова.

Телефон той ночью так и не зазвонил.

Муцуки вернулся домой — как обычно, с целой кучей булочек. Врачи в больнице после ночных дежурств освобождаются от работы на все следующее утро. Поскольку во второй половине дня им все равно возвращаться на работу, разумнее, наверное, поспать прямо в больнице… но Муцуки всегда возвращался домой. По пути он покупал булочки, мы вместе завтракали, а потом он принимал душ, переодевался в свежую рубашку и отправлялся назад в больницу. Каждый новый день надо начинать с чистого листа — таков девиз Муцуки.

— На улице так замечательно… — Он щеткой стряхнул соринку с только что снятого костюма.

— Знаю. У нас, если ты заметил, окна есть.

Муцуки замер. Быстро взглянул на меня. А потом бодрым, радостным тоном сообщил:

— А у них — новый сорт булочек. Догадайся, какой?

— Вот уж не знаю.

— Только с изюмом! — воскликнул он. — Открой, сама увидишь. — Он кивнул в сторону коробки на столе. — Помнишь, ты как-то говорила, что в булочки с изюмом вечно добавляют кардамон? А ты любишь изюм, а кардамон терпеть не можешь? Ну, так эти — только с изюмом, вот я и подумал — наверное, они тебе понравятся…

— Муцуки! — обрываю его на полуслове.

Все. Больше я не вынесу. Ну зачем ему безостановочно быть таким любезным?! Я же уже умоляю его мысленно — просто замолчи, замолчи, а он, похоже, не слышит!

— Я переспросил девушку в булочной — ну, ты понимаешь, хотел убедиться. Она такая милая, ты представляешь, даже дала мне попробовать бесплатно, и…

— Так. С меня хватит. — Прийти домой наутро и с порога заговорить о булочках. У меня бешенство к горлу подступило.

— Секо, на что ты так злишься? — спрашивает он.

Муцуки полагает, что для всего на свете нужна причина.

— Я ни на что не злюсь. Я просто не хочу есть. Не надо было мне ничего приносить. Ты что, не устал? Ты же всю ночь работал? Вот и не стоило, знаешь ли, приезжать домой! — пулеметной очередью выдала я.

Говорю — я пойду подремлю. Снова ложусь в постель. С головой забираюсь под простыни и рыдаю.

Сдерживаться дальше сил уже нет. Пытаюсь приглушать всхлипывания, глаза и нос уже жжет и щиплет. Дышать больно, вся постель насквозь мокрая от слез. Чуть погодя с легким скрипом приоткрывается дверь, и я слышу голос Муцуки.

— Все, я пошел! — говорит он.

— Да не могу я понять, что ты хочешь сказать, когда ты так плачешь! — кричит Мидзухо в трубку. — Что случилось? Муцуки здесь?

— Нет его. — Я начала икать. — Муцуки — ик — в больнице. У него — ик — сегодня было ночное дежурство! — прорыдала я.

— И ты поэтому так плачешь?

— У Муцуки было ночное дежурство… — Я снова икнула.

— Да, да, ты уже сказала. Дальше что?!

— Вот… вот из-за этого!..

— Секо?

Я рыдала в трубку — и сама не знала, почему рыдаю.

— Я пила виски в ванне. А Муцуки не позвонил. А он всегда звонит, когда у него ночное дежурство! А он булочки купил! А я наговорила каких-то гадостей. Я даже ничего такого в виду не имела, а…

— Успокойся-ка, — сказала Мидзухо. — Ты зачем мне позвонила — рассказать, какой твой Муцуки замечательный?

— Нет, я…

— А звучит очень даже похоже на то. Ты взбесилась, потому что он всегда тебе звонит и булочки покупает, а тут не позвонил и не купил, так, что ли?

— Нет! — взвыла я. — Булочки он как раз купил!!!

— Ну, без разницы. — Мидзухо тяжело вздохнула. — Братцы, а что бы вам просто ребенка не завести?

— Ты это о чем?

— Вот родите ребенка — и будет полный порядок. Я ведь так дико тосковала, когда мой муж в командировки уезжал, а как только Юту родила — все, теперь живу и радуюсь.

— Но у нас ничего такого!..

— Да все у вас точно также, — отрезала Мидзухо. — Ты подумай, как родители твои нервничать будут, если у вас и дальше так пойдет. И по отношению к Муцуки тоже нечестно.

— Да, но…

— Вы зачем вообще поженились?

Я немножко помолчала.

— Даже не знаю… Но уж точно не для того, чтоб детей заводить, — ответила наконец чуть слышно.

— Ну, может, и не для этого, а все-таки… — Она еще что-то говорила, но я повесила трубку.

Мидзухо не понимала. И никогда, ни за что не смогла бы понять. Влипла я. «Ты подумай, как будут нервничать родители… И по отношению к Муцуки тоже нечестно».

— Да, давненько мы с вами не виделись, — сказал он с улыбкой. На осьминога, вот он на кого был похож с этим огромным лбом и красноватой, собранной в бесчисленные морщины кожей. И докторский белый халат на нем был такой же поношенный, как и раньше. — Отлично выглядите. Ну, чем могу вам помочь? Хотите о чем-то со мной поговорить? Я не ответила.

— Я здесь, чтобы вас выслушать. — Он ободрительно кивнул. Он психиатр, к которому я ходила до замужества. — Как вам семейная жизнь?

Говорю — все идет хорошо.

— Прекрасно, я рад это слышать. Для ваших родителей, наверное, тоже большое облегчение.

— Но… — начинаю и понимаю, что не знаю, как продолжать. И кстати, почему это — большое облегчение для моих родителей?

— Но? — напоминает он.

— Но я также легко раздражаюсь, впадаю в депрессию и испытываю такие же вспышки гнева, как и раньше. На самом деле все только ухудшается, и…

— И?.. — переспрашивает доктор.

Его деловитая манера говорить меня забавляет.

— И я постоянно груба и жестока со своим мужем.

— К примеру?

Объясняю — вот, к примеру, то, как я разговаривала с ним сегодня утром. То, какие стервозные замечания делала ему за день до того. И как злобно над ним подшучивала, и… я продолжаю говорить — и сама понимаю, что зря трачу время.

Все время, пока я обрушиваю на него детали моего обращения с Муцуки, доктор Осьминог кивает с самым серьезным видом. Иногда говорит что-то типа: «Правда?», или: «Да, понимаю», или: «А это действительно так?» Короче, совершенно бессмысленное.

— Но таким образом вы ведете себя только со своим мужем, я прав?

Я киваю.

— Ясно.

Довольно долго он сидит в молчании, скрестив руки на груди, явно погрузившись в раздумья. Только я-то вижу — все это работа на публику. Он только делает вид, что размышляет. Так всегда было, и я заранее знаю, что он мне сейчас скажет. Одну из своих шаблонных фразочек, не больше. Сначала его морщинистая физиономия сложится в улыбку, потом он начнет говорить — серьезно, успокаивающе, так, словно только что нашел прекрасное решение проблемы. «С вами все в порядке. Не о чем беспокоиться. Это случается сплошь и рядом».

— С вами все в порядке. Не о чем беспокоиться. Насколько я могу судить, вы просто ощущаете некоторое смущение и расстройство в результате всех перемен, которые претерпела ваша жизнь по причине замужества. Это случается сплошь и рядом… — На последних словах он так и расплылся в широчайшей улыбке.

Что и требовалось доказать. Безнадежно. Он снова себе противоречит — ведь это, между прочим, тот самый человек, который говорил: все, что мне надо сделать, — это выйти замуж. Если я выйду замуж, все будет в порядке!

— А проблем со сном у вас не возникало?

— Нет.

— А как с аппетитом?

— Все нормально.

— Славно, славно, — сказал доктор Осьминог. — Значит, мне не придется прописывать вам ни транквилизаторы, ни лекарства для улучшения аппетита. Ну, похоже, мы с вами движемся в правильном направлении. Полагаю, лучший совет, который я могу вам сейчас дать, — подумайте о создании полноценной семьи. Все будет в полном порядке, как только вы родите своего первенца.

И вот это-действительно лучшее, до чего он смог додуматься?!

Деревья у дороги, по которой я шла назад к метро, сияли прекрасной, влажной зеленью, веял свежий ветерок. Я думала — когда доходит до дела, все психиатры одинаковы. Не то чтоб именно этот был особенно плох… нет, просто никто ничем не может помочь, здесь собака и зарыта. Я купила билет на место у окна. Да что они вообще такое, эти мои пресловутые нервы? Я сама-то их в жизни не видела, как, интересно, прикажете докторам их лечить? Я посмотрела на табло и засунула свой билет в окошко турникета. Компостер пробил его с резким хрустом. И в этот миг мне кое-что пришло на ум. То есть не кое-что, а кое-кто. Доктор Кашибе! Он ведь нейрохирург, он лечит мозг, а не какие-то абстрактные «нервы»!

* * *

Это была большая больница, и во дворе там росли тропические растения. Меня провели в маленькую, тесную комнатку. Белые жалюзи, которые завешивали все окна, вызвали у меня острый приступ клаустрофобии.

— Решила прогуляться не по магазинам, а по больницам, да? — с улыбкой спросил доктор Кашибе. Уже начинало темнеть, и во дворе я видела группки пациентов, вышедших на вечернюю прогулку. Я рассеянно кивнула, наблюдая, как собираются стаей в небе вороны. — Знаешь, — сказал он, — а я, если честно, терпеть не могу курицу.

— Что?! — Я потрясенно уставилась на доктора Кашибе.

Кожа у него белая, лицо точеное, словно изваянное резцом.

— Помнишь, как я первый раз к вам в гости пришел? Ты еще на ужин подала цыплят гриль? Понятия не имею, как я их тогда в себя заталкивал.

— Ох…

Он вообще слышал хоть что-нибудь из того, о чем я говорила?

— И еще, помню, странно было ощущать себя так уютно и легко рядом с женщиной, которую вижу впервые в жизни.

Так уютно и легко?!

— Это что, новый психологический подход к лечению? — спросила я.

— Что ты имеешь в виду под «этим»?

— Ну, понимаешь. Так всегда делают. На вид ты вроде бы просто со мной болтаешь, а на самом деле пытаешься проникнуть в глубины подсознания…

Доктор Кашибе взглянул на меня с улыбкой. В глазах у него плясали чертики.

— К несчастью, такие тонкости недоступны пониманию скромного нейрохирурга вроде меня, — сказал он. — Нет, боюсь, я не в силах оказать тебе медицинскую помощь, — тут он открыл ящик стола, — а вот кое-какие лекарства дать могу.

Он вытащил черную жестяную коробочку. Коробочку карамелек.

— На вот. — Он протянул ко мне руку. На ладони его лежали пять конфеток. Красная. Зеленая. Оранжевая. Присыпанная сахарной пудрой. И кругленькая. Я молча взяла карамельки.

В окно ворвался порыв ветра, и календарь на стене слегка зашевелился.

Когда я вернулась домой, там уже поджидала Мидзухо.

— Где ты была? Я так боялась, чуть с ума не сошла! — завопила она. Муцуки уже вернулся. Он тщательно мазал печенье маслом. — Я требую, чтоб ты объяснила, что происходит! — Мидзухо была в ярости. На диване спал Юта.

— Я ходила в больницу. Мне там такое вкусное лекарство дали… на, попробуй.

— Чего?! — завизжала Мидзухо. — Не желаю я твоих идиотских лекарств! Ты скажи мне, кой черт значил этот твой звонок?! Я ж с ума сходила! — Да, голос у нее и вправду был отчаянный…

— Прости, пожалуйста, — выдыхаю.

Муцуки подходит ко мне. Приближается, склоняется подле меня, прося извинения. Протягивает перед собой руки — словно в молитве.

— Простите за все принесенные нами неприятности, — говорит он.

— Эй, подождите-ка! Муцуки, почему ты на ее стороне?! — кричит Мидзухо.

На ее стороне!!! Так сказал бы маленький ребенок, обиженный в лучших чувствах. Я поневоле рассмеялась!

— Не смешно.

— Простите, — повторяю.

Гляжу, как Мидзухо мчится к холодильнику, срывает с полки банку персикового коктейля и заглатывает ее в единый миг.

— Ты, стало быть, объяснить мне пытаешься, что я впала в истерику из-за ничего?! Это уж совершенно не смешно! А тебе, Муцуки, кстати говоря, не стоило бы хотя бы малость рассердиться?

Муцуки смеется и откупоривает банку сардин.

— Я-то привык, — говорит он.

Стоны и стенания Мидзухо становятся громче, причем она в тон причитаниям безостановочно поглощает бутерброды с сардинами на печеньях, которые ей подсовывает Муцуки. К тому времени как она домой собралась, минимум три баночки коктейлей она таки уговорила. Злилась еще, конечно, выговаривала мне насчет моего идиотского поведения, покуда дверь за собой не захлопнула.

— А может, нам эти булочки хоть на ужин съесть? — предлагаю.

Муцуки светским тоном замечает, что есть ему не хочется, однако незамедлительно идет варить кофе. Я растерянно раскладываю серебряные ложечки возле блюдечек. Ждем, покуда наконец сварится кофе. Я тем временем рассказываю Муцуки о посещении доктора Кашибе. Он, похоже, в шоке.

— Что?! Ты пошла к Кашибе?!

Я изумляюсь его возмущению.

— Ну да! Мне показалось, что это неплохая мысль. Он ведь все же нейрохирург, хирург мозга, и…

— Да ведь ничего общего!!! — Голос Муцуки выводит меня из себя. Он еще никогда со мной так резко не разговаривал.

— Ты разозлился?

Он уже совершенно обычным голосом уверяет — нет, конечно, нет!

— И что же он тебе сказал? — спрашивает он.

— Сказал — это не его сфера деятельности. Не его специализация, что-то типа этого.

Муцуки покашливает.

— Знаешь — я вообще-то тоже врач, — замечает он.

— Нет уж. — Я опускаю глаза.

К Муцуки я не обращусь никогда. А если и обратилась бы, какая с того польза? Только окажусь от него в еще большей зависимости, вот и все.

Муцуки прерывает затянувшееся молчание.

— Знаешь, а пациенты, между прочим, очень даже меня ценят… — говорит он со смешком.

Больно слышать от него столь жалкие слова. Так неестественно, так на него не похоже!

— То, что ты отличный врач, еще не значит, что ты врач, который подходит мне. — Я сама дивлюсь собственному жесткому тону и поскорее запихиваю в рот кусок булочки, — пока не успела брякнуть что-то еще.

— Так. Стало быть, домашний доктор дисквалифицирован. — Муцуки улыбается и разливает кофе по чашкам.

Я тихонько подъедаю оставшуюся часть булочки. Кофе слабенький, зато горячий, изюм в булочке нежный и очень сладкий. Я чувствую, как масло во рту смешивается с сахаром, и вновь еле удерживаюсь от слез.