1

Солнечный свет льется в комнату сквозь высокие окна, безжалостно выставляя напоказ старые пятна на белых тканевых обоях. Стоящий на полу вентилятор медленно крутится, но в комнате все равно нестерпимо жарко.

— Как прошло лето? — Психолог Якоб поправляет шорты и откидывается на спинку кожаного кресла.

Не удержавшись, Линнея заглядывает в его мысли. И видит, что Якоба раздражает прилипающая к потным ногам кожа кресла и очень радует встреча с ней, с Линнеей. Тут же одернув себя, Линнея останавливается, ей стыдно своего подглядывания.

— О’кей, — отвечает она, а про себя думает: «Какое, к черту, о’кей!»

Взгляд ее упирается в висящее за спиной Якоба панно в рамке под стеклом. Пастельные тона, геометрические формы. На редкость невыразительная картинка. Интересно, зачем Якоб повесил ее здесь?

— Есть ли что-то важное, о чем тебе хотелось бы поговорить?

«Смотря что считать важным», — думает Линнея, глядя поверх бритой макушки Якоба на голубой треугольник, нарисованный на картине.

— Не то чтобы очень важное…

Якоб кивает и больше ничего не говорит. С тех пор как Линнея обнаружила у себя способность читать мысли, ей не раз приходило в голову, что Якоб тоже отчасти наделен этим даром и каким-то образом догадывается, что происходит у нее в голове. Например, он знает, как и когда нужно замолчать, чтобы вызвать ее на откровенность. Обычно Линнее удается противостоять этой уловке, но сейчас слова начинают литься сами собой.

— В общем, я поссорилась с подругой. Даже, можно сказать, с несколькими.

Вьетнамка соскакивает у нее с ноги. Линнея ненавидит шлепанцы, но, когда так жарко, другую обувь носить невозможно.

— А что случилось? — спрашивает Якоб спокойно.

— Я знала кое-что такое, что им тоже нужно было знать. Но я им ничего не сказала. А когда сказала, они разозлились. И теперь мне больше не доверяют.

— А мне можешь рассказать, о чем идет речь?

— Нет.

Якоб кивает. Интересно, что бы стало с его профессиональной выдержкой, если бы Линнея рассказала правду? Наверное, он бы ей не поверил. И тогда она бы сказала, что сначала не умела управлять своими способностями и случайно читала мысли Якоба, и знает, что он прошлой осенью изменял жене с коллегой. Втайне от всех.

Тогда Якоб испугается. И впредь будет избегать Линнею. Так же как все Избранные.

Через несколько дней после начала каникул девочки наконец поговорили по душам. Мину объяснила всем, что произошло в ту ночь в школьной столовой, и рассказала о том, чего не видел никто, кроме нее: о черном дыме — благословении демонов, выходившем из нее и из Макса. Анна-Карин призналась, что осенью заколдовала свою мать и довольно далеко зашла в отношениях с Яри. Это были тяжелые признания, но они не шли ни в какое сравнение с секретом Линнеи. Выяснилось, что Линнея умеет читать мысли. И занимается этим уже целый год. Никого не предупредив.

С тех пор все пошло наперекосяк. Избранные регулярно встречались летом, чтобы потренировать свои магические способности, но никто не хотел смотреть Линнее в глаза. А Ванесса вообще почти перестала с ней разговаривать. При мысли об этом Линнее становилось так больно, словно ее сердце разрывалось на куски.

— Как ты реагировала, когда они рассердились? — спросил Якоб.

— Пыталась защищаться. Но я их понимаю. Я имею в виду, что на их месте тоже бы разозлилась.

— Почему ты не рассказала им обо всем раньше?

— Я знала, что им это не понравится.

Снова профессионально выдержанная пауза. Линнея отвела глаза и уставилась на свои ноги. Ногти были покрашены черным лаком.

— И потом, это было прикольно, — добавила она.

— Что именно?

— Чувствовать, что у тебя есть то, чего у других нет.

— Слишком тесные отношения с людьми иногда могут напрягать. Подпустить к себе кого-то близко бывает сложно. Иногда спокойнее быть одному.

Не сдержавшись, Линнея фыркнула.

— Что тебя рассмешило? — спросил Якоб.

Линнея подняла глаза и увидела его ласковую улыбку. Что он знает об одиночестве? Не о том одиночестве, которое бывает, когда друзья заняты и не с кем пойти в кино, и не о том, когда жена уезжает в командировку. А о таком, от которого физически больно и ломает так, как будто еще немножко — и ты не выдержишь, рассыплешься на мелкие частички и совсем исчезнешь. От такого одиночества хочется орать, чтобы только убедиться, что ты еще существуешь. Хотя если даже ты исчезнешь, никто об этом не узнает и не расстроится.

В такие минуты в воображении Линнеи всегда всплывал список. Список людей, которые будут горевать, если она умрет. Со смертью Элиаса надежных кандидатур в этом списке не осталось.

Очевидно поняв, что Линнея не хочет отвечать на его вопрос, Якоб сменил тему разговора:

— Перед летними каникулами ты говорила, что встретила человека, к которому испытываешь особые чувства.

Острый нож снова повернулся в сердце, причинив резкую боль.

— Все уже закончилось, — соврала она. — Меня эти отношения слишком сильно напрягали.

Шлеп, шлеп, — раскачивалась на ноге вьетнамка, Линнея смотрела в пол, стараясь не встречаться взглядом с Якобом.

Якоб продолжал задавать вопросы, Линнея отвечала механически, перемежая крохи правды с тоннами лжи.

Она о многом не могла рассказать ему. «Мир не такой, как вы думаете. В нем есть магия. И здесь, в Энгельсфорсе, скоро начнется битва с силами, живущими в другом измерении. Добро против зла. Я и мои одноклассницы против демонов. Потому что я, между прочим, ведьма. Я избрана, чтобы победить зло и предотвратить апокалипсис. Еще есть вопросы?»

Были и другие, немагические секреты и тайны, о которых Линнея не могла рассказать Якобу. «После смерти Элиаса я начала спать с Юнте, да, тем самым, который торгует наркотой, и даже с ним вместе курила травку. Но этого больше никогда не будет, я обещаю. Я действительно вполне зрелый и ответственный человек и могу жить одна. Ведь именно так вы думаете, и так же думает Диана из социальной службы, да?»

Произнеси она это вслух, ее бы моментально отправили под надзор в социальное учреждение или нашли каких-нибудь приемных родителей. Причем не таких, какими были Ульф и Тина, которые никогда не приставали к ней почем зря, не требовали, чтобы она вела себя идеально, понимали, что она уже давным-давно не ребенок и, может быть, даже никогда ребенком не была. Если бы Ульф с Тиной не уехали учителями в Ботсвану[1]Ботсвана — государство в Южной Африке. Здесь и далее прим. переводчика .
, Линнея бы продолжала жить с ними.

— Как тебе в школе после каникул? — спросил Якоб, и Линнея поняла, что она уже давно сидит молча.

— Нормально.

— Часто вспоминаешь Элиаса?

Удивительно, но это имя все еще причиняло ей сильную боль.

— Естественно, — буркнула она, хотя понимала, что Якоб не хотел обидеть ее своим вопросом. — Каждый день. Особенно сегодня.

— Почему сегодня?

Горло Линнеи перехватило, и ей пришлось очень постараться, чтобы не заплакать.

— Сегодня его день рождения.

Якоб сочувственно кивнул. Линнея с ненавистью посмотрела на него. Она не хотела, чтобы ей сочувствовали. Да, ее жизнь разбита, но почему все кому не лень мечтают склеить ее волшебным суперклеем, чтобы она хоть внешне выглядела целой?

Линнея опять заглянула в мысли психолога. Полагая, будто он нащупал ее слабое место, Якоб ждал, что Линнея сейчас заговорит про Элиаса.

Назло ему она замкнулась и за оставшиеся десять минут беседы не произнесла ни единого слова.

Я скучаю без тебя. И боль не уходит. Иногда только отпускает на время.

Мне ужасно обидно, что в нашу последнюю встречу мы поссорились. Я тогда очень волновалась за тебя. Хотя теперь понимаю, что ты чувствовал. Когда обнаружил у себя новые, непонятные способности.

Когда такое случилось со мной, я подумала, что схожу с ума, наверно, и ты тоже. И потому испугался.

Если бы мы только поговорили друг с другом. поделились своими тайнами, всё, возможно, было бы иначе.

Если бы ты родился в каком-нибудь другом месте, а не в этом дебильном городе.

Возможно, ты остался бы жив.

Я знаю, что такими мыслями тебя не вернешь, но и не думать так не могу.

Я записываю все, что могу вспомнить про тебя.

Например, то, что ты всегда вынимал из гамбургера соленый огурец и я не понимала, почему ты сразу не просил сделать тост без огурца. А еще то, что твоими любимыми писателями были Поппи Зэд Брайт, Эдгар Аллан По и Оскар Уайльд. Я подчеркнула в книжках те абзацы, которые ты читал мне ночью по телефону. А еще то, что ты обещал свозить меня в Японию прежде, чем нам исполнится тридцать. Однажды ты сказал, что если бы был девочкой, то хотел бы, чтобы тебя звали Лукреция. Откуда ты взял это имя? А еще ты спокойно относился к настоящим звездам и фанател от выдуманных, вроде Мисы Аманэ или Эдварда Руки-Ножницы. И просил меня пообещать, что я тебя не забуду, если ты умрешь раньше. Вечно тебе в голову приходили всякие глупости. Как я могу тебя забыть?

Ты мой брат, хоть и не кровный. Я буду всегда любить тебя.

Линнея аккуратно вырывает страничку из дневника и складывает ее. Проковыривает отверстие в рыхлой земле рядом с розовым кустом, растущим возле могилы Элиаса. Белые розы уже отцвели, листья начали сохнуть. Линнея засовывает в землю скрученный в трубочку листок бумаги. Хоронит его. Вытирает руки о черную юбку и садится.

За липами, по другую сторону кладбища, виднеется дом священника. Там комната, в которой когда-то жил Элиас. Синее небо отражается в ее окне. Элиас любил смотреть на кладбище. Может, чувствовал, что здесь будет его могила?

Линнея сидела неподвижно, солнце нещадно палило, нагревало могильные камни. Трава пожелтела, земля была сухой и потрескавшейся. В июне газеты дипломатично писали о рекордно высокой температуре в Энгельсфорсе. В августе эти температурные рекорды стали причиной смерти многих пожилых людей, а многих фермеров поставили на грань разорения.

Пищит мобильный телефон, но Линнея даже не смотрит на экран. Все утро ей пишет эсэмэски Оливия, единственный человек из прошлой жизни, с которым Линнея продолжает общаться. Оливия не звонила целое лето, зато теперь, когда ей приспичило пообщаться, Линнея должна все бросить и разговаривать с ней! Ничего, подождет!

Линнея достает из сумки бутылку с водой, открывает крышку. Сколько бы она ни пила, пить хочется постоянно. Но оставшуюся в бутылке воду Линнея выливает под розовый куст.

По дороге на кладбище Линнея сорвала в парке две красные розы. Розы уже успели поникнуть. Один цветок Линнея кладет на могилу Элиаса. Другой — на соседнюю, там похоронена Ребекка.

Линнея снова смотрит на могилу Элиаса. Было время, она надеялась, что сможет прочитать мысли мертвых. Вступить с ними в контакт. Но ей до сих пор так и не удалось услышать, что думают мертвые, и узнать, где они вообще находятся.

Раньше Линнея думала, что со смертью все заканчивается. Теперь она знает, что существует душа.

— Они там, где им полагается быть, — сказала Мину, когда девочки собрались на кладбище в последний день учебы.

Линнея надеется, что Мину права. И что там, где сейчас находится Элиас, ему лучше, чем было здесь.

Она думает про то, что сказал в столовой Макс, когда пытался заставить ее рассказать про Избранных.

— Элиас ждет тебя, Линнея.

Слабый голос внутри нее повторяет эти слова: неужели слуга демонов говорил правду?

— Вы снова будете вместе.

Линнея больше не сдерживает слез. Она встает и идет, а слезы льются по щекам. Ну и фиг с ними. Где же еще и плакать, как не на кладбище…

В сумке у Линнеи есть еще одна роза. Для мамы.

Вот и поворот к роще памяти[2] Так в Швеции называют специальные места захоронения и поминовения умерших. Вместо захоронения в отдельной могиле, по желанию покойного или его близких, прах может быть захоронен или развеян по ветру в роще памяти.
, но тут Линнея увидела темную тень, скользящую по земле между могильных камней.

Девушка остановилась.

Послышалось протяжное мяуканье, и на тропинку перед Линнеей выскочил фамилиарис Николауса. Кот, которого все называли просто Кот и который за лето, кажется, еще больше облысел, не мигая, смотрел на Линнею своим единственным глазом.

Мысли животных Линнее читать никогда не удавалось, но она тотчас поняла: кот от нее чего-то хочет. Он выгибал спину и мяукал. Затем он повернулся и направился по узкой тропинке в дальнюю часть кладбища. Иногда кот останавливался, чтобы проверить, идет ли за ним Линнея.

Кладбище было обнесено низкой каменной стеной. Дойдя почти до самой стены, кот остановился возле памятника, поросшего мхом и серыми лишайниками.

Громким и резким мяуканьем кот возвестил, что они у цели, и начал тереться головой о камень.

«Да, да», — сказала Линнея и опустилась на колени у памятника.

Земля была удивительно прохладной. Линнея протянула руку, соскребла с камня мох и попыталась разобрать еле видные буквы.

«НИКОЛАУС ЭЛИНГИУС. MEMENTO MORI»[3] Помни о смерти (лат.).
.

По спине Линнеи пробежал холодок, и ей показалось, будто души умерших все-таки заговорили с ней из-под земли.

 

2

Мину облюбовала для себя дальний уголок сада. Там, за домом, в тени клена, она поставила шезлонг, в котором часто сидела и читала книги. Это был самый дальний от дома угол сада. Однако даже здесь ей было слышно то, что происходит в доме.

Мину видела в окно папу, меряющего широкими шагами кухню. Когда отец скрывался из виду, Мину слышала его голос, такой громкий, что от его звука дребезжали стекла. Мама кричала что-то в ответ. Мину надевала наушники и пыталась слушать Ника Дрейка, но музыка еще больше напоминала ей о том, о чем она старалась не думать.

Раньше мама и папа всегда говорили, что не ссорятся, а «дискутируют» по поводу папиной работы и здоровья. Но этим летом они вдруг перестали притворяться.

Взрослые говорят, что ссоры полезны. Они позволяют выпустить накопившийся пар. Но Мину в такие минуты чувствует себя маленьким ребенком и страшно боится услышать слово «развод». Может, это оттого, что Мину — единственный ребенок в семье. И у нее на всем свете есть только два близких человека — мама и папа.

Мину пытается сосредоточиться на книге, лежащей у нее на коленях. Это детектив Жоржа Сименона, который она нашла в папиной библиотеке. Переплет старый, и из книги иногда вываливаются пожелтевшие страницы. Хорошая книга. Наверно, хорошая. Если в нее вчитаться. Но именно это Мину сейчас никак не удается.

Уголком глаза Мину замечает рядом какое-то движение. И быстро снимает наушники.

Это Густав. Белая футболка выгодно подчеркивает его загар, выцветшие на солнце волосы кажутся золотыми. Есть люди, словно созданные для лета. Мину явно не из их числа.

— Привет! — говорит Густав.

— Привет, — отвечает Мину, бросая обеспокоенный взгляд на дом. Пока там тихо. Но надолго ли?

— Я тебя напугал? Ты забыла, что мы сегодня договаривались встретиться?

— Нет, я просто немного выпала из времени.

В доме хлопает дверь, и снова раздается папин крик. Мама отвечает длинной рассерженной фразой. Густав не подает виду, но наверняка все слышит. Мину быстро поднимается, книга падает на траву, но Мину не поднимает ее.

— Пошли, — говорит она и быстро идет из сада.

Уже выходя на улицу, она оборачивается. Подняв книгу и положив ее на шезлонг, Густав улыбается, потом бежит догонять Мину.

Они медленно бредут по улицам Энгельсфорса. Идти быстро невозможно. Жара придавливает к земле. Сила гравитации, похоже, выросла раз в десять.

Мину никогда не любила купаться и загорать. Но этим летом она уже была почти готова пойти на озеро Дамшён, куда все жители Энгельсфорса шли в надежде хоть чуть-чуть охладиться. Мину не могла заставить себя раздеться в присутствии чужих людей. Даже лица своего стеснялась. Жара и солнце не пошли ее коже на пользу. На виске опять надулся огромный прыщ, и Мину пыталась прикрыть его волосами, чтобы Густав не увидел.

Мину трудно сказать наверняка, с чего началась ее дружба с Густавом.

Когда Мину осмелилась рассказать другим Избранницам про черный дым, пропасть между ней и окружающими ее людьми стала меньше. Но ей уже никогда было не стать прежней Мину. Ее подруга Ребекка погибла от рук Макса, человека, которого Мину любила больше всех на свете. Макс сказал, что у демонов есть планы в отношении Мину. Что это за планы, Мину не знала и не понимала, какие силы живут внутри нее.

И вот посреди всего этого сумбура появляется Густав. Поначалу он пытался вытащить Мину на озеро, но она каждый раз придумывала отговорки, и тогда они стали просто вместе гулять, читать или играть в карты в саду у Густава.

Густав — звезда местного футбола и один из самых популярных мальчиков в школе. Мину слышала о нем много восторженных слов. Но важнее всех его достоинств для нее было другое качество — комфортность в общении. Густав воспринимал жизнь легко. Рядом с ним и Мину забывала про свои заботы и неприятности.

Но когда Мину оставалась одна, ею овладевали сомнения. Зачем он общается с ней? А вдруг просто из жалости?

Они прошли по мосту, повернули и двинулись дальше по берегу, вдоль черной бурной воды, миновали шлюзы и стали пробираться дальше по дорожке, протоптанной среди густых высоких деревьев. Вокруг Мину вилась оса, Мину отмахнулась от нее.

— Как ты? — спросил Густав. Оса улетела. Мину понимала, что Густав имеет в виду ссору, свидетелем которой он невольно стал сегодня, хотя наверняка подозревал нечто подобное и раньше.

— Извини, что спрашиваю. Может, тебе неприятно это обсуждать? — снова заговорил Густав.

Мину колебалась. Дружба с Густавом была для нее настоящей отдушиной, и Мину не хотелось втягивать его в разговоры о домашних неурядицах.

— Твои родители часто ссорятся? — спросила она.

— Ссорились часто, когда я был маленьким. Теперь почти нет, — сказал Густав. И, помолчав, добавил: — Думаю, им просто стало друг на друга наплевать.

Мину удивленно посмотрела на него. Родители Густава напоминали ей идеальную пару из американского сериала. Казалось, они ссорятся лишь по мелочам, но быстро мирятся и никогда не повторяют своих ошибок.

— Я стараюсь не зацикливаться на этом, но думаю, что они разведутся, когда я начну жить отдельно, — продолжал Густав. — Когда меня с ними не будет, их ничто не будет удерживать вместе.

— Ты уверен?

— Я думаю, когда люди любят друг друга, это заметно. Между ними есть особая энергетика… Ты понимаешь, что я имею в виду?

Мину утвердительно промычала в ответ. Как не знать. Она и сама чувствовала эту энергетику — между собой и Максом. Пока не узнала, кто он. И что он убил Ребекку.

— Между моими родителями ничего такого нет, — продолжал Густав. — Я понял это, когда сам влюбился.

Густав замолчал, и Мину поняла, что он думает про Ребекку.

Смерть Ребекки объединила их с Густавом. Но говорили они о ней все реже и реже. Мину старалась в присутствии Густава не упоминать имя подруги. Потому что чем ближе они с Густавом общались, тем сложнее ей было делать вид, будто смерть Ребекки действительно была самоубийством.

Она видит, как на лицо Густава набегает знакомая тень, и хочет спросить, как он себя чувствует, продолжает ли видеть в кошмарах, как умирает Ребекка, продолжает ли винить себя в ее смерти. Мину хочет быть ему настоящим другом.

Но разве может настоящий друг лгать в таких важных вещах?

Ей так хочется рассказать ему правду, но она никогда не сможет этого сделать.

За деревьями открывается полянка с засохшими летними цветами. За поляной виднеется старая усадьба.

— Ты знаешь, что раньше здесь был ресторан? — спрашивает Мину, чтобы сменить тему разговора.

— Нет, — качает головой Густав. — Когда?

— Папа говорил, в девяностые годы. Несколько рестораторов из Стокгольма купили этот дом и переехали сюда. Они вложили в дело кучу денег, отремонтировали помещение. Рецензии в газетах были отличные, но им вскоре пришлось закрыться. Посетителей не было. Папа сказал, что жители нашего города сговорились и решили бойкотировать ресторан, потому что его организовали стокгольмцы. Хотя для Энгельсфорса было бы только лучше, если бы их затея удалась.

Густав засмеялся:

— Узнаю старый добрый Энгельсфорс.

Они остановились и некоторое время смотрели на усадьбу. Большое белое здание в два этажа. Наверняка одно из самых красивых в городе, где красивых домов уже почти не осталось. Широкая каменная лестница ведет из заброшенного сада на веранду, массивные колонны, на них — балкон второго этажа.

— Пойдем посмотрим? — предложил Густав.

— Пошли, — согласилась Мину.

Они пересекли поляну. Сухая трава доставала Мину до колена, и на мгновение ей сделалось нехорошо при мысли о том, сколько изголодавшихся клещей сидит сейчас наготове в ожидании своей жертвы.

— Ты останешься в Энгельсфорсе? Когда закончишь гимназию? — спросила она.

— Поучусь в университете. Потом не знаю. В принципе мне Энгельсфорс нравится. Я здесь дома. Но будущего здесь, конечно, нет. Хотя, может, поэтому и нужно сюда вернуться. Чтобы здесь что-нибудь замутить.

— Открыть ресторан?

— Думаешь, гости придут, если владеть этим рестораном буду я?

«Да, — подумала Мину. — Потому что ты — это ты».

— Конечно, — сказала она. — Ты же не из Стокгольма.

Вблизи стало видно, как сильно пострадал от времени старый дом. Краска на фасаде облупилась, там и сям обнажились бревна. В окнах первого этажа выбиты стекла. Мину подумала о прежних владельцах — сколько труда было положено, чтобы восстановить здание. И вот оно опять превратилось в руины.

Густав начал подниматься по лестнице на веранду, но вдруг остановился. Прислушался.

— Ты что? — спросила Мину.

— Там кто-то есть, — шепотом ответил Густав.

Он двинулся вдоль флигеля в обход здания, Мину за ним, опасливо поглядывая на окна второго этажа. Зайдя за угол, они вышли к фасадной части дома.

Перед входом стоял темно-зеленый автомобиль с открытой передней дверью. На пассажирском месте сидел какой-то парень.

Увидев Мину и Густава, он выбрался из машины.

Он был примерно их возраста. Ростом повыше Густава. Волнистые пепельные волосы обрамляли чистое гладкое лицо. Казалось, он сошел с картинки в глянцевом журнале и всю свою жизнь только и делал, что плавал на яхте или играл в гольф.

— Привет! — сказал Густав. — Извини, мы думали, дом заброшен…

— Нет, вы ошиблись, — резко оборвал его парень.

У него был мягкий стокгольмский выговор, который приводил энгельсфорсцев в бешенство, даже когда говоривший так человек был вежлив и мил, но сейчас вежливостью даже и не пахло.

Густав удивленно воззрился на приезжего.

«Еще бы, — подумала Мину. — Густав к такому обращению не привык».

— Значит, ошиблись, — согласился Густав. — А вы что, сюда переезжать будете?

— Да, — процедил парень сквозь зубы.

Уши Мину горели. Она хотела быстрее уйти. Продолжать разговор не имело смысла. Парню было наплевать на дружелюбие Густава. Усевшись снова в машину, он захлопнул у них перед носом дверь и разгладил рукой складки на брючине. Потом поднял глаза на Мину и внимательно посмотрел на нее.

Мину показалось, что он видит ее насквозь и она ему совсем не нравится.

— Пойдем, — пробормотала она, потянув Густава за рукав.

— Этот тип вряд ли улучшит мнение энгельсфорсцев о жителях Стокгольма, — сказал Густав, когда они возвращались назад через поляну.

— Да уж, — вздохнула Мину.

Уже заходя в лес, Мину оглянулась и еще раз взглянула на усадьбу. Ей показалось, будто она увидела на втором этаже чей-то силуэт.

— Что будешь делать, когда придешь? — поинтересовался Густав.

— Не знаю, — ответила она.

Звякнул мобильный, Мину достала телефон из кармана юбки. Сообщение от Линнеи.

— Что-то случилось? — спросил Густав.

— Нет, — солгала Мину. — Ничего.

 

3

Деревья отбрасывали длинные тени, но прохлады не было. Наоборот, в лесу жара чувствовалась больше. Воздух был тяжелым и пах смолой, хвоей и нагретым деревом. И еще чем-то лесным, чему Анна-Карин не знала названия. Она глубоко дышала, идя по узкой тропинке, вьющейся среди черничника и корявых стволов.

Стояла тишина. Но покоя, к которому так стремилась Анна-Карин, и здесь не было.

Лес, животные и дедушка всегда спасали Анну-Карин в трудные минуты. Но только когда мама перевезла ее жить в квартиру в центре Энгельсфорса, Анна-Карин поняла, как много они значили в ее жизни.

Хутор продали. Дедушка жил в доме престарелых. Но лес по-прежнему был другом Анны-Карин. В летние каникулы она приходила сюда почти ежедневно. Прочь от городской суеты и толчеи, от назойливых взглядов чужих людей, от асфальта, бетона и грязи. Здесь она могла дышать. Здесь она даже могла мечтать.

Да. Так было всегда. Но не сегодня.

Все дети в Энгельсфорсе почти с рождения знают: в лесу нужно ходить по тропинке. На карты и компасы полагаться нельзя, все попытки провести в лесу соревнования по спортивному ориентированию неизменно заканчивались розыском пропавших людей. Впечатление такое, будто изнутри лес больше, чем когда смотришь на него снаружи.

Анна-Карин сама знает нескольких людей, без вести пропавших в лесу.

Однако до сегодняшнего дня лес никогда не казался ей враждебным, хотя для городского жителя страх перед лесом — чувство вполне обычное. Сегодня птицы молчат и даже насекомых не слышно. Но Анна-Карин продолжает идти все глубже и глубже в лес.

На ее висках выступили капли пота, и она вдруг поняла, что дорога идет на подъем. Горка пологая, не сразу заметишь, но ноги устают. Вот справа затопленная старая шахта. В воде отразился солнечный луч, и Анне-Карин захотелось пить. Почему она не взяла с собой воду?

Подъем становился все круче, почва сделалась каменистой и твердой. Жара усиливалась. Ветки, нависавшие над дорогой, шуршали сухой листвой. Анна-Карин тяжело дышала, губы были солеными от пота.

Вот и вершина. Земля стала более ровной, лес поредел. Анна-Карин села на трухлявый пень, чтобы отдышаться. Пить хотелось нестерпимо, губы потрескались, перед закрытыми глазами плыли разноцветные круги. Анна-Карин старалась дышать ровно и спокойно, но облегчения не наступало, казалось, будто она снова и снова втягивает в себя уже использованный воздух.

Анна-Карин открыла глаза.

Воздух дрожал. Все предметы вокруг казались необычно яркими, запахи усилились.

Невдалеке от Анны-Карин стояло мертвое дерево. Оно напоминало человека, простершего руки к небу. В нижней части ствола зияло отверстие, похожее на рот. И тут, и там свисали лоскутья пепельно-серой коры.

Этого дерева здесь раньше не было.

Что за бред! Деревья не могут приходить и уходить. Тем более мертвые деревья.

Анна-Карин поднялась на ноги. Голова снова закружилась. Надо идти домой. Пить.

Но дерево манило ее. Она сошла с тропинки и двинулась к дереву. Сухие ветки трещали под ногами. В тишине звук казался оглушительным. Кустики черники так высохли, что под ногой Анны-Карин рассыпались в пыль. Она протянула руку, погладила горячий ствол дерева и пошла дальше, как будто во сне.

Позади странного дерева начинался обрыв. Внизу виднелись трубы старого завода.

Там и тут стояли голые стволы деревьев. Высокие и прямые, они белели на солнце, как кости.

«Это не засуха», — подумала Анна-Карин, сама не зная, откуда эта уверенность. Лес погиб от чего-то другого.

Она медленно обернулась. И не сразу заметила лисицу, стоящую возле пня, где она только что сидела. Янтарные глаза зверя спокойно смотрели на девушку.

От нестерпимой жары давило мозг, пот струился по лицу Анны-Карин, но она не двигалась, боясь спугнуть животное.

Однако пошевелиться все же пришлось — вытереть разъедавший глаза пот.

Когда Анна-Карин вновь посмотрела на пень, лисицы там уже не было.

Анна-Карин вышла из лифта в доме престарелых. Линолеум под ногами издавал противный чавкающий звук. Дедушка сидел в инвалидном кресле у окна гостиной. Какой же он худой! Анне-Карин кажется, что с тех пор, как они виделись в прошлый раз, дедушка стал еще меньше и тоньше.

Кроме дедушки, в комнате никого нет. Если не считать дремлющую на стуле в углу женщину с типичной старушечьей прической. Дедушка кивает Анне-Карин. Его глаза улыбаются. Он ее узнал. Значит, чувствует себя сегодня неплохо. Она протягивает дедушке журнал кроссвордов, который купила для него в киоске.

— Ты меня не хочешь обнять? — спрашивает он, кладя газету на столик.

— Я потная, тебе будет неприятно.

— Ерунда! Иди ко мне!

Раньше они никогда не обнимались, но в доме престарелых дедушка сильно изменился. Анна-Карин осторожно обнимает его худые плечи:

— Ты сегодня ел, дедушка?

— Я не голоден. Я же ничего не делаю, только сижу или лежу, с чего мне проголодаться?

Сердце Анны-Карин сжимается — она опять вспоминает: пожар в коровнике и дедушкина болезнь произошли по ее вине.

— Да по жаре и есть-то не хочется, — добавляет дедушка.

— Но ты хотя бы пьешь? — спрашивает Анна-Карин, косясь на полупустой стакан с апельсиновым соком на столике.

— Пью-пью, — говорит он, досадливо отмахиваясь от ее вопросов.

Нужно узнать у нянечки, правду ли говорит дедушка. Прошлым летом он пил так мало, что пришлось ставить ему капельницу.

— Что сегодня делала? — спрашивает дедушка. — В лесу была?

— Да, — говорит Анна-Карин и замолкает.

Каждый раз, когда она навещает деда, тот просит ее подробно рассказывать обо всем, что она видела в лесу, — обо всех мелочах, запахах, звуках. Но она не знает, стоит ли говорить деду о том, что ей пришлось пережить сегодня в лесу.

— Эй! Ты о чем задумалась?

Анна-Карин вздрогнула и решилась. Она расскажет деду про мертвый молчащий лес. Потому что ему важно чувствовать себя нужным, важно знать, что его мнение кому-то интересно.

Дедушка слушает молча, но Анна-Карин видит, что он весь превратился в слух.

Когда она начала рассказывать про мертвое дерево, он взял ее за руку.

— Значит, ты сошла с тропинки, — сказал он. — Никогда больше так не делай.

— Я не уходила далеко.

— Достаточно сделать один шаг в сторону, и ты уже оказываешься во власти леса. Там идет своя жизнь. Никогда не сходи с тропинки, Анна-Карин.

Она с беспокойством посмотрела на дедушку. Он всегда учил ее относиться к природе с уважением, но не бояться ее.

— Что ты имеешь в виду? — спросила она.

Но дедушка не ответил. Он смотрел в сторону коридора — там, радостно улыбаясь и размахивая руками, шел Оке, старинный дедушкин друг.

— Оке идет, — сказала Анна-Карин.

Дедушка откашлялся:

— Да, Оке. Очень рад.

Анна-Карин улыбнулась Оке.

— Ты стала так похожа на маму, — сказал Оке.

Улыбка Анны-Карин стала натянутой. В ее кармане звякнул мобильный.

Эсэмэска от Мину.

 

4

Ида вышла на заднее крыльцо дома. Идти по дощатому полу было приятно. Она перегнулась через перила и втянула в себя сладковатый душный воздух.

Сад Хольмстрёмов выглядел подозрительно зеленым и цветущим. Отец Иды по ночам включал поливалку, несмотря на строжайшее требование местных властей экономить воду. Мать, хоть и бурчала, что соседи обязательно заметят и донесут, предпочитала не вмешиваться. В конце концов, почему ее дорогие, купленные по спецзаказу розы должны гибнуть из-за того, что муниципалитет не выполняет свои обязанности и не обеспечивает жителей нужным количеством воды?

Сейчас мать на коленях стоит возле одной из своих цветущих клумб. Рядом с ней корзина с садовым инвентарем. Мать, как всегда, фанатично борется с сорняками.

— Ма-ма! — вопит Лотта, прыгая на гигантском батуте. — Ма-ма! Я хо-чу е-есть!

— Возьми на кухне йогурт и хлопья! — отзывается мать, с трудом вырывая из земли очередной сорняк.

— Не-е хо-чу хло-пья! Хо-чу бли-и-ны! — кричит шестилетний Расмус, шлепаясь на батут рядом с восьмилетней сестрой.

Со вздохом мать снимает рабочие перчатки и бросает их в корзину с инвентарем.

— Значит, хлопья не хотите? Ну что ж, будут вам «бли-и-ны», — говорит мама, и дети издают торжествующий вопль.

— У-ра! У-ра! — скандируют они, продолжая прыгать как заведенные, и их длинные светлые волосы прыгают вверх-вниз в такт движениям.

— Обжоры вы мои ненаглядные! — смеется мама и поднимается с колен.

Ида старается подавить раздражение. Она понимает, что это глупо, но не может ничего с собой поделать. Когда она была маленькой, мама не бегала по ее первому требованию на кухню жарить блинчики.

И кстати, Ида в этом возрасте уже не шепелявила.

— Почему не идешь на озеро? — спрашивает мама, когда Ида проходит мимо нее.

— Тебя жду.

— Ты же видишь, у меня сегодня очень много дел.

Мать снимает сандалии, поднимается на крыльцо и легкими шагами проходит по белым крашеным доскам пола. Ида идет следом за ней в кухню:

— Ты сказала, мы поедем на озеро на машине и ты дашь мне поводить.

— Да, мы говорили об этом, но я ничего не обещала.

Мать достает белую банку из выкрашенного в белый цвет кухонного шкафа. Ставит банку на столешницу из белого мрамора, над которой висят два панно с надписями на белом фоне: «HOPE» и «LOVE»[4] «Надежда» и «Любовь» (англ.).
. Мама — хозяйка дизайнерского бутика в Бурленге, и их дом напоминает иллюстрации из маминого рекламного каталога.

— Нет, ты обещала, — возражает Ида и слышит, что ее голос звучит так же капризно, как у Лотты и Расмуса.

— Съездим в другой раз, — говорит мама и достает из холодильника яйца и молоко.

— Мы совсем не упражняемся! Юлия и Фелисия получат права раньше меня!

— Не переживай, не получат! У них нет твоей настойчивости и самодисциплины.

Мама с улыбкой поворачивается к Иде:

— Ты вся в меня.

Злость Иды моментально улетучивается. Юлия и Фелисия постоянно жалуются на своих матерей, а для Иды мать — образец и пример для подражания. Карина Хольмстрём прекрасно выглядит и умеет себя держать, хотя никогда не молодится и не навязывается Идиным приятелям в друзья.

— Тебя, наверно, Эрик уже заждался? — спрашивает мать.

— Наверно.

— Что же ты здесь маешься, иди погуляй!

Мать включает радио, и из встроенных динамиков начинает литься старая песня про лето. Мать берет венчик и начинает взбивать тесто с той же энергией, с какой только что выдирала сорняки.

Ида выходит в сад, берет велосипед и идет к воротам. Проходя мимо брата и сестры, она говорит:

— От батута бывает недержание мочи.

— А что это такое? — спрашивает Лотта.

— Скоро узнаешь, — отвечает Ида.

* * *

Ванесса просыпается от крика Мелвина.

Она садится в кровати, головная боль перекатывается от одного виска к другому. Жалюзи опущены, в комнате полумрак.

Ванесса встает и краем глаза видит себя в большом, прислоненном к стене зеркале.

Глаза красные, тушь размазана по потному лицу. Во рту пересохло, язык покрыт толстым противным налетом. Сальные волосы торчат в разные стороны, и отросшие корни выглядят сейчас особенно неопрятно. И почему-то очень болит большой палец правой ноги.

Ванесса берет со стула халат и включает радио. Истерический шлягер заполняет пространство комнаты. В памяти проносятся несвязные картинки прошлой ночи. Вот они играют в «Правду или действие», и Ванессе приходится целовать Эвелину. Вот Мишель рыдает на кухне из-за Мехмета. Вот Ванесса и Вилле занимаются сексом на теннисном столе. Тут Ванесса вспоминает, почему у нее болит палец на ноге. Вернувшись ночью домой, она споткнулась в темной прихожей о пылесос.

Ванесса проводит рукой по голове, взъерошивая волосы. Глубоко вздыхает и выходит в кухню.

Мама и Никке пьют кофе за столом. Младший брат Ванессы, Мелвин, лежит на полу голый. Его лицо свекольного цвета, значит, он опять закатывал истерику. Рядом с Мелвином растянулся Фрассе и тяжело дышит, язык овчарки свисает чуть не до пола.

— Доброе утро, — говорит Ванесса.

Никке поднимает глаза от газеты и делает глоток кофе. Ванессе кажется, что она угадывает на его губах издевательскую усмешку.

— Конечно, если это можно назвать утром, — отвечает он.

Ванесса бросает взгляд на часы. Еще нет и половины одиннадцатого.

— Плохо выглядишь, — говорит Никке.

— Невозможно спать в такую жару.

Никке ставит чашку на стол. Да, он определенно над ней издевается. Неужели он слышал, как она споткнулась ночью о пылесос? Да нет! В эту неделю у Никке ночные дежурства. Он вернулся домой только пару часов назад.

С тех пор как Ванесса вернулась жить домой, она и Никке заключили негласное перемирие. Но прежняя ненависть пролегла между ними как минное поле, по которому они передвигаются осторожно, ни на минуту не спуская глаз с противника. Ванесса делает вид, что прислушивается к требованиям мамы и Никке, а Никке делает вид, что верит этому. Но Ванесса знает: он только и ждет, чтобы поставить ее на место. Проклятый коп!

Мелвин всхлипывает, как будто желая напомнить о себе.

— Что с ним? — спрашивает Ванесса.

— Не хочет одеваться, — вздыхает мама, поглаживая плечо с татуировкой, на которой изображена змея, глотающая собственный хвост. — И я его понимаю. Я бы тоже с удовольствием ходила в такую жару голой.

— Я не против, — ухмыльнулся Никке.

Мама смущенно хихикнула. Ванесса закатила глаза.

— Что будешь сегодня делать? — спросила мама.

— Пойду на озеро с Мишель и Эвелиной.

— А Вилле с вами не пойдет? — спросил Никке.

— Вилле тоже пойдет, — с улыбкой ответила Ванесса, думая про себя: «Чертов лузер, чтоб тебе сдохнуть!» Вслух она сказала: «Я пошла в душ».

Ванесса долго стояла под прохладной струей, чистила зубы, мыла лицо ледяной водой. Приняла две таблетки от головной боли. Правда, стоило ей вернуться к себе в комнату, как она снова начала потеть. Но с макияжем она теперь хотя бы была похожа на человека.

Вилле прислал эсэмэску. Написал, что они выехали и скоро будут. Ванесса натянула бирюзовое бикини, футболку и джинсовые шорты. Засунула полотенце, подушку и книжку в пляжную сумку.

Потом вышла на кухню и наполнила бутылку водой.

— Я ухожу, — сообщила она.

— Без завтрака? — спросила мама.

— Я не успею позавтракать. Мишель возьмет бутеры.

— Может, меня с собой пригласите? За компанию?

Эту дурацкую шутку мама повторяла изо дня в день. Ванессу уже от нее тошнило. Но ответить маме она не успела. Пляжная сумка перевернулась, книжка выпала.

— Бах! — сказал Мелвин и рассмеялся.

— Что читаешь? — спросила мама.

Ванесса быстро подняла книжку и хотела убрать ее в сумку.

— «Во время чумы»? Господи боже мой! Зачем ты это читаешь?! Мало тебе в жизни страданий и смерти!

— Я взяла ее в твоем книжном шкафу.

— Это твоя книжка, Яннике! — засмеялся Никке.

— Читать такие книжки — значит замусоривать свой мозг. Разрушать его. Давно нужно разобраться в шкафу и выкинуть лишнее. Такие книги даже дома держать вредно!

Ванесса вздохнула. Мама ходила на очередные курсы и в сотый раз думала, что нашла смысл жизни. Теперь ее гуру была Хелена Мальмгрен, которая, уйдя из церкви, теперь вела группу психологической помощи.

— Каждый из нас несет ответственность за ту энергию, которую он впускает в свою жизнь, — продолжала мама. — Каждый выбирает — поддержать добрые или злые силы в универсуме. Если думать позитивно, большинство проблем решатся сами собой. А у того, кто настроен негативно, редко что-то получается.

Ванесса медленно начинала закипать. Ее бесили эти пустые рассуждения.

— То есть, по-твоему, если человек болен или у него проблемы, он сам в этом виноват? Дети в Африке умирают от голода потому, что поддержали злые силы в универсуме? Или в разных странах действуют разные правила?

Вид у мамы сделался недовольный.

— Я не это имела в виду, — сказала она, как всегда избегая объяснений.

Ванесса наклоняется и щекочет мягкий живот Мелвина, пока брат не начинает икать от смеха.

— До свиданья! — говорит Ванесса и уходит.

— Привет Вилле! — кричит ей вслед Никке.

Машина Вилле уже стоит с работающим двигателем на автобусной остановке. Ванесса плюхается на переднее сиденье и захлопывает дверь.

— Привет! — говорит Вилле, чмокает ее в щеку и отъезжает.

— Черт, ну и дали мы вчера… — вздыхает на заднем сиденье Мишель.

— Я ничего не помню! — хихикает Эвелина.

— Да ладно, помнишь, только признаваться не хочешь! — говорит Ванесса, глядя в заднее зеркало и многозначительно облизывая губы.

Все смеются. Ванесса откидывается назад в кресле и вытягивает руку в окно — встречный ветер бьется в ее раскрытую ладонь.

— Давай проедем мимо гриля, я не успела позавтракать, — говорит Ванесса Вилле.

— Давай, но сначала захватим Юнте и Лаки.

— Куда же мы их посадим? Один Лаки — как три человека.

— Девочки сядут к ним на колени.

Мишель и Эвелина начинают громко протестовать.

— Загляни в бардачок, — говорит Вилле.

Ванесса видит, что он улыбается. Она открывает крышку бардачка. Там лежит маленький белый мишка, в лапах у него большое шелковое сердце с надписью: «Лучшей в мире девушке».

— Спасибо, — говорит Ванесса.

Мишка такой смешной и милый, Ванесса растрогана.

— Ой! Какой симпатяшка! — пищит Эвелина.

— А мне Мехмет никогда ничего не дарит, — канючит Мишель.

Они выезжают на шоссе, Вилле выжимает газ.

— Я тебя люблю, — говорит он, повернувшись к Ванессе.

— И я тебя, — отвечает Ванесса, трогает на пальце кольцо — подарок Вилле, и думает, что очень-очень сильно любит его.

* * *

— Господи, ну сколько можно?! — думает Ида, открывая крышку тюбика и выдавливая на ладонь крем для загара.

Мазать все тело кремом — ужасно нудно и долго. Причем после каждого купания процедуру приходится повторять. А если не купаться — потеешь, и крем все равно сходит.

Вот бы подул ветер, набежали облака и пошел дождь! В душном неподвижном воздухе висят звуки. Крики детей, играющих в озере. Болтовня Юлии и Фелисии. Дурацкий хип-хоп, который Робин и Эрик включили через раздолбанный усилитель.

Ида берет защитную помаду. И, нанося на губы белую густую массу, вспоминает эктоплазму, которая появляется у нее на губах в состоянии транса. Раздраженно отогнав эту мысль, Ида ложится на полотенце и пытается расслабиться. Но скользкое от крема тело зудит, хочется умыться. А тут еще Эрик придвигается ближе и прижимается к ней потными ляжками.

— Отвянь, чего пристал?! — рявкает Ида.

Юлия и Фелисия замолкают, и Ида, даже не глядя на них, знает, что они сейчас испуганно переглядываются.

— У тебя что — месячные? — бурчит Эрик, однако отодвигается в сторону.

Юлия и Фелисия возобновляют прерванный разговор: сегодня последний день каникул, как жалко, и как бесчеловечно заставлять детей ходить в школу в такую жару. Потом Юлия говорит, что видела, как директриса, Адриана Лопес, заходила в «Галерее» в один прикольный магазин.

Ида старается не слушать. Не думать про директрису с ужасным шрамом во всю грудь. Сев на полотенце, Ида тянется за бутылкой, липкими от крема руками откручивает крышку и пьет. Вода согрелась и на вкус отдает пластмассой. Господи, как всё противно!

Она украдкой разглядывает своих друзей. Юлия говорит без умолку, то и дело поправляя футболку, одетую поверх купальника. Фелисия вроде слушает подругу, но на самом деле думает о Робине, который об этом и не подозревает. Он, похоже, единственный не знает, что Фелисия к нему не равнодушна.

— Интересно, сколько психов покончат с собой в этом году, — говорит он, остальные смеются. Фелисия громче всех.

Ида подносит ко рту бутылку, чтобы скрыть гримасу. Она старается не думать о так называемых самоубийствах Элиаса и Ребекки. А ей без конца напоминают про ее принадлежность к Избранным и про всё, что случилось в прошлом году!

— Скоро в гимназии учеников не останется! — говорит Фелисия Робину, но он ее не слышит. Он резко бьет Эрика в грудь.

Эрик вскакивает:

— Ты чего?!

И замолкает, увидев то же, что и Робин.

Иде не нужно оглядываться, она и так знает: на пляже появилась Ванесса Даль. Ее мощная энергетика, так хорошо знакомая Иде по их совместным магическим опытам, ощущается даже на расстоянии, и, будь Ида менее рассеянна, она бы и раньше заметила приближение Ванессы.

Ида обернулась. Ванесса появилась в сопровождении своей странной компании.

— Говорят, она трахается с ними по очереди. И с этим жирным тоже.

Ида и Юлия фыркают. Но парни их не поддерживают. Они во все глаза смотрят на Ванессу, пока та, нагнувшись, расстилает на песке полотенце. У Ванессы тонюсенькое бикини. И потрясающий загар, какого никогда не добиться Иде.

— Классный причесон, — говорит Ида Ванессе, указывая на ее растрепанные мелированные волосы с отросшими каштановыми корнями. Сказав это, Ида убирает за ухо выбившуюся из хвоста прядь волос натурального золотистого цвета и чувствует себя уже гораздо лучше.

Ванесса оборачивается, как будто чтобы поздороваться с Идой.

Но ничего не говорит. А просто ложится на полотенце. Ида облегченно переводит дыхание. Пяти Избранницам больше не нужно скрывать, что они знакомы друг с другом. Демоны и так знают их имена. Но если бы знакомые в Энгельсфорсе узнали, что у Иды и Ванессы есть что-то общее, Ида сгорела бы со стыда.

Парень, с которым пришла Ванесса, ложится рядом с ней на полотенце, и уже через полсекунды они начинают друг друга лапать.

Ида косится на Эрика. Ей хочется крикнуть, чтобы он перестал таращиться на Ванессу, но сделать это — значит проявить слабость.

Вместо этого Ида, склонив голову набок, неотрывно смотрит на темную макушку Эрика, пока тот наконец не замечает ее взгляда.

— Ты чего? — раздраженно спрашивает он.

Похоже, ему нисколечко не стыдно того, что он так пялится на Ванессу. Ида старается говорить как можно спокойнее:

— Странно, как я этого раньше не замечала, — говорит она.

— Чего?

— Да так, пустяки, — отвечает Ида и отворачивается.

— Нет уж, говори, раз начала!

Ида снова поворачивается к нему. Улыбается:

— Ничего, просто на солнце хорошо видно, что ты начинаешь лысеть.

Робин начинает ржать, Юлия и Фелисия тоже заходятся смехом.

— Не ври, — говорит Эрик, и его глаза темнеют.

— Да ладно, не расстраивайся. Лысина появится не сразу, через несколько лет. Пока это видно только при ярком свете.

Робин хватает Эрика за волосы:

— Давай проверим, хорошо держатся?

Эрик бьет Робина по руке и со злостью смотрит на Иду.

Она удивленно поднимает брови:

— Ты что — рассердился? Я тут ни при чем, ты сам спросил.

Тут Иде приходит эсэмэска, одновременно слышится звяканье телефона в другой сумке, и Ванесса достает свой мобильный.

В животе у Иды холодеет. Это не случайность.

Она выхватывает из сумки мобильный. Ее пальцы оставляют на экране жирные белые полосы.

Сообщение от Мину. Ида читает его, чувствуя на себе взгляд Ванессы.

Ида удаляет сообщение, встает и идет к воде.

— Ты купаться? — кричит Фелисия.

— А ты как думаешь?

Она пробирается среди громко горланящих детей и их не менее громкоголосых, чересчур заботливых родителей.

Теплая вода касается ее ног. Ида идет дальше, ныряет и плывет до тех пор, пока не достигает места, где со дна бьют холодные ключи. Она плавает долго, и в голове ее пульсирует одна мысль:

Я не хочу. Я не хочу. Я не хочу.

Но она знает, что идти надо. И она пойдет ночью на кладбище вместе с остальными девочками. Плевать ей на могилу с именем Николауса, но она должна сдержать слово, данное Книге Узоров.

 

5

На ужин был салат «Мимоза» и фрикадельки, которые мама Анны-Карин разморозила и разогрела в микроволновке. Поужинали, как обычно, перед телевизором. Мама Анны-Карин пыталась так делать и раньше, когда они жили на ферме. Но дедушка настаивал, что есть нужно за столом.

Анна-Карин и мама ели молча. По телевизору рассказывали про миллионера, который долго притворялся бедняком. А потом раскрыл свою тайну и пожертвовал деньги нищим, которые от такого счастья заплакали. Анна-Карин почувствовала, что ее начинает подташнивать. То ли от программы, то ли от салата, которого она съела слишком много, хотя он был совсем невкусным.

— Спасибо, — сказала Анна-Карин, вставая с дивана.

— На здоровье, — с отсутствующим видом ответила мама и зажгла сигарету.

Взгляд ее не отрывался от экрана.

Анна-Карин пошла в свою комнату и включила компьютер. Котенок Пеппар нежился у нее на коленях, а она искала в Интернете информацию о мертвых лесах, но не нашла ничего похожего на то, что она видела сегодня. Тогда Анна-Карин переключилась на поиск учебных заведений, в которых можно получить ветеринарное образование. Закончится этот год. Потом еще один. И она уедет из Энгельсфорса. Если до этого не произойдет апокалипсис.

Анна-Карин смотрит на часы — пора идти к Николаусу. Она попросила Николауса подвезти ее до кладбища, но на самом деле просто хотела удостовериться, что у него все в порядке и находка Линнеи его не слишком огорчила.

Когда Анна-Карин на цыпочках вышла в гостиную, телевизор был все еще включен, мама на боку лежала на диване и тихо похрапывала. Анна-Карин взяла пепельницу, тихо прокралась в кухню и смыла окурки в воду.

Выйдя из подъезда, Анна-Карин посмотрела на дом напротив, где раньше была библиотека. Теперь библиотеку закрыли, а дом все лето ремонтировали — его большие окна до сих пор затянуты коричневой бумагой, из-под которой на улицу пробивается свет.

— Интересно, что там теперь будет? — думает Анна-Карин. И заранее жалеет владельцев. Им не продержаться больше года.

Анна-Карин идет по центральным улицам.

Поздний вечер понедельника. Город, как обычно, пуст. Кое-где в окнах светится голубой квадрат телевизора. Августовская луна похожа на жирный желтый круг сыра. На улице душно, и неизвестно, когда спадет эта жара.

Анна-Карин пересекает площадь и, повернув на улицу Гнейсгатан, останавливается перед трехэтажным домом с зеленым фасадом.

Дверь открывается легко, без усилий. Анна-Карин заходит в подъезд, останавливается перед единственной дверью на первом этаже и звонит.

— Добрый вечер, — говорит Николаус, открывая.

Анна-Карин не видела его уже неделю. За это время он успел загореть. На загорелом лице ярко выделяются васильковые глаза. Николаус одет в брюки и рубашку, но его волосы слегка взъерошены.

В общем, выглядит он классно.

«Вот бы мама встретила такого, как он», — думает Анна-Карин.

— Извините, я не вовремя? — спрашивает она.

— Ты всегда вовремя, — отвечает Николаус, пропуская ее в квартиру.

Первое, что видит Анна-Карин, это папоротник. За исключением старой карты города и красивого серебряного креста на стене, в квартире Николауса нет никакого убранства. Ни ковров, ни занавесок, ни скатерти на обшарпанном столе, ни книг в шкафу. Но на подоконнике стоит папоротник в пластмассовом горшке. От мысли, что Николаус купил папоротник, чтобы немного скрасить свою жизнь в пустой квартире, у Анны-Карин сжалось сердце.

— Симпатичный папоротник, — сказала она.

Николаус просиял:

— Да, в такую жару приятно видеть зелень.

Анна-Карин хотела рассказать ему про лес, но передумала. Николаус и так нервничает, не нужно его еще расстраивать.

— Ты чем-то озабочена? — спрашивает он.

— Думаю про вас. Что вы думаете про все это. Я имею в виду могилу.

Николаус натянуто улыбнулся:

— Должен признать, это очень неприятно…

Тут в дверь зазвонили, и Николаус пошел открывать.

— Здравствуйте, — раздался с лестницы голос Мину.

Мину входит в комнату и с удивлением смотрит на Анну-Карин:

— Ты тоже?..

— Я попросила Николауса меня подвезти.

Девочки смотрят друг на друга. Они здесь оказались по одной и той же причине. Интересно, понял ли это Николаус.

* * *

Ванесса настежь открывает окно, хотя знает, что это не поможет. На улице душно и жарко. Но внутри, в комнате Юнте, дышать совсем невозможно — Лаки, Юнте и Вилле ставят рекорды по курению травы.

Вилле пообещал Ванессе осенью завязать с наркотиками и найти работу. И Ванессе очень хочется ему верить. Она опустилась на диван рядом с Вилле. Скоро ей нужно ехать на кладбище. Маме Ванесса сказала, что останется у Эвелины, Эвелине — что проведет ночь с Вилле. А Вилле Ванесса предупредила, что вернется домой. За завтраком ей придется соврать маме, что она поссорилась с Эвелиной и потому вернулась ночью домой. Таким образом, за несколько часов Ванесса несколько раз обманет маму, Вилле и одну из своих лучших подруг. С тех пор как она стала одной из Избранниц, она постоянно лжет. И постоянно боится запутаться в собственной лжи.

— М-м-м, какая вкуснота! — стонет Лаки, набивая рот лимонным кексом.

С его губ сыплются крошки. После курения травки на Лаки нападает ненасытный голод. Это напоминает Ванессе то далекое время, когда Избранницы после первых упражнений в магии должны были немедленно подкреплять свои силы едой и сладостями.

— Ванесса, ну возьми пивка, — говорит Вилле, окутывая ее облаком сладкого дыма. — Что ж ты просто так сидишь…

— Давай, присоединяйся, — зовет ее Лаки и дружески толкает в плечо: — Ты чего-то от нас отбилась! И в «Ётвендарен» в субботу не была. А мы там сурово потусили!

— Думаю, как-нибудь переживу и без вашего «Ётвендарена».

— Можно подумать, у тебя есть выбор!

Вид у Лаки довольный. В кои-то веки в споре с Ванессой последнее слово осталось за ним. В день последнего школьного звонка[5]В Швеции существует обязательное девятилетнее образование в средней школе. Желающие могут продолжить обучение в гимназии.
Ванессу и Эвелину выставили из гостиницы «Ётвендарен», единственного места в городе, где можно потанцевать и развлечься. Причина — сломанный унитаз и потоп в туалете. Счастье еще, что хозяева гостиницы не сдали девушек в полицию. Спасло то, что они были несовершеннолетними и их по идее вообще не должны были пускать на вечерние мероприятия.

— Ты бы видела Вилле… — продолжает Лаки, но Юнте обрывает его:

— Заткнись!

Лаки запинается на полуслове и начинает смущенно скручивать новый косяк.

— Ване-е-есса, — тянет Вилле, склонив голову набок и стараясь принять умильный вид. — Почему ты не хочешь расслабиться?

— Потому что я супергерой и иду сегодня на тайное задание, — серьезно говорит Ванесса. — Вот почему.

Вилле смеется, думая, что она шутит.

Ванесса смотрит на Юнте, который не сводит с нее серьезных темных глаз. Иногда ей кажется, что он знает больше, чем ему полагается знать. Или не знает, но догадывается.

Жуткие часы с кукушкой на стене начинают куковать. Ванессе пора идти.

— Ты такая красивая, — говорит Вилле. — Суперкрасивая. Ты знаешь это? Ты самая лучшая девушка во всем мире. Я тебя недостоин!

Ванесса смотрит на Вилле. Его длинные светлые волосы разлохматились и торчат в разные стороны. Пора стричься. Но Ванессе так нравится больше. Поцеловав Вилле, она встает с дивана.

— Мне надо домой, — говорит она и поворачивается к Юнте: — Можно взять твой велосипед?

Юнте кивает и поправляет бейсболку. Он не может ей ни в чем отказать. Ванесса слишком много про него знает. Юнте боится, что она все расскажет Вилле. Например, про то, что он спал с Линнеей, бывшей девушкой Вилле. Или про то, как Линнея украла у Юнте пистолет. Тот самый, который потом нашли в столовой возле Макса.

Ванесса мчится по шоссе, встречный ветер освежает лицо, руки и ноги. Это приятно, но недостаточно, чтобы как следует охладиться. Больше всего Ванессе хочется сейчас сложить на груди руки и лечь в какой-нибудь огромный холодильник, как вампиры ложатся в гроб.

Велосипед такой же никудышный, как его владелец. Руль перекошен, и Ванессу все время заносит влево, к тому же на кочках старая машина гремит и звенит, того гляди развалится. Ванессе даже показалось, что она слышит, как выпадают из своих гнезд и падают на дорожку винты и гайки.

Белая облицовка кладбищенской стены таинственно поблескивает в свете луны. Возле ворот стоят девочки и ждут Ванессу.

Вид у всех взволнованный. А Ванесса рада. Наконец что-то начинает происходить. И можно действовать, а не просто сидеть и ждать, пока на тебя нападут демоны.

Велосипед попал в ямку и вильнул. Ванесса чуть не свалилась, но удержала равновесие и затормозила возле ворот. Спрыгнув с чертова драндулета, она пнула его ногой. Больной палец заныл снова, Ванесса тихо выругалась.

Даже не глядя на Линнею, Ванесса знала, что Линнея улыбается. Вот бы разделить с ней эту улыбку, как бывало раньше!

Линнея обещала, что не будет больше читать их мысли. Что она не признавалась в своих способностях только потому, что боялась напугать девочек. Но что бы она ни говорила, Ванесса ей не верила и не могла ее простить. Они подружились с Линнеей после битвы в столовой с Максом. Или даже раньше. А вдруг Линнея все это время знала, как себя вести с Ванессой и что ей говорить, просто потому, что читала ее мысли?

Ванесса уже в который раз мысленно возвращается к субботнему вечеру в квартире Линнеи, когда они вместе смеялись над проблемами, осложнявшими их жизнь. Когда недоверие отравило это воспоминание, Ванесса поняла, как много для нее значил тот вечер.

Сначала она разозлилась на Линнею и стала игнорировать ее. Но с каждым днем делать это было все труднее и труднее. Ванесса с удивлением поняла, что сильно скучает по Линнее. Но едва она задумывалась о примирении, как обида опять вспоминалась и Ванессу снова захлестывал гнев.

В этом-то и проблема. Ванесса не может без Линнеи. И не может ее простить.

— Мы тут всю ночь будем стоять? — спросила Ида.

Вид у Николауса сделался решительным:

— Ида права. Пойдемте поглядим, что там.

Они вошли в ворота, гравий зашуршал у них под ногами. Линнея остановилась и подождала Ванессу, но та сделала вид, что смотрит прямо перед собой.

— Как дела? — спросила Линнея.

— Норм, — ответила Ванесса тоном, исключающим всякое продолжение разговора.

Но Линнея продолжала смотреть на нее. Ванесса стала сосредоточенно напевать про себя любимую песенку Мелвина, чтобы только не дать Линнее подслушать ее мысли.

Линнея еще раз посмотрела на Ванессу, потом отошла, присоединилась к остальным и стала показывать, куда нужно свернуть, чтобы попасть на старую часть кладбища.

Узкая тропинка вилась между покосившимися от времени плитами и чугунными крестами. Похороненные под ними люди жили столетия назад, и теперь уже никто не мог бы рассказать, какими они были, как выглядели. Эта мысль одновременно поражала и пугала.

— Вот, — показала Линнея.

Могила, у которой она остановилась, была неприметной и скромной по сравнению с роскошными соседними надгробиями. Линнея зажгла карманный фонарик и посветила на высеченное на плите имя Николауса.

* * *

Мину посмотрела на Николауса. Он стоял неподвижно, как те жуткие мимы, которые на площадях изображают статуи. Мину попыталась угадать, что он чувствует.

— Подумаешь, — сказала Ида. — У Николауса был предок, его тезка. Не понимаю, зачем мы притащились ночью на кладбище. Кот хочет, чтобы мы занялись изучением родового древа Николауса?

Мину закипела, но постаралась сдержаться.

— Memento mori, — сказала она. — Помни о смерти. То же самое было в письме, которое Николаус написал сам себе. Мы все время думали, что это значит, и теперь, может быть, узнаем.

Ида, подняв брови, посмотрела на Николауса, однако тот продолжал молчать.

— Ладно, — сказала Ида. — Тогда объясните, что это за могила.

Николаус только замотал головой.

Против своей воли Мину разозлилась на Николауса. Она не знала, чего ждала от этого визита на кладбище, но хоть как-то Николаус должен был отреагировать!

— Может, нам нужно что-то сделать? Совершить какой-то ритуал? — спросила Анна-Карин.

Все посмотрели на Мину, и она подумала, что от нее почему-то все ждут последнего слова, хотя она не умеет читать Книгу Узоров и не имеет своей магической стихии.

— Не знаю, — ответила она. — Давайте спросим Книгу.

— Я уже спросила, — сказала Линнея. — Книга молчит. Но что нужно делать, и так понятно.

Она сделала паузу и посмотрела на остальных:

— Нужно копать.

Мину тоже об этом подумала, но тут же отогнала эту мысль. Они уже проделали много странных вещей. Исполняли магические ритуалы, боролись с демонами. Но раскапывать могилу…

Однако ничего другого в голову не приходило.

— Ты спятила? — вскипела Ида. — Хочешь, чтобы мы это разрыли?

— Действие, предложенное вами, карается как поругание могилы, — вдруг нарушил молчание Николаус.

Мину подняла на него глаза. Лицо Николауса стало решительным. Было видно: он не потерпит возражений. Такого Николауса Мину еще не видела.

— Но что же нам тогда делать? — слабо попробовала возразить Мину.

— Ничего. Это тайна, тайной и останется. Земля здесь проникнута благостью, и мы не нарушим ее покой.

— Но…

— Никаких «но»!

— Какого черта! — взорвалась Линнея. — Ваш фамилиарис указал нам эту могилу. Вы написали письмо себе самому со словами «Memento mori». То есть это вы привели нас сюда. Пока вы еще что-то помнили, вы позвали нас сюда, чтобы мы что-то сделали. Почему же теперь вы нам мешаете?

Николаус посмотрел на нее. Потом развернулся и быстро пошел к выходу.

* * *

Анна-Карин побежала за Николаусом по тропинке. Но он шел так быстро, что догнать его было непросто. В конце концов она все-таки схватила его за плечо. Николаус резко остановился.

— Подождите, — попросила Анна-Карин.

Он повернулся и посмотрел на нее.

— Пожалуйста, не уходите, — снова попросила она. — Нам нужно поговорить.

— Говорить не о чем, — сказал он. — Анна-Карин, ты должна их остановить.

Во взгляде Николауса отразилось отчаяние, и ей ужасно захотелось ему помочь.

Если Николаус не хочет, чтобы они раскапывали могилу, они не будут этого делать. В конце концов, он их проводник. И кроме того, он ее… что? Друг? Может ли она называть его так? Он ей очень нравится. Иногда ей даже кажется, что она любит его, как отца, которого никогда не видела и не имела.

— Но что же нам делать? — спросила Анна-Карин. — Мы не можем проигнорировать эту информацию. Похоже, это что-то важное. Во всяком случае, кот так считает.

Николаус покачал головой и снова пошел к выходу. Анна-Карин хотела окликнуть его, но подумала, что орать ночью на кладбище глупо, тем более что они приехали сюда скрытно.

Анна-Карин вернулась к остальным. Они стояли и разговаривали.

— Он прав, — сердито доказывала Ида. — Это ни в какие ворота не лезет. За раскапывание могил можно и в тюрьму угодить.

Но Иду, как обычно, никто из Избранниц не слушал. Договорились собраться на этом же месте следующей ночью и решили, кто возьмет с собой лопаты.

 

6

Ванесса ехала домой по пустынным улицам Энгельсфорса. Скрип цепи, шуршание шин об асфальт эхом отдавались от стен виадука. Потом виадук остался позади и наступила тишина. Тихо было так, будто Ванесса осталась единственным жителем Земли, выжившим в глобальной катастрофе.

За заброшенной автозаправкой начинался подъем, и Ванесса привстала на педалях. Она еле двигала ногами, но желание побыстрее попасть домой было сильнее усталости.

Еще немного, и она будет дома. Чтобы сократить путь, Ванесса поехала напрямик через небольшой лесок, мимо заросшего футбольного поля… Вот уже детская площадка, куда она обычно ходит с Мелвином…

Ванесса затормозила так резко, что велосипед едва не развалился на части.

В кустах позади песочницы и качелей стояла машина полиции.

Ванесса замерла. Никке сидит в машине или стоит где-то поблизости?

Вцепившись в руль, Ванесса постаралась сконцентрироваться, и вскоре почувствовала на коже знакомый холодок. Во время летних упражнений она научилась делать невидимой не только себя, но и предметы, к которым она прикасается. Сейчас это умение ей пригодилось.

Очень тихо Ванесса приблизилась к кустам и, не выпуская велосипед из рук, остановилась в десятке метров от машины. Водительское окно открыто. За рулем сидит коротко стриженный полицейский в униформе. Это Никке? Ванесса подкралась еще ближе и почти перестала дышать, хотя знала, что, становясь невидимой, двигается абсолютно беззвучно.

Да, это он. Но что он здесь делает?

Голова Никке откинута назад, он лежит без движения. Может, ему плохо и нужно звонить в «Скорую»? Ванесса представила, как коллеги Никке рассказывают маме о его смерти, как мама бьется в истерике, Никке хоронят, и Ванесса рассказывает Мелвину, что значит «умереть». Тут она, однако, заметила, что на губах Никке играет усмешка. А его рука крепко держится за руль.

Вдруг Никке случайно задел сигнал, и Ванесса отпрыгнула в сторону. Велосипед чудом не выпал из ее потной руки.

Никке посмотрел вниз и тихо засмеялся, его смех эхом разнесся по пустой площадке.

— Ты супер, — сказал он, обращаясь куда-то вниз.

Ванесса постаралась отогнать непрошеные мысли. Но это было все равно что отгонять слона мухобойкой.

Из-под приборной панели появилась темноволосая голова. Женщина вылезла, села рядом с Никке на переднее сиденье и поцеловала его в губы. Он отвернулся и засмеялся. Потом поцеловал ее.

Ванесса попятилась. Она не могла на это смотреть. Плотно сжав челюсти и борясь с подступившей тошнотой, она вскочила на велосипед и с неизвестно откуда взявшейся энергией завертела педали.

 

7

Черный дым кружится вокруг Мину.

Анна-Карин, Ида, Линнея и Ванесса находятся где-то поблизости, но они ничем не могут помочь. Мину одна. Все зависит от нее.

Одна против Макса.

Он стоит перед ней, и вокруг него тоже кружится черный дым. Темные волосы красиво обрамляют его лицо.

— Я знаю, ты сейчас меня не понимаешь, — говорит он и улыбается. — Но единственное, чего я хочу… Единственное, чего я все время хотел, — это чтобы мы были вместе.

Дым обволакивает их все плотнее и плотнее. Их притягивает друг к другу, и Мину чувствует: пора что-то предпринять. Она должна переломить исход битвы.

Но у нее ничего не получается.

Она пытается бороться, но сил нет.

И вот уже Макс стоит вплотную к ней, его черные глаза блестят, как глаза неведомой птицы.

— Мы вместе.

Он наклоняется и целует ее влажными ледяными губами.

Мину открывает глаза. Поцелуй начисто прогнал сон.

«Все было не так, — пытается она убедить себя. — Я победила Макса. Я спасла остальных».

Повернувшись на бок, Мину долго смотрит в темноту комнаты.

Вдруг ей показалось, будто тени сгустились и в темноте комнаты началось движение.

Черный дым.

Мину садится в кровати.

Она отчетливо его различает. Черное дрожащее облако двигается прочь из комнаты — в коридор.

Ноги Мину запутались в пододеяльнике, но вот ей удалось выбраться, и она поспешила за черным дымом. Который прокрался вдоль белой стены и уже дополз до родительской спальни.

Мину вошла в открытую дверь.

Мама и папа лежали в кровати лицом вверх. Дым окружил их и стал пульсировать как живой, но мама с папой не двигались, их глаза мертво смотрели в потолок.

— Это ты их убила.

Мину повернулась.

В коридоре стоял Макс и смотрел на Мину темными птичьими глазами.

— Ты всегда знала, что это случится. Ты не пыталась изучить свои силы, потому что знала, какова их природа.

Он протягивает к ней руку:

— Мы вместе.

И она знает, что это правда.

Резкий звонок телефона вырывает Мину из состояния сна.

Она садится на кровати и оглядывает комнату.

Нигде никакого черного дыма.

Она выходит в коридор. Слышит шум и разговоры в кухне. Все как обычно.

«Ничего не случилось. На самом деле ничего не случилось», — думает она.

Однако не может отделаться от неприятного чувства.

* * *

Мама Анны-Карин сидит возле кухонного стола. Ее темные волосы собраны на макушке. Сигаретный дым кружится в душном воздухе кухни. Анна-Карин сидит напротив и возит ложкой по тарелке, глядя, как на поверхности йогурта образуются и лопаются пузырики.

Время от времени слышится шелест переворачиваемых страниц. Мать медленно читает «Энгельсфорсбладет», пропуская каждую новость через себя — словно затягивается сигаретой.

Голоса с улицы и звуки проезжающих машин делают тишину в квартире еще более оглушительной. Одиночество в городе ощущается гораздо сильнее, чем одиночество на природе.

Пеппар тихонько прокрадывается в кухню, на всякий случай нюхает свою миску. И выходит в прихожую, ловко лавируя между неразобранными коробками, лежащими там уже не один месяц. Анна-Карин чувствует укол совести. Зря она взяла котенка с собой, надо было оставить его кому-нибудь из деревенских жителей. Теперь бы жил на свободе, бегал, гулял в свое удовольствие. Но в нынешней городской жизни Пеппар для Анны-Карин — единственная отдушина.

— Ага, Монике опять пришлось закрыться.

Глаза матери загораются, когда она читает статью и видит фотографию заплаканной Моники возле заколоченных дверей кафе. Ничто так не радует мать, как информация о чужом несчастье. Сигареты да плохие новости — вот и все ее радости, и Анна-Карин не знает, что более вредно. И более отвратительно. Правда, в отличие от пассивного курения, пассивное злорадство, по крайней мере, не так опасно для здоровья окружающих.

Анна-Карин встает и с грохотом ставит тарелку в раковину.

— А вымыть тарелку? — спрашивает мама.

— Помою потом, — отвечает Анна-Карин, выходя в прихожую.

— На то, чтобы сполоснуть тарелку, много времени не нужно.

Мать говорит это так, будто именно ей приходится все время мыть посуду.

— Сейчас я тороплюсь. — Анна-Карин идет в ванную и чистит зубы.

Они живут на деньги от продажи фермы и на ту компенсацию, которую страховая компания все-таки выплатила за сгоревший коровник. Но этих денег надолго не хватит. Мать все время говорит, что будет искать работу. Но, когда Анна-Карин возвращается из гимназии, сплошь и рядом оказывается, что мать целый день просидела дома и даже не выходила в магазин за продуктами.

Анна-Карин не хочет даже себе самой признаться, что разочарована. В глубине души она надеялась на перемены, на то, что переезд в город вдохнет в мать жизнь. Однако ничего не произошло. На ферме у матери были хоть какие-то дела. А здесь — ничем не занятая и одинокая — она на глазах у Анны-Карин все глубже погружалась в парализующую депрессию.

Временами Анна-Карин в панике думала о том, что произойдет, когда деньги, на которые они живут, закончатся.

* * *

Воздух дрожит над горячим асфальтом, и от этого школа, виднеющаяся в отдалении, кажется миражом.

Мину проходит мимо автозаправки, где она когда-то купила газету со статьей про «сговор самоубийц в Энгельсфорской гимназии». Сколько воды утекло с тех пор, как она прочитала в той газете интервью с Густавом. Тогда ей казалось, что она будет ненавидеть его всю жизнь. Теперь они стали друзьями.

Ее мысли прервал резкий гудок автомобиля. Три коротких сигнала. Темно-синий «Мерседес» остановился на обочине. Окно беззвучно открылось, и женщина, сидевшая за рулем, обратилась к Мину:

— Здравствуй, Мину! Как прошли каникулы?

Мину и Адриана Лопес обменялись несколькими незначащими фразами, но взгляд у директрисы был озабоченным.

— Мы возобновляем занятия в парке. Предупреди остальных. Встречаемся в обычное время.

— Хорошо, — сказала Мину.

Адриана провела рукой по стриженным «под пажа» темным, безукоризненно уложенным волосам.

— У нас произошли… кое-какие изменения… — сказала она, не глядя Мину в глаза, и замялась. — Увидимся в субботу. А сейчас мне нужно ехать. Куда годится, если директор опоздает в школу в первый учебный день?

Адриана выехала на дорогу и прибавила скорость. Мину проводила машину взглядом, и ей показалось, что директриса смотрит на нее в зеркало заднего вида.

Мопед Кевина Монсона протарахтел мимо, почти задев Мину. Мину испуганно отскочила в сторону. Кевин громко заржал.

— Нет, Кевин нисколько не повзрослел за лето, — вздохнула Мину.

Она влилась в поток учеников, движущихся по направлению к унылому кирпичному зданию Энгельсфорской гимназии. Вот и знакомая трещина, как уродливый шрам пересекающая двор. Мертвые деревья кажутся еще более мертвыми, как будто безжалостное солнце их окончательно иссушило.

Горячий асфальт обжигает ноги даже через подошву сандалий. Тут и там Мину видит новые лица. Или скорее старые, но давно не виденные. Бывшие девятиклашки теперь поступили на первый курс гимназии.

«Какие они еще маленькие», — думает Мину.

Ей кажется, что она учится в гимназии уже целую вечность. А ведь прошел только год. Окончив школу, она чувствовала себя взрослой, готовилась к новой жизни. Мечтала о великих свершениях. Знала бы она тогда, чем это обернется!

Мину протиснулась через толпу учеников в холл нижнего этажа и увидела третьекурсника, который прикалывал на доску большое объявление.

Парень обернулся и приветливо улыбнулся Мину. У него были темные волосы и очки в стальной оправе. Мину лихорадочно начала рыться в памяти, пытаясь вспомнить его имя. Кажется, Рикард. Играет в местной футбольной команде.

— Присоединяйся! — провозгласил он, обращаясь к Мину.

Больше он ничего не сказал и исчез в толпе.

Мину посмотрела на объявление. Сверху большими красными буквами написано «Сообщество», ниже изображены несколько старомодно одетых молодых людей с нелепыми прическами. Выстроившись в ряд на цветущем лугу, они обнимали друг друга за плечи и смеялись. Идеально белые зубы сверкали. Лица выражали высшую степень удовольствия. Двое или трое юношей даже подняли большой палец.

«Позитивный Энгельсфорс», — было написано курсивом в самом низу.

«Нет уж, к вам я точно присоединяться не буду», — подумала Мину.

В углу плаката была помещена фотография улыбающейся женщины среднего возраста с волнистыми волосами морковного цвета.

Мину не сразу поняла, что это Хелена Мальмгрен. Мама Элиаса.

Элиас.

Несмотря на жару, Мину пробил холодный пот. В ее памяти всплыло все, что произошло в школе в прошлом году.

Кровь в туалете. Мертвые глаза Элиаса, неподвижно глядящие в потолок.

Его душа, которую Мина освободила, победив Макса.

Мину задыхалась под тяжестью воспоминаний. Своих и Макса. То, что Мину когда-то увидела в его душе, навсегда осталось с ней, и она уже не могла понять, где ее, а где его прошлое.

Усилием воли Мину вернулась к реальности.

Она пошла по коридору, остановилась возле комнаты вахтера и постучала. Сначала ответа не было, потом Николаус открыл дверь и высунул голову в коридор. На нем была горчичного цвета рубашка и коричневые вельветовые брюки. Мину представила себе, что сказала бы Ида, глядя на это великолепие.

— Входи, — сказал Николаус.

Мину вошла в тесную комнату и закрыла за собой дверь. Воздух в комнате был спертый и пыльный. На столе лежала раскрытая Книга Узоров, рядом стоял серебристый узороискатель.

— Я прошу прощения за вчерашнее. Я был слишком категоричен. Но мое мнение остается неизменным. Я против того, чтобы вы раскапывали могилу.

Под глазами у Николауса темные круги, но взгляд, обращенный к Мину, тверд. Как будто Николаус заранее знает, что Мину хочет получить его согласие на вскрытие могилы, и всем своим видом показывает: переубедить его не удастся.

— Вы что-нибудь нашли? — спрашивает Мину, кивнув на Книгу.

Николаус отрицательно качает головой:

— Книга молчит.

— Может, она испортилась? — спрашивает Мину. — Линнея и Ида с зимы не видят в Книге ничего нового. Да и раньше Книга нам не особенно помогала.

— Я не знаю, дело в Книге или в нашей неспособности прочитать ее сообщения, — пробормотал Николаус, вращая в руках узороискатель. — Иногда мне кажется, что Книга пытается что-то до меня донести. Возможно, раньше я умел читать Книгу, а потом потерял эту способность. Кстати, о способностях. Ты ничего нового про себя не узнала?

Мы вместе.

— Нет, но мне опять снился Макс, — говорит Мину.

— И что ты видела во сне?

В памяти Мину всплывает картинка: мертвые мама и папа на кровати в спальне. Это так страшно, что она не может об этом говорить.

— Как всегда, — отвечает она. — Я проиграла битву. Он сказал, что мы заодно и что моя сила — недобрая.

— Сама по себе твоя сила не добрая, — терпеливо стал объяснять Николаус. — Так же как и сила Анны-Карин. И Иды. И Ванессы. И Линнеи. Важно, как вы используете свои силы.

— Но я не такая, как они, — возразила Мину. — У меня нет своей стихии. Моя магия, так же как демоническая магия Макса, имеет форму черного дыма. Причем только я вижу этот дым. А что хорошего в моей способности забирать души людей и копаться в их памяти? И еще Макс сказал, что у демонов есть план в отношении меня.

— Так ему сказали демоны, — возразил Николаус. — Но ведь они могли сказать неправду. На то они и демоны. А когда ты заглядывала в душу Макса, ты видела там какие-нибудь детали этого плана?

— Нет, но я видела не все. Наверно, если бы я специально поискала…

— Вот именно! — прервал ее Николаус. — Ты должна изучить свои силы. Возможно, тогда ты сможешь использовать их на доброе дело.

— Нет, — твердо возразила Мину, потому что знала, что дальше скажет Николаус.

— Мину, — просительно обратился к ней Николаус. — Я знаю, у меня есть способности, но они мною забыты. Помоги мне снять пелену забвения и добраться до моих воспоминаний.

— Чтобы вы тоже впали в кому?

— Я думаю, кома Макса вызвана тем, что ты вывела его из-под власти демонов…

— Я не могу экспериментировать с вашей жизнью и здоровьем.

Николаус тяжело вздыхает. Этот спор они ведут с Мину все лето, и оба от него ужасно устали.

— Я вот что подумала, — сказала Мину, чтобы сменить тему разговора. — Может, кот скажет вам, зачем он показал нам эту могилу? Он же ваш фамилиарис. И знает про вас то, что вы сами забыли. Сначала он показал нам банковскую ячейку, потом могилу…

— Как бы мне хотелось вернуть память, — вздохнул Николаус, ероша волосы. — Пойми меня правильно. Я знаю, что могила для нас важна, иначе кот не привел бы нас к ней. Но копать освященную землю…

Он оборвал себя на полуслове и понизил голос:

— Я не знаю, что там скрывается. Обещайте мне, что не будете трогать эту могилу. Обещайте мне!

Мину не может произнести заведомо лживой клятвы, поэтому она быстро кивает и выскакивает в коридор.

Вернувшись в холл, Мину видит Линнею, читающую объявление про «Позитивный Энгельсфорс». На ней черное платье с рукавами-фонариками, на шее длинные бусы, очень напоминающие колючую проволоку.

Мину подходит ближе и смотрит на плакат через плечо Линнеи.

— Ты уже об этом слышала? — спрашивает она.

— Нет, но «позитивный Энгельсфорс» — это вполне в ее духе, — говорит Линнея, тыкая пальцем в портрет Хелены. — Она всегда была такой. «Возьми себя в руки!», «Когда одна дверь закрывается, открывается другая», «Надо видеть в жизни светлую сторону»… А столкнется с настоящей проблемой — и не знает, что делать.

— Ты про Элиаса? — осторожно спросила Мину.

Линнея кивнула:

— Про Элиаса.

— Странно, что она была священником.

— Люди вообще странные.

По лестнице спустилась Адриана Лопес и быстро прошла мимо девочек. Вид у нее был важный и отчужденный. Адриана спешила в актовый зал — приветствовать новых учеников гимназии.

— В субботу собираемся в парке, занятия продолжаются, — сказала Мину.

Линнея закатила глаза:

— Ах да, мы же еще не прошли «защитную магию», — вздохнула она.

— Адриана темнит, — сказала Мину. — Говорит, нас ждут какие-то изменения.

— Сделать наши занятия магией еще более бестолковыми ей, во всяком случае, вряд ли удастся. Кстати, ты поговорила с Николаусом?

— Да. Он категорически против.

— Он боится. Не знает, что в могиле, но боится того, что мы там найдем. — И быстро добавляет: — Я не читала его мысли специально, просто иногда это происходит как-то само собой.

Мину смотрит в темные глаза Линнеи. Как всегда при упоминании способностей Линнеи, Мину становится не по себе. Ей до сих пор стыдно за некоторые мысли, которые прочитала Линнея.

— У нас нет выбора, — говорит Линнея. — Будем копать, а Николаусу не скажем.

* * *

Ванесса вошла в класс, поискала глазами Эвелину и Мишель. Они еще не пришли, и Ванесса разозлилась. Хотя откуда подругам знать, что Ванесса кипит и вот-вот лопнет от ярости, если сию же минуту не расскажет им о том, что видела ночью.

Когда Ванесса уходила из дома, Никке еще не вернулся. За завтраком Ванесса старалась не смотреть маме в глаза. Ей хотелось заорать, вывалить всю правду. И наконец избавиться от ненавистного Никке. Навсегда. Но другая Ванесса, которую она не узнавала, приказывала ей молчать. Эта другая Ванесса не могла причинить матери такое горе.

Ванесса села за парту на последнем ряду, и тут в класс, обнимаясь и толкаясь, вошли Мишель и Эвелина. Они заняли парты с обеих сторон от Ванессы. Эвелина села и тяжело вздохнула:

— Боже, я сегодня совсем не спала!

— Ее мать всю ночь разговаривала с отцом по телефону, — объяснила Мишель.

— Я думала, что люди разводятся, чтобы не ругаться друг с другом ночи напролет, — сказала Эвелина.

Ее родители разошлись несколько лет назад. С тех пор Эвелина живет с матерью. Отец Эвелины — водитель-дальнобойщик — почти никогда не бывает в Энгельсфорсе, но это не мешает ему звонить из разных городов Европы и учить бывшую жену, как нужно воспитывать дочь.

— Сочувствую, — сказала Ванесса.

Эвелина опять испустила душераздирающий вздох:

— Господи, когда же я стану совершеннолетней!

— Давайте, как исполнится восемнадцать, снимем вместе квартиру! — предложила Мишель. — Вот круто будет!

— И ты наконец избавишься от Никке, — сказала Эвелина.

— Я, может, от него и раньше избавлюсь, — буркнула Ванесса.

— Как это? — удивилась Мишель. — Что ты имеешь в виду.

Ванесса посмотрела на любопытные лица подруг.

Они скажут, что надо все рассказать маме, пусть даже это ее расстроит. Им не понять, что тогда Ванесса станет вестником несчастья, а их во все времена пристреливают. К тому же мама может ей не поверить.

Выход был. Рассказать обо всем Никке и заставить его самого признаться.

Ванессе показалось, что это хорошая мысль. Но после бессонной ночи она не очень полагалась на свое здравомыслие.

Ванесса опять посмотрела на Мишель и Эвелину. Она любит их, но говорить с ними о таких вещах нельзя.

— Что ты имеешь в виду? — повторила Мишель, теребя пальцами прядь темных волос.

— Ничего, — ответила Ванесса. — Просто мечтаю.

 

8

Линнея успела проскользнуть в класс прямо перед носом Петера Бакмана, который, хлопнув дверью класса, громко протопал к учительскому столу. Он буравил глазами спину Линнеи, и она с трудом подавила желание стряхнуть с себя этот липкий, ищущий взгляд.

С тех пор как Линнея обрела магические способности, она с трудом заставляла себя посещать уроки изобразительного искусства. Про Бакмана сплетничали, что он любит обнимать девочек за плечи, прижиматься к ним во время разговора. Но Линнея никогда за ним ничего такого не замечала. Бакман был слишком осторожен, чтобы проделывать это явно. Зато мысленно он позволял себе все, и то, о чем он думал, стоя за учительской кафедрой или обходя класс, приводило Линнею в ужас.

Оливия сидела за последней партой и что-то рисовала в альбоме. Линнея подошла и села рядом. Объяснения все равно не избежать, так уж лучше не откладывать неприятный разговор.

— Ты где была вчера? — прошипела Оливия. — Почему на эсэмэски не отвечала?

Ее синие волосы напоминали Линнее радиоактивную сахарную вату. Сильно накрашенное лицо было бледнее, чем обычно. Струйки пота стекали по вискам, оставляя следы на густо напудренной коже.

— Я забыла ответить, — сказала Линнея.

— Как так можно! — возмущалась Оливия.

— Ты на все лето пропала, и ничего, — возразила Линнея.

— Я тут ни при чем, родители заслали меня на все лето в эту долбаную деревню.

Оливия обиженно смотрит на Линнею огромными, как у персонажей манги, карими глазами. А может, сказать ей, что она лжет, что Линнея несколько раз видела ее летом в городе. Не так много в Энгельсфорсе девушек с синими волосами.

— Ты ходила к Элиасу вчера, да? — говорит Оливия.

— Да.

Оливия старательно рисует в альбоме. Обычный сюжет — девушка с огромными глазами роняет черные слезы.

— Ты хоть бы позвонила, — шепчет она. — Я ведь тоже с ним дружила. Меня сегодня так ломало в школу идти. Это ведь здесь произошло.

Удивительно, даже после смерти Элиаса Линнее не дают побыть с ним наедине!

Она и Оливия познакомились с Элиасом одновременно. Стали ходить в одни и те же места, на одни и те же тусовки. Между Линнеей и Элиасом сразу возникло взаимное притяжение, как будто они были рождены друг для друга. Но за ними всюду хвостом следовала Оливия. Как младшая сестра, которая все делает, как старшие. И от излишней старательности постоянно попадает впросак.

Если Элиас упоминал какую-нибудь музыкальную группу, на следующий день ее название было вытатуировано у Оливии на руке, и она утверждала, что слушает эту музыку уже сто лет. Ее хитрости были так примитивны, что в конце концов Линнея перестала обращать на них внимание. Но вот что ее бесило по-настоящему, так это когда Оливия начинала вздыхать о «переживаниях» и «проблемах», которые были прикольным аксессуаром, украшавшим ее жизнь. На самом деле достаточно беспроблемную. Мама, папа, старшие браться и сестры обожали Оливию и обращались с ней как с принцессой.

Иногда Линнее казалось, что Оливия использует смерть Элиаса, чтобы поднять собственный статус, подчеркнуть собственную значимость в глазах окружающих.

Потом Линнее становилось стыдно за такие мысли. В конце концов, Оливия — единственная из прежней компании — звонит Линнее, хотя та перестала появляться на общих тусовках. Да, сейчас они практически не общаются, но когда-то неплохо проводили время вместе, хоть Линнея и не помнит, когда и где это было.

Оливия придвинулась ближе к Линнее, цепи на ее футболке звякнули.

— Я не хочу ссориться, — шепнула она.

— Мы и не ссорились, — ответила Линнея.

— Отлично. Тогда я хочу тебе кое-что рассказать. Я видела твоего отца в субботу в Вестеросе.

Линнея окаменела.

— Знаешь, что он сказал?

— Меня это не интересует.

— Перестань, это хорошая новость.

— Хороших новостей про моего отца быть не может.

— Он не пьет.

Линнея сидела, уставившись в парту, на крышке которой кто-то нацарапал название футбольной команды.

— Он сказал, что не пьет. И похоже, это правда. От него не пахло алкоголем. И он был такой… аккуратный.

Я не выдержу этого еще раз, — думала Линнея. — Я больше не могу.

— Да что с тобой! — обиженно воскликнула Оливия. — Я думала, ты обрадуешься…

* * *

Прошлой осенью место за партой рядом с Мину было занято. Там сидела Ребекка.

Теперь это место пустует.

Они дружили недолго. А кажется, целую вечность. Потому ли, что обе были Избранницами? Или потому, что Ребекка была первым настоящим другом Мину?

— Мину Фальк Карими, — говорит новая классная руководительница Ильва, и Мину поднимает руку.

Ильва ставит галочку в журнале. Новой классной руководительнице лет тридцать с небольшим, у нее тонкие светлые волосы, круглые очки и вид старой засушенной воблы.

Мину вдруг пожалела, что с ними нет Макса. Всего на одно мгновение. Конечно, не Макса-убийцы, а Макса-учителя.

Теперь он лежит в больнице в нескольких километрах отсюда. Не двигается и не реагирует ни на что. И никто не знает, очнется ли он когда-нибудь от своей непонятной комы.

Ильва закончила перекличку и начала методично запугивать учеников тем, как трудно учиться на втором курсе гимназии.

Мину снова погружается в воспоминания. Не свои, а те, которые она увидела в душе Макса. На этот раз она не пытается от них защититься, наоборот, отдается течению памяти, пытаясь увидеть то, что не заметила или пропустила в прошлый раз. И вскоре воспоминания выходят из-под контроля, начинают жить самостоятельной жизнью. Вот Алиса, первая девушка Макса. Алиса, которая была так похожа на Мину.

— Макс, пожалуйста, уходи, — говорит она. — Я не хочу больше тебя видеть.

Мину чувствует, как Макса захлестывает гнев. Он хочет, чтобы Алиса умерла. Он желает этого от всего сердца. И тут просыпаются его магические силы. Макс заставляет Алису взобраться на подоконник. И спрыгнуть вниз. Мину вместе с Максом переполняется опьяняющим сознанием собственной власти, крик рвется наружу.

Мину вцепляется руками в край стула. Пол уходит у нее из-под ног. Зажмурившись, она делает несколько глубоких вдохов, головокружение постепенно проходит.

Мину открывает глаза и видит возле учительской кафедры того парня, которого они встретили в старой усадьбе.

— Извините за опоздание, — говорит он и улыбается Ильве.

— В первый и последний раз, — говорит Ильва. Она пытается говорить строго, но не может сдержать улыбки и краснеет.

— Это Виктор Эреншёльд. Он новенький. Его семья переехала в наш город. Я надеюсь, вы станете друзьями, — произносит Ильва, и, обращаясь к Виктору, продолжает: — Садись на свободное место.

Виктор смотрит на Мину. Несмотря на жару, на нем рубашка, брюки и тонкий синий кардиган. Синий цвет жакета красиво оттеняет глаза Виктора, которые от этого тоже кажутся ярко-синими. Как васильки. Кивнув Ильве, Виктор садится рядом с Мину.

— Хочу предупредить, что те места, которые вы себе выбрали, вы будете занимать на моих уроках в течение всего семестра.

Кевин начинает шумно протестовать с последней парты:

— Еще чего! Мы первоклашки, что ли! Я что, должен тут весь семестр сидеть?

Леван, сидящий рядом с Кевином, поправляет очки, но ничего не говорит.

— А кому легко? — отзывается Ильва. — Если вы будете пересаживаться, я не запомню, как кого зовут. Тебе понятно… Кевин?

Виктор достал из наплечной кожаной сумки блокнот, автоматический карандаш и ластик. Положил на парту. Отодвинул ластик на несколько миллиметров в сторону. Мину с интересом следила уголком глаза за его действиями.

Даже вблизи Виктор выглядел как персонаж из глянцевого журнала. Жара ему, казалось, была нипочем. Он не потел и ничем не пах. Ни потом, ни духами. Ничем. Как будто под одеждой был не человек, а кукла. Глядя на него, Мину вдруг почувствовала себя неумытой и потной.

Закончив раскладывать на парте письменные принадлежности, Виктор повернулся к Мину.

— Похоже, нам придется какое-то время потерпеть друг друга, — произнес он.

В углу его губ мелькнула усмешка, но пропала так быстро, что Мину засомневалась, не показалось ли ей это. В следующий момент Виктор уже слушал Ильву, всем своим видом выражая сосредоточенное внимание.

* * *

Прозвенел звонок с урока. Увидев, что Мину выходит из класса, Анна-Карин поспешила за ней.

— Есть минутка? — спросила Анна-Карин.

Мину кивнула и многозначительно посмотрела на лестницу, ведущую на верхний этаж.

Девочки стали подниматься по ступенькам, не глядя друг на друга, как будто шли по разным делам. Сказывалась привычка прошлого года скрываться от демонов.

Анна-Карин искоса смотрит на Мину и думает: после всего, что им довелось вместе пережить, друзья они или нет? Или их свела вместе не дружба, а рок и необходимость борьбы с апокалипсисом?

Дверь туалета снаружи исписана новыми фразами. Кто-то продолжает обращаться к памяти Элиаса и Ребекки, кто-то просто самовыражается. Но в туалет почти никто не заходит. Боятся привидений.

Когда Анна-Карин открывала дверь, ей в глаза бросилась надпись, сделанная круглыми буквами:

Don’t worry! Be happy![6] Не беспокойся! Будь счастлив! (англ.)

Анна-Карин проверила туалетные кабинки:

— Никого нет, только мы.

Ее голос эхом отдавался от кафельных стен. Мину не ответила. Она стояла, глядя на окно. На раковину. На стену, где раньше было зеркало. Там до сих пор осталась дырка от винта.

— Ты как? — спросила Анна-Карин.

— Нормально. Просто немного странно опять сюда прийти. Ты что хотела? — спросила Мину и посмотрела на Анну-Карин.

Анна-Карин подумала, что взгляд Мину, как лазер, может прорезать камни и металл. Она откашлялась.

— Лес умирает, — с трудом выдавила она.

Мину непонимающе посмотрела на нее.

— Не из-за жары. Из-за чего-то другого. Что-то не так.

— Что ты имеешь в виду?

Анна-Карин напряглась. Она хотела, чтобы Мину поняла. Но как объяснить то, что и сама не понимаешь? Она решила начать заново.

— Лес умирает. Может, из-за жары. А если нет? Вдруг жара — это результат чего-то такого, из-за чего умирает лес?

Анна-Карин попыталась понять, что означает выражение лица Мину. Сострадание? Задумчивость? Раздражение?

— Я просто подумала… Может, всё не так просто? Все говорят, жара неестественная. А вдруг она правда неестественная? То есть сверхъестественная?

Анна-Карин пожимает плечами и отворачивается. Она уже жалела, что завела этот разговор.

— В общем, забей, — говорит она.

— Нет, ты правильно беспокоишься, — возражает Мину. — Мы не знаем, какой план у демонов. И нужно быть внимательными.

Анна-Карин, однако, не может избавиться от мысли, что Мину успокаивает ее из вежливости.

— Ты поговорила с Николаусом? — спрашивает она.

Мину кивает:

— Придется копать без него. Хотя это совершенно неправильно.

Под ложечкой у Анны-Карин начинает неприятно сосать.

— Может, он потом поймет, что у нас нет выбора? Что мы это делаем ради него?

— Надеюсь, — вздохнула Мина. — К тому же не факт, что мы что-нибудь найдем в могиле. Тогда можно Николаусу про раскопки вообще не рассказывать. Сейчас лучше делать дела по мере их возникновения. Слишком далеко не загадывать.

Слова Мину прозвучали так, будто она уговаривала саму себя. И Анна-Карин вдруг поняла, что Мину тоже беспокоится о Николаусе. Значит, кое-что общее у них все-таки есть. И это приятно.

 

9

Ида смотрит на часы над дверями школы.

Хорошо бы, Эрик не пришел, тогда она сможет сразу поехать в конюшню. Она соскучилась по Трою, хотела услышать его приветственное ржание. Мечтала отправиться верхом в лес и, слившись с конем воедино, скакать долго-долго, забыв обо всем.

— Если через три минуты Эрика не будет, я ухожу, — говорит она.

— Жестко ты с ним, — удивляется Фелисия.

— Иначе не научишь, — кивает Ида.

Фелисия согласно хихикает, как будто имеет большой опыт воспитания парней. На самом деле парня у нее никогда не было. Ида поправляет очки, которые постоянно сползают на кончик ее потного носа, и еще раз проверяет мобильный. Эрик не объявлялся. Между тем поток учеников, выходящих из школы, постепенно редеет.

— Иди, не теряй время, — говорит Ида Фелисии.

— Я не спешу, — отвечает Фелисия. Еще бы, она готова ждать целую вечность, лишь бы увидеть своего ненаглядного Робина.

— Забей на Робина, — говорит Ида. — Или сделай что-нибудь. Как я, когда мне Эрик понравился.

Это была неправда. На самом деле Ида просто не стала сопротивляться, когда весной Эрик поцеловал ее дома у Ханны. На следующий день она разрешила ему взять ее в школе за руку, а еще неделю спустя не возразила, когда Эрик назвал ее своей девушкой. Дело было в том, что Ида устала ждать.

И надеялась, что Эрик поможет ей отвлечься от мыслей о том, кто ей на самом деле был нужен.

— Я не такая смелая, как ты, — заныла Фелисия.

Тут дверь школы отворилась, и Ида вздрогнула: на улицу вышел Он.

Густав.

Господи, ну почему ее тело никак не успокоится и продолжает так бурно реагировать на появление Густава?

Чуть позади Густава по лестнице спускалась Мину. Завитки ее густых темных волос подпрыгивали в такт шагам.

— Как думаешь, Юлия правда видела, как они у шлюзов целовались? — прошептала Фелисия.

— Вряд ли, — фыркнула Ида. — Станет Густав целоваться с такой, как Мину!

Но внутренне Ида совсем не была уверена в правоте своих слов.

Ида попыталась считать язык жестов Густава и Мину. И ей не понравилось, что они идут так близко друг к другу.

В прошлом году Ида чуть не умерла, узнав, что Густав влюблен в Ребекку. И вот опять! Неужели у них с Мину это серьезно?

Ида влюблена в Густава с четвертого класса. Но она не говорила об этом никому, ни одной живой душе. Ни Юлии, ни Фелисии. Ни маме. Не нужно рассказывать о том, чего хочешь добиться, пока на сто процентов не будешь уверен, что у тебя получится.

— Ну, я пошла.

— Может, подождешь еще немножко?

Презрительно фыркнув, Ида наклоняется за сумкой. Очки съезжают с носа и с пластмассовым звуком падают на асфальт. Иде хочется раздавить их ногой.

— А вот и Эрик, — говорит Фелисия. В ее голосе слышится разочарование, значит, Эрик идет один. Ида не поворачивается. Она поднимает очки и снова водружает их на нос. Притворяется, будто ищет что-то в сумке. Эрик пытается поцеловать ее в щеку, но Ида отстраняется.

— Ты долго, — говорит она.

— Извини.

— Мне твои извинения не нужны, нечего опаздывать.

— Кевин сделал прикольную штуку, и мы…

— Мне это не интересно.

Ида поворачивается к Фелисии, которая слушает их, хлопая глазами:

— До вечера.

Фелисия медлит.

— Робина не жди, он не придет.

Фелисия натянуто улыбается. Но возражать Иде боится и, не придумав ничего лучшего, хихикает, быстро обнимает Иду и убегает.

— Вы о чем? — спрашивает Эрик.

— Что именно тебя интересует?

— Ну, чего вы говорили про Робина?

— Она мне все уши прожужжала со своим Робином. Достала уже!

— Фелисия втюрилась в Робина?!

— Давай поговорим о чем-нибудь другом. Я хочу до конюшни успеть съесть мороженое.

— Бли-ин! — застонал Эрик. — Ты можешь хоть раз пропустить конюшню? Хватит уже с лошадьми нянчиться!

Ида давно поняла, что Эрику невозможно объяснить, почему она «нянчится» с лошадьми. Да, это тяжелая и грязная работа. Порой даже опасная. Не менее опасная, чем его хоккей. Но она любит ее.

— Это даже не твоя лошадь, — продолжал Эрик.

— Это лошадь, на которой я езжу. И за которой ухаживаю.

— Я думал, мы зайдем ко мне. Родители еще не скоро придут.

Ида терпеть не может, когда Эрик начинает ныть. Густав так бы никогда не унизился.

— Мало ли, что ты думал. Я тебе ничего не обещала.

Эрик снова стонет. Ида берет сумку, и они в полном молчании двигаются к стоянке велосипедов. Иде не хочется ни о чем разговаривать.

Они снимают замки с велосипедов. Ида уголком глаза видит, что Эрик смотрит на нее. Наконец он не выдерживает.

— Робину тоже нравится Фелисия, — говорит он примирительно, тем самым давая понять Иде, что не собирается больше обсуждать болезненную для нее тему.

Нащупав рукой серебряное сердечко, которое она всегда носит на шее, Ида начала крутить его пальцами.

— Да брось ты, — говорит она. — Робин на нее и не смотрит. Когда мы были на озере, он глаз не сводил с Ванессы Даль. Кстати, как и некоторые другие.

Эрик то ли не понял ее шпильку, то ли решил ее проигнорировать:

— Ты же знаешь Робина. Он, когда трезвый, с девушками вообще разговаривать боится. Черт, надо ему поскорее сказать!

Эрик лезет в карман за мобильным. Но Ида движением руки останавливает его. Не надо спешить. Надо понять, как лучше использовать эту ситуацию.

— Подожди, — говорит она. — Обещай, что не скажешь ему ничего. Я сначала поговорю с Фелисией.

Ида долго скакала по лесу и вернулась насквозь мокрая от пота. Она вытерла Троя, почистила ему копыта, завела его в денник. Прижавшись щекой к его морде, она погладила его шею.

— Ты самый лучший конь в мире, — прошептала она. — Ты ведь любишь меня?

Она тихонько подула ему в ноздри, и он фыркнул, обдав ее лицо струей теплого воздуха.

Ида очень сильно любила Троя, так сильно, что иногда, думая о нем, чуть не плакала. Они были ровесники. Но она еще совсем молодая, а он уже давно считается взрослым.

— Ты никогда не умрешь, — шепчет она ему, и он в ответ легонько толкает ее мордой в живот.

Переодеваясь, Ида возвращается мыслями к сегодняшнему дню. Еще неизвестно, кто раньше умрет — она или Трой. Через несколько часов Избранницам нужно идти на кладбище — раскапывать могилу. Потом им предстоит борьба с демонами. Пожалуй, у Троя больше шансов дожить до двадцати пяти лет, чем у нее.

Рядом с Идой стояла, раскрыв рот, одна из тех надоедливых девчонок, что вечно крутятся возле Троя. Смерив ее презрительным взглядом, Ида достала мобильный и набрала номер Фелисии.

Сколько Ида знает Фелисию, та всегда была безответно влюблена. Первый раз на ее чувства ответили взаимностью.

Юлия и Фелисия — две лучшие подружки Иды. Правда, иногда Ида спрашивает себя: если бы они не жили по соседству и их матери не были подругами ее матери, стала бы Ида с ними дружить? Порой они ее ужасно раздражали. Но Ида решила, что ни за что не допустит повторения случившегося прошлой осенью, когда Юлия и Фелисия переметнулись от нее к Анне-Карин.

Если Фелисия станет девушкой Робина, в мире, который Ида так долго создавала для себя, нарушится баланс. Это ее не устраивало.

Решительным жестом Ида убрала мобильный обратно в сумку.

 

10

Ванесса сидит в гостиной у мамы Вилле и изо всех сил жмет на кнопки пульта, стреляя во вражеских солдат, которые бегут к ней по экрану телевизора.

Ванесса открыла дверь квартиры ключом — он остался у нее с тех пор, как она жила здесь прошлой зимой. Вилле обещал быть дома, когда она придет из школы. Но вот Ванесса ждет уже несколько часов, а его все нет. И мобильник он с собой не взял. Ванесса набрала номер Вилле — телефон зазвонил в соседней комнате.

Выбрав огнемет, Ванесса представила, что целится не в рисованного солдата, а в Никке.

Тайна, которую она носила в себе целый день, распирала ее и грозила взрывом.

Она обязательно должна с кем-то поговорить. И Вилле — единственный, кому можно довериться. Услышав шорох ключа в замочной скважине, она вскочила с кресла и выбежала в коридор. Вилле удивленно воззрился на нее:

— Черт, извини, Несса. Я совсем забыл…

— Ничего, — прервала она его извинения. Она сердита на него, но сейчас это не главное. Главное — поговорить. — Пойдем, есть разговор.

— Подождешь минутку, я выпью стакан воды?

Вид у Вилле сделался испуганный. Сбросив с ног сандалии, он пошел за Ванессой в гостиную.

Она выключила телевизор и села на диван.

— Ты чего? Чего случилось?

Ванесса вдруг почувствовала, что не может произнести ни слова. Глаза Вилле округляются.

Она молчит и только трясет головой. Он обнимает ее за плечи, она прижимается лбом к его груди.

— Несса, — говорит он, — что случилось? Я не понимаю.

И тут происходит взрыв. По мокрому лицу Ванессы текут слезы и сопли. Ванесса захлебывается плачем, икает. Ее тело содрогается от конвульсий. Однако теперь ей гораздо легче. Вилле гладит ее по волосам, по спине, и уже одно то, что он есть, что он рядом, наполняет ее спокойствием и уверенностью.

Но вот гроза проходит. Слезы высыхают так же быстро, как появились. Ванесса чувствует себя обессиленной и опустошенной. Вытерев глаза, она поровнее усаживается на диване.

Вилле смотрит на нее испуганно. Наверно, думает, что она сошла с ума. Что ж, он недалек от истины.

— Тебе рассказали, да? — спрашивает он.

— Что рассказали?

Ванесса еще раз вытирает кулаком глаза, на руке остается черный след от туши. Сопли попали в горло. Ванесса откашливается:

— Нет, я кое-что видела…

Вилле резко встает и идет в кухню. Возвращается он с пачкой маминых сигарет и пепельницей. Сам он редко курит сигареты, только траву, а сигареты берет иногда, за компанию. Закурив дрожащими руками ментоловую сигарету, Вилле садится на диван.

— Лучше бы я ничего не видела. И не знала.

Он затягивается сигаретой, не глядя на нее.

— Я видела Никке, — говорит она. — С бабой. И они… И она…

Обычно Ванесса легко говорит о сексе. Но в комбинации с Никке секс становится чем-то особенно неприличным.

— Он изменяет матери, — наконец выговорила она.

— Черт, — сказал Вилле. — И ты видела это?

— Я видела достаточно, чтобы не сомневаться. Я застала их прямо посреди этого… процесса.

Она потрясла головой, отгоняя воспоминания.

— Это подло с его стороны! Как можно жить с одной женщиной и трахаться с другими? Если надоело, так и скажи. Зачем лгать?

Вилле пробурчал что-то утвердительное.

— И наверняка это не первый раз. Ну почему маме так не везет с мужиками? И еще пытается меня учить, с кем спать. Да никто из ее мужиков тебе в подметки не годится!

Вилле кивнул, теребя на пальце подаренное Ванессой кольцо.

— Не знаю, как быть, — продолжала Ванесса. — Сомневаюсь, что мама поверит, если я ей расскажу. А если поверит… Ты не знаешь, что с ней бывает, когда она расстается со своими мужиками. И что будет с Мелвином? Но я не могу молчать про то, что видела. Или все-таки молчать? Представляешь, видеть этого подонка каждый день и не высказать ему все…

Ванесса замерла на полуслове. Вилле плакал.

— Блин, Ванесса, — простонал он, — черт, черт, черт… Какой я дурак…

Он спрятал лицо в ладони. Сердце Ванессы екнуло.

— Что ты хочешь сказать?

Стук, стук, стук. Сердце вот-вот выскочит из груди.

— Я тебя недостоин.

— Что ты хочешь сказать? — повторяет она.

— У меня был секс с другой девчонкой.

Его слова звучат глухо из-за рук, закрывающих лицо. Но они словно ножом режут сердце. И разрезают на куски привычный мир.

Но в следующее мгновение боль проходит. Словно от чрезмерной эмоциональной нагрузки срабатывает внутренний предохранитель. Внутри Ванессы воцаряется абсолютное спокойствие. Как будто все происшедшее ее не касается. Речь идет о другой Ванессе.

— Я думал, ты говоришь про это. Я думал, ты это видела. Ты представить не можешь, как я испугался, — ныл Вилле.

Он опускает руки. Его лицо красно от слез.

— Зачем ты мне это рассказал?

Единственное, о чем она сейчас способна думать, так это о том, что ей совсем не нужна его откровенность.

— Я хотел быть честным, — всхлипывает он.

— Честным? Честнее было бы не трахаться за моей спиной!

— Да, — заикается он, — спрашивай, что хочешь, я все расскажу.

— Это было один раз?

Вилле замялся. И этим все было сказано.

— Сколько раз? — спросила Ванесса.

— Два. Всего два. Один раз зимой, когда ты переехала от меня домой. А второй раз — в прошлую субботу.

— В «Ётвендарен»?

В одно мгновение все стало Ванессе ясно, и она удивилась, как не понимала этого раньше.

— Это одна и та же девушка?

— Я больше никогда не буду с ней встречаться. Даже трубку не возьму, когда она позвонит.

— Значит, ты дал ей свой телефон?

— Я был вдрабадан пьяный. Не понимал, что делал.

— Оба раза не понимал, что делал?

Ванесса встала с дивана. Ноги подкашивались, но она не могла здесь оставаться. Ни минуты.

— Прости, Несса! Не уходи!

— Скажи мне только одну вещь.

— Я все скажу! Спрашивай! — Он встал с кресла и направился к ней.

Она попятилась.

— Как ее зовут?

Только бы не Линнея! — стучало у нее в голове. — Только бы не Линнея. Не Линнея.

— Элин, — сказал Вилле. — Она старше меня. Ты ее не знаешь.

Ванесса кивнула, чувствуя нелепое облегчение.

— Несса!

Она сняла кольцо и теперь вертела его в пальцах, не зная, что бы с ним сделать. Бросить его Вилле в лицо, как в дешевых мелодрамах?

— Я сделаю все, что ты хочешь, — всхлипывал он. — Только не уходи!

Ванесса разжала пальцы, и кольцо укатилось под шкафчик в прихожей.

Ванесса ушла.

* * *

Солнце почти село. Небо над домом семьи Хольмстрём окрасилось в розовые и фиолетовые тона.

— Чертов драндулет, чтоб тебе!..

Отец Иды пнул ногой газонокосилку, неподвижно стоящую посреди газона.

— Привет! — сказала Ида, заводя велосипед в гараж.

— Привет, — сказал папа, наклоняясь к косилке. — Как дела в школе?

— Как обычно, — ответила Ида.

Отец с отсутствующим видом кивнул и принялся освобождать ножи косилки от налипшей на них травы.

Перед глазами Иды вдруг возникла картина: ножи косилки вдруг начинают работать, отец не успевает вынуть руки, хлещет кровь…

Ида моргнула. Отец все так же сидел на корточках перед косилкой, бормоча угрозы в адрес «драндулета». Рубашка на его спине взмокла от пота.

Это была всего лишь фантазия. Или пророчество? Но раньше Ида никогда не видела будущее, только прошлое.

Бросив велосипед в гараж, она бегом побежала в свою комнату. Там отперла старинный сундук, стоящий в ногах кровати, и вытащила Книгу Узоров и узороискатель.

Плюхнувшись на пол, она раскрыла Книгу и прижала к глазу серебряную лупу узороискателя. Подкрутила четкость.

— То, что я видела, было откровением? Я видела будущее? Это и вправду случится с папой?

Знаки на странице начинают дрожать. Некоторые расплываются, как чернила на поверхности воды. Другие выступают более четко, складываются в узор. Когда Ида училась читать Книгу, она словно осваивала новый язык со своим особенным алфавитом. Сообщения передаются в этом языке не через слова, они читаются сердцем. И иногда их очень трудно понять.

Однако сегодня книга сразу дает однозначный ответ:

Нет.

Выдохнув с облегчением, Ида уже готова закрыть Книгу, но знаки снова начинают дрожать и складываются в следующую фразу:

Будущее темно.

Ида морщит лоб и старается понять, о чем хочет сообщить ей Книга.

— Что ты имеешь в виду? — спрашивает Ида. — Что еще ничего не известно наверняка? Может, и апокалипсиса не будет?

Книга надолго замолкает, потом отвечает:

Последняя битва состоится.

Дальше начинается неразбериха. Книга говорит Иде о том, что нужно делать свой выбор. О большей и меньшей вероятности чего-то. Но ее советы мало связаны между собой, и Иде не удается сложить из них целостную картину.

Ида перелистывает несколько страниц и снова направляет узороискатель на Книгу, стараясь думать только о том, что она хочет узнать.

— Значит, есть несколько вариантов развития событий?

Книга тут же отвечает:

Да.

И тут же:

Нет.

То «да», то «нет»! Неужели нельзя сказать понятно?! — мысленно возмутилась Ида и тут же осадила себя.

Но знаки на странице смешались, изображение пропало, у Иды зарябило в глазах. Она испугалась, что обидела Книгу. Сконцентрировавшись на вопросе, она снова обратилась к Книге:

— Есть ли такой вариант развития событий, при котором мы с Густавом будем вместе?

Книга молчит. Потом знаки приходят в движение.

Ида, ты особенная девочка. Помни про наше соглашение. Ты — часть Круга до тех пор, пока не закончится последняя битва. Потом ты получишь свое вознаграждение. Сдержи обещание, которое ты дала мне, тогда и я сдержу слово, данное тебе.

Ида вздыхает.

Она говорит остальным Избранным, что давно ничего не видит в Книге Узоров. Она действительно ничего не видит. Такого, что им нужно знать. Такого, что может помочь в их общем деле.

С тех пор как Ида научилась читать Книгу Узоров, та много раз обещала: «Ты избавишься от магических способностей и сможешь забыть про Избранных. Но только после окончания последней битвы».

* * *

Когда Ванесса подошла к дому Линнеи, было уже темно. Она подняла голову вверх и посмотрела на окна верхнего этажа — дома ли Линнея.

Ванесса пришла сюда пешком и всю дорогу не могла избавиться от странного чувства, что вокруг нее — декорации, а встречные люди — это статисты, приглашенные для съемок фильма.

Через несколько часов им нужно опять быть на кладбище. На сей раз Ванесса сказала маме, что будет ночевать у Мишель.

Тут в окне на восьмом этаже зажегся красноватый свет, и Ванесса поняла, что Линнея дома. Может, она увидела Ванессу в окно? Прочитала ее мысли? Почувствовала, что она здесь?

Ванессе так хочется простить Линнею. Она так скучает без нее. Линнея — единственный на всем свете человек, которому Ванесса может не лгать.

Внезапно налетает порыв ветра. Облако дорожной пыли поднимается вверх. Камешки, спокойно лежащие на асфальте, катятся к ногам Ванессы. Но кусты, растущие поблизости, совершенно неподвижны.

Ветер кружится вокруг Ванессы. Он охлаждает ее лицо, играет с волосами, от его прохладного дуновения кожа покрывается мурашками. Так бывает, когда Ванесса становится невидимой, только сейчас эти ощущения гораздо сильнее.

Проходит две-три секунды, и ветер улетает.

Ванесса еще раз смотрит на окна Линнеи и уходит прочь.

 

11

Мину не знает, что хуже: слушать, как мама с папой ругаются, или ждать, что ссора вот-вот начнется. Как сейчас. Каждая фраза выдает раздражение. Достаточно взгляда или жеста, чтобы разразился взрыв.

Они всегда любили ужинать втроем, а теперь Мину рада, если мама работает в ночь или папа допоздна задерживается в редакции. По веселости и приятности ужин в их компании теперь вполне можно сравнить с пикником в окопе.

— Проклятая жара, — говорит отец, вытирая лоб салфеткой. — Мину, передай, пожалуйста, соль.

Мину машинально передает отцу соль. Даже не глядя на маму, Мину знает, что та сделала недовольное лицо. А отец ответил ей взглядом, говорящим, что это его личное дело. И даже покрутил мельницу с солью подольше над тарелкой, чтобы подчеркнуть, что не собирается идти на поводу у мамы. За столом стоит такая тишина, что поскрипывание солонки кажется грохотом камнедробилки.

Крупицы соли сыплются на рыбу и картошку. Папе скоро пятьдесят четыре. Столько лет было его отцу, умершему от инфаркта.

Мину ковыряет вилкой пересушенный кусок лосося и надеется, что мама все-таки не станет комментировать то, что папа досаливает еду и не ест овощи.

— Как прошел первый школьный день? — спрашивает мама.

— Нормально. У нас новая классная руководительница, Ильва. Настоящая вобла. Она будет вести математику и физику.

— Макс вне конкуренции, да? Такие учителя бывают редко.

Вид у мамы понимающий, хотя на самом деле она ничегошеньки не знает. Мину пьет большими глотками воду: сухой лосось не лезет ей в горло.

— Печальная история, — продолжает мама. — Он уже полгода в коме, да? Это должно быть…

— Давай поговорим о чем-нибудь другом, ладно? — говорит Мину.

— Да, оставь эту тему. Мину неприятно об этом думать, — поддерживает ее отец.

— Хорошо, — мягко соглашается мама, но взгляд, брошенный ею на отца, режет острее бритвы. — Я только хочу сказать, что Мину очень нравился Макс, поэтому Ильву ей воспринять трудно. Кстати, в отличие от тебя, Эрик, я считаю, что на неприятные темы тоже надо уметь разговаривать.

— А еще у нас в классе новый мальчик, — вмешалась Мину, прежде чем папа успел ответить. — Виктор Эреншёльд, из Стокгольма.

— Эреншёльды. Это они купили старую усадьбу, — сказал папа.

Будучи главным редактором газеты «Энгельсфорсбладет», он знал обо всем в городе, начиная от мелких соседских разборок и заканчивая финансами муниципалитета.

— Ты что-нибудь про них знаешь? — спросила Мину.

— Их двое. Отец и сын. Отец — дейтрейдер, то есть человек, покупающий и продающий акции и зарабатывающий деньги на электронной валютной бирже. Я разговаривал с Бертилем, хозяином дома, и он сказал, что оба Эреншёльда ужасные снобы. И младший, и старший.

— Бертиль, наверно, первый раз в жизни стокгольмцев увидел, — фыркнула мама.

— Мне показалось, он довольно ограниченный человек, я имею в виду Виктора, — быстро вмешалась Мину.

— Может, это результат неуверенности, — предположила мама.

— Или дурного характера, — возразил отец. — Нельзя всюду видеть психологическую подоплеку.

— Действительно, зачем пытаться понять своих ближних, — сказала мама. — Особенно этих ужасных стокгольмцев. Боже мой, Эрик, с каждым годом ты все больше становишься похож на энгельсфорских буржуа.

Вот она, последняя капля. Глаза родителей встретились. Лицо папы в одно мгновение покраснело, как свекла.

— Что ты имеешь в виду, Фарназ?

— Не кричи на меня, — произнесла мама ледяным тоном, который они с отцом попеременно использовали в своих ссорах. Когда один из них кричал, второй отвечал с ледяным равнодушием.

— Я не кричу! — заорал отец и бросил вилку с такой силой, что она отскочила от стола и со звоном приземлилась рядом с Мининой тарелкой.

Мину хотелось бросить в него эту вилку. Но вместо этого она встала, взяла свою тарелку, поставила ее в раковину и вышла из кухни. Мама с папой этого, похоже, даже не заметили.

Бегом поднявшись на второй этаж, Мину закрылась в своей комнате и включила музыку. Она увеличивала громкость до тех пор, пока звуки музыки не перекрыли голоса, раздающиеся из кухни.

Мину села на кровать, попыталась отдышаться, сосредоточиться на песне.

Любят ли мама с папой друг друга?

Они всегда обнимали и целовали Мину, но она уже давно не видела, чтобы они обнимали друг друга или говорили друг другу о любви.

«Может, они тоже живут вместе только из-за меня и, когда я стану взрослой, сразу разведутся?»

Эта мысль показалась ей ужасной и унизительной, как будто она цепь, которой родители прикованы друг к другу.

Дверь в папин кабинет захлопнулась. Мама что-то сердито крикнула ему вслед.

«Ведут себя хуже подростков», — подумала Мину.

Она посмотрела на большую спортивную сумку, лежащую на полу. В сумке были три лопаты, два карманных фонарика, лом и большая бутылка воды. Мину никогда бы не поверила, если бы ей раньше сказали, что она с радостью побежит ночью на кладбище, лишь бы только уйти из дома.

Но надо дождаться, пока родители уснут.

Мину достала из тумбочки Книгу Узоров и узороискатель. Может, они и сломаны, но Мину не сдается.

Она проводит пальцами по стертой кожаной обложке, где вытиснены два круга — большой и в центре него — маленький. Открывает Книгу, и пока пальцы листают страницы, мысли концентрируются на вопросе:

— В чем моя сила?

Поднеся узороискатель к глазу, она пытается его настроить.

— В чем моя сила?

Какой-то мимолетный образ возникает в ее сознании, Мину еще внимательнее смотрит в Книгу. Ждет. Но ничего не происходит.

* * *

Линнея идет по освещенной дороге к кладбищу. И слушает звуки ночи. В сухой траве стрекочут цикады. Со стороны железной дороги доносится перестук проезжающего на юг поезда.

Вдруг сзади Линнеи раздается какой-то звук. Шуршание асфальта.

Линнея обернулась. Никого.

Но она была уверена, что ей не показалось.

Она включила свои магические способности. Пришлось как следует напрячься — сложно проникать в мысли того, кого не видишь.

Никакого результата.

Так ничего и не услышав, Линнея поспешила дальше.

У кладбища еще никого не было. Линнея села у стены и стала ждать, глядя в высокое звездное небо.

Она вспоминала, как они с Элиасом ночью ходили по самым безлюдным местам Энгельсфорса. И говорили, говорили часами. Элиас никогда не давал ей советов, но рядом с ним все проблемы отступали. Только в его присутствии она разрешала себе плакать. И он утешал ее. Она была нужна ему. Ей так хочется снова почувствовать себя нужной.

Если бы он был здесь. Если бы она могла ему рассказать…

Линнея замерла, издали почувствовав приближение Ванессы. И вскоре на дороге действительно показалась Ванесса.

Линнея встала. В голове ее был полный сумбур. Все лето она мечтала поговорить с Ванессой наедине. И вот эта возможность представилась, а она не знала, как себя вести.

— Привет, — сказала Линнея, делая шаг навстречу Ванессе.

Ванесса остановилась. Ее глаза блестели, тушь осыпалась и размазалась по векам.

— Привет, — промямлила Ванесса.

Линнее хочется обнять ее, утешить.

— Что-то случилось? — спрашивает она.

— Я не хочу об этом говорить.

Но Линнея уже сама все поняла. Тоненькое колечко, подарок Вилле, пропало с руки Ванессы.

— Ты рассталась с Вилле? — спросила Линнея и сразу пожалела об этом. Взгляд Ванессы стал жестким.

— Хватит ковыряться у меня в голове!

Линнея хочет объяснить, что не виновата, что просто увидела отсутствие кольца. Но тут на нее накатывает злость. Ванесса судит ее, не разобравшись.

Знала бы Ванесса, скольких сил стоит Линнее не читать ее мысли. Искушение велико, ведь так хочется знать, что Ванесса о ней думает и смогут ли они помириться.

— Не нужно уметь читать мысли, чтобы понять, что вы не подходите друг другу, — слышит Линнея словно со стороны собственный голос.

Ванесса смотрит на нее широко открытыми глазами. Потом резко отворачивается. Но Линнея успевает заметить у нее на щеках слезы.

Черт, черт, черт! Ну почему у нее всегда всё получается наперекосяк!

Линнея так крепко сжимает кулаки, что ногти впиваются в ладонь. У нее был шанс помириться с Ванессой, все объяснить, попросить прощения, а она все испортила, как обычно, все испортила, она портит все, к чему прикасается.

Плечи Ванессы вздрагивают, и каждое ее всхлипывание острой болью отдается в сердце Линнеи. Она ненавидит просить прощения, но сейчас готова извиняться до тех пор, пока в мире не кончатся слова извинения.

Но вот Ванесса перестает плакать. Вдали показываются Мину и Анна-Карин. Они вдвоем несут большую спортивную сумку, следом за ними шагает Ида с лопатой в руке.

Мину и Анна-Карин испытующе смотрят на Ванессу.

Ида саркастически улыбается. Точно так же она улыбалась, когда Эрик и Робин издевались над Элиасом. С этой улыбкой она распространяла по школе мерзкую ложь и сплетни. Вот бы вырвать у нее из рук лопату и дать этой лопатой как следует, чтобы раз и навсегда стереть с лица глумливую улыбку.

Да, Ида — часть Круга, и с этим приходится мириться, но Линнея всегда помнит, что в действительности она ничуть не лучше тех сил зла, с которыми Избранницы ведут борьбу.

— Ну и чего мы ждем? — хрипло спрашивает Ванесса. — Будем могилу раскапывать или нет?

 

12

Вспомнив о своей руководящей роли, Мину принимает важный, «профессорский» вид.

— У меня три лопаты, у Иды — одна, — говорит она, как будто не очевидно, что у Иды в руках одна лопата. — На всех лопат не хватит, кто-то будет нас охранять.

— Я могу посторожить, — говорит Линнея.

Никто не возражает. А Ида так даже очень рада — по крайней мере, никто не будет ее мысли читать.

Ида терпеть не может Линнею за ее манеру разговаривать, вести себя, одеваться. Линнея думает, что ее одежда и косметика оригинальны, и не понимает, что, с точки зрения нормального человека, это уродство и полный отстой.

Ида крепче сжимает ручку лопаты. Она идет последней, и время от времени ей кажется, будто кто-то дышит ей в затылок.

Она старается смотреть прямо перед собой, на светлые волосы Ванессы, чтобы не видеть могил, мимо которых они проходят. Чтобы не думать о трупах, гниющих в земле, червях, выползающих их глазниц и ползающих между ребрами. Чтобы отвлечься от мыслей о том, что находится в могиле, которую они разроют. Чтобы не думать про то, что через несколько минут им предстоит разрыть эту могилу.

— Не хочу, не хочу, не хочу, не хочу…

Ида всегда ненавидела темноту. В детстве она, бывало, часами лежала без сна, завернувшись в одеяло, прислушиваясь к малейшим звукам, боясь высунуть наружу руку или ногу.

Случалось, она звала маму или папу. Те приходили, полусонные, и, стоя в дверях комнаты, говорили ей, что ничего страшного нет, что в темноте все предметы такие же, как днем.

Но разве дневная жизнь безопасна и спокойна? Те, кого нужно бояться днем, в темноте могут нападать безнаказанно. Убийцы и педофилы. Бойцовые собаки и наркоманы.

Ни Эрик, ни Юлия, ни Фелисия не знали о ее страхах. Ида научилась притворяться, что спит. Она дышала ровно и спокойно, лежа с открытыми глазами и напряженно вглядываясь в темноту.

Ида не собиралась никому признаваться, что боится темноты, но Линнея, наверно, все равно прочитала это в ее мыслях. Она наверняка использовала свою магическую силу, чтобы узнать, что Ида думает.

Ванесса останавливается так резко, что Ида чуть не налетает на нее.

Вот и могила.

Девушки на мгновение замирают. Ида снова чувствует затылком легкое движение воздуха и перебирается ближе к могиле, с краю теперь стоит Ванесса.

Мину открывает сумку.

— Я посмотрела в Интернете, там написано, что гроб обычно лежит в могиле на глубине двух метров, — говорит Мину и берется за лопату.

— Два метра, — стонет Ванесса и, взяв лопату, пробует воткнуть ее в землю. — Анна-Карин, блин, земля — это твоя стихия, может, скажешь какое-нибудь заклинание, чтобы нам тут не париться?

— Ага, а твоя стихия — воздух. Вот возьми и сдуй всю эту землю, — шепотом отвечает ей Анна-Карин.

Ванесса глубоко втыкает лопату и выворачивает большой ком сухой земли и травы.

По спине Иды побежали мурашки. В этой ситуации она полностью согласна с Николаусом. Старикан прав. Есть множество причин, по которым тревожить эту могилу нельзя, категорически нельзя.

Анна-Карин и Мину тоже вонзили свои лопаты в землю и принялись копать.

Сглотнув слюну, Ида напомнила себе, зачем пришла на кладбище, вспомнила, что ей обещала Книга, и присоединилась к девочкам.

Копать оказалось труднее, чем она думала. К тому же их с Мину лопаты постоянно сталкивались и мешали друг другу. Но в конце концов мерный ритм работы успокоил Иду, и она впала в состояние транса, похожее на то, в котором она пребывала во время езды на лошади. Как робот, она опускала лопату, зацепляла ком сухой земли, поднимала его вверх и отбрасывала в сторону.

Чем глубже они продвигались, тем более влажной и тяжелой становилась земля. Черви и насекомые пытались спастись бегством, но против Идиной лопаты они были бессильны. Она убивала их беспощадно, представляя, будто крушит своих врагов.

Фелисия. Робин.

Линнея. А потом и остальные Избранные получили удар лопатой.

Досталось и Эрику. И Юлии — просто за то, что надоела.

Теперь приходилось копать по очереди. В узкой яме помещалось только два человека. Толстая Анна-Карин пыхтела и отдувалась, Мину тоже еле двигалась — наверно, никогда ничего тяжелее книжки не поднимала.

В конце концов остались только Ида и Ванесса. Казалось, они участвуют в каком-то странном соревновании. Слышно было только звяканье лопат и тяжелое дыхание девочек.

Вот Ида увидела особо жирного червя и, прицелившись, разрубила его. Лопата наткнулась на что-то твердое. Ида и Ванесса застыли.

— Гроб, — прошептала Мину.

Ида вдруг испугалась. Она отбросила в сторону лопату и, протянув руки к девочкам, в панике взмолилась:

— Вытащите меня отсюда!

Мину и Анна-Карин посмотрели друг на друга и не пошевелились. Но потом Мину все-таки опустилась на колени и протянула Иде руки. Ида уцепилась за них и стала карабкаться наверх, упираясь ногами в стены ямы, земля осыпалась, но в конце концов Ида выбралась на сухую колючую траву. Сердце ее было готово выпрыгнуть из груди.

Ванесса начала освобождать от земли крышку гроба так спокойно, как будто занималась этим по меньшей мере раз в неделю.

— Осторожно, — старое дерево может быть хрупким, — предупредила Мину.

— Не похоже оно на старое, — ответила Ванесса.

Она была права. Темная древесина крышки матово блестела в свете луны. Вид у гроба был такой, словно его положили в землю всего несколько часов назад.

Отбросив лопату, Ванесса руками расчистила крышку.

— Здесь какая-то магия, я чувствую, — сказала она, пытаясь нащупать края крышки. — Как он открывается?

— Это бред! Нельзя открывать гроб! Я не хочу смотреть на чье-то сгнившее тело! — шипит Ида.

Голос подводит ее. Так бывает всегда, когда Ида волнуется.

— А ты думала — найдешь в могиле пасхальное яйцо? — говорит Ванесса.

Ее руки и ноги испачканы землей. И даже посреди лба темная полоска.

Мину выуживает из сумки лом и протягивает Ванессе.

— Мы не знаем, что лежит в гробу, — говорит Мину. — Может, это и не труп.

Но Ида слышит, что за назидательными нотками голоса Мину скрывается страх.

Ванесса пытается приподнять крышку ломом.

— Не открывается!

Вдруг ноги Иды касается что-то мягкое, Ида вскрикивает. Ее голос эхом отдается от могильных плит. Ида бешено стучит ногами и машет руками, потом смотрит вниз и видит зеленые глаза Кота. Кот ухмыляется. Коты не умеют ухмыляться, но Ида совершенно уверена: проклятое животное смеется над ней.

— Ты чего?

Отбросив в сторону лом, Ванесса выбирается из могилы.

Ида кипит от гнева. С каким удовольствием она бы пнула этого мерзкого, паршивого и грязного Кота, но страшно — все-таки зверь.

Анна-Карин берет Кота на руки, гладит плешивую, взъерошенную шерсть. Ида не может на это смотреть.

— Что ты здесь делаешь? — ласково говорит Коту Анна-Карин.

И вдруг замолкает, глядя в темноту.

Ида оборачивается и испускает вздох облегчения.

Николаус. Сейчас он положит конец этим раскопкам.

* * *

Кот начинает крутиться на руках Анны-Карин, и она спускает его на землю. Животное моментально исчезает за могильными камнями, а Анна-Карин смотрит на него и завидует — вот бы и ей так испариться.

Николаус идет по тропинке, следом за ним бежит Линнея.

Девушки молчат. Что тут скажешь. Они пошли против желания Николауса. Действовали за его спиной. Лгали человеку, который всегда был с ними честен.

Николаус остановился возле раскопанной могилы и замер.

— Извините, — сказала Анна-Карин.

— У нас не было выбора, — задыхаясь, проговорила Линнея.

Николаус поднял глаза и посмотрел на Анну-Карин. Вид у него был не сердитый, скорее усталый.

— Я вас не виню, — сказал он. — Я не должен был вас останавливать. Мужество покинуло меня. Но этому есть объяснение. Я не знаю, что находится в гробу, но страшусь этого всеми фибрами моей души. — Николаус тяжело вздохнул. — Однако что бы это ни было, я должен это увидеть. Я не могу дольше прятаться.

Кот ответил на его слова протяжным мяуканьем. Выйдя из-за могильной плиты, он сел возле раскопанной ямы и воззрился на Николауса. Хвост его ходил ходуном. Николаус упал на колени.

Тишина сгустилась вокруг них. Николаус протянул руку, Кот стал ластиться к нему, и Анне-Карин показалось, что она чувствует магическую связь, возникшую между человеком и животным.

— Нет, — пробормотал Николаус, схватив себя за горло, словно ему вдруг стало трудно дышать. — Нет, я не могу.

Кот снова замурлыкал, из глаз Николауса полились слезы.

— Нет, не могу, — твердил Николаус.

— Что происходит? — нетерпеливо вмешалась Ида.

Николаус посмотрел на девушек, его глаза забегали, словно ему стало стыдно.

— Вы должны уйти. Пожалуйста. Я прошу вас.

Сердце Анны-Карин остановилось. Хотелось не уйти, а убежать с этого места. Что-то пошло не совсем так, как они думали.

— Мы никуда не уйдем, — заявила Линнея.

Кот замурлыкал и стал тереться о колени Николауса.

Николаус зажмурился, потом взял на руки Кота, как если бы тот был грудным ребенком. Кот замурлыкал еще громче.

— Прости, прости, прости, — повторял Николаус, прижав губы к уху Кота.

Потом он закрыл рукой глаза Коту.

Кот жалобно мяукнул. Его лапы дернулись несколько раз, тело обмякло, и голова свесилась набок. Связь между Котом и Николаусом прервалась навсегда.

Глаза Анны-Карин наполнились слезами, Николаус положил на край могилы безжизненное тело Кота. Единственный глаз животного был открыт.

— Memento mori, — прошептал Николаус.

Из ямы послышался щелчок. Потом еще один, и еще. Это было похоже на стук градин по крыше дома.

Анна-Карин подошла ближе к могиле. Остальные последовали ее примеру.

Крышка гроба приоткрылась и отвалилась в сторону. Куски древесины превратились в щепки, щепки стали опилками, опилки растворились в темном ночном воздухе. Анна-Карин почувствовала поток магической силы, исходящий из могилы. В воздух поднялось прозрачное сверкающее облако. Оно подлетело к Николаусу, обволокло его и рассыпалось на тысячу искр.

Анна-Карин нагнулась и заглянула в могилу. В гробу лежали почерневшие пористые остатки костей, которые в следующую минуту тоже рассыпались на мелкие частицы. Анна-Карин инстинктивно закрылась рукой, чтобы пыль и прах не попали в нос.

Уголком глаза она посмотрела на Николауса, который сидел, сутулясь и неотрывно глядя вниз в пустую могилу.

— Николаус, — спросила Анна-Карин. — Что случилось?

Николаус долго молчал.

Потом сказал:

— Я вспомнил.

— Что вы вспомнили?

Николаус медленно поднял голову и посмотрел на нее.

Это был он и в то же время не он. Растерянность в его глазах пропала, на смену ей пришла беспредельная боль.

— Всё, — ответил он.

 

13

Мину смотрит, как Николаус встает. Проводит рукой по волосам. Это его жест. Но это уже не прежний Николаус.

— Вся моя жизнь, — говорит он. — Вся моя прежняя жизнь вернулась.

Он замолкает. Поворачивается.

— Мне очень тяжело…

— Вы только не волнуйтесь, — говорит Анна-Карин.

Николаус смеется. Но смех его звучит невесело.

Мину с беспокойством смотрит на него. Она, как никто другой, знает силу памяти. Вспомнить всю картину жизни за секунду — это, знаете ли… Вдруг у Николауса произошла перегрузка мозга?

— Я вам все расскажу, — говорит Николаус. — Только не здесь, здесь нас могут подслушать.

Он осторожно поднимает мертвое тельце Кота. Тихонько гладит его плешивую шерсть.

— Он хотел этого, да? — спрашивает Анна-Карин прерывающимся голосом. — Я имею в виду, он попросил вас это сделать?

— Да, — ответил Николаус. — Жизнь моего фамилиариса должна была кончиться давным-давно. Но он был верен мне. Теперь он наконец успокоился.

Николаус положил маленькое тело в могилу, взял лопату и начал закапывать яму. Мину тоже взяла лопату и, хотя руки ее не слушались, стала помогать Николаусу. Вместе с Ванессой и Линнеей они вскоре забросали могилу. Потом постарались, как могли, утрамбовать землю.

— Зря стараетесь, — сказала Ида. — За сто метров видно, что могилу раскапывали.

— Подождите, — сказал Николаус.

Он опустился на колени, погрузил пальцы в землю. Сначала ничего не произошло. Потом из земли показались маленькие зеленые ростки, Мину почувствовала запах свежей травы. Николаус дрожал от напряжения, а трава росла и росла, пока вся могила не была покрыта густым слоем свежей травы.

Умение управлять живой материей, по словам директрисы, присуще тем, чьей стихией является дерево. Таким был Элиас. И Николаус.

Чуть покачиваясь от напряжения, Николаус встал, отряхнул брюки.

«Кто же он на самом деле?» — подумала Мину.

А вдруг новый Николаус уже не будет похож на того человека, который был ей так симпатичен?

* * *

Они сидят в гостиной у Николауса. Линнея с ногами забралась на маленький диван и села по-турецки. С тех пор как они ушли с кладбища, Николаус не произнес ни слова. Сейчас он стоит и молча рассматривает серебряный крест на стене.

Линнея не читает мысли Николауса, но чувствует, что его сознание изменилось. Обрело целостность.

— Не знаю, с чего начать, — говорит он.

— Начните с начала, — предлагает Линнея.

Он поворачивается к ней.

— Я попробую. Конечно, я должен все объяснить. Вы и так слишком долго ждали ответа от вашего провожатого.

Он внимательно смотрит на каждую из своих слушательниц.

— Все началось очень давно, — говорит он. — Почти четыре века назад.

— Что вы имеете в виду? — переспрашивает Мину.

— Я родился почти четыреста лет назад и должен был бы умереть… больше чем три века назад.

В комнате воцаряется тяжелая тишина. Линнея пытается осознать то, что говорит Николаус. Нет, это невозможно. Ида первая приходит в себя.

— То есть как? — спрашивает она. — Вы вампир?

— Конечно, нет, — возражает Анна-Карин.

— А ты откуда знаешь? — накидывается на нее Ида. — Если есть ведьмы и демоны, почему не быть вампирам?

— Лучше, если Николаус продолжит рассказывать все как есть, с самого начала, — говорит Линнея.

Было бы гораздо быстрее, если бы она просто прочитала его мысли. Но она обещала этого не делать.

Он кивает, подходит к деревянному стулу, стоящему рядом с Мину, и опускается на него.

— Я родился здесь, в Энгельсфорсе. Мой отец был пастором, и это означало, что я тоже должен стать священником. Когда отец умер, я наследовал его приход. Мне нравилось то, чем я занимался. Я с почтением относился к женщине, которая была моей суженой. Ее звали Хедвига. Она была одной из нас. Я имею в виду, она происходила из семьи, члены которой входили в Совет.

— Вы член Совета? — Линнея соскочила с дивана.

Если Николаус — один из этих, она немедленно уйдет отсюда и никогда больше не будет иметь с ним дела.

— Уже нет, — ответил Николаус.

Линнея пристально посмотрела на него. Врет? Она с трудом подавила желание прочесть его мысли.

— Но когда-то я был одним из самых правоверных его членов. Тогда, как и сейчас, Совет контролировал использование магической силы. Но его основной задачей было отыскивать, оберегать и обучать Избранных. Пророки предсказывали, где следует ждать их появления. Энгельсфорс был одним из таких мест. И мне поручили найти Избранника. Он должен был появиться в следующий период магической активности.

— И когда это случилось, — сказала Мину, — как вы смогли его узнать?

Николаус потупился.

— Это была моя дочь, — пробормотал он.

Линнее показалось, что она ослышалась.

— Ваша дочь? — переспросила она.

— Матильда. Она была нашим третьим ребенком. Два первых родились мертвыми. Мы души не чаяли в Матильде. Она была умной, с сильным характером. И Хедвига, и я были ведьмами от природы, и скоро выяснилось, что у Матильды тоже есть магический дар. Но в полной мере ее силы раскрылись, когда ей исполнилось пятнадцать. Мы боялись выпускать ее из дому, потому что у нее были видения и она могла творить чудеса. Однажды она вызвала ливень у себя в спальне. Мы не могли допустить, чтобы нечто подобное произошло прилюдно. В те времена люди боялись ведьм.

Линнея посмотрела на Николауса и попыталась представить его отцом семейства, священником, живущим в семнадцатом веке. К ее удивлению, это получилось легко, без напряжения.

— Однажды мы нашли Матильду за забором усадьбы, замерзшую и грязную. Она бредила, говорила что-то про кроваво-красную луну, про лес, где она ходила и увидела свою судьбу. Мы сообщили об этом Совету, оттуда прислали людей, и после нескольких… испытаний они подтвердили, что Матильда — Избранница.

Сознание Линнеи случайно подслушало одно из воспоминаний Николауса. Крик девушки… Кровь на каменном полу… Линнея тут же закрылась — нет, она не хочет этого знать, не хочет видеть.

— Значит, они проверяли ее? Как директриса, когда она брала на анализ наши волосы? — спрашивает Мину, и Линнее хочется убить ее за то, что она так наивна.

— С тех пор Совет усовершенствовал свои методы, — сказал Николаус. — Раньше они были более… примитивны. Я должен был вмешаться уже тогда. Но я был слеп. Думал, что все делается для блага человечества. Для блага самой же Матильды. Ее магические силы становились губительны для нее.

Казалось, Николаус пытается оправдаться.

— Что вы имеете в виду? — спросила Мину.

— Вы, конечно, слышали, что у каждой ведьмы есть свой магический элемент, — продолжил Николаус. — Но Избранным подвластны все элементы. Все шесть.

— Почему директор нам об этом не сказала? — спросила Мину.

— Возможно, у нее есть основания скрывать это от вас, а может, Совет просто об этом забыл. Кстати, последнее меня бы нисколько не удивило.

— Все шесть магических элементов одновременно — от такого запросто можно взорваться! — говорит Ванесса.

На лбу у нее так и осталась грязная полоса в том месте, где она вытерла лицо рукой.

— Теоретически да, — соглашается Николаус. — Но вы сами знаете, что у Избранника есть магическая защита, которая бережет его силы и охраняет его от взглядов демонов. И все же это тяжкая ноша. Совет утверждал, что поможет Матильде справиться с ней, и я согласился.

— Но ведь могли и не соглашаться, — возразила Линнея.

— Да, — кивнул Николаус. — Я сделал свой выбор. Это будет мне вечным укором.

Горькие мысли Николауса так сильны, что пробивают защиту Линнеи. К тому же когда о вечности говорит человек, живущий четыре столетия, его слова приобретают совсем иной оттенок.

— Однажды ночью я проснулся от ощущения беды. В кровати Матильды не было. Я нашел ее в лесу, в том месте, куда она обычно ходила, будучи еще ребенком. Она была еле живая, чувствовала себя еще хуже, чем после ночи с кровавой луной. Я отнес ее домой и уже тогда почувствовал: с ней что-то не так. А когда она пришла в себя, я понял это наверняка. Ее магические силы иссякли.

— Как иссякли? — быстро переспросила Ида.

— У нее их не осталось.

— Значит, это возможно? Можно избавиться от своих магических сил? — сказала Ида.

Линнея бросила на нее раздраженный взгляд. Ни для кого не секрет, что Ида мечтает выйти из Круга Избранных. Как всегда, думает только о себе.

— Да, но я не знаю, как это произошло. Матильда не рассказала этого ни Хедвиге, ни мне. Только сказала, что это для общего блага, что у нее не было сил бороться. Потом появились посланцы Совета…

Николаус замолчал. Посмотрел на свои руки.

По спине Линнеи пробежал холодок. Она не знала точно, что произошло, но прошла с Матильдой ее путь к смерти. Другие девочки тоже пережили это — в своих снах.

— Я был глупец, — продолжил Николаус тихо. — Я должен был защитить ее, спрятать. Вместо этого я выдал ее в руки Совета. Они обвинили ее в том, что она подвергла мир смертельной опасности. Матильда сказала, что после нее родятся Избранные, которые будут сильнее ее, они победят демонов раз и навсегда. Но Совет решил, что она предала их дело. А предательство, по мнению Совета, — самый страшный грех…

Николаус замолчал.

— В то время в стране велась активная охота на ведьм. Хотя из осужденных настоящими ведьмами были только те, от кого хотел избавиться Совет. И вот Совет устроил так, что Матильду привлекли к суду. Якобы она научилась колдовству у Сатаны. И суд признал ее виновной.

Страдание Николауса было безмерно, и Линнее приходилось прикладывать все свои силы, чтобы закрыться, защититься от него.

— Я знал судью много лет, он был моим однокашником, потом занимал высокий пост в Совете. Но остальные члены суда этого, конечно, не знали. Я просил его пощадить Матильду. Он обещал оставить ей жизнь, если она признается… Мы с женой понадеялись на него…

Голос Николауса прервался.

— Обычно осужденным отрубали голову, а потом сжигали тело на костре. Но Матильду сразу повели к куче дров и привязали. Я подошел к ней и сказал, что, если она признается, ее помилуют. Она послушалась меня. Помню свое облегчение. Потом судья кивнул палачу, и я думал, что дочь сейчас отпустят. Но палач поднес к дровам горящий факел.

Слезы лились по щекам Николауса. Линнея едва могла дышать.

— Я бросился к костру. Стражники схватили меня и крепко держали. Но они не смогли удержать Хедвигу. Она бросилась прямо в пламя. Их крики…

Николаус спрятал лицо в ладонях. Линнея почувствовала запах дыма. И не знала, то ли это плод ее воображения, то ли воспоминания Николауса.

— Той же ночью я открыл Книгу Узоров и спросил, как мне искупить свою вину и как отомстить. Книга ответила на оба моих вопроса. Она сказала, что я должен жить и помогать следующим Избранникам, чтобы исправить совершенное мной предательство. Но для такой сильной магии требовалась большая жертва.

Николаус вытер слезы и продолжал:

— Матильду и Хедвигу нельзя было хоронить в освященной земле. Одна — ведьма, другая — самоубийца. Но я подкупил палача, и он отдал мне их останки. Книга приказала похоронить Матильду в лесу, в том месте, где она потеряла свою магическую силу. Это место вы теперь называете Болотные копи. Кости жены я спрятал. На казни Матильды присутствовали самые высокие чины Совета. Они задержались в Энгельсфорсе — решили провести совещание, собрались в церкви… Тут я запер двери и поджег церковь… Здание было деревянное и быстро сгорело дотла. Я начертил вокруг него круги и продлил свою жизнь за счет жизни каждого погибшего в огне члена Совета. Потом поджег свою усадьбу и инсценировал собственную смерть. Те кости, что были положены в могилу с моим именем, принадлежали моей жене.

Линнея вспомнила слова, сказанные директрисой год назад: «Церковь и дом священника сгорели в 1675 году, тогда же были уничтожены многие важные документы».

— Директриса рассказывала нам о пожаре, — сказала Мину.

— Я знаю. Если помните, я стоял тогда под дверью и все слышал. Однако вряд ли Совет до сих пор помнит, что его члены погибли в том огне. По крайней мере, это точно не известно рядовым его членам, таким как Адриана.

— Разве такое можно забыть? — удивилась Мину. — Ведь это трагедия для всей организации.

— Может, потому и забыли, — вмешалась Линнея, глядя на Николауса. — Те, кто обладает властью, не любят думать о том, что они тоже уязвимы.

— Ты права, — подтвердил Николаус. — Совет не может потерять лицо. Он старается казаться всезнающим и всесильным. Неудача с Избранницей уже сама по себе сильно била по его репутации. А тут еще пожар… Конечно, я прятался от Совета, но во время странствий до меня доходили разные слухи. Новое руководство Совета постаралось замять скандал. Те, кто помнил его, молчали, понемногу старели и умирали. Пророчество об Энгельсфорсе мало-помалу превратилось в одно из многих пророчеств. Думаю, именно поэтому Совет оказался не готов к вашему появлению. Они просто все забыли.

Линнея вспомнила, как в прошлом году прочитала мысли директрисы и вдруг поняла, что Адриана знает гораздо меньше, чем пытается показать.

— А что стало с вашей памятью и что произошло у могилы? — спросила Мину.

— Человек не предназначен жить столько, сколько живу я, — сказал Николаус. — Я знал, что постепенно моя память будет слабеть. И я забуду свое предназначение. Книга научила меня, как заколдовать могилу, чтобы однажды вернуть себе память. Остальные воспоминания я хранил у своего фамилиариса, в надежде, что, когда время придет, он покажет мне дорогу к нужному месту.

— То есть вы как бы сделали резервную копию самого себя и оставили на хранение здесь, в Энгельсфорсе? — спросила Ванесса. — И потом магия типа перезагрузила ваш мозг?

Тень прежней неуверенности мелькнула во взгляде Николауса, когда он ответил:

— Я не очень понимаю твои слова, но, да, наверно, скопировал и сохранил…

— А что вы делали эти четыреста лет? — поинтересовалась Линнея.

— Бродил по Земле, смотрел, как мир сменяется войной. Я всегда носил с собой этот серебряный крест, и он хранил меня. Иногда у меня случались озарения, и я вспоминал прошлое, свои преступления. В такое время я острее ощущал окружающих меня людей, перенимал новые привычки и обычаи, учился новому языку. Потом снова наступали периоды забвения. Несколько раз я возвращался в Энгельсфорс, чтобы оставить послания самому себе. Одно из них лежало в той банковской ячейке.

— Но… — вмешалась Мину, и Линнея почти зримо представила себе, как шестеренки ее мозга отчаянно крутятся, пытаясь решить неразрешимую задачу. — Когда вы писали письмо себе самому, вы все помнили, но боялись, что забудете снова. Почему же вы тогда сразу не пошли и не открыли могилу?

— Вот именно, — подтвердила Линнея. — Было бы гораздо проще для всех, если бы вы все вспомнили, уже тогда, когда мы прошлой осенью впервые собрались вместе.

Николаус отвернулся:

— Не знаю.

— Значит, вы все остальное вспомнили, а это — нет? — спросила Линнея.

Николаус в упор посмотрел на нее:

— Да, этого я не знаю. Но главное сейчас, что и вы, и я знаете, кто я на самом деле. Я предал дочь и жену. Я хладнокровно убил людей, предпочтя месть прощению. Не знаю, смогу ли я когда-нибудь искупить мои грехи.

Вид у Николауса был несчастный, и Линнея поняла, почему он так не хотел раскапывать могилу. Он подсознательно хотел избавить себя от потрясения.

— Я очень сочувствую вам, — сказала Линнея. — И мне жаль, что вам пришлось все это снова вспомнить.

— Вы правы, мои воспоминания очень тягостны, — вздохнул Николаус. — Но я предпочитаю свет мраку, хотя свет безжалостен. Воспоминания болезненны, но я рад, что у меня восстановилась память. Моя возлюбленная Хедвига. Матильда.

Линнея кивнула и отвернулась. Она могла бы сказать то же самое об Элиасе.

— Я думаю, она простила вас, — сказала Анна-Карин. — Я имею в виду вашу дочь, Матильду. В самую первую ночь, у старой шахты, она сказала, что мы можем вам доверять.

— Не знаю, заслуживаю ли я прощения, — сказал Николаус.

Во время своего рассказа он все больше слабел, и теперь казалось, вот-вот потеряет сознание.

— Боюсь, мне нужен отдых, — проговорил он.

— Спасибо, — сказала Мину. — Спасибо, что рассказали.

— Я потерял ваше расположение, — сказал Николаус.

— Ничего не изменилось, — сказала Анна-Карин. — Мы знаем, кто вы. И относимся к вам так же, как раньше.

 

14

Ванесса открывает глаза и видит птицу.

Сначала она думает, что это сон, но потом понимает, что птица действительно сидит на тумбочке и смотрит на нее.

Это лазоревка, одна из немногих птиц, которых Ванесса знает. Голубая шапочка и белая головка с черной полоской на уровне глаз. Грудка желтая, как у цыпленка.

Ванесса сонно махнула рукой в сторону открытого окна, в надежде, что птица поймет и улетит.

— Кыш!

Лазоревка наклонила головку набок и продолжала сидеть, глядя на Ванессу темными глазками. Ванесса вздохнула. Ей совсем не улыбалась мысль начинать день с охоты на шальную птицу, которая обгадит ей все вещи.

Повернувшись на спину, Ванесса принялась разглядывать потолок. Ей удалось поспать не больше двух часов.

Вернувшись домой ночью, она хотела залезть в душ, но побоялась перебудить всю квартиру. Насколько смогла, она оттерла грязь полотенцем, но сейчас чувствовала себя немытой и потной, в голову лезли ночные кошмары. Могила. Рассказ Николауса. Обрывки снов, которые Ванесса видела год назад и которые, как оказалось, были воспоминаниями Матильды.

И тут же другая — не магическая, а вполне будничная боль, с которой ей пока не удалось справиться.

У меня был секс с другой девчонкой.

К горлу Ванессы подкатила тошнота, и она поспешно села в кровати. Птица взлетела к потолку, стукнулась об лампу, метнулась к открытому окну и вылетела на улицу.

У меня был секс с другой девчонкой.

Ванесса ждала слез, но их не было. Вспомнилось, как на уроке географии учитель рассказывал про высыхающее русское море, которое когда-то было одним из самых больших в мире, а теперь превратилось в лужицу посреди пустыни.

Лужица посреди пустыни. Вот кто она теперь.

Ванесса подошла к шкафу и открыла его. На глаза ей попалась светло-желтая футболка, в которой она любила спать. Футболка Вилле. Ванесса развернула ее. На груди майки был полустертый принт: бутылка кетчупа и хот-дог пожимают друг другу руку.

Разглядывая майку, Ванесса прислушивалась к себе. Взять, что ли, ножницы и изрезать футболку на куски? Или сжечь ее? Или совершить над ней какой-нибудь кровавый магический ритуал? Конечно, на Вилле надо наложить страшное заклятие. Пойти в «Хрустальный грот» и, подкупив Мону Лунный Свет, выведать у нее, как это делается. Утыкать иглами вуду гадкого мишку, которого Вилле ей подарил. Или сделаться невидимой, проникнуть к нему в комнату и разгромить ее. Или рассказать Никке о делишках Вилле и Юнте…

Но мысли о мести не вдохновляют Ванессу. Зато вспоминаются тапочки, которые так и остались валяться у Вилле под кроватью.

Ванесса не хочет оставлять у Вилле свои тапочки. И свой любимый блеск для губ. Может, купить новый блеск? Или попросить его занести тот? Нет, уж лучше купить новый. Только бы не встречаться с Вилле. Ванесса не хочет с ним больше никогда встречаться. А вдруг такой блеск для губ больше нигде не продается и этот единственный во всем мире тюбик лежит дома у мерзкого подонка Вилле, а Ванесса не может получить его обратно.

Слезы подкатили так внезапно, что Ванесса даже не успела понять, что плачет.

— Несса, будешь омлет?

Ванесса обернулась — в дверь заглядывала мама.

— Ой, девочка моя… — Мама осеклась, увидев лицо Ванессы.

Лужица в пустыне переливалась через край, превратившись в океан соленой воды.

Мама вошла и закрыла за собой дверь. Она так и стояла, протянув руку к Ванессе, словно хотела ее погладить, но не решалась.

— Что у тебя случилось?

И тут, наплевав на свою гордость и на то, что она дает маме повод произнести свое знаменитое «а что я тебе говорила», Ванесса все ей рассказала. Время от времени ей приходилось останавливаться, чтобы набраться сил и воздуха для дальнейшего рассказа.

Мама обняла ее. И не выпускала долго-долго, а Ванесса зарылась лицом в мамин халат и тоже обняла ее.

— Маленькая моя, — говорила мама. — Маленькая моя.

— Я не хотела тебе ничего говорить, потому что ты ведь и так Вилле не любишь, — всхлипывала Ванесса.

Мама гладила ее по волосам.

— Девочка моя, — сказала мама, и голос у нее был такой, будто она и сама вот-вот заплачет. — Ты же знаешь, мне можно все рассказать.

Ванесса подумала про Никке и женщину в полицейской машине. Сейчас был подходящий момент, чтобы о них рассказать. Но тогда Ванесса и мама поменяются ролями. И утешать уже придется Ванессе. И Ванесса промолчала. Возможно, это было эгоистично, но она чувствовала себя маленькой и испуганной и ей хотелось, чтобы мама была мамой.

* * *

При ярком свете лампы в ванной Мину посмотрела на свои руки и констатировала, что под ногтями до сих пор черно. Как она их ни терла щеткой, отчистить грязь до конца не удалось.

И как Мину ни старалась, она не могла до конца понять все происшедшее ночью.

Открыв кран и выдавив жидкое мыло на щетку, она снова начала тереть руки.

Ночью ей снились сны про Николауса и Матильду.

Прошлая Избранница вдруг стала для Мину реальным человеком, а не просто мистическим существом, которое навещало их в снах и говорило с ними через Иду.

А еще Мину поняла, что Матильда была ужасно одинока. В пятнадцать-шестнадцать лет на нее свалилась ответственность за весь мир. Сейчас Избранниц по крайней мере пятеро и они могут помогать друг другу.

В голове Мину крутились слова «охота на ведьм». Старинные гравюры из учебника вдруг ожили и стали историей конкретных людей. Это действительно было. Здесь. В Энгельсфорсе.

Мину до сих пор помнит, как проснулась с запахом дыма в волосах. Во сне она была в темнице вместе с Матильдой. Ехала с ней в повозке, связанная по рукам и ногам. Была вместе с ней осуждена на смерть.

Сожжена заживо.

Руки болели после ночной работы, но Мину с ожесточением терла ногти щеткой. Пальцы покраснели, однако грязь из-под ногтей так и не вымывалась.

Ночью они получили ответы на многие вопросы, но количество новых вопросов выросло.

Что случилось в ту ночь, когда Матильда лишилась своих магических сил? Почему в этот раз появилось семь Избранных вместо одного? Знала ли Матильда, что так будет? Не поэтому ли она сделала то, что сделала? Ноша, которую она несла, была слишком тяжела для одного человека. Но почему Избранных в этот раз семеро, если магических элементов шесть?

Мина терла и терла руки щеткой.

Матильда умерла, не успев остановить апокалипсис. Почему же демоны тогда не захватили мир? Почему битва была перенесена в будущее? И если их теперь осталось только пятеро, имеют ли они шанс победить?

Мину не могла избавиться от чувства, что Николаус что-то скрывает.

Выйдя в коридор, Мину наткнулась на маму. Мама была в старом красном халате, который носила с незапамятных времен.

— Через пару недель приезжает Бахар. Возможно, с ней будут Ширин и Дарья, — радостно объявила мама.

Мину эта новость не очень обрадовала. Она, конечно, любит тетю и сестер, но их присутствие бывает ужасно утомительно. А ей сейчас и так переживаний хватает.

— А разве Дарья не в Лондоне?

— Нет, она дома, работает практикантом в каком-то рекламном бюро. Но Бахар надеется, что весной она поступит в юридический. Или медицинский. Или станет Генеральным секретарем ООН.

Мама закатила глаза к потолку. Мину рассмеялась. У Бахар и ее мужа Реза всегда были наполеоновские планы в отношении дочерей.

— Собирайся, а то в школу опоздаешь, — сказала мама и скрылась в спальне.

Мину спускается по лестнице, берет рюкзак и выходит на улицу. Солнце бьет прямо в глаза, и, только надев темные очки, Мину замечает стоящую на тротуаре рядом с домом Анну-Карин.

— Привет, — говорит она Мину, и они вместе идут по направлению к школе. На Анне-Карин черная широкая футболка и, несмотря на жару, на поясе завязана толстовка, как будто надвигается неожиданное похолодание. На ногах — кроссовки. Как ей только не жарко! Даже Мину ходит в сандалиях, хотя обычно стесняется выставлять свои гигантские лапищи напоказ.

— Тебе удалось поспать?

— Не очень.

За распущенными волосами не видно лица Анны-Карин, но Мину чувствует: ее что-то беспокоит.

— Я думала про Совет… В прошлом году директриса сказала, они начали расследовать мои нарушения…

Она замолкает. И Мину вдруг понимает: история, рассказанная Николаусом, напугала Анну-Карин.

Мину хочет сказать, что теперь людей на костре не сжигают, но тут ей вспоминается то, что члены Совета сделали с директрисой.

— Это было в семнадцатом веке, — все же говорит она, стараясь, чтобы ее голос звучал как можно убедительнее. — К тому же мы уже почти год ничего не слышали ни про какое расследование.

— Ну да, — соглашается Анна-Карин, хотя и не очень уверенно.

— И ты не одна, — добавляет Мину. — Мы тебя в обиду не дадим.

 

15

Придя в школу, Мину и Анна-Карин сразу направляются в комнату вахтера.

На стук никто не открывает. Комната заперта. И хотя ничего странного в том, что Николаус остался дома, нет, Мину начинает беспокоиться. Может, не стоило его вчера оставлять одного?

Видимо, Анна-Карин чувствует то же самое, потому что сразу достает мобильный и звонит.

— Не отвечает, — говорит она, опуская телефон.

— Думаю, ему просто хочется побыть одному.

Анна-Карин кивает. Они стоят молча несколько секунд.

— У тебя есть ключ от его квартиры? — спрашивает Анна-Карин.

— Да, если до вечера не объявится, пойдем к нему.

— Ага, просто проверим, все ли у него в порядке.

— Ну да.

Первый урок — химия. Учительница еще не пришла, и весь класс стоит в коридоре возле закрытого кабинета. Пробормотав что-то про туалет, Анна-Карин исчезает.

Мину ставит рюкзак на пол.

Уголком глаза она смотрит на новенького. Виктор стоит в стороне и читает, не замечая влюбленных взглядов, которые на него бросают Ханна А. и Ханна Х. Да и не только они. Почти все девочки, проходящие по коридору, поглядывают на юношу с интересом.

Новый ученик в Энгельсфорской гимназии — редкость, а такой, как Виктор, — вообще чудо природы. Он кажется пришельцем из другого мира. Как если бы кто-то посадил экзотическую орхидею в еловом лесу. Мину смотрит туда, где толкаются и ржут Эрик, Кевин и Робин, и думает, как долго продержится здесь эта орхидея.

Она снова переводит взгляд на Виктора и с удивлением видит, что он ей улыбается.

— В тот день возле усадьбы я вел себя глупо, — говорит он. — В качестве оправдания я мог бы сказать, что вы с другом подошли в неудачный момент. Но я лучше не буду оправдываться, а просто попрошу прощения.

Мину в растерянности думает только о том, куда бы спрятать свои огромные ноги. И роскошные новые прыщи на лбу.

— Все в порядке, — бормочет она.

— Не хочу ругать Энгельсфорс, это наверняка замечательный город, но решение было принято так скоропалительно. Я имею в виду, решение о переезде, и в тот момент, когда вы подошли, я как раз понял, какой это для меня будет… — он замялся, подыскивая слова, — какими это мне грозит изменениями.

— Конечно, ты оставил в Стокгольме друзей. И вообще, Энгельсфорс — не Стокгольм. Не подумай, будто я плохо отношусь к Стокгольму, нет, — затараторила Мину, чувствуя, что опять начинает болтать без умолку, как сумасшедшая. — Я всегда хотела жить в Стокгольме. У меня там родственники. Если бы я переехала в Стокгольм, мне тоже было бы трудно, но, наверно, более приятно. Если ты понимаешь, что я имею в виду.

Мину не знает, куда девать глаза, и тут ее взгляд падает на книгу, которую держит Виктор. Потрепанное карманное издание ее любимой книжки — «Тайная история»[7]The Secret History — роман американской писательницы Донны Тартт (1992).
, только по-английски.

— Нравится? — кивает она, указывая на книгу.

— Я очень люблю это произведение.

Когда-то Мину думала, что человек, читающий хорошие книги, не может быть плохим. Эту иллюзию развеял Макс, который, несмотря на свой прекрасный вкус в отношении книг, был психопатом и оружием в руках демонов. И все-таки Мину не могла не оценить выбор Виктора.

— Я тоже, — сказала она. — Но я не читала его по-английски.

— Я всегда читаю романы на языке оригинала, — произнес Виктор, и на долю секунды вид у него стал такой же высокомерный, как тогда возле усадьбы. — Иначе многое теряется. Перевод создает ненужные преграды между тобой и текстом.

— Ясно, — сказала Мину. — А ты много читаешь?

Виктор хотел было ответить, но тут что-то пролетело в воздухе и стукнуло его по спине. Учебник химии.

Виктор не обернулся. И только еще ближе наклонился к Мину.

— Это один из трех неандертальцев? — спросил он.

Мину кивнула. Кевин ржал, глядя на них. Робин и Эрик не обратили внимания на происшедшее.

— Добро пожаловать в Энгельсфорс, — сказала Мину.

Виктор кивнул. Открыл книгу и прочитал на первой странице имя Кевина.

— Слышь, ты, голубой! — заорал Кевин.

Виктор обернулся к нему.

— Ты что-то хочешь мне сказать, Кевин? — спросил он и улыбнулся.

Обе Ханны прыснули. Виктор подошел к Кевину и отдал ему книгу:

— Ты, наверно, забыл, что мы на втором курсе гимназии. А бросаться книжками — это…

— Слышь, ты, стокгольмец, ты чё из себя корчишь? — опять заорал Кевин и обернулся к Эрику и Робину за поддержкой. Но те уже ушли в другой конец коридора. Вид у Кевина стал неуверенный. И Мину на какое-то мгновение стало его жаль. Первую скрипку в этой тройке всегда играли Эрик и Робин, Кевин был только орудием, которое они направляли по своему усмотрению. Если бы он не был им полезен, они наверняка бы над ним издевались.

Кевин заметил взгляд Мину:

— А ты чё на меня пялишься?!

Жалость Мину как рукой сдуло. Виктор посмотрел на Кевина с неудовольствием.

— Чё, не понравилось, что я твою бабу обидел? — спросил Кевин Виктора.

— Либо я голубой, либо Мину моя девушка, — ты уж как-нибудь разберись в том, что говоришь.

Кевин облизал передние зубы и выплюнул на Виктора кусок снюса[8]Измельченный увлажненный табак, который помещают между верхней (реже — нижней) губой и десной на длительное время.
. Коричневый ошметок упал на пол, оставив на светлых брюках Виктора грязный след.

Склонив голову набок, Виктор посмотрел на Кевина, но тут появилась учительница химии Инесса. Быстрыми шагами она подошла к классу, отперла дверь и впустила учеников в кабинет.

Инесса — одна из лучших учителей гимназии. Ростом от горшка два вершка, но ребята уважают ее за энергичность. Вот и сейчас, едва войдя в класс, она начала раздавать листочки с описанием лабораторной работы.

— Сегодня вы работаете с жидким кислородом. Не забудьте правило КВВ, которое означает, что вы льете Кислород В Воду, а не наоборот.

Все надели халаты, защитные очки и взяли приборы. Мину оказалась в одной группе с Анной-Карин и Леваном.

Только Мину взяла пробирку с жидким кислородом, как раздался крик.

Все обернулись.

Обе Ханны бились в истерике, но громче всех вопил третий член их группы. Кевин.

— Оно брызнуло! — кричала Ханна А. — Прямо на Кевина!

— КВВ долбаное! Я все делал правильно! — орал Кевин.

— Я видела! Он сделал правильно! — кричала Ханна А.

Ханна Х. ничего не говорила и только ойкала.

Инесса подбежала к Кевину, схватила его и подтащила к водопроводу. Она включила душ так сильно, что Кевин в одно мгновение вымок до нитки.

Мину оглядела класс. Вид у всех был ошарашенный. Нет, пожалуй, не у всех. Виктор стоял в углу класса и, как ни в чем не бывало, продолжал делать лабораторную. На губах его играла довольная усмешка.

* * *

— Бедный Кевин! — вздохнула Фелисия, ставя свой поднос напротив Иды, рядом с Робином. — Кошмар какой!

Ида насадила на вилку несколько зерен кукурузы. Фелисия ужасно ее раздражала. Сегодня она намалевала глаза тенями, накрасила ресницы и еще напялила одну из своих «симпатичных маечек».

— Я думаю, это не опасно, — сказал Эрик, поглаживая под столом колено Иды. Ида сделала вид, будто ничего не заметила.

— Все равно, — настаивала Фелисия, беря хлебец с подноса Юлии. — А вдруг ему ампутируют руку и придется всю жизнь ходить с жуткой пластмассовой конечностью. Может, этот кислород будет ему разъедать руку все больше и больше. Такое бывает, я слышала.

— У тебя, похоже, пятерка по химии, — хмыкнула Ида, остальные засмеялись.

Фелисия замолчала и принялась крошить хлебец.

— Хорошо хоть у Кевина есть настоящие друзья, — снова заговорила она, улыбаясь Робину.

— Чем можем — поможем, — сказал тот, отвечая на ее улыбку.

— Иногда я жалею, что я не парень, — сказала Юлия. — Девчонки так дружить не умеют.

Ида хотела ответить, но тут во рту у нее стало сухо, отчаянно заболела голова, запахло горелым.

Она вдруг почувствовала, как чужая сила пытается проникнуть в нее, овладеть ею. Теперь Ида знала, кто это.

Матильда.

Нет, нет! Только не здесь! Не сейчас!

Зажмурившись, Ида напрягалась изо всех сил, стараясь защититься. С большим трудом на этот раз ей удалось не подпустить к себе Матильду. Борьба продолжалась всего несколько секунд.

За столом воцарилась тишина. Все смотрели на Иду.

— Что с тобой? — спросила Юлия, стараясь говорить участливо, но в голосе ее слышался страх. — У тебя что-то болит?

— Немножко голова заболела, — ответила Ида и сбросила руку Эрика со своего колена.

* * *

Линнея с трудом протиснулась мимо первокурсников, куривших возле школьной калитки. Какие же они еще маленькие. Хотя, глядя на себя в зеркало, Линнея тоже удивляется: выглядит совсем молодо, а ощущает себя уже столетней старухой.

Сегодня на улице чуть прохладнее. Приятно еще не стало, но стало хотя бы менее неприятно. Линнея пошла в сторону центра.

Она шла, прячась от солнца в тени домов. Достала из пачки последнюю сигарету, закурила. Возле «Галереи» остановилась.

Скамья, на которой часто сидел ее отец, пустовала. Рядом тоже никого не было видно. Только две вороны дрались за кусок колбасы.

Линнея вошла в «Галерею» и поискала отца в кафешке «Sture & Co». Тоже нет. Возвращаясь к выходу, девушка прошла мимо «Хрустального грота». На витрине висело объявление про инвентаризацию, но из-за двери тянулся душный запах благовоний.

На улице Линнею ослепило солнце. Впереди в ряд шли три мамаши с колясками, и Линнее пришлось прибавить шагу, чтобы их обогнать. Она спиной чувствовала взгляды, которыми они оценивали ее одежду, косметику, ботинки, прическу. Наверно, думали, не дай бог, их детки, когда вырастут, станут такими, как она.

В другой раз Линнея бы остановилась и тоже на них посмотрела, чтобы не выпендривались, но не сегодня. Сегодня у нее другие дела.

Вчера, после рассказа Оливии, Линнея уже ходила по этому маршруту. «Галерея», магазин винно-водочных напитков, парк. Бермудский треугольник алкоголиков Энгельсфорса.

Если она найдет здесь отца, значит, Оливия обозналась. Линнея почти хотела этого.

Слишком много раз она видела отца «трезвым». Слишком много раз надеялась и обманывалась в своих надеждах. Когда в восьмом классе он стал пить не просыхая и ее принудительно отправили в детский дом, она решила больше никогда не надеяться. Не верить, если он будет говорить, что «завязал».

С тех пор как социальные службы выделили ей квартиру, она стала строить собственную жизнь. Без него. Боясь только одного: как бы он опять не заявился к ней с неловко завернутым подарком и обещанием, которое сдержать не сможет. Но уж если этого не миновать, она хочет, по крайней мере, подготовиться.

Линнея в последний раз затягивается сигаретой и отбрасывает окурок в сторону. Она стоит возле заколоченной двери кафе «Monique».

Возле винно-водочного магазина сидит разомлевший от жары Мешок. Время от времени он бросает взгляд на двери магазина. Линнея не уверена, видит ли он ее. Хотя, если бы увидел, наверняка бы заорал, что дочка Бьерна не здоровается, совсем зазналась и не узнает отцовских друзей.

Линнея осторожно пытается прочитать, какие мысли бродят в голове Мешка. Он беспокоится. Кого-то ждет, кого именно — понять невозможно, мозг Мешка слишком разрушен алкоголем.

Вскоре двери магазина открываются и показывается скрюченная фигура Дорис. Она толкает перед собой ходунки, в корзинке которых перекатываются бутылки. Мешок поднимает вверх палец и думает про бутылку водки, которую, как он знает, купила Дорис.

Линнея уходит. Она идет мимо секонд-хенда Ингрид, где иногда подрабатывает, получая в качестве зарплаты старые ткани и вещи, которые она потом перешивает себе. Покупателей у Ингрид немного, поэтому выбор у Линнеи большой. В прошлый раз ей дали за работу целый ворох черного тюля, Линнея уже придумала, что будет из него шить.

Вот дом, где раньше была библиотека. Двери распахнуты настежь, внутри что-то делают строители в синей униформе. Они громко разговаривают, пытаясь перекричать отбойный молоток. Окна здания затянуты бумагой.

Линнея идет к парку. Уже издали она видит на скамейке две фигуры. У одного мужчины в руках приемник, и он то уменьшает, то увеличивает громкость, слушая бесконечную сводку погоды в районе Скагеррака[9]Скагеррак (Skagerrak) — пролив между норвежским побережьем Скандинавского полуострова и полуостровом Ютландия.
.

— Выключи это дерьмо! — срывающимся фальцетом орет его напарник, хватает радио и швыряет его на землю. Владелец приемника издает гневный вопль. Сердце Линнеи замирает, но потом она видит заросшее лицо мужчины, синеватого оттенка руки.

Бьёрна Валина здесь нет.

 

16

«Звездочки спят, и ты засыпай…»

Ванесса допевает колыбельную и замолкает. Мелвин наконец заснул.

Она уходит не сразу. Сидит, слушая его посапывание. Смотрит на пингвина, которого братишка крепко обнимает во сне. Вспоминает, как прошлой зимой не видела его несколько месяцев. Думает, какой глупой была, что вот так взяла и ушла из дому. Больше она никогда не причинит Мелвину боль. Не разрушит его мир, рассказав маме про Никке.

Слезы жгут глаза, и Ванесса тихонько встает, стараясь не разбудить Мелвина. Еще не хватало, чтобы он проснулся и увидел, что она плачет.

Ванесса на цыпочках выходит в кухню.

— Все в порядке? — спрашивает мама, продолжая решать судоку.

— Спит.

— Посмотрим, сколько это продлится, — улыбается мама.

Ее светлые волосы давно не мыты, вид усталый. «Но она все равно очень красивая, — думает Ванесса. — Она могла бы себе найти мужа гораздо лучше Никке. Запросто».

— О чем думаешь? — спрашивает мама.

— О том, какая ты красивая, — отвечает Ванесса и тут же жалеет о сказанном — мама просияла от ее слов, и Ванесса почувствовала, что вот-вот опять заревет. Но тут щелкнул замок входной двери.

Открыв посудомоечную машину, Ванесса занялась грязной посудой, которая громоздилась на столе и в раковине.

— Фу, ну и денек сегодня, — говорит Никке, входя в кухню.

Мама целует его, а внутри у Ванессы все переворачивается. Еще неизвестно, где он сегодня шлялся.

— Бедняжка, как ты поздно! У тебя совсем измученный вид!

Новые поцелуи. Ванесса старается смотреть только на посудомоечную машину. Пытается уставить на верхнюю полку как можно больше стаканов.

— Я все больше думаю — что происходит с нашим городом, — говорит Никке, доставая из холодильника пиво.

Ванесса холодеет. А вдруг кто-нибудь видел, как они вчера раскапывали могилу, и заявил в полицию?

— Что на этот раз? — спросила мама.

Ванесса превратилась в слух, стараясь двигаться тихо, как мышка.

— Мы получили протокол вскрытия той бабы, психолога. Смерть от электрошока. Черт его знает, как это могло произойти! Хорошо хоть, она одинокая, никто не станет нам задавать лишних вопросов. — Никке с хлопком открыл банку.

— Одиночество — это не «хорошо», — возразила мама.

— Перестань, Яннике, ты понимаешь, что я имею в виду. Настырные члены семьи могут достать кого угодно своими вопросами.

Ванессе становится так противно, что она больше не может молчать. Наружу выплескивается вся злость, все ненависть к Никке. Пусть ее считают гадиной, но она нарушит перемирие.

— Хорошо живется тому, кто думает только о себе.

— Давно тихо было! — говорит Никке, и в его взгляде светится вызов. Но он еще не знает, что она знает. И хочет, чтобы он тоже знал.

— Тебя другие вообще не интересуют. И тебе плевать, что у других людей тоже есть чувства, — говорит Ванесса.

— Пожалуйста, не надо, — просит мама.

Ванесса берет тряпку и тщательно начинает протирать стол и раковину, стараясь успокоиться. Но это не очень получается.

— Бьюсь об заклад, это самоубийство, — говорит Никке, выливает в рот остатки пива из банки и негромко рыгает. — Все знают, что у психологов куча проблем. Потому-то они и идут в эту профессию.

— Ну не все, — тихо возражает мама.

Ванесса бросает тряпку в раковину:

— Еще одно полезное качество — на всех заранее ярлыки навешивать. Раз-два — и всех рассортировал по категориям, очень удобно, правда?

Ванесса надеялась, что Никке начнет на нее кричать и она наконец встретится с ним в открытом бою. Но он только улыбнулся с чувством собственного превосходства.

— Я не сужу заранее, я просто имею большой опыт общения с людьми. И например, сразу сказал, что между тобой и Вилле ничего серьезного быть не может.

Ванесса спотыкается на полуслове. Смотрит на маму.

— Честное слово, Ванесса, я ничего не говорила.

— А он откуда знает?

Никке многозначительно постучал пальцем по своему обручальному кольцу и указал на ее руку.

Ванесса посмотрела на безымянный палец. Тонкая линия незагорелой кожи осталась там, где летом было кольцо. Конечно. Это же очень просто.

То же самое увидела Линнея возле кладбища. Она вовсе не читала мысли Ванессы.

— Может, в следующий раз ты будешь слушать наши с мамой советы.

— Да, особенно твои, — выплевывает Ванесса. — Ты же у нас просто образец.

— Я больше не могу это слушать, — взмолилась мама.

— А кто может?! — кричит Ванесса.

Мама всплескивает руками и выходит в гостиную. Через минуту оттуда раздается звук включенного телешоу. Никке ухмыляется и тоже выходит из кухни.

Ванесса в бешенстве, но она боится дать волю чувствам. Ей нужно подумать. Привести в порядок мысли. Решить, как быть с тайной. Решить раз и навсегда.

Ванесса идет к себе в комнату и слышит звук мобильного. Эсэмэска от Эвелины:

«Как дела? Перезвони мне».

Ванесса рада, что у нее есть Эвелина и Мишель. Они беспокоятся о ней. Но после того, как она сегодня утром рассказала им в школе про Вилле, они одолели ее своей заботой.

— Ждешь его звонка?

Ванесса обернулась и увидела в дверях голову Никке.

— Закрой дверь, гад!

Никке заходит в комнату.

— Осторожнее в выражениях! — говорит он, приближаясь к девушке.

Ванессе хочется отступить, но она не желает демонстрировать Никке свою слабость и остается стоять, скрестив на груди руки.

— Это ты осторожнее. Я знаю твой секрет.

Никке фыркает, обдавая Ванессу кисловатым запахом кофе:

— Что еще за тайна?

В гостиной бурно аплодирует публика на телешоу. Никке стоит вплотную к Ванессе, загораживая своими широкими плечами дверь. Ванессе приходится смотреть на него снизу вверх.

— Я видела вас в полицейской машине. Тебя и твою коллегу. Она мастер по таким делам, да?

— Не понимаю, о чем ты.

Никке отводит глаза.

— Это было не первый раз, — продолжает Ванесса. — И точно не последний. Ты не поэтому сегодня припозднился?

Попадание точно в цель. Никке покраснел как помидор и сразу вспотел, Ванессе даже показалось, что температура в комнате скакнула вверх.

— Ты мерзавец, — тихо продолжила Ванесса. — Как ты можешь так поступать с мамой?

В глазах Никке мелькнула какая-то мысль. Казалось, он колеблется.

В телевизоре играла громкая музыка. Тромбоны и трубы. Никке решился.

— Все это чушь, — сказал он. — У тебя нет доказательств. Яннике тебе не поверит. Она знает, что ты готова придумать что угодно, лишь бы нас поссорить.

— Посмотрим, — сказала Ванесса. Но ее голос звучал не очень уверенно.

— Советую обо всем забыть. Иначе тебе же будет хуже. Тебе больше нет доверия в нашей семье, ясно тебе, маленькая сучка?

Никке оборачивается и застывает на месте.

В дверях стоит мама. Бледная как мел. С огромными пустыми глазами.

— Яннике…

— Господи, какая же я глупая, — говорит мама.

— Яннике, она все придумала, чтобы…

— Как я раньше не понимала, — бормочет мама, глядя в пол.

Она говорит почти беззвучно.

— Ты что, веришь ей? — почти кричит Никке, и его голос эхом отлетает от стен.

Мама поднимает глаза, смотрит на Никке, взгляд ее приобретает решимость.

— Вон, — говорит она.

— Черт, как ты можешь ей верить! — орет Никке.

В соседней комнате просыпается Мелвин. И тоже начинает кричать. Ванесса хочет пойти к нему, но для этого нужно протиснуться мимо мамы и Никке. А Ванесса боится трогаться с места, боится даже дышать.

— Как можно просто так взять и выгнать меня! — кричит Никке.

Мелвин плачет в соседней комнате.

— Я иду к Мелвину, — спокойно говорит мама. — И когда я вернусь, чтобы ноги твоей в квартире не было.

— И куда я должен идти? — спрашивает Никке.

— Найдешь, где переночевать, — отвечает мама. — Или у Паолы есть кто-то кроме тебя? Ты ведь с ней мне изменяешь?

Никке молчит.

Мама выходит из комнаты, и Ванесса слышит, как она успокаивает и укачивает Мелвина.

Никке переводит взгляд на Ванессу, в его глазах — ярость.

— Ты еще пожалеешь, — с угрозой говорит он.

Разворачивается и уходит.

Ванесса стоит и смотрит, как он выходит из комнаты. Стоит до тех пор, пока из прихожей не раздается звук хлопнувшей двери.

Она знает, что еще ничего не решено. Что будет суд, что суд присудит маме и Никке совместную опеку над Мелвином. И опять начнется ад.

Но сейчас ей все это по барабану.

 

17

Анна-Карин сидит на лестничной клетке и ждет Николауса. Лампа погасла, но у девушки нет сил встать и включить ее снова. После раскопок на кладбище мышцы у нее болят так, как еще никогда не болели.

Она, как всегда, пришла заранее. Анна-Карин никак не привыкнет, что в городе все находится рядом. Кроме того, она волновалась и не могла усидеть дома. Николаус целый день не отвечал на телефонные звонки.

Анна-Карин размышляет, не позвонить ли еще раз в дверь, но она звонила уже трижды. Столько же раз она открывала на двери щель для газет и прислушивалась к звукам в квартире. Тишина ужасно беспокоила ее. А вдруг Николаус сидит один в темноте и сходит с ума от воспоминаний? А если он наделает глупостей? Учинит что-нибудь над собой?

Наконец внизу открылась дверь подъезда. Вошла Мину, зажгла свет и вздрогнула, увидев Анну-Карин:

— Фу, напугала!

— Извини.

Мину достает из кармана ключ и крутит его в руке.

— Я звонила несколько раз, — говорит Анна-Карин.

— Нехорошо входить без спроса, но придется, — произносит Мину.

Она отпирает дверь.

На полу прихожей лежит какая-то реклама с надписью: «Позитивный Энгельсфорс». Воздух тяжелый и горячий.

Анна-Карин зажигает в прихожей свет. Занавески задернуты. Папоротник увял на подоконнике.

— Николаус! — осторожно зовет Анна-Карин, пока Мину закрывает входную дверь.

Никакого ответа. Дверь в ванную приоткрыта. Анна-Карин заглядывает туда. Мину идет в кухню и возвращается назад. Качает головой. Они смотрят на закрытую дверь спальни.

— Николаус! — зовет Мину.

Тишина.

Анна-Карин тихонько стучит в дверь спальни. Ждет. Ответа нет. Она нажимает ручку и заходит в комнату.

Здесь воздух еще более спертый, пахнет несвежим постельным бельем. Анна-Карин на ощупь находит выключатель и зажигает свет.

Большой темный куль лежит рядом с кроватью на полу. Анна-Карин испуганно замирает и тут же понимает, что это зимняя куртка Николауса.

Двери шкафа открыты. Все вещи перевернуты, некоторые полки пусты.

Мину подходит к кровати и берет с подушки белый конверт.

— Пожалуйста, можно я? — просит Анна-Карин.

Мину протягивает ей конверт, Анна-Карин вскрывает его и достает из конверта листок линованной бумаги.

Дорогие дети!

Я должен уехать. Причину своего отъезда я пока не могу вам открыть, но придет время, и вы поймете, что я не мог поступить иначе.

Берегите серебряный крест. В нем заключена сильная магия, которая будет вас охранять. Кроме того, мне всегда казалось, что у этого креста есть некое важное предназначение. Возможно, он пригодится вам в будущем.

Я заплатил за эту квартиру за год вперед. Используйте ее по своему разумению. В матрасе спрятаны деньги, которые тоже могут вам пригодиться.

Прошу вас, поверьте: я уехал из Энгельсфорса ради вас. Остаться здесь — значит навлечь на вас беду.

Близятся трудные времена. Держитесь вместе. Доверяйте друг другу. Доверяйте Матильде и Книге Узоров.

Я надеюсь и верю, что смогу вернуться.

Вечно ваш,

Н. Э.

Анна-Карин опускает письмо.

— Что там? — спрашивает Мину.

В голове у Анны-Карин стучат слова письма.

— Что там? — повторяет Мину.

Анна-Карин протягивает ей листок.

Дочитав письмо до конца, Мину переворачивает бумагу, словно ищет продолжение.

— Неужели просто взял и сбежал?.. — говорит Анна-Карин, чувствуя, как горло сжимает невидимый обруч.

Мину смотрит на нее, и Анна-Карин понимает, что именно это и произошло. Николаус сбежал.

Анна-Карин выходит в гостиную. Смотрит на стену, где висит серебряный крест.

— Я позвоню Иде, — предлагает Мину. — Пусть поищет его своим маятником.

— Нет, — говорит Анна-Карин. — Не надо. Его наверняка уже нет в городе. К тому же он не хотел, чтобы его искали.

— Ты веришь тому, что он написал? — спросила Мину. — Что он уехал ради нас?

— А ты веришь? — спрашивает Анна-Карин.

Они смотрят друг на друга.

— Да. Я ему верю.

Близятся трудные времена.

Анна-Карин смотрит на большой черный зонт, стоящий возле входной двери. Этот зонт Николаус держал над Мину и Анной-Карин прошлой осенью, вечером того дня, когда погибла Ребекка. Анна-Карин помнит, как стучал по куполу зонта дождь. Тогда она чувствовала себя под защитой Николауса.

Теперь Николауса нет. Избранницам остается рассчитывать только на себя.

 

18

От кабинета детского и подросткового психолога за километр несет канцелярией. Мы видим тебя! Мы следим за каждым твоим шагом!

Иногда Линнее кажется, что она обречена пожизненно приходить в это помещение. Она ненавидит подростков, которые жалуются на своих родителей. Они не понимают, что те, у кого есть родители, избавлены от необходимости каждую неделю являться сюда и выворачивать наизнанку душу перед чужим человеком, доказывая, что ты не наркоман и не потенциальный самоубийца. Если эти подростки проштрафятся, что им грозит? Подумаешь, выговор от мамы с папой! А Линнею за любую провинность могут лишить квартиры, единственного места, где она может быть самой собой.

Кстати, сегодня у Дианы из социальной службы было запланировано «посещение Линнеи на дому». Звучит так, будто они собираются вместе попить кофе, хотя на самом деле это очередная проверка. Но в последний момент «посещение» было отменено — Диану вызвали разбираться с кем-то по поводу некачественных продуктов.

Вот бы и Якоб отменил сегодняшнюю встречу.

Линнее так хочется поговорить с кем-нибудь про Ванессу, что она боится проболтаться. Но посвящать Якоба в свои отношения с Ванессой ей совсем не хочется, точно так же как не хочется говорить ему про Элиаса. Лучше уж в сотый раз перемалывать одно и то же: про детство, отца и смерть мамы.

Ванесса и Элиас — это ее сокровище, им она не будет ни с кем делиться, хотя владеть этим сокровищем тяжело и больно.

Тут открывается дверь и выходит Якоб:

— А, Линнея! Привет!

Он протягивает руку, Линнея пожимает ее. И вдруг на нее резко наваливается тоска, такая же сильная, как в те дни, когда боль от смерти Элиаса была совсем свежа.

Но это не ее тоска. Это тоска Якоба.

Я не должен был принимать ее сегодня. Следовало отменить встречу…

Линнея отдергивает руку, но мысли Якоба продолжают эхом отдаваться в ее голове.

Линнея идет следом за Якобом в кабинет, стараясь скрыть свое удивление.

— Как прошла первая школьная неделя?

— Супер.

Якоб, похоже, не услышал в голосе Линнеи иронию и просто кивнул головой.

— У тебя больше не было приступов панического ужаса?

— Нет.

Якоб не ответил, и Линнея осторожно заглянула в его мысли, чтобы понять, верит ли он ей.

…Я не могу… чем я могу ей помочь… почему я не взял больничный…

Линнея смотрит на Якоба. Несмотря на загар, его лицо кажется бледным. Вокруг глаз красные круги. Пальцы рассеянно теребят нитку, болтающуюся на отвороте шорт.

…Я должен был понять, что не смогу работать… какой я, к черту, психолог… она умерла… совсем умерла…

— Как вы себя чувствуете? — спрашивает Линнея.

— Хорошо, только немного устал.

Якоб не ожидал вопроса Линнеи, и ей даже не приходится напрягаться, чтобы услышать его следующую мысль.

…Черт, она видит меня насквозь… как в тех кошмарах, когда мне снится, будто пациенты знают, что я думаю…

— Почему тебя интересует мое самочувствие? — спрашивает Якоб, и в его голосе против воли слышатся агрессивные нотки.

— А разве нельзя спросить, как вы себя чувствуете?

Якоб откашливается и пытается вернуться к привычной роли консультанта-психолога.

— Можно, конечно… — Он старается не встречаться с девушкой взглядом. — Просто мне показалось, ты чем-то озабочена. Хочешь мне что-то рассказать?

Но Линнея уже не слышит собственных мыслей.

Ее голова занята мыслями Якоба.

Умерла его коллега, та самая, с которой он изменял жене год назад. И сейчас он думает про то, что должен был ей сказать — и не сказал, должен был сделать — и не сделал, про те часы, которые они проводили вместе и про которые Линнея совсем не хочет ничего знать.

В жизни всех людей есть второе дно. Линнея не задумывалась об этом, пока не научилась читать мысли. С тех пор как она больше узнала о жизни других людей, собственные беды уже не кажутся ей исключительными. Но сейчас она не в силах слушать мысли Якоба.

Она произносит общие слова о страхе перед будущим и несет всякую чушь. Якоб слушает ее вполуха. Только в конце разговора ей удается отключиться от его мыслей.

* * *

Последний урок пятницы, в классе жарко, и Мину с трудом удается сконцентрироваться на том, что говорит Ильва. Ребята смотрят на учительницу пустыми глазами, а она тщетно пытается увлечь их премудростями геометрии. В воздухе висят тяжелые запахи пота и влажной одежды, да еще от Ханны А., сидящей прямо перед Миной, несет резким запахом духов.

Ханна А. откидывается на спинку стула. Мину задерживает дыхание и отодвигается назад.

Ей вспоминается инцидент, происшедший в среду на уроке химии, и то, как кричала Ханна. Виктор с того дня в школе не появлялся. Мину снова подумала про улыбку, которая играла у него на губах во время общей суматохи. Чему он улыбался?

Ильва нарисовала на доске треугольник и повернулась к классу.

— Пожалуйста, потише! — приказала она.

Ее очки вспотели у переносицы.

— Давайте закончим урок на улице! — предлагает Кевин. Раздаются одобрительные возгласы. — Серьезно, давайте! Я угощу вас мороженым. Куплю большой и вкусный стаканчик!

Тут и там слышатся смешки, Ильва вспыхивает. Упирается руками в бока и устремляет испепеляющий взгляд на Кевина. Мину кажется, что Ильва дома перед зеркалом тренируется вселять страх в учеников. Но на Кевина это не действует, и он снова повторяет:

— Правда, пошли на улицу. Здесь так жарко, что думать невозможно!

Ильва переминается с ноги на ногу.

— Завтра суббота, выходной…

— Хватит! — У Ильвы лопается терпение. — Выйди вон из класса!

Она указывает пальцем на дверь. Под мышкой у нее темнеет огромное пятно, по форме похожее на Гренландию.

— Он ничего плохого не сделал! — вступается за Кевина Ханна А.

— Просто предложил вам мороженое, — ухмыляется Кевин.

— Вон! — утробно проревела Ильва. Пятно под мышкой увеличилось.

Кевин встал и пошел к выходу. У двери он обернулся и помахал классу завязанной рукой. Ильва протопала к Кевину, почти вытолкала его в коридор и захлопнула дверь.

— Вот истеричка! — тихо проговорил кто-то.

Ильва обвела бешеным взглядом класс, но не смогла вычислить виновника.

— Остальные задачи решите сами, — процедила она и села за учительский стол.

Мину опустила глаза в тетрадь. Ей было очень стыдно за поведение Ильвы, а ведь впереди еще целый год… Слабый учитель не может навести в классе порядок. А слабый и неуравновешенный учитель сам создает в классе хаос.

Проходит, кажется, целая вечность, прежде чем наконец звенит звонок.

Мину выходит из класса последней. Ильва сидит за кафедрой и желает хороших выходных тем ученикам, которые случайно смотрят в ее сторону. Вид у нее жалкий, и Мину старается кивнуть ей как можно приветливее. Ильва улыбается так благодарно, что у Мину щемит сердце.

Вместе со всеми она спускается вниз и подходит к шкафчику, чтобы взять учебники, которые ей понадобятся дома. Кипа получается внушительной. Второй курс гимназии действительно гораздо труднее, чем первый. Скоро придется возить книги в тачке.

У выхода Мину видит Густава. Он стоит возле доски объявлений с ярким листком в руке.

— Привет! А я как раз собирался тебе звонить. Давай сходим куда-нибудь в выходные?

Только Мину хотела согласиться, как вспомнила про завтрашнюю встречу в парке. Директриса говорила, что их ждут какие-то «изменения». А вдруг придется все выходные упражняться в магии? Может, второй год обучения магии тоже труднее, чем первый? Кроме того, Мину хотела на досуге подумать про то, что случилось с Николаусом.

— Не могу, — говорит она.

— А что ты будешь делать?

Сама Мину никогда бы не задала собеседнику такой вопрос. Вдруг он не занят, а просто не хочет с ней встречаться? Но, похоже, Густаву такое даже в голову не приходит. Все-таки он удивительно… уверенный в себе человек.

— Я обещала маме, что буду дома.

— Жалко… Я хотел тебя вот сюда пригласить. — Густав протянул ей рекламу. Такую же рекламу Мину видела на коврике в прихожей Николауса. Яркий фон, группа обнявшихся людей, закат солнца и радостная надпись: «Позитивный Энгельсфорс» ждет тебя завтра. Мину читает адрес. Это в центре города, там, где раньше была библиотека. Для гостей будет угощение и музыка. И воздушные шарики для детей.

— Откуда ты это взял? — спрашивает Мину.

— Один знакомый дал, Рикард. Мы не виделись с прошлой весны. А я думал, он только футболом интересуется.

— Что это вообще? Похоже на… секту.

— Не думаю. Рикард говорит, это классно.

— Что именно классно? Что они делают?

— Я как раз хотел пойти и узнать. Может, пойдем вместе?

— Лучше я буду держаться от них подальше. А то кто тебя потом выкрадет и разгипнотизирует?

Она думала, Густав засмеется, но он остался серьезен.

— Ты сама говорила, что нашему городу нужно обновление. И если есть люди, которые хотят ему помочь, зачем над этим иронизировать?

Мину с удивлением замечает, что слова Густава задевают ее за живое. Его поведение вдруг начинает ее раздражать. Она чувствует, что устала от его положительности.

— Нет, конечно, иронизировать не обязательно. Гораздо лучше обо всех думать хорошо. И делать только так, а не иначе, потому что наш мир устроен очень правильно и справедливо.

Густав смотрит на нее не мигая, и Мину понимает, что перегнула палку. Кому как не Густаву знать, что мир устроен вовсе не «правильно и справедливо». На его глазах Ребекка прыгнула с крыши и разбилась. И он до сих пор думает, что это было самоубийство.

— Желаю хорошо провести время с мамой, — говорит Густав и уходит.

Мину смотрит ему вслед и пытается понять, что произошло. Как ей всего за несколько минут удалось наделать столько глупостей?

Да, она повсюду ищет демонов, но это не значит, что все должны думать, как она. Кто дал ей право судить Густава за то, что он хочет видеть свет там, где она видит тень?

 

19

— Густав! — кричит Ида, увидев, что Густав выходит из школы.

У нее тут же мелькает мысль, что кричать на весь школьный двор — глупо. Но ведь стоять и ждать, пока Густав выйдет, — тоже глупо. Так уж повелось, что ради Густава Иде все время приходится перешагивать через собственную гордость.

Увидев Густава и Мину возле доски объявлений, Ида выбежала из школы и стала ждать. Мину и Густав ссорились. Упускать такой шанс было нельзя.

Вот, наконец, и он. Ида еле сдержалась, чтобы не броситься ему навстречу. Она то боялась спугнуть его слишком бурным проявлением чувств, то переживала, что не проявляет свою симпатию более явно. Откуда ему узнать про ее чувства? Особенно теперь, когда все считают Иду девушкой Эрика.

Но сдаваться нельзя. В один прекрасный день Густав поймет, что они с Идой созданы друг для друга. Только нужно набраться терпения.

— Привет, Ида, — говорит Густав, подходя ближе. Голос у него уставший, и мысли Иды начинают лихорадочно бегать.

Из-за чего они с Мину поругались? Это хорошо? Или плохо? Если у Густава из-за Мины так портится настроение, значит, она ему очень нравится? А может, он вообще разозлился не на нее? А, например, на меня? Хотя нет, конечно, не на меня, а на нее. На Мину кто хочешь разозлится.

Ида сейчас отдала бы все на свете за способность Линнеи читать мысли. Ей так хотелось знать, что творится в голове у Густава.

— Правда, здорово, что впереди выходные? — спросила Ида, слегка погладив себя по плечу. Совсем чуть-чуть, ненавязчиво. Никакой порнографии. Просто Ида где-то прочла, что парням нравится такое доказательство чувственности и уверенности в себе.

— Угу, — мычит Густав. Они так редко разговаривают наедине. Иде хочется, чтобы разговор тянулся как можно дольше.

— Что будешь делать? То есть я знаю, что у тебя тренировки, а кроме этого?

Бред какой-то. Но с другой стороны, она дает ему понять, что уважает его интересы и занятия. Кстати, у Иды есть преимущество перед Мину — в отличие от нее она действительно любит спорт, в частности футбол.

— Я собирался пойти с Рикардом, — говорит Густав и протягивает Иде флайерс.

— Как интересно! — восклицает Ида и делает вид, будто читает листовку, хотя на самом деле не понимает ни слова из написанного, думая только о загорелых руках Густава. Какие они мужские и взрослые.

— Но, может, я и не пойду, — говорит Густав. — Посмотрим.

— Понятно, — кивает Ида, вертя в пальцах серебряное сердечко. — У меня тоже полно дел.

Черная шапка волос мелькает в отдалении. Мину быстрым шагом направляется к калитке, бросив на них беглый взгляд.

Противная Мину! Она целовалась с Густавом. Пусть на самом деле это был Макс в образе Густава, и все же. Поцеловать один раз копию Густава лучше, чем тысячу раз целоваться с настоящим Эриком.

Кстати, не исключено, что с настоящим Густавом Мину тоже целовалась.

Интересно, Юлия правда видела, как они обнимались возле шлюзов?

Ида не может удержаться. Она должна знать.

— А Мину теперь твоя девушка?

Густав удивленно смотрит на Иду:

— Почему ты спрашиваешь?

— Просто я слышала, что…

Что вы обнимались возле шлюзов.

— Что вас вместе видели в городе. Вот я и спросила.

Еще раньше, чем Густав ответил, Ида поняла свою ошибку. Густав вздохнул.

— Ох уж этот город, — сказал он. — Почему здесь все друг за другом следят?

— Но, в общем, это не мое дело, — быстро добавила Ида. — Я так и сказала тому человеку, который мне про вас рассказал. Это Юлия. Я ей сказала: «Нужно заниматься своими делами, а в чужие нос не совать». Но ты ведь знаешь Энгельсфорс.

Густав улыбнулся Иде почти сочувственно, и ее сердце резануло словно ножом.

— Хороших выходных, — сказал он и ушел.

— И тебе, — крикнула она ему вслед громче, чем следовало.

Густав ушел, а Ида осталась стоять. Ноги у нее подкашивались.

Он так и не ответил на вопрос про Мину.

Рыцарь скачет по пустынной местности, Ида чувствует, что засыпает. На редкость скучный фильм. Она едва досмотрела его в прошлый раз, но сегодня, несмотря на ее протесты, папа зачем-то опять его включил.

Папа усаживается поудобнее в темно-синем кожаном кресле. Оно жалобно поскрипывает. Мама ненавидит это кресло, цвет которого, по ее мнению, катастрофически не вписывается в белый интерьер дома.

Расмус и Лотта сидят рядом с Идой на диване. Время от времени они, не глядя, запускают руки в большой пакет, вытаскивают оттуда пригоршни попкорна и кладут себе в рот.

Мама, как всегда, чем-то занята. Она не может спокойно сидеть перед телевизором.

— Карина, иди сюда, а то все пропустишь! — кричит папа.

— Сейчас иду! — отвечает мама из кухни.

Расмус съедает пригоршню попкорна, тщательно облизывает ладонь и снова засовывает руку в пакет.

— Фу, как не стыдно! — возмущается Ида. — Пап, ты видел, что он сделал?!

— Лучше смотри фильм, — говорит отец.

Расмус показывает Иде язык. На язык налипли маленькие крошки попкорна.

— Скучный фильм, неинтересный! — канючит Лотта.

— Просто ты еще маленькая, ничего не понимаешь, — шипит на нее Ида.

— Я не маленькая, — обижается Лотта.

— Ну если не маленькая, значит, тупая.

— Перестаньте! — говорит папа. — С женщинами невозможно смотреть кино, вечно они языком болтают, правда, Расмус?

Расмус, довольно улыбаясь, опять лезет в пакет за попкорном, потом, глядя на Иду, демонстративно облизывает руку. Папа, конечно же, ничего не замечает.

Появляется мама и садится перед телевизором с бухгалтерской книгой на коленях.

— Ну, что здесь происходит? — спрашивает она. — Они уже уехали из Швеции?

— О господи, — стонет папа. — Карина, ты или сиди и смотри, или не спрашивай.

— Ну извините, — фыркает мама.

Она смотрит на Иду, и обе они, вздохнув, закатывают глаза к потолку.

— Там вообще ничего не происходит, — ноет Лотта. — Они то разговаривают, то скачут. Скукота!

— Не говори ерунду, — говорит мама и открывает бухгалтерскую книгу.

Вдруг Ида чувствует сухость во рту, предметы расплываются, пол уходит из-под ног.

Она вскакивает с дивана и бежит в ванную.

— Ида, что случилось? — кричит мама.

— У тебя понос? — вопит Расмус. Папа смеется.

Мама начинает возмущаться, но папа защищает брата, говорит, что шутка была к месту.

Ида закрывает дверь ванной на замок и опускается на пол.

Стены ванной вращаются перед глазами, но это не похоже на головокружение. Больше похоже на свободный полет. Ида прижимает ладони к полу, чтобы сохранить связь с реальностью, но та, другая — Матильда — не оставляет ее в покое.

Ида сопротивляется.

Я не хочу, не хочу, не хочу.

Она пытается разжечь в себе гнев и ненависть к происходящему, надеясь, что это испугает Матильду.

Почему ей так не везет? Всегда. Сначала Анна-Карин в парке заставила ее выворачивать душу наизнанку, потом именно ей дали сыворотку правды. Ее оставили одну в темноте возле дома директрисы, пока остальные Избранницы все вместе обыскивали дом. Именно ее угораздило упасть на глазах всей школы во время праздника святой Люсии. Ее не приглашали на тайные встречи Избранниц. Зато самая трудная и противная магия доставалась, конечно же, ей.

Оставьте меня в покое!

Перед глазами Иды мигнула яркая вспышка.

Ида проиграла битву. Нежданная гостья вошла в ее тело и подчинила его себе.

— Ида! — стучал в дверь папа. — Ты жива? Мама беспокоится. У тебя все в порядке?

Ида сжимала губы, наружу рвались слова, сказанные не ею, а другим человеком.

И вдруг все прекратилось. Она падала через хаос в пропасть, глубже которой, наверно, нет. Падала все ниже и ниже, рискуя разбиться. Все происходило стремительно. Запах дыма, горе предательства, любовь, ставшая ненавистью, страх, на смену которому пришла покорность перед неизбежной смертью. И огонь. Море огня. Несколько мгновений ей даже казалось, будто она чувствует, как трескается от жара ее кожа, а мясо обугливается и шипит.

Ида хочет кричать, но рот наполняется огнем.

Последнее, что она видит, — это объятая пламенем Книга Узоров.

Сильный запах мяты.

Ида открывает глаза и видит, что держит в левой руке тюбик зубной пасты, правая рука испачкана, пальцы липкие.

Она стоит перед зеркалом в ванной.

На зеркале голубой зубной пастой написано: «ОПАСНОСТЬ».

— Ида! — снова кричит папа. В голосе его слышится настоящее беспокойство. — Что ты там делаешь?

— Катитесь к черту! — кричит Ида. Она кричит это папе, Кругу, Матильде, против воли затащившей ее в огонь и хаос долбаной хреновой жизни.

 

20

Утренний свет пробивается сквозь занавески в гостиной Николауса. Солнечный луч скользит по лицу Иды, отражается в ее голубых глазах. И Мину опять, уже в который раз, думает, что не может ничего прочитать в этих глазах. Что за человек на самом деле Ида?

— Опасность? А поточнее она не могла выразиться? — возмущается Линнея.

— Ты уверена, что это была Матильда? — спрашивает Мину.

Ида кивает:

— Я ее ненавижу! Почему эта дура не может к кому-нибудь из вас приходить?

— Не ной! У нее было больше оснований жаловаться на жизнь, чем у тебя, — говорит Ванесса.

Ида фыркает.

— Как ты думаешь, что она пыталась сказать? — спрашивает Мину.

— Понятия не имею! Я знаю не больше, чем вы. И я, конечно, понимаю, что ей жилось нелегко, но это не повод изводить меня! Она один раз на меня вообще напала в столовой. Но тогда мне удалось ее заблокировать.

— Что ты сделала? — спрашивает Линнея.

— А что, по-твоему, я должна была перед всей школой этот цирк устраивать?

Линнея стонет.

— Итак, — подводит итог Мину. — Николаус предупреждал о наступлении «трудных времен», Матильда тоже, похоже, напугана. Но с какой стороны грозит опасность, мы не знаем.

— Рискну предположить, что со стороны демонов, — говорит Линнея.

— Может, у нее узнать? — предлагает Ванесса.

— У кого? — спрашивает Мину.

— У Матильды. Устроить сеанс и спросить.

Мину смотрит на нее. Они знают, что мертвые могут вступать в контакт с живущими ныне людьми. Но могут ли живые обращаться к мертвым? И если да, то…

По коже Мину побежали мурашки.

Ребекка.

Все последнее время Мину жила с уверенностью, что Ребекка и Элиас навсегда покинули этот мир и теперь находятся там, где им полагается быть, — где бы это место ни находилось и как бы ни называлось. Но если контакт с мертвыми возможен… И можно поговорить с Ребеккой. Хотя бы еще один разок!

Мину отогнала эту мысль. Но она не уходила.

— Сеанс! — взвизгнула Ида. — И конечно, призывать мертвых должна я!

— Еще ничего не ясно, — сказала Мину. — Мы даже не знаем, как это делается.

— И Книга Узоров ничего не говорит, — вздохнула Анна-Карин.

— У нас еще есть Мона Лунный Свет. За деньги она всегда готова помочь, — предложила Ванесса.

— Хорошо, — решила Мину. — Ида и Линнея на всякий случай посмотрят в Книгу Узоров, а Ванесса сходит к Моне.

— Почему я?.. — начала Ванесса, но осеклась и кивнула: — О’кей, ладно.

— Одно мы, во всяком случае, знаем, — добавила Линнея. — На Совет полагаться нельзя. Так что директрисе ни слова — ни про Матильду, ни про Николауса.

— Но Адриана за нас, — возразила Ванесса. — Вроде как.

— Если что и можно понять из истории Николауса, так это то, что членам Совета доверять нельзя, — отрезала Линнея.

Мину бросила взгляд на часы.

— Пора идти, — сказала она.

— Да, а то вдруг пропустим первое занятие по магии в этом году! — съязвила Ванесса.

Мину идет рядом с Линнеей по дороге, ведущей к Болотным копям. Остальные растянулись за ними гуськом.

С тех пор как они вышли из квартиры Николауса, Линнея не проронила ни слова. Время от времени Мину искоса поглядывает на нее. Длинная черная челка, волосы собраны в два хвоста. Ярко накрашенные глаза спрятаны за темными очками.

Неуживчивость и агрессивность Линнеи отпугивают Мину, но одновременно она восхищается ей. И хотела бы с ней дружить. Но их жизнь слишком сильно разнится. В отношениях всегда присутствует настороженность, а разговоры то и дело заканчиваются стычками.

— Как ты думаешь, это возможно? — вдруг спрашивает Линнея. — Вступить в контакт с мертвыми?

— Надеюсь. Я хочу сказать, что Матильда явно пытается вступить с нами в контакт.

— А с тем, кто не пытается, думаешь, можно?

Линнея задала вопрос очень быстро, явно пытаясь скрыть неловкость. Мину поняла, что она имеет в виду Элиаса. И может быть, свою маму? Интересно, помнит ли она ее? Сколько ей было лет, когда мама умерла?

— Не знаю, — осторожно ответила Мину. — Попробуй спросить у Книги.

Линнея отвернулась.

Вот и парк. Последний раз Мину была здесь в день последнего звонка. Но с тех пор ничего не изменилось. Сломанный забор. Забитая досками билетная касса. Разросшиеся кусты. Остроконечная крыша эстрады поднимается над кронами деревьев.

Они вошли внутрь ограды, и чувство узнавания усилилось. Отсутствие перемен настораживало. Казалось, разрушения достигли определенной точки и прекратились, парк замер. И затаил дыхание.

На эстраде стояла директриса.

На ней была узкая юбка до колен и блузка цвета слоновой кости, как обычно застегнутая наглухо. На груди расплывалось влажное пятно. Мину не понимала, почему нельзя расстегнуть несколько пуговиц. Скрывать директрисе уже нечего. Девочки видели шрам на ее груди.

Ворон, фамилиарис Адрианы, закаркал откуда-то с крыши, Адриана помахала ему рукой. Ее спина сегодня кажется прямее, чем обычно, а движения — еще более резкими.

Мину и Линнея поднялись на эстраду, за ними последовали остальные.

«Где-то здесь он ее похоронил», — думает Мину, обводя взглядом площадку.

Жалко, что они не спросили у Николауса, где лежит тело Матильды. А то можно было бы почтить ее память и отметить могилу тайным, одним им понятным знаком.

— Здравствуйте, девочки, — говорит директриса.

Ее улыбка кажется натянутой.

Мину обменивается с Линнеей быстрым взглядом. Обе девушки заметили, что директриса нервничает.

— Я должна вам кое-что рассказать, — начинает директриса, но замолкает: слышится шум подъезжающей машины, гравий хрустит под колесами.

Темно-зеленая машина резко останавливается возле ворот. Из нее появляется высокий мужчина в строгом костюме. Следом за ним, громко хлопнув дверью, из машины выходит Виктор.

Память о Болотных копях начисто стерта у жителей Энгельсфорса. Никто из них здесь не бывает и дорогу эту не найдет.

А чужой человек проехал сюда. И Виктора с собой привез.

Мину переводит взгляд на директрису. Ее лицо застыло, как маска. Она опять была той Адрианой Лопес, которая год назад приветствовала Мину на пороге гимназии. Тогда Мину казалось, что эта женщина начисто лишена человеческих чувств.

Адриана смотрит, как Виктор и неизвестный мужчина поднимаются на эстраду.

Мужчине, на первый взгляд, лет сорок. Неужели он — отец Виктора? Тогда это какой-то генетический фокус, потому что темноволосый и кареглазый мужчина с кожей оливкового цвета внешне не имеет ничего общего с голубоглазым и бледнокожим блондином Виктором.

И все же их явно что-то объединяет.

Мину попыталась поймать взгляд Виктора, но он избегал встречаться с ней глазами.

— Девочки, — сказала Адриана. — Это Александр и Виктор Эреншёльд. Они посланцы Совета.

Адриана отошла в сторону. Мину посмотрела на Анну-Карин — лицо той стало землисто-серым, а вид был такой, будто ее сейчас стошнит или она упадет в обморок.

Совет. Правила, установленные им, Анна-Карин нарушала прошлой осенью и зимой, не обращая внимания на неоднократные предупреждения.

Совет. Люди из Совета выжгли знак на груди директрисы, когда она попыталась их ослушаться. Сожгли на костре прошлую Избранницу.

Мину берет Анну-Карин за руку. Анна-Карин вздрагивает от ее прикосновения, потом судорожно сжимает руку Мину.

Александр обводит девочек взглядом. И останавливает его на Анне-Карин.

* * *

— Анна-Карин Ниеминен? — произносит Александр Эреншёльд.

Анна-Карин не в силах произнести ни слова. Язык не слушается ее. Вместо ответа она кивает.

— Ты будешь привлечена к суду за свои преступления. С сегодняшнего дня ты не можешь покидать Энгельсфорс и должна быть доступна для проведения допросов. Мы собирались также взять тебя под арест, но Адриана заверила нас, что ты будешь сотрудничать со следствием.

Александр отвел глаза, и Анна-Карин решилась вздохнуть.

— Занятия магией прекращаются на время ведения следствия. Все остальные тоже будут вызваны на допрос. Я являюсь обвинителем, Виктор — моим ассистентом…

— Извините, — прервала его Ванесса, но в голосе у нее не было и намека на извинение. — Но это полный бред. Когда нас пытались убить, вы даже не почесались нам помочь, а теперь, видите ли, являетесь сюда, чтобы судить Анну-Карин.

До Анны-Карин понемногу доходил смысл сказанного Ванессой. Выходит, Мину права — девочки за нее. Она еще крепче сжала руку Мину, ее ладонь вспотела.

Александр смерил Ванессу презрительным взглядом.

— Кто она? — спросил он у Виктора.

— Ванесса Даль, — быстро ответил Виктор.

— «Она» может сама за себя ответить, — фыркнула Ванесса.

— Мы прибыли сюда, чтобы вам помочь. Вы очень нужны нам, очень нужны всему миру, — проговорил Александр.

«Он лжет, — подумала Анна-Карин. — Как будто издевается над нами и даже не пытается это скрыть».

— Но суд необходим, так как было совершено грубейшее преступление против законов магии.

— В каких, собственно, преступлениях вы обвиняете Анну-Карин? — спросила Мину.

Александр повернулся к ней.

— Мину Фальк Карими, — тут же подсказал Виктор.

— А-а, — протянул Александр, и в его глазах промелькнул интерес. — Адриана настаивала, чтобы Анна-Карин прекратила использование магии в личных целях. Но Анна-Карин не послушалась и тем нарушила законы Совета.

Александр снова перевел взгляд на Анну-Карин, и у той сразу перехватило дыхание.

— Три простых правила. Нельзя использовать магию без разрешения Совета. Нельзя использовать магию для изменения немагических законов. Нельзя раскрывать непосвященным вашу магическую сущность. Анна-Карин нарушила по меньшей мере два из этих правил. А может быть, и все три.

Анна-Карин хватала ртом воздух. Она была готова признать что угодно, лишь бы избавиться от взгляда этих холодных безжалостных глаз.

— Но когда мы почувствовали в себе магические силы, — возразила Мину, — мы еще не знали о существовании Совета. Возможно, Анна-Карин нарушила законы магии, но как можно судить человека за то, что он нарушил законы, о существовании которых не знал?

Анна-Карин искоса взглянула на Мину. Щеки ее пылали, и было видно, что она боится Александра не меньше, чем сама Анна-Карин. И все же осмеливается с ним спорить.

— Конечно, ты права, — спокойно сказал Александр.

— Я просто хотела услышать ваше мнение на этот счет, — сказала Мину.

— Я гарантирую, что судебное разбирательство будет беспристрастным и справедливым, — продолжил Александр. — Затем Адриана продолжит ваше обучение.

Директриса никак не отреагировала на его слова. Она стояла неподвижная, как восковая кукла.

— И еще одно. До окончательного решения суда вам строжайше запрещается использовать свои магические способности. В школе за вами будет наблюдать Виктор, но и в свободное время мы тоже будем держать вас под контролем. Когда придет время, вас вызовут на допрос.

Александр направился к лестнице. Но тут кто-то преградил ему дорогу. Линнея. Конечно, это была она.

Сердце Анны-Карин подпрыгнуло и замерло. Ей хотелось крикнуть Линнее, чтобы она не вмешивалась. Александр очень опасен, неужели она этого не видит?

— Надо думать, Линнея Валин? — поинтересовался Александр. — Тебя тоже что-то волнует?

— Да так, пустячок. Апокалипсис.

— Время еще есть. Мы успеем разобраться с этим делом и подготовить вас к грядущим битвам.

— А почему мы вообще должны вас слушаться? Вы больше нуждаетесь в нас, чем мы в вас.

На губах Александра заиграло подобие улыбки.

— Неужели? Если ты так думаешь, действуй! Но не забудь, что за последствия будешь отвечать сама.

Он внимательно смотрит на Линнею, и та с жалобным стоном хватается за голову. Ее темные очки падают на пол.

— А еще я бы не советовал тебе повторять эту попытку, — сказал Александр. Сказав это, он направился к машине. Виктор и Адриана — за ним.

 

21

Головная боль отпустила, только когда позади остались и щебневая дорожка, и переезд через шоссе. Линнея ругала себя за то, что поддалась на провокацию Александра. Конечно, он ждал, что она захочет прочитать его мысли, и, поймав этот момент, развернул ее силу против нее же.

После ухода Александра девушки сразу разошлись. Им было о чем поговорить, но они боялись делать это открыто. Теперь им приходилось остерегаться не только демонов и их подручных, но и посланцев Совета.

Мобильный Линнеи звякнул. Пришло сообщение от Мину: завтра вечером они встречаются на квартире Николауса. Нужно договориться, как себя вести на допросах. Линнея написала, что придет. Хотя ей ужасно хотелось забить на все и на всех.

— Линнея!

Линнея обернулась, услышав хорошо знакомый голос.

За ней бежала Ванесса.

Линнея запретила себе надеяться, но искушение было слишком велико. Ванесса хочет с ней поговорить.

— Не помешаю? — спросила Ванесса.

— Нет, конечно, — отозвалась Линнея как можно более равнодушно.

Они довольно долго шли молча. Линнея не говорила ничего, боясь неловким словом отпугнуть Ванессу, которая все-таки решилась к ней подойти.

«Какая она красивая», — думала Линнея.

Из-за темных очков она смотрела на руки и ноги Ванессы. На ее коричневую от солнца кожу. Длинную шею, контуры стройного тела под обтягивающей футболкой. На фоне темных деревьев мелированные волосы Ванессы казались еще светлее.

Ванесса, конечно, знает, что ее считают симпатичной. И воспринимает это как само собой разумеющееся. Но она не знает своей человеческой красоты.

Внешний вид Ванессы поначалу ввел Линнею в заблуждение. Суперкороткие юбки, яркий блеск на губах. Новая девушка Вилле. Но прошло совсем немного времени, и Линнея поняла, что все это — предубеждение, уж ей-то следовало бы помнить, что внешность бывает обманчива.

Ванесса мужественная. Умная. Честная. В ней есть инстинктивная доброта. Она настоящий герой. Ее единственная слабость — это Вилле. Вилле — ее криптонит[10]Криптонит — вымышленное вещество, способное оказывать воздействие на Супермена. Стало синонимом выражения «ахиллесова пята».
.

Подонок. Он ее недостоин. Линнее противно даже думать о том, что Ванесса занималась с Вилле сексом, но отогнать назойливые картинки не удается — ведь когда-то и сама Линнея была девушкой Вилле.

Линнее становится больно при мысли о том, что Вилле обнимал и целовал Ванессу. Ей вспоминается вечеринка у Юнте, когда Ванесса вышла ей навстречу из ванной. И другой раз, когда они вместе сидели дома у Линнеи на диване и Линнее показалось, будто в мире наконец воцарилось равновесие.

Может, ей нужно было тогда поцеловать Ванессу? Но Ванесса ничем не показывала Линнее, что ее чувства взаимны. И в мыслях у нее Линнея ничего такого не увидела. Правда, иногда Ванесса думает, что Линнея симпатичная, но ведь это ничего не значит. Линнея считает симпатичными многих людей, но они ей нисколько не дороги.

Дорогой человек.

Какие невыразительные слова.

— Иногда мне хочется уметь читать твои мысли, — говорит Ванесса.

Линнея возвращается к реальности. Ванесса смотрит на нее и улыбается.

— Что ты имеешь в виду?

— У тебя такой таинственный вид.

— Ничего таинственного. Просто голова болит.

Ванесса резко останавливается. Линнея тоже.

— Прости, я была не права тогда у кладбища. Потом-то я поняла — ты просто заметила, что на пальце нет кольца и…

— Я тоже наговорила лишнего, — перебивает ее Линнея и, собравшись с духом, продолжает: — Извини.

Ванесса подбивает ногой пустую пивную банку, и она с грохотом отлетает в сторону.

— Давай не будем выяснять отношения, ладно? — предлагает она. — Просто… будем опять вместе?

Линнея чувствует такое облегчение, что, кажется, вот-вот взлетит.

— Конечно, — кивает она.

— Мне тебя очень не хватало, — говорит Ванесса.

«И мне тебя, — хочется сказать Линнее. — Ты даже представить себе не можешь, как мне тебя не хватало».

Но сказать «и мне тебя» очень трудно, слова кажутся фальшивыми.

Линнея молчит слишком долго, и Ванесса смущенно отворачивается. Снова звякает мобильник. Линнея достает телефон. Эсэмэска от Оливии:

Ты ваще будешь на звонки отвечать?

Линнея делает вид, будто внимательно изучает сообщение. Все это время они молча двигаются по направлению к центру города.

— Смотри, — прерывает молчание Ванесса, показывая вверх.

На небе сгустились плотные, темно-синие, почти черные облака.

— Наконец-то, — говорит Линнея.

— Да, заждались, — кивает Ванесса, продолжая глядеть в небо.

Они идут вместе и разговаривают о погоде.

Линнее хочется предложить Ванессе подняться к ней в квартиру, сесть у окна и смотреть на молнии, но она боится показаться слишком настойчивой.

Линнея не знает, как себя вести с любимым человеком. Раньше такого не случалось. Она спала с парнями и терпела их присутствие рядом с собой. Они входили в ее жизнь, и она позволяла им на время остаться, чтобы скрасить ее одиночество, вместе провести время, отвлечь от грустных мыслей.

Вот и центральная часть города. Глаза Линнеи привычно шарят по скамейкам, на которых сидят алкаши. От напряжения она не сразу узнает отца.

Бьёрн Валин стоит чуть в стороне, на тротуаре. На нем ярко-желтая футболка с надписью «ПЭ!». Волосы причесаны. Глаза смотрят внимательно и трезво. И даже появились новые вставные зубы, отчего лицо сразу разгладилось и помолодело.

В памяти Линнеи возникла картинка.

Летние каникулы. Они с Элиасом во что-то играют. Во что, Линнея уже не помнит, помнит только, что они веселились как маленькие. И были счастливы. Это был замечательный день. До конца каникул оставалось еще много-много дней.

Потом она возвращается домой. В квартире темно и очень плохо пахнет. Вонь стоит такая, что Линнея пугается, она всегда боялась, что от нее будет так пахнуть и все узнают, что она дочь алкаша.

Она зовет отца. Слышит его голос в ванной.

Отворяет дверь и замирает: отец лежит на полу, перепачканный блевотиной, и еле дышит, глаза безжизненно закатились.

— Помоги мне! — сипит он.

В тот день Линнея впервые повернулась к нему спиной. Она больше не могла это видеть.

И вот теперь он стоит перед ней с пачкой листовок в руках. Бьёрн Валин видит дочь.

Ей уже не спрятаться.

— Линнея, — говорит отец и подходит ближе.

Голос звучит хрипло, но четко и ясно.

Бьёрн обнимает Линнею, и она чувствует запах лосьона. Никакого перегара, никакого запаха сигаретного дыма. Никакой вонючей одежды. Линнея стоит неподвижно, ее руки плетьми висят вдоль тела.

— Девочка моя. — Он наклоняется к ней, она отодвигается.

— Линнея?.. — Ванесса делает рукой жест, означающий: мне уходить или остаться?

— Я тебе позвоню, — говорит Линнея.

Ванесса кивает. В ее взгляде понимание и сочувствие. Опять это чертово сочувствие. Линнея резко сглатывает слюну и поворачивается к отцу.

— Хорошо выглядишь, — говорит она сухо.

«Но на сколько тебя хватит в этот раз? — хочется ей добавить. — Через сколько дней ты опять позвонишь мне в дверь и попросишь взаймы денег?»

— Линнея, — повторяет отец и пытается взять ее за руку.

Она убирает руку.

— Я не просто хорошо выгляжу, — говорит отец. — Я стал другим человеком. Я говорил тебе это много раз. Но на этот раз я изменился кардинально.

Он протягивает ей листовку, и она видит, что его ногти аккуратно подстрижены.

— Хелена Мальмгрен и «Позитивный Энгельсфорс» спасли мою жизнь.

Линнея берет листовку. На ней изображены две пары взрослых людей, которые, сидя на лугу, любуются закатом. Солнце золотит их лица. Одна женщина положила голову на грудь мужчине и мечтательно закрыла глаза. Ее губы улыбаются.

Под картинкой надпись, приглашающая всех желающих в «Позитивный Энгельсфорс»: «Мужчины и женщины, молодые и старые, „Позитивный Энгельсфорс“ — это ваше счастливое будущее».

— Я у них работаю, — сказал отец. — Сегодня открытие офиса.

Отец кивнул куда-то через плечо, и Линнея увидела дальше по улице скопление людей. Дети бегали туда-сюда с желтыми гелиевыми шарами.

С неба упала тяжелая капля и растеклась по глянцевой поверхности листовки. Линнея посмотрела вверх. Грозовые облака нависли прямо над ними.

— Я получил квартиру. Ты должна меня навестить.

— Я ничего не должна.

Отец кивнул:

— Понимаю. Но дай мне шанс доказать, что на меня можно положиться.

— Хватит тебе уже шансов, — выпалила Линнея и испугалась. Вдруг он и вправду начал новую жизнь, а она своим недоверием толкает его обратно к пьянству?

Но ведь она столько раз верила ему, а он ее обманывал.

— Конечно, ты ничего мне не должна. Но ты должна себе самой. Разреши себе верить в то, что люди могут меняться к лучшему. Мне больше не нужно пить водку. Первый раз в жизни я уверен в том, что говорю. Я помогаю другим и получаю от этого гораздо больше кайфа, чем он выпивки.

Линнея молча отдает отцу листовку.

На нее падает несколько капель. Асфальт вокруг покрывается мокрыми пятнами.

— Если что, ты знаешь, где меня найти, — говорит отец, опять кивая в сторону центра.

— Пока, — говорит Линнея и уходит.

Возле офиса «Позитивного Энгельсфорса» стоит группа женщин. Подняв руки вверх, они с довольным видом ловят капли дождя.

— Кто бы мог подумать, что можно так радоваться дождю? — говорит одна из них со счастливой улыбкой.

Остальные одобрительно смеются. Линнея идет дальше, чувствуя, как внутри у нее поднимается волна страха.

 

22

Сначала раздается звук. Тихое гудение елей, шепот в верхушках сосен где-то высоко над головой, шуршание листьев друг о друга. Потом Анна-Карин чувствует движение воздуха.

Ветер.

Гром гремит пока еще тихо, но протяжно и грозно. Стало темно, как в сумерках. На лоб Анны-Карин упало несколько капель.

Анна-Карин подумала, что природа вместе с ней смотрит в небо в ожидании дождя.

Новый удар грома. Уже гораздо ближе. Он прокатывается по небу, сотрясает землю, проходит разрядом через тело Анны-Карин и еще больше усиливает страх, пульсирующий в ее душе.

Почему она не перестала заниматься магией, ведь Адриана ее предостерегала? И девчонки говорили. Но она никого не слушала и продолжала обманывать саму себя.

Она обманывала себя целый год. Убеждала в том, что все обойдется. Что Совет отнесется к ее нарушениям снисходительно. Поймет, что Анна-Карин и так слишком дорого заплатила за свои ошибки.

Но почему они должны проявлять снисходительность?

Анна-Карин вспоминает всех людей, которыми манипулировала благодаря своей магической силе. Юлию и Фелисию она против их воли сделала своими «подругами». Яри внушила, будто он в нее влюблен. Маму заставила беспрекословно выполнять свои желания. А дедушка потерял здоровье, спасая ее из горящего коровника.

Анна-Карин с тоской думает, что, если бы они не раскопали эту проклятую могилу, Николаус сейчас был бы здесь. Он нужен ей как никогда.

Небо опять заворчало.

Будет приличная гроза, как сказал бы дедушка. А еще он бы сказал, что нужно бежать из леса домой, пока гроза не разразилась по-настоящему. Но Анна-Карин не уверена, что найдет дорогу домой.

Полились теплые струи дождя. Ветер загудел в ветвях елей, стал раскачивать взад-вперед высокие сосны.

Вдруг Анна-Карин почувствовала, будто кто-то показывает ей дорогу. Она побежала.

Несколько раз она спотыкалась о камни, незаметные подо мхом, и чуть не падала. Мох покрывал здесь всю землю и так высох, что хрустел при каждом шаге Анны-Карин.

Небо прорезала молния.

Анна-Карин начала считать: «Тысяча один, тысяча…», дальше она сосчитать не успела. Раздался удар грома.

В воздухе запахло электричеством.

Анна-Карин не знала, где находится, знала только, что кто-то ее зовет и она должна идти.

Ветер дул ей в лицо. Новая молния расколола небо надвое. Раскаты грома то удалялись, то приближались и звучали с новой силой как раз тогда, когда Анне-Карин казалось, что гроза начинает утихать.

Анна-Карин бежала изо всех сил, но усталости не было, тело послушно двигалось на зов. И вот наконец это место.

Странное дерево на фоне темного неба. В следующую секунду Анну-Карин ослепляет яркая вспышка, рассыпается сноп искр. Девочка падает на четвереньки, от неожиданности клацнув челюстями и едва не оставшись без зубов.

Дерево загорается. Несмотря на дождь, сухая древесина вспыхивает мгновенно.

Гроза бушует. Совершенно беззащитная Анна-Карин стоит на вершине холма. Гремит оглушительный гром, молнии взад и вперед мечутся по небу.

Анна-Карин опускается на колени, убирает с лица мокрые волосы и видит краем глаза какое-то движение.

И слышит тихий вой, заглушаемый раскатами грома.

Это тот самый лис, она сразу узнала его. Он приближается, осторожно перебирая черными лапами. Подходит к ней, наклоняет голову набок и смотрит на нее янтарными глазами. Его шкура насквозь промокла. При каждой вспышке молнии в шерсти лиса сверкают тысячи мелких капелек.

Вдруг он делает прыжок и впивается зубами в руку Анны-Карин, в то самое место у основания большого пальца, которое так похоже на ногу цыпленка. Анна-Карин вскрикивает, пытается оттолкнуть животное, но лис держит крепко, щерит мелкие острые зубы и прокусывает Анне-Карин кожу.

Все время пристально глядя ей в глаза.

* * *

Мину сидит за письменным столом перед раскрытой тетрадью.

Значит, все, что Анна-Карин делала до их первого совместного визита к директору, преступлением не считается. Так сказал Александр. Но и после этого было несколько моментов, о которых на допросах лучше молчать. Интересно, что известно Александру? И какие у него есть доказательства?

Мину просматривает свои записи, пытается представить, о чем можно рассказать обвинителю, а о чем лучше молчать. Она готовится к завтрашней встрече. Завтра девочки вместе выработают план действий. Придумают свою версию происшедшего, а потом хорошенько заучат ее, чтобы рассказывать без запинки хоть днем, хоть ночью и даже спросонья. Им придется сплести сеть лжи, которая защитит Анну-Карин.

Мину хочется все максимально продумать заранее. Как общаться с обвинителем, владеющим магией? По идее Анне-Карин полагается адвокат. Хотя кто знает, какие правила у Совета?

Николаус сказал, что у Совета теперь другие методы работы, но шрам на груди директрисы говорит об обратном. А ведь ее единственное преступление, насколько известно Мину, заключалось в том, что она хотела выйти из состава Совета.

Непокорности они не прощают.

От кого исходит опасность, о которой предупреждала Матильда? От Совета? Знал ли Николаус, что посланцы Совета прибудут в Энгельсфорс? Не поэтому ли он сбежал? Или приближается другая, еще более серьезная опасность?

Мину хочется поплакать, слезы принесут облегчение. В носу пощипывает, горло перехватывает, как от рыданий, но заплакать не получается. Слез нет.

Молния освещает комнату, слышится глухой удар грома.

Раздается звонок мобильного.

Номер не определяется.

— Алло, — говорит Мину.

В трубке что-то потрескивает. Кто-то дышит и молчит.

— Алло, — повторяет Мину.

— Ты сейчас можешь говорить? — спрашивает Адриана.

— Да, — отвечает Мину, вставая из-за стола.

— У меня не будет другой возможности вас предупредить. Я давно хотела вас предостеречь, но не могла. Я и так уже рисковала слишком многим и не могу рисковать теперь, когда в городе находится Александр. Ты понимаешь?

— Да, — говорит Мину. Ей кажется, что она понимает. Адриана на их стороне, но это должно остаться тайной. Директриса в первый раз говорит об этом вслух.

— Если в город прислали Александра, значит, Совет относится к случившемуся очень серьезно. Александр занимает высокое положение и глубоко предан Совету. Ради Совета он готов принести в жертву семью и детей, хотя утверждает, что любит их.

— Вы, похоже, его хорошо знаете? — спрашивает Мину.

В трубке надолго повисает молчание, и Мину думает, что разговор прервался.

Наконец Адриана говорит:

— Он мой брат.

Мину замирает. Перед ее глазами встают Адриана и Александр. Такие похожие друг на друга. Как она сразу не догадалась?!

— Вы должны быть очень осторожны. Четко и точно выполняйте его приказания. Ты должна объяснить девочкам, что идти против Александра бесполезно. И что бы вы ни делали, говорите правду. Лгать на суде нельзя!

Мину ссутуливается под грузом неподъемной тяжести.

— Я больше не смогу с вами общаться, и вы не должны вступать со мной в контакт, что бы ни случилось… Мину, пожалуйста, обещай мне, что вы не будете лгать на допросах!

В голосе Адрианы звучит глубочайшее отчаяние, и это пугает Мину больше, чем все слова, сказанные директрисой.

— Обещаю, — говорит Мину.

— Спасибо, я постараюсь…

Разговор прерывается. Вспышка молнии озаряет небо, от удара грома звенят стекла.

В следующую секунду гаснет свет.

Мину сидит в темноте с телефонной трубкой в руках.

Она знает, что не сдержит обещание, данное Адриане.