Эдди не успел и глазом моргнуть, как очутился в маленькой круглой комнате. Горы исчезли, исчезло и нефритовое небо. Он почти касался головой оштукатуренного потолка. В этой выкрашенной в коричневый цвет комнате, незатейливой, как корабельная каюта, не было ничего, кроме деревянного табурета и овального зеркала на стене.

Эдди встал перед зеркалом. Но его силуэта в зеркале не было. В нем отражалась только комната, которая вдруг увеличилась в размерах, и в ней появилось множество дверей. Эдди обернулся.

Потом закашлялся.

Звук кашля поразил его, точно исходил не из его, а чьей-то чужой груди. Он снова закашлялся тяжелым, раскатистым кашлем, словно в его легких давно пора было навести порядок.

Когда же это с ним случилось? — подумал Эдди. Он коснулся своего лица — кожа явно изменилась с тех пор, как он был с Руби. Она стала тоньше и суше. Его тело, еще недавно — при встрече с капитаном — тугое, как натянутая резина, теперь было вялым, по-старчески дряблым.

Тебе предстоит встретиться еще с двумя, сказала Руби. А что потом? Он почувствовал тупую боль в пояснице. Больная нога затекла. Эдди догадался, что с ним сейчас происходит то же, что случалось всякий раз, когда он переходил на новый уровень небес. Он все больше и больше увядал.

Он подошел к одной из дверей и распахнул ее. И вдруг оказался во дворе дома, которого он никогда прежде не видел, в совершенно незнакомом месте, похоже, на чьей-то свадьбе. На зеленой лужайке толпились гости с серебряными тарелками в руках. В дальнем углу лужайки виднелась арка, обвитая красными цветами и ветвями березы, а в противоположном углу лужайки была дверь, через которую Эдди только что вошел. В толпе людей стояла невеста, молодая и хорошенькая; она вынимала из золотистых волос гребень. Жених был долговязый и худой. На нем был черный свадебный костюм, в руке он держал шпагу, на острие которой было надето кольцо. Он наклонил шпагу перед невестой, и та, под радостные возгласы гостей, взяла кольцо. Эдди слышал голоса гостей, но не мог понять, на каком они говорят языке. На немецком? На шведском?

Эдди снова закашлялся. Гости посмотрели в его сторону. Казалось, все они улыбаются, но улыбки эти почему-то его испугали. Эдди поспешно попятился к двери, через которую вошел, чтобы вернуться в круглую комнату. Однако оказался не там, а на другой свадьбе, на этот раз ее устроили не во дворе, а в помещении, в большом зале. Эдди показалось, что гости были испанцами. У невесты в волосах был оранжевый цветок. Она танцевала то с одним гостем, то с другим, и каждый вручал ей мешочек с монетами.

Эдди не смог сдержаться и снова закашлялся. Кое-кто из гостей посмотрел в его сторону, и он опять ретировался через дверь и снова попал на свадьбу, на этот раз, похоже, африканскую, где гости лили вино на землю, а новобрачные, взявшись за руки, прыгали через метлу. Следующая дверь привела Эдди на китайскую свадьбу, где под радостные возгласы гостей устраивали фейерверки. Очередная дверь привела его еще на одну свадьбу, вероятно, французскую, где новобрачные пили из чаши с двойными ручками.

Сколько же это будет продолжаться? — подумал Эдди. На всех этих свадьбах озадачивало то, что не видно было ни машин, ни автобусов, ни лошадей, ни повозок — непонятно было, как все сюда добрались. И похоже, никого не волновало, как они отсюда выберутся. Гости бродили по кругу, и с ними Эдди, которому все улыбались, но с которым никто не заговаривал, в точности как на тех немногих свадьбах, на которых он побывал в свое время на земле. Но его это устраивало. На свадьбах, по мнению Эдди, было немало неловких минут, например, когда гостей приглашали танцевать или просили поднять невесту, сидящую на стуле. В такие минуты Эдди казалось, что нога его раскалялась и что все присутствующие это видели.

Из-за этого Эдди редко ходил на всякие празднества, а если и попадал туда, то по большей части держался особняком, а чтобы как-то скоротать время, выходил покурить на стоянку машин. Правда, довольно долго ему не к кому было ходить на свадьбу. Но в последние годы его жизни работавшие с ним подростки повзрослели, начали вступать в брак, и ему снова пришлось доставать из платяного шкафа выцветший костюм и надевать рубашку с воротничком, больно врезавшимся в толстую шею. К тому времени раненая нога Эдди деформировалась, колено поразил артрит, и он так сильно хромал, что его уже не просили участвовать ни в общих танцах, ни в зажигании свечей. Его считали одиноким, замкнутым стариком, от которого уже ничего не ждали — разве что улыбку, когда фотограф подходил к столу, за которым он сидел с другими гостями.

А теперь в своей рабочей одежде он переходил от свадьбы к свадьбе, от одного торжества к другому, от одного языка, торта и музыки к другому языку, торту и музыке. Схожесть свадеб ничуть не удивляла Эдди. Он и прежде думал, что свадьбы во всех краях похожи. Чего он действительно не мог понять, так это того, какое отношение все эти свадьбы имеют к нему.

Эдди переступил очередной порог и на этот раз оказался в итальянской деревне. Вокруг на холмах виднелись виноградники и сельские постройки из известкового туфа. У большинства мужчин были влажные, зачесанные назад черные волосы, а у женщин темные глаза и прекрасные лица. Эдди отыскал себе место возле стены и оттуда принялся наблюдать за женихом и невестой, которые ручной пилой распиливали бревно. Звучала музыка — флейты, скрипки, гитары, — и гости закружились в безумном вихре тарантеллы. Эдди попятился, и вдруг взгляд его упал туда, где толпа редела.

Подружка невесты, в длинном бледно-сиреневом платье и вышитой соломенной шляпке, с корзиночкой засахаренного миндаля в руке, медленно двигалась в толпе гостей. Издалека казалось, что ей лет двадцать.

— Per l’amaro е il dolce?.. — спрашивала она, предлагая сладости. — Per l’amaro е il dolce? Per l’amaro е il dolce?

При звуке ее голоса Эдди задрожал. Покрылся испариной. Ему захотелось бежать без оглядки, но ноги словно вросли в землю. Девушка шла прямо к нему. Из-под полей шляпки, увитой бумажными цветами, она взглянула на него.

— Per l’amaro е il dolce? — Она улыбнулась и протянула ему миндаль. — В горечи и в сладости?

Темные волосы упали ей на глаза, и сердце Эдди чуть не выпрыгнуло из груди. Губы его медленно приоткрылись, и из самой глубины его существа мало-помалу потянулся звук — начало имени, того единственного, что приводило его в подобное состояние. Он упал на колени.

— Маргарет… — прошептал он.

— В горечи и в сладости, — повторила она.

Сегодня у Эдди день рождения

Эдди с братом сидят в ремонтной мастерской.

— Это, — гордо произносит Джо, держа в руках дрель, — новейшая модель.

На Джо клетчатая спортивная куртка и черно-белые кожаные туфли. Эдди считает, что Джо одет слишком модно — а модно, в его представлении, значит «выпендрежно». Но ведь Джо теперь коммивояжер в компании, торгующей хозяйственными товарами, и Эдди, что годами носит одно и то же, ему не судья.

— Да, сэр, — продолжает Джо. — И еще вот что: она работает от батарейки.

Эдди осторожно берет в руки батарейку, маленькую вещицу под названием «Никелевый кадмий». Трудно поверить в ее реальность.

— Включи, — говорит Джо, протягивая Эдди дрель.

Эдди нажимает кнопку. Дрель взрывается грохочущим визгом.

— Здорово, а? — кричит Джо.

В то утро Джо рассказывает Эдди о своей новой зарплате. Она в три раза больше, чему Эдди. Потом Джо поздравляет Эдди с повышением: он теперь будет главным по ремонтным работам на «Пирсе Руби» — должность, которую когда-то занимал их отец. Эдди хочется ответить ему: «Если ты считаешь, что это такая прекрасная работа, почему бы тебе самому на нее не пойти, а я бы пошел на твою?» Но он этого не говорит. Эдди никогда не говорит о том, что его по-настоящему волнует.

— Привет! Кто-нибудь тут есть?

В дверях стоит Маргарет, в руках у нее скрученные в рулончик оранжевые билетики. Эдди, как обычно, скользит взглядом по ее лицу, по ее оливковой коже, по кофейного цвета глазам. Этим летом Маргарет стала кассиршей на «Пирсе Руби» и теперь носит традиционную форму работников парка: белая рубашка, красный жилет, черные бриджи, красный берет, а чуть ниже ключиц — нашивка с ее именем. От одного вида этой нашивки у Эдди портится настроение, а еще больше от того, что рядом стоит его преуспевающий братец.

— Покажи ей дрель, — говорит Джо, поворачиваясь к Маргарет. — Она работает от батарейки.

Эдди давит на кнопку. Маргарет зажимает уши.

— Да она громче твоего храпа, — говорит она.

— О-хо-хо! — со смехом кричит Джо. — 0-хо-хо! Что, попался?

Эдди смущенно опускает глаза, а потом смотрит на улыбающуюся Маргарет.

— Можешь выйти на улицу? — спрашивает она.

Эдди в ответ машет дрелью:

— Я же работаю.

— На одну минутку, хорошо?

Эдди медленно поднимается и вслед за ней выходит из мастерской. Солнце бьет ему прямо в лицо.

— СЧАСТЛИ-ИВОГО ДНЯ РО-ОЖДЕНИЯ, МИС-СТЕР ЭДДИ! — хором выкрикивает группа ребятишек.

— Хорошо, пусть так и будет, — говорит Эдди.

— Так, ребята, вставьте свечи в торт! — кричит Маргарет.

Дети стремглав бегут к стоящему неподалеку складному столику, на котором возвышается прямоугольный, со сливочной начинкой, торт. Маргарет наклоняется к Эдди и шепчет ему на ухо:

— Я обещала им, что ты разом задуешь все тридцать восемь свечей.

Эдди усмехается. Он наблюдает, как его жена управляется с детьми. Его всегда радует то, как легко она находит с ними общий язык, и удручает, что она не может их рожать. Один врач сказал, что это из-за нервов. Другой — что она слишком поздно на это решилась, ей надо было рожать до двадцати пяти. В конце концов у них уже не осталось денег на докторов.

А теперь Маргарет уже почти год как говорит с ним о том, чтобы взять ребенка на воспитание. Она пошла в библиотеку. Принесла домой необходимые документы. Эдди сказал ей, что они теперь для этого слишком старые. На что она спросила:

— Кто же может быть для ребенка слишком стар?

Эдди обещал подумать.

— Готово! — кричит Маргарет, стоящая рядом со столиком. — Давай, мистер Эдди! Задувай! Ой, погоди, погоди…

Она опускает руку в сумку и достает фотоаппарат, замысловатое приспособление с круглой вспышкой.

— Шарлин дала мне им попользоваться. Это «Полароид».

Маргарет готовится к фотографированию, Эдди склоняется над тортом, дети, сгрудившиеся вокруг него, с восхищением смотрят на тридцать восемь горящих огоньков. Один мальчишка тычет пальцем Эдди в бок:

— Погаси их все, ладно?

Эдди смотрит на торт. От глазировки почти ничего не осталось — она вся истыкана детскими пальцами.

— Сделаем, — говорит Эдди, не сводя взгляда с жены.

Эдди пристально посмотрел на молодую Маргарет.

— Это не ты, — сказал он.

Маргарет опустила корзинку с миндалем. Грустно улыбнулась. Позади них плясали тарантеллу. За лентой белесых облаков угасало солнце.

— Это не ты, — повторил Эдди.

Танцоры кричали «сладко!» и били в бубны. Она протянула ему руку. Эдди мгновенно, не задумываясь потянулся к ней, точно ловя падающий предмет. Их руки встретились, и Эдди почувствовал нечто совершенно незнакомое: будто его собственную плоть обернули в иную плоть, мягкую и теплую, немного щекочущую. Маргарет опустилась на пол рядом с ним.

— Это не ты, — сказал Эдди.

— Это я, — прошептала она.

Сла-адко-о!

— Это не ты, это не ты, это не ты, — бормотал Эдди и, уронив голову ей на плечо, заплакал — впервые с тех пор, как умер.

Их собственная свадьба состоялась накануне Рождества на втором этаже тускло освещенного китайского ресторанчика под названием «У Сэмми Хона». Владелец ресторанчика Сэмми согласился сдать им зал на этот вечер, понимая, что посетителей в любом случае будет мало. Эдди собрал все оставшиеся после армейской службы деньги и оплатил счет за жареную курицу, китайские овощи, портвейн и услуги аккордеониста. Стулья, на которых гости сидели во время церемонии, нужны были и для праздничного обеда, так что, едва молодые произнесли брачные клятвы, официанты попросили гостей встать и, забрав стулья, понесли их вниз к обеденным столам. Аккордеониста же посадили на табурет. Много лет спустя Маргарет шутила, что единственное, чего их свадьбе не хватало, так это игры в лото.

Когда с едой было покончено, молодым вручили несколько маленьких подарков, произнесли заключительный тост и аккордеонист спрятал инструмент в футляр. Эдди и Маргарет вышли из ресторана через главный вход. Моросил холодный дождь, до дома было недалеко, и жених с невестой пошли пешком. Маргарет поверх свадебного платья надела толстый розовый свитер. На Эдди был белый пиджак и рубашка с врезавшимся в шею воротником. Держась за руки, они брели сквозь потоки света уличных фонарей. Все вокруг казалось застегнутым на все пуговицы.

Люди говорят: «Они нашли любовь», — словно любовь — предмет, спрятанный в укромном месте. Но ведь любовь принимает самые разные формы, и у каждой пары она своя, не похожая на чью-то другую. Так что люди находят свою особую любовь. И Эдди нашел такую любовь с Маргарет, любовь благодарную, глубокую, но сдержанную, а главное, в чем Эдди был уверен, — незаменимую. Когда Маргарет умерла, жизнь его стала совершенно бесцветной, словно его сердце заснуло.

А теперь Маргарет снова явилась, и такая молодая, как в дни, когда они поженились.

— Пойдем со мной, — сказала она.

Эдди попытался подняться, но больная нога подвернулась. Маргарет с легкостью подняла его.

— Твоя нога, — сказала она, с нежностью разглядывая поблекший шрам. А потом подняла глаза и потрогала волосы за его ушами. — Седые, — сказала она, улыбаясь.

У Эдди язык прилип к нёбу. Единственное, на что он был сейчас способен, — не сводить с Маргарет глаз. Она была точно такой, какой он ее помнил, или, пожалуй, еще красивее, так как, по его воспоминаниям, последние годы жизни она была уже немолодой, страдающей женщиной. Он стоял возле нее безмолвный. Вдруг она прищурилась, а ее губы тронула озорная улыбка.

— Эдди, — насмешливо спросила Маргарет, — неужели ты так быстро забыл, как я выгляжу?

Эдди сглотнул.

— Никогда я не забывал.

Маргарет едва дотронулась до лица Эдди, и по всему его телу разлилось тепло. Она указала на деревню и танцующих гостей.

— Одни только свадьбы, — весело сказала она. — Это был мой выбор. Свадьбы и свадьбы за каждой дверью. О, Эдди, это никогда не меняется: где бы то ни было на белом свете, когда жених поднимает вуаль и невеста надевает кольцо, в их глазах сияет будущее. Они искренне верят, что их любовь и брак будут необыкновенными. — Маргарет улыбнулась. — Ты думаешь, и у нас так было?

Эдди не знал что ответить.

— У нас был аккордеонист, — сказал он.

* * *

Они шли по дорожке, посыпанной гравием, удаляясь от празднества. Музыка уже звучала тихим, далеким фоном. Эдди хотелось рассказать Маргарет обо всем, что он уже увидел, обо всем, что с ним произошло. Он хотел расспросить ее о каждой мелочи и поговорить обо всем важном. Внутри его все бурлило и клокотало. Он не знал, с чего начать.

— С тобой это тоже было? — наконец спросил он. — Ты встретила пятерых?

Она кивнула.

— Других пятерых? — уточнил он.

Маргарет снова кивнула.

— И они все объяснили тебе? И это было для тебя важно?

Она улыбнулась.

— Очень важно. — Она тронула его за подбородок. — А потом я ждала тебя.

Эдди внимательно вгляделся в ее глаза. В ее улыбку. Он думал о том, было ли ее ожидание таким же, как его собственное.

— Что ты знаешь… обо мне? Я имею в виду, что ты знаешь обо мне с тех пор…

Он никак не мог решиться произнести это.

— …с тех пор, как ты умерла.

Маргарет сняла соломенную шляпку и отбросила со лба густые локоны.

— Я знаю обо всем, что происходило, когда мы были вместе… — Она сжала губы. — А теперь я знаю, почему это происходило… — Она приложила руки к груди. — И еще я знаю… что ты меня очень любил.

И тут она взяла его руку, и он почувствовал нежное тепло.

— Но я не знаю, как ты умер, — сказала она.

Эдди на минуту задумался.

— Я тоже не знаю, — сказал он. — Там была девочка, маленькая девочка, она оказалась рядом с этим аттракционом, с ней могло случиться несчастье…

Маргарет смотрела на него широко раскрытыми глазами. Она казалась такой молодой. Рассказать жене о дне своей смерти было намного труднее, чем думал Эдди.

— Знаешь эти аттракционы, эти новые аттракционы, совсем не такие как прежде — им теперь надо лететь со скоростью тысяча миль в час. Так вот, кабинка этого аттракциона стала падать, гидравлика должна была ее остановить, медленно спустить вниз, но что-то разрезало кабель, и кабинка оборвалась, я до сих пор не понимаю, но кабинка упала потому, что я велел ее отпустить, то есть я сказал Доми — это парень, что теперь со мной работает — это не его вина, но я сказал ему, а потом я пытался остановить ее, но он меня не слышал, а эта девочка сидела прямо там, и я пытался дотянуться до нее… Я хотел спасти ее. Я чувствовал ее ручки, но потом…

Он замолчал. Маргарет кивнула: говори, говори. Эдди глубоко вздохнул.

— С тех пор как я здесь, ни разу столько много не говорил, — признался он.

Маргарет кивнула и улыбнулась нежной улыбкой. Его обдало волной грусти, глаза увлажнились, и вдруг он почувствовал: все, о чем он только что говорил, не имеет никакого значения — ни его смерть, ни парк, ни толпа, которой он кричал: «Все прочь!» И зачем он только вспоминал об этом? Что он такое сейчас делал? Неужели он действительно с ней? И словно потаенная скорбь, что, поднимаясь из неведомых глубин, сжимает сердце, все его прежние чувства вдруг разом хлынули в душу, губы задрожали, и его захлестнул поток всех невосполнимых потерь. Он смотрел на свою жену, свою мертвую жену, свою молодую жену, свою пропавшую жену, свою единственную жену, и он не хотел больше на нее смотреть.

— О Господи, Маргарет, — прошептал он. — Прости меня, прости меня. Как мне сказать это? Как мне сказать? Как мне сказать?.. — Он закрыл лицо руками и все-таки произнес то, что говорят все: — Мне так тебя не хватало.

Сегодня у Эдди день рождения

На ипподроме толпа людей. Лето. На женщинах соломенные шляпки, мужчины курят сигары. Эдди и Ноэл ушли пораньше с работы, чтобы рискнуть в «двойной ставке» на 39 — столько лет сегодня исполняется Эдди. Они сидят на покосившейся скамейке. У ног, среди выброшенных билетов, стоят их бумажные стаканчики с пивом.

Эдди уже выиграл первый забег дня. Поставил половину выигрыша на второй и тоже выиграл — с ним такое произошло впервые в жизни. У него теперь двести девять долларов. Дважды проиграв ставки поменьше, Эдди в шестом забеге поставил все деньги на одну лошадь потому, что они с Ноэлом в запале так рассудили: Эдди пришел сюда с почти пустыми карманами, отчего ж ему отсюда и не уйти так же, как он пришел?

— Сам подумай, — говорит Ноэл, — если выиграешь, у тебя будет куча денег для малыша.

Звенит гонг. Лошади стартуют. Они несутся на дальнем от зрителей прямом прогоне, и их шелковистые гривы сверкают при каждом рывке вперед. Эдди поставил на номер восемь, лошадь по кличке Джерси Финч, не такая уж плохая ставка, и тем не менее при упоминании Ноэла о «малыше» — Эдди и Маргарет решили усыновить ребенка — ему становится стыдно. Деньги бы им пригодились. И зачем он только играет?

Зрители встают. Лошади на последней прямой. Джерси Финч отделяется от других и переходит на галоп. Одобрительные крики сливаются с грохотом копыт. Ноэл орет. Эдди сжимает в руке билет. Он волнуется больше, чем ему хотелось бы. Кожа его становится бугристой. Одна из лошадей вырывается вперед.

Джерси Финч!

Теперь у Эдди почти восемьсот долларов.

— Надо позвонить домой, — говорит он.

— Ты все испортишь, — возражает Ноэл.

— О чем ты?

— Только кому скажешь, и твоей удачи как не бывало.

— Ты спятил.

— Не делай этого.

— Я позвоню ей. Она обрадуется.

— Не обрадуется она.

Эдди идет к телефонному автомату и бросает пятицентовую монету. Маргарет снимает трубку. Эдди сообщает ей новость. Ноэл был прав. Она не обрадовалась. Она говорит ему, чтобы он шел домой. Он отвечает ей, чтобы она перестала им командовать.

— У нас скоро будет ребенок, — сердится она. — Ты не можешь себя так вести и дальше.

Эдди бросает трубку. Уши его горят. Он возвращается к Ноэлу, который стоит возле перил и ест земляные орехи.

— Можешь не рассказывать, — усмехается Ноэл.

Они идут к окошку ставить на другую лошадь.

Эдди вынимает деньги из кармана. Его раздирают противоречивые чувства: он уже не хочет больше играть, но в то же время хочет этого еще сильнее, чем прежде, чтоб можно было, придя домой, бросить деньги на кровать и сказать жене: «На, купи себе все, что хочешь».

Ноэл видит, как он просовывает деньги в окошечко. На его лице изумление.

— Знаю-знаю, — говорит Эдди.

Чего он не знает, так это того, что Маргарет, не имея возможности позвонить ему, решает ехать на ипподром и найти его там. Она расстроена их ссорой — ведь сегодня его день рождения — и хочет перед ним извиниться, и еще она хочет его остановить. Она знает, что Ноэл, как уже было не раз, начнет настаивать, чтобы они остались до закрытия, — Ноэл такой. И так как ипподром всего в десяти минутах езды от их дома, Маргарет хватает сумку, садится за руль их старенького «нэш-рэмблера» и едет по Океанской парковой автостраде. Поворачивает направо на Лecmep-cmpum. Солнце село, и небо залито его отблесками. Большинство машин едут ей навстречу. Она подъезжает к эстакаде над Лестер-стрит, по которой зрители когда-то подходили к ипподрому: вверх по ступеням, по эстакаде, а потом по ступеням вниз, — пока хозяева ипподрома не заплатили городу, чтобы там поставили светофор. Эстакадой теперь почти никто не пользуется.

Но в этот вечер все по-другому. На эстакаде прячутся двое подростков, два семнадцатилетних пария, которые за несколько часов до этого сбежали из винного магазина, украв пять блоков сигарет и три пинты виски «Олд Харпер». Прикончив спиртное и накурившись всласть, они от скуки покачивают пустыми бутылками над ржавыми перилами эстакады.

— Думаешь, слабо? — спрашивает один из них.

— Думаю, слабо, — отвечает второй.

Первый выпускает из рук бутылку, и они оба, пригибаясь, прячутся за металлической решеткой посмотреть, что будет. Бутылка падает на асфальт и разбивается вдребезги.

— У-у-у! — кричит второй. — Видел?

— Ты, слабак, бросай теперь свою.

Второй держит в вытянутой руке бутылку, метя в редкие машины в правом ряду. Он покачивает бутылкой из стороны в сторону, пытаясь рассчитать бросок так, чтобы бутылка упала между машинами. Делает он это с видом артиста, выполняющего сложный трюк.

Парень разжимает пальцы. На его губах легкая улыбка.

Внизу, в сорока футах от них, Маргарет даже не думает посмотреть наверх, ее не заботит то, что происходит на эстакаде, она не думает ни о чем, кроме того, что Эдди надо забрать с ипподрома, пока у него остались хоть какие-то деньги. Она размышляет о том, в каком секторе ипподрома его искать, даже в тот миг, когда бутылка из-под виски «Олд Харпер» врезается в ее ветровое стекло и оно разлетается брызгами осколков. Машина виляет в сторону и на полной скорости врезается в железобетонный разделитель дороги. Тело Маргарет, точно кукольное, взлетает в воздух, с силой ударяется о дверцу машины, о приборную панель, о руль, повреждая ей печень и ломая руку; а удар в голову так силен, что Маргарет мгновенно отключается от окружающего мира. Она не слышит ни визга автомобильных шин, ни автомобильных гудков. Не слышит удаляющегося звука резиновых подметок, мелькающих на эстакаде Лестер-стрит, — прочь, в темень ночи.

Любовь, словно дождь с небес, орошает и пропитывает радостью жизнь любящих людей. Но иногда злой, палящий зной жизни высушивает ее, и, чтобы любовь не погибла, приходится подпитывать ее корни.

Автомобильная авария на Лестер-стрит привела Маргарет в больницу. Полгода она была прикована к постели. Поврежденная печень в конце концов пришла в норму, но расходы на лечение стоили им усыновления ребенка. Малыша, которого они надеялись принять в свою семью, отдали другим людям. О том, кто был в этом виноват, никогда не говорилось: невысказанные обвинения, точно темная тень, витали над ними. Маргарет стала молчаливой. Эдди целиком отдался работе. Тень заняла место возле обеденного стола, и они ели в ее постоянном присутствии под унылое позвякивание вилок о тарелки. Говорили они друг с другом только о мелочах. Свою любовь они будто зарыли глубоко в землю. Эдди никогда больше не играл на скачках. Любой разговор с Ноэлом за завтраком теперь стоил им большого труда, и отношения их постепенно сошли на нет.

В парке развлечений в Калифорнии появились первые стальные конструкции, которые можно было гнуть под резким углом, превращая в крутые повороты. С прежними, деревянными, это было сделать невозможно. И почти канувшие в небытие «американские горки» снова вошли в моду. Владелец парка мистер Баллок заказал для «Пирса Руби» такую стальную модель и поручил Эдди руководить ее установкой. Эдди то и дело рявкал на рабочих, проверяя каждый их шаг. Он не доверял этой скоростной штуковине. Да и кто придет в восторг от угла в шестьдесят градусов? И все же эта работа отвлекала его.

«Звездную эстраду» снесли. И аттракцион «Молния» тоже. И «Туннель любви», который молодежь сочла слишком старомодным. А через несколько лет построили новый «лодочный» аттракцион «Бревно в потоке», который, к удивлению Эдди, стал очень популярен. Посетители аттракциона спускались в лодках по желобу с водой и падали в огромный бассейн. Эдди никак не мог понять, почему людям так нравится мокнуть именно в этом бассейне, когда под боком, в трехстах ярдах от них, океан, и тем не менее он работал на этом аттракционе: стоя босым в воде, следил, чтобы лодки не отклонялись от курса.

Прошло время, Эдди и Маргарет снова начали разговаривать друг с другом. Однажды вечером Эдди даже вновь предложил взять на воспитание ребенка, на что Маргарет, потерев лоб, сказала:

— Мы теперь слишком старые.

— Кто же может быть слишком стар для ребенка? — удивился Эдди.

Прошли годы. Ребенка они так и не завели, раны их постепенно зарубцевались, а дружеское общение заполнило пустоту — отсутствие того, другого, существа. По утрам Маргарет готовила Эдди гренки и кофе, а он отвозил ее на работу в химчистку, а потом возвращался на пирс. Иногда ее отпускали с работы пораньше, и они ранним вечером прогуливались по променаду, следуя его рабочим маршрутом: катались на карусельных лошадках или окрашенных желтой краской грейферах, и Эдди объяснял жене, как работают роторы и кабели, то и дело прислушиваясь к шуму мотора.

Однажды июльским вечером, посасывая фруктовые леденцы, они гуляли по берегу, их босые ноги увязали в мокром песке. И вдруг, оглянувшись вокруг, обнаружили, что старше их на пляже никого нет.

Маргарет сказала что-то о костюмах бикини, в которых были молоденькие девушки, и о том, что она бы никогда не решилась надеть бикини. И Эдди ответил, что девушкам повезло, ведь, если бы она решилась, все мужчины смотрели бы только на нее. И хотя Маргарет в то время было за сорок, она уже раздалась в бедрах и ее глаза окружала сеточка морщинок, она с благодарностью посмотрела на Эдди, на его кривой нос и тяжелую челюсть. Поток их любви снова лился с небес, орошая и пропитывая их насквозь, словно воды океана, плескавшегося у их ног.

А три года спустя Маргарет стояла на кухне в их квартире и готовила куриные котлеты. В этой квартире они продолжали жить все это время, еще много лет после смерти матери Эдди, потому что, как говорила Маргарет, эта квартира напоминала ей молодость, и еще потому, что из ее окна была видна старая карусель. И вдруг ни с того ни с сего пальцы ее правой руки непроизвольно разжались, не в силах что-либо удержать. Котлета выскользнула из ладони. Упала в раковину. Рука задрожала. Дыхание участилось. Маргарет мгновение смотрела на свою застывшую руку, которая, казалось, принадлежала кому-то другому, державшему огромный кувшин.

Все вокруг закружилось.

— Эдди! — вскрикнула она.

К приходу Эдди она уже лежала без сознания.

У Маргарет, как определили врачи, в мозгу была опухоль, и ее угасание теперь походило на угасание любого человека в таком же положении: она проходила лечение, которое лишь смягчало течение болезни. Пучками выпадали волосы, утренний шум аппаратов радиационного облучения сменялся вечерней рвотой в больничной уборной.

А в последние дни, когда рак окончательно взял верх, врачи не находили ничего лучшего, как повторять: «Не напрягайтесь, отдыхайте». А когда она задавала вопросы, сочувственно кивали, точно их кивки были капающим из капельницы лекарством. Она понимала, что так было положено — вежливостью подменять беспомощность, но когда один из врачей посоветовал «привести в порядок все дела», она попросила, чтобы ее выписали из больницы. Не столько даже попросила, сколько потребовала.

Эдди помог ей подняться по лестнице и, пока она оглядывала квартиру, повесил ее пальто. Она хотела что-нибудь приготовить, но Эдди усадил ее и поставил на огонь воду для чая. Накануне он купил бараньи котлеты и теперь худо-бедно управлялся с обедом, на который пригласил еще нескольких друзей и сослуживцев, большинство которых, увидев землистое лицо Маргарет, восклицали нечто вроде: «Смотрите, кто вернулся!» — будто это была вечеринка по поводу ее возвращения из путешествия, а не прощальный обед.

Они ели картофельное пюре, а на десерт — шоколадные пирожные, и, когда Маргарет выпила вторую рюмку вина, Эдди принес новую бутылку и налил ей третью.

Через три дня она проснулась с криком. В предрассветном молчании Эдди повез ее назад в больницу. По дороге они перебрасывались короткими фразами, обсуждая, что будут делать врачи и кому Эдди должен позвонить. И хотя Маргарет сидела рядом с ним, Эдди ощущал ее во всем, что его окружало: в руле машины, в педали газа, в движении своих глаз, в пощипывании горла. Всем своим существом он пытался ее удержать.

Ей было сорок семь.

— Ты взял карточку? — спросила она.

— Карточку?.. — Эдди рассеянно посмотрел на нее.

Маргарет глубоко вздохнула и закрыла глаза, а когда она снова заговорила, голос ее совсем ослаб, словно этот вздох ей многого стоил.

— Страховую карточку, — хрипло сказала она.

— Да-да, — торопливо подтвердил он. — Я взял карточку.

Они въехали на стоянку, и Эдди выключил мотор. Вдруг воцарилась поразительная тишина. Стал слышен малейший звук: легкое трение одежды о кожаное сиденье, дребезжание металлической ручки дверцы, шелест ветра за окном, звук шагов на асфальте, звяканье ключей.

Эдди открыл дверцу и помог Маргарет выйти из машины. Она втянула голову в плечи и сжалась, словно промерзшее дитя. Волосы упали ей на лицо. Она вдохнула воздух и устремила взгляд к горизонту. А потом жестом позвала Эдди и кивком указала ему на видневшийся вдали огромный белый аттракцион с болтающимися на нем красными кабинками, напоминавшими елочные игрушки.

— Видно даже отсюда, — сказала она.

— Колесо обозрения? — спросил Эдди.

Она отвела взгляд.

— Наш дом.

Так как на небесах Эдди не спал, ему казалось, что с каждым, кого там встретил, он провел всего несколько часов. Правда, без сна, без захода и восхода солнца, приливов и отливов, без обедов и привычного распорядка дня как в этом можно было разобраться?

Когда он встретился с Маргарет, ему хотелось лишь одного — побыть с ней как можно дольше; и это время им было отпущено: в вечерней мгле, при солнечном свете и снова в вечерней мгле. Они переходили от одной свадьбы к другой и говорили обо всем, о чем ему хотелось. На шведской церемонии Эдди рассказал ей о своем брате Джо, который умер десять лет назад от инфаркта, всего через месяц после того, как купил новую квартиру во Флориде. На русской свадьбе Маргарет спросила, остался ли он жить в их старой квартире, и, когда он ответил, что да, она обрадовалась. Во время ливанской свадьбы, проходившей в деревне на свежем воздухе, он рассказал Маргарет о том, что произошло с ним на небесах, и ему казалось, что она, хотя и слушала его внимательно, как будто обо всем этом уже знала. Эдди рассказал ей историю Синего Человека и о том, почему одни умирают, оставляя других жить, рассказал о капитане и его жертве. А когда Эдди заговорил об отце, Маргарет вспомнила, как вечер за вечером он проводил в бессильной злобе на отца, измученный его молчанием. И когда Маргарет услышала от Эдди, что он помирился с отцом, лицо ее преобразилось, а у него впервые за долгие годы на душе стало легко и тепло — ему удалось-таки доставить жене радость.

* * *

А потом Эдди рассказал Маргарет о переменах на «Пирсе Руби»: о том, как снесли старые аттракционы, как незамысловатую музыку в галерее игровых автоматов сменил грохочущий рок-н-ролл, рассказал о штопорных поворотах на «американских горках» и зависающих над бездной кабинках и о том, как «комнаты страха», где раньше то и дело посетители натыкались на покрытые светящейся краской скелеты, теперь заполнены видеоэкранами, будто без остановки смотришь телевизор.

И еще он рассказал ей о новых названиях. Никаких больше «ковшей» или «кувыркающихся жуков». Теперь только одни «бураны», «вихри», «головоломки» и «суперпушки».

— О чем такие названия говорят? Странные они, правда? — спросил Эдди.

— Говорят о том, — ответила она задумчиво, — что наши времена уже прошли.

Эдди подумал, что именно это он и чувствовал все последние годы.

— Мне надо было работать в каком-то другом месте, — сказал он. — До чего обидно, нам так и не удалось выбраться с тобой оттуда. Из-за отца. Из-за ноги. После войны я чувствовал себя все время каким-то жалким.

По лицу Маргарет проскользнула тень грусти.

— А что случилось, — спросила она, — во время войны?

Он никогда ей толком не рассказывал. Все и так казалось ясным. В те дни солдаты делали то, что им было положено, а вернувшись с войны, ни о чем не рассказывали. Сейчас Эдди думал о тех, кого убил. Думал об охранниках. Думал о том, что его руки в крови. Будет ли он когда-нибудь прощен?

— Я там потерял себя, — признался он.

— Это не так, — сказала Маргарет.

— Так, — прошептал он.

И она ничего больше не добавила.

Там, на небесах, время от времени они ложились друг рядом с другом. Но не спали. Маргарет говорила, что на земле, когда засыпаешь, могут присниться твои небеса, и эти сны помогают их сотворить. Но сейчас эти сны им были ни к чему.

Эдди наклонялся над Маргарет, зарывался в ее волосы и глубоко вдыхал их аромат. Как-то раз он спросил Маргарет, знает ли Бог, что он на небесах. Маргарет улыбнулась и сказала: «Конечно, знает». И тогда Эдди признался ей, что всю свою жизнь он или прятался от Бога, или считал, что Бог его не замечает.