Пролог. Одинокий лебедь

Ночь укрывает мир одеялом, кладет под голову прожитый день, укачивает хороводом звезд. Но тем, кто не спит, она нашептывает тайны. Нужно только слушать. Миридис умела слушать. Каждую ночь она выходила на балкон «Одинокого лебедя», закрывала глаза и слушала звездный ветер. «Скоро, — слышалось в небе. — Скоро».

Миридис открыла глаза. Звезды по-прежнему оставались там, где она видела их в последний раз.

В легком белом платье, с белоснежной кожей, глазами-сапфирами и длинными серебряными волосами альва и сама была подобна звезде, сошедшей с небес. Так и произошло. С тех пор миновал перст века. Почти все эти годы Миридис провела в Альвакрис — небесной колыбели альвов, городе из облаков, дождей, молний и ветров, столь прекрасном, что увидевшие его люди забывали земную жизнь и доживали в нем свои часы. Как и всякий альв, она не интересовалась жизнью поднебесной, изучала магию, космологию, музыку, поэзию и танец. Но больше всего ей удавались пророчества. Миридис видела судьбы альвов и птиц, незнакомых людей и зверей. И только одна судьба оставалась незримой — ее собственная. Вопросы привели ее к старейшинам рода, а ответы вынудили покинуть Альвакрис. Альвы не принимают участия в судьбе мира, но когда его будущее в твоих руках, тяжело оставаться в стороне.

Низверглась звезда, полыхнула и угасла в ночи. Решительным шагом Миридис устремилась в зал прорицаний.

«Одинокий лебедь» представлял собой удивительное сочетание воды и ветра. Облако плыло в небесном океане подобно айсбергу, большая его часть погружалась в небо, а вершина тянулась к звездам. На самом деле Миридис не была здесь одинока. Выныривая из неба, сюда часто забирались птицы, послушать песнь альвы, переждать бурю или испить всегда свежей воды. Облачный пол клубился под ногами, стены испещряли прожилки льда. Колокольчики, лилии, хризантемы и другие нежных оттенков всегда свежие цветы дышали разряженным воздухом в оранжерее. Пляшущие ряды книг и свитков парили в библиотеке, полыхала молния в хрустальном очаге, возле которого беззвучно покачивалось кустистое кресло. Стены и потолок зала прорицаний застыли зеркальным льдом, в центре располагалась большая берилловая чаша, наполненная прозрачной водой.

Миридис положила руки на поверхность воды так нежно, как могут только альвы — ни морщинки не пробежало на прекрасном лице, вызвала в памяти упавшую звезду и мысленно отправилась к ней. Изображение подернулось рябью, комната завертелась, пол ушел из-под ног.

Она оказалась в необычном помещении пирамидальной формы с темно-коричневыми рельефными стенами и неровным волнообразным полом. Впереди стоял седой старец в шубе из белого медведя, в одной меховой варежке, унтах и меховой шапке. Вторая рука, судя по черноте кожи, была отморожена. Напротив него хмурил брови вымокший, словно только вынырнувший из воды, юноша с приятной внешностью и русыми волосами. Его крепкое тело укрывали только обрывки штанов. Он держал костяное копье с шипами вместо острия в двух пядях от лица старца.

— Пожалуй, что маг, но вместе с тем и воин.

— Продолжайте, — холодно произнес юноша.

— А где…

«Ошибка», — отстраненно подумала Миридис. Тысячи неудач взрастили в ней ледяное спокойствие. Она хотела уже возвращаться, когда вдруг поняла, что старик замолчал и неотрывно смотрит на нее.

— Что — «где»? — молодой человек проследил за его взглядом, но ничего не обнаружил. — Здесь ничего нет. — Старик молчал и продолжал смотреть на нежданную гостью.

Такого не должно быть — нельзя увидеть то, чего нет. Однако Миридис не шелохнулась, любопытство завладело ею. Она протянула руку, и старик, сделав шаг, коснулся ее.

Синяя бездна. Огонь: обжигающий, жалящий, испепеляющий. Нет ничего больше — только пламя, только синяя хлябь: поглощающая, опутывающая, завораживающая. Синяя вспышка взорвалась в голове Миридис и погасла. Меньше мгновения, быстрее молнии.

Альва отшатнулась от чаши. Ей что-то привиделось. Старик прикоснулся к ней, а потом… вспышка? Нет, лишь последствия касания. Не стоило этого делать.

Поток мыслей оборвался. Краем глаза Миридис заметила движение. Взмахом руки она затеплила молнию, и та, пробежав вдоль потолка, наполнила комнату трескучим светом. Никого. Тем не менее, Миридис чувствовала чье-то присутствие. И от зоркого глаза альва можно укрыться, если знать — где.

Осторожно ступая вдоль стен и вглядываясь в отражения, она обходила комнату, готовая в любой момент обрушить смертоносную силу лишь кажущегося хрупким дома на того наглеца, что посмел к ней забраться. Скоро она его увидела. Старик из видения стоял спиной к ней и разглядывал витиеватую резьбу колонны. Миридис обернулась — нет, он существовал только в зеркале.

— Назовись! — приказала она. — Кто ты? — Старик не отзывался. Тогда альва попятилась на несколько шагов так, чтобы отражением коснуться его. Мужчина вздрогнул, обернулся и виновато всплеснул руками. — Подожди, — попросила она и выбежала из комнаты. Вскоре она вернулась, держа в руках чистый пергамент, перо и чернильницу. Не дожидаясь разрешения, гость взял бумагу из рук ее отражения и каллиграфическим почерком вывел несколько слов на языке альвов, сама бумага при этом оставалась в ее руках. Интересно, что отмороженной рукой он управлялся так же легко, как и здоровой. Когда он закончил и вернул лист ее отражению, она увидела запись:

«Это Альвакрис? Какой сейчас год?»

Любопытно. Старик безошибочно распознал архитектуру альвов, но что было еще необычней, почувствовал волнение времени.

— Две тысячи сто тридцатый. Ты двомур? — слишком опрометчиво отвечать на оба вопроса, годы одиночества приучили Миридис к осмотрительности.

«Будь осторожна, грядут перемены. Ты необыкновенно любознательна для альвы. Неужели твой народ изменился? Могут ли миры рассчитывать на вас?»

Оторвав взгляд от бумаги, Миридис вдохнула, готовая ответить, но отражение старика уже исчезло.

— Нет, — произнесла она в пустоту. — Мой народ не изменился.

Редко можно встретить зеркального мага. Они черпают силу из мира двойников и отражений — Двомурьи. Их наука сложна и в начале своем не прельщает вставшего на стезю колдовства неофита быстрым возвышением. Нетерпеливость молодости предпочитает скорые плоды. Взрослея, маги ведут учеников своими следами. Гладкая поверхность чаши позволила двомуру переместиться за Миридис. Это кое-что объясняет. Но что он хотел сказать? Перемены, судьбы миров… Она должна узнать. Миридис вернулась к чаше.

Вновь она видела молодого человека. На этот раз на нем были доспехи из зеленой чешуи. В темноте он сидел у костра и сосредоточенно наблюдал за пляской огня. Никакого старика поблизости не оказалось. Снова и снова Миридис заглядывала в его судьбу, выискивая необычного гостя. Она видела мужчину еще ребенком, тренирующимся с деревянным мечом, и одиноким странником в пустыне. Каждое следующее видение было короче и размытей предыдущего пока, наконец, обессилев, она не отступила. Ей никогда не отыскать случайного гостя в потоке времени. Если бы она знала, где искать… Много тайн предстояло раскрыть, но самая главная все еще оставалась в небе.

Сегодня уже произошло одно удивительное знакомство и наивно ждать от ночи еще большего дара. Тем не менее, Миридис вернулась на балкон, обхватила перила, закрыла глаза и продолжила слушать.

Шумело небо, накатывало волнами и разбивалось о тучи. С грохотом раскалываясь, облака извергали искры-молнии. Шепчущий ветер возвысил глас, он кричал, ревел, разрывал небо в клочья.

Миридис открыла глаза. Над безоблачной гладью неба катилась звезда — еще один цветок сорвался с ветви Яргулварда. У корней мирового древа его подберет Мурс и опустит в реку времени: так в мире возникнет новая жизнь.

Альва подошла к чаше прорицания, выверенным движением коснулась воды и закрыла глаза.

Ничего не произошло.

Поначалу Миридис не осознала, чего достигла. Вероятно, в ней не оставалось сил для колдовства. Она снова повторила ритуал и с тем же результатом. Только тогда она подняла взгляд, и счастье озарило ее лик.

Чистый лист.

 

Глава первая. Новая кровь

— Вести для королевы! Тревожные вести! — кричал всадник, подъезжая к Тронгаросу на взмыленном рыжем жеребце.

В городе установилось военное положение. Трехлетняя война с тальиндами заперла ворота и выставила бдительных часовых на стенах и башнях города-крепости.

— Назовись! — потребовал солдат с барбакана, направляя взведенный арбалет.

— Рубмир, господин. У меня важное сообщение для королевы.

— Так-таки для самой королевы, — не без сарказма продолжал все тот же стражник. — Можешь рассказать мне, я передам Ее Величеству.

— Великан, господин, напал на Яблорку, распугал селян.

— Спешься и подойди к воротам, — рассказ Рубмира не тронул и мускула на сосредоточенном лице.

Всадник сделал, что было велено. Заскрежетали лебедки, тяжелые ворота поползли вверх. К юноше подошли двое стражников.

— Да ты словно из-под топора Дероса вылез! — удивленно воскликнул пожилой вояка, увидев кровоточащие тряпки, едва укрывающие тщедушное тело. — Тебе не королева нужна, а лекарь.

— Нет! У меня важное… — начал было Рубмир, но старик его оборвал.

— Ну, хозяин-барин, — и принялся обыскивать пришельца, в то время как другой взял коня под узду. Закончив, первый махнул рукой вдоль стены.

— Держись правой руки, за кузней увидишь казармы — большое здание из красного камня, не ошибешься. Проси капитана стражи Клеймира. Твой конь будет ждать в стойлах.

Тощая фигура в кровавых лохмотьях, обхватив себя руками, чтобы удержать в теле кровь, шагнула в Тронгарос. Первые лучи красной зари на миг отразились в ясных голубых глазах и осветили мертвенно-бледную кожу на изможденном лице, слипшиеся от крови волосы и страшные плохо прикрываемые одеждой раны. Фигура скользнула в тень, и город поглотил ее.

Престол Мусота, один из крупнейших городов Сиридея, Тронгарос славится неприступностью стен и стойкостью стражи. От неприятеля его отделяет пятисаженный ров и два кольца стен. За первым кольцом пятнадцати саженей высоты и трех саженей ширины селятся обыватели, за вторым, вполовину выше и вдвое шире внешнего кольца, обретаются люде побогаче: ремесленники, купцы, а также находится Алакрей — центральное сооружение из белого камня, тридцатисаженный донжон и дворец одновременно. На вершинах круглых башен таятся сокрушительные катапульты, из бойниц щурятся стремительные баллисты, денно и нощно часовые обходят стены города.

Пробираясь по городу, Рубмир не любовался величием Тронгароса, не наблюдал изумленных взглядов разноликой толпы — не в них его цель. В казармах Клеймира не оказалось. На просторной огороженной площадке позади них солдаты в полном боевом облачении: купольных шлемах с бармицами, поддоспешниках, кольчужно-пластинчатых доспехах, с длинными мечами и каплевидными щитами с умбонами ретиво выполняли команды Клеймира: ритмично шагали с ноги на ногу, оттачивали выпады, прикрывались щитами. Воздух полнился звучным голосом капитана, выкриками солдат, треском тупых мечей о палусы. Сам капитан Клеймир — невысокий полноватый мужчина степенного возраста с проницательным взглядом близкорасположенных темных глаз, короткими волосами и аккуратно постриженными усами, расхаживал вдоль шеренг.

— Мастерство побеждает силу. Цель наших занятий научить тело двигаться самостоятельно, без усилий, без раздумий. Только постоянные тренировки позволят вам незамедлительно принять верное решение в трудную пору. Ваш разум может оказаться ошеломленным, враг непредвиденным, но рука воина сделает, что до лжно. — Клеймир остановился возле молодого солдата и продемонстрировал правильное движение тела при нанесении режущего удара. — Видишь, как работает корпус? — новобранец кивнул, и капитан продолжил: — многие из вас наслышаны пугающих историй, представляющих тальиндов неуязвимыми чудовищами, вылезшими из-под земли. Все это детские россказни. Тальинд не сильнее человека и кровь его сиреневая, не голубая. Убить тальинда, — что срезать куст сирени. Поверьте мне, ведь не один десяток этих тварей пал от моей руки. Война близится к завершению, не далек тот час, когда прозвучат трубы, и вернется наш король Глефор с адарионовым щитом!

Речь капитана стражи, поначалу наставительная перешла в панегирик человеческой стойкости и хвалу королю. Кто-то, воодушевившись, принялся атаковать чучело с удвоенной силой, на лицах других солдат, напротив, отразилось недоумение.

«Старею», — подумал капитан. Обернувшись, он едва не врезался в Рубмира.

— Капитан Клеймир?

— Да. Чего тебе? — недовольно пробурчал Клеймир, не без оснований приняв чужестранца за бродягу.

— Тревожные известия, капитан. Великан напал на Яблорку.

При разговоре Клеймир всегда вглядывался в глаза собеседника, ища дополнительную информацию. Однако сейчас голубые глаза человека в кровавом рубище молчали.

— Всего один?

— Да-а… — неуверенно протянул Рубмир, догадываясь, о чем подумал капитан.

Отряд хорошо обученных солдат вполне может совладать с одним великаном. Кожа этих существ крепка, но пара попаданий из баллисты сделают свое дело. Решение этой мелкой неприятности вполне в компетенции капитана городской стражи. Но с другой стороны, с великанами Хримхоры Тронгарос заключил перемирие. Даже одиночное нападение должно быть озвучено во дворце.

— Продолжайте упражнения! — приказал капитан и обернулся сначала к молодому помощнику, — Бриган, за старшего, — затем к Рубмиру. — Идем в Алакрей, расскажешь, что видел королеве. Заодно позовем Эльмуда. Если помрешь раньше времени, я не смогу закончить твою историю.

Присутствие капитана стражи исчерпывало вопросы королевских гвардейцев. Семеня за широким шагом Клеймира, Рубмир оказался в приемной зале и в ожидании королевы Рейярины бездумным взглядом вперился в белый трон.

В комнате было на что посмотреть: беломраморные колонны с витиеватой резьбой подпирали высокий потолок, центральные фрески на котором иллюстрировали коронацию первого короля мусотов Нагинара Эри-Киласом. Суровый Нагинар стоял на колене, а бог закона, весь в серебре, водружал корону ему на голову. Тут и там из стен выглядывали пилястры, изображавшие пресветлую длань: мужественного Эри-Киласа, хранителя порядка, долга и закона, прекрасную супругу его Велиану, покровительницу искусств, сына их крылатого Тавелиана, истребителя злых начал, милосердную целительницу Нилиасэль, светлоликого солнечного Аланара. Большие треугольные витражи иллюстрировали сцены прошлого Тронгароса: сражения с тальиндами, великанами, юд-ха, отворяли взору королей древности, изображенных неизменно с Гонителем Тьмы — легендарным жезлом-мечом Тавелиана, регалией власти и символом правосудия древних времен, чей клинок — луч света, карал и миловал королевским судом, поражая виновных и не причиняя вреда невинным. В центре залы окантованный золотом, высился резной мраморный трон. У подножья его ступенью лежал ашлар — первый камень, с которого начался Тронгарос.

Королева Рейярина, невысокая рыжеволосая женщина с точеным холодным лицом уверенной походкой вышла из внутренних покоев. Еще во времена царствования своего мужа Мангора именно она решала все вопросы управления королевством и сейчас, когда старший сын, король Глефор третий год вел войну с тальиндами, а младший, — Вараил предавался сибаритству, Мусот держался ее крепкой рукой. Королеву сопровождала свита из трех фрейлин, первосоветника, писаря, придворного мага, одного из трех рынд — личных защитников монарха, лучших воинов королевства. Была на королеве ни мантия, ни порфира, но строгое белое платье, простота которого подчеркивала практичность и неприятие Рейяриной вычурности. Остановившись перед троном, садилась на него Рейярина только в случаях крайней официальной необходимости, она вопросительно посмотрела на капитана стражи.

— Королева, — Клеймир поклонился. Рубмир последовал примеру.

— Мы знакомы много лет, Клеймир, — нетерпеливо перебила капитана Рейярина. — Переходи сразу к делу.

— Великан напал на Яблорку. Вот свидетель, — капитан указал на Рубмира. Королева только сейчас заметила юношу в лохмотьях. Жалкий вид его Рейярину совсем не смутил.

— Говори, — приказала она.

— Он был огромный, Ваше Высоч… Велич…

— К королеве обращайтесь Ваше Величество, — подсказал старый не по летам первосоветник Думарион. Рубмир кивнул.

— Это произошло утром, Ваше Величество. Я рыбачил, когда в деревне раздались крики и грохот. Прибежал я и вижу: огромный великан глотает овцу живьем! Дом старосты разрушен, люди как муравьи бегут в разные стороны. Двое мужиков бросилось с дрекольем на великана, но он раздавил их, словно жуков. Остальные спешно покидали дома. Кто верхом, кто на своих двоих. Я собирал поклажу, когда великан разрушил мой дом. Продираясь через завалы, я разодрал одежду и сильно поранился. Затем я оседлал лиса и примчался к вам.

Когда Рубмир закончил, воцарилось молчание. Фрейлины захихикали, советник улыбнулся, а Клеймир потупил взгляд. Он не дослушал историю прежде и потревожил королеву рассказом сумасшедшего.

— Оседлал лиса? — переспросил советник.

— Лис — это мой конь.

— Вы лишитесь головы, если лжете! — пригрозила Рейярина. Рубмир непонимающе раскрыл рот. — С великанами Хримхоры у нас царит мир уже сотни лет. Они не нападают на людей, не разоряют наших домов и только в сказках глотают овец живьем. Эльмуд, — обратилась она к придворному магу, маленькому гладковыбритому старичку с большой плешью, в серебряной мантии с черными прострочками, словно письменами в раскрытой книге Аланара. — Осмотрите гостя, возможно, он бредит.

— Нет! — внезапно закричал Рубмир и попятился, когда маг сделал шаг в его направлении. — Вы обяжите меня, если… если, — он стал кашлять кровью и задыхаться. Клеймир предотвратил его падение, обхватил руками. Эльмуд склонился рядом. — Если найдете великана, — закончил юноша на последнем дыхании и глаза его заледенели.

 

Глава вторая. Поступь Ядгеоса

Тело Рубмира предали огню, прах рассыпали в лесу за городом. Таким был последний путь всех мусотов, и только прах королей Тронгароса хранился в подземельях Алакрея. Эльмуд выразил охоту разобраться с великаньим вопросом, и в этом желании Рейярина ему не отказала. Бо льших усилий стоило магу убедить королеву в необходимости отправиться в дорогу в одиночку. Свою позицию Эльмуд аргументировал наиважнейшей для вовлеченного в войну королевства заботой — безопасностью людей, ибо, если великаны Хримхоры по каким-то причинам расторгли мирное соглашение с Мусотом, отряд солдат мог лишиться жизней, но не уберечь придворного мага.

В отсутствие Эльмуда обязанности придворного мага возлагались на его ученицу Азару, сироту, найденную им в горящем доме и воспитанную как родную дочь, которой у него не было. Наставив ее в текущих делах, на прощание маг посетил еще одного друга.

В спальных покоях юноша двадцати лет от роду, четырех локтей и двух вершков роста с короткими русыми волосами, зелеными глазами и мужественным подбородком сидел на каменном стуле и наблюдал за пляской огня в камине. На коленях его лежала раскрытая книга, но страницы ее уже давно не листались.

— Вараил, я отправляюсь в путь. Ты, верно, слышал о великане?

— Ничего интересного, надо полагать, — скучающе протянул принц, не отрывая взгляда от огня.

— Возможно, это начало приключений. Никогда не знаешь, когда они постучатся в двери. Свои я привык отворять при каждом шорохе, а вот твои грызет ржа и скука. Не будь мой поход столь опасен, я бы тебя позвал, — голос мага явственно приглашал и давал понять — никакой опасности нет. Вараил уловил эту струну, но мелодию поддерживать не стал.

— Мне это не интересно.

— А что тебе интересно? — старик сел на кровать и, сложив руки замко́м, уставился на мозолистые пальцы. Они держали не только магический порошок и свитки. Юноша повернулся вполоборота, теперь он смотрел в пол. Эльмуд продолжал. — Твоя мать стара, она не будет править вечно. Твой брат еще молод и полон сил, но у него нет наследников, а на войне всякое случается…

— Не надо начинать! — принц бросил сердитый взгляд в сторону мага, но встретившись глазами, опять опустил очи долу.

— Вараил, друг мой, скажи, ты думал, что брат твой может не вернуться? И кому ты оставишь Мусот, Ульфине?

Супруга Глефора Ульфина не славилась здравомыслием. Из Лесгароса просачивались сплетни о ее темпераментных вольностях, так что даже преступники предпочитали суровый, но справедливый суд Рейярины переменчивому настроению невестки.

— Меня не интересует политика.

— Не интересует. Это я уже слышал.

Вновь и вновь Эльмуд пытался приоткрыть глаза принцу, но ленивые веки последнего не слушались. Каждый такой разговор расстраивал обоих, но маг упорствовал и начинал сызнова.

— Так и не спрашивай тогда, — пробурчал Вараил, а после паузы добавил: — я не пойду с тобой. — Эльмуд кивнул, другой ответ его бы удивил.

— Я вернусь так быстро, как только смогу. А пока меня не будет, присматривай за Азарой. — Вараил посерьезнел.

— Разумеется. Будь осторожен.

Перед тем как покинуть город, Эльмуд поднялся на крышу Алакрея. Тронгарос находился под опекой стражи, но оберегать Алакрей — прерогатива и обязанность придворного мага.

В центре крыши солью начертана шестилучевая правосторонняя свастика, лучи ее венчают оплывшие свечи, каждая из них горит своим цветом и никогда не гаснет. Древние тексты именуют этот символ колесом Авачима. Некоторые архаичные общины, называемые анияристами, поклоняются стихиям, или анияра, среди которых Авачим — «Прародитель Огней», анияра огня, души, в широком смысле всякое начинание. Огни его колеса имеют свои особенности: белый — исцеляет, желтый — взращивает, красный — пожирает, зеленый — ослабляет, синий — очищает, черный — охлаждает. Эльмуд не верил в существования анияра, но знал, покуда горят шесть огней Авачима, ни зажженным факелом, ни молнией не причинить вреда дворцу. Колесом Авачима не ограничивалась защита Алакрея. Были здесь и другие не менее важные обереги. Среди них трикветр Саархта — круг с тремя устрашающего вида грифовыми головами, принадлежащими вахане бога смерти Хисе. Гриф призван отвратить приход смерти от обитателей Алакрея. Другой символ, представленный на крыше в большом количестве — глаз Аланара, трехглазого бога солнца, светлого колдовства видел невидимое и предупреждал придворного мага о скрытой угрозе. Подобные символы были начертаны не только на крыше Алакрея, но и внутри здания, на стенах и башнях города. Огромным прозрачным гелиодором «Оком Аланара» соединялись створки внутренних городских врат. Каждый придворный маг Тронгароса со времен Таланора, жившего почти тысячу лет назад, добровольно жертвовал частью своей силы, заключая ее внутри камня.

Любящим взглядом Эльмуд осмотрел все обереги: каждый завиток, каждая песчинка были ему знакомы. Не хотелось надолго оставлять место, где провел он многие дни: медитируя, разговаривая с богами и часто ночуя под открытым небом на холодных камнях.

«Неделя, — говорил он себе. — Не больше».

— Ок-ши-рап.

Эльмуд ухватился за парапет и бросил себя вниз. Плавное приземление лишь слегка согнуло в коленях ноги мага. Гораздо труднее старым костям миновать сотни высоких ступеней Алакрея. Привыкшие к такому его спуску люди не обращали никакого внимания на старика, и только дети взирали на него с неизменным восторгом. Эльмуд улыбнулся в ответ и наклонился к ближайшей девочке.

— Как мамино здоровье, Несс?

— Хорошо, дедушка, она уже и на базар ходит и по хозяйству работает.

— А ты помогаешь маме?

— Конечно! Готовлю, убираю, еще воду носить помогаю.

— Ведра носить не надо, ты еще маленькая, болеть будешь.

— У меня маленькое ведерко, Мехор сделал.

— Вот молодец, помощница! — Несс зарделась, а Эльмуд выпрямился и заковылял дальше. Почти сразу к нему подбежал мальчик.

— Деда Эльм! Деда Эльм! — маг наклонился к нему.

— Что случилось, Вири?

— У Ёлки родились щенята! Я так боялся за нее… Хотите посмотреть?

— Не сейчас, Вири, мне нужно идти.

Секунду мальчик размышлял, затем лицо его расплылось в улыбке.

— А-а-а, — довольно протянул он.

К тому моменту как Эльмуд пересек внешние ворота, за ним вилась вереница из двух десятков детей. Они хихикали, улыбались, заговорщицки переглядывались. Вири замер, насупился, пробубнил непонятно что и вдруг резко побежал со всех ног. Через десять саженей он остановился и повернул назад. Дети схватились за животы.

— Не уходить от города! — прикрикнул на него стражник. В его голосе не было злобы, он узнал пантомиму.

Только один ребенок, самый маленький, смотрел на происходящее непонимающим взглядом и цеплялся ручонкой за старшую сестру.

— Сейчас поймешь, — шепнула она.

Эльмуд закрыл глаза, выровнял дыхание и произнес:

— Та-ло-пи-ин-ма-зоп.

Тело его приподнялось на две пяди над землей и опрометью полетело прочь.

Дети восторженно загалдели, прыгали и махали вслед удаляющемуся магу. Младший мальчик разинул рот и округлил глаза, еще не умея говорить, он дергал сестру за руку и показывал пальцем в сторону Эльмуда. Ошеломленное лицо брата рассмешило сестру.

День близился к концу. Устроившись у подножья дуба, Эльмуд поужинал мочеными яблоками, начертал глаз Аланара и лег в его центре. Пять раз за сегодня использовал он заклинание позёмного полета, когда силы истощались, переходил на шаг, позже снова начинал полет. Уже на третий день он должен достичь Яблорки, а найти и одолеть великана не должно составить для опытного мага большой сложности.

Разбудило его прикосновение чего-то мягкого к руке. Кролик без всякого стеснения тыкался носом в походную суку Эльмуда. Судя по поведению, а также холеной шерстке и брюшку, зверек был домашний, привыкший к человеку.

— Погоди, дружок, — путник развязал вещевой узел, выудил грушу и предложил кролику. Тот пошевелил усами, покрутил головкой и ускакал. — Что, не царская трапеза, ушастый принц? — засмеялся Эльмуд.

В приподнятом настроении он продолжил путь. В свете Аланара вести рыбака уже не казались пугающими. Он одолеет безумного великана, удостоверится, что перемирие с Хримхорой крепко, как и прежде, вернется в Тронгарос, успокоит королеву и продолжит обучение Азары. В таких размышлениях и без приключений прошел второй день его путешествия.

К полудню третьего дня он добрался до Яблорки. Маленькая деревня, расположенная у реки Пестрянки, получила название в честь леса Яблора, который разросшись на многие версты, окольцевал Тронгарос и уходил на юг, отвоевывая территорию даже у Кобольдовых болот. Селение оказалось полностью разрушено. Деревянные дома, лабазы, отары и ветхие сараюшки, словно застигнутые ураганом были разбросаны, обезглавлены и растоптаны. Засыхали плодовые деревья, еще недавно кормившие не только Яблорку, но и Тронгарос, ныне поваленные, выкорчеванные или расколотые. На земле, траве, обломках домашней утвари засохли пятна крови. Повсюду разбросаны трупы овец, лошадей, собак, кур. Обезглавленные, разорванные на части, растоптанные, они источали смрад и уже начинали гнить. Смердящий запах был как в лавке плутоватого мясника. В неестественных позах замерли жители деревни, пришпиленные к земле кольями, повисшие на деревьях, вдавленные в землю ногой или рукой великана. Тела женщин, детей, части тел… Эльмуду стало дурно. Он ополоснул лицо водой из походной фляги, хотя поблизости и лежало опрокинутое почти пустое ведро — немного лучше. Возле великаньего отпечатка путник опустился на колени, отсюда следовало начать поиски.

Четыре года жизни маг провел в племени юд-ха Решительного Меча. Свое название дикий народ услышал в звуках пронзающего плоть острия древка и последнего выдоха умирающего, племенное же имя определило одно из шести оружий воинственного Дероса, дарованных богом первым вождям древности. Пройдя испытания терпения и силы, Эльмуд заслужил право стать учеником местного шамана. Ор-Гис, так его звали, поделился с тогда еще юным волшебником знаниями, неизвестными ордену Аланара. Среди прочего, Ор-Гис рассказал, как видеть, подобно орлу, слышать, как летучая мышь и ощущать запахи волчьим нюхом. Эльмуд называл себя странствующим магом, хотя последние двадцать лет провел в Тронгаросе, и гордился знаниями, приобретенными во время жизни в Решительном Мече.

— Аб-ро-го-буд.

Когда нюх его обострился, в нос ударили запахи крови, гниения и страха. Превозмогая отвращение, Эльмуд выделил отличный от других тяжелый неприятный запах и пошел по следу. Дорога привела к Пестрянке.

Неспешно семенила, переваливалась через пороги мелководная широкая река. Ее дно усыпали разноцветные камни, приятные глазу, но недостаточно желанные кошельком. Здесь она впадала в Птичий След и устремлялась к долине Великого Князя и Хримхоре.

Будучи частым гостем этих мест, Эльмуд быстро нашел брод и пересек реку. На другом берегу сильный мускусный запах великана возник снова. Миновав опушку, путник увидел и его самого.

Огромный, не меньше пяти саженей роста, с ногами-колоннами и руками-стволами, распластавшись навзничь, великан шумно храпел на поляне. Его лохматое тело покрывали звериные шкуры, борода и волосы на голове курчавились. Лица Эльмуд не видел.

Он не из Хримхоры, мгновенно понял маг. Местные великаны были на две сажени ниже, не столь массивные, носили человеческую одежду и в целом выглядели не так дико. Осознание это отчасти успокоило Эльмуда — великаны не расторгали мир с мусотами.

В подлеске он начертал точку возврата и положил подле нее зеркальце. Короткое заклинание позволит перенестись в укрытие при необходимости отступления. Пока великан спал, у мага было время подготовиться к бою: стальная плоть, огненный щит, бег гепарда — все должно закончиться быстро. Эльмуд поднял руки, чтобы разверзнуть небеса и вызвать молнию, когда великан повернулся к нему лицом. У него был всего один, находящийся по центру лба большой глаз.

Циклоп. Маг в замешательстве опустил руки. Он никогда не видел циклопов, потому что их… не бывает. По крайней мере, в Яраиле. Эльмуд знал легенды о Ядгеосе — мире, населенном ужасающими созданиями, как-то циклопы, хримтурсы и гекатонхейры. От собственного воображения старец поежился, но тут же встряхнулся, — длительность защитных заклинаний скоро закончится, действовать нужно быстро. Можно попробовать точечным заклинанием ослепить циклопа, а затем уже без труда завершить дело. Но в случае промаха ход передавался противнику, а подходить ближе было слишком рискованно.

Эльмуд опустил взгляд и прикрыл глаза рукой:

— Ит-ир-ос-ша-му.

Молния разорвала небеса. Небесный огонь угодил великану в грудь, громыхнул запоздалый гром.

— О-ох, — низко выдохнул циклом, поднимаясь. Оглядевшись, он заприметил старика, но против ожиданий не ринулся в атаку, очевидно опасаясь окружающего мага кольца огня. Вместо этого он схватил и бросил в него большой валун.

Маг вынужден был прервать, готовое сорваться с уст новое заклинание и отскочить в сторону. Прыжок вышел не слишком удачным, камень зацепил плечо. Стальная кожа смягчила удар, но вес валуна повалил щуплого старичка. Не теряя времени, циклоп устремился на врага. Через пять могучих шагов он взревел — из земли вырвался саван пламени, сработала магическая ловушка. Циклоп разорвал и сбросил с себя шкуры, стряхнул ручищей пламя с бороды, когда еще одна молния пробежала через его тело.

— У-ух, — великан вздрогнул так, словно не разрушительное колдовство принял, но выбежал из бани нагой в зиму на мороз. В три шага преодолел он разделявшее их расстояние, четвертым наступил на мага. Однако, подняв ногу, не обнаружил раздавленного тельца.

Возврат. Эльмуд таился в подлеске, прислушиваясь. Спасшее жизнь зеркальце вернулось в карман. В четверти версты от него циклоп расхаживал по поляне и озирался по сторонам, ища беглеца. Затем он увидел отблески огня и углубился в лес. Раздосадованный оплошностью, старец погасил огненный щит, но сухая листва вокруг уже искрилась, и магическое пламя быстро распространялось. Эльмуд побежал, тело его стремительно заскользило меж зарослей каштанов, дубов и кленов, раздирая красивую мантию, оставляя клочья серебра и следы крови на ветвях. Циклоп громыхал позади, но постепенно начал отставать. Через каждый шесть-семь шагов он останавливался и прислушивался, утверждаясь в направлении. Эльмуд мог бы затаиться и врасплох атаковать великана, но не знал заклинания, способного мгновенно повергнуть такое сильное существо. Его план был иным.

Выбравшись из леса, Эльмуд перелетел через водную гладь Пестрянки и остановился. Как только циклоп окажется в воде, маг вызовет молнию и, наконец, уничтожит его. Обернувшись, Эльмуд увидел, что великан не собирается пересекать реку. Он вырвал небольшое деревце и метнул в старика. Маг сумел избежать удара, но когда взгляд его вернулся на прошлое место, великана там не оказалось.

Эльмуд раздосадовано покачал головой — циклоп не так глуп, как можно было надеяться. Без раздумий маг бросил в лес огненный шар. Когда тактика не работала, рассчитывать оставалось только на удачу. Судя по утробному рыку, вырвавшемуся из пучины деревьев, огонь нашел добычу. Старец пересек реку и вернулся в лес. По телу его катился пот, перемежаясь с кровью, стук сердца барабанным боем отдавался в висках, грязная изодранная мантия липла к ногам и сковывала движения. С циклопом необходимо покончить прямо сейчас, иначе сил мага не останется даже для того, чтобы зажечь свечу себе на могилу.

Гигант не показывался. Эльмуд использовал заклинание слуха летучей мыши. Боль с новой силой ударила в мозг, разум и тело требовали отдыха. Маг привалился к дереву, стиснул зубы, сдавил голову в области висков руками и закрыл глаза. «Последнее, — обещал он себе. — Терпи, ну же!» Слух его обострился и среди шума огня и шелеста листьев выявил тяжелое дыхание. Эльмуд медленно шел на звук.

Циклоп притаился в глубоком овраге. Согнувшись, он тяжело дышал и нервно озирался по сторонам, часто моргая огромным глазом. Тело его было опалено, кровь на локтях и коленях запеклась.

«Одно заклинание, — рассуждал Эльмуд, не сводя глаз с циклопа. — Если не смогу — умру». Мысль о побеге, возвращении в город с позором даже не посещала его. Напротив, захлестнул азарт, чувство, потерянное им двадцать лет назад.

«Да он просто боится», — внезапно понял маг, но жалости не испытал. Чудовище, забравшее десятки жизней, ее не заслуживает.

Крутой склон оврага не выглядел устойчиво, кромка его, немного выдаваясь вперед, нависала прямо над головой циклопа. На краю росли покосившиеся акации. Только одна попытка.

— Та-на-ро-фо.

Посыпались камни, поплыли деревья, влекомые сползающей массой земли. Циклоп распрямился и обернулся, чтобы увидеть последний образ в своей жизни — акации, десятками игл впившиеся в глаз. Обезумев от боли, великан стал метаться в стороны. Ноги его увязли в подвижной земле, он упал, и акации еще глубже вошли в глаз, проникнув в мозг и погасив искру ужасной, но все-таки жизни.

Эльмуд свалился как подкошенный и, еще не достигнув земли, погрузился в тяжелый болезненный сон.

 

Глава третья. Мечты и дети

В белых чертогах Алакрея, в пижаме в горошек и с крошечным деревянным мечом наперевес бегал мальчик.

— Я лучший фехтовальщик, я догоню и побью тебя! — задорно кричал он, гонясь за старшим братом.

Глефор скрылся за поворотом, через секунду Вараил повернул за ним и не глядя, ткнул мечом вперед.

— Ага!

Он поднял взгляд. Сверху вниз на него смотрел брат, внезапно повзрослевший на два десятка лет.

— Рад видеть тебя, братец, — он обнял Вараила, царапнув его лоб бородой.

— Я тоже рад. Как дела на войне?

Обстановка изменилась, теперь они сидели на кровати Вараила перед камином. Оторвав взгляд от огня, Глефор повернулся к брату.

— Мы продолжаем загонять тальиндов обратно в норы. Война скоро окончится, — он взял деревянный меч брата и повертел в больших руках. — Это хороший клинок. И ты правда лучший фехтовальщик, чем я.

— Ты так считаешь? — переспросил мальчик, принимая клинок. Похвала из уст брата была для него лучшим звуком в мире.

— Да. Сходи к капитану Клеймиру, он подтвердит мои слова. А заодно скажи, чтобы построил платформу с выдвижными палусами.

— А что это? — Вараил возбужденно вытянул шею, округлил глаза и приоткрыл рот, как всегда делал в детстве, когда слышал что-то, полностью захватившее его внимание.

— Манекены должны неожиданно выскакивать из-под деревянной сцены, а их местонахождения до последнего момента не должны быть известны тренирующемуся. Я вижу это так: платформа с многочисленными прорезями — местами, откуда будут появиться палусы. Под ней они смогут перемещаться на полозьях, а выскакивать с помощью пружин. Так люди лучше подготовятся к встрече с тальиндами, ведь движутся эти создания так быстро, что их можно и не видеть до момента, когда они нанесут тебе удар.

Проснувшись, Вараил пригласил капитана Клеймира, чтобы обсудить целесообразность постройки платформы.

Во сне Глефор изображал одновременно брата и отца. В жизни, побежав за братом с деревянным мечом, за поворотом он наткнулся на Мангора. Король коротко пожурил сына, а через три дня его закололи в пьяной драке. Глефор плакал, не стесняясь слез, Вараил был еще слишком мал и только молчал, не осознавая происходящего. Внезапно овдовевшая Рейярина если и проливала слезы, никто их не видел. Перед уходом на войну король Глефор зашел в комнату брата. Тот, как часто бывало, безучастно смотрел в камин. Король сел на кровать принца.

— Помнишь, ты хотел стать лучшим фехтовальщиком в мире?

«А ты королем», — мысленно продолжил фразу Вараил. Разница в достижении желаемого была ему столь неприятна, что даже воспоминание о детской фантазии его злило. Он махнул рукой.

— Забудь.

— И не подумаю. У тебя есть талант, и развитие его требует внимания. Он просит, а ты не слушаешь. Знаешь что, — добавил он после паузы и, дождавшись, когда брат поднимет на него взгляд, продолжил: — когда я вернусь, хочу, чтобы слава твоя гремела по всему Сиридею.

— Займусь, наверное, — ответил Вараил дежурной фразой, пропуская слова брата мимо ушей. Глефор встал.

— Прощай, брат.

— До встречи, — робко проговорил Вараил. — Удачи тебе.

Прошло три года, старший брат вскоре должен вернуться с триумфом, а младший так и не взялся за меч. Три года провел Вараил в праздном одиночестве, во власти бессилия и лени. Порою он выбирался в свет, но веселье и шум толпы ввергали его в уныние и заставляли осознать собственную никчемность.

— Интересная мысль, — заключил Клеймир, выслушав идею Вараила о выдвижных палусах. — Я, конечно, не механик и не могу судить о технической составляющей, но для простых солдат такие тренировки, безусловно, пойдут на пользу.

А затем Вараил попросил капитана проверить его умение владеть мечом. Клеймир не сумел скрыть удивления, кустистые брови его приподнялись, но через мгновение он овладел собой.

У принца уже была припасена пара тренировочных деревянных мечей, и поединок состоялся незамедлительно. Клеймир, начавший бой осторожно, боясь поранить юношу, со временем вынужден был проявить все присущее ему мастерство, чтобы подтвердить звание капитана городской стражи. Гремя мечами, они долго кружили по комнате, пока, наконец, принц не был обезоружен и повален на пол.

— Отлично сражаетесь, Ваше Высочество, — вынес вердикт Клеймир, откланиваясь.

Вараил так не считал, ему казалось, капитан играл с ним, словно с ребенком, когда на самом деле легко мог закончить бой гораздо быстрее. Приняв сильную руку капитана, он только укрепился в этой мысли. Поблагодарив и попрощавшись с ним, Вараил увидел Азару: женственную, но не хрупкую, среднего роста, с круглым лицом и мягкими чертами, полными губами, золотистыми вьющимися волосами и серо-зелеными глазами. В зеленой парче тканой золотом она стояла, прислонившись к колонне у дальней стены возле двери, и красиво улыбалась.

— Здравствуй, — коротко произнес он, на ходу приглаживая волосы. Его сильно смущало осознание того, что она наблюдала за позором, каковым он считал прошедший поединок.

Они вышли на балкон, где повели разговор.

— Ты хорошо фехтуешь, — похвалила Азара принца. — Я всегда знала.

— А-а-а, — неопределенно протянул Вараил, не желая говорить об этом. — Тяжело быть придворным магом? — Азара помедлила с ответом, и Вараил понял, что угадал.

— Всю жизнь я выполняю поручения королевы Рейярины и мастера Эльмуда. Но нас всегда было двое. Не поверишь, какими только глупостями мне приходится заниматься. Пропажа муки или внезапно взбесившаяся собака, разве это забота придворного мага? Эльмуду такого не поручали, только мне. Для Рейярины я все еще девочка. А сегодня в город пробралась лиса, а в конюшне не досчитались лошади. Почему я должна искать лошадей?

— Не должна, — согласился Вараил. Он хотел развить ее мысль и поддержать, но боялся сказать лишнего и потому в разговорах с ней высказывался, как правило, коротко. Азара благодарно посмотрела на него.

— Именно! Я не лошадей искать должна, а помогать твоему брату в сражениях. — Вараил молчал. Он признавал правоту девушки, но не хотел ее отпускать.

— Ты права, — согласился он. — Давай уйдем вместе?

Этого предложения Азара не ожидала. Она неоднократно выказывала желание уйти, но мастер Эльмуд не считал ее готовой к опасностям и вместо того, чтобы учить боевой магии, придумывал бесконечные, бессмысленные по ее мнению поручения. Вараил также в прошлом ее не поддерживал.

— Рейярина не отпустит нас. Тем более в отсутствие мастера Эльмуда.

— Тогда подождем, он скоро вернется.

Сверстники, они были знакомы с детства, с того самого вечера, когда Эльмуд вынес девочку из горящего дома. Азару воспитали при дворе, одевали в шелка, атлас и кружева и считали родственницей. И королева, и придворный маг видели ее даром богов, чудесным ребенком, чье светлое доброе личико разгоняло мрачные думы и расправляло морщины стариков. Девушка нравилась всем, особенно Вараилу. В детстве они были неразлучны, беззаботны и непринужденны, но с годами чувство это переросло в нечто другое и неопределенное. Однако Вараил слишком дорожил таким другом как Азара. Поняв, что он не намерен идти в ином направлении, она не без разочарования стала видеть в нем исключительно друга. В своем отношении к ней принц так и не разобрался. Иногда он продолжал считать ее только подругой детства, иногда единственным нужным ему человеком. Но свой молчаливый отказ он рассматривал как малодушие и гордость, часто ненавидел себя за это и не знал, как исправить положение. Дело было не только в дружбе. Не обычный огонь сжег дом Азары, но магическое пламя. Ее родители погибли в черном пламени, и поросль его проникла в девочку. Ужасные черные жилы, словно корни дерева, пронизывали все ее тело. Девушка тщательно укрывала секреты длинными платьями, рукавами и высокими воротами. Лицо оставалось единственным местом, которое зараза еще не тронула. В последние годы количество прожилок резко возросло. В стенах Тронгароса лишь трое ставших ее семьей и друзьями людей знали о загадочной болезни. Маг не отпускал ученицу на войну и с упорством продолжал искать лекарство. Азара принимала микстуры, сваренные по тайным рецептам анияристов, выслушивала заклинания прославленных магов и посещала священные места. Все усилия пропадали втуне. Каждый рассвет она встречала как последний, ложась спать, готовилась к тому, что не проснется. А потому с каждым днем все мучительней было для нее оставаться в стенах Тронгароса.

— Подождем, — Азара поправила воротник. — Недолго осталось.

Вараил улыбнулся, неверно истолковав ее слова.

 

Глава четвертая. Долина великанов

Древний город средиземных великанов Хримхора раскинулась в долине Великого Князя. Названием долина обязана кольцу окружающих ее зубчатых гор. По легендам великанов горы эти выросли после битвы бессмертных из окропившей Яраил крови ядъяра. Формою горы напоминают зубцы короны великого князя Ядгеоса Дерияра. Они так и называются Короной. Из этих гор вышли первые великаны, где их потомки живут и спустя тысячи лет.

Весь путь из Тронгароса в долину занял у Эльмуда восемь дней. Его мантия, прежде прекрасный образчик внутреннего света адепта Аланара, ныне изодранная больше подходила монаху или нищему. Но сам маг не испытал неудобств за время путешествия и загоревшись азартом, вызванным встречей с циклопом, полыхал решимостью разгадать загадку его появления.

Двумя соловьями он отправил дублированное послание в Тронгарос, в котором выражал опасения и предположения королеве. Рассуждения Эльмуда сводились к тому, что циклоп, вероятно, был вызван неким безрассудным колдовством, а сам заклинатель либо не сумел совладать с ним, либо для каких-то неведомых целей циклопа все же использовал. По-другому, гораздо более пугающему развитию событий, между Яраилом и Ядгеосом образовался пространственный разлом, в который неожиданно для самого себя угодил циклоп. Как такое могло произойти, Эльмуд не знал, но возможно на этот вопрос ответят великаны.

Хранимая Короной, огромная долина Великого Князя почти не соприкасается с остальным миром и скрывает от него свою уникальность. Гигантские травы даруют жизнь большерогим оленям, сочные корнеплоды питают ужасных кабанов. Но самыми причудливыми существами, безусловно, являются белуджиты с их длинными шеями и маленькими головами, мощными трехпалыми ногами и коротким хвостом. Самые крупные из них в холке лишь немногим не достигают высоты великанов, а вытянув шею, превосходят на целую сажень. Мясо белуджитов — основная пища на столах Хримхоры. Одно такое стадо встретилось Эльмуду на пути. Пастух-великан — бородатый старик равнодушным взглядом проводил мага.

В центре долины великая и могучая словно гора, раскинулась Хримхора. Каменные постройки, не так мастерски слаженные, как в Тронгаросе, впечатляли громадой, естественной в обители гигантов. Стены города возвышались на сорок саженей, но высокие башни вырылись еще дальше к небесам. Сейчас башни пустовали, войны, для которых они строились, забыла сама история. Гигантские ворота, выкованные из редчайшего иссиня-черного металла с оранжевыми прожилками — адариона, были распахнуты настежь и засыпаны у подножья землей. Поиски этого нерушимого металла продолжали губить авантюристов и опустошать сокровищницы королей.

У ворот не дежурила стража, никто не пытался остановить Эльмуда, но и не интересовался причиной его прихода, что было необычно для отгороженных от внешнего мира великанов и немного насторожило мага.

За исключением большого роста великаны не слишком отличались от людей, ни внешне, ни поведением. Они носили одежды изо льна, шерсти и меха, пили вино, растили детей, разводили скот. Для людей крепость их вин оказалась бы смертельна, домашние животные с человека ростом, медвепсы — агрессивны и опасны, но сами великаны, их поведение и желания были понятны людям как свои собственные.

Дорогу Эльмуду преградили огромные братья-близнецы: Емани и Смали, сильнейшие великаны Хримхоры. С ног до головы закованные в латы, с торчащими из-под шлемов с клейнодами в виде рогатой короны волосами, они стояли недвижимо как изваяния, перекрещенными глефами закрывая арку, ведущую в замок элйохора Шалитхора.

— Эльмуд, придворный маг Тронгароса, адепт ордена Аланара, явился черпать мудрости вашего народа и элйохора Шалитхора Освободителя, — громко представился путник. Сложным для человеческих связок грубым языком великанов он владел в совершенстве.

— Проходи, — одноголосо произнесли братья и освободили дорогу. О приближении гостя в замке очевидно уже знали, и стражники получили соответствующие распоряжения.

Киноварный замок элйохора — одно из величайших сооружений великанов. Алая громада уходит на сотню саженей ввысь и кажется, царапает сами облака. Киноварь для него добывали в горах Короны. Из больших и малых обломков древние зодчие возвели единое незыблемое сооружение. Оно восхищает и пугает размерами, щерится лезвиями камней, скалится острыми кровоточащими клыками-башнями. В чреве замка может поместиться небольшой человеческий город, когда живет здесь лишь группа великанов. Стены его дышат мощью и лицезреют крошечных по его аршину обитателей в лучах драгоценных камней и золота, обильно украшающих замок изнутри.

Ведущая к замку мощенная валунами дорога отозвалась болями в суставах, а завершающая ее дюжина аршинных ступеней выпила последние силы старых ног.

Войдя в замок, Эльмуд услышал низкие голоса великанов. Их обладатели разместились в главном зале вокруг длинного гранитного стола. Два десятка великанов облаченных в роскошные наряды разделяли трапезу с элйохором. Им прислуживали дети: выше взрослых людей они стояли в тени колонн и слушали капризы господ. Несколько лиц были знакомы Эльмуду, среди них руки Ша: Ровахор — в червленых доспехах, с коронами на эполетах, торчащими зубцами из плеч, генерал войска Шалитхора, и Мехатор — высокий, с крупным носом, длинными сальными черными волосами, в робе иссиня-черной чешуи маг и советник элйохора. В центре стола восседал Шалитхор. Киноварный доспех элйохора будто продолжал замок и привязывал его к хозяину. Он сверкал рубинами, гранатами, топазами. Наручи топорщились костяными зубьями, руки выше локтя скрадывались багряным плащом, голову венчала рогатая корона. Величественным взором элйохор смотрел в дальний конец залы, замечая каждое движение сотрапезников. В его собственные черные глаза с красным блеском никто смотреть не отваживался.

— Эльмуд, — негромко и неожиданно мягко произнес он. Все разговоры разом смолкли.

— Тронгарос шлет добрый привет Хримхоре, — маг поклонился, — и просит совета старших братьев.

— Садись, — Шалитхор неопределенно махнул рукой.

Один из великанов откашлялся, возле него в середине стола Эльмуд увидел уже ожидавший его высокий стул с уступами, взобравшись на который человек оказался бы на достаточной высоте, чтобы разделить трапезу с великанами.

Присаживаясь, Эльмуд отметил, что на скатерти перед ним виднелись свежие маслянистые отпечатки пальцев, слишком маленькие, чтобы их мог оставить взрослый великан.

— Владыка, — говорил он, пока прислуга наполняла его тарелку мясом белуджитов и овощами. — Долг защитника мусотов привел меня сюда с вопросом. Не доводилось ли вам слышать о печальных событиях в Яблорке?

— Ветер — не менестрель, о заботах человека не поет, — мелодично ответствовал Шалитхор. — Расскажи же ты нам, маг, что творится по ту сторону зубцов Короны. Что заставило тебя спуститься в долину?

— Существо не из нашего мира, — Эльмуд посмотрел в глаза элйохора. — Циклоп.

— В самом деле? — непроницаемое лицо Шалитхора оставалось закрытой книгой, которую маг пока еще не мог прочитать. — Ты сам видел его?

— Я убил его.

— Достойный поступок, — уважительно отозвался Шалитхор. Великаны закивали, но на лицах некоторых из них Эльмуду померещилась насмешка. — Расскажи подробней.

— Тронгарос получил вести о нападении на Яблорку. Я отправился в путь, своими глазами увидел разрушенную деревню, выследил виновного и покарал. Вот и весь сказ.

— Известия, о которых ты сказал, — хрипловатым голосом вступился Мехатор, буравя человека взглядом. — Кто принес их?

Мало с кем в мире старец желал бы сойтись в битве так же слабо, как с Мехатором. Однажды Эльмуд явился свидетелем его колдовства. Голос великана гремел, горним ветром ниспровергался с небес, вился бурей. Так великаны Хримхоры помогли людям Мусота победить тальиндов и загнать обратно под землю. Зловещий облик не характеризует кого-то злодеем, но и в пытливом взгляде из-под низко расположенных бровей Эльмуд не видел скрываемого благородства и порядочности.

— Один из выживших в этой бойне.

— А где же другие? — не унимался Мехатор.

— Теперь, вероятно, и они достигли Тронгароса, или бежали к иным городам.

— Жаль, что вы имели общение лишь с единственным беженцем. Возможно циклоп был не один?

— Нет, — уверил Эльмуд. — Я чувствовал только один чужой след.

Мехатор погрузился в себя. Слово взял Ровахор.

— Ты не пытался поговорить с циклопом, узнать, что ему нужно?

— Не было возможности, иначе я не пришел бы сюда.

— Мехатор, — обратился элйохор к магу, — как, по-твоему, циклоп оказался в Яраиле?

— Случайно, — мгновенно отозвался тот. — По ошибке некого неофита. Но не исключаю иной возможности — циклопа вызвали с определенным умыслом, скажем, убить задолжавшего денег лесоруба. Смерть других людей суть непредвиденный довесок.

— Правдоподобно, — кивнул Шалитхор и строго посмотрел на человека. Его взгляд недвусмысленно предлагал согласиться со словами Мехатора.

— Очень может быть, — признал Эльмуд. — Я и сам склонялся к такому мнению.

— Тогда беспокоиться не о чем, — подытожил элйохор. — Мехатор покончит с этим магом, кем бы он ни оказался.

Великаны вернулись к трапезе, шум голосов нарастал. Эльмуд поклевал овощи, но к мясу не притронулся. Мысли вращались по кругу, и он никак не мог развязать клубок.

«Неофиты магии не вызывают циклопов, — рассуждал он. — На такое способен только опытный, сильный маг. Такой, как Мехатор».

Эльмуд хлопнул себя по лбу. Внезапная идея заставила его привлечь к себе внимание. Он откашлялся и заговорил снова.

— Ваша Мудрость, простите голову мою старую. Совсем забыл, но циклоп все-таки говорил со мной, — солгал он. Наступило молчание.

— Говори же, — поторопил Шалитхор. — Что сказал циклоп?

— Я не понял, о чем речь. Умирая, он хрипел и кашлял кровью, но упоминал какого-то князя.

— Какого князя?

Лицо элйохора не дрогнуло, но в глазах мелькнул опасный блеск. Эльмуд ухватился за него и раскрыл книгу. «Попал», — понял маг. Его тело вздрогнуло, сердце бешено заколотилось. «Шалитхор Освободитель» — пронеслось в голове. Этого прозвища элйохора он не слышал прежде. Нельзя было медлить с ответом, но мысли в седой голове путались. Он решил не отступать.

— Князь идет, кажется, так он говорил. Хотя могу ошибаться, ведь циклопы не говорят на языках людей, и в предсмертных вздохах я услышал то, чего боялся услышать.

— Тебе послышалось, — убежденно ответил Шалитхор и улыбнулся. Эльмуд благодарно вздохнул.

Трапеза продолжилась, великаны оживленно разговаривали, пили и смеялись. Старое сердце умерило шаг. Внезапно один из великанов, усердно налегающий на брагу, поднялся из-за стола и невидящими глазами уставился в пустоту.

— Великий князь и-и-идет, т-тот, чья корона цепля-а-ет небеса, чьи руки лома-а-ют горы, чьи ноги топчут го-орда — промямлил он. — Дерияр, я у стоп твоих.

В ужасе Эльмуд повернул голову и увидел, что Шалитхор неотрывно смотрит на него.

— Убить обоих, — приказал элйохор.

Великаны схватили ножи со стола, окружили пьяницу и выпотрошили из него всю дурь. Кровь разбежалась в стороны, залила скатерть и блюда. Шалитхор оставался на месте.

Эльмуд спрыгнул со стула, но сосед подхватил его. Кости старика хрустнули. Но, не теряя концентрации, он пустил искры ему в глаза. Гигант поморщился и ослабил хватку. Понимая, что уже не сможет сбежать, Эльмуд призвал огонь, который должен был убить всех присутствующих. Когда заклинание уже готово было ворваться в зал, тело старца разрезала огромная алебарда Ровахора.

«Жаль, что не колдун меня убил», — пронеслось в голове Эльмуда перед смертью.

 

Глава пятая. Предвозвестник ветра

Его башня скрывалась глубоко в чаще Плакучего леса на берегу Хрустального озера. Вылепленная из обсидиана с помощью магии она являла собою цельный двадцатиаршинный монолит. Смотровая площадка на крыше обозревала пестрые рябины, раскидистые ивы, хрупкие березы, могучие вязы, высокие ясени, чьи кроны клонились к озерной глади. Дъёрхтард любил подниматься сюда, минуя три этажа по винтовой лестнице, вдыхать нежный запах листвы, слушать дыхание природы, любоваться крикливыми утками, плещущимися в озере, или величественными оленями, пришедшими сюда на водопой. Часами колдун гулял по лесу, ни о чем не думая, не заботясь, не тревожась.

Келья Покоя, как назвал он свою башню, служила магу домом последние два года, и ни одного мгновения Дъёрхтард не жалел о решении покинуть суету людей. Порою ему казалось, что он хорошо знает людей, знает настолько, что их поступки оказывались для него удручающе предсказуемы, мысли косны и однообразны, общение с ними являлось чем-то лишним, надуманным, вежливой необходимостью. Но в другие минуты люди уже представлялись чем-то непонятным, с их ежедневными заботами, политикой и миропониманием в целом. Политику Дъёрхтард не любил в особенности: интриги, войны, борьба за власть и деньги. Оказавшись внутри системы ты, ничего о ней не знающий, не подготовленный к обеим сторонам медали, полный амбиций и новых идей, систему не меняешь, но становишься ее частью. Чтобы сдвинуть целый пласт сознания, включающий предрассудки, закостенелые взгляды, принимаемые истиной априори, попытка пересмотра которой, сама по себе уже была бы воспринята обществом кощунством, нужно приложить усилия, цена которым многие годы жизни, или даже многие жизни. На такие жертвы Дъёрхтард пойти не мог, и когда один маленький город предложил ему стать придворным магом, отказался, покрыв себя власяницей.

Обширная библиотека занимала весь второй этаж. Полки высоких шкафов наполняли не только магические книги, но и художественная литература. Однако книга, которой Дъёрхтард желал больше других — не собрание заклинаний великих магов древности, а изборник безвестного барда преданий Яргулварда — Синяя книга не обрела почетного места в его библиотеке. Слова этой книги передавались изустно. Порою менестрели и плуты заявляли миру о находке литературного артефакта, но на поверку представляли лишь неубедительные новоделы. Словно украшения тут и там между книг были воткнуты свитки, волшебные палочки. Другие шкапы принадлежали старинным вещам: высоким изогнутым кувшинам, ендовам, крынкам, берестяным туесам. С ними соседствовали необычные кольца, амулеты, пентакли, магические шары, деревянные и каменные статуэтки зверей, фигурки-моховики, зеркала, колдовские и просто разноцветные красивые камни, причудливых форм коряги. В центре библиотеки потрескивал камин, напротив него в кресле-качалке расположился маг.

В руках он держал книгу под названием «Грагард Полубог». Полную приключений любви и грусти вот как описывала эту историю Синяя книга:

Нагрянул дождь. Дъёрхтард отложил книгу и подошел к треугольному окну. Деревья покачивались в такт песни ветра, слезы Анадис катились по стеклам, разбивали водную гладь, тихим плеском заявляли о себе миру первый и последний раз и умирали в глубинах Хрустального озера. Такой, наверное, была погода, когда альманды убили Саархта. Нилиасэль пыталась оживить прекрасного юного бога, который был воплощением самой жизни. Именно с тех пор ее стали звать милосердной. Но возлюбленный ее уже коснулся ворот Яра. Он вернулся в проявленный мир лишь бледной тенью и стал хозяином мертвых.

Дъёрхтард вышел из башни. Он любил дождь, это ощущение сопричастности с миром, когда тебя пронизывают во́ды, только что жившие в облаках. Дождь соединяет небо и землю и ты тот, кого он встречает на своем пути, сакраментальный проводник от солярного к хтоническому.

Между озером и башней росло свиристящее древо. Полое внутри, оно раскинуло пронизанные большими и малыми отверстиями, словно флейты ветви, проходя через которые, ветер играл всегда разную трубную мелодию удивительной красоты. У корней древа находилась необычная янтра. Одна сторона ее выложена камнями, другая углями, третья состоит из ямок, которые наполняются водой во время дождя, четвертую часть янтры образовывают перья, глубоко посаженные в землю.

Колдун опустился в центральный круг и принял позу лотоса. Большие пальцы соединились со средними подушечками в мудре огня. «Авачим, — произнес он мысленно, — прародитель огней, друг мой, очисти душу мою, придай храбрости, обогрей меня в холоде, да освяти во тьме». Средние пальцы сменились безымянными. «Ахабо — отец земель, друг мой, придай сил костям моим, даруй кров над головой, да хлеб на столе, сбереги меня от болезни и голода». В обращении к воде большие пальцы легко соединились с мизинцами. «Анадис — предшественник вод, друг мой, напои плоть, да надели очи мои зрением, даруй жизнь мне долгую и судьбу достойную». Большие пальцы соединились подушечками с указательными. «Аларьят — предок ветров, друг мой, направь стопы мои, наполни разум мыслию, а тело дыханием, отвори тайну да мудростью меня надели». На недолгое время Дъёрхтард соединил все пальцы концами, ничего не добавляя словами, затем опустил ладони на колени и погрузился в себя. Его сознание впитывало энергию первоэлементов, связывало воедино в теле и духе. Он был един с проливным дождем, с ивой, под которой сидел, с громом, что распугал лесных зверей и с самими этими зверями. Он был в дожде и в молнии, в Хрустальном озере и в каждом дереве Плакучего леса. И дальше, за пределами леса, за границами мира он был в Яргулварде, дышал Всежити, тек в каждой капле Абаканадиса, питал гармонией и жизнью самого себя. Дъёрхтард родился заново, вдохнул полную грудь сырого воздуха и вернулся в Яраил чистый разумом и полный сил телом.

В Келье Покоя его ожидал маленький человечек в дорожных одеждах. Смуглый темноволосый щуплый, с большими носом и ушами, маленькими черными глазами, с длинными ногами и руками он лишь немного возвышался над плечом невысокого Дъёрхтарду и не давал сомнения в своем происхождении. Возникшие из костей и крови бессмертных сущностей, сражавшихся за обладание Яраилом, эти угрюмые нелюдимые существа живут в глубинах земли и крайне редко выбираются на поверхность, ибо ненавидят солнечный свет, а свет ненавидит их. Цверги презирают надземных жителей и даже собственных братьев, живущих в иных города. Народности цвергов значительно отличаются внешностью и потому Дъёрхтард, не знакомый прежде с их представителями, по цвету кожи верно определил принадлежность гостя к цвергам бронзовым. Судя по выгоревшим, очевидно когда-то черным плащу и сапогам, этот цверг прошагал под солнцем не одну сотню верст.

— Вот и хозяин объявился, — без упрека произнес он, изучая Дъерхтарда, и сложил руки на животе. Хозяин башни молчал, потому гость продолжил: — Я Граниш, — и слегка поклонился. Дъёрхтард поздоровался в ответ.

— Чем могу помочь тебе, Граниш?

Цверг тяжело выдохнул, опустил взгляд и, собравшись с мыслями, произнес:

— Ни мне, нет, всему миру. Что ты знаешь о себе?

— Я Дъёрхтард, — гость ожидал продолжения, но его не последовало.

— Нет, — покачал головой Граниш. — Имя, да, но помимо того. Ты волшебник и не простой, а предвозвестник.

— Я читал о предвозвестниках вскользь, но и подумать не мог, что сам из их числа.

Граниш сцепил руки в замок и в ходе дальнейшего разговора размыкал и снова смыкал их.

— Предвозвестник, — повел он мысль, — избранник анияра. Мы должны восхвалять создателей и нести слово о них невеждам.

— Я чту анияра не потому, что должен, а потому что не понимаю, как может быть иначе.

— Да, — согласился Граниш. Он говорил медленно, подолгу подбирал слова и заметно нервничал. — Но у большинства других существ нет твоего прирожденного чувства сопричастности. Мы должны объяснить людям природу вещей.

«Опять должны», — подумал Дъёрхтард.

— Проповедовать? — от этой мысли глаза его сузились.

— Нет, объяснять, — повторил цверг и, видя, что собеседник не понимает, продолжил. — Вот сейчас идет война между мусотами и тальиндами, бессмысленная на мой взгляд. Мы должны прекратить ее, показать, что обе стороны неправы.

— Но как можем мы остановить войну? — наконец заинтересовался Дъёрхтард. Он и сам не понимал ее смысла. Война длилась уже три года, то затухала, то разгоралась с новой силой. Несколько раз мусоты объявляли себя победителями, но битвы возобновлялись вновь.

— Мы втроем соберем силу, которая остановит враждующие стороны. Начать нужно с анияристов, они последуют за нами безоговорочно…

— Втроем? — переспросил Дъёрхтард. — А четвертый еще не появился, или наоборот?..

Граниш грустно вздохнул.

— Ераиль придерживается иной позиции. Она на стороне тальиндов.

— Мне представлялось, предвозвестники действуют заодно, — задумчиво протянул человек.

— Нет, — цверг покачал головой. — Каждый волен жить так, как ему хочется. По замыслу анияра, я так полагаю, мы должны быть вместе. Но для чего — еще не знаю. Рождаются предвозвестники раз в тысячу лет, из ныне живущих смертных разве что старейшие альвы могут помнить столь отдаленные события. Кроме того, рождаются предвозвестники с интервалом в два десятка лет и велик шанс одному не дожить до рождения другого, ведь во многих странах анияристы приравниваются к сектантам, каким-нибудь двомурам, темурами или канафъяристами. В древних текстах мне удалось найти упоминания лишь об одной четверке во главе с Рогдевером Громом Огня.

— Что с ними стало? — спросил Дъёрхтард, хотя не сомневался в ответе.

— Точно не знаю, — Граниш развел руками. — О них говорилось лишь как о крамольниках, чей мятеж удалось подавить.

— Я почти ничего не знаю о предвозвестниках, — признался Дъёрхтард. — Расскажешь мне?

— Да, — серьезно кивнул цверг.

Отправиться в путешествие с незнакомцем, окатившим его невероятными заявлениями, Дъёрхтард согласился без раздумий. В то время как одна половина мага наслаждалась покоем и уединением, вторая жаждала приключений. Он не слишком поверил его словам, но, принимая себя частью этого мира, давно желал отплатить ему благодарностью. Появление же столь необычного гостя на пороге своей жизни он счел совершенно очевидным обращением к нему самого мира.

Когда сборы завершились, Дъёрхтард предстал в совершенно ином облике. Домашние лохмотья сменила темно-синяя мантия с черной каймой, высоким воротом и стоячими плечами, укрытая иссиня-черным плащом. Босые ноги облачились в высокие сапоги, а руки в кожаные перчатки. Спутанные каштановые слегка вьющиеся волосы были аккуратно расчесаны, короткие волосы на лице опрятно окольцовывали губы и разделяли подборок тонкой перегородкой, прежде мечтательный мягкий взгляд серо-голубых глаз теперь был тверд, готовый свергать горы и выжигать моря.

Дъёрхтард запечатал башню колдовским оберегом, так что и муравей отныне не мог переступить ее порога. Граниш первым начал шаг. Окинув на прощание любовным взором родные места, и пообещав лесу вернуться, маг последовал за ним.

 

Глава шестая. Последние советы учителя

Комната практического колдовства находилась за аршинной каменной стеной одной из галерей Алакрея и открывалась словом-паролем, которое из соображений безопасности время от времени менялось. В местонахождении комнаты не было большой тайны, а безопасность предполагала, в первую очередь, упреждение попадания в комнату случайных людей, кое несло для них смертельную угрозу.

— Черный пергамент, — произнесла Азара. Часть стены повернулась, девушка вошла внутрь, произнесла пароль повторно, и дверь затворилась.

Она попала в большую цилиндрическую комнату трех саженей диаметра и тридцати саженей длины. Белый камень стен, несмотря на могучие защитные чары комнаты, почернел, пропитавшись множеством заклинаний. Весь интерьер составляли стоящие по углам и у дальних стен шесть железных видавших виды манекенов. В центре напротив двери руны прочертили белый треугольник на полу.

Азара вошла в него. Древние символы полыхнули, их призрачнее копии закружились и сцепились, образовав вокруг нее голубоватую пирамиду. Она сжималась и по мере сжатия меняла очертания. Верхний угол ее стал невидим, стороны продолжили сужаться в районе пояса, образовав подобие рукавов, углы расправились. Поблескивая, прозрачные письмена робы Ренталана медленно вращались в разных направлениях, то теряя очертания, то отчетливо проявляясь в воздухе. Движениями рук волшебница собрала энергию, после чего выбросила кисти вперед.

— Ша-ди-ит-та-ло.

Из ладоней вырвался поток огня и с ревом устремился к центральному манекену. Достигнув цели, огонь взорвался шаром и расплескался искрами во все стороны. Манекен даже не покачнулся.

Азаре на нравилось это заклинание: шумное, небрежное, любимое начинающими магами и презираемое могущественными колдунами оно, тем не менее, было самым сильным из известных ей. Орден Аланара в большей степени интересовался безопасностью адептов, его арсенал не располагал могущественными заклинаниями разрушения, но имел большой спектр всех возможных защит, оберегов, целебных чар. Эльмуд слишком ревностно ее опекал. Девушка чувствовала себя сиделкой, лекарем, нянькой, повитухой, кухаркой, — кем угодно, но не настоящим магом. Она умело залечивала раны и мастерски владела бытовой магией, обладала большой теоретической подготовкой и совсем не имела практического применения боевой магии. Даже огненный шар она выучила втайне от наставника, подглядев заклинание в его магической книге. Простой в изучения язык богов он же язык магии божественного происхождения рошъянтис был дарован людям Аланаром. Это слоговый язык, каждый слог которого схематически изображает необходимую постановку языка и положение губ, так что даже ребенок, не понимая смысла, может его читать. Однако на письме рошъянтис имел компоненты, воспроизводимые не только вербально, но также соматически — движениями и жестами, потому даже владея рошъянтисом сызмальства, нельзя сотворить заклинание просто озвучив желаемое действие. Возможности колдовства, разумеется, ограничивались не только знаниями, но и собственными магическими силами заклинателей. Использование языка богов не являлось обязательным условием колдовства. Иные ордена магии, изучающие силы других, не подвластных богам миров, общаются иным образом, порою, вовсе не прибегая к словам. Так, например, Эльмуд рассказывал Азаре об альмандах — исконных жителях Яраила, великих ученых и волшебниках. Изначально не имевшие языка и общавшиеся с помощью мысленных образов они запечатлели увиденную вокруг природу на коре Яргулварда: полуденное солнце и животворящий дождь, величественные облака и упоительный ветер, пахучие травы, и многообразных зверей. Увидевший эти первые письмена странник Нигдарабо восхитился и признал, что узрел в них себя. Альгар есть самый простой в мире язык, но он же и самый сложный. Он фундамент и ступеньки других языков, прародитель и часть их. В альгаре еще нет букв, иероглифов и даже идеограмм, лишь только графемы. И нет у каждой из них определенного смысла и звучания, складываясь вместе, графемы образуют цельные картины, и картины эти — оттиски мира. Это письмо наполняло первые книги — круглые и плоские, высеченные из срубов деревьев, и графемы в них спиралями расходились из центров страниц. Одно заклинание на языке альгара Азаре было известно.

Большими пальцами она прижала указательные к ладоням и воздела руки.

— Последний танец Хьердхано.

Ничего не произошло. Азару удивил бы иной результат, ведь со смертью последнего альманда умер и альгар. Слова древнего языка больше не имели власти. Тысячелетия истории похоронили его прахом минувших дней. Но немногие анияристы сохранили его отзвуки в глазах потомков, подобно самим альмандам. Они берегли память о причудливых письменах не в эфемерной надежде возродить язык, но лишь в уважении к нему. Они верили — альгар не набор знаков, но осколки беззвучного голоса Аяра, что до начала времен озвучил дотоле несуществующее и породил вселенную. Альгар слышит первый среди айинъяра — Имурья и записывает имена всего сущего. У него нет прочтения, альгар суть любой язык и образ одновременно, но в нем истина слов, их суть.

Этому заклинанию научил ее аниярист, приглашенный для лечения девушки. Оставшись наедине, он назвал черные жилы не проклятием, а даром и сказал, что если когда-нибудь ей потребуется помощь почитателей анияра, достаточно будет лишь обнаружить этот дар. Он предсказал ей великое будущее. Разговор с ним приободрил тогда Азару, но сейчас, вспоминая о нем, она думала об альгаре и альмандах. Ее огонь не оставил и следа на каменном полу, а что могли бы сотворить альманды? Пробить дыру в стене, а может осыпать Алакрей песком… Пустые мысли, она знала об этом, но не могла от них отрешиться. А Ренталан, чья защита оберегала ее сейчас, какой силой он обладал? Великий зеркальный маг жил пятнадцать веков назад в лета яви и мечты, когда волшебники подвергались массовым гонениям по всему Яраилу, ютились в хлипких хибарах, пещерах, на отдаленных островах. Группа таких изгоев во главе с Кромильером Великодушным оторвала остров Знаний в небо и основала Кзар-Кханар. Кромильер сплотил вокруг себя магов самых разных школ и его прибежище до сих пор остается непокоренным в уединении. Но Ренталан не страшился ни полонения, ни самой смерти. В прежней столице магии — Сигиллоре его уличили в колдовстве, хитростью заключили в тюрьму и приговорили к казни. На глаза беснующейся толпе вывели его: одноглазого, окровавленного и в рубище. Когда палач подъял топор, Ренталан засмеялся. Лезвие опустилось, и к ногам толпы покатилась голова, но не Ренталана, а палача. Тщетно стражники Сигиллора пытались схватить мага. Кто желал поразить в руку — лишался руки, кто вонзить клинок в живот — пронзал самого себя. В ладони Ренталан сжимал свой второй глаз, который превратил в артефакт великой силы. Он был анахоретом, сумасбродом и настоящим чудотворцем, ставшим легендой при жизни. Он понимал магию как никто, играл с ней, экспериментировал, самосовершенствовался, но на звание бога не претендовал, не искал власти над миром, чем грешны многие заурядные маги незаурядной силы и после себя оставил наследие грядущим поколениям. Но самые большие секреты маг предпочел оставить самому достойному, укрыв за печатями своей обители. Зеркальная башня сверкает отблесками слабого света, что дает скупое северное солнце гор Рентас. У стен ее собирались и дикие маги и напыщенные магистры Кзар-Кханара, но лишь спустя тысячу лет со дня смерти зеркального мага Луазард сумел в них проникнуть. Ушел Ренталан внезапно: одним ранним утром не далеко от башни, на берегу маленького озера, у которого даже не было имени, рыбаки нашли дряхлое окоченевшее за ночь тело. В ночном халате Ренталан сидел на грубо сколоченной скамейке, которую ему эти же рыбаки и подарили. На земле возле него стояли домашние тапочки, на них лежала аккуратно сложенная прозрачная бело-голубая роба, а поверх нее записка: «Эти три вещи мне более не надобны». В робе не оказалось ни единой ниточки, вся она состояла из чистой энергии, которая льнула к телу при попытке ее надеть. Одеяние доставили в Кзар-Кханар, где апостериори обнаружилась ее неуязвимость для всех доступных лучшим волшебникам заклинаний. И хотя сотворить ее копии так и не удалось, ее облик научились воссоздавать в статичном состоянии, используя элементы магической поддержки — артефакты, круги и другие места скопления сил. Много позже неуязвимость Робы Ренталана была опровергнута Элисиром плетью Сурхосула, правда обстоятельство это не прекратило повсеместного использования соименного заклинания в качестве защиты преимущественно в практиках учащихся магических учебных заведений, а также в испытательных залах некоторых обособленных магов. Загадочная смерть и послание Ренталана еще долго бередили умы волшебников. Опираясь на формулировку, одни утверждали, что к числу робы и тапок третьей вещью следует считать тело зеркального мага, иные полагали, третий предмет есть сама записка. Он мерещился магам в зеркалах и водных гладях, его пытались найти, не желая верить, что великий мастер мог умереть в принципе. О том, что Ренталан при всех заслугах оставался человеком, как-то позабылось.

Азара применила еще несколько заклинаний и, утомившись, поднялась на крышу Алакрея. Отдыхая разумом, в тот момент она ни о чем не думала и всматривалась вдаль, ничего при этом не видя, когда в руки ей упало что-то мягкое. Опустив взгляд, она увидела маленького соловья с привязанным к лапкам обрывком пергамента. Хорошо знакомый убористый угловатый почерк гласил:

«Дорогая моя девочка Азара! Я посылаю двух соловьев: одного тебе, другого королеве. Если по какой-то причине птица Рейярины не прибудет, пожалуйста, покажи ей это письмо.

Эльмуд».

Я прибыл на место. Яблорка, как и сообщал нам рыбак, оказалась полностью разрушена. Идя по следу, я выследил и устранил убийцу, каковым оказался циклоп. Возможно, появление циклопа и не сулит для нас большой беды, оно лишь проказа некого безумного мага, но не исключаю иного расклада — произошел разрыв пространства по неизвестным пока нам причинам. Я намереваюсь выяснить, что знают об этом вопросе великаны Хримхоры, для чего отправляюсь в долину Великого Князя. Может случиться так, что я не вернусь. Азара, проверь Око Аланара на входной двери Алакрея. Если почувствуешь мое присутствие в нем, значит, мой смертный путь завершен, и я приступил к оберегу дворца. Тогда ты должна будешь стать новым придворным магом Тронгароса. Но церемония может обождать. Коль я умру, не трать времени на поиски моего тела. Отправляйся в Кзар-Кханар, узнай, имелись ли в последнее время случаи вторжения существ из других миров. Если мои опасения подтвердятся, война с тальиндами должна отойти на вторую роль. Надеюсь на мудрость королевы и твою храбрость. А в пути тебе поможет моя книга заклинаний. Она лежит у меня в комнате меж досок кровати.

Не забывай принимать отвар веселки и красной корпии, рецепт ты знаешь. Не используй подряд заклинания противоположных стихий, это может привести к элементальному диссонансу. Будь осторожна и да присмотрит за тобой Аланар.

Письмо вызвало у Азары смешанные чувства. Учитель говорил о необычных вещах грустным и любящим словом. Но Эльмуд постоянно упоминал о своей возможной кончине. Не восприняв эту часть текста серьезно, она все же спустилась к дверям Алакрея, чтобы сбросить бремя ответственности и приступить к более любопытному изучению магической книги мастера.

Она долго не могла понять результатов исследования Ока Аланара, точнее отказывалась понимать. Сытый камень беспорядочно лучился энергией, словно штормовое море, когда должен быть холодным и спокойным, как водная гладь в штиль. Трижды девушка повторила ритуал, пока, наконец, шторм «Ока» не выбросил на берег сознания поднятое из глубин страшное понимание: Эльмуд мертв.

«Не может быть», — думала она. Сейчас он вернется, окруженный детьми подойдет к ней шаркающей походкой, улыбнется и все объяснит. Несколько минут она стояла неподвижно и вглядывалась в проходящих поодаль людей. Дважды она вздрагивала, увидев Эльмуда в старике в белой рубахе и в купце в атласном платье. «Не придет, — Азара отвернулась. — Но что же мне делать теперь?» — слова из письма совершенно вылетели из ее головы.

Слезы наворачивались на глаза. Ей хотелось убежать в свою комнату и зарыться лицом в подушку, но вместо этого она пошла к тренировочной площадке за казармами.

Горным козлом Вараил перемещался по деревянной сцене, сооруженной его инициативой. Тренировочным мечом он поражал выбрасываемых пружинами из щелей в полу плоских деревянных манекенов, управляемых двумя людьми, стоящими у краев сцены и имеющими в арсенале по пять рычажков каждый. Площадка была рассчитана лишь на одного человека, к большому сожалению простых солдат, ведь их черед упражняться на сцене мог и не наступить, в то время как старшие офицеры и сам принц посещали ее регулярно. Увидев Азару, Вараил отвлекся и не заметил выскочившего сбоку манекена.

— Убит, — произнес человек у рычажков. Когда принц удивленно обернулся, чтобы посмотреть, кто набрался храбрости объявить о его смерти, мужчина поднял взгляд к небу, притворившись, что рассматривает птиц. Вараил поискал взглядом Азару, но девушка уже ушла.

Несколько часов она провела в полной темноте, запершись в своих покоях, но, когда вышла, по лицу ее нельзя было прочитать, какую чашу она только что испила. Нужно было идти к королеве, слушать ее и подчиняться… но Азаре хотелось побыть одной. Она прокралась в комнату Эльмуда и заперлась изнутри. Книга заклинаний оказалась там, где маг ее оставил. Между обложкой и первой страницей был вшит новый, еще не обтрепавшийся от перепрочтения лист, исписанный мелким почерком. Надпись сверху гласила:

«Азара, используй этот лист-пояснение для изучения книги. В самой книге ты найдешь мои заметки в виде сносок. Заклинания вписаны в таблицу в порядке усложнения. В графах указаны их характеристики, само применение. Последняя колонка отображает школу заклинания: Аланара, Раваза, Двомурьи, Имурьи, Семурьи. Заклинания других школ, как ты знаешь, я не использую. Для беглого просмотра я подчеркнул некоторые заклинания прямой линией, что значит — заклинание длительное, не применяется в бою, под другими проведена волнистая линия, означающая — заклинания весьма опасны, используй их только в случаях крайней необходимости».

За чтением книги Азара провела остаток дня. В другое время этот процесс доставил бы ей огромное удовольствие, но сейчас она просматривала заклинания бездумно, механически переворачивала страницы и тут же забывала прочитанное. Когда она, наконец, вернулась в свою комнату, ее ожидали Рейярина и Вараил. Они сидели на стульях и о чем-то негромко беседовали, но при ее появлении сразу смолкли. Королева и без помощи магии прекрасно прочитала ее мысли.

— Что тебе удалось узнать? — все же спросила она, когда девушка опустилась на кровать.

— Эльмуд ум…ум-м. — Так странно было запнуться на простом слове из четырех букв. Еще утром она могла бы спокойно говорить о смерти, но сейчас язык отказывался признавать, что ее учитель и друг достиг неотвратимого этапа жизни.

— Ты не могла ошибиться? — продолжала королева.

Азара покачала головой. Рейярина пересела и обняла ее. Вараил оставался неподвижен. Ему хотелось проявить участие, разделить горе друга, но он стеснялся присутствия матери и потому обнимал Азару только грустным понимающим взглядом.

— Если захочешь идти к магам, я не стану тебя держать, — не без труда заставила себя сказать Рейярина.

— Мы пойдем вместе, — твердо произнес Вараил. Королева нахмурила брови, но прочитав мысли Азары, произнесла только:

— Хорошо.

 

Глава седьмая. Пустошь Зверя

Слабое пламя свечи очерчивало мягкие силуэты начищенного до блеска стального доспеха, зубчатых эполетов, изображающих Алакрей, и красного плаща с вышитым белым донжоном. Глефор склонился над картой местности. Тысячи лет назад, когда бессмертные сущности внешних миров сражались за обладание Яраилом, в этом самом месте ядъяра Рогхадор был опален неугасаемым огнем канафъяра Зорг-Анголхизиса. Мучимый непреходящей болью, Рогхадор метался по земле, выжигая поля и леса. Но ядъяра сумел подчинить себе боль и сделать огонь союзником. Сегодня пустошь Зверя — это необитаемая равнина, на которой с тех приснопамятных времен не взросла ни одна травинка. Здесь расположился основной лагерь войска Глефора.

Армию составляло три рассвета — воинских единиц из четырех тысяч восьмисот шестидесяти человек как пеших, так и конных, которые в свою очередь делились на двадцать семь светил или пятьдесят четыре искры. Почти пятнадцать тысяч воинов беспечно вдыхали ночь, уверенные в новом солнце и в завтрашнем дне. Тальинды зажаты у гор Каргрим армией Глефора с юго-запада и войском серебряного всадника Мирадеона из Сребимира с северо-востока. Завтра должна состояться решающая битва, которая загонит тальиндов под землю, откуда они и вылезли. А чтобы обрушить гору и завалить подземный проход в армии Глефора было два десятка магов. Так они и действовали ранее: солдаты истребляли либо загоняли тальиндов обратно в норы, маги запечатывали проходы. За три года армия мусотов прошагала весь континент, выискала и обрушила десятки туннелей. Дважды им казалось, что враг разбит окончательно, но вскоре обнаруживались и новые ранее незамеченные тропы. Разведчики докладывали о десяти тысячах тальиндах, затаившихся в тени гор. Каждый из них не превосходил силой опытного солдата Глефора, а уж против объединенного войска тальинды не будут иметь шансов победить.

Так близка победа и так близко возвращение домой. Три года не видел он матери и брата. Об Ульфине он вспомнил в последнюю очередь. Никакой любви, брак по расчету. Когда по всему Сиридею стали появляться тальинды, мусотам потребовалась твердая рука, за которую они ухватятся. Женившись на наместнице Лесгароса, вполовину его старше и вдесятеро сварливей, Глефор вернул наследственное право вести народ, которое его отец так усердно топил в трактирах. Скоро, очень скоро он вернется домой, заберет у матери бремя правления, которое и так залежалось в ее корзине, отдаст брату должность главнокомандующего и убедит жениться на Азаре.

Так размышлял Глефор в ночи, тишине которой подпевали цикады. Они вторили его мыслям, умиротворяли, убаюкивали. Король погружался в нежную дрему. Перед ним покачивался огонь, застилал глаза, обволакивал душу. «Идем со мной, — шептал он. — Позволь мне обнять тебя, успокоить. Ни о чем не переживай. Все лишь пепел, все пустое. Есть только я. Со мной тебе будет хорошо…»

Огонь плясал с ним и вокруг него, весело смеялся, согревал и оберегал. А затем внезапно погас. Глефор открыл глаза. Темнота. Свеча погасла, палатка напиталась запахом дыма и… холодом. Намедни было так тепло, что люди в лагере укрывались, единственно остерегаясь вездесущих насекомых. Сейчас же Глефору представлялось, что он босой стоит на холодном каменном полу. Тело под доспехом ежилось, волосы шевелились, легкие глотали ледяную темноту.

Протрубил рог.

Глефор выскочил наружу. Люди спешно выбегали из палаток, одевались, быстро, но без суеты. Лагерь моментально ожил. Подъехал всадник и, не спешиваясь, доложил без всякой прелюдии:

— Тальинды выступают.

В период войны Глефор приказал опускать его титул, дабы не тратить секунды на пустословие. Солдаты привыкли к этому не сразу, но стали относиться к королю как к лучшему другу и не могли высокопарно величать того, кто делил с ними все тяготы полевой жизни, смеялся их историям и прикрывал спины в боях. Поначалу его называли безрассудным, говоря, что не до́лжно королю рисковать жизнью наравне с простым воином. Глефор показал себя настоящим мастером боя, он врезался клином в ряды неприятеля, направо и налево сминая тальиндов огромным шестопером. Он воодушевлял людей и словом, и делом, и хотя приказал считать себя ныне не королем, но полководцем, мужи за его спиной улыбались в бороды. «Великий», — шептали они.

Возле королевской палатки, привязанный между двух вбитых в землю столбов висел гонг. Глефор подобрал лежащую здесь же колотушку, и низкий мерный звук разнесся по лагерю. Король вошел в самый крупный шатер, и вскоре тот наполнился военными советниками. Это были трое рассветников, старших командиров армии Глефора, возглавляющих рассветы, предводитель разведчиков, а также первый маг Глефора. Все люди бывалые идущие за королем с начала войны.

— Начинай, Борнус, — распорядился Глефор и посмотрел на предводителя разведчиков — мужчину в кожаных одеждах лишь немногим его старше.

— Тальинды будут здесь через три, может, четыре часа, если не сократят шага.

— Времени предостаточно, — успокаивал Ройд, первый рассветник, усатый ветеран, чьи годы службы были длиннее усов. — Через час наша армия будет в полной боевой готовности.

— Пошлем гонцов Мирадеону, — предложил Борнус. — Пусть ударит с тыла.

— А сами можем сделать крюк, отступить и объединиться с Мирадеоном, — высказался Мараин — второй рассветник.

— Неразумно, — возразил Ройд. — Тальинды быстрее нас и если догонят в лесу, наш строй рассыплется.

— Согласен, — кивнул Глефор. У нас достаточно сил, чтобы окружить врага. Гонцов Мирадеону мы, конечно, пошлем, но бой начнем без него.

Никто не стал возражать. Предстоящее сражение должно закончиться быстро, еще до прихода серебряного всадника. Орвен, третий рассветник высказал то, что звучало у всех в головах.

— Это бессмыслица. У тальиндов нет ни единого шанса. Зачем они нападают?

Повисло непродолжительное молчание.

— Возможно, знают что-то, чего не знаем мы, — вступил в разговор Сварнас — маг средних лет негласный сателлит Глефора. Все обернулись к нему, и он продолжил. — Это похолодание аномальное.

— Думаешь, здесь замешано колдовство? — Глефор насторожился. В отличие от людей, которые либо рождались с кровью Ирилиарда в жилах, либо без нее, все тальинды обладают магическим даром. Правда сводится он к телепатическим способностям, позволяющим понимать мысли других разумных существ и сопротивлению воздействию простых заклинаний, и король предположил наличие у них тайных союзников.

— Именно.

— Тогда это по твоей части. Не должно быть никаких неожиданностей.

— Я уже распорядился найти источник магии и причину потери тепла.

— Ловушка? — высказал догадку Борнус.

— Похоже на то, — согласился Мараин.

— Слишком очевидная, — поспорил Глефор.

— Но мы в нее уже попались, — упорствовал Мараин. — Если отступим, окажемся в лесу, где тальинды нас разобьют. Если останемся, будем играть по их сценарию.

— Но что они могут противопоставить трем рассветам? — недоумевал Орвен.

— Загадочное волшебство? — пожал плечами Сварнас.

— Есть о чем беспокоиться? — Глефор всматривался в лицо мага, но так и не понял его позиции.

— Не знаю, — честно признался тот. — Пока не знаю.

— Это уже повод, — подытожил Ройд.

— Расходимся по рассветам, — Глефор стал водить руками по карте. — Мараин на северо-запад, мы с Орвеном на юго-запад, Ройд медленно отступает на запад до тех пор, пока тальинды не окажутся здесь. — Он ткнул пальцем в карту. — В это время их окружают второй рассвет по левому, третий по правому флангам. Удар наносим одновременно с трех сторон. Пращники, отступая, отстреливаются. Десять магов прикрывают первый рассвет. Если у врага есть маг, пращники в первую очередь должны быть защищены. Разведчики пусть рассредоточатся, любая информация, полученная в бою, может изменить его тактику.

Спешно, но без суеты выстроились шеренги. Глефор оседлал своего белого жеребца Восхода и, подняв шестопер, который в тот момент походил на королевский скипетр над головой, обратился к солдатам:

— Друзья мои! Нас ждет последний бой! Бой, выиграв который мы вернемся к нашим семьям, матерям, женам и детям. Воины Мирадеона перекрыли тальиндам дорогу на северо-восток. Объятые страхом они бегут на наши булавы и копья. Так сегодня же покончим с войной, что три года поила нас лавандовой кровью!

Многие века назад, отказавшиеся от света Аланара люди спустились под землю. За годы пребывания в темноте их кожа побелела и полностью лишилась волос, глаза, не видящие солнца, ослепли, тела, приняв новую скудную пищу, что давали недра земли, истончились. Темнота учила прятаться и выживать. Вынужденные жить вслепую, они научились перемещаться бесшумно, принюхиваясь и прислушиваясь вытянутыми носами и ушами к слабым запахам и тихим шорохам. Они отошли от предков настолько, что даже кровь их приобрела синеватый оттенок. Новая раса назвала себя тальиндами, что с языка альвов переводится как дети голубой росы. Наземные жители зачастую ошибочно считали их неразумными дикарями, в действительности же за годы молчания они забыли язык слов и стали общаться на уровне мыслей.

Тальинды бежали свободными шеренгами, мужчины и женщины — человеческий глаз не мог их отличить. Ростом они не уступали воинам Мусота, но сложение имели слабое, а кость — тонкую. Безволосая кожа их бела, слабого сиреневого отлива, лица тонкие, щеки впалые. Среди них не было ни лучников, ни всадников, а единственным универсальным оружием им служил сильгис — синий кристалл, из которого они вытесывают дома, посуду, иные предметы быта. Каждый тальинд имел два сильгисовых меча и полдюжины таких же ножей, заткнутых в нагрудные шелковые петли. Шелк пауков-сукновалов — второй материал, неотделимый от культуры тальиндов. Его ткач — гигантский паук размером с человека своему прозвищу обязан образу охоты. Паутину он расстилает на земле или камнях, а когда в нее попадается жертва, скатывает подобно ковру. Щели между ее нитями довольно велики, так что если в ловушку длительное время никто не забредает, в ней могут начать прорастать грибы и травы, чем дополнительно ее замаскируют. В повседневной жизни из шелка паука-сукновала тальинды плетут корзины и ткут одежды, из него же изготовляют доспехи. Паучья броня легкая и прочная словно кокон пеленает тальиндов с ног до головы, не оставляя прорезей для глаз и дыхания. Мечи и стрелы против нее бессильны, с другой стороны, она совершенно не предоставляет защиты от дробящего оружия, а копье в руках резвого всадника обладает достаточной силой, чтобы пропороть паучий доспех. Впервые столкнувшись с тальиндам, люди были удивлены слабостью своей армии, вооружение которой в большей степени состояло именно из мечей, копий и луков и вынуждены были вернуться к менее универсальным булавам, молотам и пращам. Тогда приказом Глефора все солдаты Мусота обязывались пройти переподготовку. При этом шипы на булавах не использовались, цепляясь за паучий доспех, они не могли порвать шелка, но только увязали, а значит, подвергали жизнь солдат дополнительной опасности. Но и от классического для мусотов вооружения, используемого, в том числе в гражданских вопросах, солдаты не отказались полностью, ибо непредвиденность не должна застать их врасплох.

— Ат-ур-ар-ас, — прокричал Сварнас и выбросил в небо белый луч.

Опустившись и остановившись в десяти аршинах над землей, луч сомкнулся кольцом, его свет усилился, принял очертания сферы и, воссияв, отбросил темноту в стороны. Заклинание повторили другие маги, и вскоре два десятка маленьких лун осветили поле боя.

Когда тальинды оказались в зоне поражения, пращники дали залп. Рой камней взмыл в небо, описал дугу и, преодолев от восьмидесяти до ста саженей, рассыпался в рядах неприятеля. Беззащитные и слепые, тальинды, тем не менее, предугадывая нахождение летящих камней, увертывались и в большинстве избежали ранений. Но даже раненные они игнорировали боль и продолжали бег.

Пращники отступали в дальние шеренги, на их смену выдвигались легкая и тяжелая пехоты третьего рассвета, прикрываемая с флангов кавалерией. Плотные ряды мусотов встретили беспорядочную толпу тальиндов. Тощие, проворные, с молниеносной реакцией тальинды выискивали слабые места армии противника, просачиваясь в нее, словно ручей в трещины скалы. С целью запутать слепого врага армия Глефора состояла как из полностью закованных в сталь латников, так и воинов, прикрытых лишь кольчугами. Кристальное оружие не могло уцелеть при столкновении со сталью, но тальинды никогда не пытались блокировать удары, а предсказывая действия врага, избегали молотов и булав и поражали соперника в незащищенные места — голову, ноги, руки. Если соперник с ног до головы был закован в сталь, они процарапывали доспехи скользящими режущими ударами. Их тонкий слух среди хаоса боя мог выделить дыхание одного-единственного человека, услышать стук его сердца и различить шум разгоняемого булавой воздуха. Они чувствовали жар, исходящий от раскрасневшихся в горячке боя лиц, и холод остывшей в ночи стали. Люди же в тусклом свете оказались в невыгодном положении. Их главное преимущество — зрение в ночи служило плохим помощником.

Верхом на Восходе Глефор находился на правом фланге в первых рядах армии. Он не врезался в ряды тальиндов, но обходил по краю, загоняя в центр рассвета с целью лишить маневренности. Аналогично действовал Мараин, окружая врага левым флангом. Тальинды, в свою очередь, максимально рассредоточились, каждый из них сражался независимо от других солдат, но при этом всегда знал об их присутствии.

— Ша-ди-ит-та-ло, — приказал Сварнас.

Десять огненных шаров с гулким ревом прочертили в небе горящий след, достигнув земли, разорвали ночь громом, заглушив крики боя и разбросав искры в стороны. Паучьи доспехи загорались как трут. Но склоненные взрывом, объятые пламенем, тальинды поднимались и продолжали наступление. Огонь на их телах неожиданно гас. Секрет в том — ушур, искрасно-синий ядовитый лишайник подземного мира, перетянутый вьющимися лозами подземных трав, который тальинды ценою ожогов носили под доспехом. Даже в знойную погоду он удерживал большой запас воды, которая, однако, легко извлекалась физическим воздействием. Многих тальиндов ушур уберег от колдовского огня, иные же — менее удачливые объятые пламенем, вклинивались в шеренги людей и вели бой до тех пор, пока огонь не выжигал их души из тел.

Грохот боя нарастал, солдаты подбадривали себя выкриками, другие кричали от боли, захлебывались кровью и падали, пронзенные синими осколками. Но если люди умирали быстро и милосердно, сраженные одним-двумя точечными ударами, тальинды покидали смертный мир в боли и муках. В воздух летели отрубленные пальцы, уши, носы, руки, головы. Израненные, тальинды сражались до последнего вздоха, до последнего стука сердца, покуда могли если не стоять на ногах и держать сильгис, но хотя бы шевелиться. Когда небо их опрокидывало, припадая к земле, они ползли, зажимая в руке синий кристалл, цеплялись за ноги людей, из последних сил тянули к себе, пытались заколоть. Ни в ярости, ни в боли тальинды не кричали, они умирали тихо, без стонов и слез, не просили милосердия, не бежали в страхе.

Сварнас повторил приказ, и снова огонь полыхнул в рядах тальиндов. Пожирая тела, живые и мертвые пламя растекалось по сухой траве и уже охватило десятую часть вражеской армии. В третий раз взвились в небо шары огня. Сварнас опустил глаза, чтобы уберечь от яркого света. Но взрыва не произошло, шары погасли еще в небе, не достигнув земли.

— Что случилось? — поинтересовался один из его подчиненных.

— Маг, — Сварнас забегал взглядом, словно загадочный колдун должен был появиться при его упоминании. Обернувшись, он увидел такое же недоумение на лицах, следующих за ним подопечных. — Что замерли! — выругался он. — Массированная атака, но без применения огня!

Все маги в армии Глефора сидели верхами. Это обстоятельство создавало определенные трудности при прочтении сложных заклинаний, но зато обеспечивало всадникам лучший обзор, увеличивало скорость и в то же время при отсутствии вражеских стрелков не подвергало их большой опасности.

Внезапно один из магов захрипел и сполз с коня. Его горло, пробитое синим кристаллом, фонтанировало кровью.

— Ко-шо-ва-ка-да-раф, — изменил приказ Сварнас. Он сжал зубы от злости на самого себя. Ему хотелось закончить бой как можно скорее, и ошибка его стоила жизни юному волшебнику.

Маги спешно водили руками и читали нараспев заклинание. Когда они закончили, поднялся горячий ветер и воронкой закружил вокруг каждого из них. Это волшебство призвано отражать легкие предметы, как-то: стрелы, ножи, небольшие камни, используемые против заклинателя. Лошади тряхнули мордами, но сохранили самообладание.

Сварнас хотел выжать из подопечных еще по одному заклинанию массового поражения, но тальиндов уже начали окружать Мараин с севера и Орвен с юга, и теперь подобное колдовство привело бы к гибели в равной степени обеих сторон.

«Возможно это и к лучшему, — подумал он, глядя в напряженные лица магов. — Сражение еще далеко от завершения».

— Целевые заклинания, — распорядился он. — Сохраняйте запас сил и держите защиту.

Стальными тисками рассветы сжимали тальиндов с трех сторон. О победе еще рано было говорить, но каждый выигранный аршин лишал подземных жителей простора и приближал их кончину. И хотя они сражались отчаянно, не падали духом и почти каждый из них забирал с собой в могилу человека, разрыв в численности армий лишь увеличивался, и если в начале боя на каждых двух тальиндов приходилось по три человека, теперь соотношение изменилось на один к трем.

Глефор не считал сраженных врагов, но по числу взятых жизней в этой битве с ним мог сравниться разве что Сварнас. Огромный шестопер короля, его щит, доспехи и красный плащ покрылись синеватой кровью, словно какой-то художник расписал их сиренями и лавандами. В сражениях с тальиндами Глефор всегда чувствовал необъяснимую грусть и непонимание. Они отступники, что отвергли богов и бежали под землю, а сейчас выбрались, чтобы отомстить всему миру за гонение. Так учила мать, так говорили иные людские умы. Но есть большая разница между философией в замке и на поле боя. Живя в четырех стенах, Глефор не задумывался о том, что движет тальиндами, полагая, как и большинство людей, что создания эти глупы настолько, что не дают отчета своим действиям. Но видя этот народ в бою, бесстрашный, устремленный, он уже не мог верить в бессмысленность его поведения. У тальиндов определенно была цель, выманившая их на поверхность, ради которой они шли сражаться и смиренно умирали. Они не грабили, не разоряли сел, не насиловали и не убивали крестьян. Они желали крупных городов, их силы и власти. Но так ли это? Впервые тальинды объявились четыре года назад близ Сребимира и без каких-либо слов попытались захватить город. Разбитые его покровителем серебряным всадником Мирадеоном, они отступили. С тех пор с ними произошло множество столкновений, но причина, поднявшая тальиндов на поверхность, не приоткрылась ни на пядь.

Битва достигла апогея, ее преломление должно было вот-вот произойти. С трех сторон рассветы сжимали кольцом врага, смыкали щиты и медленно, но неотвратимо его сдавливали. Противники еще вклинивались меж плотных рядов людей и рушили общий строй, но такие прорывы происходили все реже. На смену павших выходили живые, и позиционное преимущество людей только росло.

Тальинды предприняли еще одну отчаянную попытку высвобождения. Они раскололи первую шеренгу и прорвались во вторую, затем третью. Образовалась брешь в обороне Глефора, солдаты никак не могли ее залатать и гибли один за другим.

— Колдовство! — разносились голоса.

— Адарион! — вторили другие.

Глефор наконец соединился со своим защитником. Он дал знак Сварнасу следовать за ним и направился на звук криков, дабы лично навести порядок в строю.

По виду массивные и тяжеловесные иссиня-черные доспехи испещрили яркие красно-оранжевые бороздки. Черный металл полностью окутывал тело, топорщился зазубренными краями в местах изгибов кистей, локтей, коленей и плеч. Он не сглаживал, но подчеркивал стать высокой фигуры, повторял стройные изгибы. Острый нагрудник незаметно переходил в воротник и поднимался вычурным шлемом с длинными зубцами. В доспехе не было уязвимых места, в сочленениях деталей нельзя было просунуть иглы, а в узких прорезях для глаз были вправлены оранжевые камни, блестящие в слабом свете ложных лун.

Адарион, крепчайший металл в Яраиле, а может и под сенью всего Яргулварда. В мире еще можно было разыскать древнее оружие из адариона, но полный доспех не видел никто из ныне живущих людей. До сих пор. Лишь цверги умели обращаться с этим металлом. Замкнутых и безразличных к миру за пределами своих стен их невозможно было представить союзниками тальиндов.

Но еще удивительней были ее мечи: сотканные из пламени они шевелились черными языками, то замирая, то ударяясь в пляс. Хладные мечи искали тепла, они не замечали стали, не замедлялись и не останавливались, выпивали тепло из людских тел до последней капли, до последней искры.

Ераиль не защищалась, не избегала ударов, ибо не было в армии Глефора оружия способного и поцарапать адарионовый доспех. Стальные клинки бессильно кричали, отпрыгивали и, раскалываясь, погибали. Один за другим сраженные черными мечами умирали люди, их стеклянные глаза взирали в небеса, молчаливо молясь высшим силам остановить этот ужас.

— Король! — с издевкой в голосе поприветствовала она Глефора. Затем изобразила подобие реверанса и развела руки по сторонам. Люди попятились, никто больше не желал бессмысленной смерти. — Примите мои самые сердечные извинения, что не снимаю в присутствии Вашего Величества головного убора.

— Что нужно тальиндам?

— Лишь одно, — веселье мгновенно покинуло ее. Она подняла голову, и хотя Глефор не видел ее глаз, он почувствовал раскаленный взгляд. — Месть.

— За что вы нам мстите?

— Да не вам, — отмахнулась Ераиль. — Богам.

Один юный солдат опрометчиво бросился на незнакомку и пал замертво, не успев даже ее коснуться. Король не стал продолжать абсурдного диалога в разгаре боя, спешился и взял цельнометаллическое копье.

— Скучно, — разочаровалась Ераиль.

Стараясь держать ее на расстоянии, Глефор наносил быстрые удары копьем. Огненные клинки не могли причинить вреда стали, но соперница не желала выпускать оружие из рук, иначе рисковала быть сбитой с ног грубой силой толпы.

Внезапно полыхнула молния, брошенная одним из подоспевших магов, она прошла сквозь женщину и затерялась в земле.

— Ау! — притворно вскрикнула Ераиль и вдруг залилась смехом. Затем убрала один меч в кожаные ножны и свободной рукой поймала копье. Предчувствуя опасность, Глефор бросил оружие. Через миг разряд молнии пробежал по всей длине стали.

— Никакого огня, никаких молний! — прокричал Сварнас. — Отвлеките ее!

— Кавалерия! — позвал Глефор, отступая.

Всадники окружали Ераиль. Они не нападали, но ждали ее действий. Женщина медленно перемещалась в сторону короля, не совершала неосмотрительных выпадов, ведь даже неуязвимую для оружия, ее все еще могла придавить тяжестью лошадь. Маги в это время посылали в нее огненные стрелы, волшебные клыки, хрустальные шары и многие другие атакующие заклинания, впрочем, довольно простые, ибо в колдовском искусстве подопечные Сварнаса значительно уступали предводителю. Ераиль мастерски увертывалась от них но, даже не сумев уклониться, она лишь слегка ежилась, и казалось, такими простыми заклинаниями ее нельзя поразить. Но маги этого и не добивались.

Сварнас завершил заклинание, земля под ногами Ераиль размякла. Ее движения замедлялись, каждый новый шаг погружал ноги еще глубже в землю. Она сопротивлялась отчаянно, но только ухудшала положение и увязала сильнее. Когда земля сковала ее колени, всадники остановились и взяли ее в кольцо.

Битва продолжалась, но теперь перешла в тушение отдельных очагов сопротивления тальиндов. В мысли людей робко просачивалось слово победа.

Взревели трубы. В рассветном утре на горизонте вырисовывались очерченные красным высокие силуэты. Великаны. Одетые в сыромятные шкуры, с огромными дубинами и корягами в руках они стремительно приближались к полю боя. В их рядах не было дисциплины, точнее не было самих рядов. Грубое обмундирование вместе с шершавой серой кожей и лысыми головами указывали на то, что великаны родом из Каменного леса. Были среди них и воины Хримхоры, они выделились дублеными доспехами, шипастыми дубинами и канабо. В стальном доспехе, рогатом шлеме и канабо наперевес войско возглавлял Морхорд — великан вдвое шире прочих, второй генерал Хримхоры, выше которого стояли только Мехатор, Ровахор и сам Шалитхор.

Воодушевленные внезапным появлением союзников люди с боевым кличем с удвоенной силой крушили врага. Сражение для тальиндов больше не имело смысла, они могли только отсрочить смерть. Тем не менее, дисциплинированные и бесстрашные они не дорожили своими жизнями и, вступив в бой, вели его до конца, будь это славная победа или позорное поражение.

Ераиль опустила голову и убрала мечи в кожаные ножны. Их клинки перестали клубиться пламенем и сгустились черным льдом. Глефор дал команду всадникам приближаться, но сам остался на месте. Когда острие копья одной из жертв коснулось притаившейся охотницы, она распрямилась и воздела руки к небу. С диким ревом на нее обрушился столп пламени. Он пульсировал и переливался от красного к желтому, выжигал землю в радиусе сажени и все пространство еще в половине версты над ней. Глефор прикрыл глаза руками и отошел на пару шагов. Прянули, объятые пламенем лошади, неистово ржали, сбрасывали всадников и бежали прочь, не различая дороги, топтали людей и тальиндов, падали, сраженные случайным клинком, и такая смерть была милосердным завершением их агонии. Большинство наездников разделило судьбу своих скакунов. Те из них, кто оказались ближе к Ераиль, сгорели вживе, обуглились и рассыпались пеплом, иные стонали в муках, простирали к товарищам изувеченные руки, ища помощи, которой им уже не могли оказать. Когда столп пламени погас, на его месте осталась лишь почерневшая земля, да кружащий в воздухе пепел.

К тому времени как великаны достигли войска Глефора, битва приближалась к концу. Задние шеренги встречали союзников улыбками и взмахами оружия.

— Рады приветствовать вас! — отсалютовал Морхорду предводитель светила.

Генерал посмотрел на свою канабо и внезапно могучим ударом смешал человеческие кости с землей. Великаны последовали примеру лидера.

В сердцах людей родилась паника, пробежала по рядам солдат и охватила все войско Глефора. Великанов прибыла только сотня, но длинные руки и палицы быстро внесли хаос в строй мусотов. Могучие удары невозможно было остановить, они сминали щиты, гнули доспехи и расшвыривали людей в стороны. Удар каждого гиганта уносил одновременно жизни двоих-троих, а порой и полдюжины людей. Единственное преимущество людей перед великанами — ловкость, сниженное тяжелой сталью и плотными шеренгами, оказалось плохим подспорьем грубой силе. Опешившие от нежданного предательства командиры призывали солдат к дисциплине. Сражение разделилось на два фронта и разгорелось с новой силой. В авангарде люди смыкались вокруг тальиндов, лишая их подвижности, в арьергарде рассредоточивались, дабы самим не стать удобной мишенью для великанов. Пешие воины проскальзывали меж гигантских ног, наносили удары в плохо защищенные голени, проворная конница, вооружившись копьями, маневрировала, уклоняясь от выпадов медлительных дубин, пращники и маги целились в глаза и уши великанов. Вот с исколотыми ногами рухнул один гигант — слетевшиеся люди исполосовали сверзившееся тело, другой — с выбитым ловким броском пращи камнем глазом пал на колено и был выпотрошен подоспевшими мусотами. Казалось, люди вернули бразды битвы, но изнуренные боем, не могли долго сдерживать великанов, тогда как последние еще полнились силами. Молодой волшебник, истощив себя, рухнул с лошади замертво. Никто не обратил на него внимания, не оценил подвига. Иные маги уже не могли колдовать, они вооружились арбалетами и теперь пытались не столько принести пользу товарищам, но хотя бы не умереть раньше отведенного богами срока. Сварнас ослепил двух великанов, взорвав вспышку света перед их глазами, троих убил молниями, но затем тоже взялся за арбалет. Глефор верхом на Восходе ловко ускользал от дубин, колол великанов и воодушевлял подчиненных.

— С нами рассвет! — кричал он. — За нами солнце! — Тяжелое копье тянуло вниз, королю хотелось обнять землю и забыться. Продолжая изображать необоримого всадника, он сражался из последних сил, не чувствуя времени, не замечая боли. Король должен быть сильным, несогбенным, неутомимым. Не имеет значения, что чувствует он на самом деле, важнее, как видят его другие. Увидев слабость, люди потеряют короля.

За короткое время великаны лишились двух десятков воинов, но остальные с тем же успехом продолжали сминать ряды людей. Среди великанов сражалась всего дюжина уроженцев Хримхоры, но и такого малого числа дисциплинированных воинов хватало, чтобы контролировать отряд дикарей Каменного леса. Отдавая предпочтение большей угрозе, командиры поворачивали в арьергард новых людей. Но теперь, когда армия Глефора разрядилась, тальинды смогли вырваться из кольца. Кристальные мечи продолжали выискивать бреши в доспехах, тогда как места убитых людей занимались все реже.

Мало-помалу великаны и тальинды наращивали преимущество в бою. Тщетно начальствующие взывали к стойкости — в царящем хаосе слаженный механизм людей рухнул и вращался разрозненными шестернями.

Пронзенный сильгисом пал Мараин. Нога Борнуса застряла в стремени и, безвольно повиснув, он прочерчивал головой кровавую линию. Раздавленный тяжелой стопой распростерся ничком Орвен. Ройд сражался отважно, не думая о поражении, не отвлекаясь на гнетущую картину вокруг. Многие тальинды полегли, сраженные его пылом, но один из них все же прорезал латный доспех и завершил долгую службу ветерана. Сварнас не отлучался от короля. Когда прорвались тальинды, прикрывая Глефора, он напоил болты лиловой кровью, а затем вместе с конем был раздроблен гигантской палицей. Его убийце Глефор вонзил копье под колено и, сразив, пробил великанью шею.

— Король! — окликнул женский голос.

Ераиль стояла прямо, с черными клинками в руках. Красивый доспех заливала красная и сиреневая кровь. Скапливаясь в изгибах и зазубринах, она придавала адариону новый страшный узор.

Глефор спешился, потрепал загривок Восхода и взялся за копье.

Женщина передвигалась очень быстро, все тело, руки и ноги совершали слаженные, отточенные годами практики движения. Но и Глефор не был новобранцем. Он держал соперницу на расстоянии, наносил короткие удары и перемещался по окружности. Сильными ударами в ноги он пытался ее повалить. Ераиль легко блокировала копье. Дважды она приблизилась настолько, что едва не коснулась противника мечами. Восход, играя роль глупой скотины, безучастно стоял в стороне, искоса поглядывая на своего наездника. Когда Ераиль оказалась спиной и на одной линии с конем, Глефор едва слышно кашлянул. Восход мгновенно преодолел разделявшее их расстояние и встал на дыбы. Ераиль обернулась и выставила клинки. Уже мертвый конь, придавив ее, осел наземь. Одна рука тальинды оказалась неподвижной под тушей, другая потеряла меч и безуспешно пыталась приподнять коня. Глефор приставил острие копья к глазнице шлема.

— Нет, — коротко произнесла Ераиль.

Король так и не понял, что она подразумевала под этим словом: «копье здесь не поможет» или «ты не победил». Внезапно вспышка боли пронзила его спину. Глефор обронил копье, прогнулся, стараясь сжать боль, стиснул зубы и нашел в себе силы встретить нового врага лицом. У тальинда была всего одна рука, на месте второй болтался кровоточащий обрубок. При ударе меч из сильгиса раскололся, и здоровая рука сжимала теперь осколок. Тальинд попытался поразить им Глефора, но король поймал руку, вывернул и первым дотянулся его шеи. Сильные пальцы впивались в кадык, вены и связки, они давили все сильнее, не обращая внимания на трепыхание жертвы. Наконец, разломились шейные позвонки, их обладатель безвольно обмяк.

Ераиль все так же лежала, придавленная тушей коня. Дрожащей рукой Глефор потянулся к черному заледеневшему клинку. Лезвие закурилось. Новая боль на этот раз вспыхнула в кисти. Она полыхала в разуме и колотила в дверь сознания, неся с собой безумие. Его рука не горела, не дымилась и не чернела, но Глефору мнилось, душа рвется из тела, прочь от жуткого всепожирающего огня. Он двигался шаркающей походкой медленно, через силу. Пространство вокруг него расплывалось, земля сливалась с небом, затихающая битва была чем-то далеким, размытым болью воспоминанием из прошлого. Отдельные звуки еще звенели в ушах, но он уже не помнил их значения. Всего два шага отделяли Глефора от цели, но тогда и это малое расстояние казалось ему бесконечным. Последние силы король отдал на то, чтобы поднять меч.

Клинок прошел сквозь адарион так же легко, как и через обычную сталь. Ераиль не вскрикнула, не шевельнулась, так что король не знал, достиг ли он цели. Выронив меч, Глефор свалился навзничь.

«С нами рассвет, — думал он, глядя в небо. — За нами солнце». Ему представлялось, что, закрыв глаза, он увидит Расара, бог равновесия будет брать черные камешки в левую руку и белые в правую, и если праведные поступки судимого перевесят, ему надлежит узреть сурового, но доброго Эри-Киласа, прекрасную супругу его Велиану и воинственного сына их Тавелиана, встретить далеких пращуров, найти друзей и близких и видеть, как садится в золотую ладью Аланар. Однако смерть не приходила, напротив, освободившись от магии меча, Глефор стал возвращаться к жизни.

Восходящее солнце осветило печальную картину. Десятки великанов, тысячи людей и тальиндов полегли на мертвой равнине. Кровь трех рас залила землю, и теперь уже нельзя было определить ее цвета. Раздробленные, разрезанные, изрубленные на части воины лежали в неестественных позах, невидящим взором смотрели в пустоту, разверстые рты кричали тишиной, исторгали муку, которую нельзя передать словом. И не было в застывших лицах умиротворения, лишь только ужас и боль.

Битва утихала. Немногие выжившие люди пытались сдаться или бежать. Глефор мог только надеяться, что солдаты переживут полководца.

Небо заслонила Ераиль. Она сняла шлем, и собранные в хвост черные волосы спустились за плечами. У нее оказалось строгое острое лицо, с резкими скулами и тонкими бровями, из-под которых смотрели оранжевые глаза, ошибочно принятые Глефором за инкрустацию шлема. Мертвенная бледность кожи и то, как плотно кожа облегала лицо, безошибочно указывали на происхождение воительницы.

— Ты хорошо сражался, — сказала она без тени прежнего веселья в голосе. — И я даю тебе право последнего слова. Какую память ты хочешь оставить для потомков и всех людей?

Глефор смотрел на нее без злобы, не задавался вопросом, почему клинок не убил свою хозяйку. Его взгляд уходил вдаль, за сотни верст, в Тронгарос, туда, где он оставил мать без опоры, а брата без наставления. Они долго ждали, пришел его черед подождать.

— С нами рассвет, — прохрипел он, но не смог выговорить вторую часть лозунга мусотов.

Ераиль погрузила черный клинок в его сердце. На мгновение ей показалось, что Глефор все еще жив, что огня в его душе так много, что он просто не может погаснуть. Никогда. Но застыли глаза и больше не закрывались. Король умер.

Ераиль распростерла руки и улыбнулась, приветствуя солнце.

— Лучший День Рожденья! — задорно произнесла она. — Чтоб я так отмечала каждый юбилей! — затем обратилась к стоящему неподалеку тальинду. — Снимите голову короля и отправьте матери в Тронгарос.

 

Глава восьмая. Дети снегов

— Что я могу рассказать тебе о вестниках? — вслух размышлял Граниш, продираясь сквозь чащу Плакучего леса. — Мы несем особую силу — дыхание анияра. В каждом предвозвестнике оно проявляется по-разному. Я могу видеть то, что некогда видела земля, Миридис предсказывает будущее, и я не встречал лучшего целителя во всем Яраиле. Что касается Ераиль, она способна поглощать и использовать огонь в своих целях. А ты, Дъёрхтард, как дыхание анияра проявилось в тебе?

— Я маг, этого достаточно?

— Нет, — покачал головой Граниш. — Не думаю. Но ты едва достиг двадцатого лета, так что сила эта должна вот-вот проявиться. Но особенности предвозвестников, — продолжал он после паузы. — Суть инструменты в достижении высшей цели. Я мыслю так: цель наша в защите устоев мира от мракобесия и жителей его от насилия. Мы избраны следить за гармонией и поддерживать порядок. Миридис со мною здесь не согласна, по ее мнению — мы испытание, которое Яраил должен перенести и вместе с тем участь наша испытание для нас самих.

— А как считает Ераиль? — спросил Дъёрхтард, так как цверг, по-видимому, не собирался продолжать.

— Ераиль развила мысль Миридис, но по ее разумению мы не должны отказываться от того, что нам предначертано. Предвестники, как она считает — разрушители мира и она делает все, чтобы осуществить свое предназначение.

— Предвозвестники рождались и умирали, — озвучил свои соображения на этот счет Дъёрхтард. — И мир этого не заметил. Если они и пытались его разрушить, то безуспешно, но если сохранить — им это удалось. Или все проще: две, может, пять тысяч лет назад первые вестники были кем-то вроде старших жрецов в древних общинах. И, например, благодаря большой силе поддерживали порядок Яраила.

— Нет, вряд ли. Издревле рошъярапоклонники боялись предвестников, преследовали, истребляли. Наши предшественники представлялись им угрозой.

— Раз в тысячелетие… может здесь ключ? Почему именно тысяча?

— Для смертных это долгий срок и он лишь подчеркивает важность предвестников. Если такие как мы рождались бы каждые десять лет, то могли создать собственное поселение.

— Как ты нашел меня? — изменил Дъёрхтард направление мысли и озвучил давно вертящийся на кончике языка вопрос.

— А-а, это не я. Это Миридис, она нашла нас всех.

— Но как?

— Об этом ты вскоре сможешь спросить у нее самой. Нам недолго идти.

— Она не могла ошибиться? Никакой особой силы я в себе не чувствую.

— Эта сила в тебе, Дъёрхтард, с рождения. Как же ты можешь судить, каково этой силы не ощущать? Миридис не ошиблась. Она выискивала твою нить в клубке судеб существ, рожденных в предначертанный анияра день так же, как некогда искала и мою судьбу.

— И что она увидела в нашем будущем?

— Ничего. Судьбы предвозвестников не определены.

— Судьба всего Яргулварда не определена. Есть лишь предпосылки к происшествию тех или иных событий, которые и формируют возможное будущее.

— Верно. Но мы и сейчас можем сказать, что Яргулвард продолжит расти и шириться, что люди будут стареть и умирать. Что же касается предвозвестников, нет причин полагать, что мы хотя бы способны умереть.

«Это абсурд! — хотел поспорить Дъёрхтард. — Я знаю точно, что могу умереть, и убить меня не так уж сложно». Но потом передумал. Откуда, собственно, такая уверенность?

— Нет ключевых точек, которые определены законами вселенной, — продолжал Граниш. — Нити наших судеб непредсказуемы. Они могут оборваться бесследно или до неузнаваемости переплести полотно бытия.

Некоторое время молчали, шелестели травой, затем Дъёрхтард заговорил.

— Я никогда не был под землей. Не видеть сияния звезд, не вдыхать аромата осоки, не слышать голоса неба, должно быть, ужасно.

— Шесть десятков лет провел я в темноте Баркхааша. Шесть десятков лет ковал металл и добывал самоцветы. Цверги не знают другой жизни, нам не с чем сравнить, свою жизнь мы считаем единственно возможной, — Граниш, сощурив глаза, поднял взгляд. — Солнце Яраила горит ярче кристаллов сильгиса и великих горнов. Но, быть может, канафъяра сочтут его свет лишь туманной дымкой, — он опустил голову, вспоминая. — Первый год я не мог ходить под солнцем без стонов. Мои глаза слепли, руки горели ожогами. Кабы не доброта Миридис, вернуться мне под землю и вернуться без дыхания.

Дальше двигались в тишине. Когда деревья расступились, путники добрались центра вересковой поляны.

— Пришли, — сказал Граниш. Он поднял голову, что-то высматривая в небе, затем опустил и теперь искал нечто в траве. Проделав загадочный ритуал еще раз, он остановился.

Дъёрхтард заозирался по сторонам, посмотрел вверх и вниз, но не увидел ни Миридис, ни признаков ее присутствия, никакой подсказки или ориентира.

— Посмотри сюда, — предложил цверг.

Маг проследил взглядом за направлением смуглой руки. Некоторые травинки едва заметно блестели. Этот блеск в полпяди шириной огибал путников дугой и замыкался саженным кольцом.

Граниш поднял руку вертикально. В чистом небе над ними летели ажурные облака. Присмотревшись, Дъёрхтард увидел, что одно из них, совсем маленькое, оставалось неподвижным. Округлив глаза, он вопросительно перевел взгляд на спутника, отказываясь верить вдруг посетившей его мысли. Цверг лишь хмыкнул.

— Возьми мою руку, — сказал он. Маг выполнил, что было велено. — Мирис, это Граниш. Пусти нас.

Мир закружился, сжался до размера точки и исчез, а когда возник снова, путники оказались в самом прекрасном месте из тех, где Дъёрхтарду доводилось бывать.

Пространство вокруг него клубилось облаками, густыми и перистыми, они стелились полом, поднимались стенами, смыкались сводчатым потолком. Дъёрхтард опустился и пощупал пол руками: мягкий и в то же время упругий он пружинил прикосновению и призывал пройтись по нему обнаженными стопами. Маг положил дорожный мешок, разулся и прислонил сапоги к стене. Он разглядывал помещение, вдыхая свежий, но не столь разреженный как в высоте гор воздух. Граниш остался в обуви. Они прошли коридорную комнату, или небесную пещеру, и очутились в гостиной. Облака в ней принимали форму трех округлых кресел, стоящих полукругом перед овальным столом у камина. Выложенный из хрусталя, он полыхал трепещущей молнией, ярко освещавшей помещение и темнейшими ночами. Ей вторили небольшие шаровые молнии, заключенные в причудливой хрустальной люстре гроздями свисающей с потолка. На стенах расположились многочисленные картины, вырезанные изо льда. Они изображали парящие в воздухе дворцы, сказочные деревья или просто звездное небо. Холод картин разбегался по комнате дорожками витиеватых узоров.

— Я подожду здесь, — решил Граниш и опустился в кресло. — Осмотрись, если хочешь.

Конечно Дъёрхтард хотел во всех подробностях рассмотреть настоящий дом альва. Выходящая из гостиной галерея, на всем протяжении увешанная настенными светильниками с шаровыми молниями, вела в две стороны. Дъёрхтард выбрал левое направление и оказался в оранжерее. Первым за что уцепился его взгляд, был ручеек. Струйки воды пробивались сквозь выгнутую стену, собирались в общий поток и, змейкой пересекая комнату по диагонали, исчезали у подножья противоположной стены. Пол, стены и даже потолок были раскрашены цветами самых разных форм и размеров. Нежно и насыщенно благоухало разнотравье. Здесь цвели задумчивые белые колокольчики и задорные голубые васильки, вальяжные хризантемы и нежные тюльпаны. Они переглядывались, перешептывались, некоторые пританцовывали и напевали. Вились ипомеи и барвинки, сплетались между собой, но не враждовали. Тянулись к ручью изящные каллы и ароматная мята. В воздухе кружили бабочки и пчелы, собирали нектар и пили чистейшую воду. Боясь ранить растения, Дъёрхтард ступал осторожно. Подойдя к ручью, он плавно погрузил сначала одну, затем другую ногу в воду. Ледяная вода остудила кровь и пробрала до костей. Но и этого ему было мало. Опустившись на колени, он четырежды плеснул в лицо холодной воды, затем закрыл глаза и остался в таком положение, чтобы прочувствовать без отвлечений на яркие образы упоительный дух чудесного места.

Прощебетал тоненький голосок — это зачарованная запахами прилетела кормиться асилина — крошечная ледяная птичка надземного мира похожая на колибри. Дъёрхтард открыл глаза и поднялся.

В трех шагах от него находилось самое прекрасное создание в этом доме.

Длинные и прямые серебряные волосы свободно ниспадали с плеч, опускаясь ниже пояса. Волоокие сияющие синевой глаза улыбались и приветствовали гостя. Небольшого роста, на целую пядь ниже Дъёрхтарда, альва казалась хрупкой фигуркой, вылитой из стекла. Неосторожное прикосновение могло ее расколоть. Невесомое серебристо-белое двойное длиннополое платье с разрезными расширяющимися книзу рукавами, обволакивая Миридис, подчеркивало ее красоту и стать.

— Рада приветствовать тебя, Дъёрхтард, в чертогах «Одинокого лебедя», — на милом, почти детском лице возникла самая прекрасная в мире улыбка.

На миг колдун забыл, зачем пришел. Прошлая жизнь представилась глупой и лишенной смысла. До сего момента он ничего не видел и ничего не знал. Он блуждал во тьме, но теперь увидел свет. Потрясенный очарованием Миридис, сам не замечая того он улыбался искренне и чисто, желая лишь, чтобы этот светлый лик всегда оставался перед его глазами. Внезапно Дъёрхтард почувствовал холод и вспомнил, что мантия его до колен мокра, а сам он забрызган водой. Мысль эта его невероятно огорчила и смутила.

— Рад знакомству, — пробормотал он, опустил взгляд и стал водить рукой по одежде, словно от ее теплоты ткань могла мгновенно высохнуть. Подняв голову, он с удивлением обнаружил, что альва по-прежнему смотрит на него.

— Пойдем, Граниш ждет в гостиной.

Следуя за Миридис, Дъёрхтард смотрел в пол, стены и потолок, цепляясь глазами за детали интерьера, но невольно все время возвращался к ней взглядом. Смотреть на альву постоянно ему представлялось неприличными, кроме того, он не хотел, чтобы она почувствовала его взгляд. Входя в гостиную, он постарался упорядочить мысли и вспомнить, зачем они здесь.

Граниш устроился в центральном кресле, Миридис заняла дальнее, а Дъёрхтарду осталось крайнее с левой стороны очага. На столе стоял хрустальный чайник, изливающий аромат зверобоя и душицы, и две полные чаши, — третья уже переместилась в руку цверга, а также конфетница в форме лебедя, наполненная ягодными леденцами.

Мягкая мебель и треск камина совсем не располагали к разговорам на животрепещущие темы. Солнце уже садилось, но комната еще хранила тепло. Волшебная обстановка скорее подходила для сказок и мечт.

«Интересно, — размышлял Дъёрхтард, разделяя тепло кружки руками. — Сколько раз вот так вот, потягивая чай, они сидели перед камином?»

— В сем благостном месте не до́лжно говорить о тревогах внешнего мира, — произнес Граниш, словно прочитав мысли мага. — Но именно для того мы и собрались. Надобно обсудить наши действия.

— Я больше не могу обсуждать, — вздохнула альва. — Я хочу действовать.

— Нельзя спешить, — продолжал цверг. — Миридис, покажи-ка Дъёрхтарду страницу. — Альва вытащила из-под кресла футляр для свитков и через Граниша передала магу. — Сможешь восстановить?

— Попробую.

Дъёрхтард снял крышку футляра и аккуратно освободил от содержимого. Страница оказалась в ужасном состоянии: выцветший пергамент, на котором едва угадывались отдельные слова, пронизанный зияющими ранами бесконечных сгибаний не имел угла и в целом определенной формы, а от неосторожного дыхания грозился рассыпаться в песок. Расправив лист на столе, маг выудил из поясного мешочка склянку с берестяной пылью, обильно посыпал его, добавил три капли живицы эбенового дерева. Приблизив руки к пергаменту, едва не касаясь подушечками пальцев, стал бормотать заклинание, одновременно водя пальцами, вырисовывая незримые письмена. Берестяная пыль начала перемещаться и заполнила недостающие части бумаги, живица растеклась символами, проявляя блеклые чернила и вычерчивая наново отсутствующие слова.

Окончив колдовство, Дъёрхтард сложил лист трубочкой, стряхнул лишнюю пыль обратно в склянку, бросил короткий взгляд на присутствующих и зачитал содержимое пергамента:

— «…ойконы были разбиты и бежали на север, где рукою Тургоса Холодного образовали Холгорд…» — Дъёрхтард пропустил несколько несущественных предложений. — «В лета крови происходили и другие многочисленные битвы, среди которых нельзя не упомянуть еретика Рогдевера, по прозвищу Гром Огня. Этот могущественный маг собрал устрашающую армию, остановить которую удалось лишь богам. Не менее впечатляющим было, по мнению историков, сражение фавнов под предводительством Эвиларда Подлунного с полчищами юд-ха…» — Дъёрхтард пробежался взглядом по следующим строкам и поднял голову. — Больше ничего, что касалось бы предвозвестников или Рогдевера.

Граниш разочарованно вздохнул, Миридис осталась невозмутима.

— Это ничего не меняет, — отметила она.

— То есть, как не меняет? — удивился цверг. — У нас нет зацепки. Мы не знаем, что искать и где искать. Это месяцы, возможно, годы…

— Я знаю, где искать, — продолжала альва. Присутствующие затаили дыхание. Она посмотрела на одного, затем на другого мужчину, определяя, готовы ли они ее поддержать. — В Книге имен.

Дъёрхтард не изменился в лице, хотя это и стоило ему большого труда. Граниш шумно выдохнул и откинулся в кресле.

— Что ты такое говоришь?! — возмутился он. — Или я тебя неправильно понял?

— Не думаю.

— Не-е-ет, это немыслимо! Ты предлагаешь отправиться во внутренний мир, в мир имен — Намару, чтобы заглянуть в книгу Имурья-летописца? Нет, забудь, мы придумаем что-нибудь еще.

— Почему нет? — наконец высказался Дъёрхтард. Миридис одними глазами улыбнулась ему. — Можно хотя бы попробовать.

— Попробовать… — бормотал Граниш. — Потребуется помощь имура, чтобы хотя бы попробовать…

— Я знаю, кто нам поможет, — заявила Миридис. — Отшельник, что живет в неделе пешего хода в горах на севере. Но по небу мы преодолеем этот путь за два дня.

— Но как же война с тальиндами? — упорствовал цверг. — Нужно остановить ее, а не гоняться за призраками.

— Быть может, — осторожно начал Дъёрхтард, — эта война не так уж и значима для мира. Не для нее мы родились. С другой стороны, Книга имен может открыть наше предназначение.

— Что ж, можно сначала прекратить войну, а затем уж заняться разгадкой своих судеб, — все не сдавался Граниш.

— У нас нет такой силы, чтобы, спустившись с небес мгновенно покончить с войной, — вернулась в разговор Миридис. — Сбор миротворцев потребует времени. Мне неприятна мысль, что живые существа гибнут по обе стороны поля, но ведь ты, Граниш, сам ждал расцвета последнего предвозвестника, прежде чем начать действовать и говорил мне, что жизни наши слишком важны, чтобы рисковать ими. Так узнаем же, для чего мы созданы и выполним уготованное анияра.

— Кто этот отшельник, о котором ты говоришь? Ему можно довериться?

— Он носит имя Пастыря Ветров — духовного лидера северных народов. Говорят, он постарел еще до того, как родились отцы их старейшин. Но с годами разум его не мутнеет, а наполняется новыми знаниями. Я искренне полагаюсь на его помощь.

Граниш продолжал ворчать, но очевидно уже по инерции. Наконец он тяжело вздохнул и поднялся с кресла.

— Пусть будет, как вы хотите! — и махнул рукой. — Капитан Миридис, прокладывайте маршрут! А юнга с вашего позволения откланяется и удалится в кубрик.

Сопровождаемый улыбками, Граниш ушел. Дъёрхтард и Миридис остались вдвоем.

— Хочешь осмотреть мою палубу? — поинтересовалась альва.

— С удовольствием.

Они прошли зал прорицания, где контуры комнаты очерчивал гладкий лед, отражающий содержимое помещения, а расставленные вдоль стен извилистые колонны с каннелюрами подпирали потолок, в жилах которого полыхали молнии. Зеленая чаша в центре зала просвечивалась насквозь, столь чисты были создавший ее камень и вода. У дальней стороны комната не имела стены. Изумрудная тропинка вела к голове «Лебедя» — открытому балкону над океаном. Площадка отворяла взору близкое небо и далекую землю.

Вдвоем они стояли на балконе, держались за перила хрустальной балюстрады и всматривались в темноту.

Дом альвы легко покачивался в небесном океане. Царила ночь, но здесь и ярким днем можно наблюдать звезды. Магу было удивительно осознавать свое местонахождение. Здесь, возвещая Яраилу о приходе нового дня, проплывала золотая ладья, на носу которой горделиво стоял вечно молодой светлоликий Аланар. Его вахана — трехглазый орел Вио ронял в океан золотые перья и они лучами наполняли мир теплом. Сейчас он путешествовал за горизонтом, освещая другую часть мира. На смену брату на утлом плоту вышел Ирилиард. Он укрывает щербатый лик капюшоном, а его черный плащ одевает землю ночью. Поводырь — белый ворон Мидао указывает слепому путь, и карканье его отдается громом в небесах.

Дъёрхтард пытался рассмотреть Ирилиарда. Альвы не поклоняются богам — сложно поклоняться тому, кто каждый день проплывает под твоим окном. Но для мага одна только мысль видеть того, кому он обязан кровью, была восхитительна и волнующа. Однако рошъяра находился слишком далеко, человек видел только слабый свет его лица.

— Здесь не так холодно, как я ожидал, — признался Дъёрхтард.

— Это магия альвов. Альвакрис многому меня научил.

— Но ведь ты не маг?

— Все альвы маги, но в разной степени. Старейшие из нас парят над небом, гуляют среди звезд и дремлют в ветвях великого древа. Смотри! — указала Миридис куда-то в темноту.

Дъёрхтард не обладал острым зрением, смутно различал землю в темноте и видел лишь наиболее яркие звезды. Он проследил за ее взглядом, но восторга не разделил.

— Ничего не вижу, — признался он.

Альва, слегка огорченная, вскоре вернула улыбку.

— Сегодня в ветвях Яргулварда родилось еще одно существо. Оно должно быть прекрасно, такой яркий свет. — Она развернулась вполоборота, но тут же приняла прежнюю позу. — Прости, я не могу показать пророчества кому-то еще. Их вижу только я…

— Ничего страшного, — заверил Дъёрхтард. — Мне и здесь хорошо, — и помолчав, добавил: — расскажи о своих странствиях. Как ты нашла остальных предвозвестников?

— Двадцать лет я скиталась по миру, стучала во все двери и заглядывала во все норы. Нет, в том нет моей заслуги, что я нашла вас. За такой срок любой бы сумел. А многие бы справились гораздо быстрее.

— Многие отказались бы от целей еще в первые дни поисков. Чтобы чего-то достичь, нужно обладать не только умением, но и больши́м терпением. Цель не приходит сама, ее нужно позвать. И я еще никого не встречал, кто был бы так предан своим идеям, как ты.

Миридис робко улыбнулась, но ничего не ответила. Она переместилась к центру площадки, — там, на пьедестале, была выложена мозаикой из разноцветных камней карта звездного неба.

— А вот и мой штурвал.

— Красивый, — Дъёрхтард залюбовался мозаикой, но, когда на карту опустилась белая маленькая рука, уже не слышал слов об управлении по звездам и заданию маршрута. Он смотрел на изящные пальцы, но не понимал смысла их движений.

Когда рука ушла из поля его зрения, он поднял взгляд. В свете луны Миридис была так прекрасна, что хотелось плакать. Не могло быть большего счастья, чем стоять с ней вдвоем на борту небесного корабля, плывущего среди звезд.

— Глаза болят, — не солгал маг, прикладывая руку к лицу. — Мне нужно поспать.

Его облачная кровать повторяла формы тела, одеяло грело и давало ощущение уюта. Дъёрхтард лежал в маленькой комнате и сквозь большое круглое окно в витиеватой раме смотрел в черноту ночи, словно в ледяную картину из гостиной «Одинокого лебедя». В свете ставших ближе, но все еще далеких звезд ему виделся прекрасный белый лик. Миридис смотрела сквозь темноту, сквозь пространство и время и улыбалась. В эту ночь Дъёрхтард спал так сладко, как никогда в жизни.

Их воздухоплавание длилось еще ночь. На второй день они достигли Снежных гор. Сильные ветра не позволили пересечь отрога, и вынужденные оставить «Лебедя» путники спустились на землю. Граниш одарил небо коротким взором, Дъёрхтард задержал взгляд на неподвижном облаке, а Миридис даже не попрощалась с домом, — можно было подумать, она вышла нарвать к чаю трав.

Древние исполины запахнулись белыми толстыми шубами. Ворс их валенок у подошвы достигал аршина, а в меховых шапках человек мог бы и утонуть. Дъёрхтард укутался в теплый плащ с капюшоном и обмотал лицо шарфом. Опустив голову и пряча глаза от колючего снега, он брел сквозь сугробы, не различая пути, и длинной палкой проверял глубину снега перед собой. Еще больше закутанный в мех, за ним следовал Граниш, теплолюбивый, как и все цверги… В легком голубом платье, дополненном ажурным плащом, Миридис возглавляла компанию. Она беззаботно улыбалась, словно ребенок снегопаду, наслаждалась бурей и утверждала, что не чувствует холода. Ее невесомый шаг оставлял лишь размытый, тут же скрадываемый свежим снегом след.

Медленно проходили часы, еще медленней путники поднимались в гору. Шли молча, ибо в шуме бури нельзя обмолвиться словом, а попытка перекричать ветер расходует драгоценные силы. Удивительно, но маленькую альву не отрывало от земли и не уносило в небо. Холод замораживал реку мыслей, забирался в перчатки, просачивался в сапоги, щипал глаза, дразнил кожу. Проникая под одежду, он похищал силы, а взамен сулил вечный покой и безмятежность. Стоит только принять его дар, отказаться от цели, и милосердная Анадис навеки укроет тебя мягким пледом.

— Не устал? — временами спрашивала Миридис Дъёрхтарда.

Тот отрицательно качал головой и продолжал упрямо брести следом, хотя почти не чувствовал ног. Ему постоянно казалось, что каждый последующий шаг будет последним, он упадет и больше не сможет идти. Но тело продолжало двигаться, ведь на самом деле человеческая выносливость гораздо больше, чем кажется до тех пор, пока не очутишься в ситуации, когда нельзя повернуть назад и сдаться.

В очередной раз маг отрицал усталость, но теперь уже едва волочился и без большого сопротивления согласился на привал. От него потребовалось выжечь ямку в снегу. Дъёрхтард использовал огонь-кормилец — одно из наипростейших бытовых заклинаний, но вероятно самое ходовое в арсенале странствующих магов. Возникшее в его руках пламя не могло опалить плоти, но легко разжигало костер и согревало в непогоду. Малые усилия, затраченные на колдовство, едва не лишили мага сознания. Остальную работу по обеспечению путников укрытием взял на себя Граниш. Несмотря на малый рост и кажущуюся субтильность цверг работал споро. Используя одни только руки, он выравнивал и уплотнял снег и быстро выкопал нору с узким лазом, надежную и для троих просторную внутри. Нора почти не впускала света, но ветер успешно задувал внутрь.

— Жаль я не такой маг, который волен раздвинуть горы или хотя бы растопить весь этот снег и унять ветер, — сокрушался Дъёрхтард.

— Это ненадолго, — уверила Миридис. — Но пока ты еще не стал великим магом, получай удовольствие от преодоления трудностей. Если однажды жизнь покажется тебе невыносимо легкой, ты еще будешь с грустью вспоминать, как мерз в ледяной норе на склоне Снежных гор.

Дъёрхтард только посмеялся ее словам. Предложение мага запечатать вход изнутри Граниш поддержал, но прежде чем окончательно схорониться под толщей снега переглянулся с Миридис. Этот взгляд неразличимый в темноте человек не увидел, но почувствовал. Было в нем что-то недосказанное, заговорщицкое.

— Можешь ненадолго зажечь свет? — спросила альва мага, — хочу достать одеяло.

— Конечно, — Дъёрхтард вызвал небольшой светящийся желтый шар и тот поднялся к потолку. Еще одно заклинание, незаменимое в странствиях. Шар-проводник, стремясь к свету, выведет путешественника из любой пещеры. Волей заклинателя он может быть зафиксирован на месте, либо послан в нужное направление.

Миридис запустила руку в мешочек на поясе, где никак не могло уместиться одеяло, разве что шелковый платок. Из мешка она извлекла нечто маленькое и положила на пол, а когда отняла руку, Дъёрхтард открыл рот.

На примятом снегу стояла глиняная фигурка волка. Грубо изготовленная она не давала никаких намеков на свою сущность, но маг, ранее ее не видев, тем не менее, не мог не узнать. Первобытная древняя магия пульсировала внутри статуэтки, готовая вырваться по первому требованию.

— Адорант… — потрясенно выдохнул Дъёрхтард.

— Люперо! — позвала Миридис. — Ко мне!

Статуэтка подернулась дымкой, очертания расплылись черным туманом, его становилось все больше, он густел и принимал новые очертания. Когда дым рассеялся, на месте крошечной фигурки оказался гигантский иссиня-черный волк. Он был так велик, что легко закрыл собой вход, гораздо больше обычного волка, крупнее льва. Длинная густая шерсть струилась волнами и в гриве достигала длины трех пядей. Белыми была грудь и мощные лапы волка, причудливые узоры, тянущиеся вдоль холки зверя и как бы впадающие в глаза, а также сами глаза. Нет, не глаза зверя, но духа, древнего как горы, в чреве которых он явился в мир смертных на этот раз. Эти глаза видели расцвет и крах царств, города, преданные забвению, события, осыпавшиеся прахом времени. Сотворенные богами, адоранты стали прообразами первых существ Яраила. Но и сейчас отдельные племена людей поклонялись им как предкам, воздвигали в их честь тотемы и назывались звериными именами.

Адорант выглядел устрашающе. Но лишь первое мгновение. Проявившись полностью, он вильнул хвостом, подошел к Миридис и ткнулся в нее мордой.

— Мне нравится твое одеяло! — пошутил Дъёрхтард.

— Такое одеяло и укусить может, — предостерег Граниш.

— Не укусит, — успокоила альва. — Люперо предан хозяину, — и в этих словах почему-то прозвучала тонкая нотка грусти.

— Как вы познакомились?

Несколько секунд Миридис собиралась с мыслями.

— Моя мать была особенной, интересовалась людьми и восхищалась миром поднебесным. Она пыталась привить эту любовь и мне. У нее почти получилось. Мы находились в лесу, когда мимо пронеслось огромное косматое чудовище. Из его пасти свисала, безвольно размахивая ушами, заячья голова. Я испугалась и заплакала. И возненавидела землю. А потом потеряла мать. Она ушла к людям и не вернулась. Моя неприязнь к земному миру возросла. Отец пытался переубедить меня, но в тот момент я была самой несчастной девочкой и никого не слышала. Он не мог ни успокоить меня, ни утешить. Пока однажды не принес подарок. Это был комочек черной шерсти, который при ходьбе неуклюже заваливался с одного бока на другой. «Это щенок, — сказал мне отец, — и он тоже лишился мамы». Я сразу влюбилась, хотя в душе и боялась, что он вырастет огромным черным волком. С Пушком прошло мое детство, и в те годы я была самой счастливой девочкой в мире, — она помедлила. — Много позже, когда я покинула Альвакрис, отец выступил против моего решения, и мы расстались в непонимании. В одну из одиноких ночей, когда я стояла на балконе «Лебедя» и вглядывалась в темноту, знакомый голос окликнул меня. Отец просил впустить его и, конечно, я так и поступила. «Одиночество — плохой спутник, — сказал он, а затем показал фигурку адоранта. — Это не Пушок, но друг столько же надежный. Заботься о нем и да хранит он тебя». Я сразу его узнала. Я разозлилась на отца, но он меня вразумил. Сказал, Люперо не мог ослушаться хозяина и добавил, что в охоте нет ничего преступного, когда она призвана прокормить охотника. Мы быстро подружились. Я прониклась его переживаниями, а он — моими тревогами. В нем нет и тени той злобы, что мне привиделась в детстве. Только строгость. Но много в нем и ласки, которой он отвечает на добро. Мы вместе уже двадцать лет, почти столько, сколько прошло с тех пор, как я увидела в небе твое, Дъёрхтард, рождение.

Маг не ответил. Он задумывался и раньше, что по людским меркам Миридис подходит ему в матери, а Граниш — в дедушки. Но ведь и не были они людьми. В соразмерном пересчете среди них он самый старый, а Миридис — самая молодая. Не раз об этом вспоминая с досадой, людей он считал неудачным творением, ведь цверг и альв, как всякий зверь и птица, взрослеет быстро и медленно стареет. С человеком же все происходит точно наоборот.

Волк вытянулся вдоль тела Дъёрхтарда, Граниш, запечатав вход, лег по другую сторону адоранта, а Миридис устроилась поодаль. Страх недолго боролся с усталостью. Эту ночь и последующие вестники провели в безопасности и тепле.

Когда перевалили через горную гряду, ветер поутих. Деревья на этой стороне росли гораздо гуще. Устремлялись в небо на двадцать саженей заснеженные сосны, наряжались шубками ели-красавицы, из-под сугробов выглядывали голубые шишкоягоды душистого можжевельника.

Утверждавшая, что знает дорогу, Миридис долго не могла сориентироваться в хвойном Белом лесу. На помощь пришел четвероногий друг. Принюхавшись, волк опустил голову и теперь шел по следу, не останавливаясь. Счастливый, он задорно вилял хвостом и улыбался, время от времени оглядываясь на спутников. Но с приходом луны, когда путешественники разбили палатку, ужинали ягодами и пили чай с хвойными иголками, Люперо, понурив голову, побрел прочь. Остановившись на скальном выступе, он поднял морду и протяжно завыл.

Исполненный грусти и тоски вой на многие версты разносился эхом в горах. В этом звуке было невысказанное страдание и непередаваемая боль. Когда эхо затихло, волк повторил зов. Ему вторил другой волк, а затем и третий продолжил скорбную песнь. Волки отзывались горю Люперо, они говорили, что в страдании он не одинок. Но не становилась радостней песня адоранта, не уходила из сердца печаль, вновь и вновь он тщетно взывал к небесам.

— Сколько горя в его голосе, — с сожалением заметил Дъёрхтард. — О чем он грустит?

— Он зовет хозяина, — ответила Миридис.

— Разве не ты его хозяйка?

— У него было множество хозяев, но сердце адоранта осталось с тем единственным, которым мог быть лишь первый из нас.

— А кто был первым хозяином?

— Я тебе покажу, — и Миридис позвала. — Люперо!

Волк повиновался, закончил выть и подошел к костру. Он ткнулся мордой альве в плечо, показывая, что он с ней и никуда не уходил. Но теперь Дъёрхтард видел, что как бы адорант не выказывал ей заботы, частью все равно оставалась где-то в другом и очень отдаленном месте.

— Положи руку ему на голову, — распорядилась Миридис и сама накрыла его ладонь своей рукой. От прикосновения нежных пальцев альвы по телу мага пробежала дрожь, но наученный годами колдовской практики быстро возвращать самообладание, он закрыл глаза и погрузился в воспоминания волка.

Вокруг царила пустота. Не слышно было звуков, не видно света, не существовало запахов и опоры под ногами. Лишь обволакивало чувство медленного течения, движение постепенно ускорялось, а затем вдруг прервалось и выбросило ведомого на берег жизни.

«Здравствуй, Люперо, — прозвучал в голове ласковый мелодичный голос. Из пустоты возникла большая белая рука, она приблизилась, стало тепло и приятно. — Смотри, твой первый рассвет». — Картинка изменилась, во тьме росли два белых опрокинутых набок месяца. Затем снова появились белые пальцы, за ними потянулась белая рука. Она пахла свежестью и множеством ни с чем несравнимых запахов. Но дальше руки изображение расплывалось, ее обладатель затерялся во темноте, и все исчезло.

— Он не помнит, — ответила Миридис невысказанному вопросу. — Прошло так много лет, что он забыл, как выглядел его хозяин.

— Голос мужской, — вслух размышлял Дъёрхтард, но сказав, тут же усомнился в своих словах.

— А мне голос показался женским, — не согласилась Миридис.

— Руки большие, я все же считаю его мужчиной.

— Большие, но не грубые.

— Спор ваш не имеет большого смысла, — вмешался Граниш. — Кем бы ни был первый хозяин адоранта, он давно умер.

Такое категоричное заявление Дъёрхтард не мог оспорить. Люди способны прожить сто-двести лет, цверги отметить пять веков, альвы встретить тысячелетие, возраст адоранта же гораздо превосходил эти числа.

— Его хозяин не умер, — в очередной раз возражала Миридис. — Когда силы Люперо истощаются, он возвращается в Думурью, бродит по бескрайним лесам и лугам, но и в мире духов не находит того, кого ищет.

— Если нет ни среди живых, ни среди мертвых, — покачал головой Граниш. — Возможно, его постигла участь страшнее смерти.

— Или, — предположил Дъёрхтард, — он бессмертный. — Остальные с сомнением посмотрели на него. — Почему бы нет? Им может быть кто-то из рошъяра. Ведь именно они сотворили адорантов.

— Какой злой бог мог заставить его так страдать? — горько спросила Миридис, обнимая большого волка. Ей не ответили.

Люперо продолжал возглавлять маленький отряд предвозвестников. В какой-то момент он внезапно замер и навострил уши.

— Я слышу шаги, — из поясной сумочки Миридис извлекла три маленьких раковины, подвешенных на красных шелковых лентах, таких коротких, что даже она не смогла бы надеть их на руки. Одну такую ленту она обернула вокруг уха, а саму ракушку вставила внутрь. Два других амулета оставались на открытых ладонях. Ничего не сказав, Граниш принял ракушку, затем расчистил снег под ногами и приложил руки к земле.

— Их используют послы Кзар-Кханара, чтобы иметь возможность понимать чужие языки. Откуда?.. — Миридис опередила вопрос мага.

— Не одним прозелитам Кзар-Кханара нужно понимать чужеземцев, — в ее глазах блеснула лукавинка.

— Это люди, — заключил Граниш. — Позволим себя окружить.

Вскоре из-за толстых стволов выскочили местные жители.

Это были боруты — одни из древнейших представителей человеческого рода. Первые люди — пасары — появились в центре Яраила, тогда еще единого континента Дея. Часть из них ушла на юг и назвалась сироккийцами, другая отправилась на север и нареклась борутами, оставшиеся же люди провозгласили себя мусотами. В отличие от сироккийцев и мусотов боруты жили в уединении, не смешивали кровь с другими народами и сохранили свой род таким, каким он был тысячелетия назад — высоким и голубоглазым, с кожей бледно-голубого цвета.

Встретившие путников туземцы носили волчьи шкуры, полностью скрывающие могучие тела. Меховые перчатки держали грубо обтесанные каменные топоры и копья с каменными же наконечниками. Неизменным атрибутом каждого туземца служил длинный лук. Воинственно настроенные, с твердым взглядом и сжатыми губами, завидев Люперо, они начали растерянно перешептываться и переглядываться, повторяя имя адоранта, но неуверенные в догадке. Имя его и на древнем сложном языке, который почти не менялся с течением тысяч лет, звучало одинаково.

— Люперо, — подтвердила Миридис.

Тогда боруты упали на колени и простерлись ниц, лицами прямо в снег. Вновь и вновь они выкрикивали имя адоранта, с каждым возгласом вспахивая снег.

— Поднимитесь! — велела альва.

Боруты не поняли ее слов, но подчинились жестам. Робко по одному все еще с огромными круглыми глазами они распрямлялись, но зачарованные продолжали шептать имя волка и, не моргая, взирать вживе на того, кому поклонялись еще предки их предков. Миридис достала еще одну языковую ракушку и показала, что приносит ее в дар. Высокий борут неопределенного возраста выступил вперед и подбадриваемый предвестниками вставил ракушку в ухо.

— Меня зовут Граниш, — откашлявшись, представился цверг. — Это Дъёрхтард, и Миридис. Мы следуем в Волчью Пасть, чтобы говорить с Пастырем Ветров.

Боруты переглянулись, ничего не поняв, и удивляясь тому, что от лица чужестранцев говорит не волк, но человечек и самый маленький.

— Я Лунный Глаз, сын и первый наследник хёвдинга Снежной Гривы, — представился принявший дар борут, поняв слова цверга. — Идущих за Волком мы примем как братьев. Но мы не можем проводить вас к Пастырю Ветров.

Граниш, умеющий разбираться в лицах, предположил, что сын вождя одного с ним или даже большего возраста. Сам вождь, надо полагать, древний старец, но не согбенный и тщедушный, раз племя, во многом живущее по законам звериным, ему подчиняется.

— С ним что-то случилось? — предположил Граниш.

— Десять лун назад он ушел в лес и не вернулся. По следу вышли охотники, но судьбы их нам также неизвестны. — Соплеменники смотрели на него в смятении, но затем один за другим стали кивать, поняв смысл происходящего.

— Тогда, полагаю, у нас нет причин идти в Волчью Пасть, уверен, что смогу самостоятельно отыскать следы Пастыря.

— Не уходите! — взмолился Лунный Глаз. — Он стал на колено, при этом все равно оставаясь выше Граниша, и обеими руками ухватился за плечи цверга. — Пожалуйста, разрешите провести вас в Волчью Пасть, — собеседник молчал и борут переключил внимание на Дъёрхтарда, рассудив, что поскольку он единственный из троицы не произнес ни слова, то и должен быть предводителем. — Окажите великую честь моему народу! Даруйте детям Волка лик нашего предка! — Дъёрхтард посмотрел на Миридис, и Лунный Глаз обратил поэтическое слово на нее. — Белая волчица, не откажите в прошении! Отцу моему и матери моей дозвольте восхвалить встречу чудесную!

— Вас следовало назвать Красным Языком, — остановила она его, и пока борут напряженно вдумывался в смысл метафоры, поняв ее буквально, продолжила:

— Лунный Глаз, положи руки в пасть Люперо, если клыки его не сомкнутся, он войдет в ваш город.

На лице сына вождя отразился ужас. Но ничего более не говоря, он подошел к адоранту. Волк посмотрел ему прямо в глаза и растворил пасть. Борут не смыкая глаз, положил руки почти до локтей на острые клыки. Все затаили дыхание. Прошло несколько долгих секунд, прежде чем Люперо опустил голову и выронил руки юноши изо рта. Дети Волка возликовали.

Дорога в сопровождении борутов прошла незаметно. Все трое сохраняли бдительность. Миридис запоминала примечательные объекты, Дъёрхтард прежде пытался удержать в голове отклонение от первоначального положения, но давно запутался, и только Граниш рисовал на внутренней карте маршрут с детальной точностью.

Волчья Пасть представляла собой небольшое поселение из камня и шкур под вершиной горы давно обрушившейся, сползшей по склону и ныне нависающей над землей подобно верхней челюсти. Огромные каменные глыбы и лысые сосны, торчащие как из земли, так из обвалившейся вершины только усиливали схожесть пейзажа с пастью. Необычны были дома борутов: треугольные, заостренные у крыш, они, по-видимому, когда-то являлись гигантскими сталагмитами давно обрушившейся пещеры. Скорее для украшения, чем для защиты от холода дома укрывались шкурами самых разных обитающих в округе зверей.

Часть борутов, сопровождавших гостей, отправились вперед остальных, и встречать прибывших вышло все племя. Взрослые боруты-мужчины одевались в волчьи шкуры, но женщины и дети носили исключительно одежды из козьих шкур. Все они расположились по обе стороны ворот вдоль частокола, оставляя проход для Волка и его свиты, как они назвали предвозвестников.

В воротах гостей встречал хёвдинг Волчьей Пасти Снежная Грива — крепкий мужчина в летах, с бородой и копной густых белых как лунь волос. На нем были шкуры только белых волков. Когда Люперо подошел ближе, хёвдинг припал на колено и приложил кулак к сердцу.

— Добро пожаловать домой, отец.

Люперо кивнул в ответ. Лишь тогда Снежная Грива обратился к его провожатым.

— Друзья Люперо — друзья детям Волка. Рад приветствовать вас, накормить и отогреть после долгой охоты. — Предвозвестники его поняли, но чтоб впредь и он мог их выслушать, Миридис отдала последнюю языковую ракушку.

В Пасти Волка редко привечали гостей, и единственным не занятым домиком оказалось местное жилище Пастыря Ветров. Довольно просторное по меркам борутов оно состояло из двух комнат. В одной разместились предвестники, и отдельную комнату оставили волку. Естественная кладка стен пропускала холодный ветер, и во многих местах щели были заткнуты животными шкурами, ими же выстилался пол, завешивались стены, обтягивалась редкая мебель. Присматривать и выполнять желания гостей хёвдинг назначил Лунного Глаза. Первоначально комнату с очагом сын вождя хотел отдать Люперо, но Миридис заверила его, что волк не чувствует ни холода, ни голода. Но если к первой части заявления Лунный Глаз прислушался, то и слышать не хотел о том, чтобы обойтись без пира.

Тепло очага располагало ко сну, к тому же в пустынной комнате отсутствовали окна, и совершенно не на чем было остановиться глазу. Граниш решил вздремнуть, Миридис последовала его примеру, но прежде ушла в комнату волка. Дъёрхтард, поначалу загоревшись возможностью найти нечто загадочное и интересное в доме Пастыря Ветров, ничего занимательного не обнаружив, откровенно разочаровался и предположил, что старец, очевидно, имел в распоряжении другое жилье, где и проводил магические изыскания. Эту догадку подтвердил Лунный Глаз. Он стоял у дверей с наказом отца никого не впускать, дабы не тревожить гостей. Но поскольку никто и не осмеливался прийти без приглашения, он скучал, ожидая пира, который должен был начаться лишь к ночи.

— Оставим их ненадолго, — предложил Лунному Глазу Дъёрхтард и борут, недолго думая, согласился, рассудив, что с тем же успехом посторожит гостей снаружи. По другую сторону тяжелой двери ветер поднял снежинки и бросил им в лицо, мгновенно прогнав сонливость.

— Почему только мужчины носят волчьи шкуры? — спросил маг, глядя на спешащих людей. Все они занимались приготовлениями к пиру: мужчины таскали туши коз и овцебыков, волокли длинные деревянные столы, женщины семенили с кувшинами, ендовами и лоханями, дети, по мере сил, помогали и тем и другим.

— Когда мальчик проходит посвящение, он получает шкуру волка и ему дают имя. Шкура же зверя становится и его собственною плотью одновременно — длакой. До тех пор ребенок носит одежду козы. Женщина не может стать волком. Женщинами рождаются слабые души. Они должны служить мужчинам, чтобы в следующей жизни стать сильнее. Лишь мужчина-борут после смерти попадает на бескрайние поля Думурьи.

— Как называют мальчика до обряда инициации? Как выбирают имя женщинам?

— Называют так, какими они являются детьми по порядку. Видишь того большого ребенка? — проследив за рукой, Дъёрхтард увидел седеющего мужчину с вислым брюхом, однако в козьих шкурах. Большим каменным тесаком он разделывал козью тушу. — Это мой брат, его называют Девятым. Из лука он с двух саженей не попадет в козу, но сумеет зажарить ее как никто в народе Волка. Но мой брат исключение.

— Почему?

— Иногда мальчик не получает имени. Он не возвращается из леса и не приносит шкуру волка, а сам становится пищей зверей. Но с Девятым было иначе. Он не уходил в лес, а прятался за частоколом. Отец хотел изгнать его с позором, но внял мольбам матери и сохранил ему жизнь. С тех пор Девятый — вечный ребенок, даже меньше ребенка, ибо и дети смеются над ним. Он лишен права голоса и права продолжать род. Мужчины с ним не разговаривают, он безропотно выполняет поручения женщин, всегда следуя за ними покорной тенью.

— Жестоко, — посочувствовал Девятому Дъёрхтард. На плечо взрослому ребенку опустился снегирь. Невинно улыбаясь, мужчина погладил птицу, окрашивая оперение красным, и что-то ласково прошептал. — У него не было шансов в битве с волками. Вы отправляли его на смерть.

— Да, — без раздумий ответил Лунный Глаз. — Никто не ждал его возвращения. Здесь выживают только сильные. Если мы будем позволять жить и продолжать род таким как Девятый, наши потомки обречены на смерть.

Когда взошла луна, путников пригласили к первому столу. Длинные сосновые столы ломились от чаш, тарелок и блюд с мясом. Для невзыскательного взгляда Дъёрхтарда кушанья почти не отличались: красное мясо, сырое мясо, темно-красное мясо, печень, язык, мясо сильно зажаренное. Помимо прочего здесь присутствовали жареные головы домашних и диких животных. И хотя боруты ели все, что можно съесть, уши они отрезали и складывали в специально отведенную для того чашу. На вопрос Дъёрхтарда Снежная Грива подал знак музыкантам, которые услаждали слух хёвдинга, его народа и гостей во время трапезы. А вот для тонкого слуха альвы шум, громко именуемый здесь музыкой, стал воспитателем терпения. Боруты стучали в бубны из натянутых на кости шкур, дергали жилы, заменяющие струны в причудливых инструментах, дули в рога, а также извлекали звуки из желудков овцебыков, пронизанных большими и маленькими полыми деревянными трубочками. Люди Волка называли это музыкой, хотя во всем мире беспорядочное нагромождение звуков именуется какофонией. Музыканты наиграли простой мотив, многие из них хором озвучили слова Синей книги:

От самой трапезы маг отказался и лишь время от времени припадал к чаше с брусничным соком. Для Миридис, которая, как и все альвы не употребляла животной пищи, пир оказался настоящим испытанием. В нос ударял сильный запах мяса и если бы не заблаговременно ожидавшая ее можжевеловая веточка, чей аромат она время от времени вдыхала, дабы перебить вездесущий запах жареной плоти, она недолго бы пребывала в сознании. Граниш находился по левую руку от хёвдинга и замыкал троицу с одного конца. Он ел мало, но с энтузиазмом, смаковал и нахваливал приготовленную пищу. Первое и, пожалуй, самое важное, на что он обратил внимание — помимо прочего на столе находилось мясо волка. Способный показаться на первый взгляд кощунственным ритуал пожирания тех, кого боруты считали предками, имел простое объяснение. Причащаясь: поедая волков, облачаясь в их шкуры, люди ощущали себя волками, постигали разум, получали их силу. Волчатину и медвежатину Граниш попробовал лишь из вежливости и, извинившись, отставил в сторону, сославшись на слишком большую жесткость для старых зубов. В действительности ему претила мысль убивать и есть этих умных животных. Но волк редко ест себе подобных, потому большую часть кушаний составляло мясо коз и оленей. Оленину Граниш отметил отдельно, назвав самым вкусным мясом, которое ему доводилось пробовать до сей поры.

— Конечно, вкусно, — добродушно согласился Снежная Грива, оторвал зубами огромный лоскут мяса с козьей ноги и запил брагой из кленового сока, которая наполняла ритон с головой волка.

Сам вождь не возглавлял стола, а находился несколько правее центра, так что все сидящие могли видеть находящегося позади него Люперо. Специально для волка поставили высокую каменную скамью, перед которой на резном костяном блюде выложили лучшие кусочки козлятины, оленины и зайчатины. Так для людей, сидящих вдали, казалось, что церемонию возглавляет адорант.

— Это не бледные подземные грибы или огромные черви, которыми вскармливают цвергов, — продолжил хёвдинг.

— Откуда вам это известно? — изумился Граниш.

— Я пожил немало на этом свете. Все боруты за нашим столом мои дети, внуки и правнуки, а ведь все они уже давно волки.

Граниш обвел взглядом сидящих. Среди них были и хрупкие юноши и уже убеленные сединой мужи. Конечно, для Девятого здесь не нашлось места.

— Что случилось с Пастырем Ветров? — спросил Граниш, пользуясь моментом, когда музыка стала играть тише.

— Не знаю, — отрезал Снежная Грива. — Двенадцать ночей назад он словно обезумел. Говорил о каких-то переменах и белой угрозе, а затем убежал в свою хижину. Я отправил охотников по следу, но они еще не вернулись. Это тревожные вести, ведь его дом находится в пяти человечьих лунах, а прошло восемь ночей.

— Белая угроза? — переспросил Дёрхтард, который и со своего места отчетливо слышал грудной голос хёвдинга.

— Да. Возможно, Пастырь предостерегал о холодах. Или, — хёвдинг помедлил. — Некоторые из детей Волка утверждают, что видели в окрестностях снежных троллей.

— Я знаю, на что способны тролли, — резонно заметил Граниш. — Цверги издревле разделяют с ними подземный мир. Но у нас есть металл, у вас я видел только частокол и каменные топоры.

— Немного терпения, — попросил Снежная Грива. — Твои глаза увидят больше.

Музыканты утихли. Только бубны отбивали дробь: тум, тум-тум… тум, тум-тум… тум. Хёвдинг поднялся.

— Сейчас, когда наша кровь полнится силой предков, — обратился он ко всем присутствующим, — избранные пойдут следами зверей за великим Волком, дабы выследить Пастыря Ветров! — толпа воодушевленно заревела, Миридис недовольно сложила руки на груди. — Не тревожьтесь, — сказал он тише, — мы вернемся ко второму закату.

— Мы идем с вами, — не терпящим возражений тоном заявила она.

— Вам не угнаться за нами, — спокойно ответил Снежная Грива. Затем подошел к Люперо и склонил колено. — Отец мой, Люперо, благослови мою охоту, даруй свежей плоти, да теплой крови. Пусть нюх мой будет остер, да тонок слух, — хёвдинг протянул волку руку. Адорант осторожно взял ладонь в пасть и слегка прикусил. По руке Снежной Гривы заструилась кровь. Он сжал руку в кулак и опустил голову.

Белые шкуры вождя вздыбились, расползлись по телу, закрывая человеческую кожу на ладонях. Капюшон с волчьей мордой надвинулся на лицо. Очертания хёвдинга менялись: ноги укорачивались, плечи сужались, а тело вытягивалось. Это продолжалось совсем недолго. Когда метаморфозы кончились, на месте Снежной Гривы стоял большой белый волк.

Один за другим люди поднимались из-за столов и подходили к Люперо. Но далеко не все из них оборачивались волками. Тех, кому не суждено было разделить охоту с первым волком, адорант не благословлял. Угрюмые, с нетронутой клыками плотью, они покорно отходили в стороны. Люперо избрал девятнадцать человек, очередь многих мужчин так и не настала. Среди последних и Лунный Глаз, но в отличие от других он не мог покинуть племя, вынужденный замещать хёвдинга в его отсутствие.

Прежде чем с воем умчаться в ночь, ввергая в ужас лесных зверей и птиц, Люперо подошел к Миридис и ткнулся в нее мордой, словно извиняясь за поведение.

— Удачной охоты, — пожелала она, ничуть не сердясь.

Волкодлаки, возглавляемые адорантом, покинули Волчью Пасть. Женщины убирали со столов, а предвестники направились в отведенный им дом Пастыря Ветров. У входа ждал Девятый. Мужчина стоял, скрестив руки и опустив голову в пол, но заслышав шаги, поднял взгляд и робко посмотрел на гостей.

— Здоровья тебе, сын Волка, — приветствовал его Граниш. Девятый молчал и покачивался из стороны в сторону, кивая на Миридис. Неверно истолковав жесты, Граниш снял ракушку, но борут отрицательно замахал руками.

— Ему запрещено говорить с мужчинами, — пояснил Дъёрхтард.

— Какой ужас! — возмутилась женщина. — Ты хочешь нам что-то сказать? — ее голос полнился участием. — Ты говоришь на языке мусотов?

— Да, но я хочу показать. Пожалуйста, идите за мной! — взмолился он.

Они подошли к частоколу в дальнем конце селения. Девятый взял обеими руками одно из бревен и потянул вверх. Бревно оказалось не связанным с остальными и должно быть полым, поскольку мужчина без видимых усилий вырвал его из земли и облокотил о частокол.

— Не бойтесь, я только покажу вам подвал, где трудился Пастырь Ветров. Там его записи, они вам помогут.

— Почему Снежная Грива ничего не говорил о подвале? — спросила Миридис.

— Он не знал. Пастырь он… готовил меня в ученики. Даже хёвдинг не может оспорить право Пастыря Ветров выбирать преемника.

Миридис ответ удовлетворил, и она без колебаний вышла за черту селения. Дъёрхтард шагнул было следом, но Граниш поймал его за руку, и только убедившись, что маг понял его правильно, разжал хватку.

— Здесь? — удивилась альва, когда Девятый остановился у полуразрушенного каменного сарая, который цепкое время уже наполовину утащило в землю.

— Нужно пройти дальше. Спускайтесь, а я послушаю, не идет ли кто за нами.

Все трое предвозвестников зашли в сарай. Конечно, никаких записей Пастыря Ветров внутри не оказалось. Единственными, кто, по-видимому, здесь жили ранее, судя по запаху, клочкам шерсти и следам экскрементов были козы. Путники обернулись на шорох в проходе — там стоял большой серый упитанный волк.

— Ты совершил ошибку, — произнес Дъёрхтард. Зверь тут же бросился на него, но порыв ветра, вырвавшийся из рук мага, отбросил волка в сторону, сильно ударив об стену.

В следующую секунду Девятый уже был на ногах, но Граниш приставил маленький арбалет, начиненный ядовитыми болтами, который всегда носил под рукавом к его шее. Волк покорно опустил голову. Очертания его тела размылись, конечности удлинились, а тело расширилось. Девятый вернулся в человеческий облик, только теперь на нем была волчья шкура.

— Откуда у тебя длака? — удивился Дъёрхтард. Девятый усмехнулся.

— Думаешь, я ее украл? Чужая шкура не обернула бы меня волком. Я ее заслужил. Но зачем охотиться на оленей и убегать от троллей, если можно прикрыться шкурами бездумных собратьев?

— Долго же ты скрывал этот секрет, — рассудил цверг.

— Было несложно. Люди видят то, что хотят увидеть.

— Пойдем-ка к твоей родне, пусть посмотрят еще раз.

— Зачем ты хотел убить нас? — изумилась Миридис.

— Зачем? — издевательски переспросил Девятый и скривил рот. — Дети Волка слепы, но я все вижу. Не вы следуете за Люперо, но он за вами. Вернее за тобой. Кто ты такая, чтобы приказывать ему? Он должен быть с нами. Оставь его нам!

Миридис смутилась. Изгнанный в тень и презираемый семьей, Девятый не беспокоился своей судьбой, сознательно шел на обман, готовый взвалить бремя преступления на свои плечи. Он заботился о благе всего племени. Низкая уловка в определенной степени могла быть названа самопожертвованием.

— Нет, — покачал головой Граниш. — У тебя были и другие мотивы. Ты хотел место хёвдинга, ведь так? — Девятый молчал. — Лунный Глаз представился нам первым наследником вождя. Но ты определенно старше.

— Наследник! — лицо Девятого скривило отвращение. — Одиннадцатый, вот он кто!

— Что стало с твоими старшими братьями?

— Померли. Треклятый старик нас всех переживет!

— Даровав племени кумира, ты надеялся заслужить прощение. Или взять его силой Люперо.

— Чтобы завладеть адорантом, ему пришлось бы сперва убить Люперо, — заметил Дъёрхтард. — Ведь даже по смерти Миридис, не возвратившись в Думурью, он остался бы ей верен. План непродуманный.

Девятый насупился. Казалось, неудача расстроила его гораздо меньше, чем низкая оценка задумки, а значит и умственных способностей самого борута.

— Я буду все отрицать, — процедил он.

Лунный Глаз слушал доклад Граниша с явным разочарованием. Он смотрел на старшего брата без злобы, но с грустью, как на провинившегося неразумного ребенка, которого нельзя судить законами взрослых. Но этот осуждающий и одновременно снисходительный взгляд провоцировал гнев брата, чье старшинство было забыто много лет назад.

— Так все и было! — с какой-то особой только ему понятной гордостью признал Девятый обвинение, забыв о первоначальном решении все отрицать.

— Не мне тебя судить, — покачал головой Лунный Глаз, давая понять, что брату не стоит рассчитывать на снисхождение. — Пусть хёвдинг определит твою участь.

В Пасти Волка не было тюрьмы, колодок или хотя бы позорного столба. Боруты редко нарушали заветы предков, ведь все племя ощущало себя одной большой стаей, которой, по сути, и являлось. Девятого крепко привязали к вратам, где он должен был простоять до возвращения Снежной Гривы.

Но одна неприятность не исчерпала события этой длинной ночи. Едва предвестники улеглись спать, сон разрезал трубный зов. Когда гости вышли на улицу, многие боруты были на ногах, а некоторые успели обратиться в волков. В центре города на большом валуне раздувал могучую грудь коренастый трубач. В руках он держал спускавшийся до самых ног огромный деревянный карникс с настоящим волчьим черепом у раструба. Инструмент выдавал половинную «до», затем четвертную «ре», во втором такте «ре» удлинялась, композиция повторялась, в пятом такте «ре» игралась тремоло.

— Тролли, — упредил вопрос предвестников Лунный Глаз.

— Тролли не объединяются для совместных атак, они слишком глупы для этого. Они живут поодиночке в пещерах и лесах, — возразил Граниш.

— Верно, — только и сказал борут.

— Они словно знали, когда лучше напасть, — заметила Миридис. Дъёрхтард бросил взгляд в сторону ворот и нахмурился.

— Непродуманный план, — повторился он, но ничего не объяснил.

— Кто их возглавляет? — спросил Граниш. Лунный Глаз развел руками.

Вопреки ожиданиям лучники не взбирались на стены, не грелось масло, не запасались камнями, и все приготовление борутов к битве сводилось к обращениям в волков с последующим выжиданием атаки. А все потому, что прочную шкуру тролля не пробить стрелой и не прожечь маслом, а крепкие кости выдержат даже сильнейший камнепад.

— Я могу соорудить тебе лук, — предложил Миридис Граниш. — Для стрел неуязвимы тела троллей, но не глаза.

— Альвы не убивают живых существ! — возмутилась она. — Во время боя я буду лечить раненых.

Предвозвестники заняли позицию на стенах недалеко от врат. Девятого отвязали и заперли в его доме, остальные мужи навострили уши. Снежные тролли не заставили себя долго ждать.

Маленькие, меньше человека ростом, и огромные, по две-три сажени, но неизбежно уродливые с длинными мясистыми носами, огромными пухлыми губами и увесистыми животами они неспешно приближались. Тролли росли всю жизнь: меньше новорожденного цверга в начале жизни, за два века они вырастали порой до четырех саженей. Белая клочковатая шкура, окровавленная, сбившаяся в колтуны почти не маскировала троллей. Вонь из клыкастых ртов шла впереди тел. После обильной трапезы тролли подолгу отлеживались в норах и пещерах. Они могли спать годами, тела обрастали мохом, в шерсти вили гнезда пауки и птицы. Предками снежных троллей были хримтурсы — ледяные гиганты Ядгеоса. Тяжелораненые хримтурсы, оставшиеся в Яраиле после сражения за этот мир, укрылись в отдаленных, необитаемых краях. Долгие века они залечивали раны, питались тем, что могли достать, часто довольствуясь падалью, с разумными существами не соседствовали. Они разучились говорить, одичали и разбрелись по миру уже в облике жестоких зверей.

Тролли приближались хаотичной толпой. Граниш пытался поразить их из арбалета, но крошечные болты отскакивали от прочных шкур, а сами тролли того даже не замечали. Дъёрхтард дважды вызвал молнию, после того как с сожалением отметил, что единственное известное ему заклинание массового поражение — огненный шар, лишь разозлило троллей, сжигая шерсть, но не причиняя существенного вреда каменной коже. Миридис встала за спинами волков и, несмотря на противление Граниша, воззвала к дыханию анияра. Это и был ее дар предвозвестницы, о которой говорил цверг. От тела целительницы разлились волны света и тепла, обдавая и наделяя борутов силой и храбростью. Они же были призваны залечивать раны волкодлаков в бою. И такую силу вложила она в колдовство, что застыла статуей и теперь не могла шевельнуться и под угрозой смерти. Граниш и Дъёрхтард, не сговариваясь, не отходили от нее ни на шаг.

Боруты пропустили троллей в город, а затем атаковали со всех сторон.

Тролли действовали без всякой тактики и координации между собой. Они пришли вместе, но на этом их единство закончилось. На каждого из них приходилось по трое волкодлаков. Но снежные гиганты были гораздо сильнее, они расшвыривали борутов, рвали зубами или попросту топтали. Более ловкие волки в свою очередь избегали большинства ударов, небольших троллей они атаковали в шеи, под крупных врагов подныривали, впивались в ноги, пах или живот и только повалив, клыками вспарывали горла. А поскольку тролли сражались каждый за себя, их было несложно окружать поодиночке.

И все же многие волки страдали: челюсть одного из них трехсаженный тролль раздавил руками, другой погиб под сверзившейся тушей уже мертвого гиганта. Серый волк, которым стал один из внуков Снежной Гривы, Сумрачный Ловец, испытал на себе сокрушающую силу врага. Могучий удар перебил его позвоночник и неподвижного опрокинул набок. На помощь пришел Лунный Глаз. Как по всхолмью, пробежал он по небольшому троллю, перепрыгнул на гиганта, нависшего над племянником, и впился в его горло зубами. Через пару секунд Сумрачный Ловец уже поднимался на лапы, а еще через полминуты вернулся в бой — так сильно было заклинание Миридис.

Потрясенный этим зрелищем, Дъёрхтард с усмешкой вспомнил свои слова, когда не признал в альве мага. Сам он не мог больше использовать молнии, рискуя ранить или даже убить волкодлаков, но придумал кое-что получше.

В небо поднялось ложное солнце. Тролли, чья нелюбовь к свету хорошо известна, прятали глаза, безумно размахивали руками и рычали еще сильней. Многие из их числа пали, ослепнув всего на мгновение.

Маг перешел на точечные заклинания и в ближайшее время свалил еще двух троллей попаданиями призрачных копий в шеи.

Проявил себя и Граниш: одному троллю он выколол глаз, другому попал в пасть. Оба вскорости были добиты стаей.

Один за другим тролли опрокидывались в снег, и победа борутов должна была приближаться с каждым новым поверженным троллем. Но на поверку большинство убитых троллей были молодыми и менее сильными, в то время как матерые гиганты почти беспрепятственно истребляли волкодлаков. Многие из борутов при этом умирали мгновенно, и дыхание анияра уже не могло их спасти. Но, даже умирая, тролли забирали с собой столько жизней, что в победе над ними не могло быть ни гордости, ни облегчения.

Когда в воротах образовался затор, тролли не стали дожидаться очереди. Многие из них атаковали частокол. Под сокрушительными ударами могучих кулаков дерево лопнуло и впустило захватчиков в город. Тролли пробили вторую брешь, затем третью, и вскоре частокол усеял город щепками, став походить на решето.

А из лесов тянулись цепочкой новые тролли. Казавшаяся близкой победа робко перебежала на другую сторону частокола. Натиск врага усилился, шаг за шагом боруты вынужденно отступали. Им некуда было идти, ведь здесь они жили, здесь в простых каменных домах их ждали жены и дети, которые сейчас припадали к дверям ушами и смертельно переживали за близких сердцу людей, сражавшихся прямо за стенами.

Один мальчик внезапно выскочил из дома. Ему еще не присвоили имя, а до тех пор звали Третьим. Слишком маленький, чтобы владеть оружием, еще не способный превращаться в волка в руках он держал глиняный туесок. В сажени от него на тролля набросился бурый волк, в котором Третий узнал отца. Тролль отшвырнул борута, тот с силой врезался в стену дома и неуклюже свалился. Тролль одним шагом подскочил к жертве и поднял руку для решающего удара. В тот момент в его лицо врезался глиняный туесок и наполнил глаза, нос и рот гиганта едким перцем. Тролль замер, чихнул и обернулся. Мальчик попятился, взялся за дверное кольцо, но тут ноги его потеряли опору. Огромная белая рука сдавила детское тельце. Бросив взгляд через плечо, он увидел, как поднимается на лапы отец. А впереди него в это время открылась дверь и в проеме оказалась мать. Она вскрикнула полным ужаса и горя криком, не грубо назвав ребенка Третьим, но ласково сыночком. Мальчик не ответил, из его рта хлынула кровь, и мертвое тело упало к материнским ногам. Отец вновь накинулся на тролля и в этот раз ему помог соплеменник. Вдвоем они повалили врага и вскоре загрызли. Отец принял человеческий облик, опустил голову и подошел к жене и сыну. Мать заливалась слезами и прижимала бездыханного ребенка к груди. Мужчина обнял жену, нежно провел рукой по волосам сына и проводил безутешную мать назад в дом. Через минуту бурый волк вернулся в стаю. Смерть родного человека страшна, но она не больше и не меньше смерти любого другого человека.

Тролли продолжали наступать. Битва углубилась в центр города и теперь уже Миридис оказалась в опасной близости перед нападающими. Волкодлаки защищали ее как собственную мать, но один за другим умирали, и тролли подбирались к ней все ближе. Бессильная пошевелиться, немигающим взором против воли наблюдала она кровавое побоище, и слезы из ее глаз катились не из-за усталости.

Дъёрхтард разрывался в сомнениях. Миридис необходимо увести, но резкое прекращение столь сильного колдовства может вызвать страшные, даже смертельные для целительницы последствия. От троллей альву отделяло всего несколько саженей. Один из них прорвался через ряды волкодлаков. Маг бросил в него призрачное копье, но заклинание лишь по касательной оцарапало троллю плечо. Граниш выстрелил, но и его миновала удача. Гигант поднял обе руки, сжатые в кулак. Прежде чем они опустились и раздробили хрупкие косточки альвы, Дъёрхтард, сам не понимая, что делает, ухватил ее за плечи.

Тролль нанес удар. Огромные кулаки взметнули тучу снега, но не было в ней свежей крови.

Миридис очутилась на подпорной стене у частокола вдали от битвы. Секунду она стояла неподвижно, а потом стала оседать. Дъёрхтард подхватил ее и осторожно опустил на дерево.

— Мы выигрываем? — спросила она с надеждой.

— Не вижу, — признался маг. Это было правдой, ему не пришлось лгать. Он щурился, но вдруг взгляд его остановился.

— Что там?

— Как будто дерутся два тролля, — неуверенно предположил он. — Нет, это белый медведь.

— Я должна им помочь, — Миридис попыталась встать, но ее остановила непреклонность глаз мага. Они говорили: «Мне нравится твоя целеустремленность, но если попробуешь встать, я готов держать тебя насильно».

Огромный медведь вклинился в ряды троллей с тыла. Раскидывая тварей поменьше и сцепляясь в смертельных объятьях с гигантами, он расчищал себе путь, пока не достиг центра битвы. Следом за медведем в город ворвался Люперо, за ним Снежная Грива и еще восемнадцать волкодлаков. Они хлынули в образовавшуюся брешь и теперь полные сил рвали, кусали, грызли троллей.

Люперо выбирал самых крупных троллей. Быстрый как стрела он легко уклонялся от ударов, кружил и, выбрав удачный момент, впивался в горла, разрывая толстую шкуру острыми клыками.

— Выигрываем, — переменил мнение Дъёрхтард. И не только не остановил Миридис, но теперь помог ей подняться.

Подкрепление перераспределило соотношение сил, тролли умирали быстрее прежнего. Скоро на каждого из них снова приходилось трое волкодлаков, затем четверо, пятеро. Слаборазвитые интеллектуально, тролли все же осознали, что продолжение боя принесет им только смерть. Из Волчьей Пасти они бежали врассыпную. Некоторые волки их преследовали, но большинство слишком измотанные для того остались зализывать раны. Люперо также не присоединился к погоне. Он защитил борутов, но не считал троллей врагами, которых следует истреблять при любой возможности. Вместо этого он нашел Миридис, альва уже спустилась со стены и теперь стояла среди домов в дальнем конце города, и положил голову ей на плечо. Миридис обняла адоранта, и теплота заботы вернула ей силы. Одним глазом Люперо посмотрел на Дъёрхтарда. Маг коротко кивнул.

Остыли разгоряченные тела, утихли свирепость и гнев, отзвучали рычание и стоны. Отгремела битва, только разруху и скорбную память оставила после себя. Крепились боруты, не предавались горю — пустое это, не воротит мертвых. Началась долгая работа по уборке тел. Дети Волка — в равной степени люди и звери сохраняли последний прижизненный облик. Их грузили рядами на грубые пошевни, чтобы отвезти под гору Молчания. Огромные туши троллей пока решено было не трогать. Когда поднялось солнце, его лучи осветили залитые кровью улицы. Громоздящиеся сугробами трупы троллей лежали у ворот, у частокола, перекрывали дороги, подпирали двери. Горячая кровь растопила снег, расписала город узорами, растеклась ручейками и собралась лужами, но, уступив холоду, покрылась коркой красного льда.

В несчастье никто не заметил исчезновения медведя.

Отец погибшего мальчика вывел из дому жену. Мать все так же прижимала к груди малыша и не хотела с ним расставаться. Муж отнял сына и положил на сани к другим героически павшим борутам. Ребенок не мог носить имя зверя, но Снежная Грива сделал исключение. Он нарек мальчика Отважным Клыком и укрыл маленькое тельце волчьей шкурой. В благодарность за помощь предвозвестникам он раздал теплые плащи: карий Гранишу, серый Дъёрхтарду; от пышного белого плаща Миридис отказалась.

Когда Лунный Глаз рассказал отцу о поступке брата, хёвдинг не изменился лицом. После кровавой бойни судьба изгоя интересовала его меньше всего.

Двое мужей вели Девятого на единственную площадь в городе. Озираясь по сторонам, судимый видел и отца, и брата, — они провожали его равнодушными взглядами. Увидев же судью, Девятый изо всех сил стал сопротивляться и вырываться из крепких рук. Один из конвоиров ударил его кулаком в живот и толкнул вперед. Девятый упал на колени.

— Пощадите, — простонал он, боясь поднять взгляда. Горячее дыхание зверя обдавало его макушку.

— Клади руки в пасть праотца, — приказал Снежная Грива.

— Нет. Нет! — Девятый попятился, поднялся, его руки стали высвобождаться — смертельный страх всколыхнул до поры дремлющую в каждом существе скрытую силу. Но боруты ударили его под колено и вновь заломили руки.

Люперо утробно зарычал. Подсудимый поднял голову и встретился с белыми глазами адоранта. В них не было милосердия. Медленно словно зачарованный он погрузил руки в разверстую пасть. Люперо не пошевелился. На губах Девятого возникла улыбка. Раздался хруст. Дико закричав, Девятый опрокинулся на спину и вне себя от боли стал кататься на снегу. Из обрубков фонтанировала кровь. Граниш опустил глаза, Дъёрхтард безучастно продолжил смотреть.

Из толпы вырвалась Миридис. Она бросилась на помощь умирающему, но боруты ее удержали.

— Пустите! — Северяне были неумолимы.

— Отец вынес приговор.

Девятый умолк. Обезумевшие от ужаса и боли глаза незряче наблюдали пустоту, рот остался открытым, и казалось, истошный вопль продолжается, только теперь его не услышать живыми ушами. Быть может, в ощущении этом крылась правда и душой предателя завладели ракшасы и пишачи, — никто из свидетелей казни того не знал. Миридис больше не вырывалась, с отрешенным спокойствием она по-новому посмотрела на зверя, которого вопреки собственным словам считала своим, а значит способным сделать только то, на что была способна она сама. Люперо всегда был заботлив и нежен с ней как муж, отец, брат или лучший друг. Но дикая природа, суть первого зверя никогда не покидала адоранта. Он стоял, вздыбив шерсть, когтями глубоко врезаясь в землю, и смотрел поверх голов людей так, что каждый видел его взгляд. Большие пугающие глаза клубились туманной бездной, в них, словно в бессловесной книге альмандов читалось одно: «Никакой пощады».

Вся деревня вышла провожать умерших в последний путь. Не было семей, которым павшие не приходились родней, не было тех, кто остался безучастным общему горю. Шесть десятков человек покинуло город. По двое они тянули пошевни, разместив по десять тел на каждых санях. Половина мужей Волчьей Пасти покидала дома лежа. Обряд не позволял всем желающим сопровождать покойных до горы Молчания. Оставшиеся боруты разместились двумя группами по обе стороны от ворот вдоль частокола. Так они встречали Люперо прошлым днем, но тогда их глаза слезились счастьем. Люперо шел впереди, за ним шествовал Снежная Грива и в одиночку тащил сани. Предвозвестники замыкали процессию и, чувствуя себя посторонними, почтительно хранили молчание. Проходя через ворота, боруты затянули заунывную песню:

Умолкла песня, но дух ее — дух незримого воина еще долго витал в воздухе, падал снегом, качался деревьями и стучал живыми сердцами. Прощальная песня северян была такой старой, что даже вековые сосны, от печального зрелища коих оградил свежевыпавший снег, не смогли бы вспомнить, когда впервые ее услышали. В ней пелось о неких долине и море. Но если упоминаниями они обязаны не только рифме, на роль моря может подойти лишь Сон Аеси, хоть и слишком холодного, чтобы по нему когда-либо ходили корабли, однако долин здесь не было вовсе. А если дети снегов некогда и жили в других краях, о том помнит лишь эта старая песня.

Их путь окончился в пятую ночь прощального хода. Вход в гору Молчания оказался огромной пещерой через который, не соприкасаясь, боруты одновременно провозили по пять саней. Он не являлся единственной дорогой в сердце горы, вся она от вершины до подножия пронизывалась многочисленными норами. Боруты продолжали углубляться в пещеру и впервые с начала движения остановились, лишь достигнув просторного грота. Округлый зал не имел потолка, и ветер, задувая внутрь, превращал его в снежную поляну. Некоторые цветы и травы и даже несколько сосенок смогли пробиться сквозь камень и теперь окаймляли грот. Красивый пейзаж портили только кости, по ним невозможно было ошибиться, кем являлись существа при жизни. В центре поляны высился менгир в форме воющей волчьей головы.

Вокруг камня концентрическими кругами разложили тела. Так, по словам Снежной Гривы за один солнечный цикл тень Волка коснется всех усопших, и уже следующей ночью они будут бежать среди бескрайних полей Думурьи. А бренные тела дадут пропитание хищным птицам и зверям.

Люперо обошел поляну и остановился подле хозяйки.

— Ступай с ними, — сказала она.

Адорант заклубился иссиня-черным туманом, его очертания размылись и стерлись совсем. Пелена рассеялась, на месте величественного зверя осталась маленькая статуэтка. Миридис бережно уложила ее в поясной мешочек.

— Знакомство с вами стало честью для всех нас, — Снежная Грива приложил правую руку к сердцу и слегка поклонился. — Вы привели к нам отца нашего, первого волка. Вы помогли нам победить троллей. Нет слов, которые могли бы выразить мою благодарность. Отныне дети Волка будут встречать вас как братьев и сестру. Наш кров — ваш кров, — хёвдинг сунул руку за пазуху и показал волнистый нож из кости. Его рукоятка была вырезаны в форме головы волка, а лезвие состояло из множества сцепленных между собой волчьих клыков. — Это Резец. Каждый его зубчик когда-то принадлежал одному из моих предков. Он режет и мясо, и кости, но вся его сила освободится при встрече с существом, рожденном в другом мире, тогда мои предки придут тебе на помощь, — он вручил крис Гранишу, цверг благодарно кивнул. Снежная Грива обратился к Дъёрхтарду и Миридис. — Альвы не носят звериных костей и кож, но иного я предложить не могу. Нет у меня подарка и для мага. Но выражу надежду, что в доме Пастыря Ветров найдется что-либо вам интересное. Буду счастлив видеть вас в этом мире снова. Но более не смею задерживать. Я отправлю двоих детей Волка проводить вас коротким путем к жилищу Пастыря Ветров. Удачи вам, друзья мои! Счастливой охоты!

— Счастливой охоты! — пожелали предвозвестники в ответ.

Снежная Грива повел племя обратной дорогой, а двое провожатых выбрали иной путь. Одним из них был молодой сухопарый светловолосый борут по имени Легкие Ноги, другим — Пепельное Ухо — седеющий одноухий мужчина, несмотря на ущербность, один из лучших охотников Волчьей Пасти. Не отличаясь словоохотливостью, боруты, казалось, намеревались провести дорогу в молчании. Поутру наконец они согласились взять языковые раковины, оставленные для них вождем и его наследником.

— Что или кто мог объединить троллей? — спросил Дъёрхтард, сидя у костра и жуя ягоды рябины.

— Порой среди троллей рождается волшебник гораздо более разумный, чем обычно бывают эти твари, — предположил Пепельное Ухо. — Он мог сплотить сородичей или заставить служить себе колдовством.

— Но среди них не было колдуна.

— Ему необязательно самому участвовать в бою.

— Не думаю, — усомнился маг, — что в Яраиле найдется много заклинателей, кому подвластно столь сильное колдовство. Должно быть нечто иное.

Но что это «иное» присутствующие совершенно не представляли.

— Вы видели белого медведя? — спросила Миридис. Легкие Ноги участвовал в защите города с самого начала, а Пепельное Ухо отправился на охоту с Люперо, так что вдвоем они наблюдали картину боя с обеих сторон.

— Я видел, — подал голос Легкие Ноги. — Не знаю, откуда он пришел и куда затем направился, но многие из нас обязаны ему жизнями. — Старший собрат согласился:

— Люперо прекратил охоту и повернул назад в Волчью Пасть. Когда мы прибыли, медведь яростно сражался на нашей стороне. Конечно, он не забрел к нам случайно, возможно его послал Пастырь Ветров.

Пастырь Ветров в некотором роде стоял выше хёвдинга, поскольку не принадлежал одному определенному племени. Если он послал медведя на помощь волкам, в том не было странности.

Четырежды взошла и опустилась луна, на заре путники прибыли на место.

Домом Пастыря Ветров оказалось огромное свиристящее дерево, очевидно, магическим барьером защищенное от вторжения вечной в этих краях зимы. Входом служило дупло, но находилось оно на высоте, по меньшей мере, пяти саженей.

— Пастырь Ветров! — прокричал Пепельное Ухо. — Дети Волка ищут твоей мудрости! — Даже листья не шевельнулись в ответ.

— Ты мог бы забросить нас внутрь, — обратилась Миридис к Дъёрхтарду. — Как во время боя перенес меня на стену.

— Нет-нет, — прервал Граниш. — Как Пастырь Ветров попадает внутрь?

— Никто не знает, — признался Пепельное Ухо.

— Я могу попробовать вскарабкаться, — предложил Легкие Ноги. Его поддержали.

Юноша высоко прыгнул и руками и ногами обхватил ствол. Он передвинул руки выше, но при попытке подтянуть ноги неведомая сила оторвала и бросила его наземь.

— Защищена, — подтвердились догадки Пепельного Уха.

Миридис снова предложила магу забросить кого-то из них на высоту, но Дъёрхтард отказался. Он еще не изучил дарованное анияра дыхание, а острые ветви свиристящего дерева и большая высота не располагали к практике. Кроме того, он опасался испытывать силу оберега Пастыря Ветров.

Граниш воззвал к памяти земли, но защита жилища Пастыря слепила и не позволила ему что-либо узнать. Путники погрузились в раздумья. Боруты признались, что не слышат запаха живого существа внутри дерева, правда и здесь могла сыграть роль магия. Все опасались худшего, но найти выхода из положения никто не мог.

Подул ветер. Музыка свиристящего древа показалась Дъёрхтарду необычной. Дерево издавало всего одну ноту, а не мелодию, как привык слышать маг в Плакучем лесу. Из сумы он выудил флейту, которую захватил из своей башни, и повторил ноту. Дерево прислушалось, а затем усложнило мелодию до двух нот. Маг сыграл и ее. По воспроизведению трех нот дерево не продолжило игру. Но Дъёрхтард уже разгадал последовательность звуков. Ноты шли большими терциями и, добавив еще одну, он проиграл нехитрую композицию в пределах малой октавы.

Дерево скрипнуло, две большие ветви протянулись к земле. Они переплелись и образовали причудливую лестницу. Легкие Ноги рывком проверил ее на устойчивость и полез первым.

Топор не коснулся внутренностей древа. Мертвое снаружи на первый взгляд, здесь оно лучилось жизнью. Эту жизнь нельзя было увидеть или услышать, но только почувствовать сердцем. В доме Пастыря Ветров не было предметов мебели и только в переплетениях жил, в углублениях размещались многочисленные кости, зубы, кусочки шкур, деревянные бутылочки с жидкостями, мазями, маслами, костяные ступки с порошками и другие атрибуты шамана и целителя. На выступах стен и потолка висели амулеты из костей. Среди них выделялись ловец снов из костяного остова, оплетенного паутиной и с привязанными паутиной же орлиными перьями, белый цветок крина, чей стебель изгибался кольцом и переходил сам в себя и монисто, состоящее из камней, монет и чурок разных форм цветов и размеров. Самого Пастыря в помещении не оказалось. Не нашлось и никаких подсказок, способных направить по его следу.

Видя, что Миридис заинтересовалась цветочным украшением, Легкие Ноги снял его со стены.

— Небесный оберег, — представил он амулет. — Вечно живой цветок крина никогда не вянет. Он дарует силы и поможет тебе в трудную минуту.

— Почему он так называется?

Легкие Ноги повел плечами, словно ответ был очевиден.

— Он упал с неба.

— Это очень ценная вещь, — начала было отказываться Миридис, но борут уже повесил оберег ей на шею. Альве оставалось только робко выразить благодарность.

Путники уже выходили, когда Дъёрхтард подобрал с пола невзрачную каменную табличку. На другой ее стороне витиеватые символы складывались в слова.

«Ан-мо-ко-си-ва ра-ва-да-го-ра-ми», — заворожено прочитал маг слова на диалекте имуров. Удивительно, что именно это заклинание так неожиданно попало ему в руки.

— Дети зверей могут взять любые вещи Пастыря, — сказал Пепельное Ухо и, видя замешательство мага, добавил: — если эта вещь поможет отыскать Пастыря Ветров, возьми ее.

Граниш уверил присутствующих, что теперь найдет мудреца. Он лег на зеленую траву набок и закрыл глаза. Несколько минут он пролежал в неподвижности, затем поднялся и сцепил руки на животе.

— Я видел старца в белом, с гривой снежных волос и длинной бородой.

— Пастырь Ветров, — подтвердил догадку Пепельное Ухо. Легкие Ноги согласно закивал.

— Позже здесь кружили волки, вероятно, боруты. И старец, и волки ушли на север.

— Тогда не будем терять времени, — заключила Миридис. Все развернулись, но цверг медлил.

— Я видел и еще кое-что. Шесть дней назад той же дорогой двигался большой белый медведь.

— Видимо пришел сюда сразу после боя, — предположил Дъёрхтард.

— И не найдя хозяина отправился по его следу, — закончила Миридис. — Идем же.

Их путешествие длилось еще девять дней. Сложно ориентироваться в незнакомых высокогорных хвойных лесах не видя ни солнца, ни звезд. Граниш единственный из чужеземцев к неудовольствию понял: они сделали петлю и прошли теми же местами, где не так давно проехали похоронные сани. Много дней забрал подъем на север к горе Молчания. Досадное наблюдение он не озвучил.

Высокие деревья сменились редкими травами, животные почти не попадались. Лишь однажды встретился песец, а на другой день группа белых куропаток, что довольствовались скудными почками кустарников. Каждый день Люперо и боруты убегали на охоту. Волкодлаки ели пищу сырьем, но для Граниша Дъёрхтард грел мясо на магическом огне. Цверг не любил холодов, но лишения переносил стойко, а когда перед ним разгорался костер, с наслаждением снимал сапоги и приближал ноги к пламени так близко, что непременно обжег их, будь человеком или альвом. Дъёрхтард питался теми фруктами и овощами, которые удалось собрать в более щадящих условиях. Миридис почти не испытывала неудобств и ела совсем мало, но маг, растягивая еду, вскоре начал забывать какого быть сытым. Когда запас провизии подошел к концу, он собирал кедровые орехи, жевал хвою, грыз побеги молодых сосенок, но упрямо отказывался употреблять мяса. И, несмотря на голод, всякий раз проводя трапезу у огня, отдавал костру последние крошки. «Накорми его, — гласила старинная мудрость, — и он согреет тебя».

Они продирались через беспорядочные нагромождения торосов. Еще не виднелось море, но холод, идущий от него, пробирал сами кости. Даже привыкшие к холоду боруты, которые почти всегда теперь оставались волками, чтобы сберечь тепло, дрожали и искали защиты от пронизывающего ветра и у самых ничтожных укрытий. Граниш и Дъёрхтард с трудом переставляли ноги, а Миридис, хоть и продолжала утверждать, что не мерзнет, не выпускала Люперо из рук и с большим трудом удерживалась на земле.

— Живым дальше дороги нет! — прокричал Пепельное Ухо, заглушая шум ветра.

— Нужно продолжать путь! — кричала в ответ альва.

— Видишь ту огромную ледяную гору впереди? Это стамуха Шамана. Пройти к морю возможно только через нее. Но это путь мертвых, ибо живые оттуда не возвращаются.

— Люперо чует внутри жизнь! — запротестовала она.

— Нам нужно попасть внутрь! — уверял Граниш. — Я чувствую, мы почти у цели.

Они продолжили путь и, согнувшись, вновь боролись с ветром за каждый шаг. Поднялась сильнейшая метель. Снег поднимался с земли, кружил плотной завесой, царапал глаза и заползал в щели между одеждой. Ужасная видимость не позволяла путникам разглядеть даже носки своих сапог.

Люперо шел по центру, с левой стороны его сопровождали Легкие Ноги, Миридис и Граниш, к правому боку жались Пепельное Ухо и Дъёрхтард. Внезапно адорант остановился.

— Здесь кто-то есть! — предупредила Миридис. Ветер заглушил конец фразы.

Люперо развернулся влево и, прыгнув, скрылся в пурге. Через мгновение ветер швырнул к сапогам Легких Ног оторванную длинную руку с тонкими пальцами и острыми когтями.

— Вендиго! — определил борут.

Так назывались тощие и высокие, больше сажени, ненасытные людоеды, жившие в заснеженных уголках Яраила. По легенде они произошли от проклятого шамана, который съел соплеменника и был изгнан на север, где обезумев от холода, превратился в зверя. Историю можно назвать иным пересказом сходной с ней версии появления троллей, но в существовании и тех и других чудовищ сомневаться не приходилось. Эти всегда голодные существа не брезговали ничем живым и особенно любили вкус, давшей их роду жизнь человечины.

Дети Волка, не рискуя тратить секунды на смену облика, выхватили каменные топоры. С подветренной стороны к Пепельному Уху из метели выскочил вендиго. Бледное худое и сгорбленное тело не имело волос или шерсти, так что отчетливо проступали ребра и выдавались вперед острые позвонки. Только голову покрывала седая грива волос. Длинные конечности завершались когтями в две пяди каждый. Лицо еще сохраняло человеческие черты, но искажало до неузнаваемости. У него не было губ, а из разверстого рта торчали клыки-иглы. Борут обернулся и нанес удар топором наотмашь. Вендиго отбросило в сторону, но серьезных ран он не получил. Потирая плечо, он скрылся в снежной пелене. В это же время еще один зверь наскочил на Легкие Ноги. Сын волка избежал смертельных когтей, но получил сильный удар тыльной стороной руки и повалился лицом в снег. Дъёрхтард выпустил призрачное копье. Заклинание перебороло метель и прошлось сквозь ребра вендиго. Кости зверя остались невредимыми, но разорвались внутренности. Существо выгнулось и опрокинулось навзничь, извиваясь в предсмертных судорогах. Снегопад моментально превратил тушу в сугроб. Завесу переступило сразу четыре вендиго. Одного из них раскусил пополам вернувшийся Люперо, второго поразил в ногу Резцом Граниш, а Пепельное Ухо раскроил ему череп, третьего свалил Легкие Ноги, а Дъёрхтард добил призрачным копьем. Но за четвертым не угнался никто. Когда Пепельное Ухо извлек из головы трупа топор, вендиго подкрался к нему со спины, и длинные когти выступили из груди сына Волка. Мужчина опустил взгляд, не понимая, что произошло, затем удивленно посмотрел на спутников. Миридис устремилась к нему, а Люперо через секунду отделил туловище от руки, которая так и продолжила торчать в теле борута. Когда альва склонилась над Пепельным Ухом, его душа уже покинула тело.

Хотя по обычаю умерших волкодлаков следовало хоронить под горой Молчания, не было никакой возможности доставить туда тело Пепельного Уха.

— Удачной тебе охоты, брат, — пожелал соплеменнику Легкие Ноги и закрыл ему глаза.

Остаток пути не разговаривали. Теперь уже холод и вьюга не казались путешественникам настолько страшными, какими представлялись недавно. Смерть одного из них отстранила прочие мысли. Каждый считал себя виноватым в трагедии, думая, что мог действовать быстрее. И только Люперо шел твердо, как и прежде. Его уверенность наполняла сердца спутников надеждой, что на свете еще остались столпы, которые могли поднять мир с колен и повести за собой всем невзгодам наперекор.

Они подошли к огромной ледяной глыбе очертаниями походящей на обезображенную временем голову древнего старика. Беззубый разверстый рот начинал сеть длинных пещер. Зайдя в стамуху Шамана, путники отдышались и хоть немного, но отогрелись. Дъёрхтард пустил вперед шар-проводник. В его желтом свете угрожающе блеснули острые ледяные зубья бездонной глотки.

Пещеры кишели вендиго, но здесь, в узких проходах, с ними было гораздо проще справляться. Люперо и Легкие Ноги шли впереди, Миридис по центру, а Граниш и Дъёрхтард замыкали команду, поражая врагов с расстояния. Голодных тварей уничтожали беспощадно. Даже Миридис внешне оставалась холодной к их судьбе. Однако, когда цверг в очередной раз предложил ей в дальнейших странствиях использовать лук, сказала, что не испытывает к вендиго ненависти, лишь сострадание и не считает вправе распоряжаться их жизнями.

За очередным поворотом поджидала дюжина вендиго. Но путники, зная о них заранее, перегруппировались, пропустив вперед Дъёрхтарда. Маг опалил ледяные стены огненным шаром, после чего его закрыли Люперо и Легкие Ноги, без труда добив немногих выживших.

На одной из развилок возник спор. Ахабо показал Гранишу, как связанного Пастыря Ветров вендиго несли в левую сторону, но Люперо повернул направо и всем поведением говорил, что именно сюда нужно идти.

Свернули вправо. Пещера расширялась и уходила вниз, отчего стало гораздо темнее. В нос ударил запах сырого мяса, а лед под ногами почему-то размяк. Шар-проводник показал грязные, забрызганные кровью стены, пол и даже потолок. Ледяной пол скрыли ошметки шкур различных зверей, в том числе волков. Никаких трупов или хотя бы отдельных костей не было, очевидно, кровавую трапезу совершили не так давно.

Одна из шкур принадлежала белому медведю. Люперо подошел к ней и привлек внимание остальных голосом. Во многих местах разорванная, шкура истекала кровью и страшными зияющими ранами обнажала мясо. Не шкура, но туша медведя, судя по размерам того же, что помог отразить нападение троллей и, опередив в поисках Пастыря Ветров, теперь недвижимый лежал здесь. Но вот тело пошевелилось. Из медведя выгрызли огромные куски мяса, одна передняя нога держалась лишь на обрывке кожи, все лицо было искусано и залито кровью, но каким-то чудом он продолжал жить.

Миридис поспешила к нему. Опустившись на колени, она долго водила по телу медведя руками, нежно гладила и шептала на ухо ласковые слова. Сначала раны очистились и затем медленно стали затягиваться. Медведь неуклюже поднялся и с благодарностью заглянул в глаза спасительнице. Затем встал на задние лапы во весь двухсаженный рост. Его тело начало уменьшаться и приобретать облик человека. Но этот человек оказался громадным — высотой спорил с вендиго, а шириной вполовину превосходил Снежную Гриву. По виду ему было около трех дюжин зим, длинные белые волосы обрамляли суровый лик с широкими скулами, крупным носом и мощным подбородком. Растрепанная белая борода в полпяди длины начиналась от самых ушей и закрывала половину лица. Из-под кустистых бровей тяжело выглядывали голубые глаза. Он был одет в аккуратно снятую с белого медведя шкуру, сохранились даже выделка пальцев, которая закрывала руки борута как перчатки, и шкура с головы зверя, капюшоном свисающая за спину.

— Меня называют Белым Охотником, — представился беродлак приятным низким голосом. Удивительно, но говорил он на языке мусотов, или общесиридейском, как его еще называли, поскольку почти все разумные существа континента знали этот язык.

Миридис представила компанию. Сначала мужчин по старшинству, затем назвалась сама, и в конце обратила его внимание на адоранта. Слушая имена, Белый Охотник переводил немигающий взгляд с одного спутника альвы на другого, стараясь рассмотреть не столько внешность, сколько увидеть характер каждого. Голубые глаза встретились с белыми безднами, но даже тогда борут сохранил хладнокровие и ничего не сказал.

— Расскажи нам свою историю, Белый Охотник, — попросил Граниш.

— На Медвежий Рев напали вендиго. Пока одни сражались, другие похищали женщин и детей. Мы победили и преследовали тварей, но метель смешала запахи, и я потерял след. Его перебило зловоние сотен троллей. Все они шли в одну сторону, и я понял, что добрался до самой Волчьей Пасти. Я принял участие в бою с троллями, и когда он окончился, направился к Пастырю Ветров, чтобы он навел меня на след беглецов. Мне не удалось найти старца, но я уловил слабый запах вендиго возле его жилища и с тех пор шел по следу, пока не оказался здесь. Голодные твари одолели меня, но ваше появление их спугнуло и оставило мне жизнь. Но что за радужная звезда привела вас в это недоброе место?

— Мы также ищем Пастыря Ветров, — ответил Легкие Ноги. Он пребывал в замешательстве. С одной стороны, ему следует благодарить Белого Охотника. Но их племена не ладят и нередко враждуют и причины помощи борута ему непонятны.

От проницательного взгляда беродлака не укрылся немой вопрос.

— Мы должны сражаться на одной стороне, — многозначно сказал он.

— Помощь нам не помешает, — согласился Граниш.

Они вернулись к развилке и теперь шли левой стороной. Белый Охотник принял облик зверя и занял место Легких Ног, сместив его в центр отряда.

Путники добрались широкого грота. Здесь пещера разделялась тремя руслами, и еще одна дорога уводила ледяным изволоком, на последних саженях поднимаясь почти отвесно. В темноте только Граниш мог наблюдать далекую вершину. У подножья лежали клочья медвежьей шерсти. Когда компания достигла центра пещеры, со всех сторон хлынули вендиго. Около четырех десятков голодных тварей — слишком много, чтобы сражаться с ними на открытом пространстве. Люперо и Белый Охотник прикрывали остальных, пока те взбирались по склону, а затем и сами попятились. В узком пространстве численность не играет роли, и сильные воины могут длительное время удерживать натиск многочисленных, но менее слабых противников. Однако лед не давал надежной опоры лапам. Огрызаясь и отбиваясь, вынужденные искать другое место обороны, звери отступали. Но поднимаясь, склон расширялся и, отходя, путники обеспечивали врага маневренностью. Дъёрхтарда посетила мысль.

— Все отойдите! — распорядился он. — Ро-по-баш.

Когда маг дочитал заклинание, перед ним оставались только враги. Лед под их ногами раскололся и осыпался мириадами осколков. Вслед за ними падали вендиго, расшибали головы, ломали руки и ноги или заживо хоронились под снежной толщей. Но один из вендиго, подобравшийся к Дъёрхтарду ближе других, падая, зацепился рукой за лед, когтями другой пробил ступню магу и теперь медленно стаскивал его в обрыв. Дъёрхтард призвал всю свою волю, отринул боль.

— Аф-оп-ат-да-шо-ни-шиф.

Призрачное копье прошло вдоль тела вендиго, от головы до паха и пробуравило внутренние органы, моментально убив его. Дъёрхтард извлек из ноги загнутые когти вендиго, и труп так и продолжил висеть на одной руке.

Мастерству Миридис сквозная рана стопы не могла бросить вызова, но над ней альва просидела несколько долгих минут, прежде чем, покачиваясь, неуверенно встала на ноги.

— Устала? — заботливо поинтересовался Дъёрхтард. Миридис только отмахнулась. — Они пройдут другим путем, — заключил он, глядя вниз. Многие вендиго все же пережили падение. Поднимаясь, все они шли в одну сторону.

Следующую половину часа путники преодолели бегом. Возможно, им удалось оторваться, или же вендиго потеряли след, так или иначе, голодные твари не объявились. Запахло морем и начало светлеть. Впереди забрезжили лучи солнца и уже виднелись очертания разлома в стамухе, ведущего наружу. На пути все чаще попадались куски шкур, реже обрывки перьев, пока, наконец, весь пол под ногами не оказался засыпан шерстью. Еще одна комната пиршеств. Но было здесь и нечто другое — волосы. Белый Охотник в зверином обличье нервно переходил от одной шкуры к другой. Большой черный нос подергивался, глаза расширились и наполнились болью. Возле прядей черных волос он остановился, опустил голову и стал медленно сгребать волосы лапой. Он собрал их все, не пропустив ни единого волоска. А под ними, втоптанный в лед, укрыв лапками нос и, свернувшись калачиком, расколотый надвое лежал крошечный деревянный медвежонок. Белый Охотник взял фигурку в пасть и более не задерживаясь, направился к выходу. Остальные, растроганные этой сценой, понуро побрели следом.

Спустя часы блужданий в полутьме, путники вернулись в мир под солнцем. Для многих этот путь стал последним. Пепельное Ухо оказался прав — обратной дороги для них не было.

Они очутились на берегу торосистого моря, называемого Сном Аеси. Кристально-чистая вода переливалась бликами яркого утреннего солнца. Белые льдины принимали причудливые формы: одна походила на нос корабля, другая на сидячего гиганта. Ветер щадил усталых скитальцев: не кричал, не веселился, не разбрасывался снегом, но задувал мерно и неторопливо. Вдали в самом сердце ледяного моря вырисовывался в тумане Стержень мира — черенок, на котором к Яргулварду был подвешен Яраил. Он уходил далеко в небо, выше любой горы, выше облаков и терялся среди звезд.

Белый Охотник в облике человека выкапывал ямку среди огромных льдин. Закончив рыть, он опустил медвежонка, засыпал и примял рукой снег.

Их цель была совсем близка. Чтобы говорить с Пастырем, Легкие Ноги также принял человеческий облик.

Люперо повел их в сторону глыбы в форме гиганта. В лучах солнца она выглядела как живая. Руки, ноги и голова, на удивление пропорциональные и симметричные, что редко наблюдается в творениях природы. Глыба пошевелилась. Не глыба — великан.

Путешественники в нерешительности остановились. Хримтурс — ледяной великан Ядгеоса каким-то непостижимым образом оказался в Яраиле. Огромный как замок, столь же тяжеловесный и могучий, выпрямившись, он окажется настолько же выше великана мира людей, насколько великан выше взрослого человека. В сравнении с ним даже циклопы — карлики. Одно только осознание присутствия этого исполинского существа здесь, в двух верстах от них, вызвало у путников целый набор чувств от недоумения у Миридис до страха и ощущения неотвратимого провала их затеи у Легких Ног. Граниш потрясенно охнул, Белый Охотник поджал губы, предвкушая, как вопьется гиганту в глотку. Дъёрхтард, на мгновение, замерев как вкопанный, теперь с интересом изучал хримтурса и видел в нем не столько потенциальную угрозу, но создание из другого, более древнего мира, величественное обликом и впечатляющее мощью. И только адорант не укоротил шага. Вверяя жизни его чутью, остальные продолжили путь.

Кожа исполина цвета голубого льда, но ударом молота такого не расколешь — разве что сломаешь ему ноготь. С плеч, на которых уместится двойка коней, свисают длинные белые лохмы, нижнюю часть точеного с бледно-голубыми губами и яркими кристаллами льда вместо глаз лица скрывает прямая, неотличимая от волос на голове разделенная прядями борода. Хримтурс не носил одежды и только по-дикарски обвязался шкурами мамонтов. Незваных гостей он заметил сразу, но оставался неподвижен, пристально наблюдая за их приближением.

Подойдя, путники увидели и самого Пастыря Ветров. Высокий и тощий, укутанный в белый шкуры с привязанными к ним перьями, длинными пышными седыми волосами и бородой ниже пояса он стоял на вертикальной льдине, расположенной против гиганта.

— Поднимайтесь же, — ответил он молчаливым взглядам. — Сожалею, что вам пришлось идти пещерами. Отправленные птицы не различили вас в метели.

Вскарабкавшись на льдину, путники оказались лишь на две сажени ниже сидячего хримтурса.

— Что происходит здесь, Пастырь? — обеспокоено спросил Белый Охотник. Одна только мысль о том, что мудрый советник многих племен беседовал с великаном, была ему противна. Ответом он ждал слова, которых не мог придумать, но которые должны будут его успокоить.

— Ветер шептал о вашем приходе, а слова, принесшие горе моим пасынкам, касались моих ушей, — он посмотрел на великана. Затем положил руку на плечо Белого Охотника. — Я знаю, что привело тебя сюда. Знай же, сын Медведя, братья твои шли сюда, но достигли заснеженных лугов Думурьи, — беродлак кивнул, он уже знал об этом. Пастырь Ветров подошел к Легким Ногам. — Я скорблю о детях Волка. Но народ твой выстоял, и выстоит впредь. И путь твой не пройден даром, — ты нашел меня. Я жив и вернусь к детям снегов в этой жизни или в другой.

— О чем вы говорите, Пастырь? — растерялся Легкие Ноги. — Вас похитили и держат в плену? Старец задумчиво опустил взгляд.

— Похитили — неподходящее слово, вернее будет сказать — позвали.

— Заманили в ловушку? — не понимал волкодлак. — Мы опасались худшего. Какое счастье, что вы невредимы.

— И это весьма странно, — продолжил Белый Охотник.

— У каждого свой смысл в жизни. Для кого-то в любви и семье, для других в славе и доблести. Иные же видят свое предназначение в следовании древним законам.

— Вы предали детей снегов, — догадался Дъёрхтард.

— Нет. Вы знаете меня как Пастыря Ветров, но боруты не мой народ, — он снова посмотрел на гиганта.

— Вы родились среди снегов! — горько воскликнул Легкие Ноги. Его губы задрожали от обиды и злости. — Вы росли и жили у подножья Снежных гор! Как можете вы отказываться от нас?!

— Я провел среди борутов долгую жизнь. Но всего лишь одну жизнь, — на лицах присутствующих стали проявляться догадки, одна невероятней другой. Пастырь Ветров тяжело вздохнул:

— Сотню людских жизней назад меня звали Орун-Хадом. Это я был изгнан из племени Могучего Молота. Это меня оставили замерзать во льдах, — он указал на стамуху Шамана. — Вот она, моя могила. И спустя тысячу лет я вернулся к ней.

В это невозможно было поверить. Почитаемый мудрец — тот самый шаман из легенд. Его называли проклятым, алчным, низким, но никогда еще Пастырем Ветров. Никто не верил — никто не хотел верить, но причин старцу лгать при этом не находил.

— Даже если это правда, — не сдавался Легкие Ноги. — В ваших жилах не может быть крови ледяного великана.

— Я не говорю о кровном родстве с хримтурсами, но о родстве с иным миром. Я был избранником Дероса, его оком и гласом. Я не имел секретов от своего бога, а он не хранил тайн от меня. Юд-ха верили, что произошли от Дероса, и я знал, что это правда. А еще я знал, что родина неистового бога Ядгеос и отец его Дерияр. Люди называют Дероса богом войны, но не ведают, что выиграть эту войну он может, только уничтожив весь мир и в первую очередь ненавистных его отцу рошъяра.

Наступило продолжительное молчание — путников оглушило невероятное знание.

— Расскажите о знакомстве с хримтурсом, — нарушил тишину Граниш.

— Уверен, Карх сделает это лучше меня, — Орун-Хад обернулся к великану. Тот шумно выдохнул, обдав гостей холодным потоком.

— Я провалился в этот мир внезапно, — сила его голоса ошеломляла, он не говорил, — громыхал, казалось, сейчас начнется дождь. Миридим слушала заворожено, представляя, как стоит исполин среди бушующего моря, волны разбиваются о его ноги, и под аккомпанемент тяжелых небес звучит исполненная невообразимой силы трогательная песня. — Море поглотило меня, но я сумел выплыть на берег. Чтобы объяснить перемещение, я отправил вендиго за мудрецом. К его прибытию я уже сплотил троллей и вендиго.

— Но почему они послушались вас? — поинтересовался Дъёрхтард.

— Тролли не могут противиться крови предков. А вендиго, напротив, себя ненавидят и сделают все, чтобы уничтожить своего прародителя.

— И вы пообещали им Орун-Хада? — продолжил Граниш.

— Именно.

— Но почему не исполнили обещание? Что вы замышляете?

— Для того мы вас и позвали.

— Нас никто не звал, — поспорила Миридис. — Мы пришли своей волей.

— Конечно своей волей. Но, быть может, о Пастыре Ветров тебе нашептал ветер. — Миридис не нашла что возразить, хримтурс говорил правду.

— Ты в ответе за нападения троллей и вендиго, — произнес Белый Охотник, пропустив окончание разговора мимо ушей. — Ты должен умереть.

— Все мы должны умереть, — согласился Карх. — Кто-то раньше, кто-то позже. Так не торопи же свою смерть, человек, и живи, покуда я позволяю.

Беродлак сжал пальцы в кулаки, Миридис успокоила его прикосновением.

— Они оба отвратительны и мне. Но отложим гнев и дослушаем до конца.

— Мы уничтожим Яраил, Рошгеос и, наконец, весь Яргулвард, — закончил Карх.

— Абсурд! — всплеснул Граниш. — Дерияру никогда не обрести такой силы. Кроме того, уничтожив мировое древо, вы погубите все сущее, в том числе себя.

— Хотите кого-то уничтожить — уничтожьте себя, — предложил Белый Охотник.

— Это жертва, которую мы готовы принести во имя непреложного закона, — слова борута гигант не удостоил вниманием.

— Какого еще закона? — спросил Дъёрхтард.

— Единственного существующего, закона колесницы Яра. Как говорится в Синей книге:

— И это все, чем руководствуются ядъяра в безудержном желании уничтожить все живое? — возмутилась Миридис.

— Нет. Мир изжил себя, творцы отринуты, люди поклоняются ложным богам.

— Живите, как считаете нужным, Яраил не ваш мир, — продолжала альва.

— Но и не мир рошъяра. Они покорили вас силой, потому что вы слабы. Посмотрите на себя: цверги жалки, альвы горды, люди глупы. Да, одно вас объединяет — все вы заботитесь только о своей расе. Вам безразлична судьба мира, находящегося дальше ваших семей. И теперь посмотрите на меня. Я могу прихлопнуть вас одной ладонью как муравьев — таких важных в своих ничтожных муравейниках. И то же самое со мной может сделать айинъяра. Яргулвард уже начал гнить, так стоит ли ждать, когда миры окончательно сгниют, а богами в них станут мухи?

— Мир не гниет! — возмутилась Миридис. — Древо цветет, как и прежде!

— Ужель… спроси того, кто живет дольше альвов.

— Яргулвард не вечен, — согласился Орун-Хад. — Его уничтожение можно назвать милосердием. Но не печальтесь, ибо гласит Синяя книга:

— Однажды мир погибнет, но мы сделаем все, чтобы отсрочить его кончину, — патетично заявила Миридис.

Дъёрхтард оценил расстановку сил. Белый Охотник и Легкие Ноги — сильные воины, но суть лишь очень крупные медведь и волк. У Граниша есть Резец, но едва ли кинжалом можно убить хримтурса. После удара гиганта Миридис уже некого будет лечить. Люперо, пожалуй, единственный компаньон, который наверняка, по крайней мере, сможет ранить Карха. Но убить? На это не стоило рассчитывать, гигант одним ударом уничтожит материальный облик адоранта и выбросит его дух в Думурью. Еще оставался он сам. Как маг именно Дъёрхтард должен брать на себя наиболее сильных противников. Но к встрече с хримтурсом он был откровенно не готов и не знал заклинания, которое в значительной степени могло пусть только ранить гиганта. Оставалось еще дыхание анияра, и здесь Дъёрхтард задумался гораздо глубже. Он мог бы, прикоснувшись к хримтурсу, попробовать переместиться с ним глубоко под лед или высоко в небо. Но такой поступок вероятней всего привел бы и к его собственной смерти. А, кроме того, Карх был так велик, что маг сильно сомневался, что сможет хотя бы на пядь сдвинуть его в пространстве.

— Так что же вы намереваетесь делать прямо сейчас? — спросил Орун-Хада Граниш.

— Разорвать пространство, — ответил древний шаман. — Впустить в этот мир ядъяра. Сделать то, для чего предусмотрены предвозвестники и собственно то, о чем вы возвещаете — о конце времен.

— Разве для этого не понадобятся все четверо? — усомнилась Миридис.

— Ераиль и так на стороне ядъяра. Она присоединится к ритуалу позже.

— Откуда вы можете знать о ритуале? — удивился Дъёрхтард.

— От Рогдевера.

— Вы были знакомы?!

— О, нет, он жил еще до меня. С его смертью окончилось лето Двух солнц и началось лето Аланара, но его слова еще можно прочитать в Книге имен, — Орун-Хад задержал взгляд в глазах мага. — Если знать нужное заклинание, — глаза Дъёрхтарда на мгновение расширились — он все понял. — Полагаю, пора начинать ритуал.

— Вы безумец! — вспылила Миридис.

— Я уважал вас, Пастырь, — произнес Белый Охотник. — Но гигант не помешает мне свернуть вашу шею.

— Я помешаю, — внезапно возразил Дъёрхтард. Все уставились на него. Миридис отшагнула, Граниш поднял брови.

— Что? — переспросил беродлак.

— Не спешите судить Орун-Хада, послушайте: в словах Карха есть смысл, мир должен измениться. Поверьте, так будет лучше для всех нас.

— Да что ты плетешь?! — вскипел Белый Охотник и сжал руку в кулак. Миридис тронула его плечо.

— Верьте мне, — сказал Дъёрхтард тихо, так, что грубый слух гиганта не смог поймать слов. Никто не отозвался. Маг подошел к Люперо, потрепал за гриву и посмотрел на Миридис. — По крайней мере, один из вас на моей стороне. — Он перевел взгляд на Граниша — цверг в нерешительности покусывал губу.

— Будь по-твоему, — заявил он.

— Тогда садитесь и закройте глаза, — велел шаман.

Орун-хад, поджав под себя ноги, опустился на лед. Дъёрхтард послушался первым, его примеру последовал Граниш. Миридис помедлила, но все же выполнила команду. Боруты продолжали стоять.

— Вы тоже сядьте, — обратился шаман к ним. — Да перед моими глазами. Не хочу умирать раньше времени.

Легкие Ноги с явной неохотой сел, Белый Охотник промедлил еще больше.

Пастырь Ветров начал творить заклинание. Он, то возносил руки к небу, то опускал к земле, соединял вместе и разводил в стороны. Гулким голосом Орун-Хад взывал к древней магии, вновь и вновь твердя одни и те же слова. Дъёрхтард не мог их точно перевести на слух, но знал — единственное, что меняется при новом прочтении это имена. Пять раз повторив заклинание, шаман взял маленький хрустальный колокольчик, и поочередно подходя к объектам заклинания, извлекал тонкие, но протяжные звоны. Последним он подошел к Легким Ногам. Борут, не закрывая глаз, следил за его движениями.

— Я сожалею, — скорбным голосом шепнул ему Орун-Хад. — Аз-ал-ги-ор-каз иг-он-ак-иг-ал.

Глаза борута закрылись, шаман качнул колокольчиком в последний — пятый раз. Мир провалился под волкодлаком. Звон колокольчика умолк, а с ним умерли все звуки мира. Цвета, запахи, чувства — ничего этого более не существовало. Его душа неслась прочь.

 

Глава девятая. Пепел надежд

Азара скакала на сивой кобыле, Вараил на каурой. Оба были отличными наездниками, смалу знающими седло. Несмотря на то, что путешественники должны были опуститься изъезженным оживленным трактом до самого Яллуйского моря, где бы сели на корабль и отплыли в Кзар-Кханар, Рейярина не желала отпускать их без охраны. За городскими стенами небезопасно, говорили, что просыпаются тролли, а иные очевидцы клялись, будто видели существ пострашнее. Обоим пришлось применить немалое красноречие, чтобы отстоять свое мнение. Мать хотела облачить сына в полный латный доспех, но Вараил ограничился лишь дубленой кожей, заявив, что латы сильно его замедлят и при встрече с проворными тальиндами принесут больше вреда, нежели пользы. Азара тоже остановилась на простом дорожном платье. То есть богатое белое платье с кружевными вставками, прошитое золотыми и серебряными нитями аксамита есть триумф модницы, но девушка с удовлетворением отмечала, как садится на него пыль и, выгорая, платье становится тем самым заветным «дорожным». Вперед них Рейярина отправила в Кзар-Кханар птицу, чтобы прибытие путников не стало для магов неожиданностью. В нем же она делилась опасениями Эльмуда.

Выбравшись из замка, они сами почувствовали себя птицами, отпущенными из клетки на волю. Они беззаботно наслаждались поездкой, смеялись, вспоминали забавные истории из жизни, дышали свежим лесным воздухом и почти забыли о том грустном происшествии, что отправило их в путь. Ночами они ставили палатку, разводили костер и смотрели на звезды.

— Как думаешь, — спросила Азара в одну из таких уютных ночей. — Мы правда звезды, сошедшие с небес?

— Ты-то уж точно, — усмехнулся Вараил. Девушка, улыбнувшись, повернулась к нему, но взгляд принца был направлен все также в небо.

— Эльмуд нашел меня среди пепла. Из пепла восстала, в пепел обращусь.

Вараил удивленно повернулся. Сдержанную и даже скрытную ночь вывела Азару на откровенность. Они ночевали в одной палатке, но девушка всегда куталась в одеяло так, чтобы принц не видел страшных отметин. Он знал о ее недуге, но не о его развитии и тех болях, что заставляли ее, отвернувшись к стене, сомкнув глаза и губы сдерживать крик. В такие моменты ее тело горело, изнутри проступали новые ожоги, порождали новую боль, и ей мнилось, огонь скоро прорвется наружу и сожжет ее.

На лбу Азары выступил пот, лицо напряглось. Началось.

— Ты выглядишь нездоровой, — обеспокоенно заметил Вараил.

— Все хорошо, — солгала Азара. — Мне нужно освежиться.

Ощущая на себе задумчивый взгляд, она спустилась к роднику.

Терпеливая вода выточила купель из огромного камня. Переливаясь через край ленивым ручьем, она уходила в топи.

Боли мучили Азару с первых дней жизни, каждую ночь без снисхождения и отсрочки. Это продолжалось больше двух десятков лет. В младенчестве ее истошные крики разносились на весь Алакрей, и только Эльмуд, добрый старый Эльмуд, мог ее успокоить. По щеке скатилась одинокая слеза. О, хотя бы одну ночь не чувствовать боли!

Она оставила вещи на торчащем из земли мшистом валуне, погрузилась в воду с головой и только тогда дала волю чувствам. Крик утонул в чистых водах, и родник забрал память о нем. Спасибо ему за это, и спасибо за то, что приятно холодил тело, успокаивал и смывал ненужные печали. Агония ночи осталась в воде, Азара вышла на берег чистой и телом, и духом.

Книга заклинаний Эльмуда свалилась и лежала у подножья камня. Волшебница оделась и подобрала ее. За пять дней похода она изучила ее всю. Большинство заклинаний относились к бытовой магии, но встречались среди них и весьма интересные, которые, судя по примечаниям мага, Эльмуд так и не рискнул применить. Одно такое заклинание подчеркивали сразу прямая и волнистая линии, что означало — заклинание длительное и очень опасное. Последняя графа отмечала его как принадлежащее к школе Двомурьи. Для его использования требовалось зеркало или другая поверхность, позволяющая заглянуть в мир зеркал.

Азара посмотрела на свое отражение в воде. «Я и правда красивая. Стыдно горевать с таким лицом». Не отрывая глаз от воды, она произнесла:

— Ри-аж-аз-би-за би-ди-но-зо-ко-ни-ди-ра-ба-жа-ма-нос.

Водная гладь подернулась рябью, но отражение Азары выглядело все так же четко. Девушка распрямилась, и вслед за ней из воды поднялось отражение. Ее точная копия, один-в-один, она стояла по колено в роднике, по ее волосам и одежде стекали капли воды.

Азара улыбнулась, счастливая как ребенок. Двойник не разделила радости.

— Улыбнись! — приказала волшебница.

Отражение послушалось. Улыбка выглядела неискренней. Азара подошла вплотную и присмотрелась. Нет, не точная копия. Двойник выглядела таким, каким человек видит себя в зеркале, правая сторона повторяет левую часть оригинала и наоборот. Вот если двойник отразится в зеркале, тогда будет полностью походить на свою создательницу. Конечно, отражение само по себе не может иметь еще одно отражение, более того, Азара не сотворила иллюзорную копию себя, но призвала отражение из мира зеркал, а значит, на время действия заклинания сама не имела иного отражения, кроме того, что сейчас стояло перед ней.

Что-то зашуршало у большого камня.

— Посмотри, что там.

Двойник остановилась возле валуна, она смотрела, но явно ничего не замечала. Внезапно камень поднялся, во все стороны полетели комья земли. Он все вырастал, пока не достиг трех саженей в высоту и полутора в ширину. Камень развернулся, и Азара увидела огромные, в сажень длиной ручищи. Обомшелый болотный тролль почти полностью скрывался травой, обильно росшей из тела, подобно длинной шерсти. В ней копошились мелкие букашки не сильно обеспокоенные тем, что земля под ними пришла в движение. У тролля были огромные жабьи глаза и крючковатый похожий на корень нос, изо рта торчали обманчиво хрупкие деревянные зубы. Должно быть, его разбудил отданный роднику крик.

Тролль недовольно заревел и схватил двойника, равнодушно смотрящую сквозь него.

— Эй, а ну-ка поставь меня! — возмутилась Азара. Тролль кинул двойника в воду и та с плеском ушла в Двомурью, вернув Азаре отражение. — Ду-ри-ид-аф-арб.

Из рук волшебницы вырвался белый слепящий луч и прошел сквозь тело тролля. Гигант закрыл глаза и раздраженно затряс головой. Азару и тролля разделяло всего лишь три сажени, и девушка сочла благоразумным отступить, укрывшись за толстым осокоревым стволом. Она стояла, затаив дыхание, когда перед ней вдруг возникла отвратительная кривая рука. Азара пригнулась, но поскользнулась на размокшей земле и упала. Тролль обошел дерево и потянулся к ней крючковатой рукой.

С холма с мечом наперевес бежал Вараил. Он кричал, пытаясь привлечь к себе внимание тролля, но большое расстояние ослабило голос, и чудовище не обернулось. Тогда Вараил запустил камень и угодил троллю в голову. Камень разбился, а гигант о том даже не узнал. Он схватил Азару и потащил к разверстому рту. Девушка кричала и извивалась, но освободиться из мертвой хватки могла с тем же успехом, что и заяц из пасти волка.

— Отпусти ее, Груб, — пропищал чей-то голосок.

Тролль в нерешительности остановился и повернул голову. Возле норы, похожей на кротовью, стояло маленькое создание. Ростом не больше ребенка, с яркой оранжевой кожей, вытянутой как у мыши мордочкой, усиками и острым носом. У него была оранжевая бородка и рыжий пучок волос на голове, угольками горели маленькие глаза. Хрупкие лапки держали маленькое тельце, обернутое в тонкую выкрашенную в оранжевый цвет пряжу. Из-под одежды торчал длинный тонкий хвост.

— Оставь ее, Груб, — повторил кобольд. — Идем, я угощу тебя вкусной едой.

— Еда, — тролль потряс Азарой перед ртом. Девушка скривилась, не столько от страха, но испытывая отвращение.

— Ты его слышал, — произнес Вараил, наставляя меч на тролля. Тот зарычал.

— Мерзкий человек! — выругался кобольд. — Груб, давай съедим все, что у них есть! — тролль опять потянул девушку ко рту. — Да нет же! У них наверху лагерь. Иди за мной, я покажу. — Собеседник не хотел оставлять добычу и медлил. — Придави другим человеком, и она не сможет убежать, — посоветовал кобольд и добавил, обращаясь к Вараилу. — Лучше не сопротивляйся.

Тролль положил Азару на землю и, придерживая одной рукой, другой потянулся к принцу. Вараил избежал захвата, перекатившись, подлез под руку и обхватив девушку за плечи.

— О, — удивился тролль.

— Отлично, теперь иди за мной.

Шаги тролля утихали вдали. Внезапно Азара рассмеялась.

— Ты меня придавил, как мне теперь встать?

Вараил смутился и поднялся на ноги.

— Оставайся здесь, я скоро вернусь.

— Нет уж. Идем вместе. Если тролль нас заметит, придавишь меня.

Крадучись они взбирались на холм. Кобольд сидел у кострища и веткой ворошил угольки. Напротив него скрючился тролль и внимательно следил за движением палки.

— Я знал, что они припрятали еду, — гордо заявил кобольд. — Понравилась картошка?

— Еда, — ответил тролль. Кобольд хмыкнул. — Еда, — тролль распрямился.

— Пойдешь есть людей? — тролль издал неопределенный звук. — Подожди, попробуй еще одну. Открывай рот.

Тролль послушался. Длинными когтями кобольд вытащил из золы раскаленный камень и бросил гиганту в пасть. Тролль взревел, схватился за горло, растоптал кострище, завалил палатку и, размахивая руками, сминая молодые деревца на своем пути, побежал вниз по склону к роднику.

— Хи-хис, — Тоненько засмеялся кобольд. — Вам понравилось? — обратился он к выступившим из-за деревьев людям.

— Это было забавно, — призналась Азара. — Хотя и немного страшно, — кобольд довольно кивнул. — Я Азара, — представилась она. — А это мой друг Вараил.

— Кто ты? — спросил Вараил. Люди сели на поваленное дерево против неожиданного спасителя. — Почему помог нам?

— Меня зовут Рыжлик, я староста Камелька. Признаюсь, не хотел вам мешать. Но вдруг почувствовал огонь, — его рука невольно потянулась к Азаре, но кобольд опустил ее, о чем-то задумавшись.

— Я маг, — объяснила девушка.

— А-а, — разочарованно протянул Рыжлик. Хотя и среди кобольдов рождались колдуны способные творить простейшие огненные заклинания, они боялись магии. Многие волшебники считали их низшей расой, переходной ступенью между животным и человеком и часто использовали в опытах.

— Спасибо, что спас меня, — кобольд промолчал, думая, поплатятся ли теперь сородичи за его ошибку и не стоит ли этих людей привести к смерти. — Я всегда знала, что кобольды не такие жестокие, как о них говорят. Вы просто проказники, настоящая жестокость в самих людях.

— Верно, — согласился Рыжлик, рассудив, что нет угрозы его народу. — Кобольд не убивает кобольда, цверг не убивает цверга. Голодный тролль может убить другого тролля, но люди — вы постоянно убиваете друг друга.

С таким заявлением нельзя было не согласиться. Но людям не хотелось лишний раз думать о своих пороках.

— Что это за Камелёк, о котором ты упомянул? — спросил Вараил.

— О-о, это красивый город. Я могу отвести вас туда.

— Наши лошади пропали, — только сейчас заметила Азара.

— Я отпустил их, сказал Грубу, что лошади носят людей. Если дать им убежать, в следующий раз они привезут новую добычу.

— Похоже, вы давно знакомы. Почему тролль слушается тебя?

— Груб не злой, он глупый. Он напал на Камелёк, а я вызвал его на бой. Сказал, что смогу бросить камень дальше него. Он кинул валун на пять верст, я взял маленький камешек, и он затерялся в лесу. А другой кобольд кинул похожий камень Грубу в спину. «Смотри, — говорю я, — мой камень облетел весь мир и вернулся». Тролль не был доволен, сказал «маленький камень». Тогда мы поспорили, кто глубже забьет в землю валун. Груб вогнал тридцатипудовый камень, потом вытащил и передал ход мне. Я стал расхваливать его силу, а в это время мои сородичи рыли нору под камнем. Когда они закончили, я прыгнул на валун, и он провалился на сажень. Груб признал меня сильнейшим и пообещал не нападать.

Люди подивились находчивости маленького кобольда и с удовольствием согласились посетить его народ. Встреча с троллем взбодрила их, поэтому сон отменился сам собой. Рыжлик шел звериными стежками, ловко пригибался под ветвями, перепрыгивал с камня на камень и оказался гораздо выносливей, чем можно было предположить исходя из его размеров. Люди с трудом поспевали за прыткой поступью. Уже через три часа пути усталость вынудила их остановиться. Не расставляя палатки, люди привалились к деревьям, да так и проспали до рассвета. Поутру Рыжлик накопал дикой репы и, дождавшись окончания завтрака, продолжил путь. Все чаще попадались тополя, и кобольд заметил, что эти деревья для них священные. Формой они подобны свече, что есть символ так почитаемого его народом огня, а корой и почками тополей кобольды красят дома, одежду, утварь в любимый оранжевый цвет. Не случайна была эта любовь. О появлении кобольдов упоминалось в Синей книге. Весело насвистывая, Рыжлик цитировал ее слова:

Все больше отдалялись от тракта, все сильнее заболачивались края. На смену высоким тополям пришли густые заросли рогоза. Еще не стемнело, когда путешественники вышли на поляну, где расположился Камелёк.

Это был небольшой бревенчатый городок, в котором некогда бесспорно жили люди. Последние покинули его три десятка лет назад, во время вражды мусотов и сироккийцев. Кобольды, известные интересом к чужим жилищам, наводнили брошенный город еще до того, как остыли печи прежних жильцов. Стены и двери домов, посуда на заборе и сам забор небрежными мазками были раскрашены в оранжевый цвет. Безудержное веселье и смех наводняли город: трое кобольдов толкали, а затем гонялись за колесом какой-то старой телеги, группа неподалеку бросала камешки, а затем прыгала через них. Другие подожгли рогоз и словно с факелами с воплями носились по улицам. С короткими или длинными волосами, с бородами и без них все кобольды выглядели молодыми. Их нельзя было разделить на мужчин и женщин, у них не было пола, а рождались они точно такими, как потом выглядели всю жизнь. Среди них не было детей, но в то же время все они являлись вечными детьми: оранжевыми, красными или коричневыми, но неизменно задорными и озорными. Все носили такие же грубые длинную рубаху и широкие штаны, как и Рыжлик. Староста объяснил, что пряжу они получают из листьев рогоза, а уже потом корой и почками тополя придают желтые и карие оттенки. Работа с рогозом была настоящей наукой: срезать его нужно строго в определенное время, ближе к наступлению холодов, тогда листья приобретут желтый цвет. Если сделать это раньше, растение останется зеленым, позже — потемнеет до грязно-коричневого. Срезали не выше пяди над водой, для сохранения гибкости сушили в тени. Рогоз кобольды использовали повсеместно: из цветков вили веревки, из стеблей строили заборы, плели корзины и коврики, делали стрелы, молодые побеги варили и мариновали в уксусе из сброженного яблочного или виноградного соков, щетинками початков рогоза утепляли дома. Початки считались лечебными: их толкли в порошок и использовали для остановки кровотечений, лечения ожогов. Большие любители мучного кобольды мололи из рогоза муку или целиком запекали в печи. Они даже раскатывали его в бумажные грубые листы и писали на них нехитрые картины.

Путники зашли в Камелёк. С каждым их шагом все новые кобольды оставляли свои занятия и, стекаясь в группы, постепенно образовали толпу зевак. Некоторые из них тянули к Азаре руки, но Рыжлик строго грозил пальцем. Он распорядился принести пироги с ягодами и соки. Четверо кобольдов незамедлительно исполнили приказ, и всего через несколько минут желудки людей услаждали дивные ягоды и душистое тесто.

— Останетесь на ночь? — с надеждой поинтересовался Рыжлик. Гости в Камельке были редкостью, люди обходили малый народ стороной, зная, что ценные вещи, если таковые имеются при себе, благополучно переселятся в карманы кобольдов, а если они сочтут тебя угрозой поселения, то встреча с ними может не только забрать твои драгоценности, но и твою жизнь.

— Нет, — отказался Вараил. Они отклонились от маршрута, выйдя к Кобольдовым болотам, и ему хотелось как можно скорее вернуться на тракт. Он ощупал карманы — золото, которое им еще пригодится в пути, было на месте. — Наш народ переживает тяжелые дни. Мы ищем ответы.

— Какие ответы? — спросил кобольд. Принц призадумался, что безопасно говорить, а что все же лучше сберечь в тайне.

— Вы не встречали здесь диких великанов? Возможно, циклопов? — Рыжлик сморщил нос.

— Нет. Но если вам будет интересно, здесь пролетал дракон.

— Дракон? — изумилась Азара. — Вам не показалось? Они живут только в Канафгеосе, а значит, их может и вовсе не существовать.

— Я полностью уверен в том, что видел. Его видели все. Огромный, черный, он пронесся в небе, заслонил крыльями солнце, и тень упала на город. Мы приникли к земле, но он не обратил на нас внимания и полетел дальше на восток.

— Давно это произошло? — спросил Вараил.

— Две недели как.

И хотя гости не остались на ночь, они не смогли не посмотреть дом Рыжлика. Им оказалась обычная сельская изба, староста даже спал на полатях и зажигал лучину в светце. Большую же часть помещения заставляли сундуки полные «драгоценностей». Мел, слюда, подковы, фибулы, пуговицы, бляшки, красивые пустые флакончики, черепки битой посуды, монеты, цепочки, все эти и многие другие вещи Рыжлик любил словно детей, бережно брал в руки, сдувал с них пыль и аккуратно укладывал обратно в сундуки.

Темнело, загорались первые звезды. По словам старосты, ночь благоволила кобольдам. Провожая день и встречая ночь, они разведут большой звездный костер, чтобы падающая звезда увидела свет и направилась в его сторону.

В дыму возникло пламя — используя в качестве трута пух из початка все того же рогоза Рыжлик разжег огонь. Как скоро это случилось, все разговоры прекратились, кобольды обсели костер, зачарованно наблюдая его танец. Не вдаваясь в ритуальные подробности, Вараил хотел спешно прощаться и длинным шагом наверстывать потерянные часы, когда один кобольд указал в небо:

— Падает, падает! — поднялся и запрыгал на радостях. Его слова подхватили остальные.

— Падает, падает! — вторили они.

И верно, падала звезда. Причину радости кобольдов объяснил старейшина.

— Когда падает звезда, где-то в мире рождается кобольд, — люди переглянулись. — Если идти за звездой, можно найти новорожденного. Это знаменательное событие. Хотите отправиться на поиски с нами?

Это было любопытное предложение, но путники не хотели задерживаться еще дольше. Однако выяснилось, их дороги совпадают.

Под Камельком проходила подземная сеть туннелей, в случае нападения на город обеспечивая кобольдов надежными путями отступления. Почти все прочие кобольды жили именно в таких норах. Жизнь в доме человека для них была верхом роскоши, они лишь изредка строили шалаши, а то, как благополучно племя устроилось в Камельке, было поистине удивительным. Большинство кобольдов отправились за звездой подземными ходами, но для людей они оказались слишком тесны, и группа во главе с Рыжликом ушла поверху.

— Что именно мы ищем? — спросила Азара. — Как выглядит место рождения кобольда?

— Мы рождаемся в углях и пепле. Ищите что-то, где побывал огонь.

Темнота сгустилась, но ничего подходящего троица все не находила.

— Ага! — воскликнул Рыжлик, заприметив обугленный поваленный молнией ствол осокоря. Но осмотрев дерево внимательно, разочарованно покачал головой.

— Может, его нашли другие кобольды? — предположил Вараил.

— Очень может быть!

Но староста не прекратил поисков и не вернулся в город. Вскоре они наткнулись на свежий бивак. Рыжлик поворошил золу и с торжественным видом извлек из нее руку кобольда и помог ему подняться.

— Как тебя зовут? — спросил староста.

Кобольд отряхнулся и осмотрел себя. Его кожа красиво переливалась от темно-коричневого цвета до ярко-оранжевого. Ростом он был чуть ниже Рыжлика, без бороды, с худым лицом и карей паклей волос.

— Кремлик! — назвал себя новорожденный. Людей весьма удивило обстоятельство, что кобольд владеет их языком с рождения, но спросить об этом они не успели. Кремлик перевел на них взгляд и глаза его округлились. — Мать! — закричал он.

— Нет-нет, — уверил староста. — Она маг, но не наша мать.

— Мать! — упорствовал кобольд. — Я вышел из огня, я помню ее! — Он схватил Азару за рукав, но она освободилась.

— Я тебя не понимаю, — призналась она.

— Ты уголь, горячая внутри и черная снаружи!

При встрече Рыжлик также почувствовал тепло девушки, но этим теплом мог быть и магический огонь. Но теперь при заявлении Кремлика усомнился в верности своих рассуждений. Он посмотрел на девушку, затем на юношу, и в глазах обоих нашел подтверждение слов родича.

— Азара, — произнес староста. — Покажи мне свою руку.

— Зачем? — волшебнице совсем не хотелось этого делать. — Там не на что смотреть.

— Что ж нет, так нет, — Рыжлик развел руками. Затем обратился к новому брату. — Кремлик, пойдем домой.

Старосте удалось усыпить бдительность людей, и когда Азара отвернулась в другую сторону, он подпрыгнул к ней и одернул рукав. Девушка поспешно опустила ткань на место. Поздно. Все видели черные корни, почти полностью скрывающие плоть выше кисти руки. Вараил приподнял брови, он был уверен, что, когда в последний раз видел эти руки, черные полосы пронизывали их лишь редкими венами. Но кобольды отреагировали совершенно неожиданно. Они упали на колени, закрыли лицо руками и заплакали.

— Мать, — шептали они. — Мать.

Азара, возмущенная выходкой Рыжлика теперь совсем растерялась.

— Я не ваша мать, встаньте.

Кобольды не слушались, они продолжали стоять на коленях и называть ее этим словом. Тогда она подошла к Рыжлику и насильно подняла на ноги. То же самое Вараил проделал с Кремликом.

— Объясните, кого вы увидели во мне.

Староста обратил на нее исполненный любви и робости взгляд и, отдышавшись, произнес:

— Мать наша из пепла восстанет и в пепел вернется. Позволь проводить тебя.

— Куда?

— К твоей… могиле, — Азара почти не удивилась. — Толосу Матери огней.

— Веди.

— Я вернусь в город и поделюсь с другими радостной вестью! — предложил Кремлик.

— Нет, — вдруг отрезал Рыжлик. — Ты принесешь им больше грусти, чем радости.

— Но почему?

— Мать не задержится с нами. У нее сегодня другая жизнь. Рассказав о ней кобольдам, ты вызовешь горе неизбежного расставания. — Кремлик расстроено опустил голову.

Они продирались через терние. На то, что они следуют нужной дорогой, как выразился Рыжлик, указывали лишь изредка выступающие из земли плоские камни, похожие на ступени. Они вели вниз и, следуя им, путники вскоре оказались перед заросшим плющом, утопающим в землю входом в древний толос.

Внутренняя часть сооружения сохранилась ничуть не лучше наружной. Каменную кладку во многих местах разрушили вездесущие корни, много земли было нанесено и на пол, и растения благополучно осваивали новую почву. Кобольды прошли короткий узкий ход. Факелы на стенах осветили круглую комнату трех саженей в диаметре, и пяти саженей высоты. Храм превосходил архитектурное мастерство кобольдов. На стене мозаика выложила фигуру человека. В прошлом ярко-оранжевая, теперь бледная, истершаяся, во многих местах проигравшая территорию корням, она лишь длинным платьем и волосами напоминала изображение женщины. В центре залы на пьедестале стоял покрытый узорами большой бронзовый кувшин с длинным горлышком, заткнутый высокой крышкой. Это была единственная вещь в храме, не утратившая первоначальной красоты.

— Каждую неделю я прихожу сюда и натираю кувшин тополиным ковром, — с гордостью заявил Рыжлик, очевидно, считая этот ритуал крайне важным.

Азара подошла к кувшину ближе. То, что поначалу она приняла за рисунки, было письменами на двух языках. Забытый альгар расходился спиралью на одном боку кувшина, но на другом боку знакомые горизонтальные строки рошъянтиса гласили:

«Дорогая Ахари! Твоя идея с кобольдами увенчалась успехом. Безмерно горжусь тобой, но и сожалею, что не отговорил от этой возвышенной, но даже для нас безумной затеи. Ты всегда была сострадательна к слабым. Быть может, этим поступком ты хотела искупить вину за страдания, причиненные другим народам? Последние дни, что мы провели вместе, я считал тебя одержимой милосердием — чувством мне неведомым. Оно привело тебя к гибели. В ярости я хотел вернуть в огонь вышедших из него кобольдов, но твоя частица, твоя доброта связывает мне руки. Никогда не думал, что буду стоять над твоим прахом — это немыслимо, но это так. Не знаю, что с тобой стало. Где ты? Я облетел все огненное небо, но мы не встретились вновь. От тебя остался лишь прах, и я начинаю понимать, что в посмертии ты не обрела покоя. Надеюсь, твой дух разыщет дорогу домой. Твой друг и муж Кетэльдон».

Закончив читать, Азара подняла взгляд. Вараил стоял камнем, на лицах кобольдов отразилась задумчивость. Перевод слов священного кувшина они слышали впервые.

— Мое имя звучит иначе. И кто такой Кетэльдон?

— Я никогда не слышал о нем, — признался Рыжлик.

— Твой муж, — неуверенно повторил слова на кувшине Вараил. — Возможно, какой-то волшебник древности, с которым вы сотворили кобольдов…

— Не может быть, — Азара встряхнула кувшин, в нем что-то зашуршало. — Я здесь, а прах его жены в кувшине уже, — она задумалась. — Не знаю, сотни лет! — Она вернулась взглядом к мозаике, и теперь ей мыслилось, корни прорастали сквозь облик девушки неслучайно. — Нам пора уходить, — резко заявила она.

— Мать, если мы можем тебе чем-то помочь, — начал было Рыжлик, но Азара перебила.

— Вы ошиблись. Я обычная волшебница, а не мифическая создательница рода кобольдов.

Еще недавно веселые и беззаботные они смотрели на нее печально и не находили слов.

— Прощай, — лишь сказали они.

Азара стремительно миновала подлесок. Ориентируясь по звездам, она хотела как можно скорее вернуться на тракт.

— Это звучало и впрямь столь безумно? — поинтересовался Вараил спустя четверть версты. Азара усмехнулась.

— Ты же все слышал.

— Я не говорю, что кобольды правы, но их слова и та надпись на кувшине могут быть правдой.

— Сомневаюсь. Я слышала о многих великих магах, но никогда об Ахари и Кетэльдоне.

— Они могли жить очень давно. Кроме того, нельзя отрицать сходства ваших имен.

— В известном нам отрывке из Синей книги о кобольдах они тоже не упоминаются.

— В отрывке не упоминаются. Вот если бы нам удалось отыскать саму книгу, уверен, открылось бы многое и не только связанное с кобольдами.

— Да, — согласилась Азара и замедлила шаг. — Если где и может храниться эта книга то, конечно, в библиотеках Кзар-Кханара. Поймаем двух зайцев, — но она рассчитывала найти ответы даже на три вещи: загадка появления циклопа и вера кобольдов интересовали ее в меньшей степени, больше всего она жаждала найти способ собственного исцеления. Вараил словно прочитал ее мысли.

— Ты не говорила, что отметин стало больше, — с некоторой обидой произнес он.

— Не хотела тебя расстраивать, — честно призналась она. — Это мое проклятье, мне его и нести. — Вараил поймал ее руку и заставил остановиться.

— Азара, я сделаю все, чтобы помочь тебе. — Девушка благодарно обняла его и ничего не ответила.

Встреча с кобольдами не только не опустошила кошельки путников, но неожиданно даже пополнила скарб печеными сладостями.

Они вернулись на Великий пасарский тракт, но за следующие три дня увидели разве что одинокого торговца, следующего из Сафинона в Тронгарос. Какие-то три года назад большой древний торговый путь звенел подковами и шелестел шелками, вальяжные обозы курсировали на север и юг, а купцы только успевали ослаблять пояса. Но война с тальиндами, а теперь и необычайно дерзкое и бесстрашное поведение троллей оставили копыта в стойлах, а золото в карманах.

Утром дорогу путникам преградила женщина средних лет в длинных черных одеждах. Непримечательная как тень, она могла бы пройти мимо них ночью, будучи незамеченной. И только резная деревянная рыбка выделялась талисманом на черной ткани.

— Я Нигмир, — назвалась она. В тени капюшона сверкнули яркие голубые глаза.

— Я Вараил, а это Азара.

— Мы держим путь в Сафинон, — взяла слово маг. — Все ли спокойно в городе?

— В городе да, но не на тракте. За моей спиной отряд из дюжины тальиндов, справитесь? — Путники призадумались, соотношение один к шести станет серьезным испытанием их умений. Не дождавшись ответа, она повернулась к Вараилу. — Хорошо владеешь мечом?

— Я один из лучших фехтовальщиков Тронгароса, — горделиво заявил юноша. Женщина усмехнулась.

— Скоро погляжу, насколько ты хорош, — она бесцеремонно постучала по заклепкам на его груди и даже попыталась вынуть из ножен его меч. Вараил помешал ей.

— Что вы делаете?!

— От тебя толку мало, — заключила женщина и повернулась к Азаре. — Какие сильные массовые заклинания знаешь?

— Огненный шар и молнию, — почему-то ответила девушка.

— А вам-то что? — вернулся Вараил. — Идите своей дорогой.

— Значит, сильных заклинаний не знаешь, — подытожила женщина и покусала губу. Затем нагнулась и подобрала палочку. — Доставай свою книгу и записывай. У тебя книга заклинаний-то хоть есть?

Азара пристыжено кивнула. Она достала книгу и сухие чернила. Эльмуд неоднократно повторял, что маг должен уметь записать заклинание в любой момент. Поскольку всегда иметь при себе жидкие чернила неразумно и ненадежно, для удобства использования маги превращали их в чернильный порошок. Для себя Азара перевела заклинание, но озвучивать не стала.

— Что-нибудь интересное? — поинтересовался Вараил. — Ускорение роста цыплят?

— Почти, — улыбнулась девушка и обратилась к загадочной женщине. — Думаете, стоит применить его против тальиндов?

— Да, заодно увидишь заклинание в действии. Надеюсь, оно тебя не убьет.

— О чем это вы? — занервничал Вараил. — Она так шутит?

— Да, шутит, — отозвалась Азара.

— Я не шучу, — серьезно заявила женщина, но ничего не добавив, двинулась прочь.

— Больше ничего не хотите сказать? — окликнул Вараил. — Откуда вы? Почему вдруг оказались здесь? — женщина не отозвалась.

Незнакомка говорила правду. Путники затаились в тени деревьев, а стопы тальиндов вскоре засеменили по тракту.

«А почему мы вообще должны вступать с ними в бой?» — подумал вдруг Вараил. Конечно, это тальинды, кровожадные беспощадные существа, но опасности городу маленький отряд не представляет, а вот для неопытных мага и воина исход боя может оказаться печальным. Азару такие вопросы не терзали, она хотела испытать только что разученное заклинание. Она поднялась и обратила руки к тальиндам:

— Не-те-ще-ит-ащ-ша.

Тальинды устремились на звук. Они не могли видеть, что их собственные тени остались лежать на земле. Тени поднялись вертикально, обнажили темные копии мечей и кинжалов сильгиса и бесшумно бросились в погоню за тальиндами. Одного за другим они настигали хозяев и пускали сиреневую кровь. Лишь когда пал первый тальинд, сородичи почувствовали опасность. Тальинды побежали быстрее. Но прежде чем тени стали отставать и растворятся, половина воинов легла замертво, еще двое получили ранения.

Вараил присвистнул, чем выдал себя. Выжившие тальинды направились к нему. Двое пали на полпути, сраженные молнией. Двое других, закружившись в смертельном танце, пытались достать его незащищенную голову. Остальные двое приближались к Азаре. Вараил блокировал выпад одного тальинда длинным мечом, разбив его клинок, второго, не глядя, поразил наотмашь и разрубил ему руку. Свободной рукой перехватил кинжал из второй руки первого нападающего и бросил в сторону, где враг уже замахнулся на Азару. Лезвие погрузилось в тощую грудь, тальинд повалился замертво. Второго волшебница пронзила огненной стрелой. Но порадовавшись за подругу, Вараил забыл о своих противниках. Первый из них, уже вооружившись новым кинжалом, едва не пронзил ему шею. Резко отступив, воин получил неглубокую царапину на щеке. Не раздумывая, он обернулся ко второму и тот неожиданно для себя напоролся на меч. Затем вернулся к первому и сначала ранил, а затем убил точным ударом в сердце. Бой завершился быстро, но не менее быстро, правда, с противоположным результатом он мог бы закончиться, не повстречай путники незнакомку.

— У одного из них был мешок, — заметила Азара, когда бой закончился. — Посмотрим, что в нем.

Вараил сделал шаг, когда заметил, что безрукий со сквозной раной в груди тальинд ползет за ним. Добив его, принц подбежал к шестерке убитой восстанием теней. Азара уже стояла здесь и смотрела по сторонам.

— Нашел! — крикнул он.

В мешке было что-то круглое, поэтому выпав из рук тальинда, он откатился на обочину. Вараил поднял мешок, развязал тесемку и заглянул внутрь. Его глаза остекленели, а рот приоткрылся.

— Что там? — с тревогой спросила Азара.

Вараил упал на колени и выпустил мешок из внезапно обессиленных рук. С мягким стуком на тракт выкатилась отрубленная голова. Смола, предохраняющая от гниения, а также палящее солнце исказили мужественные черты и высушили глаза. Но видя перед собой лицо человека почти каждый день на протяжении многих лет, несложно узнать его даже в таком безобразном обрубке.

Азара спрятала в молитвенном жесте нос и рот, а затем крепко прижала к себе принца, нет, теперь уже короля. Вараил продолжал смотреть в пустоту. Его лицо ожесточилось, он освободился от рук друга, подбежал к ближайшему трупу тальинда и несколько раз с силой опустил меч в труп.

— Ненавижу! — кричал он, снова и снова поднимая и опуская меч. — Твари! Горите прахом! — меч изрубил тальинда на части. Не насытившись, Вараил принялся за другого. — Вы отняли моего брата! Моего… брата! Вы… — он стал задыхаться, меч выпал из рук, напоследок ударив тальинда плашмя. Вараил отвернулся и закрыл лицо руками. Азара снова была рядом с ним. Она ничего не говорила, полагая, что в такую минуту любое слово не будет услышано, но вызовет лишь новое сожаление, держала его за плечо, чтобы понимал — она здесь, она всегда будет с ним.

— Можешь сжечь его? — тихо спросил Вараил, когда способность говорить вернулась к нему. — Не могу видеть, не могу смотреть в его ужасные глаза.

Магический огонь оставил от головы Глефора лишь горстку праха. Поднялся ветер и разнес останки почившего короля по миру. В тот же день Азара отправила вестника печали в Тронгарос.

 

Глава десятая. Зеленая смерть

Сафинон — небольшой, но многолюдный, шумный портовый город. Минуя Тревожный океан и Яллуйское море, сюда стекались ковры и шелка из далекого Берхаима, драгоценности тройственного острова Триглава, яства Велианы и множество других вещей из самых дальних краев Яраила. Здесь же лучшие воины, наемники, рабы и осужденные со всего света на красных кораблях уходили к острову Меч, где стяжали славу Мубараза или обретали бессмысленную смерть в пыли его печально известной арены. Городом правила группа влиятельных людей, называющая себя хранителями океанов. О них ходила дурная слава пиратов и воров, но мало кто знал их лица. В прошлом бедная рыбацкая деревушка благодаря дипломатии первых хранителей океанов через каких-то сто лет Сафинон насмешливо и гордо именовал себя вторым Тауром, легендарным оплотом порядка и добродетели, основанным самим Тавелианом. Правда все сходство двух городов начиналось и заканчивалось лишь отсутствием городских стен. Но если в Тауре сила Тавелиана не пускала в город злое намерение, то здесь волю бога заменяли наемники, полностью вытеснившие городскую стражу. С мечами, топорами, копьями, с кожей алебастровой или обсидиановой, с морковным оттенком или легкой зеленью они разнились так же сильно, как жители и гости Сафинона. Жаждущие наживы или бегущие от закона, приезжие нередко оседали здесь и под эгидой хранителей океанов обретались в обветшалых домах на окраинах.

Войдя в город, путники с головой окунулись в разноликую толпу. Люди эти в большинстве своем делились на богатых торгашей в пестрых платьях и на бедняков в рубищах. Вараил выбрал в собеседники хорошо одетого юношу, по виду ровесника, и для поисков корабля тот посоветовал обратиться в «Брюхо кракена». Там же можно было узнать местные слухи.

Следуя указанному направлению, путники вышли к огромному гостиному двору. Сотни рядов завлекали прохожих тысячами товаров. Здесь можно было купить все: от шерстяных носков, до шкур диковинных зверей, от портных игл, до отравленных копий. Но еще необычней было видеть за прилавками цвергов. Некоторые из этих подземных обитателей сумели приспособиться к жизни под солнцем и успешно распродавали богатства земных недр. У прилавка одного такого цверга Вараил остановился. Его внимание привлекло большое количество оружия из сильгиса. Он повертел в руках длинный тонкий меч.

— Не знал, что цверги работают с сильгисом.

— Или покупай, или иди куда шел, — раздраженно ответил цверг. Но Вараил не уходил.

— Откуда у вас это оружие?

— Ха! — цверг повернулся к возможному покупателю. — Кожанку проходит без труда, но чтобы преодолеть латы, требуется особая техника, нужно резать по спирали… Конечно, для ребенка идеальный подарок… Приходите… Нет, остальная часть в амбарах.

— Пожалуйста, скажите нам, где вы взяли все это оружие? — вступила в разговор Азара, когда мужчина, совершив покупку, ушел.

— Что мне за это будет?

— Наша скромная благодарность, — Вараил протянул торговцу золотую монету. Цверг попробовал ее на зуб, убрал в карман и только потом ответил.

— Тысячи трупов. Люди, тальинды, даже великаны. Не знаю, что там случилось, и не хочу знать.

— Где произошла битва?

— На пустоши Зверя.

— Может, вы знаете, кто победил? — Вараил почти не сомневался в исходе боя, но все же лелеял надежду, что победа осталась за людьми.

— Не знаю. Мне все равно.

Ему все равно. Его брат погиб, а ему все равно. Злобный алчный цверг. Король сжал кулаки и вперился в маленькие карие глазки.

— Спасибо за уделенное нам время, — откланялась Азара и потянула Вараила за руку.

Скоро маг и сама остановилась, рассматривая золотые броши и медальоны у темнокожей сироккийки. Она взяла в руки зеркальце в бронзовой рамке и, смотрясь в него, пригладила волосы и заправила за уши. Затем обернулась к Вараилу. Юноша улыбнулся, он всегда считал подругу красивой и был счастлив, что неизвестное проклятье не тронуло ее лица.

Торговка приписывала вещам чудодейственные божественной силы способности, но Азара чувствовала незначительную магию в лучшем случае, большая же часть товара предназначалась для бесстыдного обмана простаков. Девушка внезапно испытала неприязнь ко всем этим людям и цвергам, обирающим и богатых и бедных и живущих только за счет их наивности. Но прежде чем уйти, они услышали свист плети и последующий за ним вскрик.

Возле ваги, больших общих весов для тяжестей, на которых стояла бочка с рыбой, склонился, защищая лицо руками, мальчик лет десяти. Над ним возвышался крупный мужчина в красном камзоле и с батогом в руках.

— Лжец! — кричал он. — Мой глупый обманутый тобой слуга уже поплатился за свою ошибку. Теперь твой черед. Я, по-твоему, что, глупый слуга! Сколько здесь пудов? Сколько пудов трески ты мне продал?! — не находя сил ответить, мальчик только всхлипывал. Прут взлетел еще раз.

— Что происходит? — вмешался Вараил. Мужчина окинул его оценивающим взглядом и решил, что незнакомец достоин услышать его голоса.

— Пройдоха обманул меня, продал бочку четырнадцати пудов, а пуд недосчитал.

— Мальчик, должно быть, ошибся, — вступилась Азара.

— Ха, как же! С этими торгашами нужно держать глаз да глаз!

— В любом случае, он уже заплатил, — продолжил Вараил.

— Нет. Пусть вернет деньги за недостачу.

— У меня не осталось денег, — жалобно ответил ребенок.

— Опять он за свое, мелкий лгун! Еще утром были, куда ж ты их дел?

— На лекарство сестре. У нее зеленая смерть.

Мужчина убрал за пояс батог и даже немного смягчился.

— От зеленой смерти нет лекарства. Тебя самого облапошили так же, как и ты меня. — По его жесту двое детин закатили бочку в повозку. — Нет, — добавил он на прощание. — Есть еще в мире справедливость.

Азара помогла мальчику встать и слегка отряхнула одежонку.

— Меня зовут Азара, а это Вараил. А как тебя зовут?

— Нерич, — неохотно представился ребенок.

— Нерич, можешь рассказать нам про зеленую смерть и отвести к сестре? Я волшебница, и постараюсь ей помочь. — Мальчик сразу оживился.

— Она вышла из-за моря, — очевидно повторил он слова взрослых. — Лекарства дорогие и не всегда помогают.

— Человек, который купил у тебя рыбу, утверждал, что лекарства от нее не существует, — заметил Вараил. Нерич нахмурился.

— Существует, — убежденно заявил он.

Его дом оказался маленькой старой пропахшей рыбой хижиной. На пороге их встретил отец Нерича, Грейн, рыбак, как и большинство жителей Сафинона. Он провел гостей в одну из двух ветхих комнат. Здесь были кровать, комод и сундук с игрушками: корабликами, куклами, и маленькой резной рыбкой. Ставни на окнах были плотно закрыты, в спертом воздухе витал дух тяжелой болезни. Девочку укрывали три одеяла: «Все время мерзнет», — отметил Грейн. Голова ребенка покоилась на подушке, взгляд не отрывался от медленно кружащей над ней подвешенной к потолку щепной птицы. Нойда, так звали девочку, имела болезненно-зеленое отекшее лицо, туманный взор и бледные почти белые губы. Азара склонилась над ней.

— Здравствуй, Нойда, — девочка не ответила. Не было ясно: не способна она говорить, или даже не слышит.

Волшебница попросила оставить их вдвоем, принести капустный лист и лимон. Лимона в доме не оказалось, и пока Нерич бегал на рынок, Грейн пригласил Вараила за стол, однако еды не предложил.

— На днях зеленая смерть забрала мою жену. Теперь хочет взять дочь, а может и сына, — мужчина кашлянул в кулак, в его глазах промелькнул болезненный блеск.

— Откуда пришла болезнь? — Грейн отмахнулся.

— Не знаю, — и, немного помолчав, продолжил: — знаю лишь, что, заразившись ею, люди не выздоравливают. Умирающие зеленеют, отсюда и название.

— Азара придворный маг Тронгароса, — гордо заявил Вараил. — Она много лет изучала врачевание, и я уверен, сделает все возможное, чтобы помочь вашей семье.

Грейн смотрел в стол перед собой и молчал. Но затем смысл услышанного вдруг прорезал броню безнадежности. Он посмотрел на искусно сработанное хоть и лишенное излишеств кожаное облачение короля, словно видел впервые.

— Придворный маг? А вы тогда кто?

— Ее друг, — уклончиво ответил Вараил и поспешно добавил: — мы ищем способ добраться в Кзар-Кханар.

— Дом магии? — продолжал удивляться Грейн. — Корабли туда не ходят. Маги не перемещаются вплавь, они седлают ветер.

— Горожане советовали нам обратиться в «Брюхо кракена», — рыбак покачал головой:

— Не поплывете.

Вернулся Нерич. Мужчины продолжали сидеть в кухне. Грейн нервно тарабанил пальцами по столу и успел семь раз выйти на улицу выкурить махорку. Наконец Азара показалась в дверях. Ее лицо пылало, липкие волосы легли на щеки.

— Девочка здорова, — заявила она. Грейн поднялся и быстро ее обнял.

— Да вы верно изголодались. Сейчас…

— Мы не будем есть, — перебила она. — Нерич, подойди ко мне.

Мальчик повиновался. Маг прощупала его ауру.

— Ты здоров, — заключила она.

— Хо… — Грейн закашлялся. — Хорошо.

— Теперь вы.

— За меня не переживайте — простуда.

— Я не для того спасала жизнь вашей дочери, чтобы вы ее убили.

Грейн смущенно кивнул и покорно прошел в комнату. Лечение не заняло много времени — болезнь лишь прикоснулась к нему, не успев вонзить ядовитых жвал.

Выполнив то, зачем пришла, Азара торопилась покинуть дом рыбака. Вараил не понимал причин спешки, но возражать не стал. Она отказалась от провожатых, тогда Грейн подробно объяснил им, как найти «Брюхо кракена». Путники уже стояли на пороге, когда хозяин дома обратился к ним:

— Если не найдете корабля, спросите Жорда Тростника. Если кто и поможет вам, то это он. Но обращайтесь к нему лишь в крайнем случае — этот человек не из святых. И еще, — он посмотрел на Азару. — Путь в Кзар-Кханар далек, а когда матросы вдали от дома, и женщину на борту охраняет всего один мужчина, всякое может случиться.

— Я лучший фехтовальщик Тронгароса, — уверенно заявил Вараил. — А девушка эта умеет постоять за себя.

— Может и так. Но лишние мечи не повредят. В Сафиноне наемники на любой вкус.

Дом рыбака остался позади. В какой-то момент Азара свернула в безлюдную подворотню старых полуразрушенных домов.

— Нам не сюда, — заметил Вараил.

Девушка не слушала. Она отошла на три шага, повернулась к стене ближайшего дома, упала не колени, обхватила себя за плечи и уткнулась в локоть лицом. Вараил опустился рядом и одной рукой осторожно коснулся ее плеча.

— Я могу чем-то помочь? — Азара не смогла ответить.

Он стал водить по ее волосам, ласково приговаривая: «Все хорошо, я с тобой. Скоро все кончится». Убрав упавшую прядь волос ей за ухо, он застыл: от уха к щеке и подбородку тянулись тонкие черные змейки. Вараил, повинуясь некому провидению, а может, лишь почувствовав, но, еще не успев осознать жара, идущего от Азары, прикоснулся к белой перчатке. В следующий миг он одернул кисть.

— Ты горишь, — поразился он. — Я достану воды.

— Нет, — чужим голосом прохрипела она. Затем откашлялась. — Не нужно. Мне уже лучше, — она поднялась, и лицо ее не передавало тех мук, которые еще секунду назад скручивали тело.

— Уверена? — Азара кивнула. Приступ прошел без видимого следа, можно было подумать, что она просто сильно поперхнулась. Вараил дал ей время отдышаться. — Что ты можешь сказать о зеленой смерти?

— Никогда прежде не встречала такой болезни. Есть в ней что-то необычное, неестественное.

— Грейн и тот человек на рынке утверждали, что больные зеленой смертью не выздоравливают.

— Они ошибались, — Азара провела ладонью по щеке, затем убрала руку и сжала пальцы в кулак. — Один раз я уже смогла это сделать.

— Даже не думай! Ты погубишь себя, — маг грустно посмотрела на него.

— Разве моя жизнь дороже жизни ребенка?

— Для меня, да.

— А для родителей ребенка — нет. Для братьев, сестер и друзей ребенка тоже нет. Почему же ты считаешь, что твои личные привязанности важнее чувств других людей?

— Я считаю, тебе нужно отдохнуть. Мы почти пришли. Снимем комнату в «Брюхе кракена» и расспросим тавернщика о зеленой смерти.

Таверна «Брюхо кракена» располагалась в центре Сафинона. Двухэтажное грязное заведение всегда полнилось постояльцами-пропойцами и свежими слухами. Мужики шумели: пили алкоголь, играли в кости, смеялись и задирались. На баре прикорнул высокий человек в поношенном плаще. Хозяин таверны, Вардан, маленький лысый старичок с носом-клювом и взглядом хищной птицы, головой едва виднелся поверх стойки.

— Однажды мой дед выловил кракена, — рассказывал он вновь прибывшим посетителям. — Распотрошил и накормил горожан тем, что нашел в брюхе моллюска. Народу так понравилось, что деду предложили открыть таверну, чтобы и дальше угощать людей своей стряпней.

Очевидно, в байке все же была доля правды — посетителей такой историей не завлечь.

Вардан рекомендовал гостям фирменное блюдо — щупальца кракена в белом вине. Щупальца оказались довольно большими, но они могли принадлежать и меньшему родственнику кракена, осьминогу. Так или иначе, и Вараил и Азара остались довольны блюдом, и лишь покончив с ним, обратились к Вардану с главным вопросом.

— Нет, — отрицательно ответил он. — В Кзар-Кханар корабли не ходят. Маги и раньше жили в уединении, а сейчас по неизвестной причине отгородились от остального мира еще больше. Можете походить в доках, порасспрашивать, но ответ я вам уже дал.

Вараил положил на стол золотую монету и подвинул к Вардану.

— Нам очень важно попасть к магам. Может, вы кого-то вспомнили?

— Это не поможет, — старик придавил монету к столу пальцем и отправил в обратный путь.

— Тогда расскажите все, что знаете о зеленой смерти, — монетка снова ползла по столу. На этот раз Вардан предложение принял.

— Болезнь пришла в город три недели назад. Откуда взялась — никто не знает. Она не щадит никого: ни детей, ни стариков, ни жен, ни мужей. Кожа больных зеленеет, перед смертью они бредят в горячке. Зеленая смерть забрала уже больше двух сотен человек. Снадобья дороги и бедняки не могут сохранить се́мьи.

— Что предпринимают хранители океанов?

— Когда болезнь только началась, они послали прошение в Кзар-Кханар. Вскоре прибыл искусный чародей и целитель. Он исцелил одного мужчину, но болезнь изгнать так и не смог.

— Как звали этого мага? — теперь вопросы задавала Азара.

— Сребролюр.

— Где он сейчас? — ей не было знакомо имя.

— Отбыл в город магов за новой партией зелий. Он возвращался в Сафинон дважды, и каждый раз люди готовы были целовать ему стопы — в отличие от шарлатанов, которых наемники хранителей не успевают разгонять, его зелья в самом деле исцеляют.

— Скоро ли стоит ожидать Сребролюра в городе?

— Едва ли скоро. Маг оставил нас четыре дня назад.

— Вы сказали: заболевают все. Здесь нет никаких исключений?

— Нет.

Вардан вручил гостям ключи от комнаты на втором этаже. Они уже развернулись к лестнице, когда Вараил вновь обратился к хозяину таверны.

— Совсем забыл, мы ищем Жорда Тростника. — Вардан несколько секунд молчал, оценивающе всматриваясь в глаза собеседнику.

— Я могу устроить встречу. Будьте здесь завтра в полдень.

После тяжелого дня путникам хотелось скорее растянуться на уютных кроватях и отдаться сну. Но не успели они смежить век, как в дверь коротко постучали. Взяв лампу, Вараил отпер дверь. В коридоре никого не было, но на пороге лежала записка.

— «Зелень не зеленеет», — прочитал он только после того, как закрыл дверь. — Думаю, речь о зеленой смерти, но не понимаю всего смысла.

— Дай посмотреть, — Азара протянула руку.

Тонкая полоска бумаги, небрежно оторвана, буквы угловатые, написаны в спешке, нажим пера слабый.

На прикроватном столике Вардан заботливо оставил перо и чернильницу.

«Жорд Тростник не может заболеть зеленой смертью», — написала маг на обратной стороне записки.

— Это название научно-философского трактата мастера Эльмуда, — соврала она вслух, незаметно для себя присвоив авторство выдуманной книги наставнику. — Я просила поискать в местной библиотеке. Здесь стоит галочка, значит, книга нашлась. Бедный посыльный побоялся тревожить меня среди ночи, но в то же время, ответ мне нужен был именно сегодня. Я рада, что книгу удалось отыскать, хочется поскорее ее начать.

Азара заснула не сразу. Она долго ворочалась и раздумывала: почему Жорд не может заболеть? Сам собою напрашивался ответ: он либо причастен к возникновению болезни, либо знает ее создателей. А зеленая смерть создана искусственно, — к такому выводу она пришла, вспоминая упрямое противоборство болезни. Злонамеренное колдовство гноило человеческий дух, и его струпья проявлялись на плоти. Вероятность, по которой у Жорда природная невосприимчивость к зеленой смерти казалась ей несостоятельной. Она размышляла о судьбах невинных людей погибших по прихоти Жорда, а может кого-то другого. На людях Вардан завил, что исключений зеленая смерть не знает. Но теперь опроверг свои слова и сделал это с большой осторожностью, словно чего-то боялся. Например, хранителей океанов, или того же Жорда, а может быть и Сребролюра. Действия мага из Кзар-Кханара теперь казались ей подозрительными: вместо того чтобы просить помощи у коллег, он временами прибывал в Сафинон и продавал загадочное лекарство по высокой цене. Страшная мысль посетила ее. Но учитель всегда с трепетом говорил о городе магов. И в пирогах бывают кости. Не исключала она и другие вероятности: Сребролюр не из города магов, или даже не маг. Так или иначе, завтра она встретится с Жордом и постарается отыскать больше ответов.

Не засыпал и Вараил, но мыслями не уходили дальше комнаты, в которой лежал. Он вспоминал новые отметины, которые видел во время последнего приступа Азары. Вновь чувствовал пальцами раскаленную руку и думал лишь о том, сможет ли кто-нибудь исцелить его друга. Он не представлял боли, всегда бывшей частью жизни Азары, не мог забрать эту боль себе или хотя бы разделить. От подобных мыслей на душе становилось только хуже. Завтра они поговорят с Жордом. Если потребуется, Вараил отдаст все имеющиеся у них деньги и сам устроится драить палубу. Лишь бы добраться до Кзар-Кханара. Не завета Эльмуда ради, и не из-за какого-то циклопа, но чтобы Азара могла жить как все.

Поутру путники вышли прогуляться по городу. До заявленной встречи оставалось еще несколько часов, и Азара хотела прежде переговорить с горожанами. С их слов она узнала, что богатые люди не умирали, и что зеленая смерть передавалась при близком контакте с больным. По существу ничего нового сказано не было, но подтверждение этих двух фактов являлось необходимостью для осуществления ее замысла.

Жорд прибыл загодя и ожидал собеседников в их же комнате, о чем им сообщил Вардан. Высокий рост и худоба очевидно и обусловили прозвище. Его нос выдавался далеко вперед, суженные глаза блестели хитрецой, куцая бородка напоминала мшистую поросль. Голову укрывала поношенная шляпа с широкими полями, а плечи старый серый плащ. Жорд оказался тем самым мужчиной, который вчера спал или только создавал видимость, что спит на баре.

Сейчас он вальяжно сидел на кровати, а по сторонам от него возвышались двое бритых детин с обнаженными абордажными саблями.

— Я Жорд Тростник, — представился он. — Поговорим о деле?

— Можете достать корабль в Кзар-Кханар? — спросил Вараил.

— Сумма? — король бросил мешочек фалринов. Жорд взвесил золото в руке. — Капитан рад бы отплыть, да ветер не попутный, — разочарованно заключил он.

— Есть еще. Но… — Вараил отступил в сторону, и присутствующие увидели Азару.

Кожа девушки имела зеленоватый оттенок, волосы слиплись и беспорядочно стекали с плеч. Немного колдовства и врожденной болезни мага сделали из нее несчастную жертву зеленой смерти.

— Как ты посмел привести сюда эту заразу! — Жорд подскочил на ноги, сателлиты напряглись.

— Я бы не посмел, да нужда заставила. Я знатный человек в Тронгаросе, — Вараил снял с пояса второй мешочек, в котором содержался остаток всех его денег. — Возьмите. Нам нужно лекарство.

Жорд принял золото, но долго шамкал челюстью, раздумывая.

— Я дам девчонке зелье. Но затем она должна немедленно покинуть таверну. Мои люди снаружи проведут ее на «Колченогий». Парень идет со мной сейчас. Отплытие через два часа.

— Разве вам не нужно время, чтобы подготовить корабль? — удивился Вараил.

— Я знал о вашем приходе, едва вы переступили порог Сафинона. Все давно готово.

Такой возможности они не предвидели. Вараил хотел возразить, но Азара его опередила.

— Мы согласны, — и повернувшись к нему, добавила с едва уловимым сожалением: — жди меня на корабле.

Жорд сдержал слово. Прошло меньше часа, а посыльный уже доставил Азаре флакончик с загадочным лекарством. Жидкость имела бордовый оттенок, пахла корицей, а на вкус не отличалась от обычной воды. Но, лишь только пригубив лекарство, Азара все поняла. Однако не было времени досадовать на себя, Вараил, Жорд и вся команда «Колченогого» ждали ее.

Когда Азара поднималась по трапу, на сердце у Вараила отлегло.

— Все хорошо? — девушка молча кивнула, но продолжила идти, остановившись только на носу корабля. Вараил последовал за ней.

По палубе взад-вперед сновали матросы, и личные разговоры пришлось отложить.

— Интересно, каков он — легендарный город магов.

Азара безразлично повернулась на голос.

— Легендарный, — равнодушно повторила она.

— Скоро увидите, — произнес кто-то позади. Теперь обернулись оба.

Перед ними стоял круглолицый невысокий бородач средних лет. Его украшали богатый жилет из дамаста и плащ из барежа, фетровая треуголка и вместе с тем парусиновые штаны. Обуви, как и вся команда, мужчина не носил.

— Капитан «Колченогого» Лорг, — представился мужчина, слегка приподняв треуголку.

— Я Вараил, а это Азара. У вашего корабля странное имя.

— Скоро узнаете почему! — хмыкнув, пообещал капитан.

«Колченогий» оправдывал название. Корабль постоянно заваливался на штирборт, так что Вараил до самого вечера не уходил в каюту и гнулся к воде. И такая тряска была уже при слабом ветре. Юноша выразил сомнение способности «Колченогого» пережить шторм, но капитан, с одному ему понятной обидой, вступился за деревянного товарища и вышел победителем в коротком споре. И хотя Жорд выполнил свою часть уговора, Вараил чувствовал себя обманутым — путешествие на утлой посудине не стоило и десятой части тех денег, которые за него уплатили.

В то время как для сна и отдыха матросов отводилось одно помещение — кубрик, для пассажиров нашлась отдельная каюта. Азара сразу же легла на койку и с тех пор не поднималась на палубу. Вараил переживал за ее здоровье, но и сам пребывал не в том состоянии, чтобы думать о чем-то кроме морской болезни. Пару раз он все же спускался в спальную каюту. Азара лежала на животе и дышала так легко, что ее можно было принять за мертвую. Слова капитана немного успокаивали:

— Это нормально. Сухопутные на «Колченогом» или не отлипают от борта или все время спят.

«Колченогий», покачиваясь, неспешно продвигался к цели. В окоеме не виднелось ничего помимо бесконечных воды и неба, и только однажды глаз Вараила заприметил следующего позади корабля голубя. Куда бы ни летела птица, полет окончился в когтях ястреба. Наблюдая за ними, Вараил провел сравнение с тихоходным кораблем и бурей и только надеялся, что своего ястреба им судьбою не предназначалось. Вечером он все же устроился на койке, и до самого сна его голова кружилась, поднималась и падала на волнах.

— Вараил, — вдруг шепнул голос капитана. — Ты должен это увидеть.

Юноша с большим трудом принял сидячее положение. Голова раскалывалась, казалось, он только секунду назад уснул. Поднявшись на палубу, он понял, что оказался прав — море укрывала ночь. Капитан и четверо матросов стояли на носу.

— Что я должен увидеть? — сонно пробормотал Вараил, подходя к ним.

— Это, — Лорг обнажил абордажную саблю. — Ничего личного дружище, таков приказ.

Вараил потянулся к ножнам, которых не было. Он стоял без оружия и защиты, лишь в рубахе и штанах. Матросы тем временем окружали его. Один из них сделал выпад. Вараил увернулся, но в ту же секунду получил порез руки от другого нападающего сзади.

— Нет! Нет, дурачье! Сам потом будешь драить палубу! — пригрозил капитан матросу. — Свяжите его и за борт. И с девчонкой поступите так же.

— Может, хоть на ночь девку оставим? — предложил один матрос, не сводя глаз с жертвы.

— Выполнять что велено! — вскипел Лорг.

Вараил беспомощно кружился вокруг своей оси. Наставленные на него четыре абордажные сабли не оставляли надежды на побег. Удар мог настигнуть с любой стороны. Так и произошло. Рукоять сабли тяжело обрушилась на затылок. Звезды угасли, место ночи заняла пустота.

Когда Вараил пришел в себя, узлы веревок плотно стягивали руки и ноги. Его тащили к борту. Он заозирался по сторонам — справа стояла Азара. Ей не только связали конечности, но и заткнули рот кляпом. Крепкий матрос одной рукой держал девушку за плечо и ждал команды.

— За борт! — распорядился Лорг.

— Нет! — тут же отозвался Вараил. Матрос от неожиданности помедлил. — За меня дадут большой выкуп, вам не нужно нас убивать. Я… Вараил, — решился он, — наследник Тронгароса. А моя спутница, Азара, личный маг королевы Рейярины и защитник всего города.

— О-о-о, — протянул капитан. — Да вас опасно оставлять в живых. Как бы то ни было, но Жорд не забудет измены. И ни одно золото не укроет нас от его мести. Нет.

— Я приведу армию, Жорда и всех его подельников казнят. Вам нечего бояться. — Секунду капитан раздумывал.

— Может так, может, иначе. Риск слишком велик. Я бы не стал капитаном, если бы доверял всем на слово.

— Тогда, пожалуйста, оставьте жизнь только Азаре. Не мне, только ей. — Он посмотрел на подругу, но ничего не увидел в ее взгляде. «Напугана», — подумал Вараил.

— Очень благородно с твоей стороны, юноша, — Лорг встал прямо перед Вараилом. — Будь моя воля я бы так и поступил. Рыбы не оценят такой красоты. В отличие от моей команды. — Матросы мерзко засмеялись. — За борт! — повторил он приказ.

— Не надо…

Сильные руки толкнули Азару, а следом за ней в море полетел Вараил. Он слышал плеск за спиной, а затем океан расступился перед ним, но лишь для того, чтобы снова сомкнуться и поглотить в свою бездонную хлябь. Вода ударила в уши, ее звук был последним, который злой волей Жорда ему предназначалось услышать перед смертью.

Вараил не боялся смерти — своей смерти и, падая, думал лишь о том, что в этот момент чувствует Азара. Изо всех сил он боролся, не ради себя, но ради нее. В плоть глубоко вдавливались веревки, и все попытки освободиться пропадали втуне. Он пытался найти Азару взглядом, но не мог. Луна становилась все дальше, а вода холоднее. Он изловчился высвободить руку и искал прикосновения к той, кто всегда была рядом, но свои чувства к которой он осознал лишь сейчас. Безумствующее сердце теперь стучало все медленнее, в груди жгло, глаза не различали воды.

«Она умерла, — в ужасе подумал Вараил. — Конечно умерла. Ее маленькие легкие не могли так долго обходиться без воздуха, — слезы выступили на глазах, но он их не почувствовал. — Она звала меня, просила помочь, а я не помог. Море напилось ее слезами, — он глотнул воды. — Азара, дорогая моя, любимая моя, ты больше никогда не будешь гореть. Ты просила подождать, и я подождал, подожди теперь и ты меня, — судорога разрывала его горло. — Я иду».

 

Глава одиннадцатая. Мир имен

До начала прописных лет бессмертные сущности сражались за право обладания Яраилом. Победителями тех битв вышли рошъяра. Они сотворили людей, которые стали величать их богами. Но прежде людей появились в Яраиле и другие существа. Из цветов Яргулварда, опавших в Яраил в бессмертных битвах, родились первые альвы. Их души миновали реку времени Абаканадис, и тела получили долгую молодость. Но из бессмертного ихора и костей павших в приснопамятном бою глубоко в земле родились цверги. Маленькие несуразные они не обращали на себя внимания богов и сами богами не интересовались. Они поддержали альмандов в последующем сражении с рошъяра и даровали им оружие и доспехи из адариона. Альвы же остались к тем распрям безучастны. Рошъяра победили, а цверги заперлись в домах адарионовыми вратами. Рошъяра не смогли разрушить адариона и прокляли цвергов на вечную жизнь под землей. Ни солнце, ни луна отныне не должны светить для цверга, но будут выжигать жизни из тел. Цверги и не стремились на поверхность. Они ненавидели рошъяра за то, что те истребили альмандов, и презирали альвов, поскольку считали братьями, а братья должны помогать друг другу. Но старое старится и быльем порастает. Прошли тысячелетия и цверги, в которых была капля любознательности, поднялись к солнцу. Под его лучами они превратились в камни и застыли кромлехом Искупления, что и поныне стоит на южной оконечности Алианы. Тогда рошъяра сочли, что грехи отцов смыты, но в напоминание о них оставили цвергам боязнь света. Но и теперь: нелюдимые, ненавидящие солнце цверги продолжают жить вдали от иных рас, и лишь один из тысячи поднимается на поверхность. Одним из их числа мог стать Граниш.

— Покинешь нас сейчас, и врата Баркхааша навеки закроются за твоей спиной. — Говоривший был отцом Граниша, Орнишом. С темными вьющимися волосами, длинным носом и густыми бровями он стоял, сцепив руки на груди, и угольными глазами пронзал сына.

— Почему ты желаешь уйти от нас? — произнес дед Граниша, Горниш. У него были редкого цвета медные волосы, короткая медовая борода и огненные глаза. В его словах не было неприязни или злости, только удивление.

— Дед, отец, — почтительно начал Граниш. — Как я и говорил вам раньше, я предвозвестник. Я могу слышать землю и видеть тех, кто ходил по ней. Вам все это известно. Не знаю, куда приведут меня стопы, но место мне не здесь.

— Где же тебе место, как не со своим народом? — возразил Орниш. — Я скажу, где ты нужен. Ты нужен здесь, в Баркхааше, нужен отцу, деду и всему нашему роду. Просыпаются тролли, что-то зовет, что-то ведет их. Наши ворота им не сломить, но тролли ищут другие пути, другие города. Твой дар — благо всем нам, он призван помочь нам в эти тревожные времена. Идем же домой, забудем обо всем, что нас стремится разделить.

Граниш посмотрел за спину отцу. Там, в темноте, среди слабого света кристаллов сильгиса, огненных и туманных грибов, ютились десятки тысяч невзрачных базальтовых домиков. Без ветра, солнца и дождя они почти не испытывали разрушительной силы времени, и многие нынешние обитатели города занимали все те же дома, которые некогда возвели первые цверги.

— Не только тролли просыпаются, но собираются и другие злые создания по всему миру. Мне до́лжно подняться к солнцу, меня ждут…

— Альв! — хмыкнул Орниш. — Они оставили наших предков во времена падения альмандов, а ты посмел якшаться с одной из них.

— Миридис не в ответе за поступки пращуров.

— Не смей перечить мне и оправдывать ее.

— Во всем этом я усматриваю возможность благого исхода, — выразил мысль Горниш. — Кто знает, быть может, ваша дружба положит начало возрождению общности наших народов.

— Оте-е-ец, — протянул Орниш. — Ты вновь за свое. Уж ты-то пожил достаточно, чтобы оставить эту нелепую надежду. Нам не нужны альвы, до сих пор мы прекрасно жили и без них.

— До сих пор, да, — согласился Горниш, но не стал продолжать.

— Граниш, так ты возвращаешься домой? Наши горны простаивают, я хочу вновь их зажечь, выковать клинки и прогнать троллей от наших домов. Ты со мной?

— Я должен идти к Миридис. Вместе мы поможем миру больше, чем поодиночке…

— Довольно! Посмотри на своего отца и на своего деда. Ты видишь нас в последний раз. — Граниш выполнил, что было велено. — Теперь повернись к нам спиной.

Над ним возвышались ворота из адариона. Они поднимались на десять саженей вверх и имели вдвое большую ширину. В толщину врата раздувались на целую сажень. Этот черный металл с огненными прожилками являлся самым крепким материалом в Яраиле, и вероятно в мире не было места надежней Баркхааша. По другую сторону ворот Граниша ожидали бесконечные опасности мира.

— Открывай врата! — крикнул Орниш в темноту. С раскатистым гулом ворота поползли вверх. — Иди и не оборачивайся до тех пор, пока ворота за твоей спиной не опустятся, — обратился он уже к сыну. — Теперь у тебя нет дома. Нет родных. Нет отца.

Горниш ничего не сказал внуку вслед, он смотрел на камень под ногами и в задумчивости покачивал головой.

Как только Граниш обеими ногами переступил черту ворот, темнота рассеялась. Он стоял в цилиндрическом белом помещении. По стенам полу и потолку скользили письмена на разных языках.

— Намару, — вспомнил он.

Ватным одеялом раскинулся Альвакрис. Невесомые круглые башни возносились к звездам. Но еще выше башен возвышались могучие деревья. Многие из них являлись живыми молниями. Они вспыхивали и гасли и каждый раз принимали новые формы. Иной раз вспышки были так сильны, что воздух вокруг дрожал и грохот разносился на весь город. Большую составляющую в архитектуре городов альвов имел лед. Льдом укрепляли облачные дома, возводили ледяные скульптуры. Ледяные дорожки вели в сады, где ледяные травы и деревья росли у ручьев и озер. Со льдом часто соседствовали камни нежных тонов: хрусталь, берилл, аквамарин, топаз. Одно из таких мест, роща Пророчеств, была священна для альвов. Ожидавшая дитя альва прикасалась к Радужному древу и через три дня в его кроне рождался крошечный сотканный из облаков и света младенец с драгоценными камнями вместо глаз.

Возле Радужного древа стоял высокий, как и все мужчины его расы, выше среднего человека альв, с длинными прямыми белыми волосами и аметистовыми глазами, четко очерченными скулами и тонкими чертами лица. На нем было нарядное белое платье изо льда и хрусталя. Оно не закрывало рук, но поднималось в плечах и опускалось до самых стоп.

— Миридис! — радостно позвал он. — Припади же скорее к Радужному древу! Я так хочу увидеть нашего ребенка.

— Рамилис? — друга детства альва узнала мгновенно.

— Конечно я, дорогая моя, — Рамилис нежно обнял ее. — Рад, что ты вернулась.

— Вернулась, — глупо повторила она, не помня, как здесь оказалась. — Но почему я вернулась? — воспоминания были туманны как сновидения. — Ведь я уходила на поиски… других предвозвестников. На поиски судьбы и своего предназначения.

— И ты нашла свою судьбу. Она здесь, со мной.

— Но другие предвозвестники?..

— Миридис, — грустно произнес альв. — Нет никаких предвозвестников.

— Нет, есть. Граниш и Дъёрхтард и…

— Послушай, — прервал Рамилис. — Никого из них никогда не было. Тебе все это приснилось.

— Нет…

— Пожалуйста! — в голосе Рамилиса звучала нескрываемая боль. — Миридис, не надо больше говорить о предвозвестниках и своем сне. Я устал, — его глаза увлажнились. — Устал повторять тебе одно и то же. Не думай о них, прошу тебя. Я так долго ждал, когда ты очнешься.

— Но тогда… что со мной произошло? — Миридис начали посещать обрывочные воспоминания. Она просыпается на руках у Рамилиса. Их союз благословляют старейшины. Она снова просыпается, на этот раз посреди рощи Пророчеств. — Я начинаю вспоминать…

— Ты не смогла увидеть своей судьбы и посчитала себя мессией, которому долженствует спасать мир. Ты покинула нас и отправилась на поиски других подобных тебе «предвозвестников» как ты их назвала. Но в путешествиях тебе встретился один маг — сомур. Его как раз и звали Дъёрхтардом. Погрузив в глубокий сон, он внушал тебе ложные воспоминания, чтобы с твоим сном проникнуть в Альвакрис и завладеть секретами старших альвов. Мы полагали, что развеяли злую магию окончательно, но теперь вижу, что ошибались. Дъёрхтард пытался заслужить твое доверие, должно быть и во сне ты видела симпатию с его стороны.

— Да…

— Миридис! — позвал раскатистый голос.

Альва обернулась. Перед ней стоял альв с густыми серыми волосами и бородой, спускающимися ниже пояса. На нем было одеяние старшего альва — серая облачная ряса, поблескивающая крошечными молниями.

— Папа! — Миридис зарылась лицом в его бороде.

— Девочка моя, вернулась, — бормотал Онурис. — Больше никаких магов.

Но при этих словах Миридис вспомнился высокий старец тоже с длинными волосами и бородой, но в белых шкурах и перьях. Альва нерешительно отстранилась от отца.

— Она вновь чуть не уснула, — произнес Рамилис.

— Вот как? — приподнял бровь Онурис, но в его голосе не было страха. — Миридис, ты должна прикоснуться к Радужному древу, и злые чары навек оставят тебя.

Миридис подошла к дереву и протянула вперед руку. В этот момент все казалось таким простым и правильным. Счастье здесь, впереди, нужно только прикоснуться. Смутные тревоги останутся позади, ее ждет беззаботная жизнь с Рамилисом. Проведенные с ним дни прорисовывались в памяти все отчетливей, но заглядывая в прошлое, она видела в их отношениях только дружбу. Рамилис ей нравился, но он никогда не предлагал большего, чем дружбу. Она опустила руку.

— Нет.

— Почему ты так поступаешь со мной? — разочаровался Рамилис.

— Ты всегда была упрямицей, — вздохнул Онурис.

— Я не помню, как здесь оказалась, но знаю одно: вы не те, за кого себя выдаете.

— Тогда мне придется заставить тебя это сделать, — из грозовых ножен, которые раньше Миридис не видела, Рамилис обнажил клинок молний.

— Рамилис никогда не стал бы угрожать мне.

Альв посмотрел на клинок, опустил взгляд ниже, согнулся и растаял туманной дымкой.

— Миридис! — строго крикнул «отец». — Немедленно прикоснись к Древу!

— Не указывай мне, что делать, пограничный страж имен.

Онурис в изумлении разомкнул губы. Его рот раскрывался все шире, терял очертания, закрывал и поглощал ненастоящее лицо, оставив одно только кольцо дыма. Тело альва исчезло, растаяло и кольцо рта. Вместе с ним пропал и Альвакрис.

Он брел ледяными пещерами стамухи Шамана. За каждым углом белые как снег могли скрываться вендиго, но медвежий нюх улавливал присутствие врага за многие коридоры прежде, чем уши и тем более глаза его обнаруживали. У развилки Белый Охотник помедлил. С правой стороны доносились запахи мяса, шкур и боли. Несомненно, они принадлежат его родичам. С левой стороны ощущалось только присутствие вендиго. Передняя правая лапа сделала шаг в свою сторону. Внезапно беродлак замер — ловушка. Запах старый, здесь нет его народа, больше нет, теперь только трупы. Он повернул налево.

Несколькими поворотами позже на него бросилось трое вендиго. Первого беродлак подмял с прыжка, но двое других глубоко всадили серповидные когти в его бока. Он взревел и мощным ударом перебил позвонок одному вендиго, второму перекусил шею. Раненный он продолжал путь. Цель была близка, он уже не мог ошибиться.

В следующей комнате его встретила мать с двухлетним ребенком на руках.

— Здравствуй, муж мой, — улыбнулась женщина.

Белый Охотник принял человеческий облик.

— Семара… — женщина выглядела так же, как в тот раз, когда вендиго выкрали ее из Медвежьего Рева: длинные, аккуратно расчесанные волосы обрамляют круглое лицо. Полные губы улыбаются, глаза игриво блестят. Беродлак заключил жену и ребенка в объятия.

— Осторожней, — нестрого укорила Семара. — Раздавишь Трию.

— Трия Охотница, — гордый дочкой отец поиграл с ней рукой. Девочка, смеясь, пыталась поймать палец. Суровое лицо Белого Охотника разрядила нежная улыбка.

— Она все время тянет медвежонка в рот, так что мне пришлось забрать у нее игрушку, — Семара раскрыла кулак, показав мужу маленького каменного медведя. Одними пальцами Белый Охотник легко накрыл ладонь и, не переставая улыбаться, вновь собрал ее в кулак.

— Ей хочется мяса, — заключил он и вдруг почувствовал боль в обоих боках. Он напрочь забыл о ранах. — Надо скорее выбираться.

— Идем, — согласилась Семара. И только сейчас заметив раны мужа, вручила ему дочь, неожиданно легко оторвала часть своих шкур и туго стянула на его поясе. — Я буду с тобой.

Беродлак оборотился медведем и вновь шел на запах. Один раз ему все же не удалось избежать столкновения с вендиго и даже эта короткая встреча отняла у него множество сил. Один зал сменялся другим, петляли бесконечные коридоры, но выход по-прежнему оставался от него все так же далеко. Обессилев, он принял облик человека и привалился к стене.

— Мне нужен целитель.

— Потерпи, муж мой, — Семара не переставала улыбаться, словно ничего плохого не могло теперь произойти. — Уверена, мы скоро выберемся.

— Нет. Я заблудился. Я не помню этого места, выход как будто совсем рядом, но он не становится ближе. Я потерял слишком много крови, мне нужна помощь.

— Мы можем рассчитывать лишь друг на друга. Кроме нас здесь только вендиго.

И в опровержение ее слов из темноты вышли пятеро: огромный черный волк, белый волк поменьше, мужчина в синей мантии, женщина в голубом платье и цверг.

— Это борут! — узнал сына снегов в облике волка Белый Охотник. — Эй, сюда! — позвал он.

— Не надо, не зови! — почему-то воспротивилась Семара. — Мы их не знаем. — Но было уже поздно. Путники приблизились к ним.

— Не шевелись, — предупредила Миридис. — Я помогу.

— Не трогай моего мужа! Убирайся! — вскипела Семара.

Белый Охотник удивленно посмотрел на нее. Жена больше не улыбалась. Уголки губ опустились, из глаз текли слезы.

— Что случилось? — он хотел подняться, но Миридис остановила его.

— Не шевелись, — повторила она и положила руки поверх ран.

— Не надо, не трогай его, — причитала Семара, но не вмешивалась. — Муж мой, Белый Охотник, пожалуйста, будь со мной, отвергни чужаков.

Секунду беродлак пребывал в замешательстве, но, когда раны затянулись, память вернулась к нему.

— Ты умерла, — ответил он. Семара заплакала сильнее. Слезы превращались в кровь, окрашивали красным шкуры и падали на ребенка. Девочка зарыдала.

— Да, — призналась мать. — Я умерла. И Трия Охотница тоже умерла. Но ведь это неважно. Мы можем быть с тобой вечно. Ты, я, и малышка.

Обстановка изменилась. Исчезла ледяная пещера, теперь только они втроем находились среди заснеженных елей.

— Это все ложь, — покачал головой Белый Охотник.

— Вся наша жизнь ложь и самообман. Из праха мы пришли, в прах обратимся. Я же предлагаю тебе вечную жизнь. Это мир мечты, здесь возможно все, чего ты хочешь.

— Я не останусь здесь.

— Но почему нет? Думаешь, ты нужен этим искателям приключений? Думаешь, мир нуждается в тебе? Думаешь, он не переживет расставание с тобой? Ответь, я хочу знать, на что ты готов променять свое счастье.

— Не так я представляю свой конец. В нем не будет позора и предательства. Когда придет мой час, дух мой гордо вознесется к бескрайним полям Думурьи.

— У нас будут быть свои поля. Мы придумаем их вместе…

— Нет, — перебил Белый Охотник. — Ты не понимаешь. Но больше я не собираюсь спорить. Как мне отсюда уйти? — Семара молчала. Борут стал озираться по сторонам. Он повернулся вполоборота.

— Ты готов отказаться от меня? Если отвернешься, никогда больше не увидишь меня и не услышишь.

Белый Охотник молча развернулся к ней спиной.

Нет стен, земли и неба, пола и потолка. Кругом лишь белая пустота. Словно чистый лист, который кто-то еще не заполнил чернилами. Этот кто-то — летописец Имурья. Подобно иным айинъяра он обретается внутри и снаружи своего тела Намару одновременно. Эманация Имурьи есть слово. Оно пронзает все внешние миры и всякая материя, что имеет название, несет в себе частицу Имурьи. Все слова, когда-либо сказанные во внешних мирах, запечатлеваются в его летописях. Если где-то и сохранились упоминания о предвозвестниках, то только здесь.

Дъёрхтард неподвижно висел в пустоте. На нем не было никакой одежды и это первый вопрос, который он решил.

— Одежда Дъёрхтарда, в которую сейчас облачено его тело, — позвал маг.

Синяя мантия, высокие сапоги, теплый плащ, подаренный борутами — привычный наряд укрыл его. Простая часть закончена, дальше — сложнее. Маг представил, как вокруг него вырастают набитые книгами шкапы, чьих вершин не может достичь взор. Пространство окрест наполнилось книжными рядами. Из ореха и дуба, красного дерева и стали, различных форм и размеров они уходили вверх и вниз, расползались в стороны, образуя лабиринты, которым не было конца и края. Шкапы и книжные стойки полнились мириадами мыслей и не только людей. В черных, красных, зеленых переплетах, скрученные в свитки, потрепанные или еще не оконченные, написанные чернилами или кровью здесь были отдельные заметки на листочках, многотомные философские фолианты, литературные изборники, священные минеи и запретные гримуары. Обилие книг восхищало и кружило голову.

Под ногами мага не было опоры, однако он не падал, свободно паря в пространстве без верха и низа. Он поворачивался в горизонтальной и вертикальной плоскостях, перемещался вдоль и поперек книжных рядов, в раздумчивости садился на полки с заинтересовавшей его книгой в руках. Одной из таких книг стал многотрудный научный трактат Умаруса Красного «О подготовке к применению заклинаний, базовых принципах волшебства, систематизации и классификации заклинаний». Именно последняя часть названия трактата заинтересовала Дъёрхтарда. Пролистав пять сотен страниц многословия Умаруса, он остановился на шкале Градца-Умаруса. Таблица распределяла заклинания согласно силе по пятнадцатибалльной шкале. Здесь перечислялись наиболее актуальные во время написания книги заклинания, а также им давалась весьма подробная характеристика. Каждому заклинанию отводилась отельная страница. Щепетильный Умарус рассказывал о достоинствах и сложностях заклинаний, о фактах и результатах применения колдовства в своей практике и скрытых опасностях, которые это колдовство сопровождали. Но первоосновную роль рассказчик отводил коэффициенту полезности заклинаний, который складывался из отношения затраченных сил к результативности заклинания. В силу влияния энтропии магические затраты всегда превосходили получаемый результат, и чем ниже было числовое значение коэффициента полезности, тем выше оценивалось заклинание. Так, соображениями Умаруса обычный огненный шар признавался наиболее результативным заклинанием. Этот лейтмотив своих трудов он восхвалял осаннами и призывал служить ему всякого адепта магии. Подобные размышления показались Дъёрхтарду несусветной глупостью, достойной внимания разве что слабого заклинателя, дорожившего каждой крупицей своей энергии. Огненному шару шкала Градца-Умаруса присваивала шесть баллов, тогда как излюбленному Дъёрхтардом призрачному копью — семь. Заклинаний сильнее предвестник не знал, чему сейчас в очередной раз устыдился. Умарус же рассказывал о заклинаниях гораздо более могущественных. Среди них восстание теней — заклинание школы Темурьи, ополчающее тени врагов против них же самих, или бесплотность, обеспечивающая невосприимчивость заклинателя к простому оружию и колдовству силой ниже шести баллов. Первому шкала присваивала одиннадцать баллов, второму — тринадцать. Дъёрхтард прочитал их без всякого энтузиазма, понимая, Имурья не позволит унести знание сверх того, за которым он пришел. Свою мысль Умарус завершал упоминанием, что первоначальная шкала Градца имела двадцать пять баллов, но заклинания, оцениваемые выше пятнадцатого балла, превышают возможности большинства даже сильных магов и применение таковых Умарус, исходя из все того же пресловутого коэффициента полезности считал нецелесообразным.

Дъёрхтард закрыл книгу и поставил обратно на полку между «Сводом законов Нагинара» и «Легендами юга» безымянного автора. По соседству он обнаружил упитанный «Молитвослов пантеиста», хранящий известные и не очень формулы обращений ко всевозможным божественным сущностям, но открывать не стал, — такое же точно издание он не раз перелистывал в Келье Покоя.

— «Труды Градца», — позвал Дъёрхтард. Ничего не произошло. Если упомянутый маг древности и написал некую книгу, назвалась она иначе. Но довольно праздной любопытности, не для того предвестник прибыл в Намару. — «Биография Рогдевера», — предпринял он новую попытку. — Ничего. — «О предвозвестниках», — и снова неудача.

Дъёрхтард в задумчивости скрестил ноги, продолжая парить в невесомости. Очевидно, здесь не найти ответов. Это хранилище слов, но ему нужны не простые слова — имена, точнее имя Рогдевера. Маг поплыл вдоль книжных рядов.

Проходили часы, а быть может только секунды, ведь в этом мире время текло иначе. Шкапы и полки тянулись, как и прежде, сколько хватало глаз, и книгам не было конца. Маг снова остановился — нужен другой способ перемещения.

— Книга заклинаний Рогдевера, — произнес он. И книга появилась, повиснув в пространстве перед ним. Она весьма удивила мага.

В синем переплете, круглая, словно срез дерева, которым она, по сути, и была, около двух пядей диаметром и пяди толщины. На обложке значились два неизвестных Дъёрхтарду символа. С торца книгу стягивал переплет, но почти весь гурт был обнажен и не скрывал страниц таких толстых, что их можно было бы пересчитать, даже не открывая книги. Маг не почувствовал ее веса, но этим миром законы физики не распоряжались. Он раскрыл книгу в случайном месте. На обеих страницах разворота бесчисленные графемы, сплетаясь в цельный рисунок, раскручивались спиралями против часовой стрелки. В том, что книга писалась альгаром, маг не сомневался, ибо содержимое ее невозможно было ни постичь, ни срисовать. Это письмо или картину нельзя разделить на отельные элементы, чтобы понять хотя бы частично, как не способен слепой избирательно видеть. Но даже первые люди, постигавшие альгар под водительством создателей языка, видели его каждый по-своему, ибо образы, передаваемые им альмандами, воспринимались и неизменно ограничивались скудным человеческим разумом. Дъёрхтард продолжал вглядываться в письмена и в мыслях стали возникать беспорядочные картины: огненная воронка, разорванное вдоль дерево, вырывающиеся из земли черные молнии, кровавое солнце, существо со змеиным телом, крыльями и шестнадцатью руками. Маг явственно ощутил запах гари, услышал крики полные страдания, грохот, шипение и почувствовал страх. Дъёрхтард резко захлопнул книгу. Вот он альгар, язык образов. Его можно увидеть и услышать, ощутить недосказанное автором, но нельзя пересказать другим, ибо попытка озвучения превратит альгар в язык говорящего. Дъёрхтард не знал слов, которые обозначают только что виденные образы. Одно он понял без сомнений, как истину: книга содержит древние ужасающие мощью заклинания. Таким не учат в Кзар-Кханаре. Умарус не признавал существование таковых, и сложно было вообразить, каких бед принес миру Рогдевер. Неудивительно, что имя его маги так старательно вычеркивали из истории Яраила.

Какое-то время Дъёрхтард пребывал в нерешительности. Ему хотелось оставить книгу себе и вместе с тем избавиться от нее. Наконец он подвинул книгу в сторону, и она так и осталась парить. Цвет переплета книги наталкивал на другую мысль.

— Синяя книга, — позвал он. Маг почти не сомневался — перед ним возникнет большая книга в синей коже, или обтянутая синей тканью. Этого не произошло. Быть может, простонародное название книги не соответствует истине? Или все дело именно в ее необъятности? Ведь в ней содержалось бесчисленное множество историй произошедших от сотворения миров и по настоящее время. — Синяя книга: том первый, — изменил он запрос. — Голубая книга, — все безрезультатно. Дъёрхтард перепробовал еще дюжину наименований, и все что получил — маленькую книжонку, явившуюся на громкий возглас «Летопись миров». В ней оказались заметки путешественника давних времен. Сакральная Синяя книга оставалась недосягаемой. Однако Дъёрхтард испытал лишь незначительное разочарование. В конце концов, это всего лишь поэтический изборник, большого значения книга для него не представляла.

— Книга заклинаний Луазарда, — пожелал маг.

Перед ним появилась привычной прямоугольной формы толстая книга в черной коже. Обложку инкрустировал серебряный месяц. Страницы, несомненно, защищенные от тления магией, сохранились в первоначальном состоянии. К облегчению Дъёрхтарда они оказались исписаны рошъянтисом. Найдя нужное заклинание, он прочитал:

— Жа-за-ка-ад-да-за-ва-ба-да-жа-ва-бо-жо-ва-даз.

Перед ним появилась призрачная открытая дверь. В Яраиле это заклинание позволяет мгновенно перемещаться в пространстве на расстояние до десяти саженей. В Намару, как рассчитывал Дъёрхтард, внепространственная дверь выведет в хранилище имен. Место, в котором он находился сейчас, по сути, являлось холлом, возведенным его собственными именем и воображением. Он уже поднял ногу, чтобы оказаться по другую сторону двери, когда в проеме появился молодой человек.

В черной мантии с серебряными звездами, что говорило о его принадлежности к ордену Ирилиарда, пришелец выглядел не старше Дъёрхтарда.

— Мастер Луазард! — благоговейно выдохнул он и опустился на колено.

— Кто ты? — удивился предвестник.

— Я ваш ученик, Кейлан. Я знал, вы найдете меня!

— Поднимись, Кейлан, — тот послушался. — Напомни, как ты очутился в Намару?

— Вы послали меня за… за чем-то. Я не помню, — он расстроено опустил голову.

— И ты не можешь вернуться, пока это что-то не найдешь? — догадался Дъёрхтард.

— Да. Но теперь… скажите же, мастер Лаузард, что я искал?

— Вот, — Дъёрхтард вырвал страницу, которую только что читал и протянул книгу. — Возьми это и ступай.

— Спасибо… Наверное, я долго отсутствовал. Родители волнуются… — он переступил незримый порог и пропал.

Луазард жил около пятисот лет назад. Тело Кейлана, должно быть, давно обратилось в прах. Родители его не дождались. Теперь их духи встретятся в Думурье.

Дъёрхтард шагнул следом.

Белые стены и потолок необъятной цилиндрической комнаты спускались разноцветными символами к полу. Большие и маленькие, закрученные и штриховые, они еще не рассказывали историй, но являли собой языки, ныне живущие и стародавние забытые во времени. Символы огибалии огромную, двадцать саженей в диаметре круглую дверь и стекались к полу, где брали кольцом изображение серой семечки. Трое ожидали мага.

— Давно вы здесь? — спросила Миридис.

— Только появился, — отозвался Граниш.

— Также, — подтвердил Дъёрхтард. Белый Охотник кивнул.

— А где Легкие Ноги? — снова поинтересовалась альва. Никто не знал.

— Предлагаю для начала осмотреться, — рассудил Граниш.

У стен оказалось великое множество книг: квадратных, круглых, причудливых многоугольных форм, некоторые из них были столь велики, что их невозможно было даже открыть. Одна на другой они лежали высокими рядами, но на них не было и пылинки. Имелись здесь и другие хранилища слов: таблички с иероглифами, свитки, клубки узелковой письменности и даже камни слов. Последние в силу сложности изготовления редко используются волшебниками, принцип их действия аналогичен свиткам, но в отличие от них, камни в прочтении не нуждаются, маг разламывает пальцами кусочек ломкого мела или графита, и заклинание высвобождается.

Дъёрхтард развернул первый попавшийся свиток, им оказался скрученный лоскут тонкой кожи. Красные буквы родного языка рассказывали:

«Вне жизни и вне смерти, вездесущий и несуществующий, отец отцов, и сын сынов, над собою король и свой собственный раб. Много позже родилось имя: Аяра…»

— Что нужно искать? — отвлек его Белый Охотник.

Только сейчас предвозвестники вспомнили, что борут не имеет представления, где и для чего здесь оказался.

— Мы в Намару — мире имен, — начал объяснение Дъёрхтард. — Мы ищем знания о тех, кого называют предвозвестниками и человеке по имени Рогдевер.

Белый Охотник размышлял всего секунду.

— Вы обхитрили хримтурса? — полувопросительно сказал он.

— Да.

Беродлак удовлетворенно кивнул. Но, даже не приступив к поискам, заметил:

— Потребуются годы, чтобы пересмотреть все эти книги.

— Орун-Хад позаботился об этом, — Дъёрхтард вытащил из-за пояса каменную табличку. — Ан-мо-ко-си-ва ра-ва-да-го-ра-ми, — прочитал он.

Раздался звук шелеста тысяч страниц, стены покачнулись. В центре помещения возник человек в белой робе. Нет, не человек, просто белая роба, потому как никого она не укрывала.

— Было сотворено заклинание призыва имени, — прозвучал высокий громкий голос из-под робы. — Упомянутое имя не может быть прочитано.

— Почему упомянутое имя не может быть прочитано? — спросил маг.

— Упомянутое имя под запретом. — Вновь раздался звук шелеста страниц, роба сложилась и исчезла.

— Кто это был? — спросила Миридис.

— Смотритель имен, — ответил маг. — Они следят за порядком в Намару.

— Взглянете сюда, — крикнул Белый Охотник. Он отошел саженей на сто к стене.

— Что там? — одновременно спросили Миридис и Граниш.

— Черная полоса, втрое меня длиннее. Других подобных я не вижу. Похожа на цифру один.

— Первая страница, — озвучил мысль остальных Граниш. Миридис посмотрела на рисунок в центре пола.

— Мир только родился. Нам нужно идти дальше.

— Но как далеко? — поинтересовался цверг.

— Подождите, — остановил их Дъёрхтард. — Я приведу Легкие Ноги.

— Нам нельзя разделяться, — твердо возразил Граниш.

— Идем вместе, — согласилась Миридис.

— Нет, я могу взять с собой только одного, — маг посмотрел на Белого Охотника. Он не знал, где задержался Легкие Ноги, но в случае непредвиденной опасности хотел иметь подле себя сильное плечо.

— Я пойду, — без раздумий заявил борут, подходя ближе.

Дъёрхтард развернул вырванный лист из книги заклинаний Луазарда и вызвал внепространственную дверь, затем взял руку Белого Охотника и вдвоем они шагнули в неизвестность.

Горний ветер приятно холодил легкие. Шевеля иголками, укрытые снегом незыблемо стояли древние сосны, суровые боруты умиротворенно прогуливались меж каменных домов. На пришельцев они не обращали внимания.

Поначалу Дъёрхард испугался, что действие заклинания Орун-Хада закончилось, и они вернулись в Яраил, хотя по какой-то причине и оказались в Волчьей Пасти. Но частые ряды острых столбов окружали поселение, не было огромных занесенных снегом тролльих туш, обломков бревен, осколков камней, следов крови — этот город не принимал памятного боя. Дъёрхтард узнавал людей: одних вспоминал победителями, других — застывшими мертвецами, влачимыми на санях. Он подошел к случайному жителю.

— Мы ищем Легкие Ноги.

— Хёвдинг устраивает пир на площади. — Маг нахмурился, Белый Охотник, как всегда остался бесстрастным.

Легкие Ноги восседал во главе длинного стола, возле которого сновали женщины и дети, расставляя яства. Его глаза были закрыты, лицо выражало полное умиротворение. По обе руки от него устраивались боруты. Многие лица маг узнал. Приблизившись почти вплотную, он негромко позвал хёвдинга.

— Вы? — удивился Легкие Ноги. — Не помню, чтобы звал вас. Но присаживайтесь, места есть, только не трогайте ближайшие десять, я жду родных.

— Ты знаешь, где находишься? — продолжал маг.

— Вы настоящие, — добродушие мгновенно пропало из голоса хёвдинга. — Оставьте меня здесь. Уходите.

— Это иллюзия, сладкий сон. Но всякий сон рано или поздно заканчивается.

— Возможно, Яраил такая же иллюзия. Его нет, и нет всего Яргулварда. Может, мы всегда спим, а пробуждение лишь обман? Или мир есть сон какого-нибудь злого бога? И тот бог тоже иллюзия, потому что он снится другому богу, и так до бесконечности. Или нет, вполне возможно, что единственный, кто существует, это я, а все вы лишь мое воображение.

— Я не знаю, кого ты потерял в битве с троллями, но это, — маг обвел руками город, — не твой народ. Твой народ ждет тебя в Яраиле, и ты должен жить, чтобы помочь ему оправиться.

— А здесь я спорить не стану. Ты не знаешь, кого я потерял. Кого? — всех! В бою пали все мои братья, а одна белая тварь проломила мой дом и похоронила мою мать и моих сестер. Уверен, вы об этом ничего не слышали.

— Я не скажу, что мне жаль. Это верно. Но подобные слова приносят больше вреда, нежели пользы. Но в одном ты ошибаешься: в Волчьей Пасти сотни людей по древнему праву крови зовутся твоими братьями и сестрами.

— Они мне никто.

— Слова недостойные борута, — вмешался Белый Охотник.

— Здесь я решаю, что достойно, а что нет. Уходите, — повторил Легкие Ноги, на этот раз строже.

Дъёрхтард разочарованно развел руками. Украдкой он сделал знак Белому Охотнику.

— Колун Красного Короля!

Перед ним появился огромный красный топор. Одно топорище имело два аршина длины, а широкое обоюдоострое лезвие могло бы одним ударом надвое разрезать человека средней комплекции. В оружии не было стали и дерева, все оно казалось цельным куском красного камня.

— Схватить их! — тут же приказал Легкие Ноги.

Все зашевелились. Люди вскакивали из-за столов, оборачивались волками. Опрокидывалась попавшая под руку посуда, расплескивалась брага. Белый Охотник обхватил топорище правой рукой, выше разместил левую, которой лучше владел.

— Ударь по земле, — посоветовал Дъёрхтард, а сам быстро упал на колено.

Бесшумно поднялся и опустился топор. Раздался грохот. Трещина разорвала землю. Раскололся и обрушился каменный стол хёвдинга, разбились чаши и ендовы. Сметаемые древней силой люди посыпались как соломинки на ветру. Оглушенные, они продолжали лежать. Дъёрхтард поднялся.

— Король не бьет коленопреклонного, — ответил он вопросительному взгляду Белого Охотника и призвал внепространственную дверь.

— С ним все хорошо? — спросила Миридис, когда троица появилась в хранилище имен.

— Да, — ответил коротко Дъёрхтард.

Через минуту Легкие Ноги пришел в себя. Он осмотрелся, ничего не сказал, лишь удрученно уставился в пол.

— Могу я оставить топор себе? — негромко спросил Белый Охотник у мага. Дъёрхтард покачал головой.

— Из Намару можно унести только знания, и то лишь те, что позволит Имурья. Но и сами по себе они многое значат. — Белый Охотник кивнул.

— Кем был этот король?

— Он и был и есть воплощение ярости всех миров Яргулварда. По одной версии топор лишь оружие Оръярота, частицы айинъяра Семурьи, по другой, — яростный король и его оружие суть одно и то же.

Они продолжили путь и теперь пересекали одну комнату за другой. Круглые двери нельзя было отворить, но с приближением гостей они становились прозрачными и, пропустив их, снова принимали плотную структуру. В новом помещении Дъёрхтард неизменно звал имя Рогдевера, но также неизменно на заклинание отзывался смотритель хранилища имен и заявлял, что упомянутое имя не может быть прочитано. И хотя наполнением комнаты отличались, на полу в центре все также изображалась семя.

— Мы слишком далеко, — убежденно заявила Миридис, когда они миновали третью комнату. — Нужно назвать другое имя, которое выведет нас к Рогдеверу. Мы знаем, что его смерть завершила лето Двух солнц. Что еще произошло в это время? Кто принимал в тех событиях участие?

— Это был кровавый период, — отозвался Дъёрхтард. — В обрывке летописи, который ты нашла, упоминаются многие хронологические соседи Рогдевера: король детей Ойкона — Тургос Холодный, фавн Эвилард…

— Нет, — перебила Миридис. — Они жили в одно лето и только. Может, призвать книгу, в которой события описаны подробней?

— Я такой не знаю, — признал маг.

— А Синяя книга? — предположил Белый Охотник.

— Пробовал. Синюю книгу саму не получается позвать.

Все погрузились в размышления.

— В четыре тысячи сто восемьдесят втором году, то есть за год до окончания эпохи, — прервал тишину Граниш. — Моему предку Халригу Златорукому довелось сразиться с чудовищем, именуемым Арктощаром.

— Надо пробовать, — Миридис ожидающе посмотрела на мага.

— Чье имя лучше назвать: Халрига или Арктощара?

— Лучше зверя. При встрече с ним Халриг был уже стар.

Дъёрхтард достал табличку и быстро переведя имя Арктощара на весьма отличный от диалектов других магических школ рошъянтис Намару, произнес:

— Ан-мо-ко-си-ва ра-шо-то-ко-ра.

Уже привычные шелест страниц и появление смотрителя.

— Было сотворено заклинание призыва имени. Имя Арктощара: страница двадцать три тысячи сто пятьдесят восемь.

Смотритель исчез, на его месте возникла поставленная стоймя раскрытая огромная призрачная книга. Бесцветная словно туман, она была, вероятно, рассчитана на возможность прохода через нее существа, превышающего размерами даже недавно встреченного путниками хримтурса.

И снова зала неотличимая от предыдущих. Но теперь на полу распростерлось раскидистое древо. Корни его, расползаясь, ограничивали Думурью. Они питались неисходными водами Абаканадис, стремящимися круг ствола. И не было у реки истока, время, кружась, торопило само себя. У подножья древа совершал бессрочный обход первый страж мироздания, могучий Мурс. Он собирает опавшие листья и цветы и отправляет в реку, чтобы где-то во внешних мирах обрела воплощение новая идея, тело или душа. А выше, среди переплетения ветвей, что цеплялись за основания стен, дремал обманчивый спокойствием Раваз. Но отверзая глаза, леопард бродил меж ветвей, выискивая и беспощадно пожирая заблудшие души, кои не нашли покоя в мирах. На вершине древа возвышался величественный Аситип. У орла четыре лика, но слепы глаза. Взор его пронзает миры, и ничто не остается сокрыто. Он видит истину, но о ней невозможно сказать, ибо никто кроме него той истины не ведает.

Разноцветными листьями пестрел Яргулвард, разноликими цветами и причудливыми плодами. Среди старых могучих ветвей громоздились внутренние миры. Всех ниже свисал серый плод Имурьи. А в вышине древа зрели внешние миры, и выше прочих еще зеленое яблоко Яраила. Подле него высился белый постамент, на котором лежала тонкая книга в красном переплете. На ней было написано только одно слово: «Арктощар».

— На языке альвов, — удивленно заметила Миридис, которая первой оказалась у книги.

— На моем родном, — отозвался Белый Охотник. Легкие Ноги согласно кивнул. Граниш забрал книгу из рук Миридис.

— Похоже, каждый видит ее на родном для себя языке, — заключил он и принялся читать:

«Скрываясь в трещинах Яргулварда, Ашидуш достиг Яраила и отравил плод. Много чудовищ породил его яд, многих существ искалечил. Среди прочих в недрах гор Рохмон появился на свет Арктощар, зверь подобный ужасному медведю и псу одновременно. Страх пропитал горы. Цверги заперлись вратами Реликвера, пещерные тролли скрылись в темных норах. На помощь цвергам пришли мусоты. Люди загнали зверя к обрыву подземной реки Мшистой и, обрушив свод, похоронили тысячью пудов земли и камня. Миновало двадцать три лета. В поисках месторождений адариона цверги спустились по Мшистой. Им не удалось найти легендарного металла, но они раскопали Арктощара, которого давно считали поверженным. Изголодавшийся зверь пожрал их целиком, с костями и одеждой. Никто не вернулся в город. Король Реликвера Корхин, следуя примерам предков, вызвался лично встретить зверя. Но когда его приближенный отряд воинов постигла участь рудокопов, бежал опрометью, как не бегал еще ни один цверг, за что получил прозвание Белые Пятки. Вновь цвергов укрыли адарионовые ворота. Но люди в этот раз не пришли на помощь. Зверь не мог пробить адариона, но каждый день жители Реликвера ждали, что он подкопается и вырвется из земли. Корхин Белые Пятки был единственным цвергом, которому удалось пережить встречу с Арктощаром. Раскормленное цвергами и троллями чудовище достигало двух саженей в холке и весило триста пудов. Ужас лишил Белые Пятки рассудка, король бездействовал. Тогда однорукий кузнец Халриг переплавил адарионовую корону Корхина в искусный меч. Четыре ночи простоял он у горна, не отрываясь на еду и сон. Он взывал к Ахабо и просил благословить меч. На пятую ночь Халриг тайно покинул город, а еще через ночь его голос заставил часовых раскрыть ворота. Когда врата отворились, цверги увидели Халрига и огромный клык, который не помещался на его ладони. Смертоносный клинок цверги назвали в честь Халрига, а самого кузнеца Златоруким».

Граниш дочитал книгу и вернул на постамент. Дъёрхтард недоуменно взирал на обложку. На ней значился один, но состоящий из множества штрихов витиеватый символ. Маг раскрыл книгу и перед его глазами символ распался графемами и закрутился спиралями. Он крепко зажмурился, а когда посмотрел еще раз, текст оказался написан на сиридейском, а на последней странице нарисован и сам Арктощар.

— Что-то увидел? — догадался Граниш.

— Показалось.

Маг позвал имя Рогдевера. Последовало появление Смотрителя и очередное повторение слов о запрете озвученного имени.

— Может, запрет снимется, если ударить его этим топором? — предложил Белый Охотник.

Идею не поддержали, но Граниш рассудил, раз уж они собираются нарушить порядки Имурьи и все-таки отыскать табуированную книгу, топор весьма вероятно пригодится. Осмотрелись тщательней. У стены Дъёрхтард обнаружил номер страницы, тот, который назвал Смотритель. Мысленно маг обругал себя, ему следовало поворошить свои знания о Намару раньше.

— Нам нужно повернуть назад, — сказал он и объяснил. — Считается, что непрописные лета, или век альмандов длились восемнадцать тысяч девятьсот девяносто девять лет. Предположение это сделано именно на основании соотнесения номеров страниц Намару и дат рождения людей, чьи имена в них были обнаружены. Получается, от конца эпохи нас отделяют двадцать четыре страницы, но едва ли Рогдевер прожил так мало.

Вопрос возраста великого древнего мага заставил всех приуныть. Ему могло быть пятьдесят или пятьсот лет. Но другого пути они не видели.

Вновь и вновь маг произносил заклинание, появлялся Смотритель, повторял одну и ту же фразу и ничего не менялось.

— Доступ к книге ограничен, нам ее не прочитать, — убежденно заявлял Легкие Ноги. — Пора бы выбираться отсюда.

Его просили повременить с выводами. О том, что его слова могут быть правдой, предпочитали не думать. На двадцать три тысячи сто тридцать восьмой странице очередной раз появился Смотритель, но исчезнув, оставил после себя постамент в точности такой же, на котором их ждало имя Арктощара. Книга, или имя Рогдевера, оказалась также в красном переплете, но гораздо толще. С нее стекала вода, обложку крест-накрест перетягивали толстые цепи. Под ними лежала маленькая промокшая записка. Дъёрхтард озвучил ее:

— «Слова этой книги не для смертных ушей. Ежели раскроете ее, жизни ваши постигнут неизбежные утраты».

Маг обвел взглядом присутствующих. Никого предупреждение не встревожило. Он повертел книгу в руках, внимательно осматривая цепи. Никакого замка не нашлось. Одно звено цепляло другие два, перпендикулярные цепи соединялись в пересечениях и облегали книгу так плотно, что невозможно было хотя бы немного их пошевелить.

— Адарион, — заключил Граниш, осмотрев черные кольца с красными ручейками.

— Хранимый сильнейшей магией, — добавил Дъёрхтард.

— Проверим на прочность, — заявил Белый Охотник, обхватывая колун покрепче.

Предвозвестники опустились на колени, Миридис увлекла за собой Легкие Ноги. Борут, на себе испытав силу топора, не стал противиться.

Раздался грохот, воздух дрогнул, книги у стен взметнулись и рассыпались. Цепи остались невредимы.

— Еще раз, — предостерег беродлак.

В первый раз топор скользнул по цепям с краю. Теперь, не обременяясь судьбой книги, он метил в центр. Громыхнуло еще раз — топор угодил точно в сочленение цепей. Но и вторая попытка не принесла результатов. Белый Охотник выглядел расстроенным.

— Должно быть, сила оружия здесь ограничена, — предположил Дъёрхтард.

Граниш позвал Халрига, но и мечу из адариона не удалось разбить цепей.

— Наследие Стихий, — произнес маг.

Перед ним возникла свитая из четырех корней в четыре локтя длины коряга. Один корень был источен огнем, другой прел от влаги, третий оказался тонок и сух, и только четвертый полнился жизнью. Некогда корни эти принадлежали Яргулварду и, погружаясь в Думурью с четырех сторон, напитывались силой анияра. У концов посоха вращались четыре небольших не имеющих постоянных очертаний дымных сферы: красная, черная, синяя и белая. С другого края дерево заострялось, будто кто-то отломил корни, но не сумел обтесать. Кто это мог сделать? Прежде Дъёрхтард об этом не задумывался. Кажется, артефакт существовал всегда. Многократно увеличивая колдовскую силу обладателя, он являлся одним из самых желанных сокровищ колдуна. Когда Дъёрхтард взял посох в руки, его голову наполнили древние знания прежних владельцев Наследия Стихий, а тело налилось пьянящей силой. Приказав посторониться, он направил посох на книгу:

— Ип-ас-ат-ан-ас. — Простое бытовое заклинание предназначалось как раз для снятия цепей. Звякнули кольца, но цепи остались на месте. — Попробуем по-другому, — не отчаялся маг: — Ет-ер-иф-шах.

Громыхнуло. Мощнейшее заклинание распыление из школы Темурьи заволокло пьедестал черным дымом. Но когда дым рассеялся, книгу продолжали сдерживать цепи, словно и не было никакого колдовства.

«Не того мага вы взяли с собой, — сокрушенно подумал Дъёрхтард. — Рогдевер уж конечно смог бы разрушить эти цепи, и Луазард, и многие другие маги. И, возможно, без помощи посоха».

Наступила пора призадуматься над дальнейшими действиями. Проходили минуты томительного молчания, все погрузились в себя. Первым не выдержал Легкие Ноги.

— Так есть какое-нибудь оружие сильнее или нет?

— Есть, — медленно ответил Граниш. Предвестники обеспокоенно переглянулись.

— Тогда в чем сложность?

— Оружие это, — продолжил Дъёрхтард. — Не должно касаться смертных рук.

Легкие Ноги только усмехнулся.

— Записка то же самое говорит о книге. Разве вас это остановило?

— Это другое, — упорствовал цверг. — Проклятый клинок. О нем ничего неизвестно, но древние тексты переводят его имя как «Несуществующий».

— Вы боитесь, — поразился Легкие Ноги. — Тролли, вендиго, усталость, голод, боль и смерть. А теперь еще этот бесконечный треклятый сон. После всего, что нам удалось пройти, вы испугались какого-то древнего меча? Озвучьте его имя, и я разобью цепи, чтобы, наконец, покончить с этим делом.

Некоторое время предвозвестники колебались. Миридис произнесла:

— Аштагор.

В воздухе повис необычный меч: длинный ассиметричный и очевидно несбалансированный, по виду каменный и тяжеловесный. Все лезвие, рукоять и гарда словно состояли из осколков кристаллов всех оттенков синего. При его появлении в помещении вдруг потемнело, но через мгновение свет вернул свои права. Аштагор неподвижно висел в воздухе, ожидая, пока кто-нибудь возьмет его.

Легкие Ноги поднял меч одной рукой и совершил вращательное движение кистью.

— Ничего не чувствую, — насмешливо произнес он.

— Не повреди книгу, — предостерег Дъёрхтард.

Молодой борут ухмыльнулся. Кончиком меча он прикоснулся к цепям, намечая удар, но едва подняв меч, остановился в растерянности — цепи распались, с глухим лязгом ударившись о пьедестал.

— Сразу бы так, — сказал Легкие Ноги. Зачарованно глядя на меч, он протянул к лезвию свободную руку. Дъёрхтард перехватил ее.

— Даже не думай. Одно прикосновение убьет тебя.

— Неужели? — Легкие Ноги направил лезвие на мага. Его глаза похолодели, рот застыл прямой линией. На миг Дъёрхтард пожалел, что позволил ему завладеть таким грозным оружием. Борут усмехнулся и опустил меч.

— Некогда шутки шутить, — отчитал Граниш. Раскрыв книгу, он принялся за чтение: «На берег Франганера Тревожный океан выбросил обломок корабельной мачты. Мачту обнимал новорожденный ребенок. Родители его погибли в шторме на пути к Сиридею, и для их имен в жизни мальчика места не нашлось. Ребенка подобрали анияристы и нарекли Рогдевером. Все детство Рогдевер провел с ними на Франганере: слушал изустные предания, молился анияра, дышал природой и жил в гармонии с миром и собой, пока однажды к ним не явились воинственные островитяне Улара. Они вознамерились вернуть некогда принадлежавшие предкам земли. Ни один аниярист не пережил нападения, и только Рогдевер уцелел — в тот день он покойно слушал океан. Еще день провел мальчик среди трупов, а затем ринулся в океан, намереваясь отыскать кровный дом. Четыре дня океан качал Рогдевера, а на пятый выбросил к берегу Имъядея. Истощенного лежащего под палящим светом на песке мальчика нашел караван, идущий в Берхаим. Его доставили в город. Но Рогдевер отказался бродяжничать или кому-то служить. Скитаясь по улицам, он забрел в библиотеку Питама, где встретил ученого, тщетно пытающегося расшифровать книгу альмандов. Рогдевер помог ему и ученый, который оказался визирем шахиншаха, привел мальчика к правителю Берхаима, Виршане». — Граниш пролистал несколько страниц, пробегая содержимое быстрым взглядом. Своими словами он объяснил: — далее рассказывается, как жил Рогдевер в Берхаиме. Он заменил внезапно почившего Мерхане, так звали визиря, и занял его место. Но жизнь в роскоши была ему чужда. Рогдевера тревожила судьба нищих и юродивых. Он подавал милостыню, но они просили еще. Он лечил народ, но люди снова предавались чревоугодию и похоти и заболевали снова. — Граниш вернулся к чтению. — «В тридцать шесть лет оставил Рогдевер Берхаим, дабы сыскать истину за его пределами. Три года блуждал он по континенту, нигде подолгу не задерживаясь. По другую сторону стены Безмолвия средь песков Аунвархат Рогдевер остановился испить вод у оазиса. Наклонившись, в глади воды узрел он отражение двух солнц, что неслись по небу. Тогда познал Рогдевер свое предначертание, и картины будущего открылись ему. Соломинкой на песке Рогдевер начертал пророчество: «Соберутся четверо, облачится плотью клинок и возвестит рог гласом Падшего о приходе красного солнца»». — Пальцы цверга перевернули два листа. — «…изрек Рогдевер, что в слабости человека повинны новые боги. Они человека породили: слабосильного и жалкого. И человек поклонился могуществу рошъяра, ибо слаб был и раболепие в крови его. Призывал Рогдевер люд Берхаима отринуть ложных богов, подняться с колен и обратиться к старой вере. Он говорил о переменах в мире и страшных бедах, которые постигнут Яраил в скором времени, если люди не внемлют ему. Его пламенные речи зажигали сердца людей и многие из них предпочли следовать верою предков. Слова эти не укрылись и от первосвященника четырех Иемата Восьмого. Храм объявил Рогдевера крамольником и предал анафеме. Ему запрещено было проповедовать. Рогдевер не внял Иемату и вскоре оказался под стражей. Но сталь не могла удержать пламенного духа. Оковы пали. Рогдевер покинул город, никто не преграждал ему пути. Пророк знал, что не одинок верой. Улары уничтожили последних анияристов, но откровение в пустыне показало ему троих: цверга Раглуша Каменную Браду, альва Бельниса Танцующего-на-семи-ветрах и последнего живущего альманда Бха-Син-Джалу. Рогдевер собрал их всех». — Граниш покачал головой, глядя на объем книги — он едва преодолел двадцатую часть. Он стал читать между строк, озвучивая отдельные предложения. — «Разноликий квартет Рогдевер назвал «вестниками нового мира» или «предвозвестниками». Назвавшись предвозвестником огня, себе, подобно Авачиму, он отвел роль первой искры, что затеплит свечу забытой веры и осветит в ночи новую жизнь». «Бесконечно преданные Рогдеверу, предвозвестники внимали каждому его слову. Но особый отклик слова нашли в сердце Бха-Син-Джалы. Подолгу они сидели вдвоем на берегу Альмир-Азор-Агадора среди развалин великой цивилизации и с надеждой смотрели далеко за горизонт в будущее. Бха-Син-Джала подарил Рогдеверу чистую книгу альмандов, в которую пророк стал записывать размышления, а позже и заклинания». «Предвозвестники представились Берхаиму аватарами анияра, как напоминание миру о порядке вселенной. Пуще прежнего взъярился Иемат, а присутствие альманда обратило против предвозвестников всех магов города. Рогдевер говорил о новых порядках и новом солнце. Но если погаснут светила, маги лишатся сил. Стремления Виршане пропали втуне, никто из четверки не отказался от своих слов. Тогда их настигла расправа. Раглуша ингумировали живьем, Бельниса бросили со скалы. Но Бха-Син-Джала сражался яростно. Сила альманда распыляла дворцы и сотрясала небеса. Сам светлоликий Аланар сошел на землю, чтобы повергнуть его. С тех пор даже люди, прежде внимавшие словам Рогдевера, отвернулись от пророка. Его приговорили к аутодафе. Но пламя костра не взяло тела предвозвестника огня. Тогда исполосованного плетьми изувеченного и нагого Рогдевера выбросили за городские врата, ибо даже смерть, по мнению Иемата, еще не могла искупить боль, причиненную Берхаиму Бха-Син-Джалой. Здесь заканчивается история Рогдевера и начинается история Рогдевера Грома Огня. Ни зной, ни жажда не умертвили плоти пророка, так силен был его дух. Долго скитался Рогдевер по миру, но теперь он постигал искусство магии и желал вернуть друга к жизни». — Граниш пропустил часть текста. — «…и в библиотеках Кзар-Кханара не нашел ответа. Тогда Рогдевер достиг Смятенного Ветра. Хьердхано согласился помочь пророку, но для воскрешения альманда его сил недоставало. Рогдевера ждала многолетняя дорога. Он пересек Яраил вдоль и поперек, он проходил испытания словом ли, или мечом, но заручился помощью всех заяра». — Граниш пролистал подробное описание каждого испытания. — «Двенадцать собрались круг Опалового стола. Заяра вернули к жизни не только Бха-Син-Джала, но и Раглуша, и Бельниса. И распорядились так, что отныне каждое тысячелетие в Яраил должны приходить предвозвестники, дабы возвещать миру о забытом старом и грядущем новом и уравновешивать силы богов старых и новых. Мудрый Улерон сказал, что в мире нет равновесия. Он чувствует, как смерть Бха-Син-Джалы пошатнула плод под его ногами, и если движение не замедлится, Яраил оторвется и рухнет к корням Яргулварда. Заяра даровали предвозвестникам частицы своих сил, чтобы противостоять миру, когда потребуется. Хьердхано шепнул Рогдеверу, что готов станцевать еще раз». «Предвозвестники вернулись на Альмир-Азор-Агадор, где Бха-Син-Джала делился секретами магии анияра. Когда их силы расцвели, они разорвали пространство и впустили в Яраил обитателей Ядгеоса и Канафгеоса. Великаны и драконы залили мир кровью, но такую плату за день грядущий заплатил Рогдевер. Не было сил у смертных, отвратить невиданную угрозу. В Яраил явились рошъяра, дабы отстоять то, что по праву могущества они завоевали на заре времен». «В той битве Рогдевер сошелся с Аланаром. Сила пророка раскалывала небо и взметала ураганы огня. Рогдевер победил, но в последний миг, от смертельного удара брата спас Ирилиард. В тот же момент Аланар лишил жизни человека, что бросил вызов богам». «Мир поднимали из праха. Многие города оказались стерты, реки осушены, горы рассыпаны. Предвозвестников постигла участь Рогдевера. Но пророк все же добился своего — Яраил пришел в равновесие. Ирилиард, приняв предначертанный брату удар на себя обезображенный ликом, больше не поднимался с бывшим близнецом в небо новой зарей. Он облачился в черное и отныне появлялся только ночью. Одинокий Аланар возвестил Яраилу о начале нового лета. Тело Рогдевера сковали цепями и бросили в Тревожный океан, некогда сохранивший ему жизнь. Его душа не нашла пристанища в Рошгеосе. Но даже вечное забвение в утробе Раваза показалось рошъяра слишком легким концом. Душу Рогдевера бросили в Думурью на бесконечное терзание ракшасов и джиннов». — Граниш так увлекся чтением, что не заметил, как добрался до последней страницы. Здесь, завершая историю, был нарисован и сам Рогдевер — мужчина с медной кожей, по виду уроженец Имъядея, с длинным носом, густыми бровями и тяжелым проницательным взглядом, который, казалось, смотрел на цверга из картины. Даже от одного его облика, одного только пронизывающего властного взгляда веяло несгибаемой твердостью, нескончаемой энергией способной и самого безучастного, безвольного наблюдателя поднять на крепостную стену, пойти на верную смерть. На пророке была красная мантия, в руках синяя книга. Граниш хотел уже закрыть книгу, но внезапно замер — за рисунком появилась новый лист. На нем лишь несколько слов: — «Спустя две тысячи сто тридцать лет в Яраил явилось третье поколение предвозвестников. Поиски своего предназначения привели Граниша, Миридис и Дъёрхтарда к Орун-Хаду. За разгадкой старый шаман направил их в Намару, вместе с борутом Белым Охотником. Здесь Дъёрхтард прочитал книгу заклинаний Рогдевера, а затем, с помощью призыва имени, которому его научил Орун-Хад, позвал имя Рогдевера. Имя прочитал Граниш. Когда заклинание Орун-Хада прекратило действие, четверо вернулись в Яраил». — Это были последние слова книги. Лица путников выражали растерянность.

— Почему я не упомянут в книге? — нарушил молчание Легкие Ноги.

— Возможно, твое присутствие здесь не имеет исторического значения, — предположил маг.

— Не имеет значения для имени Рогдевера, — закончил его мысль Граниш.

— Без меня вы и книгу не открыли бы!

— Но какое значение наше присутствие здесь может иметь для истории Рогдевера и событий, минувших две тысячи лет назад? — спросила Миридис.

Никто не успел ответить. Граниш закрыл книгу, и мир вдруг начал рушиться. Раскололся и посыпался потолок, поднялся ветер и взметнул тысячи страниц. Имя Рогдевера исчезло, расплылись на полу очертания Яргулварда. Возникла призрачная дверь в форме книги. Путники поспешили к ней. Но только четверо, Легкие Ноги продолжал стоять на месте.

— Идем же! — крикнула Миридис сквозь нарастающие ветер и грохот.

— Не могу! — Легкие Ноги посмотрел на Аштагор. — Я не могу выпустить меча!

Белый Охотник стал пробиваться ему на помощь. Он уже схватил его за плечо, когда глаза молодого воина вдруг округлились, рот раскрылся. Не выпуская меча, Легкие Ноги стал заваливаться на бок. Его тело лишилось плотности, и усилившийся ветер развеял борута словно туман. Аштагор, выпав из его рук, исчез.

Дъёрхтард мысленно обругал себя. Он уберег Легкие Ноги от прикосновения к лезвию меча. Но ведь тело борута пребывало в дремоте, когда клинок в руку взяла душа. У души нет руки, это лишь разум пытается охарактеризовать и увидеть все в привычном свете. Лезвию Аштагора не нужно было касаться плоти Легких Ног, чтобы убить его. Борут принял его в свою душу, и едва сделав это, он принял смерть.

Четверо вернулись в Яраил.

Над ними стремительно проносились разорванные ветром обрывки курчавых облаков, перед ними неподвижно раскинулись облака земные — льдины, торчащие остриями из холодного моря.

Карх сидел на берегу, опустив ноги в море. Мерзлые воды его не тревожили, ибо хримтурс вышел изо льда и холода не ведал. Его взгляд уходил далеко за горизонт. Неподвижный и задумчивый гигант вызывал обманчивое впечатление умиротворенности и спокойствия. В любое мгновение он мог подняться и кровавым маршем пронестись по миру, но до тех пор являл собой живое воплощение сопричастности с природой. Быть может, он скорбел об Аеси, чья смерть дала начало этому морю? Или смиренно ждал часа, когда весь мир, а с ним и он сам, покинет свадьбу след за белою невестой? Вот что говорит Синяя книга о тех событиях:

За пробуждением четверки наблюдали Орун-Хад и Люперо. В то время как волк вильнул хвостом и лизнул Миридис, шаман хмурился и бился над разгадкой одному ему известного вопроса.

— Как долго мы проспали? — поинтересовалась Миридис. Орун-Хад равнодушно пожал плечами.

— Минут пять.

— Всего-то?

— Что делает Карх? — спросил теперь Граниш. Орун-Хад нехотя посмотрел в сторону хримтурса.

— О чем-то размышляет. Или просто наслаждается картиной. Как только вы отправились в Намару, он потерял ко всем нам интерес и с тех пор так и сидит.

— Странно, — протянул Дъёрхтард.

— Стало быть, мы можем просто взять и уйти? — спросил Белый Охотник.

— Да, мы так и сделаем, — по отдельности, думая в это время о другом, выговорил слова Орун-Хад.

— Что вас тревожит? — поинтересовался маг.

— Да, это странно, — шаман встряхнул головой и теперь говорил в своем обычном темпе. — Ведь я отправлял в Намару пятерых. Но где же пятый?

Четверка переглянулась.

— Нет, не было никакого пятого, — уверил Граниш. Остальные подтвердили его слова.

— А ведь должен быть. — Он пояснил: — плата за одно имя — другое имя. Проверьте воспоминания о событиях, пережитых в Намару. Нет ли в них изъяна?

Общими усилиями они воспроизвели картину. Получалось, что каждый из них прошел свое испытание, после чего они встретились и вместе добрались до имени Рогдевера. Используя Наследие Стихий, Дъёрхтард открыл, а Граниш его прочитал. Никаких противоречий в словах друг друга они не нашли.

— Мы прочитали два имени, и я отчетливо помню слова этих книг. Но никакой платы мы не понесли, — заметил маг.

— И это вдвойне странно, — заключил Орун-Хад. — Как бы то ни было, нам надлежит отправиться в путь. Вы нашли ответы? — Все задумались.

— Да, — произнес Граниш. — Но больше вопросов.

— Так всегда и происходит. Чем больше круг наших знаний, тем большее количество вопросов его окружают.

— Рогдевер изрек пророчество, — вспомнил Дъёрхтард и процитировал: — «Соберутся четверо, облачится плотью клинок и возвестит рог гласом Падшего о приходе красного солнца». Вы можете его истолковать?

— Пророчества часто иносказательны, — размышлял шаман. — Положим, речь о том, как под началом предвозвестников начнется война, столь опустошительная, что солнце осветит залитый кровью мир, или само заплачет кровавыми слезами.

— Дъёрхтард, — вмешался Граниш, — мне кажется, Рогдевер исполнил пророчество.

— А «рог гласом Падшего»?

— Возможно, Рогдевер так назвал себя. Или говорил о падших богах — занавъяра, или о своем друге, последнем альманде, чей род пал.

— Нет, — возразил Орун-Хад. — Это не метафора. Существует артефакт устрашающей силы — рог Вологама.

— Кто такой Вологам? — спросила Миридис.

— Некогда могущественнейший среди айинъяра. Его сразил Адояс в век Белого солнца и трофеем взял рог павшего. Если хотите обезопасить мир — уничтожьте рог. Однако прежде вам предстоит его разыскать. Я не знаю, где он, и едва ли кто-то из смертных укажет вам направление.

Задумчивость предвозвестников прервал Белый Охотник.

— Я не верю ему, — сказал он, имея в виду хримтурса. — Великан что-то замышляет.

— Весьма вероятно, — согласился шаман. — Мы не в силах остановить течение мыслей Карха, но зная их направление, должны сделать все возможное, чтобы они не излились реальность.

Раздался птичий крик, к ним приближались грифоны. Пять величественных зверей шумно приземлились, вонзив длинные орлиные когти глубоко в лед.

Миридис попрощалась с Люперо и ловко забралась на спину грифону. Альвы нередко используют этих причудливых существ для передвижения в небе и над ним, и за ее плечами имелась почти сорокалетняя практика подобных полетов. Дъёрхтард помог Гранишу, а после и сам оседлал птицу. Не промедлил и Орун-Хад. Только Белый Охотник не решался уйти на щите.

— Неправильно это. Герои не уходят, поворачиваясь к угрозе спиной.

— Белый Охотник, — сказала Миридис. — Здесь мы бессильны.

— Нужно уметь отличать мужество от безрассудства, — поддержал Граниш.

— Я многое слышал о вашей избранности. Но пока только слышал. Что-то происходит. Не знаю, что, но мир меняется. Уверен, вам еще только предстоит встретиться с настоящей опасностью. И что тогда, тоже убежите?

— Отступим, — поправил Граниш. — Коль в том будет смысл.

— Летим, — поторопил Орун-Хад. — Белый Охотник, садись. Грифон довезет тебя до Медвежьего Рева. — Борут повиновался, но еще больше обычного погрузился в себя. — У свиристящего древа наши пути разделятся.

 

Глава двенадцатая. Расплата

Укутанная в мешковину фигура покинула «Брюхо кракена». До отплытия «Колченогого» оставалось немногим больше часа. Но, разгадав секрет чудодейственного зелья Сребролюра, Азара уже не могла оставить Сафинон, не раскрыв глаза его жителям. Флакончик, который принес посыльный Жорда, содержал обычную воду, вероятно подкрашенную свеклой и приправленную корицей, а целебный эффект объяснялся зачарованием воды заклинанием рассеивания магии. Теперь уже Азара не сомневалась, Сребролюр лично или с поддержкой таких же негодяев насылает болезнь, а затем продает от нее лекарство. Он зарабатывает на страданиях других и более того, наведываясь в город, удостоверяется, что зеленая смерть по-прежнему властвует здесь. Азара не знала, таит ли Сафинон клевретов Сребролюра и не причастны ли к возникновению зеленой смерти сами хранители океанов, но так или иначе простых людей в беде оставить не могла.

Флакончик Сребролюра помог Азаре и в другом — стеклянные стенки стали проводником для двойника девушки, которая сейчас должна была взбираться на борт «Колченогого». Жорд выдвинул условия, подозрительные и необоснованные на первый взгляд, но Азара все же собиралась их выполнить и отплыть с кораблем через час. А до тех пор капитану Лоргу, Жорду и его соглядатаям лучше не знать о ее маленькой хитрости. В маскировке Азаре помогла бытовая магия, так хорошо ею изученная: несколько слогов и одеяние, пусть и запыленное длительным походом, но принадлежащее определенно светской даме, превратилось в неприглядные крестьянские отрепья.

Достигнув центральной площади, Азара завладела вниманием людей, выбросив в небо луч света. Когда взгляды обратились к ней, она заговорила:

— Жители Сафинона! Слушайте меня и разнесите эти слова по всему городу! Вас обманули. Зеленая смерть — это уловка, сотворенная магией с целью опустошить ваши карманы. Сребролюр мог раз навсегда развеять эту магию, вместо чего наживается на страданиях вас и ваших близких. Но я пришла к вам не с одними словами. Пусть любой человек, пораженный зеленой смертью, подойдет ко мне, и я исцелю его.

— Больным запрещено разгуливать по городу, — крикнул кто-то из толпы. Но через секунду вперед выступил грязный мужчина в лохмотьях. Он снял капюшон, и люди шумно отпрянули, увидев болезненно-зеленое осунувшееся лицо.

— Ат-ак-иб-баш.

Вокруг мужчины заклубился белый туман. Когда он растаял, перед толпой предстал совершенно другой — здоровый человек. Кожа вернула естественный цвет и упругость, пропали отеки под глазами и болезненное их свечение.

Толпа загалдела. Люди зазывали Азару к себе в дома, другие побежали привести больных родственников. Маг возвысила голос.

— Приведите всех больных на эту площадь. Для тех из них, кто все же останется в домах, я приготовлю целебные напитки.

— Бесплатно? — уточнил кто-то.

— Да, — подтвердила Азара. — Никаких денег я с вас не возьму.

Теперь она уже отчетливо понимала: ей не успеть к назначенному сроку вернуться на корабль. Она устыдилась, что не сумела заранее предупредить Вараила, — могла бы с двойником послать записку, или хотя бы отправить птицу. Множество вопросов терзало ее. Как долго просуществует отражение? Не раскрылся ли обман раньше времени? Разгадает ли колдовство Вараил, и не откажется ли капитан повернуть назад? Азара подумала, что самое время отправить послание, но толпа цепко завладела ею и не спешила отпускать.

Все новые и новые люди испрашивали исцеления. Многих слишком слабых для самостоятельного передвижения приносили на руках и привозили на тележках родные. Поначалу Азаре думалось, жертвам зеленой смерти не будет конца. Она исцелила восьмерых, прежде чем начала слабеть. Тогда по ее распоряжению выкатили бочку с водой и заклинание, предназначенное для одного человека, исцелило всех больных собравшихся на площади. Спустя три сотни глотков бочка еще полнилась целебным напитком, так что многие люди зачерпывали его для зараженных, оставшихся в домах. Часть этих людей, вероятно, сохранит запас воды на случай возвращения зеленой смерти, но Азара никого не ограничивала, и когда бочку осушили, приказала наполнить снова.

Люди не могли выразить счастье словами. Жизнь, казавшаяся для них безвозвратно потерянной, заиграла новыми красками. Торговля на рынке замерла. Люди обнимались, запевали и ударялись в пляс. Другие, исходя слезами, падали спасительнице в ноги. Они снова и снова благодарили ее, благословляли, желали добра и говорили столько хороших вещей, сколько Азаре, смущенной их поведением, прежде не доводилось слышать за свою жизнь.

Привлеченный шумом, наемный солдат Сафинона остановился в смятении. Он обязан следить за порядком в городе, но одновременно с тем не мог для себя решить, является ли происходящая сцена беспорядком, и если да, должен ли он вмешаться? Решив, что ничего противозаконного не происходит, наемник продолжил обход вверенной территории.

Одна женщина запомнилась Азаре особенно. Она стояла на окраине площади, вдали от разгулявшейся толпы. Ее стеклянные глаза никуда не смотрела. В руках женщина держала чашу с водой, с которой совсем недавно окрыленная бежала домой. «Не успела», — разнесся шепот в толпе. Две женщины забрали у нее чашу и увели под руки. Кто-то с выкриком «жизнь продолжается!» ударил по струнам кобыза, и несколько омраченное веселье возобновилось. Исполнив долг, Азара незаметно покинула площадь.

Вечерело. Достав пергамент, перо и чернила, с которыми не расставалась, маг написала:

«Вараил! Надеюсь, ты простишь меня за этот маленький спектакль. Если вдруг заклинание все еще действует, знай: на корабле с тобой не я, а мое отражение. Я раскрыла секрет зеленой смерти и должна была остаться в городе, чтобы помочь жителям. Возвращайся в Сафинон, я буду ждать в «Брюхе кракена». Азара».

Закончив писать, маг позвала голубя и, передав образ, который птице следует найти, и предполагаемый маршрут движения «Колченогого», привязала сверток к лапке и отпустила голубя в небо. Если логика не изменяла ей, корабль с таким названием не мог далеко уплыть.

Но закончив одно письмо, ей захотелось отправить и другое. Однако это более официальное послание нельзя было нацарапать навесу.

Она зашла в первое попавшееся здание, которым оказался храм Ронустора. С высокими купольными потолками он разделялся на две залы. В одной из них, вдали, круг бассейна неподвижно застыли жрецы в сине-зеленых рясах. Сюда мирянам заходить воспрещалось. В другом помещении прихожане приносили рыбу в дар вахане Ронустора, акуле Кудье, чье двухсаженное каменное изваяние с настоящими абордажными саблями вместо зубов возвышалось над ними. Ее просили уберечь моряков от напастей и позволить вернуться домой живыми. В храме Ронустора не ставили свечей и редкие в вечерний период прихожане оказывались в полутьме.

Бог морей Азару не интересовал. Она остановилась перед высокой каменной скамейкой у стены и зажгла магический свет. Люди одарили ее осуждающими взглядами, но смиренно промолчали. Расправив пергамент, она аккуратно вывела:

«Досточтимый магистр Вирдео!

Азара, придворный маг Тронгароса

Как приверженец традиций магии и последователь ордена Аланара, считаю долгом сообщить вам о неоднозначных событиях, свершение которых может вас заинтересовать.

3-го расаана месяца цветения 2150 Л. А.»

В Сафиноне две недели как возникла загадочная болезнь. Ее симптомы различны: головная боль, жар, переохлаждение, кашель, отсутствие аппетита. Во всех случаях, болезнь сопровождалась неизменным позеленением кожи больного. Заболевание назвали зеленой смертью. К смерти болезнь приводила неизбежно. Единственным лекарством, которое на основании изученного мною образца, смею заявить, прекращало болезнь, стал целебный напиток Сребролюра. Этот маг, по словам жителей Сафинона, неоднократно являлся в город по возникновению зеленой смерти, где продавал свое лекарство за сумму в пятьдесят фалринов. Мое знакомство с напитком Сребролюра выявило содержащийся в нем секрет: им оказалось закупоренное заклинание рассеивания. Используя данное заклинание мне удалось снять эффект зеленой смерти с жителей Сафинона, и если не истребить болезнь окончательно, то найти надежное средство борьбы с нею.

Выражаю надежду, что маг Сребролюр, кем бы он в действительности не являлся, понесет заслуженное наказание перед ареопагом Кзар-Кханара.

У нее не было печати, чтобы придать письму веса. Посыпав чернила песком, она встряхнула и свернула бумагу, написав на обороте «магистру зари Кзар-Кханара Вирдео». Она дошла до двери, когда ее внезапно окликнули.

— Подождите. Это перед вами Сафинон в бесконечной благодарности?

— Я сделала то, что посчитала нужным.

— Поговорим при свете.

Они вышли на улицу. Говоривший оказался высоким и очень худым мужчиной с острым подбородком и бледной как сметана кожей. На нем был шитый бархатом красный камзол.

— Я Мегерет, — представился он. — Один из хранителей океанов. Азара, если я не ошибаюсь?

— Вы не ошибаетесь.

— Хорошо. Теперь, когда мы познакомились, вы можете убедиться, что интерес мой к вам не носит праздного любопытства. Расскажите же, как вам удалось победить болезнь.

Слушая Азару, Мегерет только кивал, не прерывая повествования и сохраняя полное самообладание.

— А знаете, — продолжил он. — Завтрашним днем мы ожидаем и самого Сребролюра. Приходите утром в «Залив». Там же будут и другие хранители океанов. Выдвиньте против него обвинение и посмотрим, что он скажет в свою защиту.

Попрощавшись и пообещав прийти, Азара поискала взглядом птицу, которой могла бы доверить послание в Кзар-Кханар. Путь в обитель магов неблизкий и ей хотелось поручить это дело кому-то выносливому. Она долго не могла определиться пока, наконец, высоко в небе не показался стриж. Эти маленькие, но сильные создания всю жизнь проводят в небе. Выпадая из гнезда в детстве, они не прекращают полета на еду и сон. Для них нет необходимости опускаться на землю, потому с годами природа еще больше укоротила их маленькие лапки. Но если за сотню верст нужно отнести одну-единственную веточку для гнезда или доставить послание на стрижа можно положиться.

— Ап-иф-ва-да-зо-би-фар.

Когда черный комочек опустился в ладонь, Азара медлила. Она использовала птичью почту только в случаях необходимости. Птица спешит по своим делам, ее ждут свое гнездо и своя жизнь. А даже если она беспечно купается в лучах солнца, какое право имеет маг навязывать свою волю? Сейчас такой необходимости не было — завтра Сребролюр ответит перед ней. Она подбросила стрижа в небо.

— Лети.

Прежде чем возвратиться в «Брюхо кракена», Азара повернула в сторону дома Грейна, справиться о здоровье Нойды. На пороге слышались оживленные голоса и детский смех. Губы и глаза мага робко улыбнулись, но в дом она не зашла.

Заходящее солнце таяло за горизонтом. Люди возвращались в дома или устраивались поудобнее в кабаках. Но наступление темноты не сулило Азаре окончания приключений.

В пустом переулке один из домов отворил дверь. В проеме обозначилась крепкая мужская фигура.

— Скорее помогите нам, моя жена умирает!

Не раздумывая, Азара поспешила в дом. Мужчина провел ее к кровати, на которой под одеялом очевидно и лежала умирающая жена. Когда Азара раскрыло одеяло, то увидела голову мужчины. Он мерзко улыбался, скаля кривые желтые зубы.

Девушка отпрыгнула назад, но сильные руки ее поймали.

— Ду-ри-ид… — рука грубо прикрыла ей рот, оборвав заклинание на середине.

— Муж говорит, я плохо выгляжу, — кокетливо произнес тот, что притворялся женой. На нем был кожаный доспех, в руке головорез держал меч. — Теперь вижу, что не врет.

«Муж» гоготнул. Азара укусила его за палец и на миг, освободившись от одной руки, вдохнула полной грудью, однако в следующую секунду уже оказалась на полу.

— Приканчивай.

Азара распласталась навзничь перед мужчиной с мечом. Она попыталась откатиться в сторону, но меч оказался быстрее.

— Готова.

Клинок прошел живот и пригвоздил ее к полу. Когда бандит извлек меч, из раны хлынул поток крови. Боль взорвалась в сознании. Но привыкшая каждый день сносить и бо льшие муки, Азара не вскрикнула. «Но что это? — боль становилась сильнее. — Неужели началось? О, боги! — Азара рассмеялась. — Смерть будет мне избавлением от мучений. Спасибо вам, добрые убийцы!»

— Добей ее что ли, — смех Азары мужчина принял за предсмертную конвульсию.

— Зачем? И так помрет.

Азаре казалось, с момента ранения прошло очень много времени. Вот она лежит в крови полчаса, час, умирает, но никак не умрет. Сознание тает, комната вспыхивает факелом и осыпается пеплом. А вокруг беснуется пламя. Огонь вырывается из тела и возвращается обратно. В какой-то момент ей надоело лежать. Поднявшись, она с удивлением обнаружила, что убийцы по-прежнему здесь. Они успели отойти всего на шаг. Никакого огня нет.

— Каково… — произнес тот, что с мечом, но не договорил.

Тусклым светом комнату наполнял лишь огарок свечи на прикроватном столике. Но и в его пламени мужчины отбрасывали тени.

— Не-те-ще-ит-ащ-ша.

Мужчина замахнулся мечом, чтобы «добить» жертву, но в тот же миг черный клинок пронзил его сердце. Второй мужчина попытался бежать. Его ноги запутались, и тень поймала хозяина. К нему подошла другая тень с мечом и повторила выпад. Бандит рухнул замертво, а тени отступили к свече и вернулись в Темурью.

Азара осмотрела рану — никакой раны нет. Чернота заволокла тело с ног до головы и если не лицо, она вполне могла сойти за сироккийку. Но при этом девушка чувствовала себя гораздо лучше, чем когда-либо.

«Последняя стадия», — подумала она без всякого сожаления.

Как не противна процедура обыска трупов, она могла привести к определенным ответам. У человека с мечом в карманах нашлась только мелочь, которую Азара с ним и оставила. Но у второго оказалась любопытная записка:

«Светлая тварь, что трещала сегодня на площади. Убери ее. Ж.»

Вернувшись в «Брюхо кракена», Азара справилась о «Колченогом». Вопрос удивил Вардана. По его словам, корабль отплыл в Кзар-Кханар, и она сама, если верить слухам, поднималась на борт. Как-либо объясняться она не стала и только просила предоставить ночлег еще не ночь.

Засыпая, она вспоминала пережитые события насыщенного дня. Неизбежно ее разум возвращался и застревал в доме бандитов, не в силах найти объяснения случившемуся. Наконец рассудив, что за тысячи часов мучений она заслужила чудесного исцеления, Азара отдалась сну. В ту ночь она спала сном праведника, а проснувшись, поняла, что кошмарам настал конец.

Ранним утром Вардан сообщил, что «Колченогий» уже три часа как вернулся. Предположив, что Вараил все же не получил послания, а потому дожидается на пристани, Азара покинула таверну, договорившись с управителем, что в случае появления ее вчерашнего спутника он должен прибыть в «Залив».

Однако Вараила не оказалось и здесь. Но на глаза девушке попался капитан Лорг и она окликнула его.

Капитан, обернувшись, оторопел, словно увидел призрака. Никакого призрака позади себя Азара не обнаружила, сама же она сойти за потерянную душу никак не могла.

— Вы капитан Лорг? — повторила она. — Где Вараил? — Лорг щелкнул зубами.

— Эм… вы? — вопросом на вопрос ответил он.

Азара догадалась, что действие двойника оказалось дольше, чем она предполагала.

— Все как в тумане, — солгала она. — Не могу вспомнить, как мы вернулись.

— Гм. Вы живы, — заключил Лорг, тем самым признав, что перед ним не призрак. — Но вы что же, ничего не помните о прошлой ночи на корабле?

— Совсем ничего. Расскажите.

— Девочка моя, — видя, что Азара говорит правду, капитан осмелел. — Да ведь поднялся шторм. Друг ваш угодил за борт. Жаль беднягу, хороший парень был. — Азара опешила.

— Что?

— Говорю, парнем хорошим был. Ну да вы не переживайте так, найдете себе другого.

— А что стало со мной? — словам Лорга Азара не поверила.

— Вы, — капитан помедлил с ответом, опасаясь ловушки. — Тоже за борт упали.

— Как же я оказалась здесь?

— Вот и мне интересно — как? Потому-то я и удивился, увидев вас.

— Кто-нибудь из вашей команды пропал во время шторма?

Капитан помедлил с ответом. С одной стороны, прозвучало бы странно, если в бурю погибли только наниматели корабля, но с другой, настырная девушка могла разыскать и пересчитать его матросов.

— Да, троих потерял, — ответил он, решив, что опровергнуть эти слова она не сумеет.

— Вы лжете.

— Попрошу без оскорблений!

— Я не собираюсь оскорблять вас. Но вы, верно, знаете о заклинании, что заставляет говорить правду. Вы отойдете на два шага, а я прошепчу его вам в след. Нет, вы ничего не почувствуете, но когда я спрошу снова, не сможете солгать или промолчать. Вы скажете правду и сделаете это во весь голос. — Лорг молчал, краска схлынула с его лица. — Я могла бы и не предупреждать.

— Это для меня может плохо кончиться, — вслух размышлял Лорг. — Но вы меня поймали. Ни вы, ни друг ваш не должны были вернуться живыми из этого плавания. — Он шумно потянул воздух через сжатые зубы, словно ощущая на шее петлю, которая уже затягивалась.

— Кто отдал приказ?

— Не заставляйте меня говорить.

— Оставьте капитан. Вы только что сознались в убийстве двоих людей. Продолжайте очищать свое честное имя, и возможно душа ваша не станет каплей яда в эликсире лжи Лерианы.

— Но ведь вы-то живы! — запротестовал капитан.

— Вы так считаете? — Азара сняла белую перчатку, продемонстрировав шершавую угольную руку.

— Боги, — протянул Лорг. Но не испугался и вдруг пожалел девушку и устыдился себя самого. Он опустил глаза. — Ночью нас догнал ворон. Вот, — он протянул мятую бумажку, — Прочитайте сами.

Азара развернула листок: «Лорг, планы изменились. Гости должны накормить Кудью. Ж.»

Глаза Азары увлажнились. Только сейчас она поняла, что Вараил мертв. Его нет, и больше никогда не будет в мире живых. Она моргнула. Эти люди не увидят ее слез. Она строго посмотрела на капитана, но Лорг продолжал разглядывать землю под ногами.

— Пойдете со мной, — приказала она.

«Заливом» называлось большое серпообразное здание, в котором хранители океанов проводили официальные собрания. Опрятный привратник у дверей заявил, что Азара может войти. Зайдя внутрь, она оказалась перед трибуной, повторяющей форму здания. Ее занимали семь человек. Двоих из них: Жорда и Мегерета Азара уже встречала.

А на площадке в центре стоял невысокий полный мужчина в черной робе, к шее которого тянула рожки луна. Словно в насмешку праведным монахам на голове Сребролюр выбрил тонзуру.

При появлении Азары царивший в помещении разговор смолк. Все взгляды обратились к ней.

— А вот и наша девочка, — снисходительно обратился к ней Сребролюр. — Я как раз объяснял досточтимым хранителям океанов принципы тонкоматериальной интерференции применительно к локусу фракталов индивида.

— Мне это неинтересно, — Азара пропустила его слова мимо ушей.

— Ах, простите, мне следовало сказать «фатуизму индивида»? — Он усмехнулся, полагая, что выдал блестящую шутку.

— Сребролюр, помолчите, — остепенил его Мегерет. — Азара, по словам этого человека, существуют обусловленные космическим вмешательством циклы, воздействующие на каждого мага в индивидуальном порядке и регулирующие силу и эффективность его магии. Иными словами, в течение прошедших двух недель заклинание рассеивание, которое Сребролюр пытался использовать, для лечения жителей Сафинона, не имело должного эффекта. О том, что таковое заклинание применялось к больным зеленой смертью, нам поведали и свидетели из числа жителей города. Поскольку воздействие этих циклов индивидуально для каждого заклинания, Сребролюр не мог знать, что его рассеивание в тот момент не подействует в полную силу, и вынужден был искать иной способ достижения аналогичного эффекта, а именно прибегнуть к кропотливому сбору трав, необходимых для приготовления жидкости, плату за которую он вправе требовать по своему усмотрению согласно законам Сафинона. Для дальнейшего тщательного изучения вопроса мы вынуждены отправить послание в Кзар-Кханар и дожидаться официальной позиции академии. Но ты можешь выразить отличное мнение перед нами сейчас и осветить вопрос со своей стороны.

Азара слушала одним ухом. «Что за нелепица, — хотела она сказать. — Это просто беспорядочное нагромождение слов». Однако не сомневалась, что среди магов найдутся приверженцы этой теории, то есть звонкого фалрина, и тогда суд, если можно назвать этот фарс судом, затянется на неопределенный срок, до тех пор, пока причины, его породившие, не перестанут быть актуальными.

— Тебе есть что сказать или нет? — не выдержала Ули-Шай-Цао — немолодая крепкая женщина, чья кожа с зеленоватым оттенком выдавала в ней велианку.

— Мне нечего сказать Сребролюру.

— Тогда к чему все это представление? — возмутился другой из хранителей океанов маленький человечек в белых шелках.

— Ты пришла к нам не одна, — вернулся в разговор Мегерет. — Твой спутник желает нам что-либо сказать?

— Мне нечего сказать Сребролюру, — повторила Азара. — Но у меня найдется пара слов для Жорда по прозвищу Тростник.

Хранители ахнули. Жорд побарабанил пальцами по трибуне. Он искал взгляд Лорга, которым бы дал понять капитану — неверное слово и не видать ему ни корабля, ни головы. Лорг продолжал смотреть в пол.

— Так говори, — зло бросил Жорд.

— Я обвиняю Жорда в покушении на мою жизнь, а также убийстве наследника Тронгароса и всего Мусота Вараила.

И снова по трибуне побежал вздох удивления еще громче прежнего.

— Есть чем подтвердить? — спросил еще один хранитель, по виду бедняк-бедняком.

Азара передала заседающим обе компрометирующие записки.

— Почерк похож, — согласился Мегерет. — Но при таком серьезном обвинении потребуются дополнительные разбирательства.

— Это еще не все, — продолжила Азара и толкнула вперед капитана «Колченогого».

В исповеди Лорг признался, как вместе с вороном получил записку, обязывающую его убить нанимателей корабля, как приказал команде связать и утопить обоих. В качестве отступления, Азара пояснила, каким образом осталась жива. А затем, неожиданно для нее, капитан признал за собой еще пять смертей, совершенных подобным же образом. Когда кто-то чересчур любопытный забирался слишком далеко в дела Тростника, Жорд приказывал капитану отправить проныру на дно, что до сих пор Лорг с успехом выполнял.

От таких обвинений Жорд не мог отмахнуться. Он поймал взгляд Сребролюра и едва заметно шевельнул пальцем, будто рубил мечом. Маг коротко кивнул. Он громко кашлянул, и когда разговоры смолкли, держал ответ:

— Я знаю Жорда на протяжении долгих лет. Это человек чести, великодушный и рассудительный. Позвольте же и мне отплатить справедливостью за удовольствие иметь такого друга. — Он повернулся к Азаре. — Именем Аланара Светлоликого, брата его Ирилиарда Сокрытого, а также отца их Нигдарабо Странствующего, я, Сребролюр из Кзар-Кханара, вызываю вас, Азару Тронгаросскую, на магическую дуэль.

— Насколько я знаю традиции дуэлей, — мгновенно отозвался Мерегет, опережая ответ Азары. — В отказе от них нет ничего зазорного. В этом случае Жорда постигнет справедливость.

— Я, Азара Тронгаросская, принимаю ваш вызов Сребролюр из Кзар-Кханара.

Мерегет покачал головой, Жорд открыто усмехнулся. В случае победы Сребролюра все обвинения с Тростника будут сняты. Конечно, хранители не позволят сохранить ему должность и вероятно не спустят с него глаз, но это лишь комариные укусы в сравнении с занесенной сейчас над ним слоновьей пятой.

Дуэль назначили на утро завтрашнего дня, на поляне в одной версте от города. Остаток дня Азара посвятила обходу бедняков и уничтожению оставшихся следов зеленой смерти.

Горожане выстроились вдоль условной черты, пресекать попытки миновать которую входило в обязанности наемных солдат. Люди желали Азаре победы:

— Да пребудут четверо с тобой!

— С тобою рассвет, за тобою солнце!

— Аланар да осветит твой путь!

В след Сребролюру сыпалась отборная брань. Сдохнуть ему предлагали все, за исключением одного человека; псарь желал видеть мага после боя живым настолько, чтобы тот еще чувствовал боль, когда его будут потрошить собаки.

Мужчина лишь посмеивался над «деревенскими простаками». Он зевал и даже не смотрел в сторону соперницы. Когда секундант, которым выступала Ули-Шай-Цао, дала команду начинать дуэль, Сребролюр любезно предоставил Азаре право первого заклинания.

— Последний танец Хьердхано, — попытала она удачу.

— Это что было, заклинание из детской сказки? — рассмеялся Сребролюр. — Ит-ир-ос-ша-му.

Обычно дуэль магов являет собой красочное зрелище. Суть ее состоит в том, что дуэлянты предугадывают заклинания оппонентов по первым слогам и творят защитные заклинания, либо контрзаклинания. Но Азара не собиралась играть по правилам.

— Ит-ир-ос-ша-му, — произнесла она одновременно со Сребролюром.

В небе полыхнули две вспышки и молнии поразили обоих. Запоздало громыхнуло. Сребролюр повалился наземь, Азара едва пошатнулась. Она повторила заклинание, но Сребролюр оказался проворней. Молния распалась о магический щит, не причинив ему вреда. Азара использовала заклинание рассеивания, которое сыграло главную роль еще до поединка. Магический щит распался, но ее саму поразило призрачное копье. Не замедляя полета, оно прошло тело насквозь и растаяло лишь десятью саженями дальше. Азара упала на колено и сплюнула кровь. Сребролюр хотел повторить заклинание, но через секунду девушка зачитывала его сама. И снова маг успел уйти в защиту. Он сменил тактику и теперь беспрерывно колдовал одно защитное заклинание за другим. Часть из них Азара знала, другие слышала впервые. Без устали она разрушала его защиты, но Сребролюр неизменно оказывался быстрее и парировал все выпады. Огненный шар он поглотил огненным щитом, призванного медведя отозвал в его родные края, из которых тот внезапно был вырван силой магии. Но Сребролюр не только блокировал заклинания, часть его защит продолжала успешно действовать и дальше. Его кожа обратилась в сталь, ноги наполнились быстротой, а разум ясностью, на нем возник стихийный доспех, а вокруг выросли три разноцветные сферы, кольцо из рун и призрачное зеленое марево. Азара никогда не видела подобных защит, и все попытки развеять или разбить их приводили лишь к пустой трате сил. У нее еще оставался козырь, но сыграть он мог лишь в определенном раскладе.

Сребролюр, удостоверившись, что его защиты сопернице не сломить, высвободил всю свою силу одним разрушительным заклинанием:

— Ат-ро-ка-ат-ам-ар.

Из земли поднялась ледяная стена. В длину она достигала четырех саженей и еще половина этой величины вздымалась над землей. Разрушаясь под собственным весом, ледяная волна приближалась, раскалываясь, щетинилась острыми зубьями, которые должны были раздробить и похоронить хрупкое человеческое тельце под ледяной громадой.

«Бесславная смерть», — подумалось Азаре. Она не пыталась избежать столкновения, их разделяло всего два аршина — не успеть.

Она почувствовала холод и боль. Тело затрещало и разломилось, тысячи игл изрешетили его, вырывая лоскутки кожи и окропляя лед и землю кровью.

Тьма застила глаза. Не светят звезды, и бледнеет мысль, не способная охватить царство необъятного мрака. Холодно. Эта не ночь — огонь. Пламя тех, кто остыл, чей дух утомился и угас. И огонь бывает черным. Самый таинственный из даров Авачима, самый беспощадный, самый холодный. Он страшнее смерти. Он сжигает тела, сжигает души. Он навис над ней тяжелым чадом. Он забрался в ее душу — эту рану не излечить. Пеплом родителей он засыпал ее глаза. Этот пожар не случаен. Чье-то нежное прикосновение и пелена осыпается. Холодно. Это не снег — черное пламя душит, но в борении с ним она восстанет вновь. Так было всегда.

Сребролюр уже праздновал победу, когда с мерзлой земли, в разодранном платье, в прорезях которого виднелась обугленная кожа, истекая кровью, покачиваясь, словно манекен на ниточках, Азара поднялась на ноги.

— Невозможно! — выкрикнул он. В голосе Сребролюра звучал, дребезжа, немалый испуг. Мужчина подумал, что столкнулся с личем, чье тело не может умереть, пока не уничтожен сосуд с душой. Однако, закаленный боями, он быстро подавил панику. — По-ти-ри-пи-ни-ти-хег.

Это заклинание Азаре не было знакомо, но когда в руках мага возник клинок с лезвием темнее ночи, она выдохнула с облегчением.

— Не-те-ще-ит-ащ-ша.

Сребролюр округлил глаза. Он был еще слишком далеко, чтобы поразить соперницу клинком. Уверенный в своем превосходстве и неосведомленности соперника в магии Темурьи, слишком поздно он осознал ошибку.

— Не-те-ке-хе…

Заклинание прервал черный клинок, прошедший сквозь грудь мага. Продолжая удивляться, под весом своего тела Сребролюр сполз с лезвия, да так и остался лежать, обнимая землю.

К ожидавшей ее возвращения толпе горожан Азара вернулась с чистым лицом и в залатанном магией платье. На нем не осталось ни пореза, ни пятнышка крови, так что нельзя было определить, что ему довелось пережить.

После боя оказалось, что Жорд сумел бежать. Никто его не видел, но вместе с ним пропали и приставленные к нему наемники. Узнав об этом, Лорг печально потряс головой.

— И все-таки Жорд убил меня. — Азара строго посмотрела на него. Ее лицо не выражало сожаления.

— Вы это заслужили.

Лорга лишили звания капитана, забрали корабль и вместе с командой взяли под стражу. Их ждет короткий суд, который для большинства закончится виселицей. Хранители океанов объявили об освободившемся посту в своих рядах и назначили большую награду за голову Жорда. Они отправили соболезнующее письмо королеве Рейярине, предварительно дав прочитать Азаре. Девушка почти не слушала. Второй и последний сын королевы умер. Одно горе сменяется двумя. Рейярина учила Азару владеть чувствами, и между ними давно установилось полное понимание. Обе знали о затаенных переживаниях друг друга и обе не показывали этого знания. Тяжело представить, как отразится смерть детей на Рейярине, но королева обязана выстоять. Женщину может сломить горе, но не королеву.

Азара спросила Лорга, есть хотя бы крошечный шанс того, что Вараил остался жив.

— Если только чудом, — сожалея, признался бывший капитан.

Хранители океанов отрядили в плавание к городу магов корабль капитана Баларда «Красную стрелу» — двухмачтовую узкую и быстроходный шхуну, полностью выкрашенную в красный цвет. Красными в том числе были и паруса. Сам капитан Балард, очень высокий сироккиец, четырех локтей и одной пяди росту, лысый с эбеновой кожей объяснил схожесть судна с кровавыми кораблями Мубараза следующими словами:

— А это и есть кровавый корабль. Много лет назад работорговцы продали меня дорсийским клинкам. Вы когда-нибудь слышали о них? — Азара ответила отрицанием. — Это потому что их больше нет. Я перебил всех и с группой бывших рабов покинул Меч на этом самом корабле.

— Интересная история. Расскажите ее мне, — попросила Азара.

— Да ведь я только что рассказал. О прошлом говорят историки, а легенды слагают люди, в жизни которых не хватает приключений. Но мне некогда болтать о жизни, мне нужно жить.

Азара стояла на носу «Красной стрелы» и смотрела в ночные воды Яллуйского моря. От города давшего название морю не осталось и следа, катастрофа в середине нынешней эпохи утопила его безжалостными водами. В обманчивом спокойствии море таило сокрытую опасность. Нет числа морякам и путешественникам, чьи тела накормили прожорливую вахану Ронустора. Не от того ли в темных водах Азаре мерещились распухшие лица утопленников, а в шепоте ветра слышались стенания мертвых? Здесь закончил свой путь и Вараил. «Не закончил, — поправила она себя. — Добрый всегда готовый прийти на помощь Вараил будет жить в чертогах праведного Эри-Киласа, где встретит брата. Они обнимутся, и Глефор поведет его в какой-нибудь тихий сад, где под деревом будет сидеть старый Эльмуд и гладить ластящегося кота».

Море стало еще немного солонее. Никто не видел ее горя, разве что Ирилиард. Азара подняла взгляд.

Ночь за ночью одинокой он плывет на утлом плоту. Черный капюшон спадает с головы мага, и мир видит его щербатый лик. Когда-то он был прекрасен, как и златокудрый брат. Его изувечили старые боги. «Все беды от них: — подумалось Азаре. — землетрясения, ураганы, наводнения, пожары». Большинство людей с ней бы поспорили — если есть бог морей, очевидно, все происходящее в море есть его воля. Но по ее мнению Ронустор скорее покоритель морей, чем бог. Она чтила четверых, но даже само существование иных богов подвергала сомнению. Исключение составляли Ирилиард и Саархт. Обоих в широкой публике считали темными божествами, но и здесь у Азары был свой взгляд. Ирилиард не злой, но одинокий. И пусть его магия страшна, сама по себе она не зло, во зло ее можно использовать. Для тех же целей, пусть и менее эффективно можно применять и магию Аланара. Также и в отношении Саархта: бог приносит смерть не со злым умыслом, но по своему разумению, которое человек не всегда способен постичь. Так и сейчас, ей хотелось верить, что Вараил погиб не напрасно. Он помогал ей, и, помня об этом, она обязана исполнить то, что было начато — достичь города магов, заручиться помощью и прекратить бессмысленную, как и любая война, резню с тальиндами. Да, и конечно, она поделится с магистрами опасениями Эльмуда, найдет способ освободиться от проклятья и узнает все о Кетэльдоне. Только сейчас она всерьез задумалась над словами этого незнакомца. Для Азары они не имели значения, ведь до событий последних дней ее собственный путь был прост и ясен, и его справедливо назвать праздной прогулкой. Все, что можно сказать лично, можно передать письмом, и путешествие это в первую очередь должно было снять бремя смерти наставника с ее плеч и позволить насладиться последними свободными днями перед тем, как погрузиться в обязанности придворного мага. «Я облетел все огненное небо», — золотым называлось небо Канафгеоса, и Кетэльдон, вероятно, говорил именно о нем. Канафгеос — прекраснейший из плодов Яргулварда, он укрыт изумрудными травами и лазурными водами. Но живут в нем отнюдь не добрые духи. Один из потомков обитателей этого мира пролетел над поселением кобольдов. Что если тот дракон и есть Кетэльдон? Он искал возлюбленную среди племени кобольдов, а затем полетел на восток. На востоке находится Кзар-Кханар… И циклоп близ Тронгароса оказался не случайно, он должен был привлечь внимание со стороны магов. Но нет, разве драконы могут любить? Или все эти события между собой связала лишь усталость? Но и другой вопрос, от которого Азара не могла отрешиться, продолжал ее волновать: «Что же со мной происходит?». Уже дважды она должна была умереть, но Саархт упорно отказывался приходить. И на этот вопрос она найдет ответ у магов… А если продолжать путешествие по Тревожному океану, мимо Кзар-Кханара, и дальше, к берегам Алианы, в степи Всех Ветров можно встретить Хьердхано. Она попросит заяра прекратить танцевать, и он послушает, потому что и в нем нет зла, он просто не понимает, что приносит зло смертным…

Покачиваясь вместе со шхуной на волнах мысли смешивались, сон безжалостно разрывал нити рассуждений, выбрасывая на берег сознания бессвязные абсурдные образы.

Ее окликнул Балард.

— Капитан?

— Светает.

 

Глава тринадцатая. Подлунный альв

С Орун-Хадом, как и было оговорено, они расстались у свиристящего древа. Но когда грифон, несший Белого Охотника, повернул на северо-восток к Медвежьему Реву, борут направил его вслед провозвестникам. О причинах, побудивших воина к такому решению, нельзя было спросить сквозь оглушающий во время полета шум ветра, но и без того не сложно было догадаться о них. Столкновение с вендиго принесло его семье большое горе, оправиться от которого лучше всего он мог, находясь среди тех, кто пытается предотвратить подобные картины. Если вестники и он с ними сумеют хотя бы немного обезопасить этот мир, борут будет чувствовать, что его долг перед домом исполнен.

Они пролетали заснеженные леса, нетронутые стопой человека белые равнины и холмы, пока наконец не оказались по другую сторону горбатых стражей сурового края. Здесь властвовала метель. Чем ближе они подбирались к стоянке «Одинокого лебедя», тем сильнее становился ветер. Он задувал в уши и слепил глаза, сильные птицы могучими взмахами продолжали приближаться к сердцу бури, но вскоре и они вслед за укрывшимися от непогоды пташками вынуждены были сложить крылья.

— Спасибо вам, — обратилась к ним Миридис — Вы нам очень сильно помогли. Теперь возвращайтесь домой. — Грифоны кивнули в ответ, издали низкий клекот и, шумно расправив крылья, взвились ввысь.

Когда буря утихла, четверка оказалась в замешательстве. Альва не опускала взгляда, отказываясь понимать наблюдаемую картину. В небе, там, где, по ее стойкому убеждению, должен находиться «Одинокий лебедь» медленно плыли разорванные облака. Она перевела взгляд вниз и среди сугробов стала выискивать то, что больше всего боялась увидеть.

Ее зоркий глаз различил зеленый блеск. Опустившись, она подняла берилловый черепок. Повсюду лежали и другие осколки, принадлежавших ей более двух десятилетий красоты, величия и покоя. Осколки ее дома. Хрустальные и аквамариновые, изумрудные и топазовые куски камней и лоскутки платьев, лепестки хризантем и стебельки плюща. Миридис снова посмотрела на небо, и одинокая слеза скатилась по белоснежной коже — не рваные облака, но обрывки опустевшего дома покачивались в небесном океане.

— Ох, — вздохнул Граниш, поняв причину ее грусти.

Дъёрхтард хотел обнять альву и сказать, что все будет хорошо. Затем ему хотелось пообещать Миридис, что если ее пророчество сбудется, и он станет великим магом, то первое что он сделает, — восстановит «Одинокого лебедя», каждую его капельку, каждую травинку. Но потом он отринул и эту идею, посчитав, что, используя сослагательное наклонение, подвергнет сомнению пророческие способности альвы и тем только ее обидит. Но одновременно он не мог утверждать, что станет великим магом и возродит ее дом, тогда он бы выглядел бахвалом, обещающим то, в чем не может быть уверен. «Не обещай — сделай», — отсчитал он себя и так и остался в стороне.

— Что произошло? — негромко спросил у него Белый Охотник. Дъёрхтард развел руками, показывая обломки «Одинокого лебедя».

— Миридис лишилась дома.

Ни секунды не раздумывая, борут быстро подошел и молча ее обнял. Маленькая альва утонула в белых шкурах.

«Так и следовало поступить», — запоздало сообразил маг, а затем внезапно понял, что остался единственным из четверки, чья прошлая жизнь сохранялась нетронутой, и чей дом в Плакучем лесу ждал, чтобы треском камина обогреть в холодную стужу, приютить и даровать уверенность в завтрашнем солнце.

— Пора думать, как действовать дальше, — прервал всеобщее молчание Граниш. — Что мы узнали, прочитав имя Рогдевера? Чего добились?

— Ничего существенного, — мрачно отозвался Дъёрхтард.

— Ты не прав, маг, — поспорил Белый Охотник. — Пусть книга и не дала вам ответов, которых вы искали, но кое-чего вы все же добились. Вы помогли детям снегов в битве с троллями. Вы спасли множество жизней. Вы спасли мою жизнь. Этого не так уж и мало.

— Да, — Граниш кивнул и собрал ладони в замок. Мысли его витали в других облаках. — В книге неоднократно упоминалось о равновесии в Яраиле. Рождаясь, предвозвестники в первую очередь должны позаботиться о равновесии между старыми и новыми богами.

— Как могло нарушиться равновесие? — спросил борут.

— Во времена Рогдевера анияристов истребили воинственные племена. Это перевесило чашу новых богов, и тогда появился Рогдевер. В свою очередь он уничтожил многих приверженцев новой веры, а также разъединил Аланара и Ирилиарда, что ослабило общую силу рошъяра. Со временем города оправились от потерь, и в мире возникли новые анияристы, таким образом, баланс сил восстановился.

— А что происходит сейчас?

— Не знаю. Никто из бессмертных не умирал. Но, может, родилось что-то новое.

— Тальинды, — вернулся в разговор Дъёрхтард. — Молодая раса, с которой наши предки не сталкивались. Они уничтожают последователей рошъяра. Они перевешивают чашу в пользу старых богов.

— Если так, — рассудил Граниш. — Ераиль не на той стороне.

— Она самая старшая из нас. Возможно, в дни ее молодости расклад был иным, и она занимала проигрывающую сторону, — предположил маг. — Известно, какими гонениями храма и академии подвергались анияристы в прошлом веке и продолжают подвергаться и сейчас. Сама того не зная, Ераиль прошла путем Рогдевера, изменив соотношение сил.

— Нам нужно ее остановить, — подвел итог Белый Охотник.

— Кто такие тальинды? — вступила в диалог Миридис. Она отрешилась от горя и вновь была готова впитывать информацию и принимать сложные решения.

— Все мы знаем о них, — заметил Граниш.

— Откуда они взялись? Кто их сотворил? Что у них на уме? — ответа не последовало, и альва подытожила: — ничего мы о них не знаем.

— Вероятней всего они неразумны: одеваются как дикари, не стоят домов, не выращивают скот. У них и языка-то нет, — говорил цверг.

— Но как же они общаются?

— Мыслями и образами, — предположил Дъёрхтард.

— Как давно они появились?

— Около тысяч лет назад, — ответил Граниш.

— В период вторых вестников.

— Очень может быть. Упоминаний о них мне не удалось найти.

— Холодает, — вернул всех в мир физический Белый Охотник.

Приближалась ночь, и до ее наступления было бы хорошо обеспечить себя ночлегом. Но прежде чем заняться этим вопросом, всем хотелось определиться в дальнейшем пути.

— Мы должны идти к Улерону или Олинауру, в крайнем случае, Хьердхано. Занавъяра расскажут нам о нарушении равновесия между ними и рошъяра, — уверенно заявила Миридис. — Не понимаю, почему мы не обратились к ним раньше.

— Потому что испытания занавъяра мало кому удается пройти, — напомнил Граниш. — Мы не смели рисковать своими жизнями, пока не определили их ценности.

— А теперь определили? — спросил Белый Охотник.

— Не так уж они и ценны, — признал Дъёрхтард и подумал о том, что все же стоило применить к хримтурсу дыхание анияра. — Предлагаю сообщить академии об аномалиях. Сначала хримтурс, а теперь загадка, уничтожившая запечатанный магией дом альва. — Он посмотрел Миридис в глаза, но больше не видел в них грусти — только решительность.

Его идею поддержали. Но когда они по уже принятому обычаю устроились на ночлег в снежной норе, мастерски сооруженной Гранишем, Дъерхтард долго постукивал пером о уже свернутый трубочкой исписанный пергамент.

— Не знаешь, кому писать? — догадалась Миридис и весело улыбнулась. — В академии значит, ты не обучался. Я так и думала. Напиши: «магистру Прайхорсу».

Маг был благодарен за эту улыбку, и в первую очередь потому, что беспокоился о самочувствии альвы. Однако с каждой минутой убеждался все больше, что Миридис перенесла потерю с гораздо большей стойкостью, чем он от нее ожидал, но в чем не признавался себе самому. Дъёрхтард робко улыбнулся в ответ, словно его уличили в чем-то постыдном, и ничего не сказал.

— Кто такой Прайхорс?

— Старый знакомый.

По голосу Миридис Дъёрхтард догадался, что этим знакомством она отнюдь не гордится. «Магистрам Кзар-Кханара, магистру Прайхорсу», — написал он на обороте, а затем принялся повторять содержимое в новом письме. Он весьма смутно представлял географическое положение города магов и надеялся, что хотя бы одна из отправленных птиц достигнет цели. Но письма он отослал лишь спустя три дня, когда Снежные горы, метели и ветра остались позади.

Поутру единогласно решили разыскать Олинаура. Видящий занавъяра Дремлющего неба славился открытостью просителям, но самое главное его обитель располагалась гораздо ближе к Снежным горам иных мест пребывания его братьев.

Никто из них не знал дороги к Вопрошающей горе, над вершиной которой обитал Олинаур, так что для начала путешественники отправились на постоялый двор «Красный кров», с целью запастись провизией, уютно отдохнуть и найти, если не проводника, но хотя бы карту местности.

— Дъёрхтард, в академии Кзар-Кханара ты, значит, не учился, — неожиданно сказала Миридис, уводя его в сторону от костра, перед которым они только что отужинали.

— Да.

— Поделись же со мной своим прошлым. Я многое говорила о себе, знаю историю Граниша и даже о Белом Охотнике мне известно больше, чем о тебе.

— Я Дъёрхтард, — ответил он, затем добавил: — не хочу вспоминать, кем был и чем занимался. Не важно, что было, важно, что есть. Суди меня по поступкам сегодняшним.

Миридис выглядела разочарованной. Больше к тому вопросу она не возвращалась.

— А ты помнишь заклинание, которое читал в Намару?

Маг задумался. Он сконцентрировался на случайном камне.

— Ет-ер-иф-шах, — ничего не произошло. — Значит, не помню, — заключил он. — Имурья не сохранил мне этого знания.

— А вот я совершенно не помню его звучания. Ты называл три заклинания, это которое из них?

— Совсем не помнишь? — переспросил он. — Странно. Это распыление, снятие цепей я знал и ранее, а вот внепространственная дверь, — маг призадумался. — Жа-за-ка-ад-да-за-ва-ба-да-жа-ва-бо-жо-ва-даз, — перед ним возникла большая призрачная дверь, совсем как тогда в Намару. — Как странно…

— Войдешь?

— В этом нет необходимости, я окажусь в десяти саженях дальше в направлении двери.

— Откуда ты об этом знаешь, ведь в Намару заклинание работало иначе?

— Я знал об этом в мире имен, и знание почему-то все еще со мной. Но это не важно, — добавил он уже через секунду. — Это заклинание подобно дыханию анияра, но в бою такое не выговорить. Имурья сохранил мне знание, потому что для меня оно бесполезно.

— Имурья сохранил тебе и другое знание.

— Верно, — Дъёрхтард снова задумался. — Но в таком случае это значит, для прочтения распыления я слишком слаб.

— Это ненадолго, — заверила Миридис.

— Почему ты так считаешь? Ведь ты не видишь су́дьбы предвозвестников.

— Называй это интуицией.

Ни Граниш, ни Белый Охотник не помнили ни единого звука заклинаний, прочтенных Дъёрхтардом в Намару, и никто не придумал хоть сколь-нибудь правдоподобного объяснения. В сундук загадок отправилась еще одна. Но ее разрешение могло подождать.

Они шли вдоль Снежных гор, останавливаясь только на сон и короткие привалы. Утопая в снегах, они делали не более двадцати верст за день. Дорогу торил Люперо, Белый Охотник в медвежьем облике ширил борозду, а Граниш и Дъёрхтард следовали позади. Миридис не боролась с сугробами. Неумышленно удлиняя шаг, она часто оказывалась далеко впереди процессии и тогда останавливаясь, оборачивалась на юг, пытаясь увидеть сказочное лесное царство Альвар, существующее один день от восхода и до заката. Увы, их путь лежал дальше.

Отстал назойливый ветер, упали горы за горизонт. Пустынные необжитые края остались далеко позади, сменившись полями и деревнями. Когда вышли на узенькую хоженую тропинку, Миридис вернула адоранта в мир духов. Через два дня путеводная нить расширилась, облагородилась плоскими камнями и пригласила остановиться на постоялом дворе. «Красный кров» располагался на развилке, ведущей на северо-запад в легендарный Таур и юго-запад в лес Нескончаемого Дождя, куда путники и намеривались отправиться. Конюшни постоялого двора в былые времена полнились лошадьми паломников, страждущих воочию узреть град Тавелиана, однако сейчас их занимали только две старые клячи.

— На дорогах нынче неспокойно, — оправдывался владелец постоялого двора — невзрачный полный лысоватый мужчина по имени Хомел. На вопрос о названии двора он выпятил грудь. — Для управления столь крупным местом нужна особая купеческая жилка, а это, знаете ли, не всем дано. Раньше заведение называлось «Уютным уютом», но я решил соригинальничать. Видите, — он указал на потолок. — Уже и перекрашивать начал. — Судя по мазкам засохшей красной краски, делать это Хомел начал не вчера.

— А довезут ли твои кобылы до Таура? — усомнился Граниш. — Здесь и верхами половину недели добираться.

— И за три дня можно, — возразил Хомел. — И это без подставных и заводных. Тут дорога прямоезжая. А кобылки мои пусть и немолоды, но выносливы, как те старики, что не сиднем на крыльцах сидят, а землю вспахивают и здоровьем своим молодых пристыжают.

— Может и так. Мы ищем дорогу к Вопрошающей горе, — перешел Граниш к делу.

— А-а, — понимающе протянул Хомел. — Мало кто отваживается на это путешествие. Признаться, и сам я все никак не соберусь, да ведь я человек занятой, сами понимаете. К Олинауру нелегко добраться, но у меня к счастью для вас имеется превосходный проводник. Вон тот мужчина в черном, обратитесь к нему.

За дальним столиком укутанный в черный плащ с капюшоном высокого роста проводник неспешно потягивал пиво. Четверка пристроилась к столу. Граниш представился и повторил сказанное Хомелу.

Фигура откинула капюшон. Миридис ахнула. Тусклый свет масляной лампы обрисовал острое лицо, обрамленное длинными темными волосами. Хотя морщины уже начинали искажать некогда прекрасный лик, а в волосах сквозила проседь, горящие глаза черного опала с яркими зелеными вкраплениями светились огнем, не потускневшим за сотни лет. Альв рассмеялся.

— Никогда не надоест. Мое имя Шадоир Танцующий-под-тенью-пламени-свечи, но для большинства моих случайных знакомых имя это слишком длинно и называют они меня Подлунным альвом.

— Вы пьете пиво, — изумилась Миридис. В подтверждение этих слов Шадоир сделал большой глоток.

— Ты очень наблюдательна, — съязвил он.

— Шадоир, — вернулся в разговор Граниш. — Вы можете провести нас через лес Нескончаемого Дождя?

— Конечно могу. Но что я получу взамен?

— Мы не с пустыми руками, — Граниш достал мешочек золотых. — Назовите цену.

— Оставьте, — брезгливо поморщился Шадоир. — Денег у меня столько, что я вымостил ими тропинки в своем имении и сложил из них собачью конуру, а в период половодья засыпаю золотом лужи перед домом.

— Нет? — теперь пришла очередь изумляться Гранишу. — Если воистину вы богаты так, как заявляете, почему работаете проводником?

— Я не работаю проводником, — поправил альв. — Я оказываю услугу за услугу.

— Но тогда нам нечего предложить.

— Так и быть, — будто бы уступил Шадоир и посмотрел на Миридис. — Я возьму ее.

От такого предложения Граниш обомлел, Миридис вспылила.

— Альвы, должно быть, изгнали вас. С такой дерзостью я еще не встречалась.

— Что за неуклюжий комплимент.

— Вы на самом дне…

Белый Охотник с шумом поднялся и сжал кулаки:

— Я вырежу чашу из твоего черепа.

— Приступай.

— Боюсь, мы вынуждены искать другой способ в достижении сокрытой горы, — прервал Граниш. Миридис поднялась.

— Мы и сами найдем дорогу. — Однако двое продолжали сидеть.

— Подожди, — остановил ее цверг и обратился к Шадоиру. — Что еще способно вас заинтересовать?

— Я держу коллекцию уникального оружия со всего мира. Если вы принесете мне нечто интересное, сделка состоится.

Граниш достал костяные ножны и положил на стол перед собой. Не хотелось расставаться с подарком Снежной Гривы, но их цель, по его мнению, стоила большего. Подлунный альв обнажил Резец, и довольная улыбка искривила тонкие губы.

— Другой разговор.

— Это священный кинжал борутов, — произнес Белый Охотник без злости, но тоном показывая, какую честь оказал ему Граниш. — Он дороже твоей гнилой души.

Шадоир убрал плату за пояс, где крис составил соседство двум коротким мечам, по-видимому, вырезанным из сильгиса. От них исходило мягкое едва заметное свечение цвета сочной травы после дождя от одного и цвета озерной глади от другого. Дъёрхтард почувствовал скрытую в них силу, но с вопросом повременил.

— Выступаем до рассвета.

Отведенные под ночлег комнаты содержались в чистоте, хотя трухлявая мебель в иной крестьянской избе уже отправилась бы на растопку печи. Хомел, пользуясь хозяйской властью и компенсируя недостачу бедных посетителями дней, взял с гостей втридорога за постой. Впрочем, даже чувствуя обман, истощенные холодными ночами путники не отказались от сухой постели.

Шадоир неспешно выкурил самокрутку из какой-то едко пахнущей травы и только затем возглавил отряд. Никаких вещевых мешков он с собой не брал и, взглянув на котомки предвозвестников, только посмеялся. Ночи подлунный альв проводил под открытым небом либо приваливаясь к дереву спиной, либо и вовсе распластываясь навзничь на сырой земле. Окрестности он знал настолько, что «мог бы пройти к Вопрошающей горе вслепую», как заявлял сам. Никакие тяжелые думы его, по-видимому, не одолевали, так что в Нидрару он отправлялся еще до того, как закрывал глаза.

Любознательность Дъёрхтарда Шадоир не удовлетворил, но только преумножил.

— Если расскажу тебе об этих клинках, маг, одним человеком, желающим моей смерти, станет больше.

— И многие желают твоей смерти? — альв усмехнулся.

— Пожалуй, что многие, я не веду счета.

— И тебя это совсем не беспокоит?

— Стоит немного подождать и люди сами помрут. О чем же тут беспокоиться?

Спустя пять дней они достигли леса Нескончаемого Дождя. О том, что путники следовали в нужном направлении, еще до появления деревьев на горизонте свидетельствовала затопившая округу вода. Она собиралась в лужи и болота, вокруг которых расползались влаголюбивые растения, как-то: морошка, голубика, водяника. Над водоемами зудели комары, которых подкарауливали коварные росянки, среди кувшинок и ежеголовника плескались маленькие квакши и раздутые жабы, кваканье подхватывали жители соседних болот и разносили на многие версты. Недаром болота назывались Лягушачьими.

— К дождю, — усмехнулся Шадоир.

Он выбирал наименее мокрые островки в этом краю болот и перемещался между ними так легко, что намокала разве подошва его сапог. Даже Миридис не всегда удавалось повторить его успехи, люди же по колено утопали в грязи, а Гриниш и вовсе каждым шагом черпал сапогами воду и с трудом переставлял ноги.

Но когда вошли в лес, стало очевидно — трудности преодоления Лягушачьих болот не более чем увеселительная прогулка в ясный день. Словно по волшебству, переступив незримую черту, они оказались во власти проливного дождя. Редкие деревья торчали прямо из воды, рогоз поднимался выше уровня глаз, так что даже Белый Охотник не смог бы сориентироваться в этих краях. Открытые пространства захватили плавни, возвышающиеся над водой островки были когда-то вершинами холмов. Шадоир предупредил, что большинство островков плавучие и на деле являются лишь переплетениями трав и кустарников, рогоза и камыша.

Очередной раз подлунный альв удивил ведомых, когда ступил на воду и не провалился.

— Как? — изумилась Миридис. Шадоир приподнял ногу, демонстрируя добротный сапог из черной кожи.

— Один маг одолжил. Собственно, он умер лет сто назад, так что, и возвращать, стало быть, некому.

За пеленой дождя ничего нельзя было различить уже в пяти саженях от своего носа. Только вдалеке мерцали зеленые и желтые огни.

— Даже не думайте приближаться к ним, это болотные огоньки.

— Но ведь мы в лесу? — неуверенно высказался маг. Шадоир в очередной раз усмехнулся.

— Это место давно пора переименовать в болото Нескончаемого Дождя.

— Зачем облачный дух остается в этом гиблом краю? — спросил Белый Охотник.

— О, это просто. Все мы знаем, как уютно засыпать под дождь, а Олинаур только и делает, что спит. Каких неудобств путникам причиняют его прихоти, заяра совершенно не интересует.

— Вопрошающая гора защищена от дождя? — догадался маг.

— Да. Но не рассчитывайте достичь ее раньше, чем через две луны. Хотя если поспешим, уже завтра сможете ночевать под укрытием.

Путники поспешили, но заметив, что дыхание их становится все тяжелее, а проваливаются в воду они все чаще, Шадоир объявил:

— Привал. Никуда не уходите, я скоро вернусь, — и скрылся за стеной дождя.

Далекие огоньки переливались яркими цветами. Зеленые, желтые, оранжевые они манили к себе, звали. Сложно, смотря на них, не желать подойти поближе.

— Смотрите! — позвал Белый Охотник. — Там земля укрыта от дождя навесом.

— И правда, — согласился Граниш. — Но не думаю, что стоит к нему подходить.

— Почему нет?

— Это может быть иллюзией, — предостерег Дъёрхтард.

— Так подойдем ближе и узнаем, — приняла сторону борута Миридис.

— Нужно дождаться Шадоира, — не согласился цверг.

— Он может и не вернуться, — упорствовала она. — Вы ему верите? — она не стала ждать ответа. — Я — нет. Он получил от нас плату бо́льшую, чем того заслуживает, и теперь, посмеиваясь гнусным смехом, направляется обратно, чтобы обхитрить других простаков. Белый Охотник, идем.

Граниш всплеснул руками. Вместе с магом они вынуждены были последовать за ними.

— Видите, — подвела итог Миридис. — Всего лишь палатка на холме.

Вместе с Белым Охотником она шагнула на одинокий островок, но внезапно земля ушла из-под ног. Палатка растворилась, все угодили в воду. Альва вскрикнула. Дъёрхтард и Граниш тут же помогли ей выкарабкаться на поверхность, затопленную лишь по колено. Белый Охотник продолжал барахтаться в воде. Одной рукой он уцепился за плакучую ветвь, за другую его ухватили все трое предвозвестников.

— Выбирайся же! — крикнула альва.

Могучие мышцы на его руках надулись, он стиснул зубы, но ни на пядь не приблизился к дереву.

— Не могу! Меня что-то тащит на дно!

Ветвь затрещала, ломаясь, троица вслед за борутом медленно сползала на глубину. Дъёрхтард лихорадочно соображал, какое заклинание применить, но боялся, что отпусти он руку Белого Охотника и в тот же миг борут уйдет на дно.

— Бросьте меня! — теперь над водой оставалось только лицо. Он встряхивал рукой, но его не отпускали.

— Шадоир! — позвала Миридис. В ее голосе не было и тени прежней неприязни к альву, только страх. — Сюда, скорее!

Откуда возник Шадоир, никто не заметил. Мгновенно оценив ситуацию, он распорядился:

— В сторону! — И когда тройка отпустила борута, вложил ему в руку меч с зеленым лезвием.

Ветка дерева разломилась, Белый Охотник ушел на дно.

С тревогой в сердце все ждали его возвращения, а на поверхность всплывали одни только воздушные пузыри, которые тут же разбивались каплями дождя, так что нельзя было заявить уверенно — воздух ли выходит из пустеющих легких Белого Охотника, или это только следы дождя. Наконец беродлак вынырнул. Ему помогли выползти на рыхлый берег. Приняв стоячее положение, он вернул меч владельцу.

— Ты спас мою жизнь, альв. Я благодарен тебе и отныне не подвергну сомнению твоих слов.

Шадоир не стал назидательно напоминать о предостережениях и вообще как-либо высказываться о происшедшем, за что все четверо были благодарны. Строгий взгляд и без того выражал все недосказанное.

— Что это было? — спросила Миридис.

— Покойники.

И словно услышав упоминание о себе, из воды высунула голову утопленница. Ее бесцветные волосы спутались, раздувшееся посиневшее лицо ничего не выражало. Путешественники поспешили вернуться к стоянке. Утопленница сопроводила их пустым взглядом, но на берег не поднялась.

— А где вы были? — полюбопытствовала Миридис, убедившись, что земля под ее ногами не морок и других мертвецов поблизости нет.

— А, — отмахнулся Шадоир, показывая, что это мелочь, о которой не стоило спрашивать. — Убил болотного тролля. Он подобрался к нам слишком близко.

— В одиночку? — усомнился Граниш.

Шадоир пожал плечами, показывая, что не намерен спорить. Белый Охотник хотел что-то сказать, но вспомнил о недавнем обещании и промолчал.

— Выдвигаемся, — скомандовал подлунный альв, когда волнение группы ослабло. — Наша стоянка обнаружена и больше небезопасна.

— Вы, — робко начала Миридис, — могли бы вывести нас для ночлега на настоящий остров.

— Исключено. Именно в сухих местах нас в первую очередь будут искать утопленники, тролли и другие болотные твари.

Его приказу подчинились покорно. Досадное происшествие ледяным дождем смыло отголоски последнего задора. Все ждали еще более неприятных встреч: нервно потирали пальцы, напряженно осматривались, Дъёрхтард мысленно проговаривал заклинания, Граниш проверял затвор арбалета. Разговаривали мало.

Время замерло в неопределенности. Пейзаж повторялся, дождь не смолкал. Четверка затруднялась сказать, заканчивался ли второй день странствий в лесу или начинался четвертый. По словам Шадоира на самом деле шел третий день, но был он далек от завершения. В один из неотличимых друг от друга часов альв остановился перед большой болотной кочкой.

— Не подходите, — сказал он, обнажил зеленый клинок и направил перед собой. Меч зашипел словно змей. — Отойди с дороги, болотник!

Кочка поднялась и оказалась безобразным толстым обомшелым стариком. У него были длинные спутанные волосы из водорослей, раздутые губы, большие выпученные белесые глаза. Кряхтя старик уставился на клинок.

— Ты меня слышал, — повторил Шадоир.

Шипя и скрипя болотник отполз в сторону, а затем скрылся в глубине вод.

— Вот незадачливый охотник: нет бы как другие болотники: наводить мороки и цеплять путешественников за ноги, этот лежит себе кочкой прям на дороге.

— Почему ты сохранил ему жизнь? — спросил Белый Охотник. — Он будет и дальше пытаться убить проходящих здесь странников.

— Такова их природа. И медведь опасен для человека, что же, убивать его за это?

— Но тролля ты убил.

— И тролля я бы прогнал, окажись он умней.

В конце дня они достигли настоящего озера.

— Дождитесь меня, — приказал Шадоир. — Здесь обитают убийцы пострашнее тех, что до сих пор нам встречались.

После этих слов он ушел по воде озера, но на этот раз оставил четверке оба меча, сохранив себе только Резец.

Шум дождя не позволял путникам различить какой-либо сторонний звук. Порой Миридис заявляла, что слышит шорох и что звук будто бы даже приближается. Пару раз она уже готова была позвать Люперо, но время шло, а ничего не происходило. Дъёрхтард обдумывал план действий, но мысли путались, стекали холодными каплями и оставляли его. Вернулся Шадоир. Он шел по озеру, таща на веревке невесомый челнок из бальсы. Это дерево южных земель намного легче сосны, дуба, ясеня и прочих тяжеловесных братьев корабельного леса. Оно даже легче пробочного дерева. Правда и нежнее и уступает им в прочности, что купно с редкостью бальсы объясняет ее малое применение в судоходстве. Нехитрая деревянная конструкция поддерживала парусину, которая окутывала лодку и отгораживала от дождя.

— В лодку поместятся трое, — предупредил он. — Мы с Дъёрхтардом пойдем по воде и потащим вас за собой. Весел нет, — добавил он, упреждая возможный вопрос. — Не стоит привлекать внимание озера лишним плеском.

— Но я, — начал было маг, но альв уже вытащил из-под плаща пергамент, укрытый слоем воска. — ад-ов-оп-ан-ад-из-ок, — прочитал Дъёрхтард, затем вытащил одну ногу из воды, а когда попытался поставить обратно, она остановилась у поверхности.

Устроившись в крытом челне, троица быстро уснула. Дъёрхтард позавидовал им, он легко провел одну ночь без сна, но теперь тело требовало двойного отдыха, которого никто не собирался предоставлять. Так он и шел всю ночь в полусонном состоянии, стараясь не упасть и не отставать от подлунного альва, который в свою очередь тащил за собой лодку. На лице Шадоира не было и тени усталости.

Они миновали один плавучий островок за другим, вокруг по-прежнему была вода, из которой торчали влаголюбивые травы, и маг недоумевал, почему до сих пор не видит Вопрошающей горы.

— Пришли, — заявил проводник, причалив к очередному, неотличимому от прочих островку. Он разбудил спящих, после чего подтащил лодку к островку и привязал за одинокое деревце. Затем скомандовал: — за мной, — ступил на воздух и скрылся в небе.

Поначалу Дъёрхтард подумал, что дело опять в чудесных сапогах альва, либо сыграла с ним шутку бессонница. Но когда шагнул следом, нога уперлась в землю.

Он стоял на подошве Вопрошающей горы, которую до сих пор не мог увидеть. Здесь не было дождя, вода ударялась о незримую преграду и отскакивала в сторону. Однако снаружи поведение дождя не выглядело необычным и сам островок, на котором пряталась гора, как и весь лес, заливала вода. Усталости как не бывало, теперь маг не думал о сне, но хотел лишь быстрее достигнуть вершины. Поднимаясь, Дъёрхтард не опускал взгляда. В какой-то момент Миридис воскликнула:

— Я вижу его! — и указала в небо.

Проследив за рукой, маг не увидел ничего кроме облаков, и без того неясные очертания которых скрадывала темнота ночи. Они продолжали взбираться по мягкому зеленому ковру и вскоре Граниш и Белый Охотник подтвердили слова Миридис. Их лица выражали восторг. Сосредоточенность цверга уступила место открытой радости, а суровость борута расправилась в умиротворении. Но даже когда они взобрались на венчающую гору плато Откровений, Дъёрхтард все еще не видел занавъяра. Он посмотрел на Миридис — живущей в соседстве с богами для нее, очевидно, эта встреча не являлась чем-то удивительным — но лицо альвы все же светилось восторженным нетерпением.

— Видящий заяра Дремлющего неба, — почтительно обратился к облакам Шадоир. — Я привел к вам паломников. Одарите их своей мудростью и поделитесь знаниями.

Олинаур пошевелился, и Дъерхтард застыл в почтенном изумлении. На облаке пред ними покоилась огромная сова. Она была столь велика, что занимала собой все облако. Олинаур лежал на спине, его глаза были закрыты, а длинные крылья укрывали тело подобно пуховому одеялу. Он вырастал из облака, сливался с ним и был им. И даже больше, Олинаур был в каждом облаке, в каждой частичке неба, он и был облаками и небом. Дитя Аларьят, Олинаур являлся ипостасью анияра, половиной и бесконечно малой частью, что низошла в смертный мир на заре его рождения. Глядя на него, маг подумал, что вопросы, приведшие их сюда мелки и бессмысленны. Пусть Ераиль разыщет рог Вологама, пусть Яраил обрушится к ногам Мурса. Разве это повод тревожить бессмертного духа, что будет существовать и после гибели мира?

— Не ты, Шадоир, привел их сюда, но сами анияра, — Олинаур говорил густым величественным голосом, глаза его оставались закрыты, а клюв не размыкался. — Я ждал вас предвозвестники. И ждал тебя Белый Охотник.

— Предвозвестники? — удивился Шадоир. Улетучилась его неизменная полуулыбка, глаза опустились, взгляд затуманился.

Граниш выступил вперед, Дъёрхтард достал дорожный журнал, который взял еще в своей башне.

— Мы приветствуем вас, Видящий заяра, — цверг слегка поклонился, и остальные последовали примеру. — Но вы ждали нас, а значит, знаете, зачем мы здесь.

— Третий раз вы приходите в Яраил, но никогда прежде он не нуждался в вас так сильно. Яраил на гране гибели.

— Как такое возможно? — поразилась Миридис. — И разве нам не положено пройти некое испытание, прежде чем вы поделитесь с нами знаниями?

— Найти меня и есть испытание. До недавних событий и я бы усомнился в самой возможности катаклизма. Пространство раскалывается, в трещины проникают ядъяра, и Яраил раскачивается все сильней.

— Почему это происходит? — спросил Граниш.

— Начал пробуждаться артефакт огромной разрушительной силы.

— Рог Вологама?

— Нет, — ко всеобщему удивлению ответил заяра. — Не думайте сейчас о нем, — вещь эта сокрыта от взора моего и в Яраиле нет ей места. И не тревожьтесь, ибо даже разыщись рог Вологама, ни человеку, ни тальинду его не поднять, не овладеть им. — Оружие о котором я говорю не должно быть использовано. Цели неважны. Оружие столь могущественное, что само его существование повергает в трепет даже нас — занавъяра. Его называют Несуществующим или Аштагором.

Лица присутствующих смешались в страхе и изумлении. Даже Шадоир помрачнел, и только Белый Охотник сохранил невозмутимость — название меча ему не было известно.

— Но что произошло, почему именно сейчас клинок стал опасен? — продолжал Граниш.

— Ответ от меня сокрыт.

— Что мы должны делать?

— Ни я, никто другой не вправе обязать вас поступить так или иначе. Но если вы разыщите и обезопасите Аштагор, мир будет признателен.

— Мы должны уничтожить меч? — переспросил Белый Охотник.

— Напротив, сохранить.

— Тогда я не понимаю. Для чего нужно беречь некое ужасное оружие, которое никто не должен использовать?

— Аштагор нельзя уничтожить, — пояснил Олинаур. — Аштагор не должен быть уничтожен. Так заведено анияра. Несуществующий, незримый он пронизывает мироздание, но история его под девятью замками сокрыта от взора моего.

— Где нам его искать? — спросила Миридис.

— В храме серого скитальца Нигдарабо.

— Да, — согласился Дъёрхтард, отрываясь от журнала, имея в виду, что знал об этом. — Но ведь Аштагор хранился в древнем храме еще до рождения Рогдевера, почему же даже тогда никто не разыскал его?

— Клинок дремал, а ныне пробуждается. Теперь к нему потянутся и смертные, и бессмертные. Но никто не должен обладать им. И знайте же: взять клинок способна лишь бессмертная сущность.

— Мы можем как-то доставить его вам? Или вы могли бы отправиться с нами, — неуверенно предложила Миридис.

— Все что происходит, происходит по воле анияра. Я больше не вмешиваюсь в судьбы миров. Если Яраилу или даже всему Яргулварду суждено погибнуть — да будет так. Я помогаю вам словом, но если ко мне явится Ераиль, и от нее я не утаю слов.

— Мы можем обратиться к рошъяра, — размышляла Миридис. — Но если один из них завладеет клинком, он сможет перекроить мир по своему усмотрению.

— Может ли полубог овладеть Несуществующим? — спросил Граниш.

— Да.

— Тогда, — продолжил цверг, — нам нужен серебряный всадник Мирадеон.

— Согласится ли защитник Сребимира оставить войну с тальиндами, чтобы отправиться с нами? — усомнился Дъёрхтард.

— Нет, — возразил Граниш. — Мы не попросим Мирадеона оставить войну, но предложим способ ее прекращения.

— Я все равно не понимаю, — признал борут. — Как нам поможет меч?

— Аштагор, — вновь заговорил Олинаур. — содержит силу, которая высвободившись, уравновесит плод. Когда это случится, закроются пространственные разломы.

— Так просто? Всего лишь найти какой-то меч, и мир будет спасен?

— Чтобы заполучить Аштагор, необходимо принести на алтарь Ветхого Плаща три вещи: Счастье Богатея, Кровь Праведника, Опору Хромого.

— Где нам искать эти вещи? — спросила Миридис.

— Счастье Богатея принадлежит купцу из Мёдара, Кровь Праведника хранится в Тауре, Опора Хромого в руках одинокого старца, живущего близ руин Парета.

— Ох, — протянул Граниш. — Пожалуй, нам стоит разделиться.

— Легендарный град Тавелиана я видела лишь с высоты. Всегда мечтала побывать в нем, — сказала Миридис.

— Что ж, я, возможно, найду общий язык с купцом, — выбрал себе дорогу Граниш.

— Тогда я отправляюсь к руинам на поиски старца, — согласился Дъёрхтард.

— А ты, Белый Охотник, с кем из нас пойдешь? — спросила Миридис. Борут призадумался.

— Праздные прогулки меня утомили. И дабы не терять времени, я направлюсь прямиком в Сребимир и постараюсь привести Мирадеона к стенам Ветхого Плаща. Там и встретимся.

— Нужно условиться о времени, — справедливо предложил маг.

— Анияра — высочайшая гора в мире, — вслух размышляла Миридис. — Только на ее преодоление потребуются четыре или пять дней.

— На мой взгляд, — высказался Граниш, — разумней встретиться в Сребимире, ибо если не удастся убедить Мирадеона последовать с нами, многотрудный поход лишится смысла. Без него нам не вынести Аштагора из Ветхого Плаща.

Белый Охотник молчал, защищать его план вызвалась альва.

— Мы должны рискнуть. Если Мирадеон не откажет всем нам, он не откажет и Белому Охотнику, и тогда время, которое мы могли потратить на преодоление Анияра, мы бездарно обменяем на спуск к Сребимиру. Если же Всадник не разделит наших взглядов… так или иначе мы должны попытаться добыть Аштагор, возможно, такой способ найдется в самом храме Нигдарабо.

— Дорога потребует месяца, а может и большего срока — поразмыслив, высказался Граниш. — Невозможно предугадать все обстоятельства, с коими доведется нам столкнуться. Потому временем встречи предлагаю обозначить третью неделю смятения.

Но прежде чем разойтись на четыре стороны путники задали еще несколько вопросов заяра. Олинаур рассказал, что тальинды объединились с великанами. Под их натиском пал Лесгарос и объединенная армия движется в сторону Сребимира. Объяснить их поведение он не мог, заявив, что разумы существ от него сокрыты. Не ответил занавъяра и на вопрос Миридис о происхождении тальиндов и не удовлетворил любознательности Дъёрхтарда, интересующегося местонахождением Синей книги.

Наступило молчание, но далекий дождь не позволял воцариться тишине. Восходило солнце, первые его лучи золотили перья старого бога. Олинаур сказал:

— Я поделился с вами знанием, ответьте же и вы теперь. Что за дивное ожерелье носишь ты, предвозвестница воды, дочь Онуриса, Миридис Волоокая?

— Дар детей снегов, — ответила альва. — Боруты называют его Небесным оберегом.

— О-берег, — задумчиво протянул заяра. — Эта вещь мне кажется знакомой. В ней великая сила и великая скорбь. Храни ее дева снегов, и да хранит она всех вас.

Миридис нежно провела рукой по стеблю, остановилась перед цветком крина, но не прикоснулась к нему. Граниш поклонился и произнес:

— Благодарю вас видящий заяра за те знания, которыми отныне я наполнен.

Остальные повторили за ним. Только Шадоир продолжал разделять тишину со своими мыслями. Когда стали спускаться, он протянул Резец Гранишу, но так, что никто кроме них двоих этого не видел.

— Тебе, цверг, он пригодится больше.

Прежде чем отправляться в дальнейший путь компания решила заночевать или точнее «задневать» на пологом участке Вопрошающей горы. Шадоир сном пренебрег, заявив, что проспал больше, чем лет остальной компании вместе взятой. Уговаривать его никто не стал.

К середине дня он уже подгонял путников.

— Раньше освобожусь от вас, раньше вернусь домой, — объяснил он поспешность.

Лес сменился болотом. Когда заросли рогоза отступили за спины, подлунный альв пропал. Не заметила его исчезновения Миридис, и ни Белый Охотник, ни Граниш, ни Люперо не сумели бы его разыскать.

 

Глава четырнадцатая. Кадусартан

Треугольная изба возвышалась в шести аршинах над землей. По крайней мере, Вараил так считал. Она имела всего три угла соединенных неровным полом. В рельефных темно-коричневых стенах без окон не виднелись стыки камней или кладка бревен. На ощупь как стены, так и пол казались вырезаны скорее из кости, чем из любого другого материала и более того из цельной кости, поскольку волны и завитки стен логически дополняли друг друга, пересекали все помещение от пола до потолка и в целом узор выглядел завершенным.

Вараил очнулся на полу. Первые минуты он старательно освобождал легкие от воды. На нем была мокрая ночная одежда, в которой он последний раз выходил на палубу «Колченогого», а кроме того шею охватывало тонкое голубое щупальце. Не без грусти король подумал, что еще не успел утонуть, когда морские обитатели уже пытаются поживиться им. Освободившись от щупальца, он осмотрелся и особое внимание уделил двери. Овальная и мягкая, словно из ваты или ткани она пропиталась водой. Юноша погрузил в нее руку, но в нерешительности вернул обратно. Возможно, на улице шел дождь. В пользу догадки говорили влажный воздух и капли воды под дверью. Но вот помещение качнулось, и теперь уже Вараил рассудил, что его комната — каюта какого-то причудливого корабля. Он сел на пол, поскольку больше сесть было не на что, и предательство ночи отчетливо проступило в памяти. Азары нет, больше ничего не имеет значения. Но вдруг она жива, ее выловили и поместили в соседнюю каюту? Он должен узнать. Надавив на дверь, он провалился наружу.

Ледяная вода ударила в виски, заполнила рот и нос. От неожиданности Вараил вернулся в каюту. Он почти ничего не разглядел, но с уверенностью мог заявить, что если и находится в корабле, то в корабле затонувшем. Набрав побольше воздуха, он задержал дыхание и выглянул снова.

Каютой оказался небольшой каре-зеленый домик в форме пирамиды, он мерно покачивался на длинных светящихся разными цветами не то лианах, не то щупальцах, спускающихся в темноту. К таким же лианам на всем пространстве вокруг него крепились и другие домики. Каждый из них был уникальным: черным с белыми разводами, красный в желтую крапинку, сине-зеленый… Ближе к поверхности располагались крошечные будочки не больше одного-двух аршинов высотой, но чем ниже, тем крупнее они становились. Большинство домов имели пирамидальную или коническую формы, но находились среди них и закрученные в спирали, словно гигантские раковины моллюсков. Но не только лианы давали свет, многие крыши дополнительно украшали разноцветными морскими водорослями, хорошо заметными в темноте. Двери располагались на разной высоте, в крышах и полах домов, и большинство из них вместо морских губок закрывались лишь костяными пластинками, вероятно, не слишком препятствующими проникновению воды.

Держась за щупальце-лиану, Вараил спустился к соседнему домику и провалился через дверь.

Вогнутый пол уводил вперед. Очевидно, в том состоял архитектурный замысел: гости не могли толпиться на пороге, а сразу вынуждены были спускаться к более плоскому участку. Повинуясь воле неведомого зодчего, Вараил смог осмотреться, лишь достигнув центра.

Просторное помещение полнилось мелочами, поднятыми с поверхности, либо с затонувших судов. Это был своего рода паноптикум, состоящий из привычных для наземного существа вещей от повседневной одежды и посуды, до ременных бляшек, ржавых подков и гнилых кочерыжек. Наименее ценные для музея вещи, имеющиеся в больших количествах, стояли стопками в костяных витринах, как-то монеты и пуговицы, кучами лежали корабельные снасти, к стене прислонились мечи, копья и весла. Почетные места занимали картины, скульптуры и другие редкие вещи. Особняком стояли скелеты человека и лошади.

Через секунду Вараил увидел и смотрителя музея. Верхней частью тела существо походило на крепкого мужчину лет пятидесяти с голубой кожей и длинными волнистыми черными волосами. Но, даже увидев существо лишь по пояс, с его заостренным лицом, бездонными темными глазами, перепончатыми пальцами, плавниками, идущими вдоль лучевых и локтевых костей, его нельзя было назвать человеком. Нижняя же часть тела водного жителя полностью отдалась во власть родной стихии и переходила в длинный рыбий хвост цвета кожи его обладателя. Подворачиваясь кольцом, хвост позволял тритону стоять вертикально; в таком положении он лишь немногим уступал ростом Вараилу.

Тритон не выглядел удивленным, он что-то произнес, но собеседнику слова показались покашливанием. Тогда смотритель указал на чужака, затем обвел шею пальцем. Восприняв жест как угрозу, Вараил сделал два шага назад. Тритон покачал головой.

— Кт-т, — и увлек гостя за собой к выходу.

Снаружи он снова повторил жест и указал на дом, в котором человек очнулся. На этот раз Вараил все понял, он кивнул и жестом попросил тритона подождать здесь. Вскоре он вернулся с завязанным на шее синим щупальцем. Тритон приложил руку к груди, затем поднял к подбородку и открыл рот. Вараил набрал в рот воды. Тяжелая вода наполнила горло, но в легкие опустился лишь воздух. Сделав выдох, он обменялся водой с морем. Тритон удовлетворенно кивнул, затем снова увлек юношу за собой.

Они миновали множество домиков, оставаясь примерно на одной глубине. По пути Вараил заметил трех тритонов, но непривыкшие к наблюдениям в воде глаза не смогли разглядеть их подробно.

Тритон-провожатый отворил костяную дверь и пропустил Вараил вперед. Комнату наполняла вода, дверь, по-видимому, нужна была для уменьшения колебаний в комнате, что обеспечивало сохранность содержимого помещения. А посмотреть здесь было на что: большие и маленькие ракушки, разноцветные камешки, кости подводных обитателей, створки моллюсков, чешуйки, глаза, плавники, клешни, панцири, водоросли и многие-многие другие дары моря, подвешенные к потолку или лежащие на костяных и хитиновых подставках, увлекали глаз. В центре дома на большом камне сидела обнаженная женщина с черной копной на голове. У нее было красивое, неотличимое от человеческого лицо, но искрасна-черные безумные глаза. При виде женщины Вараил смутился, но не столько ее обнаженности, он вообще почти ничего в темноте помещения не видел, как широкому раздвоенному хвосту, ошибочно приняв его за уродство.

Увидев необычного посетителя, хозяйка разыскала каменную коробочку и проворным движением выудила из нее три маленькие ракушки. Одну она вставила себе в ухо, две другие протянула гостям.

— Теперь понимаешь нас? — спросила она, когда ракушка оказалась в ухе Вараила. Юноша кивнул, затем, спохватившись, ответил вербально.

— Почему у вас два хвоста? — неожиданно для самого себя спросил он в первую очередь.

— Потому что я мелузина, — удивилась женщина. И видя, что собеседник не понял, добавила: — Никогда не слышал о мелузинах?

— Нет, — признался Вараил.

— О тритонах, стало быть, слыхал, но о мелузинах — нет?

— Да, — ее тон смутил юношу.

— Понятно. Но, может, тебя интересует и что-то помимо моего хвоста? Иначе вопросы задавать начнем мы.

— Ты и так задала много ненужных вопросов, — вмешался тритон. — Позволь представиться, — он повернулся к Вараилу. — Я Сурфиз, смотритель музея надводных диковинок, а эта сварливая дева — Дифари, наша знахарь.

— Я Вараил, — он помедлил. — Принц Тронгароса и наследник Мусота.

— Принц, — прожевала Дифари, — это как царевич? Ты женился на царевне Солгароса, угадала?

— Нет, — Вараил не сразу понял ее мысль. — Солгарос давно не столица королевства.

— Он разрушен?

— Нет.

— Вы подняли мятеж? Я слышала, наземники так делают.

— Тоже нет.

— Тогда почему один город вдруг отобрал власть у другого?

— Гм, — Вараил растерялся. — Так бывает. Одни города стареют, ветшают, жизнь в них замедляется, тогда как другие только расцветают и деятельным горячим духом оказываются близки новым поколениям.

— А вот наш город стар как сами горы и он нетороплив, это верно. Но его мы бы не променяли и на десяток быстротечных юнцов.

— И мы приветствуем вас, принц Вараил в это старом Кадусартане, — вежливо произнес Сурфиз и легко поклонился.

— Ваш город очень красив, — честно признал он.

— Еще бы! — отозвалась мелузина. — Это самый красивый и самый древний город во всем Яраиле. Оттого я даже сестер оставила. Ничего, и без меня корабли потопят.

— Но как я здесь оказался?

— Вас нашел наш мастер-плетельщик, — объяснил Сурфиз. — Он часто поднимается к надводному миру, чтоб почерпнуть вдохновения. Сама судьба бросила вас ему в руки, еще немного и вы бы погибли. На такой случай Рифиз всегда с собой носит щупальце синего спрута. Правда, вы первый на моей памяти, кому он пригодился.

— Со мной была девушка, что с ней?

— Больше Рифиз никого не приносил. Может и была девушка, да только… — он не закончил.

— Мне нужно поговорить с ним.

— Я проведу.

Дифари взяла с человека обещание вернуться и рассказать все в подробностях, после чего вытащила из уха ракушку, еще одну достала из короба и вручила ему. Вараил уже собирался уходить, когда передумал.

— Я плохо вижу под водой. Вы можете мне в этом помочь? — он запоздало вернул ракушку в ухо и повторил вопрос.

— Могу наложить на тебя заклинание, но ты же не будешь постоянно возвращаться ко мне по истечении его длительности. Так что вот, — знахарка достала мешочек из рыбьего пузыря. — Желчь глубоководного светлячка. Мажь глаза ею так часто, как потребуется.

Вараил поблагодарил мелузину, размазал желчь по глазам и поспешил к выходу.

Теперь город предстал его взору во всей красе. Отчетливо словно под утренним солнцем Вараил увидел разноцветные причудливые жилища, яркие водоросли, покачивающиеся лианы и плавающих по городу тритонов. Впрочем, жителей было совсем мало, и Вараил верно предположил, что их дом простирается за пределы костяных хижин. Прежде чем ношение одежды стало традицией и основой приличия, первые люди одевались, чтобы не замерзнуть, уберечься от ожогов и умалить грубость шкуры земли. Подобных внешних угроз тритоны не знали, оттого и не научились стыдиться наготы.

Рифиза они нашли в большом доме несколькими ярусами ниже.

Просторное овальное помещение полнилось тритонами. Мужчины, женщины, дети все они имели темные глаза без зрачков, но в остальном заметно отличались друг от друга. С кожей зеленых и синих оттенков, с толстыми короткими и тонкими длинными хвостами, с убранными и распущенными волосами они любовались вязанными подводными стеблями картинами. Цветами и размерами различались и плавники на руках, хвостах и спинах тритонов, их тела были полностью гладкими, либо усеянными отдельными чешуйками. Никто здесь не выглядел старше Сурфиза, и Вараил верно предположил, что вода разглаживает лица, так что тритоны, походившие на людей зрелых, в сущности, глубокие старцы.

Картины изображали в большинстве своем красоты подводного мира: тритонов и рыб, кораллы и подводные пещеры. Другие показывали небо и солнце над водой, далекие корабли, берега и скалы. В комнате не было привычных для человеческого жилища пола, стен и потолка, все помещение состояло из единой стены, она закручивалась одним неделимым овалом, так что картины были приколоты сразу в двух плоскостях. Высота стены и удаленность от уровня двери многих картин здесь в водной среде не создавали посетителям галереи неудобств, при желании тритоны всегда могли подплыть и внимательно рассмотреть удаленные экспонаты.

Тритоны-дети не понимали искусства, они находились здесь по указке взрослых, и как только в галерее появилась необычная живая картина с четырьмя конечностями, они открыли рты, стали перешептываться и бесцеремонно указывать на человека перепончатыми пальцами.

— Галерея Рифиза, — представил дом Сурфиз. — А вот и сам мастер-плетельщик, — он указал на высокого крепкого мужчину с длинным серебристо-зеленым хвостом. У него были тонкие черты лица, длинный нос, острый подбородок и наполовину прикрытые глаза, на руках и груди скопились серебристые чешуйки. Вараил с трудом мог представить этого крупного мужчину с лекалом и спицами.

Сурфиз что-то негромко произнес и, несмотря на разделяющие их десять саженей и голоса других посетителей, Рифиз его услышал и подплыл. Вараил дал мастеру-плетельщику ракушку и представился:

— Меня зовут Вараил, и я благодарен вам за мое спасение, — тритон кивнул, ожидая продолжения. — Но скажите, видели ли вы тонущую девушку там же, где нашли меня?

— Увы, нет. Вы упали буквально мне в руки, и это произошло довольно далеко от поверхности. Первым делом я оставил вас в свободном доме, а когда всплыл, над водой виднелись лишь паруса далекого корабля.

— Может, вы заметили лоскутки платья или веревку?

— Нет, ничего такого.

Вараил моментально сник. Рифиз предложил отвлечься от печальных мыслей, посмотреть его картины и Кадусартан в целом, но об этом юноша не мог и думать. Поблагодарив обоих тритонов и попрощавшись, он направился к поверхности.

Он плыл медленно, так ему чувствовалось, хотя раньше и считал себя неплохим пловцом. Он поднимался все выше и выше, но вода не становилась светлее, а солнце ближе. Ему думалось, близится решающий шаг, некая веха, мерило, которое определит его дальнейшую судьбу. Он страшился неизвестности, старался плыть быстрее, но погружаясь в мысли, неизменно замедлялся в движениях. Лишь в сажени от поверхности Вараил понял, что в надводном мире близилась ночь. Он вынырнул и вдохнул свежий морской воздух — так легко и непривычно дышать без усилий. С тех пор как его выбросили за борт прошли сутки и глупо надеяться отыскать Азару или ее следы. Он плавал вперед и назад, уходил глубоко под воду и выныривал, но, конечно, никаких следов девушки не обнаружил. Но поиски продолжались снова и снова, Вараил не хотел признавать поражение и даже не представлял, что ему еще оставалось делать. Больше для него ничего не имело значения. Он мог бы вернуться к тритонам, или достичь берега и жить так, как заблагорассудится. Мог ли? Снова и снова он погружался в воду и возвращался на поверхность. «Она могла выжить. Конечно, почему нет? Уставшая и обессиленная она ложилась на спину и, отдохнув, продолжала плыть к берегу», — так размышлял Вараил, лежа на спине сам, собираясь с силами, чтобы продолжить поиски. Затем он ругал себя за бездействие и возобновлял попытки. Но чем дольше он искал, тем ближе подпускал на порог слепого желания осознание тщетности поисков. Живая или мертвая маг давно покинула этот водный участок. Она могла быть где угодно.

Свет луны очертил красные паруса. Поначалу Вараил хотел отдаться во власть работорговцам. Какая теперь разница? Корабль быстро приближался. И все же здравый смысл проломил заслон равнодушия. Вараил не желал разговаривать с людьми, слушать и слышать их, отвечать на глупые вопросы и вообще делать что-либо. Внезапно он понял — корабль идет в Сафинон. Ему не нужно к людям. Он нырнул.

Ему хотелось плыть и плыть, ни о чем не думать и никогда не останавливаться. Но дорога назад завершилась несправедливо быстро. Не меньше часа он просидел на крыше своего дома, и только потом забрался внутрь. Он неподвижно сидел на полу и смотрел, как капли соленой, но не только морской воды стекают по рукам и покидают его. Даже это действо казалось ему грустным в своей неотвратимости.

В таком положении он провел весь следующий день. Порой его глаза прикрывались, тогда им завладевал лихорадочный каскад абсурдных образов, но, когда сон протягивал большие мягкие руки, Вараил гнал его. К нему очевидно с каким-то умыслом приходили Сурфиз, Рифиз и другие, но Вараил даже не пытался слушать. Тритоны ели пищу сырьем, но для прихотливого гостя сделали исключение. Чтобы пожарить рыбу им, вероятно, пришлось обратиться к магии или иным ухищрениям. Вараил стараний не оценил. В его доме всегда царила полутьма, солнце и луна надводного мира не имели здесь власти, но когда цикады далеко на полях пропели второй раз, Вараил уступил сну. Вместе с ним проснулся и аппетит, и желудок высоко оценил свежие морепродукты. В тот же день Вараил воспользовался ракушкой для переговоров.

— Рад, что вы чувствуете себя лучше, — искренне заявил Сурфиз. Ни он, никто другой о постигшем человека недуге больше не упоминали, за что Вараил был им признателен.

В тот день он изучал Кадусартан. Посетил галерею Рифиза, где насладился картинами мастера-плетельщика, вернулся к Дифари и поведал историю своего приключения. Сочувствие утрате юноши мелузина показала уменьшением числа колкостей в его адрес. Он побывал в театре тритонов, на кухне и даже в библиотеке. Свои мысли, а также хронику тритоны выреза́ли на тонких костяных табличках причудливыми завитушками. Денег подводные жители не имели, потому что у них не было личного имущества. Большую часть жизни они проводили загородом и даже для сна лишь изредка занимали свободные дома. Рифиз, например, вязал полотна, но не имел возможности продавать. Он мог бы подарить, чтобы какой-нибудь тритон повесил их себе в дом, но поскольку домом тритоны считали все море, в этом не было никакого смысла. Тритоны не нуждались в жилье, пищу добывали самостоятельно, заниматься чем-либо для них не было необходимости, однако любое искусство как возможность сделать свой народ счастливее: художественное ли, кулинарное или воинское пользовалось большим почетом, и многие тритоны посвящали ему жизни. Но существование их не было беспечным. Тритоны ни с кем не воевали, но порою все же защищали город от нападок морских чудовищ. Вид солдат в равной степени мужчин и женщин в сияющих сине-зеленых чешуйчатых доспехах, в островерхих костяных шлемах с длинными костяными копьями и зазубренными с обеих сторон клинками восхитил Вараила. Картину заметно усиливали «боевые кони» воинов: у гиппокампусов вместо задних ног были все те же рыбьи хвосты, передние копыта превратились в перепончатые ступни, а гривы в плавники; проносились они быстрее штормовых волн, и сила встревоженной воды могла оттолкнуть в сторону зазевавшегося тритона.

В верхних ярусах города располагались пустые дома отдыха и уединения, небольшие мастерские и лавки. Ближе ко дну размещались общественные крупные заведения. Среди прочего была здесь галерея мастеров-рисовальщиков, представляющая картины самых разнообразных форм и размеров, выполненные красками из водорослей, моллюсков и даже морских минералов, в рамках из раковин, костей и камней.

Особенно запомнился Вараилу храм Предков. Большое двукупольное здание состояло всего из двух помещений. В первой затопленной зале возвышались статуи из различного рода камня и кости, во второй — отделенной от первой дверью-губкой свободной от воды и гораздо меньшей размером находились скульптуры из глины и металла. К удивлению Вараила, оказалось, что все представленные экспонаты сотворены уже внутри Кадусартана, и в городе имелись мастера-глинотесы и мастера-литейщики. Немногочисленные священнослужители храма носили чешуйчатые диадемы и заплетали волосы и бороды в косы, тем их отличия от прочих тритонов и ограничивались. Многие статуи показывали уже привычных Вараилу тритонов и гиппокампусов. В некоторых с удивлением он узнал драконов, но другие изображали и вовсе существ немыслимых. С торсами женщин и мужчин с хвостами не рыбьими, но змеиными, некоторые с крыльями, иные с двумя или четырьмя руками. А в центре большой залы с высоты десяти саженей взирала женщина с длинным закрученным змеиным хвостом, крыльями столь огромными, что тень их на закате перешагнула бы два кольца стен Тронгароса.

— Кто это? — восхищенно спросил Вараил служителя храма.

— Рудра, — с почтением к величественному существу ответил жрец. — Предок всех тритонов.

— Рудра, — заворожено повторил человек. — Такая красивая, она должно быть из Рошгеоса.

— О, конечно же, нет! — оскорбился тритон. — Рудры обретаются в Канафгеосе.

— А-а-а, — разочарованно протянул Вараил. Он плохо знал космологию, но с детства ему прививали идеи, что все зло происходит от Ядгеоса и Канафгеоса, великаны и драконы этих миров ведут нескончаемое противостояние с праведными богами. К счастью для тритонов люди в большей массе своей не знали о верованиях и объектах поклонения подводного народа, иначе карательные «святые» отряды храма трех — Эри-Киласа, Тавелиана и Нилиасэль — в истовой борьбе с еретиками давно бы разобрали Кадусартан по косточкам.

По привычке Вараил всегда возвращался спать в дом, который стал считать своим. В конце второго дня изучения города, вернувшись домой, он застал Сурфиза.

— Видели Кадусартана? — спросил тот без прелюдий. Вообще, тритоны обходились без приветствий, они начинали диалог так, словно не расставались, не прощались и при встрече сразу говорили то, что хотели сказать.

— Я исследую город, — не понял Вараил.

— Но вы опускались к самому дну?

— Дворец царицы я видел только издали.

— Нет, еще ниже.

— А есть что-то ниже? Как будто дальше только дно.

— Вот и проверьте, — загадочно произнес тритон. — И во дворец тоже зайдите, царица желает с вами говорить.

Проснувшись, Вараил первым делом направился во дворец. Он заметил, что от него вниз также уходят жилы-щупальца, гораздо толще и длиннее остальных, но дальше определенно начиналась земля, так что загадку Сурфиза решить на ходу не удалось.

Никакой стражи у двери не было, его проникновению внутрь никто не препятствовал. Дворец царицы тритонов являлся единственным обжитым зданием в Кадусартане. Тритоны жили дольше людей, правда и четырехсотлетние старцы, такие как Сурфиз не могли предположить о его возрасте, однако неизменно называли дом царицы первым жилищем своего народа. Исстари дом занимала монаршая семья, а возглавляла его именно царица. За тысячи лет неоднократно менялись убранство и прислуга дворца, но, как и встарь не было почетней занятия, чем помощь самой царице. Слуги следили за сохранностью древних давно декоративных амфор, картин, гобеленов, статуй, оружия, монолитных каменные скамеек, шкафов полных костяных табличек. Все это и многое другое располагалось на разной высоте, приколотое к стенам или стоящее на больших каменных полочках. Три стены на многие сажени поднимались и соединялись в вышине, пол неровный, но в зале все же присутствовал. Входная дверь закрывалась плотно, так что волнение в море не могло нарушить порядка дворца. Зала оказалась столь велика, что Вараил не сразу разглядел двери на другом ее конце. Прислуги было немного, король насчитал лишь четырех девушек, плавающих вдоль помещения. Сейчас, когда царице не требовалась помощь, вся их работа сводилась к наблюдению за сохранностью реликвий. Ближе к концу залы расположился большой коралловый трон. Узор на нем расходился спиралью, которая изгибала спинку в одну сторону, ручки трона оканчивались перевернутыми раковинами с тем умыслом, чтобы монархиня могла удобно положить в них кисти. Сейчас трон пустовал. Завершалось помещение двумя дверями: костяной и губчатой. Возле каждой стояло по стражнику, тот из них, что охранял находящееся за дверью из морских губок, дал знак проходить.

Вараил оказался в небольшой отгороженной от воды комнате. Слева от него стоял длинный туалетный столик с зеркалом, занимаемый разноцветными баночками, гребнями, ножницами, маленькими хвостами рыб, по-видимому, заменяющими кисточки и прочими мелочами, справа таинственно покоился рундук. А в центре на аквамариновом кресле восседала сама царица Эгель Яхал.

Будучи в храме Предков Вараил не мог понять, каким образом тритоны могли происходить от крылатых многоруких существ. Облик царицы расставлял все на места. Эгель Яхал была крупнее любого из тритонов Кадусартана. Даже сидя она наголову превосходила высокого по меркам людей Вараила. У нее было красивое женственное лицо с большими цвета морской воды глазами без зрачков, алыми губами и яркими зелеными чешуйками на скулах, окаймленное волнистыми сине-зелеными волосами, опускающимися к длинному изумрудному хвосту, завершающемуся тонкими как перья плавниками. Но еще удивительней оказался торс царицы. Она обладала четырьмя нежными, но полными власти руками, а за спиной при дыхании Эгель развивались легкие призрачно-зеленые похожие на крылья плавники. Как и все тритоны, царица одежд не носила, ее шею украшал аквамариновый браслет, нижнюю пару рук аквамариновые, а верхнюю — коралловые браслеты, голову венчала коралловая корона с большим количеством завитков.

Пока Вараил раздумывал, как следует обращаться к царице и как ненавязчиво предложить ракушку, преодолевающую языковое непонимание, Эгель Яхал заговорила сама.

— Здравствуй, принц Тронгароса Вараил. Давно меня не посещали люди.

— Рад познакомиться с вами царица Кадусартана Эгель Яхал, — юноша слегка поклонился. — Здесь бывали и другие люди?

— Во времена моих матерей нередко. На моей памяти в последний раз человек посетил Кадусартан полвека назад.

— Вам нельзя дать полвека, — признал человек.

— Мне восемьсот, — заметила Эгель. — Я плохо выгляжу?

— Напротив, хорошо. Вы выглядите моложе своих лет.

— Что же в этом хорошего?

— На поверхности это выражение есть комплимент красоте.

— Какой странный комплимент назвать взрослого ребенком, — изумилась Эгель. — Но, кажется, я поняла: люди стареют.

— Да…

— Тогда спасибо, — царица не улыбнулась. — Но комплименты своей особе я слышу постоянно, не для того я ожидала вас, — она выдержала паузу. — Море рассказывает мне о появлении невиданных чудовищах. Тритонам нечего страшиться: пока я царица Кадусартана, его не разрушить ни рыбе, ни зверю. Но появление чудовищ внезапно и причин тому я не ведаю и желаю знать: не происходят ли в надводном мире события столь же необъяснимые и тревожные.

Вараил еще не успел ответить, но его глаза подтвердили догадки Эгель. Он рассказал о циклопе и о неудавшемся путешествии в Кзар-Кханар, упомянув об оживлении троллей и драконе, которого видели кобольды.

— Это все, что я хотела от вас услышать, — заключила царица и, не меняя властного тона, добавила: — Вараил, вам нравится мой город?

— Да Ваше Величество, очень нравится.

— Вы можете оставаться в Кадусартане сколько пожелаете. Когда изволите вернуться на поверхность, только скажите, я соберу эскорт.

— Благодарю, царица, — человек слегка наклонил голову. Он уже развернулся, когда Эгель окликнула.

— Вараил, — она помедлила. — За вами следует великая сила. Кого привели вы сюда?

— Это Азара, — рассудил он. — Она была магом, мы упали вместе…

Покинув дворец, он поплыл домой, но вспомнив о нерешенном вопросе, вернулся на глубину. Нижние из домов тритонов: галерея мастеров-рисовальщиков, храм Предков и последний из них — дворец, крепились на длинных и толстых щупальцах-лозах к самой земле. Вараил опустился на дно, не зная, на что должен смотреть. Здесь было очень темно, даже используя желчь глубоководного светлячка, он видел не дальше пяти саженей перед собой. Он проплыл немного вперед и отметил, что дно начинает резко уходить вниз. Таким образом, весь город находился на подводной скале. Он достиг ее края и, держась рукой за камень, свесил ноги в обрыв. Камень выскочил из-под его руки и укатился в пропасть, а под ним Вараил увидел коричневый скат похожий на черепицу дома. Плывя по бровке в поисках двери, он остановился возле участка, где скала, словно выбросив гигантский корень, крепилась ко дну. Много дальше оказался второй подобный корень, а за ним и третий. Вараил спустился в овраг, чтобы осмотреть картину снизу. Толстые как столетние дубы, корни расходились в стороны от горы, а затем отвесно устремлялись ко дну. При тщательном осмотре оказалось, что состоят они из той же черепицы. Продолжая продвигаться вперед, Вараил остановился в месте, где скала обрушилась в овраг грудой камней. Удивительно, но огромные валуны выстраивались в линию, которая расширялась и разветвлялась полукольцом. Крайние валуны не засыпала земля, а внутренняя их часть демонстрировала острые зубцы. Осторожно, сам не зная почему, он прикоснулся к зубцам. Что-то шевельнулось, загремели камни, всколыхнулись воды. Вараил резко дернулся в сторону. Под ногами с грохотом сомкнулись валуны. «Что за ужас?» Тяжело задышав, распахнув глаза и рот, он отплыл подальше и теперь совершенно иначе взирал на скалу. Конечно это было не скала. Камни поползли в стороны и вернулись в первоначальное положение. Но Вараил все еще отказывался верить глазам. Он продолжил движение вдоль «скалы», держась теперь на почтительном расстоянии, и увидел его.

На длинном и толстом стебле крепился огромный больше человека круглый белый глаз, почти полностью занимаемый черным зрачком. Он посмотрел на человека, а затем отвернулся. В этот раз Вараил не испугался. Он испытал восхищение при виде колоссального существа. Древний как само море Кадусартан, вероятно, являлся самым большим созданием Яраила. Жизнь человека для него лишь миг. Покинет мир живых вековой старец, а за время его жизни Кадусартан совершит только двести шагов каждой из восьми ног. Как узнал Вараил позже, именно шагами Кадусартана измеряют свои лета тритоны. Шестнадцать шагов — год или триста двадцать четыре дня на поверхности, четверть шага одной ноги чуть больше пяти дней. За передвижением Кадусартана следят мастера-летописцы.

Следующие дни Вараил проводил без забот и мыслей о будущем. Он катался на гиппокампусах и охотился на тунцов, видел морских скатов и черепах, грозных мурен и причудливых рыб-мечей. Морские приключения свели его с двухсаженной рыбой-луной и дружелюбной белухой. От бесполезной рубахи он избавился еще в первый день, а штаны для удобства укоротил выше колен. Плавание укрепило его мышцы, глаза привыкли к полутьме, а дышал с помощью щупальца синего спрута он теперь также легко, как и в безводном пространстве. Дни проходили незаметно, их здесь попросту не существовало.

Когда с момента переселения Вараила в город тритонов Кадусартан сделал один шаг, а юноша в очередной раз возвращался домой, его ожидал необычный гость.

— Вараил, что ты делаешь? — говоривший был белым, как лунь старцем в шубе из белого медведя, унтах, меховой шапке и в одной меховой варежке. Безобразная черная вторая кисть, очевидно, была отморожена. Одежды старца были сухи. Вараил насторожился, готовый в любую секунду выскочить за дверь.

— Кто вы? Как здесь оказались? — он направил на старика копье-скат. Такое приспособление тритоны часто использовали для охоты на добычу среднего размера. В то время как обычным костяным копьем далеко не всегда удавалось точно поразить скользкую и проворную рыбу, широкий наконечник из шипов морского ската даже при касательном попадании глубоко впивался в плоть и не позволял добыче самостоятельно освободиться от шипов. Однако большим недостатком этого орудия была хрупкость — обычно после каждого попадания наконечник копья приходилось восстанавливать.

— Сейчас мое имя Альбмир, — старик галантно поклонился, одновременно дотрагиваясь до шапки отмороженной рукой — ее пальцы, оказалось, могут шевелиться. — Я миновал пространство и теперь здесь.

— Вы маг?

— Пожалуй, что маг, но вместе с тем и воин.

— Продолжайте, — в голосе Вараила не добавлялось теплоты.

— А где…, - старец оборвал фразу, повернул голову вправо и приподнял брови.

— Что где? — Вараил посмотрел влево. — Здесь ничего нет.

Но старик продолжал молчать. Он шагнул вправо и протянул здоровую руку пустоте.

— Или начинайте говорить или покиньте мой дом.

Старик опустил руку.

— Путешествие отняло у меня слишком много сил. Поэтому перейдем к сути. Где Азара?

— Она… ее больше нет.

— Так вот почему ты отказываешься возвращаться в мир людей? Тебе следует…

— Я сам разберусь, как жить дальше! Зачем вы пришли?! Откуда знаете меня и Азару?!

— Выслушай меня.

Вараил почувствовал доброту и заботу. Сам не зная почему, он вдруг расслабился и опустил копье.

— Я не маг, не воин и даже не человек. Я меньше тени огня и слабее призрака воспоминания. Найди меня, узнай меня, срази меня. Отправляйся на Альмир-Азор-Агадор. Я буду ждать. Когда мы увидимся снова, я постараюсь тебя убить. Попытайся выжить. Прежде чем размахивать мечом, думай головой. Прольешь кровь мою, и война окончится.

— Я должен пересечь полмира, чтобы сразиться с тем, кто «даже не человек» за право остаться в живых? Не слишком-то заманчивое предложение. Союзники мне не нужны, я не веду войн.

— Война идет независимо от твоей воли, юный король. Армия твоего брата разбита, Лесгарос лежит в руинах. Не далек час Тронгароса. Но я не говорю о тальиндах. Кто они? — лишь всполохи пламени, что с каждым днем разгорается. Когда столпы Яра заполнят Яраил, расколется небо, и мир осыплется песком к ногам Мурса. Ты этого дожидаешься?

Вараил смутился. Альбмир написал мрачную картину, которую он не хотел бы видеть даже в галерее мастеров-рисовальщиков. Словам старика он не верил, но гость определенно знал многое, гораздо больше, чем говорил. Он знал о поражении Глефора, и если Лесгарос тоже пал… Вараил не мог бросить своего народа. Люди ждут его, верят в него, а он спрятался от всех бед так глубоко, как только это возможно. Вероятно, его уже считают погибшим, или что хуже — пропавшим без вести. Действовать нужно немедленно.

— Кто такой… — он поднял взгляд, но старик уже пропал. — Я разыщу вас, — пообещал пустоте и самому себе Вараил.

В следующий миг он уже направлялся к царице. На этот раз Эгель Яхал занимала центральный трон, вокруг нее кружило множество тритонов. Вид у них был обеспокоенный.

— Что случилось? — спросил Вараил знакомца.

— Пропал отряд солдат. Сегодня нашелся. От бедняг осталась только чешуя с доспехов, да обломки копий. А вот что случилось с ними, никто не знает.

Кто-то счел бы его трусом, бегущим от опасности прочь, но печальные вести только укрепили решимость Вараила.

— Я намерен вас покинуть, — признался он царице. Эгель Яхал не удивилась.

— Мои воины проведут тебя к берегу Сиридея.

— Благодарю, но мне нужно попасть не на континент, а на далекий южный остров.

— На остров? Скажи зачем, коль даже это и секрет.

— Чтобы заручиться помощью той силы, что следует за мной. Но прошу я о другом: вы можете передать послание в Тронгарос?

На костяной табличке каменным стилосом Вараил процарапал:

«Мама! На пути из Сафинона в Кзар-Кханар капитан корабля предал нас. Меня спасли тритоны, я жив-здоров. Азаре повезло меньше. Хочется верить, что я неправ, но не думаю, что ей удалось выжить. Извини, что в очередной раз тебя расстроил. Я сейчас не могу вернуться и направляюсь в далекое путешествие, чтобы с помощью союзника положить конец войне с тальиндами.

Вараил».

Эгель Яхал обещала доставить послание в Сафинон, откуда Рейярине его передали бы уже люди. Узнав об этом, Дифари воспротивилась плану царицы. Не доверяя людям, она вызвалась вручить письмо лично королеве Тронгароса, но такого разрешения не получила.

В путешествие Эгель Яхал даровала Вараилу поистине царского жеребца Терсана — самое быстрое существо в Яллуйском море и, вероятно, во всем Тревожном океане. Его грива и хвост развивались пеной морской, когда проносился Терсан галопом в подводном мире, на поверхности поднимались волны. Вараил рассчитывал, что Терсан доставит его до самих берегов Альмир-Азор-Агадора, но оказалось, для морского скакуна южные воды слишком горячи. Таким образом, минуя острова Авлинер и Франганер, Терсан высадит его на восточном берегу Имъядея, где, пройдя сотни верст пустыни Аунвархат, Вараил достигнет Берхаима и справится у местных о дальнейшей дороге.

Но не только расстояние отделяло Вараила от его цели, на пути могли встретиться опасности, коими изобиловало море. Потому царица даровала человеку полный сине-зеленый чешуйчатый доспех загодя под него слаженный; защищал он не только торс, но также ноги и руки. Гостю не оставили непокрытой и голову, — легкий, но прочный шлем с двумя плавниками сидел плотно, но не натирал кожу, благодаря внутреннему слою из морских губок. Вооружили Вараила тремя костяными копьями, большим зазубренным мечом и кремневым ножом, каким по уверениям тритонов можно без всякого труда разжечь костер и в ненастную погоду.

Терсан устремился вскачь, и Вараил перестал различать пространство вокруг. Зато у него имелись ноги, и он только удивлялся, как тритонам хватает сил оставаться верхами, держась за поводья часто одной только рукой. Он прикрыл бесполезные ныне глаза и наслаждался потоку воды, который, сопротивляясь движению, тяжелой массой окатывал тело. В какой-то момент напор воды усилился настолько, что Терсана резко бросило в сторону. Вараил открыл глаза и придержал скакуна. Что-то огромное пронеслось в направлении Кадусартана. Юноша не колебался и направился существу вдогонку. Вскоре он различил силуэт. Двадцати саженей в длину голубой морской змей имел всего сажень в диаметре. Серьезной угрозы целому городу он не представлял, но вполне мог поохотиться на отдельные группы тритонов. Змей также развернулся. У него были большие ведерные глаза, длинная пасть, усеянная тремя рядами тонких в две пяди зубов. Чудовищу не составило бы труда заглотить слона или великана.

Змей разверз пасть. Терсан ринулся ему навстречу и проворно избежал участи быть проглоченным. Когда мимо Вараила проплыл расшитый волнистыми гребнями хвост, юноша ударил его копьем. Кость бессильно скользнула по чешуе. Змей изменил плоскость нападения, но жертва вновь от него ускользнула. Однако и со своей стороны Вараил не смог поразить чудовище. Он ударил снова, и на этот раз копье не выдержало встречи с чешуей. Прочная, неподвластная костяному оружию чешуя укрывала и спину, и брюхо змея. Из уязвимых мест оставались только глаза. Когда змей предпринял третью попытку, Вараил оказался в опасной близости от зубов-лезвий. Отклонившись на какие-то пол-аршина, вторым копьем юноша нанес точный удар. Оно угодило в центр глаза, но тот лишь скользнул в сторону и остался невредимым. Природа хорошо защитила это создание, нужно было придумать иной способ борьбы. Изменил тактику и морской змей. Он больше не нападал, но не сводил глаз с добычи, выжидая удачного момента для стремительного броска. Тогда Вараил поплыл прочь, но так, чтобы змей не потерял его из виду. Когда впереди обрисовался город тритонов, воин немного изменил направление, — ему необходимо оказаться с другой стороны. Достигнув нужного места, всадник сделал горизонтальную петлю и внезапно остановился. Неподозревающий ловушки змей поплыл к нему напрямик. В сажени от добычи он увел голову назад, а затем резко выбросил вперед. Терсан рванул с места. Змей вложил в этот выпад всю свою силу, неуспевающая набрать скорость добыча через мгновение должна оказаться в его утробе. Но вдруг громыхнуло, змей замер, выпучил глаза и безвольно обмяк. Клешня Кадусартана медленно раскрылась. Нет, он не станет есть змея, эта живая скала не в пример отдаленным младшим родственникам питалась только мельчайшими организмами, которых получала из воды вместе с дыханием. На секунду Вараилу стало жалко змея, так коварно им убитого, но вот из разрубленной туши выпала еще непереваренная окончательно рука.

Конь возобновил бег. Он не нуждался в указаниях и прекрасно знал, куда требовалось доставить человека. То расстояние, которое на своих двоих Вараил преодолевал бы неделями, они миновали за часы. И все равно путешествие казалось всаднику долгим. Отчасти потому, что часы не отличались разнообразием, но лишь малой частью, очень уж далеко находился Альмир-Азор-Агадор. Через какое-то время окружающая вода стала теплеть, Терсан укоротил шаг. Теперь Вараил отчетливо видел в воде, хотя и смотреть было не на что. Он ожидал, что они вот-вот всплывут на поверхность, но гиппокампус продолжал оставаться на глубине. Впереди всадник заприметил остов затонувшего корабля и придержал скакуна.

Корабль, по-видимому, находился в воде очень давно. Он не просто оброс водорослями и ракушками, но истлел настолько, что рассыпался от неосторожного прикосновения трухой. Сломились горделивые мачты, прогнил и развалился корпус, бесследно исчезли паруса. Вараил привязал Терсана к поваленной мачте, хотя и понимал, пожелай конь вырваться, трухлявое бревно не сможет его задержать. Такелаж, как и само судно, пришел в полную негодность. В каютах не селились обитатели крупнее морских ежей, ибо даже они не считали корабль сколь-нибудь надежным убежищем от хищников. Здесь не было ничего целого: от палубы не осталось напоминания, бочки и столы раскисли, металлические ободья и крючья изъела ржа. Вараил ворошил прах минувших лет без большой надежды найти что-либо целое. Но среди рухляди, чье прижизненное название невозможно ныне установить, ему попался маленький нефритовый ларец. Вода сгладила его края, но Вараилу все же хотелось верить, — содержимое ларца пережило многолетнее пребывание под водой лучше корабля. Совладав с нетерпением, он позволил нефриту сохранить тайну еще ненадолго.

Вскоре Терсан начал забирать вверх. Ближе к поверхности вода становилась значительно теплее. Вараил видел, как неприятно гиппокампусу подниматься к солнцу, но как ни хотел отпустить успевшего полюбиться сердцу боевого скакуна, решительно сомневался, что в доспехах, с копьями и вязанкой сырой рыбы сможет достичь берега. Его одинокий путь в песках еще не начался, и выпускать что-либо из своего арсенала допрежь времени он не собирался.

Достигнув берега, Вараил спешился и потрепал загривок скакуна.

— Прощай, дружище.

Терсан кивнул и скрылся в пучине Тревожного океана.

Успев отвыкнуть от света Вараил воспринял надземный мир до неприятности ярким. Окаймленные у побережья тощими деревцами и травами впереди простирались неоглядные пески. От неприятно жалящего солнца он сощурился и поспешил опустить взгляд. Он почувствовал, как стремительно нагревается его мокрая одежда и обернулся. Позади оставался спасительный океан. Если сейчас броситься в воду и крикнуть, быть может, Терсан еще услышит его. Но вместо того Вараил с благодарностью попрощался с океаном и отвернулся снова, решив раз навсегда впредь не оглядываться. Порыв малодушия, подчинившись, угас.

Устроившись в редкой тени саксаула, Вараил открыл ларец. На бархатной обивке лежал свернутый вчетверо вырванный лист. Ларец оберегала магия, бумага не намокла и даже не пожелтела.

«Мы отплыли из Яллуя и держим курс на порт Скорпион. Висельная Бальта должна была достичь берега Имъядея еще вчера. Но произошло нечто необычное: над океаном повис густой туман, и мы сбились с курса. Наш капитан Кармикс, настоящий олух, хотел следовать за морским монахом в надежде, что чудовище выведет нас к берегу. Команда взбунтовалась. Кармикс шагнул за борт, обещая вернуться и указать дорогу. Конечно он не вернулся. Подчиняясь загадочному зову, часть экипажа Висельной Бальты отправилась на дно. К ним примкнул и мой муж. Что ж, он оставил мне сына, большего от него и не требовалось. Туман рассеивается, впередсмотрящий указывает землю. Очень скоро я вернусь на родину предков в Берхаим, где мой сын станет первосвященником четырех, и обеспечит мне безбедную старость. В этом ларе Кармикс держал драгоценности, по словам моряков, она хранила их в целости даже в сильнейший шторм. Покойнику такая вещь ни к чему. Оставляю здесь одно кольцо и этот лист дневника, испытаю ларец при удобном случае. А пока драгоценные вещи пусть хранит проверенный годами сундук.

1-го лериана месяца смятения 4139 В. Ж. С.»

Яллуй затонул тысячу лет назад. От него остались только камни, о чем Вараил во время жизни среди тритонов убедился воочию. О порте Скорпион он никогда не слышал, а древний Берхаим как жемчужина Имъядея продолжал восхищать чужестранцев роскошью и богатством. Записка ждала прочтения больше двух тысяч лет. Размышляя о временах предшествующих лету Аланара, Вараилу мыслился люд злой в нескончаемых междоусобных войнах, невежественный и темный в своих воззрениях на мир. На память пришла легенда происхождения календаря, которая в минувший век считалась событием историческим. И вот она в коротких словах:

Сотворили боги человека и назвали Летом. Первым из людей познал Лето жизнь: он родился, беспечно цвел, торжествовал, и был в смятении уныл, познал смирение и упокоился. Его жизненные этапы и дали названия месяцам. К середине месяца смятения, который делил год пополам, Лето повзрослел и взял себе имя Зима. Лето прожил девять месяцев, а затем родился снова.

Каждый день Лето отдавал почтение одному родителю в порядке старшинства: Аланару, Ирилиарду, Нилиасэль, Саархту, Расару, Лериане, Эри-Киласу, Велиане, Деросу. Четырежды в месяц приходил Лето к каждому из них.

Вернувшись к ларцу, Вараил обнаружил в нем прежде скрытое запиской простое по виду серебряное кольцо с крошечным синим камнем, возможно, сапфиром. Оно идеально село на безымянный палец его левой руки. Тритоны не снабдили Вараила деньгами, так что ларец и кольцо еще могли сыграть роль в жизни живого человека.

 

Глава пятнадцатая. Закром Аланара

Полет «Красной стрелы» завершился среди бескрайних равнин Тревожного океана. Вопреки названию вот уже пятый день океан молчал и держал корабль в плену. Штиль здесь явление невиданное. Запасы провизии еще сохранялись, но даже небольшой экипаж из двенадцати человек нервничал — несколько дней их отделяло от Кзар-Кханара, но пополнить трюмы в городе магов не удастся, и многие высказывались о необходимости повернуть к Сиридею при первых порывах ветра. Матросы пытались наловить рыбы, но тщетно, на приманку не клевал ни осетр, ни рваный сапог. Другие сквозь пелену тумана безнадежно пытались увидеть на западе Кромильерский маяк, магический свет которого обычно нес с собой легкий ветерок с полуострова Канмаар, разгоняющий тучи и способный унять шторм.

По обыкновению Азара стояла на носу корабля. Она всматривалась в тихие воды и раздумывала о том, существует ли заклинание, способное вызвать рыбу на поверхность. И неожиданно для себя вспомнила:

— Ас-иж ад зоб иг-ир-ив.

Из воды с плеском на палубу начала выбрасываться большая и малая рыба: крошечные анчоусы и крупные лососи, объявились даже камбала и осьминог. Матросы в недоумении взирали на это чудо, один из них, почти мальчик, поймал карпа на лету и, с трудом удерживая, широко улыбаясь, поцеловал в чешую. Когда рыбный дождь прекратился, в его довершении на шхуну взгромоздился огромный трехметровый тунец.

— Признаю, колдуны не настолько бесполезны в жизни, как я считал доныне, — заявил капитан Балард, подходя к Азаре. — Ветра бы еще.

Маг задумалась. Прежнее заклинание она совершенно точно ни от кого слышать не могла, не знала она и заклинания попутного ветра. И вдруг поняла, что знает и его:

— Ша-ва-ки-ит-ву-фоф.

Горячий ветер наполнил паруса «Красной стрелы», корабль возобновил движение. Матросы ликовали, капитан озвучил свои наблюдения:

— Попутному ветру я бы предпочел боковой. Хотя и сейчас грех жаловаться. Но почему же вы не призвали ветер раньше?

— Я не знала, что могу.

Под сильным попутным ветром шхуна приобрела рыскливость. Раскачиваясь из стороны в сторону, она стремилась развернуться носом к ветру, но железная хватка Баларда усмиряла ее своеволие. Половина экипажа стояла у бортов и разглядывала воду вокруг. Действие заклинания давно закончилось, теперь корабль шел под порывами естественного ветра.

— Вижу! — зоркий матрос указал рукой на пульсирующую белую точку по левому борту.

Маяк не обслуживали люди, возле него не раскинулся порт или хотя бы рыбацкая деревня и рифы, усеивающие побережье полуострова Канмаара с этой стороны, не позволили бы причалить к берегу, но увиденное значило главное: они идут в нужном направлении.

Спустя пять дней впереди показался город магов. Удивительный и величественный издалека он представлял собой огромный висящий в небе ком земли. Но добраться до него можно было только через находящийся рядом крошечный одинокий круглый остров Просителя.

— Прощай, Азара, — произнес Балард, когда «Красная стрела» остановилась у берега островка.

— Вы не рассчитываете встретиться снова. Не лучше ли сказать: «до встречи»?

— Как могу я рассчитывать на то, в чем не властен? Быть может, «Красная стрела» не вернется в Сафинон. Каждый день я проживаю как последний, как единственный день в своей жизни. А потому, прощай, Азара.

Девушка сошла на землю. Ее накрыла тень высокой остроконечной шляпы с широкими полями острова Знаний, а в уши ударил грохот свергающегося в океан водопада. Стоя здесь, она ощутила себя частью удивительного города. Весь островок Просителя Азара могла бы пересечь пятью шагами. Здесь не было ничего кроме водруженной стоймя каменной плиты. Ее нижняя половина состояла из табличек, исписанных слогами рошъянтиса, над ними размещалась выемка для ладони. Азара приложила руку. Монолит засветился, верхнюю его часть процарапали золотые письмена.

«Как зовут вахану нашего бога?»

«Вио», — Азара нажала на соответствующую плитку — это совсем легко.

Вопрос стерся. Ничего не произошло, а значит, ответ верен, в противном случае остров уходил под воду.

«Как по-другому нередко называют основателя Таура?»

«Крылатый бог», — кисть последовательно вдавила пять табличек.

«Первые дети Яраила, дерзнувшие свернуть богов».

«Альманды».

«Сколько уровней силы заклинаний выделял Умарус Красный?»

«Пятнадцать».

«Первый двомур».

«Ренталан».

«Напишите любое заклинание Темурьи», — Азара уже собралась вдавить первый слог «восстания теней», но остановилась. Прочитала снова — быть такого не может, магия теней официально под запретом, а последователи ее подвержены строжайшему остракизму.

«Учение Темурьи запрещено», — верный ответ и новый вопрос.

«Серый Скиталец».

«Нигдарабо».

«Слово, которое нельзя произносить».

«Аштагор».

«Используйте огненный шар для атаки Кзар-Кханара».

Последняя фраза немного удивила просительницу, но не обеспокоила. Ее огненный шар иссяк, не преодолев и половины расстояния до летучего острова, но монолит ощутил применение требуемого заклинания. В подтверждение прохождения испытания строка заданий стерлась, на ее месте возник оттиск ладони, но теперь в нем лежал золотой жетон в форме солнца и глазом внутри него. Островок с монолитом задрожал, всколыхнул океан, поднялся над водой и направился в сторону города магов. Когда Азара перебралась на остров Знаний, «шлюпка» опустилась обратно.

Она стояла над обрывом, на самом краю мощеной булыжниками тропинке, ведущей в город. Пара двухсаженных каменных големов преграждала путь. Они походили на людей, но людей нескладных безликих, с длинными массивными руками и непропорционально маленькими ногами. Магия держала глыбы камней сотни лет, но природа стремилась отвоевать свое творение: камни обомшели, во многих местах расходились трещинами, из них торчали стебельки трав. Один голем протянул гостье руку, Азара вложила в нее солнечный жетон. Второй вручил ей бумагу и карандаш.

«Я, Азара из Тронгароса, прибыла просить аудиенции магистра рассвета Вирдео по делу государственной важности».

Голем принял послание и направился в город, другой страж остался на посту.

Наконец Азара видела легендарный город магов. У Кзар-Кханара нет стен, он защищается магией жителей и самого города, — такие щиты оружием не разбить. Зимой здесь не бывает холодно, а летом жарко, маги не знают ни болезней, ни тяжелого физического труда. Всю работу за них выполняют големы. В самом Кзар-Кханаре любители природы разводят декоративные и плодовые сады, выращивают цветы в теплицах, но основные угодья для удовлетворения нужд в питании магов размещаются на восточном берегу Сиридея. Там бездумные големы безропотно копают овощи, собирают ягоды и даже содержат скот. Курирование их работ считается в городе невысокой должностью. Несмотря на то, что остров Знания находится в трех верстах над океаном, большинство магов возводят высокие башни и взбираются еще выше. Одноэтажные домишки, двух-трех-четырех ярусные башни, широкие, деревянные, узкие, остроконечные, изогнутые, тяжеловесные, квадратные, каменные, невесомые; невозможно описать разнообразие жилищ, дающих приют жителям Кзар-Кханара. Каждый маг, достигший звания солнечного, имеет право занять пустующий дом или возвести жилище по своему усмотрению. И хотя эклектическое разнообразие пестрит формами, цветами и размерами, здесь больше не высятся ни черные зиккураты темуров, ни зеркала — стеклянные или блестящие металлические обители двомуров. Ныне лишь орден Аланара пребывает в Кзар-Кханаре, иные школы магии не преподаются и считаются сектами достойными гонения. В том заключается немалая ирония. Изначально среди людей не существовало волшебников. Кровь скованного в ветвях Яргулварда паутиной Ашидуша Ирилиарда окропила цветы мирового древа и в Яраиле родились первые маги. Магия наследовалась людьми в поколениях, но поскольку волшебники редко обзаводились семьями, количество их неизбежно сокращалось и все они непременно бы вымерли, не добавь Аланар божественный ихор в реку времени, чтобы отныне магия могла проявиться в любом человеке, независимо от происхождения.

Как и во многих обособленных городах в Кзар-Кханаре не имеют хождения денгьги. Здесь ничего нельзя купить или продать, отсутствуют не только рынки, но и увеселительные заведения, мастерские, храмы, музеи, здания правления. Проще перечислить то немногое, что здесь наличествует: помимо жилых строений это Гранитная библиотека и Академия Аланара. Первое — старейшее и крупнейшее сооружение города. Именно здесь жили Кромельер и первые маги Кзар-Кханара. В ней сотни комнат и сотни тысяч книг со всего мира. Десять этажей венчает шпиль в форме раскрытой книги. Перед резными вратами библиотеки хрустальный мост пересекает реку Прозрения. Она разделяет «шляпу» на две перпендикулярные почти равные части — «поля» и «тулью», с одного края свергается в океан, с другого поднимается в воздух. Заплывая в магическую сеть, мелкие обитатели океана подчиняются движению реки, пересекают остров и уходят водопадом. По другую сторону реки располагается Академия Аланара — большое шарообразное здание из желтого камня. Она парит над островом, соединяясь с ним пятью — по числу уровней посвящения в орден — ступенями. Узнать степень мага в Кзар-Кханаре можно по его мантии: неофиты, еще не посвященные в таинства, носят серый цвет, принимая в орден, учеников называют лучами или зелаторами и дают им белые одежды, выпускники академии, утренние маги, облачаются в яркие желтые мантии, мастера-волшебники или солнечные маги, прошедшие дополнительное обучение, добавляют им солярной символики и роскоши, а маги-проповедники или прозелиты носят белые мантии с изображениями раскрытой книги и третьего глаза Аланара. Прозелитами обычно становятся солнечные, изредка утренние маги с выдающимися ораторскими способностями; их удел — жизнь вне Кзар-Кханара и поиск учеников в Яраиле. Маг, поднявшийся на высшую ступень в познании тайн ордена, именуется магистром. Магистры стоят особняком, у большинства нет прямых обязательств в городе и строгости в выборе одежд, одни предпочитают грубые власяницы, иные богатые порфиры, расшитые символикой ордена. Порою магистры покидают остров Знаний и живут анахоретами. Кзар-Кханаром руководят прежде всего трое: магистр зари — маг, в чьи обязанности входит наблюдение и взаимодействие с внешним миром, магистр света — маг, заведующий всеми внутренними вопросами города, магистр солнца — как правило, самый могущественный маг ордена, обеспечивающий безопасность Кзар-Кханара. В академии живут все ученики и многие преподаватели, в ней же проводятся собрания по вопросам как магическим, так и житейским. И только совещаются магистры отдельно, в деревянной желтой ладье, называемой «Ковчег ареопага». К ней и направилась Азара.

Прежде чем достигнуть цели, ее внимание привлек высокий стройный мужчина в красной парче. Средних лет, с проседью в темных коротких волосах он улыбался одними только карими глазами, отчего «птичьи лапки» расползались к вискам. Белым цветом на его груди было вышито око Аланара, а на спине, о чем Азара давно знала, расправлял крылья белый орел.

— Магистр! — обрадовалась она и, подбежав, не стесняясь любопытных глаз, обняла его.

Они давно знали друг друга. Старый Эльмуд был одним из учителей Вирдео и, покинув город магов, продолжал поддерживать с учеником связь. Магистр зари многократно гостил в Тронгаросе и являлся одним из немногих поверенных, знавших о недуге Азары.

— И я рад видеть тебя, Азара, — тепло приветствовал Вирдео. Он увлек ее на деревянную скамейку под сень раскидистого клена. Сидящие поблизости лучи Аланара смеясь, о чем-то оживленно беседовали, но при виде магистра смущенно умолкли, несколько секунд посидели в тишине, затем медленно ушли. Вирдео посмотрел за спину гостье. — Но где же Вараил?

Радость мгновенно покинула ее глаза, ничего не сказав, девушка опустила голову. Магистр положил руку ей на плечо.

— Расскажи мне, что считаешь нужным.

И Азара рассказала. В ее душе скопилось множество переживаний, она высвободила их, посмотрела на свои приключения глазами другого человека и не увидела того страха неизвестности, который сопровождал ее долгие дни. Но она рассказала не все. Лишь вскользь упомянула о посещении кобольдов, опустила встречу с незнакомкой близ Сафинона и свое чудесное оживление в логове бандитов. Когда она закончила, Вирдео еще какое-то время осмысливал услышанное.

— Мы получили послание из Тронгароса. Смерть Эльмуда, как и любая смерть, всегда неожиданность. Я помню его молодым бойким солнечным магом. Его энергия возбуждала всех нас — учеников, только ступивших на порог знания. Он не преклонялся ни перед почтенными магистрами, ни перед властными королями. Он исходил немало троп, за что его прозвали странствующим магом. В этом я всегда завидовал ему белой завистью. Служение ордену в моем случае почти не оставляет свободного времени для путешествий. А ведь на свете столько прекрасных мест, которые грешно не увидеть! Спящая хижина, озеро Двух Миров, Вещий камень, Тинториль, Альвакрис… — всего не счесть! Знаешь, однажды я поднялся на Золотую лестницу — это чудо! Я не буду описывать, нет-нет, ты должна ее увидеть. Но я увлекся. Появление циклопа близ Тронгароса не удивило академию. Существа из Ядгеоса и Канафгеоса, которых в ученом мире считали вымыслом, обнаруживаются во всех уголках Яраила. Кроме того, мы наблюдаем множество погодных аномалии. В одной из них, внезапно нагрянувшей снежной буре на Триглаве, исчез опытный солнечный маг, оставив одну только меховую варежку. Академия встревожена, группы волшебников разосланы на поиски ответов, но ответов нет. И даже те немногие обитатели других миров или их родственники из Яраила, с которыми удается вести диалоги, не ведают больше нашего. Один из них — дракон, на моей памяти всегда живший на полуострове Канмаар. Однако мы все равно пристально следим за ним, тем более в нынешнее неспокойное время. И хотя многие волшебники высказываются за уничтожение дракона, пока никаких бесчинств с его стороны не замечено. Возможно, он не говорит всей правды и что-то замышляет, но это лишь догадки. Дракон редко покидает Серый Легион, но, вероятно, в один из таких дней именно он был замечен кобольдами.

— Как его зовут? — с необыкновенным оживлением поинтересовалась Азара.

— Глумвиндинатрис, должно быть так.

— А Кетэльдон похоже на имя дракона?

— Нет, — заключил Вирдео, поразмыслив. — Слишком короткое. Хотя не берусь утверждать, я не канафъярист и не знаток драконов. — Магистр помолчал, ожидая пояснения.

— Прочитала на одной вазе у кобольдов, но они и сами не знают кто это. Вдруг вспомнилось… — Вирдео кивнул и продолжил.

— От хранителей океанов Сафинона пришли вести. Я знал Сребролюра нелюдимым юношей, одаренным и на редкость взбалмошным. Именно характер не позволил ему войти в ложе Аланара. Без сомнений, ты стала сильным магом, если смогла его одолеть. Но расскажи подробней.

Азара не хотела обманывать старшего друга, поколебавшись, она все рассказала.

— Не могу согласиться с твоим выбором, но он спас тебе жизнь и это главное. Сребролюр стал еще сильнее, чем я опасался. Судя по твоему описанию, он использовал ледяную волну — могущественное заклинание школы Ирилиарда. Но ты осталась жива. Это немыслимо… И ты применила восстание теней! Академия не обращает внимания на изучение других школ, но Темурья не в их числе. Откуда ты вообще узнала об этом заклинании?

— Одна женщина научила…

— Кто она, где ты ее видела?

— Она спасла мне жизнь! — вскипела Азара. — Почему вы препятствуете изучению других орденов магии? Ведь и магию Аланара можно применить во зло, дело не в магии, а в самом заклинателе.

— Следуя учению Аланара, академия не только обучает учеников искусству магии, но воспитывает характер, взращивает добродетель. Использование магии солнца делает нашего бога сильнее и его место на небе тверже. Да, и магия Темурья может оказаться полезной, но позволив ученикам свободно изучать ее, мы не сможем провести черту, за которую не дозволим ступить. Тогда Кзар-Кханар наполнят ловцы теней. Но остаются и другие школы колдовства. Если разрешить свободное изучение их всех, наш орден станет гораздо слабее, ослабнет наш бог, мы потеряем единство, да, обретем сильных друзей, но сами же и породим сильных врагов.

Азара не приняла стороны магистра, но спор не продолжила.

— Лучше ответь, как получилось, что Кзар-Кханар не пришел на помощь жителям Сафинона? — Вирдео потупился.

— Мы не получали каких-либо известий о зеленой смерти. Вслед за прибытием твоего письма мы направили группу магов в Сафинон. Они уже вернулись с докладом: следов болезни не обнаружено.

— Быстро они вернулись… — Азара поняла, что поступила не верно. Следовало дождаться магов, а не трястись две недели на волнах. Вирдео изменил русло разговора:

— Расскажи мне о своем самочувствии, — и пока она говорила, хмурился и качал головой. — Знаешь, — сказал он в наступившей паузе, — ты можешь остаться в Кзар-Кханаре. Если осветить вопрос, может найтись человек, способный помочь. Всегда есть кто-то, кто знает больше нас. Позволь рассказать хотя бы ареопагу о твоей особенности, вместе мы сможем что-нибудь измыслить.

Но Азара не позволила. Вирдео вздохнул — иного он и не ожидал.

— Я прибыла сюда с другой целью. Кзар-Кханар должен принять участие в войне с тальиндами.

— А-а-а, — протянул магистр. Этот вопрос как раз будет обсуждаться ареопагом четвертого алаана. Приходи.

— Пока вы обсуждаете, гибнут люди. И сколько уже длится обсуждение? Два? Три года?

— Раньше происходили отдельные стычки, их сложно было назвать войной. Но! — Вирдео движением руки остановил уже хотевшую возразить собеседницу. — Прибереги пыл и полюбуйся садом. Ночью здесь особенно красиво.

Вечерело. Вирдео ушел, разошлись и ученики академии. Дул легкий ветерок, стрекотали в траве цикады. В саду зажигались парящие сгустки мягкого голубого света. Огоньки горели высоко в небе и низко над землей, влекомые таинственной силой они приближались к Азаре. Девушка раскрыла ладонь, и один огонек опустился на нее. Светлячок.

Ночь она провела в академии, а утром, подойдя к библиотеке, столкнулась с большой группой зелаторов. Завернутые в грубые белые робы они спускались по ступеням. Их сосредоточенные взгляды чертили параллельные линии на полу, а руки прижимали драгоценные книги к грудям. Как вода камень обтекли зелаторы Азару, но держась на почтительном расстоянии, будто боясь прикоснуться. Опустив взгляд, она несколько смутилась, поняв причину как будто бы странного поведения.

Мастер бытовой магии Азара на зависть иным женщинам умела перевоплощаться, не меняя одежд. Форма, цвет и сам материал услужливо уступали ее прихотям. Порою это случалось так часто, что она не могла вспомнить первоначальных замыслов портных. Покидая Тронгарос, Азара желала превратить свое богатое дворцовое платье в дорожную рясу естественным путем, однако, сама того не замечая, в путешествии чинила и вычищала его так, что и сейчас оно имело свежесотканный облик. На фоне смиренных зелаторов в белых робах она выглядела принцессой, пришедшей посмотреть на своих подданных-косцов во время страды.

Азара отступила за угол, а немного спустя, женская фигура в белой робе зелатора отворяла двери Гранитной библиотеки.

С позволения Вирдео маленький иссохший старец в белой робе с вышитыми книгами и крестами в них — магистр Ведамир, архивариус библиотеки, предоставил ей свободный доступ ко всем имеющимся под его эгидой книгам. Понимая, что для тщательного изучения их всех не хватит и жизни, Азара обратилась к архивариусу.

— Магистр Ведамир, у вас есть Синяя книга? — старичок добродушно усмехнулся.

— Внученька, Синей книги не существует.

— Но ведь кто-то когда-то должен был ее прочитать, иначе, откуда все эти знания в наших головах?

— Сызмалу нам рассказывают о мифах и легендах, записанных в Синей книге. Но попробуй вспомнить, Азара, все ли предания сей книги были тебе кем-то сказаны?

— Нет, — она и раньше об этом задумывалась. — Мне кажется, это память предков. Мы можем жить в уединении, но ее слова все равно будут нам известны.

— Именно, — согласился Ведамир. — Но в различной степени. Человек, никогда не задумывающийся о смысле жизни, не вспомнит и слова из Синей книги, но мудрец может узнать ее всю. Однако, по моему мнению, никто никогда ее не читал. Откуда же возникла эта память? Быть может от духов, богов и тех вечных сущностей, что воочию узрели события, ставшие первыми строками памятной книги.

— А вы знаете ее всю?

— Ох, нет, — робко улыбнулся старец.

— А вы когда-нибудь слышали о Кетэльдоне? — спросила Азара почти без надежды на положительный ответ.

Несколько времени Ведамир сосредоточенно молчал, затем помотал головой:

— Большего ничего не могу добивать. — Азара уже развернулась спиной, когда магистр заговорил снова:

— А кто же отец? — в голосе девушки было столько скорби, что старец угрюмо опустил очи долу.

— Не знаю, внученька. Мне видится, что история эта стара. Но коль имя Кетэльдона дописано, его можно прочитать в Намару.

— А как вы считаете, если… если Кетэльдон жив, можно ли его найти?

— Это магия Канафгеоса. В стенах Гранитной библиотеки ей нет места.

В задумчивости Азара поднялась на крышу библиотеки, поднялась по лестнице, как это принято у людей. Вон силой магии вырывается из океана речка, а вот, незамеченный ею ранее фонтан — отвесный столб венчается шаром, который сыплет брызгами, словно лучами. Азара вернула взгляд библиотеке и с удивлением обнаружила, что в большую каменную книгу, венчающую крышу, вложена маленькая книжонка в золотой обложке с изображением солнца. Страницы золотой книги оказались чисты.

На вопрос Ведамир заявил, что книга всегда находилась там, где Азара ее нашла. Порой кто-нибудь из магов интересовался ею, но не мог раскрыть секрета: страницы книги не выгорали на солнце и не размокали в воде, а все написанное в ней исчезало. То же говорил и Вирдео, при этом называл золотую книгу декоративной.

— В молодости я пытался доказать, что это Чистая книга, — артефакт, подаренный первым канафъяра Ренталану, через который маг общался с ним. Я потерпел поражение, Ри мне не ответил.

К тому же результату пришла и Азара. Книга не реагировала на заклинания и внешние воздействия, а если о ней и упоминалось в Гранитной библиотеке, о том маги не знали. Азара предполагала, что книга ждет определенных слов, но каких слов, понять не могла.

Магистр зари предложил Азаре немного попрактиковаться. В просторном помещении внутри академии он демонстрировал заклинания, а девушка повторяла. Почувствовать себя настоящей ученицей академии в немалой степени способствовала и одежда зелатора. Вирдео ее перевоплощению не возражал, но высказал убеждение, что золотая мантия больше подойдет ей к лицу. Новые заклинания ученице давались легко, словно она многократно применяла их прежде. Вирдео усложнял задачи, творил более сильное колдовство и требовал многократного воспроизведения. Все условия Азара выполняла безошибочно. Потрясенный очередным успехом, Вирдео опустился на скамейку и сцепил руки.

— Невероятно. Расскажем магистрам? — в очередной раз предложил он.

— Нет.

— Есть несколько сильных заклинаний, которые мы еще не пробовали, но их желательно прочитать на открытом пространстве.

— Я немного устала, с удовольствием попробую завтра.

— Да, конечно, устала. — Вирдео продолжал сидеть в одной позе даже по ее уходе.

На следующий день, когда солнце поднялось в зенит, они забрались на крышу библиотеки.

— Не подходи к краю и люди не увидят тебя. Пусть думают, что это я практикуюсь. Смотри внимательно, — он отошел на три шага, воздел руки к небу, затем опустил: — Во-ро-фа-ат-ра-ва-ба-ад-зо.

Его кожа покрылась стальным покровом, лица нельзя было узнать, теперь им стала немая маска. Даже глаза заслонились стальными пластинами, но эта сталь не мешала видеть, хотя и несколько отяжеляла тело. То же случилось и с Азарой. Подобные метаморфозы произошли бы со всеми людьми, оказавшимся в двадцати саженях от Вирдео, во избежание чего и была выбрана крыша библиотеки, чья высота немного превышала область действия заклинания.

— Ат-ак-иб-ба-ша-ди-зо.

Библиотеку и пространство вокруг нее заволокло густым белым туманом. Через мгновение он исчез, а вместе с ним исчезла и стальная плоть.

Азара повторила первое заклинание, затем подошла к краю.

— Ар-жо-на-ра-ла, — теперь она смотрела глазами орла. Находящиеся на подступах к библиотеке учителя и ученики облачились стальной плотью. — Даже если догадаются, пусть, — внезапно передумала она.

Без особых усилий она прочитала и общее рассеивание. Вирдео продолжал качать головой.

— Если бы все люди так легко осваивали магию, не существовало бы академии. Я в растерянности, у меня нет объяснений. А у тебя?

— Возможно я как раз и не человек. — Магистр молчал, ожидая пояснения. Азара глубоко вздохнув, поведала обо всем, о чем утаивала до сих пор. Рассказ закончился вчерашним разговором с архивариусом. Вирдео молчал.

— Пойдешь к дракону? — догадался он. Азара кивнула. — Не смею тебя отговаривать, но напомню, канафъяра всегда выступали против богов, а значит, против порядка в мире. Драконы не бескорыстны, а все, что они творят — они творят во зло.

Азара не основывала взгляды на мифах и словах других, но утверждение магистра оспорить не попыталась.

Шестнадцать дней ожидания срок не малый, но стоит предаться любимому занятию, и время вдруг начинает несправедливо убыстряться. Когда тебя окружают труды тысяч умов, за столь малый час возможно прикоснуться лишь к ничтожной их части. Дни и ночи Азара проводила в библиотеке в поисках каких-либо сведений о золотой книге, а также изучая литературу, рассказывающую о проклятьях и способах избавлений от них. Не в пример магическим успехам эти поиски ни к чему не приводили. В последний день перед собранием магистров она упражнялась в искусстве колдовства. Книгу Эльмуда давно перестала вмещать известные ей заклинания, но Азара упорно вклеивала новые листы, не желая заводить другой. Вирдео продолжал восхищаться ученицей и только сетовал, что магистр Солас сейчас занят и не может принять участия в ее обучении. «Нет предела совершенству, — повторил он народный афоризм. — Но я не встречал мага, подошедшего к нему так близко, как это сделал Солас».

Вечер того дня Азара снова провела в библиотеке и снова безрезультатно. Но неожиданно среди книжных рядов она столкнулась с напуганным лучом Аланара. При встрече юноша попятился, забираясь в неосвещенную темноту. Азара видела, что, проходя мимо лампы, ученик не отбросил тени. Уличение в занятии магии Темурья неизбежно привело бы к исключению ученика из академии. Конечно Азара никому об этом случае не рассказала.

Наконец состоялось долгожданное собрание. Извещенные загодя, магистры не возражали присутствию представителя магии из Тронгароса, и только прибывший в последние часы магистр света Прайхорс — полноватый седеющий мужчина с отвислыми щеками и вечно отекшими серыми глазами — тому рьяно противился.

— Это закрытое собрание магистров ордена Аланара! Или быть может в мое отсутствие эта девушка вошла в нашу ложу и стала магистром?

— Магистр, — спокойно начал Вирдео. — Азара пришла испросить помощи своему народу, но видится мне, напротив, это она еще поможет всем нам.

— Что за вздор? Нет, мы не должны помогать мусотам, наша цель в эти смутные времена сохранить собственный орден и его знания.

— Этот вопрос ареопаг и намерен рассмотреть.

— Знаю. И что же, может, вовсе проведем собрание на площади, у всех на слуху? Пусть выскажутся все желающие, и не только из ордена.

— Именно так наставлял первых магистров Кромельер, — вошел в разговор Ведамир.

— Кромельер был безумцем, который пытался изучить все одиннадцать школ магии. Его заветы ныне осуждены и преданы забвению. Вам, уважаемый магистр Ведамир, это должно быть известно лучше нас.

— Кромельер основал наш город! — защищал древнего мага старец.

— Мне видится иначе — такая работа не под силу одному магу, но самый ловкий присвоил всю славу себе.

Стоя у дверей «ковчега» они продолжали спорить, в то время как прочие магистры уже разместились внутри. Наконец Прайхорс сдался.

— Как знаете. Только время теряем.

За большим золотым круглым столом на высоких золотых стульях с извилистыми, словно языки пламени, спинками уже восседали шестеро магистров. Азара устроилась мужду Вирдео и Ведамиром. Прайхорс стал по другую сторону стола.

— Досточтимые магистры! — привлек он внимание собравшихся, после чего сел. — Мы собрались здесь, дабы осветить таинственные события, происходящие по всему Яраилу, и определиться в действиях ордена. Одни из вас полагают, что нам до́лжно вмешаться в битвы королевств, в частности помочь мусотам завершить войну с тальиндами, другие считают, что наша обязанность готовиться к более важным и весьма вероятным битвам с ядъяра и канафъяра, а также закрывать пространственные бреши в Яраиле. Все это мы неоднократно обсуждали, но единого решения так и не нашли. Но прежде чем возьметесь приводить новые аргументы в пользу своих мнений, позвольте поделиться новостями, которые заставят вас полностью пересмотреть занимаемые в этом вопросе позиции. — Прайхорс выждал паузу, все слушали, затаив дыхание. — Мой брат Хомел передал странное послание. Вы знаете, он владеет постоялым двором неподалеку от Таура. Не так давно его посетила необычная компания: человек, по виду маг, цверг, альва, и дикарь борут. Они искали проводника к Вопрошающей горе.

— Компания и правда необычная, — согласился один из магистров, чьего имени Азара не знала. — Но какой интерес она представляет нам?

— Слушайте дальше, — продолжил Прайхорс. — Хомел детально описывает каждого из четверки, и смею вас уверить, женщина альв — та самая, нахальная целительница, хитростью пробравшаяся в Кзар-Кханар.

— Она поступила остроумно, — заметил тот же магистр. — Кто бы мог подумать, что альва окажется достаточно легкой, чтобы подняться по реке Прозрения силой нашей же магии?

— Помните, что она искала? — Прайхорс не ждал ответа. — Она вырвала страницу из летописи Анкхарга в месте упоминания Рогдевера! — помещение наполнилось гулом. — Позже ее видели в компании некого цверга. Теперь к ним присоединились еще двое.

— Не полагаете же вы, что эти четверо — предвозвестники? — спросил Вирдео.

— Именно так и полагаю. Когда видели последних вестников? Верно, около тысячи лет назад. И как часто они рождаются? Раз в тысячу лет. И часто ли собираются столь разношерстные четверки? — магистры снова загалдели. Громким гласом Прайхорс легко перекричал их. — Это не все! — из рукава он достал скрученный пергамент. — Это снес мне снегирь, едва вернулся я на землю Кзар-Кханара. Читайте! — Он бросил сверток на середину стола. Бумагу развернул Ведамир.

— «Магистры Кзар-Кханара, пишет вам дикий маг. Я был свидетелем последствия загадочного явления, о котором, как мне кажется, вам надлежит знать. Неизвестная сила разметала небесный корабль альвов. Части его теперь витают облаками, другие разбросаны у подножья Снежных гор, в ста верстах к северу от Плакучего леса. Правдивого объяснения происшествию я не нахожу, потому догадки высказывать не берусь. Еще севернее, на берегу Сна Аеси, появился хримтурс. Он назвался Кархом. Появление в Яраиле и для него самого явилось неожиданностью. Он будто бы провалился в пространстве, вдруг оказавшись в море. Вокруг себя Карх сплотил троллей и вендиго. Их нападениям подверглись Волчья Пасть и Медвежий Рев. В обоих сражениях боруты вышли победителями, но сам хримтурс остается жив и намерен продолжать войну со всеми людьми».

По мельчайшим деталям: сухости чернил, степени помятости и цвету бумаги Ведамир определил, что сообщение писано около трех недель как. Расстояние до Снежных гор велико, но не для полета птицы. Тогда почему письмо пришло только сейчас? И очень уж кстати пергамент попал в руки Прайхорсу, когда магистр света только что прибыл в город. Но гомон возрос пуще прежнего, и разрешить свой вопрос он позабыл.

— Небесный корабль, о котором говорится в письме, — перекричал всех Прайхорс. — тот самый, в коем путешествовала Миридис, а сам маг, не иначе ее спутник, которого видел Хомел.

— Опасен ли он? — поинтересовался кто-то.

— Едва ли, маг совсем молод. Но вот вместе предвозвестники — угроза для всех нас!

— Лишь легенды, — отмахнулся Вирдео. Мы не знаем назначения вестников и даже о чем собственно они предвещают.

— Или о ком, — перефразировал Прайхорс. — Их необходимо остановить.

— Предвозвестники не представляют угрозы сами по себе, — возразил ухоженный крупный мужчина с высоким лбом и длинным носом — магистр Кефалит, схоларх академии Кзар-Кханара. — Они суть знамения событий о коих мы с вами, друзья, ничего не знаем.

— Меня в большей мере беспокоит хримтурс, — высказался Вирдео. — У борутов нет силы, чтобы его сразить.

— Мы не станем помогать дикарям! — озлился Прайхорс. Самая мысль эта разъярила его. Не возразил даже магистр зари — коллеги не спешили помогать и народу, родному для большинства из них.

Магистры пришли в еще большее возбуждение. Одни утверждали, что не собираются тратить силы и время ради цели, построенной на легендах и догадках, другие призывали выступить против тальиндов, великанов, драконов и других тварей, которых с каждым днем в Яраиле становилось все больше, третьи утверждали, что с обитателями иных миров магам не совладать, они должны отсидеться в Кзар-Кханаре, и призвать богов в помощь. Во время ожесточенного спора яростно вскакивал то один, то другой магистр, вся умиротворенность, вся взвешенность слов стирались с одного лица за другим. Азара обратила внимание, что только двое до сих пор не приняли участия в сваре. Один из них, магистр солнца Солас, — невысокий крепкий лысый в белой грубой робе с равносторонним желтым крестом на груди, один угол которого обхватывает шею мага. Солас сидел с прямой спиной, неподвижный как изваяние, его изжелта-карие глубокие глаза в задумчивости изучали стол. Второй — магистр и теург Анкхарг. Азара видела его впервые, но знала — это самый старый человек в Кзар-Кханаре, а быть может и среди всех ныне живущих людей. У него не было волос на голове, но борода касалась пола, он выглядел таким древним маленьким и хрупким, что даже старый тощий Ведамир рядом с ним казался образчиком молодечества. Носил Анкхарг простую когда-то белую, а ныне выцветшую рясу без каких-либо символов. Он опустил голову на впалую грудь и за все время собрания не пошевелился, так что даже Азара не была уверена, жив ли он.

Но вот Анкхарг поднял голову и устремил в пустоту взгляд глаз, что закрылись сотню лет назад. Все разговоры мгновенно смолкли.

— Раздор ваш печалит Аланара. Решение примет тот, кто сумеет принять его весть.

В воздухе над столом полыхнуло пламя. Магистры ахнули. Огненным шаром сиял величественный золотой трехглазый орел Вио. Размах его крыльев накрывал стол и всех сидящих за ним. Он излучал яркий свет, но не от света увлажнились глаза Ведамира. Затаив дыхание, магистры взирали на посланника бога с пиететом, не смея вздохнуть. Вио взмахнул крылами, поток исходящего от них света наполнил людей теплом и силой, замедлил разгоряченные сердца, успокоил разум. Вио исчез внезапно, как и появился, а на стол опустилось большое золотое перо.

Первым к перу потянулся Прайхорс. Мышцы напряглись в глубинах дряблого тела, натянулись жилы где-то под жиром на шее, налилось кровью лицо. Он подключил вторую руку, но так и не смог оторвать от столешницы божественной вести. Не сумели сделать этого и другие собравшиеся. Даже Анкхарг притянул руку и коснулся пера, впрочем, сразу отнял, зная, что не его это ноша. Оставался только один магистр, еще не испытавший себя. Без особого интереса заседатели наблюдали, как Солас обхватывает перо рукой — очевидный для всех выбор. Солас напряг руку, а затем вдруг разжал кулак — перо осталось на месте. Магистры растерялись.

— Как же так? — вопросил Прайхорс. Солас посмотрел Азаре прямо в глаза и развернул ладонь в ее направлении. — Это смешно! — отозвался на жест магистр света. Он снова схватил золотое перо, но бессильно всплеснул руками.

Азара смутилась. Ей, нежданной и некоторыми нежеланной здесь гостье, предлагают испытать себя на роль божественного избранника. Она прятала взгляд и неуклюже делала вид, что не замечает жеста магистра солнца.

— Попробуй, — подбодрил Вирдео.

Азара робко приподнялась со стула, протянула руку и подняла перо. Магистры обомлели.

— Что ты чувствуешь? — спросил магистр зари. Она пожала плечами.

— Ничего. Это просто перо, легкое…, - вдруг глаза ее расширились. — Конечно же, перо! — Она сняла с пояса золотую книгу, с загадкой которой не разлучалась с момента их знакомства и, раскрыв, положила на стол. Встряхнула над ней пером — с него посыпались яркие искры. Они обволокли страницу золотой пленкой так, что теперь перо могло прочертить на ней письмена.

«Золотая книга», — написала Азара по центру. В первом штрихе возникло мягкое свечение. Оно расползлось по словам, в точности повторяя написание, осветив последнюю букву вся фраза ярко вспыхнула и стерлась. Девушка написала те же слова на рошъянтисе, но результат повторился.

— Сними перчатку и коснись рукой, — посоветовал второй незнакомый Азаре магистр.

Девушка судорожно пыталась прикрыться отговоркой, но ничего убедительного в пользу отказа следовать совету придумать не могла. Она бросила испуганный взгляд на Вирдео.

— Я бы и не пытался, — высказался он. — Едва ли творение Аланара ждет грубого тактильного контакта.

— Но почему бы…

— Напиши заклинание, — предложил Кефалит.

«Ду-ри-ид-аф-ар-аб», — послушалась Азара. Символы вновь загорелись, но в этот раз не погасли. В задумчивости маг прикоснулась к ним. Слоги перекинулись на пальцы и закружились вокруг кисти, сохраняя первоначальный порядок. Азара выпростала руку вверх — слепящий луч ударил в потолок. Магистры прикрыли глаза, Прайхорс, недовольно хмыкнув, сложил руки на груди. Золотая книга снова была чиста, символы на руках Азары также пропали.

— Восхитительно! — признался Вирдео. Магистры согласно закивали — Как могли мы об этом не знать? — Он оглядел присутствующих, остановив взгляд на Анкхарге. — У каждого артефакта должно быть имя. Что это за книга?

— «Закром Аланара», — ответил теург. — Его секрет был утерян до рождения любого из вас. Одновременно в книгу можно записать восемь заклинаний.

— Тогда пусть каждый из нас напишет по одному, — предложил Вирдео.

Он вывел первое заклинание и направил книгу по кругу. Когда очередь дошла до Прайхорса, магистр света деланно вздохнул, но подчинился общему порыву.

— Азара, — позвал Ведамир, он последним наполнял «Закром». — Аланар избрал тебя, и теперь ты должна решить, как будет действовать орден.

— Мы остановим тальиндов.

Азара сидела на той самой скамейке под кленом, с которой началось ее знакомство с городом. Она так долго ждала этой встречи, и теперь так странно было покидать Кзар-Кханар, проведя в нем совсем немного времени.

Рядом устроился Вирдео. Увидев, что теперь на ней золотая мантия солнечного мага, он довольно улыбнулся.

— Ты станешь хорошим учителем. Не внутри Кзар-Кханара — эти беспокойные ноги не насытятся одним городом. Но ты умеешь убеждать и в тебе есть интуитивное понимание самой сущности магии. — Азара смолчала, и Вирдео помрачнел, он хотел отложить неизбежный разговор. — Тальинды продолжают продвижение в центр Мусота. Вероятно, их конечная цель — Тронгарос.

— Промежуточная цель, — поправила Азара, он кивнул.

— По крайней мере, цель, которую мы можем предсказать. Если поспешим, прибудем в Тронгарос первыми. Великаны способны двигаться очень быстро, но они не станут нападать в одиночку.

— Великаны? — магистр верно истолковал вопрос.

— В пустоши Зверя великаны приняли сторону тальиндов. — Азара нахмурилась.

— Вы знали об этом и все же не торопились помогать Мусоту! — Вирдео ловко переменил разговор.

— Сборы не займут много времени. Дождись нас, полетим в Тронгарос вместе.

— Я догоню вас.

— Тебе совершенно незачем идти к дракону именно сейчас. Давай разрешим эту загадку сразу после того, как закончим войну. Я пойду с тобой. Драконы опасны даже для опытных магов, но Глумвиндинатрис не осмелится вызвать гнев всего нашего сообщества…

— Вирдео, друг мой, не тревожься напрасно. — Она положила ладонь поверх его руки и улыбнулась. — Я догоню вас.

— Я не могу пойти с тобой.

— Я вернусь.

 

Глава шестнадцатая. Руины Парета

Так и разошлись они четырьмя сторонами: Дъёрхтард направился на север, слегка забирая на восток, Миридис на северо-запад, Граниш и Белый Охотник опускались на юго-запад.

Оказавшись в одиночестве, Дъёрхтард дал свободу дыханию анияра. Его дорога была самой длинной, и он с облегчением выдохнул, установив, что дар единым порывом может переносить его на половину версты. Такое колдовство почти не расходовало сил, маг перемещался скачками, время от времени переходя на шаг, или останавливаясь, чтобы передохнуть.

Снова его окружали замерзшие луга и припорошенные сосны — он двигался в сторону Снежных гор. Пищи в округе становилось все меньше, но Дъёрхтард и прежде нередко жил впроголодь, умея подолгу обходиться одними побегами и желудями, потому не досадовал и унынию не предавался. Сидя на поваленном стволе, он грыз питательные, но все же очень маленькие кедровые орехи, когда перед ним пробежала белка. Нет, конечно есть зверька он не собирался, но его появление заставило мага искать более сытные источники пропитания, ибо в сравнении с ним он нашел себя необычайно медлительным и слабосильным от недоедания. Дъёрхард знал: с вершин Снежных гор в Таурские леса стекает незамерзающая река Белый Ихор, ее ледяные воды утоляют не только жажду, но и голод.

Найти эту широкую неспешную реку ему не доставило сложности. Побережье Белого Ихора обильно заросло кустарниками. Подкрепившись ягодами, маг набрал в дорогу брусники и смородины, испил живительной воды и наполнил ею фляги. На другом берегу он заметил крупного оленя. Несомненно, размерами зверь был обязан водам Белого Ихора. Беспокойное создание не отрывало глаз от чужеземца, пока тот не удалился, затерявшись среди деревьев.

Повернув к реке, Дъёрхтард забрал слишком далеко на север и достиг руин Парета двумя днями позже, чем намеревался. О пребывании в скудных растительностью жухлых молчаливых краях пышной разумной жизни внимательному наблюдателю рассказывали лишь обомшелые бесформенные груды камней. Деревянные постройки давно сгнили и валуны, разбросанные в низине, словно непослушные дети гор, умирая, все еще смотрели на далекое солнце, отказываясь возвращаться во чрево зовущей их матери-земли. При жизни Парет не был чем-либо примечательным, славу и смерть ему принес безумный маг Гайдоран. Подчиняя своей воле окрестных зверей, он опустошил город и объявил своим питомником. Его изуверства над животными привлекли внимание Каатура. Последователей бог призвал к действиям, несчастные создания должны были освобождены от жизни, умерщвлен и сам Гайдоран. Охотники, следопыты и просто люди неравнодушные к страданиям животных уничтожили мага и все его труды. Гайдоран умирал с улыбкой, заявив перед смертью, что осуществил мечту. Люди вернулись в Парет, но ненадолго. В одну из ночей город внезапно наполнился призраками магически измененных, изуверски обезображенных созданий. Немногие выжившие люди покинули Парет, на это раз окончательно. Теурги и маги неоднократно объявляли город очищенным и всех призраков изгнанными, но проходили годы и привидения появлялись снова. Когда свидетели безумств Гайдорана отошли в мир иной, сама собой отпала надобность изгонять магических тварей. Камень покрывался мохом, дерево прело, ржавел металл, Парет становился одним из тех бесчисленных забытых богами мест, коими полнился Яраил.

И все же, по меньшей мере, один человек каким-то образом сумел приспособиться к жизни в этих краях.

Сначала Дъёрхтард увидел скачущую по горе козу, над ней с вершины горы выглянула еще одна рогатая голова, затем скрылась. Козы прирожденные скалолазы, прыгая по крошечным уступам, они взбираются почти по отвесным склонам, что не в пример лучше неуклюже-паучьего ползанья людей. Без колдовства Дъёрхтарду пришлось бы искать другой путь наверх. На вершине его поджидало стадо из двадцати голов. Они испуганно заблеяли и выстроились за спиной старика в козьих шкурах. Пастух сидел на земле, в его руках на коленях лежала расширяющаяся и скругляющаяся на концах толстая очищенная от коры ветвь, белая как кость, некогда принадлежавшая Нигдарабо. Он медленно повернул голову в сторону пришельца и возвратил взгляд горным просторам. Услышав, зачем к нему пришел чужеземец, Чабаклыч, так звали старика, откашлялся. Когда он заговорил, язык, отвыкший от речи, не слушался его.

— Видать, тебе оченно надобен чекмарь. По-другому не лез бы сюда.

— Без него я не могу вернуться.

— Тогда бери, — согласился старик.

Дъёрхтард поднял палку, но затем спросил:

— А звери Гайдорана вас не тревожат?

— Души-то? Бывает. Токмо подкрадется кто, я его по башке той палкой, он, что туман утрешний — в клочья.

Дъёрхтард задумался, он не мог просто так уйти, оставив старика на верную смерть.

— Чего думаешь-то? Бери палку, коль дают, я уж свое пожил.

— И давно вы здесь живете? — Чабаклыч усмехнулся.

— Давненько. Как родня в Тауре померла, так и ушел, себе под ноги глядя.

— Я могу провести вас обратно в город. Думаю, место найдется.

— Не, — отмахнулся старик. — Чего мне там, от горшка до котла ползать? Тут устроился: и сараюшка есть, и молоко, и мясо. Так ты того, может, молока козьего хочешь?

— Нет, — смутился маг. Он положил Опору Хромого. — Пусть пока будет с вами, а я осмотрюсь, поищу зверей.

— Ну поищи, — согласился Чабаклыч. — Одного найдешь, двоих, да всех не сыщешь.

Старик не вкладывал в последние слова злого умысла, только оттого их правда не кольнула мага слабее. Одного найдет, двоих, а ведь все равно без клюки Чабаклыч долго не проживет.

Либо Зверей Гайдорана оставалось меньше, чем предполагал маг, либо они старательно прятались, но в остаток дня Дъёрхтарду ни один не повстречался. Тогда маг сменил тактику. Он пустил себе кровь, подобрал прямую ветвь и, опираясь на нее, стал подволакивать тело, при том, постанывая и покряхтывая. Очень скоро в кустах мелькнуло призрачное свечение. Через секунду существо бросилось в атаку. Волк, точнее душа волка, заблудшая и застрявшая в мире живых, — белая пелена с размытыми контурами зверя светящаяся голубовато-белым светом. Волк не понимал, что давно мертв, он продолжал охотиться, красться в кустах, выслеживать добычу и загонять до смерти. Призрак не знал устали, но порою все же пытался смежить веки и уснуть сном, которого не мог видеть. В отличие от большинства привидений, звери Гайдорана могли причинить вред живым. Призрак убивал добычу, но не мог есть, и на пир собирались падальщики. С восходом он забывал о прошлом дне и вновь отправлялся на охоту. Лесные звери не могли ни убежать, ни одолеть бестелесное создание, так что на много верст вокруг руин Парета, до самого Белого Ихора на запад, Снежных гор на север и восток почти не осталось крупных животных.

После событий, вызванных Грагардом полубогом, орден Аланара дозволил ученикам в редких случаях обращаться к магии Имурьи. Эта во многом школа бытового колдовства среди прочего в закромах имела простое заклинание изгнания призраков, которое с тех приснопамятных лет обязан был знать любой волшебник, особенно волшебник-путешественник.

Из нездорового странника Дъёрхтард мгновенно превратился в знающего свое дело мага. Душа волка наткнулась на незримую преграду, положив морду на лапы, опустилась к земле и растаяла. Вероятно, в конце жизни зверь был ужасен и несчастен. Гайдоран проводил чудовищные эксперименты, пришивал животным чужеродные части тел, изувечивал магией, превращая в насмешку природе. Но искалечить душу безумный маг не смог — в мир духов отправился величественный, статный зверь. Мысленно Дъёрхтард попросил Люперо его провести.

Маг бродил по лесам еще два дня, в течение которых повстречал еще двух беспокойных волков, кабана, медведя, и даже филина. Лишь однажды попалось окоченелое тело оленя, но никаких следов животной жизни. Лес умирал, в нем не только отсутствовали звери, но не было и насекомых, сохли деревья и вяли травы, в воздухе витал застоявшийся дух разложения. Те дни Дъёрхтард почти не ел, жизнь в нем поддерживала припасенная вода Белого Ихора. Он ушел достаточно далеко от самих руин Парета, чтобы с чистой совестью вернуться к Чабаклычу, но с возвращением все медлил. И хотя дорога его только началась, а преодолеть предстояло немало, он неизменно приветствовал каждый восход и предрассветное время посвящал медитации. Это помогало ему разобраться в себе, своих чувствах и отчасти даже заменяло пропитание. Так, например, он осознал, что был влюблен в красоту Миридис, но не в нее саму, что совершенно не скучает по Келье Покоя и напротив, желает исходить не один, а все миры.

Дъёрхтард откладывал обратную дорогу, говоря себе, что холм, ручей, поваленная высокая сосна, это ориентиры, дальше которых он не пойдет. Но он продолжал идти.

В овраге что-то шумело. Маг замер. Звук повторился — тяжело дышал крупный зверь. Подойдя к бровке, Дъёрхтард в нерешительности остановился.

Лось лежал на боку. Медленно поднимались припорошенные тощие бока, но конечности уже не двигались. Раскидистые рога прочертили тонкие борозды на мерзлой земле, глаз просительно взирал в небо. Но удивительно и ужасно было другое: на месте передних ног у зверя оказались руки. Крупные мужские человеческие руки, лишенные волосяного покрова посинели и вероятно отмерли. На одном пальце печатью прошлого обвилось обручальное кольцо. Услышав шаги, лось попытался поднять голову, но почти сразу вернулся в объятия земли и снега.

Дъёрхтард мог бы развести костер, отогреть, отпоить и вернуть его к жизни. Но надолго ли? Двух ног для существования лосю не хватит, и маг не был настолько искусен в своем ремесле, чтобы сотворить конечности. «Совсем немного, — рассудил он. — Если не убьешь, он все равно не промучается долго». Но словно прочитав мысли человека, лось чуть приподнял голову и жалобно посмотрел на него.

Дъёрхтард опустился на колени перед умирающим и нацелил руки на сердце: «Милосердный Экуро, проводи это создание к бескрайним лесам Думурьи».

Поколебавшись, он забрал кольцо.

— Нашел? — вместо приветствия спросил Чабаклыч, когда на другой день маг вернулся.

— Нашел. Надеюсь, призраки больше не потревожат вас.

— Воротятся, всегда возвращаются.

— Но почему?

— Ежели б я знал! Никак зовет их кто.

— Но кроме вас здесь не живут люди? Может быть, в Глухом лесу на севере?

— Никого там не видал. Разве что случай приключился: потерялась коза, я ж по следу пошел и в самой лесной пуще вижу мерзость-то какую — тело козье, а голова девичья! Вырвался из терний и бежать. Оно за мной, догоняет. У меня душа в пятки, повернулся, камень в него швырнул и дальше бежать. Оставило меня. Да то давно было, месяца два как. Больше его не видал, померло уж верно, а я так скажу — и хорошо, такому жить не положено.

Рассказ старика вконец опечалил мага. Он принял Опору Хромого, но не мог уйти и оставить случайных путешественников на растерзание извращенной силе. Однако не понимал, с чего стоит начинать, средоточие этой силы могло находиться где угодно и даже необязательно в самом Глухом лесу. Пополнив запасы живительной воды, он отправился вглубь леса. Здесь же он провел еще одну ночь.

Ему снился сон: он стоял во тьме, а в руке его колыхалась тропинка. Он положил ее перед собой, и она побежала через лес к Снежным горам, к водопаду, который давал начало Белому Ихору, и скрылась в брызгах воды. Проснувшись, Дъёрхтард знал, куда идти.

Ближе к северу жизнь возвратилась в лес. Маг уже слышал рев водопада, когда заприметил под деревом тело.

Это был нагой окоченевший, словно камень, труп мужчины, лишенного рук. Он сидел, опираясь спиной о дерево и склонив голову. В ногах его покоился большой плоский камень, на котором кровью был начертан крест. Дъёрхтард убрал камень, под ним оказался кусочек коры, содержащий короткое небрежно написанное кровью послание: «Айри, люблю тебя». Письмо Дъёрхтард также взял с собой, хотя почти не верил, что найдет адресата.

Белый Ихор брал начало высоко в горах. Могучий водопад ревел, наполняя окрестности силой жизни. Здесь, в тени величия природной громады, не могло таиться никакого зла, и все-таки это было не так.

Взбираясь по склону, Дъёрхтард искал нечто необычное, а что — не знал до поры, пока не увидел. В одном месте, примерно в середине водопада, вода не огибала камни, а падала отвесно. Поравнявшись с ним, маг ухватился покрепче и, превозмогая тяжесть воды, бросил себя в пещеру.

Низкий лаз уходил вглубь горы, проникающий внутрь свет не достигал его конца. Первое время Дъёрхтард брел, согнувшись, и только через сотню саженей смог распрямиться. Пещера напомнила ему жилища вендиго, быстрая вода изгоняла трупный запах на входе, но очистить от смрада дальние углы норы не могла. Дъёрхтард зажег магический огонек и к нему сразу слетелись мотыльки и мошки. Насекомых здесь было великое множество: они шуршали, стрекотали, щелкали жвалами, барахтались в паутине, хлюпали лапками по сырой земле.

Основной ход разделялся, в обе стороны через каждые пять-десять шагов расходились узкие камеры не больше двух саженей глубины. Они закрывались навесными ржавыми решетчатыми воротами. По другую их сторону в магическом свете виднелись останки зверей, птиц и людей. Части тел и внутренности все еще кишели червями и личинками опарышей, но отбеленные кости указывали, что большинство пленников погибло много недель назад. И все же, превозмогая отвращение, Дъёрхтард останавливался перед каждой дверью и всматривался в темноту — кабы неведомым чудом в этом могильнике выжило какое-то существо, он не сможет простить себе, если не попытается ему помочь. И пусть даже вся его помощь ограничится милосердием, для заключенных и смерть — великий дар.

Из одной камеры выглядывала привязанная жилами к металлическим прутьям решетки рука. Ее обладательница, высохшая нагая женщина с редкими волосами и мертвецки-белой кожей сидела, опершись о стену, и вероятно не дышала. Должно быть, она умерла совсем недавно, тело не успело окоченеть и послужить пищей червям. Но когда Дъёрхтард прикоснулся к руке, то почувствовал слабое тепло. Он позвал женщину, но она не откликнулась.

Разрушить магией ржавые решетки несложно, гораздо сложнее не ранить сидящую за ними узницу. Дъёрхтард развязал жилу, по которой уже сновали букашки, бережно опустил бесчувственную руку к земле и обхватил решетки с противоположной от женщины стороны.

— Ат-аб-ап-ат-ам-ар.

По железным прутьям побежала паутинка льда. Лед крепчал и расползался. Когда обледенела половина решетки, маг остановил заклинание. Просовывая Опору хромого между прутьями, он выламывал решетку до тех пор, пока не смог пролезть внутрь.

Он уложил женщину в теплый плащ, который ему дали дети снегов — удивительно, какой легкой она оказалась, и стал, водя над ней руками, делиться теплом. Миридис, несомненно, могла бы за минуту поставить ее на ноги, но альвы здесь не было, и маг не позволял упадочным мыслям владеть собой.

Тело женщины теплело, Дъёрхтард уже отчетливо слышал, как струится под руками горячая кровь. Но одного тепла для жизни не хватает. Он попытался напоить пленницу, но слабое тело не реагировало — вода стояла в глотке. Лишь помассировав горло, он добился глотательного рефлекса. Женщина выплюнула часть воды и открыла глаза. Большие и водянистые они казались неуместными на стянутом сухой кожей лице. Придерживая голову одной рукой, Дъёрхтард продолжил поить пленницу.

«Не пейте большими глотками, можете спровоцировать рвоту», — хотел сказать он, но передумал, — совет был неуместным.

Женщина не поднимала рук и шевелила только головой, исходя из чего, Дъёрхтард заключил, что она провела в неподвижном состоянии два или даже три дня.

— Вы можете говорить? — спросил он, когда пленница временно напилась.

— Да, — слабый хриплый голос.

— Здесь есть еще кто-то живой?

— Не… знаю.

— Кто вас пленил?

— Он, — она постаралась передать взглядом то, что не могла выговорить.

Дъёрхтард все понял, какая-то его часть всегда знала ответ. Он не хотел оставлять женщину, но, если выжил один человек, мог выжить и второй.

— Я скоро вернусь, — пообещал он.

Но других выживших существ обнаружить не удалось. Пещера заканчивалась еще одной ржавой решеткой и отсыревшей дверью за ней. Выломав обе преграды, Дъёрхтард оказался в грязной комнате с гниющей старинной мебелью. Отломились ножки деревянного стола, развалился под тяжестью книг высокий шкаф, на полу валялись изъеденные молью лохмотья, осколки стекла, обломки дерева, повсюду виднелись пятна жира и крови. Комната заканчивалась перекошенной старой дверью.

Дъёрхтард бросил в нее камень, чтобы обезвредить возможную ловушку. С глухим стуком тот отскочил, оставив на двери неглубокую выемку. Дверь приоткрылась. Подойдя ближе, маг толкнул ее Опорой Хромого.

В маленькой комнатке среди изгрызенных в крошку костей и стухших, смердящих ошметков мяса на грязной обомшелой кровати сидел древний старик, обеими руками держал ржавую миску и потягивал из нее какую-то отвратительную бледную жижу. Невысокий обтянутый кожей скелет, почти лысый, с длинными отдельными волосками на голове он носил ветошь из облезлых грязных шкур и человеческой кожи. Белое, прячущееся от света тело, изрезали бугристые вены, усыпали россыпи синяков и старческих пятен, отслаивалась и свисала лохмотьями дряхлая кожа. Гайдоран повернул голову, и Дъёрхтард увидел синие рваные губы, черные стертые зубы, впалые щеки, огрызок отвалившегося носа, и конечно, выпученные бескровные безумные глаза.

— Маг, — прошипел он и омерзительно улыбнулся. — Пришел в ученики проситься?

— Пришел тебя убить.

— О! — искренне удивился Гайдоран. — Зачем?

— Мне отвратительно даже говорить с тобой. Ты не человек, — червь, питающийся падалью.

— А, — старик пригубил жижу и с наслаждением посмаковал. — Люди — это скот, сегодня они есть, завтра их никто не вспомнит. Пусть служат науке, и жизнь их не будет бесполезна. Я сейчас очень слаб, — добавил он после паузы. — И нуждаюсь в помощнике. Был у меня один, приводил зверей да людей. Жаль не справился. Да хоть бульон из него недурной вышел. Приходи через неделю, я подумаю о твоем обучении.

— Я сделаю подарок не только миру, но и тебе самому. Пусть запомнят Гайдорана великим магом, а не жалким падальщиком. — Дъёрхтард вышел из комнаты.

— Убьешь немощного старика? А как же законы, суд?

— Законы придуманы для тех, у кого нет совести, она мне закон и судья.

— Наглая молодежь! — возмутился старик, отставляя в сторону миску. В этот возглас, а равно и последующее действие, он попытался вложить поучительный пафос. Однако голос его по-прежнему остался слабым и невыразительным, а трясущиеся руки в последний момент выронили миску, замарав и без того грязное тело. — Я вам покажу, — он согнулся за миской, но выносить это жалкое зрелище дольше Дъёрхтард не желал.

— Ша-ди-ит-та-ло.

Огонь разорвал старческое тело в клочья. Это был лишь огненный шар — от такого заклинания могущественному магу и умереть зазорно. Но Гайдоран умер пять веков назад, старик — лишь куча праха, крупица оставшейся силы, расходующаяся на поддержание подобия жизни.

Дъёрхтард мельком осмотрел обе комнаты. Все содержимое их — мусор и хлам. Среди раскрошившихся и разорванных книг он обнаружил три сохранившихся по виду магических свитка. К его разочарованию они обратились в пыль при первом же касании.

Женщина ждала его возвращения в том же положении, в котором маг ее оставил.

— Во…ды, — попросила она.

Пленница испытывала сильное обезвоживание, при котором все время хочется пить, и даже если кажется, что ты напился, облегчение оказывается временным, горло вновь саднит, упрямая жажда возвращается с прежней силой.

Перед выходом Дъёрхтарда поджидала новая задача. Исхудавшая женщина почти ничего не весила, но о том, чтобы пройти с ней на руках через водопад и удержаться на крутом скользком склоне, не могло быть и речи.

Маг попытался заморозить водопад, но стихия оказалась сильнее. Здесь не было корней, по которым возможно спуститься, но на краю торчал большой острый камень, и Дъёрхтард мог попытаться, обвязав его поясом, спуститься хоть немного. Но тканевый пояс едва ли мог выдержать двоих, а применив заклинание перышка, почти лишенный массы маг рисковал оказаться сметенным тяжестью вод. Дъёрхтард думал, что мог бы соорудить из выломанной обледенелой решетки навес, поддерживаемый железными балками из тех же дверей, но сильно сомневался в прочности подобной конструкции, кроме того работа заняла бы много времени и сил, вполне вероятно, в результате не оправдав себя.

Как и всегда, удалившись в дебри выбора, он остановился на самом простом решении. Держа на руках и крепко прижимая к себе женщину, он прыгнул в водопад. Сила воды развернула их в сторону, но в просвете капель он увидел землю, и этого было достаточно.

Он свалился с двух аршинов над землей, при падении подвернул одну ногу и повалился на спину, однако не выпустил из рук хрупкого груза.

Дъёрхтард легко перемещался на открытом пространстве, но оказавшись в лесу, из осторожности предпочитал передвижение на своих двоих. Кроме того, перемещая вместе с собой еще одного человека, он расходовал много сил. Колдовство несколько помогало справляться с ношей. Через два дня маг намерен был доставить женщину к Чабаклычу, где она бы продолжила поправляться. Он спал тяжелым, нездоровым сном, постоянно просыпаясь. Ему снилось осклабившееся лицо Гайдорана. Старик хохотал и все повторял: «Думаешь, убил меня?». Проснувшись, Дъёрхтард вспомнил о личах и шкатулках, в которых они прячут души. Следовало обрушить пещеру, хотя и этот шаг не гарантировал окончательной смерти Гайдорана. Мрачные думы развеяла приятная новость.

— Мне гораздо лучше, — уверяла недавняя пленница. Она стояла, опираясь о дерево, и выглядела гораздо здоровее, чем вчера — такова целебная сила Белого Ихора. — Меня зовут Айри.

— Дъёрхтард, — представился маг. Он опустил руку на пояс и нащупал кусочек коры. — Мне кажется, это адресовано вам.

Айри прочитала записку, и крупная слеза пробежала по щеке. Смахнув ее, она сказала:

— Она от Ларна. Вы его видели? Такой красивый мужчина с сильными руками.

Дъёрхтард запомнил его иначе: окоченевший присыпанный снегом труп, чьи сильные руки принадлежали лосю.

— Да, он…

— Умер, — спокойно закончила женщина. — Я так и думала. И все-таки надеялась, что ошибаюсь.

Маг протянул кольцо.

— Спасибо…

— Но как вы сумели выжить?

Лицо Айри исказила мука, она вдруг опустилась на колкий снег и заплакала.

— Можете не отвечать, теперь это в прошлом.

— Вы спасли меня. Я не знаю, как вас благодарить, — она всхлипнула. — Я вернусь в Таур к своей семье, родителям и детям. Вы имеете право знать, я расскажу все.

Дъёрхтард развел огонь и приготовился слушать. Их было четверо: Айри и ее муж Ларн, деверь Тарн и невестка Эрмира. Вчетвером они отправились на прогулку в Таурские леса, но заблудились. Они шли вдоль Белого Ихора, но вышли с другой стороны, достигнув водопада. Здесь их встретили ученик Гайдрана, Абоминар, и души зверей-мучеников лича. Маг пленил путников и бросил в темницу. Он поил их один раз в день и совсем не кормил. Первой забрали Эрмиру. Айри слышала крик, а затем как что-то тяжелое волочили по земле. «Не смотри, — говорил Ларн. — Его поместили камерой глубже, и он неизменно всегда просил жену закрывать глаза, когда видел что-то ужасное». И она всегда послушно закрывала глаза, хотя нестерпимо желала знать, что происходит. А затем она услышала голос невестки. «Не смотри, — предупредил Ларн». «Я жива! — кричала Эрмира, стоя по другую сторону решетки камеры Айри. — Но как будто что-то не так. Голова как в тумане, со мной все в порядке, а подруга? Почему ты молчишь? Посмотри на меня». «Пожалуйста, Айри, не смотри, — предостерег Ларн. — Эрмиры больше нет». Оскорбленная женщина стала возражать, но Абоминар бесцеремонно вышвырнул ее из пещеры. Следующим забрали Тарна. «Я им не дамся, — пообещал мужчина. — Лучше смерть, чем то, что стало с моей женой». Когда пришел Абоминар, Тарн расколол себе голову о выступающее острие камня. Маг выругался, но все же отволок тело учителю. Вернулся он злее обычного, очевидно, эксперимент не удался. Он швырнул пленникам кишки. «Вот что осталось от вашего друга, только на суп сгодился». «Это ничего, — успокаивал Айри муж. — Тарн все равно мертв, но мы еще можем выжить. Наши камеры теперь наполнятся насекомыми, будем питаться ими». Затем настал черед Ларна. «Я постараюсь выжить, — сказал он. — Но когда услышишь шаги, не открывай глаз, что бы я ни говорил». Айри слышала крики, а затем что-то прошло мимо ее камеры. «Шевелись тварь», — приказал Абоминар, и рев испуганного зверя потонул в шуме водопада. Айри полагала, муж не выжил, но вскоре раздался новый крик и теперь кричал не Ларн. Через минуту знакомый голос позвал: «Айри, нет, лучше не открывай глаз. Я расправился с учеником, но до учителя не добрался. Я постараюсь найти что-то, чем можно открыть решетку. Я сейчас». Он ушел в сторону водопада, но не вернулся. Следом за ним пронесся огненный шар. Следующие дни Айри провела в одиночестве. Она ждала появления Гайдорана, но маг почему-то не приходил. Она заставила себя придумать способ продлить жизнь. Одна стена камеры отсырела, по ней изредка стекали капли воды и впитывались в землю. Айри сумела выцарапать небольшую ямку у стены, куда бы собиралась вода. Она нашла полую тонкую косточку и пила через нее, поскольку не дотягивалась до воды губами и не смела расходовать драгоценные капли, пытаясь зачерпнуть жидкость руками. Она долго не могла заставить себя есть червей и мух, что трапезничали кишками Тарна, но голод переборол отвращение. И все же маленькие тельца не могли насытить человеческого организма, с каждым днем она слабела все больше, сначала не могла стоять, затем с трудом шевелила руками. Из последних сил она обмотала запястье обрывком кишок к решетке двери в слабой надежде, что, быть может, хотя бы Гайдоран вспомнит о ней и добьет.

— Значит, Ларн умер не сразу, — заключила она. — Где вы его нашли? Я хотела бы увидеть его еще раз.

— Ларн умер, — озвучил Дъёрхтард главную часть ее фразы. — Я видел лишь тело.

Они продолжили спуск по реке. Удивительно, но Белый Ихор никуда не впадал. Деревья жадно впитывали целебную влагу, земля забирала ее без остатка, не заболачиваясь. Река сузилась до ручейка и вконец иссякла, когда на горизонте загорелась Белая Звезда. Так назывался один из трех хранителей Таура. Это неугасимый дар Аланара, парящий невысоко над землей и озаряющий окрестности на десятки верст. Так рошъяра указывает дорогу путникам, следующим в град слепой ночью, и согревает холодной зимой. Белая Звезда хранит Таур с востока, на северо-востоке его оберегает Северный Страж, на юго-западе — Длань Матери. Трое защитников составляют незримый треугольник, в центре которого заключается Таур.

— Здесь началось наше путешествие, — раздумчиво произнесла Айри. Она прикоснулась к десятисаженному светилу, и рука ее провалилась внутрь. Прикосновение к Звезде не обжигало, но согревало и, не смотря на яркое свечение, на нее без вреда для глаз можно было смотреть не моргая. — Бедные дети мои, несчастные родители, не представляю, как они переживали. Совсем скоро я снова их увижу. А вы, Дъёрхтард, бывали в Тауре?

— Нет.

— Удивительный город, вам понравится.

— Я не хочу вас оставлять, ведь мы еще не прибыли. Но, признаться, я не собирался идти в Таур, а хотел просить трех уберечь одного человека.

— Знаменитые алтари паломников, — понимающе кивнула Айри. Если человек начинал путь к трем хранителям, он не мог задерживаться и заходить в город до окончания ритуала. — Не переживайте, здесь всего день пути. Идя по тропе на запад, я не пройду мимо города и, переступив черту незримого щита Эри-Киласа, не подвергнусь опасности.

— Да, — согласился маг. — Пожалуй, что так.

— Но когда закончите, разыщите меня. Буду рада встретиться снова. И, — она улыбнулась, — наконец верну ваш плащ. — Дъёрхтард улыбнулся одними глазами.

— Не могу обещать скорой встречи. Мне нужно спешить далеко на юг. Возможно, мы еще увидимся.

Айри ушла, а Дъёрхтард обернулся к Белой Звезде. «Светлоликий Аланар, — произнес он мысленно, — храни Чабаклыча». Он совершенно не был уверен, что уничтожил всех призраков Глухого леса и только надеялся, что слова его, не слишком преданного последователя трех, все же достигнут ушей рошъяра.

С той же просьбой обратился он к Северному Стражу, серебряной громаде доблестного Эри-Киласа. Большой каплевидный щит с умбоном не сотворен руками человека. Когда вознесся Тавелиан на небеса, Эри-Килас отдал свой щит жителям тогда еще не великого града, но деревни, оберегавшим его сына и сражавшихся с силами, которых не могли одолеть. Ни одно злонамеренное создание не смело приближаться к Северному Стражу, а посетивший его проситель в течение следующих трех дней был обезопасен от диких зверей, и даже разбойники не трогали благословенных молельщиков, боясь божественного возмездия.

Завершилось паломничество Дъёрхтарда посещением Длани Матери. У Нилиасэль не было детей, но в то же время ее почитали как проматерь, как воплощение самой жизни. Ее дар Тауру — оттиск руки на камне. Жаждущему он даровал воду, голодному пищу, больному здоровье. Ни в чем этом Дъёрхтард не нуждался и только просил милосердную деву хранить старого пастуха.

 

Глава семнадцатая. Таур

Светоч севера, город-легенда, чудесный град, где нет места вражде и злобе, где рождаются со счастьем на устах и умирают без боли в душе и теле. Не копошится в ночи облезлое страдание, украдкой не плачет костлявый голод, милостью трех цветет, как и прежде, народ Таура. Славен Таур. Славой своею он пересекает моря и океаны, достигает других континентов и остается в сердцах людей. Многие жаждут узреть благословенный град, но узнав близко, лишь малая их часть назовет его домом. Здесь нет величественных храмов и дворцов, роскошных пиров и искусных музыкантов. Здесь нет могущественных магов, нет оружейных мастеров, людей ученых и богатых. Девять веков назад на месте Таура существовала старинная деревня под названием Ур — так, по мнению древних людей, журчала протекающая неподалеку одноименная река, переименованная позже в Белый Ихор. Приснопамятные события прибавили к названию деревни первые буквы имени Тавелиана, с кем ныне город и отождествляется. Эти строки Синей книги известны каждому жителю Таура:

Городом Таур называли из вежливости. Смена имени деревни не повлияла на образ жизни ее обитателей. За девятьсот лет Ур почти не изменился: люди здесь все также держали скот, засеивали поля. Они жили в маленьких бревенчатых домиках семьями, в гармонии с природой, окружающим миром не интересовались. Чужестранцы не понимали их, лишь единицы приобщались к тому загадочному счастью, которым лучились глаза таурцев. Таур располагался неподалеку от Великого пасарского тракта, который протянулся от Арнохара на северо-западе Сиридея, до Сафинона на юго-востоке, и порою сюда все же наведывались купцы. Однако жители Таура потребляли только то, что производили сами, у них не было денег для торговли, они могли обменяться вещами, или принять товары даром.

Но кое-чем Таур бесспорно отличался от Ура — верой. Прежние его жители не обладали набожностью, но, когда воочию видишь, как боги вдруг встают на защиту твоего дома, нельзя их не благодарить. Словом ли добрым, мыслью, или возведением храма — детали не так важны. Хранители Таура одновременно являлись местами поклонения и обращения к трем, но для Тавелиана соорудили отдельный храм в центре деревни. Деревянный одноэтажный, как и все постройки в городе, он лишь немного превосходил размерами жилые дома, но во всем мире именно этот храм Тавелиану считался главным. Его соорудили на месте гибели рошъяра, и за девять веков дерево храма не потемнело, не обомшело, не обветшало. Здесь хранятся две реликвии: Гонитель Тьмы и Кровь Праведника. Обе, как считается в городе, сотворил крылатый бог, и именно для того, чтобы посмотреть и, быть может, прикоснуться к ним, сюда приходили паломники.

Идя меж покосившихся домиков, мимо стариков в затертых суконных рубахах, слыша собачий лай и коровье мычание, Миридис не могла быть уверена, что пришла именно в Таур, а не в какую-то другую деревню, столь обычно выглядел легендарный город.

Занималось утро, кричали первые петухи, а женщины в первый раз отправлялись доить коров. В храме оказался только один человек — высокая крепкая теург с зеленоватой кожей, длинным лицом, иззелено-черными волосами и карими глазами.

Согласно верованиям анияристов запад принадлежал Ахабо. Власть анияра земли выражалась в том, что растительность на западе была самой пышной, горы самыми высокими, там же обители огромных размеров живые создания. Не составляли исключения и люди, и хотя они как никакие другие существа перемешивались по миру и нередко вырождали свой род, общие расовые признаки сохранялись, особенно в диких обособленных краях. Глядя на незнакомку, Миридис не сомневалась в ее происхождении. Когда мореходы Имъядея увидели огромные как деревья цветы неизвестной земли, они нарекли ее Велианой. Причалив, матросы спустились не на песок, но берег, усыпанный тысячами маленьких и больших чешуек. Днем они поражались красотами новой земли, однако ночью восторг сменился ужасом, моряки бежали от чудовищной змеи, чтобы предупредить остальной мир об опасности этих загадочных мест. И сейчас, когда почти не осталось неизведанных уголков в Яраиле, Велиана остается, вероятно, самым красивым и одновременно самым опасным его местом.

Уроженку Велианы окутывала тонкая древесная кора, частью зеленого, частью карего цвета. Эта кора или верхний слой стебля принадлежала вилорожнику — спирально закручивающемуся растению, которое росло на землях Велианы. Из коры молодых деревцев туземцы изготавливали одежду, обтачивали чешуей, смачивали соками жуков-лесорубов, предохраняя от засыхания, и просто обматывали вокруг тела. Женщина представилась теургом Тавелиана Оламисварой. Миридис попросила показать артефакты и немного рассказать о них.

В центре комнаты опустился на одно колено высокий крепкий мужчина, чью обнаженную каменную фигуру прикрывала только схенти. Он смотрел вниз, из его спины вырастали объемные птичьи крылья и накрывали маленького человечка с распростертыми вверх руками и поднятой головой. С телом ребенка, но лицом взрослого человека во второй скульптуре легко угадывался лучший земной друг Тавелиана, Мирволан. В одной руке он держал обугленную длиной в две пяди палку, в другой деревянную чарку, в которой, к удивлению, Миридис различила очертания черепа.

— Гонитель Тьмы, — почтительно представила Оламисвара артефакт. Она взяла палку, закрыла глаза и глубоко вздохнула. Неказистая головешка изменилась, теперь это был жезл искусной работы. Дерево выбросило луч белого света, в его неровных очертаниях виделись контуры меча. — Он показывает нашу светлую сторону, — продолжила теург. — Чем добрее ты, тем ярче разгорается клинок. Доброго человека его свет согреет, но злого обожжет. Говорят, в руках Мирволана Гонитель Тьмы полыхал так ярко, что свет выжигал глаза видевших его лиходеев. Возьми его, — предложила она Миридис.

Альва послушалась. Она испытывала пиетет, держа в руках легендарную вещь. Клинок погас. Миридис сосредоточилась на внутреннем свете, подумала о том, что скоро закончится война с тальиндами, восстановится равновесие в мире и потом… что будет потом, она не могла представить, все ее мысли вот уже многие годы стремились к поиску смысла своей жизни, своего предназначения. Исполнив его, она окажется в конце коридора, в тупике. Но вероятно то, что сейчас ей мнится тупиком, окажется поворотом в бесконечных изгибах лабиринта жизни.

Гонитель Тьмы вспыхнул снова. Мягкий свет наделял силой и уверенностью в себе. И все же Миридис показалось, что у нее жезл-меч сияет не так ярко, как в руках Оламисвары.

— В тебе много добра, — признала теург.

— Но ведь нельзя разделить все на добро и зло, — возразила Миридис.

— Артефакт определяет соотношение этих начал в живом существе.

— А если существо нейтрально, чаши его света и тьмы равны? Или вовсе нет обоих начал?

— Оно не сможет воспользоваться Гонителем Тьмы, но и само оружие не причинит ему вреда.

— А почему Гонитель Тьмы ныне не избирает королей из числа следующих путем четырех королевств?

— Это решение самих королей. Не трудно понять, почему. И все же я надеюсь застать те времена, когда правители вновь отворят душу Тавелиану, и лишь достойные трона будут на нем восседать.

Миридис вернула жезл теургу, Оламисвара бережно вложила его Мирволану в ладонь.

— Кровь Праведника, — с неослабевающим благоговением продолжила теург — Подержи ее в руках.

Миридис приняла чашу. Она почувствовала теплоту дерева, а внутри увидела густую синюю жидкость.

— Выкушай.

Но тут альва растерялась. Это не ее религия. Не лицемерным ли будет приобщиться к святая святых, испив кровь чужого бога?

— Боги одни для всех, — словно прочитав мысли, ответила Оламисвара. — Мы можем почитать их или отвергать, но наши духовные предпочтения не умоляют их значения.

— Но ведь это… кровь, — неуверенно возразила Миридис.

— Кровь бога, не человека или альва. Мысля смертными понятиями, невозможно постичь бессмертную сущность. Разве испив воды, мы думаем, что поглотили частицу Анадис? А с каждым вдохом наше тело питается Аларьят?

— Все так, и анияра внутри нас, — заметила альва. Она заглянула в теплые карие глаза. Оламисвара провела такие параллели из соображений, что альвы больше почитают старых богов. Таким же образом теург могла сказать, что в ней всегда доблесть Эри-Киласа, свет Аланара, милость Нилиасэль и праведный гнев Тавелиана. Храм четырех не признавал анияра. Хотя с этой позицией, захлестнувшей большую часть Яраила, Миридис не была согласна, в этот момент она считала неэтичным обсуждать вопросы веры.

Она сделала глоток. Тепло и сила разлились по телу, достигли сердца, кончиков пальцев рук и ног, вырвались из глаз и высвободились дыханием. Она прикоснулась к Небесному оберегу. На миг ей что-то показалось, но чувство исчезло так быстро, что она не успела его осознать.

— Кровь Праведника возникла одновременно с Гонителем Тьмы? — спросила она.

— Гораздо раньше. Вознесшись, Тавелиан разыскал артефакт и вручил Мирволану. Люди знали о нем задолго до основания Таура. Есть множество предположений его природы, но истина, полагаю, затерялась уже на заре человечества.

— Альвы не поклоняются рошъяра, — осторожно начала Миридис. — Мой народ горд в одиночестве. Но я пришла в эту святыню не как альв, и даже не как паломник. Но цель моя, быть может, откроет истину, о которой вы говорите.

— Какова же твоя цель? — голос Оламисвары оставался доброжелательным, но в нем звенели нотки неясных догадок и опасений.

— Я пришла за Кровью Праведника.

Теург молчала. Ей удалось сохранить спокойное выражение лица, хотя это известие, несомненно, не могло ее радовать.

— Тавелиан даровал Кровь Праведника Тауру девять веков назад. Эта реликвия — достояние храма и всего селения. Она не принадлежит мне одной, она принадлежит всем жителям Таура, его истории и самому Тавелиану. Я не могу распоряжаться ею.

— Это важно не для меня одной, но для всего мира. Я шла через Снежные горы и лес Нескончаемого Дождя, спасалась от троллей и вендиго, стояла перед хримтурсом и блуждала по страницам Намару. Но это лишь незначительная часть моего путешествия, которое началось двадцать лет назад. Я бы не просила, не будь необходимости.

— Ты просишь о многом и многое не досказываешь. Для чего тебе нужна Кровь Праведника?

Миридис тяжело вздохнула. Туманный ответ не понравится теургу, а говорить правду было рискованно. Что если Оламисвара откажется помогать? Миридис нащупала статуэтку в мешочке на поясе и понадеялась на лучшее.

— Последние недели в мире происходят странные вещи: природные бедствия, появление существ из других миров. Вероятно, вы знаете об этом, — Оламисвара кивнула. Миридис повела речь дальше, стараясь обходиться короткими словами. Теург слушала внимательно и не прерывала собеседницу. — Черенок надломлен, — подытоживала Миридис. — Если не вмешаться, Яраил обрушится и разобьется у корней Яргулварда. Чтобы вернуть равновесие миру, нужно привлечь силу, которая подавит и покроет собой все раздоры в Яраиле. — Миридис помедлила, Оламисвара продолжала молчать. — Я говорю об Аштагоре.

Теург выдохнула с придыханием, глаза ее округлились, рот слегка изогнулся наигранной улыбкой.

— Я не могу вам поверить.

— Мои друзья должны найти Опору Хромого и Счастье Богатея. Вместе с Кровью Праведника артефакты откроют врата Ветхого Плаща, в глубинах которого хранится Аштагор.

— Клинок Горя, клинок Несчастья, сколько эпитетов у этого оружия? И ни одного, указывающего на присутствие светлого начала.

— Они звучат пугающе, но ведь все что мы знаем об Аштагоре — отзвуки старинных историй. Представляй он угрозу для всего сущего на самом деле, едва ли боги оставили бы нам даже крошечную возможность завладеть им.

— Я должна услышать Тавелиана, — завершила Оламисвара диалог, и вся ее одухотворенность сменилась полным разочарованием.

Весь следующий день Миридис провела в ожидании, вечером ответ был дан.

— Тавелиан разрешил доставить чашу с его кровью к руинам храма мертвого бога. — С плеч альвы как будто сняли мешок, но по голосу теурга она догадалась, что это еще не все. — В храм поскачет один из жителей Таура, мой ученик, а вы со мной будете ожидать возвращения артефакта и до тех пор не сможете выйти за пределы щита Эри-Киласа.

Такого условия Миридис не предвидела. Она ждала, затем ждала и еще раз ждала. Она больше не желала ждать, оставаться в стороне и не участвовать в судьбе мира, в том, что, по мнению самой, ей надлежало творить. Ее захлестнули злость, гнев, обида. После всего, что она сделала для мира, как смеет теург лишать ее возможности увидеть результат ее трудов? Ее трудов — ни Граниша, ни Дъёрхтарда или кого-либо еще. Без нее они никогда бы не встретились, не узнали своего предначертания, и некому было бы остановить падение мира. Пусть рошъяра считают себя богами Яраила, пусть маги Кзар-Кханара называют себя его защитниками, никто из них до сих пор не потрудился прийти ему на помощь, — только она, откликнулась одна лишь она. Молчание затягивалось, но Миридис все еще не готова была дать ответ. Она собрала всю свою выдержку и отбросила личные предпочтения. Как будет лучше для Яраила? Стоит ли забрать артефакт силой, чтобы иметь возможность помочь остальным в храме Нигдарабо или даже в бою с тальиндами, если таковой все же состоится? Или все-таки лучше сохранить доверительные отношения с Тауром, Оламисварой, а значит и с Тавелианом? Вдруг ей вновь потребуется помощь рошъяра?

— Я согласна, — наконец решилась Миридис. Теург кивнула, она видела происходящую в ней борьбу и осталась довольна ее исходом.

— Время пролетит незаметно, — пообещала она. Миридис в этом сильно сомневалась.

Оказавшись в гостевом доме, маленькой уютной избе, которую ей отрядили под жилье, Миридис призвала Люперо.

— Слушайся Граниша, — и обняла на прощание косматую волчью морду.

Адорант остался спокоен, и альва в очередной раз подумала: скольких хозяев сменил бессмертный дух в облике волка? Пятьдесят? Пятьсот? Только сейчас она осознала, что забыла спросить Олинаура о первом хозяине Люперо. Заяра мог и не знать ответа, а мог знать, и хотя знание, скорее всего, не принесло бы никому пользы, свою забывчивость она посчитала предательством дружбы.

Миридис передала статуэтку гонцу, снабдив его описанием Граниша и на всякий случай Дъёрхтарда. Она стояла и смотрела в след удаляющегося всадника, а когда потревоженная копытами пыль осела, и удаляющийся силуэт не мог рассмотреть даже острый взор альвы, Миридис по-прежнему продолжала стоять.

Тянулись вязкие дни. Жители Таура, никогда не видев альвов, дивились бледности гостьи, постоянно справлялись о ее здоровье, заботливо предлагая еду, а узнав, что Миридис не употребляет мяса, единогласно обвинили эту «причуду» виновником ее тщедушия. Селяне всегда были заняты бесчисленным количеством дел, но для альвы праздные дни не отличались один от другого. Но одно событие все же развеяло скуку и вызвало ее искреннюю улыбку.

В Таур пришла женщина в плаще подобном тому, от которого не так давно отказалась сама Миридис. Ей не позволили зайти домой, чтобы одеться и сразу набросились с вопросами. Родные убитых происками Гайдорана и Абоминара приуныли, узнав, что остальным спутникам Айри выжить не удалось, и вдруг воспламенившаяся с новой силой надежда отозвалась почти забытой болью в сердцах. Но и они, как и другие селяне радовались счастливому возвращению женщины. Первыми Айри увидели ее маленькие дети: сын и дочь. Они подбежали и уткнулись ей в ноги. Выступившие слезы радости еще долго не позволяли им высказаться, но и сами по себе они говорили лучше любых слов.

 

Глава восемнадцатая. Мёдар

За свою жизнь в три пятых века Граниш прошел тысячи верст и еще больше ночей провел в диких краях. Он ловил запахи далеких трав и читал намерения ветров. Далеко не всякий зверь мог сравниться с ним в умении ориентироваться. Он разбирался в грибах и травах, а в поведении птиц видел характер грядущей погоды не хуже любого придворного авгура. И даже ночью, лежа в мастерски сооруженном шалаше и грея ноги у нодьи, чувства его не притуплялись усталостью.

Одним днем западней его маршрута находился Временщик. Небольшой город в излучине реки Болотницы вырос из стоянки путников, следующих из южных земель в Таур. Но заходить в него Граниш не стал — здешние края щедры дарами, а перемещаться он предпочитал налегке. Опыт походов и осмотрительность помогли избежать нежелательных приключений, и его глаз безбоязненно радовался красотами природы и обилием памятников древности. Прогуливаясь среди пестрых зарослей цветов и душистых трав, цверг думал о том, что вместо него здесь следовало оказаться Миридис. Некогда клумбы разрослись целыми полями, среди цветов которых сложно было поставить ногу, чтобы их не примять. За дикими садами никто не ухаживал, но каким-то чудом даже спустя сотни лет с момента рождения они продолжали цвести и плодоносить в гармонии, без притеснений сорных трав, которым не нашлось места умыслом творца. Люди называли эти сады платом Велианы. Люди всегда связывали с богиней искусств красоты мира, но Граниш знал, сад сотворила не бессмертная рука, но альва по имени Вилиис. Одно из творений этой загадочной женщины манило искателей приключений, а благословения его искали все смертные. Соблазн был так велик, что Граниш отклонился от маршрута в сторону.

Он пробрался в сердце леса называемого Охотником и теперь стоял перед луком Каатура. Огромный, больше человеческого роста лук из кости дракона натягивала толстая жила гекатонхейра. Сейчас в нем не было стрел, но как только звери Гайдорана выходили за пределы Глухого леса, на тетиве возникала белая острая молния, срывалась и, пролетая несколько сот верст, безошибочно поражала мишень. Граниш полюбовался оружием, но продолжил путь на юг — его цель находилась дальше. Он потратил два лишних дня, прежде чем достиг одного из величайших смертных творений — Кошачьего древа.

У него было пять стволов. Четыре из них — массивные колонны поднимались на одну высоту и сливались в то, что без слепоты походило на туловище. Пятый ствол длиннее и тоньше остальных, выгибался хвостом. У кошки имелась соответствующая голова, даже уши и нос. Изгибом коры она улыбалась, смолой горели оранжевые глаза. Тело увил густой ковер длинных хвойных и очень мягких травинок, колючками топорщились усы. Удивительно Кошачье древо, но еще удивительней его плоды. Формой они походили на крошечных круглых пташек, а вкусившему их давали поистине божественную силу избежать смерти девять раз. Цвело Кошачье древо единожды в девяносто лет, а желающим заполучить редкие плоды не было числа. Один такой плод мог даровать нищему землю, титул, купить безбедную старость.

Сотворение Кошачьего древа проистекает из тьмы Шаэльзира. Однажды рава Фалурд вознамерился очистить зловещий лес. Там он повстречал волка Сихаркада, будущего верного друга. Многие годы обменивались они телами, пока не слились воедино, став первым оборотнем — одним сознанием в двух телах. Разум Фалурда не пережил превращения и тела остались зверю. Сихаркад выживал за двоих, но довлела над ним власть Шаэльзира. Без человека волк уже не мог противиться диким порывам. Он озлился и пропитался ненавистью к людям, в которых теперь видел тюремщиков, некогда держащих его в кандалах. Безвольным Фалурдом он завлек в Шаэльзир друзей мага, где слуги темного лесного духа, лютые, как и волк, звери, похитили их тела и разнесли оборотничество по всему миру. Но той малой кровью не насытился Сихаркад. Он пожрал Фалурда и покинул лес, дабы разнести зло по миру. Не охотился он на зверей, но питался человечиной, отчего становился больше и злее.

Родился и достиг ушей Вилиис слух об ужасном звере. Талантливый алхимик, она отравила мясо так, что волк не обнаружил ловушки. С тела Сихаркада Вилиис взяла зубы, кровь и шерсть и на основе тех компонентов сотворила Кошачье древо. В его шерсти родилась кошечка Альмура, обладающая девятью жизнями.

Земля не принимала тела Сихаркада, останки зверя пролежали больше ста лет, пока трупный запах не привлек другого волка. Он раскопал и пожрал плоть и кости Сихаркада и стал его новым воплощением. Теперь он таился в пещерах и копил силы. Когда Луазард объявил себя богом и вызвал дождь из крови, воскрес чудовищный скорпионозмей Акрепъюла, которого к тому времени надвое разрубили войска Изгера. У тела отросла голова, а у головы тело и теперь то были два создания: скорпион Акреп и змей Ю́ла. Обоих выследил и пожрал Сихаркад, дабы стать сильнее. У него появились клешни и длинный змеиный хвост, венчающийся жалом, все тело покрылось чешуей и хитиновыми пластинами. Сихаркад отыскал Альмуру и убил. Но кошка воскресла и скрывалась до тех пор, пока ее не спасла приемная мать. Вилиис сразилась с чудовищем, и они оба пали. Альва не смогла вернуться к жизни, потому что, умирая, Сихаркад разорвал ее на части.

Оставшись одна, Альмура отправилась бродить по миру. Вторую ее жизнь отняла отравленная мышь, третью — деревенские мальчишки. Тогда кошка вознамерился покинуть Яраил. Отправилась она к Снежным горам, где умерла дважды: от голода и холода. Ей удалось добраться до стержня мира, но она сорвалась, упала в Абаканадис и утонула. Вместе с нерожденными душами ее выловил Мурс. Айинъяра помог Альмуре взобраться на Яргулвард и там, в лесу ветвей она познакомилась с Равазом. Древний леопард приютил странницу, стал растить и оберегать как родную дочь.

Граниш не нашел ни одного кошачьего плода. Неудивительно, ведь сюда регулярно приходят те, чьи глаза при свете видят гораздо лучше его собственных. Но смотреть можно не одними только глазами. Предвестник припал ухом к земле и призвал дар.

Поднималось и опускалось солнце, снова и снова приходили и уходили люди. Лето сменялось зимой, а зима летом. Набегали и рассеивались тучи. Шли дожди и снега. Пролетали птицы и пробегали звери. Колыхалась на ветру кошачья шубка, индевела, оттаивала и снова засыпалась снегами. Но как долго Граниш не всматривался в минувшие события, заветных плодов не находил. Никогда еще он не забирался в прошлое так далеко. Голова полнилась образами и готова была разорваться от напряжения. Он сосредоточился, замедлив обратный бег времени. Вот о чем-то беседуют двое мужчин, один вытаскивает нож и закалывает второго. Он тщательно обыскивает труп и, закончив, раздосадовано ударяет неподвижное тело носком сапога. Изображение растворяется. Теперь группа вооруженных людей сторожит дерево. Появляется маг в красной мантии, он бросает в Кошачье древо огненный столб, но оно не загорается. Мага убивают. На его смену приходят люди в черных капюшонах и побеждают отряд солдат. Воины возвращаются, теперь их гораздо больше — несколько сотен. Они разбивают лагерь.

«Скоро», — понял Граниш.

Через три дня на Кошачьем древе появляются первые плоды. Крошечные птички, они вырастают всего за неделю. Солдаты наполняют ими ведра под пристальным надзором командиров и вельмож. И все-таки один воин незаметно втаптывает плод в землю. Граниш попытался принять участие в сборах, но вспомнил, что находится в другом времени. Только вот в каком? Он забрался в прошлое так далеко, что связь с настоящим стала тонкой ниточкой. Чрезмерное напряжение мысли легко разорвет эту ниточку и навсегда разъединит разум с телом.

Внезапно картинка начала блекнуть, утро и ночь настали одновременно. Люди неожиданным образом пропали, а затем наслоились друг на друга. Пошел снег, но не погасил костер, вместо поленьев в котором лежал человек. Женщина наступила на зайца, и зверь этого даже не заметил. Старик в одной пижаме, зевая, потягивался, а его со всех сторон пронзали копья.

За всем этим Граниш наблюдал извне. Он словно видел сумбурный сон и не мог проснуться. Он пытался напрячь тело, которое не чувствовал, ощутить реальный мир, который стал забывать.

Граниш лежал на спине. Открытые глаза смотрели в ночное небо, тело отказывалось подниматься.

«Неужели ночь?», — ужаснулся он. Получалось, он пролежал так весь день. Но потом он вспомнил, что для чтения прошлого его ухо должно касаться земли и тогда почувствовал твердую почву под головой и проснулся.

Он лежал на боку, солнце в небе миновало три четверти пути. Голова раскалывалась, как после знатной попойки, носом шла кровь. Граниш отругал себя — слишком многое завесило от него, чтобы позволять себе подобные выходки.

Придя в себя, он без особой надежды остановился возле того места, где когда-то солдат спрятал плод Кошачьего дерева. Несколько раз он сгреб руками землю и вдруг увидел что-то красное. На ощупь оно оказалось твердым как молодое яблоко. Цверг подкопал предмет со всех сторон и осторожно вытащил маленькую красную птичку. Удивительно, но за все те годы, что плод пролежал в земле, он даже не начал гнить. Граниш отряхнул крошки земли, но есть плода не стал.

Дважды еще ночевал он под открытым небом, прежде чем достичь Мёдара, города молодого, получившего название благодаря дальновидности и расчетливости купцов, показавших миру пользу содержания и разведения пчел. О приближении к нему говорило несмолкаемое жужжание этих маленьких трудолюбивых насекомых. Пыльцу они собирают с плата Велианы, а получаемый мед, называемый золотым, считается достоянием Мёдара. Подобно тому, как в портовых городах большинство местных жителей зарабатывают на пропитание рыбным промыслом, обитатели Мёдара целыми семьями работают на пасеках, а изображение пчелы значится даже на гербе города. И хотя в Мёдаре развито растениеводство и травы плата Велианы славны лечебными свойствами на весь Сиридей, слава золотого меда и хлебины разносятся еще дальше. На многие версты раскинулись золотые ульи, сейчас на границе лета и зимы они еще полнятся гудящими пчелами, но с наступлением холодов их опустят в подземные пчелиные дома — омшаники, где они будут жить до возвращения тепла.

Свет восходящего солнца отражается в величии золотых куполов Мёдара. Богатые островерхие крыши дерзко колют небеса, бросая вызов недостижимости богов и оспаривая их превосходство над миром смертных. Граниш предположил, что подобная роскошь принадлежит храмам или королям.

На подступах к городу выстроилась вереница караванов пришедших с востока или севера по Великому пасарскому тракту. Вальяжный купец, выслушав предположения Граниша, посмеялся:

— Храмы в Мёдаре не в чести. А вот дворец… дом Вауглина можно назвать дворцом, а его самого — королем. — И вдруг изменился в лице, поскольку только сейчас перевел взгляд на собеседника. — Ах, примете, пожалуйста, мои извинения, вы верно из альянса? Мои наилучшие пожелания сагибу Вауглину.

Граниш неопределенно кивнул. Имя Вауглин вероятней всего принадлежит цвергу. Такое же имя носил их легендарный король древности. Так, еще не заходя в Мёдар, Граниш узнал самого богатого жителя города и вероятно обладателя Счастья Богатея.

Но не одной роскошью оделся Мёдар. Приближаясь к городу, Граниш видел, как в тени золотых куполов робко прятались ветхие деревянные сараюшки. Меж них сновали не по возрасту постаревшие и погрубевшие крестьяне, не знающие иной жизни кроме полей и пасек. Их плечи согнулись, лица застыли печатями усталости, однако же, в глубине глаз не гасли угольки счастья, ибо они умели радоваться и мимолетному отдыху.

— Какой же нам еще жизни желать? — поразился вопросу чужака местный муж. — Гляди, какой красивый город вокруг. И эту красоту создали мы сами.

— И вы не чувствуете себя обманутыми теми, кто живут в золотых хоромах?

— Наше золото — мед. Пожалуй, альянс мог бы разделить золото с народом, но тогда наш город не отличался бы от прочих. Не было бы ветхих хижин, но и не было бы золотых дворцов. А где жить: в золоте или дереве, для нас не так важно. Бо́льшую часть жизни мы проводим за городом, и вид золотых куполов, возведенных нашим трудом, греет наши сердца.

У Граниша не было ничего, кроме траченных путешествиями одежд, маленького арбалета с болтами, веревки, кремня, ножа и фляги с водой. Опытный следопыт, он мог выжить даже в самых суровых местах Яраила, оказавшись в них впервые. Но с недавних пор его инвентарь пополнился ритуальным крисом, подаренным предводителем общины волкодлаков, и Граниш весьма им дорожил. Как всякий цверг, он знал цену вещей и не мог понять образа мыслей крестьян Мёдара. Он переменил тему.

— Что такое альянс?

— Вы не с ними?

— Нет. Почему вас это удивляет?

— К нам часто приходят цверги, но все из альянса Вауглина — объединения купцов и артелей нескольких городов. Вауглин гений торговли, он выигрывает там, где другие терпят поражения. Поговаривают, его благословил сам Фалринаш.

— Как же цверги превозмогают проклятье Аланара?

— Один бог проклял, другой благословил, — пошутил купец. — А Вауглин тороват благостями для своей паствы. Правда, если паства эта приходится ему родней.

В небольшом преимущественно бревенчатом городе легко найти золотой дворец. Трехъярусный дом, вылитый из благородного металла, своим величием подавлял убогие хижины крестьян и гордо возвышался над золочеными купеческими избами. То, что издали Граниш принял за купола, оказались раскрытыми кистями и головой. Словно Вауглин был столь велик, что не мог уместиться во дворце, он простирал руки и охватывал Мёдар, а взгляд рубиновых глаз устремлялся еще дальше. Дворец не состоял из одного только золота: дерево внутри стен удерживало тепло, золото ловило солнечный свет и взгляды прохожих, окна и двери вились гребнями слоновой кости, а сами стекла являлись чистейшими рубинами. Перед дворцом раскинулись клумбы из золотых трав и цветков из драгоценных камней. За ними присматривала пятисаженная хрисоэлефантинная статуя бородатого мужчины с маленьким полноватым телом и длинными конечностями. Одной рукой упиралась в бок, другой ладонью вверх тянулась к солнцу и звездам.

По золотому саду прогуливались купцы в богатых длиннополых одеждах; с приближением холодов многие из них надели пестрые кафтаны и высокие горлатные шапки. Меж теней покосившихся домов скользили неприметные простолюдины. Но никакой стражи в городе Граниш не видел. Беспрепятственно он постучал в большую белую дверь и уже через секунду она открылась.

— Чем могу вам помочь? — вежливо поинтересовался молодой цверг с короткой светлой бородкой и кожей серебристого оттенка, в белом, шитым серебром камзоле. Был он весь каким-то покатым, низкорослым, рыхлым, с мягким взглядом светло-карих глаз из-под густых опущенных бровей, словом, коренным оловянным цвергом.

— Мне нужно поговорить с господином Вауглином.

— Вам назначено?

— Нет, но скажите, я имею честь предложить вашему хозяину то, что богами не предусмотрено продавать.

— Как мне представить вас?

— Граниш, сын Орниша.

— Ожидайте, я передам ваши слова.

Лакей затворил дверь. Граниш не слышал мягких шагов и вздрогнул, когда она отворилась снова.

— Прошу вас, господин Граниш, следуйте за мной.

Они прошли по золотым плитам просторной галереи, поднялись по золотой лестнице, такой широкой, что на каждой ступени могли бы одновременно стоять, не касаясь друг друга, пять человек. Поднимаясь по ней, Граниш невольно думал о другой Золотой лестнице и ее девяти тысячах ступенях, и подобно взбирающемуся по ней паломнику не знал, что встретит на вершине. Разглядывая драгоценные ковры и кувшины, картины и скульптуры, Граниш понимал, сколь сложно будет убедить Вауглина расстаться со Счастьем Богатея. На втором этаже лакей предложил гостю продолжить путь одному. Проходя сквозь аркаду одинаково пышных комнат, Граниш приостановился у огромной писаной маслом картины, занимающей всю стену помещения. На ней изображались двое: оловянный цверг, чей облик Граниш запомнил по многочисленным портретам и скульптурам выглядел старше обычного, другой — холеный молодой человек в белом тюрбане, перетянутом золотыми лентами, увенчанном большим рубиновым аграфом, красном плаще с черными галунами, длинноносых красных сандалиях и красном позументном кушаке, золоченых рубахе и шароварах восседал на золотом верблюде с алмазными глазами, аметистовыми копытами и шелковым хвостом. В противоположность богачу на старике-цверге были только серые рубаха и штаны. Заскорузлыми руками он протягивал флягу с водой, а гордый всадник бросал ему то ли деревянную монету, то ли крошечный каравай.

Аркада завершалась маленькой комнатой с камином. Золотой, как и большинство предметов дома Вауглина, вычурный камин занимал всю стену, и казалось, сама стена дышала пламенем. Боком к огню, на золотом мягком кресле восседал богатейший житель Мёдара, оловянный цверг Вауглин Вайрингос второй самопровозглашенный.

Вауглин разменял третий век, и жизнь глубоко избороздила его лицо отметинами испытаний. У него маленькие светло-красные глаза, укрытые кустистыми бровями, большой загнутый нос, широкие скулы и сильный подбородок. Волос на голове почти нет, только с затылка спускаются длинные серебристые пряди. Густая борода свешивается ниже груди, а в том месте, где следует располагаться рту из-под нее выходят на смотр золотые ровные зубы.

Граниш не сразу понял, что ему улыбаются — глаза Вауглина оставались холодными. Ему нет нужды изображать добродушного хозяина. Улыбка скорее снисходительная, нежели дружелюбная призвана была дать понять гостю низость его положения.

Удивительна была и одежда Вауглина — бархатный красный терлик редкостной красоты окаймлялся золотом, на груди венчался изображением дворца сагиба. Красные перчатки и сапоги также украшала золотая кайма. В том, что Вауглин не снимая верхней одежды, находился в помещении у камина, не было странности, ведь многие поколения его предков прожили у очагов в глубине земли, но на самом деле богатей, таким образом, скрывал ужасные рубцы, которые жизнь прочертила по всему его телу.

В комнате имелись два золотых стула, однако Вауглин не предложил сесть.

— Можешь говорить, Граниш, сын Орниша, — разрешил он низким звучным голосом.

Граниш слегка поклонился.

— Сагиб Вауглин, я проделал долгий путь, поскольку только вы один во всем Сиридее обладаете таким богатством, которое может купить то, что я предлагаю.

— Что же ты предлагаешь? — заинтересовался Вауглин, впрочем, не слишком живо. Граниш посмотрел ему прямо в глаза.

— Кошачий плод.

Хозяин приподнялся, но тут же овладел собой и принял прежнее положение.

— Покажи его.

— Нет, — Граниш извиняющее развел руками. — Я не настолько глуп, чтобы приносить его с собой. Примите мое предложение, и завтра я вернусь не с пустыми руками.

— Ты правильно сделал, Граниш, сын Орниша, что пришел ко мне. Я могу озолотить тебя, одарить таким количеством золота, которое не сможет увезти весь твой род. Возвращайся скорее и даю слово, ты встретишь мешки золота и драгоценных камней. Я найму повозку и эскорт, чтобы обеспечить безопасность твоего возвращения домой. И неважно где находится этот дом.

— Нет, — Граниш покачал головой. — Не ради золота и дорогих каменьев я пришел. Мне нужно то, чем обладаете лишь только вы.

— А-а-а, — как будто понял Вауглин. — Ты пришел за медом ржаной поспельницы? — Среди путешественников бытовала легенда о чудодейственном меде, одна ложка которого насыщала человека на весь день. Граниш мгновенно понял, о чем речь, и благодаря поспешному выводу хозяина теперь обладал информацией, которая могла пригодиться в будущем.

— Нет.

— Чего же ты хочешь? Дворец? Землю? Армию рабов? — начинал терять терпение Вауглин. — Скажи, что, и я куплю это для тебя.

— Счастье Богатея.

Притворное радушие покинуло Вауглина. Он весь напрягся, сдвинул брови, а когда заговорил, в голосе звучала угроза.

— Откуда тебе это известно?

— От Олинаура.

Сагиб продолжал пронзать пришельца иглами глаз. Внезапно он откинулся на спинку кресла и усмехнулся, на этот раз гораздо более искренне.

— Граниш, Граниш, ты мне нравишься! Знаешь, людской род заполнил почти все пригодные для жилья земли. Только Одумар чист от вездесущих тварей. Ничего не имею против людей, но мне, как потомку великого Вауглина Вайрингоса, короля и первооткрывателя, грустно знать, что род наш, мой и твой Граниш, все еще ютится под землей, где тысячелетия назад его замуровали рошъяра. Я знаю, как помочь нашим семьям. Я намерен завоевать Одумар. Мне понадобятся самые доверенные и опытные лица альянса. Без сомнений, с твоей недюжинной предприимчивостью ты станешь первым среди покорителей континента. Ты сможешь основать город и назвать его в свою честь, если тебе понадобятся еще деньги, слуги, или даже армия, ты получишь все это.

Но Граниш снова покачал головой.

— Но почему? — искренне изумился Вауглин. — Почему ты отказываешься помочь нашему роду? А ведь это именно так. Никому нет дела до цвергов кроме нас самих. Годы, десятилетия потребовались мне, чтобы наладить сеть торговли и шпионажа. Только я могу помочь нашему роду подняться из праха, в котором мы слишком долго жили! Стражи Мёдара не носят блестящих доспехов и не грохочут коваными сапогами, но, если кто-то без моего дозволения сорвет хоть один лепесток из моего сада, его вздернутое тело станет уроком всем остальным. И так будет со всем миром! Они все поклонятся мне! — Распаленный внезапным вдохновением Вауглин тяжело дышал, лицо его раскраснелось, глаза смотрели сквозь собеседника, не замечая того.

— Сагиб Вауглин, — задумчивым тоном, будто что-то вспомнив, произнес Граниш. — Вы слышали что-нибудь необычное о великанах или драконах в последнее время?

— Да, — в тон ему протянул Вауглин. — Великаны Ёрмира вдруг заинтересовались моей военной позицией. Войны меня не интересуют, — добавил он поспешно. — По крайней мере, те, в победе которых я не уверен. А еще был один канафъярист, что-то говорил о своих хозяевах и месте, которое они мне отведут, согласись я поддержать их. Я вышвырнул его, — не переношу ящериц. Две эти силы явились в наш мир внезапно, сами того не желая. Их боялись, выслеживали, истребляли. Теперь они таятся и набирают могущества. Ядъяра наши пращуры, но на этой земле им не место, — Вауглин помолчал. — Так почему ты меня об это спрашиваешь, Граниш?

— Счастье Богатея нужно мне для того, чтобы вернуть миру равновесие и остановить проникновение в Яраил существ из других миров.

— Каким образом? — усомнился Вауглин.

— Существуют еще два артефакта: Опора Хромого и Кровь Праведника. Вместе со Счастьем Богатея они открывают путь к…

— Аштагору, — закончил Вауглин. Он кивнул, упреждая вопрос. — Конечно, знаю. Многие годы я собираю артефакты, а коллекция моя приводит в смущение самих королей. Одно время я желал завладеть этим удивительным мечом. Он стал бы короной к моему царскому облачению. Клюку я выкупил у одного ветошника, не знавшего ей цены, а вот ее, — между пальцев Вауглина возникла большая шершавая и выгнутая в одну сторону деревянная плашка с неровным гуртом, строго говоря, и не монета вовсе — она не имела ни номинала, ни реверса, — мне подарил сам Фалринаш. Мы повстречались среди бескрайних песков Аунвархат, Брегул и сам Фалринаш изнывали от жажды, и я напоил их. Два артефакта были в моих руках, а вот кубок я не сумел заполучить ни силой, ни хитростью. Без него я не мог войти в курган забытого бога. А потому даже не препятствовал калеке, в руках которого в какой-то момент оказалась клюка. Слышал, будто он поселился в горах на севере. Это было так давно, теперь от него, верно, остались одни кости. — Вауглин мыслями вернулся в прошлое. Граниш терпеливо ждал ответа, всем видом выражая смирение и покорность судьбе. — Что с остальными двумя артефактами?

— Мы разделились, надеюсь, моих друзей ждет удача.

— Хорошо, — будто бы с неохотой согласился Вауглин. — Мы совершим обмен. Но я добавлю условие. После того, как Счастье Богатея сыграет свою роль, оно должно вернуться ко мне. Я же сделаюсь твоим должником до поры, пока ты не возвратишься в Мёдар. В защиту тебе и сохранению монеты до самого храма тебя проводят мои слуги. — Он ловко подбросил монету и Граниш ее поймал.

— Что ж, мне тогда нужно сходить…

— Не нужно, — перебил Вауглин. — Врать, Граниш, ты не умеешь. Плод у тебя с собой.

Гость вручил кошачий плод хозяину дома. Вауглин любовно погладил «котенка»:

— Хорошая сделка.

 

Глава девятнадцатая. Зверолюди

Хотя Граниш и Белый Охотник какое-то время могли идти одной дорогой, борут в облике медведя передвигался значительно быстрей цверга, и ему еще предстояло пройти расстояние гораздо большее, чем вестнику, так что медлить он не желал. Напутствуя на прощание, Граниш подробно рассказал о трех путях, которыми тот мог достичь Сребимира. Первая дорога пересекала плат Велианы, огибая Одвурские горы, выводила на Великий пасарский тракт и устремлялась в Сребимир. Вторая вела прямиком на юг, проходила через Лисье ущелье и по Серебряной дороге бежала в Сребимир. Третья, самая короткая не отмеченная на картах предполагала пересечение гор и переправу бушующего Облачного потока и вела к цели прямой стрелой. Белый Охотник не страшился сложного пути, но разумно рассудил не расходовать силы и миновать Одвурские горы ущельем.

За каких-то девять часов в облике медведя он без малого пробежал двести верст, — пробежал бы быстрее, да густой мех нагревал тело, принуждая к остановкам. Достигнув нагорья Лерианы, Белый Охотник в очередной раз остановился на водопой, когда в кустах боярышника ниже по ручью завидел человека, склонившегося над водой. Мужчина едва заметно шевелил головой, но подойдя ближе, борут понял — это вода качает голову утопленника. Кожа зеленовато-желтого оттенка, высокий рост и крепкое сложение выдавали в нем велианца, из одежды кроме грубой холщовой рясы на мужчине ничего не было. Лицо распухло, но выражало полное умиротворение, так несвойственное человеку, умершему мучительной смертью. И все же что-то встревожило Белого Охотника, даже не в самом утопленнике, а в том, что он увидел, точнее, чего не увидел боковым зрением и не вполне еще это осознал, подняв его голову из воды. Труп не отражался в воде. От неожиданности борут выронил голову, та чавкнула и, вызывая круги, стала покачиваться вверх-вниз, и отступил на шаг. Это мог быть вампир, или тварь похуже. Однако звериные инстинкты утверждали: перед ним тело совершенно обычного человека, пусть и лишенного отражения. Разгадать эту загадку Белый Охотник не смог, но прежде чем уйти, оттащил утопленника от воды, чтобы трупные соки больше не чернили ручья.

Теперь он находился на территории Этезии. Королевство вело активную торговлю с Мёдаром и Мусотом через Сребимир, но радушием не отличалось. Из богов более всего здесь почитались Лериана и Фалринаш. Регулярной армии Этезия как будто не имела, видов на плодородные соседние края не выказывала, и все же каким-то чудесным образом ее территория неизменно ширилась. О самом Плуторисе, столице Этезии, блуждали разнообразные зачастую противоречивые слухи. Шептали о могущественных кликах, об уговорах с канафъяра. В частности, хотя для крестьян наместник Лерианы выходил на балкон махать рукой, этим правление его и ограничивалось. Но все сплетни о нем тонули, груженые восторгом дипломатии Плуториса, ведь был он окружен воинственными великанами Турсовой пустоши, небольшими поселениями цвергов и даже гонимыми из других стран анияристами.

Белый Охотник продолжил спуск на юг. Он прошел между претенциозным Мёдаром на западе и неприметным этезианским Холмиром на востоке, поднимался долгими изволоками, взбирался крутыми всхолмьями, но без приключений и усталости достиг Лисьего ущелья.

Занимался рассвет, родные северные ветра прощально хлопали друга по плечу, в задумчивости Белый Охотник грыз сырого кролика и смотрел вперед.

Лисье ущелье разделяет хребет Одвурских гор на две неравные части. Восточная — тонет в Горьком море, выплывает у Плуториса и простирается на северо-восток до Плакучего леса, западная часть вместе с Облачным потоком ограничивают лес Предков, в центре которого и находится окружающая Ветхий Плащ гора Анияра. В самом ущелье расположился форт Лис, стражники которого за возможность скорейшего попадания в Сребимир взимали с путников дань. Об этом Белый Охотник узнал от Граниша, снабдившего его деньгами, но деньги борут потерял. Этим утром он обнаружил свой кошелек пустым. Сначала он намеревался разыскать вора, но почуял следы большой группы разбойников и разумно обделил их вниманием. В действительности же местные грабители находились под эгидой Плуториса, так что политиканы за проход Лисьего ущелья получали гораздо больше заявленных двадцати брегулов.

Пытаться обойти форт горами Белый Охотник не желал, справедливо рассудив, что хранители порядка могут быть расставлены на ближайших склонах. С другой стороны, никто не потребует платы со зверя. Он уничтожил следы ужина и скрылся в тенях.

Стражник дремал под деревом на пологом участке горы. Он только начал погружаться в глубокий сон, но, заслышав шорох, вернулся к дежурству. Зевая, он продрал глаза и прислушался. Еще не до конца сбросив путы сна, он нащупал арбалет и поднялся.

Что-то большое и белое взбиралось на холм. Стражник моргнул, сильно сжав веки — существо не исчезло, раздумчиво почесал затылок, зевнул и принялся укладываться обратно под дерево. Затем он резко вскочил, проснувшись окончательно, протрубил в маленький рожок и побежал в сторону форта.

Белый Охотник обходил форт Лис с западной стороны. Перевалив горную гряду, он должен был двигаться вдоль отрога через лес Предков, прежде чем снова выйти на Серебряную дорогу. И хотя в нем обитали опасные дикие животные, его борут предпочел таинственному Блуждающему лесу, расположенному по другую сторону дороги. Медведь почти взобрался на гору, когда над ним, срезав клочок шерсти со спины, просвистел арбалетный болт.

— Это борут! — кричал кто-то позади.

По приказу защелкали механизмы натяжения, десяток болтов устремился в погоню за добычей. Восемь из них впились в землю, один оцарапал лапу и последний угодил в брюхо медведю. Но такие незначительные ранения не могли замедлить Белого Охотника, он продолжал взбираться, и люди быстро отставали. Ему требовалось оказаться по другую сторону гор, чтобы скрыться от стражей форта окончательно. Он уже был у самой вершины, когда почувствовал за спиной сильный жар. Огненный шар взорвался у его ног и перебросил тело через вершину. Камни впивались в него, кочки подбрасывали, а шкура дымилась. Стремительный спуск завершился страшным ударом о дерево. Каштан качнулся и засыпал его колючими плодами. Все тело борута болело, голова кружилась, он потерял ориентацию в пространстве и какое-то время не мог подняться. Но люди все еще могли его выследить. Понимание этого держало Белого Охотника в сознании. Мутным взором он различил берлогу перед собой и заставил тело ползти до поры, пока не оказался в ее стенах.

Взобравшись на гору, люди поискали глазами нарушителя, но спускаться не стали. Если борут и выжил чудом, выйти из леса он все равно не сможет.

Что-то шумело и шум этот, несущий тревогу, приближался. Белый Охотник открыл глаза. На него шел огромный пещерный медведь. Появление чужака привело хозяина берлоги в ярость, он злобно ревел, глаза наливались кровью. Картина за спиной сообщила боруту, что медведь вернулся отоспаться после ночной охоты. Тело Белого Охотника еще болело, но все кости оказались целы, он чувствовал большой голод, но вместе с тем крепкий сон принес свежие силы.

Пещерный медведь был немного меньше северного родственника, но массивней в плечах и выше в холке, его тело занимало большую часть прохода, так что избежать столкновения Белый Охотник не мог. Хозяин логова ревел и медленно наступал, непрошеный гость терпеливо выжидал. Оказавшись совсем близко, пещерный медведь поднялся на задние лапы, но высота свода не позволила ему распрямиться полностью. Но вместо того, чтобы следовать его примеру и вступать в борьбу так, как это делают медведи: борясь, стоя на задних лапах, беродлак бросил тело вперед, устремляя зубы к животу противника. Прыжок вышел не слишком стремительным, белый медведь ухватился за кожу, а соперник опустился на него всей массой и вцепился в шею клыками. Теснота берлоги снижала значимость ловкости, исход поединка решала сила. Придавленный, борут долго извивался, но, потеряв клок шерсти и мяса, все же сумел освободиться от захвата. При следующем столкновении он также поднялся на задние лапы. Он пытался схватить противника за нос, но того же добивался и пещерный медведь. Хозяин логова медленно теснил Белого Охотника к стене, и беродлак пошел на риск. Он вцепился в шею противника, но при этом и его собственная шея оказалась в медвежьих клыках. Морда белого медведя была длиннее, но челюсть пещерного родственника обладала большей силой. Они трепали друг друга и пытались подмять под себя. Постепенно пещерный медведь начал одерживать верх. Однако беродлак это не только медведь, но и человек одновременно. Он растянулся на земле, и теперь, казалось, находился в полной власти хозяина. Но внезапно задней лапой Белый Охотник ранил пещерного медведя в живот, в то самое место, которое укусил в начале схватки. Пещерный медведь неуклюже отступил и, выбросив голову вперед, беродлак откусил ему часть уха. Результат боя еще не был определен, но хозяин берлоги, пораженный отчаянным сопротивлением, счел за лучшее отступить — его силы еще потребуются для выживания в лесистых горах.

Оставшись один, Белый Охотник изучил глубокие раны, и тревожные мысли закрались к нему. Он выбрался на свет, нашел горный ручей и, глядя в отражение, понял, что лишился большего, чем просто клоков шерсти и мяса.

Каждый мужчина-борут обращается в того зверя, которого убивает, проходя инициацию, чье мясо вкушает, в чью шкуру облачается. Без этой шкуры, или длаки, он не может принять звериного обличья, как не может сделать этого в случае, если длака сильно повреждена. Шкура Белого Охотника была опалена и разорвана в нескольких местах. В образе человека зашить длаку борут не мог, для этого требовался особый ритуал, проводимый только на его родине. Единственной возможностью сохранить звериное обличье, было решение оставаться в нем, пока шкура не восстановится сама. Беродлак изловчился обломить арбалетный болт, но глубоко засевшее острие, до времени вниманием пришлось обделить.

Белый Охотник шел древними звериными тропами в царстве огромных деревьев с тысячелетними историями и уникальных зверей, среди которых чувствовал себя не только охотником, но и добычей. Обитатели обособленного мира достигли невиданных размеров благодаря божественной крови Нигдарабо. Даже после смерти бог даровал им жизнь, и в благодарность они хранили его последний одр от вторжения алчных цивилизаций. Белый Охотник избегал пещер, сторонился раскатистых рычаний, и лес больше не подвергал его умения выживать серьезным испытаниям. Лишь однажды дорогу ему перебежал, гулко хрюкая, матерый деодон, но был он слишком занят поиском желудей и чужака как будто бы и не заметил. Напоследок лес Предков принес боруту подарок в облике гигантской капибары.

Беродлак обогнул горный отрог и теперь шел по Серебряной дороге. Названа так она была не только потому, что приносила серебро Плуторису, но в первую очередь из-за покрывающей ее серебряной пыли. И хотя политика Плуториса может показаться бесчестной, свое обязательство город выполнял и обеспечивал путешественников, плативших дань за проход безопасностью. Зачарованная серебряная пыль отпугивала диких животных леса Предков и была неподвластна магии Блуждающего леса, так что многие торговцы из Мёдара, Плуториса и Сребимира окольному пасарскому тракту предпочитали прямохожую Серебряную дорогу.

Он не боялся столкнуться с людьми, — тонкий нюх уловит их присутствие за много верст, — и безбоязненно двигался по торному пути. Долгое время никто не попадался, а запахи людей и лошадей, которые он легко смог выделить из всего буйства красок, были слишком старыми, чтобы их обладатели все еще могли оказаться поблизости. Наконец искомые запахи усилились. Борут сошел с дороги и теперь двигался вдоль нее. Нюх, а затем и слух, подсказали, что он настигает неспешно катящуюся повозку с овощами. Он обогнал одну повозку, затем вторую, также груженую продуктами, при этом оставался на расстоянии слишком далеком, чтобы лошади могли почуять его присутствие. Обогнав третью, совсем медлительную повозку, он понял, что оказался близко к Сребимиру. Его шкура по прошествии десяти дней все еще была сильно изодрана, ранения продолжали зарастать. Но беродлак не мог ждать больше и принял человеческий облик. Стрела не задела органов и рана не воспалилась. Но теперь ее пришлось разодрать. Протолкнув острие через бок, Белый Охотник прижег рану, вышел на дорогу и стал дожидаться повозки.

Возница, сидящий на муле, удивленно остановился, выслушал приветствие и ответил:

— А я Житслав, — он указал на мешки с мукой за спиной, — мельник.

— Скажи мне, мельник Житслав, далеко ли отсюда Сребимир?

— Не близко. Сто пятьдесят верст — не меньше. Только напрасно, охотник, ты так далеко ушел от дому, в город тебе не попасть.

— Почему же не попасть?

— Стражники впускают только людей из списка, если в таковом тебя нет, ворота не откроются, и не важно, какого ты рода и чего добиваешься.

— Поверь, Житслав, дело мое крайне важное. Спрячь меня среди мешков и помоги попасть в город. Я не забуду твоей помощи. — Мельник рассмеялся.

— Ты, верно, сказок перечитал. Воротная стража осмотрит мою повозку сверху донизу, мешки перевернут один за другим. Среди муки мне и хлеба от них не спрятать, куда уж человека.

Белый Охотник задумался. Стража не может знать всех людей из списка в лицо, но едва ли борут сойдет за одного из них. Другого решения он не знал, но неожиданно помог Житслав.

— Слыхал, вы народ честный, и мне хочется верить твоим словам. Коль дело твое правое… Эх, — выдохнул он. — Правда, что вы умеете обращаться в зверей?

— Правда.

— Тогда обернись зверем и позволь надеть на себя ошейник. Слыхал, будто из Плуториса едет цирковая труппа с дрессированными животными…

— Еще ни одного борута не выводили на потеху толпы подобно сломленному зверю-рабу! — как никогда прежде вспыхнул Белый Охотник. — Ни за что!

— Что ж, — Житслав пожал плечами, — значит, не так уж ты и хочешь попасть в Сребимир.

— Я найду другой способ оказаться в городе.

Но придумать чего-то еще он не смог. Он был готов преступить гордость и сесть в клетку ради своей цели, но его опасения сбылись, и принять животный облик ему не удалось. Но неудача его не сломила, это была всего только еще одна стрела в его тело, и подобно первой она его лишь подстегнула. В раздумьях Белый Охотник вернулся на дорогу. Он обогнал повозку Житслава и на одном дыхании преодолел расстояние, оставшееся до Сребимира.

Этот город был гораздо меньше Тронгароса, его стены ниже, людей на них меньше. Но Сребимир в первую очередь хранили не механизмы и не люди, а наместник и сын Эри-Киласа, серебряный всадник отчего войска Мирадеон полубог. Он был первым и несменным правителем Сребимира все триста лет города, самолично его и основав. Под его защитой город ни разу не подвергался нападению, впрочем, вскоре это могло измениться.

Жители предместий слабеющим ручейком стекались под защиту стен. Навесные ворота еще не поднялись, но дежурившие стражи в начищенных до зеркального блеска латах теперь пропускали людей, только сверившись с ориентировками, — местные давно собрались, а мошенники считали долгом воспользоваться их страхами. Стражники неподвижно следили за приближением борута. Один из них крикнул со стены:

— Достаточно! Ближе не подходи. Кто таков?

— Белый Охотник, борут из Медвежьего Рева.

— Тебе не дозволяется войти в город, уходи.

Не слушая, путник продолжал идти.

— Стой, я сказал! — стражник взвел арбалет, другие двое у ворот выставили копья.

Бойницы ощерились. Предупреждающий выстрел не возымел действия. Щелкнул другой арбалет и вновь безрезультатно, однако стражники не спешили стрелять на поражение. Белого Охотника от ворот отделяло всего пять шагов, со следующего шага болты должны были изрешетить его тело, но в этот самый момент он остановился.

— Мне необходимо поговорить с Мирадеоном. Вы должны пропустить меня, — он говорил громко, чтобы его слышали на стене.

Один из двоих стражей ворот, немного старше сослуживца, нацелил копье на борута и весь дальнейший разговор держал собеседника на прицеле.

— Мы должны задержать тебя, убить или гнать прочь, но чего мы точно не должны делать, так это пропускать тебя.

— Я знаю о нависшей над вами угрозе, я здесь, чтобы остановить тальиндов и защитить наш общий мир.

— Я тебе верю, но пройти ты все равно не можешь.

— Я проделал длинный путь, чтобы оказаться здесь, — Белый Охотник увидел веревку на поясе у второго стражника. — Свяжите меня, если сочтете нужным, но позвольте сказать то, ради чего я сюда пришел.

— И что же такого важного ты можешь нам сообщить? — насмешливо поинтересовался второй стражник.

— Я хочу предложить Мирадеону великое оружие и рассчитываю на его помощь.

— Серебряному всаднику не нужно никакого оружия, чтобы защищать Сребимир.

— Речь не об одном вашем городе, — борут нахмурился и перевел взгляд на старшего стражника. — Это сложно объяснить, мы напрасно потеряем много времени.

Стражник поднял глаза на стену, какое-то время все молчали.

— Не спускайте с него глаз, — одна бойница опустела, и снова наступило молчание, на этот раз гораздо более продолжительное.

Белому Охотнику связали руки и отвели в сторону с дороги. Ворота поднялись, из города выехала порожняя повозка. Борут увидел низенькие каменные дома, узкие пустые улочки и широкую запруженную неторопливыми обывателями площадь. В их размеренном шаге не было намека на беспокойство, лица счастливые, совершенно неуместные для любого другого города, ожидающего осаду. Когда повозка проехала, он увидел одного из двух стражников, стоящих по другую сторону ворот, и услышал грохот стальных сапог, взбирающихся по ступеням на стену. Благодаря отточенному годами пребывания в зверином облике слуху, Белый Охотник сумел выхватить обрывок разговора.

— …шал приказ.

— Он опасен.

— Потому Кувер-Асим приказал… — грохот опускающихся ворот заглушил последующие слова.

Белый Охотник не мог рисковать. Он схватил кистями руку придерживающего его младшего стражника и, сделав пол-оборота корпусом, толкнул товарищу.

— Держите его! — крикнул старший страж.

Стражники с другой стороны ворот обернулись, и в этот самый момент борут пролетел мимо них. Вдогонку за ним устремились арбалетные стрелы, три из них застряли в его спине, но затем он смешался с толпой. Начался хаос. Горожане не понимали, что произошло, стражники расталкивали их, но люди продолжали толпиться и мешать преследованию. Гремели латами и бранились стражники, с прилавков летели овощи, кричали дети, лаяли собаки. Оказавшись в толпе, Белый Охотник сразу определил цель — серебристый шпиль, возвышающийся над домами вдалеке. Его путь лежал через центральную площадь. Его руки все еще были связаны, но работая всем телом, через толпу он пробивался успешней преследователей. Миновав площадь, он скрылся в каменном лабиринте извивающихся улочек и скромных одноэтажных домов. Заслышав торопливый топот, он изменил направление, а затем изменил его снова, так что какое-то время даже удалялся от цели. Он обнажил чувства и зверь, который всегда был его частью, подсказывал, куда повернуть можно, а каких улиц следует избежать. Погоня не прекращалась, стражники сжимали кольцо вокруг беглеца. Белому Охотнику все сложнее становилось выбирать дорогу, несколько раз в пальце от него пролетали стрелы, а однажды его чуть не пробило брошенное в спину копье. Наконец он вынырнул из рукавов лабиринта в его грудь и оказался прямо перед Серебряным замком.

Не такой большой, как Алакрей, не столь вычурный, как дворец Вауглина, Серебряный замок оправдывал название лишь вполовину, ибо хоть и состоял из одного только серебра, люд Сребимира именовал его замком исключительно из бескрайнего почтения к самому Мирадеону. Снаружи Серебряный замок напоминал корону или острие трезубца, средний зубец которого вполовину превосходил остальные два и равнялся четырнадцати аршинам.

Но здесь борута уже поджидала стража, они стекались со всех сторон, укрыться было негде. Сильные руки грубо схватили за плечи, помочь товарищу задержать беглеца присоединился один стражник, затем второй.

— Мирадеон! — громко позвал Белый Охотник, вырываясь. Двери Серебряного замка оставались закрыты. Пять человек силились удержать борута, но тот все еще умудрялся продвигаться вперед, волоча людей буквально на себе. — Мирадеон!!! — нечеловеческим от напряжения голосом проревел он, продолжая бороться. Появилась веревка. Пытаясь повалить, его хватали за ноги. Под тяжестью стали он начал оседать на землю. Серебряный замок медленно скрывался за головами стражников. Двери его оставались закрыты.

— Отпустите его, — прозвучал спокойный властный голос. Всякая возня мгновенно прекратилась. Стражники расступились.

Белый Охотник поднялся. В десяти шагах от него стоял Мирадеон. По виду ему можно было дать сорок лет, но пережил полубог больше трех сотен. Были у него голубые глаза, длинные русые волосы, ухоженные усы и борода, лицо мужественное и приятное, не лоснящегося фата, но и не запыленного лесоруба. Роста он был четырех локтей, сложения крепкого, по обыкновению облачился в серебряные доспехи, которые народом принимались неотъемлемой его частью.

Он внимательно изучал чужестранца. Не укрылись от глаз полубога ни рваные шкуры, ни текущая по локтям кровь, ни решительность борута.

— Развяжите его, — распорядился он и, не дожидаясь исполнения приказа, повернул обратно в замок. Прежде чем войти, он немного постоял у дверей, чтобы убедиться — шаги за его спиной приближаются.

В Серебряном замке располагалась приемная зала с роскошным резным серебряным троном, второй зубец занимал зал советов, а третий отводился под личные покои серебряного всадника. В замке не было ни кузни, ни тюрьмы, ни кухни, ничего такого, к чему были привычны иные монархи. Здесь не устраивались балы и пиры, не таились секреты. Мирадеон был единственным его обитателем, он не нуждался ни в бдительной страже, ни в беспрекословном услужении, каковые обстоятельства еще больше отдаляли полубога от людей.

Осмотреться Белому Охотнику не дали. Мирадеон взирал на него с осуждением и ждал объяснений, отступив от дверей ровно настолько, чтобы гость не чувствовал себя желанным.

— Как и вы, я желаю защитить наш мир, — неопределенно начал борут. — И предлагаю заручиться силой, способной уберечь оба наших народа.

Коротко рассказал он о походе к Олинауру и плане вестников добыть Аштагор. Мирадеон слушал внимательно, не перебивал, а когда Белый Охотник закончил, сказал так:

— Ты вторгся в мой город как захватчик, ты бежал от моих солдат как преступник, и предлагаешь осквернить могилу как вор. Вы не получите моей помощи, а я не пожелаю вам удачи. Мир людей пережил угрозы бо́льшие, нежели нападение горсти подземных жителей, но даже в самые страшные времена проклятый меч оставался на месте, отведенном ему богами. Не считайте себя мудрее богов. Теперь уходи.

Белый Охотник смотрел на него без эмоций. Казалось, отказ Мирадеона нисколько не изменил его планов.

— Я говорил с полубогом, а слышал только человека.

Быстрым шагом Белый Охотник шел из города прочь. На улицах возобновился порядок. Люди вернулись к своим делам, но теперь их улыбки казались ему фальшивыми, предназначенными для них самих, а не для мира, который их окружает. Стража больше не пыталась его задержать, горожане не обращали на него внимания. В его спине все еще торчали арбалетные болты, но то ли недовольство Мирадеона передалось людям, то ли была иная причина, но никто не предложил помощи. Уже выходя из ворот, он услышал, как шептались стражники.

— А ведь его хотели пропустить…

Белый Охотник не стал уходить далеко от дороги. Он вытащил одну стрелу — рана оказалась неглубокой, но две другие плотно засели под лопатками, вытащить их он не мог. Борут рассчитывал на помощь Житслава, ведь его конечная цель еще оставалась далека, и самый тяжелый отрезок только предстояло пройти.

Невзирая на раны, быстро шел Белый Охотник обратной тропой. Долго он шел. Иной человек и в полном здоровье так скоро не одолел бы тех верст. Но смеркалось, а все не слушался стук колес повозки Житслава. Лишь пред рассветом они встретились вновь. Мельник еще спал в пыльном холщовом мешке. Он просил многих извинений за неуклюжесть, и правда неуверенными действиями причинил боруту лишней боли. Помогая себе маленьким ножом, Житслав все же сумел извлечь металлические наконечники из плоти и прижег раны.

— Теплого лета тебе, Житслав мельник, — попрощался с ним Белый Охотник. Иным словом он благодарность не выразил, ибо считал, что всем людям следует жить взаимопомощью, доброе дело есть дело не удивительное, но обыденное, само собою разумеющееся.

Теперь Белый Охотник направлялся на северо-северо-восток. Ветхий Плащ окружала о четырех концах гора Анияра, столь громадная, что вершины ее пронзали небесный океан. Небо стекало бурлящим Облачным потоком, разливалось Пенистыми топями и вновь собиралось на земле Облачным озером. На юге Пенистые топи переходили в Теургский лес, раскинувшийся к северу и западу от Сребимира, на востоке ограничивались Серебряной дорогой, следуя за рекой, размывали Великий пасарский тракт, огибали Облачное озеро и заканчивались у западного края Одвурских гор.

Теургский лес прежде служил местом общения богов с их почитателями. Уходя от мирских забот, здесь находили покой анахореты и подолгу задерживались пилигримы Таура. Появление Сребимира, а после Серебряной дороги разрушили уединение отшельников и лишили Теургский лес былой священности.

Чем северней поднимался Белый Охотник, тем сильнее редел Теургский лес. Местами он заболачивался и постепенно сменился Пенистыми топями. Кустарники пожухли, деревья почернели, болотная тина карабкалась по оголенным корням и мертвым стволам. Длинной слегой борут проверял землю перед собой. Гнилая болотная жижа почти не поднималась выше щиколоток, но вязкий ил забирал с собой дополнительные силы. Белый Охотник проявлял большую осторожность, но в какой-то момент однообразие усыпило бдительность, и с очередным шагом он погрузился в воду по пояс. Обернувшись, он уперся шестом в плотный участок земли, выбрался и начал обходить низину. Немного пройдя, он увидел затопленный старый помост и рваный сапог, судя по размеру — детский. Еще дальше сел на воду и выглядывал окнами из болота затопленный ветхий дом. Белого Охотника посетила догадка, что здесь могут таиться болотники или тролли, он сделал большую петлю, прежде чем вернуться к маршруту.

Стоячая вода сменилась проточной, болотная тина — морской пеной. Несмотря на подвижность, Облачный поток река соленая; сочась с вершин Анияра, пресный небесный океан насыщался минералами горы, высокая концентрация которых придавала реке молочный цвет. Медленно повышался уровень воды. Путник преодолел еще десять, а может двадцать верст, прежде чем начать плыть. Белые воды захватили горизонт, не виднелась в тумане земля на заречье. Борут не видел берега впереди себя и, обернувшись, не увидел бы его позади, но из прощальных наставлений Граниша знал, что проплыть предстояло десять верст. Чем глубже он заплывал, тем сильнее становилось течение — это и был ориентир. Он плыл под прямым углом к течению, а когда почувствовал, что его относит в сторону, взял восточнее. Соленая своенравная река рыбаков не интересовала, не приближались к ней и звери. Одинокая и голодная, она заманила жертву на середину, а затем всеми силами потащила к дельте. Белый Охотник увеличил остроту угла и теперь сражался за свою жизнь как рыба в сетях. Река тянула за волосы, хлестала пощечинами брызг. Но и в самые тяжелые минуты он ни на мгновение не усомнился, что выдержит этот бой, ибо, если есть сомнение в победе, сражение уже наполовину проиграно. Стремнина осталась позади. Река не взяла силой и теперь пыталась взять человека выносливостью. Она смеялась над ним и ненавязчиво подталкивала к озеру, играла, не позволяя утонуть, но и не давая выплыть. Белый Охотник терпеливо ждал, когда она наиграется и выпустит его. После борьбы с течением шкуры прибавили в весе. Река предложила компромисс: она выпустит человека, если ей достанется зверь. Такие условия борута не устроили. Он продолжал плыть в одном ритме, больше не слушал Облачного потока и не позволял сердцу ускоряться. Рано или поздно все заканчивается. Не была бесконечной и река. Она претворилась проигравшей. Но когда Белый Охотник коснулся земли, ухватила за ногу и рванула назад. Человек ушел под воду, но тут же вынырнул — нет, если река не удержала его в руках, тем более не удержит пальцем. Но пройти пришлось еще десять верст, покуда вода не опустилась ниже колен.

Вновь шел беродлак Пенистыми топями, словно и не переплывал Облачного потока. Или река все-таки перехитрила его и развернула назад? Вот и лес впереди и никаких гор не видно. Такие мысли блуждали где-то в закромах его разума, но не могли сломить решимости. Он просто продолжал идти вперед, как делал это всегда. Переплывая реку, он следил за тем, чтобы течение толкало только в правый бок, а значит, малодушные поползновения разума суть отзвуки коварной воды в ушах.

Лес Предков сплел воедино травянистые и хвойные деревья непроходимой пущей. Темная громада щетинилась терниями и алела тысячью глаз калины. Но у излучины, где Облачный поток поворачивал на север, от ветров и одиночества согнулась старая береза. Уже стемнело, и прежде чем продолжать поход, Белый Охотник прислонился к дереву и на секунду прикрыл глаза. Много раз в последние дни жизнь проверяла его выносливость испытаниями. Он устал, но не позволил бы себе и миг покоя без разрешения инстинктов охотника.

Его разбудило недовольное сопение. Открыв глаза, он осознал, что проспал всю ночь. Над ним стояло существо в равной степени человек и зверь. Роста оно было нечеловеческого — четырех аршинов и двух вершков от копыт до кончиков массивных лосиных рогов. Его лицо было вытянутое, нос широкий и длинный, рот большой, губы бесцветные, глаза темные без зрачков, уши торчащие, мех черно-бурый, спускающийся треугольной бородой под челюстью. Существо стояло на двух ногах, две другие конечности отличались от человеческих рук только мехом.

Зверочеловек что-то прохрипел, но Белый Охотник не понял, пытаются с ним поговорить, или отгоняют ревом.

— Зар?

Это определенно был вопрос, но смысл его для борута оставался загадкой. Он поднялся.

— Зар? — повторил зверочеловек и ткнул Белого Охотника пальцем. — Рава? — Тот покачал головой.

— Я тебя не понимаю.

— Равазар, — человек-лось показал на себя, — Хариназ. — Затем снова на собеседника. — Зар, — на его лицо, — зар, — на кисть. — Рава, — он коснулся медвежьего меха в одном месте, — рава, — в другом.

— Равазар, — борут показал на себя, поняв, о чем его спросили. — Белый Охотник.

Зверочеловек выглядел удивленным. Он прищурился, повернул голову набок.

— Равазар? — переспросил он, показывая на беродлака.

— Равазар, Охотник.

— Ах-атик, — не очень точно повторил Хариназ.

— Хариназ, — Белый Охотник сложил руки домиком и показал в сторону леса.

— Анияра?

— Анияра, — потрясенно согласился борут.

Хариназ изучил медвежью шкуру и сокрушенно помотал головой, но не из стороны в сторону, а как-то восьмеркой.

— Улууказ, — заключил он и жестом предложил следовать за ним.

Они шли вдоль кромки леса, Белый Охотник все ждал, когда проводник повернет в чащу.

— Анияра? — уточнил он, показывая в сторону леса.

— Улууказ, — поправил равазар.

Они повернули в лес, но углубившись совсем немного, остановились перед стеной колючих шипов. Белый Охотник ожидал узенькой неприметной звериной тропки, но преграда выглядела непреодолимой: колючие кустарники достигали полуторасаженной высоты и разрослись так бурно, что утренний свет блуждал в тугих переплетениях ветвей и листвы и не мог из них выбраться. Хариназ опустился на землю, нащупал выступ огромного плоского камня и вместе с травой и слоем земли приподнял и подвинул его. Под камнем обнаружился подземный ход, достаточно просторный, что даже Хариназ мог свободно им пройти. Пригнувшись, они спустились по старым каменным ступеням, широким, но при этом и низким. Равазар вернул камень на место. Звуки внешнего мира умолкли, воцарилась священная тишина, нарушаемая лишь неторопливым цокотом копыт Хариназа. Они шли в полутьме сетью подземных ходов, освещенных слабым свечением лишайников и грибов. Особый таинственный свет исходил от маленьких бутонов лилий, вырастающих прямо из стен. В считанные секунды цветки распускались и опадали, оборачивались вокруг себя, низ становился верхом, и все начиналось сначала. Их цвет менялся от красного к коричневому и зеленому, синел, белел, розовел и все повторялось. Они лучились насыщенной смесью запахов от сырости леса и свежести дождя, до гниения и гари. Белый Охотник чувствовал и огонь, и холод, исходившие от них одновременно, и боялся, и хотел к ним прикоснуться. Ему представлялось, прислонив ухо к лепесткам, он услышит шум моря и вой ветра. Он попытался проделать это, но Хариназ предостерегающе выставил перед ним руку.

— Ярасит, волог.

В красном свете бутонов его лицо выглядело особенно строго. Он поочередно приложил руки ко рту, носу, глазам и ушам, а затем перекрестил руки. Истории таинственных цветков остались нерассказанными. Тогда Белый Охотник переключил внимание на само подземелье. Оно не выглядело рукотворным но, приглядевшись, можно было обнаружить стираемые временем и пожираемые природой трухлявые балки и перекрытия. Они шли лабиринтом дорог, лазеек, проходов, спусков и подъемов. Незваный гость в поисках выхода мог блуждать здесь днями, поддерживаемый проточной водой, грибами и травами. А выходов отсюда было великое множество. Проходя мимо одной лестницы, молчаливому вопросу ведомого Хариназ ответил.

— Равазар, — вытянул руку к потолку, затем развел руки в стороны, вполовину шире плеч и покачал головой.

Нужный выход ничем не отличался от остальных. Хариназ поднялся первым и отворил люк. Они выбрались на поляну, окруженную все теми же непроходимыми дебрями, выбраться отсюда, кроме как через туннели, по-видимому, можно было только на крыльях, подошли к огромному дубу, для обхвата которого потребовалось бы десяти взрослым людям взяться за руки. Хариназ позвал:

— Улууказ!

Высоко над землей из дупла вынырнула морда или лицо: оперение серое, глаза большие, клюв загнут, на кончиках ушей кисточки. За головой показались пернатые плечи, крылья, оканчивающиеся когтистыми пальцами как у летучих мышей, а затем и птичьи лапы. Улууказ слетел на нижнюю ветку дуба и, глядя на борута, оценивающе повернул голову набок. Роста он оказался маленького, втрое меньше Белого Охотника. Равазары обменялись несколькими фразами, после чего Улууказ без предупреждения спрыгнул беродлаку на плечи. Он изучал уши и нос медвежьей шкуры, затем лицо самого борута, смотрел в его глаза, не мигая, и когда человек моргнул, со знанием дела заключил: «Зар». Затем бегло осмотрел шкуру белого медведя, оставляя внимание местам разрыва, что-то пробормотал и вернулся в дупло. Ждали не долго. Улууказ принес костяную иглу и моток бурых ниток. На замечание Хариназа о неподходящем их цвете, Улууказ объяснил, что это есть медвежья шерсть, чем дальнейшие вопросы исчерпал. Белый Охотник вызвался заняться шитьем, но ответом был только нетерпеливый мах крыла. Раздевшись, окончательно подтвердив человеческое начало, борут наблюдал за работой Улууказа. Равазар действовал споро, перескакивал от одной дыры к другой, расчищал когтями шерсть, а шкуру латал мастерски. Когда Белый охотник вновь облачился в длаку, то почувствовал возвращение не только шкуры, но и зверя. Он позвал предка. Его тело увеличилось, наклонилось и оперлось на четыре лапы. Равазары выглядели изумленными, но вместе с тем восторженными.

— Равазар, — лишился сомнений Хариназ.

Белый Охотник вернулся в человеческий облик. Равазары прощались.

— Аяр Мурс, — пожелал Улууказ.

Хариназ вновь вел борута подземными тропами. Этот переход закончился быстро. Поднявшись, он выпростал руку:

— Анияра.

Далеко впереди возвышалась гора. Она была такой высокой, что могла зацепить солнце или луну. Вершина ее утопала в облаках, пронзала небесный океан и поднималась скалой в мире альвов. Четыре головы смотрели точно по сторонам света. Исполинские в пятьдесят саженей деревья были ее шерстью, а живущие в лесу гигантские звери крошечными блохами. И если сейчас Белый Охотник находился в затерянном царстве, спрятанном от большого мира горами и рекой, по ту сторону Анияра обретался мир неизвестный и вовсе. В этом мире и упокоился Нигдарабо.

— Аяр Мурс, — попрощался Хариназ, спустился под землю и оставил Белого Охотника визави Анияра.

 

Глава двадцатая. Погоня за смертью

На сотни верст простираются владения великой пустоши Аунвархат, но лишь близ редких источников воды она кустится зеленью травы. Многие путники завершили здесь приключения. От них не осталось воспоминаний, и кости их обернулись песком, тем самым раскаленным песком, которым суховей погребает новых жертв. Курганами им стали барханы, но они не надежные хранители плоти, в изменчивости разбегутся прочь и откроют страннику путь. Иной раз, не убаюканный золотым саваном, он поднимется и продолжить бродить по миру, но чаще выбеленные уже никому не принадлежащие кости остаются лежать, пока не рассыплются с порывом ветра и не перемешаются с миром, отныне неотделимым от них.

Значительная часть юга Имъядея из-за нестерпимого жара не была обитаема. Основную же часть континента поделили три государства: Восточный Сир, Манулаш и Западный Сир. Прежде сироккийцы были едины в царстве Сироккар но, как водится это у многих народов, его раздробили взаимные притязания на трон и растущие с годами политические разногласия. В укор мусотам, не всегда дружественные, но сиррокийские царства никогда меж собой не враждовали.

Следуя вдоль берега, Вараил непременно набрел бы на поселения людей, но не желал терять времени, отклоняясь в сторону от намеченной цели. Он двигался на запад в направлении столицы Восточного Сира, Берхаима, где намеривался сделать первую и самую важную остановку, дабы узнать дальнейшую дорогу к местности, о которой говорил Альбмир.

Нещадно палило солнце, доспехи, нагреваясь, усиливали жар вдвойне. Чешуйчатые сапоги загребали песок и жгли ноги. Легкие, но прочные, крепче стали доспехи из чешуи морского змея вместе с перчатками шлемом и сапогами весили меньше половины пуда. Высокий и крепкий Вараил часто упражнялся во владении мечом в часы, когда оставался один, а таких было немало. Он хорошо двигался в бою, но изнеженный дворцовой жизнью никогда по-настоящему не подвергался серьезным природным испытаниям. Он обладал большой силой, но сильным человекам его не назвала бы даже мать. Его брат, король Глефор, был несравнимо сильнее. Старший брат, он повзрослел тогда, когда того потребовали обстоятельства. С пятнадцати лет его бременем стала корона, но Вараил ни разу не видел, чтобы ноша хоть немного согнула брата. Напротив, с каждым годом корона отдалялась от земли все дальше и постепенно стала слишком мала королевской голове. Вараил смотрел на брата с восхищением и завистью. Иной раз он порывался овладеть стратегией, риторикой, или в очередной раз начинал изнурять себя физическими нагрузками, но вскорости неизбежно отказывался от всех замыслов. Брат превосходил его во всем, так было всегда. С годами разрыв только увеличивался. Вараил сдавался и с каждым разом делал это все быстрее и легче. Незачем что-то делать, если есть старший брат, мать и множество советников, которые лучше него знают, как управлять королевством. С каждым годом Вараил погружался в пучину праздности и лени, выбраться из которой самостоятельно уже не мог, и просуществуй он в таком положении еще несколько лет, даже сильнейшие жизненные потрясения не вызволили бы его из созданной им же темницы.

Ноша пригибала к земле. Вараил не хотел расставаться с дарами тритонов. Без доспехов он чувствовал себя голым и не способным пережить возможную встречу с гиенами или львами. Кроме того, хотя наружная часть доспехов раскалялась, подкладка из морских губок принимала тепло и оберегала тело воина. Лишившись их, Вараил остался бы в лохмотьях, которые не смогут уберечь от перегрева, ожогов и следующей за ними смерти. В первый же день пришлось бросить подаренный тритонами меч, ибо хотя вес отдельно взятого оружия был невелик, в общей массе его амуниция составляла тяжелую ношу. Красивый меч он словно оторвал от сердца и, удаляясь, еще долго оборачивался назад, словно надеясь, что меч, быть может, за время одиночества стал легче, или в нем самом открылись новые силы. Но не только доспехи отягощали его путь, другая ноша, незримая сгибала душу и смеялась: «Куда ты идешь?», «Что ты делаешь?», «Ты никогда не достигнешь цели и никогда не мог достичь». Голос сомнения, он слышался Вараилу в шуршании песка и собственном дыхании. «Я иду», — отвечал он. Ведь это так просто — идти. Он не умеет править, не умеет вести за собой людей, но если он не сможет идти, всего лишь идти, то и ничего другого ему не суметь и подавно. Считаешь себя воином? — тогда сражайся. Твой враг может не стоять на двух ногах и не носить шкуры, но не дай себя обмануть. Ты должен знать с кем сражаешься, чтобы знать, кого победить.

Так Вараил гнал себя вперед. Он сражался с сомнением, неуверенностью, с немилосердной природой. Но когда в бою объявился разумный советник и настоятельно потребовал изменить тактику, человек внял ему. Он нашел одинокий саксаул и отдохнул в прохладной тени до заката, а подаренную тритонами разделанную рыбу повесил сушиться на ветвях. Поужинав, он возобновил путь. Вараил знал — ночи в пустынях холодные, так что спать лучше днем, а идти в темноте. Именно таким был замысел. Но уже на следующий день от него пришлось отказаться. Солнце поднималось быстро и, передвигаясь только ночью, Вараилу потребовалось бы свыше двух недель, чтобы добраться Берхаима. На второй день воды в обеих флягах не осталось. Он с тоской вспомнил те стремительно отдаляющиеся времена, когда жил среди тритонов, а воду получал прямо из моря магией щупальца синего спрута. Быстро заканчивалась и рыба. Сорок верст — не так уж далеко он отошел от берега, и соблазн вернуться в поисках помощи туземцев еще долго не оставлял его.

Так неожиданно для Вараила поиски союзников в бесконечных сражениях с тальиндами облачились целью достичь Альмира-Азор-Агадора, незаметно сменившейся целью достичь Берхаима, которую в свою очередь вытеснила цель насущная, сейчас более важная — найти воды. Будучи домоседом, знающим о путешествиях лишь из книг, иной раз он замирал, не веря безумию, в которое окунулся. Сколько он может прожить без воды в пустыне? Один, два дня — вряд ли дольше. Костяной с вкраплениями чешуек шлем укрывал голову и почти не нагревался, но лицо Вараила горело как в лихорадке. Одно время он смачивал слюной ладони и прикладывал к лицу, чтобы хоть на мгновение облегчить жар. Когда в горле пересохло настолько, что слюна больше не выделялась, он положил в рот кусочек рыбы и, посасывая, пытался обмануть организм. Рыба закончилась в конце второго дня. Холодная ночь не принесла облегчения. Губчатая подкладка доспеха недолго хранила тепло. Замерзая, Вараил просыпался, и с каждым пробуждением заснуть становилось все сложнее. Отчаявшись выспаться, еще до рассвета он продолжил путь. Весь день его клонило ко сну, однообразный пейзаж бескрайних песков утомлял глаза и усиливал это желание. Но днем не удалось найти холодного уголка. Под вечер, устав, он ворочался среди облезлых кустов, в полузабытьи пытаясь сломать и съесть колючие травы, получить из них хоть каплю воды. Его руки были изрезаны и кровоточили, и это навело Вараила на мысль. Его организм сейчас не выделял жидкостей, но ведь кровь все так же циркулировала по венам. Вараил проткнул кисть ножом и жадно припал к ране губами, высасывая густую темную кровь. Хотя бы вспомнить, что такое влага, а дальше будь что будет. Проходили часы, с ними шел и Вараил. Они искали воду вместе, но в какой-то момент время замешкалось и перестало существовать. В небесном краю золотая ладья продолжала бесконечное плавание. Вараил почти не видел светила. Все расплывалось. Горячий песок, казалось, забился в глазницы и теперь сжигает тело изнутри. Огонь наполнял небо, стекал по воздуху и зажигал землю. А было ли что-то кроме огня? Аланар — первый бог, которого стали почитать люди. Разрушительная беспощадная сила и одновременно благодатные лучи, взращивающие посевы. Он решает, кому жить, а кому умереть. Вараил смотрел ему вслед и не понимал, почему бог его предал, почему хочет убить. «На небе нет справедливости», — почему-то подумалось ему, и юноша опустил взгляд к земле. Он стоял на коленях, а прямо перед ним пробегал песчаный жук. Вараил поймал, кривясь, заставил себя пережевать, проглотить тварь и удержаться от рвоты — слишком дороги ему сейчас даже самые крохи пищи и воды.

Жар вынудил путника вернуться к первоначальному плану ночных переходов. От палящего солнца он спрятался под защиту низких гор: древние и согбенные старцы они осыпались под тяжестью лет, на их макушках плясал песок, а на теле топорщились колючки. Найдя пещеру и убедившись, что не придется делить ее со змеями или скорпионами, Вараил перегородил вход вещами, создав импровизированную баррикаду от хищников, и стал дожидаться сумерек. Большую часть остававшегося до темноты времени он слизывал влагу, собиравшуюся на внутренней поверхности стен, и даже набрал немного воды впрок. В полуденный час ни одна сила не заставила бы его покинуть пещеру. В укрытие, также ища прохлады, забрался скорпион. Совсем маленький с крошечными клешнями, но большим хвостом, по которому можно судить о количестве яда в нем. Вараил проворно схватил скорпиона за хвост, положил в рот, а жало оставил снаружи и откусил. Даже отвратительней жука, ничего столь же мерзкого на вкус ему еще не приходилось есть. Словно желе с плесенью и костями, протухший холодец, но даже не холодный.

Следующей находкой Вараила стал овощ похожий на незрелую дыню — путник съел его. Очень скоро овощ вырвался обратно и за собой вытащил остатки еще не переваренного скорпиона и что самое главное воду. Когда желудок опорожнился полностью, Вараил стал отхаркивать желудочный сок. Он счел за лучшее вернуться в пещеру и в жаре и бреду провел последующую ночь. Утром он собрал сухих трав, с помощью кремневого ножа и камня развел костер и набил живот немногими оставшимися угольками. Уголь собрал остатки пустынной дыни, или же яд покинул организм естественным путем, но в конце дня, почувствовав себя лучше, Вараил возобновил движение. Решение далось нелегко. В день недомогания к нему пробралась змея и, хотя Вараил еще не мог заставить себя есть, он ее зажарил, предварительно обезглавив, чтобы избавиться от яда, снял шкуру, а мясо взял с собой. В какой-то миг путнику показалось, он ушел настолько далеко, насколько только мог. Он должен остаться здесь, дальше ему не уйти, о чем ясно сказало отравление. Здесь есть вода, и пустынные твари приходят сюда охладиться.

Поборов приступ малодушия он продолжил идти. Сначала встречались только сухие кусты и тамариски, но усилия вскоре вознаградились: растения вокруг напитывались соками и зеленели, их становилось все больше, пока однажды они не привели к неприметному ущелью. По дну струился ручеек. Это было как чудо. Вне себя от счастья Вараил стремглав помчался вниз, едва не скатившись кубарем и, не раздеваясь, погрузился в спасительную воду. Он долго плескался, не решаясь оставить ручья. На счастье, тот поворачивал на запад, а значит, мог быть одним из притоков Геккона, который впадал в море Изгер, на берегу которого и располагался Берхаим. Вараил шел по течению, ловил пойменных букашек, однако ручей неожиданно обмелел и ушел в землю. Он вел к Геккону, но в противоположном направлении, о чем Вараил не знал. Соорудив дамбу, путник загнал на мелководье несколько рыбешек и уже затем поймал без труда. Прощаясь как со старым другом, он вдоволь напился, наполнил фляги, а также ларец, который, как вскоре выяснилось, не только не протекает, но и не нагревается изнутри. Более того, Вараил наполнил водой даже шлем, и нес его перевернутым, время от времени смачивая пальмовые листья, которыми теперь обвязал голову. Когда воды в нем осталось мало, он выплеснул ее на голову и водрузил шлем поверх мокрых листьев. Он подумал о том, как отреагировал бы двор и подданные при виде своего правителя в столь нелепом виде и рассмеялся. И хотя значительная часть пути до Берхаима еще оставалась не пройденной, настроение его после встречи с ручьем поднялось, страхи отступили. Для привала Вараил присмотрел группу сваленных в кучу камней, где под взором солнца запекал в песке и листьях рыбу. Ее манящий аромат, тянущийся в небо дым, потрескивание веток и танец искр ободряли, обнадеживали новыми победами и счастливым концом.

Ему снились большие белые глаза. Высоко в небе они горели ярким белым светом, что прогонял тьму и освещал мир. Земли, находящиеся к ним ближе других, вспыхивали и обращались в песок, горы под их взором закипали и разверзались лавой. Затем глаза закрылись, и воцарилась ночь. Как только это произошло, Вараил проснулся.

Солнце скрылось за горизонтом. Занятый заботами нового дня Вараил не придал значения сну и забыл его. Он быстро миновал участок пышной растительности и снова оказался наедине с пустыней. В конце дня ему удалось собрать фиников с пальмы, перекусить двумя жуками и пообедать ящерицей. Ночь выдалась теплой и не принесла неприятностей. На ее исходе у путешественника еще имелся небольшой запас воды, а на поздний ужин — змея. Так сытно он не ел со второго дня нахождения в пустыне. Успехи застили бдительность и, закончив трапезу, не закапав требухи, чтобы спрятать запаха, Вараил позволил себе вздремнуть в редкой тени акаций.

Человек не хищник. Он может есть мясо, траву и кости, он может съесть даже землю, но это не сделает из него червя. Человек может всю жизнь совершенствовать тело и да, тогда он станет немного опасней, чем дворовая собака, которая в пять раз его меньше. Другое дело, если у человека есть оружие. Его использование — нечестный прием, сталь уравнивает и слабый становится сильным. Однако открыв глаза, Вараил совершенно не чувствовал себя сильным.

Его разбудило чавканье. Тощий лев с торчащими ребрами заглатывал распотрошенные внутренности змеи. Закончив, он уставился на человека. В сумраке его глаза сверкали голодным блеском, морда приблизилась к земле, обнажились природные кинжалы-зубы.

Вараил не шевелился. Он не смотрел льву в глаза. О том, чтобы убежать от зверя не могло быть речи. Оба костяных копья лежали всего в двух шагах от него, а нож был заправлен в сапог. Но прежде чем ринуться в бой, он сделал то, что советуют охотники при встрече с диким зверем, даже самым большим и свирепым. Он подпрыгнул и, взмахнув руками, закричал так громко и звучно, словно он и не человек вовсе, а, по меньшей мере, равазар, и лев, его менее разумный потомок, не узнал могущественного предка.

Лев отпрянул. Не мешкая, Вараил бросился за копьем. Но когда пальцы обхватили древко, неизвестная сила толкнула и пригвоздила человека к земле. Вараил уснул в доспехах, но, разумеется, без шлема. Он не почувствовал боли, удар льва оставил на чешуе лишь незначительные царапины, но, когда обернулся, его лицо обдало зловонием разверстой пасти. Вараил прикрылся свободной рукой, а другой одновременно вонзил копье в тело противника. Челюсти сомкнулись и погнули многие чешуйки морского змея, но перчатка выдержала напряжение. В то же мгновение копье преломилось, и лев зарычал от боли. Ранение его только разозлило. Вараил перекатился и схватил второе копье. Он пытался защититься им и даже успел выкроить миг, чтобы вытащить нож, но зверь оказался проворней. Он выбил копье и снова подмял человека под себя. Для защиты лица Вараил попытался использовать руки и нож. Он ранил льва в лапу, но превозмогая боль, ответным ударом зверь отбросил руку добычи, а вторая лапа, скользнув по чешуе, рассекла левую часть его лица. Никаких осязаемых мыслей в голове Вараила в этот момент не было. Сознание заволок страх. А затем исчезло чувство реальности, стремления, цели, мечты, — ничего этого не существовало. Даже защищаясь, он не хотел победить, это естественное желание подавил первобытный безумный страх. Вараил пытался ранить противника в глаза или горло, но впотьмах не мог попасть, а в какой-то момент, спустя лишь несколько секунд упорной борьбы понял, — нож остался далеко в гриве льва, его не достать, а темнее стало не потому, что сгустилась ночь, но кровь залила глаза. Он изощрялся выдавить льву глаз, но не мог сосредоточиться для точного попадания. Когда лев снова попытался загрызть жертву, Вараил сжал руку в кулак, но не ударил зверя, в таком поступке не было бы смыслу, но сунул руку в пасть по самый локоть. Чешуя морского змея ранила нежное небо, язык и глотку льву. Отхаркиваясь, он внезапно отступил, развернулся и попытался скрыться. Но теперь Вараил знал, что убьет его. Убьет, а затем съест столько, сколько сможет. Он метнул копье, а когда услышал глухой стон, подобрал нож.

Взошло солнце и показало миру нового человека, которого прежде знали, как Вараила, наследника Тронгароса. Когда-то он обладал приятной внешностью, это было еще до того, как он стал есть львиную плоть. Его левую часть лица избороздили глубокие рваные раны. Бровь рассечена надвое, уху недостает куска, а щека пропорота насквозь. Раны спускаются к подбородку и касаются шеи. На макушке не хватает части скальпа, и среди когда-то прекрасных волнистых русых волос зияет розовая прогалина.

В теснине осыпавшихся гор Вараил нашел гнилую стоячую воду. Опустившись перед ней на колени, он пытался приладить волосы так, чтобы плешь не была видна. Волосы упрямо не слушались, к тому же их явно недоставало, чтобы скрыть рану. В ярости Вараил разбил водную гладь, схватил нож и обкорнал себя. Отросшие за дни странствий локоны падали в воду, а с ними уходил в прошлое никчемный принц, и принц — легкомысленный искатель приключений, уступая дорогу тому, чьего имени Вараил еще не знал.

Половину дня он провел в теснине, привалившись к камню спиной и прикладывая к лицу листы алоэ. Затем пропитал вскипяченной в шлеме водой тряпки — остатки дорогих одежд, в которых покидал Тронгарос, подождал, когда они остынут, и завязал вокруг головы. Он старался ни о чем не думать и следовать цели, но вопреки желаниям мысли все время вращались вокруг навеки обезображенной внешности. То обстоятельство, что он пережил нападение льва и даже каким-то чудом сохранил глаз, стоявший на пути когтя, совершенно не утешало.

Солнце теперь пекло не так яро, Вараил дольше оставался на открытой местности. Мыслей в голове оставалось все меньше, и временами он забывал, куда и для чего идет. Он пытался ориентироваться по звездам и по тени, но совсем не умел этого делать. Начиналась третья неделя путешествий в пустыне. Берхаим уже должен был оказаться перед ним, но почему-то все еще скрывался. Ветер заметал следы на песке, и окружающий пейзаж не менялся, так что Вараил стал опасаться, что ходит кругами. Он не знал направлений местных ветров, интуитивно шел им навстречу и следил, чтобы крутые стороны дюн смотрели на него. Но пустыне не было конца, ему казалось, никогда не ощутить прохлады Изгера, не увидеть холмов Ротум.

Чтобы перевести дыхание, Вараил опустился на колени и упер руки в бедра. Он изголодался, и весь день ничего не пил. Голова кружилась в лихом танце. Чтобы убедиться в своей неподвижности он смотрел прямо на руки, но и они вдруг начали дрожать. Вараил уверял себя, что нужно отдохнуть, совсем немного посидеть и головокружение пройдет. Жар раскалял тело, но двигаться не хотелось. «Глаза болят», — отстраненно подумал Вараил, хотел смахнуть песок с век, но это действие требовало приложения определенных усилий, и он предпочел неподвижность. Внезапно перед ним оказалось что-то темное. Он хотел напасть на неизвестного и съесть, но едва дернувшись, понял — перед ним тень, и она принадлежит человеку.

Перевитый полосами тканей ярких цветов он стоял спиной к солнцу, к тому же из-за слабости и обжигающего глаза света Вараил плохо видел и не сумел рассмотреть лица. Он не смог почувствовать и благодарности даже когда незнакомец потащил его на себе, и осознал произошедшее, лишь очутившись в юрте из верблюжьих шкур и сделав глоток воды из бурдюка. Здесь было гораздо прохладней, животные шкуры защищали от палящих лучей, а под самим шатром вырыли яму в пол-аршина и песок в ней был холоднее раскаленного верхнего слоя. За стенами что-то выло, а может, это перекрикивались люди. От обезвоживания голова Вараила продолжала кружиться, мысли плясали сумбурными образами, разгулявшись, они не желали прекращать танца. Вараил устало закрыл глаза, сейчас он не мог испытывать даже благодарности и желал только спать, с бурдюком в обнимку.

Возможно, ему это удалось, или же мужской голос потревожил его в следующий миг. Пустынник о чем-то спрашивал. Вараил не понял слов, сироккийская речь ответвилась от языка пасаров в незапамятные времена и совсем не походила на языки Сиридея. Вараил был еще слишком слаб, чтобы пытаться ответить и, понимая это, хозяин терпеливо ждал.

— Мне нужно попасть в Берхаим, — произнес он наконец. Сироккиец молча вышел и вскоре вернулся с еще одним человеком.

Второй вошедший в юрту также с ног до головы был обмотан разноцветными лоскутами.

— Пасар? — спросил он с акцентом.

— Мусот, — ответил Вараил.

Человек кивнул и уселся рядом на ковре. Всех жителей Сиридея сироккийцы именовали пасарами, как звали первых людей, но сами считали, что произошли задолго до таковых и не признавали родства.

Резкие отрывистые выкрики повторились. «Гиены», — подумал Вараил, но не угадал.

— Левкроты, — ответил молчаливому вопросу сироккиец. — Они шли за тобой.

Вараил вспомнил этих существ из книг. Размерами и сложением левкроты с осла, шкурами пятнисты как гиены, а гривы имеют львиные. Головы у левкрот лошадиные, а в их огромных пастях до ушей костяные пластины вместо зубов. Они очень быстрые, умеют подражать человеческой речи, охотятся стаями и не брезгуют падалью.

Но осознание еще недавно более чем вероятного съедения левкротами Вараила совсем не обеспокоило — он слишком устал.

— Спасибо вашему другу за то, что спас меня, — сказал он. Переводчик передал слова, другой человек коротко кивнул. — Я шел в Берхаим и должно быть заблудился. Что это за лагерь?

— Это караван, следующий из Иемата в Берхаим, — сироккиец говорил размеренно, словно напевал.

Иематом назывался небольшой прибрежный город, в котором Вараил оказался бы через два дня, отклонись от курса и пойди он на север.

— Как давно караван вышел из Иемата?

— Семнадцать дней как.

Две недели… К этому времени Вараил рассчитывал достичь Берхаима. Поход, смертельно опасный и утомительный вышел к тому же бессмысленным. Поверни он сразу в Иемат и стоял бы сейчас на этом же самом месте. Исполненный разочарованием своего выбора Вараил молчал, он не мог поверить, что все трудности, которые перенес за минувшие двадцать дней, не имели никакого смысла. Хотя, он мог запутаться в счете…

— Сегодня четвертое алаана? — уточнил он.

— Нет, — удивился сироккиец. — Теперь уже четвертое лериана.

Вараил смотрел на него, не понимая. Он и впрямь ошибся, но в меньшую сторону. Пустыня забрала у него пять дней, о которых он не знал. Он почувствовал себя обкраденным, и ему стало нестерпимо грустно. Собеседник разгадал его печаль.

— Уже завтра мы будем в Берхаиме, — пообещал он.

Иемат, будучи портовым городом, принимал товары восточных островитян и бо́льшую их часть доставлял в Берхаим. Караван состоял из шестнадцати вьючных верблюдов и четырех погонщиков. Проходили по тридцать верст за день. На привалах ставили крошечные юрты, в каждой из которых умещалось по два человека, а верблюды попросту ложились на песок.

— У вас никакой охраны, — удивился Вараил, осмотрев караван. — Вы не боитесь нападений?

— Пустыня хранит нас лучше любых воинов, — отвечал Тальрамал — погонщик, знающий сиридейский.

— А как же дикие звери?

— Здесь только змеи и другие ползучие твари поменьше.

— На меня напал лев. — Тальрамал приподнял брови.

— Но здесь не бывает львов.

— Но мне это и не почудилось.

Сироккиец с новым интересом изучил раны собеседника. Горячее солнце давно прижгло их, но, если кровавые корки на голове не доставляли Вараилу беспокойств, заживающая щека напоминала о злосчастной ночи с каждым произнесенным словом.

Тальрамал пожал плечами, а затем уведомил, что они продолжают путь.

Они вошли в Берхаим — цветущий оазис пустыни. Одинокие путники и богатые караваны стекались сюда, словно к живительному колодцу, а испив вод Геккона, устраивались в тенях финиковых пальм и услаждали взор красою града. Даже старенькие саманные дома с растрепанными соломенными волосами красились пестрыми цветами: голубым, зеленым, красным. У каждого имелся зеленый двор, где на лавочках неподвижно сидели высушенные старики. Центральные же улицы обрамляли хоромы столь величественные, что дворец Вауглина бесследно растворился бы в этой роскоши. Не менее пестрые, чем их не столь богатые соседи, эти дворцы из мрамора всех цветов и оттенков пронизывались естественными ручейками, в руслах которых прослеживались очертания зверей и птиц, людей и даже пейзажей. Инкрустированные самоцветами стены блестели на свету, а ночи придавали домам новые таинственные тона. Многие дома походили на кувшины и венчались подходящей купольной крышкой. Во всем городе не было острых углов, округлыми строились дома, на цилиндрических ножках лежали округлые столешницы и сиденья лавочек. Однако сами местные жители были высоки и тонки, имели точеные лица, острые скулы и суженные глаза. Кожа большинства берхаимцев была светло-карего, почти оранжевого оттенка, но встречались среди них и обладатели кожи и темно-карей и черной как смоль, первые имели сложение среднего мусота и помимо широких носов мало чем от них отличались, вторые были одного роста с коренными жителями Восточного Сира, но вдвое превосходили их шириной, лица имели широкие, глаза большие темные, а плечи массивные покатые.

В однообразной пустыне удивительно наблюдать такой пестрый цветник как Берхаим, но тому имеется объяснение. Когда-то солнце неподвижно стояло над Альмир-Азор-Агадором, еще не было Берхаима, но под холмами Ротум уже обитали медные цверги Корвергаша. Результатом совместной деятельности белого солнца, опустынивающего землю, и цвергов, собравших подземные источники в одно большое озеро, стал провал падей и заполнение их водами, первыми в море Изгер. Жители Имъядея стекались к морю, но воды его в скором времени вернулись бы под землю, не обратившись люди за помощью к альмандам. Их усилиями Берхаим разросся пышными джунглями, а с наступлением века Желтого солнца, разделившим мир на север и юг, надобности поддерживать искусственно зелень не стало.

Мощеные вулканическим стеклом узкие улочки привели Вараила в старый тенистый сад. Берхаимцы уже и сами не помнили, чему прежде его посвятили. Заброшенный он окутал скамейки и поглотил фонтаны, и только прежде величественные каменные статуи еще противились разрушениям. Их было четыре расставленных кругом изваяния, обезличенные временем, скованные лозами одичавшего винограда они потеряли имена и собравшую их здесь историю. Обрубок руки одного из них держал бесформенный щит, три остальные фигуры укрывали длинные одежды, платья или робы, одна из них принадлежала женщине, но заметить хоть малейшего отличительного признака двух оставшихся статуй Вараил не смог. В центре круга разместилась композиция с пятью действующими лицами. Четыре фигуры, окружив пятую, полулежали на локтях, опустив головы к земле и закрыв лица руками. Центральный персонаж, гораздо крупнее прочих, гордо поднимал голову и обхватывал руками небо. Его роба вся в выемках, вероятна прежде была инкрустирована драгоценными камнями. Если скульптура посвящалась реально существующему человеку, при жизни он должен был отличаться сильным аппетитом и слабым здоровьем. Остальные скульптуры изображали нагих мужчин. Наименьший, возможно ребенок, врастал ногами в землю, самый крупный, вполовину больше двух оставшихся, имел дыру в груди на месте сердца, в тело третьего, словно веснушки вкрапился яркий красный камень, которого не было в остальной композиции, последний не имел носа и рта и таков был замысел скульптора, а не разрушительное влияние времени.

Похороненная заброшенным садом история не была знакома Вараилу, потому он не стал надолго задерживаться и углубился в центр города.

Библиотека Питама походила на низкий пузатый горшок, чтобы усилить сходство ее даже выкрасили в коричневый цвет. Вараил надеялся, что содержимое библиотеки, в самом деле, окажется для него золотом. Ему предстояло не только узнать маршрут дальнейшего пути, но и понять, как найти и победить того, кто представился Альбмиром. Потянув за кольцо тяжелую овальную дверь, Вараил оказался в просторном помещении без углов. Среди рядов больших округлых шкафов с интересом прогуливались люди в богатых халатах, порою они останавливались у какой-нибудь полки, брали книгу, переплет и страницы которой также были скруглены и улыбались при встрече знакомого друга. В оранжевой коже с короткими мечами стражники стояли неприметными статуями, и казалось, даже не мигали. Вараил прошелся к центру помещения, где за широким столом из синего мрамора сидел высокий мужчина с проседью в ухоженной бороде, украшенной кольцами, в синем халате с серебряными позументами.

— Добрый вечер, — поздоровался Вараил и слегка кивнул, как здесь было принято.

— И вам добра, страждущий познания, — последовал вежливый ответ.

Вараил знал, что архивариус сумеет понять его язык, об этом сказал Тальрамал, но задавая вопрос, был поражен безупречным произношением собеседника.

— Мое имя Вараил, я прибыл издалека, чтобы узнать об Альмир-Азор-Агадоре.

— Меня называют Номсахилом, хранителем библиотеки Питама. Приятно познакомиться, Вараил. Большинство наших текстов написано сироккийским, но полагаю, я знаю, чем вас заинтересовать.

Уверенным шагом он заскользил меж шкафов. Пока они шли, Вараил спросил:

— Почему все в Берхаиме круглое? Даже эти книги такие необычные.

— Наследие, — загадочно ответил архивариус, но затем пояснил. — Это обстоятельство подтверждает древность нашего народа и сопричастность с культурой альмандов, в которой господствовали круглые формы. — Внезапно он остановился, в руках его возник увесистый том. — «Наследие» Тухийн Багша, переведенное на язык пасаров. Советую начать с нее.

— Благодарю вас, — отозвался Вараил, нерешительно принимая книгу. Номсахил кивнул с улыбкой. — По правде говоря, меня интересует одна определенная вещь. — Архивариус ждал продолжения. — Как выжить на этом острове?

Улыбка Номсахила медленно угасла. Теперь его лицо выражало безнадежное разочарование.

— Так вы из числа смертников, — это был не вопрос.

— О ком вы говорите?

— Люди, порою даже альвы, цверги или фавны, вы приходите на Альмир-Азор-Агадор с единственной целью — победить Яг-Ра-Таха и подчинить себе его силу. Не стану пояснять, почему называю их смертниками.

Теперь уже разочарование посетило и Вараила. Он не избранный, лишь один из многих, кого альманд призывал сразиться. Вот только зачем это ему?

— Я думал, все альманды давно мертвы. Почему я никогда раньше о нем не слышал?

— Предположу, прежде вы не интересовались старыми тайнами.

Номсахил решительно забрал «Наследие» и вернул на место, затем провел Вараила к другому шкафу.

— «Азбука странника», — прочитал он название огромного фолианта, раскрыл и пролистал до нужной страницы. Заглавие гласило: «Последний альманд». Половину листа занимало черно-белое изображение мужской атлетической и одновременно статной фигуры. На нем были ламинарные наплечники и штаны из тонких поперечных наборных изогнутых полос, доходящие до середины голени, сегментированная юбка, сзади достигающая уровня колен, в передней части вдвое более короткая, пояс и перевязь из меленьких чешуек. Одна рука, вытянутая вперед, ладонью вверх, устремлялась к горизонту, другая прикрывала глаза. Он стоял на прямоугольном выгнутом камне, на котором художник даже изобразил письмена. Слова на камне, как и текст, идущий под картиной, были написаны по-сироккийски. Номсахил великодушно перевел:

И перешел к поясняющей части:

— «Яг-Ра-Тах, последний альманд, страж забытого царства несет дозор и после гибели своего народа. Никто не знает его истории, ибо еще никому не удавалось записать его слов. Годами стоит он недвижимо, храня мертвый град и тайну своего заточения и своей цели. Его нет среди живых, ибо альгар изгладился из памяти смертных еще до начала прописных лет. Лишь на секунды оживает он, чтобы сразить очередного храбреца, дерзнувшего бросить вызов его мастерству. Такого предположение автора этой статьи и многих ученых, ибо произнесение сакральной формулы — вызова на поединок — скрывает альманда и стяжателя славы непроницаемым для света и любого известного воздействия фиолетовым куполом площадью в тысячу саженей, но, когда купол опадает, Яг-Ра-Тах невредимый стоит в прежнем положении, а искавший битвы с ним лежит сраженный. И хотя никому еще не удалось победить альманда, сильнейшие воины Яраила продолжают пытать удачу и поныне. Если же и ты, читатель, не страшишься смерти и жаждешь разгадать тайну Яг-Ра-Таха, назовись, вложи оружие ему в руки, позови по имени и пригласи на бой».

Номсахил закончил читать и закрыл книгу, но не спешил уходить, справедливо рассудив, что у гостя имеются вопросы.

— Никому не удалось победить, — отрешенно повторил Вараил. — Тогда почему люди не теряют надежды?

— Новые люди, новые надежды.

— Я рассчитывал найти подсказки, как его победить.

— Никому не удалось одолеть альманда, быть может, это и есть подсказка.

— Не понимаю, — окончательно растерялся Вараил.

— Возможно, это означает, что Яг-Ра-Таха нельзя победить. Откажитесь от бессмысленной затеи и сохраните жизнь. Назовите это не малодушием, но здравым смыслом. Порою сложнее отказаться от попытки спасения вещей из горящего дома, чем лезть в огонь.

— Я не могу повернуть назад.

— Ваша жизнь, — Номсахил развел руками. — Но прежде чем уйти, поговорите с Пасу-Киран-Сахом, его дом у побережья в юго-западной части города легко узнать, он укрыт шкурами диких зверей.

— Кто он?

— Мы называем его Зверем-из-лучей. Он лучший воин Берхаима.

На окраине города притаился маленький домик. Он облачился в шкуры хищных зверей: волков, медведей, львов, гиен и сам как хищник скрывался в зарослях диких трав, готовый в любой миг наброситься и выпотрошить жиреющий город. Неподалеку у дубильного станка скорняжным ножом орудовал Пасу-Киран-Сах или Пасур, уверенными движениями очищая кожу антилопы от мездры. Его тело полностью одето тигриной шкурой, но не просто по-дикарски обернуто рваными кусками, а в одежде аккуратно сшитой. На нем жилет, застегивающийся тигриными когтями вместо пуговиц, широкие штаны, перевязанные тигриным хвостом, перчатки и сапоги, также сшитые из тигра. У кожевника медное лицо человека, приближающегося к старости, но отказывающегося ее принимать. Дремучий лес спускался с макушки к подбородку, и в нем среди эбеновых деревьев с приходом осени пробивались медные клены. Впадины под хвойными утесами лучились искрасна-черным обжигающим светом. От их взгляда Вараилу захотелось убежать, их сила сгибала и ставила на место, и место это было ниже, чем трон Пасура. Черные пропасти заявляли о своем превосходстве, и в этом не было кичливой самоуверенности, лишь осознание собственной силы. Но пугало другое: их жестокость, чуждая человеческих слабостей. Она не пряталась, не колола в обиде, она била и она убивала. Пасур не обладал высоким ростом, заметно ниже Вараила, и не с могучей грудью и медвежьими лапами, но от него исходила звериная необузданная годами сила, которую всегда чувствуют животные. И даже опаснейшие из них, как предположил Вараил, не пожелают без необходимости связываться с этим созданием, которое сложно назвать человекам. Охотник молчал, а неуверенность Вараила нарастала.

— Говорят, вы лучший воин города, — предпринял гость попытку поговорить. Пасур не ответил, он не услышал вопроса. — Я собираюсь сразиться с Яг-Ра-Тахом. Вы что-нибудь о нем знаете? — человек-тигр оставил свое занятие и слегка наклонил голову набок. Очевидно, этот вопрос он слышал сотни раз.

— Что именно ты хочешь узнать? — медленно, почти по слогам произнес низкий рычащий голос. Слова чужого языка давались ему с трудом.

— Как его победить?

— Ха! — весь ответ.

— Я понимаю, знай вы наверняка, как сразить альманда, сделали бы это сами. И все же, можете мне что-то посоветовать?

— Ничего ты не понимаешь. Яг-Ра-Таха нельзя победить, его нельзя даже ранить. Ступай домой, мальчик, целее будешь, вот тебе мой совет.

— Я не могу уйти, — но Пасур уже отвернулся. — Мне советовали поговорить с вами, правда, я не понимаю, почему! — вскипел Вараил.

— Я дал тебе совет: иди домой. А хочешь умереть, так поступай по-своему.

— Мне нужна помощь. К моему возвращению и моего дома может не стать.

— Не докучай мне.

— А почему вы сами не попытались сразиться с ним? Неужели боитесь смерти?

Поняв, что его не собираются оставлять в покое, Пасур отложил нож.

— Какое оружие собираешься использовать? Какое дашь альманду?

— Я думал о поединке на копьях. Другого у меня нет.

— Ха! На твоем месте я бы вооружил Яг-Ра-Таха трухлявой дубиной. С другой стороны, от дубины ты будешь умирать дольше и мучительней.

— Вы так уверенны в моем проигрыше…

— Бери копье, — перебил Пасур. Он отвел правую руку, в которой держал нож, в сторону, левую выставил перед собой на уровне пояса. Вараил послушался.

Юноша выбросил копье, мужчина проворно отскочил, попытался зайти сбоку, но копье уже вернулось и снова нацелилось ему в грудь. Пасур перемещался удивительно быстро. У него была необычная, можно сказать, дикая техника боя: он покачивался из стороны в сторону, ловко перепрыгивал с ноги на ногу в высокой траве, и пока противник неуклюже по его меркам поворачивался, уже занимал другое положение. Защищался охотник левой рукой, легко отбрасывая копье в сторону. В один из выпадов он исхитрился схватить копье ниже лезвия. Вараил резко дернул, но Пасур продолжал стоять неподвижно, ноги его словно влились в землю. В свою очередь он рванул копье, и противник растянулся ничком. Когда Вараил поднял голову, то увидел нож перед глазами.

— Сразимся еще раз, — предложил победитель. — Только теперь я возьму копье и когда выиграю, убью тебя.

Вараил скис и остался сидеть. Он попытался найти утешение, сделав упор в силе соперника. Зверь-из-лучей стоял над ним.

— Но вы не можете знать силы Яг-Ра-Таха. Возможно, вы смогли бы победить и его.

— Не могу знать, — согласился Пасур. — Но я знаю другое: единственным человеком сильнее меня был мой брат. Яг-Ра-Тах убил его, как убил бессчетное множество других воинов со всего света.

Вараил был подавлен окончательно. Он уже представлял, как существо с картинки «Азбуки странника» пронзает его копьем.

— По пути в Берхаим на меня напал лев. Я убил его и почувствовал себя способным победить кого угодно. Я ошибся.

— Вставай, покажу кое-что, — примиряющее позвал Пасур.

Он показал гостю другой дом. Большой и просторный он был местом обитания могучих и страшных зверей, когда-то блуждающих по миру, а теперь демонстрирующих бессильную ярость в красных глиняных стенах. С них с любопытством глядели олени, недовольно щерились кабаны. В гневе поднимался над полом огромный двухсаженный медведь, величаво застыл тур, меж рогов которого мог поместиться человек, пригнул морду тяжеловесный шерстистый носорог.

— Поймал недалеко от Ёрмира. Протащил до самого Арнохара, где нанял караван.

— Я слышал эту историю, — ошеломленно произнес Вараил. — Но не верил в ее правдивость.

— Всех поборол голыми руками, — голос шел издалека, но не звучало в нем похвальбы. Вараил выпал из реальности, сознание отказывалась верить словам странного существа.

— Вы владеете мечом? — он заметил в углу стойку с различным оружием и усмотрел в том возможность отыграться. В поединках на мечах сила не имеет большого преимущества, гораздо важней мастерство мечника.

— Предпочитаю другое оружие, — признался Пасур. — Но могу взять и меч.

— Нет, это будет нечестно. Возьмите оружие, с которым обращаетесь лучше всего, и сразимся в полную силу.

Пасур взял широкий и короткий кинжал, немногим длиннее его ладони. Вместо обычной рукоятки у него имелась стальная рамка, кулак обхватывал две перекладины, а боковые стенки рамки, спускаясь ниже, обеспечивали защиту рук.

— Кинжал? — усомнился Вараил.

Пасур сжал перемычки рамы, и внезапно подобно цветку оружие распустилось, и вместо одного лепестка-лезвия теперь у кинжала их было сразу четыре.

— Катар, — поправил он. Такое оружие он взял и во вторую руку. Вараил вооружился мечом, но вдруг замешкался.

— У вас найдется щит? — Пасур фыркнул.

— Оружие трусов. Если хочешь избежать удара, откажись от боя, если идешь на бой — иди и убей. Для убийства щит не нужен.

Вараилу пришлось посетить оружейника. Узнав, что чужестранец желает сразиться с живой легендой, мужчина одолжил старый, но крепкий стальной щит.

Состоялся бой. Пасур снова применил свой дикий стиль, двигался всем телом, подпрыгивал, перекатывался, не упускал возможностей использовать ноги, локти, плечи. Катары стали естественными частями его рук. Вараил сражался яро, с истовым желанием победить. Дважды Пасур достал его ногами, несколько раз оцарапал доспех. Вараил стерпел тяжеловесные удары, которые ощущались даже через чешую морского змея. Он отказывался падать и продолжал сопротивляться так, словно противником ему был Яг-Ра-Тах, а поражение означало смерть. Но в какой-то момент оказалось, что он обезоружен, и когти человека-тигра застыли над добычей. Вараил проиграл бой, а затем проиграл все последующие поединки. Они сражались дотемна, кожевник показал себя непревзойденным мастером и очередной раз подтвердил звание легенды. А затем он продемонстрировал гостю нечто особенное.

— Я назвал его Зерансот, «Падающая звезда» на языке альвов. Сделал из игнива.

Это был лук. Точнее, живая молния, чьи очертания напоминали лук. Вараил протянул руку, но, даже не касаясь, отдернул в сторону.

— Здесь надобна сила иного рода, — сила воли.

— Игнив — это же дерево альвов. Где вы его взяли?

— Там и взял.

— Как, по-вашему, — робко начал Вараил. — С этим луком можно победить Яг-Ра-Таха.

— Нет, — не раздумывая, ответил Пасур.

К ночи противники почти стали друзьями. Они сидели на скамейке, на вершине холма, и ноги им омывали морские брызги. Пасу-Киран-Сах рассказывал байки о своих похождениях, а Вараил слушал и восхищение его этим человеком только росло. Вспоминая о недавних поединках, он теперь стыдился своей дерзости, самой мысли выйти из них победителем.

— Далеко ли до другого берега? — спросил он вдруг.

— Пять дней.

— На корабле?

— Вплавь. На корабле… не знаю, — и помолчав. — Хочешь домой повернуть?

— Нет.

Пасур перевел взгляд на чешуйчатый доспех.

— Хорошо слажен, — похвалил он работу тритонов.

— Крепче стали, — согласился Вараил.

— А все одно, — охотник махнул и отвернулся к созерцанию моря.

— Тогда смерть.

— Мечом ты владеешь лучше копья, — признал Пасур. — Но у Яг-Ра-Таха длинные руки и я понимаю твой выбор. Уже решил, какое оружие вручишь ему?

— Я думал о честном поединке…

— Мой брат, — перебил охотник, — превосходно владел мечом. У него был магический меч, такой острый, что им можно было вырезать тончайшие узоры на камнях. Альманду он дал рудис, коим когда-то был награжден в Мубаразе. Символичный жест, брат желал освободить альманда, полагая его рабом, каким был сам. Когда купол поднялся, от символа свободы остались только щепки, брошенный меч брата раскололся надвое, а сам он втоптанный в землю лежал с проломленной грудью. На нем был отличный доспех, но удар, судя по вмятине сделанный ногой, прижал грудную пластину к позвонку. — Пасур раздумчиво помолчал. — Прежде Хасур был красив. А я вспоминаю брата грудой мяса. Вот какова сила альманда. Но я говорю тебе это не дабы запугать. Ты просил моего совета: дай Яг-Ра-Таху оружие покрепче и молись, чтобы оно не сломалось раньше тебя. Он не сможет отказаться от преподнесенного дара, но его тело опасней любого оружия, и он постарается им воспользоваться. И еще одно, никогда не забывай, — Яг-Ра-Таха нельзя победить.

Вараил прислушался к словам Пасура и на следующий день обменял сохранившееся костяное копье на ивовое и на такой же посох. Завезенные из Сиридея и мореные особым образом, они словами оружейника становились гибкими, как и лозы этого дерева, и выдерживали, не ломаясь, сильнейшие удары. Другим обязательным приобретением стал верблюд. Вараил выбрал самого старого, которой шел за полцены только потому, что доживал свой век, и по чести торговца храпел ночами так, что изрядно мешал спать прежнему хозяину. Такой выбор Вараил сделал потому как в любом случае должен будет спешиться пред огненными водами Горящего моря, кроме того в дополнение к верблюду он надеялся сторговать себе еще и меч, поскольку без такового чувствовал себя совершенно беззащитным. Увы, кольцо, которое оставалось единственной торговой единицей Вараила, после обмена волшебного ларца на чахлого верблюда, на поверку оказалось лишь посеребренным, а драгоценный камень — стеклом. И все же торговец, довольный совершенной сделкой, уплатил оружейнику за меч из собственной мошны, оставив Вараилу бесценное кольцо. Пасур не стал желать удачи, или как-то напутствовать, но рассказал о неписаном обычае всех смертников: Вараилу, прежде чем начать бой, нужно похоронить того, кого он найдет на острове и вырыть собственную могилу, чтобы следующий претендент, пришедший за ним, похоронил его самого.

 

Глава двадцать первая. Пробуждение

В Кзар-Кханаре искусству магии обучались триста человек, число незначительное, для поселения, громко именующего себя городом. Большинство из них — ученики, еще не способные самостоятельно плыть по течению магии. Седьмая их часть, отобранная ареопагом и возглавляемая магистром солнца Соласом и магистром зари Вирдео ожидала грифонов, на могучих крыльях которых смогла бы покрыть разделяющую их с Тронгаросом тысячу верст всего за день. Однако маги не повелевали этими гордыми птицами, их нельзя приручить, но можно просить, королевской службе они предпочитают небесные просторы, где обретают друзей среди птиц и альвов, потому почти невозможно встретить их в человеческих сражениях, и потому они не спешили являться на зов людей. Разделять ожидания Азара не стала, и пока Вирдео раздумывал для нее над способом скорейшей переправы на Канмаар, шагнула с края реки Прозрения, вдруг поняв, что знает заклинание полета. Покинув город, ей сразу вспомнилось, что с прошедшего дня она ничего не съела и припасов в дорогу не взяла. Но не было чувства голода, и она не решалась утверждать, когда его лишилась. Удивительное открытие, но в странствиях она разучилась и удивлению.

Полет вышел неуклюжим, по воздуху Азара двигалась не спеша, скорее шла, нежели летела. Дорога на полуостров заняла у нее два дня, и ночью она не спала, лишь порою дремала, но тут же просыпалась и поспешно обновляла заклинание. В полете следовало взять севернее, о чем она поняла, оказавшись на твердой земле.

Скалистый полуостров мало подходил для жилья: с западной стороны над ним нависали скалы, именуемые Серым Легионом, с востока побережье стерегли рифы Рекруты, земля, несмотря на соседство с водой была каменистой и малоплодородной. Единственный оплот человеческой жизни здесь представляли обитатели Серой Сойки, но маги Кзар-Кханара уже который год вели беспрерывную борьбу с упрямой природой, задабривая ее как естественными, так и специально созданными дарами, дабы удовлетворить свои, нередко вычурные гастрономические желания.

Азара шла вдоль бахчевого поля, а перед ней старик и каменный великан-голем на пару собирали плоды земли. Дед, отламывая, скручивал хвостики, а безропотный слуга послушно наполнял арбузами, кабачками, дынями, тыквами и патиссонами мешки, связывал и тащил на себе.

Внезапно на поле опустился грифон. Он не удостоил вниманием людей и голема и тут же принялся клевать большой спелый арбуз.

— Кыш! Кыш! — закричал на него дед, размахивая руками. Грифон не улетал. Старик приказал голему сложить мешки и прогнать птицу. Вид несущегося на него огромного валуна грифона вспугнул, впрочем, развороченный арбуз он унес с собой.

— И часто такое случается? — поинтересовалась, подходя к старику Азара.

— Не бывало их здесь раньше. Когда-когда один залетит. А теперь расплодились. Стрелять их надо, вот что.

На вопрос о нахождении Серой Сойки старик с готовностью принялся объяснять:

— Значит, слушай. Идешь прямо вон по той тропе. На второй развилке поворачивай вправо, и не доходя до хлева, повернешь налево. Дальше мимо жилых построек и амбаров, и еще дальше к забору с этими, — старик живописно изобразил руками, — колючками. Идешь вдоль забора, и как закончится он, увидишь речку. Найдешь мост и перейдешь на другую сторону. Прямо до указателя — камни будут в кучу свалены, обойдешь справа и дальше по прямой. Там уж не заблудишься. Запомнила? — Азара кивнула. — Ну, если что у людей поспрашиваешь, тут все из Сойки, подскажут. Да, и к океану не выходи, оно тебе без надобности, село западнее будет.

Сначала Азара наивно полагала, что маршрут запомнила, но проходя мимо жилых домов, где-то не туда повернула и вышла к океану. Волны накатывали и шумно разбивалась о рифы. Среди пены и камней удивительное создание приковало ее взгляд. Поначалу она приняла его за синий цветок. Нечто маленькое, меньше пальца, с тонким тельцем и шестью полупрозрачными крыльями-цератами едва заметно покачивалось на камне. Существо приблизилось к берегу, и выброшенное волнами, оказалось не способным вернуться обратно. Нежно, как цветок, Азара взяла его на ладонь. Внешность существа дала повод назвать его голубым драконом, хотя в родственных связях моллюска с обитателями Канафгеоса можно усомниться. Азара опустила дракончика в воду. Он расправил крылья, и синие воды Тревожного океана сокрыли его полет. Удивительное создание. Прекрасное создание. Совсем иного рода дракона ей предстояло встретить.

Ночь она провела на берегу. Поутру забралась на кручу и тут же увидела Серую Сойку — деревню старую, далекую от остального мира. Азара рассчитывала, что, хотя бы один из местных жителей укажет, где искать Глумвиндинатриса, но первый же прохожий ее удивил.

— Старик Глум? — переспросила женщина. — Как не знать, здесь его логово, неподалеку, в глубине скал.

— Откуда вам это известно?

— Всем известно. Дракон всегда здесь жил.

— Какой он? — Драконологи Яраила выделяют девять видов этих могучих созданий. Не все из них умеют летать, не все выдыхают пламя, но, бесспорно, самыми таинственным считаются звездные драконы. Лишь только их крылья достаточно сильны, чтобы, преодолев мириады верст, воссоединить потомков и пращуров. Их рождению предшествуют великие потрясения, а тот недолгий век, что проводят они среди людей, за советом приводит к ним златоглавых правителей и седобородых старцев. Встречей звездного дракона грезит всякий мечтатель, а всякий маг — мечтатель.

— Большой, черный, длинная шея…

«Прибрежный», — поняла Азара и немного расстроилась. Живут в гротах, питаются рыбой и не имеют пламени. Близкие родственники морским змеям и далекие бессмертным канафъяра.

— Покажете куда идти?

— А как же. Только, — женщина прищурилась. — Какое такое дело у тебя может быть к дракону?

— Предложу помощь, если он поможет мне.

Они вышли из деревни, так, что дома и сады не мешали обзору. Селянка выпростала руку.

— Будешь идти к горам, — объяснила она. — Этот отрог мы называем Правым Крылом, стало быть, крылом Глума. Южнее будет Левое Крыло, отсюда его не видно. Тебе надо пройти между ними, да спустится в раздол. Тропа там торная, нахоженная. Мы же иной раз еду Глуму носим. Не в дань, а так, уважить. Дружим мы с ним. Дикари к нам как-то приходили, юд-ха, так он прилетел прежде, чем просьбу от нас услышал. Как теперь не благодарить. А тропа, значит, ведет к расселине, там и найдешь дракона. Раньше он редко на свет выбирался, а намедни вот оживился. Все летает, словно ищет что. Но ты его там жди, у расселины, если нет, так вернется скоро. — Удачи, — пожелала она на прощание. — Останешься жива, так на обед приходи.

— Вы же говорили, он мирный?

— Нас он не трогает, но и мы ему не докучаем.

— А маги Кзар-Кханара? Разве они не защищают вас?

— У магов свои сады на юге, свои заботы.

Азара легко нашла тропу, о которой рассказывала селянка. Не часто ее топтали ноги, но слабые степные былинки оправлялись медленно, и тропа подолгу не зарастала. Частью она пролегала чрез рощу ровных рядов акаций и самочинно в миг разросшихся кустов шиповника. Сейчас здесь выпасали скот. В средине дня, насытившись, пусть ненадолго, коровы застыли каменными изваяниями, ибо иных занятий не имели, другие устроились на лежку. Среди деревьев невозможно охватить взором все стадо, но пастухи и не имели такой надобности. Они следили за общим его направлением и пресекали поползновения несгибаемых упрямиц в очередной раз отделиться от группы, избрав собственный маршрут. Для того они обходили вверенный участок или все стадо, дежурили в местах природных, или только воображаемых пастухами границ, там, где имели наибольший обзор и где находиться им подсказывал опыт. С процессом этим Азара знакома не была, оттого удивилась, заприметив сидящего на бревне мальчишку, со скучающим видом перекатывающего тростину в руках, и женщину, будто бы только собирающую грибы. Число голов Азара не считала, но растянулось стадо на сто пятьдесят саженей. Когда обкушенная трава осталась позади, девушка вспомнила, что и собственные ее родители по рассказам были из самых простых. Мать работала в пекарне, отец нанимался пастухом. Были они бездетны и уже в летах, когда пожар, возникший сразу по рождению дочери, забрал их. Раньше Азара усматривала в их гибели свою вину, но сейчас понимала: не она погубила родителей, но проклятье забрало людей, которым не посчастливилось его обнаружить.

Использовать полет в лесу Азара не могла, а подняться в небо не решалась — здесь нет милосердной воды, готовой великодушно прощать неудачи. Осознав страх, маг рассмеялась, ей даже стало интересно — умрет ли она, сверзившись с небес.

Возвысившись над макушками деревьев, она сразу почувствовала жар полуденного солнца, сюда, на полуостров, зима доберется нескоро. Чувство это ей было неприятно, потому вскорости она вернулась под защиту леса. И все же полет значительно сократил ее путь. Видя направления тропы, она не петляла без надобности, не тратила сил на косогоры да овраги, и взамен четырем дням пешего пути селян, отдала дороге лишь два.

За очередным увалом тропа круто пошла вниз. Там, в раздоле, она оборвалась в камнях. Серый Легион хранил долину от океана. Над островерхими скалами кружили пестрые олуши, они не боялись дракона, как не боятся слонов волоклюи, а губаны-чистильщики — акул. Они очищали долину от падали и отлично знали, что не являются предметом добычи дракона. Пустынная каменистая земля походила на нерадиво перекопанное поле, только копья земли в ней заменяли огромные каменные глыбы. Это рассыпались скалы, не выдержавшие точащего подошвы могущества. Развороченная земля расползалась трещинами во всех направлениях. Поднявшись над землей выше, Азара увидела их порождающую огромную расселину. Нора уводила почти отвесно, ступеней не было, пробираться дальше люди не осмеливались.

Высоко еще стояло солнце, но опустившись с головой, Азара вдруг перестала различать его свет.

— Глумвиндинатрис! — позвала она в темноту.

Голос прокатился по камням, а когда смолк, ей почудился ответ: «Я-я-я». Или это лишь ветер завыл. Она услышала, как зашумел океан, и волна с треском разбилась о скалы. Азара зажгла волшебный огонек и начала углубляться во тьму. Она опустилась на дно и направилась единственным ходом, столь широким, что им легко мог пройти и великан. У развилки она остановилась. Магия, как воздух во время грозы пропитала это место, но было тяжело понять, с какой стороны бьет молния.

— Налево, — протяжный низкий голос звучал совсем близко.

И вновь спуск. Азара совершила еще сотню шагов, прежде чем достигла плоского участка расселины. Глаза привыкли к темноте, но дракона не видели, однако явственно ощущалась близость чего-то живого. Шар магического света полетел дальше. Он выхватил блеск огромных кошачьих глаз, они приблизились, и тень облачилась черной чешуей.

— Глумвиндинатрис, — заговорила Азара. — Я пришла за вашей мудростью.

— И кто же говорит со мной? Назовись.

— Азара, придворный маг Тронгароса. — Она совсем не боялась дракона. В темноте лишь смутно угадывались контуры, а морда освещалась по мере приближения к свету, но теперь она понимала, перед ней существо из плоти и крови, очень большое, сильное, но смертное и, хотя пережило многие сотни лет, существо это, возможно, гораздо ближе к смерти, чем она сама.

— Ты не человек, Азара. Кто ты?

— Не знаю, — призналась она.

— Не познавши себя, не познаешь мир вокруг.

— Поэтому я и пришла к тебе, — дракон молчал. — Я ищу существо по имени Кетэльдон.

— Это имя мне незнакомо, — Глумвиндинатрис помедлил, но теперь Азара ждала продолжения. — Ты вошла в логово дракона, и ответы тебе дороги, но на что ты готова ради них?

— Я выслушаю твое предложение.

— Ты забываешься, маг! — взревел Глумвиндинатрис. Он расправил крылья, и осыпались камни за его спиной, от порыва ветра на миг погас шар света. — Ты получишь от меня одно из двух: мудрость или смерть. — Но и теперь Азара не испугалась, драконы многое знают, и то, что Глумвиндинатрис не мог понять, с кем говорит, страшило его. — Принеси мне сон любого человека, — продолжил он. — И я помогу тебе.

— Какая польза дракону от человеческого сна?

— Я не спрашиваю о твоих причинах, умерь же и ты любопытство.

— Что будет с человеком, лишенным сна?

— Он потеряет сновидения, а значит, закрывая глаза, не сможет попадать в царство Сомурьи. Нидрару — младший из внутренних миров, его воздействие на Яраил так мало, что многие люди даже не видят снов. Это все. Жить человек продолжит, как и прежде.

— Почему бы тебе не взять мой сон?

— Мне нужен сон человека. Принимаешь мои условия или нет? — начал терять терпение дракон.

— Как мне это сделать?

— Возьми мешок справа от себя. — Азара послушалась. В холщовом мешке лежал маленький кинжал из темного дерева, больше похожий на вьющийся корень, чем на оружие — таким даже на кролика не пойти. Вторым предметом была крошечная коробочка, похожая на гроб. Она вплеталась в цепочку из сухих, но не крошащихся стеблей.

— Знаешь, что это? — поинтересовался Глумвиндинатрис. Азара знала.

В забытую пору, когда и альвы и цверги еще бродили по одной земле с людьми, в Яраиле росло великое древо Вальториль. Крона его цепляла облака, а питалось древо водами небесного океана. В его ветвях обретались первые альвы, а в корнях — первые цверги. Их вековая вражда закончилась тем, что цверги срубили Вальториль, а их братья так и остались среди облаков. Кровь древа разлилась озером Двух Миров и его мертвые воды, пропитав землю, изгнали цвергов из домов. Фавн Элоир пытался спасти ростки Вальториля и вырастить новое великое древо, но встретил предательство и умер, пронзенный его корнем от рук сомура Инварта, — маг увидел в нем силу, которой возжелал. Инварт забрал оскверненный корень, а тело Элоира оставил гнить. Ростки Вальториля, за которыми фавн так бережно ухаживал, проникли в его тело и разрослись мрачным лесом Шаэльзиром, а из сердца Элоира поднялось самое большое и темное из них — Нойториль. Мечта Элоира была первой, которую испил Варафхарн, но его кровавая трапеза только начиналась. Сам Инварт вскоре погиб от удушья во время сна, когда дом его внезапно загорелся. Тогда Варафхарн пропал, а много позже маг Кайвинь обнаружила его в груде мусора. Она обменяла Варафхарн на секреты магии снов. С тех пор сомуры хранили Варафхарн, и этот кинжал стал реликвией их ордена. Ему в подражание создавалось многочисленное подобное оружие, но достичь силы первоисточника так и не удалось. Сила же Варафхарна состоит в том, что, проникнув в чужое сновидение можно убить этот сон а тем и обладателя сна. Но другой маг, Зар-Раан, не столь жестокий, но не менее безумный, нежели Инварт, никого не желал убивать, а мечтал собирать чужие сны. Он отправился в Шаэльзир, где из ветви Нойториля вырезал Дарнхайю. Коробочка сохраняла людям и зверям жизни, а их сны Зар-Раан хранил в Нидрару. Маг выкрал кинжал из своего же ордена, подменив ложным, но, когда его нашли мертвым, артефакта с ним не было. Дальше история Пьющего Мечты оборвалась, — навсегда, как полагалось.

— Я научу тебя нужному заклинанию, — продолжал Глумвиндинатрис. — Когда окажешься в Нидрару, найди жертву, убей этим кинжалом и положи сон в гроб. Но есть условие: человек должен добровольно отказаться от сна.

И хотя то, что предлагал сделать Глумвиндинатрис, нельзя в полной мере назвать преступлением, ее одолевало неприятное осознание причастности к темной истории Варафхарна. Она не представляла, где дракон разыскал это оружие, но его путь, безусловно, был труден, и ей безумно хотелось узнать, что стоит в конце этого пути.

Драконы произошли от двух канафъяра: Тъярхдалиуса и Фелахаиль, которые после битвы Двух начал не имели сил, чтобы вернуться в Канафгеос. В Яраиле драконы считались давно истребленными. Так полагала и Азара, до сего дня. Выбираясь из расселины, она чувствовала себя ящерицей, прячущейся от людей. Темнота не позволила определить истинные размеры Глумвиндинатриса. В нем могло быть пятнадцать или двадцать пять саженей, — бесспорно в сравнении с человеком создание колоссальное, но этот дракон определенно являлся уроженцем Яраила. Даже в мире смертных можно встретить существ большей величины, но в Канафгеосе Глумвиндинатриса могли признать за детеныша или добычу.

Азаре не хотелось возвращаться в Серую Сойку, тогда как фермы Кзар-Кханара лежали рядом, за Правым Крылом. Но еще меньше ей хотелось быть уличенной магами в сделке с драконом. Свои приключения она хотела сберечь в тайне, — не из страха, но избегая досужих нравоучений. Рассудив, что найти добровольца на колдовских фермах маловероятно, она вернулась в деревню, но не тропой, а напрямик, пролетев над горами. Высокий полет всколыхнул в ней старые, доныне забытые чувства покоя и наслаждения. Будто не единожды доводилось летать ей прежде, и с небом связана ее забытая жизнь. «Я могла быть альвой», — думалось ей.

О приглашении отобедать она не забыла, но стыдясь цели своей, воспользоваться гостеприимством хозяйки не могла и случайной даже встречи с ней предпочла бы избежать. Прохаживаясь по улицам Серой Сойки, одаривая селян робкими взглядами, она пыталась представить человека, готового пожертвовать для нее сном, когда детский смех привлек ее внимание. Возле старого ореха собралась толпа ребят, они задавали один и тот же вопрос сидящей на ветке кукушке, а затем дружно принимались считать.

— Восемьдесят! — гордо закончил мальчик. — Вот мне еще сколько жить!

— Ерунда, спорим, я до двухсот доживу!

— Ты уже считал…

— Давай теперь я.

— Ба, давай теперь ты! — обратился мальчик, которому кукушка только что выдала пророчество к сидящей за их спинами на скамейке старушке. — Помолчите, бабушка будет считать!

— Не хочу, внучек. Лучше вы считайте, я уже свое пожила.

— Нет, давай считай!

— Ну хорошо, — она подняла взгляд. — Скажи мне, кукушечка, сколько жить осталось?

Кукушка посмотрела на нее и промолчала.

— Ба, ты что, заболела? — испугался внук. Заголосили другие.

— Что с вами?

— Вы умираете?

В этот момент к ним подошла Азара.

— Мне кажется, кукушка просто устала.

— А спросите вы? — попросил мальчик, собирающийся прожить двести лет.

— Да, спросите!

— Хорошо, — поспешно согласилась она. — Кукушка-кукушка, сколько мне жить осталось?

Птица перевела взгляд умных глаз на нее, моргнула и улетела.

— Кукушка! — жалобно кричали дети ей вслед. — Не улетай!

Ребята ушли, вероятно уже секунду спустя придумав себе новое занятие.

— Вы, правда, здоровы? — поинтересовалась Азара у старушки.

— Здоровье есть, — отвечала она. — А вы, чья будете? Не припомню лица.

— Я путешественница.

— Вот как, — она помедлила, затем начала заново: — здоровье есть, покуда светит солнце, а как ночь, да спать надобно, смежу глаза и вижу сына младшенького. Все забыть не могу. Верно говорят, кто грешит много, тот и сны видит.

— А что случилось с вашим сыном? — осторожно спросила Азара, готовясь к худшему.

— Ушел к другу: выпили, повздорили, да друг этот за нож схватился. А я отпускать не хотела, дурное предчувствие было. Не удержала, моя вина.

— Не ваша вина, — поспорила Азара. Собеседница не ответила. — Я могу прогнать ваши кошмары.

— Прогнать? — маг кивнула. — Ох, девочка, постарайся. Я уж все испробовала: мяту, ромашку, чабрец, молоко с медом — ничего не помогает. А чем изгонять будешь?

— Магией.

— Ох, не люблю я это дело. Не человеку повелевать природой, а природе — человеком. Но уж попробуй, хоть магией, больно измучилась я.

— Мне только нужно, чтобы вы заснули и перед сном надели вот это, — она показала Дарнхайю.

— Вот как? А я уж и собиралась вздремнуть. Обожди немножко здесь, а после — заходи в дом, — она приняла коробочку и поднялась со скамейки.

— Простите, — остановила Азара, — я не спросила вашего имени.

— Да тут не за что прощать. Я Виктимара.

— А я Азара. Покойной вам ночи, — старушка кивнула.

— Хорошо бы.

Азара дала ей время уснуть, подождала немного, затем еще немного, чтобы не ошибиться, и вошла в дом. Она миновала маленькие сени, просторную кухню с большим количеством деревянной и чугунной посуды — очевидно, дом привечал немало едоков — и остановилась в спальной комнате. Укрывшись пледом, старушка спала на старой деревянной кровати с высокими резными спинками. Дарнхайя висела у нее на шее. Азара подошла к изголовью, сторожко, чтобы не разбудить спящую, взяла коробочку в левую руку и некоторое время смотрела на нее, чтобы запомнить. Затем, скрестив ноги, села на пол, взяла Варафхарн в правую руку, закрыла глаза и стала шептать заклинание, которым с ней поделился Глумвиндинатрис.

Мир померк внезапно. Сон и душа слились воедино. Азара оказалась в пустоте, вокруг ничего не существовало. Здесь не было материи, мыслей, но только смутное воспоминание о каком-то действии, которое она должна совершить. Посмотреть на левую руку, так учил Глумвиндинатрис. Азара опустила взгляд и увидела, что почему-то сжимает кулак. Раскрыв ладонь, она все вспомнила.

— Виктимара! — крикнула она в темноту. На ум пришло сравнение с походом в логово дракона. Сравнение ей не понравилось.

Появилась знакомая картина. Старушка сидела на скамейке под орехом и, не моргая, смотрела куда-то вдаль. Скамейка находилась в кругу туманного света, за пределами которого все смешивалось неясными мазками и терялось в темноте.

— Где же ты Онгус, сынок мой? Почему домой не идешь? — повторяла она.

— Здравствуйте, Виктимара. Можно присесть рядом? — поинтересовалась Азара, пряча кинжал за спиной. Чувствовала она себя отвратительно. На нее поднялись удивленные глаза.

— Кто вы?

— Мама, — прервал хриплый голос. Босой, забрызганный кровью мужчина возник ниоткуда. На шее его зияла глубокая рана, из которой, не прекращаясь, водопадом струилась кровь. Когда мертвец говорил, с его губ вместе со словами срывались капли крови. — Почему ты меня не остановила? — он стал надвигаться. Между ним и Виктимарой оставалось три шага.

— Боги милосердные! — выдохнула старушка. — Что с тобой сделали?

— Не подходи! — Азара была готова применить магию. На нее никто не обратил внимания.

— Все из-за тебя, — продолжал Онгус. — Ты отпустила меня, и теперь я мертв, — он вплотную подошел к скамейке.

— Оставь меня! Прочь! — Виктимара в ужасе побежала к дому.

В этом месте кошмара она обычно и просыпалась. Но Азара знала, сейчас такого не произойдет. Их соединяет цепь Дарнхайи, и пока спит одна, другая не проснется. Сама Азара просыпаться не собиралась. Она последовала за Виктимарой.

— Азара! — раздался повелительный окрик. Против воли она обернулась, Онгус недобро смотрел на нее. — Тебя здесь не должно быть.

Она развернулась, но голос позвал снова. На этот раз она его узнала.

— Вараил?

Ее друг, старый верный друг, смотрел на нее грустными глазами. Его тело посинело и раздулось, под тяжестью смерти он согнулся, лицо приняло страдальческое выражение.

— Азара, я утонул. Ты хотя бы знаешь об этом? Хоть изредка вспоминаешь меня?

— Я… Конечно, да. Хотела бы я вернуть тебя. Нет, — она тряхнула головой, опомнившись. — Не тебя. Ты иллюзия, сон, кошмарный сон, но не Вараил.

— Если бы ты пошла со мной на корабль, я бы остался жив.

— Я знаю, — она стала отворачиваться.

— Хорошо, иди, — согласился образ Вараила. — А лучше беги. — Азара замерла, не понимая. — Ты назвала меня сном, кошмарным сном, и была права. Но ты забыла, кого встретишь здесь. Ты не подумала, кто я!

— Ит-ир-ос-ша-му, — выкрикнула она. Ничего не произошло. Собеседник рассмеялся.

— Это не твой сон, и магия твоя здесь бессильна.

Образ Вараила стал распадаться. Он опустился на колени и вытянулся чудовищным зверем. У него были две песьи морды, вместо хвоста на длинных ощипанных окровавленных шеях болтались головы грифов. Колыхалась черная шерсть, словно ветер обдувал ее со всех сторон одновременно. Но и не шерсть это была, а несчетное множество извивающихся многоножек. Стояло создание на девяти конечностях: лошадиной ноге, шести огромных жучьих лапках, двух человеческих руках. Оно подняло руку и отерло слюну со скалящихся пастей.

На мгновение ужас парализовал Азару. Она хотела бежать, но не могла шевельнуться. Когда бесконечно долгое мгновение оцепенения миновало, она стрелой бросилось в дом. Сделав всего два шага, она оказалась по другую сторону двери. Расстояние сжалось, но не для нее одной. С громким треском что-то большое ударило в дверь. Посыпалась посуда, деревянные ложки отозвались постукиванием об пол. Они словно говорили: «Мы здесь, заходи». Со стола с грохотом рухнул чугунный казан.

— Виктимара! — позвала Азара. Никто не отзывался. Она побежала в спальню. Кухня не кончалась, она тянулась бесконечно. Тарелки, полочки, черпаки повторялись снова и снова. Азара видела один и тот же чайник три раза, а затем три образа этого чайника одновременно. Кухня растянулась черным коридором, у которого не было ни начала, ни конца.

— Забыла меня! — доносился голос из-за спины. В ответ звенела посуда, звон приближался, и как быстро Азара не бежала, звук ее настигал.

Она отправилась в кошмар, чтобы принести жертву Глумвиндинатрису, но не подумала, что сама станет добычей сна. Щегхарт, цепной зверь Сомурьи, его часть, худшая часть. Воплощение кошмаров, он выискивает слабые души, трусливые, которые можно напугать и насытиться их страхами. Азара не знала, может ли умереть, если Щегхарт убьет ее. Порою люди умирают во сне, когда сердце не выдерживает безумных скачек. Что если ее собственное сердце сейчас бешено колотится, и сама она на грани смерти?

— Забыла меня? — повторил голос. — Может это я! Может это я Кетэльдон!

Азара не слушала. Впереди наконец показалась спальная комната. В ней горел свет, Виктимара сидела на постели. Азара позвала, но женщина только потрясла головой.

— Нет, — ответил ее мыслям Щегхарт. — Еще далеко. Я ближе, я гораздо ближе. Я могу протянуть руку и коснуться тебя. Я протягиваю руку…

Азара оступилась и упала. Она вскрикнула, что-то схватило ее за ногу, что-то тонкое. Прутики шевелились вокруг ноги, должно быть это шерсть чудовища! Она посмотрела — всего лишь веник. Щегхарта позади не оказалось. Азара облегченно вздохнула и дальше двинулась шагом. Под ногу подвернулось что-то мягкое.

— Осторожней!

Это лицо Вараила. Лицо без головы и тела, оно лежало на полу и смотрело на нее кровоточащими глазами. Девушка вздрогнула от отвращения и побежала прочь.

— Эй, ты куда? Азара, подожди меня! — она слышала, как что-то с хлюпаньем ползет за ней. Щегхарт снова рассмеялся, его смех был везде. Стены задрожали, а дверь в спальню стала закрываться. Голос Вараила множился. Его лица были повсюду: на полу, стенах, на столах и в тарелках. Что-то ущипнуло Азару — маленькое лицо, оставляя кровавую дорожку, ползло по руке. Девушка закричала и смахнула тварь. Она закусила губу, в глазах стояли слезы. Такой беспомощной и жалкой она никогда себя не ощущала. Дверь закрывалась, Азара едва успела проскочить в щель.

— Боги, что с вами? — уставилась на нее Виктимара. Вся в поту и пыли, волосы растрепаны, рука в крови, Азара крепко сжимала реликвии. Увидев кинжал, старушка сменила сострадание на ужас. — Не надо, — умоляюще попросила она. — Пожалуйста, не убивайте меня.

Кто-то постучал в дверь.

— А-за-ра, — пропел Щегхарт. — Уже можно войти?

Воспользовавшись моментом, Виктимара бросилась к двери.

— Нет! — разум Азары сжался в комочек и приготовился к смерти. Она опередила старуху и всадила кинжал ей в спину. Жертва умерла мгновенно. Как только это произошло, комната, поддерживаемая ее мыслями, начала таять. Азара положила на пол Дарнхайю и сняла крышку. Из коробочки вырвались прозрачные черные щупальца, они обвились вокруг трупа, спеленав его коконом. Когда последний участок плоти скрылся тьмой, кокон замерцал и уменьшился настолько, что теперь в нем могла бы уместиться разве что гусеница. Однако сон Виктимары больше не мог расправить крылья. Азара подняла кокон и положила в Дарнхайю. Но возвращаясь в Яраил, сквозь туман пробуждения она услышала далекий голос Вараила:

— Дождись меня, Азара.

Они проснулись одновременно.

— Вам что-нибудь снилось?

— Ничего, — решительно заявила Виктимара. — Век тебе жизни, доченька, — глаза ее увлажнились, но единожды всхлипнув, она уже совладала с чувствами.

— Рада, что все закончилось. — Азара забрала коробочку — ей почудилось, та потяжелела — и развернулась к двери. Солнце уже скрылось за горизонтом, и темнота наполнила комнату, но ей не терпелось выйти из стен, в темных углах которых мерещились образы ночного кошмара.

— Оставайся у меня на ужин, да на сон, хоть так отблагодарю.

Азара утомилась за день и не стала возражать, но просила поставить кровать под открытым небом. Ночной кошмар, забытый, быстро отступил.

Устроившись во дворе дома Виктимары, она смотрела на звезды и видела лишь ту единственную, что никогда не погаснет. Ни ярость ядъяра, ни звездный ветер, ни время, не пошатнут радужную Иерранулладис. Но если человеку суждено скоро уйти, он перестает ее видеть. Мягкий свет Ие успокаивал лучше любых слов, под ним бремя прожитых дней становилось опытом, а дни грядущие, — обретением новых знаний. Тревоги уходили, ибо в свете истины не может быть сомнений.

— Ты умерла так давно, — засыпая, шептала Азара. — Но показала мужу дорогу к истине. А ради истины можно и умереть.

Проснулась Азара рано, но не раньше петухов и селян. К ее пробуждению на столе уже стояла крынка парного молока и свежеиспеченные пирожки с творогом. И хотя она больше не имела обязательства принимать пищу, от столь приятного завтрака не отказалась. Обласканная добрым отзывом о своей работе, Виктимара попыталась нагрузить гостью в дорогу пирожками, но здесь уже Азара была непреклонна, она предпочитала путешествовать налегке, без узелков и котомок.

Она возвращалась за долей уговора, когда повелительный голос увлек с тропы в сторону.

Крылатый змей застыл каменным изваянием ночной поляны. Лунный свет стекал по черной чешуе, и как вода отворяет красу разноцветных камней, представлял миру Глумвиндинатриса во всем его величии. Он был статен и велик, зловеще светились зеленые глаза. Но красота не имеет отношения к добру, и зло этих глаз не умаляло красоты дракона. Глумвиндинатрис расправил крылья и вытянул шею. Она поднималась ввысь, выше деревьев, к небу и выше, к дому, в котором дракон никогда не был. Он стоял на поляне, такой одинокий и гордый, и ни зверь, ни птица не смели нарушить его одиночества. Попрятались звуки по норкам да щелкам — этот круг лунного света, эта частица ночи принадлежали только дракону, а драконы не делятся сокровищами. Но какие деревья его создавали! Огромные и причудливые на толстых жилистых ножках с кронами-шляпками они напоминали гигантские грибы. Шесть драконовых деревьев олицетворяли первых детей Ри, а сам Глумвиндинатрис — праотца канафъяра.

— Корень и снохранительницу оставь за чертой круга, — приказал дракон. Их разделяло две сотни саженей, но в тишине слова дракона раскалывали воздух громом. Говоря, он не размыкал рта, голос шел из чрева. Очевидно о том, что Азара выполнила свою часть уговора, он уже знал. Девушка послушалась, затем вошла в круг и стала так, чтобы не оказаться на воображаемой линии гексаграммы. При первой встрече Азара почти не видела собеседника, теперь же могла отчетливо рассмотреть дракона. У него вытянутое худое тело, крылья с выступающими острыми краями, и подобно крыльям летучих мышей передние лапы составляют с ними одно целое. Венчаются крылья, словно парадными эполетами, длинными когтистыми пальцами. Длинными были и задние лапы Глумвиндинатриса, он стоял, выпрямившись, совсем как человек, и короткий хвост только отдалял его от привычного образа дракона. На этот раз Азара была вынуждена признать ошибку: Глумвиндинатрис, возможно, никогда не бывал в Канафгеосе, но в нем текла кровь канафъяра. Не тех осколков величия предков, грабящих города и копошащихся в сокровищах драконов, сражаться с которыми устремляются доблестные воины, но древних разрушительных сил, для которых облик змея лишь один из многих. Глумвиндинатрис обвел взглядом драконовы деревья.

— Я, Риалуссоалатрим, первый среди канафъяра, отец шести и отец тысячи, познавший истину и рожденный вновь, заклинаю вас, дети мои: услышьте глас мой, узрейте лик мой, исполните веление мое! — грянул гром, и зашумели, отвечая, деревья. — На крылах воспарите! Чрез небеса бескрайние, чрез лета и зимы, пронесите имя, что вручу я вам. Имя это — Кетэльдон! — закивали кронами деревья. Глумвиндинатрис воздел руки-крылья и обратил очи к небу. — Мать первая, мать единственная Иерранулладис, от взора твоего не укрыться под сенью Яргулвардовой. Озари светом радужным полет детей наших, даруй удачу, да возвращение скорое. — Проситель замолчал, на короткое время вновь обратившись неподвижным истуканом. Поднялся сильный ветер и закачал одно дерево, затем другое, и так пока не привел в движения все шесть драконовых деревьев. — Вы исполнили мой наказ, вы нашли Кетэльдона? Покажите мне, где он! Покажите мне, кто он!

Ветер стих, небо смолкло. На поляне, над головой дракона возник силуэт дольмена из белого камня. Плиты его имели округлые формы, большой красный валун закрывал вход. Деревья зашумели с новой силой. В шорохе листьев, в скрипе ветвей все отчетливей слышались голоса. Одни из них звучали по-мужски, другие по-женски, но в каждом слове, в каждом звуке сквозила чудовищная, неземная сила:

Голоса смолкли внезапно, с собой они забрали образ дольмена.

— Покажите мне Кетэльдона! — повторил Глумвиндинатрис, — драконовы деревья извиняюще зашумели, но больше ничего не произошло.

— Знаешь это место? — обратился дракон теперь уже к Азаре.

— Нет.

— Могила Нигдарабо, курган забытого бога. Его называют Ветхим Плащом.

— Кетэльдон там? — отдельные строки стихотворения канафъяра вызывали в ней тревогу, однако она не смогла увязать их между собой и потому не придавала им большого значения.

— Да. Но канафъяра не смогли попасть внутрь. Значит, и ты не сумеешь.

— Не понимаю, ведь этот храм или могила запечатана уже давно!

— Очень давно, — согласился Глумвиндинатрис. — Даже драконы столько не живут.

— Как же он может находиться там?

— Этого я не могу знать.

Азара хотела просить Глумвиндинатриса повторить стихотворение, — драконы славились памятью, но неожиданно поняла, — слова канафъяра отпечатались в ее душе. Этому могло быть только одно объяснение.

— Слова Синей книги.

— Предки услышали их у могилы Нигдарабо. Чувствуешь их силу? Озвученные однажды, они все еще сотрясают небеса. — Азара чувствовала.

— Меня тревожит последнее четверостишье.

— Меня тоже, — признался дракон. — Но, коли по-прежнему желаешь найти ответы, следуй за павшим богом.

Отшумели деревья, дракон расправил крылья и улетел: не прощался, не напутствовал, ибо не имел для Азары больше слов. Направление полета Глумвиндинатриса подсказало, что дракон возвращается в логово. Она не могла знать наверное, но почувствовала — он добился цели, каковой бы она не являлась.

Она раскрыла Закром Аланара и поднесла страницы к глазам. Отчетливо горели в темноте слоги рошъянтиса. Могущественные заклинания. Одно из них дает ей возможность сегодня же ночевать в мягких покоях Алакрея. Мысль о ночлеге пробудила в памяти забытый сон и тревоги минувших ночей. Она закрыла книгу — не время. Ей не хотелось приносить свои страхи в Тронгарос.

Спиной она привалилась к стволу драконового дерева, но внезапная догадка подсказала осмотреться. На коре, выше уровня глаз, она обнаружила круглую выпуклость и упирающуюся в ее нижний край дугу позади. Покров гонца и вестницы дурных вестей Алурьзансилат показался Азаре неподходящим для затеи. Прошла она и дерево с перечеркнутым кругом, знаком темного холодного серебра мёртвого змея Ёрграшнутарда, и остановилась у древа Милшуоридин, где к сторонам круга с боков прилегали две вогнутые дуги. Шестикрылая рудра помогает Яргулварду сбрасывать сухие ветви и старую листву, и кто как не она поможет освободиться от старых страхов. Осматривать три оставшихся дерева Азара не стала, зная, что увидит три сцепленных круга, обращенную вниз дугу внутри круга и круг, стоящий на гребне дуги — символы стража Канафгеоса, трехглавого Зорг-Анголхизиса, изувеченного в боях, некогда прекрасного Сихмокефцилуса, и брата их младшего, змея и зверя Тъярхдалиуса. Как скоро Азара прилегла под деревом, глаза, опережая мысль, начали закрываться. Но не довольно уснуть, чтобы осознать себя в Нидрару. Прежде она не прибегала к магии снотворцев и подходящего заклинания не знала. Или все-таки знала? Из прошлой жизни вспоминалось колдовство и более могущественное, осознанное же сновидение, в сущности, первооснова умений любого сомура.

— Ас-ам-ик-ос-ва-ос-са-си-но-во, — прошептала она, засыпая.

Она вернулась в дом Виктимары. Кухня прибрана, нет следов битой посуды. Светло от идущих сквозь оконные стекла лучей солнца. Азара выходит во двор и зовет:

— Щегхарт!

Наваливается тьма и похищает Серую Сойку. Сплетается воедино с голым небом пустая земля. Никто не отвечает. Азара поднимается в воздух. Кругом пустошь и только над головой беснуется черный вихрь. Она ныряет в него.

Свирепым роем гудят голоса, свечение сильгиса выхватывает из полутьмы озлобленные лица.

— Сожжем ее! — предлагает кто-то из цвергов. — И сгорит с нею наше проклятье!

— Нет, — возражает другой. — Она воскреснет. Замуруем ее в гробу.

— В цепи! В цепи! — беснуются цверги.

Азара опускает голову и видит перетянутое цепями тело. Она пытается говорить, но из горла вырывается бессвязный хрип — у нее больше нет языка.

— Довольно с нас ворожбы. Если ты нужна своему отцу, пусть придет к нам.

Ее толкают, она падает, и мир с металлическим звоном закрывается. Она пытается шевелиться — тщетно, прочны цепи мучителей. Из какого металла они? Адарион. Цверги не поскупились уплатить великую цену. Вечный плен. Азара удерживает дыхание. Нелегко удушить себя. Вновь и вновь глупое тело пытается продлить мучения, в последний миг выхватывая живительный воздух. Предусмотрительные цверги проделали дыры в гробу — за смерть придется побороться. Но она упорная, она не отступит. Горят легкие, слезятся глаза и трясется тело. Оно противиться разуму, оно хочет жить. Умирай же, умирай…

Молчаливую тьму разбивает звон цепей. Слышны тяжелые шаги. Так ступает нечто огромное, немыслимое. Звон приближается.

— Кетэльдон? — миг осознания.

— Я жду, Ахари, — низкий, словно идущий из колодца голос. — Дай мне свободы.

Он близко. Шумное дыхание развевает ее длинные волосы, обжигает лицо, заволакивает дымом глаза. Становится тяжело дышать, дым сгущается. Она чувствует запах жженых волос и паленой плоти — своей плоти. Вновь она не может шевельнуться. Ноги горят, огонь поднимается выше. Сквозь дым и пламя она различает силуэты людей. Она не видит лиц, не слышит слов, но знает — они торжествуют. Ее черная как уголь кожа осыпается, обнажая красную плоть. Огонь отступает, он умещается в костре, перед которым она сидит с группой юных алианцев, еще детей, как и она. Они расставили палатки и теперь перешептываются в ночи.

— Мы изгоним великанов! — говорит мальчишка напротив. — Мы подожжем их город! Мы отравим их воду!

— Да! — восклицают другие, потрясая выкраденными отцовскими мечами.

Что-то шумит в кустах.

— Берегись! — кричат Азаре. Она оборачивается, и мир останавливается в белесой бедренной кости перед ее глазами.

Кость отдаляется и теперь она в руках странника в белом, что идет по небу, наполняя мир светом.

— Подожди! — просит Азара.

Странник не оборачивается, не замедляет шага. Она бежит за ним, но не может догнать, и расстояние между ними не сокращается. Он исчезает в набежавшей красной туче. Войдя в нее, Азара оказывается в море из крови. Она выплывает на берег. На ней красное платье, шлейфом за которым тянется кровь, на ногах сандалии из свежесодранной, еще не высохшей кожи.

Вокруг сотни зеркал. В каждом она видит себя в разных лицах, ребенком или женщиной, но нигде — старухой. Отражения неподвижны. И вдруг они выходят и сливаются воедино. Теперь это бесформенная куча мяса, покрытая ее лицами.

— Наконец-то, — радуется встрече Азара. — Ет-ер-иф-шах.

Бесформенное чрево взрывается, извергая водопад крови, по которому сплавляются осколки костей. На сквозную рану, затягивая, быстро наползают складки плоти. Щегхарт протягивает руки, но не успевает схватить добычу, отступая перед кольцом огня. Азара поднимается над морем. Тварь вырывает из себя ребра и начинает метать в нее. Некоторые достигают цели. Концентрируясь на следующем заклинании, маг отрешается от боли и облачается стальной плотью. Теперь кости отскакивают от нее, не причиняя ран. Щегхард направляется к морю. Навстречу ему устремляется волна. Но обрушившись, она утрачивает силу и входит в него без остатка, делая уродливое создание еще больше. Оно касается моря, и кровавые воды тут же становятся его частью. Ускользая от своих же рук и лиц, Азара призывает иссушение. Из твари, как из решета, льется вода. Щегхарт уменьшается до прежних размеров. Но противница не отпускает нить колдовства, продолжая обезвоживать его все сильнее. Стягивается кожа на костях, впадают щеки и едва удерживаются в глазницах огромные красные глаза. В тот миг Щегхарт слаб как изголодавшийся пленник. Слаб — но не побежден. Ибо проигрывая одно сраженье, тотчас одерживает верх в тысячах других. Питаясь малодушием и тревогой, он начинает жиреть. Он распрямляет согнутые шеи, но вдруг застывает камнем. Последним заклинанием — черной молнией, Азара разбивает его в пыль. Она прикрывает глаза, а когда пыль оседает, на месте бесформенной твари видит раздутый синий труп. Действие полета оканчивается, она опускается на сухой берег — земля забрала кровь. Вараил идет к ней.

— Не бойся, — говорит он. — Я тебя не обижу. Я ведь всегда обещал заботиться о тебе. — Азара поднимает руки, обращая пальцы к нему. — У нас была светлая мечта, жаль, что мы проиграли. — Не успев сотворить колдовства, девушка замирает.

— О чем ты говоришь?

— Азара, — грустно продолжает Вараил и даже останавливается. — Ты очень долго спишь. Великаны и тальинды разрушили Тронгарос. — Она замирает, его слова вдруг кажутся правдивы.

— Ложь.

— Сама увидишь, как проснешься. — Под ногами что-то звенит. Опустив взгляд, она видит, как взбираются, обвиваясь вокруг нее подобно змеям цепи. Но она не чувствует страха и не пытается высвободиться. — Обними меня на прощание, — просит Вараил, и тело его вдруг возвращает здоровый облик. — Дай упокоения и позволь уйти в Рошгеос. — Цепи повсюду, они выбираются из земли и ползут к ней.

— Я обязательно попрошу прощения, — она хватает цепь, подобравшуюся к сердцу. — У настоящего Вараила. — Ыш-ыт-оф гет.

Из земли вырывается лес молний. Голыми черными деревьями они вытягиваются к небу, распыляя все перед собой. Пеплом рассыпаются цепи, рассыпается Вараил. Азара прикрывает глаза, но не может проснуться — Сомурья желает ее задержать. Загребая носками пепел, она идет к месту, где прежде находились зеркала. Среди стеклянных осколков не разбилось лишь одно. В нем она несколько старше нынешних лет, ликом — строже, волосы длинные алые, красным отливает кожа, вместо глаз — рубины. Осанка у нее гордая, руки перекрещены на груди. На ней темные красные платье и плащ, скрепленный аграфом — фениксом из крошечных рубиновых каменьев на киноварной основе. Этот образ почему-то пугает Азару, но манит рассмотреть одежду внимательней. От красной ленты в волосах до длинных перчаток и высоких сапог, в складках плаща и отворотах мантии видится ей что-то зловещее. Оно растекается густыми кровавыми пятнами на сырой коже, собирается на кончиках пальцев и уходит под гнет безразличных подошв. Образ повторяет движения Азары. Девушка касается зеркала рукой. Оно падает, но отражение в нем остается. На пальцах остается кровь, и золотые одежды медленно прорезают красные борозды.

— Я знал, что ты вернешься, — говорит образ. — Мстительная, беспощадная Ахари.

— Я победила твоего цепного зверя. Ты не смеешь удерживать меня.

— Да, тебе пора проснуться. Ты спишь уже тысячи смертных лет.

— Ты меня знаешь? Но если имел что сказать, почему натравил Щегхарта, а не явился для разговора?

— Ты вспомнила ужас и боль — суть естества Ахари. Теперь ты вспомнишь себя, — Сомурья отцепляет и протягивает феникса.

— Что это?

— Воспоминания.

Она принимает дар. Застежка кажется знакомой.

— Но какую цель преследуешь ты?

— Так пожелали айинъяра, — загадочно отвечает он и велит: — проснись!

Она проснулась. В руке почему-то оказались тощие поганки. Поднимаясь, она не заметила, как сорвала их. Откуда они взялись? Ноги заметены палой листвой, одежда промокла и уже начинала преть. Ранее утро и еще виднеется ускользающий силуэт слабой луны. Но месяц обращен в другую сторону, чем помнилось ей перед сном. Щегхарт не лгал, она спала очень долго, порядка двух недель. Тальинды и великаны вполне могли атаковать Тронгарос. Она спешно поднялась, одним заклинанием высушила и восстановила золотые одежды солнечного мага — вновь пригодились знания бытовой магии. Только тогда она увидела аграф в форме феникса на плаще. Она хотела снять его, но передумала и вместо этого дополнила, окрасив алым плащ — такой образ точнее передавал ей настроение. Нестерпимое желание попасть в Тронгарос, подстегнув, ударило в виски. Она развернула Закром Аланара. Некоторые заклинания магистров: волну, окаменение, иссушение она вспомнила во сне и успешно использовала против Щегхарта. Но другие: распыление, черную молнию и лес молний она взяла из прошлых жизней. Были это заклинания ужасные в своей разрушительной силе. Первое, распыление, порою еще применяли опытные темуры, но о черных молниях узнать мог только адепт ядъяра. Азара прогнала докучливые мысли — они подождут.

— Бо-ша-ла-то-шов ка-та-си-бат ду-ри-ит-да-та-роб.

Золотые символы оторвались от страниц волшебной книги. Они стали расти и кружиться вокруг заклинательницы все быстрее и быстрее, до тех пор, пока не слились в цельный купол света. В нем затерялся Яраил, остался где-то позади, в то время как сама Азара стала едина с потоком света. Заклинание длилось меньше мгновения. Ослепительный солнечный луч прорезал пространство, а когда растаял золотистым туманом, усеянная искрами, она стояла словно бабочка в цветочной пыльце, и свет осыпался с ее волос.

Она оказалась в подлеске Яблора в половине версты от белокаменных стен Тронгароса. Под ногами стелилась та самая тропа, которой когда-то они с другом детства, покинув родной кров, отправились на поиски приключений, та самая, по которой когда-то ушел и не вернулся ее учитель. Азара не сразу заметила, что на нее, открыв рот, смотрит молодой луч.

— Где остальные?

Ученик постарался вернуть себе достоинство.

— Улетели в Сребимир.

— Зачем?

— Тронгарос не был целью тальиндов. Лишь незначительная их часть двигалась на восток, а теперь и вовсе скрылась под землей. Основное же войско ушло под землю, где повернуло на север. Поступили так они уже довольно давно, а теперь вышли немногим южнее Сребимира. Попутно тальинды развязали несколько сражений, но Магистр Солас обнаружил их основную армию. Они медлят, стягивают силы, но сомнений быть не может, их цель Сребимир.

— Значит, нападения на Тронгарос не было? — уточнила она. Дышать вдруг стало легче.

— Верно.

— Бессмыслица. — Азара задумалась. Теперь мысль текла лениво. — В стенах Сребимира Мирадеон непобедим. Должно быть это отвлекающий маневр.

— Забыл сказать, на стороне тальиндов великаны.

— Знаю. С ними нет циклопов, хримтурсов, или… — она побоялась указать гекатонхейров, словно одно упоминание могло призвать этих чудовищ в Яраил.

— Нет, великаны Хримхоры и Ёрмира.

Это не успокаивало. Некогда принадлежавший людям, разграбленный и занятый великанами Ёрмир находился далеко на севере. Великаны прошагали тысячу верст не для того, чтобы создать иллюзию нападения.

— Все улетели второго дня, только я остался дожидаться вас. Магистр Вирдео беспокоился и хотел отправляться на ваши поиски, но ареопаг не позволил. Магистр сказал, если хотите, можете остаться в Тронгаросе.

Ожидаемому предостережению Азара улыбнулась. Она хотела, очень хотела вернуться в Алакрей, рассказать обо всем, что скопилось в корзинах души Рейярине, королеве для мусотов, но подруге, заменившей мать, для нее самой, запереться в комнате, которая надежно хранила ее тайные муки, укрывая от любопытных глаз и ничего не требуя взамен, и отдаться треску камина, любимой книге и беззаботному сну. Но она не могла вернуться в мир, из которого ушла добровольно. Частица этого мира умерла вместе с Эльмудом, другую часть в море унес Вараил. Но когда проклятие, мучившее Азару с рождения, вдруг исчезло, ее мир пал окончательно. В тот миг, когда головорез Жорда пронзил ее тело мечом, она умерла. Она больше не была придворным магом Тронгароса, по словам Глумвиндинатриса не являлась человеком, и по собственным ощущениям даже не обладала именем, которым ее назвал учитель. Раньше в ней жила загадка, но теперь эта загадка завладела ею, и сама Азара — то хрупкое сознание доброй девушки, которому умилялся весь город, выброшенное на берег, бессильно наблюдало, как поднимая шторм, и выходит из пучины истинная владыка этих вод.

Азара не могла вернуться в Тронгарос. Не сейчас — слишком больно смотреть в глаза Рейярине, не имея ничего в ответ, слишком больно возвращаться с пустыми руками, обронив то, что было в них, слишком много боли, чтобы предлагать ее другим.

— Мне не нужно в Тронгарос.

— Что ж, тогда мы можем полететь вместе. Ясвэ! — позвал маг. Зашумели листья, из-за деревьев вынырнула красная тень и вопросительно посмотрела на юношу. — Улетаем, — пояснил он. Грифон перевела взгляд на Азару и едва заметно кивнула. — Крепко держитесь за меня, эта бестия с характером, — маг положил одну руку на шею птице.

— Подожди, — остановила Азара. — Позволь девушкам найти общий язык.

Юноша посторонился. Она проворно оседлала грифона, словно летала на них каждый день.

— Извини, я даже не спросила твоего имени.

— Я Мальзогор. Но, думаю, мы еще успеем…

— Мальзагор, я передам магистрам, что ты пытался меня остановить.

— Но… — он и впрямь попытался запрыгнуть на грифона, но Ясвэ легко отбросила его крылом. Следующий взмах поднял заговорщиц в воздух.

Могучие крылья, колыхая листву, неспешно рассекали воздух, грифон удалялся, его очертания терялись в дали. Вскоре красная точка растворилась в облаках. Лишь когда Тронгарос остался далеко позади, Азара взяла застежку в руку. Она догадывалась, что Сомурья вручил ей не только богатое украшение. Айинъяра берегли ее воспоминания, хранили на пергаменте, прятали в тенях, зеркалах и снах. Но их намерения сейчас Азару не интересовали. Вцепившись в перья грифона, она не различала неба вокруг себя, не осознавала полета. Тысячи образов сотен жизней возвращались к ней. Она исходила весь мир, она рождалась повсюду. Но вновь и вновь обращалась в пепел — только так неизменно завершались ее пути. Так окончилась и первая тропа. Теперь Азара помнила ее отчетливо. Знание это наполнило глаза слезами. И только одна мысль кружилась в ее голове: «Простите, простите меня…»

 

Глава двадцать вторая. Анияра

Граниш взбирался в гору. У подошвы ему пришлось спешиться, поскольку не существовало лошади, способной пересечь Анияра. Соименные творцам это четыре горы, сошедшиеся в одно целое, или одна гора о четырех вершинах. Имена анияра имеют соответствующие географическим принадлежностям стихий вершины. Обращенная к внешнему миру, гора поднимается на дюжину верст, с внутренней же стороны опускается на расстояние вдвое большее. В этом природном колодце рошъяра похоронили Нигдарабо. Вслед за цвергом к северной вершине, Анадис, карабкались двадцать мужей, в разное время прельщенных богатством Вауглина. Конные, изначально они волокли на себе полную военную амуницию: тяжелые доспехи, щиты, короткие копья, мечи, булавы. Лисьим ущельем прошли они Одвурские горы, но в результате изнурительного перехода через лес Предков единственным их оружием остались мечи, а вся защита ограничилась поддоспешниками. По мере подъема ропот недовольства в их рядах рос, но повернуть обратно по-прежнему никто не отваживался. Граниш не доверял им ни на мгновение. Обратившись к памяти земли, он увидел посланника из Таура, которого тогда счел безумным искателем приключений, но других человеческих следов не обнаружил. Мирадеон и Белый Охотник, вероятно, поднимались с другой стороны горы, но отсутствие Миридис и Дъёрхтарда тревожило. Против Люперо или Мирадеона наемники окажутся бессильны, но если они задерживаются, цверг останется на волю людской алчности, чьи карманы могут наполниться звоном благодарности Вауглина. В прошлом правитель Мёдара жаждал завладеть всеми тремя атрефактами, чтобы расхитить самую древнюю и таинственную гробницу в мире, и Граниш не сомневался, его визит и щедрое подношение только раскалили тлеющие угли желания.

Они ночевали под открытым небом, питались тем, что удавалось раздобыть. В погожий день пищей им становились зайцы или белки, но чем выше они взбирались, тем чаще довольствовались подножным кормом. Граниш как бы невзначай предостерегал, что все трудности еще впереди, но люди проявляли удивительную для наемников преданность делу. В ее основе лежала не только любовь к деньгам, но и страх перед грозным нанимателем. Поняв это, Граниш изменил тактику. Однажды, в то время как люди разбрелись в поисках пищи, он заговорил с костровым.

— Послушай, Тругар, я лукавил, желая освободиться от вас, — мужчина усмехнулся в рыжую бороду и продолжил раздувать трут. — Но теперь буду честен, — листва и тонкие веточки занялись, наемник с удовлетворением смотрел на свою работу. — Я не знаю, чем закончится наш путь. И никто из смертных не знает, потому что никто не возвращался из Ветхого Плаща. И у меня нет уверенности, что мы будем первыми, кому это удастся.

— Зачем ты мне это говоришь? — не поднимаясь, Тругар смотрел на него исподлобья.

— Посчитал, что ты имеешь право знать.

Наемник смолчал. Он продолжал путь вместе с остальными, и не выказывал каких-либо признаков беспокойства, а через пару дней пропал, захватив двух приятелей. Принадлежащие им вещи нашли на краю глубокой расселины, но спускаться вниз никто не стал. Абулар — предводитель наемников, приказал Гранишу изучить место предполагаемой трагедии.

— Там их нет, — не моргнув глазом, ответил цверг, поднимаясь на ноги. — Только кости.

Абулар махнул рукой, тем жестом исчерпывалось прощание с почившими товарищами.

С той же речью Граниш обратился к самому молодому участнику путешествия, Артану, талантливому художнику, которому учителя предрекали великое будущее. Он рос с матерью, содержащей бакалейную лавку в Мёдаре и все зарабатываемые деньги отдававшей дорогостоящим учителям единственного сына. С появлением Вауглина и развитием города их крошечному заведению становилось все сложнее выживать среди тугих кошельков приезжих торговцев. Продолжая оплачивать уроки рисования, мать Артана забралась в долги, из которых уже не смогла выпутаться. Расплата оказалась жестокой. Громилам, ворвавшимся в бакалею, поручили лишь проучить должницу, разгромив остатки товара, но женщина, защищая лавку, проявила такое упорство, что сама навлекла на себя гибель. Артан, будучи еще ребенком, вступился за мать. Ему переломали ребра и пальцы и вышвырнули за дверь. С тех пор руки перестали слушаться хозяина. Он побирался милостью жителей Мёдара, пока однажды не встретил Сиарана, бывшего моряка, находящегося на службе у Вауглина. Сиаран, порою творящий стихи под бутылкой рома, увидел в юноше себя, каким был много лет назад после кораблекрушения, забравшего у моряка работу и здоровье. К новому другу Сиаран под угрозой смерти привел целителя из Плуториса, а позже убедил Вауглина взять мальчишку на работу. Некоторое время Артан писал холсты, отражавшие рассказанные цвергом небылицы, разукрашивал вазы и скульптуры, но в момент, когда пальцы обрели былую уверенность, искусство вдруг перестало интересовать юношу. Все свободное время он проводил в компании бывшего морехода и его товарищей-наемников и проникался идеями свободной жизни и независимости от господ. Вскоре меч окончательно сменил кисть. Артан не стал мастером боя, более того презирал войну и все с нею связанное, однако поручения Вауглина исполнял беспрекословно, надеясь однажды получить задание, которое обеспечит его пожизненным безбедным существованием. Об этом он и поведал Гранишу.

— Там может не оказаться никаких сокровищ, — предостерег цверг.

— Как хочется мне добраться до вершины! — воскликнул, отвечая, Артан. — Представляю, какую изумительную красоту мы сможем наблюдать. Если Ветхий Плащ не даст мне иного, буду счастлив тому сокровищу, что получу от вида этих прекрасных гор.

Не поддались уговорам Граниша и другие наемники. Так, Орбод, которого все называли добряком, только улыбнулся грустными добрыми глазами, а мальчишка Ракматирон, лишь немногим старше Артана, отказался покидать отряд без своего брата по отцу Итирона.

Красота, лицезреть которую мечтал Артан, ждала должно быть на самой вершине, а на стражу склонов выслала уныние и непогоду. Холодало с каждой пройденной саженью, цветущие кустарники сменились заснеженными кипарисами. Все чаще наемники дрожали у костров и с тоской смотрели вниз туда, где в тумане не ценимое прежде пряталось тепло. Еще четыре человека прекратили восхождение, на этот раз открыто заявив о намерениях. Дни отвоевывали сажени у горы, но вершина Анияра все еще оставалась далеко.

— Клянусь, она торчит рифом из небесного океана! — ругался Сиаран. — Еще верста и мы начнем тонуть!

И верно, чем выше они поднимались, тем больше влаги пронизывало воздух. Дерево в округе отсырело, и разводить костер больше не удавалось. Путешественники спали на холодной земле, многим нездоровилось. Два наемника умерли во сне.

— Ничего, — ободрял вверенных ему людей Абулар. — Скоро рыба сама начнет падать нам на головы.

Становилось все сложнее идти. Земля под ногами размокла и цеплялась за ноги, сгустился туман такой тяжелый, что, просачиваясь через него, путники промокли окончательно. Все чаще попадались мягкие морские растения подобные водорослям, на камнях крепились мидии, а в трещинах прятались рачки. Завидев то, что можно съесть, изголодавшиеся люди с животной яростью принимались раскалывать раковины моллюсков, ворошить камни, извлекая из-под них мелкую живность, самые удачливые обнаруживали крабов. Ели сырьем, — что такое костер уже начали забывать. Граниш, который проголодался не меньше других, привыкший, однако, к бедной пищей жизни под землей, перекусил улитками, и вопреки жадности организма, не намерен был единой трапезой набивать живот. К хладнокровию и умеренности призывал он наемников — напрасно. Следующим днем людей одолели мучительные боли в животах. Один из них — упитанный угодник чрева, вымотался последствиями непредусмотрительности настолько, что не мог продолжать пути. Он просил товарищей спустить его к теплу и свету, туда, где костер и приготовленная на нем пища вернули бы ему силы. Абулар приказал не останавливаться.

Необычайно быстро стемнело, путники устроили привал. Никто не спал, измученные утомительным подъемом, дрожащие в ознобе люди проваливались в сон, и от холода ли, от болей в животах, или от страха за свои жизни немного спустя просыпались. Граниш спал дольше других, он предполагал, что в ближайшие дни не получит такой возможности. Многие наемники с тоской оглядывались назад, хотя давно уже не видели ни твердой земли, ни деревьев, ни собственной тени. Даже в те часы, когда солнце должно стоять в зените, люди с трудом различали глину под ногами. Только благодаря глазам цверга они не сорвались в пропасть и не заблудились. Глина сменилась илом, путники волочились все медленнее.

— Скоро наше путешествие замедлится настолько, что мы остановимся и больше не сможем сделать и шага вперед, — продолжал изрекать предсказания бывший моряк.

Холодная вода струилась с одежд, попадала в глаза, уши, нос и рот, люди щурились, хрипели и кашляли, они не отрывали рук от лица, прикрывались тряпками, но все равно вместе с воздухом глотали воду. Морское царство разрасталось. Отдельные водоросли сменились целыми полями разноцветных трав, в этих полях щерились подобные гигантским кустам пестрые кораллы, высились трубками и кувшинами морские губки. Наемник-моряк рассмеялся, показывая пальцем перед собой. Маленькая рыба, быстро работая плавниками-крыльями, рассекала пространство перед собой. Один человек попытался ее поймать, но сдерживаемая водами небесного океана рука двигалась медленно, и рыба легко уплыла. Найдя морскую звезду, люди вопросительно посмотрели на Граниша, цверг отрицательно покачал головой. В свою очередь он предложил наемникам поискать морских ежей, и показал, как нужно их разделывать.

Восхождение продолжалось в молчании, слишком тяжело стало говорить и быть услышанным. Люди плелись уныло, ни о чем не думая, отрешенно наблюдая спину проводника. Внезапно Граниш остановился и резко изменил направление. На земле, укрытый высокими бурыми водорослями, ничком растянулся мужчина в белом. Это был тот самый человек, которого Гранишу у подошвы Анияра показала память земли. Он лежал, выпростав руки вперед, и сейчас верный обету, цеплялся за землю окоченелыми руками, силясь продолжить путь. Цверг слишком устал, чтобы слушать Ахабо. Он осмотрел утопленника, при этом выгнав из-под тела недовольного краба, но не нашел никаких ран, — вероятно мужчина умер от отравления. В его походном мешке помимо неотъемлемых вещей путешественника: веревки, ножа, кремня и фляги оказались деревянный кубок и статуэтка Люперо. Граниш незаметно сунул фигурку в карман. Кто-то грубо оттолкнул его.

— Что там? — Абулар занялся исследованием содержимого мешка покойника. — Мусор, — он неудовлетворенно отбросил его в сторону, а затем обратился к Гранишу. — Чего встал? Иди дальше.

Граниш подобрал кубок.

— Кровь цверга, — извиняющим тоном объяснил он.

Они прошли еще немного, когда неожиданно стало светлеть. Водная пелена резко оборвалась, небесный океан остался внизу. Путники стояли на сухой скале, перед ними раскинулся мир альвов. Вдалеке, укутанные облаками проплывали льдины: одни из них — проворные шлюпки, скользящие по водной глади, другие — каракки, величественно покачивающиеся под грузом сокровищ. Эти последние — айсберги, небесные корабли или плавучие дворцы порою в свободном плавании с грохотом сталкивались, и хрупкие деревья игнив роняли полыхающие корни на землю.

Но совсем иное строение венчало Анадис. Оно состоял из одного только льда. Подобный гигантскому осьминогу дом обволакивал вершину, а его щупальца пронизывали землю и сливались с ней. Это нельзя сравнить с мореной, наледью и даже замерзшим водопадом, в какой-то момент камень становился льдом так естественно, словно иначе и быть не могло. Анияра заканчивалась гребнем острых скал, сталагмитами, торчащими из воды, и оказаться по другую сторону горы путники могли, только миновав ледяной грот в ее вершине. К нему вела белая лестница с высокими, в три ладони каждая, ступенями. Она возвышалась над океаном настолько, что переброшенная через внутреннюю стену Тронгароса касалась бы земли с обеих ее сторон.

— Этот вид стоил всех трудностей, что мы перенесли, — восхитился Артан. Сиаран согласился, остальные наемники промолчали. Они по-своему понимали несостоявшегося художника и считали, что жизнь на улице сделала из него умалишенного. — Пожалуй, — пробормотал он так тихо, что расслышал только Граниш, находящийся ближе всех к нему, — когда вернусь, возьму снова кисть.

Абулар упер руки в бока. Он смотрел на владения альвов по-хозяйски, словно уже завладел этими краями.

Тяжело вздохнув, Граниш начал подъем. Люди ушли вперед, оставив цверга далеко позади. Артан, в нетерпении молодости и желании проявить себя, пробежал все триста двадцать четыре ступени и, первым достигнув вершины, скрылся в облачном доме. В это время, одолев половину подъема, Граниш остановился перевести дыхание. Вид отсюда был потрясающий. Вдалеке глухо гремели айсберги, над небом сверкали игнив. Вдалеке плыла золотая ладья, свет пробегал по воде и ложился у ног Граниша. Подумать только, он поднялся выше солнца. Гром раздался поблизости. Рябью всколыхнулось небо, вспенилось волнами. Это альварихи, повелители надземного мира, взмахами могучих крыл подгоняли облака.

Из грота раздался крик. Наемники с мечами наперевес пробежали оставшуюся часть лестницы и скрылись в ледяных стенах. Не догадываясь, чего ожидать, Граниш ускорил шаг. Он вновь ощутил себя паломником, поднимающимся по Золотой лестнице: в обоих случаях твой путь красив и труден и в конце его неизвестность. Крик не повторился.

Граниш преодолел последнюю ступеньку. У грота нет дверей, под его высоким сводом может, не сгибаясь, стоять великан, неровные стены замерзшими реками уплывают вдаль, но то, что находится в центре, скрывается спинами людей. Граниш пролез вперед. В трех шагах от него, на ледяном полу, лежит тело молодого наемника. Над ним склонился Сиаран, он не зовет друга понапрасну, не льет слез и только держит юношу за плечо, застыв так, словно замерз насмерть. Из раны в груди Артана вытекает кровь, расползается ледяными ложбинками, добавляя горьких цветов в этот бледный мир. Одна из красных веточек цепляется за носок ледяного сапога. Его обладатель холодной скульптурой нависает над живыми и мертвым. Он подобен человеку, но нет в нем ничего человеческого. Его тело — доспехи из множества неравных кристаллов льда, его голова — шлем, под которым нет лица. Белыми прорезями тело испещряют негласные слова альгара, обоюдоострым копьем изо льда хладный воин преграждает путь.

— Я Анаяр, северный страж Несуществующего. — Ледяной голос звучал отовсюду, будто принадлежал самому гроту. Воин не двигался, только с кончика копья капнула кровь. — К могиле Путника пройдет только тот, кто несет ему дар. — Граниш шагнул вперед, Анаяр отвел копье. — Граниш, сын Орниша, ты можешь пройти.

Не глядя на Анаяра, цверг медленно прошел вперед. Когда он оказался по другую от него сторону, страж придал копью прежнее положение. Сиаран поднялся, посмотрел на стекающую с острия кровь и сделал шаг вперед.

— Сиаран, сын Оушрана, ты не можешь пройти.

Сиаран обнажил меч. Наемники переглянулись, Абулар коротко кивнул.

— Уходите! — приказал Граниш. Но не он был их предводителем.

Девять клинков взметнулись в воздух, шевельнулось копье.

— Назад! — воззвал их разуму цверг. — Вам не победить!

Но люди не слышали, ими овладела бездумная ярость, в которой они даже не замечали, что сталь лишь высекает искры изо льда. Анаяр по-прежнему стоял на месте, только шевелились ледяные руки, отшвыривая и раня людей. Один наемник попытался незаметно проползти мимо стража вдоль стены, но был пригвожден к полу. Граниш запустил руку в сапог.

Бой смолк внезапно, Анаяр вдруг замер. Не мешкая, наемники побежали вперед. Только двое остались лежать. И еще один человек остановился на дороге жизни. Сиаран, пронзенный копьем, висел, не касаясь ногами пола. Руками он пытался снять себя с острия, но только причинял себе новые мучения. Силы стремительно покидали его, он оставил попытки и посмотрел на Граниша. Цверг показал Резец, Сиаран грустно покачал головой.

— А море все-таки меня достало… — и медленно опустился на копье.

Дорога уводила вверх, и продолжалась даже после того, как стены грота остались позади. Ледяной витиеватый, обманчиво хрупкий мостик, по которому могли пройти бы десять человек в ряд, внезапно обрывался. В слабом свете заходящего солнца вырисовалась фигура, свесившая ноги на его краю. Наемники держались от нее на почтительном расстоянии, а вперед пропустили цверга.

— Дъёрхтард! — искренне обрадовался Граниш. — Рад видеть тебя живым.

— Взаимно, — отозвался маг. Вместо того чтобы подняться, он предложил другу сесть рядом. — Кто они?

— Помощники, — неуверенно ответил цверг. — Почему ты еще здесь?

— Хотел попрощаться на случай, если ошибаюсь, — Опорой Хромого он указал на табличку, которую Граниш прежде не заметил. На белом камне для каждого читателя на родном языке было выбито всего одно слово: «верь». — Ты не знаешь, где Миридис?

— Она не придет.

— Почему?.. — К ним подошел Абулар. Дъёрхтард отложил посох и поднялся.

— О чем шепчетесь?

— Кто-то должен шагнуть в пропасть, — ответил цверг. Наемник прочитал надпись, затем подозвал одного из подчиненных.

— Правда, здесь красиво?

— Правда. Жаль Арван этого не увидел.

— Да, жаль. Ты веришь, что мы вернемся в Мёдар, окрыленные успехом?

— Конечно. Я думаю…

— Так расправь же крылья! — Абулар столкнул товарища, крик стремительно уносился прочь.

— Оп-ди-шаф, — бросил вдогонку, склонившись над краем маг. Уверенности в том, что заклинание спасет жизнь, не было никакой. Дъёрхтард поднял осуждающий взгляд на предводителя наемников.

— Не сработало, — пожал плечами Абулар.

— Нужно было привязать его! — возмутился Граниш.

— Нет, — возразил Дъёрхтард. — нужно верить. Он шагнул в пропасть и исчез.

Наемники зашумели:

— Там незримая тропа.

— Да какая тропа, он просто исчез!

— Нужно идти по его следам.

Их размышления прекратил грохот, он шел из грота. Граниш подобрал клюку.

— Вперед, — скомандовал он и, шагнув с обрыва, растаял в воздухе. На этот раз люди послушали.

Они стояли на просторной поляне. Благоухали кусты сирени, в лунном свете блестели белые и голубые колокольчики. Молчание ветра рождало благодарное умиротворение, каждый из путешественников в тот миг чувствовал себя так, словно прожил этот день, как и хотел, и не только день, всю жизнь, будто солнце их жизни закатилось, им не суждено встретить новый рассвет, но умирают они без сожаления и со счастьем в сердцах. Их окружила могучая гора, она прорезала небо, облака и терялась в глубине темноты. Глядя на отвесный склон, становилось понятно, почему никто так и не смог выбраться обратно. Дъёрхтард думал, что сброшенный Абуларом наемник все еще мог быть жив. Но величие горы и просторы поляны ошеломляли, маг не мог решить, есть ли у него хотя бы крошечный шанс в скором времени найти несчастного, а пока он размышлял, время это уходило.

Прямо перед ними высился Ветхий Плащ. Его размеры впечатляли. Все виденные когда-либо в жизни путников сооружения терялось в тени этой громады. Выше киноварного замка элйохора, тяжеловесней ворот Баркхааша, древнее луны в небесах. Внутри белокаменного дольмена мог расположиться целый город. Огромная красная глыба размером с дом, закрывала вход. В одной горе оказалась вторая. Неудивительно, что на фоне этого чуда никто не заметил Белого Охотника.

— Он не пришел, — вместо приветствия произнес борут, имея в виду Мирадеона.

— Миридис тоже не стоит ждать, — Граниш достал адоранта. — Я подобрал его с тела незнакомца, у него же оказалась Кровь Праведника. Но как ты миновал стража вершины?

— Проход закрыт для людей, но не для птиц и зверей. — Даже в сумраке борут почувствовал, как переглянулись наемники. — Вы кто такие? — потребовал он ответа.

— Не твое дело, — огрызнулся Абулар. — Ребята, похоже, коротышка от нас что-то утаивает.

Белый Охотник молча двинулся в его сторону. Дъёрхтард оценил силы возможных противников: шесть измученных тяжелым восхождением человек, у них кожаные поддоспешники и короткие мечи. Если каждый из них не фехтовальщик от бога, их шансы на победу крайне малы. Однако наемники не поддержали предводителя.

— Просто объясните нам, о чем вы толкуете, — сказал один из них, Амутар. Высокий с не померкнувшими под серостью походной пыли светлыми кудрями, он даже в кругу наемного брата славился пристрастием к золоту. Он считался негласным заместителем Абулара. — Вауглин отправил нас на смерть. Он хотел вернуть не только Счастье Богатея, но прибрать к рукам и остальные артефакты, в том числе какой-то меч, который мы должны найти в гробнице.

— Какой-то меч? — потрясенно переспросил Граниш. Он ожидал предательства наемников, но не рассчитывал на подобную наивность со стороны Вауглина. — Аштагор?

— Да, точно, забыл название.

— Предатель! — Абулар сплюнул. — Вауглин дал тебе еду и кров. Вот как ты его благодаришь?

— Сейчас это не важно. Посмотри, — Амутар обвел рукой отвесную гору вокруг. — Мне это напоминает ловушку, в которой мы оказались из-за жадности или наивности, — кто как. Для меня сейчас важно лишь то, выберусь ли я живым, или сгнию здесь.

— Верно.

— К Деросу Вауглина! — поддержали остальные наемники.

— Значит, пришло время расстаться. Желаю вам всем подохнуть здесь, — Абулар демонстративно развернулся.

— Куда ты собрался? — крикнул Амутар. — Тебе не выжить одному! — бывший предводитель наемников не остановился и не ответил.

— Пусть идет, — высказался Ракматирон. Но говорил он вполголоса, словно боясь, что Абулар может услышать и вернуться.

— Вы рассказывали о мече, — напомнил Амутар. — Когда-то я считал себя бывалым путешественником. Это было давно, еще до встречи с этой безумной горой. Боги не случайно сотворили ее такой высокой. Что они здесь прячут? Что особенного в этом мече?

— Древняя магия, — ответил Граниш. — Силой Аштагора можно прекратить войну, например, войну с тальиндами. Но не надейтесь, что сумеете им завладеть, меч не может принадлежать смертному. Добыть его мы рассчитывали с помощью Мирадеона, — он не пришел. — Наступило молчание, все думали об одном и том же. — Мы не знаем, чего ждать в стенах Ветхого Плаща, но если для того, чтобы остановить войну, мне предстоит всего лишь принести на алтарь старого бога свою жизнь, война уже окончена.

— Что ж, мы оказались в одной лодке, и если будем грести в разные стороны, так и не выберемся из воды. Найдем то, за чем пришли, а после решим, как быть дальше.

Белый Охотник указал куда-то в сторону. Там, в обрамлении кустов сирени скрывался резной монолитный стол из белого камня. На поверхности были три выемки, для предметов, чьи очертания легко угадывались. Граниш, в руках которого находились все три необходимых артефакта, разложил их на столе. Загремело, камень, заслоняющий вход вздрогнул и рассыпался красной крошкой. Из круглого входа в ночь выплывал мягкий белый свет. Граниш хотел забрать артефакты, но они словно приросли к столу.

— Нам не помешает волк, — заметил Белый Охотник.

Цверг поставил статуэтку на каменную плиту и позвал:

— Люперо, ко мне! — вокруг фигурки заклубился черный туман. Он ширился и поднимался, но столкнувшись с белым светом Ветхого Плаща, внезапно опал и растаял. Адорант не пришел.

— Такое бывало прежде? — поинтересовался Дъёрхтард.

— Никогда.

Амутар усмехнулся:

— Магия, такая ненадежная вещь. А вот мой меч всегда выходит из ножен. — В доказательство он обнажил клинок и, приказав подчиненным следовать за ним, вошел в белый свет.

 

Глава двадцать третья. Ветхий Плащ

По ту сторону дольмена их встретила дорожка белого камня, уводящая в беспроглядную темноту. Вдоль нее выстроились кусты белой сирени. Мягкий свет рождался в каждом белом цветке, все вместе они освещали аллею, но за границей кустов даже зоркий во тьме глаз цверга ничего не мог различить. Казалось, гости идут по единственной в мире дороге, что ведет меж клубов первозданного мрака к свету жизни. Когда шедший последним Граниш ступил на белый камень, что-то за его спиной громыхнуло. На месте входа теперь высилась красная каменная дверь, ее края размывались в белом свете и терялись в темноте. Цверг попытался толкнуть дверь, но едва прикоснулся к ней, понял, для них нет обратной дороги. Огромная и тяжеловесная, она скруглялась кверху, но не имела ни ручки, ни замка.

И хотя на первый взгляд аллея уводила вперед на многие сажени, стоило путникам пройти девять шагов, как в пустоте перед ними возникла круглая золотая плита с вьющимся плющом узором: восемь тонких волнистых лучей выходили из малого круга, ограничивались кругом большим, из которого четыре в ладонь шириной луча расходились в разные стороны. В центральном круге и в каждой части, ограниченной внутренними лучами было написано по одному слову. Завершающее фразу слово распадалось между внешними лучами по одной букве. Читая из центра и по направлению движения солнца, начиная с севера, получалась фраза:

«Я отворил очи и узрел мир, и мир узрел меня».

Дъёрхтард переписал слова в дорожный журнал. Ракматирон осторожно прикоснулся к слову «я». Внутренняя часть плиты провалилась вдаль, внешнее кольцо напротив, надвинулось, образовало пол, полоток и сомкнулось стеной позади. Путешественники не заметили, как оказались внутри сверкающей золотом залы. Ее стены лучились желтым светом, огромные раскрытые окна заполняли тянущиеся из пустоты кусты золотой сирени.

— Девять лепестков на каждом цветке, — отметил маг.

— Должно быть, они исполняют самые заветные желания! — воодушевился Ракматирон. — Впрочем, я так голоден, что даже их готов съесть. — Он славился львиным аппетитом, хотя и создавал обманчивое впечатление недоедающего бродяги.

— Золото бы найти, — выразил общее желание Орбод.

Что-то зазвенело. Неизвестно откуда выкатилась золотая монета, врезалась в сапог Орбода и опрокинулась, показав профиль Фалринаша на реверсе. Наемник поднял находку, попробовал на зуб и довольно крякнул.

— Еще.

Помещение наполнилось золотистым туманом, через мгновение он растаял.

Нетфёр, морской товарищ Сиарана, присвистнул. Они стояли по колено в золоте, груды драгоценностей высились вокруг. Золотые кубки, блюда, канделябры, мечи, короны, скипетры, кольца, ожерелья и многое другое беспорядочно лежало на волнах золотого моря. Орбод истерично захохотал. Наемники словно свора голодных собак набросились на добычу.

— Стойте! — воззвал Амутар здравомыслию. — Очевидно же, это ловушка. — Никто не слушал.

Граниш поворошил золото ногой. Среди монет выступила маленькая черная рука. Наклонившись, цверг выудил реликвию своего народа. За тысячелетия слоновая кость потемнела, отчего фигурка еще больше стала походить на древнего короля, но золотые доспехи, корона и молот-скипетр, молот судеб Гуртангар, утерянная регалия власти цвергов, первым обладателем которой являлся король Гуртаниш Первый Мудрый, сохранили первозданный блеск. Хрисоэлефантинные статуэтки королей древности кобольды выкрали еще до рождения прадеда вестника, Крайдиша. Сам Крайдиш уверял, что является третьим обладателем этого имени, разгуливал в порфире и требовал обращаться к нему не иначе как Крайдиш Третий Великий. Его почитали безумцем. Граниш не помнил лица прадеда. Доныне, пока не нашел статуэтку древнего короля. Цверг продолжил исследовать недра золотых гор. К удивлению он обнаружил статуэтку и самого Крайдиша, а за ней еще одну, заставившую его замереть в недоумении. Она изображала цверга в мутной золотой, словно покрытой дорожной пылью одежде. В руках фигурка держала Резец.

— Это обман, — предостерег Граниш. — Нужно уходить отсюда.

Его слова потонули в звоне монет и перестуке драгоценных камней, которыми наемники наполняли карманы и сумы.

Дъёрхтарда не интересовало золото как таковое, но в его блеске он обнаружил знакомое свечение. Магическая сила звала, умоляла принять ее. Из завалов столовой утвари выглядывал желтый древесный завитый вокруг самого себя корень. Маг потянул, и одна за другой из золота вынырнули четыре разноцветных сферы, вращающиеся на расплетенных концах. Глаза Дъёрхтарда заблестели, дыхание участилось. От посоха веяло первозданной силой, он еще не понимал ее, но она обещала раскрыть секреты, прося взамен свободу от золотой тюрьмы. Не нужно рисковать жизнями, блуждать в гробнице забытого бога, искать проклятый клинок. Маг не сможет обладать Аштагором, он доставит меч Мирадеону, а потом? Останется ни с чем, и когда встретит Карха, или иное могущественное создание, вновь с позором отступит? Нет, ему не нужен Аштагор, обладая Наследием Стихий он остановит любую армию и вернет равновесие между старыми и новыми богами.

Крепко сжимая артефакт в руках, Дъёрхтард заметил Граниша. Цверг строго смотрел на него и отрицательно качал головой. Магу стоило большого труда разжать руки. Наследие Стихий скатился с холма из золота и, достигнув его подошвы, исчез.

Белый Охотник вертел пальцами грубо сработанную глиняную статуэтку медведя. Величайший подарок его народу борут отдаст даром, ничего не прося взамен, ведь и для него самого возвращение Урсуро в родное племя станет великим праздником. От размышлений его отвлекла ругань братьев. Итирон и Ракматирон сцепились из-за массивной золотой гривны и, хотя вокруг возвышались горы сокровищ, никто из них не хотел уступать. Другие наемники с безумными глазами хватали все без разбору, нимало не тревожась о том, как навьюченные выберутся отсюда. Только Амутар сохранил разум, он пытался привести подчиненных в чувство, но они совершенно перестали его замечать. Белый Охотник положил адоранта туда, откуда взял, и отвернулся еще до того, как фигурка зверя растаяла. Но другая вещь сразу же привлекла его внимание: деревянный медвежонок, уткнув в лапы нос, спал, свернувшись кольцом. Белый Охотник не потревожил его сна, но только заботливо присыпал золотыми монетами.

— Откуда здесь этот мусор? — удивился Орбод.

С горы, расталкивая золотые монеты, покатилась какая-то круглая синяя коробка. Граниш первым оказался подле нее. Он раздвинул створки, но внутри обнаружился не подарок, а одна-единственная страница. Причудливые сиреневые узоры раскручивались спиралью и, хотя цверг не мог уяснить содержимого, язык книги не вызывал сомнений.

Дъёрхтард принял от него книгу, повернул в одну сторону, затем в обратную, словно надеясь, что спираль вдруг раскрутится перед ним.

— Ничего не понимаю, — признался он. — Хотя…

— Что ты видишь? — подтолкнул к размышлениям Граниш.

Графемы вращались перед взором мага, одни из них вырывались из общей массы и набирали скорость, другие замедлялись, они перемешивались, менялись местами, складывались в фигуры, наполнялись цветом и наливались звуком, одни образы стремглав сменялись другими, так, что читатель не мог их различить.

— Слишком много всего, — признался Дъёрхтард.

— Концентрируйся, хватайся за образы и не отпускай, пока не поймешь что это.

Разрушая темноту, восходило солнце, кричал ребенок, крестьяне начинали покос, одинокий одуванчик прорастал в скале, созревало первое яблоко молодого деревца, птенец выпадал из гнезда, чтобы первый раз подняться в небо. Маг поделился увиденными образами.

— Первый свет, первый полет, — размышлял Граниш. — «первый» это ключевое слово. Но как смог ты увидеть альгар?

— Не знаю.

— Наверное, тебе помогает сила этого места.

— Наверное, — с сомнением протянул Дъёрхтард. — Но я уже видел альгар. — Граниш внимательно слушал. — В Намару я раскрыл книгу заклинаний Рогдевера. Книга его имени сочла этот поступок важным и отобразила на своих листах. Для меня книга заклинаний говорила альгаром и, глядя в нее, всего мгновение я видел образы. И позже, когда впервые посмотрел на имя Арктощара, оно показалось мне написанным альгаром.

— Ты изучил альгар, посмотрев в книгу заклинаний? — не поверил Граниш. — Так не бывает.

— Помогите мне привести их в чувства, — прервал их Амутар. Склоки усилились, Ракматирон душил брата, Нетфёр и Орбод обнажили мечи.

— Ат-ак-иб-баш.

Сокровищница опустела. Лишенные опоры под ногами, четверо безумцев попадали на пол, их сумы похудели, угас золотой блеск глаз. Из всех богатств осталась только книга, да у своих ног Дъёрхтард обнаружил небольшой цилиндрический мешок, похожий на колчан и с подобной же перевязью, достаточно длинный, чтобы вместить десяток или дюжину таких книг. Бережно опустив книгу на дно, маг перекинул мешок через плечо.

— Нас ждет долгий поход, — заключил Ракматирон, оценив вместительность дарованного склепом мешка.

Белый Охотник первым заметил появившуюся в стене неподалеку белую дверь. Как и приведшую их сюда золотую дверь, ее пронизывали размашистые письмена. Борут прочитал:

— «Из плоти своей я хлеб слепил, а кровь обратил в воду. Я свернул дорогу плащом, а посох мне заменило бедро».

Дверь открывалась на себя, но потянув за ручку, он увидел только белый камень. Белый Охотник обернулся, и оказалось, что побелело все помещение за его спиной, белыми стали и цветы, заглядывающие в окна, стены сузились.

Отряд двинулся в обратном направлении. Густой туман съедал камень позади них, он не пропускал света, так что путники не знали, существует ли обратная дорога или, повернув назад, они окажутся в темноте без начала и конца. Страх непознаваемого подталкивал вперед, никто не сетовал иллюзорности золота, и даже неунывающий Ракматирон старался не оглядываться назад.

Неизвестно, успел ли солнечный луч во внешнем мире пересечь небо, или прошли годы, так неопределенно двигалось, или вовсе стояло в дольмене Нигдарабо время. Но однажды путники ощутили прохладу, волосы их растрепал ветер, хотя они по-прежнему шли средь белых стен. Ветер принес волшебную пыльцу, обрывки страниц и запах чернил. Путники терпеливо шли наперекор, но упрямец не стихал, вновь и вновь бросая в них осколки силы, что нельзя было узреть, но чье сокрытое присутствие явственно ощущалось в каждом его порыве, пылинке, шорохе бумаг.

Граниш подобрал уголок страницы, прочитал и нахмурился.

— Ходим кругами.

— Тебе так только кажется, — не согласился Итирон.

— Нет, «ходим кругами» — эта фраза написана на листке, который я подобрал.

Убедившись правдивости его слов, люди с любопытством подбирали обрывки листов.

— «Что я здесь делаю?» — прочитал Ракматирон.

«А ведь это золото могло быть моим», — эти слова достались Амутару, но он не зачитал их в голос.

— «Вдохнуть бы сейчас соленого свежего воздуху», — гласила записка, доставшаяся Нетфёру.

— «Спятил? Мало тебе небесного океана?» — озвучил свою находку Итирон.

— Что? — удивился бывший моряк.

— Я прочитал это на бумаге. А впрочем, она только отражает наши мысли.

— «Спать хочется», — желание Орбода.

— Ха, спорим, у нашего юнги все мысли о еде! Читай!

— Мне здесь нравится, никакой рыбной вони и помета чаек, — солгал Ракматирон, скомкал и отшвырнул подобранную записку. Нетфёр усмехнулся.

«Брат не будет голодать, чему при надобности поспособствует твое мясо», — читал Итирон и мысленно улыбался.

Только Белый Охотник не приобщился к общей забаве.

«Сядь и подумай», — прочитал Дъёрхтард.

Он сел, скрестив ноги. Опустил руки и принялся расчищать участок перед собой. Он смахнул страницы, смахнул волшебную пыльцу, засыпавшую пол, словно снег в метель. Погрузившись в себя, он продолжал бездумно двигать рукой, и когда пыльцы почти не осталось, камень под его кистью начал размягчаться, растрепался белыми кудрями и поднялся рядом перьев. Справа от мага он оплавился углями, слева осел выемками, наполненными водой. Дъёрхтарду не нужно было оборачиваться, чтобы узнать о камешках, формирующих четвертую сторону янтры. За его спиной вытянулось свиристящее древо. В магической буре оно звучало не привычным свистом, но гудело раскатами баса. В шуме ветра теперь угадывались отдельные слоги заклинаний, словно дерево повелевало непогодой. Маг извлек из мешка и положил на колени книгу в синем переплете, закрыл глаза и опустил ладони на страницы. Ветер усилился, единым порывом сорвал дорожные лохмотья Дъёрхтарда и сам стал для него невесомой развевающейся мантией цвета вечернего неба. Беспорядочно вращаясь и сталкиваясь, порывы ветра вспыхивали белыми звездами, и снова, будто в грозу, звучал в отдалении раскатистый глас могущественного колдуна. Дъёрхтард поднял веки. В бездонных глазах проносились стада туч, подстегиваемые бичами-молниями. Повелительным низким голосом он продекламировал:

Буря перестала. Глаза мага вернули прежний серо-голубой цвет, обрывки мыслей прекратили кружение. Дъёрхтард закрыл книгу и поднялся, на нем снова была износившаяся одежда. Но его спутники, казалось, только сейчас заметили нечто необычное и, не находя слов потрясению, молча переводили взгляд с мага на нечто позади него.

Обернувшись, маг увидел себя. В прекрасной ветреной мантии он по-прежнему сидел перед свиристящим древом и держал раскрытую книгу. Но сидящий Дъёрхтард был старше, лицо его с годами заострилось, взгляд немигающих глаз насквозь пронизывал себя молодого. Взгляд уверенного, достигшего своих целей человека. Оба молчали. Маг смотрел на постаревшего себя, и вскоре тишина стала для него невыносима, захотелось скорее убежать отсюда, от этого взгляда, от самого себя. Амутар разрушил тишину:

— Развей его, как сделал с золотом.

Сидящий Дъёрхтард перевел взгляд на говорившего. Маг не изменился в лице, но наемнику почудилась в нем насмешка или даже скрытая угроза. Амутар потупился и отошел на пару шагов.

— Кто ты? — потребовал ответа молодой маг. Постаревшая копия молчала.

— Мне кажется, это ты, — озвучил очевидное Орбод. Нетфёр хохотнул.

Но Дъёрхтард отнесся серьезно к словам наемника. Вероятно, тот и сам не понял, что сказал, но что если это правда? Что, если Дъёрхтард на самом деле это колдун, сидящий в центре янтры, а его самого, того, что пришел в склеп Нигдарабо не существует? Может он дух, или аватар этого мага, в ожидании своей частицы, тысячелетия недвижимо сидящего здесь, или даже заклинание, которое теперь за ненадобностью будет прекращено.

— Попробуй развеять, — согласился Граниш.

— Ат-ак-иб-баш.

Белый туман возник и рассеялся, маг продолжал сидеть на прежнем месте. Старик шумно вдохнул, он поднимался на ноги. Дъёрхтард ощутил, как магия этого места стекается в руки незнакомца, а его собственные руки задрожали. Сейчас старик его уничтожит! Развеет по ветру, и прах его станет волшебной пылью! Старый маг носил высокие сапоги, потому, выпрямившись, оказался даже выше себя молодого. С хлопком он закрыл книгу и вручил себе же. Затем развернулся, шагнул прочь, громко лязгнув каблуком сапога, и растаял в небесном плаще.

Все облегченно выдохнули.

— Я почти испугался, — с бравадой заявил Нетфёр.

Дъёрхтард погрузился в хитросплетения письмен второй книги.

— Обрыв, равнина, корабль с развивающимся парусом, человек с пышными усами и крупным носом, дом в болоте на сваях, — описал маг увиденные образы.

— Я тоже, когда наберусь, вижу всякое разное и вперемежку и связи никакой, — со знанием дела заявил Нетфёр.

— Связь должна быть, — возразил Граниш.

— Какая? — вопрос бывшего моряка оставили без ответа.

— Можешь повторить стих? — продолжил поиски разгадок цверг. Дъёрхтард повторил. — Какие-нибудь образы совпадают с теми, что ты видел сейчас? — Маг отрицательно покачал головой.

— Мне это больше напоминает начало истории, написанной на золотой двери.

Но теперь Граниш не согласился. Тремя пальцами он взял первую найденную книгу и многозначительно посмотрел на мага.

— Точно, — обрадовался внезапному открытию Дъёрхтард, но вместе с тем смутился собственному разуму стоячей воды. Он никогда не учился в академии магов, но предположил, так чувствует себя неофит, когда прикасается к мастерству наставника и осознает собственное невежество.

— Это еще что? — сузив глаза, процедил Итирон. В полу, на месте где только что сидели оба мага, появился квадратный голубой люк.

— Похоже на трюм! — воодушевился Нетфёр. Он не умел читать, это сделал Итирон:

— «Я повстречал первую в роду женщин. Красавицу сватали Громозвучному, дабы навеки скрепить союз двух семей».

Итирон потянул кольцо и люк приподнялся. Из отверстия в полу хлынула вода. Товарищи попытались помочь, но сила потока была такова, что сбивала с ног. Помещение быстро заполнялось водой.

Раздался гром. Комната накренилась, путники попадали. Громыхнуло с новой силой. Одна стена взорвалась красным фонтаном, другая обратилась синей пеленой. Две силы сошлись воедино, взвились волной и смешались цветами. В слиянии брызг рождались огромные кусты сирени, чьи листья сияли звездами во мраке. Молния разорвала потолок, обрушился пропастью пол, не осталось ничего, кроме бушующей сиреневой волны. Стихия, как ураган листья, негостеприимно швыряла тщедушные телеса, заглушала их писк рокотом. Путники отчаянно трепыхались, глотали солоноватую густую жидкость. Разлученные они взывали друг к другу, но сквозь бурю с трудом различали даже собственные голоса. Дъёрхтард обращался к древним силам, но вода переворачивала его и заливалась в рот. Белому Охотнику вспомнилась борьба с Облачным потоком, но в этот раз, сам рискуя утонуть, он не выпускал Граниша, и вновь и вновь вырывал его из объятий беспощадной стихии. В перерывах между раскатами грома мужской голос звал товарищей.

Он стоял на причудливом синем плоту, состоящем из двух круглых частей, словно в раскрытой раковине, и орудовал широкой ветвью белой сирени как веслом. Перед плотом волны стихали и воды разглаживались, но за ним вновь сталкивались, продолжая свою бесконечную битву. Люди плыли на свет сирени в его руках и, поднимаясь на борт, замирали в изумлении. Тот, кто на их глазах испустил дух на копье Анаяра, стоял живьем во плоти.

— Сиаран, дружище, — воскликнул, взобравшись на борт Нетфёр. — Ты же умер!

— Верно. Мне позволили последний раз сходить с тобой в море.

— Ох, — Нетфёр обнял друга, но тот продолжал грести, ибо не мог остановиться.

— Кто позволил? — живо поинтересовался Дъёрхтард.

— Привратник Ветхого Плаща.

— А кто он?

— Не знаю, честно. Я умер, а не поумнел. Знаю только, что в этих стенах от мира спрятана великая сила, или мир спрятан от нее.

— Стены? — фыркнул Итирон. — Не вижу никаких стен, — он обвел сиреневые воды руками. — Это похоже на бредовое видение.

— Или на сон, — высказался Дъёрхтард. Его слова заставили остальных задуматься. Наступила тишина, грохот бури не смел взбираться на плот. Граниш нарушил молчание.

— Сиаран, ведь привратник неспроста позволил помочь нам?

— Я вернулся, — начал рассказ Сиаран. — Потому что услышал голос волн. Они говорили о смерти, и я понял, все вы можете погибнуть. Я решил помочь вам пережить эту комнату. Но, — он помедлил, — этим поступком я отсрочил смерть, но в одной из последующих комнат могила теперь ждет одного из вас.

— Вот как? — огрызнулся Итирон. — Променял возможную смерть на реальную? Ты же умер, как тебе вообще разрешили вмешиваться в наши жизни?

— Я только отсрочил неизбежное, — поправил Сиаран.

— Но ведь ты не знал наверняка, умрем мы здесь, или нет, — вмешался обычно молчаливый Орбод.

Белый Охотник сложил руки на груди. «Глупцы, — говорил презрительный взгляд, — наслаждайтесь тем, что есть, а не разглагольствуйте о том, как могло быть».

— На самом деле знал. Один из вас должен был умереть, — он обвел взглядом всех присутствующих, на мгновение задержавшись глазом на Нетфёре.

— Понятно! — уловил неумышленную подсказку Итирон. — Если в следующей комнате нам представится выбор, пожертвуем моряком.

— Прекратите! — приказал Амутар. — Лучше расступитесь и посмотрите под ноги.

Когда все кроме Сиарана разошлись, оказалось, что плывут они не на плоту, а на раскрытой огромной синей книге. Дъёрхтард погрузился в созерцание письмен.

Слуга нес фату невесты, затем споткнулся, согнулся и обратился деревянной статуей. Одновременно с ним замерла женщина, фата стала периной, невеста изголовьем кровати, а слуга спинкой с другой ее стороны. Кровать развернулась, теперь было видно только фигуру слуги. Его ноги исхудали, плечи сузились, руки поднялись прямыми палками, он походил на стул. Он опрокинулся вперед, раскололся каменными берегами, соединяющая спинку палка вздулась мостом, под ним заструилась река. Мост распался на отдельные доски, поднялся вертикально, следом за ним потянулся один берег, и река начала стекать вниз. Берег и река образовали небо, оно разлилось дождем, и бревна моста выросли деревьями.

— Река, мост, колесница, дерево, небо, земля, кровать, стол, свадьба, — перечислил маг.

— Понятно… — протянул Итирон, выражая противоположное сказанному общее мнение.

— А мне правда понятно, — возразил Нетфёр и прочитал:

— Это потому что он не умеет читать! — сообразил Ракматирон.

Дъёрхтард предложил мореходу озвучить вторую синюю книгу, но в ней, ровно, как и в первой, тот не увидел ни слова.

— А у тебя есть догадки, о чем здесь говорится? — маг указал под ноги.

— Это загадка, — проявил верх наблюдательности Нетфёр, — в них я не силен.

Плот причалил к огромному дереву. Как только путешественники сошли на корни, книга, на которой они плыли, уменьшилась до привычных размеров и незамедлительно составила соседство двум сестрам в мешке Дъёрхтарда. Сам лодочник исчез. Исполинское древо вырастало во тьму, его крона терялась в дали, и о размерах великана можно было судить по сверкающим в вышине далеким листьям и цветам. У подножья в стволе разверстой пастью зияло дупло. Паутинкой в нем сплетались слова:

«Я повстречал первого в роду мужчин. Могучей силы воин не ведал поражений. Услышав меня, он не выказал сомнений и ринулся в бой».

Ближайшим к дереву находился Орбод. Он пролез в дупло, а когда обернулся, оказалось, что спутники ожидают его в прежних позах. Он повертел головой, но не обнаружил в дереве дупла.

— Что вы только сейчас видели?

— Ты подошел к дереву, затем обернулся. Все, — отрапортовал Ракматирон.

— Мне показалось, — Орбод нахмурился, пытаясь вспомнить, что же именно ему показалось. Но в памяти путешествия в дупло не нашлось, через дерево прошел кто-то другой. Обдумав услышанное, он вспомнил, что все произошло именно так, как сказали. Чувство сомнения его оставило.

Теперь они находились в каменной пасти, скалящейся сталактитами и сталагмитами. С клыков стекала, скрепляя в колонны зубья невиданного зверя, слюна. В темноте хоронился страх. Он выжидал и молчал и для привлечения внимания выпустил маленького черного паучка. Существо обежало компанию, оставляя после себя шелковый след и, завершив круг, проворно засеменило обратно в темноту. Путники, не сговариваясь, пошли за ним. Белая нить привела к тяжеловесному каменному круглому рундуку. Он не был заперт. Понадобились усилия всех присутствующих, чтобы сдвинуть массивную крышку-плиту. Подняв клубы пыли, с могильным скрежетом она повернулась в сторону. В рундуке оказалось множество оружия различных форм и размеров.

— Нас готовят к битве, — предостерег Амутар.

— В таком случае вооружимся получше, — беззаботно отозвался Ракматирон. Себе он выбрал короткий меч и кинжал.

Свои мечи наемники растеряли в бушующих водах. Нетфёр облюбовал абордажную саблю, а за пояс заткнул несколько ножей. Орбод обольстился виду богатой нагинаты, хотя и не был мастером во владении этим коварным оружием. Итирон, подумав, взял короткий меч и одноручный топор. Предводитель наемников ограничился одним только длинным мечом. Дъёрхтард, к изумлению, обнаружил среди камня, дерева и металла перетянутый красной лентой свиток, и даже для арбалета Граниша здесь нашлись маленькие болты. Белый Охотник отказался принимать участие в дележке и положился на врожденный дар. Он обернулся огромным медведем, поразив не знавших о его способностях наемников.

— Хляби морские! — не удержался от восклицания Нетфёр.

Граниш приник ухом к земле, но сразу же поднялся — пещера не имела прошлого.

Дъёрхтард между тем переписывал свиток в книгу заклинаний. Закончив, он попросил наемников сложить оружие, перекрестив остриями.

— Гы-ше-фа-те-бе-год ек-уво.

Клинки вспыхнули, как прутики в костре. Наемники встревожились, но пламя горело размеренно, не перекидываясь на рукояти. Амутар первым вытащил меч.

Когда вооружившись, все стали озираться по сторонам в поисках неведомого противника, крышка сундука шумно затворилась. Он поднялся на восьми серых лапках, стряхнул пыль и обратился огромным пауком.

Наемники двинулись на паука одновременно. Орбод взмахнул нагинатой, но соперник, несмотря на пугающие размеры, проворно отскочил. Пятеро отгоняли его пламенем и пытались окружить, а Белый Охотник шел чуть поодаль, выжидая момента для стремительного прыжка. Дъёрхтард читал молнию, Граниш крикнул, чтобы люди разошлись, и паук, почуяв угрозу, отпрянул в сторону и скрылся в темноте. Молния, злобно шипя, разогнала тьму, но никого не ранила.

— Он постарается добраться до тебя, — предупредил мага цверг.

— Ви-ди-ит-та-ло, — вместо ответа произнес Дъёрхтард. Зубцы красного пламени поднялись от земли до уровня его глаз. Он оказался в огненном кольце, но при этом мог свободно вытянуть руки в стороны, не боясь обжечься.

В темноте вспыхнули красные огоньки, щелкнули жвала, затем огни погасли, но вскоре появились с другой стороны.

— Он играет с нами, — заключил Амутар. — Никому не отходить! Подождем.

Паук обнаружил себя еще несколько раз, после чего на длительное время затаился.

— Может, убежал? — робко предположил Орбод.

— Нет, — Граниш обладал гораздо более острым слухом, нежели его компаньоны. — Паук движется, и он не один.

Ожидая большое, они упустили малое. Некоторые камни медленно ползли к ногам. Учуяв пауков, Белый Охотник зарычал и раздавил одного из них. Остальные пауки как по команде ринулись в атаку. Они лезли из щелей, выходили из темноты и сваливались со сталактитов. Одни из них меньше сенокосцев, другие впятеро крупнее птицеедов, но все одержимы жаждой убийства и без страха смерти. Опаленные клинками и огненным щитом они опрокидывались навзничь и поджимали скрюченные лапки, но следующая волна пауков уже топтала еще дымящиеся тельца. Находясь в море бесчисленных тварей, невозможно было избежать укусов. Наемники скрипели зубами и вздрагивали, получив очередную порцию яда. Белому Охотнику приходилось легче всех. Только самые крупные пауки могли проколоть его шкуру — их он раздирал в первую очередь. Подобно ему, Граниш разил только крупных тварей, он испытывал боль от многочисленных укусов, но его тело благодаря особенности питания цвергов игнорировало большинство ядов Яраила.

Дъёрхтард уже подобрал подходящее случаю заклинание, но дожидался окончания действия огненного щита, боясь усугубить положение.

— Держитесь! — предупредил он, когда огненное кольцо опало, — аш-ва-ки-шоф.

Сильный порыв ветра разбросал пауков, свалил людей с ног и взлохматил шерсть медведя. Граниш вцепился пальцами в трещины на земле, подобным образом поступили и пауки, самые тяжелые из которых сохранили позиции. Компания получила кратковременный отдых. Но большинство пауков, поднявшись, остались целы и отовсюду продолжали прибывать новые полчища этих тварей.

Ракматирон громко вскрикнул. Его опутали шелковые тенета, концы которых держали большие, в два локтя каждая, лапы. Их обладатель, неприметный, сливающийся с камнем паук, висел на сталактите вниз головой и подтягивал к себе добычу. Ракматирон извивался отчаянно, но от неожиданности выронил меч и не имел возможности освободиться самостоятельно. Его боевые товарищи не могли оторваться от собственных задач. Дъёрхтард выпустил в паука призрачное копье, но промахнулся. Когда Ракматирон поднялся в воздух на три аршина, Белый Охотник навалился на сети передними лапами и притянул наемника к земле. Борут защищал его телом, однако не мог разорвать вязкие шелковые нити клыками и когтями. Очень скоро и сам он оказался в сетях. Второй спустившийся с соседнего сталактита паук не мог поднять массивного медвежьего тела, вместо чего стал спускаться по ниточке, толщиной с бечевку, предварительно закрепив ее на камне. Граниш выстрелил и попал ему в глаз. Паук попятился на другую сторону сталактита, где и затаился. Четверо оставшихся на ногах наемников вскоре также оказались в сетях. Обессиленные от большого количества принятого яда, они больше не могли сражаться. Дъёрхтард взирал на разгром отряда сквозь туман усталости. Длинный, полный загадок и опасностей день вымотал мага, последние сотворенные заклинания внесли хаос в мысли и чувства настолько, что в тот момент он не мог сконцентрироваться и чтобы зажечь лучины. Откуда-то издалека он услышал голос Граниша:

— Он здесь, — цверг с силой надавил ему на сухожилие внизу кисти, другой рукой указал куда-то в темноту.

Боль вернула Дъёрхтарда в чувства. Опустив глаза, он увидел, что почти по колено увяз в пауках, при том совершенно не чувствует ног. Что ж, ноги не понадобятся. Дыханием анияра он перенесся в направлении, указанном Гранишом, и чуть не столкнулся с вожаком всей этой ползучей братии. Гигантский паук медленно потянул к нему передние лапы, жвала стали раскрываться, еще мгновение и они разрежут надвое тщедушного двуногого.

— Ет-ер-иф-шах.

Чудовищный паук прыгнул, уродливой громадой навис над жертвой, но вдруг рассыпался пылью. Маг, не способный более стоять на ногах, упал. Голова его шла кругом, руки дрожали, он перестал слышать треск пауков, но не знал, завершилась ли битва, или это он оглох.

Что-то блестело в куче праха. Что-то красное прежде знакомое. С трудом различая пространство впереди себя, Дъёрхтард нащупал покатый деревянный предмет, придвинул поближе и, узнав, поднес к губам. Кровь Праведника уняла трепет мыслей, подняла на ноги и залечила раны. Маг взбодрился, словно могучая волна прошла сквозь него, смыла усталость и грязь и даром оставила силу. Дъёрхтард повернул назад, но успел сделать один только шаг, когда земля дрогнула, в месте, где только что стояла чаша, осыпалась, увлекая паучий прах в недра норы, достаточно широкой, чтобы в нее мог пролезть подросток.

С гибелью предводителя пауки разбежались. Граниш и Белый Охотник в облике человека освободили остальных людей от пут. Все пятеро находились в бессознательном состоянии. Дъёрхтард поднес кубок к губам Итирона, лежащего к нему ближе всех. Как только первая капля божественной крови коснулась языка, мужчина шевельнулся. Открыв глаза, он некоторое время растерянно смотрел на склонившегося над ним мага, но, когда Дъёрхтард попытался оторвать чашу от его рта, вцепился в нее мертвецкой хваткой. Маг не обладал достаточной физической силой, чтобы вырвать чашу из его рук, умерить неуемный аппетит удалось оплеухой, которой Белый Охотник опрокинул Итирона. Оскорбленный, наемник вскочил на ноги, но увидев, что в чаше осталось меньше половины напитка, только усмехнулся и облизнул губы. Когда весь отряд воспрянул, Дъёрхтард повел к дыре.

— Я могу пролезть, — после осмотра места смерти гигантского паука заключил Граниш.

— Она может тянуться на версты, а в итоге закончиться тупиком, в котором не будет места, чтобы развернуться, — усомнился в разумности предложения цверга Амутар.

— Свяжем из паучьих нитей такую длинную веревку, какую сможем, я обвяжусь ею и спущусь.

Бо́льшая часть паутины сгорела стараниями Дъерхтарда и полыхающего оружия, удалось сплести лишь около восемнадцати саженей нитей, которые для большей крепости скрутили подобно канатам. Обвязавшись, Граниш полез в яму.

Первую треть пути он преодолел ползком, вторую — согнувшись, остаток прошел без стеснений. В норе не было ничего примечательного, только земля и камень, но когда лаз закончился просторной залой, Граниш увидел маленькие огоньки, чей свет постепенно менялся от красного к зеленому, затем к синему и белому и возвращался к красному. Цверг хотел подойти ближе, но как скоро зашел в залу, веревка натянулась.

— Все в порядке, я смогу вернуться! — крикнул он, оборачиваясь.

— Хорошо, мы ждем, — отозвался Амутар.

Граниш развязал веревку и продолжил исследовать место. Через несколько шагов, почувствовав за спиной какое-то движение, он обернулся — лаз закрылся огромной каменной плитой. Пути назад нет, но Граниш еще не собирался возвращаться. То, что издали он принял за огоньки, при ближайшем рассмотрении оказалось цветами с четырьмя лепестками. У них не было видимого продолжения: стеблей, листьев, корней, росли они прямо из стен. Распускающиеся бутоны подобные тюльпанам горели красным пламенем, лепестки огня раскрывались и зеленели. Но цветок ни мгновения не застывал в одном положении, лепестки опускались дальше, наливались росой, зелень синела и сворачивалась до поры, пока все лепестки не соединялись в новое цельное основание бутона, не отличимое от прежнего. Бутон светлел, раздувался и наконец взрывался снопом белых искр. Они не разлетались, очерчивали контуры четырех новых розовых листьев, и все начиналось сызнова. Между цветками не было консонанса: пока одни зажигались, другие гасли, но зрелище завораживало, и любоваться им можно было бесконечно. Наблюдая за ними, Гранишу стало казаться, что он видит символы родного языка. Первое время удавалось распознать только отдельные буквы, которые не складывались в цельные слова. Разгадав загадку, он стал последовательно читать буквы, которые образовывались цветами, находящимися в одном цикле развития. Начал Граниш с белой вспышки и на каждую стадию получил строку:

Поставив первую строку в конец, Граниш повторял стихотворение, пока не выучил. Но раздумывая о смысле, так и не нашел разгадки. Он углубился в пещеру.

Окруженный с двух сторон, словно верными стражами, огромными многогранными сильгисовыми колоннами, на величественном троне из этого же кристалла восседал скелет. Слишком маленький, чтобы некогда принадлежать взрослому человеку, он имел слишком длинные конечности, чтобы некогда принадлежать ребенку. Трухлявые кости скелета наполовину рассыпались, недоставало многих ребер и позвонков, нижней челюсти, левая глазница переходила в зияющую дыру в центре головы, тазовая кость раскололась, левое колено разрушилось, правая ступня истлела. В правой руке он держал Гуртангар, в левой — синюю книгу. У подножья трона копошились крошечные паучки. Когда Граниш заметил их, они составили фразу: «Любая из этих вещей навсегда может остаться с тобой». Цверг потянулся к синей книге. В этот момент скелет зашевелился. У него не было легких, но воздух зашумел в пустых глазницах. Он поднял голову, и осыпалась вековечная пыль, кости срослись, обросли мясом. Еще миг и Граниш узнал цверга в королевской порфире — почти половину века они жили в одном доме.

— Граниш, прежде чем сделаешь окончательный выбор, позволь отцу сказать несколько слов.

— Говори, кто бы ты ни был, — бесстрастно согласился сын.

— Когда-то цверги свободно бродили под звездами, предсказывали судьбы народов и ковали оружие такой силы, что страшились его сами рошъяра. Мы были столь сильны, что те, кто величаются людьми богами, почувствовали в нас угрозу, и подобно тому, как уничтожили альмандов, уничтожили нас. Да, мы еще живем: едим, спим, размножаемся, но это ли жизнь, о коей заботились наши предки? Альманды пали, а мы остались жить в страхе. Забились под землю и трясемся над своими ничтожными жизнями. Мы как черви копошимся внутри плода. Среди нас нет более звездочетов и духовидцев, мы разучились держать оружие и оберегать свой кров. Внутри нашего дома вражда и раздор, и ныне нет того короля, за чью идею стоит жить и умирать. Прошу тебя, Граниш, окончи наше изгнание. Возьми Гуртангар и вернись к своему народу. Ни один цверг не пойдет против воли твоей. Объедини тех, кто еще умеют держать меч, и вместе мы изгоним троллей от домов наших. Объедини тех, кто еще умеют мыслить, и мы найдем способ подняться на поверхность. Сделай правильный выбор и не жалей о нем после.

— Я сделал выбор, когда покинул Баркхааш. Ведь речь не только о нашем народе, — Граниш потянулся за книгой.

— Подожди еще немного. Увы, я не могу остановить тебя, но знай: будь в моей власти, ценой собственной жизни или жизни всех моих сынов я вернул бы цвергам Гуртангар. А ты, Граниш, также тверд в решении? Потому что, выбрав книгу, в скором времени ты погубишь многих соотечественников.

— О чем ты говоришь? — потребовал ответа Граниш. Но собеседник застыл, невидящие глаза смотрели в пустоту.

Граниш вытащил книгу из неподвижной руки. Орниш вместе с троном рассыпались в пыль. Пещера задрожала, закачалась, стали рушиться кристаллические колонны. Граниш побежал обратно. Он быстро преодолел пещеру цветов крина. Вход в лаз больше не был заслонен и, юркнув внутрь, он обвязался веревкой и дважды дернул, давая понять, что возвращается. Он пробежал треть длинны норы стоя, а когда своды сузились и пришло время согнуться, перед носками сапог увидел крошечные сталагмиты, образующие предложение: «Их поединок расколол небеса, разметал листья Древа и всколыхнул Реку». Граниш переступил слова, но нога его коснулась не земли, а неба. Он выпрямился, ибо отныне не был стеснен темными стенами и не узнал местности: пещера исчезла, пушистым ковром стелились облака под ногами, другие проплывали высоко над головой, и не было видно им какого-либо конца или края.

Поведав вкратце о путешествии, но умолчав о разговоре с отцом, Граниш повторил заученный стих и только что виденную фразу, которые Дъёрхтард немедленно записал в походный журнал. После этого маг неохотно раскрыл синюю книгу:

— Рука, нога, высохшая старуха, — и равнодушно закрыл. — Бесполезно, в этих книгах никакого смыслу.

Книгу передали Нетфёру, но моряк ничего в ней не увидел.

— Но ведь ты смог прочитать надпись на плоту! — воскликнул Ракматирон. — Почему?

— Наверное, потому, что он оказался в родной стихии, и ему помог друг, — ответил Амутар.

Граниш призадумался. Находясь под землей, он спустился под землю еще глубже, так неужели отец для него не столько хороший друг, как один наемник другому?

— И потому, что разум Нетфёра свободен от языка, — напомнил он.

Среди бескрайнего неба не было какой-либо тропы, или ориентира, указывающего направление, и пока путники озирались по сторонам, над ними пролетела стая необычных синих ибисов. Они находились на нужном расстоянии один от другого, составляя некую сложную композицию. Когда вся стая удалилась настолько, что полностью оказалась в поле зрения глаз, путешественники смогли прочитать образуемое телами и крыльями послание: «Здесь нет для вас испытаний». Ряды ибисов смешались, птицы замерли, а затем ринулись вниз в одну точку. Один за другим они достигали облака, заменявшего землю, и исчезали в фонтане перьев. На месте падения ибисов обнаружилась очередная синяя книга. Перья рассыпались строками вокруг нее, каждая из них образовывала сторону квадрата, заключавшего в себе книгу. Четверостишье читалось справа налево, начиная с дальней от компании строки:

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

Дъёрхтард раскрыл новую книгу и лицом выразил недоумение.

— Здесь образы из первой книги.

В подтверждение слов он повторно изучил книгу, найденную в сокровищнице, тщательно сравнил переплеты обеих книг, взвесил в руках, но действа эти были излишни, не нужно понимать альгара, чтобы признать правдивость слов мага, ибо графемы обеих книг совпадали в точности.

— Все повторяется, — заключил Итирон. Все заворожено ждали продолжения. Дъёрхтард, чьи мысли были схожи, услышал свои же догадки. — Первая комната — это огонь, затем воздух, вода и земля. Теперь стихии повторяются, хотя порядок изменился.

— Не уверен, что первая комната выражала огонь, — робко возразил Орбод, но никто его не услышал.

— Подсказку к огню дал нам воздух, вода раскрыла себя сама, — размышлял Амутар. — Остаются воздух и земля. Значит, огонь объясняет воздух или землю, а земля говорит о воздухе или о себе самой.

— В сокровищнице была только загадка, — вспомнил Белый Охотник.

— Или мы не заметили подсказки, — испугался такой вероятности Орбод.

— Едва ли. Мы не прилагаем усилий, чтобы найти все эти загадки-подсказки-отрывки некой истории, — ненароком успокоил его Итирон.

— А что касается подсказки, полученной Гранишем? — продолжил мысль Амутар. — Может, земля ключ и к себе, и к воздуху?

Дъёрхтард раскрыл вторую и четвертую книги. Он пытался различить что-то общее в образах, но только хмурился.

— Нет-нет, — остановил их цверг. — Сейчас воздух, а мы имеем загадку аналогичную огню.

— Все правильно, а следующий огонь вновь не будет давать подсказок, но отсылку к нему мы получили сейчас, находясь в стихии воздуха.

— Нет, — снова попытался объяснить Граниш. — Можно предположить, что земля подходит на роль подсказки для себя и для воздуха, но тогда следующая земля не даст по аналогии подсказку воздуху, потому что мы ее уже получили во второй комнате — в комнате воздуха.

Амутар вынужден был согласиться с Гранишем.

— Как бы то ни было, — завершил спор Нетфёр, отнимая и складывая книги в стопку, как детские кубики. — Что с подсказками, что без них, мы все еще не понимаем содержания книг. — Закончив, он по-детски улыбнулся — конструкция из пяти книг вышла устойчивой.

Граниш задумчиво изучал записи Дъёрхтарда. С особым интересом он перечитывал последнюю и предыдущую подсказки, чувствовал, разгадки вертятся перед носом, но никак не мог их осознать.

— А что с историей, чьи обрывки мы читаем перед каждой новой местностью? — спросил Ракматирон. — Раньше, упомянутые события в том или ином виде можно было ожидать за дверью. А теперь? Последняя строка гласила: «Их поединок расколол небеса, разметал листья Древа и всколыхнул Реку». И верно, мы попали на небеса, но где же поединок? Почему здесь для нас нет испытаний?

— Мало тебе прошлого боя? — вместо ответа сказал Нетфёр. — Может здесь требуется альв, а среди нас таких нет. Вот и весь сказ.

Разговор утих как по команде. Впереди них возник большой, свитый из мертвых колосьев и трав черный гроб. Он стоял вертикально, в разверстом чреве зияла ночь.

— Я туда не пойду! — предупредил Орбод.

Контуром гроб окружили звезды, их свет собирался в слова: «Громозвучный пал, а Воин трофеем взял рог его». Нетфёр шагнул по направлению к черноте.

— Подождите! — вновь попытался привлечь внимание товарищей Орбод. — Что мы знаем о Нигдарабо? Чем закончились его странствия?

— Только одно и знаем, — ответил Дъёрхтард: — он умер.

Один за другим путники, шагая, скрывались в темноте. Оставшись в одиночестве, Орбод всплеснул руками и, тяжело выдохнув, отправился следом.

Одна только пыль. Ровным слоем, сколько хватало глаз, пыль засы́пала пространство вокруг. Серая пустыня без начала и конца, она протянулась к горизонту и дальше, поднималась беспросветным серым небом. Пыль доставала людям колен. Она не приминалась подобно снегу и, расступаясь пред ногами, смыкалась вновь, стирая следы и заволакивая бреши. Порою в этой серой однородной массе, поднятый поступью чужеземцев раскрывался в давно отзвучавшем крике истлевший череп, всплывало человеческое ребро или клык неведомого зверя. Но кости эти хранимые прахом товарищей, обнаруживали такую хрупкость, что прикосновение грубой кожи приобщало их серому океану. Одна только пыль, и только вдали над серой гладью возвышался задремавший ковчег.

Путешественники двинулись к нему. Медленно, склонив головы и опустив плечи, словно каторжники, сосланные на галеры и смиренные участью своею бичевой. Впереди, выбрасывая длинные ноги из праха, шествовал Белый Охотник, последним, почти не поднимая ног, семенил Граниш. Молчал острослов Итирон, как никогда серьезен был ветреный брат его, не прибег к помощи магии Дъёрхтард, он воспринимал путь к ковчегу за паломничество, кое не до́лжно осквернять облегчением своей доли. Покойно и неторопливо двигались они, и только Орбод нервно покусывал губы и поглядывал по сторонам, глаза его пугала и угнетала бесцветность этого мира, а чуткое сердце предвосхищало беду.

Когда приблизились, стало понятно: не ковчег то вовсе, но рог великого зверя. Присыпанный прахом, он не мог шелохнуться, но безмолвно тянулся к серой хляби небес. О размерах чудовища можно было судить из того, что вся компания уместилась бы в одном только его роге.

— Я не знаток истории, — сказал Амутар, — но предположу, что это и есть тот рог, что трофеем взял себе воин.

— Рог Вологама, — подтвердил Дъёрхтард. — В названии артефакта запечатлелось имя павшего айинъяра, и если мы верно поняли пророчество одного древнего мага, звук этого рога станет знамением больших несчастий.

— А кто убил его? Кто этот воин? — маг пожал плечами. Амутар неопределенно махнул рукой. Резкое движение всколыхнуло пыль с кормы ковчега или рога: белую кость покрывали алые всполохи, рог навеки пропитался кровью зверя. Продолжив стирать прах, наемник прочитал слова, начертанные кровью: — «Один из вас да возляжет здесь».

— Издали он походил на ковчег, на подступах — на рог, но теперь, в особенности после обнаружения этих слов, я скорее назову его гробом, — заметил Нетфёр.

Его сравнение вызвало в памяти остальных древний обычай, по которому павшего воина сплавляли в лодке по реке в последний путь. Рог или гроб очистили от праха полностью, изучили со всех сторон изнутри и снаружи, но иных подсказок к действиям не нашлось.

— Один из нас должен умереть, — ужаснулся Орбод. — И мы должны выбрать того, кто это сделает.

— Никаких выборов, — упредил возможные споры Граниш. — Здесь нужен доброволец и пусть им буду я. — Под недоуменными взорами он взялся за борт, готовый сделать шаг в неизвестность. Но прежде, Белый Охотник схватил его за руку крепче, чем того требовалось.

— Пусть изгнан ты, Граниш, сын Орниша, но семья твоя жива. И я знаю, как зло не звучали бы их проклятья, смерть твоя лишь умножит их горе.

— Я не умру, — пообещал цверг. — Ибо полагаю это испытанием. Хозяин склепа, желай наших смертей, давно бы нас убил.

Однако Белый Охотник стоял на своем и не разжимал хватки, покуда Граниш не уступил. Борут опустился в гроб без промедления и страха, не попрощался и не ждал прощания других. Лежа в полости древней кости, он смотрел в пыльное небо и жалел лишь о том, что в этот час, который может стать его последним, не видит ни солнца, ни луны и звезд над головой. Как скоро мысль эта посетила борута, вертикальный столп ветра низвергся на него, и в кратком порыве этом прозвучало: «Живи!». Но более того ничего не произошло.

— Теперь нет сомнений, — Орбод повторил свою мысль, — кому-то из нас суждено умереть!

Как бы то ни было, но придумать иного не удалось, и теперь уж никто не стал возражать Гранишу. Маленький цверг утонул в объятьях костяной громады. Но ни размеры рога, ни возможная смерть не пугали его, ложась на спину, он думал, какие еще испытания ожидают отряд в других залах. Голос повелел жить. Следующим в гроб пожелал лечь Ракматирон, но старший брат незаметно для остальных придержал его, шепнув на ухо:

— Не спеши, умереть всегда успеешь.

Таким образом, следующими в гроб последовали Амутар, Дъёрхтард и Нетфёр. И каждому из них таинственный властный голос наказывал жить. Рассудив, что выждал достаточно, испытание прошел Итирон, а затем позволил опуститься в гроб брату. Когда Ракматирон вернулся в отряд живым и здоровым, Орбод уже не сомневался, что должен умереть.

— Я не собираюсь умирать! — воспротивился он.

— Тебе что, помочь? — колко осведомился Итирон.

— Я этого не сделаю! Я умру! — от страха глаза его округлились, он задрожал и стал пятиться. Амутар и Ракматирон его удержали.

— Орбод, успокойся, — попросил Граниш. — Никто из нас не считает, что ты умрешь. Мы остались живы, останешься жив и ты, — эти слова немного успокоили наемника. Он обхватил себя руками и, покачиваясь, умоляющими глазами посмотрел на Граниша.

— Я не умру?

— Нет.

Орбод покачался еще немного.

— Отпустите меня, я готов, — голос его больше не дрожал.

Его послушали. Орбод сделал уверенный шаг по направлению к гробу, но вдруг развернулся и побежал прочь. Наемники ринулись следом, но сделав шесть шагов, Орбод оступился и упал. В тот же миг пыль сомкнулась над ним. Отряд тщательно обследовал место его пропажи, Дъёрхтард призвал порыв ветра, но кроме ветхих костей в пыльной толще ничего не нашлось.

— Топор Дероса! — выругался Итирон. — И как, спрашивается, мы теперь выберемся отсюда?

Ему не ответили. Путники вернулись к гробу, словно ответ мог найтись в его чреве. Но и прежде чем заглянуть внутрь, они услышали омерзительный хрип.

Существо было тощим, сгорбленным, с большими выпученными глазами, губы его растрескались, седые волосы спутались. Пыль осыпалась с него водопадом, словно была частью существа. В костлявой руке оно держал синюю книгу. Но даже исхудавший, человек вполне походил на себя же здорового.

— Милосердная Нилиасэль, — посочувствовал Амутар. — Орбод, что с тобой произошло?

— Это не заклинание, — пораженно шепнул Дъёрхтард.

Вместо ответа Орбод обратил к присутствующим тыльную сторону руки. На ней, по-видимому, когда-то были вырезаны слова. Время залечило раны, рубцы затянулись и сгладились, прочитать текст ныне не представлялось возможным.

— Ты помнишь, что написал здесь? — спросил Граниш.

— Нет, это было так давно.

— Давно? — переспросил Итирон. — Да после твоего исчезновения я успел пройти шесть шагов.

Дъёрхтард между тем внимательно разглядывал руку Орбода. Пусть он не был способен разобрать слов, но мог посчитать их количество. Увы, слова сливались, на первой, третьей и четвертой строках ему не удалось подсчитать их точное число. Но присмотревшись, на второй строке между скоплением рубцов он различил всего один интервал. Сравнив результаты наблюдения с имеющимися стихами, маг удовлетворился обнаруженным соответствием и невесело усмехнулся.

— Так просто. Как я раньше не догадался, — удивился он своей несообразительности. Граниш кивнул, полагая, что маг пришел к тому же выводу что и он сам. Но прежде чем было сказано что-либо еще, Орбод передал предвестникам книгу. Вот как Дъёрхтард озвучил увиденные образы: — Множество звезд похожих между собой как две капли. Над ними всеми одна большая звезда, формой, как и остальные. Из нее вырастают маленькие звезды, а затем сама она уменьшается, исчезает и, рождаясь из другой звезды, вновь возвышается над прочими.

— Как непонятно, — признался Амутар.

— Да, — согласился маг. — Но теперь я уверен в том, что именно мы собираем. Остается лишь связать имеющиеся четверостишья и соответствующие книги и собрать немногие недостающие.

— Сколько? — осведомился Итирон.

— Три.

Наемники обреченно вздохнули, только Орбод безучастно смотрел в пыль перед собой. Вдруг рог Вологама вздрогнул. В чреве его из костей сложились слова: «Накрыли стол и созвали гостей. Прекрасна Дева и весел народ, но Воина нет среди них». Переписав по обыкновению слова в дневник, Дъёрхтард забрался в гроб повторно, выискивая слова, которые мог пропустить. Но теперь лишь коснувшись дна, он исчез.

— Надеюсь, нас и правда ждет богатый стол, — выразил общее мнение Ракматирон.

— Да пусть хоть что-нибудь съестное, — согласился Нетфёр.

При упоминании о еде Орбод открыл было рот но, передумав говорить, лязгнул зубами и поплелся обратно к гробу.

Они оказались в маленьких крестьянских сенях. У дальней стены разлеглась старая изъеденная древоточцами кровать, с противоположной стороны под грязным окном громоздился покосившийся комод. На подоконнике прикорнул и оплыл огарок необычной черной свечи.

Возле входной двери стояли ношенные кожаные сапоги, в точности такие, как на ногах Амутара и его людей, на крюке на стене висел плащ черного бархата.

— Дом моей матери, — недоуменно произнес Итирон.

— А чей этот роскошный плащ, — спросил брат, ощупывая ткань.

— Мой.

— Нет у тебя такого.

— Есть, я его под половицами прячу.

Плащ оставили. Итирон поднял черную свечу с комода и дверь, ведущая вглубь, со скрипом отворилась. Вырвались из заточения запахи свежего хлеба, жареного мяса, терпкого вина. Они исходили от угощений, расставленных на длинном занимающем все помещение убранном скатертью столе на восемь кувертов, обращенном к гостям длинной стороной. Все восемь стульев пустовали, фарфоровые тарелки на столе перед каждым из них ломились от разнообразных яств. Еще больше кушаний теснились на подносах в форме зверей: зажаренный поросенок, осетр, салаты, персики, виноград, графин с вином, чаша с элем и многое другое. Во главе стола раскрытой лежала круглая книга в синей обложке, стул в этом месте был небрежно отодвинут, словно кто-то ненадолго отошел. Итирон возглавил стол с противоположной стороны.

— Мое место! — заявил право на самую большую порцию Ракматирон. Сев, он оказался с левой стороны от брата. Оставшиеся два места на этой же стороне заняли Нетфёр и Амутар.

— Очередная ловушка, — устало отметил Орбод. Он продолжал стоять, уступая право выбора остальным.

— Если умирать, то умирать на сытый желудок, — Ракматирон отломил ногу каплуна. Товарищи поддержали его и, позабыв о своей человеческой природе, накинулись на кушанья.

Дъёрхтард двинулся в сторону книги. Но когда магу оставалось обойти сидящего с краю и высасывающего из крабовых клешней мясо Нетфёра, он вдруг замер. Напротив него, с другой стороны стола заботливый хозяин поставил миску овощного супу и миску с киселем, положил салаты на тарелку рядом. Проследив взглядом, Дъёрхтард увидел сильно закопченное мясо и вино, приготовленные для другого гостя, осетрину и ендову с брагой по диагонали от себя. Белый Охотник уже взял ендову в руки и с недоверием заглядывал в нее.

— Посмотри сюда, — позвал Граниш. На тарелке возле раскрытой книги кто-то апельсиновыми косточками выложил: «я здесь — и…», последнее слово не читалось, косточки скатились в кучу.

Дъёрхтард заглянул в книгу. Скалился острыми зубами хищный зверь, его зубы обратились сохами и рассыпались. Лишь одна из них осталось стоять стоймя. Но вот поднялись и потянулись к ней остальные, выстроившись двумя рядами, они вновь превратились в клыки, и все стало повторяться. Подсказка к этой книге уже была дана прежде, перебрав возможные варианты ответа, маг быстро выбрал нужный.

— Необходимо пересмотреть книги. Связать очевидное и определить значения оставшихся.

Но его перебил Итирон. Пока остальные занимались поглощением пищи или разгадками книг, он поставил черную свечу на блюдце и произнес:

— Повеление: зажгись.

Над свечой возник парус черного огня. В столовой сразу же потемнело и похолодало, а саму свечу заволокла такая глубокая тьма, что даже Граниш перестал ее видеть.

— Что это за магия? — Заклинания различных источников маги ощущают по-разному. Опытные волшебники, не видя момента возникновения заклинаний, способны классифицировать их с большой точностью. Дъёрхтард необходимым для того опытом не обладал, но он даже не мог связать природу магии черной свечи с известными ему орденами, поскольку ото всех них ее магия была одинаково далека.

— Не знаю, — признался Итирон. — Я был уверен, ничего не произойдет — никогда не происходило.

Граниш подошел посмотреть на свечу поближе. Однажды он уже видел одну такую, хотя и не знал о ее свойствах.

— Но ведь ты не маг, — продолжал изумляться Дъёрхтард. Но сказав так, тут же усомнился в верности своих слов.

— Моя мать умела колдовать. Может, какая-то толика волшебства мне все же передалась.

— Расскажи нам про эту свечу, — попросил Граниш.

— Мать не сидела со мной, этим занимался отец. Она воровала и грабила. В одном из таких походов она и заполучила Черную свечу. Она утверждала, что это артефакт большой силы и все повторяла эти два слова заклинания. Ничего не происходило. Однажды это окончательно разозлило мать, и она выкрикнула: «Повеление: смерть», и бросилась со скалы.

— Никогда не слышал о «повелениях», — признался Дъёрхтард. Он вернулся к книге и хотя в темноте с трудом различал даже контуры, вдруг осознал ее содержание:

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

Это четверостишье прежде выложилось перьями ибисов, но Дъёрхтард уже знал на него ответ. Не глядя, он раскрыл случайную из книг.

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

Сердце его забилось чаще. Теперь для него стало очевидным, магия Черной свечи — альгар, ибо при темноте ее он может прочесть любую синюю книгу. То обстоятельство, что магия альмандов умерла вместе с ними в этом безумном, фантасмагорическом месте, судя по всему, не являлось истиной. Дъёрхтард потянулся к следующей книге, когда понял, потемнело настолько, что он совершенно перестал видеть.

— Мне холодно, — признался Ракматирон.

— Нужно погасить свечу, — высказался Граниш.

— Зачем? — спросил Итирон. — Пусть лучше маг призовет свет.

Дъёрхтард так и сделал. Над столом возник шар-проводник и показал страшную картину: огромные мрачные тени раздулись до потолка и протягивали длинные цепкие лапы к своим хозяевам. У одного из присутствующих не было тени, но остальные этого не заметили.

— Итирон, погаси свечу! — приказал Амутар. Сам он, как и его спутники, оказался прижатым к столу своей тенью и не мог выбраться, ее не коснувшись.

— Я не знаю, как.

— Дъёрхтард! — позвал Граниш.

Но маг не имел возможности ответить. Тень приблизила указательный палец к его губам, а когда цверг заговорил, предостерегающе покачала пальцем.

— Повеление: погасни! — сказал кто-то возле него.

Тьма рассеялась, ушел холод, опали тени, Черная свеча потухла.

Итирон теперь стоял с другой стороны стола. Там, где стул изначально был отодвинут, а на тарелке сохранилась часть загадочного послания из апельсиновых косточек.

— Это мое место, — сказал он.

Дъёрхтард равнодушно посторонился, давая ему возможность сесть. Но в эти секунды его посетило странное чувство, словно что-то изменилось. Он не сразу понял, что именно — шумная трапеза все еще не возобновлялась. Только движения их двоих нарушали тишину. Он скользнул взглядом по изумленным лицам людей к другому краю стола. Итирон сидел на прежнем месте с приоткрытым ртом, не замечая, как необычно тлеет, выбрасывая клубы искр и света Черная свеча.

— Кто ты? — спросил Граниш новичка.

— Итирон, старший брат Ракматирона, — одной рукой он схватил кусок мяса, в другую взял ломоть хлеба и стал шумно жевать. — Хотя сейчас, пожалуй, я чувствую себя голодным братом волка! А за окном-то холод лютый! Надо было плащ все-таки взять. Сейчас расскажу…

— Мой брат, говоришь, — переспросил Ракматирон. — А этот тогда чей? — кивнул он в сторону настоящего брата. Двойник посмотрел через стол.

— На меня похож, — удивленно признал он и перевел взгляд на Дъёрхтарда. — Магия?

— Вероятно, — предположил маг. Волшебство этого места представляло собой спутанный клубок, такой огромный, что с ним мог бы играть Раваз. Но стоило попробовать его распутать: — ат-ак-иб-баш.

Вокруг Итирона-двойника возник магический туман. Незнакомец начал отмахиваться, через мгновение туман исчез.

— Эй! Ты это что творишь? — но поняв намерение мага, кивнул в другой конец стола и шепотом добавил, — попробуй на нем.

Но в тишине его услышали остальные. Братья поднялись, Ракматирон обнажил меч:

— Говори, кто ты, или я спрошу по-другому!

— Братец, стой! Послушай, что со мной приключилось! — Ракматирон молчал. — После того как я вышел из сеней, со мной что-то произошло. Не помню, как оказался здесь. Я затерялся в темноте, а потом нашел эту комнату. На одном стуле лежала эта круглая книга. В ней были сотни страниц, но на каждой изображен только плащ. Я подумал, плащ очень похож на тот, что я спрятал у себя дома, а когда закрыл книгу, плащ уже висел на спинке стула. Я услышал шаги и пошел на звук, думал, это кто-то из вас. Но за дверью увидел только белый свет и направился к нему. На случай, если вы найдете эту комнату раньше меня, чтобы дать понять, что я был здесь, я оставил сапоги и плащ в коридоре и написал свое имя на блюде.

— Допустим, — согласился Ракматирон.

— Что? — возмутился Итирон. — Что тут допускать? Нелепый рассказ, если все поели, пора идти отсюда.

— Подожди, — попросил его брат. — Мне интересно, насколько хорошо он знает свою роль, — и обратившись к Итирону-близнецу: — Что на самом деле случилось с Девятипалым?

— Он работает портным и всем рассказывает, что, налакавшись, не заметил, как отрезал палец. А по правде, — он вздохнул. — Я отрубил ему палец в часть платы Вауглину.

Наемники зашумели, об этом поступке товарища они, по-видимому, раньше не слышали.

— Спроси о чем-нибудь еще, всего он не может знать, — предложил Итирон.

— Как звали моего первого щенка?

— Клок, черный и пушистый, я помню его.

— А вот и нет, — торжествовал Итирон. — У брата, в то время, когда он жил с матерью был щенок по имени Волк.

— Верно, — Ракматирон с подозрением смотрел на брата. — Откуда ты знаешь? Я ведь никогда о нем не говорил.

— Отец говорил.

— Может быть. Но почему ты никогда не расспрашивал о нем меня?

— Ни к чему бередить старые раны. — Брат смотрел на него с подозрением, Итирон вдруг понял, что сам оказался на месте двойника. — Я запомнил. Собака по имени Волк, легко ведь запомнить. — Младший брат обдумывал его слова. — Ты что, не веришь мне? Мы же вместе шли, а этот, — он указал на близнеца, — ждал нас здесь.

— Успокойся, я тебе верю.

Граниш кивнул Дъёрхтарду.

— Если ты настоящий Итирон, заклинание рассеивания не причинит тебе вреда.

— Конечно, я согласен доказать.

Маг снова призвал белый туман. Он окружил Итирона и, сгущаясь, стал таким плотным, словно спустился с вершин Анияра. Вскоре он начал таять. Все не отрываясь, вглядывались в белые клубы, даже после того, когда в них очевидно уже не мог уместиться человек.

— Удивительно, — разрушил оцепенение Амутар, — он так легко согласился и до последнего момента был уверен в своей правоте.

На месте Лжеитирона остались капли черного воска. Они складывались в слова:

— Я знаю книгу, которую открывает этот ключ, — сообщил Дъёрхтард. — Хотя нам еще предстоит ее найти.

Аппетита у них поубавилось, только Ракматирон, чье настроение, напротив, поднялось возвращением брата, съел все, что собирался и более того, набил карманы всевозможной снедью.

Когда поднялись из-за стола, яства пропали, на белой скатерти остался один только кувшин с вином. Он опрокинулся, и вино разлилось словами: «Выискивать Воина вознамерился я. Услыхал и последовал на зов трубный. Преградила мой путь Светозарная». Середина стола провалилась, и высвободился белый чистый свет. Он сгладил углы, размыл дверь, все помещение стало медленно таять. Путники, умудренные опытом подобных переходов, следуя за Амутаром, бесстрашно погрузились в источник света.

Колкий снег слепил глаза и холодил тело. Ветер оглушал и сбивал с ног. Буря длилась лишь мгновение, когда ветер угас, а снег опал, путники осмотрелись. Они стояли в долине, обнесенной тенями далеких гор, но помимо них в окоеме виднелось только одно. На белом ковре немо кричал огромного размера ледяной череп. Пустые глазницы безнадежно взирали в небо, нижняя челюсть лежала на снегу, ней кто-то сидел.

Все ожидали слов Белого Охотника, но были ими удивлены:

— Это место мне не знакомо.

Приблизились к черепу. Человек в нем оставался неподвижным, но вскоре удалось рассмотреть его одежды: перчатки, плащ и сапоги из плотной красной кожи, но все остальное тело неизвестного закрывали ледяные пластины, перевязанные белыми и красными нитями. В месте, где он сидел, у черепа недоставало зубов, ближайшие же зубы он использовал как ручки импровизированного трона. С правой стороны от него стоял огромный красный топор, слева на отдельно торчащем из снега зубе лежала синяя книга. Мужчина поднялся и двинулся навстречу гостям, волоча топор в правой руке и взяв книгу в левую. Когда тень ледяного черепа перестала скрывать его лица, Белый Охотник понял, кому этот череп принадлежал и догадался, что ледяные пластины не что иное, как обломки костей, а держащие их красные нити — жилы, а белые — волосы. У человека были все те же белые волосы и дремучая борода, широкие скулы и сильный подбородок, но светлые глаза теперь не кололи, а резали и, если раньше улыбка редко гостила на его губах, теперь гостью эту похоронили невзгоды и замели лета.

Белый Охотник, коим он может стать через тысячу лун, остановился на расстоянии восьми шагов от путешественников, бросил подле себя книгу, прочертил топором перед собой линию, затем протянул путникам свободную руку, собрал кулак, оставив один палец, и указал на себя. Без раздумий борут шагнул к нему. Его остановил Амутар.

— Стой, сын снегов. Все мы понимаем, что пришел час твоего испытания, но что, если состоит оно именно в том, чтобы, усмирив гордость, позволить сразиться кому-то другому. — Слова нашли отклик, Белый Охотник в задумчивости остановился.

— Если выиграет один из нас, ты дашь нам книгу? — спросил Граниш. Постаревший борут кивнул.

— А если наш избранник проиграет? — продолжил Амутар. Тот провел рукой по горлу.

— Не велика беда, — рассудил Итирон. — Пусть дикарь идет.

Остальные неодобрительно посмотрели на него. Итирон растерялся — за все время похода впервые он понял, что именно сейчас совершил большую ошибку.

— Пусть идет Итирон, — предложил Нетфёр.

— Нет, — попытался выкрутиться колкий наемник. — Я полагаю, борут самый сильный из нас, и обсуждать здесь нечего, это его испытание.

— Тогда тем более нельзя рисковать Белым Охотником, — поддержал товарища Орбод. — Нужно сперва узнать, на что способен двойник.

— Никаких жертв, — прекратил спор Амутар. — Я пойду.

— Это ли не жертва? — изумился Граниш.

— Я опытный воин, — предводитель обвел взглядом прочих наемников, те согласно закивали.

— Лучший из нас, — принужден был согласиться Итирон.

— Лучший из вас, — подчеркнул Граниш.

Раздался глухой стук: дрогнула земля, путники раскинули руки в стороны, чтобы не упасть. Один из них не почувствовал толчка, но остальные в тот момент не обратили на него внимания.

— Что это было? — спросил Ракматирон.

— Колун Красного Короля, — ответил Дъёрхтард.

Белый Охотник с интересом рассматривал топор. Топорище и само лезвие состояли из цельного красного камня, без каких-либо узоров и символов. Выглядел колун тупым громоздким и очень тяжелым. Он весил три пуда, но сила его была не в остроте. Всякому оружию борут предпочитал клыки и когти своей звериной стороны и, хотя он никогда не видел артефакта прежде и не знал его силы, но чувствовал, с ним он станет первейшим воином Снежных гор, поднимется выше хёвдингов и Пастыря Ветров, объединит разрозненные семьи и вернет утраченные дома предков. Оставалось лишь завладеть оружием, и Белый Охотник на правах победителя рассчитывал получить его трофеем.

— Я хочу знать о нем, — произнес он.

— Не скажу точно: либо это оружие яростного аватара мира сердец Оръярота, либо король ярости сам принимает облик топора. Так, по крайности, сказано в «Азбуке странника», но ее слова пишут такие же искатели приключений как мы, и не стоит принимать их за истину.

— Оружие страшной разрушительной силы, — продолжил Граниш. — В устах моего народа бытует предание, как Татьравур хитростью похитил его и вознамерился перековать. Но стоило вору опустить колун в печь, из пламени вырвался злой огненный дух. Бросив кузницу, Татьравур бежал в страхе. Но погнался за ним и хозяин топора. Удары его сотрясали и раскалывали гору изнутри, пока она не обрушилась и не похоронила под собой вора и его добычу. Гора, в недрах которой свершилась эта история с тех и называется Расщепленной.

Двойник показал два пальца и кивнул.

— Это бесчестно, — высказался Белый Охотник.

— А разве честно, что у противника столь грозное оружие, тогда как на нашей стороне работа человеческих кузнецов? — возразил Ракматирон.

— В таком случае, — решил Амутар. — Итирон все же будет сражаться, но уже вместе со мной. — Снова стук топора, его владелец отрицательно покачал ладонью. — Только я и Белый Охотник? — утвердительный кивок.

— В таком поединке я участвовать не буду, — упорствовал борут. — Уступи мне.

— Что за рыцарщина? — не поверил ушам Итирон. — Если есть шанс получить преимущество, к чему упускать его? Соперник сам предлагает сразиться с ним вам обоим.

— В таком случае, как и говорил ранее, буду сражаться я, — подытожил Амутар. — Только теперь я не приму возражений, — последние слова были адресованы Белому Охотнику, — потому как если пойдешь ты, я пойду с тобой.

— Будь по-твоему.

Амутар двинулся к противнику, остальные по настоянию Граниша погрузили колени в снег и сели на пятки. Когда предводитель наемников подошел к линии прочерченной Белым Охотником, он обнаружил лежащие в снегу длинный меч и щит, по виду можно было предположить, что они изо льда, однако на ощупь больше походили на кости. Легкий и сбалансированный меч удобно лег в руку, словно предназначался именно для нее, полупрозрачный круглый щит почти не ощущался на плече. Соперник обеими руками поднял топор, выставил перед собой и кивнул. Амутар сделал выпад, битва началась. Белый Охотник подставил топор и парировал удар. С тяжелым колуном борут обращался непринужденно, в действиях его не было скованности и медлительности. Из них двоих Амутар оказался проворней. Преимущества в ловкости было достаточно, чтобы избегать ранения, но оружие Белого Охотника имело больший радиус действия, а длинные сильные ноги пренебрегали снежными путами. Наемнику удалось дважды проверить доспехи соперника на прочность, и они легко эту проверку прошли. Затем настало время принять удар щиту. Топор высоко взлетел, и наблюдатели задержали дыхание, они помнили, как одно только его касание всколыхнуло твердь, сейчас же, направляемый всей недюжинной силой борута колун без сомнения расколет щит и разрубит того, кто прячется под ним. Громыхнуло, удар потряс землю и разметал снег. Амутар согнулся под тяжестью топора, но не упал, и щит не разломился.

— Колуну Красного Короля необязательно касаться жертвы, чтобы ее опрокинуть, — напомнил Итирон. — Пускай щит, выдержал удар, но почему Амутар продолжил стоять?

— О топоре известна еще одна вещь, — ответил Граниш. — Один король не преклоняется другому.

— Амутар не король, — возразил Нетфёр. — Он из простых, и голубой крови в нем ни капли.

— Она была в том, чьи кости стали щитом и мечом, а череп троном нашему другу.

— Это череп живого существа? — поразился Ракматирон. — Посмотреть бы на него. Хотя нет, я совсем этого не хочу.

Бой продолжался. Амутару удалось пустить кровь противнику, от очередного могучего удара он защитился в последний миг, но неудачно, щит прижало к плечу и рука, держащая его, безвольно повисла. Теперь Амутар двигался медленнее, он лишился преимущества. Сломанная рука причиняла нестерпимую боль, он не мог больше укрываться щитом, меч же был слишком легким и неподходящим оружием, чтобы блокировать красную громаду. Наемник стремительно слабел, он отступал, все реже контратаковал, действия его теряли былую грацию, и момент окончательного поражения приближался. Его спутники поочередно поднимались и хватались за оружие, они еще медлили, кто-то надеялся на чудо, кто-то попросту пребывал в растерянности, ведь оставалось неизвестным, не прибавит ли их вмешательство к одной почти неотвратимой смерти еще одну или несколько. И только один из них мог вмешаться в поединок безнаказанно. Амутар упал, колун Красного Короля последний раз поднялся над ним, наемник не успевал избежать удара. Топор опустился, но щит снова преградил ему дорогу. Его держал Белый Охотник. Борут не искал оправдания промедлению в глазах проигравшего, ни понимания в глазах победителя, ему хотелось верить в правильность своего поступка, надеяться, что честность он не перепутал с гордостью, и что еще не поздно сразиться и защитить товарищей. Двойник бездействовал, он позволил Белому Охотнику вооружиться, но, когда тот взмахнул перед собой мечом, давая понять, что готов к бою, опустил топор и отвернулся. Он побрел к месту, где оставил синюю книгу, вспарывая снег, как лемех, как бремя, волоча за собой тяжелый топор. Книгу двойник бросил Дъёрхтарду, затем перевел взгляд на свое молодое отражение и указал на оставшийся вдалеке трон из черепа. Белый Охотник отрицательно покачал головой.

Маг погрузился в изучение книги. Графемы складывались в образы, он видел замок и ключ, улитку, ползущую по сохе, ржавую бочку, башмак, утюг, рыбный скелет. Озвучивать образы он не стал. Ракматирон и Нетфёр пошли навстречу своему командиру, которому помогал идти Белый Охотник. Итирон озирался по сторонам в поисках выхода, Ордоб и Граниш остались сидеть, наемник безразлично смотрел перед собой, цверг думал о детали, не замеченной людьми.

Хозяин ударил топорищем оземь. Снег перед ним расползся, просветы в нем образовали слова:

Дъёрхтард переписал четверостишье. Книгу, которая его содержит, по мнению мага, им предстояло найти в следующей, последней комнате. Все ожидали продолжения: двери, люка, — все равно чего, какого-то знака, смены обстановки и перехода в новую местность. Но ничего не происходило. Постаревший Белый Охотник продолжал стоять, не моргая и не шевелясь.

— Скажи, как выйти отсюда? — попросил Белый Охотник себя же. Ему ответил голос низкий и звучный — его собственный.

— Останься.

— Для чего ты меня об этом просишь?

Собеседник показал назад, на череп хримтурса.

— Я не понимаю, зачем мне трон?

— Он тебя искушает, — решил Амутар.

— Почему ты не отпускаешь нас. Я прошел испытание или нет?

— Ты прошел испытание.

— Так выпусти нас.

Двойник вознес топор. Он медлил, почему-то не желая делать, что велено. Он не мог объяснить своего поведения, но и не мог противиться той воли, по которой здесь оказался. Земля задрожала и взвилась буря, она слепила, заметала трон и хоронила следы. Снег застревал в длинных волосах одинокого обитателя ледяной пустоши, цеплялся за бороду, набивался в сапоги, тянул за плащ. Снег укладывался между бровями, облеплял лицо, под его тяжестью закрывались веки, а острые снежинки, скатываясь по скулам, оставляли глубокие морщины. Опадая, снег забирал с собой волосы, он давил на плечи, иссушал могучие руки и тянул к земле. Буря усилилась, крошечные колкие щеточки стерли далекие горы, стерли небо и землю, трон-череп и белого короля.

Ракматирон, зевая, потянулся: как долго мечтал он о том, чтобы выспаться, и теперь, наконец, когда поход окончен, его мечта осуществилась. Он ночевал в небольшом уютном домике в одну комнату. В ней не было какой-либо иной утвари помимо восьми пышных перин, семь ныне пустовали — остальные гости, вероятно, уже давно как проснулись. Поднимаясь, Ракматирон почувствовал, как столкнул что-то с кровати. Это была одна из тех книг, что постоянно попадались в дольмене. И хотя их приключение уже успешно завершилось, инстинктивно он подобрал книгу, затем вышел во двор.

Обращенные к дому семеро стояли на цветущем зеленом лугу амфитеатром. Солнце светило за их спинами, одевая головы в сияющие ореолы или мандо рлы. Преисполненные величия, они были подобны королям, собравшимся для вершения судьбы мира: золотые латы украсили Амутара, небесного цвета мантия укрыла Дъёрхтарда, шитый золотом жилет красного бархата носил Нетфёр, надел гранитную корону и взял в руку Гуртангар Граниш, в белую парчу, словно в саван закутался Орбод, в адарионовом доспехе стоял Итирон, а Белый Охотник выглядел в точности, как и его двойник в храме Скитальца. Все они получили желанное: кто-то богатство, кто-то власть, кто-то вернул своему народу исконные земли, кто-то возглавил тайную организацию, вхожих во все крупные города соглядатаев, и только сам он, по причине, которую не мог вспомнить, остался ни с чем.

— Доброе утро, соня, — приветствовал его брат.

— Что было после бури в снежной долине? — спросил Ракматирон.

— Комната с мечом, — ответил Амутар. — Условия были таковы, что взявший его, уйдет без награды, но желания остальных исполнятся.

— Ты взял меч, — напомнил Орбод.

— Точно. — Однако Ракматирон не чувствовал себя героем, напротив, самопожертвование теперь представлялось ему верхом глупости.

— Он в твоей руке, — подсказал Белый Охотник.

Ракматирон повернул голову и опустил взгляд. Массивный иссиня-черный меч состоял из осколков разных размеров и форм, он не выглядел грозным оружием, предназначенным великому воину, громоздкий и неуклюжий — место его не на полях брани, а под стеклом в доме коллекционера. Аштагор был удивительно тяжелым, так что от наемника требовалось огромное усилие, чтобы удерживать клинок, оперев о землю стоймя.

— И что мы будем делать теперь? — спросил он.

— Пойдем в Сребимир, отнесем клинок Мирадеону.

В тот момент Ракматирон что-то услышал, шепот клинка, или это ветер шелестел листьями.

— Я знаю, — знание перешло к нему от меча как истина, не нуждающаяся в подтверждении, — что любое смертное создание, взявшее Аштагор, умрет.

— Именно, — согласился Дъёрхтард. — Когда выпустишь меч из рук, ты умрешь. Так что будь осторожен.

— Думаю, — высказался Нетфёр, — клинок нужно привязать к его кисти.

Ракматирон снова что-то ощутил, нечто неописуемое, немое и незримое, но на этот раз не усомнился — это Аштагор как с лучшим другом в кругу предателей шепчется с ним.

— Еще одна синяя книга? — полюбопытствовал маг. Не слыша его, Ракматирон отдал книгу. Дъёрхтард различил множество образов, все они перечислялись в четверостишье на снегу. Здесь ему не пришлось что-либо разгадывать, но смущало обстоятельство, что книга эта обнаружилась уже после того, как они выбрались из Ветхого Плаща. Почему она осталась с ними, тогда как сложенные в стопку все девять книг привели к Аштагору, что помнил он так же ясно как день?

Люди и цверг о чем-то говорили, спорили, но Ракматирон слышал только шепот Аштагора. Ему совершенно не хотелось умирать, и юноша только удивлялся, что согласился оказаться в подобном весьма неприятном положении. Вдвоем они пришли к выводу, что сам Ракматирон не мог вызваться пожертвовать собой добровольно, его, вероятно, околдовал Дъёрхтард, и потому связанные с этим события помнятся им туманно. Аштагор не говорил, он показывал образы. По его наущению Ракматирон не просто увидел, но понял суть увиденного, он осознал дары, полученные спутниками в походе, и понял, что способен забрать дар любого из них. Нет, он не считал, что поступает злонамеренно и коварно, ведь цель его сохранить жизнь собственную. Никто не отреагировал, не предостерег жертву. Проткнутый насквозь, Орбод начал оседать, но еще не достигнув земли, бездыханное тело исчезло. Только тогда все прервали беседу и посмотрели на убийцу, но уже в следующий миг продолжили разговор.

«Они не помнят, — осознал Ракматирон. — Для них никогда не было Орбода». Теперь он мог освободиться от клинка, ибо совершил убийство, чтобы перенять дар Ветхого Плаща, дар бессмертия. Или он мог убить кого-то еще, и убить без осуждения — не за что было осуждать, ведь убитого Аштагором никогда не существовало, следовательно, никто не будет убит.

Бессмертие само по себе ничего не стоит без богатства и власти. Рассудив так, Ракматирон убил Амутара и Дъёрхтарда. Это было легко. Они повалились, как чучела на ветру, такие же беспомощные и безвольные. Мир без сожаления забыл о них, он никогда их не знал. «Они ничто, — понял Ракматирон. — Они не нужны миру, но их силы могут понадобиться мне». Затем он пожелал силы Белого Охотника, а Нетфёра проткнул просто потому, что моряк не слишком ладил с его братом. Когда Аштагор касался жертвы, все происходило по одному сценарию: люди будто бы «опадали» из проявленного мира прочь в небытие, на период равный скорости мысли товарищи замечали это, но сразу же забывали все связанное с покойником. Ракматирон получал новые силы, влияние в мире и знания, как того и хотел, но когда Аштагор вычеркнул Нетфёра, случилось непредвиденное, — вместе с ним исчез Итирон. Он не был выброшен из истории, он родился и жил, но в какой-то момент рядом не оказалось Нетфёра, который бы его спас. Ракматирона обуяла ярость и злость и единственным, кто еще мог стать объектом вымещения ярости оставался Граниш. Цверг с удивлением озирался вокруг, не понимая где он, и каким образом здесь очутился. Аштагор прекратил его думы.

Ракматирон остался один. Теперь в его руках были такие силы, какими не обладали прежде ни величайшие маги, ни короли. Его мощь, преумножаемая силой самого Аштагора, была поистине бесконечной, он мог свергать богов и перекраивать миры на свой лад. Доселе Ракматирон не обнаруживал пристрастия к власти, но лишь потому, что никогда не постигал истинного величия и возможностей, которыми обладал теперь. Однако в упоительном триумфе скрывалась насмешка. Ракматирон прислушался. Это смеялся Аштагор над ним, смеялся во весь свой громовой голос, и словно ненасытная жажда меча тряслась от смеха земля. Наемник выронил меч и к ужасу получил последнее знание — он мог остаться жив. Он вернулся в деревянный домик и обнаружил в нем одну только кровать. На прикроватном столике рядом сгорбилась дымящаяся свеча, а под ней лежала записка: «Я пал пронзенный Неназываемым». Ракматирон мог остаться жив, но упустил шанс.

Амутар открыл глаза. Он лежал на мягкой перине в комнате, бревенчатые стены которой наполняли пространство душистым запахом хвои после дождя. Пытаясь вспомнить заключительную часть приключений, он ощутил вызванную сном, что убегал из памяти, тревогу, впрочем, скоропреходящую. Вторым проснулся Дъёрхтард, за ним просыпались и другие, и все испытывали смутное воспоминание о чем-то волнительном, а может важном. В своих руках маг обнаружил последнюю девятую книгу, в ней же была закладка — та самая записка, которую нашел Ракматирон. Дъёрхтард переписал ее, закрыл и убрал книгу в мешок к сестрам. Но затем подумал, что, раскладывая их в нужном месте, от него может потребоваться скорость, и сложил их в порядке, согласно комнатам, в которых они были найдены: шестая, восьмая, первая (пятая), девятая, пятая (первая), вторая, четвертая, седьмая, третья. Ко времени как он закончил, проснулись все остальные. Все за исключением Ракматирона.

— Он всегда любил поспать, — извинился Итирон за брата и толкнул его в бок. — Вставай, соня.

Но Ракматирон не просыпался. Он не раскрыл глаз и когда брат приложил большее усилие к его пробуждению. К вратам сознания Итирона подошел глашатай тревоги, но в ответ на звук его трубы ворота поднялись, а на стенах недоверия появились катапульты отрицания.

— Остановись, — попросил Амутар. Он положил руку на плечо Итирону и только тогда был услышан. Предводитель наемников приложил ухо к груди спящего, все замолкли в ожидании. Ничего не говоря, Амутар приподнялся, приложил в поисках пульса пальцы к шее.

— Он только что умер.

— Но как? — изумился Итирон. — Нет, это все обман, это все треклятое место, в которое я почему-то согласился отправиться! Это очередная иллюзия. Уйдем отсюда, хочу скорее найти настоящего брата. — Но остальные не склонны были разделять его мнение.

— Итирон, у меня последняя книга и последняя строка из истории Нигдарабо, — привлек его внимание Дъёрхтард. — Это значит, последний из нас прошел испытание.

— Или не прошел, — предположил Белый Охотник. Ни маг, ни цверг не стали подтверждать правоту догадки, они собрали девять книг и семь подсказок и отлично понимали кто эти двое провалившие свои испытания.

— Он мог пожертвовать жизнью, — предположил Нетфёр. — Остаться, чтобы дать нам возможность уйти.

— Да, — согласился Итирон. — Наверное, так все и было.

По просьбе Амутара Дъёрхтард прочитал собранную из отрывков историю Нигдарабо:

— «Я отворил очи и узрел мир, и мир узрел меня. Из плоти своей я хлеб слепил, а кровь обратил в воду. Я свернул дорогу плащом, а посох мне заменило бедро. Я повстречал первую в роду женщин. Красавицу сватали Громозвучному, дабы навеки скрепить союз двух семей. Я повстречал первого в роду мужчин. Могучей силы воин не ведал поражений. Услышав меня, он не выказал сомнений и ринулся в бой. Их поединок расколол небеса, разметал листья Древа и всколыхнул Реку. Громозвучный пал, а Воин трофеем взял рог его. Накрыли стол и созвали гостей. Прекрасна Дева и весел народ, но Воина нет среди них. Выискивать Воина вознамерился я. Услыхал и последовал на зов трубный. Преградила мой путь Светозарная. Я пал пронзенный Неназываемым».

— Занятная история и только, — озвучил свою мысль Нетфёр. — Нам не для чего ее знать.

— Знание само по себе есть награда, — возразил Граниш.

— Один из нас умер, — процедил Итирон, напряженный, будучи готовым в любой момент взорваться и преумножить количество смертей. — И награда за смерть моего брата — чья-то никчемная глупая история?

— Нет, — это сказал Орбод. Все с интересом посмотрели на него. — Не один из нас умер. Нет, — повторил он, — я не дух, но древний старик, и в эти мгновения последние капли жизни покидают мое дряблое тело.

— Замолчи! — прервал Итирон. — Я устал слушать бредни всех вас. Закончим скорее поход и разойдемся на четыре стороны.

— Пусть говорит, — распорядился Амутар.

— Провалившись в песок, — продолжил Орбод, — я оказался в кромешной тьме. Я перемещался ощупью, чаще ползал, чем ходил, ибо тоннели, в которых я жил, обыкновенно были слишком тесными, чтобы расправить плечи. Меня окружали пыль и гнилые воды, ими я и поддерживал свое ничтожное существование. Однажды я набрел на группу неестественно расставленных камней, они содержали послание из четырех строк, и я записал его на единственной вещи, на которой смог — на руке, ибо сделать на камнях не сумел. Проходили дни и ночи, проходили мимо меня. Закрывая глаза, я не видел снов, открывая, часто не замечал, что проснулся и подолгу продолжал лежать. Вскоре я понял, что не могу сделать даже самого малого — умереть. Я перестал есть, голод пожирал меня изнутри, но все не мог пожрать. Я молил о смерти, но тщетно. В один из вереницы одинаковых дней я закрыл глаза с предчувствием чего-то нового, смерти, как я надеялся. Я очнулся в гробу и увидел вас, таких молодых и даже не заметивших, как ушла моя жизнь. Я больше не надеялся выбраться из тьмы, я полагал, все вы давно состарились, а может, осыпались прахом и ваши внуки. Я разучился жить и умел только лежать и ждать смерти, а вы куда-то шли, что-то делали. Так сложно было возвращаться в мир живых, вспоминать для чего мы здесь. Для чего, — Орбод стал задыхаться, — мы… здесь. — С последним словом воздух вышел из его легких и больше не наполнял иссохшего тела дыханием. Он упал.

— Орбод был самым добрым из нас, — грустно вздохнул Нетфёр. — И не заслужил выпавшей ему доли. Он лишь испугался лезть в гроб.

— Наказание не соразмерное минутной слабости, — согласился Амутар.

— Каким же чудовищем должен быть тот, кто сотворил все это? — продолжил Нетфёр. Итирон посмотрел на бездыханное тело брата.

— Хотел бы я увидеть его, да всадить клинок поглубже в то, что находится у него на месте сердца.

В тот момент покосившаяся деревянная дверь со скрипом отворилась. По другую ее сторону ничто не виднелось в темноте. Повеяло короткими порывами горячего воздуха. Шум нарастал, но это не ветер дул, — кто-то злобно смеялся.

— Люди, вы такие забавные, — донесся из темноты голос низкий, звучный и проникновенный. — Добровольные изгнанники и охотники наживы, безродные и отрекшиеся от семьи, полные страхов и заблуждений. Не вами оставлен Аштагор, не вам его и забирать.

— Мы все-таки попробуем, — ответил Амутар.

— Попробуйте. Но помните: до вас приходили другие — умнее, сильнее. Никто не вышел победителем. — На противоположной от выхода стене появилась другая дверь. Она приоткрылась, в щель проскользнул солнечный луч, пахнуло лесной свежестью. — Последняя возможность избежать встречи со мной.

Голос умолк, путники равнодушно наблюдали, как лучится, подбираясь к их ногам, свет. Нетфёр, покусывая нижнюю губу, сделал робкий шажок, но лишенный поддержки не осмелился на большее.

— Это выход? — спросил Граниш.

— Выход из жизни, — короткий и без мучений.

— Вот так щедрость! — усмехнулся Итирон. — Как заманчиво!

— Почему вы не обманули нас? — удивился Дъёрхтард.

— Мне незачем плутовать, лгать, разделять вас. Придите, и я вас убью, ибо у вас нет силы, чтобы сразить меня. Щедрый ли я? — возможно. Я предлагал великое оружие, но вы горделиво отказались.

— О чем ты говоришь? — не понял Амутар.

— Вновь и вновь я преподносил вам могущественное оружие, в первой же зале, из груды сокровищ вы могли выбрать нечто, дарующее хоть крошечный шанс на победу. Но вы упрямо закрывали глаза и шли вперед! Бесспорно, решившись принять мой дар, один из вас должен был умереть, но смерть одного дала бы надежду другим, ибо дарованное однажды я бы не стал отнимать. Единственное же в этих чертогах, что глупо полагать заполучить — это Аштагор, ибо его стражем я поставлен. Так подумайте еще раз: прошли вы испытания или нет? — Все обдумывали его слова. Они вносили сомнения, но никто не предпочел свет тьме. Новая дверь исчезла. — Тогда идите, я жду.

— Хотя бы скажи, кто ты? — запоздало спросил Амутар. Гулко лязгнули цепи вдалеке, но горячий ветер не поднялся снова.

Путники шагнули в темноту, дверь позади сменилась каменной стеной. Они очутились в полуразрушенной зале. Далекие своды утопали в темноте, под их тяжестью раскрошились массивные колонны, многие обвалились и засыпали пол осколками. Тусклый свет создавали красные бутоны нестареющего огня, плещущегося в чашеобразных нишах, размещенных вдоль стен перед горельефами. Сцены на камне рассказывали о существах подобных зверям и подобных людям, больших и маленьких, многоруких и многоголовых, с крыльями или хвостами, они сражались или мирно беседовали, некоторые из них повторялись в сюжетах многих картин. Скульптуры сопровождали подписи альгаром, но, когда Дъёрхтард попытался сосредоточиться на них, от обилия нахлынувших образов, звуков и ощущений голова закружилась.

— Не нужно этого делать, маг, — вернулся голос из темноты. — Признаю, мне не ведомо, как можешь ты собирать осколки гласа Аяра, но вопрос этот я задавать не стану, ибо вижу, ответ неизвестен и тебе самому. И все же, доверь озвучить слова Синей книги тому, кто был свидетелем многих ее историй.

— Синие книги, зачем они нам? — перебил Дъёрхтард.

— Бросьте их в огонь, они вам не понадобятся. Вы же не рассчитываете победить меня?

— Расскажи нам о событиях, запечатленных в этих стенах, — попросил Граниш. В голосе его не было злобы, неприязни или страха, только интерес к новым знаниям.

Огонь в чашах затрепетал, воздух похолодел, а затем наполнился новым теплом. Путники дрогнули от резкого выдоха привратника. Они двинулись вдоль стен по вырезанной в полу, уводящей вдаль прямой дороге и, рассматривая горельефы, слушали голос из темноты:

Слушатели не перебивали рассказчика, но с интересом внимали, голос завораживал и устрашал одновременно. С большим восхищением они рассматривали изваяния, интуитивно угадывали изображенных персоналий. Даже Итирон проникся общим благоговением — столь ярко, столь натурально были вырезаны в камне скульптуры, что чувства, обуревающие их, не нуждались в словах. Прекрасна Аеси настолько, что тяжело отвести от нее взгляда, и настолько ужасен Вологам — едва узнав его, глаза отворачивались, стремясь найти другую, более приятную для них картину. Нигдарабо изображен в плаще и с посохом, лицо его неизменно скрывает подвязанный лентой капюшон. Сколько путники не пытались заглянуть под него, не могли понять, юн он или стар и, хотя словами Синей книги сказано, что Ахари его внучка, из горельефов не удавалось установить не только возраста, но даже его пола. Первое время они продолжали идти по каменной дороге, но постепенно она стала расширяться, вырастая в плащ. Когда повествование окончилось, путники достигли капюшона плаща под ногами и рельефа на стене, на котором фигура подобная человеческой, скованная по рукам и ногам изображалась в большой пустынной зале с колоннами, цепи держал загнанный в пол клинок, с другой стороны к нему приближалась фигура в мантии. Подобных картин было несколько, единственная деталь, меняющаяся на них — фигуры с противоположной от узника стороны. В последнем из череды рельефов фигуру в мантии заменили вырезанные начерно восемь силуэтов, двое из которых шли позади прочих. В последней сцене узник, которого путники уже знали по прошлым рельефам, вручал меч одному из гостей, другие четверо стояли или же пытались встать, очевидно, раненные, а оставшихся двоих и еще одного с ними не было. На стене напротив изображалась еще одна не озвученная сцена: десятки и сотни силуэтов, чьи контуры мастер едва обозначил, а перед ними фигура, опять же, присутствующая в работах прежде и, как и всегда, она стояла на постаменте, выпростав руку к горизонту, а второй рукой, словно от солнца, прикрывала глаза.

— Ты рассказал нам не всю историю, — заметил Граниш.

— Верно, — донеслось совсем близко. — История Аштагора незакончена. Последние сцены должны быть ясны без слов, но если вам все равно нужны слова:

— Странно, — удивился Дъёрхтард. — окончание написано другим слогом.

— Это альгар, — напомнил голос. — Язык без слов. Я могу озвучивать его образы снова и снова, и каждый раз детали истории и само ее преподношение будут разниться.

— Кто забрал шепот?

— Ты, Дъёрхтард, должен знать его лучше других.

— Довольно играть, — прервал стража Амутар. — Покажись.

— Как изволите.

Тьма впереди расступилась и вжалась в стены. В конце залы возвышалось нечто, узнать в ком человека или зверя можно было, лишь обладая изрядной фантазией. Оно нависало грозовой тучей в свете слабого огня в нишах, как в лучах заката, словно гора полыхающего угля, изо рта — дым, вместо глаз — вулканическое стекло. Его торс и ноги то появлялись, то исчезали в клубах копоти и огня, у них не было определенной формы, неизменными оставались только руки — длинные и тлеющие с тонкими пальцами и острыми когтями, каждую из которых удерживали три адарионовых кольца, и еще одно кольцо, но крупнее сковывало шею. К ним крепились адарионовые же цепи, они многократно обвязались вокруг чего-то круглого, а длина их была такова, что Кетэльдон мог свободно перемещаться по всей зале. Он выглядел устрашающе, но оставался на месте. Его глаза не шевелились, и оттого каждому чудилось — смотрят именно на него.

— Кетэльдон, — произнес Дъёрхтард со смесью страха и восхищения, столь необычное предстало зрелище. — Твои деяния оставили большой отпечаток в Синей книге, а ведь прежде это имя мне было незнакомо.

— Смертные, — одно это слово было сказано так, что объясняло все стоящие за ним мысли. Кетэльдон проговорил его без презрения, но снисходительно и с некоторой грустью. Все же он развил мысль: — время пожирает вашу память как лесной пожар и все ваши знания — угли, из которых вы пытаетесь сложить лес. Открыла ли история Аштагора старые замки новыми ключами?

— Многое я увидел в другом свете, — согласился маг. — Люди в наши дни почитают лишь некоторых рошъяра, о других, таких как ты или Ахари, нам неизвестно. Немногие из нас верят в существование иных миров и сил, а почти все знания, которыми мы располагаем, предоставлены нам только рошъяра. Для нас они чаша порядка, стоящая против остальных сущностей. — Дальнейшие слова мага Кетэльдон заглушил смехом. Он раздувался и обдавал гостей дымом и горячим воздухом, так что многие из боязни обжечь глаза, прикрыли их руками.

— Прежде я никогда не слышал о битве Двух начал, — произнес Амутар. — Но боги привнесли порядок в наш мир, мне не в чем их упрекнуть. Исключения вы с Ахари — предатели рода.

— Предатели? — удивился Кетэльдон. — Мы уничтожили Адояса, а с ним и власть занавъяра, мы свергли Нигдарабо и дали великую силу рошъяра. Аланар получил верховенство и, дабы обелить себя, проклял собственную дочь. Верно ли он поступил? Видя ваше преклонение рошъяра, понимаю, что да. Ведь когда мнишь себя героем, за такового тебя и почитают.

— А Нигдарабо? — спросил Дъёрхтард. — Каким он был?

— Я не помню. Не помню его лица, его голоса. Аштагор стер его из бытия, но истинную силу клинок обрел, лишь испив душу Странника, потому он сохранился на страницах Синей книги.

— Ты знаешь, где Синяя книга?

— Здесь, — Кетэльдон обвел рукой рельефы, затем приложил ее к голове. — И здесь.

— А что стало с альмандом?

— Яг-Ра-Тах потерял свой меч, своего друга, а затем и весь свой род. Аштагор был его частью, а сам альманд частью меча. Когда Нигдарабо пал, Яг-Ра-Тах испил его силы и коснулся небытия. Он застыл между мирами, и даже альманды не смогли возвратить его в проявленный мир. И все же он проявляется, сила его растет и однажды он сумеет вернуться. Бха-Син-Джала нашел способ пусть ненадолго, но возвращать Яг-Ра-Таха в этот мир желаньем младших рас. Это ловушка смертной гордости, а для самого альманда возможность укрепиться в Яраиле.

Путники обдумывали услышанное. Будучи пленником Ветхого Плаща, Кетэльдон рассказал удивительные вещи, происходящие далеко за пределами его тюрьмы, для своего положения он был на редкость осведомлен о событиях окружающего мира, и это не могло не тревожить.

— Ты вырезал эти картины? — спросил Граниш.

— Да.

— Некоторые изображенные события произошли до твоего рождения, другие, — Граниш посмотрел на последние скульптуры, — еще не свершились. Откуда все они тебе известны?

— Тысячелетия я провел в заточении, бесконечно сильный в могиле Нигдарабо и не способный вырваться из нее. Собеседником мне стал Аштагор. Я начал слушать и научился слышать. Аштагор поведал мне о многих удивительных вещах. Почти всегда он дремлет, но когда пробуждается, занимательней рассказчика не сыскать под сенью Яргулварда.

— Когда он просыпается и почему? — продолжал Граниш.

— Гораздо приятней познать что-то самому, чем получить готовый ответ, не приложив к разгадке усилий. Если вы не получите Аштагора, знание вам не пригодится, если же каким-то образом сумеете его забрать, вскоре найдете ответ сами.

— Я думал, в Синей книге говорится только о событиях прошлого, — вернулся к прежней теме разговора Дъёрхтард. — Что это за войско на последней картине?

— Колея проложена, теперь колесница катится быстрее, — загадочно ответил Кетэльдон. — Это битва в Сребимире.

— И кто победит?

— Не знаю, иначе изобразил бы сцену яснее.

— Если моя догадка верна, отдавши меч, ты избавишься от своего поста? — уточнил Амутар. — Так почему не можешь этого сделать?

— Сила Аштагора с Аланаром и только владелец меча может его унести.

— Но где же сам Аштагор? — спросил Граниш.

— У вас.

Услышав это, Дъёрхтард понял, что нужно делать, однако Кетэльдон, конечно, иных действий с его стороны и не ожидал. Необходимость сражаться с рошъяра отряд не прельщала, но они продолжили расспросы: одни в надежде получить подсказку к действиям, другие из любознательности.

— Какое ты занимал место среди рошъяра? — спросил Дъёрхтард.

— Когда я пребывал в Рошгеосе, мы не покровительствовали чему-то определенному, ведь тогда еще не было ни людей, ни власти рошъяра над Яраилом. Но отцом я называл Аланара, а сводной сестрой и женой Ахари.

— Аланар, — изумился Нетфёр. — Подумать только. Нет, сам-то я ему не поклоняюсь, но среди людей он слывет светлейшим и праведнейшим божеством. Порою он, конечно, бывает жесток, урожай там засушить, или голову напечь. Но чтобы так с детьми обойтись — немыслимо! Впрочем, у меня нет причин верить твоим словам, замыслы твои нам неизвестны.

— Верно, — согласился Кетэльдон, гулко посмеиваясь. — Но цверги могут иметь иное мнение о моем отце, — и посмотрел на Граниша — тот слегка наклонил голову, но не стал развивать мысли. — Но ты позабавил меня, Нетфёр, и заслужил легкую смерть.

— Но почему Аланар держит тебя здесь, почему не в Рошгеосе? — спросил Амутар, не заметив будто бы шутливой угрозы.

— Днем Ветхий Плащ всегда под его взором, ночью за мной присматривает Ирилиард. Альвы, цверги, фавны, люди, великаны — в Яраиле нет никого, кто мог бы освободить меня и забрать Аштагор, тогда как в Рошгеосе я бы давно измыслил способ завладеть мечом.

— Как ты сумел убить Адояса? — сменил тему Белый Охотник.

— Со смертью Вологама угас пыл айинъяра, они получили долю Яраила и вернулись к своим телам, — напомнил Кетэльдон. — И только один из них, тот, кто воплощает собой все чувства внешних миров, затаил обиду. Семурья пришел, когда я больше всего нуждался в нем, и обратил ярость и гнев всего сущего колуном Красного Короля. Да, — добавил он, прочитав мысли борута. — С таким оружием вы могли надеяться на победу.

Некоторое время царило молчание, только гудело, словно создаваемое кузнечными мехами дыхание Кетэльдона. Дъёрхтард заметил новый, совсем размытый горельеф. В нем он видел победное завершение их похода, однако не мог сконцентрироваться и одолеть обуревавшее его напряжение.

— У меня еще так много вопросов, — признался он.

— Так задавай, мне некуда спешить.

— Зато нам есть куда, — вмешался Итирон. — Мы сюда за мечом пришли, или точить лясы?

— А вот ты умрешь медленно, — пообещал Кетэльдон.

— Слыхал, маг, — продолжил Итирон. — Он нам угрожает. Сделай что-нибудь.

— Дъёрхтард не нападет первым, — ответил за мага рошъяра. — Потому что умеет трезво сравнивать силы. — Но если это сделаешь ты, и за тебя вступятся другие, вынужден будет присоединиться к числу трупов.

— Он нас запугивает, — убежденно заявил Итирон. — Я вдосталь наелся всех этих загадок, стихов и бабушкиных сказок. Он убил двоих из нас, наших товарищей, моего родного брата, и теперь ведет себя так, будто ничего не произошло. Будто мой брат пустое место, и смертью не заслужил ни скорби, ни гнева! А все остальные? Те четырнадцать человек, что умерли по пути сюда ради нашего общего дела — достойны они памяти и мести? Довершим начатое, али так и будем трястись от страха, отсрочивая неизбежный бой? Может вы забыли, но выпускать отсюда нас не собираются. Последнее великодушное предложение этого существа, — он указал на Кетэльдона, — предложение легкой смерти. Если нам и суждено умереть, — эту фразу он произнес тихо, ровным голосом без порывов, — я предпочитаю умереть с честью в бою, — Итирон обнажил меч.

— Уведите его подальше, — шепнул Дъёрхтард и взял Белого Охотника за руку. В скрытности, правда, не было необходимости, ибо Кетэльдон провел в этой зале времени столько, что научился слышать падение пылинок, мысли же мага ему не делали тайны.

Наемники ринулись в атаку, Дъёрхтард перенес борута на безопасное расстояние. Граниш отступил за колонну и зарядил арбалет, он не стал предаваться боевому пылу и заставил себя выждать удобный для атаки момент, ибо прекрасно понимал, Резец — единственное имеющееся у них оружие, от которого им может быть польза.

Как скоро наемники приблизились к противнику, и Кетэльдон потянулся к ним, они побежали в обратном направлении так быстро, как только могли. Нетфёр оказался не таким расторопным, как его товарищи, разворачиваясь, он замешкался, а в следующий миг его раздавила ладонь Кетэлдона — он умер мгновенно, рошъяра исполнил обещание. Совсем немного времени потребовалось привратнику, чтобы догнать беглецов. Он уже навис над Дъёрхтардом и Белым Охотником, когда маг перенес их двоих в обратную сторону, к месту, где закреплялись цепи узника. Граниш, желая отвлечь противника на себя, выглянул из-за укрытия и несколько раз выстрелил, целясь в голову и верхнюю часть торса — в те места, которые не скрывались пламенем и сохраняли постоянтво формы, а значит, представлялись наиболее уязвимыми. Кетэльдону выстрелы не приносили ран, он продолжал ловить снующих как мыши между колонн Итирона и Амутара. Дъёрхтард опростал сумку с книгами, — разматывать адарионовые цепи для него оказалось непосильной задачей, этим занимался Белый Охотник и, пытаясь помочь товарищам, сотворил заклинание, которое прежде видел в книге Умаруса Красного, но до сих пор о нем не помнил. Его ладони сложились, пальцы согнулись, шесть слогов, толчок, и ледяная волна вчетверо выше Белого Охотника с грохотом накатилась и обрушилась на Кетэльдона. Могущественное для молодого мага, но ничтожное для рошъяра колдовство не могло его ранить. Лед расступился вокруг Кетэльдона, испарившись от его жара, спасаясь, капли воды убегали по безропотным изваяниям на стенах. Огромные размеры не делали рошъяра медлительным. Жертвой он выбрал Итирона, и одну за другой сокрушая колонны, за которыми прятался наемник, неотвратимо к нему приближался, невзирая на все ухищрения, в которые пускался Амутар, чтобы его отвлечь. Дъёрхтард использовал самое сильное заклинание, которое только знал. Распыление, конечно, не оправдало названия и больше разозлило, нежели ранило стража Аштагора. Не останавливаясь ни перед колоннами, ни перед их осколками Кетэльдон пронесся бурей, подцепил Итирона когтями и пришпилил к стене. Мизинец его прошелся через кисть правой руки, указательный палец через левое плечо, безымянный и большой пронзили ноги, а средний вспорол живот. Итирон не умер сразу. Борясь с болью, левой рукой он отчаянно пытался вытащить из живота острый коготь, но только разрезал кисти в кровь. Сверзившись с высоты, когда того пожелал противник, зажимая рану на животе, он полз на коленях к своему мечу, хоть в том и не было смысла. Кетэльдон переключился на последнего из наемников, а Граниш все никак не мог подойти достаточно близко, чтобы уколоть его Резцом. Он упустил подходящую возможность, когда тот пронзил Итирона, и теперь решился метнуть нож. Но прежде чем он это сделал, хриплый голос сказал:

— Я не промахнусь.

Белый Охотник распутал последние цепи. Под ними оказался низенький трухлявый пень с синей корой, сухие корни которого некогда силились расколоть камень, оставив на полу бугристые шрамы. Дъёрхтард водрузил на него кипу книг, так что третья книга легла первой, а шестая завершала конструкцию. Рухнула очередная колонна, крупный осколок угодил Амутару в спину и свалил с ног. Книги одна за другой срастались с пнем, они возвращали облик ствола, из которого и были вырезаны. Когда верхняя книга стала частью пня, раздался треск, из образовавшейся трещины в его центре вырастал кристаллический иссиня-черный меч. Когти Кетэльдона почти коснулись Амутара, когда Итирон метнул нож. Резец угодил в шею, и узник замер на мгновение, по прошествии которого оставил Амутара, ибо узнал треск в другом конце залы. Белый Охотник протянул руку к мечу.

— Стой! — крикнул Кетэльдон, преодолевая магию ножа. В окрике этом было столько силы, что все, кто еще мог стоять на ногах, опрокинулись.

— Что такое? — раздался знакомый голос, которого давно никто не слышал. — Это твоя смерть?

— Твоя смерть, — поправил пленник.

Белый Охотник приподнялся на локтях. Абулар стоял возле колоды, по другую сторону от меча, за его движениями следил Кетэльдон.

— Как ты здесь оказался? — спросил борут.

— Ум провел меня черным ходом.

— Тебя заманили в ловушку, — возразил Дъёрхтард. Он попытался подняться, но почувствовал ужасное головокружение и снова распластался на полу.

— Это меч, за которым посылал Вауглин?

Мага поразило спокойствие Кетэльдона, только что защищавшего меч как собственное сердце.

— Да.

— И этим же мечом я могу убить это существо?

— Да, — теперь отвечал Кетэльдон. Абулар осторожно притронулся к рукоятке Аштагора.

— Ничего не чувствую.

— Не отпускай, — предупредил узник, — иначе умрет твое тело. И не касайся лезвия, иначе умрет душа.

— Лжешь.

— Для начала убей меня, а затем убедишься, лгал я, или говорил правду.

Широкое неровное лезвие Аштагора продолжало вырастать, Абулар добавил силу второй руки. Наконец лезвие высвободилось полностью, и тогда лицо наемника исказила боль. Щель, оставленная в дереве присутствием клинка, затянулась, пень стал вытягиваться и омолаживаться, зашевелились корни в камнях, зазеленели листьями тонкие веточки. Белый Охотник перекатился на живот и стал медленно подниматься.

— Теперь можешь отпускать, — разрешил Кетэльдон.

— Не отпускай, — попросил Белый Охотник.

Абулар сцепил зубы, сделал шаг, еще один, его лицо налилось кровью, раздулись жилы на шее, он сделал замах, глаза округлились, губы оттопырились, лицо свела судорога. Белый Охотник выпрямился как раз для того, чтобы увидеть, как растаял человек подобно ночному кошмару под утренним ярким солнцем, будто и не существовал вовсе. От Абулара не осталось даже праха, а оброненный клинок упал Кетэльдону рукоятью в ладонь. Рошъяра стал уменьшаться, длинные руки его укоротились, беснующееся пламя унялось, теперь он гораздо больше походил на человека, хоть ростом превосходил Белого Охотника, кожу имел грубую и красную, а дыханием его оставался дым.

— Почему ты не позволил извлечь клинок мне? — спросил Белый Охотник.

— Ты мог меня убить.

— Кетэльдон! — издалека донесся женский голос.

Древо уже достигло семи аршинов и продолжало стремительно росли. Поднялся Дъёрхтард, поднялись Граниш и Амутар. Из-за ствола вышла миловидная девушка с золотистыми кудрями в красном плаще, пристегнутом к золотой мантии рубиновым аграфом в форме феникса. Все изумленно смотрели на нее, даже Кетэльдон молчал, появление новой гостью которого изумило не меньше остальных.

— Ахари? — неуверенно спросил он.

— Я пришла за Аштагором.

Кетэльдон раскрыл ладонь, Азара молча взяла меч двумя руками. Даже для двух рук Белого Охотника, не то что хрупкой девушки, он был слишком велик, но каким-то образом она удерживала меч на весу в горизонтальном положении, словно был он стеклянным. Кетэльдон увидел застежку-феникса на красном плаще.

— Ты получила мой подарок, — отметил он с удовольствием. — Я не мог освободиться от воли отца, чтобы найти тебя. Но Аланар не отнял моего сна. Я в долгу перед Сомурьей… Идем со мной, — резко позвал он. — За все страдания, что претерпели мы волей отца, за всю боль и несправедливость, назначенные в наш удел, ниспровергнем тирана и восславим новую пору — век Красного солнца.

— Нет. Мой смертный путь еще не окончен. Лишь явившись в могилу деда, я вспомнила, кем была, вспомнила и ужаснулась. Но знаю, однажды отец простит меня, а дотоле я вернусь в Яраил и продолжу искупать свои преступления. Идем со мной, и мы сможем делать это вместе. — От таких слов Кетэльдон отшатнулся.

— Ты стала безумней, чем когда-либо. Увидев меня на воле в Яраиле, Аланар сотворит мне новую темницу. Нет, — он грустно покачал головой. — Ты не та Ахари, которую я знал. Но однажды ты вернешься. Я долго ждал, так подожду еще немного. — Сказав это, Кетэльдон вмиг обратился красным светом и затерялся в кроне древа, которое теперь уже не помещалось в зале и сокрушало камень вокруг.

— Возьмитесь за руки, — велела Азара.

Четверо выживших исполнили приказ. Азара освободила одну руку и взяла край цепочки, им оказался Дъёрхтард. Маг почувствовал, как проходит энергия сквозь его тело и устремляется к следующему звену. Сплелись запахи и краски: зеленая листва перемежалась ветвями, душистые плоды — яркими цветами. Они отдалились и стали звездами, и только тогда маг понял, насколько далеко остался Яраил. Но мир смертных вернулся, сначала они видели только пестрое яблоко, затем обозначились границы континентов, вырисовывались воды, горы, пески, леса. Они приблизились к западной части Сиридея, они проносились над птицами, над торговыми трактами, крепостями и селами, на них надвигался большой каменный лабиринт, но вскоре они уже могли различать отдельные башни, дома, мосты. Лабиринт оказался муравейником, люди в нем сновали погруженные каждый в свои думы, но вот кто-то на площади остановился, примеру следовали другие. Они смотрели в небо, прикрывали глаза от солнца, указывали руками и что-то выкрикивали. Последние сажени пролетели незаметно. Под изумленные взоры восторженной толпы путешественники приземлились на центральную площадь Сребимира.

 

Глава двадцать четвертая. Сердце мира

Солнце стояло в зените, а значит, Вараил скрывался от палящих его лучей в шатре, и сон его блуждал по неоглядным просторам Нидрару. Несмотря на то, что линия равноденствия солнца осталась далеко на севере, и свет его в этих краях был не таким губительным для всего живого как прежде, песок под ногами с приближением к южной воронке Яраила становился все горячее. Происходило это оттого, что прежнее светило, пеленая лучами младенца-Яраила, обреталось над Альмир-Азор-Агадором и взирало на чадо неподвижно. И хотя памяти об этих летах не имели ни люди, ни книги людские, сила прежнего, белого солнца, все еще имела власть над плодом. Шатер Вараил поставил в тени дюны, которая, в изменчивом желтом море уже тысячелетия как сохраняла облик, ведь была то не дюна, а иссушенное и занесенное песком тело гигантского червя Верхано, называемое стеной Безмолвия. Он был убит цвергами Корвергаша, что поселились глубоко под песком в выеденных туннелях, которые так и назвали — Червоточиной. Прежде терзавшее жителей Берхаима чудовище, стало его защитником, оберегая город от пустынных бурь и горячих ветров. Другим обнаруженным Вараилом второго дня древним элементом Аунвархат, на этот раз творческим, чьи создатели нынешним людям были неизвестны, стала гигантская в двадцать саженей базальтовая голова, вес которой равнялся коровьему стаду в шестьсот голов. Лицом изваяние напоминало Пасу-Киран-Саха, но очевидному сходству Вараил не придал значения.

Стеной Безмолвия заканчивались владения Восточного Сира и Манулаша на западе. Но, по словам Берхаимцев, именно здесь можно встретить самых отвратительных и ужасных тварей. Однако же, единственным созданием, с которым ввечеру уже оседлав верблюда и намереваясь продолжить путь, познакомился Вараил, стала приятная девушка, чье очарование юноша разглядел даже сквозь скрывавший ее лицо платок, и вышеприведенные эпитеты к каковой никак невозможно было применить.

— Доброго пути тебе, скиталец, — поздоровалась она шелковым голосом, слегка поклонившись, руки при этом держала сложенными под прямым углом перед собой, незаметно придерживая развевающиеся белые ткани, полностью ее укутывающие. — Имя мое Хиенайя и со мной приключилась беда. Мой караван шел от Манулаша к Берхаиму, но попал в песчаную бурю, и я потерялась. Три дня одиночества пережила я в песках, на судьбу не гневилась, и боги направляли стопы мои. Видно не назначено в удел мой сгинуть ныне, а коль так, об одном молю тебя, странник: утоли жажду мою, да укажи, в какую сторону долженствует мне следовать, дабы цель завершить начатую?

Подивился Вараил красноречию девицы, но утомлять расспросами не стал, ибо хоть и храбрилась она, но голос ее дрожал, и легкий ветерок, казалось, мог повалить обессиленное тельце. Вараил представился и поделился водой, но, когда гостья, получив ответ о нахождении Берхаима, хотела немедля продолжить путь, остановил ее.

— Я выполнил одну и наипростейшую из ваших просьб, но другую, а именно прошение отпустить вас на верную гибель, осуществить не могу.

— Добрые слова доброго человека, — сказала Хиенайя. — Но не кручиньтесь и меня не поминайте, я же слово доброе каждый день буду держать о вас, быть может, правой тропе моей поспешествует солнце, и лучам его благодатным не раз еще улыбнусь я.

— У верблюда моего два горба, так пусть сначала снесет зверь одну ношу, а затем вторую, — незаметно для самого себя речевыми оборотами Вараил стал уподобляться Хиенайе. — Я слышал, на границе Аунвархата и жгучих песков Белраха живут отшельники, помогающие путникам. Там я продолжу путь пешим, вы же наполните меха, заберете верблюда и поедете в Берхаим.

На том и порешили, Хиенайя долго и красочно изливала благодарность, но после многословия сделалась молчаливой, и Вараил предположил, виной тому служило утомление. Отдыхать девушка отказалась, она противилась и предложению ехать верхом и, к удивлению Вараила, ее близости сторонилась и сама обыкновенно безропотная скотина. Ответом его удивлению Хиенайя расплакалась и лила слезы столь долго, что Вараил неоднократно успел пожалеть, что вызвал это горе, она же, перемежая рассказ горшими всхлипами, ответствовала так:

— Мыслится мне, знает зверь златой о зле, меня одолевшем. Да обратятся трухою кости мои черные, и не быть им золотистым песком, ибо злодеяние мной свершенное в крови моей до смерти и в душе — навеки. И таковое зло мое: не одна я окаянная свой прах в песках влачила в часы недоли, был со мной друг вернейший, верблюд мой. И так иссушилось сердце мое, что обернулась я зверем и, забыв себя самое, к плоти его уста приложила.

Большого злодеяния в ее поступке Вараил не усмотрел, и Храпун, по-видимому, исповедью также был удовлетворен, поскольку отныне обществу Хиенайи не противился.

Темное время суток посвятили дороге, в продолжение которой Хиенайя выказала стойкость делающую честь любому матерому кочевнику. Обходилась она удивительно малым количеством воды, сушеным фруктам предпочла вяленое мясо, но съела столь малый кусочек, которым не насытился бы и ребенок.

Когда золотая ладья вновь поднялась выше уровня глаз, и Вараил установил дарующий спасительную тень шатер, Хиенайя ото сна отказалась, заявив, что выспалась на верблюде. Отказ Вараил объяснил себе скромностью девицы, но, чтобы уберечь ее от губительного полуденного света, сказал, и не солгал, что желает поговорить с ней, поскольку, быть может, она последний человек, которого он видит в этой жизни. При том он сказался слишком усталым минувшими днями, чтобы вести разговор под горячим небом. Слова эти достигли нежного сердца Хиенайи. Оказавшись в шатре, Вараил начал разговор следующей прелюдией:

— Хиенайя, мне почему-то кажется, с тобой я могу говорить открыто, без обиняков и недомолвок, ты все поймешь, не осудишь, не посмеешься.

— Я твоя гостья, Вараил, и твоя должница, но и не будь я обязана тебе жизнью, речи твои я выслушала бы с превеликим удовольствием, не пропустив и единого слова, ибо слушать я люблю больше, нежели говорить. Судить же и рядить я никого не берусь, ибо единственный человек, применительно к которому у меня есть права — это я сама.

Подивился Вараил мудрости слов гостьи и сказал:

— Чтобы защитить дом, я отдалился от него на тысячу верст. Сейчас я не уверен в правильности своего решения, ведь оставшись дома, я мог бы сделать больше, чем сделал до сих пор, его покинув. Говоря по чести, я еще ничего не достиг и, если мой поход не завершится успехом, вся затея окажется ребячеством, глупостью, что принесла только боль и разочарование. Не помню, сколько дней длится путешествие, которое я себе выбрал, но, лишь покинув Берхаим, я почувствовал близость смерти. Раньше я полагал, что не боюсь умереть, но только потому, что до конца не верил, будто и в самом деле такое вероятно. Говорят, когда дети осознают, что могут умереть, они становятся взрослыми. Возможно, я повзрослел? Если так, каким же я был наивным, когда считал, что у взрослых меньше страхов. Дети боятся темноты, одиночества и много чего еще, но все их страхи скоропреходящие, страхи же взрослых людей следуют за ними по пятам, нередко встречая старость и сопровождая до смерти. Страх помогает нам жить, он ограничивает наше безрассудство рассудительностью и не позволяет шагнуть в пропасть. Сейчас я к этой пропасти приближаюсь, и страх мой растет, потому как я не вижу возможности выжить, шагнув в нее. — Вараил помолчал. — Прости, Хиенайя, мой рассказ получился беспорядочным, но и мысли в моей голове сейчас сражаются меж собой за право взобраться на кончик языка.

Хиенайя развязала ленты ткани, скрывающие лицо. У нее оказались полные губы, прямой нос и мягкий подбородок, большие карие глаза были одного цвета с волосами, а острые скулы придавали всему облику царственный вид. Показав лицо, тем самым она ответила открытости Вараила.

— Ты пребываешь в растерянности, — подытожила она, — и в том нет ничего удивительного, ибо, бредя по дороге жизни, ты оказался на перепутье. Одна тропа тебе хорошо видна, она вьется по зелени цветущих лугов, другая сокрыта туманом и поросла терниями — там, среди оврагов и лощин есть то, чего ты жаждешь. Коль можешь это взять — возьми. Не следуй проторенной тропой из малодушия, но и не продирайся через тернии из упрямства. Ты сделал выбор и забрался глубоко в чащу, но, если понимаешь, что не пройдешь, выбирайся назад, но не из страха, а по разумному суждению, ибо людские размышления о необходимости бояться — лишь попытка оправдать слабость духа.

— Мне не пройти, — признался Вараил. — Я всегда понимал, что не смогу этого сделать. Но меня позвали, и я все еще надеюсь, что дебри сами расступятся предо мною.

— Оправдан ли риск?

— Да.

— Тогда более ни в чем не сомневайся.

Сбросив бремя волнения, Вараил сразу почувствовал усталость, мысли его упорядочились, а глаза стали смежаться. Он продолжал беседу, расспрашивая Хиенайю о доме, стремлениях и мечтах, хотя сам почти не слышал ответов. Видя, что собеседник из вежливости старательно пытается скрыть борьбу со сном, Хиенайя просила разрешения ненадолго отлучиться. Стоило верблюжьей шкуре опуститься за ее спиной, Вараил провалился в сон. Ему снились белые глаза, они лучились светом и разгоняли тьму. Когда глаза закрылись, он проснулся, мгновенно забыв о виденном сне.

Он лежал на выделанных шкурах, даже не сняв доспехов — такова была его усталость, а над ним нависала Хиенайя. И хотя их лица отделяло не более двух пядей, прежде чем глаза Вараила опознали девушку, он почувствовал ее присутствие и вздрогнул.

— Прости, что разбудила.

— Ничего страшного, я выспался.

— Но ведь ты только что уснул.

Вараил помедлил с ответом. Происходящее вдруг показалось неправдоподобным. Почему Хиенайя вернулась в шатер, едва он заснул? Нет, ответ на этот вопрос может быть каким угодно, было что-то другое. Тишина продлилась еще немного. Вараил поднялся на ноги — он давно не спал в тишине.

— Что случилось? — озабоченно спросила Хиенайя, видя тревогу на его лице. Вараил высвободил меч из ножен, которые так и не снял перед сном, одернул полог шатра и приказал:

— Оставайся здесь.

Ему не потребовалось много времени, чтобы установить причину тишины. Храпун лежал на боку и, подойдя ближе, Вараил увидел, как из разорванного горла животного сочится кровь. Вокруг него, на песчаной равнине не виднелись вдали хищные звери, на песке же помимо копыт верблюда отпечатались только сапоги Вараила и сандалии Хиенайи. Не убирая меча, Вараил обернулся. Стены шатра встрепенулись, полог приподнялся, и вдоль шкур проползла длинная мохнатая рука, за ней под свет божий выбралось все создание. Головою кошка, телом гиена, задними ногами осел. Но самым жутким в ее облике было лицо, именно лицо, а не морда, поскольку хоть тело Хиенайи изменилось до неузнаваемости, поросшее серой шерстью с бурыми пятнами лицо все же сохранило человеческий вид. Она была гулей, джиннией земли, коим на равных с глупыми кутрубами-гигантами дозволили рошъяра остаться в Яраиле, им завладев.

— Прочь, — отдал новый приказ Вараил. На этот раз гуля не послушала. У нее по-прежнему были большие карие глаза, но теперь они не полнились мудростью, словно возврат истинного облика изгнал более не нужный разум.

Хиенайя совершила длинный прыжок, и добыча не сумела избежать удара. Вараил не выставил перед собой меча единственно потому, что не хотел убивать ту, с кем недавно мирно беседовал. Произошедшая с ней перемена казалась ему абсурдом, насмешкой природы, ибо по разумениям людей, гули являлись существами умом не превосходящими иных четвероногих. Будь это правдой, Вараил бы не помедлил, существо же мыслящее, как известно, убить сложнее. Сражение с гулей напомнило ему столкновение со львом, однако же, сейчас меч мог способствовать его скорому окончанию. Вараил толкнул меч, проворно, но не так быстро, как мог бы. Не получив ранения, Хиенайя отскочила в сторону. Поднявшись на колено и выставив перед собой клинок, он сказал:

— Я не хочу тебя убивать. Уходи. — Хиенайя не ответила, но выжидательно села, животное безумие в глазах как будто угасло. Вараил убрал меч в ножны и показал пустые руки. — Я тебе не враг. — Затем он переступил через тушу верблюда и, опустившись на колени, правой рукой пригласил гулю к трапезе, левой же незаметно вновь обнажил клинок.

Хиенайя неторопливо приблизилась к нему. Она с интересом обнюхала тушу, укусила разок, а затем внезапно набросилась на Вараила. Когти гули пропороли ему щеку, разорвали кожу на шее и скользнули по чешуе доспехов, сама же она под собственным весом сползла по клинку до самой гарды. Тщетно она силилась вытащить острое железо из тела. Вараил же поднявшись на ноги, не решился добить ее, боясь, что легенды, в которых второй удар возвращает гулей к жизни, правдивы. Не желая наблюдать агонии Хиенайи, он вернулся в шатер, где из вещевого мешка достал собранные ранее листья алоэ и, вызвав ножом сок, приложил к ранам.

Собирался Вараил поспешно, ведь гули и другие падальщики уже верно шли по свежему следу. Он срезал с Храпуна немного мяса, но, когда распорол горб, к изумлению никакой воды в нем не обнаружил. Верблюжий горб наполнял один только жир. Разочарованный, с отчаянной глупой надеждой Вараил разрезал второй горб и, утвердившись в бытующем заблуждении окончательно, сел на песок возле трупа и вперился в него затуманенным вялым движением мыслей взглядом. Но одна мысль подавила прочие — в желудке верблюда могла оставаться вода. Вараил вспорол Храпуну брюхо. Отвратительный запах полупереваренной травы ударил в нос, но не заставил отпрянуть. Омерзительная жижа лилась в рот, а высушенная трава падала на песок. Но когда желудок верблюда опустел, на дне, скрываемый прежде травой, Вараил обнаружил тугой пузырь, а в нем чистую воду. Ее путник взял с собой. Закапывать тела, чтобы скрыть запах от хищников, а значит обезопасить себя, он не стал, работа эта требовала определенных сил, о сохранности каждой частицы которых он сейчас заботился.

Вновь одинокий брел он под палящим солнцем. Прежде чем укрыться в тени шатра и забыться сном, он хотел отдалиться на как можно большее расстояние от стремительно разлагающихся тел. Еще не настал вечер, когда странник уступил усталости и отдался сну. Короткое забытье охладило разум и тело, и он продолжил следовать долгой тропой терний. Через две ночи у него кончилась вода. С приближением к южной воронке мира становилось все жарче. Скорпионы и фаланги, изредка попадающиеся Вараилу, почти не содержали влаги и никак не могли утолить непреходящей жажды. Но в раскаленных песках Белраха не обитали даже такие жизнестойкие создания, и пересечь ее без сторонней помощи невозможно даже самому выносливому человеку. Там, на границе жизни между желтыми песками Аунвархата и белыми песками Белраха расположились монахи ордена Черной свечи, живительным огнем вскармливающие обессиленных заплутавших странников и тех безумцев, по следам которых шествовал Вараил.

Солнце выпивало последние силы, глаза нестерпимо болели и не различали горизонта. Почему-то туча опустилась на песок, или поднималась с земли, распадаясь серой дымкой в небе. Поняв, что видит дым, Вараил ускорил шаг. Позади кто-то пролаял. Обернувшись, путник увидел группу следующих за ним зверей, левкрот, гиен ли, гулей — издалека он не мог сказать точнее. Он побежал, и животные погнались следом. Вскоре Вараил определил с облегчением для себя, что стал добычей все-таки гиен. Расстояние между ними стремительно сокращалось, и добежать до спасительного дома — его очертания в форме оплавленной свечи уже вырисовались впереди — Вараил не успевал, с другой стороны, выйти победителем в сражении с десятком гиен он также не рассчитывал. Обнажив меч, он приготовился к бою. Глумливо смеясь и тявкая, гиены начали его окружать. Одна из пятнистых гиен, самая большая и свирепая, должно быть матриарх, щелкая зубами, возглавила атаку. Она прыгнула и раскрыла пасть, но внезапно опаленная, опрокинулась. Остальные гиены нерешительно отступили. Добыча оказалась в коконе иссиня-черного огня. Через миг лепестки раскрылись и разметали обугленные туши. Маленький высохший монах в грубой рясе, подпоясанной вервием, без каких-либо приветствий и объяснений скрылся в стенах своего необычного дома. Жилище это стояло уже на белом песке Белраха и было подобно цельному куску обсидиана, на оплавленной вершине которого всегда горело темное неугасимое пламя. В проеме, где в обычных домах располагается дверь, вход преграждало такое же пламя.

— Ступай смело, — прозвучал низкий и мягкий голос с другой стороны пелены огня.

Не закрывая глаз, Вараил шагнул в огонь и оказался по другую его сторону, не опалив даже волос.

Он находился в маленькой и единственной комнате этого дома. Стены изнутри просвечивались, тогда как снаружи казались непрозрачными, в углу поднималась узкая обсидиановая лестница, верхней ступенью утопая в низком потолке. В келье не нашлось места ни кровати, ни столу или хотя бы стулу, зато у монаха, невысокого лысого старца с седой короткой бородкой, имелась красивая обсидиановая посуда: глубокая миска, кружка, ложка, большой кувшин с водой и множество туесков и горшков с кашами и крупами. Но на том и заканчивалось убранство дома. В молчании хозяин наполнил кружку водой и протянул гостю. Вараил поблагодарил монаха и, утоляя жажду, пил медленно. Дождавшись, когда кружка будет осушена, монах наполнил ее вновь, затем снял крышку с одного горшка, насыпал в миску и жестом пригласил Вараила отведать горячей гречневой каши. Устроившись на полу, гость занялся трапезой и монах, чтобы составить компанию, взяв кружку, опустился напротив, и пока Вараил уплетал кушанье, лишь однажды притронулся к ней одними только губами. Когда гость немного насытился и стал ворочать ложкой в миске не так как прежде скоро, он нашел время для разговора, перемежая ответы собеседника новыми порциями каши. Он представился и рассказал о цели своего похода. Монах слушал внимательно, иногда опуская темные, почти черные глаза и кивая, выказывая охоту слушать. Когда настал его черед держать слово, он начал так:

— Я Нихфор из числа монахов Черной свечи. Возник орден наш пять веков тому и целью имеет помощь страждущим приключений искателям. Единомышленники мои расселились по всему Яраилу в местах глухих, праздным людям неведомых. Пламя Черной свечи закаляет наши тела и пестует души, мы же, насколько хватает наших скромных знаний, помогаем людям, равно и другим разумным созданиям, познать глубинные силы и затеплить свечу, доныне безмолвную в каждом из нас.

— Что такое Черная свеча?

— Иные полагают, это артефакт, исполняющий желания, мы же, монахи, верим, что свеча заключена в каждом из нас, это наша бессмертная душа, наша божественная суть, и чем сильнее мы ее разжигаем, тем сильнее становимся, и силам нашим воистину нет границ.

Подобное заявление Вараил воспринял как браваду, он не раз встречал тороватых до хвастовства шарлатанов, чьи обманы снова и снова рассеивал Эльмуд.

— Какую же силу вы обнаружили в себе, зажегши свою внутреннюю свечу?

— Я освободился от пищи и воды, сплю единожды в неделю, не ведаю страха и не испытываю боли, — с готовностью ответил Нихфор, и в словах его не было и тени гордости. Но Вараил, не привыкший верить на слово, нахмурился, и монах добавил, хотя и без снисходительной улыбки, ибо не считал себя выше гостя. — Задержись в моем доме и сам станешь очевидцем истинности моих слов.

— У вас необычный дом, — не мог не заметить Вараил. — Для чего нужна эта лестница?

— Прежде она вела на верхние этажи. То, что сейчас выглядит огарком, некогда являлось настоящей свечой. Три этажа выгорели полностью, оставшийся нижний оплавился вполовину.

— Значит, в скорости вашего жилища не станет, и некому будет выручать странников, следующих к руинам Альма?

— В том не будет более нужды, ведь ты разрешишь загадку альманда.

— Тысячелетия лучшие воины мира идут на верную смерть и умирают. Единственная загадка в том: зачем мы это делаем?

— Если в тебе есть сомнение, возвращайся назад, пока можешь, — и вновь Нихфор не выказал осуждения, но дал бесстрастный совет.

— Вашему ордену пять веков, — вспомнил Вараил. — Как же странники преодолевали этот путь до его становления?

— Искали помощи магии и бессмертных сил. Всегда находился некто споспешествующий паломникам Альма. Одно время странников через Белрах на спине проносил Ярхот.

— Ярхот?

— Занавъяра Неукротимого вулкана. Он испытывал силу тел и разумов паломников, и сильнейших из них переносил на остров, иным в прошениях отказывал. Рошъяра, или новые боги, посчитали чрезмерным его вмешательство в жизни смертных. Твое незнание старых богов свидетельствует о том, как ныне мала их сила.

— Не вижу различий: так или иначе путешественники гибнут, от жары песков ли, от рук ли альманда. Поступок богов мне непонятен.

— Знай, Вараил, боги несовершенны и подобно людям гневятся и помнят старые обиды. Вот и все, что я могу сказать, ибо не ведаю большего.

Вараил провел весь день в келье Нихфора. Большую часть времени он проспал и, хотя теплый каменный пол не обещал снов праведника, проснувшись, ощутил прилив сил, которых не давали ему ни звезды бескрайнего неба, ни тем более мягкая перина Тронгароса, и подумал, что, возможно, затеплилась его внутренняя свеча, о существовании которой до вчерашнего дня он и не слышал.

Три дня провел Вараил у монаха, отдыхал и набирался сил перед заключительной частью похода. Его томило ожидание, но Нихфор не дозволял гостю продолжать путь, а без его помощи это не было возможно. Вечерами Вараилу мерещилась армия тальиндов у ворот Тронгароса, но поутру монах вновь качал головой.

— Во мне нет усталости, я готов к переходу. Почему же вы заставляете меня ждать? — спрашивал он.

— Твой дух еще смятен. Слабых духом Белрах лишает разума.

— Что же мне делать?

— Ждать.

Вараил злился и ждал. Но с каждым днем злость угасала.

Трижды начинал Нихфор разговоры о религиях и месте бессмертных сущностей в жизни Яраила и каждого человека. Однажды он спросил:

— Вараил, ты знаешь кто такой Аяра?

— Кажется, кто-то из богов, — ответил тот неуверенно.

— Это единственный бог. Но не такой, как сущности Рошгеоса — бог абсолютный. Мы живем между двумя ударами сердца Аяра. Вдох — и мир развивается, выдох — он перестает существовать. Гаснет отзвук сердца, новый удар рождает новый мир. Будучи силой безграничной, Аяра не может уместиться в проявленном мире, но заполняет его весь — и небесами и пылинками. Он наполняет Яргулвард нами и мы, как части бесконечности, равны самому Аяра.

— Это знание дало вам силы?

— Да.

— У меня другая вера, — холодно ответил Вараил и последующие попытки продолжить разговор не поддержал.

Подобные размышления не находили отклика в сердце воина и только умножали скуку. Одни примеры из историй небожителей Вараилу известны не были, другие в Мусоте преподносились иначе. Тогда, разочарованный, Нихфор разворачивал пергамент и что-то писал. На четвертый день он посыпал бумагу песком в последний раз, свернул и протянул Вараилу.

— Отнеси этот свиток домой. Истинная история не должна быть утеряна.

— Я могу идти? — уточнил гость.

— Ты можешь идти. — Лицо Вараила окаменело.

— Вы держали меня, только чтобы закончить свою историю?

— Не тревожься, — успокоил Нихфор. — Ты поспеешь вовремя.

— Вовремя?

— В час, означенный Аяра.

Вараил, потрясенный, вышел из кельи. Его ждала Белрах — мертвые пески, в которых не выживают ни насекомые, ни травы. Они прожигают и металл, и камень, вот почему тает дом Нихфора, и вот почему для передвижения по ней монах обул Вараила в пескоступы — широкую подобную снегоступам обувь, связанную из скрещенных веток, обмотанных верблюжьей шкурой. Сам же Нихфор стал на белый песок босыми ногами, не выказал боли и, убрав руки в широкие рукава рясы, прощаясь, сказал:

— Будь терпелив, в нужный момент знание откроется тебе.

Демаркационная линия солнца осталась далеко на севере, и главным источником жара теперь стал песок. Пескоступы оказались громоздкой, неприспособленной для быстрой ходьбы обувью, но подчиняясь указаниям Нихфора, Вараилу предстояло идти в них два дня, без длительной остановки, поскольку верблюжьи шкуры, хоть и покрытые защитными мазями все же тлели. Трех пар сменных подметок должно было хватить до реки застывшей лавы — тропы Ярхота, перемещаться по которой путник уже мог в чешуйчатых сапогах, впрочем, не без риска провалиться под окаменелую лаву и сгореть.

Люди склонны судить о возможностях других исходя из своего опыта, собственное ничтожество не позволяет признать достижений Великих, оттого люди пытаются уличить их во лжи и всячески умалить неподдающуюся пониманию действительность. Просто говоря, люди не любят, когда кто-то их лучше. Так и Вараил, оставшись инфантильным принцем Тронгароса, никогда бы не поверил, что человек, не смыкая глаз, может два дня кряду идти по горящим пескам. Теперь же, когда тело его закалилось, он вспоминал истории о людях, что поднимали слонов, бежали пять дней без продыху, или так же долго плыли без корабля или плота, не смеялся над теми, кто в них верит, но восхищался героями этих сказаний. Через два дня Вараил достиг тропы Ярхота. Простучав посохом окаменевшую красную лаву и убедившись в ее твердости, он устроился на привал. Отоспавшись, он двинулся медленно, не выпускал посоха из рук, а когда сапоги начинали дымиться, выбирал менее горячие участки лавы. Сейчас он обходился без пищи, дважды в день утоляя жажду и голод одной каплей живительной воды, данной Нихфором. Это был сок Вальториля. Величайшее древо Яраила давно пало, но по-прежнему кормило бережливых странников. Еще через пять дней Вараил пересек реку вдоль. Переход потребовал определенной ловкости, и его акробатические способности неоднократно подвергались проверке. Лицо в те дни он держал под плотным белым шарфом. Но и сквозь ткань неосторожный глубокий вдох грозил ожогом горла, а незнающие продыху глаза болели нестерпимо, и редкие сухие слезы сохли на запыленных ресницах. Схождение по реке кончалось Горящим морем, о близости которого ногам путника сообщил всевозрастающий жар. В дыму Вараилу вновь представились осажденные стены Тронгароса.

Тропа Ярхота размякла, и остаток пути Вараил преодолел по песку. Он шел быстрым шагом, но сдерживался, не переходя на бег, иначе, загребая сапогами песок, причинил бы дополнительной боли ногам, которой и сейчас песок предоставлял с избытком. Приблизившись к южной воронке мира, он остановился, потрясенный величественным зрелищем, забыв, как болезненно прожигает подошвы песок.

Гудящий красно-оранжевый поток бурлил и огнепадом переваливался через край мира, обрушивался с высоты двух верст и взрывался сонмом искр, вызывая рябь Горящего моря. Черные языки пламени внизу рвались к небесам, то опадали, то вытягивались во весь рост и самые высокие из них достигали сотни саженей. Пламя не сопровождал дым, горели не земля или небо, огонь сжигал сам себя и был самодостаточен. И сколько хватало глаз, до горизонта кипел бушующий хаос трех огней (с противоположной стороны в море впадало синее пламя тропы Симори, но со своего места Вараил не мог этого видеть).

Вниз к морю спускалась отвесная адарионовая лестница. Она ширилась на две сажени и состояла из крупных редко расположенных и множества маленьких перекладин, так что по ней могли бы сойти и великан, и цверг. Лестница оказалась немногим холоднее песков, так что жар ее чувствовался и сквозь армячные перчатки. Первое время спуска Вараил беспокоился о трепещущем пламени, с которым еще предстояло свидеться, но по мере продвижения, усталость перенесла все его внимание в руки. Он спускался с остановками, поочередно разминал руки, менял хват, переводил дыхание. Сосредоточенный на одной мысли: как бы ни упасть, он не заметил, как вклинился между остриями огня и спустился на небольшую, немногим шире лестницы базальтовую площадку. Ее передний край утопал в огне, и подсказок дальнейших действий не было. Вызванные неопределенностью малодушие и тревогу Вараил подавил холодным спокойствием. Сделав это, он сразу же увидел огромную, вершиной панциря достигающую ему плеч, черную черепаху, выползающую из моря. Предположив, что верхом мог бы переплыть море, он сказал:

— Не знаю, кто ты, и кем послана, но, если по силам тебе — доставь меня на Альмир-Азор-Агадор.

Черепаха подползла и улеглась у ног просителя. Вараил счел это согласием, но, оседлав, так и не смог заставить ее двинуться с места. Попытки привести черепаху в чувства также потерпели поражение, столь крепко она уснула, а может — умерла. Последнее предположение подтвердилось, когда Вараил уколол лапу черепахи мечом, и она не разомкнула глаз. Ему не доставило удовольствия раскалывать панцирь. Верхнюю его часть, карапакс, он перевернул и подвинул к краю берега, забрался внутрь, оттолкнулся копьем и поплыл, подхваченный волнами огня. В море он увидел утонувшую в огне еще одну исполинскую голову, которая вновь напомнила Пасура, и пришел к верной мысли, что древний народ, населяющий эти края, кем бы он ни был, сохранил черты в кожевнике и силаче Берхаима. Огонь не проникал в черную лодку и, хотя ныне Вараил пребывал в самом горячем месте плода, впервые за долгие дни находился в тепле, без страха обжечься. Он лежал на спине и смотрел, как в ночи вьются колосья огней, осыпаются снопами искр, но ни одна из них не попадает на него. Укачиваемый яростными снаружи, но ласковыми для него волнами, он уснул, словно ребенок в колыбели, а когда приятные, но быстро изгладившиеся из памяти сны окончились, челнок еще продолжал путешествие. Он спал легко, а с пробуждением больше не чувствовал жара. Весь тот день и день последующий Вараил провел в ожидании. Он был жив милостью черепахи, которая, о чем он так и не узнал, отдала взамен его жизни свою. Но не пугали его огненные воды, напротив, не имея ныне власти над судьбой, Вараил отрешился окончательно от страхов, словно все трудности остались на берегу, а сам он теперь лишь сторонний наблюдатель, глазами героя взирающий на окончание истории.

Те дни проплыли незаметно. Вараил стоял, по обыкновению положив руки на борта лодки, когда впереди вырисовалось сердце величайшей цивилизации Яраила. Вырвался из горящих вод и застыл непоколебимой черной твердыней Альмир-Азар-Агадор, остров альмандов, Кровавый вулкан, Адояс. Древний народ жил всегда здесь, но когда кровь обезглавленного занавъяра наполнила долину Горящим морем, перебрались на его тело. Высоко вздымались отвесные мрачные скалы, неприступные горящим волнам, а все-таки уступившие огню. Облизывало склоны пламя: жадно, упрямо, вожделея увлечь в ненасытное чрево богатства сокрытого от него мира. Оно не могло победить. Там, под слоем савана альмандов — сухих, крошащихся скал, незыблемо покоилась плоть павшего титана.

Вараил долго оставался в лодке, прежде чем ступить на черную землю. Хрусткая как снег, она крошилась под ногами. Она не пережила гибели детей и выгорела полностью, на многие сажени в глубину. Однако здесь, в соседстве буйного огня его движениями еще жило воспоминанье жизни. Иную картину, безнадежного упадка, неотвратимого разрушения и смерти прятали погорелые стражи.

Это была обитель мудрецов и волшебников, ученых и поэтов, король всех городов и сердце мира. Здесь, в Альме, собирались цверги, поучиться кузнечеству, сюда спускались альвы, послушать музыку. Голоса альмандов звучали так проникновенно, что песнью радостной они возвращали к жизням почивших, заслышав же их скорбный плач, опускали ветви и смолой исходили деревья. Они, исследователи и первооткрыватели познали письменность и, объединив противоположности, сотворили удивительных существ: кентавров, минотавров, гиппогрифов, гиппокампусов, и многих других. Они сгинули на заре прописных лет, но с кончиной их не смерилась сама земля, отказавшись принимать обломки великой цивилизации.

Заметенный пылью и похороненный пеплом, ныне Альм являет грустное зрелище: выжженная, никогда больше неспособная породить жизнь земля, усыпанная осколками базальта, оникса, обсидиана, адарионовыми пластинами, покосившимися, почерневшими, разрушенными строениями, чьи облики и назначения ныне невозможно определить. Ступени, кольца, черепки, обрывки чудом не истлевшей ткани — не таких почестей достоин король. Он пал в бою, не погребенный и обугленное тело короля присыпал прах его народа.

Альмир-Азор-Агадор давно не привечал дождей, ветер обдувал скалы, но не переступал через них. Носками сапог Вараил загребал пыль тысячелетий. В безветрии прах подолгу висел в воздухе, шлейфом отмечая дорогу странника.

Вараил вышел на тропинку из адарионовых плит, покосившуюся, запыленную, но все же явственно выделяющуюся на фоне иных развалин, и последовал ей. Вскоре по обе стороны дорожки выросли надгробные плиты разных форм и размеров, осыпавшиеся и еще сохранившие очертания, поваленные и расколотые, от иных могил не осталось и следа, другие едва только подверглись разрушению. Время стерло большинство эпитафий, многие сохранившиеся посмертные слова звучали на чужих Вараилу языках, но некоторые не столь древние и написанные родным словом надписи он мог разобрать.

«Мой друг и товарищ Варглиф. Ты был лучшим из нас. 1752–1776 Л. А.».

«Удел геройский тобою избран, твой путь окончен, спи сладко Киран. 2128».

«Ах, сестра, зачем? Помним и любим».

«Пугалище драконов, покоритель великанов, светоч Ёрмира, разрушитель оков, перешедший пять пустынь и переплывший три океана, презревший смерть, друг справедливых, защитник сирых и бич злонравных. Зераил Великий».

«Ровас 1157–1185 и Налия 1159–1185. Земля тебе пухом, любимый, но одного я тебя не оставлю».

Выделяющуюся среди прочих массивную заостренную плиту с торцов подпирали каменные скамейки, предназначенные для сидения. Окаймленная плетеным, во многих местах осыпавшимся орнаментом, эпитафия почти стерлась, так что, только отерев с нее пыль, Вараил смог прочитать:

«… Высокочтимый: 12?? — 137? Л. Д. С. примером… но мудрость осталась… ваши и за гробом подданные».

Но гораздо больше, чем признания величия забытого правителя, Вараила поразила следующее обращение к усопшему:

«Дурачина, а ведь я предупреждал».

Он переночевал среди могил, а на утро продолжил поиски. Переводя взгляд с одной плиты на другую, паломник вскоре приблизился к центру кладбища, где на свободной от могил поляне очерченной идеальным кругом высился Яг-Ра-Тах. Долог был путь, теперь он окончен. «Последний путь», — пронеслась мысль. Адарионовая дорожка заканчивалась базальтовым постаментом и там, под ногами альманда, на различных языках была вырезана уже знакомая Вараилу надпись:

«Здесь, пред тобою, я стою: беззащитный и безоружный. Пролей кровь мою, и кровь врагов твоих наполнит долины».

Альманд выглядел именно так, как его иллюстрировала «Азбука странника», но теперь Вараил мог рассмотреть его в деталях. Ростом он четырех аршинов, телом красив и строен, кожей бел как мрамор, ликом миловиден. Он обнажен по пояс, одежда его из полос и чешуек адариона. Он стоит прямо, устремив взор мертвых иссиня-черных глаз за горизонт, левую руку приблизил к ним так, словно защищается от солнца, правую протянув перед собой, обратил ладонью к небу. Кожа его гладкая, без морщин, шрамов и волос, лицо без бровей, глаза лишены век. Вараил осторожно прикоснулся протянутой руки, и ощущения подсказали — перед ним не живое существо, но камень. Оставив посох, копье, меч и нож, Вараил уложил походную суму среди могил, и уже собравшись с силами, протянул альманду посох, но промедлил, хватку не разжал и, оставив Яг-Ра-Таха безоружным, опустился у его ног в раздумьях. Причиной измены решению ни в чем не сомневаться стала следующая, не замеченная сразу Вараилом деталь: хотя земля вокруг, словно снежной крупой покрывалась пеплом и пылью, альманд оставался идеально чист. Эта мелочь не испугала Вараила, но показала, как рассеяно его внимание, упустив одно, он мог упустить и что-то еще. Последний раз перед боем упорядочивал он мысли, поначалу они метались как звери в клетке, но, не сумев привлечь внимания дрессировщика, утомились и уснули. Тогда дрессировщик увидел, прежде заслоняемую спинами диких животных маленькую птичку, и вспомнил о том обещании, которое давал Зверю-из-Лучей.

Просто человек, воин в латном доспехе и обломком вместо меча, мертвец, тысячами которых полнилось это кладбище. Он лежит ничком, руки и ноги раскинуты в стороны, а в спине запечатлен глубокий след продавившей латы могучей стопы альманда. Вараил похоронил мужчину в могиле, которую тот заблаговременно себе вырыл. Заготовленная плита гласила: «Если умер я здесь, имя мое — пустой звук и не достойно упоминаться в летописях». Затем Вараил нашел свободное место между только что похороненным безымянным воином и «Заботливым отцом, братом и сыном Н.Н. Донисом» и выкопал могилу для себя. Верхний слой земли окаменел, но расколов его копьем, он легко расчистил пространство достаточное для своего тела. «Если мне снимут голову или разрубят надвое, я даже переусердствовал», — отстраненно подумал он. Эпитафию он писать не стал, посчитав, что выразиться лучше, чем его предшественник все равно не сможет, и в изголовье могилы положил кусок базальта. Вернувшись, он вручил посох Яг-Ра-Таху, отошел на девять шагов и, держа копье наизготовку, произнес слова, которые тогда пришли на ум:

— Я, Вараил, наследный правитель Тронгароса, взываю к тебе, Яг-Ра-Таху, последнему альманду, стражу забытого царства, дозорному, ждущему рассвета, что никогда не настанет. Сквозь дни и ночи, сквозь лета и зимы, услышь зов мой, приди ко мне, сразись со мной. Я пролью кровь твою, или утону в крови собственной, я встречу славу на небесах, или обрету бесславие в земле. С честью приму я силу твою в услужение, и с честью умру от силы твоей. Яг-Ра-Тах, приди ко мне, сразись со мной. Убей меня, если сумеешь.

Его тело наполнилось бодростью и силой — альманд не воспользуется слабостью просителя. Над поляной, окружив Вараила кольцом, поднималась непрозрачная темно-синяя стена. Она вырастала куполом и медленно, сажень за саженью пожирала внешний мир. Скрылось Горящее море, таяло и сжималось небо в вышине. Мир остался по другую сторону купола, мир больше не мог ему помочь. Упал к его ногам последний робкий луч заходящего солнца, которого Вараилу больше не суждено было встретить. Купол сомкнулся. Яг-Ра-Тах открыл глаза.

 

Глава двадцать пятая. Последний танец Хьердхано

— Экое чудо, — изумился житель Сребимира. — Давеча маги на грифонах летали, а теперича на ветру.

— Маги здесь? — обрадовалась Азара.

— Как не здесь…

— Азара! — энергично работая локтями, к ней приближался высокий магистр зари. — Да расступитесь же! — повторил он слова, первоначально заглушенные досужими возгласами толпы. — Приказом Мирадеона эти люди, и цверг, — добавил он, увидев Граниша, — должны быть доставлены в Серебряный замок.

Толпа нехотя повиновалась, только тогда путешественники увидели альву.

— Миридис, — Граниш ее приобнял, коротким кивком приветствовал Белый Охотник. Дъёрхтард что-то неразборчиво пробормотал, но затем вдруг увидел на своих руках подаренный ему борутами теплый синий плащ.

— Не стоило, — смущенно заметил он.

— Я с тобой согласна. Но нельзя отнять у людей чувство благодарности, иначе они перестанут быть людьми.

Вирдео с Азарой змейкой просачивались к вратам замка, остальные отстали на пять-шесть шагов. Хвостом змеи стал Амутар, он рассеянно озирался по сторонам, сомневаясь: раствориться ему в толпе, или же проследовать за остальными в замок. Магистр первым делом спросил о похождениях ученицы, но та, ограничившись общими фразами, просила рассказать о положении военных дел в городе.

— Объединенная армия тальиндов и великанов наступает, завтра ожидается нападение. Соответствующие распоряжения Мирадеоном уже отданы. О подробностях, я уверен, он расскажет сам. Азара, — добавил Вирдео после короткой паузы. — Я не понимаю, почему в твоих руках этот несуразный меч, я не чувствую в нем никакой магии, но он меня пугает.

— Это Аштагор.

— Пресветлый Аланар, — в ужасе прошептал Вирдео. Лицо его окаменело, глаза разучились моргать. Азара смотрела на него и долго не могла подобрать самых простых успокаивающих слов.

— С ним город выстоит. — Этих слов Вирдео не воспринял. Повернувшись, он смотрел на ту, которую знал сызмала, и не узнавал.

— Кто ты?

Азара не знала, что ответить, но тогда же их нагнали остальные и магистр, очнувшись, отворил серебряную дверь.

Другая компания в свою очередь слушала рассказ Миридис.

— Мне привиделась ночь: зловещая и пустая ночь без конца. Я видела белые глаза, а затем, — альва замедлила шаг и почти прошептала. — Возникла она, — направление взгляда дополнило недосказанность. — Она подняла Аштагор, и света не стало.

— Мы знаем, — успокоил Дъёрхтард. — Но все это события минувшие.

— То же самое сказал Аланар Оламисваре, с которой я посчитала нужным поделиться видением. Но более того, Аланар велел мне возвратиться к вам, потому, — она не стала дожидаться избыточного вопроса, — что объединившись вчетвером, предвозвестники могут убить бога.

— Немыслимо! — возмутился Граниш, но они нагнали объект разговора, и он несколько скованно добавил: — немыслимо, чтобы тальинды, даже объединившись с великанами, рассчитывали захватить Сребимир. Это гамбит.

— Я тоже такого мнения, — согласился Вирдео. — Мы не видим всего поля, только пешки.

Он провел гостей в зал советов Серебряного замка. Почти все пространство помещения занимал серебряный стол. Форма капли позволяла сидящим за ним видеть друг друга, в то же время иерархически их упорядочивая. Собрание, конечно, возглавлял Мирадеон. Одесную от него на резном серебряном стуле восседал народный глашатай Элефомил, суть воля людская и божественная, ошуюю вытянулся тетивою воевода Кувер-Асим. Следующее за Элефомилом в сторону сужения стола место занимал облаченный в серебристую парчу духовидец Зефтеро, рядом устроились Вирдео, Азара и Амутар. Со стороны Кувер-Асима вновь прибывших дожидался Солас, за ним разместились Миридис, Граниш, Белый Охотник и в самом конце, почти на острие капли, сел Дъёрхтард. Мирадеон, несомненно, борута узнал, но былых разногласий не вспомнил. Дождавшись, когда все устроятся, он поприветствовал гостей:

— Добро пожаловать в Сребимир, странники. Знаю, зачем прибыли вы, о ваших благородных, но пугающих своей решительностью намерениях, и с нетерпением жду ваших речей. Но прежде вам надлежит знать следующее: неприятель наш, тальинд, численностью в десять тысяч воинов движется с юга и, сохранив скорость, достигнет стен Сребимира к полудню следующего дня. С ними триста великанов Хримхоры и двести великанов Ёрмира. Об этих злонравных созданиях, хрупкое перемирие с которыми не впервые разбилось, предлагаю до времени не упоминать, ибо предательство с их стороны, имей оно сколь угодно неприятные нам последствия, не явилось неожиданностью и лишь подтвердило истинность суждений о великанах как о жестоких и коварных тиранах и захватчиках. Иной, гораздо менее изученный враг — тальинд, и прежде чем сойтись, я желаю узнать о них как можно больше. Кто такие тальинды? Откуда они взялись? Какую цель преследуют? — присутствующие в который раз попытались найти ответы на озвученные вопросы.

— Первое упоминание о тальиндах, — взял слово Граниш. Он сложил кисти замко́м и за время своей речи только дважды взглядом отрывался от них, убедиться, что Мирадеон его слушает. — Находится в летописях Реликвера начала второго тысячелетия лета Аланара. Цверги Реликвера пишут о десяти людях: трех мужчинах и семи женщинах, отказавшихся от света и ушедших жить под землю. Все они разнились цветами кожи и языками и даже три женатых пары родную речь не использовали, ибо имели целью отказ от всего о прежней жизни напоминающего. Эти еще не тальинды, но их далекие пращуры учились таиться и выживать в подземельях и формировали начатки того быта, который стал частью новой цивилизации. Добровольные изгои, как мыслится мне теперь, последователи старых богов, угнетенные падением Рогдевера, строили новый народ. Спустя половину века они закрылись от иных людей и цвергов. И если первое время подземного существования имели они зримые отличия, их забрала темнота. Исследовательский дух цвергов был удовлетворен встречей уже не с людьми, но с тальиндами четыре века спустя, ибо в отщепенстве тальинды схоронились за толстыми шкурами троллей, с которыми, как известно, и поныне сохраняют неизъяснимое согласие. Первейшее же их описание совпадает с обликом, который известен всем нам. В последующие годы тальинды почти не принимали участия в судьбе мира, изредка поднимались на поверхность и до сих пор лишь однажды участвовали в войне, — Граниш остановился, давая возможность кому-то другому продолжить.

— Ты располагаешь редкими знаниями, цверг, — похвалил Мирадеон. — О какой войне речь?

— В середине тринадцатого века, — продолжил Вирдео. — стало известно, что тальинды не сгинули, не оскудели умом и не обессилели телом, под водительством Пратхавилокьяма десять тысяч соотечественников объявили людям идейную войну. Любопытно, что Пратхавилокьям, именуемый Видящим, умел говорить, по крайней мере, на языке Сиридея, а значит не только Ераиль своим примером опровергает мнение об их низком интеллекте. Видящему удалось захватить Манулаш, но не возродить почет старых богов. Войско Берхаима освободило братский город, и все до единого тальинды были уничтожены.

— Десять тысяч воинов, — размышлял вслух Мирадеон. — Такой армией командовал Пратхавилокьям, такое же число насчитывалось у врага три года назад в начале войны, и столько же тальиндов ведет к нам Ераиль.

— Возможно, тальинды способны перемещаться исключительно формацией в один мириад, — саркастично предположил Кувер-Асим.

— Но гораздо существенней, — Мирадеон не обратил внимания на его слова. — Понять, чего тальинды добиваются. Каких-либо открытых заявлений с их стороны не поступало, цель тальиндов мне неясна: перемещаются они петлями и зигзагами, порою нападая на селения, порою обходя стороной, города не расхищают, за стенами не прячутся, длительную осаду не ведут, преимуществом ночи и географии пользуются не всегда, в плен не сдаются, пощады не знают.

— Мы не находили логики в их поступках три года, не найдем и за один вечер, — высказался воевода.

— Но теперь, — возразил серебряный всадник, — мы располагаем новыми сведениями.

Он раскатал большую карту, где ломаными линиями и крестами был отмечен маршрут передвижения тальиндов за все три года войны. Мирадеон прочертил линию от креста на месте Лесгароса, и завершил другим крестом, обозначив грядущее столкновение. Взглянув на карту, Дъёрхтард тяжело выдохнул — нет, линии не складывались в некий сакральный символ, не содержали сокрытое или явное послание, они так и оставались ломаными линиями, но уже в одном их определении содержался ответ.

— Это разломы.

— Что? — не понял Амутар. Он все еще считал свое присутствие здесь неуместным, но возникший в зале советов дымок таинственности напомнил ему о загадках Ветхого Плаща и возвратил в реку тревожных и одновременно сладких вод.

— Пространственные разломы, — пояснила Азара, мгновенно разделив мысль Дъёрхтарда. Она указала на крест возле Яблорки: карта сообщала, что столкновение с тальиндами произошло в этих краях два года назад. — Здесь объявился циклоп.

— И еще один здесь, — Зефтеро указал на другую отметку.

— Теперь мы знаем цель тальиндов, — подытожил Миридеон. — И возникновение их союза с великанами становится неизбежным и очевидным.

— В дольмене Нигдарабо мы выдели сцену битвы в Сребимире, — вспомнил Амутар. — Скорее даже очертания битвы, слишком размытые, чтобы судить о победителе. Но бой уже на страницах Синей книги, он не может не состояться.

Мирадеона его слова встревожили, Зефтеро разозлили.

— Абсурд! Будущее всегда можно изменить.

— Завтра мы разобьем тальиндов, — убежденно заявил Кувер-Асим.

— Окончательная победа? — удивился Элефомил. — Даже сын свиньи в это не поверит. Пусть все сложится благоприятно для жителей Сребимира, но засим станет известно о новых десяти тысячах тальиндов, поднявшихся на поверхность, единственно для того, чтобы кровавыми жертвами вызвать чудовищ других миров.

— Тогда спустимся под землю и уничтожим логово тварей, — почти радостно предложил воевода.

— Этот шаг представляется мне единственной возможностью завершить войну, — согласился Мирадеон. — но прежде опустим пяту у собственных стен.

— Стало быть, тальинды идут на верную смерть, — уточнил Зефтеро. — И неизбежное их поражение не нарушает общего замысла. Все мне стало ясно, кроме одного: какова в этой войне роль предвозвестников? Не думаю, что их появление здесь объясняется прозаичным желанием помочь.

— У вас нет причин не доверять нам, — возмутилась Миридис.

— Именно вам — нет, — вступил в разговор доселе молчаливый Солас. — Однако собственное весьма вероятное неведение не мешает вам быть оружием в чьих-то длинных руках. Предвозвестники всегда выступали на стороне старых богов, если так — вы должны быть вместе с Ераиль, и нахождение вас в качестве союзника сына Эри-Киласа нельзя не посчитать вещью странною.

— Судите нас не по действиям наших предшественников, а по действиям нашим собственным, — ответил Граниш. — Цель наша — сохранить мир между занавъяра и рошъяра и, если иные предвозвестники становились на чашу заяра, предположу, поступали так потому только, что весы дотоле перевешивались в другую сторону.

— И чтобы помочь нам и уравновесить соотношение сил, вы приносите проклятое оружие, которые по научению Аланара никто и никогда заполучить не должен?

— Даже Аланар не мог предвидеть всего.

— Я хочу знать другое, — перебил Мирадеон. — Прежде вам требовалась помощь, чтобы завладеть Аштагором, но мне нашлась замена. Так скажи мне, кто ты — Азара?

— Я Ахари, дочь Аланара.

— Признаю, никогда не слышал о тебе.

— Я умерла до прописных лет, а сейчас вернулась.

— Твои слова могут быть правдивы, но уверен я лишь в одном — в моих руках меч не принесет большой беды, — Мирадеон раскрыл над столом сильную властную ладонь.

— Я оставляю Аштагор себе.

— Азара! — вспыхнул Вирдео.

— Дерзкая девчонка! — негодовал Зефтеро. — Как смеешь ты перечить богочеловеку?

Удивлен был и Мирадеон:

— Объясни, почему клинок должен остаться у тебя.

— Когда-то давно Аштагор принадлежал мне. Потеряв его, я потеряла себя и только сейчас начала вспоминать свою жизнь и свою суть. Если меч останется со мной, никакая сила не проникнет за стены Сребимира.

— Примите ее слова к сведению, — посоветовал Мирадеону Зефтеро. — Но прежде чем разрешить столь важный вопрос, надобно знать, кто такая Ахари, вот хотя бы: где и зачем потребовался ей Несуществующий?

Азара медлила, знающие ответ предчувствовали негодование остальных. Ее молчание сдвинуло брови Мирадеону, и каждое последовавшее за ним слово сдвигало их все сильнее. Она поведала историю своего падения без прикрас и оправданий. Рассказ был кончен, но присутствующие еще долго не могли уверовать его правдивости. Вирдео потрясенно качал головой, Солас опустил подбородок на сложенные одна в другую ладони, Кувер-Асим щурился и почесывал голову, Зефтеро, не моргая, смотрел на рассказчицу во все свои большие слегка навыкате глаза, Элефомил, напротив, хаотично обегал взглядом собравшиеся лица, пытаясь разгадать скрывающиеся за ними мысли. Видимое спокойствие сохранил один только Мирадеон.

— Убийца крови своей, — выдохнул Зефтеро, по-прежнему, не моргая, и, повернувшись к Мирадеону, добавил: — И ей-то мы могли вверить жизни нашего города? — серебряный всадник жестом велел молчать. Он вновь предложил положить меч на стол. Азара не спешила. Напряжение росло, пока, наконец, не обрушилось с низким звоном.

— Только на время битвы, — предупредила Азара.

— Верно, — Мирадеон продолжил мысль. — После боя Аланар сам рассудит, как поступить с мечом.

Большой иссиня-черный меч, состоящий из множества разновеликих кристаллов, с загнутой спиралью гардой и многолучевой звездой, у основания по виду тяжелый и по ощущениям зловещий — но это и все, что можно сказать об Аштагоре, не взяв его в руки. Воин не видит в нем опасного оружия, слишком несуразен меч, слишком велик, лезвие не плоское острое, но округлое тупое, не лезвие, скорее, еловая ветвь. Маг не чувствует в нем силы, ибо сила эта вне границ волшебства. Собравшиеся взирали на меч с тревогою и алчностью, с благоговением и ужасом, Аштагор лежал перед ними, пожираемый взглядами, овеваемый дыханиями, он был близок, но бесконечно далек. Мирадеон обхватил кристальную рукоять.

Тускнел Аланар, подгоняемый братом, он правил ладьей все быстрее. Еще не вальсировали белые кружева, но холодным дыханием зима предуведомляла Яраил о своем скором приходе. Вечерело, и в «Кутилу» возвращались игроки в свайку, чтобы согреться и присоединиться к веселящемуся люду. «И в пору битвы не смолкнет музыка, и не опустеют пенные кружки», — торжественно заявлял Гогорад — задорный крепыш и хозяин постоялого двора. Веселье в «Кутиле» шло в самом разгаре: за круглым столом шумно играли в кости, у барной стойки соревновались в количестве выпитого. Там, среди крупных мужчин, выделялся тощий алианец с темно-красным оттенком кожи, никогда прежде не пивший алкоголя, но очень хотевший понравиться новым подбадривающим его друзьям. Особняком сидели сосредоточенные шашисты, иные завсегдатаи предавались солдатской забаве — бросали короткие стрелы в прибитое к стене дно бочки. И все эти действа происходили под оживленную лютню златокудрого красавца. Здесь собрались люди различного происхождения, многие говорили на разных языках и в повседневной жизни не понимали друг друга, но общие увлечения игнорировали языковой барьер, объединяли и сплачивали постояльцев.

Граниш и Белый Охотник раздумчиво потягивали эль, Миридис разглядывала картины будущего в кубке вина, Вирдео и Азара оживленно о чем-то беседовали, Солас остался наедине с кружкой воды — иных напитков магистр солнца не употреблял, от пищи же отказался вовсе, Амутар присоединился к игрокам в кости и на ссуженный у Граниша фалрин уже имел десяток блестящих монет, Дъёрхтард слонялся от одной группы людей к другой, нигде подолгу не останавливаясь и ни в чем не участвуя.

— Я им не доверяю, — признался Вирдео, имея в виду предвозвестников.

— А я не чувствую в них угрозы, — возразила Азара.

— Именно это и должно тебя насторожить. Пойми, не важно, осознают они свое предназначение или нет, несут добрые намерения или только притворяются союзниками, их рождение, обусловленное смертью прежних вестников, предопределено тысячу лет назад, а быть может и раньше, и в столь дальновидном планировании не может быть места таким мелочам как человеческий фактор.

— Чего же ты хочешь: обезопасить город, добившись их пленения, или вовсе…

— Я рассматриваю оба варианта.

— Что?!

— Азара! — поразился ее наивности Вирдео и одновременно призывал не привлекать к себе лишнего внимания. — Речь не идет об отдельно взятых жизнях, но о жизнях, возможно, всего Сребимира, или даже Яраила! За большой мир мы платим маленькими жертвами. И так было всегда: отказ от многих школ магии только потому, что в перспективе ученики достигнут запретных глубин, обучение только тому, что знаем мы сами, что мы можем контролировать. К тому же, убежден, потенциальную угрозу мы устраним, обезвредив кого-то одного, вот хотя бы мага.

Тут их подозвал Гогорад, объявив, что трехместная комната, которую они ожидали, освободилась. Азара сказала, что хочет в одиночестве подумать о словах магистра, и с притворством, которым владела в совершенстве еще в бытность рошъяра, стала изучать ассортимент бара, а после того, как Вирдео и за ним Солас, одаривший ее хмурым взглядом, скрылись на втором этаже, резко обернувшись к двери, как будто бы случайно столкнулась с Дъёрхтардом, который, не глядя по сторонам, направлялся к приятелям. Он, извиняясь, посторонился, но Азара так просто его не отпустила.

— Дъёрхтард, ты ведь дикий маг? — сделала она заключение, исходя из отсутствия знаков принадлежности определенному ордену на его мантии.

— Да.

— А какое направление тебе ближе всего?

— Альгар. Я не владею магией альмандов, но с недавнего времени мне стали открываться секреты первого языка.

— Как такое возможно? Я и сама теперь вспоминаю альгар, но ведь я слышала его из уст самих альмандов, другого пути его изучения нет. Ты ведь не бог, правда? — она улыбнулась, и собеседник не смог не вернуть улыбки.

— Нет, конечно, нет. Я сам не нахожу ответа, — и после короткой паузы сказал: — богиня. Так странно говорить с тобой на равных. Сколько тайн ты познала, сколько цивилизаций пережила? — он покачал головой, не в силах этого вообразить.

— От многих знаний я предпочла бы избавиться, о многих событиях забыть.

— Да, наверное… Нигдарабо, — каким он был?

— Я не помню его, не помню, чтобы хоть когда-то видела его, и не уверенна, что он вообще существовал.

— Аштагор стер воспоминания о нем.

— Не воспоминания, а самого Нигдарабо. Аштагор переписал историю, мой дед никогда не рождался.

— Но ведь ты родилась, и твой отец. Для вас ничего не изменилось.

— Не уверена. Сейчас, когда я обретаю прошлое, мне кажется, что мира больше нет. Словно поразив деда Аштагором, я уничтожила мир, и только Нигдарабо остался жив. Или же мир был уничтожен и сотворен вновь, и мир, в котором я живу сейчас не тот, в котором я родилась, и даже не я родилась, но та, что убила Нигдарабо и сотворила меня. Это должно звучать безумно, и я не думаю, что когда-либо узнаю истину.

— Если ты права, Аштагор гораздо опасней, чем принято считать. — Предвестник погрузился в невеселые размышления, но вскоре попытался переменить тему разговора. — Как богиня ты обладаешь собственной магией, и если в смертном обличье увлекалась ею, не удивлюсь скорому возникновению нового ордена — ордена Ахари. Мы, маги, сможем получать силу от тебя.

— Да, возможно, — рассеяно ответила она. — Что ж, еще увидимся.

Она удалилась в свою комнату, Дъёрхтард вернулся за стол. Миридис встретила его нетерпеливым взглядом.

— Уходим, — распорядилась она.

— Куда? — не понял он.

— Предательница и ее друзья недовольны нашим присутствием, они попытаются не допустить нас к сражению.

— Не понимаю.

— Я расслышала несколько слов их разговора, что-то про намерения, мир и вестников, Граниш уловил тревогу на лице Вирдео, — цверг согласно кивнул. — Назови это предвидением, но они захотят удержать нас от встречи с Ераиль.

— С другой стороны, — размышлял Граниш. — Мы можем сдаться добровольно, и когда битва окончится, всяческие подозрения с нас будут сняты.

— Мы должны быть там, мы должны следить за Азарой, — напомнила Миридис.

— Таково желание Аланара, почему мы обязаны ему следовать? — возмутился маг.

— Оно совпадает и с моим желанием. Она рождена для раздоров и принесет еще много боли, я чувствую.

— Почему же магистры, последователи Аланара, заодно с ней? — вступил в разговор Белый Охотник.

— Они постараются обезопаситься и от нее, и от нас, и неизвестно от кого в первую очередь.

— Намерения магистров благородны, — рассудил Граниш. — Но сейчас все смешалось, и они не могут отличить друзей от врагов.

— А ты, — обратилась Миридис к Дъёрхтарду. — Ты говорил с ней, как, по-твоему, она заслуживает доверия?

— Мне кажется, да.

— Как бы то ни было, не забывай о ее прежней жизни. Она могла обманывать рошъяра, что стоит ей обмануть человека?

— Я останусь здесь, — решил Белый Охотник. — Увидимся после боя — если выживем.

Дъёрхтард замыкал троицу и, проходя место, где беседовал с Азарой, увидел на полу рубиновый аграф-феникс и незаметно для спутников подобрал, намереваясь при случае отдать владелице.

Золотая ладья, мерно плывя, рассекала темные густые воды. Правил ею, стоя на носу, не веслом, но волею своею мужчина в богатых золотых одеждах. Был он юн лицом и прекрасен: золотые пряди, переливаясь желтым светом, ниспадали далеко за плечи, звездами горели глаза, и лучилось само тело его. Но подойдя ближе, Азара увидела: плывет ладья не в лазури небесного океана, но водах красных, водах из крови, борта лодки забрызганы кровью, кровью обагрены царственные одежды Аланара, кровь стекает с его лица. Увидев Азару, бог вгрызается руками в борта ладьи, из-под пальцев стекают красные струи.

— Уходи, — просит он, но Азара продолжает приближаться. Он сгибается, на одежде проступают новые пятна, кровь сочится изо рта, ушей, уголков глаз. — Остановись! — Азара делает шаг назад, и Аланар распрямляется.

— Отец, что с тобой? — он одаривает ее суровым взглядом.

— Ахари, ты не должна участвовать в грядущем сражении. Покинь Сребимир. Каким бы ни был исход битвы — не вмешивайся.

— Если этот бой настолько важен для тебя, спустись и определи его исход. — Аланар показал кровоточащие руки.

— Не только в мире смертных происходят сражения.

— Кто?

— Ядъяра. Они воспользовались моей внезапной слабостью. Ты забрала Аштагор, — пояснил он. — Забрала мою силу.

— Ты сам помог мне, вручив Золотую книгу.

— И боги ошибаются. Я счел тебя дарованием, но не увидел в нем дочери. Обещай не прикасаться к Аштагору, и на рассвете после боя я вернусь за ним. И еще: я прощаю тебя, дочь.

— Это… неважно. Я ждала твоего прощения слишком долго. — Аланар сдвинул брови.

— Ты выполнишь мою волю или нет, останешься в стороне от боя?

— Я могу оставить Аштагор, но не жителей Сребимира. И я не понимаю, почему не должна вмешиваться.

— Большое кровопролитие создаст новый разлом. В Яраил хлынут существа иных миров и мы, боги, не сможем вам помочь.

— У смертных есть один бог, на которого они могут рассчитывать.

— Ты не до конца вернула свою силу, и принесешь больше смертей, чем сохранишь жизней. Послушай меня. Поверь мне.

— Ты хочешь, — наконец поняла Азара. — сдать Сребимир без боя.

— Горожане уже начинают собирать вещи. Продержитесь без кровопролития один день, и боги закроют разломы.

— Если город опустеет, я не подвергну риску ничьих жизней кроме собственной.

— Если начнешь битву, — предупредил Аланар. — Я узнаю об этом и любой ценой остановлю тебя.

Проснувшись, по лицам магистров Азара прочитала, что они, если и не имели подобного диалога, так или иначе неукоснительные инструкции получили.

Крестьяне собирали пожитки в дорожные мешки, богатеи навьючивали утварью мулов, Сребимир пустел на глазах. Власть предержащими было объявлено об отсутствии необходимости сбора ценных вещей, ведь тальинды, как известно, не разоряли городов, первоосновной же задачей значился вывод домашних животных и скота. Но люди, будучи существами склонными к накопительству, расставляли приоритеты иначе.

Предвозвестники переночевали в бедняцкой лачуге на окраине. Открыв входную дверь, Дъёрхтард столкнулся с Соласом.

— Пора идти, — небрежно бросил магистр солнца так, словно они о том условились загодя.

Отзвучали голосистые выкрики торговцев, утих вдали цокот подков, ветер качал вывески опустевших кабаков, скрипел дверными ставнями, шуршал листвой. С тревогою, но надеждою на скорейшее возвращение люди покинули дома, кто мог идти — ушел, кто не мог — тех унесли. И только одна упрямица, безучастная заверениям, убеждениям и всяческим доводам оставалась в стенах Сребимира. Половину дня бесцельно прослонялась она по мертвому городу и так углубилась в размышления, что едва не пропустила вторжения врага.

Великаны, пригибаясь, пролазили в открытые городские врата, тальинды просачивались в узкие улочки. Азару они нашли перед дверями Серебряного замка. Для удобства она вынесла один из серебряных стульев на возвышенность и, восседая на нем, с ленцой и снисхождением встречала гостей. Слепые тальинды ее не видели, но чувствовали стороннее присутствие. Весть о необычной находке живо разнеслась и среди великанов.

— Ахари! — радостно воскликнула Ераиль, приближаясь к ней. Азара молчала, мастерски скрыв удивление осведомленностью предвестницы и одновременно ожидая, что она обнаружит свои планы. — Приятно видеть тебя… союзницей?

— Разумеется! — подтвердила Азара. — Истинность намерений до нынешнего дня мне приходилось скрывать, теперь же, когда я вырвалась из попечительства отца и магистров, в притворстве больше нет нужды. — Ераиль согласно кивнула.

— А кое-кто все же остался, — загадочно протянула она, получив телепатическое известие от подчиненных. И приказала вслух, чтобы ее слышали и великаны: — обыскать все загоны, облазить все деревья, просмотреть все корыта. Зарубить все, что движется, застрелить все, что летает, заколоть все, что плавает, затоптать все, что ползает.

Солдаты исполняли поручение ревностно: переворачивали гнилые бочки, разрывали норы, уничтожая все, что может умереть. Но их потуги вызывали слишком мало страдания и боли, чувства эти терялись в кроне Яргулварда, не достигая иных миров, обитатели которых могли бы как за ниточку уцепиться за них. Тогда Ераиль подошла к Азаре и, склонившись, задорно шепнула на ухо, кивнув в сторону войска:

— Убьешь? Хотя бы половину, — Азара как будто размышляла, но предвестница уже передумала. — Забудь, слишком мало боли. — Она отдала мысленный приказ и тальинды, забыв о мелкой живности, не промедлили в его исполнении. Вдруг охнул и свалился, подняв тучу пыли, великан.

— Предательство! — взревел Морхорд. Расшвыривая и растаптывая тальиндов как сор под ногами, он пробивался прямиком к затейнице беспорядка. Подчиненные не обступили его кольцом, какого поведения в подобной ситуации можно ожидать в стане людей, поскольку великаны, считая лидера сильнейшим из них, попыткой защитить его сами отбросили бы тень сомнения на его могущество, кроме того, они шли за кем-то из страха, но не уважения, и когда командир падал, о нем никто не скорбел, и место его занималось следующим по силе. Такая же схема работала и при слиянии войск: более сильный, нежели его северный родич, Морхорд как данность присвоил две сотни великанов Ёрмира. Никем не остановленный, в забрызганных кровью доспехах и рогатом шлеме, он приблизился к Ераиль, волоча за собой шипастую канабо, на которую намотались ошметки тальиндов. — Я раздавлю тебя, — пригрозил он.

— Глупый Морхорд, — великан поднял свое страшное оружие, но Ераиль зашла за спину Азары, и ему пришлось проглотить оскорбление. — Мы подаем сигнал вашим родственникам из Ядгеоса, помнишь? В Сребимире мы не застали людей, но кровь, неважно чья, должна пролиться здесь именно сегодня, потому что именно сейчас рошъяра слабы как никогда и не могут защитить Яраила.

— Тогда мы перебьем всех тальиндов, — пообещал он.

— Я знаю, — прошептала Ераиль. Ее услышала только Азара, и ей показалось, в этих словах звучала грусть.

Грохот боя наводнил город. Тальинды сражались без страха, устали и сожаления, они умирали молча, но расставаясь с телами, их души исходили болью, и крики их вкушали ядъяра. Умирали и великаны: шумно, кроваво и зрелищно, падая, они опрокидывали забытые телеги, проламывали крыши сараев, вызывали цунами в опустевшем пруду. Первоначально на одного великана приходилось двадцать тальиндов, но количественное превосходство не определило победителя. Число тальиндов сокращалось не пропорционально потерям врага, но даже когда исход боя не поддавался сомнению, подземные жители не усомнились в мудрости приказа Ераиль и оставались верны ей до последнего вздоха. Морхорд исполнил обещание, пусть и малая часть его армии но выстояла, тогда как Ераиль единственная из тальиндов сохранила жизнь.

— Теперь никакой «нашей» армии, только «моя» армия — объявил Морхорд, возвращаясь к предвестнице. На протяжении всего боя женщины оставались на местах, обе скрывали волнение под масками бесстрастия. — Но войско мое опустело. Как теперь я сокрушу получеловека и его людей?

— Морхорд-Морхорд, — покачала Ераиль головой. — Тебе больше не нужно сражаться с воинами Мирадеона и магами Кзар-Кханара. И нет, армия не стала принадлежать тебе.

В подтверждение ее слов прогремел взрыв. Рассыпался осколками камней опустевший дом, взметнулась земля у порога, сползла, словно срезанная косой, росшая в саду вишня. Так раскололось пространство. В образовавшуюся брешь свалился циклоп. Вслед за ним в разных частях города возникали и другие обитатели Ядгеоса: адау, хримтурсы и брунтурсы. Первые из них, отвратительные многоголовые великаны, величина и сила которых напрямую зависит от числа их голов. Двух и трехголовые адау — рабы и служащие, семи и девятиголовые — воины и командиры соответственно, двенадцатиголовые — чародеи. Большая редкость — адау с двадцатью четырьмя головами, эти исполины могущественные колдуны и правители, незыблемо стоящие высоко над прочими сродственниками. Брунтурсы же подобны своим ледяным братьям, столь же огромны и сильны, но кожа их черна как уголь, глаза ярки как лавовые бездны, вся их одежда — повязки из шкур, но за обманчивой дикарской внешностью имеется глубокий ум, могущий оспорить право человеческих мудрецов называться таковыми.

Армия Ядгеоса прибывала, и в этом хаосе расколотых домов и разорванных деревьев совсем не заметно было появление Мехатора в его парадной робе из больших иссиня-черных чешуек, прежде принадлежащих устрашающему морскому змею. Но и он не возглавил армию.

Звучным звоном раскололся Серебряный замок в центральной части, расползся в стороны распускающимся бутоном и развалился на две равные части. В зале, прежде предназначавшейся для аудиенций с Мирадеоном, подмяв серебряный трон коленом, стоял Карх. В руке его был огромный костяной молот, на теле — шкуры мамонтов. Он неспешно поднялся и обвел взглядом войско, которое ждал с момента встречи предвозвестников. В него входило сто сорок девять великанов, семьдесят восемь низших адау, сорок пять воинов и четырнадцать магов адау, двадцать два циклопа, пять хримтурсов и четыре брунтурса. Прибавив себя, Ераиль и Азару он насчитал триста двадцать воинов и рассудил, что армии недостает четверых. Больше, однако, никто не появился.

— Ваши распоряжения, командарм? — прокричала Ераиль. Она полагала, войско поселится в Хримхоре, где будет медленно наращивать силы и готовиться к новым битвам. Но ей не были ведомы замыслы ядъяра.

— Выступаем в погоню за Мирадеоном, — Ераиль подавила удивление.

— В таком случае, мне разумней вернуться в Тальмарис.

— Ты пойдешь с нами, — отрезал Карх.

— Но, — она попыталась слабо возразить. — У меня нет армии.

— Моим повелителям не нужна твоя армия, им нужна ты.

* * *

— Быстрее! — подгонял людей Мирадеон. Сам он верхом на белокуром Аргхоре мог бы уже промчать сотню верст, но конь этот, пусть и очень выносливый, подаренный сводным братом, Тавелианом, увы, не мог унести всего прежнего населения Сребимира. — Бросайте обозы, оставляйте все, без чего можно жить.

И люди повиновались, но приказ исполняли не без сожаления. Весть о необходимости покинуть жилища они восприняли стойко, будучи уверенные в скором возвращении. Теперь же, надежды их оставались в прошлом с каждой оставленной позади вещью. Если начиналось все тактическим отступлением, теперь оно переросло в бегство от смерти. Войско Мирадеона превосходило численностью противника в двадцать пять раз, но численный перевес не отменяет перевеса силы. Лишенные покровительства городских стен, люди на открытом пространстве представляли легкую добычу гигантам, и сейчас многие обыватели Сребимира роптали, сомневаясь в мудрости погнавшего их Аланара. Они бросали пожитки, оставляли телеги и отпускали на волю безразличных тревогам хозяев мулов, но великаны, как было известно из наблюдений разведчиков на грифонах, догоняли их с устрашающей скоростью.

Мирадеон смотрел на солнце. Аланар опускался к горизонту, но уходя, взирал на мир искоса, все еще цеплялся за него взглядом, не желая, боясь отпускать. Он обещал вернуться и с новым днем принести победу. А до той поры нужно выжить или, что важнее, уберечь Аштагор от участия в битве, от попадания в руки врага.

Дрожь земли возвещала о приближении великанов, пыль равнины бежала впереди тяжелых стоп. Кровавый свет последних лучей заката очертил силуэт Карха. Каждым шагом он преодолевал двадцать аршинов, его снежная борода развивалась на восемь локтей подобно гонимому ветром облаку, или флагу неприятельского флота, который хоть и белого цвета, возвещал не о мире, но о смерти. За его плечами вырисовались фигуры хримтурсов и брунтурсов. А затем солнце закатилось.

Солдаты рассредоточились и укрылись в Теургском лесу, крестьяне под символической охраной в сотню воинов ушли в чащу, держа курс в находящийся неподалеку Сигиллор, который мог предоставить беженцам стены, но чьи безучастные чужим заботам маги не оказали помощи Мирадеону. Полубог не тревожился за простой люд — великанам нужен Аштагор, но пока меч с ним и его быстроногим скакуном, он не видел возможности осуществления замысла врага. Великаны приближались, люди прятались. Воины нервно проверяли легкость высвобождения клинков из ножен, маги вспоминали заклинания. Ждали и предвозвестники, поутру вновь объединившиеся с Белым Охотником. Ждал Амутар. Он не мог вернуться в Мёдар, однако другие дороги перед ним были открыты. Но бывший наемник проникся чужими переживаниями, но переживаниями за общий мир. Прошлые, порою неблаговидные поступки не вычеркивали его происхождения и отличали от жителей Сребимира столь же несущественно, как крой одежды или предпочтенье вин.

Миридис призвала Люперо.

— Сражайся так, как не сражайся еще никогда, — шепнула она ему в ухо, обнимая за шею. — Как будто каждый из этих людей — это ты, как будто каждый — твой друг и хозяин.

Мирадеон меж тем пребывал в сомнении. Унести Аштагор самому, или поручить эту важнейшую миссию кому-то другому? Позаботиться о безопасности артефакта или принять бой вместе со своими людьми?

— Друзья мои, — негромко заговорил он, приняв решение. — Услышьте мои слова и донесите остальным. К нам приближается армия, справиться с которой нам не по силам. С рассветом Аланар вернется к нам, чтобы испепелить гигантов, а до тех пор вы должны выжить. Помните различие между храбростью и безрассудством, не вступайте в бой без необходимости, но если выбора не окажется, расстаньтесь с жизнью не напрасно, но за дело правое. Слушайте Кувер-Асима, он глас мой в битве, слушайте командиров своих. Говорю я так, потому что сам не смогу сражаться вместе с вами. Я должен сохранить Аштагор, меч, который дает силу нашим богам. Его потеря обойдется нам горше потери целого города. Дождитесь Аланара, дождитесь меня. Завтрашним днем я хочу видеть вас во здравии. Выживите.

И Мирадеон ускакал в темноту. Воины, предоставленные сами себе, продолжили вслушиваться в тишину леса, ожидая и боясь, когда захрустят сучья и палую листву всколыхнет тяжелая великанья поступь. Чем дольше уезжал Мирадеон, тем ниже становился боевой дух его солдат. Командиры взывали к их стойкости, но люди слушали отстраненно, они чувствовали себя брошенными на неминуемую смерть, хотя и не корили Мирадеона и его выбор не подвергли осуждению. Они прятались за стволами и под корягами, на ветвях и среди кустов. Они хранили молчание, но сердца их стучали так громко, что грозили обнаружить беглецов. Осознавая это, люди только пуще тревожились, и еще быстрее бились сердца — круг замкнулся. Великанам не готовили ловушек, столкновения с ними приказано было избегать. И даже когда затрещали, ломаясь, деревья и лесную безмятежность растоптал грохот пришельцев, люди не шелохнулись. Они оставались на местах и когда освещаемые луною темные силуэты проходили мимо, обдавая их тяжелым шумным дыханием.

Кто-то дернул Вирдео за рукав мантии, магистр вздрогнул, но этим кем-то оказалась Азара.

— Я не смогла придумать, как их остановить, — прошептала она ему на самое ухо. — Но некоторые из них скоро выйдут из строя. — Вирдео ничего не произнес, но дважды легко прикоснулся к ее руке, как бы говоря: «Так держать».

Мехатор, благодаря выдающейся магической силе, возглавлял адау-колдунов. Медленно, подобно крадущемуся хищнику, он углублялся в лесную чащу, но вдруг остановился.

— Нам никогда не найти Аштагора, — сказал он вполголоса, но многие люди и некоторые великаны его услышали. — Так пусть Аштагор найдет нас. — Сказав это, он резко выбросил руку в сторону и раздавил скрывающегося в древесной листве воина. — Убить всех людей! — распорядился он. Приказ эхом повторили великаны.

— Убить! Раздавить! — кричали они. И начался хаос.

Люди выскакивали из укрытий и толпами набрасывались на великанов, многократными ранениями в ноги вынуждали опуститься к земле, после чего приканчивали ударами в шеи и головы. Гиганты отбивались от них как от муравьев, топтали и давили, большинство из них использовали самые простые виды оружия — дубины и молоты, не интересуясь балансировкой и остротой лезвия, ведь попасть по маленькому человеку широкой дубиной куда проще, нежели мечом или копьем. Для них защита людей не имела значения, тяжелые удары одинаково успешно дробили незащищенную кожу магов и сминали кольчуги воинов, людям же приходилось приноравливаться к каждому противнику по отдельности: великаны Хримхоры, исключая их предводителя, носили доспехи из дубленых шкур белуджитов, их северные родственники коже предпочитали сталь, младшие адау отсутствие доспехов компенсировали ловкостью, а циклопы — силой. Но если шкуры хримхорцев возможно пронзить копьями, в топорных доспехах ёрмирцев найти брешь, младших адау взять числом, а циклопов ослепить, что-либо противопоставить адау-воинам солдаты Сребимира не могли. Мастерски слаженные доспехи защищали гигантов с ног до головы, толщина же стали исключала любое ранение простым оружием. Единственным уязвимым местом, дарующим сопернику хоть какую-то надежду на победу у адау-воинов, были прорези в шлемах, но чудом ли, мастерством ли, лишив зрения одну голову, противнику предстояло сразить и остальные шесть или восемь. А ведь сила адау-воинов заключалась не в одних только доспехах, они размахивали страшнейшим для людей оружием, напоминающим огромный круглый плоский щит на длинной рукояти, сковороду или даже мухобойку. Именно последнее сравнение приходило на ум воинам, когда на их глазах одним взмахом оно убивало по три, а то и пять человек. Такое громоздкое оружие требовало большого открытого пространства, отчего семи и девятиголовые адау избегали чащ, куда в укрытие отступали люди, чтобы после того, как маги поджарят броненосцев в их панцирях, вынуждая снять доспехи, неожиданно возвратиться и расправиться с этими могучими соперниками. Но и на стороне великанов сражались маги; силой каждый из них превосходил учителей Кзар-Кханара, а Мехатор, хоть и всего лишь великан в три сажени, длительное время в одиночестве противостоял обоим магистрам и троим солнечным магам. Когда же число противников продолжило возрастать, он призвал на помощь адау-колдунов и затерялся в их тенях. Белый Охотник сражался в зверином облике. Сила противников гораздо превосходила его собственную, и в этой битве он полагался больше на командный дух. В белом медведе глупые младшие-адау и многие великаны Яраила слишком поздно распознавали врага и раненные забывали об обороне и подвергались растерзанию людей. С началом боя сразу шесть адау-воинов погрузились в состояние беспробудного сна — так сработало отсроченное заклинание, прочитанное Азарой в Закроме Аланара. Другим приятным союзником для людей стал Люперо. Размер и сила позволяли адоранту с прыжком вгрызаться в горла и быстро убивать трехсаженных великанов. На более крупных врагов он обрушивался с возвышенностей, либо мертвой хваткой вгрызался в руки и ноги, разрывая плоть в клочья, а сталь в куски, ловкость же и скорость его были выше возможностей гигантов, и для них он явился настоящей черной смертью. Главную угрозу людям, несомненно, представляли брунтурсы и хримтурсы. Орудовали они хрупкими по виду, но удивительно крепкими костями в половину собственного роста, колоссальные размеры которых спорили с человеческим разумом, неспособным вообразить их прежних хозяев. Эти исполины сметали все на своем пути, воины не могли их ранить, маги в бессилии опускали плечи, и те и другие ощущали себя ничтожествами, обреченными на смерть. Первым их неуязвимость оспорил Граниш.

— Мы сражались и с более сильным противником, — напомнил он Дъёрхтарду.

Маг использовал на хримтурсе самое сильное заклинание из своего арсенала — распыление, и потрясенный его неэффективностью, слушал старшего предвозвестника одним ухом. Но когда перед его глазами возник Резец, необходимость какого-либо объяснения отпала. Дъёрхтард чувствовал себя вернувшимся в прошлое, в тот миг, когда стоял против Карха и не видел возможности его победить. С тех пор он одолел много препятствий, но как показало распыление, против хримтурсов оставался все так же беспомощен. Он зажал в руке Резец. Мысль о том, что прошлое всегда повторяется и ему стоило попытать удачу еще в этом прошлом, не покидала мага и мешала сосредоточиться на текущей задаче. Чтобы унять сердцебиение он закрыл глаза. Вдох — глаза открыты, под ногами лед, кинжал занесен для удара, выдох — и клыки давно умерших борутов вгрызаются в жилы мерзлого камня. Хримтурс оцепенел, не довершив шага, и стал заваливаться вперед. Но прежде чем вернуться на землю, Дъёрхтард, стоя на плече гиганта, еще дважды пронзил его шею и напоследок прочертил в ней глубокую борозду. Хримтурс обрушился с грохотом, подминая молодые деревца и обламывая столетние ветви. «А ведь Аеси могла быть хримтурсом и Адояс брунтурсом», — некстати подумалось магу. Мысль эта породила следующую: «Не на другой ли стороне по умыслу анияра до́лжно находиться их вестникам?». Меж тем гиганта почитали мертвым, но приблизиться к нему не решались. Хримтурс пошевелился и, упершись руками в землю, стал подниматься. Его движение послужило сигналом к действиям магов: огненные столбы, лучи и потоки устремились к нему со всех сторон. Спасаясь от огня, хримтурс прикрыл руками голову и бежал прочь, но впереди поджидала другая группа магов. Гигант ревел, но казалось, это ветер гудит; кисти его растеклись лужами, голова, растаяв, скособочилась. Упав, он больше не вставал. Другого хримтурса Солас растопил огненной бурей. Он приказывал не подходить близко к нему самому, но двое солдат попытались увести от него великана, приближение которого, как им думалось, магистр не заметил — и людей и великана унес вихрь горящих листьев и раскаленного воздуха. Одного брунтурса свалили воины Сребимира, в чем была заслуга Вирдео, на короткое время превратившего их сталь в адарион. Миридис проворной ланью проскальзывала меж двух лагерей, дыханием анияра поднимала смертельно раненных и наполняла опустевшие колодцы сил. Граниш вернул Резец. Скрываясь в кустах, он внезапно выскакивал, парализую великанов и даже адау-воинов, чьи доспехи крис легко преодолевал. Дъёрхтард с другими магами вступил в тяжелейшую схватку с колдунами-адау. Ераиль в битве не показывалась. Азара уже длительное время сражалась с Мехатором, но никто из них не мог взять верха. Великана окружали магические сферы и кольца, направленные против него заклинания разбивались о символы, а сам Мехатор создавал все новые и новые защиты. Используя Закром Аланара, Азара резко переломила ход поединка. Плетью Сурхосула она расколола вражеские щиты и, не дав Мехатору опомниться, призвала слепой взгляд Ирилиарда — заклинание анализировало и поражало цель наиболее действенным способом. В небе возник огромный закрытый глаз, веко приподнялось, извергнув длинный узкий поток лунного света, прошедшего сквозь Мехатора. Но великан не окаменел, не сгорел и не рассыпался в пыль, он просто исчез, и Азара не без сожаления поняла — соперником ее был не Мехатор, лишь иллюзорный двойник. Элефомил не принимал участия в бою, но возглавил отход горожан. Кувер-Асим пусть не был мастером фехтования, ухитрялся одновременно пребывать в разных частях битвы, его хладнокровие и грамотные приказания не позволяли врагу подчинить себе ее сценарий. Амутар был в числе людей, заколовших первого брунтурса, он не рвался яро подобно Белому Охотнику в гущу сражения, но разумным образом совмещал свои умения с талантами союзников: он получил адарионовый клинок от Вирдео, в тяжелую минуту нашел Миридис, затем пристроился к Люперо, добивая раненных. Он выбирал врагов себе по силам, но вклад в общее дело оттого только возрастал. Морхорд, будучи гораздо меньше любого воина-адау, свирепостью не уступал, а ловкостью их превосходил. Великаны горделиво следовали за лидером, которого считали непобедимым. Однако Амутар, наблюдая за ним, понял, — великан не столько хороший боец, как актер. Высокое место он занимал по праву и, будучи очень большим и сильным, мог рассчитывать на победу в драке с любым представителем своего рода. Врагов он всячески запугивал: рычал и скалил зубы, тела людей и после убийств продолжал дробить своей ужасающей канабо, втаптывал в почву или разрывал на части и разбрасывал ошметки в стороны. Но для хорошего полководца одной силы мало. Он не отдавал никаких команд кроме тех, что демонстрировал собственным примером, а именно — убивал людей. Действия его были исполнены безудержной яростью, но в таком граничащим с безумием состоянии Морхорд был лишен осмотрительности. Этой слабостью и воспользовался Амутар. Он укрылся за толстым стволом, по другую сторону которого предводитель великанов затеял драку, и когда тот оказался на расстоянии прыжка, швырнул себя спиной вперед ему в ноги. Морхорд не удостоил долгим взглядом ударившийся об него мешок с костями, и оставленный без внимания, Амутар спокойной поднялся, разрубил ему коленное сухожилие и отпрыгнул в сторону. Великан взвыл и упал на колено. С неослабевающей яростью он продолжал удерживать людей на почтительном расстоянии, но солдаты уже обступали его кольцом, а воины Морхорда, мигом забыв о предводителе, действовали теперь исключительно по своему усмотрению и устремления каждого из них были направлены только на собственное благополучие. Почти одновременно пять копий пронзили великана, наконечники двух из них безнадежно застряли в ребрах и так и остались торчать. Изрубленный, исколотый Морхорд продолжал стоять на коленях, изо рта его вытекала густая почти черная кровь.

И все же, невзирая на отвагу и самоотверженность людей, великаны были сильнее. Медленно, но длань Ахабо к первым обращалась шуйцей. Изувеченные обескровленные люди, умирая, вглядывались в кромку неба — не блеснул ли первый луч Аланара? Но нет, до рассвета еще далеко. Переломным в противостоянии людей и великанов стал поступок Зефтеро, когда он осознал, что сейчас им не помогут боги, но может помочь сам лес. Здесь обитало великое множество свирепых огненных муравьев и шершней. Встав волею теурга на сторону людей, они стали на защиту общего мира. Эти маленькие создания одинаково легко впивались в шкуры великанов и адау, проникали в одежды и забирались в доспехи адау-воинов. Укусы и уколы каждого из них в отдельности гигантами едва ощущались, но, когда тысячи букашек облепляли жертву с ног до головы, существо огромное покорялось существом крошечным. Не волки, не медведи, а именно муравьи настоящие хозяева лесов. С поддержкой шершней они ужасали даже циклопов: толстые шкуры не поддавались челюстям и жалам, но насекомые, обнаружив изобретательность, забирались в глаза, уши, нос и рот. Вотще ярились гиганты, срывали одежды и бросали доспехи — они не могли стряхнуть всех муравьев, тем более состязаться в проворности с шершнями. Ободренные нежданной помощью люди отринули усталость и дрались с удвоенными силами, почти явственно ощущая дуновение грядущей победы. Их задор охладил контрудар адау-колдунов и Мехатора. Собрались черные зловещие тучи, они пожрали луну и звезды. Небесный океан разверзся бурлящим нескончаемым потоком и обрушился на землю с высоты нескольких тысяч верст. Водная громада изгибала ветви и срывала листву, она ввергла в ужас бросившихся искать укрытия насекомых. Не ливень — настоящий водопад нещадно гнул людей, прижимал к земле и топил. Маги Аланара, лишенные покровительства своего бога, уже истратили большую часть сил, оказавшись в тяжелых условиях, они не смогли противиться природе и пресечь колдовство адау. Уровень воды в лесу стремительно повышался и уже достиг колен людей. Беспомощные, они неуклюже взбирались на возвышенности, искали естественных навесов и мест, способных укрыть от гигантов и безумной стихии. Нимало не стесненные ливнем гиганты прошествовали вглубь леса, топча безропотных людей. Еще недавно ощущавшая себя победителем сторона оказалась разбита.

От ужасного дождя Азара спасалась сферой погодного постоянства, благодаря чему оставалась одной из немногих людей, по-прежнему сражающихся в полную силу. Схватив сломленного водой Зефтеро, она втащила его в сферу, где дрожали пятеро вымокших насквозь магов, не намеренные отступать от спасительницы ни на шаг.

— Где Мирадеон?! — крикнула она над самым ухом теурга, чтобы быть услышанной среди этого водного безумия.

— Забудь! Он не вернется! — отрезал Зефтеро.

— Люди гибнут, нам не победить без Аштагора!

— Не имеет значения! Аланар приказал уберечь клинок от боя любой ценой!

Азаре захотелось вытолкнуть теурга обратно под ливень, но Зефтеро, подготовив заклинание, сам покинул сферу и тут же облекся защитным покровом.

Гиганты, игнорируя жалкие потуги сопротивления, продолжали углубляться в лес, и цель их становилась ясна. Дождь перестал, изможденные люди выбирались из грязи и луж. Мысль о спасении не радовала, они не исполнили своего долга, как считали, когда обязаны были проявить большее радение. Азара не медлила, она призывала продолжить бой и нагнать гигантов, но люди: и воины и маги, пусть и разделяли ее желание, но в абсолютном большинстве своем не могли не то что рассчитывать на победу, но и попросту догнать беглецов. Вдруг кто-то слабо позвал Азару.

Кувер-Асим лежал придавленный поваленным деревом, из живота его торчал обломок ветви. Азара кликнула Миридис, но воевода только крякнул. Он не двигался, а когда заговорил, одни лишь губы слабо шевелились.

— Азара, останови их. Мой сын… — на этом глаза его остекленели, а рот так и остался открыт.

Она обвела взглядом лишенную обоих полководцев армию: люди нетвердо стояли на ногах, поднимали друг друга, бережно прислоняли к деревьям, укладывали на землю и закрывали глаза. Они стонали и отхаркивались кровью, кто-то кричал в предсмертной агонии…

— Кто-то еще может стоять, — сказал, подходя к ней Дъёрхтард. Мантия его была забрызгана грязью и кровью, лицо напряженное, руки в ссадинах, рукава изодраны. — А значит, мы будем сражаться. — Азара кивнула.

— Постарайтесь задержать их до моего возвращения. — Она открыла Закром Аланара и провела двумя пальцами по заклинанию, одновременно озвучивая его: — то-ел-ах-ис ир-еш…

— Ит-ир-ос-ша-му, — разгадав суть заклинания по первому слову, выкрикнул Солас. Молния заглушила заклинание Азары на половине. Она прошла сквозь тело девушки и утонула в земле, но когда слепящий свет погас, и стих гром, Азара подняла голову:

— …гот, — и исчезла. Солас понурил плечи, обреченный взгляд упал на носки сапог.

— Ты из ума выжил! — вспыхнул Вирдео. — Ты мог ее убить!

— Мог, — согласился магистр солнца. — Мог убить раньше, не теперь.

* * *

Поначалу Азара растерялась, испугавшись, что перепутала заклинания. И в темноте ночи она знала, что стены, по которым они с Варалом бегали в детстве, пока окрик Рейрины или какой-нибудь наученный ею стражник не прекращал веселое баловство, сложены белым камнем, что на площади впереди днем разгорается шумная городская жизнь, и что позади нее находится Алакрей. Но навстречу ей шел Мирадеон в сопровождении городских стражников, многие из которых несли чадящие факелы. В левой руке серебряного всадника она увидела Аштагор и вернулась в реальность.

— Ты опоздала.

— Вы должны отдать мне меч, — торопливо проговорила она. — Наше войско разбито, гиганты гонятся за жителями Сребимира, мы должны их остановить.

— Мне горько это слышать, — Мирадеон опустил взгляд, но единожды медленно моргнув, посмотрел в глаза Азары с прежней твердостью. — Но я не могу помочь своему народу и не могу исполнить твоей просьбы. — Азаре подумалось, он не расслышал обращения.

— Конечно можете. Доверьте мне Аштагор. С его силой я остановлю гигантов. Обещаю, меч не достанется врагу.

— Речь не о доверии, — начал объяснять Мирадеон. Он говорил размеренно, движения его были неспешны. Азара же в нетерпении покачивалась и заламывала пальцы. — Войну нельзя выиграть. В отношении Аштагора высказывание это справедливо вдвойне. Несуществующий не способен творить добра. Он может одолжить победу, а затем возьмет двойную плату, и мы не знаем, чем придется платить.

— Моя жизнь, моя душа, я готова заплатить всем, что имею. — Мирадеон покачал головой.

— Разумеется. Но будучи уверенным, что платить придется мне, думаешь, я не поступил бы так как ты того хочешь? Будущее, прошлое, настоящее — все связанное с Аштагором покрыто туманом, который не способны прорезать даже божественные очи. Но Аланар видит дальше нас, и мы должны следовать его велениям. Не сомневайся, принимать решение твоему отцу было также тяжело, как нам его исполнять.

Полагая, что выразился достаточно убедительно, Мирадеон возобновил движение к Алакрею. Азара не двинулась, только подняла кисти и на кончиках ее пальцев засверкали молнии. Аланар мог видеть дальше нее, но она помнила времена, предшествующие появлению людей и знала, на что способны родственники в случае угрозы для них самих.

— С дороги, — раздражаясь, приказал Миридеон. Но он никогда не был королем для Азары.

В это время двери Алакрея открылись, и встречать гостя вышла облаченная в парадную порфиру королева в сопровождении эскорта трех рынд Алакрея в начищенных доспехах и белых плащах. С ними же был и капитан городской стражи, по случаю надевший лучшие доспехи.

— Приветствуем вас…

Рейярина осеклась, когда Азара, стоящая к ней спиной, обернулась. Изумился и Клеймир, он хотел подойти и обнять девушку, но на такую вольность в своем положении не отважился. Королева увидела решительный взгляд, собранные в тонкую линию губы. На память ей пришел образ девочки с таким же упрямым выражением лица, склонившейся над умирающей вшивой дворнягой и отказывающейся ее оставить. Только на пальцах девочки не трепетали тогда нетерпеливые молнии. — Что здесь происходит? — обратилась ко всем Рейярина.

— Мы уже все обсудили, королева. — Пользуясь всеобщим замешательством, Миридеон двинулся к ней. Он уже проходил мимо Азары, когда удар молнии заставил его охнуть от неожиданности и согнуться.

— Азара, немедленно прекрати! — приказала Рейярина. Но она уже не была ее королевой.

Азаре надоело ждать. Она тряслась в нетерпении, зная, что где-то в холодном ночном лесу гиганты истребляют людей, брошенных своим королем и своим богом. Кроме того, она боялась, что внутри Алакрея даже ночью Аланар хранил силы, и окажись Аштагор в его стенах, для нее он будет потерян.

— Мама, поверь, с этим мечом я спасу жителей Сребимира!

— Схватить ее, — ледяным тоном приказала Рейярина. Брови Клеймира поползли вверх, стражники медлили, нерешительно поглядывая на капитана, все они знали Азару в лицо и никто не помнил от нее дурного поступка. Королева строго посмотрела на капитана. Клеймир кивнул своим людям, и те натянули луки. Стража Алакрея, хоть и не подчинялась капитану, разделяя его неуверенность, также промедлила и теперь, обнажив мечи, обступала Азару кольцом.

— Ыд-ыр-ет ве-рыд, — почти неслышно за шумными действиями стражи прошептал кто-то. Взметнулась пыль, поднялся ветер, Азару окружил вихрь из стальных лезвий. Стражи Алакрея отпрянули, они еще могли достать ее кончиками мечей, но скорость вращения лезвий устрашала, и неосторожное движение могло стоить им жизней. Азара узнала магию ядъяра, но размышлять о нежданном помощнике времени не было: Миридеон удалялся к воротам Алакрея. Она приготовилась к новому колдовству, но рынды и Клеймир последовали за серебряным всадником, а сам он пригнулся, скрываясь за их спинами. Последовал приказ стрелять лучникам. Стрелы не смогли преодолеть воздушную воронку: сильный ветер, изменяя траекторию, отбрасывал их в стороны, те же из стрел, что достигали кромки смерча, разрубались на части кружащими лезвиями. Точечное заклинание окаменения, которое творила Азара, неминуемо убило бы кого-то из стражников в случае промаха, но она решилась рискнуть. Мирадеон уже был перед воротами Алакрея, а заклинание готовилось сорваться с рук, когда неведомая сила вдруг опрокинула его окружение. Это позволило Азаре в последнее мгновение изменить направление заклинания. Мирадеон замер, и возле него появился невидимый прежде помощник — это был Мехатор. Азара бросилась к ним.

— Тебе не совладать с Аштагором! — выкрикнула она, надеясь, что это правда.

Великан с силой толкнул Мирадеона. Не владыка более своему телу, полубог повалился навзничь, и рука обронила меч у порога Алакрея. К нему потянулся Мехатор, но Азара оказалась быстрее.

Вдруг все стихло. Закончилось действие вихря лезвий, Мирадеон поборол окаменение и поднимался на ноги, в ужасе взирала на происходящее Рейярина, Клеймир нервно отряхивал усы, словно по команде лучники опустили луки, а мечники — мечи. Азара направила Аштагор на Мехатора.

— Я не хотела этого, — слова были обращены к Мирадеону.

— Азара! — вновь попытался воззвать к ней серебряный всадник. Его голос звучал мягче прежнего, поражение его не опечалило, но несколько усмирило. — Теперь я уверен, ядъяра хотят, чтобы ты вернулась в битву с Аштагором!

— Я не выпущу его из рук.

— Ты сама в их руках. — Азара перевела взгляд на Мехатора.

— У человека с кровью рошъяра было время объясниться, предоставь же и великану с кровью ядъяра такую возможность.

Но Азаре смертельно надоели разговоры, когда ее цель требовала действий и действий стремительных. Она не знала точно, почему великан помог ей, была ли ему нужна помощь в победе над Мирадеоном, и он не успел завладеть Аштагором, или же последовал за ней в Тронгарос единственно для того, чтобы обеспечить возвращение меча в битву. Она знала только собственные намерения. В них не входило милосердие над Мехатором. Азара не считала нужным искать оправдания перед кем бы то ни было, объяснять свое поведение, тратить время на прощальные слова.

А тысячью верст южнее в тот миг Яг-Ра-Тах открыл глаза.

— Повеление: смерть, — слова сами сорвались с губ. Мехатор грянул оземь. Для нее было не так важно, почему именно сейчас альгар вдруг проснулся, важнее было, что она поняла, как именно следует поступить дальше.

* * *

Зашло солнце, и близилась ночь, но синий купол породил яркий дневной свет и показал выжженную арену и ее непобедимого чемпиона. Альманд сошел с пьедестала. Вараилу представлялось, что тяжелая стопа его, упав, с грохотом расколет камень, Яг-Ра-Тах долго будет изучать противника и неспешно и немного неуклюже направится ему навстречу. Произошло же все с точностью наоборот. Со своего наблюдательного поста Яг-Ра-Тах спустился мягко, едва всколыхнув пыль под ногами, что свидетельствовало не о его легком весе, а весил он, как пять взрослых мужчин, но об огромной силе, благодаря которой и достигалась плавность движений. А затем он побежал на Вараила. Тот выставил копье, полагая, что вынуждает противника остановиться, но ошибся вновь. Яг-Ра-Тах врезался в острие, копье, не оставив на его теле даже малейшей царапины соскочило в сторону, а сам Вараил неумышленно шагнул вбок, и стремительный мощный удар пришелся на его плечо. Он не заметил, как оказался опрокинутым у ног альманда, а посох уже взлетал для нового удара. Вараил откатился, и посох взметнул комья земли. Пятясь, юноша пытался лихорадочно придумывать тактику боя. Его копье не может проткнуть кожи альманда, — вот так, небольшая неожиданность, но ведь Вараил и не ждал, что все будет просто. Изначально он намеревался поразить соперника в глаза — в сказках даже у самых сильных чудовищ это место уязвимо. Встреча с морским змеем несколько пошатнула его веру в уязвимость глаз. Со слов Пасура он знал, что глаза даже несопротивляющемуся льву человеку выдавить сложно, то может и глаза альманда нельзя выколоть простым оружием? Внешне эти глаза не выглядели уязвимыми: иссиня-черные бездны, в них не отражалась душа альманда, только в глуби порою вспыхивало зарево далеких битв, да мерцали звезды. От одного удара Вараил пригнулся, от другого отскочил, он пытался и блокировать выпады, но его руки не обладали достаточной силой, чтобы выдержать натиска альманда. Во второй раз он растянулся на земле, и снова от смерти его отделила секунда расторопности. Яг-Ра-Тах перемещался очень быстро, всех умений Вараила только и хватало, чтобы отсрочить свое поражение, уйдя в глухую оборону. Платой за вторую ошибку стали три не просто сломанных, а раздробленных ребра. Вараил стал задыхаться, долго сражаться на пределе возможностей он не сумеет. Попытка попасть копьем в глаз провалилась, ответный удар заставил его левую руку безвольно свеситься. Вараил вздрогнул, но времени отдаваться боли не было.

Они находились на невысоком пригорке, у подножья которого очереди быть использованным дожидался торчащий в земле меч. Поднырнув под следующий удар Яг-Ра-Таха, Вараил скатился вниз и выхватил его. Он придумал план, который должен окончить бой. Поднявшись, он взмахнул мечом наотмашь, одновременно оборачиваясь, но не рассчитывал достать противника. Видя неуправляемый меч, альманд подставил посох. Следующие действия совершились в считанные мгновения, длительность которых гораздо меньше их описания. Сталь разрубила дерево на две части, Яг-Ра-Тах раскрыл кисти и выронил их, а Вараил, почувствовав некоторое сопротивление удару, а значит уменьшение скорости движения меча, повернул полукругом и вонзил острие точно в глаз альманду.

Исчезло время, исчезло пространство, исчезли чувства и образы. Мира не существовало, никогда не было и никогда не будет. Это знание продлилось лишь мгновение. Нет, его тоже никогда не было, но ведь что-то было? Вараил попытался вспомнить — что. Огонь. Точно, был огонь, он есть и всегда будет. Есть только огонь, только бесконечное всепожирающее пламя, оно чадит и хрустит его костями. Вот. Значит все это ложь, есть дым, есть боль, есть тело, которое горит. Но как же неприятно гореть! Почему нельзя не гореть? Или… есть ли что-то кроме огня? Ничего нет. Тогда ничего предпочтительнее горения, пусть лучше так. Тогда нужно сгореть и стать прахом. Если прах не горит, конечно, он предпочтительнее факела. Факел? Какое странное слово. Нет, этого слова нет. А что такое прах? Пепел, пыль, остаток, мертвец, скелет, человек. Какие странные слова, наверное, их тоже нет. Слов вообще нет. Но если они не горят, лучше быть остатком или мертвецом. Мертвец это от слова мертвый? Разумеется. Разумеется от слова разум? Верно. Верно от слова вера? Стой, что-то горит, ты не забыл? А что горит: мертвец, разум, или вера? Ну, мертвец гореть не может, мы это уже установили. А вера может гореть? Не понимаю, мне, наверное, не хватает разума. Вот и решили, разум горит, и потому нам его не хватает. А кому это нам? Ладно, мне, тебя нет, не было, и нет. Согласен.

Его разум не просто горел, он верещал в истошной агонии. Когда Вараил это осознал, то утонул в боли. Но затем он вспомнил, что уже тонул. Тогда его спасли тритоны, и в их царстве к нему пришел Яг-Ра-Тах в третьей ипостаси. Нет, красный, черная и белый вестники были кем-то другим, теперь Вараил это понимал. Но кем? Он запутался. Надо вспомнить главное. Он сражается, альманд его убивает. Зачем? Очевидно, Яг-Ра-Тах над собой не властен, но позвал Вараила, веря, что тот сможет его освободить. Ах, вот откуда взялось это слово «вера»! Только напрасно он верил в меня, я не обладаю ни выдающимся умом, ни великой силой. О твоих силах и слабостях альманд знает лучше твоего. И победить его нельзя, сказано же было. Тебе всего только и нужно, что пролить его кровь, а устроил представление. Как? Я не могу его ранить, и… во мне не течет крови альмандов! Сказано «пролить», так «пролей», хватит искать скрытый смысл!

Обломки посоха еще не достигли ног альманда, его рука тянулась к горлу Вараила. Меч в руке человека рассыпался мелкими осколками, а в глазу Яг-Ра-Таха не осталось следа укола. У Вараила было одно лишь мгновение — на его исходе могучая рука разорвет ему горло и шейные позвонки. Он выбросил левую руку перед лицом и попал точно в кисть альманда. Его кости треснули, ведь это было все равно, что наотмашь ударить камень. Противник удержал кисть, и казалось, хрупкие человеческие пальцы сейчас смешаются с чешуей перчатки. Но вот из-под перчатки выступила синяя капля и, медленно скатившись, скрылась в трещине выжженной земли. Яг-Ра-Тах продвинул кисть выше по руке Вараила и кивнул, будто только что пожал. Магический купол опал, ночные звезды приветствовали победителя.

— Ложись, — приказал Яг-Ра-Тах голосом красивым и мягким, ничуть не взволнованным.

Вараил не посмел ослушаться. Большие белые руки проплыли над его телом, от них шло приятное тепло и умиротворение. Боль отступила, больше не было переломов и ран, пропали даже старые шрамы, оставленные безрассудным детством, и новые — когти жестоких песков. Расправилась кожа на щеке, поднялись новые волосы над прогалиной на голове. Когда альманд закончил, Вараил поднялся и, с удивлением двигая членами, пытался найти хоть какое-то неприятное ощущение в теле.

— Отныне я твой слуга, — сказал Яг-Ра-Тах. — Но служить тебе смогу лишь как начнется новый день и Альм застелет белая земля.

— Но здесь не бывает снега, — возразил Вараил, однако Яг-Ра-Тах уже направился к пьедесталу. — Постой, — попросил человек. Альманд обернулся.

— Я бы хотел, — Вараил не мог подобрать слов, его одолело безнадежное разочарование. Он так долго шел сюда, и теперь, когда все трудности позади, альманд просто разворачивается спиной и даже не желает слушать. И это победа?

— Я знаю, чего ты хочешь. Ты говорил об этом в Кадусартане.

— Армия тальиндов, — уточнил Вараил. — А с ними, я слышал, великаны. — Альманд посмотрел куда-то вдаль, и глаза его засияли звездами.

— Я остановил их.

— Нет, — юноша покачал головой. — Ты не мог, ты все это время был здесь.

— Я сделал это, — повторил Яг-Ра-Тах. — Только что. — Затем добавил: — на всем острове остался лишь клочок плодородной почвы. — Он указал рукой на какую-то кладку из черного камня. — Возьми то, что найдешь там, это тебе пригодится. — Он вновь отвернулся.

— Но кольцо, — вновь заговорил Вараил, вопросы захлестывали его. — Откуда в нем твоя кровь? — Альманд взошел на пьедестал.

— В кольце принес ты кровь моего народа, но история кольца мне неведома.

Яг-Ра-Тах застыл, как делал это уже сотни раз, но теперь обе руки он обратил ладонями к небу.

* * *

Заклинание ночного перехода стерлось со страницы Закрома Аланара, но единожды использовав, Азара им уже овладела. Изменив первую часть, в которой указывалась цель следования, она очутилась перед Вирдео. Магистр только что свалил адау-колдуна, руки его еще мерцали искрами, шар белого света над его плечом осветил изможденное лицо. При виде Азары, Вирдео безуспешно попытался выглядеть бодро. Вокруг разносился грохот сражения, ломались деревья, здесь и там сверкали всплески магии.

— Мы их нагнали, — сказал он. — Создаем иллюзию большой армии, чтобы беженцы успели дожить до рассвета.

— Пусть все отступают. — Ее слова не удивили магистра.

— Чем бы все не закончилось, я рад, что ты с нами. Не знаю, кто такая Ахари, но знаю Азару, и верю тебе.

Поглощенная мыслями, Азара не ответила. Она произнесла несколько слогов, ее тело обволокла роба Ренталана, а ноги оторвались от земли. Вирдео позвал ее, но она услышала, только когда магистр возвысил голос.

— Последний совет. Одной защиты от магии недостаточно, используй телекинетический барьер. Полагаю, Аштагор многократно усилит это простое заклинание.

На секунду она вновь почувствовала себя ученицей Вирдео, талантливой ученицей, но не богиней. Но земля продолжала удаляться, а небеса становились ближе, и она впервые поняла, что с человеческим прошлым покончено. Это радовало древнюю часть, но печалило новоприобретенную. А все ее учителя: Эльмуд, Вирдео, тот аниярист из детства, и не только учителя магии, но все, кто учили жить, казалось, существовали лишь для того, чтобы подготовить к этому переломному не только в ее жизни, но и в жизни по крайности трех миров моменту.

Она поднялась выше деревьев, но увидела не одних только гигантов. Аштагор проснулся, пропитал ее безграничной силой и позволил изведать мир, но не глазами. Она видела дремлющего оленя в лесу и рябь от первой капли дождя на поверхности озера Двух Миров, она видела сражающихся людей и гигантов, видела каждого в отдельности и легко могла бы всех пересчитать, видела выходящих с другой стороны Теургского леса беженцев Сребимира. Но ей захотелось посмотреть дальше, и она увидела Вараила в тот самый миг, когда он пролил кровь альманда, и улыбнулась. Она увидела Сурхосула, ядъяра покрывала темная сине-зеленая чешуя, руки его длинные с острыми когтями, тело сутуло, голова ящерицы, но с человеческими чертами. Он стоял на горном выступе и что-то нашептывал монолиту в форме уха, в руке Сурхосул держал какой-то большой загнутый костяной предмет. Затем она увидела Аланара, отец был в крови, совсем как во сне, а когда увидел ее, закрыл лицо руками.

Азара застыла в небе, ее окутало ярко-красное свечение, завидев которое гиганты попытались ее убить. Но бросаемые валуны и целые выкорчеванные деревья разбивались в крошку о телекинетический барьер, а робу Ренталана не могли разбить даже плети Сурхосула колдунов-адау. Азара видела отступление остатков армии Сребимира. Некоторые гиганты их преследовали, но большинство возобновило погоню за мирными жителями, а значит, оказались подвластны ее замыслу. Она видела выглядывающие из-за кустов белые глаза, почти такие же древние как она сама, их обладатель отступил в ночь. Двумя руками Азара подняла над головой Аштагор.

— Последний танец Хьердхано.

Два огромных черных крыла, величиною с хримтурса каждое, распахнулись над ней, за ними повторив взмах, раскрылись еще два. Через каждое крыло чудовищного коршуна проходили тонкие лапы, заканчивающиеся тремя свисающими с кромок когтями. Он имел белый загнутый клюв, хвост длинный прямой, черные перья топорщились и отражали красный свет. Изменчивый занавъяра Смятенного ветра взмахнул крылами раз, другой, взмахи учащались, а с ними нарастал ветер. Сгустились тучи и заволокли небо, померк слабый свет луны. Качнулись верхушки деревьев, шевельнулись сухие листья, а через несколько мгновений гиганты уже закрывали от ветра лица руками, щурили глаза. Легкий ветерок сменился ураганом. Затрещали столетние дубы и пригнулись гиганты к земле, защиты адау-колдунов раскололись и ветер препятствовал новому колдовству. Он усиливался. Сначала к земле припали великаны, за ними последовали адау и циклопы. Они хватались за толстые стволы и опрокидывались вместе с ними. Ветер вспарывал землю корнями деревьев, согнул хримтурсов и брунтурсов, но все это была только прелюдия перед настоящим буйством. Внезапно Хьердхано остановился, и на миг ветер стих, но затем ринулся вниз и разбился о землю, разорвавшись черной волной ветра. В одно мгновение она разлетелась в стороны, разметала деревья в щепы, а гигантов в клочья, осколками углей рассыпались брунтурсы, а хримтурсы обратились ледяным крошевом. То, что прежде было лесной чащей, превратилось в поляну, засыпанную пылью. Пыль камней, пыль деревьев, пыль великанов и безвинных крошечных тварей, оказавшихся на пути беспощадной стихии, оседала разнородными кучами, ставшими братскими могилами для них всех. Люди избежали ветра смерти, но и они, на пять верст в стороне, овеваемые лишь отзвуком чудовищной силы, падали на колени и сотрясались в безотчетном ужасе.

Азара опустилась наземь. Заклинание истощило ее, опустошило, выпило жизнь, оставив в чаше Семурьи один только запах смерти. Не все гиганты погибли, некоторые отступили и смешались с людьми, но они уже не могли причинить большого вреда уцелевшим солдатам Мирадеона, и едва бы рискнули продолжить преследование мирян. Последнее, что видела Азара — выбежавшего на поляну Люперо, он позвал на помощь, а затем подбежал к ней. Но помогать было уже некому. Она последний раз выдохнула и словно гаснущий костер рассыпалась красными искрами. Аштагор безразлично и глухо ударился оземь. Упав в искрящуюся пыль, Закром Аланара вспыхнул ярким светом, но свет стремительно померк, страницы книги растрепались и потускнели.

На поляну вышел Дъерхтард, он увидел адаранта, грустно склонившего голову, а с другой стороны на прогалину, маг не поверил глазам, выходил Карх. Во время «Последнего танца» он оказался слишком далеко от эпицентра заклинания и не пострадал. Сейчас хримтурс направлялся к тому месту, где умерла Азара. Только зачем? Ведь он не мог взять Аштагора. Или мог?

Карх опустился на колено, в кулаке он что-то держал. Он приблизил руку к земле, костяшками вниз, и разжал ладонь. На землю спрыгнула Ераиль. Она подбежала к Аштагору, но Люперо преградил дорогу, ощерился и зарычал. Вестница сняла с пояса огненные мечи. Волк выжидал момента для прыжка, но, когда увидел наступление массивной ледяной фигуры, схватил рукоять Аштагора зубами и побежал прочь. Дъёрхтард прочитал распыление, но продолжительный бой выжал его и заклинание не удалось. Ераиль один за другим бросила мечи в адоранта. Первый пролетел мимо, но второй прорезал Люперо бок и тот, кувыркнувшись через голову, выронил груз. Затем мечи вдруг погасли. Встреча с Кархом повторилась вновь, но теперь маг был не человеком неуверенным в исходе поединка, но беспомощным наблюдателем. Листья позади него зашуршали, на поляну вышел Белый Охотник в человеческом облике. Его космы спутались, всклокоченная борода запечатлела застывшую кровь, он с трудом стоял, сильно припадая на одну ногу, но взгляд светлых глаз оставался несломленным.

С торжествующим видом Ераиль подняла Аштагор. На ее лице сияла улыбка, различимая даже в темноте, глаза восторженно расширенны, рот приоткрыт. Но вдруг тело ее свела судорога, лицо скривила гримаса боли, из-под адарионовой перчатки левой руки, держащей меч, повалил дым. Ераиль сдавила зубы и сузила глаза, она не разжимала кисти, но тело перестало повиноваться и свалилось на колени. Перед глазами ее глухо упал Аштагор, над ним пролетел какой-то пепел. Ераиль не сразу поняла, что ее левая рука не онемела, но осыпалась прахом, и когда боль прошла, и место ее заняло осознание поражения, предвестница продолжала оставаться на коленях, и взгляд ее не отрывался от меча.

Свидетелями этого зрелища стали также Миридис и Граниш, пришедшие вслед за Белым Охотником. Миридис первым делом подбежала к Люперо.

— Возвращайся в Думурью, — сказала она. Но адорант почему-то зарычал и отказался исполнять приказ. Граниш подошел к Ераиль.

— Я всегда полагал, тальинды испытывают боль, просто умело скрывают.

— Невозможно, — она слышала только свои мысли. — Я могу вытерпеть любую боль.

В шумном выдохе Карха слышалось разочарование. Хримтурс уже развернулся, когда Белый Охотник окликнул его.

— Больше никто не сбежит.

— Остановишь меня? — изумился Карх. — Как?

Борут посмотрел на Ераиль и задержал взгляд на Аштагоре.

— Нет, — перехватив взгляд, отрезала Миридис и заслонила собой клинок, словно потеряв его из виду, он мог передумать.

— Не может быть речи, — согласился Граниш. — Ты видел, чем чревато подобное безрассудство.

— Я видел будущее, которого добровольно лишен. Тогда, в могиле Нигдарабо я отвернулся от судьбы великого воина и предопределил свою участь.

— Судьба, это череда выборов, каждое даже самое незначительное решение формирует наши судьбы, — ответила на это Миридис. — Нет такой силы, которая сейчас обязывает тебя калечить себе жизнь.

— Эта сила называется честью. Я не позволю чудовищу и дальше опустошать наш мир, — Белый Охотник одной рукой отстранил альву, нагнулся и обхватил Аштагор.

Земля, словно палуба корабля, попавшего в шторм, зашаталась под его ногами, он покачнулся, и казалось, сейчас завалится наземь. Но затем борут выпрямился, голова повернулась в сторону хримтурса, но лицо окаменело, глаза не моргали. Гигант бросился бежать. Белый Охотник не пытался, да и не смог бы его догнать. Граниш всплеснул руками.

— Все напрасно. Брось его!

Рука, сжимающая Аштагор, стала темнеть и дымиться.

— Нет, — возразил борут. — Ему не убежать далеко, и жизнь я отдаю не напрасно.

— Никаких жертв, — распорядилась Миридис. — Брось клинок, или я прикажу Люперо отгрызть тебе руку. — Однако угроза ее звучала жалобно. Она посмотрела на адоранта, скрывая неуверенность в его послушании.

— Вы можете вернуть Азару, — не слушая, продолжал Белый Охотник.

— Как? — спросил Дъёрхтард. Борут направил острие меча на Ераиль.

— Поднимайся, — приказал он. Женщина посмотрела на него потрясенно. Она поднялась, но не из страха смерти, а подчиняясь необъятному восхищению перед человеком, который сделал то, в чем она считала себя лучшей.

— Как? — повторила она вопрос мага, но вложила в него совершенно иной смысл.

— Мы не станем обменивать одну жизнь на другую, — упорствовала Миридис. Борут покачал головой, в уголках его рта выступила кровь.

— Меня уже не спасти.

Он прочертил на земле небольшой круг, достаточный, чтобы человеку можно было в него встать, рядом обозначил еще один такой же, и последним большим кругом взял предыдущие два в кольцо. Один из меньших кругов он занял сам, по линии большой окружности расставил предвозвестников в следующем порядке: Ераиль на южной, Граниш на западной, Миридис на северной, Дъёрхтард на восточной сторонах. Закрыв глаза, мысленно он стал взывать к Азаре.

Это были самые тяжелые минуты в его жизни. Боль — величина не бесконечная, она ограничена нашим восприятием и самим источником причинения боли. Тальинды не выказывают слабости в бою и способны вытерпеть, не дрогнув, любое ранение, иные люди несгибаемой воли молчаливо переносят страшнейшие пытки, ни дыба, ни костер не вызывает в них крика и слез, они выше боли, перешагнули через это бренное чувство. Тоже справедливо и для боли душевной. Безвольные неженки исходят слезами от скуки, одиночества или оброненного оскорбления, люди стойкие молчаливо взирают на то, как рушится их мир, и выживают. Боль плотскую Белый Охотник презирал, духом был стоек как никто. Но Аштагор вызывал боль совершенно иного рода, он разделял проявленный облик на составляющие эссенции внутренних миров: дух, имя, сердце, тень, сон, отражение. А его квинтэссенцию, душу, разрывал на части.

Подобно ему, Ахари растекалась по мирам, но будучи бессмертной, не могла умереть окончательно. Она не участвовала в цикле перерождения и не вернулась в свой дом, Рошгеос, куда после смерти попадали создания верные рошъяра. Она сидела на корнях Яргулварда, не касаясь ногами неумолимо стремящихся вод Абаканадиса, и смотрела в небытие, туда, откуда на закате бытия выйдет тысячерукий зверь, туда, где не существует дворец четырех и одного повелителей, чьи врата откроются, и голос без слов ее позовет. И ее позвали, но позвали с другой стороны. Голос шел из какого-то мира, из какого-то времени. Ахари уже забыла свою жизнь, все свои многочисленные жизни. Она внимала бесконечной тишине, но когда услышала зов, обрела память. Она вернулась в Яраил и распустилась красным цветком, огненным фениксом, вернулась окончательно и восстала после многовекового сна. Она увидела Белого Охотника, кровь текла из его ушей, рта и носа, кровь заволокла глаза и тонкими змейками сползала со щек. Тело сотрясала судорога, но он оставался на ногах, а в протянутых руках покачивался слишком тяжелый для смертного груз. Белый Охотник не увидел всполохов красного пламени, не видел женщины в красном платье, в которую это пламя обратилось. Он был поглощен долгом держать Аштагор, и он не умрет, пока другие руки не воспримут ноши. Ахари обхватила рукоять меча. Белый Охотник вернул контроль над телом, осмысленным взглядом посмотрел на нее и почему-то попросил:

— Не забывайте меня. — А затем расслабил руки и исчез. Исчез из проявленного мира и вошел в те двери, куда не приводят стопы смертных.

Первой из круга вышла Миридис. Она отвернулась, опустилась на колени и закрыла лицо руками. Люперо, понурив голову, виновато подошел к ней. Альва всхлипнула и обняла друга за шею. Остальные предвозвестники молча предавались каждый своим мыслям, но все они были об одном. Ахари подняла Закром Аланара, просмотрела опустевшие страницы и захлопнула книгу — ей он больше не понадобится, затем обернулась и подняла руку. Широкий красный луч разрезал небосвод. Яркой вспышкой он ворвался в лес в той его части, где скрылся Карх. Звон осколков хримтурса издалека был почти неслышен.

Уцелевшие люди, не сговариваясь, собирались на поляне. Кто-то предложил связать Ераиль, но замысел этот даже сам предпочел не воплощать, и командир войска тальиндов так и осталась нетронутой в рядах неприятеля. Все слишком устали для каких-либо решений. Ахари подошла к Вирдео.

— Переоделась? — попытался он пошутить. Многослойные достойные бога одежды развивались красным огнем, хотя и не обжигали. Но рошъяра, которую магистр зари знал как талантливую служительницу Аланара, внешне почти не изменилась. Только волосы стали отливать красным, да алые глаза смотрели строже. — Я видел бурю и рад, что ты цела.

— Я умерла, — поправила Ахари. — Умерла шесть тысяч лет назад и только сейчас воскресла. — Бесстрастно она протянула Закром Аланара. Вирдео нежно погладил золотой переплет.

— Что будешь делать теперь?

— Дождусь рассвета.

Это была длинная ночь, для многих ставшая последней. Люди расселись на поляне. С ними вместе альва, цверг, адорант и рошъяра вглядывались в горизонт. Никто не разговаривал, словам предпочитая ночную тишину. Всех одолели нега и безмятежность, удовлетворение и покой. Одна только Ераиль не ждала рассвета, она лишилась армии и руки, Аштагор ей не покорился, а битву гиганты проиграли. Но она также поддалась всеобщему умиротворению и, как и все присутствующие на этой поляне, свою миссию считала исполненной. О дальнейшей жизни, выходящей за пределы сегодняшней ночи, она никогда не задумывалась. Нежный ветерок приятно холодил разгоряченные лица, едва слышно шуршала листва — это спугнутые битвой сторожко возвращались в свои дома лесные зверьки. Но утро все не наступало. Наконец из-за деревьев пробились слабые лучи восхода. Люди торжествовали, и улыбки осветили их лица. На затем восторг сменился замешательством.

В небо поднимались два светила, причем солнечный свет слабо пробивался из-за спины брата. Люди, гадая, изумленно взирали на диво. Даже глазам Миридис недоставало зоркости, чтобы это понять, и только Ахари предпочла бы не видеть далекое действо. Она застыла, и тень печали омрачила ее лицо.

— Что ты видишь? — спрашивали люди. — Покажи нам.

Ахари скрестила над головой руки и развела в стороны. Потрясенная публика узрела, как невысоко над поляной утлым плотом правит Ирилиард, облаченный в неизменные черные одеяния, полностью скрывающие тело, и только под капюшоном различим длинный щербатый нос. А у ног его в богатых золотых одеждах, с золотистой кожей и вечно юным прекрасным ликом, обрамленным золотыми кудрями, неподвижно лежит Аланар.

Солас попытался зажечь магический свет и не смог — магии Аланара больше не существовало. Ахари захотелось увидеть отца вблизи. Люперо почуял ее мысли. «Возьми меня», — попросил он. Адорант попрощался с Миридис, она поняла его намерение, хотя и не слышала слов. «Иди к нему», — разрешила она. И волей Ахари, растворяясь в пространстве, чтобы возникнуть высоко в небесах, он услышал мысли Ераиль: «Передавай мой поклон».

Все выглядело в точности, как в проекции на поляне. Он казался живым, здоровым и лучащимся бескрайней жизнью, но жизнь его, если таковое понятие применимо к богу, угасла. Вслед за ней запоздало мерк солнечный свет, лучи слабели и умирали в облаках, уже не в силах достичь земли, еще напоминая о жизни, но не оставляя надежды на ее возвращение. Так остывает тело покойника, так с наступлением холодов опадает листва. Бог умер, но одновременно перешагнул через смерть, ибо, находясь выше нее, должен был уйти во дворец повелителей и навсегда кануть в небытие.

— Позволь мне провести его, дядя, — попросила Ахари.

— Уходи, — ответил Ирилиард, не взглянув на нее. Люперо неспешно шел следом по поверхности небесного океана, но уже смотрел совсем в другую сторону. — Уходи, — повторил Ирилиард. — Потому что отныне мы не можем находиться рядом.

Ахари осталась стоять, провожая плот виноватым взглядом. И хотя цена ее непослушания оказалась выше, чем она рассчитывала, она не жалела о принятом решении. Может ли одна жизнь быть ценнее другой? Жизнь человека, бога, зверя — как их сравнить? Иной человек, высокий духом, бестрепетно отдаст жизнь ради брата. Но ради стаи птиц или волков?.. И сколько тогда стоит жизнь бога?

Внезапно Люперо завыл и побежал прочь. Ахари последовала за ним.

«Куда же ты?»

Адорант не ответил, он был слишком возбужден для разговоров. Они пролетали над миром со скоростью урагана. Лес под ними сменился равниной, горами, океаном. Они миновали континент и пронеслись над песками Имъядея, они достигли самой южной точки Яраила и только тогда стали спускаться.

Вараил держал веточку сирени, единственную выжившую часть умирающего куста, который чудом здесь рос. Он сидел подле Яг-Ра-Таха и подобно ему и людям на поляне в Теургском лесу всматривался в ночь, ожидая рассвета. Он видел затмение, но солнце и луна поспешно покинули небосвод, и ночь, эта бесконечная ночь, продолжилась. А затем он увидел красный луч, свет приближался, вскоре в нем можно было различить очертания женщины и волка. Огромный черный волк пробежал мимо Вараила и тот даже не проводил его взглядом. Все внимание юноши поглотила красная женщина, спускающаяся с небес на землю. Она улыбалась. Конечно, он узнал ее сразу, он почувствовал ее задолго до того, как сумел разглядеть, и то ли от счастья, то ли от яркого света, глаза его увлажнились. Неверным шагом он направился к ней, она же выронила меч и, подбежав, обняла друга легко и непринужденно так, словно после недельного праздного похода вернулась в Тронгарос. Вараил запоздало протянул цветы. Ему хотелось произнести тысячи слов, вместо этого он сказал:

— Ты жива.

— Только благодаря тебе, — она посмотрела на альманда за его спиной.

Люперо дважды обошел вокруг Яг-Ра-Таха, тщательно обнюхал его, попытался укусить за руку, затем горько завыл, обернулся калачиком вокруг холодных ног и положил голову на передние лапы. Ахари спохватилась и подняла меч, Вараил хотел помочь, но она резко отстранилась.

— Не касайся его. — Затем подошла к альманду. — Здесь ему самое место, — и вложила меч ему в руку.

Множество вопросов одолевали Вараила, но сейчас он был счастлив как никогда, и все ответы, какими бы они ни были, не казались существенными, важным было только то, что Азара жива.

— Расскажешь мне о своих приключениях? — попросила она.

— Только если ты расскажешь мне о своих, — парировал он. На миг в ее глазах он увидел грусть.

— Конечно, я тебе все расскажу.

Они шли по небу. Вараил вкратце поведал о своих похождениях, не вдаваясь в детали и не придавая рассказу эмоциональной окраски, а потом пришла очередь Ахари. Она была счастлива и весела, слушая, но о некоторых вещах при всем желании не могла говорить с улыбкой. Она ничего не утаила от друга последнего детства, и по мере развития истории, лицо ее мрачнело, и боковым зрением она видела, как мрачнел и Вараил. Но его печаль была вызвана не столько самим рассказом, сколько изменениями, которые он обнаруживал в подруге по мере повествования. Когда она умолкала, и сызмальства знакомый голос не ткал вуаль воспоминаний, он видел строгость бровей, холод губ и тяжесть взгляда — вещи, которых раньше в ней не наблюдал. И раньше, чем услышал, понял, что ошибся. Знание это обрушило на него печаль, потопившую прежнюю радость, и от этой внезапной перемены, от того, что след счастья так свеж и памятен, ему стало горше, чем живя с мыслью о ее смерти. Его подруга детства и любовь, та, кого он знал Азарой, умерла. Пусть она не утонула, но произошло это позже, однако все, что от нее осталось, это внешнее сходство со старой богиней нового солнца.

— Вараил, прости, что не взошла с тобой на корабль, — вдруг вспомнила она обещание, данное себе во сне.

— Конечно, — обронил он рассеянно.

А далеко внизу человек одной с ним версты тревожно смотрел в небо. Поняв снедающие его опасения, Граниш охнул.

— Что такое? — спросил, подходя к нему Амутар. Дъёрхтард процитировал:

— «Соберутся четверо, облачится плотью клинок и возвестит рог гласом Падшего о приходе красного солнца».

— Но рог не звучал, — неуверенно возразил Амутар. Все слушали тишину, опасаясь и ожидая громоподобного трубного звука, быть может, землетрясения или урагана. Ничего подобного не происходило.

— Рог Вологама прозвучал, — все обернулись и увидели Ераиль, о существовании которой совсем забыли. — Вы его не услышали, потому что звук разносился в Рошгеосе.

— Ты использовала гигантов себе в угоду, — догадался Амутар.

— Но какова была твоя цель? — спросил Дъёрхтард.

— Я только хотела вернуть своего бога. И я его вернула.

— Ты хотела воскресить Ахари? — уточнила Миридис. — Зачем?

— Я хотела воскресить Яг-Ра-Таха. Но отвечая на второй вопрос, — неужели вы до сих пор не поняли? У тальиндов сиреневая кровь и бледная кожа, мы общаемся мысленно, рошъяра не поклоняемся.

— Я догадывался, — кивнул Граниш.

— Многие догадывались, — согласилась Ераиль. — Но догадки и знания разные вещи.

— Что будешь делать теперь? — спросил бывший наемник. Она пожала плечами.

— Постараюсь избежать суда вашего трусливого праведника. Впрочем, — она обвела взглядом поднимающихся воинов. — Едва ли мне это удастся.

— Тебе не сбежать, — подтвердил Зефтеро, прежде ведущий серьезный разговор с Вирдео. — Я тебе не позволю. — Ераиль усмехнулась.

— Не нужно быть тальиндом, чтобы не боятся жреца без бога.

— Аланар мертв, — признал Вирдео. — И многие знания нашего ордена обесценены. Но мы продолжим сражаться за наш мир милостью богов и, если потребуется, вместе с богами за их собственный мир.

* * *

Белые песчинки опускались на Альмир-Азор-Агадор. Они укрывали мертвую землю, забытые могилы, воспоминания о древнем народе и постигшей его трагедии. Белые пылинки опускались на горячую выжженную землю и не таяли, потому что это был не снег. И ни одна песчинка не коснулась Яг-Ра-Таха, и ни одна пылинка не коснулась его меча. Глаза альманда зажглись синим пламенем. Он стал на колено, одну руку положил Люперо на холку, Аштагор оставил возле ног и, протянув горизонту ладонь, сказал:

— Смотри, Люперо, рассвет.