Полые люди. Стихотворения

Элиот Томас Cтернз

 

Малые стихотворения 

 

x x x

Очи, что видал в слезах,

Как в тумане, -

Здесь, в призрачном царстве смерти

Виденьем явились эти глаза,

Но мне не видна ни одна слеза, -

Это мое наказанье.

Это мое наказанье -

Глаз не увижу сих,

Твердого взгляда их,

Глаз не увижу до

Входа в царство истинной смерти,

Где так же, как здесь,

Вспыхнут глаза на миг,

На мгновенье сверкнет слеза,

Чтобы нас предать осмеянью.

Перевод Я. Пробштейна

 

x x x

В четыре ветер налетел

Колокола он раскачал

Меж смертью вознося и жизнью

Здесь - в царстве призрачной смерти

Запутанной борьбы тревожит отзвук

Что это - сон или другое:

В воде чернеющей реки

Привиделось лицо в слезах?

По ту сторону черной реки

Вижу врагов с мечами в руках.

За истинной смерти рекою

Всадники Ада с мечами в руках.

Перевод Я. Пробштейна

 

ПЯТЬ УПРАЖНЕНИЙ ДЛЯ БЕГЛОСТИ ПАЛЬЦЕВ

1. Строки персидскому коту

Певчие птицы, найдя приют

На площади Рассела, в сквере поют.

Под сенью деревьев нет утешенья

Для дум усталых, желаний острых

И нет отрады для взгляда

Медвежонка из плюша. Спасенье

Только в печали. Дарует ли отдых

Стул хромой? Уймется ль сердечный зуд?

Почему летний день течет еле-еле?

Когда же время пройдет в самом деле?

2. Строки йоркширскому терьеру

Деревце в буром поле стояло,

Деревце было кривым и сухим,

А в черном небе из тучи зеленой

Силы природы истошно вопили,

Грохот и визги неслись с небосклона,

Но псу тепло и не страшно, над ним -

Большое пуховое одеяло.

Но все-таки бурое поле пугало,

И засохшее деревце в поле стояло.

Однако пушистые псы и котята,

Однако желейные псы и котята,

И даже могильщики станут прахом когда-то.

На этом я думы свои прерываю,

Я, маленький песик, в передние лапы

Мордой уткнувшись, глаза закрываю.

3. Строки утке в парке

В воде трепещет длинный луч,

Проснулось утро, из-за туч

Заря спускается по склону.

В пруде не водятся тритоны,

Лишь селезень да утка сонно

Плывут. Я утреннее небо

Видал, Вина вкусив и Хлеба,

Пернатым уделю щепоть

Того, что в пищу дал Господь, -

Пусть руку с хлебом заодно

Пощиплют - знаем мы давно,

Что любознательный червяк

Самодовольный наш костяк

Изучит и пощиплет плоть.

4. Строки Ральфу Ходжсону, эсквайру

Как я рад встретить мистера Ходжсона!

(Эта встреча для каждого счастье.)

Речь его мелодична,

А песик отличный -

Баскервильский - по знаку хозяина

Он рванется за вами отчаянно

И разорвет вас на части.

Как я рад встретить мистера Ходжсона!

Обожаемый официантками

(Он для них посетитель особенный),

Обладая большими талантами,

Пирожок он кладет

В свой изысканный рот,

И пирог исчезает крыжовенный.

Как я рад встретить мистера Ходжсона!

У него 900 канареек,

Над его головой, словно нимб,

И касатки порхают, и феи.

Как я рад встретить мистера Ходжсона!

(Ищет всякий знакомства с ним.)

5. Строки для Кускус-караваяс и Мирзы Мурада Али Бека

Я не рад встрече с мистером Элиотом!

На церковника слишком похож он:

Губы чопорно сжал,

Брови грозно собрал,

А разговор непреложно

Сводит он к Если, Возможно,

Как Будто, Но и Однако.

Я не рад встретить мистера Элиота

С итальянскою шляпой

И с бесхвостой дворнягой,

И в пальто меховом,

И с облезлым котом.

Я не рад встрече с мистером Элиотом!

(Пусть не вымолвит слова при этом.)

Перевод Я. Пробштейна

 

ПЕЙЗАЖИ

1. Нью-Гемпшир

Голоса детей в саду,

Плоды еще не созрели, -

Рыжая головка, красная головка

Мелькают сквозь зелень.

Черное крыло, белое крыло в вышине,

Двадцать лет прошло - и конец весне.

Нынешнее горе, ожиданье бед,

Спрячь меня, укрой, листьев свет.

Черное крыло, рыжая головка,

Вверх - вниз,

Веселись,

Держись, на яблоню взбираясь ловко.

2. Вирджиния

Красная, красная речка.

Тягучее зноя теченье

И есть тишина.

Воля недвижна так не бывает,

Как недвижна река. Только ли

По случайной пересмешника нотке

Чувствуешь зноя движенье?

Застыли холмы. Ворота. Деревья,

Белесые и розоватые, ждут, ожидают.

Застой, затуханье. Или жизнь

Без движенья. Но вечно в движенье

Железные мысли - пришли со мной

И уходят со мной -

Красная, красная речка.

3. Уск

Тише: ветку сломишь невзначай,

Не увидишь здесь

Белого оленя у белого ручья.

Оглянись - не наткнись - старых чар

Не буди. Чуть спустись,

Осторожно, не сорвись вниз.

Погляди:

Под гору и вверх ползут пути,

Там отыщешь отдых,

Где ложится серый свет на зеленый воздух.

Молится паломник, небо в звездах.

4. Рэннох, под Гленкоу

Здесь голодают вороны, терпеливый олень упорно

Ищет пищу, чтоб самому стать добычей. Меж

Мшистым болотом и рыхлым небом не сыщешь места

Ни для разбега, ни для полета. Крошится материя.

В разреженном воздухе ледяная луна

Или пылающий серп. Тропинка вьется среди

Апатичных обломков давней войны,

Безжизненных груд металла;

Неразборчивый гомон греха сродни

Тишине. Память сильней

Мертвых костей. Следом тащится честь,

У нее такая длинная тень, что костям

Не под силу тягаться с ней на этой

Длинной тропе.

5. Кэйп Энн

Скорей, скорей, послушай скорей, как поет воробей,

На заре, на закате поет полевой воробей,

Водяной воробей. Гляди, как вертится,

Танцует в полдень щегол. Может быть, встретится

Певчий пугливый дрозд. В небе звенит

Перепелки пронзительный свист. Куропатка сидит,

В камышах затаившись. Иди по следам водяного

дрозда.

Гляди, как ласточка в танце взвилась стрелой.

Тишь. Молча приветствуй летучую мышь над землей!

Все восхитительны. Очень милы. Очень. Очень.

И все же оставь эту землю, оставь навсегда

Ее хозяину истинному - сильной чайке морской.

Хватит льстить. Разговор закончен.

Перевод Я. Пробштейн

 

СТРОКИ ДЛЯ СТАРИКА

В ловушке-яме тигр взбешен,

Хвостом колотит, как хлыстом,

Почти как я, неистов он,

Когда увижу, как мой враг

Висит на дереве, дурак,

Иль вдруг почую вражью кровь.

Я обнажаю мудрый клык,

С шипеньем высунув язык,

Не ведает юнца любовь

Ни горечи такой, ни страсти.

И в золотом глазу моем

Себя увидевший болван

Поймет, что вправду он чурбан.

В моем кто усомнится счастье?

Перевод Я. Пробштейна

 

Примечания

Названия стихотворений из цикла "Пейзажи" носят условный характер. Два первых - названия штатов США, два последующих - названия деревушек на северо-востоке США, название пятого - мыс Энн в штате Массачусетс.

В данных комментариях частично использованы примечания из предыдущих русских изданий Элиота, а также неизданный комментарий одного из переводчиков. Подстрочные примечания к переводам А. Сергеева выполнены В. Муравьевым. 

 

Неоконченные стихотворения 

 

СУИНИ-АГОНИСТ (фрагменты Аристофановой мелодрамы)

1926-1927

Орест: Вы их не видите, не видите - зато

я вижу: они преследуют меня, я должен убегать.

Эсхил, "Орестея"

А посему душа не достигнет божественного

единства, пока не разлучится с любовью к

тварям земным.

Сан-Хуан де ла Крус

Фрагмент пролога

ДАСТИ. ДОРИС.

Дасти: Как там Перейра?

Дорис: Нужен мне Перейра!

Больше нет терпенья.

Дасти: Больше нет терпенья?

Кто платит за квартиру?

Дорис: Он платит за квартиру

Дасти: Одни мужчины платят, другие нет

Кто из них не платит - ты знаешь ответ

Дорис: Возьми себе Перейру

Дасти: Нужен мне Перейра!

Дорис: Не джентльмен Перейра:

Перейре нет доверья!

Дасти: Нет и нет!

Он не джентльмен, нет ему доверья

Даже у _тебя_ нет к нему доверья -

Жди от Перейры всяческих бед.

Дорис: Не следует слишком баловать Перейру.

Дасти: Вот Сэм это джентльмен, скажешь - нет?

Дорис: Я люблю Сэма

Дасти: _Я_ люблю Сэма

Таких, как Сэм, не видывал свет.

Он занятный малый

Дорис: Он _занятный_ малый

Я знала такого же тому пять лет.

Он умел порадовать.

Дасти: И Сэм порадует:

С Сэмом все в порядке

Дорис: А с Перейрой нет.

К черту Перейру

Дасти: Не оберешься бед!

Телефон: Тинк линк линк

Тинк линк линк

Дасти: Это Перейра

Дорис: Да, это Перейра

Дасти: Не оберешься бед!

Телефон: Тинк линк линк

Тинк линк линк

Дасти: Это Перейра

Дорис: Уйми ради Бога этот жуткий трезвон!

Скажи ему что-нибудь

Дасти: А что? А что?

Дорис: Скажи что хочешь: что я заболела,

Что я на лестнице сломала ногу

Что был пожар

Дасти: Алло, алло!

Да, квартира, _квартира_ мисс Дорранс -

Ах, мистер Перейра, сердечный привет!

Увы, к сожалению, да-да, _к сожалению_

У Дорис ужасная _ужасная_ простуда

Да нет, простуда

Я _думаю_, простуда

Я тоже так думаю, спасибо за совет -

Гм, я _надеюсь_ обойтись без доктора

Дорис не хочет, чтоб я вызвала доктора

Она говорит, позвоните в понедельник

Дорис будет в порядке в понедельник

Простите, я должна вам сказать до свиданья

Дорис держит ноги в горчичной ванне

Я говорю, что Дорис парит ноги

Итак, в понедельник. Конечно, нет.

Я передам ей. До свида-а-а-анья.

Да, разумеется. _Спасибо_ за совет.

А-ахх

Дорис: Самое время раскинуть картишки,

Угадай, что первое

Дасти: Первое... а что?

Дорис: Король трефей

Дасти: Это Перейра

Дорис: А может, Суини

Дасти: Это Перейра

Дорис: А может, _все-таки_ это Суини

Дасти: Все равно, это очень странно.

Дорис: Четверка бубей - что она значит?

Дасти (читает): "Мелкая сумма денег, подарок

Какой-либо одежды, вечеринка".

Ну и ответ.

Дорис: А вот еще тройка. Что она значит?

Дасти: "Весть об отсутствующем друге". -

Перейра!

Дорис: Дама червей! - Это миссис Портер!

Дасти: А может, это ты

Дорис: А может, это ты

Мы все червонные. Что за бред!

Кто эта дама - покажут карты.

Приходится _подумать_, раскладывая карты,

Надо ж угадать, что они сулят нам,

А это не всякому дано, о нет!

Дасти: Да, ты умеешь разгадывать карты

Что там дальше?

Дорис: Дальше - шестерка.

Дасти: "Ссора. Отчуждение. Разлука друзей".

Дорис: Двойка пик.

Дасти: Двойка пик!

ЭТО ГРОБ!!

Дорис: ЭТО ГРОБ?

Милостивый Боже, ну и ответ!

Перед вечеринкой? Нет, нет, нет!

Дасти: Да может, он не твой, может, чей еще

Дорис: Нет, это мой. Я уверена, что мой.

Прошлой ночью мне снилась свадьба.

Да, это мой. Я уверена, что мой.

Что мне делать. Боже, подай совет!

Чтобы я когда еще трогала карты -

На-ка, догадай. Догадай на счастье.

Может, тебе улыбнется счастье.

Дасти: Пиковый валет.

Дорис: Это явно Сноу

Дасти: А может, Свартс

Дорис: А может, и Сноу

Дасти: Странно, у меня все идут картинки...

Дорис: Все дело в том, как их вынимаешь

Дасти: Что-то такое в них есть на ощупь

Дорис: Бывает, по ним ничего не узнаешь

Дасти: Надо знать, что ты хочешь узнать

Дорис: Надо знать, что ты хочешь знать

Дасти: Не стоит загадывать о самом главном

Дорис: Не стоит спрашивать о чем-то дважды

Дасти: Бывает, вообще ничего не узнаешь.

Дорис: А я хочу знать про гроб к вечеринке.

Дасти: Ты что? Ты что! В уме или нет!

Я же говорю: все идут картинки...

Валет червей!

(свист за окном)

Вот это _совпаденье_

Не иначе, карты приманили его!

(снова свист)

Дорис: Это Сэм?

Дасти: Конечно же, Сэм!

Дорис: Конечно же, валет червей - это Сэм!

Дасти (высовываясь из окна): Здравствуй, Сэм!

Вочоуп: Здравствуй, дорогая

Есть у вас кто?

Дасти: Нет никого

А сколько вас там?

Вочоуп: Да четверо всего.

Я сейчас поставлю за углом машину

Мы сейчас

Дасти: Давайте скорей!

Дасти (Дорис): Это карты приманили его.

Дорис: А я хочу знать про гроб к вечеринке.

СТУК СТУК СТУК

СТУК СТУК СТУК

СТУК

СТУК

СТУК

ДОРИС. ДАСТИ. ВОЧОУП. ХОРСФОЛЛ.

КЛИПСТАЙН. КРАМПАКЕР.

Вочоуп: Здравствуй, Дорис! Здравствуй, Дасти!

Как она, жизнь? Позвольте, девочки

Капитан Хорсфолл - вы его знаете -

Позвольте представить вам наших друзей:

Мистер Клипстайн - Мистер Крампакер,

Командировочные из Америки.

Клипстайн: Как поживаете?

Крампакер: Как поживаете?

Клипстайн: Искренне рад познакомиться с вами

Крампакер: Страшно счастлив знакомству с вами

Клипстайн: Сэм - верней - лейтенант Сэм Вочоуп

Крампакер: Из Канадского Экспедиционного -

Клипстайн: Так вот, он, бывало, о вас нарасскажет...

Крампакер: Мы на войне все стали друзьями

Клип, капитан, и я, и Сэм,

Клипстайн: Как говорится, исполняли долг,

Я говорю - дали немцу перцу

Крампакер: Как мы сражались в покер - ты помнишь,

Как мы сражались в покер в Бордо?

Ах, мисс Дорранс, пусть Сэм расскажет,

Как мы сражались в покер в Бордо.

Дасти: Осматривали Лондон, мистер Крампакер?

Клипстайн: Да нет, мы не видели пока ничего

Крампакер: Мы только причалили - и то в первый раз

Клипстайн: Надеюсь, что не в последний раз.

Дорис: Мистер Клипстайн, вам нравится Лондон?

Крампакер: Нравится Лондон? Нравится Лондон!

Нравится Лондон!! Что скажешь, Клип?

Клипстайн: М-да, мисс... э... гм, Лондон - вещь!

Лондон весьма.

Крампакер: Абсолютный блеск!

Дасти: Так, может, вам обосноваться в Лондоне?

Клипстайн: М-да, нет, мисс... э... вы меня не поняли.

(Простите, ваше имя что-то не запомнилось,

Но все равно я рад, что мы познакомились.)

Лондон малость чересчур для нас

Я сказал бы, малость чересчур.

Крампакер: Да, Лондон малость чересчур для нас

Не то, что я хочу вас этим _обидеть_ -

Просто мы тут сошли бы с ума.

Верно, Клип?

Клипстайн: Конечно, Крам.

Лондон блеск, Лондон весьма,

Лондон - то, куда надо ездить -

Крампакер: Особенно, когда настоящий британец.

Парень вроде Сэма поводит по городу.

Сэм, разумеется, в Лондоне дома,

Он обещал поводить нас по городу.

Фрагмент агона

СУИНИ. ВОЧОУП. ХОРСФОЛЛ. КЛИПСТАЙН.

КРАМПАКЕР. СВАРТС. СНОУ. ДОРИС. ДАСТИ.

Суини: Я увезу тебя

На людоедский остров.

Дорис: Ты будешь людоедом!

Суини: А ты миссионером!

Миленьким толстеньким миссионером!

И я тебя слопаю. Я буду людоедом.

Дорис: Ты увезешь меня? На людоедский остров?

Суини: Я буду людоедом.

Дорис: А я миссионером.

Я обращу тебя!

Суини: Я обращу тебя!

Обращу в такое

Жирненькое - ах! - миссионерское жаркое.

Дорис: Так ты меня съешь?

Суини: Грех не съесть такое

Маленькое, миленькое, славненькое, сладенькое,

Сочненькое - ах! - миссионерское жаркое.

Видишь вот яйцо

Видишь вот яйцо

Так вот, это жизнь на крокодиловом острове

Без телефонов

Без граммофонов

Без автомобилей

Ни двухместных, ни шестиместных,

Ни ситроенов, ни роллс-ройсов,

Нечего есть, кроме диких плодов.

Не на что смотреть, кроме пальм налево

И моря направо,

Нечего слушать, кроме прибоя.

И только три вещи

Дорис: Какие три вещи?

Суини: Рожденье, и совокупленье, и смерть.

И это все, это все, это все,

Рожденье, и совокупленье, и смерть.

Дорис: Это надоест.

Суини: Тебе надоест.

Рожденье, и совокупленье, и смерть.

Дорис: Это надоест.

Суини: Тебе надоест.

Рожденье, и совокупленье, и смерть.

Жизнь такова, если в трех словах:

Рожденье, и совокупленье, и смерть.

Я уже родился, и раза достаточно.

Ты не помнишь этого, зато я помню,

Раза достаточно.

ПОЮТ ВОЧОУП И ХОРСФОЛЛ

СВАРТС КАК БЫ С БУБНОМ.

СНОУ КАК БЫ С КАСТАНЬЕТАМИ

Под пальмой

Пальмой пальмой

Под пальмой мы живем

Вдвоем одни

Одни вдвоем

Вдвоем как втроем

Под па па па

Под паль мой

Под пальмой мы живем.

Там цветет апельсин

И поет пингвин

И лишь море шумит кругом

Под па па па

Под паль мой

Под пальмой мы живем.

Там островитянки

На яркой полянке

Чуть прикрыты зеленым листом

Под па па па

Под паль мой

Под пальмой мы живем.

Скажи, в каком уголке лесном

Мы вечер с тобой проведем вдвоем

Под бамбуком, бананом, фигой

Иль под пальмовым листом?

Согласен под сенью любого растенья

Любой уголок меня бы привлек

Любой островок на любой срок

Любое яйцо

Любое яйцо

Лишь бы море шумело кругом.

Дорис: Не люблю яйца, ненавижу яйца

И ненавижу твой крокодилов остров.

ПОЮТ КЛИПСТАЙН И КРАМПАКЕР

СНОУ И СВАРТС, КАК ПРЕЖДЕ

Моя островитяночка

Моя островитяночка

Мы заживем одни вдвоем

От вечной спешки отдохнем

Тут не торопятся на поезда

И от дождя не бегут никуда

Тут времени счет у нас пойдет

Не на минуты, а на часы

Не на часы, а на года

| И будет утро

| И будет вечер

| И будет полдень

димидуэндо { И ночь

| Утро

| Вечер

| День

| Ночь

Дорис: Это не жизнь, это не жизнь

Чем так жить, лучше умереть.

Суини: Жизнь такова. Такова

Дорис: Какова?

Скажи, какова?

Суини: Жизнь есть смерть.

Один тут однажды прикончил девицу.

Дорис: О мистер Суини, прошу, не надо.

Я полчаса назад разложила карты,

И вышел гроб

Свартс: _Вам_ вышел _гроб_?

Дорис: С последней картой мне вышел ГРОБ.

Я не люблю таких разговоров,

В жизни женщины столько опасностей.

Сноу: Пусть мистер Суини продолжит рассказ.

Уверяю, сэр, нам весьма интересно.

Суини: Один тут однажды прикончил девицу

Любой способен прикончить девицу

Любой из нас может, хочет, должен

Однажды в жизни прикончить девицу.

Так вот он опустил ее тело в ванну

И вылил галлон лизола в ванну

Свартс: Эти парни всегда засыпаются.

Сноу: Прости, они не всегда засыпаются.

Взять хотя бы кости на Ипсом-Хит.

Я читал в газетах

Ты читал в газетах

Они _совсем_ не всегда засыпаются.

Дорис: В жизни женщины столько опасностей.

Сноу: Пусть мистер Суини продолжит рассказ.

Суини: Этот парень совсем не засыпался

Но не в этом дело.

Это продолжалось несколько месяцев

Никто не приходил

Никто не уходил

Он брал молоко и за квартиру платил.

Свартс: Что же он делал?

Все это время, - что же он делал?

Суини: Что он делал! Что он делал?

Не в том дело.

Спроси у живых, кто что делал.

Он довольно часто ко мне заходил

Я ставил ему выпивку и утешал.

Дорис: Утешал?

Дасти: Утешал?

Суини: Ну вот опять, ведь не в этом дело.

Когда я говорю, я говорю словами.

И вот что я вам хотел сказать.

Он не понимал, жив ли он,

а она мертва

Он не понимал, мертв ли он,

а она жива

Он не понимал, оба живы они

или нет

Если он жив, то молочник нет

и хозяин нет

А если живы они, то он мертв.

Связи распадаются

Связи распадаются

Ибо, когда ты один,

Так один, как он был один,

Ты либо-либо или ничто,

Но я говорю вам не в этом дело

Смерть или жизнь или жизнь или смерть

Смерть это жизнь а жизнь это смерть

Когда я говорю, я говорю словами

Понятно вам или непонятно

Меня не касается и вас не касается

Всем надо делать что надо делать

Всем надо быть и пить на вечеринке

Всем надо пить и крутить пластинки

Все здороваются все прощаются

Скажи, с кого там за квартиру причитается?

Дорис: Ты знаешь сам

Суини: Но это ни меня, ни тебя не касается.

ПОЮТ ХОРОМ: ВОЧОУП, ХОРСФОЛЛ,

КЛИПСТАЙН, КРАМПАКЕР

Когда ты проснулся в холодном поту

и убитый кошмаром глядишь в темноту

Когда ты проснулся в постели крича

увидав пред собой своего палача

В твое одиночество вторглось пророчество:

гибель свою ты учуял вдруг.

Ух ух ух

Ты видел во сне будто семь утра

и ты встал и темно и туман и рассвет

И ты знаешь: пора, постучится в окно

и войдет и возьмет и спасенья нет.

И может ты жив

И может ты мертв

Ух ха ха

Ух ха ха

Ух

Ух

Ух

СТУК СТУК СТУК

СТУК СТУК СТУК

СТУК

СТУК

СТУК

Перевод А. Сергеева

 

КОРИОЛАН

1931-1932

I. ТРИУМФАЛЬНЫЙ МАРШ

Камень, бронза, камень, сталь, камень, лавры,

звон подков

По мостовой.

И знамена. И фанфары. И столько орлов.

Сколько? Сочти. И такая давка.

В этот день мы не узнавали себя, не узнавали

Города.

Столько народу на этой дороге, к храму приводит

эта дорога.

Столько ждущих. Сколько ждущих? Не все ли

равно, если столько много.

Идут? Пока нет еще. Только вдали орлы. Да еще

фанфары

Вот они. Наконец. А он?

Природное бодрствование нашего Я есть восприятие.

Мы можем ждать на стульях, держа сосиски.

Что прежде всего? Ты видишь? Это

5 800 000 винтовок и карабинов

102 000 пулеметов,

28 000 минометов,

53 000 полевых и тяжелых орудий,

Неизвестно, сколько снарядов, мин и взрывателей

13 000 аэропланов

24 000 авиационных моторов

50 000 артиллерийских упряжек,

потом 55 000 интендантских фур,

11 000 полевых кухонь,

1 150 полевых пекарен.

Сколько же все это длится. Не видно его? Нет,

Идут капитаны гольф-клуба, а это скауты,

А вот societe gymnastique de Poissy,

А вот и лорд-мэр с членами гильдии. Вон,

Смотри, это он, смотри:

Нет вопросительности в глазах

И в руках застывших над гривой коня,

Но в глазах ожидание, пристальность,

воспринимание, безразличие.

О скрытое под крылом голубя, скрытое в груди

черепахи,

Под пальмой в полдень, под бегущей водой

В недвижный миг текучего мира. О скрытое.

Вот они направляются к храму. Приносят жертву.

Вот девственницы выходят с урнами, в этих урнах

Прах

Прах

Прах праха, и снова

Камень, бронза, камень, сталь, камень, лавры,

звон подков

По мостовой.

Вот все, что мы видели. Но сколько орлов!

И сколько фанфар!

(На Пасху мы не поехали за город и потому отвели

Маленького Сирила в церковь. Он услыхал

колокольчик

И громко сказал: разносчик.)

Не бросай сосиску,

Она еще пригодится. Он ловкий. Простите,

Нет ли у вас огонька?

Огонь

Огонь

Et les soldats faisaent la haie? ILS LA FAISAENT.

II. МУКИ ГОСУДАРСТВЕННОГО МУЖА

Возвещай что мне возвещать!

Всякая плоть - трава, включая

Награжденных Орденом Бани, Рыцарей

Британской Империи, Кавалеров,

О! Кавалеров! Ордена Почетного Легиона,

Ордена Черного Орла (I и II класса)

И Ордена Восходящего Солнца.

Возвещай возвещай что мне возвещать!

Первым делом создать комитеты:

Консультативные, постоянные, тайные советы,

комиссии, комитеты и подкомитеты

Одного министра хватает на многие комитеты.

Что мне возвещать?

Артур Эдвард Сирил Паркер назначен телефонистом

С окладом фунт десять шиллингов в неделю,

за год службы надбавка пять шиллингов

До предела два фунта десять; к Рождеству

наградных тридцать шиллингов

Плюс недельный отпуск годично.

Образован комитет для назначения инженерной

комиссии

По вопросу о Водоснабжении

Создана комиссия

Общественных Работ, главным образом для

перестройки фортификаций.

Создана комиссия

Для переговоров с комиссией вольсков

О вечном мире: оружейники и кузнецы

Избрали Объединенный комитет протеста против

сокращения заказов.

Меж тем стража играет в кости при всех воротах,

А лягушки (О Мантуанец) квакают мирно в болотах

Вспыхивают на миг светляки при свете зарницы

А что возвещать?

О мать родная

Вот ряд семейных портретов, тусклых бюстов, все

поразительно римские

Поразительно схожие между собой, одного

за другим освещает

Потный зевающий факельщик.

О скрытое под... Скрытое под...

Где лапка голубя опустилась и сжала на миг,

На недвижный миг отдыха в полдень, ветку

под верхними ветками полуденного тенистого дерева

Под перышком на груди, что вздрогнуло

от послеполуденного дуновенья

Там цикламен расправляет крылья, там вьюнок

свисает над дверью

О родная (нет среди этих бюстов, на всех есть

точные надписи)

Я усталая голова среди этих голов

Крепких шей, способных носить их

Крепких носов, рассекающих воздух

Родная

Да не будет нас, чтобы скоро, чуть не сейчас же,

вместе,

Если закланья, посвященья, приношенья, моленья

Соблюдены

Да не будет нас

О скрытое

Скрытое в недвижном полудне, в тихой

квакающей ночи.

Приходят, ударив крылом, как летучая мышь,

мерцая, словно светляк,

"Возвышаясь и падая, увенчаны прахом", малые

существа,

Малые существа тонко стрекочут во прахе, в ночи

О родная

Что мне возвещать?

Мы требуем комиссии, представительной

комиссии, комиссии по расследованию

ОТСТАВКА ОТСТАВКА ОТСТАВКА

Перевод А. Сергеева

 

Примечания

"СУИНИ-АГОНИСТ" - Первый опыт Элиота в области стихотворной драмы. Название пародийно соотносится с заглавием трагедии Мильтона "Самсон-агонист", часто передаваемом по-русски как "Самсон-борец". Во второй части (Фрагмент агона) описано преступление, почерпнутое из лондонской криминальной хроники 1925 г.

"КОРИОЛАН" - Недовоплощенный замысел большой поэмы о политической жизни Запада в XX веке. При этом происходит обычное элиотовское смешение эпох и стилей. В "Кориолане" противопоставлены буржуазная демократия и нацистская (или паранацистская) диктатура, скрыто цитируется генерал Людендорф, один из сподвижников Гитлера. Во второй части упоминаются вольски - именно с ними идет война в шекспировском "Кориолане". Обращение Кориолана к матери - цитата из Шекспира. 

 

Стихотворения (1920) 

 

СТАРИКАНУС

Ни юности, ни старости не знаешь,

Но словно, отобедав, захрапел -

И снятся обе.

А вот и я - старик в сухую пору.

Читает мальчик мне, я жду дождя.

Я не бывал у пламесущих врат,

Под теплым ливнем крови не бивался,

Не отбивался ятаганом от

Врагов и мух в болоте по колено.

В руину превращается мой дом,

На подоконнике сидит еврей-хозяин,

В Антверпене проклюнувшийся в мир,

В Брюсселе забуревший, в Лондоне

обшитый и ощипанный.

С холма над головой ночами кашляет коза;

Навоз, мох, камни, лебеда, железки.

Держу кухарку: сервирует чай,

Чихает вечерами, чистит, громыхая, раковину.

А я старик,

Мозги мне ветром не прочистишь.

Знаки принимают за знаменья. "Яви нам чудо!"

Слово в слове, бессильном разродиться

хотя бы словом,

Мраком укутанное. По календарной весне

Пришел Христос во образе Тигра -

В опоганенном мае кизил, каштан, иудино

дерево -

Сожрут, раздерут, высосут досуха

Посреди запашков; среди прочих и мистер

Сильверо

С лиможским фарфором и гладящими ладонями

Разгуливающий всю ночь за стеной;

Среди прочих и Хакагава, расшаркивающийся

перед Тицианами,

Среди прочих и мадам де Торнквист, спиритка,

Взглядом сдвигающая свечи; фройляйн фон Кульп

Полуобернулась, уже уйдя. Ткацкие челноки

вхолостую

Ткут ветер. Привидения ко мне не приходят,

Я старик в доме со сквозняком

У подножия холма, на котором гуляет ветер.

Премногие знания - так откуда ж прощению?..

Только вдумайся -

Сколько знает История хитрых троп и кривых

ходов,

Сколько потайных

Запасных выходов, как морочит нам голову,

нашептывая о славе,

Как навязывает мерила тщеславия. Только вдумайся -

Она одаряет нас лишь когда мы зазеваемся

И одаряет столь аффектированно содрогаясь,

Что нам становится мало. Одаряет слишком поздно -

И только тем во что уже не веришь, а если

и веришь -

То лишь воспоминаниями реконструирующими

былую страсть.

Одаряет слишком рано -

Сует в слабые руки то что кажется нам излишним -

Пока потеряв не спохватишься в ужасе. Вдумайся -

Нас не спасут ни испуг ни кураж.

Противоестественные пороки

Проистекают из нашего героизма. Наши подвиги

Произрастают из непростительных преступлений.

Плакучая ива мстит, мстительница-осина плачет.

Тигр беснуется по весне перепрыгнув через

Рождество.

Нас - вот кого он пожирает. Вдумайся

хоть перед самым концом -

Мы не пришли к согласию если я

Медленно околеваю в меблированных. Вдумайся

хоть перед самым концом -

Я затеял это саморазоблачение не без цели

И не по наущению

Хромых бесов.

В этом плане мне хочется быть с тобой честным.

Сосед сердца твоего, я отстранился сознательно,

Изведя красоту ужасом, а ужас самокопанием.

Я потерял страсть - но к чему было бы беречь ее

Если она изменяет себе, изменяя предмет -

и предмету?

Я потерял зрение слух вкус обоняние и осязание -

Как же мне подбираясь к тебе прибегнуть к их

помощи?

Другие пользуются тысячами уловок и ухищрений

Чтобы растормошить и продлить кипение стылой

крови

Чтобы расшевелить орган с убитым нервом

Пряными соусами разнообразным великолепием

Плоти в пустыне зеркал. Ибо каково пауку

Вдруг прекратить плести паутину каково жалу

Не жалить? Де Байаш, Фреска и миссис Кэммел

Мечутся в вихре вне зыбучего круга Большой

Медведицы

Разъятые на атомы. Чайка летит против ветра

в воздушной теснине Бель-Иля

Или же устремляется к мысу Горн.

Белые перья в снежной метели, зазыванья

тропического залива

И старик, загнанный теми же исполинскими

ветрами

В сонный уголок.

Кто живет в этом доме?

Мысли в сухом мозгу и в сухую пору.

Перевод В. Топорова

 

GERONTION

[3]

Ты, в сущности, ни юности не знаешь,

Ни старости: они тебе лишь снятся,

Как будто в тяжком сне после обеда.

Вот я, старик, в засушливый месяц,

Мальчик читает мне вслух, а я жду дождя.

Я не был у жарких ворот,

Не сражался под теплым дождем,

Не отбивался мечом, по колено в болоте,

Облепленный мухами.

Дом мой пришел в упадок,

На подоконнике примостился хозяин, еврей, -

Он вылупился на свет в притонах Антверпена,

Опаршивел в Брюсселе, залатан и отшелушился

в Лондоне.

Ночами кашляет над головой коза на поляне;

Камни, мох, лебеда, обрезки железа, навоз.

Готовит мне женщина, чай кипятит,

Чихает по вечерам, ковыряясь в брюзжащей

раковине,

Я старик,

Несвежая голова на ветру.

Знаменья кажутся чудом. "Учитель! Хотелось бы

нам..."

Слово в слове, бессильном промолвить слово,

Повитое мраком. С юностью года

Пришел к нам Христос тигр.

В оскверненном мае цветут кизил, и каштан,

и иудино дерево, -

Их съедят, их разделят, их выпьют

Среди шепотков: окруженный фарфором

Мистер Сильверо с ласковыми руками,

Всю ночь проходил за стеной;

Хакагава кланялся Тицианам;

Мадам де Торнквист в темной комнате

Взглядом двигала свечи, фрейлейн фон Кульп

Через плечо поглядела от двери. Челноки без нитей

Ткут ветер. Призраков я не вижу,

Старик в доме со сквозняком

Под бугром на ветру.

После такого познания что за прощение? Вдумайся -

История знает множество хитрых тропинок,

коленчатых коридорчиков,

Тайных выходов, она предает нас шепотом

честолюбия,

Подвигает нас нашим тщеславием. Вдумайся -

Она отдает, лишь когда мы смотрим в другую

сторону,

А то, что она отдает, отдает с искусственной дрожью

И этим лишь разжигает голод. Дает слишком поздно

То, во что мы уже не верим, а если и верим,

То памятью обессиленной страсти. Дает слишком

рано

В слабые руки того, кто мнит, что без этого

обойдется,

Пока не спохватится в ужасе. Вдумайся -

Нас не спасает ни страх, ни смелость. Наша доблесть

Порождает мерзость и грех. Наши бесстыдные

преступленья

Вынуждают нас к добродетели.

Эти слезы стекают с проклятого иудина дерева.

Тигр врывается в новый год. Нас пожирает.

Вдумайся, наконец.

Мы не пришли ни к чему, а я

Цепенею в наемном доме. Вдумайся, наконец,

Я ведь себя обнажил не без цели

И вовсе не по принуждению

Нерасторопных бесов.

Я хочу хоть с тобой быть честным.

Я был рядом с сердцем твоим, но отдалился

И страхом убил красоту и самоанализом - страх.

Я утратил страсть: а зачем хранить,

Если хранимое изменяет себе?

Я утратил зрение, слух, обоняние, вкус, осязание:

Так как я приближусь к тебе с их помощью?

Они прибегают к тысяче мелких уловок,

Чтобы продлить охладелый бред свой,

Они будоражат остывшее чувство

Пряностями, умножают многообразие

В пустыне зеркал. Разве паук перестанет

Плести паутину? Может ли долгоносик

Не причинять вреда? Де Байаш, миссис Кэммел,

Фреска -

Раздробленные атомы в вихре за кругом дрожащей

Большой Медведицы. Чайка летит против ветра

В теснинах Бель-Иля, торопится к мысу Горн,

Белые перья со снегом. Мексиканский залив зовет;

Я старик, которого гонят пассаты

В сонный угол.

Жители дома,

Мысли сухого мозга во время засухи.

Перевод А. Сергеева

 

ГЕРОНТИОН

Ты, в сущности, ни юности не знаешь,

Ни старости, они тебе лишь снятся,

Как будто в тяжком сне после обеда.

Вот, я старик, в засушливый месяц слушаю,

Как мальчик мне вслух читает, и дождя ожидаю.

Не осаждал я пылавших ворот,

На приступ не шел под горячим дождем,

По колено в соленом болоте, истерзанный мухами,

Я, вздымая меч, не сражался.

Пришел в упадок мой дом,

А на подоконнике скрючился домовладелец-еврей,

Что родился в таверне Антверпена,

Был в Брюсселе избит, а в Лондоне облысел

и залатал прорехи.

Кашель козы по ночам доносится с луга;

Мох, груды железа, бурьян, лебеда, камни вокруг.

Женщина, что стряпает мне и чай подает,

Прочищая гугнивую раковину, ввечеру хлюпает

носом.

Таков я, старик,

Застоявшийся разум в продуваемых ветром

пространствах.

Знаменье мы принимаем за чудо. "Яви знаменье

нам!"

Слово, сокрытое словом, бессильным вымолвить

слово,

Окутано мраком. В юное время года

Явился Христос-тигр.

Иудино древо, кизил и каштан расцвели в мае

греховном:

Все поделят, выпьют, пожрут

Под шепоток - мистер Сильверо

Ласковорукий, тот, что в Лиможе

Всю ночь напролет по соседней комнате топал;

Хакагава, даривший поклоны среди картин Тициана;

Мадам де Торнквист, что в темной комнате

Двигала свечи; фройляйн фон Кульп,

Что вдруг обернулась, стоя в дверях. Челноки

в пустоте

Ветер без нитей ткут. Не являются призраки мне,

Старику, в сквозняком продуваемом доме

Под холмом на ветру.

После знанья такого, какое прощенье? Подумай:

У истории много коварных путей, запутанных троп

И безвыходных выходов, шепотком честолюбья

она введет в заблужденье

И уловит тщеславьем. Подумай:

Она отдает лишь когда рассредоточено наше

вниманье,

А то, что дарует, она отдает в таком беспорядке

искусном.

Что даяния эти лишь разжигают сильней

вожделенье.

Так поздно дарует,

Что в это не верится даже, а если вера осталась,

То в памяти только, в угасших страстях.

Дарует так рано

В бессильные руки тех, кому в обузу эти дары,

Только боязно им отказаться. Подумай:

Ни храбрость, ни страх не спасают нас. Героизм

Порождает пороки, каких доселе не знали.

А к добродетели нас

Вынуждают наши чудовищные преступленья.

Эти слезы упали с дерева гнева.

В новый год вторгается тигр. Нас пожирает он.

Подумай же:

Выхода мы не нашли, а я

Коченею в наемном доме. Подумай же, наконец:

Я не без умысла выставляю себя напоказ

И вовсе не по наущенью

Увальней-бесов.

Я хотел обо всем тебе честно поведать,

Я почти вошел в твое сердце, но был отброшен

назад,

И красота растворилась в страхе, а страх -

в истязаниях самокопанья.

Я утратил и страсть: беречь для чего

То, что должно растлиться в неверности?

Я утратил зрение, слух, обоняние, вкус, осязание -

Как же теперь мне помогут они почувствовать

близость твою?

Чтоб оттянуть наступленье беспамятства,

К тысяче мелких уловок тщатся прибегнуть они:

Когда чувство застыло, будоражат нутро

Приправами острыми, умножают разнообразие

жизни

В пустыне зеркал. Неужто паук

Тенета плести перестанет, а жук-долгоносик

Зерно поедать? Де Байаш, миссис Кэммел и

Фреска -

Разъятые атомы, что уносятся вихрем из

круговращенья

Дрожащей Медведицы. С ветром борется чайка

В ущельях Бель-Иля, к мысу Горн поспешая -

Белые крылья на белом снегу. Гольфстрим

призывает,

Старика увлекают Ветр_а_

В уголок забвенья и сна.

Обитатели дома -

Думы иссохшего разума в засуху.

Перевод Я. Пробштейна

 

БУРБАНК С "БЕДЕКЕРОМ", БЛЯЙШТЕЙН С СИГАРОЙ

Тру-ля-ля-лядь - ничто из божественного не постоянно, дальнейшее -

горенье, гондола причалила, старый дворец оказался тут как тут, как

прелестны его серые и розовые мраморы - сатиры и монахи, и такие же

волосатые! - и вот княгиня прошла под аркой и очутилась в небольшом парке,

где Ниоба одарила ее шкатулкой, в которой та и исчезла.

Бурбанк чрез мостик перешед

Нашел дешевую гостиницу;

Там обитает Дева Роскошь,

Она дает, но не достанется.

Транслируют колокола

Глухую музыку подводную,

Бурбанк отнюдь не Геркулес,

Имея ту же подноготную.

Промчав под Древом Мировым

Зарю оставила истрийскую

Квадрига... Рухнул ветхий барк -

И воды раскраснелись тряскою.

Но Бляйштейн - тут он, да не так -

На четвереньках, обезьяной,

Аж из Чикаго он приполз -

Еврей-купец венецианный.

Бесцеремонно-тусклый глаз

Проклюнулся в первичной слизи:

Как перспектива хороша

У Каналетто! Но обгрызли

Свечу веков. Вот вид с моста

Риальто: крысы под опорой.

Еврей - под человечеством.

Но при деньгах на гондольера.

А Дева Роскошь приглядев

Сверхлукративную шаланду

И в перстни заковав персты

Сдается сэру Фердинанду

Шапиро. Кто с крылатым львом

Войдет в блохастые детали?

Бурбанк обдумывает мир

В развалинах и семь скрижалей.

Перевод В. Топорова

 

СУИНИ ЭРЕКТУС

И пусть деревья вкруг меня

Иссохнут, облетят, пусть буря

Терзает скалы, а за мною

Пустыня будет. Тките так, девицы!

Изобрази Кикладский берег,

Извилист, крут, необитаем,

Живописуй прибой, на скалы

Несущийся со злобным лаем,

Изобрази Эола в тучах,

Стихий ему подвластных ярость,

Всклокоченную Ариадну

И напряженный лживый парус.

Рассвет колышет ноги, руки

(О Полифем и Навсикая!),

Орангутаньим жестом затхлость

Вокруг постели распуская.

Вот расщепляются глазами

Ресничек грядочки сухие,

Вот О с зубами обнажилось

И ноги, как ножи складные,

В коленках дернулись и стали

Прямыми от бедра до пятки,

Вцепились в наволочку руки,

И затряслась кровать в припадке.

К бритью прямоходящий Суини

Восстал, широкозад и розов,

Он знает женские капризы

И лишних не задаст вопросов.

(История, по Эмерсону, -

Продленье тени человека.

Не знал философ, что от Суини

Не тень упала, а калека.)

Он ждет, пока утихнут крики,

И бритву пробует о ляжку.

Эпилептичка на кровати

Колотится и дышит тяжко.

Толпятся в коридоре дамы,

Они чувствительно задеты

И неуместной истерией

И нарушеньем этикета;

Еще бы, все поймут превратно.

У миссис Тернер убежденье,

Что всякий шум и беспорядок

Порочит имя заведенья.

Но Дорис, только что из ванной,

Пройдя по вспугнутой передней,

Приносит нюхательной соли

И неразбавленного бренди.

Перевод А. Сергеева

 

ПОКА НЕ ПОДАЛИ ЯЙЦА

Пипи воссела у стола

Благовоспитанной девицей,

Фотографический альбом,

Заложенный вязальной спицей.

Двоюродные бабки, дед -

Дагерротипы и так далее;

Игриво-танцевальный лад:

Пора мадмуазель за талию.

. . . . . . . . . . . . . . . . .

Не надо славы мне в раю -

Не то придет сэр Филип Сидни,

И салютнет Кориолан,

И прочие обступят злыдни.

Не надо денег мне в раю -

Иначе в поисках поживы

Подлягут Ротшильды ко мне,

Сгодятся и аккредитивы.

Не надо сплетен мне в раю -

Лукреция из рода Борджиа

Расскажет про свою семью

Такое, где Пипи не хаживала.

Пипи мне не нужна в раю -

Пройду я курс мадам Блаватской

По превращениям души

И курс второй по части плотской.

. . . . . . . . . . . . . . . . .

Но где грошовый мир, который

Я прикупил перекусить

Вдвоем с Пипи в кафе за шторой?

Туристы - шасть, туристы - хвать,

Но где орлы? Орлы и трубы?

Лежат под снежной толщей Альп.

Крошатся крошки, горькнут губы,

И с легионов ледорубы,

Орудуя, снимают скальп.

Перевод В. Топорова

 

ГИППОПОТАМ

"Когда это послание будет прочитано у

вас, то распорядитесь, чтобы оно было

прочитано и в Лаодикийской церкви"

Толстозадому гиппопотаму

Болотисто бултыхается;

Мним: он бессмертен, а ему

На плоть и кровь икается.

Плоть и кровь это слабь и хрупь,

Страхи на нервы нижутся,

А Церковь Божья тверда, как труп,

Ибо на камне зиждется.

Грузному гиппо ходить-бродить

В поисках пропитания,

А Церкви и дел-то - переварить

Припасы из подаяния.

Гиппопотаму - хоть лопни - не съесть

С дерева плод манго,

А в Церковь - везут, у нее все есть,

Оттуда где пляшут танго.

Гиппо в брачный сезон матер -

Ревет как искусан аспидом,

В Церкви же - ежевоскресный хор

Совокупленья с Господом.

Дрыхнет гиппопотам на дню,

Охотится ночью тихою,

Неисповедимо Божье меню:

Церковь - та жрет и дрыхая.

Но взвидел я: гиппопотам крылат

Всей тушей взмыл над саванною

И ангелы осенили полет

Тысячегласной осанною.

Во крови Агнца отмоется он,

Руками рая подхваченный,

К святым окажется сопричтен

И к арфе допущен золоченой.

И станет в итоге что твой алавастр,

Возляжет с ним дева-мученица,

У Церкви же - низкоземельный кадастр,

Смердит она, старая пученица.

Перевод В. Топорова

 

ГИППОПОТАМ

Когда это послание прочитано будет у вас,

то распорядитесь, чтобы оно было прочитано и в

Лаодикийской церкви.

(Послание ап. Павла к колоссянам, IV, 16)

Гиппопотам широкозадый

На брюхе возлежит в болоте

Тяжелой каменной громадой,

Хотя он состоит из плоти.

Живая плоть слаба и бренна,

И нервы портят много крови;

А Церковь Божия - нетленна:

Скала лежит в ее основе.

Чтобы хоть чем-то поживиться,

Часами грузный гиппо бродит;

А Церковь и не шевелится,

Доходы сами к ней приходят.

Не упадет 'потамьей туше

С высокой пальмы гроздь бананов,

А Церкви персики и груши

Привозят из-за океанов.

Во время случки рев с сопеньем

Нелепый гиппо испускает;

А Церковь - та по воскресеньям

Слиянье с Богом воспевает.

Днем гиппо спит, а за добычей

Выходит в ночь обыкновенно;

У Церкви же иной обычай:

И спать, и есть одновременно.

Я видел, как 'потам вознесся,

Покинув душную саванну,

И ангелы многоголосо

Запели Господу осанну.

Раскроются ворота рая,

И кровью Агнца окропленный.

Он сядет средь святых, играя

На струнах арфы золоченой.

Он паче снега убедится

Лобзаньем мучениц невинных;

Вокруг же Церкви смрад клубится

В безвылазных земных низинах.

Перевод А. Сергеева

 

ЗАПАШОК БЕССМЕРТИЯ

Был смертью Вебстер одержим,

Просвечивая как рентгеном

Безгубый хохот челюстей

И под землей, и в мире тленном.

Его притягивал цветок,

Проросший из пустой глазницы,

И вожделея к мертвецам

Теснился разум в них внедриться.

Джон Донн был с ним наверно схож,

Одну преследуя удачу -

Обнять, ворваться, овладеть -

Предельно зоркий, чутко зрячий

Он знал: не кость а костный мозг

Испытывает боль и жженье

И только плоти суждена

Сумятица совокупленья.

. . . . . . . . . . . . . . .

Хорошенькая Гришкина

Славянские подводит глазки,

Сулит раскидистая грудь

Пневматику любовной ласки.

Залегший в чаще ягуар,

Кошачий источая запах,

В ночи приманивает тварь;

Ждет Гришкина на тех же тропах.

Но и вполстолько ягуар

В угрюмо-первозданном мире

Кошатины не напрудит,

Как Гришкина в своей квартире.

Ее неотразимый шарм

И Вечной Истиной взыскуем.

Лишь мы любя не плоть, а кость

По метафизике тоскуем.

Перевод В. Топорова

 

ШЕПОТКИ БЕССМЕРТИЯ

О смерти Вебстер размышлял,

И прозревал костяк сквозь кожу;

Безгубая из-под земли

Его звала к себе на ложе.

Он замечал, что не зрачок,

А лютик смотрит из глазницы,

Что вожделеющая мысль

К телам безжизненным стремится.

Таким же был, наверно, Донн,

Добравшийся до откровенья,

Что нет замен вне бытия

Объятью и проникновенью,

Он знал, как стонет костный мозг,

Как кости бьются в лихорадке;

Лишенным плоти не дано

Соединенья и разрядки.

. . . . . . . . . . . . . . . . .

Милашка Гришкина глаза

Подводит, чтобы быть глазастей;

Ее привольный бюст - намек

На пневматические страсти.

В лесу залегший ягуар

Манит бегущую мартышку

При помощи кошачьих чар;

У Тришкиной же свой домишко;

Волнообразный ягуар

В чащобе душной и трясинной

Разит кошатиной слабей,

Чем крошка Гришкина в гостиной.

Прообразы живых существ

Вкруг прелестей ее роятся;

А мы к истлевшим ребрам льнем,

Чтоб с метафизикой обняться.

Перевод А. Сергеева

 

ВОСКРЕСНАЯ ЗАУТРЕНЯ МИСТЕРА ЭЛИОТА

- Гляди, гляди, хозяин, сюда ползут два

церковных червя!

Многочадолюбивые

Разносчики Духа Святого

Проплывают мимо окон.

В начале было Слово.

В начале было Слово.

Самозачатие ТО EN'a

Дало на перепутье веры

Расслабленного Оригена.

Умбрийской школы живописец

Во храме написал Крещенье.

Пошли подтеками, пожухли

Поля и горы в отдаленье,

Но до сих пор Христовы ноги

В невинном изначальном блеске;

А Бог-Отец и Дух-Посредник

На небе, в верхней части фрески.

. . . . . . . . . . . . . . . . .

На покаянный путь вступают

Иереи в черном облаченье;

Те, что моложе, все прыщавы

И откупаются за пенни.

Под покаянные врата,

С которых смотрят серафимы

Туда, где праведные души

Пылают, чисты и незримы.

Косматобрюхие шмели

Снуют на клумбах перед входом

Меж пестиками и тычинками,

Являясь сами средним родом.

Суини плюхнулся - вода

Расплескивается из ванны.

Как суть у мэтров тонких школ,

Что многомудры и туманны.

Перевод А. Сергеева

 

СУИНИ СРЕДИ СОЛОВЬЕВ

О горе! Мне нанесен смертельный удар!

Что мне говорить о Соловье? Соловей поет

о грехе прелюбодеяния.

Горилла Суини расставил колени,

Трясется - от хохота, вероятно.

Руки болтаются; зебра на скулах

Превратилась в жирафьи пятна.

Круги штормовой луны к Ла-Плате

Скользят, озаряя небесный свод.

Смерть и Ворон парят над ними.

Суини - страж роговых ворот.

В дымке Пес и Орион

Над сморщившейся морской пустыней;

Некая дама в испанском плаще

Пытается сесть на колени Суини,

Падает, тащит со столика скатерть -

Кофейная чашечка на куски;

Дама устраивается на полу,

Зевает, подтягивает чулки;

Молчащий мужчина в кофейной паре

Возле окна развалился, злится;

Официант приносит бананы,

Фиги и виноград из теплицы;

Молчащий двуногий шумно вздыхает,

Мрачно обдумывает ретираду;

Рашель, урожденная Рабинович,

Когтями тянется к винограду;

У нее и у леди в испанском плаще

Сегодня зловеще-таинственный вид;

Усталый мужчина чует худое,

Отклоняет предложенный ими гамбит,

Выходит, показывается в окне,

Лунный свет скользит по затылку,

Побеги глицинии окружают

Широкую золотую ухмылку;

Хозяйка с кем-то, не видно с кем,

Калякает в приоткрытую дверцу,

А за углом поют соловьи

У монастыря Иисусова Сердца,

Поют, как пели в кровавом лесу,

Презревши Агамемноновы стоны,

Пели, роняя жидкий помет

На саван, и без того оскверненный.

Перевод А. Сергеева

 

Примечания

"СТАРИКАНУС" - Название - в оригинале "Геронтион" - представляет собой авторский неологизм с приблизительным значением "старикашка". "Стариканус" продолжает тему "Пруфрока" и вместе с тем подводит к поэме "Бесплодная земля", вступлением к которой он первоначально являлся. Стариканус - слепой старик, утративший не только возможность, но и (в отличие от Пруфрока) желание любить.

"БУРБАНК С "БЕДЕКЕРОМ", БЛЯЙШТЕЙН С СИГАРОЙ". Бедекер - туристический путеводитель. Приезд в Венецию чикагского еврея Бляйштейна (и сэра Фердинанда Шапиро, в оригинале: сэр Фердинанд Клейн) заставляет иронически переосмыслить тему шекспировского "Венецианского купца".

"СУИНИ ЭРЕКТУС" - Сути - герой целого ряда сатирических стихотворений, называемых в критике "Суиниадой" - получеловек-полуживотное, скотоподобие которого принимает различные виды и аспекты. Стихи этого цикла двуплановы: Суини как скот противопоставлен не человеческому, а божественному или мифологическому началам. Формула "Суини эректус" - Суини прямостоящий - отсылает и к биологии, и к сексологии.

"ПОКА НЕ ПОДАЛИ ЯЙЦА" - Исторические имена (поэт Филип Сидни, Лукреция Борджиа, мадам Блавацкая) перемешаны с вымышленными; Пипи - подружка Суини, от лица которого стихотворение и написано. Однако Суини здесь полуинтеллектуал, а точнее, полу-Пруфрок.

"ГИППОПОТАМ" - Самое острое выражение антиклерикальных и в значительной мере антирелигиозных воззрений раннего Элиота. Образ гиппопотама восходит к средневековому Бегемоту, обозначавшему Сатану. Эпиграф имеет расширительное воздействие - речь не только о католической, но и о других христианских церквах.

"ЗАПАШОК БЕССМЕРТИЯ" - Восходит к стихотворениям Джона Донна ("Останки") и Шарля Бодлера ("Падаль"). В двухчастном стихотворении иронически сопоставлены одушевленное тление и обесчеловеченная плоть; стремление поэтов-метафизиков и их последователей выйти за грань чувственного восприятия и скотоподобие самого человека. Кошачий запах как символ похоти.

"ВОСКРЕСНАЯ ЗАУТРЕНЯ МИСТЕРА ЭЛИОТА". Антиклерикальная сатира. В первой части стихотворения обыгрывается ересь Оригена (III в. н. э.), не признававшего единосущности Отца и Сына и оскопившего себя в знак отречения от смертной оболочки духа. Таинство крещения примиряет дух и плоть, однако, по Элиоту, дело заканчивается пародийным купанием (крещением) Суини в ванне.

"СУИНИ СРЕДИ СОЛОВЬЕВ". "Соловей" (или "соловка") - жаргонное обозначение шлюхи. Вместе с тем обыгрывается хрестоматийное стихотворение поэтессы XIX века Э. Б. Браунинг "Бьянка среда соловьев". В финале отсылка к трагедиям Эсхила ("Агамемнон") и Софокла ("Эдип в Колоне").

В данных комментариях частично использованы примечания из предыдущих русских изданий Элиота, а также неизданный комментарий одного из переводчиков. Подстрочные примечания к переводам А. Сергеева выполнены В. Муравьевым.

 

Бесплодная земля (1922) 

 

БЕСПЛОДНАЯ ЗЕМЛЯ

 

"Nam Sibyllam quidem Cumis ego ipse

oculis meis vidi in ampulla pendere, et cum

illi pueri dicerent:

Эзре Паунду

il miglior fabbro.

 

I. ПОХОРОНЫ МЕРТВЕЦА

Апрель жесточайший месяц, гонит

Фиалки из мертвой земли, тянет

Память к желанью, женит

Дряблые корни с весенним дождем.

Зима нас греет, хоронит

Землю под снегом забвенья - не вянет

Жизнь в сморщенном клубне.

Лето ворвалось внезапно - буянит над

Штарнбергер-Зее

Ливнем; мы постояли на колоннаде,

Прогулялись по солнцу до кафе,

Выпили кофе, поболтали часок.

Bin gar keine Russian, stamm' aus Litauen, echt deutsch.

Мы были детьми, когда гостили у кузена,

Эрцгерцога - он взял меня кататься на санках.

Я так боялась! Он сказал: Мари,

Мари, держись! И мы покатились... У-ух!

Ах горы! Такая свобода внутри!

По ночам я читаю, зимой отправляюсь на юг.

Стиснуты что тут за корни, что тут за стебли

Взрастают из битого камня? Сын человеческий,

Не изречешь, не представишь, ибо ты внемлешь лини

Груде обломков былых изваяний, где солнце отвесно,

Где не дает мертвое дерево тени, сверчок утешенья,

Камень иссохший журчанья. Тут лишь

Тень этой багровой скалы

(Встань в тень этой багровой скалы!),

Я покажу тебе нечто иное,

Нежели тень твоя утром, что за тобою шагает,

Или тень твоя вечером, что встает пред тобою;

Я покажу тебе страх в горсти праха.

Frisch weht der Wind

Der Heimat zu

Mein Irisch Kind,

Wo Weilest du?

"Год назад гиацинтами украсил меня ты впервые;

Я звалась гиацинтовой девой".

- Но после, когда мы покинули Сад Гиацинта,

Ты в цветах и в росе, я же

Нем был, и очи погасли мои,

Ни жив ни мертв, ничего я не знал,

Глядел в сердце света - молчанье.

Oed' und leer das Meer.

Ясновидящая мадам Созострис

Сильно простужена, однако, несмотря на это

обстоятельство,

В Европе слывет мудрейшей из женщин

С колодою ведьминских карт. Она говорит:

Вот ваша карта - Утопший Моряк-Финикиец

(Вот жемчуг очей его! Вот!),

Вот Белладонна, Владычица Скал,

Примадонна.

Вот Несущий Три Посоха, вот Колесо,

Вот Одноглазый Торговец, а эту карту

Кладу рубашкой, не глядя -

Это его поклажа. Что-то не вижу

Повешенного. Бойтесь смерти от воды.

Вижу я толпы, идущие тихо по кругу...

Благодарю. Увидите миссис Эквитон,

Скажите, гороскоп я сама принесу:

В наше время нужно быть осторожным.

Город-Фантом:

В буром тумане зимнего утра

По Лондонскому мосту текли нескончаемые

вереницы -

Никогда не думал, что смерть унесла уже стольких...

Изредка срывались вздохи -

И каждый глядел себе под ноги.

Так и текли, на холм и дальше

по Кинг-Уильям-стрит.

Где Сент-Мэри-Вулнот мертвой медью

Застыл на девятом ударе.

В толпе я увидел знакомого, остановил

и воскликнул: "Стетсон!

Мы сражались вместе в битве при Милах!

В прошлом году ты закопал в саду мертвеца -

Дал ли он побеги? Будет ли нынче цвести?

Выстоял ли в заморозки?

Подальше Пса держи - сей меньший брат

Его когтями выроет назад!

Ты! hypocrite lecteur! - mon semblambte, - mon frere!"

 

II. ИГРА В ШАХМАТЫ

Сидела в кресле, будто бы на троне,

Блистающем на мраморном полу,

И зеркало с злаченым купидоном,

Упрятанным в лепной лозе подставки

(Второй крылом глаза себе прикрыл),

Двоило свет шандалов семируких

И возвращало его на стол, откуда

Ему навстречу блеск брильянтов шел

Из множества футлярчиков атласных.

Из костяных и из хрустальных склянок

Ее тяжелый странный аромат

Сочился, и тревожил, и смущал,

Мутя рассудок; с воздухом всходил он

По струйке от окна,

Колебля язычки горящих свеч,

И дым вздымал к резному потолку,

Мрача узор кессонов.

Аквариум огромный с купоросом

Зеленым и оранжевым горел,

И плавал в нем резной дельфин.

Над полкою старинного камина,

Как будто в райский сад окно, сюжет

Метаморфозы бедной Филомелы,

Поруганной насильником-царем;

Там соловей еще пустыню полнил

Невинным гласом, он еще рыдал

Фьюи-юи-юи сквозь серу в уши.

И очевидцы времени иного

На пыльных стенах жухли там и сям,

Свисали клочья, глуша все звуки в раме.

Шаги в дверях...

Ее власы под гребнем при свечах,

Как пламя, шевелились,

И в них слова, но тут их грубо смяли.

"Я к вечеру сдаю. Неважно мне. Останься.

Поговори. Отчего ты все молчишь?

О чем ты думаешь? О чем? Что-что?

Не знаю, что думаешь ты. Думай!"

Я думаю, что мы в крысином ходе,

Где мертвецы порастеряли кости.

"Что там за шум в дверях?"

Наверное сквозняк.

"Что там за шум? Чего он там шумит?"

Да ничего.

"Ты

Ничего не знаешь? И не видишь? Не помнишь?

Ничего?"

Я помню

Вот жемчуг очей его.

"Да жив ли ты? Что у тебя на уме?"

М-м...

О О О О О Шакеспирский рэг -

Как прекрасен он

Первоклассен он

"Так что же мне делать? Что делать?

Вот выскочу сейчас на улицу в чем есть,

Простоволосая... Что нам делать завтра?

И что вообще?"

Душ ровно в десять.

И если дождь, то лимузин в четыре.

И нам, зевая, в шахматы играть

И дожидаться стука в наши двери.

Когда Лил ждала мужа из армии, я сказала

Сама ей, напрямик,

ПОТОРОПИТЕСЬ ВРЕМЯ

Альберт вот-вот вернется, приведи себя в норму!

Он же про деньги спросит, да-да, про деньги,

Те самые, что выдал тебе на зубы.

Лил, да выдери ты все и сделай челюсть,

Так он и сказал, ей-богу, на тебя смотреть

противно.

И мне противно, я сказала, об Альберте-то

подумай,

Четыре года в армии, он же захочет пожить,

А не с тобой, я сказала, так с другой.

Да ну! Вот тебе и ну, я сказала.

Тогда я знаю с кем, сказала, и так на меня

посмотрела!

ПОТОРОПИТЕСЬ ВРЕМЯ

Ты можешь продолжать в том же духе, я сказала,

Найдутся без тебя, и без меня. И

А когда он тебя бросит, не гадай насчет причины,

Я сказала, не стыдно ль быть старухой!

(В ее-то тридцать один!)

Что делать, она сказала и помрачнела,

Это ведь все из-за таблеток, ну ты знаешь...

(У нее уже пятеро, на Джордже чуть не сдохла.)

Аптекарь говорил, что без побочных.

Ну ты и дура, я сказала,

Допустим, Альберт тебя и не бросит,

Но замуж-то зачем как не рожать?

ПОТОРОПИТЕСЬ ВРЕМЯ

Ну вот, в воскресенье Альберт и приехал,

На окорок они меня позвали, с пылу-жару...

ПОТОРОПИТЕСЬ ВРЕМЯ

ПОТОРОПИТЕСЬ ВРЕМЯ

Добрночи Билл. Добрночи Лу. Добрночи Мей.

Добрночи. Пока. Добрночи.

Доброй ночи вам леди, доброй ночи,

милые леди, доброй ночи.

 

III. ОГНЕННАЯ ПРОПОВЕДЬ

Река бездомна; суставами листва

Цепляется и валится на мокрый берег. Ветер

Молча метет гниющую землю. Исчезли нимфы.

О Темза, не шуми, пока я допою.

Река не сносит ни пустых бутылок, ни оберток,

Ни носовых платков, ни окурков, ни коробков,

Ни прочих причиндалов летней ночи. Исчезли

нимфы.

И их дружки-бездельники, сынки дельцов из Сити,

Исчезли, не оставив даже адресов.

При водах женевских сидел я и плакал...

О Темза, не шуми, пока я допою.

О Темза, не шуми - не долго будешь слушать

песнь мою...

И в вое ветра за моей спиною

Я слышу стук костей и хохот надо мною.

Подкралась крыса по траве тихонько,

К земле прижавшись скользким животом,

А я удил в безжизненном канале

За газовым заводом в зимний вечер.

Я думал о погибели царей,

Сперва отца и вслед за этим брата:

Тела нагие в мокнущей низине

И кости на высоком чердаке

Тревожимы лишь крысьего стопою.

Я временами слышу за спиною

Клаксонов рев - весною так вот Свини

Поедет к миссис Портер на машине.

Ну и ну у миссис Портер ночки

У нее дочки

Моют ножки содовою в бочке!

Et О ces voix d'enfants, chantant dans la coupole!

Фьюи-юи-юи

Tp-p-p-p-p-p

Так изнасиловать!

Терей

Город-Фантом

В буром тумане зимнего полдня

М-р Евгенидис, купец из Смирны,

Небрит, но карманы набиты изюмом

С. i. f. Лондон, оплата налицо,

На ломаном французском пригласил

Позавтракать в отель на Кэннон-стрит,

А потом и на уикэнд в Метрополь.

В лиловый час, час разгибанья спин,

Когда мотор толпы на холостом ходу

Ревет, подобно ждущему такси,

Я, слепец Тиресий, пройдя стезей двойной,

Старик с грудями женскими, зрю и реку:

В лиловый час пришествия домой

Уже открылась гавань моряку,

И машинистка дома за еду

Садится, прибрав остатки завтрака, консервы.

Хватает ветер лифчики с окна,

Что сушатся еще в закатные часы,

А на диване (где, по всей вероятности, и спит она)

Чулки валяются, тапки и трусы.

И я, Тиресий, с дряблыми грудями,

Тут не пророчу, тут один финал -

Я сам гостей подобных принимал.

Вот он пред ней - прыщавый клерк, плебей,

Его бравада, мне по крайней мере,

Напоминает шелковый цилиндр

На брэдфордском миллионере.

Труба зовет его, окончен ужин,

Она устала и утомлена,

Он к ласкам переходит, весь напружен,

Как будто бы не против и она.

Он пальцами влезает прямо в это,

Но там все безразлично, словно вата,

Его ж возня не требует ответа -

И не беда, что плоть холодновата.

(И я, Тиресий, чувствовать имел

Все, что творится на таком диване;

Тиресий, что под Фивами сидел

И с тенями Аида брел и тумане.)

Венчает все холодный поцелуй -

И он по темной лестнице уходит...

Уже едва ли думая о нем,

Она глядится в зеркало немного,

И мысль к ней приходит об одном:

"Все кончилось. И ладно. Слава Богу".

Когда девица во грехе падет

И в комнату свою одна вернется -

Рукою по прическе проведет

И модною пластинкою займется.

"Подкралась музыка по водам",

По Стрэнду и по Куин-Виктория-стрит,

О город, город, слышу я порою

Из бара, что на Лоуэл-Темз-стрит,

Ласкающие всхлипы мандолины,

Где рыбаки, покуда нет путины,

Просиживают дни; а рядом

Ионический Собор

Св. Магнуса своим величьем поражает взор.

Пот реки

Нефть и деготь

Прилив

Баржи влачит

Красный парус

Тряпкой висит

Штиль - некому трогать.

Бревна дрейфуют

В зыби стоячей

К Гринвичу

Минуя Собачий

Вайалала лайа

Валлала лайалала

Лестер с Елизаветой

На веслах вдвоем

В форме раковины

Корма золотая

Шелк и порфира

Рябь набегая

Златит водоем

Звон колокольный

Белые башни

Воды уносят

В потоке своем

Вайалала лайа

Валлала лайалала

"Трамваи, пылища, грязь.

Хайбери родина. Ричмонд могила мне.

В Ричмонде я отдалась

Прямо в байдарке на дне".

"В Мургейте я. Да сама виновата.

Кончил он и начал реветь.

Он больше не будет. А я-то...

Чего уж тут! О чем сожалеть?"

"Маргейтский пляж.

Не было забот

И ничего.

И обрезков ногтей-то за это не дашь.

А мамаша уже и не ждет

Ничего".

ла ла

И я тогда пустился в Карфаген

Жжет жжет жжет жжет

Господи уповаю на Тебя

Господи уповаю

жжет

 

IV. СМЕРТЬ ОТ ВОДЫ

Две недели как мертв Флеб-финикиец.

Забыл он крик чаек, песнь ветерка,

Барыши и убытки.

Теченье у дна

Глодало его молча. Пока

Не вошел он, минуя старость

И юность, в водоворот.

Почти,

Ты, стоящий у штурвала, иудей или эллин,

Почти Флеба, был он красив и строен, как ты

почти.

 

V. ЧТО СКАЗАЛ ГРОМ

После факельной пляски на потных лицах

После глухого молчанья в садах

После пыток в пустыне

Воплей и плача

Темницы, дворца и раскатов

Весеннего грома далеко над горами

Тот кто был жив ныне мертв

Мы что были живы теперь умираем

И терпенье кончается

Здесь нет воды лишь камни

Камни и нет воды и в песках дорога

Дорога ведущая в горы

В горы камней в коих нет воды

А была бы вода мы бы встали припали бы к ней?

Но ни встать ни помыслить средь этих камней

Солью пот и ступни в песке

Средь этих камней чуть воды бы

Мертвых гор пересохшая черная пасть

Здесь ни встать ни сесть ни упасть

Даже безмолвия нет в этих горах

Гром без дождя

И одиночества нет в этих горах

Исподлобья красные злобные лица

Смотрят глумливо из жалких лачуг

Была бы вода

А не камни

Пусть камни

Но и вода

И вода

Родничок

Лужица

Хоть бы голос воды

Не цикады

Не посвист иссохшей травы

Журчанье воды по камням

В коих дрозд-отшельник средь сосен

выводит

Кап-кап кап-кап кап-кап-кап

Но нет здесь воды

Кто он третий идущий всегда с тобой?

Посчитаю так нас двое ты да я

Но взгляну вперед по заснеженной дороге

Там он третий движется рядом с тобой

В темном плаще с капюшоном

И не знаю мужчина ли женщина

- Кто ж он бок о бок с тобой?

Что там за звуки с небес

Тихий плач материнский

Что там за орды несутся

По иссохшей безводной равнине

Коей нет ни конца и ни краю

Что за город там над горами

Рассыпается в лиловом небе

Падают башни

Иерусалим Афины Александрия

Вена Лондон

Фантом

И женщина свой распустила узел

И волосы как струны зазвенели

Нетопыри сложив крыла на пузе

Повисли вниз головой на капители

Лилового свеченья полоса

Колокола ударили на башне

Храня свой час вчерашний

И пересохших колодцев голоса

В этой пустыне меж гор нет жизни

Месяц бессилен и трава поет

Над щебнем надгробий

Пустая часовня, жилище ветра.

Окна зияют, дверь скрипит на ветру

Мертвые кости чар не таят.

Лишь петушок на коньке

Ку-ка-реку ку-ка-реку

Меж молний. Влагой дохнуло.

К дождю.

Ганга обмелел, и обвисшие листья

Ждали дождя, а тучи

Сгущались вдали над Гимавантом.

Джунгли присели в молчанье, как перед

прыжком.

И тогда гром сказал

DA

Datta: что же мы дали?

Отчаянье жить мгновеньем

Стоящее столетий благоразумья

Сим и лишь сим мы и жили

Чего не отыщешь ни в некрологах

Ни в эпитафиях наших затянутых паутиной

Ни за печатями сломанными адвокатом

В пустых наших квартирах

DA

Dayadhvam: Слышал я ключ повернулся

Только раз повернулся в замке

Думаем все о ключе, каждый в темнице

своей

О ключе, ощущая темницу

Лишь ночью - и звуки эфира

На миг оживляют разбитого Кориолана

DA

Damyata: Судно слушалось

Радостно твердой руки у кормила

Море спокойно, и сердце послушалось бы

Радостно, только позволь ему - забьется

Как велено кормчим

На берегу я сидел

И удил, пустыня за моею спиною

Наведу ли порядок я в землях моих?

Лондонский мост падает падает падает

Poi s'ascose nel foco che gli affirm

Quando fiam uti chelidon {*} - Ласточка ласточка

{* ...когда же я стану, как ласточка (лат.).}

La Prince d'Aquitaine a la tour abolie {*}

{* Аквитанский принц у разрушенной башни (франц.).}

Обломками сими подпер я руины мои

Будет вам зрелище! Иеронимо вновь безумен.

Datta. Daydhvam. Damyata {*}.

{* Давай, сострадай, властвуй собой (санскрит.).}

Shantih shantih shantih {*}

{* Заключительные слова из "Упанишад". В автокомментарии Элиот переводит их как "Мир (покой), превосходящий всякое понимание" (the Peace which passeth understanding). Характерно, что отсылки к соответствующему библейскому тексту: "The Peace of God which passeth understanding" (Philippians, 4, 7) Элиот не дает.}

Перевод С. Степанова

 

БЕСПЛОДНАЯ ЗЕМЛЯ

 

А то еще видал я Кумскую Сивиллу в бутылке. Дети ее спрашивали: "Сивилла, чего ты хочешь?", а она в ответ: "Хочу умереть".

Петроний "Сатирикон"

Посвящается Эзре Паунду

Il miglior fabbro .

 

I. ПОГРЕБЕНИЕ МЕРТВОГО

Апрель, беспощадный месяц, выводит

Сирень из мертвой земли, мешает

Воспоминанья и страсть, тревожит

Сонные корни весенним дождем.

Зима дает нам тепло, покрывает

Землю снегом забвенья, лелеет

Каплю жизни в засохших клубнях.

Лето напало на нас, пронесшись над Штарнбергерзее

Внезапным ливнем; мы скрылись под колоннадой

И вышли, уже на солнечный свет, в Хофгартен

И выпили кофе, и целый час проболтали.

Bin gar keine Russin, stamm' aus Litauen, echt deutschl.

{* Я вовсе не русская, родом из Литвы, чистокровная немка (нем.).}

А когда мы в детстве ездили в гости к эрцгерцогу -

Он мой кузен - он меня усадил на санки,

А я испугалась. "Мари, - сказал он, - Мари,

Держись покрепче!" И мы понеслись.

В горах там привольно.

По ночам я читаю, зимою езжу на юг.

Что там за корни в земле, что за ветви растут

Из каменистой почвы? Этого, сын человека,

Ты не скажешь, не угадаешь, ибо узнал лишь

Груду поверженных образов там, где солнце палит,

А мертвое дерево тени не даст, ни сверчок утешенья,

Ни камни сухие журчанья воды. Лишь

Тут есть тень под этой красной скалой

(Приди же в тень под этой красной скалой),

И я покажу тебе нечто, отличное

От тени твоей, что утром идет за тобою,

И тени твоей, что вечером хочет подать тебе руку;

Я покажу тебе ужас в пригоршне праха.

Frisch weht der Wind,

Der Heimat zu

Mein Irisch Kind,

Wo weilest du?

"Ты преподнес мне гиацинты год назад,

Меня прозвали гиацинтовой невестой".

- И все же когда мы ночью вернулись из сада,

Ты - с охапкой цветов и росой в волосах, я не мог

Говорить, и в глазах потемнело, я был

Ни жив ни мертв, я не знал ничего,

Глядя в сердце света, в молчанье.

Oed' und leer das Meer .

Мадам Созострис, знаменитая ясновидящая,

Сильно простужена, тем не менее

С коварной колодой в руках слывет

Мудрейшей в Европе женщиной. "Вот, - говорит она,

Вот ваша карта - утопленник, финикийский моряк.

(Стали перлами глаза. Видите?)

Вот Белладонна, Владычица Скал,

Владычица обстоятельств.

Вот человек с тремя опорами, вот Колесо,

А вот одноглазый купец, эта карта -

Пустая - то, что купец несет за спиной,

От меня это скрыто. Но я не вижу

Повешенного. Ваша смерть от воды.

Я вижу толпы, шагающие по кругу.

Благодарю вас. Любезнейшей миссис Эквитон

Скажите, что я принесу гороскоп сама:

В наши дни надо быть осторожной".

Призрачный город,

Толпы в буром тумане зимней зари,

Лондонский мост на веку повидал столь многих,

Никогда не думал, что смерть унесла столь многих.

В воздухе выдохи, краткие, редкие,

Каждый под ноги смотрит, спешит

В гору и вниз по Кинг-Уильям-стрит

Туда, где Сент-Мери Вулнот часы отбивает

С мертвым звуком на девятом ударе.

Там в толпе я окликнул знакомого: "Стетсон!

Стой, ты был на моем корабле при Милах!

Мертвый, зарытый в твоем саду год назад, -

Пророс ли он? Процветет ли он в этом году -

Или, может, нежданный мороз поразил его ложе?

И да будет Пес подальше оттуда, он друг человека

И может когтями вырыть его из земли!

Ты, hypocrite lecteur! - mon semblable, - mon frere!"

 

II. ИГРА В ШАХМАТЫ

Она сидела, как на троне, в кресле,

Лоснившемся на мраморе, а зеркало

С пилястрами, увитыми плющом,

Из-за которого выглядывал Эрот

(Другой крылом прикрыл глаза),

Удваивало пламя семисвечников,

Бросая блик на стол, откуда

Алмазный блеск ему навстречу шел из

Атласного обилия футляров.

Хрустальные или слоновой кости

Флаконы - все без пробок - источали

Тягучий, сложный, странный аромат,

Тревожащий, дурманящий, а воздух,

Вливаясь в приоткрытое окно,

Продлял и оживлял свечное пламя

И возносил дымы под потолок,

Чуть шевеля орнаменты кессонов.

Аквариум без рыб

Горел травой и медью на цветных каменьях,

В их грустном свете плыл резной дельфин.

А над доской старинного камина,

Как бы в окне, ведущем в сад, виднелись

Метаморфозы Филомелы, грубо

Осиленной царем фракийским; все же

Сквозь плач ее непобедимым пеньем

Пустыню заполнявший соловей

Ушам нечистым щелкал: "Щелк, щелк, щелк".

И прочие обломки времени

Со стен смотрели, висли, обвивали

И замыкали тишину.

На лестнице послышались шаги.

Под гребнем пламенные языки

Ее волос в мерцании камина,

Словами вспыхнув, дико обрывались.

"Все действует на нервы. Все. Останься.

Скажи мне что-нибудь. Ты все молчишь.

О чем ты думаешь? О чем ты? А?

Я никогда не знаю. Впрочем, думай".

Думаю я, что мы на крысиной тропинке,

Куда мертвецы накидали костей.

"Что там за стук?"

Ветер хлопает дверью.

"Какой ужасный шум. Что ветру надо?"

Ничего ему не надо.

"Послушай,

Ты ничего не знаешь? Ничего не видишь? Ничего

Не помнишь?"

Я помню

Были перлами глаза.

"Ты жив еще? Ты можешь мне ответить?"

Но

О О О О Шехекеспировские шутки -

Так элегантно

Так интеллигентно

"А что мне делать? Что мне делать?

С распущенными волосами выбежать

На улицу? А что нам делать завтра?

Что делать вообще?"

С утра горячий душ,

Днем, если дождь, машина. А теперь

Мы будем в шахматы играть с тобой,

Терзая сонные глаза и ожидая стука в дверь.

Когда мужа Лил демобилизовали,

Я ей сказала сама, прямо, без никаких:

ПРОШУ ЗАКАНЧИВАТЬ: ПОРА

Альберт скоро вернется, приведи себя в порядок.

Он спросит, куда ты девала деньги, что он тебе

Оставил на зубы. Да-да. Я сама же слыхала.

Не дури. Лил, выдери все и сделай вставные.

Он же сказал: смотреть на тебя не могу.

И я не могу, говорю, подумай об Альберте,

Он угробил три года в окопах, он хочет пожить,

Не с тобой, так другие найдутся, - сказала я.

- Вот как? - сказала она. - Еше бы, - сказала я",

Ну так спасибо, - сказала она, - договаривай до конца.

ПРОШУ ЗАКАНЧИВАТЬ: ПОРА

Не хочешь, делай что хочешь, - сказала я.

Раз ты не сумеешь, другие сумеют.

Но, если он тебя бросит, так не без причины.

Стыдись, говорю я, ты стала развалиной.

(А ей всего тридцать один.)

- А что я могу, - говорит она и мрачнеет, -

Это все от таблеток, тех самых, ну, чтобы...

(У нее уже пятеро, чуть не загнулась от Джорджа.)

Аптекарь сказал, все пройдет, а оно не прошло.

- Ну и дура же ты, - сказала я.

Скажем, Альберт тебя не оставит, - сказала я, -

Так на черта ж ты замужем, если не хочешь рожать?

ПРОШУ ЗАКАНЧИВАТЬ: ПОРА

В воскресенье Альберт вернулся, у них был

горячий окорок,

И меня позвали к обеду, пока горячий...

ПРОШУ ЗАКАНЧИВАТЬ: ПОРА

ПРОШУ ЗАКАНЧИВАТЬ: ПОРА

Добрночи, Билл. Добрночи, Лу. Добрночи, Мей,

Добрночи. Угу. Добрночи.

Доброй ночи, леди, доброй ночи, прекрасные

леди, доброй вам ночи.

 

III. ОГНЕННАЯ ПРОПОВЕДЬ

Речной шатер опал; последние пальцы листьев

Цепляются за мокрый берег. Ветер

Пробегает неслышно по бурой земле. Нимфы ушли.

Милая Темза, тише, не кончил я песнь мою.

На реке ни пустых бутылок, ни пестрых оберток,

Ни носовых платков, ни коробков, ни окурков,

Ни прочего реквизита летних ночей. Нимфы ушли.

И их друзья, шалопаи, наследники директоров Сити,

Тоже ушли и адресов не оставили.

У вод леманских сидел я и плакал...

Милая Темза, тише, не кончил я песнь мою,

Милая Темза, тише, ибо негромко я и недолго пою.

Ибо в холодном ветре не слышу иных вестей,

Кроме хихиканья смерти и лязга костей.

Сквозь травы тихо кравшаяся крыса

Тащилась скользким брюхом по земле,

А я удил над выцветшим каналом

За газовым заводом в зимний вечер

И думал о царе, погибшем брате,

И о царе отце, погибшем прежде.

В сырой низине белые тела,

С сухой мансарды от пробежки крысьей

Порою донесется стук костей.

А за спиною, вместо новостей,

Гудки машин: весной в такой машине

К девицам миссис Портер ездит Суини.

Ах, льет сиянье месяц золотой

На миссис Портер с дочкой молодой

Что моют ноги содовой водой

Et О ces voix d'enfants, chantant dans la coupole!

Щелк щелк щелк.

Упрек упрек упрек

Осиленной так грубо.

Терей

Призрачный город

В буром тумане зимнего полудня

Мистер Евгенидис, купец из Смирны, -

Небритость, полный карман коринки,

Стоимость-страхование-фрахт, Лондон, -

Пригласил на вульгарном французском

Отобедать в отеле "Кеннон-стрит",

После - уик-энд в "Метрополе".

В лиловый час, когда глаза и спины

Из-за конторок поднимаются, когда людская

Машина в ожидании дрожит, как таксомотор, -

Я, Тиресий, пророк, дрожащий меж полами,

Слепой старик со сморщенною женской грудью.

В лиловый час я вижу, как с делами

Разделавшись, к домам влекутся люди,

Плывет моряк, уже вернулась машинистка,

Объедки прибраны, консервы на столе.

Белье рискует за окно удрать,

Но все же сушится, пока лучи заката не потухли,

А на диване (по ночам кровать) -

Чулки, подвязки, лифчики и туфли.

Я, старикашка с дряблой женской грудью,

Все видя, не предвижу новостей -

Я сам имел намеченных гостей.

Вот гость, прыщавый страховой агент,

Мальчишка с фанаберией в манере,

Что о плебействе говорит верней, чем

Цилиндр - о брэдфордском миллионере.

Найдя, что время действовать настало,

Он сонную от ужина ласкает,

Будя в ней страсть, чего она нимало

Не отвергает и не привлекает.

Взвинтясь, он переходит в наступленье,

Ползущим пальцам нет сопротивленья,

Тщеславие не видит ущемленья

В объятиях без взаимного влеченья.

(А я, Тиресий, знаю наперед

Все, что бывает при таком визите -

Я у фиванских восседал ворот

И брел среди отверженных в Аиде.)

Отеческий прощальный поцелуй,

И он впотьмах на лестницу выходит...

Едва ли зная об его уходе,

Она у зеркала стоит мгновенье;

В мозгу полувозникло что-то, вроде

"Ну, вот и все", - и выдох облегченья,

Когда в грехе красавица, она,

По комнате бредя, как бы спросонья,

Рукой поправит прядь, уже одна,

И что-то заведет на граммофоне.

"Музыка подкралась по воде"

По Стрэнду, вверх по Куин-Виктория-стрит.

О Город, город, я порою слышу

Перед пивной на Лоуэр-Темз-стрит

Приятное похныкиванье мандолины,

А за стеной кричат, стучат мужчины -

То заседают в полдень рыбаки; а за другой стеной

Великомученика своды блещут несказанно

По-ионийски золотом и белизной.

Дегтем и нефтью

Потеет река

Баржи дрейфуют

В зыби прилива

Красные паруса

Терпеливо

Ждут облегчающего ветерка.

Бревна плывут

Возле бортов

К Гринвичу

Мимо Острова Псов.

Вейалала лейа

Валлала лейалала

Елизавета и Лестер

В ладье с кормой

В виде раззолоченной

Раковины морской

Красный и золотой

Играет прилив

Линией береговой

Юго-западный ветер

Несет по теченью

Колокольный звон

Белые башни

Вейалала лейа

Валлала лейалала

"Место рожденья - Хайбери. Место растленья

Ричмонд. Трамваи, пыльные парки,

В Ричмонде я задрала колени

В узкой байдарке".

"Ногами я в Мургейте, а под ногами

Сердце. Я не кричала.

После он плакал. Знаете сами.

Клялся начать жить сначала".

"В Маргейте возле пляжа.

Я связь ничего

С ничем.

Обломки грязных ногтей не пропажа.

Мои старики, они уж не ждут совсем

Ничего".

ла ла

Я путь направил в Карфаген

Горящий горящий горящий

О Господи Ты выхватишь меня

О Господи Ты выхватишь

горящий

 

IV. СМЕРТЬ ОТ ВОДЫ

Флеб, финикиец, две недели как мертвый,

Крики чаек забыл и бегущие волны,

И убытки и прибыль.

Морские теченья,

Шепча, ощипали кости, когда он, безвольный

После бури, вздымаясь и погружаясь,

Возвращался от зрелости к юности.

Ты,

Иудей или эллин под парусом у кормила,

Вспомни о Флебе: и он был исполнен силы

и красоты.

 

V. ЧТО СКАЗАЛ ГРОМ

После факельных бликов на потных лицах

После холодных молчаний в садах

После терзаний на пустошах каменистых

Слез и криков на улицах и площадях

Тюрьмы и дворца и землетрясенья

Грома весны над горами вдали

Он что жил ныне мертв

Мы что жили теперь умираем

Набравшись терпенья

Нет здесь воды всюду камень

Камень и нет воды и в песках дорога

Дорога которая вьется все выше в горы

Горы эти из камня и нет в них воды

Была бы вода мы могли бы напиться

На камне мысль не может остановиться

Пот пересох и ноги уходят в песок

О если бы только была вода средь камней

Горы гнилозубая пасть не умеет плевать

Здесь нельзя ни лежать ни сидеть ни стоять

И не найдешь тишины в этих горах

Но сухой бесплодный гром без дождя

И не найдешь уединенья в этих горах

Но красные мрачные лица с ухмылкой усмешкой

Из дверей глинобитных домов

О если бы тут вода

А не камни

О если бы камни

И также вода

И вода

Ручей

Колодец в горах

О если бы звон воды

А не пенье цикад

И сухой травы

Но звон капели на камне

Словно дрозд-отшельник поет на сосне

Чок-чок дроп-дроп кап-кап-кап

Но нет здесь воды

Кто он, третий, вечно идущий рядом с тобой?

Когда я считаю, нас двое, лишь ты да я,

Но, когда я гляжу вперед на белеющую дорогу,

Знаю, всегда кто-то третий рядом с тобой,

Неслышный, в плаще, и лицо закутал,

И я не знаю, мужчина то или женщина,

- Но кто он, шагающий рядом с тобой?

Что за звук высоко в небе

Материнское тихое причитанье

Что за орды лица закутав роятся

По бескрайним степям спотыкаясь о трещины почвы

В окружении разве что плоского горизонта

Что за город там над горами

Разваливается в лиловом небе

Рушатся башни

Иерусалим Афины Александрия

Вена Лондон

Призрачный

С ее волос распущенных струится

Скрипичный шорох колыбельный звук

Нетопырей младенческие лица

В лиловый час под сводом крыльев стук

Нетопыри свисают книзу головами

И с башен опрокинутых несется

Курантов бой покинутое время

И полнят голоса пустоты и иссякшие колодцы.

В этой гнилостной впадине меж горами

Трава поет при слабом свете луны

Поникшим могилам возле часовни -

Это пустая часовня, жилище ветра,

Окна разбиты, качается дверь.

Сухие кости кому во вред?

Лишь петушок на флюгере

Ку-ка-реку ку-ка-реку

При блеске молний. И влажный порыв,

Приносящий дождь.

Ганг обмелел, и безвольные листья

Ждали дождя, а черные тучи

Над Гимавантом {*} сгущались вдали.

{* Гимавант - священная гора в Гималаях.}

Замерли джунгли, сгорбясь в молчанье.

И тогда сказал гром

ДА

Датта: что же мы дали?

Друг мой, кровь задрожавшего сердца,

Дикую смелость гибельного мгновенья

Чего не искупишь и веком благоразумия

Этим, лишь этим существовали

Чего не найдут в некрологах наших

В эпитафиях, затканных пауками

Под печатями, взломанными адвокатом

В опустевших комнатах наших

ДА

Даядхвам: я слышал, как ключ

Однажды в замке повернулся однажды

Каждый в тюрьме своей думает о ключе

Каждый тюрьму себе строит думами о ключе

Лишь ночью на миг эфирное колыханье

Что-то будит в поверженном Кориолане.

ДА

Дамьята: {*} лодка весело

{* Датта, даядхвам, дамьята - дай, сочувствуй, владей (санскр.).}

Искусной руке моряка отвечала

В море спокойно, и сердце весело

Могло бы ответить на зов и послушно забиться

Под властной рукой

Я сидел у канала

И удил, за спиною - безводная пустошь

Наведу ли я в землях моих порядок?

Лондонский мост рушится рушится рушится

Poi s'ascose nel foco che gli affirm

Quando fiam uti chelidon  - О ласточка ласточка

Le Prince d'Aquitaine a la tour abolie

Обрывками этими я укрепил свои камни

Так я вам это устрою.

Иеронимо снова безумен.

Датта. Даядхвам. Дамьята.

Шанти шанти шанти

Перевод А. Сергеева

 

БЕСПЛОДНАЯ ЗЕМЛЯ

 

Посвящается Эзре Паунду,

Il miglior fabbro

А то еше видал я Кумскую Сивиллу в бутылке.

Дети ее спрашивали: "Сивилла, чего ты хочешь?"

а она в ответ: "Хочу умереть".

Петроний, "Сатирикон".

 

I. Погребение мертвых

Жестокий месяц апрель возрождает

Подснежник из мертвой земли, смешивает

Желанья и память, бередит

Сонные корни весенним дождем.

Зима согревала нас, покрывала

Землю снегом забвенья, оставляла

Капельку жизни иссохшим клубням.

Лето нас удивило потоками ливня

Над Штарнбергерзее; мы переждали под колоннадой

И пошли по залитой солнечным светом аллее

в "Хофгартен"

Пили там кофе и почти целый час проболтали.

Bin gar keine Russian, stamm' aus Litauen, echt deutsch.

А когда я в детстве гостила в доме кузена

Эрцгерцога, тот пригласил меня покататься

на санках,

А я испугалась. "Мари, - сказал он тогда, -

Покрепче держись, Мари". И помчались мы вниз.

В горах ощущаешь свободу.

По ночам я часто читаю, а зимой уезжаю на юг.

Какие корни проросли сквозь груду камня, каких

Растений продираются побеги? Сын человеческий,

Ты ни сказать, ни угадать того не можешь, ибо

Нагроможденье только образов несвязных ты познал

В краю, где от всепожирающего солнца

Укрытия сухое древо не дает, сверчок не утешает,

Из камня там не выжать капли влаги. Лишь

Под этой рыжею скалою тень найдешь

(Приди же в тень под рыжую скалу),

Я покажу тебе здесь то, что непохоже

На тень твою, спешащую вслед за тобою по утрам,

Или на тень твою, тебя встречающую на закате,

И ты увидишь ужас - прах в горсти.

Frisch went der Wind

Der Heimat zu

Mein Irisch Kind,

Wo Weitest du?

"Ты преподнес мне гиацинты год назад впервые,

И девушкою с гиацинтами меня прозвали".

- Когда той ночью возвращались мы из сада,

Ты шла с охапкою цветов, и в волосах твоих

сверкали капли,

Я ж из себя ни слова выдавить не мог и ничего

не видел - был

Ни жив, ни мертв, не зная ничего,

Глядел я в сердце света, в тишину.

Oed' und leer das Meer.

Мадам Созострис, знаменитая гадалка,

Ангиною больна, однако,

Она, слывущая мудрейшей женщиной в Европе,

С коварною колодой карт не расстается. "Вот

Карта ваша - утонувший моряк из Финикии

(Глядите: стали перлами глаза);

Вот Беладонна, Повелительница Скал

И Повелительница обстоятельств,

А вот - Трехжезлый, следом - Колесо,

За ним - Торговец одноглазый, вот - Пустышка -

Товар, который на спине несет он,

Сие увидеть не дано мне. Что-то не найду

Повешенного. Страшитесь смерти от воды.

Теперь я вижу только толпы людей, шагающих

по кругу".

- Благодарю. - Скажите милой миссис Эквитон,

Что гороскоп я принесу сама,

Сейчас во всем необходима осторожность.

О город-призрак:

Под бурой пеленой тумана зимним утром

Поток толпы на лондонский стремится мост,

Я и не знал, что смерть взяла столь многих.

Короткие прерывистые вздохи,

И каждый под ноги себе глядит.

Поток стремится вверх и вниз вдоль по

Кинг-Вильям-Стрит

Туда, где отмеряет время Сент Мэри Вулнот,

И вот мертвящим звуком бьет удар девятый.

Я вдруг знакомца увидал и крикнул: "Стетсон!

Сражались вместе мы на корабле при Милах!

Скажи, тобой зарытый год назад в саду

Мертвец пророс ли? Зацветет весною?

А может, поразили внезапные морозы это ложе?

Ты Пса, гляди, не подпускай к нему, не то друг

человека

Опять когтями землю разгребет!

Ты! hypocrite lecteur! - mon semblamble, - mon frere!"

 

II. Игра в шахматы

Как трон, средь мрамора сверкало Кресло,

Она здесь восседала средь зеркал

С пилястрами, увитыми лозою,

Златой Эрот выглядывал из-за

Ветвей (крылом закрыл глаза другой);

Удваивались семисвечников огни,

Свет отражался от зеркал и падал

На стол, ему навстречу блеск алмазный

Шел от атласной роскоши футляров.

Откупоренные флаконы из

Слоновой кости и стекла цветного

Таили странный, сложный аромат, -

Тревоживший и бередивший чувства,

Он одурманивал, а свежий воздух

Струился из окна и продлевал

Свечное пламя, вознося клубы

Под потолок, где смешивался дым

С орнаментами и резьбой кессонов.

Аквариум огромный, окаймленный

Каменьями цветными, весь блистал

Огнем и зеленью, и медью - в этом

Печальном свете плыл резной дельфин.

Как будто пасторальный вид в окне -

Картина над доской каминной, где

Изображалось превращенье Филомелы,

Поруганной царем фракийским зверски,

И вот она рыдает, соловей

Пустыню вечным пеньем наполняет,

Как будто целый мир ушам нечистым

Кричит: "Фьюить - Фьюить - Фьюить".

Со стен в глаза бросались и другие

Обломки времени, что извивались,

Вопили, комнату сдушив в объятьях.

По лестнице прошаркали шаги.

Пылал камин, бросая свет на пряди

Ее волос, как языки огня,

Под гребнем вившихся, чтоб раскалить

Слова и в дикой ярости затихнуть.

"Под вечер расшалились нервы. Нервы.

Побудь со мной. Скажи хоть слово. Слово.

О чем ты думаешь? О чем? Скажи!

Я никогда того не знала. Ну о чем ты?"

"Я думаю, мы на крысьей тропе,

Где кости свои мертвецы растеряли".

"Что там за шум?"

"Под дверью ветер воет".

"О чем шумит, о чем так воет ветер?"

"Да все о том же - ни о чем".

"Ты

Ничего не знаешь? Ты ничего не видишь?

Ничего

Не помнишь?"

"Нет, помню:

Стали перлами глаза".

"Ты жив иль нет? Неужто голова твоя пуста?"

"Однако

Ох Ох Ох Уж эти мне Шекспи-ки-ровские штучки

Так элегантно, так умно".

"Что же мне делать? Что же делать?

На улицу что ль выскочить в таком вот виде,

С растрепанными волосами? Что нам делать

завтра?

И вообще что делать?

Горячий душ с утра,

Коль будет дождь, машину подадут в четыре.

Мы будем в шахматы играть,

Тереть глаза, не знающие сна,

И стука в дверь, как прежде, дожидаться".

Когда демобилизовали мужа Лил,

Я ей сказала в лоб, без обиняков:

Прошу Поторопиться: Время

Альберт вернется скоро, пора бы за собою

последить.

Он спросит, что с деньгами стало, которые

при мне оставил он тебе на зубы.

"Давай-ка, вырви эти, Лил, - сказал он, -

И вставь нормальные, а то смотреть, ей-богу,

тошно".

"Подумай о бедняге, - я сказала. - Альберт

Четыре года вшей кормил, ему, конечно, хочется

пожить,

Не будет радости с тобою - так с другими".

"Ах вот как?" - говорит она. А я в ответ: "Да, так

и будет".

Она мне: "Буду знать, кому сказать спасибо". И

как-то странно на меня взглянула.

"Не хочешь - как хочешь. Продолжай в том же духе,

Его отобьют, - говорю, - и пиши пропало.

Если Альберт бросит тебя, знай, что сама виновата.

Стыдись, я сказала, ты выглядишь, как старуха

(А ей только тридцать один)".

"Что теперь делать, - сказала она с кислым видом. -

Все от таблеток, я принимала их, чтобы вытравить

это...

(У нее уже пятеро, когда Джорджа рожала, чуть не

загнулась.)

Аптекарь сказал, что это совсем безвредно, а со

мной вот что стало".

"Дура ты, - сказала я ей. - Набитая дура,

Для чего ты за него выходила, коли не хочешь

рожать?"

Прошу Поторопиться: Время

Прошу Поторопиться: Время

Альберт в воскресенье вернулся, и у них было жаркое,

Они позвали меня на обед, торопили, чтоб не остыло...

Прошу Поторопиться: Время

Прошу Поторопиться: Время

Спокночи, Билл. Спокночи, Лу. Спокночи, Мэй.

Спокночи.

Спокойной ночи, дамы, милые дамы, Спокойной

вам ночи.

 

III. Огненная проповедь

Речной шатер снесли, и кисти последних листьев

Цепляются за скользкий мокрый берег. Нимфы

удалились.

О Темза милая, пока я песнь пою, смири теченье.

В реке не видно ни пустых бутылок, ни окурков,

Ни носовых платков из шелка, ни оберток, ни

других

Свидетельств летних вечеринок. Нимфы удалились.

А с ними их дружки, бездельники, сынки

директоров из Сити

Исчезли, не оставив адресов.

У вод Лемана я сидел и плакал...

О Темза милая, пока я песнь пою, смири теченье,

О Темза милая, негромким и недолгим будет пенье.

Когда порыв ударит ледяной,

Ехидный смех и лязг костей услышу за спиной.

В траве чуть слышно крыса прошуршала,

На берег брюхо скользкое втащив,

У вод безжизненного я сидел канала,

Удил за газовым заводом в зимний вечер,

Грустя о том, что брат-король погиб,

А перед ним король, отец мой, умер.

Белеет груда голых тел в низине,

На чердаке сухом скрежещут крысы

По сваленным костям который год.

Порою по весне мотор взревет

И загудит клаксон машины -

То к миссис Портер едет Суини.

Ах, льет лучи луна, блистая,

У миссис Портер дочка молодая,

Они в растворе соды ножки моют в мае.

Et О ces voix d'enfants, chantant dans la coupole!

Грех грех грех

Фьюить фьюить фьюить

Поруганная зверски

Терей

О город-призрак,

Под бурой пеленой тумана в зимний полдень

Купец из Смирны мистер Евгенидис,

Небрит, с карманами, набитыми коринкой,

Все документы наготове: свободная торговля,

Лондон,

Сказал мне на французском просторечье,

Что приглашает в "Кэннон-стрит Отель"

На ленч, затем уик-энд, конечно, в "Метрополе".

В лиловый сумеречный час, когда спина и взгляд

От стула и конторки оторвутся, а человечий

двигатель дрожит

И ждет, как ждет такси, стуча мотором,

Я, Тиресий,

Мятущийся между своих двух жизней, я, слепой

Старик с обвислой женской грудью, вижу,

Как сумеречный час лиловый вновь ведет домой

Из плаванья матроса, и под крышу

Свою вернулась секретарша: разожгла

Плиту, готовит ужин, достает консервы.

А за окном полощется белье,

Трепещет на ветру, рискуя вниз сорваться,

Бельем завален и диван (кровать ее) -

Чулки, бюстгальтер, пара комбинаций.

А я, старик с увядшими сосцами,

Увидел все и предсказал конец:

Сам принимал таких гостей - юнец

Прыщавый - страховой агент, однако

Самоуверен и нахален до предела,

Как будто без него все страховое дело, -

Как брэдфордский миллионер без фрака.

Она устала, ужин завершен,

Он полагает, можно без опаски

Начать игру, ее ласкает он,

Она бесстрастно терпит эти ласки.

Он распалился: вот уж в наступленье

Идут, преграды не встречая, руки,

Он словно рад ее бесстрастью, лени -

Не ропщет самолюбие от скуки.

(А я перестрадал все наперед,

Как будто сам на том диване был,

Ведь у Фиванских я сидел ворот,

В Аиде среди падших я бродил.)

Он снисходительно ее целует

И прочь идет по лестнице впотьмах...

Еще не осознав, что он исчез,

Помедлила у зеркала немного,

Обрывок мысли в мозг ее пролез:

"Теперь все позади - и слава Богу".

Когда красавица, греху поддавшись вдруг,

Одна по комнате потом все ходит -

То прядь взовьет она движеньем рук

Бесчувственных, то граммофон заводит.

"Та музыка подкралась по воде"

Вдоль Стрэнда, вверх по Квин-Виктория стрит,

О город, город, иногда я слышу,

Как сладостно вздыхает мандолина

На Лоуэр Темз-стрит, у пивной,

А там, внутри гудит народ хмельной,

Там рыбаки бездельничают днем,

А Магнус Мартир за стеной

Блистает бело-золотым огнем.

По взбухшей реке

Баржи плывут

Взопрела река

На воде мазут

Попутного ветра

Хлопая ждут

Широкие полотнища

Алых парусов.

Вниз по реке

Бревна плывут

На Гринвич минуя

Остров Псов

Вейа-ла-ла лейа

Вал-ла-ла лейа-ла-ла

Элизабет и Лейстер

От страсти сгорая

Плывут в челноке

Точно морская

Ракушка корма его

Красно-золотая.

Свежий юный ветер

Нагнетая волны

Несет их по реке

Мимо белых башен

Звон колокольный

Вдалеке

Вейа-ла-ла лейа

Вал-ла-ла лейа-ла-ла

"Родил меня Хайбери, совратили

Ричмонд и Хью... Деревья с пыльной листвою.

У Ричмонда чести меня лишили,

Раздвинув колени в узком каноэ".

"В Мургейте ноги мои, возле ног -

Сердце. Он каялся, клялся в любви,

Плакал. А я проглотила упрек -

К чему изливать обиды свои?"

"На Маргейтских песках

Свяжу ничего

С ничем в пустоте.

Обломаны кости на грязных руках.

Мои старики из простых, из тех,

Кто не ждет ничего".

ла ла

Тогда в Карфаген я пришел

сгорая сгорая сгорая

О Боже, Ты вырвешь меня

О Боже, Ты вырвешь

сгорая

 

IV. Смерть от воды

Флеб, финикиец, две недели, как мертв,

Забыл он крики чаек и зыбь морскую,

И потери, и прибыль.

Подводные струи,

Шепча, ободрали кости его. Он тонул и всплывал,

Погружаясь в пучину, и путь совершил

От смерти к рожденью.

Ты, иудей

Иль язычник, держащий штурвал,

Вспомни о Флебе: и он был красив и, как ты,

полон сил.

 

V. Что сказал Гром

Был отблеск факелов на потных лицах

Был сад морозной немотой объятый

Был стон бессильный в каменных столицах

А нынче плач и возгласы в темницах

И во дворцах а там вдали - раскаты:

В горах грохочет снова гром весенний.

Он прежде жил а ныне умер

Мы прежде жили ныне умираем

Едва найдя в себе терпенье

Нет здесь ни капли воды только скалы

Камни безводье песок под ногой

Тропинка все дальше уходит в горы

Здесь думать нельзя - скала над скалой

Губы хотя бы смочить водой

Высох пот и ноги вязнут в песках

Была бы хоть капля воды в горах

В гнилозубом рту мертвой горы пересохло: здесь

Негде стать негде лечь негде сесть

И нет тишины в этих горах

Лишь сухой бесплодный гром

И нет одиночества в этих горах

Лишь красные мрачные рожи зло и глумливо

Ухмыляются из дверей глинобитных лачуг

Если бы вода

Вместо скал

Даже пусть вода

Среди скал

И вода

И весна

Ручеек среди скал

Или просто звук воды

Не цикад

И не пенье сухой травы

Хоть бы звук воды среди скал

Где поет отшельник-дрозд на сосне

Ток-ток тик-так кап кап кап

Но воды здесь не сыщешь нигде

Кто же тот третий, всегда идущий подле тебя?

Ведь нас только двое здесь,

Но когда вгляжусь в белизну пути впереди,

Вижу кого-то еще, всегда идущего подле тебя,

Невесомо ступает в буром плаще под капюшоном,

Не понятно, кто это - женщина или мужчина,

Но все-таки кто же идет подле тебя?

Чей зазвучал в поднебесье

Приглушенный плач материнский,

Чьи обрушились орды, роясь

На бескрайних равнинах, через расщелины лезут,

На горизонте пустынном и плоском кишат,

Что за город навис над горами -

Стены, камни, обломки падают в небе лиловом,

Рушатся башни

Иерусалим Афины Александрия

Вена Лондон

Призраки

Струясь со струн ее волос, парили

Скрипичных звуков волны в тишине,

А свет лиловый рассекали крылья

Нетопырей, висевших на стене

Вниз головами с лицами младенцев,

Вниз куполами в небе плыли башни,

Колокола пробили час вчерашний,

И голоса взывали из пустых колодцев.

В сей гибельной долине среди гор

В мерцании луны поет трава

Среди заброшенных надгробий у часовни

Пустынной, без окон, лишь двери хлопают

Да ветер здесь прибежище нашел.

Сухие кости не опасны никому.

На флюгере застыл петух

Ку-ка-реку ку-ка-реку

Во вспышках молний. И вот уж влажный шквал

Приносит дождь.

Ганг обмелел, бессильные листья

Дождя ожидали, а черные тучи

Над Гимавантом сгущались вдали,

И джунгли застыли, в тиши затаившись.

И тогда гром изрек:

Да

Датта: Что же мы отдали?

Друг мой, кровь сотрясает сердце мое -

Ужасную дерзость соблазна минутного

Не искупишь воздержанной жизнью,

Только так и только лишь этим мы жили,

Чего не найдут ни в посмертных памятцах,

Ни в эпитафиях, задрапированных

пауком-благодетелем,

Ни в комнатах наших пустых, которые вскроет

Тощий поверенный

Да

Даядхвам: Я слышал однажды,

Как в замке повернулся ключ, лишь однажды,

Мы думаем лишь о ключе, каждый в своей темнице

Думает лишь о ключе, смиряясь с тюрьмой

Только в полночь, и шепот эфира

На миг возрождает поверженного Кориолана

Да

Дамьята: Лодка ответила радостно

Рукам, управлявшимся мастерски с парусом и веслом.

Тихо было на море. Сердце могло бы ответить

Радостно и послушно забиться

В сильных руках.

Я удил на канале,

Сидя спиною к бесплодной равнине.

Смогу ли в порядок владенья свои привести?

Вот и рухнул в Темзу мост, рухнул мост, рухнул мост.

Poi s'ascose nel foco che gli affina

Quando flam uti chelidon - О, ласточка, ласточка

La Prince d'Aquitaine a la tour abolie

Эти обрывки я выудил из-под обломков

Тогда я вам это устрою. Иеронимо вновь безумен.

Датта. Даядхвам, Дамьята.

Шанти шанти шанти

Перевод Я. Пробштейна

 

Примечания

"БЕСПЛОДНАЯ ЗЕМЛЯ" - В отдельном издании поэма сопровождалась псевдоакадемическими примечаниями Элиота - ироническими, пародийными и мистифицирующими. Поэма посвящена Эзре Паунду, потому что подверглась с его стороны значительной редактуре в сторону сокращения. Изъятые по совету Паунда фрагменты впоследствии печатались как отдельные стихотворения ("Стариканус"). В подтексте сквозного сюжета поэмы - поиски Святого Грааля. Отталкиваясь от современных интерпретаций мифа о Граале, Элиот перекидывает мостик к "Золотой ветви" Дж. Фрэйзера. "Использование мифа, проведение постоянной параллели между современностью и древностью... ни больше ни меньше, чем способ контролировать, упорядочивать, придавать форму и значение тому громадному зрелищу тщеты и разброда, которое представляет собой современная история" (Элиот, 1923). Эпиграф - из Петрониева "Сатирикона". Кумекая сивилла пожелала себе вечной жизни, позабыв пожелать вечную юность. Ее желание было исполнено (ср. со "Стариканусом"). По ходу сюжета сивилла превращается в мадам Созострис, а также является женской ипостасью слепого прорицателя Тиресия - сквозного персонажа поэмы (согласно одному из вариантов мифа, Тиресий был на семь лет превращен в женщину и впоследствии выступил как эксперт в споре богов о том, кто получает большее наслаждение от любви - мужчина или женщина. Женское наслаждение девятикратно сильнее, таков был суд Тиресия).

1. Погребение мертвого - Заглавие части - последние слова названия англиканской службы "Обряд погребения мертвого". Тиресий в этой части поэмы - двойник Старикануса.

Первый отрывок из вагнеровского либретто "Тристана и Изольды" - куплет из песни моряка о покинутой возлюбленной, второй - крик слуги, посланного умирающим Тристаном посмотреть, не видно ли корабля Изольды. Мадам Созострис гадает на картах Таро - как фактически существующих, так и изобретенных по такому случаю самим Элиотом. Стали перлами глаза - слова из песни Ариэля в "Буре" Шекспира.  Беладонна здесь - итальянское имя одной из трех Парок и, возможно, королева из карточной колоды Таро. И да будет Пес... - искаженная цитата из пьесы "Белый дьявол"  драматурга-елизаветинца Дж. Вебстера, упомянутого в стихотворении "Запашок бессмертия".

2. Игра в шахматы - Таково название пьесы драматурга-елизаветинца Т.Миддлтона; Элиот имеет в виду, скорее, другую пьесу того же автора - "Женщины, берегитесь женщин", в которой поединок за доской и сцена любовного обольщения разворачиваются одновременно. Игра в шахматы символизирует у Элиота постылые супружеские узы: плотскую близость, лишенную духовности. Описание покоев Беладонны открывается парафразом из шекспировской пьесы "Антоний и Клеопатра". Метаморфозы... Филомелы - миф о Филомеле - в творчестве Элиота сквозной (ср. также "Суини среди соловьев"). Обесчещенная мужем сестры, Филомела была превращена в соловья и впоследствии тщетно пыталась поведать людям о своем бесчестье. Прошу заканчивать; пора - принятое в Англии оповещение о закрытии бара на ночь (в Англии нет и никогда не было ночных увеселительных заведений). Доброй ночи, леди - последние слова Офелии (акт IV, явл. 5). Вслед за этим извещается о ее "смерти от воды"

3. Огненная проповедь - Проповедь Будды перед священниками о скверне всего земного и о необходимости встать на путь отказа и аскезы. Нимфы Темзы (они же вагнеровские девы Рейна) позаимствованы из поэмы Эдмунда Спенсера, имеющей рефреном слова "Милая Темза, тише". У вод леманских - ср. "При реках вавилонских, там сидели мы и плакали". Леман - название Женевского озера, близ которого жил Элиот, работая над поэмой. Миссис Портер - персонаж непристойной солдатской песни. Терей - античный царь, обесчестивший Филомелу. Мистер Евгенидис - "одноглазый купец" из гадания мадам Созострис. Сделанное им приглашение носит гомосексуальный характер. Остров Псов находится напротив Гринвича. Именно в Гринвиче между королевой Елизаветой и лордом Лестером завязалась любовная интрига после загадочной смерти леди Лестер. Елизавета и Лестер упоминаются и в поэме Спенсера. Вейалала лейа - рефрен песни дев Рейна в "Сумерках богов". Я путь направил в Карфаген - цитата из "Исповеди" блаженного Августина; продолжение цитаты: "...где клокотанье нечистых страстей гуденьем отдалось в моих ушах". Горящий... - отсылка к "Огненной проповеди" Будды. И Будда, и блаженный Августин - выразители идей аскетизма. О Господи, Ты выхватишь меня - слова Августина из "Исповеди".

4. Смерть от воды - Вся часть представляет собой краткий повтор ключевых тем и мотивов перед ударной концовкой (5-й частью).

5. Что сказал Гром. В этой части поэмы христианская символика и дальнейшее развитие легенды о Граале сочетаются с аллюзиями на притчу из "Упанишад": боги, демоны и люди приступили к сотворителю мира и попросили изречь слово тем, другим и третьим. Сотворитель ответил троекратным "да", которое в каждой из групп было растолковано по-своему. Что за орды... - Исследователи сравнивают этот пассаж со "Скифами" Блока и "Грядущими гуннами" Брюсова. Уголино делла Герардеска и Кориолан (римский полководец, герой пьесы Шекспира) - два узника: один (согласно Данте) обречен на голодную смерть в запертой башне, другой заперт в темницу собственного духа. Я вам это устрою - слова Иеронимо, героя пьесы драматурга-елизаветинца Т. Кида "Испанская трагедия, или Иеронимо снова безумен". Иеронимо вовлекает убийц своего сына в спектакль по пьесе собственного сочинения и убивает их по ходу действия.

 

Убийство в соборе 

 

* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *

УЧАСТВУЮТ

Хор женщин Кентербери.

Три священника.

Вестник.

Архиепископ Томас Бекет.

Четыре искусителя.

Служки.

Действие разворачивается в покоях архиепископа 2 декабря 1170 г.

Хор

Здесь остановимся, здесь, у собора, здесь обождем.

Опасность ли нас привлекла сюда, безопасностью

ль нас поманили!

Стены собора? Но что за опасность

Нас устрашила бы, разнесчастных кентербериек?

Какая беда,

С нами еще не бывалая? Нет нам опасности в мире,

Нет безопасности в церкви. Догадка о неком деянье,

Нашим очам уготованном во лицезрение, - нашим

стопам

К стенам собора велела. В свидетели мы обреченны.

С тех самых пор, как златой октябрь утонул

в унынии ноября,

Яблоки собраны и окладованы, с тех самых пор,

как земля стала бурыми остроконечными кочками

смерти в просторах болотистой бездны,

С тех самых пор Новый год начал ждать,

шевелиться и ждать, и дышать, и шептать

в темноте.

Труженик скинул заляпанный грязью башмак

и ладони приблизил к огню,

А Новый год начал ждать, и свершения ждет,

исполненья ждет Божия Воля.

Кто же ладони приблизил к огню и воспомнил

святых в День Их Всех?

Праведников воспомнил и мучеников, ибо ждут

Они? Кто к огню

Льнет, отрицая Творца?

Семь лет и еще лето миновало,

Семь лет, как наш ушел архиепископ,

Наш неизменно милосердный к пастве.

Но будет скверно, если он вернется.

То правит король, а то бароны,

Мы примеряли оба ярма.

Но, по большей части, о нас забывали,

А когда о нас забывают, мы выживаем.

Мы пытаемся поддерживать домашний очаг;

Купец, осторожный до робости, ищет умеренных

выгод,

Крестьянин клонится к клочку земли, клонится

землистым ликом к землице своей невеликой

Предпочитая пребывать в незаметности.

Ныне страшусь нарушенья положенной смены

спокойных времен:

С моря нагрянет зима, все сметая дыханием смерти,

Весна сатанинская с наших дворов оборвет ворота,

Корни и стебли изгложут нам очи и уши;

Лето пожаром чумы выжжет ложа потоков речных.

Лишь и останется ждать октября и паденья.

Ибо вотще ждать от летней поры утешенья

В знобкой зиме и в осенних пожарах.

Ибо вотще ждать от лета иного, чем ждать

В лысом от зноя саду очередной прохлады

октябрьской

Бедствие некое близится ныне. Мы ждем,

Ждем, ждут святые, ждут мученики, ждут святых

и замученных новых.

Ждет, в Руце Господа, Воля Его, дабы образ

привнесть в то, что ныне без_о_бразно зыбко;

Вижу и видел я это в столбе светового луча.

Ждет, в Руце Господа, а не в руках у мужей

государства, Господняя Воля, -

Те же - кто хитро, кто глупо - пытают грядущее,

цели лелея, -

Время в руках удержать и тропой своеволья пустить.

Грянь же, счастливый Декабрь, кто приметит тебя,

кто приветит?

Снова ли Сын Человека родится в помете презренья?

Нам, разнесчастным, деяний дано и не будет,

Только в свидетели и в ожидатели мы обреченны.

Входят священники.

Первый священник

Семь лет и еще лето миновало,

Семь лет, как наш ушел архиепископ.

Второй священник

А что же поделать нашему архиепископу да

и самому Папе Римскому

С упрямым королем английским и с королем

французским,

С их бесконечными махинациями и комбинациями,

С судами и пересудами, с совещаниями

согласованными и совещаниями сорванными,

С совещаниями неоконченными или

некончающимися

То в одном, то в другом конце Франции?

Третий священник

Во власти мирской, власти временной, и нет

ничего окончательно определенного,

Кроме насилия, двуличия и постоянных

злоупотреблений!

То правит король, а то бароны -

Сильный правит самовластно, а слабый -

своевольно.

Нет у них другого закона, кроме как заграбастать

власть и держать ее, пока не отнимут.

Сильный опирается на алчность и похоть прочих,

Слабый упирается в собственную похоть и алчность.

Первый священник

Или же это не окончится до тех пор,

Пока бедные там, у ворот, не забудут

Друга своего на небесах. Господа нашего, не забудут,

Что у них имеется друг?

Входит вестник.

Вестник

Господни слуги, сторожи собора,

Я здесь, чтоб сообщить без отговорок, -

Архиепископ в Англии и едет

В Кентербери. Я послан упредить

Его приезд и дать вам время к встрече,

Как должно, подготовиться.

Первый священник

Закончилось изгнанье? Помирились

Король с архиепископом? Гордыне

Двух гордецов конец?

Второй священник

Едва ли так.

Как наковальне с молотом смириться?

Третий священник

Но растолкуй,

Забыты ли распри прежние, упала ль

Стена гордыни? Мир или война?

Первый священник

Скажи, вернулся он,

На мощь опершись некую - иль только

На папство, на духовную узду,

На правоту и на любовь народа?

Вестник

Вы правы в некотором недоверии.

В гордыне и в печали, полон прежних притязаний,

Вернулся, вне сомненья, уповая

На ликованье паствы, поджидающее

Восторженной толпой на всем его пути,

Цветами поздними дорогу усыпающее.

На улицах не протолкнуться будет,

И хвост архиепископовой лошади

По волоску на ладанки раздергают.

В согласье с Папой он и с королем французским,

Но наш король - совсем другое дело.

Первый священник

И все ж, война иль мир?

Вестник

Мир двух задир.

Разбитого не склеишь, так я думаю,

И думаю, что наш архиепископ

Не склонен обольщаться хоть малейшею

Из собственных претензий. Мир, я думаю,

Не положил конца и не сулит начала.

Общеизвестно, что архиепископ,

Прощаясь с королем, сказал: "Король,

Прощаюсь я с тобой как с человеком,

Которого я более не встречу".

Я слышал это из высоких уст;

Слова темны, есть много толкований,

Но ни одно покоя не сулит.

Уходит.

Первый священник

Страшусь я за него, страшусь за Церковь.

Я помню, как гордыня, порожденная

Внезапным возвышеньем, в свою очередь,

Ужасное паденье уготовила.

Любимцем короля его я помню, канцлером,

Надеждою и ужасом придворных,

Презренным, презирающим, всегда отверженным,

Всегда не ровней им, всегда в опасности,

Гордящимся своею добродетелью,

Гордящимся своею бескорыстностью,

Гордящимся своей великой щедростью,

Власть земную приявшим, но желающим

Единственно повиноваться Господу.

Будь наш король величественней или

Наш Томас мельче - все пошло б иначе.

Второй священник

И все же наш Пастырь опять сочетается

с собственной паствой.

Долго мы ждали его, с декабрями лета провожая.

Ныне возглавит он наш крестный ход против

скорби сомненья.

Скажет, что делать, подскажет, что делать,

прикажет, что делать.

С Папою он заодно, он с французским монархом

в союзе.

Мы прислонимся к стене, мы ногою нащупаем

твердую почву

На быстрине, где, как волны, сменяя друг друга,

ярятся веленья баронов.

Иль не твердыня Господня под нашей стопою?

Возблагодарим же за это:

Архиепископ вернулся. А если вернулся наш

архиепископ,

Значит, сомненьям конец. Возликуйте же все!

Я говорю "возликуйте" - и вот уже ликом ликую.

Архиепископов я человек. К нам пожалуй, наш

архиепископ!

Третий священник

Во имя добра или зла, колесо, повернись!

Было семь лет колесо неподвижно - и плохо.

Во имя добра или зла, колесо, повернись.

Ибо кто знает добра или зла окончанье?

Пока не перестанут молоть мелющие,

И не будут запирать двери на улицу,

И не замолкнут дщери пения.

Хор

Этот город ненадежен, несть пристанища нигде.

Болен век и болен ветер, больно выгоды не жди,

жди тревоги и несчастья.

Поздний, поздний, поздний век, слишком

поздний, слишком поздний и подгнивший год.

Ветер зол, и море горько, беспросветны,

беспросветны, беспросветны небеса.

Томас, повороти! Владыко, повороти! Повороти

во Францию!

Повороти. Проворно. Мирно. Позволь нам

помереть в мире.

Едешь на ликованье, едешь сквозь ликованье,

но едешь, везя погибель в Кентербери;

Погибель собору, погибель себе и погибель миру.

Мы не хотим никаких событий.

Семь лет мы прожили мирно,

Стараясь не привлекать к себе вниманья,

Прожили, как бы прожили.

Существовали угнетение и роскошь,

Сосуществовали нищета и разнузданность,

Имели место небольшие беззакония,

Но мы-то при этом жили,

Жили и как бы жили.

Бывало, у нас не оставалось хлеба,

Бывало, урожай был богат,

Один год лил дождь,

Другой наступала засуха,

Один год некуда девать яблоки,

Другой неоткуда взять сливы.

Но мы-то при этом жили

Жили и как бы жили.

Мы блюли посты и слушали мессы,

Мы варили эль и делали сидр,

Мы запасали дрова на зиму

И говорили у очага,

И говорили у перекрестка,

И говорили отнюдь не всегда шепотом,

Жили и как бы жили.

Мы наблюдали рожденья, смерти и свадьбы,

Мы затевали всевозможные скандалы,

Мы платили всевозможные подати,

Мы сплетничали и посмеивались.

Несколько девушек исчезло необъяснимо,

И еще несколько необъяснимо уцелело.

Мы всегда чего-нибудь втайне боялись,

Каждый в отдельности, - но вполне определенного.

А ныне великий страх одолел нас, не личный

страх, но всеобщий страх,

Страх, подобный рожденью и смерти, когда

наблюдаешь рожденье и смерть -

И лишь пустота зияет меж ними: мы

Страшимся страхом, доселе неведомым, доселе

не виданным, никому из нас не понятным,

И сердца наши исторгнуты из нас, и черепа

расшелушены, как луковицы, и самости наши

потеряны,

Потеряны в последнем страхе, не виданном

и неведомом. О архиепископ Томас,

Владыко наш, о избави нас, о верни нам жить

нашей робкой, хоронящейся жизнью, не жди нас

На погибель собора, погибель твою и погибель мира.

Архиепископ, уверенный и преисполненный

роком своим, бесстрашный промежду теней,

понимаешь ли ты, чего ждешь, понимаешь ли

ты, что сулишь

Малым своим в колее, под колесами рока, малым

своим, промеж малых живущим вещей,

Черпая в черепе малых своих, званных сюда - на

погибель собора, погибель владыки, погибель

мира?

О архиепископ Томас, избави нас, оставь нас,

оставь, вступи в мрачный Дувр и под парусом через

Пролив. Томас, наш архиепископ, останешься

нашим владыкой во Франции тоже. Томас,

наш архиепископ, стреми белый парус меж

небом седым и горючей морскою волной.

Оставь нас, во Францию через Пролив

поспешая.

Второй священник

Что за речи при таком событье!

Вздорные, нескромные болтуньи!

Знаете ль, что наш архиепископ

Будет здесь с минуты на минуту?

Толпы на улицах не нарадуются, не нарадуются,

А вы расквакались, как древесные лягушки,

Но ведь лягушек можно испечь и съесть.

Какие бы тут у вас ни роились опасения,

Извольте-ка выглядеть повосторженней

И встречайте нашего доброго архиепископа ото

всей души.

Входит Томас.

Томас

Мир вам. Пусть эти не скрывают чувств.

Предчувствия их выше знанья, выше твоего

проникновения.

И знают, и не знают суть поступков и страданий.

И знают, и не знают, что поступки суть страданья,

Страданья суть поступки. Не страдает деятель,

Не действует страдалец, но единая

И вечная связь Действие - Страдание -

Желанна, ибо выстрадана; выстрадана,

Ибо желанна; колея, которая

Есть действие, равно как и страдание, -

Довлеет, дабы колесо вращалось

И вечно неподвижно оставалось.

Второй священник

Прости, владыко, твоего прибытья

Не уследил я, осерчав на женщин.

Прости нам скудость встречи долгожданной

В нежданный час. Ты ведаешь, владыко,

Что за семь лет немого ожиданья,

Семь лет молений и семь лет сиротства,

Мы лучше уготовились душою

К тебе, чем здешний город - за семь дней.

Но все ж очаг горит в твоих покоях,

Чтоб не изведал стужи декабря

Английского скитавшийся на юге.

В своих покоях все найдешь без изменений.

Томас

И пусть оно все так и остается.

За доброту признателен безмерно,

Но хлопоты - пустое. Краткий миг в Кентербери -

Отдохновенье, ведь враги не знают устали.

Мятежные епископы - Йорк, Лондон, Сальсбери -

Перехватили б наши письма и усеяли

Лазутчиками берег - и навстречу мне

Послали жесточайших ненавистников.

Но, Божьей волей разгадав их помыслы,

Я письма отослал в день неназначенный,

Удачно миновал Пролив - и в Сэндвиче,

Где ждали Брок, Уоррен, Кентский Пристав,

присягнувшие

Нас обезглавить, исхитрился Сальсбери,

Предупредить, страшась монаршим именем,

Расправу надо мной, - и лишь поэтому

Я уцелел, и до поры до времени

Ничто не угрожает вам.

Первый священник

Надолго ли?

Томас

Голодный коршун

Покружит, да и сдюжит.

Поищет объясненья, извиненья, подходящего

мгновенья.

Конец окажется простым, нежданным, богоданными

Меж тем, значением нашего первого решения

Будут тени и схватка с тенью.

Ожидание тяжелее разрешения.

Наступление события приуготовано. Будь начеку!

Входит первый искуситель.

Первый искуситель

Владыко! нет ничего бесцеремоннее,

Чем вторжение до окончания церемонии.

Тем не менее, зная ваши нынешние затруднения,

Извините за легкомысленное вторжение,

Хотя бы в знак памяти о былом.

Старого друга, надеюсь, не запрезираете?

Храбрец Том, наглец Том, лондонский сорванец Том?

Ваше Преосвященство, толщу времен презираете?

Дружбу - со иной, с королем, у реки, вечерком,

все втроем - не забыли?

дружба такая - кусачему Времени по зубам ли?

Теперь же, когда ту вражду избыли,

Еще далеко не вечер, хоть вы озябли,

И старое доброе времечко возвернем!

Флейты на лужке и фиалки на столе,

Смех и реки яблоневым цветом,

Пенье на ночь глядя, шепот, девку гладя,

Пламя в камине, зимы нет в помине,

Веселье, вино и великий восторг волхвования!

Ныне у вас с Его Величеством мир,

Вы рады, рад Сир, рады причт и клир,

Пенье во храме, и радость не охромела.

Томас

Те времена прошли. Я вспоминаю:

Забвения не стоят.

Искуситель

Вновь настанут!

Весна в разгар зимы. Снежок на ветках

Пойдет пушистым цветом. Лед на реках,

Как зеркало, свет солнца отразит.

Любовным соком брызнет Жизни сад,

Веселие осилит меланхолию.

Томас

Мы о грядущем знаем только то,

Что все, из поколенья в поколенье,

Идет одним и тем же чередом,

Хоть и не в пользу людям прошлый опыт.

Но в жизни человека одного

Нет ничего, что повторится дважды.

Не прирастает пуповина. Лишь

Глупец способен думать, налегая

На колесо, что крутит он его.

Искуситель

Кивка, владыко, хватит иль намека.

Мы часто любим то, что прежде гнали прочь.

Прошла пора счастливая - вернется.

Я ваш сторонник.

Томас

Не на этот раз.

Ты уповаешь не на то, что просишь.

Покайся и вернись к тому, кем послан.

Искуситель

Умерьте вашу прыть!

Коль вы бегом, другие сядут на конь!

Вы чересчур горды!

Зверь выдает себя, а не спасает рыком.

Не так велит нам поступать король,

Не так суровы к грешникам вы были,

Пока водились с ними. Проще, парень!

Кто держится скромней, скоромнее тот ест.

Вот мой совет - и дружеский. Иначе

Ощиплют гусыньку и сгложут до кости.

Томас

Совет твой опоздал на двадцать лет.

Искуситель

Тогда тебе спасенья нет.

Надменностью потешься непременно,

Но знай, что за нее заломят цену.

Прощай, владыко! эту церемонию

Покину, как прервал, бесцеремонно я,

В надежде, зная ваши затруднения,

Что вы мое простите поведение.

А если б за меня вы порадели

В молитвах, я бы вспомнил вас в борделе.

Томас

Весенний призрак, дружеский советчик,

Пусть ветер унесет твои слова.

Что невозможно, тем нас искушают.

Что невозможно или нежелательно,

Слова сквозь сон, колебля мертвый мир,

Чтоб разум памятью располовинить.

Входит второй искуситель.

Второй искуситель

Ваше Преосвященство, возможно, забыли меня.

Напоминаю:

Мы встречались в Кларендоне, в Нортгемптоне

И в последний раз в Мэйне, у Монтмираи.

Теперь, припомнив эти

Не слишком приятные мгновенья, уравновесим их

Воспоминаниями о более ранних и куда более

весомых, -

А именно о том, как вы были канцлером.

Вот оно, настоящее прошлое! Вы, всеми признанный

Политический гений, должны вернуться

к государственному кормилу.

Томас

Таково твое мнение?

Искуситель

Ваш отказ от места канцлера

В обмен на сан духовный был ошибкою,

По-прежнему, однако, исправимою.

Власть обретенная становится славою,

Всю жизнь не кончающейся, неотторжимым

достоянием.

И мраморным монументом во храме после кончины.

Править страною, с врагами сладя...

Томас

Божьему человеку - чего ради?

Искуситель

Внакладе

Только тот, кто ищет Господа, не ища людей.

Власть вольна вытворять великое,

А не теряться тенью среди туманных теней.

Сила - сейчас. Святость - следом, сама собою.

Томас

Чья сила?

Искуситель

Канцлера. Короля и канцлера.

Король кормится от короны. Канцлер командует

канцелярией.

В школах такого и на ушко не шепнут.

Сильных осилишь, слабых усилишь,

Господа увеселишь и восславишь.

Законы вооружишь, смутьянов обезоружишь,

Справедливостью благодарность заслужишь,

Устроишь рай на земле - и тем самым

Загладишь содеянное Адамом.

Томас

Каким образом?

Искуситель

Справедливым правлением,

Зиждущимся на заведомой зависимости.

Твоя духовная власть плодоносит плотской

погибелью.

Сила - сейчас, и да будет Царствие Его.

Томас

Царствие чье?

Искуситель

Того, Кто грядет.

Томас

В каком месяце?

Искуситель

В последнем по счету от первого.

Томас

Чем поступиться придется?

Искуситель

Притязаниями на священничество.

Томас

Во имя чего?

Искуситель

Во имя силы и славы.

Томас

Нет!

Искуситель

Да! Или храброму поломают ребра,

Заберут в тюрьму или запрут в Кентербери,

Владыку без власти, вассала безвластному Папе,

Старого оленя, обложенного легавыми.

Томас

Нет!

Искуситель

Да! Честный человек изворачивается.

Монарху,

Ведущему войну вдалеке, надобен друг дома,

Подобная политика постепенно приносит пользу,

Решимость рядится в рядно рассудительности.

Томас

А епископы,

Которых я отлучил от Церкви?

Искуситель

Нестерпимая ненависть

Обернется обоюдным согласием.

Томас

А как же бароны? Они не простят

Ущемления малейшей из привилегий?

Искуситель

Не баронам бороться

С крепким королем, с крепким крестьянином,

с крепким канцлером.

Томас

Нет! мне ль, хранителю ключей

Небес и бездны и главе всей Англии,

Пастырю здешней паствы, посланному Папой,

Мне ль вожделеть, мельчая, меньшей власти?

Деяния в Доме Духа - достойное меня дело,

Кара королям, а не карабканье в кругу их клевретов -

Вот мой удел. Нет! Прочь!

Искуситель

Тогда тебе спасенья нет.

Твои грехи высоки, но королевские соколы

летают выше.

Томас

Мирская власть, стремясь улучшить мир,

Порядка не внесет в миропорядок.

Те, что мечтали в мир внести порядок,

Господнего порядка не познав, -

В неведенье ничтожа непорядки,

Примнившиеся им, приумножали

И без того бесчисленные бедствия.

Я - с королем? Но я был - Королем!

Его рукой, его душой и мыслью.

Я вел вас, влек, как мне велел восторг.

Почет прошел; прочь, пошлое паденье?!

Входит третий искуситель.

Третий искуситель

Нежданным я пришел сюда.

Томас

Отнюдь.

Искуситель

В нежданный час, да и с нежданной целью.

Томас

Ничто не удивит нас.

Искуситель

Что ж, владыко,

Я не искусник в путаных речах,

Не льщу, не лгу и при дворе не терся,

Не строю козней, не плету интриг;

Я знаю лошадей, собак и девок,

Да знаю, как вести свое хозяйство,

Так чтоб в поместье голод не настал.

Я на земле сижу и знаю землю,

И знаю, в чем нуждается земля, -

Ведь чья земля, того о ней забота.

Я и друзья мои не кровососы

Вкруг короля, а позвоночник нации.

Прости мне прямоту мою, владыко,

Я прям и прост, как Англия моя.

Томас

Давай-ка напрямик.

Искуситель

Все очень просто.

Живучесть дружбы не друзьям подвластна,

А силе обстоятельств. Обстоятельства

Отнюдь не беспричинно обусловлены...

Неискренняя дружба станет искренней

(Уж так бывало), но скорей вражда

Союзничеством верным обернется,

Чем искренняя дружба, раз окончившись,

Возобновится.

Томас

Сидя на земле,

Ты говоришь темно, велеречиво,

Как будто ты придворный.

Искуситель

Говорю

Уж проще некуда! Король тебя предаст.

Напрасную надежду на согласие

Питаешь ты. Останешься один -

Вот в чем ошибка.

Томас

Мой король!

Искуситель

Другие,

Лишь поищи, отыщутся друзья.

Заметь, монарх английский не всесилен.

Во Франции он, ссорится в Анжу,

И окружен голодными сынками.

Мы англичане, здесь мы и живем.

Ты, мой владыка, как и я, - норманн.

Вся Англия созд_а_нна для норманна -

Нормально это. Пусть Анжуйский род

В Анжу друг дружке глотки раздерет.

Английские бароны против трона,

А мы - народ.

Томас

К чему все это приведет?

Искуситель

В счастливом сочетании взаимных

Разумных интересов...

Томас

Но зачем,

Коль послан ты баронами...

Искуситель

Я послан

Могущественной партией, которой

Нужна сейчас... Баронами, а как же!..

Нужна поддержка Церкви, нужен Папа,

Благословенье нужно на борьбу

За общую свободу. Ты, владыко,

Встав с нами в ряд, за Англию и Рим

Сыграешь восхитительным дуплетом,

Тирановластью положив конец,

Освобождая Церковь и баронов

От гнета королевского суда.

Томас

От мною же навязанного гнета.

Искуситель

Тем более. Никто не попрекнет.

Кто старое помянет, тот протянет ноги.

Союз родится под счастливою звездой.

Томас

Но если королю вверяться бесполезно,

Как верить тем, кто короля толкает в бездну?

Искуситель

Король не терпит сильных возле трона,

Поэтому и месть небеззаконна.

Томас

Но если кесарю вверяться бесполезно,

То остается верить в рай небесный.

Я был когда-то канцлером, и вроде

Тебя людишки там толклись при входе.

Для короля и для страны немало

Свершил я средь всеобщего развала.

Неужто ж мне, орлу из облаков,

Спуститься к вам, стать волком меж волков?

Молчите, ваше низкоблагородье.

Владыка не изменник королю.

Искуситель

Все, все, я больше не толкусь при входе.

Полгода как-нибудь перетерплю,

А там король воздаст тебе сторицей.

Томас

Разрушить дом, тобою возведенный,

Есть проявленье мощи обреченной.

Пусть такова была судьба Самсона,

Но если рушить - рушить одному.

Входит четвертый искуситель.

Четвертый искуситель

Ты, Томас, тверд, как добрая кольчуга.

Но, всех прогнав, во мне обрящешь друга.

Томас

Кто ты?

Я ждал троих, не четверых.

Искуситель

Ну, где найдется место для троих...

Когда б ты ждал, я был бы здесь заранее.

Но я опережаю ожидания.

Томас

Так кто ж ты?

Искуситель

Коль незнаком я, имя ни к чему,

А коль известен - прибыл потому.

Знаком тебе я, правда, не в лицо.

Все не судьба, но вот, в конце концов...

Томас

Скажи, зачем пришел.

Искуситель

Не премину.

На прошлое не клюнул, на блесну,

О будущем подумай. Короля

Настоянная ненависть гнетет.

Того, кто другом был и стал врагом,

Он никогда в друзья не возвернет.

Старайся услужить ему, спеши

Вручить все, чем владеешь, - он возьмет.

Он оберет до нитки власть твою,

Ловушечный приберегая ход

В ответ. Что до баронов, зависть их

Выносливей, чем королевский гнев.

Ему давай страну, им - барыши,

Не терпят на дух вражеский доход.

Бароны хороши против баронов,

Но не они порушат короля.

Томас

И твой совет?

Искуситель

Иди всегда вперед.

Все прочие заказаны пути,

Кроме того, что избран, - и давно.

Да и к чему тебе мирская власть -

Хоть короля, хоть канцлера, - интриги

И козни, суета поддельных дел, -

В сравненье с истинной, духовной мощью!

Греховен человек с времен Адама,

И лишь тебе дан ключ вселенской драмы:

Власть - повязать иль отпустить; вяжи

Своею властью власть других упрямо.

Король, барон, епископ, вновь король,

Расплывчатая мощь рассыпавшихся армий,

Война; чума; восстанье; череда

Измен и столь же низменных союзов;

То снизу вверх, то сверху вниз - все вмиг, -

Вот властолюбья истинный язык.

Старый король, жуя беззубым ртом,

В свой смертный час подумает о том -

Ни сына, ни империи. Ты, Томас,

Нить смерти вьешь, нить вечности. Свята

Власть эта, коль удержишь.

Томас

Власть святая?

Верховная?

Искуситель

Почти.

Томас

Не понимаю.

Искуситель

Не мне оттенок этот уточнять.

Я говорю лишь то, что сам ты должен знать.

Томас

Надолго ли?

Искуситель

Не спрашивай о том, что знаешь сам.

Подумай, Томас, о посмертной славе.

Король умрет, придет другой король

И все переиначит королевство.

Король забыт людьми, едва почил,

Лишь мученики правят из могил;

Мучители стыдятся и бегут

Расплаты, ибо Время правит суд.

Подумай о паломниках, рядами

Простертых ниц пред скромными камнями,

Подумай о коленопреклоненье,

Живом из поколенья в поколенье,

О чудесах Господних поразмысли -

И стан своих завистников исчисли.

Томас

Об этом размышлял я.

Искуситель

Вот поэтому

Всевластен разум, коль явился свет ему.

Ты ведь уже размышлял - и во время молений,

И на крутом подъеме дворцовых ступеней,

И между сном и бодрствованием, в ранний час,

Пока птички пели, ты размышлял обо всем

без прикрас.

Ведь ничто не вечно - один оборот колеса,

И гнездо разграблено - ни яйца, ни птенца;

В амбарах ни зернышка, цвет злата потух,

Драгоценности рассверкались на груди у шлюх,

Святилище взломано, и накопленное веками

Растащено девками и временщиками.

Нет, чуда не будет, - твои апостолы

Вмиг позабудут твои эпистолы;

Потом только хуже: станет лень им

Славить тебя иль сводить к преступленьям

Жизнь твою, - и только историк неугомонный

Скрупулезно перечислит твои изъяны

И, приведя фактических доказательств великое

множество,

Заявит: все просто. Нами в очередной раз правило

ничтожество.

Томас

Но если нет достойного венца,

За что тогда сражаться до конца?

Искуситель

Вот-вот, и это нужно взять в расчет.

Святые - кто сравнится славой с ними,

Обставшими навеки Божий трон?

Какая власть земная, лесть земная

Убогой не предстанет в тот же миг,

Как мы ее сравним с блаженством рая?

Путь мученика - вот твоя стезя.

Ничтожный здесь, внизу, - высок на небе.

И, в бездну глядя, видит он своих

Мучителей в вихревороте скорби,

В мученьях адских вечность напролет.

Томас

Нет!

Кто ты такой, зачем ты искушаешь

Меня моим желаньем тайным? Те

Сулили славу, власть и вожделенья -

Земные блага. Что сулишь, что просишь?

Искуситель

Лишь то сулю, чего ты хочешь сам.

Прошу лишь то, что можешь дать. Чрезмерна ль

За грезу величавую цена?

Томас

Те предлагали то, что можно взять.

Не хочется, но можно. Ты, напротив,

Сулишь мне сны.

Искуситель

Ты знаешь эти сны.

Томас

Проклятие гордыни - как его

Мне избежать в такой душевной смуте?

Я знаю: искушение твое

Сулит мне здесь тщету и там мученья.

Как грешную гордыню обороть

Гордынею еще греховней? Не страдать,

не действовать -

И муки вечной избежать - возможно ли?

Искуситель

Ты знаешь и не знаешь суть поступков и страданий.

Ты знаешь и не знаешь, что поступки суть

страданья,

Страданья суть поступки. Не страдает деятель,

Не действует страдалец, но единая

И вечная связь Действие - Страдание -

Желанна, ибо выстрадана; выстрадана,

Ибо желанна; колея, которая

Довлеет, дабы колесо вращалось

И вечно неподвижно оставалось.

Хор

Нету покоя дома. На улице нет покоя.

Слышу, спешат толпою. Воздух тяжел и густ.

Тяжелы и густы небеса. И земля гудит под ногою.

Что за чад, что за смрад повсюду? Темный

зеленый свет из тучи, на дереве высохшем

опочившей? Из земли хлынули плодные

воды яда. Что за роса выступает,

смердя, у меня на запястьях?

Искусители

(вчетвером)

Жизнь человека - обман и разочарование.

Вещи вокруг - подделки,

Подделки или разочарование:

Русские горы и искусные актеры,

Призы в детской викторине

И виктории призовых поэтов,

Ученая степень и государственная должность.

Все подделано, и человек подделывается

Под дела, оборачивающиеся подделкой.

Вот человек упрямый, слепой, одержимый

Идеей саморазрушения,

Минующий мошенничество за мошенничеством,

Ступенями восхождения вплоть до финального

заблуждения,

Очарованный собственным великолепием,

Враг обществу, враг самому себе.

Священники

(втроем)

О, Томас, утихни, оставь воевать стихии.

Ветрила от ветра храни; разорвутся; мы в бурю

Ждем, пока волны уймутся, полдневной лазури

ждем ночью,

Чтобы найти те пути, по которым доплыть и дойти

Можно, не ждем ли, покуда светило изволит взойти?

Хор, священники и искусители

(попеременно)

X: Это сова закричала иль знак меж ветвей подают?

С: Окна закрыты ли и заперты ли ворота?

И: Дождь ли стучится в окно или ветер ревет

у ворот?

X: Факел ли в зале горит и свеча ли чуть теплится

в келье?

С: Стражник ли встал у стены?

И: Или пес отгоняет бродяг?

X: Сотнями рук машет смерть, подбираясь

по тысяче тропок.

С: Может у всех на виду, может тайно,

невидно-неслышно, прийти.

И: Может шепнуть на ушко или молнией в черепе

чиркнуть.

X: Можешь пойти с фонарем и свалиться

в отхожий канал.

С: Можешь, взбираясь по лестнице, встать

на худую ступеньку.

И: Можешь, вкушая от яств, ощущать в животе

пустоту.

Хор

Мы не были счастливы, Господи, не были

слишком счастливы.

Мы не вздорные болтуньи, мы знаем, чего нам

ждать и чего не ждать.

Мы знаем унижения и мучения,

Мы знаем надругательства и насилия,

Беззакония и чуму,

Старика без очага зимою

И детей без молока летом,

Плоды трудов наших, отринутые у нас,

И тяжесть грехов наших, низринутую на нас.

Мы видели смерть молодого мельника

И горе девы, распростертой над потоком.

И все же, на наш взгляд, мы при этом жили,

Жили и как бы жили,

Собирая развеянное по ветру,

Собирая хворост,

Сооружая крошечный кров

Для сна, и еды, и питья, и веселья.

Бог никогда не жалел нам надежды, какого-то

смысла, но ныне нас жжет новый ужас, великий,

вселенский, ни спрятаться, ни отвратить, он течет

под ногами и в небе,

Под дверь натекает и по дымоходу, струится нам

в уши, и в рот, и в глаза.

Бог оставляет нас. Бог оставляет нас, больше

безумья и боли, чем смерть и рожденье.

Сладкий и сытный, висит на дремучем ветру

Запах отчаянья;

Все на дремучем ветру вдруг становится зримо:

Мяуканье леопарда, косолапая поступь медведя,

Ведьмины пляски орангутана, голос гиены, ждущей

Веселья, веселья, веселья. Явились Князья

Преисподней сегодня.

Пляшут вокруг нас и лежат возле нас, бьются

и вьются, вися на дремучем ветру.

Архиепископ наш, Томас, спаси нас, спаси нас,

спаси хоть себя - и мы будем тогда спасены.

Иль погуби себя, зная, что все мы погибнуть

должны.

Томас

Теперь мой ясен путь и суть его проста -

И дверь для искушений заперта.

Последнее звучало всех подлее:

Творить добро, дурную цель лелея.

Избыток сил в ничтожных прегрешеньях

Лишь на начальных чувствуем ступенях.

Уж тридцать лет тому, как я познал

Пути блаженств, успехов и похвал.

Вкус плоти, вкус ученья, любознайства,

Искусств и знаний пестрое хозяйство,

Как соловей поет, сирень как пахнет,

Уменье фехтовать и разуменье шахмат,

Любовь в саду и пение под лютню -

Равно желанны в юности. Но вот

Иссякнет пыл - нет ничего минутней -

И в скудости своей Тщеславие встает.

Не все доступно - так оно речет.

Дея добро, грешишь. Когда я ввел

Закон монаршей властью и повел

Войну против французов, я побил баронов

В их собственной игре. И я презрел

Знать грубую с приманками ее,

С повадками под стать ногтям нечистым.

Пока мы пировали с королем,

Я знать не знал, что к Богу я влеком.

Но тот, кто служит королю, не может

Грешить и плакать, как служитель Божий.

Ибо чем выше дело, которому служишь,

тем вернее оно служит тебе,

Пока ты служишь ему, а борьба с политиканами

Сводит все дело к политике: не потому, что они

не правы;

А потому, что они политиканы. Увы,

То, что вам осталось досмотреть из моей жизни,

Покажется приглашением к собственной казни,

Нелепым самоуничтожением лунатика,

Богоугодным самосожжением фанатика.

Я знаю, что история извлечет впоследствии

Из ничтожнейшей причины серьезнейшие следствия.

Но за каждый грех, за любое святотатство,

Преступление, оскорбление, унижение

и бесстыдство,

Угнетение, равнодушие и прочее - вы все

Должны быть наказаны. Все. Все.

Ни страдать, ни действовать не собираюсь отныне

под острием меча.

Ныне, мой добрый Ангел, порукой от палачей

Господом посланный мне, взмой. Ангел мой,

над остриями мечей.

 

МЕЖДУДЕЙСТВИЕ

АРХИЕПИСКОП ПРОИЗНОСИТ ПРОПОВЕДЬ В РОЖДЕСТВЕНСКОЕ УТРО 1170 г.

"Слава в вышних Богу и на земле мир, в человеках благоволение".

Четырнадцатый стих второй главы Евангелия от св. Луки. Во Имя Отца, и Сына, и Духа Святаго. Аминь.

Возлюбленные чада Господни, проповедь моя в это рождественское утро будет недолгой. Мне хочется только, чтобы вы поразмыслили в сердцах ваших о глубоком значении и таинстве нашей рождественской мессы. Ибо, когда бы мы ни служили мессу, мы неизменно возвращаемся к Страстям Господним и к Смерти на Кресте, сегодня же мы делаем это в День Рождества Христова. Так что нам надлежит единовременно возрадоваться Его приходу в мир во спасение наше и вернуть Господу в жертву Плоть Его и Кровь, воздаяние и ответ за грехи всего мира. Как раз нынешней ночью, только что закончившейся, предстало неисчислимое воинство небесное перед вифлеемскими пастухами, говоря им: "Слава в вышних Богу и на земле мир, в человеках благоволение". Как раз в эти, из всего года, дни празднуем мы и Рождество Христово, и Его Страсти и Смерть на Кресте. Возлюбленные чада, мир не устает удивляться этому. Ибо кто же на свете станет плакать и ликовать единовременно и по одной и той же причине? Ибо или радость будет вытеснена горем, или же горе уступит место радости и ликованию. Ибо только в Христианском Таинстве нашем можем мы плакать и ликовать единовременно и по одной и той же причине. Теперь задумайтесь на мгновенье над значением слова "мир". Не удивляет ли вас, что Ангелы провозвестили мир, тогда как вся земля была объята войной или страхом перед войной? Не кажется ли вам, что посулы ангельские были ошибочны, неисполнимы и ложны?

Вспомните теперь, как сам Господь наш говорил о мире. Он молвил ученикам своим: "Мир оставляю вам, мир мой даю вам". Но думал ли Он о мире, как мы его понимаем сейчас, - королевство Англия в мире со своими соседями, бароны в мире с королем, человек мирно считает в дому свою мирную прибыль, очаг разожжен, лучшее вино выставлено на стол, чтобы угостить друга, жена поет колыбельную детям? Тем, кто стал Его учениками, суждено было иное: им предстояло идти далеко по свету, испытывать бедствия на земле и на море, претерпевать боль, пытки, тюремное заключение, разочарования и, наконец, мученическую гибель. Что же имел Он в виду? Если вопрос этот беспокоит вас, вспомните и другие слова Его: "Не так, как мир дает, я даю вам". Так что Он дал своим ученикам мир, но не тот, который дает наш мир.

Подумайте еще и о том, о чем, должно быть, не задумывались ни разу. Не только Рождество Христа во и Смерть на Кресте празднуем мы в эти дни, но я уже назавтра грядет День Первого Великомученики св. Стефана. Полагаете ли вы случайным то обстоятельство, что День Первого Великомученика следует сразу же за Днем Рождества Христова? Ни в коей мере. Точно так же, как плачем мы и ликуем единовременно по причине Рождества Христова и Страстей Господних, точно так же, лишь в приуменьшенном виде, оплакиваем мы и славим великомучеников. Мы оплакиваем грехи мира, замучившие их, мы ликуем оттого, что еще одна душа сопричислена к святым на Небесах, во слову Господа и во спасение человека.

Возлюбленные чада, не должно думать нам о великомучениках как о всего лишь хороших христианах, убитых за то, что они были хорошими христианами, - иначе бы нам оставалось только плакать о них. Не должно думать как о всего лишь хорошем христианине о том, кто возвысился до сонма святых, иначе нам оставалось бы только ликовать. Но ведь и плач наш, и ликование наше не от мира сего. В христианском великомученичестве никогда нет ничего случайного, ибо святыми становятся не волею случая. Тем менее достигается великомученичество усилиями человеческой решимости стать святым - и ложно было бы это сравнивать с человеческой решимостью и борьбой за то, чтобы стать правителем над человеками. Мученичество есть всегда промысел Божий, из Любви Его, предостережение людям и урок им, дабы вернулись они на правильный путь. Мученичество никогда не бывает во исполнение умысла человеческого, ибо истинный мученик тот, кто стал орудием в Руце Божьей, кто смирил свою волю пред Волей Божьей и ничего для себя самого не желает - даже славы великомученической. И точно так же, как на земле Церковь плачет и ликует единовременно, так на Небесах святые истинно высоки, поставив себя ниже всех, и видны не так, как мы их видим, но в свете Божества, от которого черпают они свое существование.

Возлюбленные чада Господни, я говорил вам сегодня о великомучениках минувших дней, дабы вы вспомнили и о нашем, кентерберийском великомученике, св. архиепископе Эльфеге, ибо уместно в День Рождества Христова воспомнить, каков Мир, дарованный Им, и еще потому, что, возможно, недолгое время спустя у вас появится еще один великомученик и, возможно, еще не последний. Я прошу вас удержать слова мои в сердцах ваших и воспомнить их в должный срок. Во Имя Отца, и Сына, и Духа Святого. Аминь.

 

* ЧАСТЬ ВТОРАЯ *

УЧАСТВУЮТ

Три священника.

Четыре рыцаря.

Архиепископ Томас Бекет.

Хор женщин Кентербери.

Служки.

Действие разворачивается: в первой картине - в покоях

архиепископа, во второй - в соборе.

Время действия 29 декабря 1170 г.

Хор

Птица ль на юге поет?

Только чаячьи крики, на берег гонимые бурей.

Что за приметы весны?

Скорая смерть стариков, а не всходы, движенье,

дыханье,

Дни стали, что ли, длинней?

Дни длинней и темней, ночь короче и холоднее.

Воздух удавленно сперт, а ветров вороха - на востоке.

Во поле враны торчат, голодая, всегда начеку, а в лесу

Пробуют совы пустотную песенку смерти.

Что за приметы весны?

Лишь ветр_о_в ворох_а_ на востоке.

Что за смятенье в священные дни Рождества?

Где благодать, где любовь, где покой и согласье?

Мир на земле есть всегда нечто зыбкое, ежели

с Богом нет мира.

Мир оскверняет война, а святит только смерть

во Христе.

Мир надо чистить зимой, не то ждут нас опять

Грязь по весне, пламя летних пожаров

и безурожайная осень.

Меж Рождеством и Страстной много ль дел

на земле?

В марте оратай очнется, о той же землице радея,

Что и всегда; ту же песню щеглы заведут.

В пору, когда лопнут почки, когда бузина

и боярышник брызнут,

К водам клонясь, когда воздух светлив и высок,

Речи у окон певучи и дети резвы у ограды.

Что за дела будут сделаны к этому сроку, какие

злодейства

В пении птичьем потонут, в зеленой листве,

о, какие злодейства

В памяти пашни потонут? Мы ждем, ждать

недолго,

Но долго само ожиданье.

Входит первый священник. Перед ним выносят хоругвь св. Стефана. (Строки,

выделенные далее курсивом, не произносятся, а поются.)

Первый священник

Следует за Рождеством День св. Стефана, Первого

Великомученика.

Князья сидели и сговаривались против меня,

лжесвидетельствуя.

День, наипаче угодный для нашего Томаса сыздавна.

Он на колени встает и взывает, моля, к небесам:

Боже, прости им грехи их.

Князья сидели и сговаривались.

Слышна входная св. Стефана. Входит второй священник.

Перед ним выносят хоругвь св. Иоанна Евангелиста.

Второй священник

Следует за Днем св. Стефана День Иоанна Апостола.

Посреди собрания уста он отверз.

Сущее изначально, открытое нашему слуху,

Нашему зрению доступное, в наших руках

сбереженное

Слово, открытое слуху, доступное зренью,

Твердим за тобою вослед.

Посреди собрания.

Слышна входная св. Иоанна. Входит третий священник.

Перед ним выносят хоругвь невинных мучеников.

Третий священник

Следует за Днем св. Иоанна День Невинных

Мучеников.

Из уст младенцев, о Господи!

Как голоса ручейков, или арф, или грома, - поют

Песню как будто впервые.

Кровью святых истекли они, словно водой.

Без погребенья уснувшие. Боже, воздай же,

Крови святой не оставь неотмщенной. Се голос,

се плач.

Из уст младенцев, о Господи!

Священники стоят вместе перед хоругвями.

Первый священник

А после этого дня, на четвертый день за Рождеством.

Втроем

Ликуем и славим.

Первый священник

В жертву приносит себя за народ, за себя, за грехи.

Пастырь за паству.

Втроем

Ликуем и славим.

Первый священник

Сегодня - ликуем и славим?

Второй священник

А что за день сегодня? Уж половина прошла сего дня.

Первый священник

А что за день сегодня? День как день, сумрак года.

Второй священник

А что за день сегодня? Ночь как ночь, рассвет как

рассвет.

Третий священник

Знать бы тот день, на какой уповать иль какого

страшиться.

Ибо на каждый должны уповать и любого

страшиться. Мгновенья

Поровну весят. И лишь избирательно, задним числом,

Мы говорим: то был день. Ведь решающий час -

Здесь, и сейчас, и всегда. И сейчас,

в отвратительном облике,

Может нам вечность явиться.

Входят четверо рыцарей. Хоругви исчезли.

Первый рыцарь

Солдаты короля.

Первый священник

Мы вас узнали.

Добро пожаловать. Далек ли был ваш путь?

Первый рыцарь

Сегодня нет; но срочные дела

Из Франции призвали нас. Мы мчались,

Вчера пересекли Пролив, сошли на берег ночью.

Нам требуется ваш архиепископ.

Второй рыцарь

И срочно.

Третий рыцарь

По приказу короля.

Второй рыцарь

По делу короля.

Первый рыцарь

Снаружи войско.

Первый священник

Вам ведомо гостеприимство Томаса.

Час трапезы настал. Архиепископ наш

Нам не простит дурного обращения

С высокими гостями. Отобедайте

У нас и с ними прежде всяких дел.

Мы о солдатах также позаботимся.

Обед, потом дела. У нас копченый окорок.

Первый рыцарь

Дела, потом обед. Мы закоптим ваш окорок,

А после отобедаем.

Второй рыцарь

Нам надо повидать архиепископа.

Третий рыцарь

Скажите же ему,

Что мы в гостеприимстве не нуждаемся.

Обед себе найдем.

Первый священник

(служке)

Ступайте же к нему.

Четвертый рыцарь

И долго ль ждать?

Входит Томас.

Томас

(священникам)

Как ни бесспорны наши ожидания,

Предсказанное грянет неожиданно

И в неурочный час. Придет, когда

Мы заняты делами высшей срочности.

Найдете на моем столе

Бумаги все в порядке и подписанными.

(Рыцарям.)

Добро пожаловать, за чем бы ни пришли.

Так вы от короля?

Первый рыцарь

Ты сомневаешься?

Не нужно лишних глаз.

Томас

(священникам)

Оставьте нас.

Так в чем же дело?

Первый рыцарь

Вот такое дело.

Трое остальных

Ты, архиепископ, восстал на короля; восстал

на короля и попрал законы страны.

Ты, архиепископ, назначен королем; назначен

королем, чтобы ты выполнял его повеления.

Ты его слуга, его ключ, его отмычка.

Ты сам по себе птичка-невеличка.

Ты осыпан его милостями, от него у тебя власть,

перстень и печати

Сын купчишки, так ли изволишь себя теперь

величать!

Королевское порождение, королевское измышление,

кровью чужой и гордыней своей упившийся тать.

Из лондонской грязи да в князи за здорово живешь!

Упивающаяся собственным великолепием вошь!

Королю надоели твои козни, интриги,

клятвопреступления и ложь!

Томас

Это клевета.

И до, и после посвящения в сан

Я оставался верен королю англичан.

Со всею властью, какую он мне даровал,

Я его верноподданный вассал.

Первый рыцарь

Со всею властью! Велика ли твоя власть,

Скоро мы поразведаем всласть.

Верноподданный всегда и поныне

Лишь своей подлости, злобе и гордыне.

Второй рыцарь

Верный своей жадности и сатанинской злобе.

Не помолиться ли нам за тебя, твое преподобье?

Третий рыцарь

Помолимся за тебя!

Первый рыцарь

Помолимся за тебя!

Втроем

Тебя погубя, мы помолимся за тебя!

Томас

Следует ли так понимать, господа,

Что ваше срочное дело заключается

Лишь в оскорблениях и клевете?

Первый рыцарь

Это всего лишь

Выражение нашего законного

верноподданнического гнева.

Томас

Верноподданнического? По отношению к кому же?

Первый рыцарь

К королю!

Второй рыцарь

К королю!

Третий рыцарь

К королю!

Втроем

Да здравствует король!

Томас

Смотрите, как бы не выела моль

Ваше новое платье "Да здравствует король".

У вас еще что-нибудь?

Первый рыцарь

Именем короля!

Сказать сейчас?

Второй рыцарь

А для чего мы гнались?

Глянь, как петляет старый лис!

Томас

То, что сказать вы взялись,

Именем короля - если и вправду именем короля, -

Следует объявить принародно. Если у вас имеются

обвинения,

То я их принародно и опровергну.

Первый рыцарь

Нет, здесь и сейчас!

Пытаются напасть на него, но священники

и служки возвращаются и безмолвно преграждают

им путь.

Томас

Сейчас и здесь!

Первый рыцарь

О прежних твоих злодействах и говорить нечего,

Они общеизвестны. Но когда доверчиво

Прощенный, возвращенный, возведенный

в прежний сан,

Ты оказался у родных осин,

Какова была твоя благодарность? Добровольный

изгнанник,

Ибо никто тебя не высылал, не принуждал, -

Злоумышленник и изменник,

Короля французского ты толкал

К ссоре с нашим, и Папа пленником

Твоих гнусных наветов стал.

Второй рыцарь

И все же наш король, исполненный милосердия,

Уступая искательному усердию

Твоих радетелей, затянувшуюся тяжбу

Прервал, вернув тебе высочайшую дружбу.

Третий рыцарь

И память об измене твоей навсегда погребая,

Вновь сделал тебя архиепископом нашего края.

Прощенный, возвращенный, возведенный

в прежний сан.

Где ж твоя благодарность, неверный куртизан?

Первый рыцарь

В клевете на тех, кто за молодого принца?

В отрицании законности коронации?

Второй рыцарь

В шантаже анафемой?

Третий рыцарь

Постоянную подлость возвел ты в принцип.

Интригуя против всех, кто в отсутствие короля,

Но во благо ему печется о нации.

Первый рыцарь

Факты, увы, таковы.

Отвечай, как бы ты ответил

Самому королю. Ведь мы посланы и за этим.

Томас

Никогда я не интриговал

Против принца, его покорный вассал.

Власть его чту. Но зачем отослал

Он моих ближних, зачем он меня самого

В Кентербери заточил одного?

И все же я желаю ему одного:

Тройного венца, трех держав три короны.

А что касается епископов отлученных,

Пусть едут к Папе. Он их отлучил, а не я.

Первый рыцарь

По твоему наущению.

Второй рыцарь

Работа твоя.

Третий рыцарь

Их возврати.

Первый рыцарь

Возврати их.

Томас

Я не отрицаю,

Что споспешествовал этому. Но никогда я

Папских велений, тем паче проклятий не вправе

менять.

Пусть едут к Папе, он властен прощать

Умыслы против меня, против Церкви святой.

Первый рыцарь

Так иль не так. Королевский Указ:

Вон из страны и прочь с наших глаз.

Томас

Если Указ Королевский таков,

Я вам отвечу: семь лет мое стадо

Было без пастыря пищей волков.

Море легло между нами преградой.

Я вам отвечу: семь лет на чужбине

Я претерпеть еще раз не готов.

Я вам отвечу: такого отныне

Вы не дождетесь во веки веков.

Первый рыцарь

В ответ на высочайшее повеленье

Ты нанес величайшее оскорбленье;

Безумец, которому ничто не препятствует

Воевать даже с собственною паствою.

Томас

Не я нанес оскорбленье королю

И не о его милосердии молю.

И не на меня, не на Томаса Бекета с окраины,

Вы, как гончие псы, натравлены.

Закон Христианства и Право Рима -

Вот к чему вы столь нетерпимы.

Первый рыцарь

Жизнью своей ты, однако, не дорожишь.

Второй рыцарь

На лезвии ножа ты, однако, задрожишь.

Третий рыцарь

Однако только предатели говорят так смело.

Втроем

Однако! Изменник, в измене своей закоснелый!

Томас

Власти Рима себя вверяю,

Если ж убьете меня, то, знаю,

Власти Господа вверен буду.

Четвертый рыцарь

Эй, Божье воинство, повяжи иуду!

Выдайте, именем короля, смутьяна.

Первый рыцарь

Или же сами падете бездыханны.

Второй рыцарь

Будет болтать.

Вчетвером

Меч королевский пора достать.

(Уходят.)

Хор

Вот они, вестники смерти; чувства обострены

Тонким предчувствием; я услышал

Пенье ночное и сов, я увидел в полдень -

Крылья перепончатые пластают, громоздкие

и смехотворные. Я ощутил вкус

Падали в ложке своей. Я почуял

Дрожь земли в сумерках, странную, постоянную.

Я услышал

Смех, примешавшийся к визгу звериному, визг

пополам со смехом: шакала оскал и осла

и галдение галки, и тарабарщину мыши

и табаргана, и гогот гагары-сомнамбулы.

Я увидел

Серые выи дрожащими, крысьи хвосты

мельтешащими в духоте зари. Я вкуси!

Скользкую живность, еще не уснувшую,

с сильным соленым привкусом твари подводной;

я ощутил вкус

Краба, омара и устриц, медуз и креветок -

и лопаются живыми во чреве, и чрево лопнуло

на заре; я почуял

Смерть в белых розах, смерть в примулах, смерть

в колокольчиках и гиацинтах; я увидел

Тулово и рога, хвост и зубы не там, где всегда;

В бездну морскую возлег я, вдыхая дыханье

морских анемонов, взасос пожираемых губкой.

Возлег я во прах и взглянул на червя.

В небесах

С коршуном вкупе пронесся. Позверствовал

с коршуном и подрожал с воробьем. Я почуял

Рожки жука-навозника, чешую гадюки, быструю,

твердую и бесчувственную кожу слона, скользкие

рыбьи бока. Я почуял

Гниль на тарелке, и ладан в клоаке, клоаку

в кадильнице, запах медового мыла на тропах

лесных, адский запах медового мыла на

тропах лесных, в шевеленье земли.

Я увидел

Светлые кр_у_ги, летящие долу, к смятенью

Горилл нисходя. Мне ль не знать, мне ль не знать,

Чт_о_ наступить собиралось? Ведь было повсюду:

на кухне, в передней,

В клетях, в амбарах, в яслях и в торговых рядах,

В наших сердцах, животах, черепах в той же мере,

Как в злоумышленьях могучих,

Как в хитросплетениях властных.

Все ведь, что выпряли Парки,

И все, что сшустрили князья.

В наших мозгах, в наших венах напрядено,

Исшустрено колеей шелкопряда,

Вгрызлось в печенки всем женщинам Кентербери.

Вот они, вестники смерти; теперь слишком поздно

Сопротивляться - я каяться рано еще.

Ничто не возможно, кроме постыдного обморока

Согласившихся на последнее унижение.

Я согласился, растоптанный, изнасилованный,

Вовлеченный в духовную плоть природы,

Укрощенный животною силой духа,

Обуянный жаждой самоуничтожения,

Окончательной и бесповоротной смертью духа,

Окончательным оргазмом опустошения и позора.

Архиепископ, владыка наш Томас, прости нас,

прости нас, молись за нас, чтобы мы могли

тебя помолиться из глуби стыда.

Входит Томас.

Томас

Мир вам, мир вашим помыслам и страхам.

Все так и будет, и со всем смиритесь.

То ваша часть всеобщей ноши, ваша

Часть вечной славы. Таково мгновенье,

Но будет и другое - и оно

Пронзит вас жгучим и нежданным счастьем,

Всю мощь Господня Промысла явив.

Вы все забудете в заботах по хозяйству,

Все вспомните потом у очага,

Когда забывчивость и старость подсластят

И возвращающимся сном представят память,

Перевранным во многих пересказах. Сном,

неправдой.

Избытка правды не перенести.

Входят священники.

Священники

(вразнобой)

Владыко, здесь нельзя оставаться. Они возвратятся.

Вперед. Через черный ход. Вернутся с оружием.

Мы не сдюжим. Скорее в алтарь.

Томас

Всю жизнь они шли за мною, всю жизнь. Всю

жизнь я их ждал. Смерть придет за мной

не раньше, чем я буду достоин. А если

я достоин, то чего же бояться.

Я здесь только для того, чтобы объявить мою

последнюю волю.

Священники

Владыко, они приближаются. Они вот-вот будут

здесь.

Тебя убьют. Поспеши к алтарю.

Поспеши, владыко. Не трать времени на разговоры.

Так нельзя.

Что с нами будет, владыко, если тебя убьют, что

с нами будет?

Томас

Мир вам! Успокойтесь! Вспомните, где вы и что

происходит.

Никого не намереваются лишать жизни, кроме меня.

Я не в опасности, я просто близок к смерти.

Священники

А вечерня, владыко, а вечерня! Ты не должен

забывать богослужения!

В собор! к вечерне! в собор!

Томас

Спешите туда и помяните меня в своих молитвах.

Пастырь останется здесь, дабы пощадили паству.

Я предощущаю блаженство, предчувствую небеса,

предвкушаю -

Я зван - и не собираюсь отлынивать долее.

Пусть все, что свершится,

Будет радостным завершением.

Священники

Держите его! вяжите его! ведите его!

Томас

Руки прочь!

Священники

В собор! и живее!

Уводят его силой. Во время реплики хора декорация меняется.

На сцене внутренние помещения собора. Пока говорит наш хор, другой, в

отдалении, поет латинскую молитву "День гнева".

Хор

Немы руки, сухи веки,

Только ужас - больший ужас,

Чем в разодранных кишках.

Только ужас - больший ужас,

Чем в выламыванье пальцев,

Чем в проломленном челе.

Больший, чем шаги у входа,

И чем тень в проеме двери,

И чем ярость пришлецов.

Ада посланцы ненадолго удалились, во человеческом

образе, минули, сгинули,

Брызнули замятью праха, забвенные и презренные;

только

Белое блинообразное лицо Смерти, безмолвной

рабы Господней,

И за ним - Лик Смерти на Суде, явленный

Иоанну Богослову.

И за Ликом Смерти на Суде - пустота, неизмеримо

ужасней любого из зримых образов ада;

Пустота, отсутствие, отлучение от Господа;

Ужас не требующего усилий странствия в край

пустоты,

В пустоту без края, в отсутствие, в пустоту,

в полость,

Где некогда живший лишен малейшей возможности

Отвлечься, обмануться, поддаться мечтам,

притвориться,

Где нет для души никаких соблазнов, ибо нет ни

звуков, ни очертаний,

Ни красок, ни объемов, чтобы отвлечь, чтобы

развлечь душу,

Замкнутую на самой себе навсегда, самою собой

питаемую, пустоту пустотою,

Ибо не смерти страшимся, а той несмерти, что

ждет по смерти,

Страшимся, страшимся. Кто же тогда за меня

заступится,

Кто за меня вмешается - когда это будет нужно

сильней всего?

Мертвый на кресте, Исусе,

Иль твои страданья всуе

И труды твои зазря?

Прах я, прах - и стану прахом.

Я перед последним крахом.

Смерть уже у алтаря.

В соборе. Томас и священники.

Священники

Дверь на запор. Дверь на запор.

Дверь на запоре.

Мы спасены. Мы спасены.

Они не посмеют.

Они не сумеют. У них не хватит сил.

Мы спасены. Мы спасены.

Томас

Отоприте врата! распахните врата!

Я не желаю превращать в крепость

Дом Веры, Церковь Христову, святилище.

Церковь обороняется иначе, по-своему, не камнем

И дубом; камень и дуб коварны;

Камень и дуб - пустое, устои Церкви не в них.

Церковь должна быть открыта, даже врагу.

Отоприте врата!

Первый священник

Владыко! ведь это не люди. Ворвутся сюда не как

люди они,

А как буйные звери. Ведь это не люди, святилище

чтущие,

К телу Христову с колен устремленные; это ведь

Буйные звери. Ты б не дал войти во храм

Льву, леопарду, волку и кабанам -

Так велик ли срам

Оборониться против зверей в человеческом облике,

против людей,

К зверю себя приравнявшим и вечную душу

сгубившим? Владыко!

Томас

Отоприте врата!

Вы думаете, я отчаялся, я сошел с ума.

У этого мира на обоих глазах пелена.

Вы судите по результату, а сущность для вас не

важна.

Вы верите в очевидное. В каждом шаге

и в каждом вздохе

Высчитываете последствия - хороши они или плохи, -

Не понимая, что окончательный итог

Зло и добро запутает в единый клубок.

Смерть моя не есть вопрос времени,

Ибо мое решенье превыше времени,

Если вам угодно считать решеньем

То, что преображает меня своим приближеньем.

Я отдаю жизнь

Во имя Завета Господня превыше закона мирского.

Отоприте врата! отоприте врата!

Нам не должно торжествовать в сражении,

в хитрости, в сопротивлении,

Ни биться со зверем, ни побеждать его. Мы

бились со зверем

И победили его. А нынешняя победа

Только в страданье родится. Такая победа достойней.

Ныне триумф Распятого, ныне

Отоприте врата. Я приказываю. ОТОПРИТЕ ВРАТА!

Врата отпирают. Входят рыцари. Они под хмельком.

Священники

Сюда, владыко. Быстро. Наверх. На крышу.

В тайник. Быстро. Пошли. Ведите его.

Рыцари

Томас Бекет, где ты, изменник?

Где, лжесвященник, твоя голова?

Для Даниила готова могила,

Для Даниила в пасти у льва.

Кровью Агнца омыт не ты ли?

И не ты ли в пасти у льва?

Для Даниила готова могила.

Это ли час твоего торжества?

Томас Бекет, где ты, изменник?

Где, искуситель, твоя голова?

Для Даниила готова могила

В пасти у льва. Это ль - час торжества?

Томас

Праведному человеку аки льву рыкающему

Бояться нечего.

Я здесь.

Я не изменник королю. Я служитель

Господа, и Господь мой спаситель.

Кровь Его за меня пролилась.

Кровь моя прольется сейчас.

Церковь наша стоит на крови.

Всегда на крови. Кровь за кровь.

Его кровь спасла мою жизнь.

Моя кровь отмстит Его смерть.

Смерть за смерть.

Первый рыцарь

Сними отлучение с отлученных.

Второй рыцарь

Откажись от прав, незаконно приобретенных.

Третий рыцарь

Верни сокровища, исчисляемые в миллионах.

Первый рыцарь

Покорись обоим помазанникам Божьим,

воссевшим на тронах.

Томас

Во имя Господа мне умереть угодно.

Во имя Церкви, мирной и свободной.

Делайте со мной что хотите,

Но людей моих пощадите.

Не троньте, позорные псы, ни одного.

Именем Господа запрещаю.

Рыцари

Предатель! предатель! предатель!

Томас

Ты, Реджинальд, предатель трижды.

Ты меня предал как мой вассал.

Ты меня предал как мой прихожанин.

Ты предал Господа, осквернив Его Церковь.

Первый рыцарь

Изменнику не должен ничего я,

А то, что должен, заплачу с лихвою!

Томас

Тебе, Владыка Небесный, Тебе, Приснодева,

Тебе, Иоанн Креститель,

Вам, пресвятые апостолы Петр и Павел, Тебе,

великомученик Денис,

Вам, Святые, предаю в руки свою судьбу и судьбу

Церкви.

(Пока совершается убийство, мы слышим хор.)

Хор

Воздух очистим! вычистим небо! вымоем ветер!

камень от камня отнимем и вымоем их.

Гнилостный край, и зацветшие воды, и наша

скотина, и мы перепачканы кровью.

Очи мне ливень кровавый слепит. Где Отчизна?

Где Кентское графство? Где Кентербери?

В прошлом, о, в прошлом, о, в прошлом. В краю

сухих сучьев бреду; где надломишь, там брызнули

кровью; в краю из каменьев, где тронешь их,

брызнули кровью.

Как я вернусь, хоть когда-нибудь, к тихой погоде

земли?

Ночь, не бросай нас, скрой время, спрячь солнце,

не надо весны, ни рассвета.

Как мне взглянуть ясным днем на привычные

вещи - ведь все перепачкано кровью и крови

завеса пред взором?

Мы не хотели никаких событий.

Мы разумели отдельные крушения,

Личные потери и всеобщие несчастия,

Жили и как бы жили.

Ужас ночи мы прогоняли дневным трудом,

Ужас дня - тяжким сном;

Но болтовня на базаре, ручка метлы,

Вечернее разгребание золы,

Дрова, положенные в очаг на рассвете, -

Все это делало наши страдания выносимей.

Каждый ужас можно было назвать по имени,

Каждую печаль довести до определенного конца:

В жизни нет места для слишком долгого горевания.

Но то, что сейчас, - вне жизни, вне времени, -

Мгновенная вечность зла и кривды.

Мы в грязи, которую нам не смыть, мы во вшах,

мы со вшами;

Не мы одни осквернены, не дом наш один,

и не город один наш,

Весь мир прогнил.

Воздух очистим! вычистим небо! вымоем ветер!

камень от камня отнимем, и кожу от плоти, и

плоть от кости, и отмоем их. Вымоем камень

и кость, мозг и душу, - отмоем, отмоем,

отмоем.

Рыцари, завершив убийство, выходят на просцениум и обращаются к публике.

Первый рыцарь

И все же хочется обратить ваше внимание на некоторые сопутствующие обстоятельства. Нам понятия что вы можете отнестись к нашим поступкам известным предубеждением. Вы англичане, и поэтому считаете, что игра должна быть честной. При виде того, как четверо расправляются с одним, вы болеете за того, кто в меньшинстве. Достойнейший образ чувств! он не чужд и мне. Тем не менее хочу воззвать и к вашему чувству чести. Вы англичане, и поэтому не станете судить, не выслушав обе стороны. Ведь именно так сыздавна повелось в нашем суде. Я, правда, недостаточно искушен в таких тонкостях, чтобы самому браться за дело. Я человек поступков, а не слов. Поэтому ограничусь тем, что представлю вам истинных ораторов, которые, каждый в меру своих возможностей и со своей точки зрения, сумеют объяснить вам основные стороны этого крайне сложного вопроса. Первым я приглашаю выступить нашего старейшего рыцаря, моего соседа по графству барона Вильяма де Треси.

Третий рыцарь

Увы, я отнюдь не столь искушенный оратор, как вам могло показаться из слов моего старинного друга Реджинальда Фицеса. Но есть кое-что, о чем мне хотелось бы поведать, а раз так, то почему бы и не поведать. Дело вот в чем: содеянное нами, что бы вы об этом ни думали, не сулило нам совершенно никакой личной выгоды. (Голоса других рыцарей: "Слушайте! слушайте!") Не сулило и не принесло. Нам предстояло потерять куда больше, чем получить. Мы ведь простые англичане, и наша родина для нас важней всего. Опасаюсь, что впечатление, произведенное нами, не было чересчур благоприятным. И действительно, мы знали, что нам досталась чрезвычайно грязная работенка: не говорю о других, но мне самому пришлось крепко выпить - хотя вообще-то я не пью, - чтобы она оказалась мне по плечу. Честно говоря, убивать архиепископа просто с души воротит, особенно если ты вырос в хорошей христианской семье. Так что если мы показались несколько бесцеремонными, то можно понять почему; я же сам об этом чрезвычайно сожалею. Мы понимали, что таков наш долг, но отдавать его было очень тяжко. И, как я уже отметил, нам-то это не сулило ни единого гроша. Да мы и не ждали. Мы прекрасно знаем, в каком направлении будут развиваться дальнейшие события. Король Генрих - Господи, благослови его - будет вынужден заявить, из соображений государственной пользы, что никогда ни о чем подобном не помышлял и что преступников ждет суровая кара; в лучшем случае, нам предстоит провести остаток дней в изгнании. И даже если все разумные люди задним числом придут к мысли, что архиепископа следовало устранить, - а лично я им всегда восхищался, - то, учитывая, какой замечательный спектакль он устроил в свои последние мгновенья, _нам_ они благодарности не выкажут. Собственно говоря, мы погубили не столько его, сколько себя, в этом можете не сомневаться. Так что. как я уже сказал в самом начале, признайте за  нами хотя бы отсутствие малейшей личной заинтересованности. Это, думается, все, что я хотел сказать.

Первый рыцарь

Полагаю, нельзя не согласиться с тем, что Вильям де Треси говорил чрезвычайно убедительно и обрисовал важную сторону дела. Суть его выступления в том, что мы не преследовали никаких личных целей. Но наши поступки нуждаются в более серьезном оправдании, и вы его услышите от последующих ораторов. Позвольте предоставить слово Хью де Морвилю, специально занимавшемуся исследованием вопроса о государственной власти и конституционном праве. Сэр Хью де Морвиль, прошу вас.

Второй рыцарь

Первым делом я хочу обратиться к обстоятельству, прекрасно обозначенному нашим предводителем Реджинальдом Фицесом, - к тому обстоятельству, что вы англичане и поэтому всегда болеете за того, кто оказался в меньшинстве. Таково истинно английское представление о честной игре. На наших глазах в меньшинстве оказался наш достойнейший архиепископ, лучшие качества которого я всегда глубоко ценил. Но так ли все обстояло на самом деле? Я взываю не к вашим эмоциям, но к вашему разуму. Вы люди умные, здравомыслящие, и в ловушку, подстроенную чувствами, вас не заманишь. Поэтому и прошу вас трезво взвесить предположительный ответ на два вопроса: чего хотел архиепископ и чего хотел король. Здесь ключ к проблеме. Король был в своих намерениях чрезвычайно последователен. В царствование покойной королевы Матильды и при незадачливом узурпаторе Стефане центральная власть в королевстве очень ослабела. Король стремился лишь к одному: восстановить ее, ограничить произвол на местах, всегда деспотический и зачастую своекорыстный, и изменить законодательство. Поэтому он решил, что Томас Бекет, успевший зарекомендовать себя чрезвычайно способным администратором (этого никто не собирается отрицать), должен объединить в своих руках власть канцлера и архиепископа. Если бы Бекет покорствовал королевской воле, у нас было бы почти идеальное государство: единение духовной и светской власти при центральном руководстве. Я хорошо знаю Бекета, неоднократно с ним сталкивался по самым различным делам и должен сказать, что никогда не встречал человека, настолько одаренного для службы на высочайших должностях. Но что же произошло? В тот самый день, когда Бекет, по королевскому повелению, стал архиепископом, он сложил с себя обязанности канцлера, он стал святей всех священников, он начал - недвусмысленно и агрессивно - вести аскетический образ жизни, он сразу же заявил, что есть высшая власть, нежели королевская, которую сам же на протяжении стольких лет и в борьбе со столь многими упрочивал. Он объявил, наконец, - Бог знает почему - эти две власти несовместимыми... Согласитесь, что подобные высказывания со стороны архиепископа будят в народе, вроде нашего, нездоровые настроения. По крайней мере, в этом и до сих пор вы со мной согласны, я читаю это на ваших лицах. И только средства, к которым нам пришлось прибегнуть на пути к праведной цели, вам претят. Никто не может сожалеть о необходимости прибегнуть к насилию сильней, чем мы. К несчастью, бывают эпохи, когда насилие становится единственным способом для осуществления общественной справедливости. В другую эпоху вы можете низложить неугодного архиепископа парламентским голосованием и казнить его как изменника с соблюдением процедуры - и никому не приходится мириться с тем, что его начнут называть убийцей. А в грядущем и такие, весьма умеренные, средства могут оказаться излишними. Но если вы теперь пришли к простому подчинению потребностей церкви интересам государства, то не забывайте, что именно мы сделали в этом направлении первый шаг. Мы послужили орудием при создании государства, которое вас в принципе устраивает. Мы служили вашим интересам и заслужили ваши рукоплесканья, и если на нас лежит какая бы то ни было вина, то вы делите ее с нами.

Первый рыцарь

Над словами Морвиля стоит призадуматься. Он, как мне кажется, сказал едва ли не все, что необходимо, для тех, кто был в силах следить за его изысканными рассуждениями. Но, так или иначе, у нас остался еще один оратор, и его точка зрения, думаю, отличается от уже изложенных. Если кто-то из присутствующих еще не убедился в нашей правоте, то, полагаю, Ричард Брито, отпрыск рода, прославленного своей верностью церкви, сумеет убедить и его? Прошу вас, сэр.

Четвертый рыцарь

Предшествующие ораторы, не говоря уже о нашем предводителе Реджинальде Фицесе, сказали немало, верного. Мне нечего добавить к их последовательным рассуждениям. То, что я собираюсь сказать, можно выразить в форме вопроса: кто же убил архиепископа? Будучи свидетелями этого прискорбного происшествия, вы, вероятно, усомнитесь в правомерности такой постановки вопроса. Но вдумайтесь в ход событий. Я вынужден, весьма ненадолго, пойти по стопам предыдущего оратора. Когда покойный архиепископ был канцлером, он с непревзойденным умением управлял страной, вносил в нее единство, стабильность, порядок, уравновешенность и справедливость, в которых она так сильно нуждалась. Но как только он стал архиепископом, его поступки приняли прямо противоположный характер: он проявил полнейшее безразличие к судьбам страны и, честно говоря, чудовищный эгоизм. Этот эгоизм все усиливался и стал, вне всякого сомнения, буквально маниакальным. У меня есть неоспоримые свидетельства тому, что, еще не покинув Францию, он заявил во всеуслышание, дескать, жить ему осталось недолго и в Англии его убьют. Он пускался на всяческие провокации; из всего его поведения, шаг за шагом, можно сделать только один вывод: он стремился к мученической смерти. Даже в самом конце он не внял голосу разума - вспомните только, как он уклонялся от ответов на наши вопросы. И уже выведя нас из всяческого человеческого терпения, он все еще мог легко ускользнуть: спрятаться и переждать, пока наш правый гнев не повыветрится. Но не на такой поворот событий он рассчитывал: он настоял, чтобы перед нами, еще охваченными неистовством, раскрыли ворота собора. Надо ли продолжать? С такими уликами на руках вы, я думаю, вынесете единственно возможный вердикт: самоубийство в состоянии помешательства. В таком приговоре будет только милосердие по отношению к человеку, так или иначе истинно великому.

Первый рыцарь

Спасибо, Брито. Полагаю, что сказанного достаточно. Вам теперь надлежит тихо разойтись по домам. Пожалуйста, не скапливайтесь группами на перекрестках и не совершайте ничего, что могло бы привести к общественным беспорядкам.

Рыцари уходят.

Первый священник

Отец, отец, от нас ушедший, нас покинувший,

Как мы тебя обрящем? с высоты какой

Взор долу обратишь? На небесах еси,

А кто направит нас, поправит нас, кто будет

править нами?

Какой тропой - и сквозь какую пагубу -

К тебе придем? Когда осуществится

Могущество твое? Ведь Церковь наша

Осквернена, поругана, заброшена,

Язычники к развалинам грядут

Построить мир без Бога. Вижу! Вижу!

Третий священник

Нет. Ибо Церковь крепче в испытаниях,

Могущественней в горе. Все гонения -

Как укрепления: покуда есть бойцы,

Готовые погибнуть. Уходите,

Заблудшие и слабые, бездомные

На небе и земле. На западный край Англии,

А то и к Геркулесовым столпам,

На скорбный берег кораблекрушенья,

Где мавры попирают христиан,

Идите - или к северному морю,

Где стужа сводит руки и низводит в тупость ум;

Прибежища в оазисах ищите,

Союза - с сарацинами, деля

Их грязные обычаи, взыскуя

Забвения в сералях южных нег,

Отдохновения в тени фонтана;

А то - кусайте локти в Аквитании.

В кольце свинцовом боли голова,

Баюкая одну и ту же муку,

Заищет оправдания поступкам

И пряжу иллюзорности спрядет -

И та распустится в геенне мнимой веры,

Какая и неверия страшней.

То жребий ваш - и прочь отсюда.

Первый священник

Отче,

Чей новый славный сан еще неведом нам,

Молись за нас.

Второй священник

В Господнем соприсутствии,

В кругу святых и мучеников, вознесенных ранее,

Не забывай нас.

Третий священник

Возблагодарим

Спасителя за нового святого.

Хор

(пока на заднем плане другой хор поет по-латыни

"Те Деум")

Слава Тебе, Господи, славу Свою всему земному

ниспосылающий -

Снегу, дождю, буре, вихрю, всем тварям земным,

и ловцам, и ловимым.

Ибо все сущее есть лишь во взоре Твоем, только

в знанье Твоем, только в свете Твоем

Сущее есть; даже тем, кто отверг Тебя, явлена

Слава Твоя, тьма являет собой Славу Свету.

Те, кто Тебя отвергает. Тебя отвергать не смогли

бы, когда б Тебя не было, и отрицание

несовершенно, поскольку,

Будь совершенным оно, их бы не было вовсе самих.

Не отвергают, а славят Тебя они, ибо живут;

все живое Тебя утверждает и славит; и птицы

небесные, ястреб и зяблик, и твари земные,

ягненок и волк, червь, ползущий в земле,

червь, грызущий во чреве.

И посему тот, кому Ты явился открыто, - открыто

и славит Тебя: в своих мыслях, словах и поступках.

Даже с рукой на метле, со спиною, согнувшейся

при разведенье огня, и с ногами, истертыми при

разгребанье золы, мы, прачки, уборщицы,

посудомойки,

Мы, со спиною, под ношей согнувшейся,

и с ногами, истертыми грехом, с рукою, закрыв-

шею очи от страха, с главою, поникшею в горе,

Славим Тебя, даже в харканье зим, и в напевах

весны, и в жужжании лета, и в разноголосице

птиц и животных.

Славим Тебя за Твое милосердье кровавое,

за искупление кровью. Ибо пролившейся кровью

святых

Почва напитана - так возникают святыни.

Ибо где б ни был святой, где бы мученик кровь

свою крови Христовой ни пролил в ответ, -

Почва святою становится - и не исчезнет

святилище, -

Пусть его топчут чужие солдаты, пусть, вчуже

любуясь, сверяются с картой туристы;

Всюду на свете, оттуда, где западный вал гложет

бреги Ионы,

Вплоть до тех мест, где ждет гибель в пустыне,

молитва в забытых углах развалившихся за ночь

империй,

Почва такая родит во спасенье земному родник -

и ему не иссякнуть вовеки,

Хоть он отвергнут навеки. Мы благодарим Тебя,

Боже,

Ибо отныне Ты Кентербери освятил.

Прости нас, Господи, ибо мы люди простые.

Мы запираем дверь и садимся у очага.

Мы страшимся благословения Божьего, одиночества

Божьей ночи, поражения неизбежного и лишений

сопутствующих;

Мы страшимся несправедливости человеческой

менее, чем справедливости Божьей,

Мы страшимся руки у окна, и огня в яслях,

и драчуна в трактире, и толчка в яму

Менее, чем страшимся Любви Господней.

Ведомы нам прегрешения наши, и слабость наша,

и вина наша, о, нам ведом

Грех мира на главах наших, кровь всех мучеников

и святых

На главах наших.

Господи, помилуй нас.

Иисусе, помилуй нас.

Господи, помилуй нас.

Святой Томас, помолись за нас.

(1935)

 

Примечания

УБИЙСТВО В СОБОРЕ. Одна из стихотворных драм Элиота и единственная среди них трагедия, написанная в 1935 г. В основе трагедии - подлинные исторические события: борьба и смерть Архиепископа Кентерберийского Св. Томаса Бекета (1118-1170), стремившегося поднять духовный авторитет Церкви и ограничить своеволие короля Генриха II (по приказу которого он и был убит), и произвол баронов. "То правит король, то бароны" - ситуация иронически предвосхищает нынешнюю российскую, когда центральная власть не знает, как управиться с избранными губернаторами. В текст трагедии включена подлинная проповедь Св. Томаса. Диалектика "четырех искусителей" проходит лейтмотивом сквозь все творчество Элиота - от ранних антиклерикальных сатир до поздних поэтических и эссеистических сомнений католических поэтических и эссеистических сомнений католического стихотворца, каким он стал или, по меньшей мере, стремился стать.

 

Стихи на случай 

 

НА ОБОРОНУ ОСТРОВОВ

Пусть эти памятники немолчной музыки

строительного камня, многих веков

терпеливого возделывания английской

земли и английской поэзии

сомкнутся с воспоминаниями о нынешней

обороне островов,

с воспоминаниями об отправленных

на серые корабли - линейные, торговые,

рыболовные - о тех, кто легли костьми

в английскую мостовую на дне морском,

о тех, кто по новым правилам бился со смертью,

боролся с властью мрака в огне и воздухе,

о тех, кто дорогами предков пришел на поля

Фландрии, Франции, тех, неразгромленных

в день разгрома, сдержанных в день торжества,

изменивших обычаям предков лишь в вооружении,

и снова о тех, для кого дорогами славы

служат тропинки и улицы Англии:

чтобы сказать былым и грядущим поколениям

нашей крови и нашего языка, что

сейчас мы заняли наши места, повинуясь приказу.

1940

Перевод А. Сергеева

 

О ПОЭЗИИ ВОЕННОГО ВРЕМЕНИ

(Стихотворение написано по просьбе мисс Шторм

Джеймсон для книги "Взывает Лондон"; Нью-Йорк, 1942)

Это вовсе не выражение коллективного чувства

Несовершенно отраженное в ежедневных газетах.

Где точка в которой чисто индивидуальный взрыв

Врывается

На тропу трудов более характерных

При сотворении вселенной, при выведении символов

Превыше нашего понимания? Столкновение при

котором

Мы присутствуем

Есть схватка сил не подконтрольных опыту -

Природы и Духа. Индивидуальный опыт как правило

Слишком велик или слишком мал. Наши чувства

Случайные явления

В усилиях связать воедино день и ночь.

Весьма вероятно стихотворение может выйти

И у юноши: но стихотворение еще не поэзия -

Такова жизнь.

Война не есть жизнь: этой ситуацией

Нельзя пренебречь, хоть ее и невозможно принять.

Такие проблемы решаются засадами и атаками.

Обороной и марш-бросками.

Терпением не заместишь нетерпения

Равно как и наоборот. Лишь абстрактная концепция

Личного опыта максимальной интенсивности

Становясь универсальной что мы и называем

"поэзией"

Может быть воплощена в стихе.

Перевод В. Топорова

 

ИНДУСАМ, ПАВШИМ В АФРИКЕ

Предназначение человека - в его собственной

деревне,

В его собственном очаге и в стряпне его жены;

В сиденье на приступке в час заката,

Во взгляде на внуков и на соседских внуков,

Играющих друг с дружкой во дворе.

Весь в шрамах но уже в безопасности, такой человек

Обладает воспоминаниями, воскресающими в час

беседы

(В прохладный час или в теплый - это зависит

от климата),

Воспоминаниями о чужаках, как они сражались

на чужбине,

Будучи чужаками и друг для дружки.

Предназначение человека это вовсе не

предопределение,

Каждая страна становится для одних отечеством

А для других чужбиной. Там где падешь смертью

храбрых

Слившись воедино с предопределением, там ты свой.

Тамошняя деревня - твоя деревня.

Не ваша была там земля - и не наша - но

и в нашем Мидлэнде

И у вас в Пятиречье кладбища точно такие же.

Пусть воротившиеся домой расскажут о вас одно

и то же:

О действиях во имя общей цели, о действиях

Ничуть не менее плодотворных из-за того что ни

вам ни нам

Не дано вплоть до Страшного суда познать

Что такое плодотворность действий.

Перевод В. Топорова

 

УОЛТЕРУ ДЕ ЛА МАРУ

(К 75-летнему юбилею)

Когда ребенок посреди ручья

Находит островок с песчаным гротом

(Сыграть бы в прятки, да, пожалуй, я

Столкнусь тут с крокодилом, с бегемотом,

Какая-нибудь дикая свинья

Подстережет меж пальм за поворотом,

Лемуры охраняют здешний клад.

А демоны отнюдь не обезьяны),

Он об открытье делает доклад

За ужином - и требует у няни

Каких-нибудь стихов. Но чьи - гласят

О том, что спать пора?..

А ну, в тумане

В саду очнется призраков толпа

Загадочных и страшных очертаний

И станет ночь стоглаза и слепа;

А ну, и в доме вдруг все станет ново -

И со стопою встретится стопа,

И звонкий стих ударит слово в слово;

А ну, коты запляшут под луной,

Собаки запоют, залают совы -

И ведьмы ввысь метлатою волной;

А ну, до нас сейчас не достучаться

И путник, одинокий и больной,

Напрасно ищет в доме домочадца;

Так кто же, кто же это написал?

Кто описал? Чьи вольные пассажи

Хранят в кромешном мраке свой накал?

Кто на чеку, кто с нами, кто на страже,

Кто прочих стихотворцев обскакал

На ослике, летящем без поклажи,

И паутину тихую соткал -

И зазвенели звуки чистой пряжи?

Перевод В. Топорова

 

ПОСВЯЩЕНИЕ ЖЕНЕ

Для той кому обязан крадущимся наслаждением

В миг пробужденья чувства обостряющим

И ритмом сна, отдохновение дарующим.

Дыханьем в унисон

Двух тел благоухающих друг другом

Двух дум в одной не требующей слов

Двух слов в одном не требующем смысла.

Никакой зиме не заморозить

Никакому зною не засушить

В нашем и только нашем розарии наших роз,

Но строки этого посвящения предназначены

для сторонних глаз:

Личные слова адресованы тебе публично.

Перевод В. Топорова

 

Камень (Песнопения) (1934) 

 

I

Орел парит в зените небес,

Стрелец и Псы стремятся по кругу.

О вечное круговращенье созвездий,

О вечная смена времен года,

Весна и осень, рожденье и умиранье!

Бесконечный цикл от идеи к поступку,

Бесконечные поиски и открытья

Дают знанье движенья, но не покоя;

Знанье речи, но не безмолвья,

Знанье слов и незнанье Слова.

Знанье приводит нас ближе к незнанью,

Незнанье приводит нас ближе к смерти,

Ближе к смерти, не ближе к БОГУ.

Где Жизнь, которую мы потеряли в жизни?

Где мудрость, которую, мы потеряли в знанье?

Где знанье, которое мы потеряли в сведеньях?

Циклы небес за двадцать столетий

Удаляют от БОГА и приближают к Праху.

Я приехал в Лондон, в вечное Сити,

Где река проносит чуждые ей предметы,

Там мне сказали: Здесь слишком много церквей

И слишком мало пивных. Здесь мне сказали:

Попов на пенсию! Церковь нужна

Не там, где люди работают, а где они

в воскресенье.

В Сити колокола не нужны:

Пусть они пробуждают предместья.

Я приехал в предместья, и там мне сказали:

Шесть дней мы трудимся, дайте хоть на седьмой

Съездить в Хайндхед иль Мейденхед.

В плохую погоду мы дома читаем газеты.

В фабричных районах мне сказали

Об экономических закономерностях.

В приятной сельской местности мне казалось,

Что сельская местность только для пикников.

Церковь, казалось мне, не нужна

Ни в сельской местности, ни в предместьях,

И в городе - разве для пышных свадеб.

РУКОВОДИТЕЛЬ ХОРА:

Соблюдайте почтительное молчанье!

Ибо к нам приближается Камень.

Не разрешит ли он наши сомненья?

Камень. Страж. Чужестранец.

Тот, кто видел, что произошло,

И видит, что произойдет.

Очевидец. Судья. Чужестранец.

Человек, сотрясенный БОГОМ,

Прирожденный носитель истины.

Входит КАМЕНЬ, ведомый мальчиком.

КАМЕНЬ:

Жребий людской - непрестанный труд

Иль непрестанная лень (что труднее),

Иль беспорядочный труд (что мучительно).

Долго топтал я точило и знаю:

Трудно нести добро, забывая

То, что считают счастьем, ступая

Прямой дорогой к забвенью, встречая

Спокойствием всех, сулящих бесчестье,

Неприязнь иль рукоплесканья.

Все желают вложить капиталы,

Но многие ждут дивидендов.

Сделайте волю свою совершенной.

Я говорю вам: старательно сейте,

Не помышляя о жатве.

Мир вращается, мир меняется,

Лишь одно не меняется.

Сколь живу, оно не меняется.

Как ни назвать его, не меняется

Противоборство Добра и Зла.

Святыни и церкви свои вы забыли,

Как люди нашего века глумитесь

Над плодами былого добра и тешите

Свой ум, здравомысленный и просвещенный.

Во-вторых, вы презрели и умалили пустыню.

Пустыня не в отдаленных тропиках,

Пустыня не за углом,

Пустыня притиснута к вам в вагоне метро,

Пустыня в сердце вашего брата.

Добрый человек - созидатель,

Если он созидает добро.

Я покажу вам, что строят ныне

И, чтоб вас ободрить, - что строили прежде.

Сделайте волю свою совершенной.

Я покажу вам работу смиренных. Внимайте.

(Свет постепенно меркнет, в полутьме слышно

пенье РАБОЧИХ):

В зиянье положим

Новый кирпич,

Из новой глины

На извести новой,

Где балки прогнили,

Положим новые,

Где слово не сказано,

Там мы положим

В основанье

Новое слово,

Совместный труд,

Церковь для всех

И работа для каждого.

Каждый к труду.

(Силуэты РАБОЧИХ проступают на фоне

тусклого неба.

На их пенье издали отзывается пенье

БЕЗРАБОТНЫХ):

Мы без работы.

Руки в карманах,

Тоска на лицах,

Стынем на улицах,

Дрогнем в домах.

В заброшенном поле

Ржавеет в почве

Забытый плуг.

В этой стране

Одна сигарета

На двух мужчин,

Полпинты пива

На двух женщин.

Наша жизнь

Никому не в радость,

Нашу смерть

Не отметит "Таймс".

(Снова пенье РАБОЧИХ):

Река течет, по кругу движется год.

Ласточка и воробей хлопочут,

И нам руки сложить -

Значит, не жить.

А на плуг подналечь

И хлебы испечь -

Значит, не умереть на короткой постели

На узкой улице. Эта улица

Не имеет начала, движенья, покоя, конца,

Только шум без слов и еда без вкуса.

Мы положим

В основанье

Созиданье

Начала и конца этой улицы:

Церковь для всех

И работа для каждого.

Каждый за труд.

II

Таковы были ваши отцы,

Сограждане святых, домочадцы БОГА, стоявшие на

твердыне Апостолов и пророков с краеугольным

камнем. Самим Иисусом Христом.

Но вы, хорошо ли вы строили, если сидите

беспомощно в полуразрушенном доме,

Где многие родились для жизни в лени

и нестроенье, для смерти в убожестве и презренье,

А рожденные строить и исправлять протянули

ладони в чужие страны, надеясь, что люди там

постоянно будут им подавать и сосуд

наполнять.

Дом ваш построен косо и криво, вам стыдно,

гадаете вы суетливо,

надо ли из себя нелживо дом построить для

БОГА-Духа.

Духа, который стоял на волнах, словно фонарь

на спине черепахи.

Вы скажете: "Ближнего как любить? Ибо любовь

познается в деянье, равно как с желанным роднит

желанье; а мы - что мы даем любви, кроме труда,

не нужного никому никогда.

Безработные, мы ничего не даем, кроме песен,

которые мы поем, и никто к ним не снизойдет,

И в конце нас отправят на свалку к тому, что

отверженней, чем помет".

Вы, хорошо ли вы строили, не забыли

о краеугольном камне?

Мыслили об отношеньях между людьми и забыли

об отношенье людей к БОГУ.

"Гражданство наше на Небе" - верно, но это

образ и образец гражданства вашего на земле.

Когда ваши отцы назначили место БОГУ,

И всех неудобных святых, апостолов, мучеников

Поместили в подобье Уипснейдского зверинца, -

Ваши отцы принялись расширять империю

И одновременно развивать промышленность.

Они экспортировали железо, уголь,

Хлопок, текстиль, современное просвещенье

И все остальное, включительно капиталы

И Слово Божье в нескольких вариантах:

Британская раса, поверив в свою миссию,

Выполнила ее, не устроив собственный дом.

Все, что делалось в прошлом, приносит вам плод,

гнилой или спелый.

Церковь вечно должна созидаться, всегда

загнивать и всегда возрождаться.

Мы расплачиваемся за каждое злое дело в былом:

За алчность, обжорство, лень, небреженье Словом

Божьим,

За гордыню, распутство, предательство - каждый

грех.

Всякое доброе дело в былом вам приносит

наследство.

Ибо добрые и злые дела принадлежат отдельному

человеку, только когда он стоит по ту сторону

смерти.

Но здесь, на земле, воздается добром и злом

за все, что делали ваши предшественники.

И зло, и грехи отцов вы можете искупить, ходя

в смиренном раскаянье;

А добро вы должны удержать в борьбе, верные

сердцем, как ваши отцы, добывшие это добро

в борьбе.

И Церковь вечно должна созидаться, ибо вечно

гниет изнутри и терпит нападки извне;

Ибо это закон жизни; и следует помнить, что

в дни процветанья

Храм люди забудут, а в дни испытаний осудят.

Как вам жить, если не жить сообща?

Есть ли жизнь, кроме жизни в сообществе,

А все сообщества жили, хваля БОГА.

Даже углубившийся в созерцанье отшельник,

Дни и ночи которого хвалят БОГА,

Возносит молитвы за Церковь, Тело Христово.

А вы живете, разбросанные вдоль дорог,

И ни на миг не подумаете о ближнем,

Если только он не досадил вам,

И в автомобилях носитесь взад-вперед,

Зная дороги, но не имея дома.

Даже семьи ваши не передвигаются вместе,

Но каждому сыну подай свой мотоцикл,

А дочь уносится на случайном багажнике.

Многое разрушать, многое строить, многое

возрождать;

Да немедля начнутся труды, да не тратятся время

и силы;

Да привозится глина из ямы, да пилится пилами

камень,

Да не угаснет огонь в кузне.

III

Слово ГОСПОДНЕ сошло ко мне, говоря:

О несчастные города многоумных людей,

О жалкая поросль просвещенных людей,

Заблудшая в лабиринтах собственных хитростей,

Преданная плодами собственных изобретений:

Я дал вами руки, а вы молитвенно их не сложили,

Я дал вам речь, а вы неумолчно болтаете,

Я дал вам Закон, а вы учредили комиссии,

Я дал вам уста для изъявления дружбы,

Я дал вам сердца, а вы недоверчивы.

Я дал вам свободу выбора, вы же колеблетесь

Между бесплодной мыслью и необдуманным

делом.

Многие пишут книги и печатают их,

Многие жаждут увидеть имя свое в печати,

Многие в ней читают только отчеты о скачках

Вы читаете многое, только не Слово БОГА,

Вы возводите многое, только не Дом БОГА.

И мне вы построите оштукатуренный дом

И набьете его трухой воскресных газет?

ПЕРВЫЙ МУЖСКОЙ ГОЛОС:

Зов с Востока:

Что делать с побережьем дымных кораблей?

Ты оставишь народ мой, забывчивый и забытый,

В лености, тяжком труде и неразуменье?

Останется рухнувшая печная труба,

Облупившийся остов, ржавый железный лом

В разбросанных кирпичах, где бродит коза.

Где слово Мое не сказано.

ВТОРОЙ МУЖСКОЙ ГОЛОС:

Зов с Севера, Запада, Юга,

Откуда тысячи ежедневно

Ездят в вечное Сити;

Где Слово Мое не сказано -

В стране маргариток и теннисных брюк

Кролик подроет и укоренятся волчцы,

И терние процветет на гравии,

И ветер скажет: "Здесь жили

Порядочные безбожные люди:

От них осталась одна асфальтовая дорога

И тысяча закатившихся мячей для гольфа".

ХОР:

Мы строим вотще, если строим без помощи ЮГА.

Как сбережете вы город без помощи БОГА?

Тысяча регулировщиков уличного движенья

Не скажут, зачем вы пришли и куда идете.

Морские свинки и полевые сурки

Строят лучше, чем люди, строящие без БОГА.

Побредем ли мы средь бесконечных развалин?

Я любил красу Твоего Дома и мир Твоего

Святилища.

Подметал полы и украшал алтари.

Где нет храма, не будет родного дома,

Хотя у вас есть приюты и учрежденья,

Ненадежные комнаты, нанятые за деньги,

Сырые подвалы, в которых плодятся крысы,

Или гигиеничные коридоры

С пронумерованными дверьми,

Или дом чуть получше, чем дом соседа.

Когда Чужестранец спросит: "Зачем вы живете

городом?

Вы прижались друг к другу из чувства любви

друг к другу?"

Что вы ответите? "Вместе живем мы, чтобы

Зарабатывать друг на друге"? или: "Это сообщество"?

И Чужестранец уйдет и вернется в пустыню.

О душа моя, будь готова к пришествию Чужестранца,

Того, кто знает, как задавать вопросы.

О усталость людей, уходящих от БОГА

К грандиозным замыслам, славным деяньям,

К искусствам, изобретеньям, новым дерзаньям,

К величественным, давно опровергнутым планам

Подчинить человеку землю и воду,

Освоить океаны и горные кряжи,

Поделить звезды на избранные и обычные,

Создать совершенный кухонный холодильник,

Создать основанную на силлогизмах мораль,

Создать и издать максимальное множество книг,

Мечтая о счастье, швырять пустые бутылки,

От опустошенности к энтузиазму

По поводу нации, расы, всего человечества;

Хотя вы забыли дорогу к Храму,

Некто помнит путь к вашей двери:

От Жизни вы уклонялись, от Смерти не сможете.

Вы не сможете не принять Чужестранца.

IV

Одни готовы построить Храм,

Другие считают, что Храмов строить не нужно.

Так было и в дни Неемии, Пророка.

В чертоге Шушане в нисане-месяце,

Подавая вино Артаксерксу,

Он оплакал разрушенный Иерусалим;

Вот Драконов источник, ворота Навозные,

Ворота Источника и Царев водоем -

Все сожжено огнем, все в развалинах,

И нет места пройти животному.

И, когда он начал отстраивать стены города,

Извне угрожали враги,

Изнутри - соглядатаи и сребролюбцы.

Так что строили, как подобает мужчинам:

В одной руке мастерок, в другой - меч.

V

Боже, спаси меня от человека добрых намерений,

но нечистого сердцем: в сердце злейший обман

и горчайший грех.

Санаваллат, хоронит, и Товия, аммонитский раб,

и Гешем, аравянин: они, без сомненья, радели

об общем благе.

Охрани меня от врага, который на мне наживется,

и от друга, который на мне разорится.

Не забыть слова Неемии, Пророка: "В руке

мастерок, в кобуре начеку револьвер".

Сидящие в доме, назначенье которого позабыто:

они, как змеи, греющиеся на солнце на разбитых

ступенях.

А другие носятся возле, словно собаки, полные

прыти, вынюхивают и лают: "Этот дом -

гадюшник, разрушим его

И покончим с позором и мерзостью христиан".

И этим не оправдаться, и тем.

И они сочиняют бессчетные книги, ибо не могут

молчать из тщеславия и безумства: и каждый жажде

возвыситься, дабы скрыть свою пустоту.

Если нет смиренья и чистоты в сердце, нет их

и в доме: и если нет их в доме, нет их и в городе.

Человек, строивший днем, к ночи вернется

к домашнему очагу: и дар тишины благословит

его, и перед сном - дремота.

Но нас окружают собаки и змеи: поэтому кто-то

работает, а кто-то держит копье.

VI

Трудно тем, кто не знал гонений

И не знал ни единого христианина,

Поверить в россказни о гоненьях на христиан.

Трудно тем, кто живет близ банка,

Усомниться в надежности денег.

Трудно тем, кто живет близ полиции,

Поверить в торжество преступности.

Вы мните, что Вера восторжествовала в Мире

И что львам уже не нужны сторожа?

И что все, что случилось, не может случиться вновь?

И что ваши скромные совершенства,

Такие, как учтивость в общенье,

Долговечней, чем Вера, наполнившая их смыслом?

Мужчины! Чистите зубы с утра и на ночь;

Женщины! Делайте маникюр:

Вы чистите зубы пса и кошачьи когти.

За что людям любить Церковь и ее законы?

Она твердит о Жизни и Смерти: они бы охотно

о них забыли.

Она нежная там, где им хочется твердости,

и твердая там, где им хочется мягкости.

Она твердит о Зле и Грехе и других неприятных

вещах.

Они же все время стараются убежать

От мрака внутреннего и внешнего,

Изобретая системы столь совершенные, что при

них никому не надо быть добрым.

Но природный человек затмевает

Человека придуманного.

И Сын Человеческий не был распят раз

и в древности.

Кровь Мучеников не лилась только в древности,

Жития Святых не свершались только в древности:

Ибо Сын Человеческий распинаем всегда,

И еще будут Мученики и Святые.

И, если кровь Мучеников потечет по ступеням!

Нам сначала надо построить эти ступени;

И, если Храм должен быть разрушен,

Сначала надо построить Храм.

VII

В начале Бог сотворил мир. Безвидность и пустоту,

Безвинность и пустоту. И тьму над бездною.

А когда появились люди, то каждый по-своему,

в муках, все устремились к БОГУ

Вслепую и тщетно, ибо суть человека - тщета,

а человек без БОГА - семечко на ветру: несетя

туда-сюда, ни приюта, ни прорастанья.

Они шли за светом и тенью, и свет вел их к свету.

а тень к мраку.

Поклонялись деревьям и змеям, поклонялись

и бесам, только бы поклоняться: ибо жаждали

жизни за пределами жизни и восторгов, но не

телесных.

Безвидность и пустота. Безвидность и пустота.

И тьма над бездною.

И Дух носился над водою.

И люди, пошедшие к свету, сами были от света

И сотворили Высокие Религии, что хорошо,

Ибо Высокие Религии ведут от света к свету,

к Познанью Добра и Зла.

Но их свет был всегда окружен и пронизан тьмою -

Так воздух наших морей пронизан мертвящим

дыханьем Арктики;

И они пришли к концу, зашли в тупик, где

жизнь, чуть мерцает.

И каждый казался сморщенным старичком, как

ребенок, умерший от голода.

Молитвенные колеса, культ мертвых, отрицанье

мира, утвержденье обрядов, смысл коих забыт,

На гонимых ветром барханах и в горах, где ветер

разносит снег.

Безвидность и пустота. Безвидность и пустота.

И тьма над бездною.

Тогда в предназначенный миг настал миг времени

и во времени,

Миг не из времени, этим мигом сотворено время

то, что зовут историей: ибо без смысла нет

времени, а этот миг времени и придал ему

смысл.

Тогда показалось: отныне люди от света пойдут

к свету при свете Слова

Жертвенным и Страстным путем, данным им,

несмотря на людскую природу;

Низкие, как всегда, плотские, своекорыстные, как

всегда, жадные и близорукие, как всегда,

Но всегда они не сдаются, утверждают, возобновляют

поход по пути, освещенному светом;

Мешкают, останавливаются, блуждают

и возвращаются, но не идут по другому пути.

Но, кажется, что-то случилось, чего не случалось

прежде: хотя мы не знаем, когда, почему, где и как.

Люди оставили Бога не ради других богов, но ради

не-бога; отнюдь не случалось прежде,

Чтобы люди и отрицали богов, и поклонялись

богам, первым из них признав Разум.

А затем Деньги и Власть, с позволенья сказать,

Жизнь, Расу и Диалектику:

Церковь отвергнута, башня разрушена, колокола

низринуты, что же нам делать?

Разве стоять с пустыми руками ладонями вверх

В век, постепенно идущий вспять.

(Голос БЕЗРАБОТНЫХ вдали):

В этой стране

Одна сигарета

На двух мужчин,

Полпинты пива

На двух женщин...

ХОР:

А что говорят, что все люди спешат в могучих

автомобилях назад?

(Голос БЕЗРАБОТНЫХ еще слабее):

Стынем на улицах...

ХОР:

Безвидность и пустота. Безвидность и пустота.

И тьма над бездною.

Это Церковь предала людей или люди предали

Церковь?

Когда с Церковью не считаются, даже не борются,

люди забыли всех богов,

Кроме Похоти, Лихоимства и Власти.

VIII

Отец, мы рады твоим словам

И без страха глядим в грядущее,

Помня о прошлом.

Тебе унаследовали язычники

И осквернили твой храм.

Кто он, пришедший сюда из Едома?

Он топтал точило один.

Пришел говорящий о бедах Иерусалима

И оскверненье святых мест,

Петр-Пустынник {*}, бичующий словом.

{* Петр-Пустынник - вдохновитель Первого

Крестового похода.}

И среди внимавших ему

Сколько-то добрых людей и много дурных,

А большинство - никаких,

Как все люди повсюду.

Кто-то пошел ради славы,

Кто-то из своенравья и любопытства,

Кто-то алчный ради добычи.

Много тел досталось коршунам Сирии

И рыбам на пути кораблей;

Много душ осталось в Сирии,

Еще живых, но уже растлившихся;

Много вернулось опустошенных,

Больных обнищавших людей,

Которых разрушило солнце Востока

И семь смертных грехов Сирии:

А на пороге их встретил чужой человек.

Наш король преуспел в Акке {*}.

{* Акку в 1104 году взял иерусалимский

король Балдуин I.}

И, несмотря на бесчестье,

На гибель знамен и гибель людей,

На гибель веры там или здесь,

Осталось большее, нежели россказни

Стариков зимними вечерами.

Все, что там было доброго,

Могла сотворить лишь вера,

Полная вера немногих,

Частичная вера многих.

Не жадность, разврат, предательство,

Зависть, безделье, обжорство, гордыня:

Не они причина Крестовых походов,

Они причина их неудачи.

Помните веру, что увела людей

На призыв бродячего проповедника.

Наш век - век умеренной добродетели

И умеренного греха:

Люди сейчас не отступятся от Креста,

Ибо не примут его на себя.

Все же нет ничего невозможного, ничего

Для людей веры и убеждений.

А поэтому сделаем веру свою совершенной.

Помоги нам, о БОЖЕ.

IX

Узри глазами своими. Сын Человеческий,

и услышь ушами своими,

И сердцем своим пребудь с тем, что я покажу тебе.

Кто сказал: Дом Бога есть Дом Печали,

И мы должны ходить в черном с унылыми лицами,

Ходить, трепеща, и чуть слышно шептать в голых

стенах

Средь немногих подрагивающих огней?

Люди хотят возложить на БОГА свою печаль,

горе, которое им в повседневности

Следует переживать за грехи свои и беззаконья.

А сами гуляют по улицам, гордые, как

чистокровные кони,

Украшают себя и хлопочут на рынке, на форуме

И прочих мирских собраньях.

О себе наилучшего мненья, готовы к любому

празднеству,

Ублаготворяют себя.

Восскорбим же в уединенье, вступая на путь

покаянья,

И да вступим в радостное общенье святых.

Душа человека должна оживать для творчества.

Слившись с камнем, художник из бесформенности

Извлекает новые формы жизни, ибо душа

человека слилась с душой камня;

Из бессмысленных утилитарных сгустков всего,

что живо или безжизненно,

При слиянье с глазом художника - новая жизнь,

новая форма, новый цвет.

Из моря звуков - жизнь музыки,

Из слякоти слов, из слизи словесных небрежностей,

Приблизительных мыслей и чувств, слов,

заменивших мысли и чувства,

Восстает совершенный порядок речи и красота

песнопенья.

БОЖЕ, принесем ли мы эти дары Тебе?

Принесем ли в служенье Тебе наши силы

Ради жизни, достоинства, благодати, порядка

И просвещенных радостей чувств?

БОГ-Творец желает, чтобы мы творили

И приносили творенья, в служенье Ему,

А это уже служенье Ему и творенье.

Ибо Человек - слиянье духа и тела,

И посему мы должны служить духу и телу.

В Человеке два мира, видимый и невидимый;

В Храм Его входит и видимое, и невидимое;

Вы не должны отрекаться от плоти.

Вы увидите, что Храм завершен:

После превозможенья стольких препятствий,

Ибо творчество невозможно без мук;

Обтесан камень, зримо распятье,

Украшен алтарь, возвышает свет,

Свет

Свет

Видимое напоминанье о Свете Невидимом.

X

Вы видели: дом построил и дом украсил

Пришедший в ночи; дом посвящен БОГУ.

Церковь видимая, еще один свет на горе

В мире смятенном и мрачном, полном предчувствий.

А что мы скажем о будущем? Что построим еще

одну церковь,

Или что Церковь Видимая покорит Мир?

Великий змей не шелохнется на дне мирового

колодца, вьется

Кольцо за кольцом, дремлет, пока не дождется

мгновенья своего насыщенья.

Но Таинство Беззаконья - колодец, слишком

глубокий для наших глаз. Сей же час

Спешите сюда на зов золотых змеиных глаз,

О добровольные жертвы змею. Скорее

Изберите свой путь и подите прочь.

Добро и зло не старайтесь постичь;

Не вам считать волны Грядущего;

Радуйтесь, если хватает света

Шагнуть и твердо ступить.

О Свет Невидимый, мы хвалим Тебя!

Слишком яркий для наших глаз.

О Великий Свет, мы славим тебя за малое:

Восточный свет, по утрам озаряющий шпили,

Свет, ложащийся по вечерам у западной двери,

Темный свет для летучих мышей у стоячих прудов.

Свет луны и звезд, свет мотыльков и сов,

На травинках мерцанье светляков.

О Свет Невидимый, мы чтим Тебя!

Мы благодарны Тебе за свет, зажигаемый нами,

Свет алтаря и святилища;

Огоньки людей, созерцающих в полночь,

И свет, льющийся в нежные витражи,

И свет, отраженный от блестящего камня,

От позолоты резного дерева, от многоцветной фрески.

Мы смотрим со дна морского, глядим вверх.

И видим свет, но не видим, откуда он.

О Свет Невидимый, мы славим Тебя!

В ритме земной жизни мы устаем от света. Мы

рады, что кончился день, что кончилась пьеса,

даже восторг - чрезмерная боль.

Мы устающие быстро дети: дети, которые

бодрствуют ночью и засыпают при звуках побудки;

у нас избыток дневной поры для работы и для

игры.

Нас утомляет рассеянность и сосредоточенность,

мы спим и рады, что спим

В ритме сердца и дня, и ночи, и смены времен года.

И нам надо гасить свечу, надо гасить свет и вновь

зажигать его;

Навек гасить и навек зажигать пламя.

Поэтому мы благодарны Тебе за наш огонек,

окутанный тенью.

Мы благодарны Тебе, подвигшему нас строить

и находить и творить кончиками наших пальцев

и взорами глаз.

А когда мы построим алтарь Свету Невидимому,

можно будет поставить на него огни, для которых

и предназначено наше телесное зренье.

И мы славим Тебя, ибо тьма - напоминанье о свете.

О Свет Невидимый, мы возносим Тебе хвалу

за Твою великую славу!

 

Примечания

"КАМЕНЬ" - Ключевое англо-католическое произведение поэта. Итальянский богослов монсиньор Луиджи Джуссани предлагает рассматривать "Камень" как последовательное раскрытие трех тем: противостояние Церкви тому миру, который ее отвергает (I песнопение). Долг христиан не сдаваться, но жить, действовать и бороться в отвергающем их мире, памятуя обо всех изъянах и слабостях и обо всем, что их отягощает по собственной вине или по вине предков (II песнопение). И третья, самая серьезная, тема - подверженность самой Церкви, самих христиан скептицизму и материализму, поразившему весь мир, все общество (III песнопение). В "Камне" обильно цитируется библейская Книга Неемии.

 

Пепельная среда (1930) 

 

ПЕПЕЛЬНАЯ СРЕДА

I

Ибо я не надеюсь вернуться опять

Ибо я не надеюсь

Ибо я не надеюсь вернуться

Дарованьем и жаром чужим не согреюсь

И к высотам стремлюсь не стремиться в бессилье

(Разве дряхлый орел распрямляет крылья?)

Разве надо роптать

Сознавая, что воля и власть не вернутся?

Ибо я не надеюсь увидеть опять

Как сияет неверною славой минута

Ибо даже не жду

Ибо знаю, что я не узнаю

Быстротечную вечную власть абсолюта

Ибо не припаду

К тем источникам в кущах, которых не отыскать

Ибо знаю, что время всегда есть время

И что место всегда и одно лишь место

И что сущим присуще одно их время

И одно их место

Я довольствуюсь крохами теми

Что даны мне, и в них обретаю веселость

Оттого отвергаю блаженный лик

Оттого отвергаю голос

Ибо я не надеюсь вернуться опять

Веселюсь, ибо сам себе должен такое создать

Что приносит веселость

И молю, чтобы Бог проявил свою милость

И молю, чтобы я позабыл

Все, над чем слишком долго душа моя билась

Чтобы слишком понять

Ибо я не надеюсь вернуться опять

И твержу это, чтобы

Завершенное не начиналось опять

Чтобы к нам судия проявил свою милость

Ибо крылья мои не сподобятся боле

В небо взвиться, как птичьи

В небо дряхлое, маленькое и сухое

Много меньше и суше, чем дряхлая воля

Научи нас вниманью и безразличью

Научи нас покою.

Молись за нас, грешных, ныне и в час нашей

смерти

Молись за нас ныне, и в час нашей смерти.

II

О Жена, белые три леопарда под можжевеловым

кустом

Лежа в полдневной тени, переваривают

Ноги мои и сердце, и печень, и мозг

Черепа моего. И сказал Господь:

Оживут ли кости сии? Оживут ли

Кости сии? И тогда мозг

Костей моих (что давно иссохли) заверещал:

Оттого, что эта Жена добродетельна

Оттого, что прекрасна и оттого, что

В помышленьях своих почитает Деву

Мы сияем и светимся. Я, здесь разъятый

Посвящаю забвенью труды мои, и любовь мою

Потомкам пустыни и порождению тыквы.

Лишь так возвратятся к жизни

Внутренности мои, струны глаз, несъедобные частя

Отвергнутые леопардами. И Жена удалилась

В белых одеждах своих к созерцанию, в белых

одеждах.

Пусть белизна костей искупает забвение.

Нет в них жизни. Как я забыт

И хотел быть забытым, так сам забуду

И тем обрету благодать и цель. И сказал

Господь:

Ветру пророчь, лишь ветру, лишь ветер

Выслушает тебя. И кости защебетали

Словно кузнечик, застрекотали

Жена безмолвий

В покое в терзаньях

На части рвущаяся

И неделимая

Роза памяти

И забвения

Сил лишенная

Животворная

Обеспокоенная

Успокоительная

Единая Роза

Ставшая Садом

В котором конец

Всякой любви

Предел томленьям

Любви невзаимной

И худшим томленьям

Любви взаимной

Конец бесконечного

Путь в никуда

Завершенье всего

Незавершимого

Речь без слов и

Слово без речи

Осанна Матери

За сад в котором

Конец любви.

Под можжевеловым кустом пели кости, разъятые

и блестящие:

Мы рады, что мы разъяты, мы делали мало добра

друг другу, -

Лежа в полдневной тени, с благословенья песков

Забывая себя и друг друга, объединенные

Только покоем пустыни. Вот земля -

По жребию разделите. И разделение и единство

Бессмысленны. Вот Земля. Вам в наследство.

III

На второй площадке у поворота,

Оглянувшись, я увидал, что кто-то,

Подобный мне,

В зловонной сырости нижнего пролета

Корчится, дьяволом припертый к стене,

Меж ложью паденья и ложью полета.

На третьей площадке у поворота

Ни лиц, ни движенья, ни гула

В мокром мраке искрошенного пролета,

Который похож на беззубый рот старика

И зубастую пасть одряхлевшей акулы.

На четвертой площадке у поворота

В узком окне за гирляндой хмеля

Под буколическим небосклоном

Некто плечистый в сине-зеленом

Май чаровал игрой на свирели.

Нежно дрожат на ветру и касаются губ

Гроздья сирени, кудрей позолота;

Рассеянье, трели свирели, шаги и круги

рассудка у поворота,

Тише, тише; сила превыше

Отчаянья и надежды, падения и полета

Уводит выше нового поворота.

Господи, я недостоин

Господи, я недостоин

но скажи только слово.

IV

Брела между лиловым и лиловым

Брела между

Оттенками зеленого в саду

Вся в голубом и белом, вся в цветах Марии,

Шла, говоря о пустяках

И зная и не зная скорби неземные,

Брела между других бредущих,

А после просветляла струи в родниках

Дарила стойкость дюнам и прохладу скалам

Голубизной дельфиниума и Марии,

Sovegna vos {Помяните (прованс.).}

А между тем уходят годы, увлекая

С собою скрипки и свирели, возрождая

Бредущую меж сном и пробужденьем, не снимая

Одежды белые, одежды света.

Приходят годы, возрождая

Сквозь тучу светлых слез приходят, возрождая

Звучание старинной рифмы. Искупленье

Времен сих. Искупленье

Высоким сном невычитанного виденья,

А рядом изукрашенный единорог

Провозит золоченый гроб.

Безмолвная сестра под покрывалом

Между стволами тиса, возле бога с бездыханной

Свирелью, сотворила знаменье и промолчала

Но родники забили и запели птицы

Дай искупленье времени и сновиденью

Основу неуслышанному и несказанному слову

Покуда ветер не пробудит ветви тиса

И после нашего изгнанья

V

Если утраченное слово утрачено

Если истраченное слово истрачено

Если неуслышанное, несказанное

Слово не сказано и не услышано, все же

Есть слово несказанное, Слово неуслышанное,

Есть Слово без слова. Слово

В мире и ради мира;

И свет во тьме светит, и ложью

Встал против Слова немирный мир

Чья ось вращения и основа -

Все то же безмолвное Слово.

Народ мой! Тебе ли я сделал зло?

Где это слово окажется, где это слово

Скажется? Только не здесь, ибо мало молчанья

На острове и в океане, и на

Материке, в пустыне и на реке

Для тех, кто бредет во тьме

В дневное время, в ночное время,

Родное время, родное место не здесь

Для тех, кто привык не видеть блаженный лик

Для тех, кто утратил веселость и в шуме не верит

в голос

Разве станет сестра в покрывале молиться

За бредущих во тьме, кто избрал тебя и попрал тебя,

Кто рвется на части меж властью и властью,

Меж родом и родом, годом и годом, часом и часом,

кто ждет

Во тьме? Разве станет она молиться

За малых детей у ворот,

Которые не хотят удалиться и не умеют молиться;

Молись за тех, кто избрал и попрал

Народ мой! Тебе ли я сделал зло?

Разве станет сестра молиться между прямыми

Стволами тисов за тех, кто хулит ее имя

И дрожит, перепуган делами своими

И упорствует в мире и отрицает меж скал

В последней пустыне меж голубеющих скал

В пустыне сада, в саду пустыни

Где духота выплевывает изо рта иссохшее,

семечко яблоки

Народ мой.

VI

Хоть я не надеюсь вернуться опять

Хоть я не надеюсь

Хоть я не надеюсь вернуться

И с трудом в полутьме прохожу расстоянье

Средь знакомых видений от прибылей до утрат

Средь видений спешу от рожденья до умиранья

(Грешен, отец мой) хоть я ничего не хочу от бессилья

Но в широком окне от скалистого берега

В море летят паруса, в море летят

Распрямленные крылья

И сердце из глуби былого нетерпеливо

Рвется к былой сирени, к былым голосам прилива

И расслабленный дух распаляется в споре

За надломленный лютик и запах былого моря

И требует повторенья

Пенья жаворонка и полета зуйка

И ослепший глаз создает

Чьи-то черты под слоновой костью ворот

И вновь на губах остается соленый привкус песка

Это час напряженья в движенье от смерти

к рожденью

Это место, где сходятся три виденья

Меж голубеющих скал

Но когда голосами пробудятся ветви тиса

Пусть в ответ им пробудятся ветви другого тиса.

О сестра благодатная, мать пресвятая, душа

родников и садов,

Не дозволь нам дразнить себя ложью

Научи нас вниманью и безразличью

Научи нас покою

Даже средь этих скал,

Мир наш в Его руках

И даже средь этих скал,

О сестра и мать

И душа течения и прибоя,

Не дозволь мне их потерять

И да будет мой стон с Тобою.

Перевод А. Сергеева

 

ПЕПЕЛЬНАЯ СРЕДА

I

Ибо я не надеюсь вернуться

Ибо я

Ибо я не надеюсь

Я иного ищу себе жребия

Устремления те позабыл я

(Что орлу расправлять отдряхлевшие крылья?)

Что мне идеи

И власть которым уже не вернуться?

Ибо я не надеюсь вкусить

Боле славы единомгновенной

Ибо не уповаю

Ибо знаю что не узнаю

Власти жалкой и бренной

Ибо ныне

Влаги ключей, что ничто, не испить мне в пустыне

Ибо знаю что время всего лишь время

А место место и только место

Что сущее суще лишь время

И в единственном месте

Наслаждаюсь я вещью простою

Предпочтя отвернуться

От блаженных лика и вести

Ибо я не надеюсь вернуться

Наслаждаюсь и строю нечто

Куда окунуться

О снисхожденьи молю я у Бога

О забвеньи слишком многая мудрости моея

Изъяснял кою я слишком много

Ибо я не надеюсь вернуться

Пусть слова сии обернутся прощеньем

Дабы к содеянному не вернуться

Снисхожденья взыскую у Бога

Ибо не до полета крыльям сим боле

Лишь небо взбивают пустое

Скукожившееся и сухое

Меньше и суше чем воля

Научи нас участью и безучастью

Научи нас покою

Молись за нас грешных ныне и в час наш

последний

Молись за нас ныне и в час наш последний.

II

Госпожа, три белых леопарда сели в тени

Под можжевеловым кустом - съели они мои ноги

Сердце и печень и все что вмещалось в мой череп.

Бог сказал

Оживут ли кости сии? оживут ли

Кости сии? И то

Что в костях моих (ныне сухих) помещалось

Запело: Ибо великодушна Госпожа моя

Ибо прекрасна она, ибо

Славит и молится Деве

Блещем мы и сияем. И я в них сокрытый

Забвенью предаю деянья мои, и любовь мою

Потомству пустыни и отпрыскам тыквы.

Лишь сим возродится

Живот мой жилы глаз моих несъедобные части

Отвергнутые леопардами. Ушла Госпожа

В белых одеждах ушла, в созерцанье, в белых

одеждах.

Пусть костей белизна выкупает теперь мне забвенье.

Нет в них жизни. Как забыт

И пребуду забыт, сам забуду

Посвященный сим, идущий к цели. Бог сказал

Ветру пророчеетвуй ветру ибо ветер

Один будет слушать. И кости запели

Как отяжелевший кузнечик

Владычица безмолвия

Безмятежная и отчаянная

Истерзанная и присноединая

Роза памяти

Роза забвенья

Истощенная и животворящая

Тревожная и спокойная

Роза единственная

Ныне Сад в коем

Конец всякой любви

Конец мукам

Любви неизбытой

Мукам горшим

Избытой любви

Конец бесконечного

Пути в бесконечность

Исход всего

Безысходного

Речь без слова

И Слово неизреченное

Благословенна будь Мать

В чьем Саду

Конец всякой любви.

Под можжевеловым кустом пели кости,

разбросанные и блистающие

Мы рады, что нас разбросали, мало добра видели

мы друг от друга,

Под кустом в полдневной тени, с благословенья

песка,

Забывая себя самое и друг друга, съединенные

В покое пустыни. Вот земля, которую вы

По жребию разделите. Но дели не дели

Все едино. Вот земля. Наше наследство.

III

При первой перемене второй ступени

Обратился назад я и глянул в пучину

Там похожего на меня обступали серные тени

Корчился он в негасимой геенне

И боролся с диаволом

Что имел надежды и отчаянья личину.

При второй перемене второй ступени

Все размыла мрака река

Боле не было лиц все во мгле утонуло

Словно слюнявый рот щербатого старика

Или глотка дряхлой акулы.

При первой перемене третьей ступени

Было пузатое словно фиговый плод окно из кельи

Цвел боярышник буколически чистый

В голубом и зеленом некто плечистый

Май чаровал античной свирелью.

Темные волосы на ветру мелодии томные

Волосы темные томные грозди сирени.

Смятенье музыка топтанье мысли выше третьей

ступени

Все тише и тише, сила смиренья

Вверх вела по третьей ступени.

Господи! я недостоин

Господи! я недостоин

но скажи только слово.

IV

О та, что шла между лиловым и лиловым

Что шла

Между зеленым и зеленым

Вся в бело-голубых цветах Марии

Брела и говорила так беспечно,

О вечной скорби зная и не зная

Идя с другими - дева что дала

Поток воды ключам студеным

Прохладу скалам и покой пескам

Вся в голубом, как живокость Марии

Sovegna vos: {Помяни (прованс.) (прим. перев.).}

И тут проходят годы, приглушают

Свирели звук и скрипки, возрождают

Ту, что меж долгим сном и пробужденьем идет

В одеждах света вся в одеждах света.

И годы новые проходят, возрождают

Во облаке пресветлых слез, стих новый

Ложится в песнь древнюю. Во искупленье

Времени. Во искупленье

Непонятого высшего виденья

А мимо в сбруе дорогой единороги

Влекут златые траурные дроги.

Под покрывалом бело-голубым

Сестра безмолвия прошла меж тисов

За спиной лесного бога, чья флейта смолкла

И сотворила знаменье не вымолвив ни слова

Но родник стал искриться и вроде бы свистнула

птица

Не спи, время и сон искупи

Знак слова мгновенный, неуслышанный,

неизреченный

Покуда ветер не сорвет тысячелистный шепот с тиса

И после нашего сюда изгнанья

V

Хоть пропавшее слово пропало, хоть истраченное

слово истрачена

Хоть неуслышанное, неизреченное

Слово не изречено, не услышано

Есть слово неизрекаемое, недоступное слуху Слово

Слово вне слов, Слово

В миру и для мира.

И свет во тьме светил и

Против Слова коловращался мир снова и снова

Вкруг безмолвного Слова.

Народ мой! что сделал Я тебе.

Куда это слово ляжет, где это слово

Скажут? О, не здесь! Здесь недостанет молчанья

Не на островах, не в море

Не в океане и не в пустыне

Ибо тем кто бредет в темени

В дневное время и в ночное время

Нет истинного времени, нет истинного места

Нет места милости пренебрегающим ликом

Нет времени радости отвергающим глас в угоду

жалким шуму и кликам

Помолится ли сестра, что под покрывалом,

За бредущих в темени, кто избрал тебя и попрал тебя,

Кто рвется на части между гласом и гласом

Между часом и часом, между словом и словом,

между властью и властью, кто ждет

Во тьме? Помолится ли

За детей у ворот

Что не могут уйти и не могут молиться.

Помолитесь за тех кто избрал и попрал

Народ мой! что сделал Я тебе.

Помолится ли сестра за тех, кто не просит

Кто имя ее неустанно поносит

Ужасается, но смиренья не сносит

Упрямствует, отвергает средь скал

В последней пустыне меж последних синеющих скал

Пустыня в саду и сад в пустыне

Безводной, сплевывающей сухое семечко яблока.

Народ мой!

VI

И хоть я не надеюсь вернуться

И хоть я

И хоть я не надеюсь

Бредя меж обретеньем и утратой

Переходом где сон лишь витает крылатый

Мглистый сон меж рожденьем и смертью

(Грешен отец мой) хоть я не желаю желать

Море в окне и скала

Паруса улетают в море опять

Несломленные уносят крыла

И утраченное сердце оживает забывая горе

В утраченной сирени и в утраченных голосах моря

И немощный дух восстает

За поникший золотарник и моря утраченный йод

Чтобы вновь раздались

Крик перепелки трепыхание ржанки

взмывающей ввысь

Ослепший взгляд

Сотворяет тени что в воротах слоновой кости

стоят

И вкус соли морской на губах вновь зажжен

От смерти к рожденью сей час протяжен

Пустой перекресток трех снов

Меж синеющих скал

Но когда стихнут голоса сорванные с тиса

Да ответит им тис другой.

Благословенная сестра, мать пресвятая, дух

ручьев и садов

Не дай обмануть нам себя

Научи нас участью и безучастью

Научи нас покою

Даже средь этих скал,

Покой наш - в Его воле

И даже средь этих скал

Сестра, мать

Дух реки и дух моря

Не дай мне отпасть

И да будет мой крик услышан Тобою.

Перевод С. Степанова

 

Примечания

"ПЕПЕЛЬНАЯ СРЕДА" - Стихотворное завершение тем "Бесплодной земли" и "Полых людей".

Пепельная Среда - первый день великого поста у католиков. В ходе церемонии священник чертит пеплом крест на лбу кающегося и произносит: "Помни, о человек, что прах ты и в прах возвратишься" (Кн. Бытия, III, 19). Молись за нас грешных - последняя фраза католической молитвы "Аве Мария".

Можжевеловый куст - библейский образ моления о смерти и божественного спасения (ср. одноименное стихотворение Николая Заболоцкого).

Символика цвета: в сине-зеленом - цвета веры и надежды; между лиловым и лиловым - в церковной символике цвет покаяния и заступничества свыше.

Дерево тиса - в средние века поэтический символ смерти.

Родники и птицы - образы дантевского Земного Рая.

И после нашего изгнанья - из католической молитвы "Сальве Регина": "И после нашего здешнего изгнанья яви нам благословенный плод чрева твоего, Иисуса".

Народ Мой!.. - начало обращения Бога к Израилю с упреком и призывом к смирению. Этими же словами открывалось дантевское письмо к народу Флоренции из веронского изгнания.

Грешен, отец мой - покаянное начало католической исповеди.

 

Полые люди (1925) 

 

ПОЛЫЕ ЛЮДИ

Подайте Старому Гаю

1

Мы полые люди

Мы набивные люди

Труха в башке,

Как в мешке. Увы!

Наши засушенные голоса,

Если шепчемся,

Безотносительно голосят,

Как ветер в сухой конопле,

Как шаги крысят

По стеклянному бою в погребе где ни капли

Бесформенный контур, бесцветный контур,

Парализация силы и неподвижность жеста;

Кто переправился не отводя глаз

В сопредельное Царство смерти,

Да помянет нас - если он вспомянет нас -

Не как буянов

Но как болванов -

Как набивных болванов.

2

Те глаза что и во сне

Страшно встретить - в Царстве смерти

В сонном царстве их не будет:

А останутся одни

На обломках колоннады

Блики солнца всхлипы веток

На ветру и в никуда

Голоса - куда как дальше

И торжественней премного

Чем кончается звезда.

Но не дай внедриться мне

В сонное Царство смерти

Дай нарядиться

Во что-нибудь карнавальное

Крысино-воронье

Вроде огородного пугала,

Как ветер неподневольное,

Не дай внедриться -

Окончательной в сумеречности

Встречи не допусти

3

Край без кровинки

Край колючего кактуса

Каменные истуканы

Воздвигнутые воспринять

Молитвенность мертвых рук

В мерцаньи кончающейся звезды.

Так ли оно все сплошь

В сопредельном царстве

Бредешь в одиночку

В час когда нас

Бьет нежная дрожь

И алчущие поцелуев уста

Молятся битому камню.

4

Глаза не здесь

Здесь нету глаз

В юдоли кончающихся звезд

В полой юдоли

На свалке потерянных нами царств

В окончательном месте встречи

Мы сбились в кучу

Избегая речей

Возле вспучившегося ручья

Незрячие,

Покуда вещие очи

Вечной звездой не вернутся

Венчальной розой

Сумеречного царства смерти

Но уповать на это - удел

Только пустых людей.

5

_Ах какой колючий плод

Колючий плод колючий плод

Здесь мы водим хоровод

В пять часов утра_

Между замыслом

И воплощением

Между порывом

И поступком

Опускается Тень

Яко Твое есть Царство

Между концепцией

И креацией

Между эмоцией

И реакцией

Опускается Тень

Жизнь длинная

Между желанием

И содроганием

Между возможным

И непреложным

Между сущностью

И частностью

Опускается Тень

Яко Твое есть Царство

Яко Твое есть

Жизнь дли

Яко Твое есть Ца

_Так вот и кончится мир

Так вот и кончится мир

Так вот и кончится мир

Только не взрывом а вздрогом_

Перевод В. Топорова

 

ПОЛЫЕ ЛЮДИ

_Мистер Курц умерла_

Подайте Старому Гаю

I

Мы полые люди,

Мы чучела, а не люди

Склоняемся вместе -

Труха в голове,

Бормочем вместе

Тихо и сухо,

Без чувства и сути,

Как ветер в сухой траве

Или крысы в груде

Стекла и жести

Нечто без формы, тени без цвета,

Мышцы без силы, жест без движенья;

Прямо смотревшие души

За краем другого Царства смерти

Видят, что мы не заблудшие

Бурные души - но только

Полые люди,

Чучела, а не люди.

II

Я глаз во сне опасаюсь,

Но в призрачном царстве смерти

Их нет никогда:

Эти глаза -

Солнечный свет на разбитой колонне,

Дрожащие ветви;

А голоса

В поющем ветре

Торжественней и отдаленней,

Чем гаснущая звезда.

Да не приближусь

В призрачном царстве смерти

Да унижусь,

Представ нарочитой личиной

В крысиной одежке, в шкуре вороньей

В поле на двух шестах

На ветру

Воробьям на страх,

Только не ближе -

Только не эта последняя встреча

В сумрачном царстве

III

Мертвая это страна

Кактусовая страна

Гаснущая звезда

Видит как воздевают руки

К каменным изваяньям

Мертвые племена.

Так ли утром, когда

Мы замираем, взыскуя

Нежности

В этом другом царстве смерти

Губы, данные нам

Для поцелуя,

Шепчут молитвы битым камням.

IV

Здесь нет глаз

Глаз нет здесь

В долине меркнущих звезд

В полой долине

В черепе наших утраченных царств

К месту последней встречи

Влачимся вместе

Страшимся речи

На берегу полноводной реки

Незрячи, пока

Не вспыхнут глаза,

Как немеркнущая звезда,

Как тысячелепестковая,

Роза сумрака царства смерти

Надежда лишь

Для пустых людей.

V

_Мы пляшем перед кактусом

Кактусом кактусом

Мы пляшем перед кактусом

В пять часов утра_.

Между идеей

И повседневностью

Между помыслом

И поступком

Падает Тень

_Ибо Твое есть Царство_

Между зачатием

И рождением

Между движением

И ответом

Падает Тень

_Жизнь очень длинна_

Между влечением

И содроганием

Между возможностью

И реальностью

Между сущностью

И проявлением

Падает Тень

_Ибо Твое есть Царство_

Ибо Твое

Жизнь очень

Ибо Твое есть

_Вот как кончится мир

Вот как кончится мир

Вот как кончится мир

Не взрыв но всхлип_

Перевод А. Сергеева

 

ПОЛЫЕ ЛЮДИ

- Барин Курц, он помер.

Д. Конрад

- Подайте старому пугалу!

I

Мы полые люди,

Набитые чучела,

Сошлись в одном месте, -

Солома в башках!

Шелестят голоса сухие,

Когда мы шепчемся вместе,

Без смысла шуршим,

Словно в траве суховей,

Словно в старом подвале крысы большие

По битым стеклам снуют.

Образ без черт. Тень без движенья.

Бесцветность. Бессилие. Паралич.

Вы, что с глазами открытыми

Перешагнули, не дрогнув,

В иное Царство смерти,

Помяните нас (если вспомните):

Мы не сильные духом погибшие,

Мы полые люди,

Соломой набитые чучела.

2

Те глаза, что не смеют сниться,

В сонном царстве смерти

Мне не являются:

Там глаза отражены снопом лучей

На сломанной колонне,

Там шумят деревья,

Там голоса

Летят но ветру песней

Торжественно и далеко,

Как падающая звезда.

Не позволяйте мне приближаться

К сонному царству смерти.

Дайте мне носить

Подобающую здесь одежду:

Рыбий мех, вороньи перья, палка

с перекладиной, -

В чистом поле пугалом стоять:

Куда ветер - туда и я!

Не пускайте меня, -

Не пускайте на последнее свидание

В сумеречное царство.

3

Эта страна мертва.

Это - колючек и кактусов страна.

Здесь каменные стоят изваянья,

Здесь к ним подняты мертвые руки,

Умоляющие о прощении

Под мерцаньем летящей звезды.

А бывает в ином царстве смерти,

Что проснешься один,

В час, когда

Весь трепещешь от нежности,

И готовы уста целовать другие уста,

А только бормочут молитвы разбитому камню?

4

Глаза не здесь.

Здесь нету глаз,

В этой долине мертвых звезд,

В этой пустой долине

Лежат разбитые кости наших погибших царств.

В этом последнем месте встреч

Мы ощупью ищем друг друга,

Избегаем слов

На берегах вспухших рек.

Без глаз. Разве только

Вернутся глаза,

Как вечные звезды,

Как вечная роза

Сумеречного царства смерти?

- Единственная надежда

Опустошенных!

5

"_В нашем садочке

Много колючих кустов.

Мы водим там хороводы.

Утром, в пять часов_".

Между идеей

И действительностью,

Между намереньем

И поступком,

Падает тень.

_Яко Твое есть Царство_.

Между замыслом

И созданием,

Между переживанием

И ответностью,

Падает тень.

_Жизнь очень длинна_.

Между желанием

И соитием,

Между порывом

И существованием,

Между сущностью

И возникновением,

Падает тень.

_Яко Твое есть Царство_

Яко Твое...

Жизнь очень...

Яко Твое есть...

"_Так пришел конец вселенной,

Так пришел конец вселенной,

Так пришел конец вселенной, -

Да не с громом, а со всхлипом!_"

Перевод Н. Берберовой

 

Примечания

"ПОЛЫЕ ЛЮДИ". Поэма написана в развитие "Бесплодной земли" и содержит множество перекличек с нею. Постоянным фоном служит "Божественная комедия" Данте, важны также аллюзии на роман Дж. Конрада "Сердце тьмы". Герой Конрада умирает со словами: "Ужас! Ужас!"

Эпиграф из Конрада - этими словами в романе черный слуга сообщает о гибели своего господина - "буяна" и "набивного болвана" одновременно.

Подайте Старому Гаю - с такими словами дети попрошайничают 5 ноября, в день празднования неудачи Порохового заговора 1605 г. В этот день набитые трухой чучела главного заговорщика Гая Фокса таскают по улицам, а затем сжигают на костре.

Сопредельное царство смерти - это и есть смерть, тогда как "призрачное царство смерти" - это жизнь "полых людей".

Те глаза что и во сне - ср. в стихотворении Киплинга "Лик бессмысленный, незрячий"; вместе с тем это взгляд дантовой Беатриче.

Ах какой колючий плод - пародийная плясовая.

Между замыслом и воплощением (и т. д.) - тройная аллюзия: 1) имитация католической литании; 2) парафраз стихотворения Валери "Морское кладбище"; 3) подражание речи Брута из шекспировской трагедии "Юлий Цезарь".

Ибо Твое есть - конец католической молитвы.

Жизнь длинная - цитата из "Сердца тьмы" (ср. также у Иосифа Бродского: "Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной").

 

Пруфрок и другие наблюдения (1917) 

 

ПЕСНЬ ЛЮБВИ ДЖ. АЛЬФРЕДА ПРУФРОКА

S'io credessi che mia risposta fosse a

persona che mai tornasse al mondo, questa

fiamma staria senza piu scosse. Ma per cio che

giammai di questo fondo non torno vivo alcun

s'i'odo il vero, senza tema d'infamia

rispondo.

Пошли вдвоем, пожалуй.

Уж вечер небо навзничью распяло,

Как пациента под ножом наркоз.

Пошли местами полузапустелыми,

С несвежими постелями

Отелями на разовый постой,

Пивными, устланными устричною шелухой,

Пошли местами, удручающе навязчивыми

И на идею наводящими

Задать Вам тот - единственно существенный -

вопрос...

II

Какой вопрос? Да бросьте!

Пошли, пожалуй, в гости.

В гостиной разговаривают тети

О Микеланджело Буонаротти.

Желтая марь спиной о стекла трется,

Желтая хмарь о стекла мордой бьется

И в недра вечера впускает язычок -

Вот замерла над водосточною канавой,

Купаясь в копоти, ссыпающейся с крыш,

Внезапно с балюстрады соскользнула,

Увидела: октябрь, и сумерки, и тишь, -

Облапила домишко и заснула.

Ибо воистину приспеет время

Для желтой хмари, трущейся спиною

О стекла в закоулках на закате,

Ибо приспеет время встреч со всеми

Бежать как рокового предприятья.

Время убийства и время зачатья,

Время трудам и дням тех самых рук,

Что нам вопрос подкручивают вдруг

На блюдечке - и время Вам, и время мне.

И время все же тысячи сомнений,

Решений и затем перерешений -

Испить ли чашку чаю или нет.

В гостиной разговаривают тети

О Микеланджело Буонарроти.

Ибо воистину приспеет время

Гадать: посмею? Разве я посмею?

И убегать по лестнице быстрее

И не скрывать при этом, как лысею

(Там скажут: он лысеет все быстрее).

Костюмчик клерка, воротник вдавился в шею,

Неброско дорог галстук в то же время

(Там скажут: он худеет. Он худеет) -

Как я посмею

Нарушить вековую нерушимость?

Мгновенье на сомненья - и мгновенье

Решимости на мнимую решимость.

Я знаю все подряд, я знаю наперед

Все эти утра, вечера и чаепитья.

Жизнь притерпелся ложечкой цедить я,

Я знаю листопад бесед и нежных нот

И знаю: он замрет, о гибели глаголя.

Да как же я себе позволю?

Я знаю их глаза: подряд, наперечет,

Те взгляды, что разводят по разрядам, -

И на булавку бабочку в плену, -

И на стену меня, пусть крылышки вразлет, -

Да как же я начну

Выхаркивать окурки дней с привычным их

раскладом?

Да как же я себе позволю?

Я знаю руки: наперед, наперечет,

Нагие, звонкие и цвета алебастра

(Но в рыжеватых волосках при свете люстры);

Запах духов из декольте -

Позыв (неужто ж - к тошноте?)

Рука легла на стол иль складки шали мнет:

Да как же я себе позволю?

Да как же я начну?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Сказать, что я прокрался переулками,

Следя дымы, ползущие из трубок

У одиноких мужиков на подоконниках?

О быть бы мне во тьме немого океана

Парой кривых клешней, скребущихся о дно!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

И вечер, длиннопалою рукою

Оглажен, полн покоя -

Усталый... сонный... или только симулируя

Спокойствие, меж нас лежит он, милая.

Чай с кексом и мороженое с блюдца -

И вдруг с "люблю" каким-нибудь рвануться?

И пусть я голосил, постился и молился

И голову свою (с проплешиною) лицезрел

на блюде, -

Я не пророк и ничего необычайного не будет,

И как погас мой звездный час, не вспыхнув,

помню,

И Вечный Страж заржал, подав пальто мне,

Короче говоря, я не решился.

И стоит ли, и стоит ли хлопот,

Над чаем с мармеладом, над фарфором,

Над нашим центробежным разговором, -

Я знаю наперед, как все произойдет, -

Восстать, вкусить и мирозданье в шар скрутить

И к центру раскрутить его, в котором

Единственно существенный вопрос.

Сказать: "Аз семь воскресший Лазарь. Да, я

Вернулся. Я открою все!"... А Вы,

Диванную подушку поправляя,

Ответите: "Увы, так дело не пойдет.

Увы, - ответите, - увы!"

И стоит ли, и стоит ли хлопот, -

Я знаю наперед, как это будет, -

Пройдут закаты и сырые тропы тротуара,

Пройдут романы, разговоры возле чайного

фарфора,

Паркет подолом платьев подметет, -

Не высказать того, что я хочу!

Как будто чувства на экран влекутся по лучу!

И стоит ли, я знаю, как все будет,

Когда диванную подушку или шаль

Поправив и в окно уставясь, Вы

"Так дело не пойдет, увы, мне жаль,

Увы, - ответите, увы!"

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Нет! Принцем Датским мне, увы, не быть.

Я свитский лорд, я спутник, я конвой,

Задействован в той сцене иль в другой -

Морочить принца, неумелый плут,

Игрушка под рукой, рад хоть такой,

Но - занятости: вежлив, трусоват,

Чувствителен, но как-то невпопад,

Из роли выпадающий порой,

Порой - едва ль не шут.

Годы катятся... годы катятся...

Бахрома на брючинах лохматится...

А может, персика вкусить? И прядь пустить

по плешке?

Я в белых брюках поспешу на пляжные пирушки.

Я слышал, как поют они, русалки, друг

для дружки.

Не думаю, что мне споют оне.

Я видел их, седые волны оседлавших,

Впустивших в космы пены чуткие персты,

Где белизну ветр отделял от черноты.

Мы были призваны в глухую глубину,

В мир дев морских, в волшебную страну,

Но нас окликнули - и мы пошли ко дну.

Перевод В. Топорова

 

ЛЮБОВНАЯ ПЕСНЬ ДЖ. АЛЬФРЕДА ПРУФРОКА

S'io credesse che mia risposta fosse A

persona che mai tornasse al mondo, Quests

flamma staria senza piu scosse. Ma perciocche

giammai di questo fondo Non torno vivo alcun,

s'i'odo il vero, Senza tema d'infamia ti

rispondo .

Ну что же, я пойду с тобой,

Когда под небом вечер стихнет, как больной

Под хлороформом на столе хирурга;

Ну что ж, пойдем вдоль малолюдных улиц -

Опилки на полу, скорлупки устриц

В дешевых кабаках, в бормочущих притонах,

В ночлежках для ночей бессонных:

Уводят улицы, как скучный спор,

И подведут в упор

К убийственному для тебя вопросу...

Не спрашивай о чем.

Ну что ж, давай туда пойдем.

В гостиной дамы тяжело

Беседуют о Микеланджело.

Туман своею желтой шерстью трется о стекло,

Дым своей желтой мордой тычется в стекло,

Вылизывает язычком все закоулки сумерек,

Выстаивает у канав, куда из водостоков натекло,

Вылавливает шерстью копоть из каминов,

Скользнул к террасе, прыгнул, успевает

Понять, что это все октябрьский тихий вечер,

И, дом обвив, мгновенно засыпает.

Надо думать, будет время

Дыму желтому по улице ползти

И тереться шерстью о стекло;

Будет время, будет время

Подготовиться к тому, чтобы без дрожи

Встретить тех, кого встречаешь по пути;

И время убивать и вдохновляться,

И время всем трудам и дням всерьез

Перед тобой поставить и, играя,

В твою тарелку уронить вопрос,

И время мнить, и время сомневаться,

И время боязливо примеряться

К бутерброду с чашкой чая.

В гостиной дамы тяжело

Беседуют о Микеланджело.

И, конечно, будет время

Подумать: "Я посмею? Разве я посмею?"

Время вниз по лестнице скорее

Зашагать и показать, как я лысею, -

(Люди скажут: "Посмотрите, он лысеет!")

Мой утренний костюм суров, и тверд воротничок,

Мой галстук с золотой булавкой прост и строг -

(Люди скажут: "Он стареет, он слабеет!")

Разве я посмею

Потревожить мирозданье?

Каждая минута - время

Для решенья и сомненья, отступленья и терзанья.

Я знаю их уже давно, давно их знаю -

Все эти утренники, вечера и дни,

Я жизнь свою по чайной ложке отмеряю,

Я слышу отголоски дальней болтовни -

Там под рояль в гостиной дамы спелись.

Так как же я осмелюсь?

И взгляды знаю я давно,

Давно их знаю,

Они всегда берут меня в кавычки,

Снабжают этикеткой, к стенке прикрепляя,

И я, пронзен булавкой, корчусь и стенаю.

Так что ж я начинаю

Окурками выплевывать свои привычки?

И как же я осмелюсь?

И руки знаю я давно, давно их знаю,

В браслетах руки, белые и голые впотьмах,

При свете лампы - в рыжеватых волосках!

Я, может быть,

Из-за духов теряю нить...

Да, руки, что играют, шаль перебирая,

И как же я осмелюсь?

И как же я начну?

. . . . . . . . . .

Сказать, что я бродил по переулкам в сумерки

И видел, как дымят прокуренные трубки

Холостяков, склонившихся на подоконники?..

О быть бы мне корявыми клешнями,

Скребущими по дну немого моря!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

А вечер, ставший ночью, мирно дремлет,

Оглажен ласковой рукой,

Усталый... сонный... или весь его покой

У наших ног - лишь ловкое притворство...

Так, может, после чая и пирожного

Не нужно заходить на край возможного?

Хотя я плакал и постился, плакал и молился

И видел голову свою (уже плешивую) на блюде,

Я не пророк и мало думаю о чуде;

Однажды образ славы предо мною вспыхнул,

И, как всегда, Швейцар, приняв мое пальто,

хихикнул.

Короче говоря, я не решился.

И так ли нужно мне, в конце концов,

В конце мороженого, в тишине,

Над чашками и фразами про нас с тобой,

Да так ли нужно мне

С улыбкой снять с запретного покров

Рукою в мячик втиснуть шар земной,

И покатить его к убийственному вопросу,

И заявить: "Я Лазарь и восстал из гроба,

Вернулся, чтоб открылось все, в конце концов", -

Уж так ли нужно, если некая особа,

Поправив шаль рассеянной рукой,

Вдруг скажет: "Это все не то, в конце концов,

Совсем не то".

И так ли нужно мне, в конце концов,

Да так ли нужно мне

В конце закатов, лестниц и политых улиц,

В конце фарфора, книг и юбок, шелестящих

по паркету,

И этого, и большего, чем это...

Я, кажется, лишаюсь слов,

Такое чувство, словно нервы спроецированы

на экран:

Уж так ли нужно, если некая особа

Небрежно шаль откинет на диван

И, глядя на окно, проговорит:

"Ну, что это, в конце концов?

Ведь это все не то".

. . . . . . . . . .

Нет! Я не Гамлет и не мог им стать;

Я из друзей и слуг его, я тот,

Кто репликой интригу подтолкнет,

Подаст совет, повсюду тут как тут,

Услужливый, почтительный придворный,

Благонамеренный, витиеватый,

Напыщенный, немного туповатый,

По временам, пожалуй, смехотворный -

По временам, пожалуй, шут.

Я старею... я старею...

Засучу-ка брюки поскорее.

Зачешу ли плешь? Скушаю ли грушу?

Я в белых брюках выйду к морю, я не трушу.

Я слышал, как русалки пели, теша собственную

душу.

Их пенье не предназначалось мне.

Я видел, как русалки мчались в море

И космы волн хотели расчесать,

А черно-белый ветер гнал их вспять.

Мы грезили в русалочьей стране

И, голоса людские слыша, стонем,

И к жизни пробуждаемся, и тонем.

Перевод А. Сергеева

 

ЛЮБОВНАЯ ПЕСНЬ ДЖ. АЛЬФРЕДА ПРУФРОКА

Если б я думал, что отвечаю человеку,

Который когда-нибудь сможет вернуться на землю,

Это пламя не дрожало бы.

Но так как никто, как я слышал,

Никогда не вернулся из этих глубин,

Я отвечаю тебе, не боясь бесчестия.

Ад. Песнь 27, ст. 61-66

Что ж, пошли, вы да я,

В час, когда на небе вечер разлегся,

Как на столе пациент под эфиром.

Что ж, пошли по пустынным кварталам,

Убежищам беспокойно бормочущих ночей,

В дешевые номера, что сдаются "на ночь",

В усыпанные устричными раковинами пивные.

Улицы тянутся, как надоевшие доводы,

Коварно крадутся от дома к дому,

Ведут к проклятому вопросу...

Ох, не спрашивайте: какому?

Пошли, навестили, кого следует.

По комнатам женщины - туда и назад -

О Микеланджело говорят.

Желтый туман чешет спину о стекла,

Желтый дым трет о стекла нос,

Черной ночи углы зализаны,

Он медлит в канаве, он в лужу врос,

Сажа труб его обволокла,

Он залез под балкон и оттуда прядает,

Но заметив, что октябрьская ночь тепла,

Вокруг дома свернулся и засыпает.

И в самом деле: есть еще время

Туману желтому красться вдоль домов,

Почесывая спину о выступы углов.

Есть еще время, есть еще время,

Для встречи новых лиц создать себе лицо,

Есть время, и убить, и вновь создать,

Есть время для трудов и дней тех рук,

Что пред тобой вопрос на стол роняют,

Час - для вас, и час - для нас,

И час для тысячи шатаний,

Для тысячи смотрув и пересмутров, -

Пока не взял я в руки чашку и печенье.

По комнатам женщины - туда и назад -

О Микеланджело говорят.

И в самом деле: есть еще время

Спросить себя: Посмею я? Посмею?

Успею повернуться к ним спиной

И - вниз по лестнице, сияя плешью.

("Однако, как он облысел!")

На мне пиджак, воротничок тугой

И галстук - скромный, но с булавкой.

("Однако, до чего же он похудел!")

Посмею ль я

Обеспокоить космос?

Одной минуты мне довольно

Для всех смотрув и пересмутров. Но миг все

вновь перерешит

Затем, что я их всех познал, да, всех.

Познал, утра, и вечера, и ночи,

Я вымерил кофейной ложкой жизнь,

Познал их голоса, и смех,

Под музыку, игравшую за стенкой,

Но как мне приступить?

И я познал глаза, познал их все,

Взгляд пристальный, одновременно с фразой,

Когда я сформулирован, дрожу,

Булавкою проколот и приколот на обоях.

Но как начать?

Как выплюнуть окурки прошлых дней?

И как мне приступить?

И я познал объятья рук их всех,

Тех голых рук, предплечья и запястья

(Под лампой в смуглом, ласковом пушке).

Что это, кажется, духи

Меня заставят отступиться?

Тех рук, что вдоль стола лежат иль кутаются в шаль...

Что ж, значит, приступить?

Но как начать?

Сказать: я в сумерках по улицам бродил

И все смотрел, как дым летел из трубок

Курильщиков, с тоской глядящих в окна...

Родиться б мне шуршащими клешнями,

Скребущими по дну морей безмолвных.

А день, текущий в вечер, мирно дремлет,

Разглаженный изящными руками.

Заснул... устал... А может, притворился?

Разлегся здесь он между мной и вами.

Так как же? После чая и пирожных

Собраться с духом? Вызвать кризис?

Но несмотря на то, что я молился, каялся, постился,

И видел голову свою (и плешь!) на блюде, -

Я не пророк. Да это и неважно.

Я видел миг ущерба своего величья:

С усмешкой Страж Дверей мне дал пальто.

Так - коротко сказать - я испугался.

В конце концов, игра навряд ли стоит свеч!

И после всех варений и печений,

Средь серебра, фарфора, разговора

О вас и обо мне - игра не стоит свеч.

Не стоит, отстранив все темы,

Сжать космос в мяч

И покатить его к проклятой теореме,

Сказав: "Я - Лазарь воскрешенный,

Пришел поведать обо всем, что видел там", -

Когда она, разлегшись на подушках,

Проговорит: "Совсем не то. Как жаль!

Совсем не то, чего я так хотела".

В конце концов, игра навряд ли стоит свеч!

Не стоит свеч игра после закатов,

И тех дворов, и мокрых улиц, после

Всех книг прочитанных, и чашек чая,

Скользящих по паркету шлейфов и так далее.

Немыслимо сказать, что я хочу сказать!

А весь чертеж - рисунок нервной сети

Моей - отбросил на экран фонарь волшебный.

Игра не стоит свеч, когда она,

Разлегшись на подушках, сбросив шаль,

Смотря в окно, вдруг скажет: "Нет, не то.

Как жаль!

Совсем не то, чего я так хотела".

Нет, я не Датский принц, я не хотел им быть.

Я на вторых ролях, один из тех,

Кто двинет действие, начнет явленье,

Даст Гамлету совет. Не трудно это.

А он и рад, что пригодился в дело.

Он аккуратен, вежлив и приличен.

Он полон важных слов немного туп.

Порой - сказать? - слегка комичен.

Порой - почти что Шут.

Старею я... Старею...

Не заказать ли брюки покороче?

Не сделать ли пробор? А можно съесть мне

персик?

Надену белые фланелевые брюки и пойду

гулять на берег.

Я слышал, как русалки пели песнь друг дружке,

Но, думаю, едва ль они пропели б мне.

Я видел, как они, верхом на волнах,

Неслись, расчесывая пряди волн седых,

Летящие по ветру пеной из черной тьмы.

Бродили долго мы по дну морей,

У дев морских в венках из красных водорослей,

Пока людские голоса не разбудили нас.

И тонем мы.

Перевод Н. Берберовой

 

ЖЕНСКИЙ ПОРТРЕТ

Согласны мы, что ты прелюбодей,

Но преступленье было за границей,

К тому же, соответчица мертва.

"Мальтийский еврей"

I

Сквозь марь и хмарь декабрьских предвечерий

Вы сконструировали ситуацию

С намеком на желание отдаться -

И свечи в пляс по потолку в пещере,

Джульетта не жива и не мертва,

Фамильный склеп, притворная потеря,

Беззвучные и звучные слова.

Предлогом послужил последний польский

пианист -

Всклокоченный, как принято меж ними.

- Шопен так сокровенен, он так чист,

Что заклинать его уместнее в интиме -

Вдвоем, втроем, - а вот концертный шепоток

Прелюдий хрупких надорвет цветок. -

Наш разговор очнется

На ноте светской спеси и тоски,

Со скрипками на дальний звук качнется -

То затевают партию рожки -

И вдруг начнется.

- Вы и не знаете, что значит для меня дружить,

Как редкостно, как несказанно странно

Вдруг обрести - во всей грязи, во лжи...

Да-да, в грязи, во лжи - давайте без обмана!

Вы не слепец! Отнюдь...

Вдруг друга обрести - такого друга,

Который и богат, и щедр

По части истинно душевных недр,

И в дружбе с другом обрести друг друга,

А жизнь без дружбы... Боже, что за жуть! -

Со скрипками на дальний звук качнется

(Трещат рожки,

Стучат в виски)

В моем мозгу глухой тамтам, очнется

Абсурдная мелодия своя:

Меж монотонных барабанов бытия

Пусть нота хоть одна "фальшивая" начнется,

Но безошибочная... Что ж, подышим табаком,

Поговорим о чем-нибудь таком -

Политика, поэтика, дурдом, -

Свои часы с общественными сверим,

Попьем вина и полчаса похерим.

II

Пошла сирень - к ней в комнату вошла

И поселилась в вазе у стола.

И, полустиснув гроздку, продолжает:

"Ах, друг мой, вы и не подозреваете,

Что значит жизнь - а жизнь у вас в руках

(А у нее - сирень!), - и это поражает,

Ведь вы ее теряете... теряете...

Как молодость жестока, как самонадеянна...

Ну вот, вы улыбнулись невзначай!"

Приписанное сразу же содеяно -

Я улыбаюсь, я хлебаю чай.

- Но в предзакатной, но в апрельской прелести,

Похожей на меня в Париже по весне,

Покой я обретаю в первозданной прелести

И мир земной опять по нраву мне. -

А голос - невпопад, не в лад, не в такт,

Фальшивящая скрипка - только так:

"Ах, вы меня поймете, друг любезный,

Во взаимоотношениях не будет глухоты,

Вы руку мне протянете над бездной.

Вы Ахиллес - без ахиллесовой пяты.

Вы доберетесь до конца, до цели

И скажете: все остальные не сумели.

Но что мне, что мне, друг мой, дать в ответ,

Какой отдарок мне еще по силам,

Чем, кроме дружбы, встречусь с вашим пылом

На склоне дней, хоть не на склоне лет?

Останусь я царицей чаепитья"...

Берусь за шляпу, тороплю событья -

Вникать в услышанное мочи нет.

...Меня найдете в сквере на скамье

Наутро над спортивною колонкой.

В газете пишут о житье-бытье

Актрисы, оказавшейся графиней-англичанкой,

О смерти грека в польском варьете,

О том, что "раскололся" "медвежатник".

Я (как всегда - на высоте)

Сижу-гляжу в чужой курятник.

...Вот разве что шарманка заведет

Усталыми зубцами ариэтту,

И гиацинтами повеет вкривь и вкось,

И всем, чего мне возжелать не довелось...

Есть в этих мыслях правда - или нету?

III

Октябрьская густеет ночь; я снова

На той же лестничной площадке оказался.

Но чувствую себя чуть бестолково -

Как будто я сюда заполз, а не забрался.

- Так, значит, за границу? А обратно?

А впрочем, что за ерунда!

Отнюдь не вам давать такие справки.

Учений годы, странствий - где, когда? -

Я улыбаюсь: слон в посудной лавке.

- Но, может быть, напишете хотя бы. -

Я вспыхиваю, правда, лишь на миг.

Выходит, я ее постиг.

- Я часто размышляла, отчего мы

Друзьями с вами все-таки не стали

(Хоть о конце не думаешь вначале). -

А в зеркале - улыбка до ушей.

Двойник? Какое! Клоун, чуть знакомый.

Темна вода; я вспыхнул; гнать взашей.

- Все близкие нам люди без изъятья

Твердили и внушали мне про нас -

Про вас и про меня... Нет, не могу понять я.

Так карта выпала, такой нам пробил час.

Но напишите мне - хотя бы раз.

Как знать, возможно, в следующий раз...

Останусь я царицей чаепитья. -

А мне бы мало-мальский маскарад -

Хоть в пляс пустись для самовыраженья

И станешь пляшущий медведь,

Хоть попугаем, хоть по-обезьяньи,

Подышишь табаком - и зареветь:

А вдруг она однажды, невпопад,

Возьмет - умрет сквозь марь и хмарь заката,

Умрет - а я, с пером в руке замру

И дым над крышей встанет клочковатый;

Замру в письменностольной тишине,

Не зная, мне во зло или к добру,

Не зная, поздно или рановато,

Не зная, мудро или глуповато...

Кто в выигрыше будет - в той стране

(О ней наговорились мы вполне),

Где музыка смолкает виновато?

И стыдно ль улыбнуться будет мне?

Перевод В. Топорова

 

ПОРТРЕТ ДАМЫ

Ты согрешил, хотя и за границей, да и

блудницы нет уже в живых.

Шекспир, "Мальтийский еврей"

I

В тумане и дыму декабрьского дня

Сама собой готова сцена, как это кажется подчас, -

С "Я этот день оставила для вас"

И четырьмя окружьями огня

На потолке от восковых свечей,

И в комнате, похожей на Джульеттову гробницу,

Все приготовлено для недомолвок и речей.

Мы слушали, как ставший знаменитостью поляк

Играл прелюдии, объятый вдохновеньем от

корней

Волос до кончиков ногтей.

"Шопен интимен так,

Что кажется, его душа

Воскреснуть может лишь среди друзей,

Двух или трех, которые едва ли

Притронутся к цветку - к тому, что захватали

Расспросами и болтовней в концертной зале".

- И разговор скользнул и, не спеша,

Поплыл сквозь сожаленья, воздыханья

И скрипок истонченное звучанье,

И сквозь рожков далекий хор

Плыл разговор.

"Вы и не знаете, как много значат для меня они,

Мои друзья, как удивительно, что в жизни

столь нелепой

Все ж удается разыскать средь хлама

(Я не люблю ее, скажу вам прямо...

Вы знали это? Вы не слепы!

Как вы умны!)

Найти такого друга, у кого есть дар,

Кто, обладая, отдает

Богатства, коими живет

Любая дружба. Так важно было вам сказать

все это -

Без этих дружб вся жизнь - такой cauchemar!"

И сквозь скрипичный гам

И ариетту

Охрипшего корнета

В моем мозгу звучит тупой там-там,

Бессмысленно долбит прелюдию свою,

Причудливо-бесцветно,

Но эта фальшь - хоть явная по крайней мере.

- Подышим воздухом - глотнем табачную струю,

На памятники бросим взгляд

И новости обсудим все подряд,

Свои часы по городским проверим

И посидим немного за коктейлем.

II

Вот и сирень в разгаре цветенья.

В комнате дамы - ваза с сиренью.

Она говорит и ветку сирени сжимает:

"Вы не знаете, не знаете, право, мой друг,

Что есть жизнь, - вы, кто держит ее в руках".

(Она медленно веточку вертит в руках.)

"Но жизнь ускользает из наших рук,

А молодость жестока и бессердечна

И смеется над тем, чего не замечает".

Я улыбаюсь, конечно,

Не отрываясь от чая.

"И все же в этих апрельских закатах,

Которые напоминают мне как-то

Мою погребенную жизнь и Париж весной,

Я чувствую беспредельный покой

И нахожу, что мир все же прекрасен и юн".

Тот голос все звучит настойчиво-не-в-тон,

Как скрипка с трещиной, сквозь полдень

августовский он:

"И я уверена, что вы всегда

Мои поймете чувства, как ваши я могу понять,

Для вас пустяк другому руку через пропасть

протянуть.

Неуязвимы вы, у вас нет ахиллесовой пяты,

Вы своего добьетесь и скажете тогда,

Что многие не взяли этой высоты.

Но что, мой друг, смогу я вам вернуть,

Что я смогу взамен за это дать?

Лишь дружбу и немного теплоты

Той, кто уже свой завершает путь.

Я буду чаем угощать друзей..."

Я шляпу взял, чтоб малодушно перед ней

Мне не замаливать вины своей.

Пора проститься.

Я по утрам хожу обычно в сквер,

Читаю комиксы, спортивную страницу

Или такое, например:

"Английская графиня на подмостках",

"Убили грека в польском кабаре".

"Еще один грабитель банка пойман".

Меня ошеломить непросто,

Я, как всегда, спокоен,

Вот разве что, когда вдруг фортепьяно

Вновь механически-устало повторяет

Изношенный мотив, а гиацинтов запах пряный

Мне о мечтах других людей напоминает...

А может, это - плод самообмана?

III

Спускается октябрьская ночь, и, как обычно

(Хотя немного не в своей тарелке), я по ступенькам

Лестницы взойдя, за ручку двери вновь берусь

привычно,

И кажется, что вполз наверх на четвереньках.

"Итак, вы собрались поехать за границу.

Когда вернетесь? Нет, пустой вопрос -

Вы сами это знаете едва ли.

Вы многому смогли б там поучиться.

(Моя улыбка рухнула на антикварные вещицы.)

Хотелось бы, чтоб вы мне написали".

Я не выдерживаю, вспыхнув на мгновенье, -

Сбываются мои пред положенья.

"Я часто удивляюсь, отчего мы с вами

(Все наши начинания не ведают конца)

Не стали близкими друзьями".

Такое чувство, словно, улыбаясь, вдруг

В зеркале увидишь выражение лица.

И тает выдержка. И так темно вокруг.

"Все говорили, все наши друзья,

Что чувства близкие могли б возникнуть между нами.

Я не могу понять, нет, этого понять нельзя.

Пусть будущим судьба распорядится.

Все ж напишите мне из заграницы.

Быть может, дружбы уцелеет хоть крупица.

А я останусь здесь в гостиной,

Я чаем буду угощать друзей и впредь".

А мне нужна изменчивость личины,

Чтоб обрести лицо... плясать, плясать,

Как пляшущий медведь,

Кричать, как попугай,

Вопить, как обезьяна, скорчив мину.

Подышим воздухом в табачном опьяненьи...

А вдруг однажды на исходе дня,

В седой и дымный полдень иль

в розовато-желтый вечер

Она умрет, а я с пером в руке застыну,

Над крышами - покровы дыма и тумана,

И на мгновенье

Я погружусь в сомненья,

Не разобравшись в чувствах, не поняв,

Глупо или мудро, поздно или слишком рано...

Быть может, лучше будет ей за той, последней

гранью!

Да, торжествует музыка в осеннем умираньи,

И если уж о смерти наши речи, -

Какое право улыбаться будет у меня?

Перевод Я. Пробштейн

 

ПРЕЛЮДЫ

I

Наступает зимний вечер,

Пахнет пищей в переулках.

Бьет шесть.

Дни в окурках и в прогулках.

Ливню с ветром - течь и сечь,

И свирепая картечь

Листьев, слипшихся комками,

Ветошь - вести с пустырей,

И стучатся струи сами

В стадо ставней и дверей,

Словно залпы батарей.

Лошадь с мокрыми боками.

Пробужденье фонарей.

II

Очухивается рассвет,

Пивною давится отрыжкой.

Опилками посыпан тротуар,

И башмаки бредут след в след

На запах утренней кофейной.

Другой дешевый маскарад

В отелях с обязательной интрижкой,

В непрезентабельных подслепых номерах,

Где руки тысяч пар

Стучат засовом ставней.

III

Вы одеяло сбросили с постели

И, лежа на спине, застыли -

И ночь надвинулась толпой видений:

Кромешные (откуда взять иные?

Разложена душа на составные),

Под потолком метались и мигали,

И лишь когда восстановилось время,

И внешний мир, как свет, проник сквозь

ставни,

И воробьи окликнули, как ровни,

Вы улицу увидели такой,

Какой сама себе та видится едва ли;

Сидели, стиснув руки на груди,

Или накручивая бигуди,

Или тревожно трогая рукой

На желтых пятках желтые мозоли.

IV

Его душа распята в небесах,

Над городскими крышами бесцветных,

Раздавлена тиктаканьем в часах:

Четыре бьет, пять, шесть - так бьют лишь

безответных;

В коротких пальцах - трубка и табак

И разве что "вечерка" - и глазами

Он озирает не кромешность дум,

А пошлую банальность - сумму сумм,

Сулящую покой под видом любопытства.

Не нужно мне его богатства,

Разжалобленный этой нищетой,

Я думаю: какой хороший,

Какой несчастный и какой простой.

Засмейся, дав себе затрещину сперва;

Мир отвратителен со всей своею ношей,

Как нищенка на свалке по дрова.

Перевод В. Топорова

 

РАПСОДИЯ ВЕТРЕНОЙ НОЧИ

Двенадцать.

Вдоль по извивам улицы

В чарах лунного синтеза

Под лунный шепот и пение

Стираются уровни памяти

И четкие отношения

Сомнений и уточнений,

И каждый встречный фонарь,

Как барабанный удар,

И всюду, куда ни глянь,

Ночь сотрясает память,

Как безумец - сухую герань.

Полвторого.

Фонарь бормотал,

Фонарь лопотал:

"Посмотри на женщину,

Которая медлит в углу

Освещенной двери,

Распахнутой, словно ухмылка.

Ты видишь, подол ее платья

Порван и выпачкан глиной,

А уголок ее глаза

Похож на кривую иглу".

Память подбрасывает с трухой

Ворох кривых вещей -

Кривую ветку на берегу,

Обглоданную до блеска,

Словно ею мир выдает

Тайну своих костей,

Белых и оцепенелых;

Бессильный обломок ржавой пружины,

Который на заводском дворе

Притворился, что может ударить.

Полтретьего.

Фонарь шепнул:

"Гляди, в водостоке кошка погрязла;

Облизываясь, она доедает

Комок прогорклого масла".

Так машинально рука ребенка

Прячет в карман игрушку,

Катившуюся за ним.

Я ничего не увидел в глазах ребенка.

Я видел глаза, которые с улицы

Старались взглянуть за шторы,

И видел краба в пруду под вечер,

Старого краба, который клешнями

Впился в конец протянутой палки.

Полчетвертого.

Фонарь бормотал,

Фонарь лопотал в темноте.

Фонарь гудел:

"Погляди на луну,

La lune ne garde aucune rancune.

Ее клонит ко сну,

Она улыбается всем углам

И гладит волосы всем газонам.

Она потеряла память,

На ее лице размытые оспины,

Рука ее искривляет бумажную розу,

Что пахнет пылью и одеколоном,

Луна осталась наедине

Со всеми ночными запахами

В своем сознании утомленном".

Приходят воспоминанья

О лишенной солнца сухой герани,

О пыльных шторах и диване,

О женском запахе в комнатах,

О запахе сигарет в коридорах,

Коктейлей в барах,

Каштанов на улицах.

Фонарь сказал:

"Четыре часа.

Вот номер на двери.

Память!

У тебя есть ключ.

Пыльной лампочки желтый луч.

Вверх по лестнице.

Кровать раскрыта, зубная щетка висит на стене,

Выставь ботинки за дверь, усни, пока тишина,

Готовься жить".

Ножа последняя кривизна.

Перевод А. Сергеева

 

УТРОМ У ОКНА

Дребезжат они тарелками на кухнях,

Чувствую, как души волглые хозяек

Вдоль по вытоптанным кромкам улиц

У калиток чахло прорастают.

И выносят волны бурого тумана

Со дна улиц сморщенные лица,

И выхватывают у прохожей в грязной юбке

Глупую улыбочку, которая,

В воздухе паря, за краем кровель тает.

Перевод Я. Пробштейна

 

"БОСТОН ИВНИНГ ТРЭНСКРИПТ"

Читателей "Бостон ивнинг трэнскрипт"

Ветер колышет, словно пшеничное поле.

Когда вечер торопится выйти на улицу,

Он в одних пробуждает вкус к жизни,

А другим приносит "Бостон ивнинг

трэнскрипт".

И я всхожу на крыльцо, звоню и устало

Оглядываюсь, как бы прощаясь с Ларошфуко,

Будто улица - время, и он - в конце улицы,

И я говорю: "Кузина, вот "Бостон ивнинг

трэнскрипт"".

Перевод А. Сергеева

 

ТЕТУШКА ХЕЛЕН

Мисс Хелен Слингзби, моя незамужняя тетушка,

Жила в маленьком домике на фешенебельной

площади.

У нее было четверо слуг.

Когда умерла она, на небесах была тишина

И тихо было на улице, где проживала она.

Вытирал на пороге ноги владелец похоронной

конторы,

Он-то знал, что такое случалось и прежде.

В доме задернули шторы.

Как прежде, давали отборную пищу собакам,

Но попугай вскоре издох, однако,

А дрезденские часы все тикали на полке

каминной.

Лакей сидел на столе в гостиной

И держал на коленях служанку, она

При жизни хозяйки была так скромна.

Перевод Я. Пробштейна

 

КУЗИНА НЭНСИ

Мисс Нэнси Элликотт,

Скача по лугам, разоряла их,

Скача по холмам, сокрушала их -

Новой Англии голые холмы,

Через пастбища она

Со сворою псов скакала.

Мисс Нэнси Элликотт

Курила и знала все модные танцы,

А тетушки не вполне одобряли ее,

Но знали однако, что это модно.

А за стеклами полок стояли на страже

Мэтгью и Уолдо, блюстители чести,

Слуги непреложного закона.

Перевод Я. Пробштейна

 

МИСТЕР АПОЛЛИНАКС

Эзре Паунду

Когда мистер Аполлинакс посетил Соединенные

Штаты

Хохот его растрезвонил чайных сервизов кантаты.

Я вспомнил о Фрагильоне, о хрупком среди берез,

И о Приапе, с прибором наперевес

Накидывающемся на даму.

В чертогах у миссис Флаккус, у профессора

Чаннинг-Читти дома

Он хохотал с неудержимостью зародыша,

Хохот его звучал на подводной подушке,

Словно смех старого небожителя,

Подсевшего под коралловый риф,

Откуда тела утопленников молча всплывают

в зеленый залив,

Выскользнув из пальцев у ила.

Голова мистера Аполлинакса глазела на меня

из-под стула

Или ухмылялась с экрана

С водорослями в волосах. Я оглох от гула -

Кентавр четверкой копыт рокотал по тверди

настила -

Так его сухая и страстная речь пожирала на всем

скаку послеобеденную скуку.

"Он, конечно, очарователен". - "Он берет нас

с наскоку!"

"А что он имеет в виду?.. Эти заостренные уши...

Наверняка неврастеник"...

"Что-то не слишком лестное относительно наших

денег".

Из посиделок у миссис Флаккус и профессора

с миссис Читти

Я запомнил нарезанный лимон и надкушенные

спагетти.

Перевод В. Топорова

 

ИСТЕРИКА

Она все смеялась, и до меня, наконец, дошло,

что я причастен к этому хохоту,

зубы ее почти исчезли, превратившись

во вспышки ракет,

пригодных для ротных учений. Я бился в удушье,

хватая воздух,

и сгинул в темных кавернах глотки ее, сбитый

пульсацией невидимых мышц. Старик официант

трясущимися руками торопливо разглаживал

скатерть

в розово-белую клетку на ржаво-зеленом

железном столе,

приговаривая: "Если дама и господин желают пить

чай в саду,

если дама и господин желают пить чай..." Я решил

припомнить мгновения этого дня, если бы только

унять удалось

колыханье грудей, и все вниманье свое тщательно

сосредоточил только на этом.

Перевод Я. Пробштейна

 

ГАЛАНТНАЯ БЕСЕДА

Я начал: "О, сентиментальный месяц!

А может быть, хотя навряд,

Подвешенный на небосвод

При помощи системы лестниц

Фонарь для путников в тоске".

Она в ответ: "Тоска, но с кем?"

Продолжил я: "Небесных клавиш

Волшебно чуткие персты

Вовек касаться не заставишь

Во исполнение мечты".

Она: "На что такой намек?"

- Не на тебя, помилуй Бог!

"Ты, женщина, сплошное острословье

И совершенства совершенный враг,

К тебе с поэзией никак,

К тебе изволь единственно с любовью,

И то - ты вяло, мало, еле-еле"...

Она в ответ: "Вот как? На самом деле?"

Перевод В. Топорова

 

LA FIGLIA CHE PIANGE

О quam te memorem virgo...

По лестнице на самый верх взойди

И, устремляясь ввысь,

Ты солнца луч в свою косу вплети,

Прижми цветы к груди и, дрожь уняв в руках,

Швырни на землю их, и оглянись

С обидой преходящею в глазах, -

Но солнца луч в свою косу вплети.

Итак, ему нельзя помешать уйти,

Итак, нельзя помешать ей стоять и грустить,

Итак, он вынужден все же уйти,

Словно оставил разум разбитое тело,

Словно душа от тела навек отлетела,

А мне придется найти

Иные, светлые и прямые пути,

Где мы найдем друг друга, где легки

Улыбки, взгляды - как пожатие руки.

Она ушла, но с осенью унылой

Заполнила мое воображенье

На много дней, часов:

Струились косы над охапками цветов,

А мне представить вместе их невмочь,

Увидеть позы, жесты я не в силах!

И думы эти повергают в изумленье

Покой полдневный и встревоженную ночь.

Перевод Я. Пробштейна

 

Примечания

"ПЕСНЬ ЛЮБВИ АЛЬФРЕДА ДЖ. ПРУФРОКА" - Пруфрок - первый из "лирических героев" Элиота, хотя сам этот термин весьма условен. Возможно, стихотворение завершается перед самоубийством этого персонажа, о чем косвенно свидетельствуют и эпиграф, и аллюзии на шекспировского Гамлета и библейского Лазаря. Впрочем, в следующем стихотворении - "Женский портрет" (название которого восходит к одноименному роману Генри Джеймса) ситуация иронически переворачивается. Эпиграф (из Кристофера Марло) имеет здесь двойной смысл: 1) Прелюбодеяние - не самое страшное из совершенных тобой преступлений (в пьесе Марло эти слова обращены к убийце); 2) Откровенному распутству здесь противопоставлен своего рода интеллектуальный и духовный блуд. Эти стихотворения, первое из которых гораздо известней второго, надо рассматривать как парные.

"ПРЕЛЮДИИ" и "РАПСОДИЯ ВЕТРЕНОЙ НОЧИ" написаны по впечатлениям годичной поездки по континентальной Европе, прежде всего - по Франции, и под влиянием романов французского писателя Ш. Л. Филиппа. В конце "Рапсодии" слышен отзвук "Баллады Редингской тюрьмы" Оскара Уайльда.

"МИСТЕР АПОЛЛИНАКС" - Посвящение Эзре Паунду ("мастеру, большему, чем я", по слову Элиота) в оригинале зашифровано инициалами. Эксцентричное поведение Паунда особенно бросалось в глаза в филистерской среде Новой Англии. Отсюда - античные аллюзии с одной стороны и намеренно нелепые фамилии персонажей с другой. Последним приемом Элиот пользуется и позднее.

 

Четыре квартета (1936-1942) 

 

БЕРНТ НОРТОН

[29]

Хотя логос присущ всем, большинство людей

живет, как если бы у них было собственное

разумение всего.

Гераклит

Путь вверх и путь вниз - один и тот же

путь.

Гераклит

I

Настоящее и прошедшее,

Вероятно, наступят в будущем,

Как будущее наступало в прошедшем.

Если время всегда настоящее,

Значит, время не отпускает.

Ненаставшее - отвлеченность,

Остающаяся возможностью

Только в области умозрения.

Ненаставшее и наставшее

Всегда ведут к настоящему.

Шаги откликаются в памяти

До непройденного поворота

К двери в розовый сад,

К неоткрытой двери. Так же

В тебе откликнется речь моя.

Но зачем

Прах тревожить на чаше розы,

Я не знаю.

Отраженья иного

Населяют сад. Не войти ли?

- Скорее, - пропела птица, - найди их, найди их

За поворотом. В первую дверь

В первый наш мир войти ли, доверясь

Песне дрозда? В первый наш мир.

Там они, величавые и незримые,

Воздушно ступали по мертвым листьям

В осеннем тепле сквозь звенящий воздух,

И птица звала, как будто в ответ

Неслышимой музыке, скрытой в кустах,

И взгляды невидимых пересекались,

Ибо розы смотрели навстречу взглядам.

У них в гостях мы были хозяева

И двигались с ними в условленном ритме

Пустынной аллеей взглянуть на пустой

Пруд, окруженный кустами букса.

Сух водоем, сух бетон, порыжел по краям,

А ведь он был наполнен водою солнца,

И кротко, кротко вздымался лотос,

И сверкала вода, напоенная сердцем света,

И они были сзади нас и отражались в воде.

Но надвинулась туча, и пруд опустел.

- Спеши, - пела птица, - в кустарнике прячутся дети,

Затаив дыхание вместе со смехом.

- Спеши, спеши, - говорила птица, - ведь людям

Труднее всего, когда жизнь реальна.

Прошедшее, как и будущее,

Ненаставшее и наставшее,

Всегда ведут к настоящему.

II

Пристал сапфир, прилип чеснок,

В грязи по ось ползет возок,

Поскрипывает дерево.

В крови вибрирует струна,

И забывается война

Во имя примирения.

Пульсация артерии

И лимфы обращение

Расчислены круженьем звезд

И всходят к лету в дереве

А мы стоим в свой малый рост

На движущемся дереве,

И слышим, как через года

Бегут от Гончих Псов стада,

Бегут сейчас, бегут всегда

И примиряются меж звезд.

В спокойной точке вращенья мира. Ни сюда, ни отсюда,

Ни плоть, ни бесплотность; в спокойной точке ритм,

Но не задержка и не движенье. И не зови остановкой

Место встречи прошлого с будущим. Не движенье

сюда и отсюда,

Не подъем и не спуск. Кроме точки, спокойной

точки,

Нигде нет ритма, лишь в ней - ритм.

Я знаю, что где-то мы были, но, где мы были, не

знаю,

И не знаю, как долго: во времени точек нет.

Внутренняя свобода от житейских желаний,

Избавленье от действия и страдания, избавленье

От воли своей и чужой, благодать

Чувств, белый свет, спокойный и потрясающий,

Без движенья Erhebung {*}, сосредоточенность

{* Возвышение (нем.).}

Без отрешенности, истолкование

Нового мира и старого мира, понятных

В завершении их неполных восторгов,

В разрешении их неполных кошмаров.

Но учти, узы будущего и прошедшего

Сплетенных в слабостях ненадежного тела,

Спасают людей от неба и от проклятия,

Которых плоти не вынести.

В прошлом и в будущем

Сознанью почти нет места.

Сознавать значит быть вне времени,

Но только во времени помнится

Миг в саду среди роз.

Миг в беседке под гулом ливня,

Миг сквозняка при курении ладана, -

Только между прошедшим и будущим.

Только времени покоряется время.

III

Здесь исчезают чувства

Во времени между концом и началом

В тусклом свете: не в свете дня

Тот сообщает предмету прозрачный покой

Наделяет тень эфемерной прелестью

Намекает неспешностью на неизменность.

Не во мраке ночи - тот очищает душу,

Ощущенья лишает опоры,

Отрешает любовь от сует.

Не избыток и не пустота. В мерцанье

Изношенные напряженные лица,

Пустяком отвлеченные от пустяков,

Прихотливо лишенные выраженья,

Цепенеют в насыщенной вялости.

Люди и клочья бумаги в холодном ветре,

Который дует к началу и после конца,

Влетает в нечистые легкие

И вылетает наружу. Ветер.

Время между концом и началом.

Извержение отлетающих душ

В блеклый воздух; они, закоснелые в спячке,

Попали на ветер, сверлящий холмы

Лондона, Хемпстед и Кларкенуэлл,

Кемпден, Патни и Хайгейт,

Примроуз и Ладгейт. Но нет,

Нет мрака в этом щебечущем мире.

Спустись пониже, спустись

В мир бесконечного одиночества,

Недвижный мир не от мира сего.

Внутренний мрак, отказ

И отрешенность от благ земных,

Опустошение чувств,

Отчуждение мира грез,

Бездействие мира духа -

Это один путь, другой путь -

Такой же, он не в движении,

Но в воздержании от движения

В то время, как мир движется,

Влекомый инстинктом, по колеям

Прошлого или будущего.

IV

Время и колокол хоронят день,

На солнце надвигаются туча и тень.

Повернется ли к нам подсолнух?

Сиро

Приникнет ли к нам вьюнок?

Кротко

Примут ли нас под свою сень

Ветви тиса? Уже крыло зимородка

Ответило светом свету, умолкло, и свет далек,

В спокойной точке вращенья мира.

V

Слова, как и музыка, движутся

Лишь во времени; но то, что не выше жизни,

Не выше смерти. Слова, отзвучав, достигают

Молчания. Только формой и ритмом

Слова, как и музыка, достигают

Недвижности древней китайской вазы,

Круговращения вечной подвижности.

Не только недвижности скрипки во время

Звучащей ноты, но совмещенья

Начала с предшествующим концом,

Которые сосуществуют

До начала и после конца.

И все всегда сейчас. И слова,

Из сил выбиваясь, надламываются под ношей

От перегрузки соскальзывают и оползают,

От неточности загнивают и гибнут.

Им не под силу стоять на месте,

Остановиться. Их всегда осаждают

Визгливые голоса, насмешка,

Брань, болтовня. В пустыне Слово

Берут в осаду голоса искушения,

Тень, рыдающая в погребальной пляске,

Громкая жалоба неутешной химеры.

Движение это подробность ритма,

Как в лестнице из десяти ступеней.

Само желание это движение,

В сущности, нежелательное;

По сути, любовь - не движение,

Лишь причина его и конец

Вне времени, вне желания,

Кроме желания преодолеть

Ограничение временем

В пути от небытия к бытию.

Нежданно в луче солнца,

Пока в нем пляшут пылинки,

Прорывается смех детей,

Их восторг, затаенный в листве, -

Скорее, сюда, теперь, всегда -

Нелепо бесплодное грустное время

Между концом и началом.

 

ИСТ КОУКЕР

[30]

I

В моем начале мой конец. Один за другим

Дома возникают и рушатся, никнут и расширяются,

Переносятся, сносятся, восстанавливаются или

Вместо них - голое поле, фабрика или дорога.

Старый камень в новое здание, старые бревна

в новое пламя,

Старое пламя в золу, а зола в землю,

Которая снова плоть, покров и помет,

Кости людей и скота, кукурузные стебли и листья.

Дома живут, дома умирают: есть время строить,

И время жить, и время рождать,

И время ветру трясти расхлябанное окно

И панель, за которой бегает полевая мышь,

И трясти лохмотья шпалеры с безмолвным девизом.

В моем начале мой конец. На голое поле

Искоса падает свет, образуя аллею,

Темную ранним вечером из-за нависших ветвей,

И ты отступаешь к ограде, когда проезжает повозка,

И сама аллея тебя направляет к деревне,

Угнетенной жарким гипнозом предгрозья.

Раскаленный свет в душной дымке

Не отражают, но поглощают серые камни.

Георгины спят в пустой тишине.

Дождись первой совы.

Если ты подойдешь

Голым полем не слишком близко, не слишком

близко,

Летней полночью ты услышишь

Слабые звуки дудок и барабана

И увидишь танцующих у костра -

Сочетанье мужчины и женщины

В танце, провозглашающем брак,

Достойное и приятное таинство.

Парами, как подобает в супружестве,

Держат друг друга за руки или запястья,

Что означает согласие. Кружатся вкруг огня,

Прыгают через костер или ведут хоровод,

По-сельски степенно или по-сельски смешливо

Вздымают и опускают тяжелые башмаки,

Башмак - земля, башмак - перегной,

Покой в земле нашедших покой,

Питающих поле. В извечном ритме,

Ритме танца и ритме жизни,

Ритме года и звездного неба,

Ритме удоев и урожаев,

Ритме соитий мужа с женой

И случки животных. В извечном ритме

Башмаки подымаются и опускаются.

Еды и питья. Смрада и смерти.

Восход прорезается, новый день

Готовит жару и молчанье. На взморье

рассветный ветер,

Скользя, морщит волны. Я здесь

Или там, или где-то еще. В моем начале.

II

Зачем концу ноября нужны

Приметы и потрясенья весны

И возрожденное летнее пламя -

Подснежники, плачущие под ногами,

И алые мальвы, что в серую высь

Слишком доверчиво вознеслись,

И поздние розы в раннем снегу?

Гром, грохоча среди гроз, несется

Как триумфальная колесница,

В небе вспыхивают зарницы,

Там Скорпион восстает на Солнце,

Пока не зайдут и Луна, и Солнце,

Плачут кометы, летят Леониды,

Горы и долы в вихре сраженья,

В котором вспыхнет жадное пламя,

А пламя будет сжигать планету

Вплоть до последнего оледененья.

Можно было сказать и так, но выйдет не очень

точно:

Иносказание в духе давно устаревшей поэтики,

Которая обрекала на непосильную схватку

Со словами и смыслами. Дело здесь не в поэзии.

Повторяя мысль, подчеркнем: поэзию и не ждали.

Какова же ценность желанного, много ли стоит

Долгожданный покой, осенняя просветленность

И мудрая старость? Быть может, нас обманули

Или себя обманули тихоречивые старцы,

Завещавшие нам лишь туман для обмана?

Просветленность всего лишь обдуманное тупоумие,

Мудрость всего лишь знание мертвых тайн,

Бесполезных во мраке, в который они

всматривались,

От которого отворачивались. Нам покажется,

Что знание, выведенное из опыта,

В лучшем случае наделено

Весьма ограниченной ценностью.

Знание это единый и ложный образ,

Но каждый миг происходит преображение,

И в каждом миге новость и переоценка

Всего, чем мы были. Для нас не обман -

Лишь обман, который отныне безвреден.

На полпути и не только на полпути,

Весь путь в темном лесу, в чернике,

У края обрыва, где негде поставить ногу,

Где угрожают чудовища, и влекут огоньки,

И стерегут наважденья. Поэтому говорите

Не о мудрости стариков, но об их слабоумье,

О том, как они страшатся страха и безрассудства,

О том, как они страшатся владеть

И принадлежать друг другу, другим или Богу.

Мы можем достигнуть единственной мудрости,

И это мудрость смирения: смирение бесконечно.

Дома поглощены волнами моря.

Танцоры все поглощены землей.

III

О тьма тьма тьма. Все они уходят во тьму,

В пустоты меж звезд, в пустоты уходят пустые

Полководцы, банкиры, писатели,

Меценаты, сановники и правители,

Столпы общества, председатели комитетов,

Короли промышленности и подрядчики,

И меркнут Солнце, Луна и "Готский альманах",

И "Биржевая газета", и "Справочник директоров",

И холодно чувство, и действовать нет оснований.

И все мы уходим с ними на молчаливые похороны,

Но никого не хороним, ибо некого хоронить.

- Тише, - сказал я душе, - пусть тьма снизойдет

на тебя.

Это будет Господня тьма. - Как в театре

Гаснет свет перед сменою декораций,

Гул за кулисами, тьма наступает на тьму,

И мы знаем, что горы и роща на заднике,

И выпуклый яркий фасад уезжают прочь...

Или в метро, когда поезд стоит между станций,

И возникают догадки и медленно угасают,

И ты видишь, как опустошаются лица

И нарастает страх оттого, что не о чем думать;

Или когда под наркозом сознаешь, что ты без

сознанья...

- Тише, - сказал я душе, - жди без надежды,

Ибо надеемся мы не на то, что нам следует; жди

без любви,

Ибо любим мы тоже не то, что нам следует; есть

еще вера,

Но вера, любовь и надежда всегда в ожидании.

Жди без мысли, ведь ты не созрел для мысли:

И тьма станет светом, а неподвижность ритмом.

Шепчи о бегущих потоках и зимних грозах.

Невидимый дикий тмин, и дикая земляника,

И смех в саду были иносказаньем восторга,

Который поныне жив и всегда указует

На муки рожденья и смерти.

Вы говорите,

Что я повторяюсь. Но я повторю.

Повторить ли? Чтобы прийти оттуда,

Где вас уже нет, сюда, где вас еще нет,

Вам нужно идти по пути, где не встретишь

восторгу.

Чтобы познать то, чего вы не знаете,

Вам нужно идти по дороге невежества,

Чтобы достичь того, чего у вас нет,

Вам нужно идти по пути отречения.

Чтобы стать не тем, кем вы были,

Вам нужно идти по пути, на котором вас нет.

И в вашем неведенье - ваше знание,

И в вашем могуществе - ваша немощь,

И в ваше доме вас нет никогда.

IV

Распятый врач стальным ножом

Грозит гниющей части тела;

Мы состраданье узнаем

В кровоточащих пальцах, смело

Берущихся за тайное святое дело.

Здоровье наше - в нездоровье.

Твердит сиделка чуть живая,

Сидящая у изголовья,

О нашей отлученности от рая,

О том, что мы спасаемся, заболевая.

Для нас, больных, весь мир - больница,

Которую содержит мот,

Давно успевший разориться.

Мы в ней умрем от отческих забот,

Но никогда не выйдем из ее ворот.

Озноб вздымается от ног,

Жар стонет в проводах сознанья,

Чтобы согреться, я продрог

В чистилище, где огнь - одно названье,

Поскольку пламя - роза, дым - благоуханье.

Господню кровь привыкли пить,

Привыкли есть Господню плоть,

При этом продолжаем мнить,

Что нашу плоть и кровь не побороть,

И все же празднуем тот день, когда распят

Господь.

V

Итак, я на полпути, переживший двадцатилетие,

Пожалуй, загубленное двадцатилетие entre deux

guerres .

Пытаюсь учиться словам и каждый раз

Начинаю сначала для неизведанной неудачи,

Ибо слова подчиняются лишь тогда,

Когда выражаешь ненужное, или приходят на

помощь,

Когда не нужно. Итак, каждый приступ

Есть новое начинание, набег на невыразимость

С негодными средствами, которые иссякают

В сумятице чувств, в беспорядке нерегулярных

Отрядов эмоций. Страна же, которую хочешь

Исследовать и покорить, давно открыта

Однажды, дважды, множество раз - людьми, которых

Превзойти невозможно - и незачем соревноваться,

Когда следует только вернуть, что утрачено

И найдено, и утрачено снова и снова: и в наши дни,

Когда все осложнилось. А может, ни прибылей,

ни утрат.

Нам остаются попытки. Остальное не наше дело.

Дом - то, откуда выходят в дорогу. Мы старимся,

И мир становится все незнакомее, усложняются

ритмы

Жизни и умирания. Не раскаленный миг

Без прошлого, сам по себе, без будущего,

Но вся жизнь, горящая каждый миг,

И не только жизнь какого-то человека,

Но и древних камней с непрочтенными

письменами.

Есть время для вечера при сиянии звезд

И время для вечера при электрической лампе

(Со старым семейным альбомом).

Любовь почти обретает себя,

Когда здесь и теперь ничего не значат,

Даже в старости надо исследовать мир,

Безразлично, здесь или там.

Наше дело - недвижный путь

К иным ожиданьям,

К соучастию и сопричастию.

Сквозь тьму, холод, безлюдную пустоту

Стонет волна, стонет ветер, огромное море,

Альбатрос и дельфин. В моем конце - начало.

 

ДРАЙ СЕЛВЭЙДЖЕС

Драй Селвэйджес - очевидно, от les trois

sauvages - группа скал с маяком к

северо-западу от Кейп-Энн, Массачусетс.

I

О богах я не много знаю, но думаю, что река -

Коричневая богиня, угрюмая и неукротимая

И все-таки терпеливая, и понятная как граница,

Полезная и ненадежная при перевозке товаров,

И, наконец, - лишь задача при наведенье моста.

Мост наведен, и коричневую богиню

В городах забывают, будто она смирилась.

Но она блюдет времена своих наводнений,

Бушует, сметает преграды и напоминает

О том, что удобней забыть. Ей нет ни жертв, ни

почета

При власти машин, она ждет, наблюдает и ждет.

В детстве ритм ее ощущался в спальне

И на дворе в апрельском буйном айланте,

И в запахе винограда на осеннем столе,

И в круге родных при зимнем газовом свете.

Река внутри нас, море вокруг нас,

Море к тому же граница земли, гранита,

В который бьется; заливов, в которых

Разбрасывает намеки на дни творенья -

Медузу, краба, китовый хребет;

Лиманов, где любопытный видит

Нежные водоросли и анемоны морские.

Происходит возврат утрат - рваного невода,

Корзины для раков, обломка весла,

Оснастки чужих мертвецов. Море многоголосо,

Богато богами и голосами.

Соль его на шиповнике,

Туман его в елях.

Стенание моря

И тихие жалобы моря - различные голоса,

Часто слышные вместе; похныкиванье прибоя,

Угроза и ласка волны, разбивающейся о воду.

Зубрежка в далеких гранитных зубах,

Шипенье, как предупрежденье с летящего мыса, -

Все голоса моря - как и сирена с бакена,

Бьющегося на цепи, как и случайная чайка;

И под гнетом безмолвствующего тумана

Стонет колокол,

Качаемый мертвой зыбью,

Отмеряя не наше время, но время

Старше, чем время хронометров, старше,

Чем время измученных изволновавшихся женщин,

Которые в ночь без сна гадают о будущем,

Стараются расплести, развязать, распутать

И соединить прошедшее с будущим

Меж полночью и рассветом,

Когда прошедшее - наваждение,

А будущее без будущности,

В часы перед утренней вахтой,

Когда время стоит и никогда не кончается;

И мертвая зыбь, и все, что было и есть,

Бьют

В колокол.

II

Но где конец невысказанным стонам,

Осеннему немому увяданью,

Когда цветок недвижный опадает?

И где конец обломкам от судов,

Молитве мертвеца и невозможной

Молитве при ужасном извещенье?

Тут нет конца в движенье непреклонном

Часов и дней, но только умиранье,

Когда бесчувственность овладевает

Годами жизни, сбросившей покров

И оказавшейся не столь надежной

И, стало быть, достойной осужденья.

И остается в старости - лишенным

Достоинства и твердых упований -

Роптать на то, что силы покидают,

И в тонущем челне без парусов

Плыть по волнам и в тишине тревожно

Ждать колокола светопреставленья.

Но где же им конец, неугомонным

Рыбачьим лодкам, тающим в тумане?

Кто время океаном не считает?

Кто в океане не видал следов

Крушений, а в грядущем - непреложный,

Как и в прошедшем, путь без назначенья?

Мы видим их, живущих по законам

Рыбацкого скупого пропитанья:

Рискуют, ловят, что-то получают, -

И сами не помыслим про улов,

Не столь понятный, менее надежный,

Не находящий в деньгах выраженья.

Здесь нет конца безгласным этим стонам,

И осени увядшей увяданью,

И боль недвижная струится и пронзает,

И нет конца обломкам от судов,

И обращенью мертвых к Смерти, и едва

возможной

Молитве о чудесном Избавленье.

С годами старенья кажется,

Что прошлое приобретает иные черты

И уже не просто чередованье событий

Или саморазвитье - идея, рожденная

Наивными взглядами на эволюцию,

Которые служат обычным средством

Навсегда отречься от прошлого.

Миг счастья - не чувство благополучия,

Полноты, расцвета, спокойствия или

влюбленности

И не хороший обед, но внезапное озарение -

Мы обретали опыт, но смысл от нас ускользал,

А приближение к смыслу, преображая,

Возрождает наш опыт вне всякого смысла,

Который чудится в счастье. Я говорил,

Что прошлый опыт, снова обретший смысл, -

Не только опыт одной жизни, но опыт

Поколений и поколений, не забывавших

Нечто, пожалуй, вовсе невыразимое -

Взгляд назад сквозь все уверенья

Исторической литературы, через плечо

Полувзгляд назад, в первозданный ужас.

И мы для себя открываем, что миг мученья

Нескончаем и вечен, как время, и безразлично,

Вызван ли он пониманьем иль непониманьем,

Надеждой на безнадежное или страхом

Перед тем, что нестрашно. Это заметнее

Не по своим страданьям, но по страданьям

Ближнего, которому мы сострадаем.

Если свое пережитое - в мутных потоках поступков,

То чужое терзанье - самодовлеющий опыт,

Не изношенный частыми воспоминаньями.

Люди меняются и улыбаются, только мучения вечны.

Время все разрушает, и время все сохраняет,

Как река с утонувшими нефами, курами и коровами,

Горьким яблоком и надкусом на яблоке.

Как зазубренная скала в беспокойных водах -

Волны ее заливают, туман ее поглощает,

В ясный день она, словно памятник,

В навигацию - веха для лоцмана.

Но и во время штиля и в налетевший шторм

Она то, чем была всегда.

III

Иногда я гадаю, не это ли высказал Кришна.

Рассуждая о разном или по-разному об одном:

Что будущее - увядшая песня, Царская Роза или

лаванда,

Засохшая меж пожелтевших страниц

Ни разу не раскрывавшейся книги, что будущее -

Сожаленье для тех, кто пока что лишен сожаленья,

И что путь вверх ведет вниз, путь вперед приводит

назад.

Долго вынести это нельзя, хотя несомненно,

Что время не исцелитель: больного уже унесло.

Когда состав отправляется и провожающие

Уходят с перрона, а пассажиры усаживаются,

Кто с яблоком, кто с газетой, кто с деловым

письмом,

Их лица смягчаются и просветляются

Под усыпляющий ритм сотни часов.

Вперед, путешественники! Вы не бежите от

прошлого

В новую жизнь или в некое будущее;

Вы не те, кто уехал с того вокзала,

И не те, кто прибудет к конечной станции

По рельсам, сходящимся где-то вдали за поездом.

И на океанском лайнере, где вы видите,

Как за кормой расширяется борозда,

Вы не станете думать, что с прошлым покончено

Или что будущее перед вами раскрыто.

С наступлением ночи в снастях и антеннах

Возникает голос, поющий на никакой языке

И не для уха, журчащей раковины времен:

"Вперед, о считающие себя путешественниками!

Вы не те, кто видел, как удалялась пристань,

И не те, кто сойдет с корабля на землю,

Здесь между ближним и дальним берегом,

Когда время остановилось, равно спокойно

Задумайтесь над прошедшим и будущим.

В миг, лишенный как действия, так и бездействия,

Вы способны понять, что в любой из сфер бытия

Ум человека может быть сосредоточен

На смертном часе, а смертный час - это

каждый час.

И эта мысль - единственное из действий,

Которое даст плоды в жизнях других людей,

Но не думайте о грядущих плодах.

Плывите вперед.

О путешественники, о моряки

Вы, пришедшие в порт, и вы, чьи тела

Узнали дознание и приговор океана,

Любой исход - ваше истинное назначение".

Так говорил Кришна на поле брани,

Наставляя Арджуну.

Итак, не доброго вам пути,

Но пути вперед, путешественники!

IV

О Ты, чья святыня стоит на мысе,

Молись за плывущих на кораблях,

За тех, кто отправится к рыбам, за всех

Отплывших в любое праведное путешествие

И тех, кто ведет их.

Повтори молитву свою ради женщин,

Которые проводили мужей или сыновей,

И те отплыли и не вернутся:

Figlia del tuo figlio ,

Царица Небесная.

Также молись за плывших на кораблях

И кончивших путь на песке, на губах моря,

В темной пасти, которая не изрыгает,

Везде, где не слышен колокол мертвой зыби,

Вечное благодарение.

V

Сообщение с Марсом, беседы с духами,

Отчет о жизни морского страшилища,

Составление гороскопа, гадание

По внутренностям животных, тайны

Магического кристалла, диагноз

По почерку, разгадка судьбы по ладони,

Дурные предзнаменования

В узорах кофейной гущи

И сочетаниях карт, возня с пентаграммами

И барбитуратами, приведение

Навязчивых мыслей к подсознательным

страхам,

Изучение чрева, могилы и снов -

Все это распространенные

Развлеченья, наркотики и сенсации -

И так будет вечно, особенно во времена

Народных бедствий и смут

Где-нибудь в Азии или на Эджвер-роуд.

Человеческое любопытство обследует

Прошлое и грядущее и прилепляется

К этим понятиям. Но находить

Точку пересечения времени

И вневременного - занятие лишь для святого,

И не занятие даже, но нечто такое,

Что дается и отбирается

Пожизненной смертью в любви,

Горении, жертвенности и самозабвении.

Для большинства из нас существует

Лишь неприметный момент, входящий

Во время и выходящий из времени,

Теряясь в столбе лучей из окна,

В невидимом диком тмине,

В зимней молнии, в водопаде,

В музыке, слышимой столь глубоко,

Что ее не слышно: пока она длится,

Вы сами - музыка. А это только догадки,

намеки,

Догадки вслед за намеками; а остальное -

Молитва и послушание, мысль и действие.

Намек полуразгаданный, дар полупонятый

есть Воплощение.

Здесь невозможный союз

Сфер бытия возможен,

Здесь прошлое с будущим

Смиряются и примиряются,

А иначе мы действуем, словно

Движимы кем-то и лишены

Дара внутреннего движенья,

Во власти сил преисподней.

Но действие в высшем смысле -

Свобода от прошлого с будущим,

Чего большинство из нас

Здесь никогда не добьется.

И от вечного поражения

Спасает нас только упорство.

В конце же концов мы рады

Знать, что питаем собою

(Вблизи от корней тиса)

Жизнь полнозначной почвы.

 

ЛИТТЛ ГИДДИНГ

[33]

I

Весна посреди зимы - особое время года:

Вечность, слегка подтаивающая к закату,

Взвешенная во времени между полюсом и экватором.

В краткий день, озаренный морозом и пламенем,

В безветренный холод, лелеющий сердце жары,

Недолгое солнце пылает на льду прудов и канав

И, отражаясь в зеркале первой воды,

Ослепляет послеполуденным блеском.

И свечение ярче света горящей ветви или жаровни

Пробуждает немую душу: не ветер, но пламя

Духова дня

В темное время года. Силы души оживают

Меж таяньем и замерзаньем. Не пахнет землей

И не пахнет ничем живым. Это весна

Вне расписанья времен. Живые изгороди

На часок покрылись беленькими лепестками

Снега, они расцвели внезапней,

Чем это бывает летом, у них ни бутонов, ни завязей,

Они вне закона плодоношения.

Где же лето, невообразимое

Лето, стоящее на нуле?

Если прийти сюда,

Путем, которым вам свойственно проходить,

Оттуда, откуда вам свойственно приходить,

Если прийти сюда в мае, вы снова увидите

Кустарники изгородей в цвету,

В майском чувственном благоуханье.

Конец путешествия будет всегда неизменен -

Придете ли ночью, утратив царство,

Придете ли днем, не зная, зачем пришли,

Конец неизменен - когда вы свернете с проселка

И обогнете свинарник, то перед вами предстанет

Серый фасад и надгробный камень,

А то, что казалось целью прихода, -

Всего шелуха, всего оболочка смысла,

Из которого - да и то не всегда - прорывается

ваша цель.

Если смысл хорошо усвоен.

Либо цели у вас нет, либо цель за краем

Задуманного пути и изменится при достижении

цели.

И другие края считаются краем света -

Пасть моря, озерная мгла, пустыня или

большой город, -

Но этот край ближе всех во времени и пространстве;

Он сегодня и в Англии.

Если прийти сюда

Любым путем и откуда угодно

В любое время года и суток,

Конец неизменен: вам придется отставить

Чувства и мысли. Вы пришли не затем,

Чтобы удостовериться и просветиться,

Полюбопытствовать или составить отчет.

Вы пришли затем, чтобы стать на колени,

Ибо молитвы отсюда бывали услышаны.

А молитва не просто порядок слов,

И не дисциплина смирения для ума,

И не звуки молитвенной речи.

И то, о чем мертвые не говорили при жизни,

Теперь они вам откроют, ибо они мертвы,

Откроют огненным языком превыше речи живых.

Здесь, на мгновенном и вневременном

перекрестке,

Мы в Англии и нигде. Никогда и всегда.

II

Пепел на рукаве старика -

Пепел розового лепестка.

Пыль, поднявшаяся столбом,

Выдает разрушенный дом.

Пыль, оседающая в груди,

Твердит, что все позади

И не надо мечтать о звездах.

Так умирает воздух.

Потоп и засуха в свой черед

Поражают глаза и рот,

Мертвые воды, мертвый песок

Ждут, что настанет срок.

Тощая выжженная борозда

Намекает на тщетность труда,

Веселится, не веселя.

Так умирает земля.

Вода и огонь унаследуют нам,

Городам, лугам, сорнякам.

Вода и огонь презрят благодать,

Которую мы не смогли принять.

Вода и огонь дадут завершенье

Нами начатому разрушенью

Храмов, статуй, икон.

Так умрут вода и огонь.

В колеблющийся час перед рассветом

Близ окончанья бесконечной ночи

У края нескончаемого круга,

Когда разивший жалом черный голубь

Исчез за горизонтом приземленья,

И мертвая листва грохочет жестью,

И нет иного звука на асфальте

Меж трех еще дымящихся районов,

Я встретил пешехода - он то мешкал,

То несся с металлической листвою

На городском рассветном сквозняке.

И я вперился с острым любопытством,

С которым в полумраке изучают

Случайных встречных, в опаленный облик

И встретил взгляд кого-то из великих,

Кого я знал, забыл и полупомнил,

Как одного из многих; мне в глаза

Глядел знакомый мозаичный призрак,

Такой родной и неопределимый.

И я вошел в двойную роль и крикнул

И услыхал в ответ: "Как! Это ты?"

Нас не было. Я был самим собою,

Но понимал, что я не только я -

А он еще довоплощался; все же

Его слова рождали узнаванье.

И вот, подчинены простому ветру

И слишком чужды для непониманья,

По воле пересекшихся времен

Мы встретились в нигде, ни до, ни после

И зашагали призрачным дозором.

Я начал: "Мне легко с тобой на диво,

Но к дивному приводит только легкость.

Скажи: Что я забыл, чего не понял?"

И он: "Я не хотел бы повторять

Забытые тобой слова и мысли.

Я ими отслужил: да будет так.

И ты отслужишь. Так молись за мною,

Чтоб и добро и зло тебе простили.

Злак прошлогодний съеден, и, насытясь,

Зверь отпихнет порожнее ведро.

Вчерашний смысл вчера утратил смысл,

А завтрашний - откроет новый голос.

Но так как ныне дух неукрощенный

Легко находит путь между мирами,

Уподобляющимися друг другу,

То я найду умершие слова

На улицах, с которыми простился,

Покинув плоть на дальнем берегу.

Забота наша, речь, нас подвигала

Избавить племя от косноязычья,

Умы понудить к зренью и прозренью.

И вот какими в старости дарами

Венчается наш ежедневный труд.

Во-первых, холод вянущего чувства,

Разочарованность и беспросветность,

Оскомина от мнимого плода

Пред отпадением души от тела.

Затем бессильное негодованье

При виде человеческих пороков

И безнадежная ненужность смеха.

И, в-третьих, повторенье через силу

Себя и дел своих, и запоздалый

Позор открывшихся причин; сознанье,

Что сделанное дурно и во вред

Ты сам когда-то почитал за доблесть.

И вот хвала язвит, а честь марает.

Меж зол бредет терзающийся дух,

Покуда в очистительном огне

Ты не воскреснешь и найдешь свой ритм.

День занимался. Посреди развалин

Он, кажется, меня благословил

И скрылся с объявлением отбоя.

III

Есть три состояния, часто на вид похожие,

Но по сути различные, произрастающие

В одном и том же кустарнике вдоль дороги:

привязанность

К себе, к другим и к вещам; отрешенность

От себя, от других, от вещей; безразличие,

Растущее между ними, как между разными жизнями,

Бесплодное между живой и мертвой крапивой,

Похожее на живых, как смерть на жизнь.

Вот применение памяти: освобождение -

Не столько отказ от любви, сколько выход

Любви за пределы страсти и, стало быть,

освобождение

От будущего и прошедшего. Так любовь к родине

Начинается с верности своему полю действия

И приводит к сознанью, что действие

малозначительно,

Но всегда что-то значит. История может быть

рабством,

История может быть освобожденьем. Смотрите,

Как уходят от нас вереницей края и лица

Вместе с собственным я, что любило их, как умело,

И спешит к обновленью и преображенью,

к иному ритму.

Грех неизбежен, но

Все разрешится, и

Сделается хорошо.

Если опять подумать

Об этих краях и людях,

Отнюдь не всегда достойных,

Не слишком родных и добрых,

Но странно приметных духом

И движимых общим духом,

И объединенных борьбою,

Которая их разделила;

Если опять подумать

О короле гонимом,

О троих, погибших на плахе,

И о многих, погибших в безвестье,

Дома или в изгнанье,

О том, кто умер слепым, -

То, если подумать, зачем

Нам славословить мертвых,

А не тех, кто еще умирает?

Вовсе не для того,

Чтоб набатом вызвать кошмары

И заклятьями призрак Розы.

Нам не дано воскрешать

Старые споры и партии,

Нам не дано шагать

За продранным барабаном.

А те, и что были против,

И против кого они были,

Признали закон молчанья

И стали единой партией.

Взятое у победителей

Наследуют от побежденных:

Они оставляют символ,

Свое очищенье смертью.

Все разрешится, и

Сделается хорошо,

Очистятся побужденья

В земле, к которой взывали.

IV

Снижаясь, голубь низвергает

Огонь и ужас в подтвержденье

Того, что не бывает

Иной дороги к очищенью:

Добро и зло предполагают

Лишь выбор между пламенами -

От пламени спасает пламя.

Любовь, забывшееся Имя.

Любовь одела мирозданье

Заботами своими

В пылающее одеянье,

И нет его неизносимей.

И что бы ни случалось с нами,

Мы входим в пламя или в пламя.

V

Что мы считаем началом, часто - конец,

А дойти до конца означает начать сначала.

Конец - отправная точка. Каждая верная фраза

(Где каждое слово дома и дружит с соседями,

Каждое слово всерьез и не ради слова

И служит для связи былого и будущего,

Разговорное слово точно и невульгарно,

Книжное слово четко и непедантично,

Совершенство согласия в общем ритме),

Каждая фраза содержит конец и начало,

Каждое стихотворение есть эпитафия.

И каждое действие - шаг к преграде, к огню,

К пасти моря, к нечетким буквам на камне:

Вот откуда мы начинаем.

Мы умираем с теми, кто умирает; глядите -

Они уходят и нас уводят с собой.

Мы рождаемся с теми, кто умер: глядите -

Они приходят и нас приводят с собой.

Мгновение розы равно мгновению тиса

По длительности. Народ без истории

Не свободен от времени, ибо история -

Единство мгновений вне времени.

Так в зимних сумерках в уединенной часовне

История - ныне и в Англии.

С влечением этой Любви и голосом этого Зова.

Мы будем скитаться мыслью

И в конце скитаний придем

Туда, откуда мы вышли,

И увидим свой край впервые.

В неведомые, незабвенные

Врата мы увидим, что нам

Здесь изучить осталось

Лишь то, что было вначале:

У истока длиннейшей реки

Голос тайного водопада

И за яблоневой листвою

Детей, которых не видно,

Ибо на них не смотрят,

Лишь слышно их, полуслышно

В тиши меж двумя волнами.

Скорее, сюда, сейчас, всегда -

Таково условье невинности,

(Равноценной всему на свете),

И все разрешится, и

Сделается хорошо,

Когда языки огня

Сплетутся в пламенный узел,

Где огонь и роза - одно.

Перевод А. Сергеева

 

ЧЕТЫРЕ КВАРТЕТА 

 

БЕРНТ НОРТОН 

I

Настоящее и прошедшее,

Наверно, содержатся в будущем,

А будущее заключалось в прошедшем.

Если время суще в себе,

Время нельзя искупить.

Несбывшееся - отвлеченность,

Его бытие - только

В области предположений.

Несбывшееся и сбывшееся

Приводят всегда к настоящему.

Эхом в памяти отдаются шаги

В тупике, куда мы не свернули

К двери в сад роз, которую

Не открывали. Так и слова мои

Эхо для уха.

Зачем

Тревожить пыльцу на венчике розы?

Не знаю.

Отзвуки сад населяют

Иные. Идем?

- Скорей! - пела птица. - За ними, за ними,

Сверни! За первую дверь

В первый наш мир. Идем

За посулом дрозда? В первый наш мир.

Там они, там - величавы, незримы,

Плыли неспешно над палой листвою

В осеннем тепле сквозь трепещущий воздух -

И вторила птица

Неслышной мелодии, скрытой в аллее;

Взгляды скрестились -

Ибо на розы, казалось, глядели,

Словно они наши гости, хозяева-гости.

Так мы шли, и они, лабиринтом -

Пустынной аллеей к поляне средь букса,

Чтоб взглянуть на высохший пруд.

Высох пруд, сух бетон, порыжели края -

Был он полон блистающей влаги,

Тихо-тихо рос лотос,

И сверкала вода, напоенная светом,

И стояли они за спиною у нас, и в воде

отражались.

Облако уплыло - пруд опустел.

- Иди! - пела птица. - Там в зарослях

Прячутся дети - вот-вот рассмеются.

Иди же, иди! - Человекам невмочь,

Когда жизнь реальна сверх меры.

Прошлое и будущее

Несбывшееся и сбывшееся

Приводят всегда к настоящему.

II

Чеснок и сапфир налипли в грязь

Где осью встало древо

А кровь пульсирует струясь

И раны старые слышны

Но тихнет прежний гнев войны.

И ритм биенья нашей крови

И лимфы нашей путь кружной

В движеньи звезд повторены

Восходим мы цвести во древо

Но выше движимого древа

В луче что чертит лист резной

И снизу слышен шум разора

Где гонит вепря гончих свора

Но в поле звездного узора

Они давно примирены.

В незыблемой точке мировращенья. Ни плоть, ни

бесплотность.

Ни вперед, ни назад. В незыблемой точке есть ритм,

Но ни покой, ни движенье. Там и не равновесье,

Где сходятся прошлое с будущим. И не движенье -

ни вперед,

Ни назад, ни вверх, ни вниз. Только в этой

незыблемой точке

Ритм возможен, и в ней - только ритм.

Я говорю - там мы были, не знаю лишь

Где и когда - ни места, ни времени.

Отказ от мирских вожделений,

Бездействие и отстраненность

Избавляют от воли, своей и чужой; и тогда

Благостью чувства, чистым светом, незыблемым

и текучим,

Erhebung  без движенья, сосредоточенностью

Без отрешенности постигается мир,

И новый, и старый,

В исполненье их недо-экстазов,

В разгадке их недо-кошмаров.

И только скрепы меж прошлым и будущим,

Сплотившие бренное тело,

Спасают людей от небесного царства и вечных

мучений,

Которых не вынесет плоть.

Прошлое и будущее

Едва ли проникнешь сознаньем.

Сознанье - вне времени.

Но лишь времени принадлежит миг в саду роз,

Миг в беседке под стук дождя,

Миг в пахнущей ладаном церкви,

Связующий прошлое с будущим.

Только время наследует время.

III

Вот оно, здесь, место встречи

Времени "до" и времени "после" -

В тумане: ни свет,

Придающий незыблемость форме,

Превращающий тень в мимолетное чудо,

Не спеша, выявляющий нам постоянство;

Ни тьма очищенья,

Лишающая ощущений,

Отрешающая любовь от мирского.

Ни исполненность, ни безучастность. Только

мерцанье

Над искаженными мятыми лицами,

В отчаянье отчаявшимися от отчаянья,

Тупыми, капризными,

Насыщенными и безразличными;

Люди и клочья бумаги на резком ветру,

Дующем "до" и "после", -

Дыханье отравленных легких

Времени "до" и времени "после";

Изверженье оцепенелых загубленных душ

В обесцвеченный воздух, подхваченных

Ветром, метущим унылые холмы Лондона:

Хэмпстед, Клеркенуэлл, Кэмпден и Патни,

Хайгейт, Примроуз и Ладгейт. Тьма не здесь -

Тьма не здесь, не в щебечущем мире.

Сойди же, сойди только

В мир одиночества,

В этот не-мир не от мира сего:

Внутренний мрак,

Отрешенность, безличье,

Увядание мира чувств,

Опустошение мира любви,

Бездействие мира души.

Это путь первый, второй

Путь - такой же: не движенье,

Но отказ от движенья; пока движется мир

Сам собою по торным дорогам

Прошлого и будущего.

IV

Время и колокол отмерили срок,

В облаке черном свет солнца поблек.

К нам повернется подсолнух?

Вьюнок вытянет к нам стебелек?

Или нас ожидает

Хлад

Тисовых пальцев забвенья?

Блистает пернатый король-рыболов,

блистает и тает;

Незыблемый свет

В незыблемой точке мировращенья.

V

Слова и мелодия движутся

Только во времени; а то, что живет,

Может только исчезнуть. Слова, отзвучав,

Достигают безмолвья. Лишь порядком, лишь ритмом

Достигнут слова и мелодия

Незыблемости - как китайская ваза

Незыблемо движется вечно;

Достигнут не той неподвижности скрипки

При длящейся ноте - достигнут со-бытия;

Иными словами, когда конец предваряет начало,

А конец и начало - всегда

"До" начала и "после" конца.

И все всегда сейчас. Слова искажаются,

Трещат и ломаются от перегрузки,

От напряженья скользят, расползаются, гибнут,

Гниют до неточности - им не застыть неподвижно,

Незыблемо. Визг и брань осаждают их,

И болтовня, и насмешки.

Слово в пустыне

Берут в оборот голоса искушенья,

Вопли призрака в дьявольской пляске,

Вой безутешной химеры.

Такт ритма - движенье,

Как по лестнице в десять ступеней.

Томление духа само по себе

Есть движенье - но бесцельно

Само по себе; Любовь - неподвижность,

Лишь конец и причина движенья,

Лишенного ритма -

Истома томленья

Удерживать время на грани

Бытия и небытия.

Неожиданно в лучике солнца,

Пока пляшут пылинки,

Детский смех раздается,

Еле слышимый в листьях,

Скорей же, здесь, сейчас, всегда -

Нелепо бесплодное скорбное время,

Влачимое "до" и "после".

 

ИСТ КОУКЕР

I

В моем начале мой конец. В круговороте

Дома встают и рушатся, ветшают,

Сносятся и перестраиваются. Вместо них -

Пустырь, или фабрика, или проселок.

Старый камень - в новый дом, старая доска -

в новый костер,

Старый костер - в золе, зола - в землю,

Которая вот уже мясо, шкура, помет,

Кости скотины и человека, стебель злака и лист.

Дома живут и отживают: время строить,

Время жить и плодиться,

Время ветру стекло дребезжащее выбить

И панель расшатать, на которой полевка снует,

И лохмотья трепать гобелена с безмолвным девизом.

В моем начале мой конец. Падает никнущий свет

На пустырь, открывая глухой переулок,

Затененный ветвями - сумерки днем -

Где прижмешься к ограде, когда проезжает фургон;

И глухой переулок ведет

В направленье к деревне, застывшей

В духоте перед грозой. В знойном мареве свет

Поглощается, не отраженный серым булыжником,

Спят георгины в пустынном безмолвье.

Жди появленья совы.

И на том пустыре,

Если ты подойдешь не слишком близко,

не слишком близко,

В летнюю полночь услышишь мелодию

Дудочки и барабана

И увидишь пляшущих возле костра.

Съединенье мужчины и женщины

В пляске, обряд сочетанья -

Благолепное, чинное таинство.

По двое - скрепиша союз,

Взяша за руки -

Се знаменует согласье. И вкруг огня -

И прыжки через пламя - или кругами со всеми;

Сельски степенно и сельски смешливо

Поднимают грязные ноги в нелепой обувке,

Ноги в земле, ноги в глине, вздетые в сельском

веселее,

Веселье давно уж собою

Питающих злаки. Вечен ритм,

Вечен ритм их пляски,

Как в их жизни живой -

Ритм времен года и ритм созвездий,

Время доить и время снимать урожай,

Время сходиться мужчине и женщине,

Время сходиться скотине. Ноги вверх-вниз.

Пьют и едят. Навоз и смерть.

Светает... День новый

Готов для жары и безмолвья. У моря бриз

Морщит волны. Я здесь

И не здесь. В моем начале.

II

Разве ноябрю нужны

Потрясения весны

Дней цветения примяты

Где подснежники примяты

И у мальвы жалкий вид

Стебелек поблек и сник

В поздних розах ранний снег?

Гром падучих звезд дробится

Словно мчатся колесницы

В боевом строю сразиться

Против Солнца Скорпион

И Луну низложит он

Вой Комет и Леонид

Небеса и землю страсть

Увлекает в вихрь войны

В тот огонь где мир горит

Покуда льда не придет власть.

Изложить можно было и так - пусть не очень удачно:

Опыт иносказанья в духе старой поэзии,

Оставляющей нас в непосильной борьбе

Со словами и смыслом. Не в поэзии дело,

На нее ведь (читай сначала!) никто не надеялся.

Чего же стоят столь долгожданные

Покой, осенняя безмятежность

И мудрость старости? Нас обманули

Или себя обманули тихоречивые старцы,

Нам завещавшие манну обмана?

Безмятежность - преднамеренное тупоумье,

Мудрость - знание мертвых тайн,

Бесполезное во тьме, куда вглядывались

И откуда глаза отводили.

В лучшем случае, весьма ограничена ценность

Знанья из опыта.

Знанье представляет нам образ, но лжет,

Ибо образ мгновенно меняется,

Каждый миг - это смена и переоценка

Всего, чем мы были. Только там не обманемся мы,

Где обманывать уж бесполезно.

На полпути, и не только на полпути,

Но весь путь по дремучему лесу, в зарослях,

По краю обрыва без надежной опоры

Угрожают чудовища, манят огни,

Стережет колдовство. Не желаю я слышать

О мудрости стариков, но об их слабоумье,

Об их страхе страха и безрассудства, их боязни

владеть,

Примкнуть к своим, к чужим или к Богу.

Нам доступна одна только мудрость -

Мудрость смиренья: смиренье - оно бесконечно.

Жилища все исчезли под волнами.

Танцоры все исчезли под холмом.

III

Тьма тьма тьма. Они все уходят во тьму,

В пустоты меж звезд - пустое в пустое.

Полководцы, банкиры, знаменитые писатели,

Меценаты, политики и правители,

Сановники, председатели комитетов,

Промышленные магнаты и мелкие подрядчики -

все уходят во тьму;

И темны Солнце, Луна и "Готский альманах",

И "Биржевая газета", и "Справочник директоров",

И холоден дух, и действовать нет побуждений.

И с ними уходим мы все на тихие похороны,

Похороны без покойника - ибо некого нам хоронить.

Душе я сказал - смирись! И тьма пусть падет на

тебя -

Тьма Господня будет. Как в театре -

Лампы потушены для перемен декораций,

Грохот пустой за кулисами, тьма наступает на тьму,

И понимаем, что эти холмы, и деревья, и задник,

И четкий фасад - уезжают, вращаемы, прочь;

Или так, когда поезд подземки стоит слишком

долго меж станций -

Поднимается гомон и медленно гаснет в безмолвье,

И в каждом лице все отчетливее опустошенность

Сменяется страхом, что не о чем думать;

Или когда под наркозом в сознанье - но сознаешь

пустоту;

Душе я сказал - смирись! И жди без надежды,

Ибо ждала бы не то; жди без любви,

Ибо любила б не то; есть еще вчера -

Но вера, любовь и надежда - все в ожиданье.

Жди без раздумий, ибо ты не готова к раздумьям -

Тьма станет светом, незыблемость ритмом.

Бормотанье бегущих потоков и зимняя молния,

Дикий тмин и земляника,

Смех в саду, отзвук восторга

Не утрачены и насущны, указуют муки

Рожденья и смерти.

Скажешь, что я повторяюсь -

Кое-что говорил я и раньше. И снова скажу.

Повторить? Чтобы прийти сюда,

Где ты есть, оттуда, где тебя нет,

Ты должен идти по дороге, где не до восторга.

Чтобы достигнуть того, чего ты не знаешь,

Ты должен идти по дороге незнанья.

Чтобы иметь то, чего не имеешь,

Ты должен идти по дороге отчужденья.

Чтобы стать не тем, кто ты есть,

Ты должен пройти по дороге, где тебя нет.

И что ты не знаешь - единственное, что ты

знаешь,

И чем ты владеешь - тем ты не владеешь,

И где ты есть - там тебя нет.

IV

Склонился раненный хирург

С ланцетом в поисках гниенья.

В движениях кровавых рук

Участье острое и сожаленье

Творящего кровавый труд во исцеленье.

Все наше здравие - болезнь,

Коль няньке дохлой доверяться,

Твердящей нам все ту же песнь,

Что в мир иной пора нам собираться,

И во спасение должна болезнь усугубляться.

Земля - наш общий лазарет,

И он содержится банкротом.

Отсюда тихо - на тот свет,

Благодаря отеческим заботам,

Куда препроводят с любовью и почетом.

И по ногам озноб ползет,

Я брежу в лихорадке мрачной.

Как мне огня недостает!

Ведь жар чистилища - пустячный,

Не пламя - роза! Чад - лишь дым табачный!

Должна лишь кровь питьем нам быть,

А пищей - только плоть святая.

Но мы предпочитаем мнить -

Здоровы наша кровь и плоть живая,

Страстную Пятницу "здоровой" называя.

V

Вот я на полпути, переживший двадцатилетье -

entre deux guerres ,

Пытаюсь работать со словом, и каждая проба

Становится новым началом и новым провалом,

Ибо покуда отыщется точное слово или решенье,

Никуда уж оно не годится -

Говорить уже не о чем. Так каждый приступ

Становится новым началом, походом на невыразимое

С убогими, вечно негодными средствами

Во всеобщем хаосе сознанья,

В сумятице чувств. А что завоюешь

В борьбе и смиреньи - открыто давно,

И дважды, и трижды - тут уж тягаться тебе

Безнадежное дело, - и состязанья не выйдет;

Остается борьба овладенья утраченным,

И найденным, и утраченным снова и снова;

именно ныне, когда

Это почти безнадежно. А можно: ни

приобретений и ни утрат,

Остается нам только пытаться. Остальное - не

наша забота.

Дом там, откуда вышли мы. Под старость

Мир становится чуждым - все путанней образ

Умерших и живущих. И не миг впечатленья

Сам по себе, без "до" и без "после",

Но вся жизнь, пылающая ежемгновенно,

И не жизнь одного человека,

Но жизнь древних камней с непонятными

письменами.

Время вечеру звезд

И время вечеру ламп

(Вечеру с фотоальбомом).

Любовь обретает себя,

Когда "здесь" и "сейчас" теряют значенье.

Старикам должно пытаться,

"Здесь" и "там" - не так важно;

Мы должны быть незыблемы и незыблемо

Перемещаться в иные глубины

Для согласья грядущего и сопричастья

Чрез кромешную стужу и пустое унынье,

Стон волны и стон ветра, безбрежное море

Буревестника и дельфина. В моем конце

мое начало.

 

ДРАЙ СЭЛВЕЙДЖЕЗ

(Драй Сэлвейджез - очевидно, от от les trois sauvages -

группа скал с маяком к северу

от Кейп-Энн, Массачусетс.)

I

Не так уж много знаю о богах; но кажется река

Могучею богиней, неукротимой и непобежденной -

Дайте только срок! Сперва она была границей,

Путем торговым, полным приключений;

И наконец - задача наводителю мостов.

Задача решена - богиня горожанами

Забыта; но все ж она неумолима -

В назначенное время свирепеет, сносит все,

напоминая -

Чтоб не забывали. Ни почестей, ни жертв

От технократов; но ждет она и выжидает.

Ее дыханье ощущалось в детской,

В апрельском шелесте айлантов,

В запахе осеннего винограда

И в колебании света зимнего рожка.

Река у нас внутри, вокруг нас море.

А море - край земли; гранит,

В который бьется; пляжи, куда выносит

Свидетельства иных своих творений:

Звезда морская, рак-отшельник, хребет кита;

Лужи, где оставляет нам

Водоросли и морской анемон.

Море возвращает утерянное:

Рваный невод, разбитая верша, обломок весла

И снасти безвестно погибших. Море многоголосо.

Не счесть голосов и богов.

Соль на шиповнике,

В елях туман.

Рев и стенание моря -

Непохожие звуки, но часто их вместе

Услышишь: жалобный вой в снастях,

Угроза и ласка идущей волны,

Рокот прибоя у гранитного рифа

И сирена, ревущая с мыса -

Все звуки моря; сигнальный буй

На фарватере и чайка;

Среди гнетущего безмолвного тумана

Бьет колокол,

Отмеривая время, колеблемый

Тягучей мертвой зыбью; иное время -

Постарше времени хронометров, постарше

Времени тревожащихся женщин,

Что ночь не спят, о будущем гадая,

Пытаясь расплести, распутать, развязать

И воссоединить прошлое и будущее,

Меж полночью и рассветом, когда прошлое - обман,

Будущего - не будет, в предутреннюю вахту,

Когда время остановилось и времени нет конца;

А мертвая зыбь, как и было в самом начале

Бьет

В колокол.

II

И где конец беззвучным причитаньям,

Немому увяданию цветов,

Что лепестки пожухлые роняют?

И где конец обломкам на волнах,

Мольбе костей в песке и бесполезной

Молитве на убийственную весть?

Им несть конца - зовется прозябаньем

Цепочка затянувшихся годов,

Где чувства постепенно отмирают,

А идеалы тихо терпят крах -

Так долго им служили бессловесно,

Что самая пора бы им отцвесть.

Гордыня не способна к притязаньям,

И силы покидают стариков,

А вера лишь неверье обретает;

Дырявый челн качается в волнах -

Осталось ждать, как в тишине небесной

Им колокол подаст о смерти Весть.

И где отыскивать конец скитаньям

Во мгле молочной, скрывшей рыбаков?

Без океана времени не знают,

А моря без обломков на волнах -

И будущее так же неизвестно,

Как прошлое - и назначенья несть.

Им числиться пристало за латаньем

Сетей рыбацких или парусов;

Когда же шторм немного утихает -

Идущими по морю на судах;

Но не пустившимися в путь корыстный,

Конец которого им не составит честь.

И несть конца безгласным причитаньям,

Гниению увянувших цветов,

Застывшему страданию нет краю,

Теченью и обломкам на волнах,

Мольбе костей ко Смерти, бесполезно -

Едва ли вымолвишь Благую Весть.

Старея, думают,

Что прошлое меняет облик: не просто чередованье,

И даже не просто развитье; вот заблужденье,

Внушение слабым понятием об эволюции

Как средство зачеркивать прошлое.

Мгновения счастья - не ощущенье благополучия,

Наслажденья, исполненья желаний, безопасности

или любви,

И даже не славный обед - но порыв вдохновенья.

Мы опыт скопили, но смысл его утеряли.

А осмысленье преображает наш опыт

В нечто иное, в нечто - вне того смысла,

Который нам чудился в счастье. Я повторяю:

Переосмысленный опыт прошедшего -

Это не опыт одной только жизни,

Но опыт чреды поколений: это - незабыванье

Того, что словами не скажешь:

Взгляд назад поверх уверений

Летописаний, полувзгляд

Вполоборота в звериное прошлое.

Вот вывод: мученья

(То ли по недомыслию,

То ли в напрасных надеждах и страхах -

Не суть важно) бесконечны, как время.

Нам это понятней

В мучениях наших родных и близких,

Нежели в собственных муках.

Ибо наше прошлое смыто

Чредою поступков - чужая же мука

Так явственна, так незатерта.

Люди меняются и улыбаются даже - но длятся

мученья,

Время сметает - время же и сохраняет:

Как река, несущая груз мертвых негров, коров

и курятников,

И горькое яблоко со следами зубов;

Как скала в неуемных волнах -

Хлещут валы, застилает туман:

В тихий день - она только утес,

В добрый ветер - ориентир морякам,

А в сезон штормов и в нежданную бурю -

Как прежде, все та же о веку.

III

Думается, не это ли Кришна подразумевал -

Среди прочего - примерно вот так:

Будущее - угасшая песня, Королевская Роза или

ветка

Лаванды раскаянья для тех, кому время

раскаяться не наступило,

Засохшая меж пожелтевших страниц нечитанной

книги.

И путь туда - путь обратно, путь вперед, путь назад.

Это трудно усвоить, но одно несомненно,

Что время отнюдь не целитель - больного уж нет.

Когда тронется поезд и пассажиры займутся

Газетами, фруктами, письмами -

(Ушли уже и провожающие)

Проясняются лица

На сотню часов в усыпляющем ритме.

В путь, путешественники! Не бегство от прошлого

К жизни иной или в некое будущее;

Пока сзади смыкаются рельсы,

Вы - не те, кто отъехал

И выйдет на остановке;

И на палубе гудящего парохода,

Глядя на борозду за кормой,

Не думайте - "прошлое кончено"

Или же "все впереди".

В сумерках меж снастей и антенн -

Напевающий голос (поющая раковина времени -

Не для слуха и ни на каком языке) -

"В путь, о назвавшиеся путешественниками!

Вы - не те, кто глядел, как удаляется гавань,

И не те, кто ступит на берег.

Здесь, меж берегов,

Пока время недвижно - поймите,

Что меж прошлым и будущим не существует

различий.

В этот миг - не бездействия и не деянья -

Подумается вот о чем: "В какую из сфер бытия

Направлена мысль человека,

Когда время ему умереть? " - вот единственное

(А время ему умереть - ежечасно!),

Вот единственное, что плодоносит в жизнях

последующих.

Но не желайте плодов!

В путь!

О путешественники, о мореходы!

Вы, пришедшие в порт, и вы, чьи тела

Познали морской приговор.

Как бы там ни было - это назначено вам".

Вот вам Кришна, наставляющий Арджуну

На поле брани.

И не "Попутного ветра!",

Но - "В путь!", путешественники!

IV

Матерь Божья, часовня Твоя на мысу -

Помолись за тех, кто в море.

За всех рыбаков,

За держащих праведный путь

И за тех, кто ведет их.

Повтори молитву женщин,

Проводивших мужей и сынов,

Которые все не вернутся:

Figlia del tuo figlio {*},

{* Данте, "Рай", XXXIII, I (итал.).}

Царица Небесная.

Помолись и за тех, кто в море ушел

И кончил свой путь на песке, в объятиях волн,

В черной глотке, откуда не будет возврата -

Везде, куда не доносит колокол моря

Вечное Благодарение.

V

Общение с марсианами, обращение к духам,

Хроника жизни морского чудовища,

Гороскопы, гаруспики, дактилоскопы,

Созерцанье хрустального шара,

Диагноз по почерку, хиромантия,

Знаменья в чаинках, кофейная гуща,

Повальный психоанализ, пухлые сонники,

Пентаграммы, бум веронала,

Загробные вести, изучение чрева,

Ждем конца света, - все это вместе

Обычные игры и дурь, и газетная болтовня;

Это будет всегда, и тем более,

Во времена катаклизмов и смут,

Будь то в Азии или же на Эджвер-Роуд.

Человеческий разум проникает в прошлое и будущее

И держится этих понятий. Но постигать

Грань перехода времени в вечность -

Занятие для святого -

И не занятие: нечто, что дано

И отнято пожизненной смертью в любви,

В страсти, бескорыстии и самозабвеньи,

Большинству из нас - только миг,

Неуловимый скачок, затерявшийся в солнечном

блеске,

Дикий тмин или зимняя молния,

Водопад иль мелодия, слышная глухо настолько,

Что и не слышно ее; но и сам ты мелодия,

Пока она длится. Догадки одни и намеки,

Догадки вослед за намеками; остальное -

Молитва, обряд, послушание, помысел и поступок.

Недошедший намек, недопонятый дар -

Воплощенье.

Здесь происходит

Слияние сфер бытия;

Здесь прошлое и будущее

Смыкаются и примиряются;

Здесь деянье - иное движенье

Того, что влекомо,

Не емля движенья в себе,

Влекомо хтонической силой.

А праведное деянье - освобожденье

От прошлого, да и от будущего.

Большинству из нас -

Это недостижимо;

Только тем мы и держимся -

Ибо не оставляли попыток.

Наконец, мы довольны и тем,

Что наши останки питают

(Осененные тисовым древом)

Жизнь осмысленной почвы.

 

ЛИТТЛ ГИДДИНГ

I

Весна среди зимы - особая пора,

К закату чуть подтаявшая вечность -

Вне времени, меж полюсом и тропиком.

Когда короток день и сверкает, морозен и ярок,

На льду у прудов и канав пылает недолгое солнце;

В лютую стужу оно согревает нам душу;

Отражаемый в зеркале вод

Ослепителен послеполуденный блеск.

Это сияние ярче пылающей ветки -

Тревожит безгласную душу: ни дуновенья

Во тьме - лишь Пятидесятницын Огнь.

Меж таяньем и замерзаньем трепещет душа.

Ни землею не пахнет, ни тварью живою. Эта

весна -

Вне соглашенья времен. Нынче кустарник

Присыпан цветами снежинок;

Это цветенье внезапней

Цветения лета - ни бутонов, ни завязей,

Вне систем размноженья.

Где оно, время цветенья?

Неуловимая грань?

Если пришел ты сюда,

Как ты сам захотел

И откуда ты сам захотел,

Если в мае пришел ты, увидишь -

Снова белый кустарник благоухает.

Так в окончанье пути -

То ли ночью пришел, как изгнанник-король,

То ли днем, сам не зная зачем -

Так все и будет: когда сходишь с проселка,

За свинарником перед тобою - серый фасад

И надгробье. То, что казалось целью прихода -

Лишь скорлупа, оболочка намеренья,

Из которой проклюнется цель, когда уже поздно,

А то - не проклюнется вовсе. Либо нет тебе цели,

Либо цель вне пределов твоих,

Либо сменилась в конце. И другие места

Почитаются краем света - глотка морская,

Озерная мгла, пустыня и город -

Но это: ближайшее во времени и в пространстве -

Ныне и в Англии.

Если пришел ты сюда

Как угодно, откуда угодно,

В любое время, в любую пору -

Ты должен одно: оставь рассужденья и чувства.

Ты здесь не свидетель

И не любопытный.

Ты пришел сюда встать на колени.

Ибо молитва отсюда слышнее. А молитва - не

только

Слова, не только раздумье,

Не собственно звуки молитвы.

То, что мертвые не сказали при жизни -

Расскажут посмертно: весть от мертвых

Объята огнем - вне языка живых.

Вот средоточие вечности -

Англия и нигде. Никогда и всегда.

II

На рукаве старика зола -

Эта роза сгорела дотла.

Облаком пыль поднялась.

Там, где летопись оборвалась.

Прах на зубах - это крыша,

Стены, панели, мыши.

Горевать и надеяться поздно.

Так издыхает воздух.

В глазах и в гортани стынут

Наводнение и пустыня.

Мертвые воды, мертвый песок

Рвут друг у друга кусок.

Почва, сожжена и тверда,

Взирает на тщетность труда.

Выпотрошены поля.

Так умирает земля.

Вода и огонь - на века

Вместо города, пастбища сорняка.

Воде и огню все равно,

Что им жертв не приносят давно.

Огонь пожрет, воды сгноят

Алтарь, позабывший обряд,

Завещанный нам испокон.

Так гибнут вода и огонь.

В неверный час до наступленья утра

Пред окончаньем бесконечной ночи,

Когда свой круг свершила бесконечность,

И черный голубь с языком горящим

Уже успел уйти за горизонт,

И скрежетали жестью по асфальту

Сухие листья посреди безмолвья,

Меж исходивших дымом трех кварталов

Я встретил пешехода - он как будто

Ко мне гоним был предрассветным ветром

Вдогонку за скрежещущей листвой.

Когда же в обращенный долу лик

Вгляделся я со тщанием, с которым

Глядят на незнакомых в полумраке,

Узнал черты великих мастеров,

Которых знал, забыл и еле помнил;

На обожженном дочерна лице

Глаза у сей колеблющейся тени

Знакомы были так и незнакомы.

Начав двоиться, я его окликнул

И услыхал в ответ: "А, это ты!"

Еще нас не было. Самим собою

Я постепенно быть переставал,

А он в лице менялся, но достало

Вполне нам этих слов для узнаванья.

Так, подгоняемы вселенским ветром,

И для размолвки чересчур чужие,

Мы, встретившись в "нигде", ни "до", ни

"после",

На перекрестке времени, в согласьи

Вышагивали мертвым патрулем.

И я сказал: "Мне чудо как легко,

А эта легкость порождает чудо -

Так объясни, чего я не постиг?"

И он: "Я не намерен повторять

Своих забытых мыслей и теорий.

Их время вышло - выйдет и твоим.

Да будет так. Молись, чтоб их простили,

Как я молю, прости добро и зло.

Плод прошлогодний съеден - и скотина

Ведро пустое сыто отпихнет.

Ведь прошлые слова - глагол отживший,

А будущие ждут иного гласа.

Но так как ныне нет преград для духа,

Мятущегося меж двумя мирами,

Что стали так похожи друг на друга,

Вновь улицей знакомою шагая,

Скажу, чего не думал говорить,

Оставив плоть на дальнем берегу.

С тех пор, как нам юдолью стала речь,

Мы очищали племени язык,

И постигать учили, и предвидеть -

И вот плоды, которыми под старость

Ты сможешь увенчать свои труды.

Во-первых, червоточина сомненья

И разочарованье без надежд,

Лишь горький привкус мнимого плода,

Пока не отойдет душа от тела.

И во-вторых, придут бессилье гнева

Пред глупостью людей и корчи смеха

Там, где никто давно уж не смеется.

И наконец, тиски переоценки

Всего, что ты содеял и кем был;

И запоздалый стыд за побужденья -

Ведь все, что ты вершил другим во благо,

Как выяснится - сделано во вред.

А тут глупец ославит похвалою.

От зла до зла блуждает злобный дух,

Пока в огне не возродится снова,

Где ритму ты подвластен, как танцор".

Светало. На развалинах квартала

Он кажется со мною попрощался

И тут под вой сирены растворился.

III

Три у души состоянья. Как цветы с одной ветки,

Они с виду похожи - по сути, ничуть не похожи.

Любовь к себе, к людям, к вещам; отрешенность

От себя, от людей, от вещей; меж ними -

Лишь безразличье: нечто бесплодное вне бытия,

нечто среднее

Между свежей и сушеной крапивой. Припомни:

Во имя свободы не отказывайся от любви,

Но вознеси ее выше страсти - вот свобода от

будущего,

Так же как и от прошлого. Любовь к Родине

Начинается с верности делу

И приводит к сознанью, что дело - ничтожно,

Хоть польза какая-то есть. История может быть

рабством,

Может - свободой. Видишь - уходят они,

Столицы и лица, вместе с собственным "я", что

любило их,

Как умело; уходят обресть обновленье и

преображена в новом обличье.

Грех неизбежен, и все ж

Будет благо,

И всяк взыскующий обрящет.

Размышляя об этом месте,

О людях, отнюдь не достойных,

Отнюдь не родных и не добрых,

Но все же высоких духом

И движимых общим духом,

Объединенных и разобщенных борьбой,

О короле в потемках,

О троице на эшафоте,

И о тех, кто умер забытым,

И здесь и где бы то ни было,

И об умершем в слепоте -

Говорю: что мы мертвых возносим

Превыше умирающих ныне?!

Не звонить в колокольное прошлое -

Не затем! Это не заклинанье,

Вызывающее призрак Розы.

И не нам воскрешать

Позабытые распри

И за ветхим шагать барабаном.

Эти люди и кто с ними бился,

И с кем бились они -

Признали устав немоты

И влились в один легион.

И что бы нам ни оставили победители -

От побежденных мы взяли,

Что было у них - некий знак.

Знак, свершившийся в смерти.

И будет благо,

И всяк взыскующий обрящет,

Когда побуждены чисты

В основе наших молений.

IV

Пикирующий голубь мечет

Перуны огненны отмщенья.

Язык огня пророчит,

Что нет иного очищенья -

Вот путь, который нас излечит:

Ступай в костер - в один из двух:

Огня в огне спасется дух.

Кто ниспослал нам эти муки?

Любовь. Неведомое Имя

Простершего к нам руки,

Воткавшие в рубашку пламя,

И нам ее не снять вовеки.

Вот выбор наш - и должен дух

Идти в огонь - в один из двух.

V

То, что зовется началом - скорее, конец.

И заканчивать - значит, начать.

Начинаем с конца. Что ни фраза -

(Где каждое слово - впору,

Опора для остальных,

Не теряется, не выпирает,

Впитало традицию и современность;

Разговорное слово - метко, но не вульгарно,

Книжное - точно, но не педантично:

Гармония общего ритма) -

Что ни фраза - конец и начало,

Что ни строка - эпитафия. Что ни деянье -

Шаг к смерти, к огню, в глотку моря

Или к затертому камню. С этого мы начинаем.

С умирающим умираем и мы:

Видишь, уходят они и мы с ними уходим.

Мы рождаемся вместе с умершими:

Видишь - они возвращаются и нас приводят

с собой.

Мгновение розы и мгновение тиса

Равновременны. Народ без истории

Не спасти от забвенья, ибо история -

Ткань из мгновений. Потому, зимним днем,

Когда свет угасает в безмолвной часовне,

История - ныне и Англия.

Волею этой Любви и гласом этого Зова.

Мы не оставим исканий,

И поиски кончатся там,

Где начали их; оглянемся,

Как будто здесь мы впервые.

И ступив за ворота,

Поймем - нам осталось

Начать да и кончить:

У истока тишайшей реки

Шум невидимого водопада,

И под яблоней прячутся дети -

Только некому их доискаться,

Только слышно их, полуслышно

В безмолвьи меж всплесками моря.

Скорей же: здесь, сейчас, всегда -

Состоянье абсолютной невинности

(Стоящее всего на свете!) -

И будет благо,

И всяк взыскующий обрящет,

Когда языки огня

Сплетутся в пылающий узел,

Где огонь и роза - одно.

Перевод С. Степанова

 

Примечания

ЧЕТЫРЕ КВАРТЕТА

Навеяны поздними квартетами Бетховена. "Стать выше поэзии, как Бетховен в своих поздних произведениях стремился стать выше музыки" (1933). Подобная творческая позиция представляет собой отказ от творчества - и, действительно, после "Квартетов" Элиот стихов практически не писал. Каждый квартет состоит из пяти частей (вслед за квартетами Бетховена) и характеризует одно из четырех времен года, один из четырех возрастов, одну из четырех стихий.

"Квартеты" были написаны с 1934 по 1942 г. и впервые вышли отдельным изданием в 1943 г.

Бернт Нортон - Этот квартет родился из черновиков стихотворной драмы "Убийство в соборе" (см. в тексте книги). Эпиграфы взяты из древнегреческого философа-диалектика Гераклита Эфесского. Бернт Нортон - небольшое имение в Глостершире, близ которого жил Элиот.

Ист Коукер - деревня в Сомерсетшире, где в XVI-XVII веках жили предки Элиота и откуда они эмигрировали в Америку.

В моем начале мой конец - перевернутый девиз Марии Стюарт "В моем конце мое начало".

...безмолвным девизом - девизом рода Элиотов "Молчи и делай".

Драй Селвэйджес - Название разъяснено поэтом в эпиграфе. Бог огня, солнца и разрушения Кришна наставил принца Арджуну сражаться, не боясь возможных потерь.

Литтл Гиддинг - Название небольшой англиканской общины, созданной в 1625 г., и находящейся по сей день на том же месте деревушки. Призрак поэта и учителя в III части сочетает в себе черты многих великих, но прежде всего - точного элиотовского "спутника" Данте. Да и термины навеяны "Божественной комедией".

В данных комментариях частично использованы примечания из предыдущих русских изданий Элиота, а также неизданный комментарий одного из переводчиков. Подстрочные примечания к переводам А. Сергеева выполнены В. Муравьевым.

Переиздание переводов произведено по книгам:

1. Элиот Т. С. Избранная поэзия / СПб.: "Северо-Запад", 1994.

2. Элиот Т. С. Камень / "Христианская Россия", 1997.

3. Строфы века-2: Антология мировой поэзии в русских переводах XX века / Сост. Е. В. Витковский. М.: "Полифакт. Итоги века", 1998.

4. Элиот Т. С. Убийство в соборе / СПб.: "Азбука", 1999. В. Топоров

Ссылки

[1] Гимнастическое общество Пуасси (франц.)

[2] Солдаты образовали кордон? Да. (франц.)

[3] Геронтион - старикашка (греч.). Пародийный намек на название стихотворения кардинала Джона Генри Ньюмена (1801-1890) "Сон Геронтиуса", где душа человека в сопровождении ангела-хранителя возносится к небесам сквозь сонмы добрых и злых духов. У Ньюмена от греческого корня образовано имя собственное; у Элиота это имя превращено в нарицательное и уничижительное.

[4] Шекспир, "Мера за меру". Пассаж из монолога, с которым Дюк обращается к осужденному на смерть Клаудио, убеждая его, что смерть реальнее и надежнее жизни и что только готовностью к смерти проверяется достоинство человека.

[5] С такими словами покинутая возлюбленным героиня пьесы Бомонта и Флетчера "Трагедия девицы" Аспатия обращается к своим служанкам, которые ткут ковер с изображением Ариадны. Она предлагает позировать за Ариадну (по сходству судеб), с тем чтобы девушки выткали соответствующий ее отчаянию живописный фон.

[6] Так в пьесе Марло "Мальтийский жид" слуга оповещает хозяина о приближении двух монахов. Непочтительное отношение к духовным особам вызвано подозрениями в их корыстности.

[7] Предсмертный крик героя трагедии Эсхила "Агамемнон".

[8] Впоследствии снятый Элиотом эпиграф издания 1920 г. Эти слова из анонимной пьесы времен Шекспира "Царствование короля Эдуарда III" относятся к мифу о Филомеле.

[9] А я собственными глазами видел Кумскую Сивиллу, сидящую в бутылке - и когда мальчишки кричали ей: "Чего ты хочешь, Сивилла?", она отвечала: "Хочу умереть" (лат. и древнегреч.).

[10] Мастеру выше, чем я (итал.).

[11] А я и не русская, родилась в Литве, чистокровная немка (нем.).

[12] Дует свежий ветер

[12] На Родину,

[12] Моя ирландская малышка,

[12] Где ты ждешь? (нем.).

[13] Море безбрежно и пустынно (нем.).

[14] Лицемерный читатель! - двойник мой, мой брат! (франц.).

[15] И о эти голоса детей, поющих под куполом (франц.).

[16] {* И скрылся там, где скверну жжет пучина (итал.).}

[17] Мастеру выше, чем я (итал.).

[18] Свежий ветер летит

[18] к родине, где ты сейчас,

[18] моя ирландская дева? (нем.).

[19] Уныло и пустынно море (нем.).

[20] "Лицемерный читатель! - подобный мне, - брат мой!" (франц.) - последняя строка стихотворения Ш. Бодлера "К читателю", открывающего сборник "Цветы зла": обращение к читателю - духовному соучастнику таящихся в обыденной городской жизни мерзостей и убийств.

[21] "И о эти голоса детей, под куполом поющих!" (франц.) - последняя строка сонета П. Вершена "Парсифаль", написанного под впечатлением одноименной оперы Вагнера. Хор детей поет у Вагнера во время церемонии омовения ног, предшествующей завершению поисков Грааля.

[22] "И скрылся там, где скверну жжет пучина" (Данте, "Чистилище", XXVI, с. 148) - повествовательное заключение монолога Арнальда Даньеля (см. прим. к "Пепельной Среде").

[23] Обрывок строки из заключительной строфы в анонимной латинской поэме II или III в. н. э. "Канун Венериного дня". После описания готовящихся торжеств весеннего праздника любви поэт вопрошает: "Когда же придет моя весна? Когда же я стану ласточкой, голос обретшей?".

[24] "Аквитанский принц у разрушенной башни" - вторая строка сонета французского поэта Жерара де Нерваля "Рыцарь, лишенный наследства" (сборник "Химеры"). Нерваль отождествляет себя с изгнанным принцем, потомком трубадуров. Разрушенная башня (карта из колоды таро) в сонете - символ несчастной судьбы.

[25] "Мир, который превыше всякого ума" (санскр.) - рефрен "Упанишад", также слова из послания ап. Павла к филиппийцам.

[26] "Если бы я полагал, что отвечают тому, кто может возвратиться в мир, это пламя не дрожало бы; но, если правда, что никто никогда не возвращался живым из этих глубин, я отвечу тебе, не опасаясь позора". (Данте, "Ад", XXVII, 61-66, подстрочный перевод).

[27] "Если бы я полагал, что отвечаю тому, кто может возвратиться в мир, это пламя не дрожало бы; но, если правда, что никто никогда не возвращался живым из этих глубин, я отвечу тебе, не опасаясь позора" (Данте, "Ад", XXVII, 61-62).

[28] "Луна не помнит зла" (франц.) - модификация двух строчек стихотворения Ж. Лафорга "Жалоба прелестной Луны": "Посмотри, вон девица Луна, не будем же таить друг к другу зла".

[29] Название поместья в Глостершире.

[30] Деревня в графстве Сомерсет, где предки Элиота жили около двухсот лет и откуда они в XVII в. эмигрировали в Америку.

[31] Между двух войн (франц.).

[32] "Дочь своего сына" (Данте, "Рай", XXXIII, I).

[33] Местечко в графстве Хантингдоншир, оплот англиканства и роялизма во время гражданской войны 1641-1649 гг., место троекратного паломничества короля Карла I.

[34] Становление (нем.).

[35] Между двумя войнами (франц.).

Содержание