В четыре утра Тони поднялась, чтобы одеться. Пьер открыл глаза.

— Мне надо идти, — сказала она.

— Куда?

— Домой.

Он поднялся и притянул ее к себе.

— Мне так не нравится, — пробормотал он, прижавшись лицом к ее лицу. — Я думаю, что заниматься любовью означает еще и спать вместе. Зачем же ты хочешь уйти?

— Мне к восьми надо на работу.

Пьер поднял руку Тони и, прищурившись, посмотрел на ее часы.

— Сейчас только четыре.

— Но мне надо переодеться, принять душ, сделать зарядку и… — Тони почувствовала слабость.

— Я думаю, сегодня ночью у тебя и так была хорошая зарядка, а душ у меня есть. И почему бы тебе не остаться в том платье, которое было на тебе вчера вечером? Ты выглядела в нем прекрасно.

Тони решила, что Пьер снова начнет ласкать ее и они займутся любовью, но он этого не сделал. Вместо этого Пьер обнял ее, прижимая к груди. Вздохнув, Тони опять погрузилась в сон.

Она заявилась в офис в половине девятого; в голове звенело от недосыпа. У себя дома она успела скоренько принять душ и выпить кофе, однако по-прежнему чувствовала себя, как в тумане.

Когда Тони вошла в вестибюль здания, где располагался офис, к ней бросилась какая-то женщина.

— Извините, вы мисс Тони Самнер?

— Да, это я.

— Я из «Манди уик». — Женщина сверкнула пресс-картой перед лицом Тони. — Я хотела бы задать вам несколько вопросов для серии статей, которые мы пишем о конгрессмене Груме. Его секретарша сказала, что мне нужно поговорить с вами.

Тони призвала на помощь все свое спокойствие: в интересах Грума необходимо было поддерживать в средствах массовой информации впечатление о себе как о любезной персоне.

— Да, но в настоящее время всеми вопросами по поводу интервью с Джастином занимается «Уитфилд коммьюникейшнз». — Тони посмотрела в сторону лифта.

— Я хочу задать вам несколько вопросов о вашей сестре, Вайолит Самнер.

Тони насторожилась, как всегда в последние несколько недель, когда перед ней появлялся журналист. В ответ женщина невинно посмотрела на нее. Глаза у нее были большие и зеленые, цвета бутылочного стекла, губы бледные, волосы, как солома.

— Да? — произнесла Тони.

— Ваша сестра была убита на вечеринке несколько лет назад.

— Правильно.

— Каково ваше личное отношение к подозрениям, что ее убил конгрессмен Грум?

— Разумеется, это неправда. Почему бы нам не подняться наверх и поговорить там?

— Благодарю вас.

В лифте они ничего не сказали друг другу. Мысли Тони возвращались к Пьеру, к его широкой кровати, расслабленным мускулам…

Лифт остановился. Тони открыла дверь своего кабинета.

— Подождите минут пять, хорошо? Мне надо сначала кое-что сделать.

— Разумеется.

Женщина не стала садиться; она оглядывала приемную Тони так, словно это место могло выдать какие-то секреты.

Вешая меховую шубку, Тони вспомнила слова девушки с вернисажа о норках. Неужели на шубу действительно пошло шестьдесят норок, подумала она.

Тони пригладила волосы, подкрасила губы и включила кофеварку. Секретарша должна была прийти только минут через двадцать.

— Ну вот, теперь можете входить, — позвала она через открытую дверь.

Когда женщина вошла, Тони поинтересовалась:

— Как, вы сказали, вас зовут?

— Марша Коллинз. У вас чудесный кабинет.

— Благодарю вас, Марша. Садитесь.

Марша села и склонилась над своей сумочкой. Тони инстинктивно сообразила, что та включила магнитофон, хотя Марша достала блокнот и карандаш.

— Ну так чем же конкретно я могу вам помочь? — резко спросила Тони.

— Я очень хочу выяснить как можно больше об отношениях вашей сестры с конгрессменом Грумом.

— Всем известно, что конгрессмен Грум является одним из наиболее завидных холостяков Нью-Йорка. Это удачливый и красивый мужчина. Он очень нравился моей сестре, и их связывала крепкая дружба. Сестра умерла при весьма прискорбных обстоятельствах. Ее ревновала другая девушка, Пенелопа Хаутен. Произошла ссора, и Пенни, вероятно, выстрелив случайно, убила Вайолит.

— Я пыталась найти Пенелопу Хаутен. Вы случайно не знаете, где она может быть?

— Не имею ни малейшего представления. Во время драки лицо ее было сильно изуродовано, и она провела в больнице несколько недель. Прямо перед выпиской, когда Пенни должна была предстать перед судом, она скрылась.

— А ее не могли убить?

— Боже упаси! — Тони была потрясена. — С какой стати вы спросили об этом?

— Судя по всему, она была единственной свидетельницей смерти Вайолит. Кроме конгрессмена Грума, конечно. Я хотела поговорить с ней лично и услышать ее рассказ.

— Она не была свидетельницей. Полиция утверждает, что она была убийцей. Может, и невольной, но тем не менее убийцей.

Это произошло три с половиной года назад, но Тони до сих пор не могла вспомнить о смерти Вайолит.

— Думаю, в полицейских отчетах все указано. Но прошли годы. У вас разве нет более свежих тем, которые интересуют читателей?

По лицу Марши скользнула тень улыбки.

— О, мне кажется, наши читатели очень заинтересуются этим.

— Почему вы подозреваете конгрессмена Грума? — не сдержалась Тони.

— А вам не кажется странным, что две молодые девушки влюбляются в пожилого, не очень привлекательного, напыщенного политика? Сестра, должно быть, немного доверялась вам. Вы действительно чувствовали, что она любит Джастина Грума?

— Вайолит была слишком молода, чтобы влюбиться.

— Но тем не менее что-то между ними было?

— Джастин мог вскружить ей голову. Он умеет быть необыкновенно обаятельным.

— Все равно это кажется странным. Они познакомились, когда Вайолит было пятнадцать или шестнадцать лет, и их связь тянулась пять лет. В течение этих пяти лет вы ощущали, что Вайолит счастлива?

Тони нахмурилась. Положа руку на сердце, она не могла сказать, что Вайолит была счастливым человеком, однако ей никогда и в голову не приходило, что неприятности сестры как-то связаны с Джастином Грумом.

— Я не стала бы называть их отношения «связью», поскольку моей сестре было только пятнадцать лет. Они были просто друзьями.

— О, — произнесла Марша Коллинз, царапая что-то в блокноте. — «Просто друзьями». Понимаю. До нас дошли слухи, что конгрессмен Грум завел с ней роман, когда она была несовершеннолетней.

Тони автоматически отрицала это. Однако кое-что ей вспомнилось. Как-то, очень давно, Вайолит пришла вечером к ней, потому что не смогла или не захотела вернуться в дом их родителей в Миддлтоне после своей поездки в Нью-Йорк, где она провела целый день.

У Вайолит была истерика, однако она не объяснила причину. Тони уложила ее в постель, позвонила родителям и решила, что это просто каприз пятнадцатилетней девчонки.

На следующий день позвонил Джастин Грум и попросил к телефону Вайолит. Очевидно, прошлый вечер они провели вместе. Грум сообщил, что Вайолит была расстроена. Вспоминая это, Тони подумала, что он хотел выудить у нее что-то. Его интересовало, не говорила ли Вайолит что-нибудь о нем?

Кажется, Тони его успокоила. Когда она повесила трубку, Вайолит стояла в дверях.

— Это, конечно же, он? — спросила она.

— Джастин?

Вайолит кивнула. Затем, не говоря ни слова, пошла в душ. Она уже два раза принимала душ, один раз накануне вечером, а второй утром. Однако, как Тони ни билась, ей не удалось вытянуть из Вайолит ни единого слова по поводу того, что произошло. Тони отказалась от своих попыток.

Тони отогнала воспоминания. Это случилось так давно, а настроение Вайолит могло иметь массу любых объяснений.

— Мне об этом ничего неизвестно.

— Вы были близки с сестрой? Она бы вам доверилась, если бы ее изнасиловали?

Тони нервно дернулась.

— Полагаю, что да, — натянутым голосом ответила она.

— Существует предположение, что, став совершеннолетней, Вайолит угрожала рассказать, что конгрессмен Грум изнасиловал ее. Его карьере пришел бы конец.

— Вы хотите сказать, что Вайолит шантажировала его?

— А разве она не нуждалась постоянно в деньгах? Она бросила колледж и не смогла удержаться ни на какой работе.

Поскольку Тони промолчала, Марша продолжила:

— Мы узнали, что мистер Грум изнасиловал Пенелопу Хаутен.

— Я уже говорила, что мне об этом ничего неизвестно, — медленно произнесла Тони. — Каждый раз, когда я их видела вместе, они производили впечатление друзей.

— Возможно, конгрессмен Грум понял, что шантаж со стороны такой эмоционально несдержанной молодой женщины, как Вайолит, грозит ему слишком многим. Поэтому он убил ее. Он также постарался упрятать в тюрьму Пенелопу Хаутен или по крайней мере дискредитировать ее, чтобы никто ей не поверил, если она обвинит мистера Грума в том, что он изнасиловал ее.

Тони снова покачала головой. Такое, разумеется, было невероятно.

— Я читала сообщения об этом, — неуверенно произнесла она. — Подобной чуши мне еще не доводилось слышать.

— Многое остается невыясненным. Например, утверждается, что полицейский отчет с предполагаемым признанием Пенелопы Хаутен был уничтожен. По крайней мере его не могут найти, если он вообще существовал. Мистер Грум утверждает, что он слышал признание, однако ни один полицейский из Норткилла не припоминает такого. Вам не кажется, что это странно само по себе? А почему она, по-вашему, исчезла?

— Может быть, очень боялась предстать перед судом?

— А может, ее убил настоящий убийца?

— Ее тело так и не нашли.

— Возможно, Пенелопу запугали, что убьют ее саму, поскольку она была свидетельницей убийства вашей сестры. Вы же понимаете, что мы только изучаем возможные варианты.

Тони заставила себя улыбнуться. Каковы бы ни были ее собственные сомнения, работа есть работа.

— Вы на ложном пути. Конгрессмен Грум служит образцом для своих избирателей. Это добрый, веселый, сострадательный и скромный человек. Мне жаль, что вы потратите столько сил впустую.

— О, вовсе не впустую, — вкрадчиво возразила Марша. — Все это было очень интересно.

«Что же она нашла тут интересного?» подумала Тони.

— В моем рассказе нет ничего интересного, — повторила она, провожая Маршу до приемной. — Но если у вас появятся еще какие-нибудь вопросы, не стесняйтесь, звоните.

— Обязательно позвоню.

Когда Марша Коллинз ушла, Тони попросила прислать к ней секретаршу, Кэтлин, как только та появится. Оставшись одна, Тони принялась ходить по своему большому кабинету. Она знала, что редактор «Манди уик». Эмми Элсон. Эмми имела репутацию дотошной журналистки.

Через несколько минут Кэтлин постучала в дверь.

— Собери данные на журналистку, которую зовут Марша Коллинз, хорошо? — попросила Тони. — Она работает в «Манди уик». Но сначала соедини меня с мистером Грумом.

Прошло добрых полчаса, прежде чем Тони соединили с конгрессменом Грумом.

— Тони? Что-нибудь случилось?

— Может случиться. Ты же знаешь, как ужасно эти слухи отражаются на твоей предвыборной кампании.

— Черт, неужто этот подонок снова что-то распустил?

Соперник конгрессмена Грума, Тимоти Маршалл, уже раскрыл некоторые теневые операции Грума, что обошлось тому в несколько очков в рейтинге популярности.

— Возможно, что и это его рук дело. Я не знаю. Ко мне утром приходили из «Манди уик» и расспрашивали о Вайолит.

Молчание.

— Джастин? Ты меня слышишь?

— Да.

— Она говорит, — Тони сглотнула слюну, — что ты изнасиловал Вайолит, а потом убил ее, потому что она тебя шантажировала. И еще, что ты изнасиловал Пенни.

— У нее ничего против меня нет. Пенни созналась в убийстве Вайолит.

— Она попыталась раздобыть бумагу с признанием, но та пропала.

— Что значит «пропала»? — Голос Джастина звучал растерянно.

— Исчезла. Никто даже не помнит, что было вообще какое-то признание, кроме того, которое она сделала тебе, когда еще лежала в больнице. У них есть только твое заявление о том, что это сделал не ты.

— О, но это же ерунда. Человек невиновен, пока не доказана его вина, помнишь?

— Скажи об этом газетам, — сказала Тони, все еще сомневаясь.

— Как ты намерена решить эту проблему?

— Приложу максимум усилий. И все же, как мне кажется, я не смогла поколебать ее уверенность. Готовься к визиту.

— Черт возьми! — воскликнул Грум. — Стоит только появиться этим проклятым сплетням, как уже не знаешь, когда им будет конец.

— Понимаю.

— А она… — Джастин помолчал. — Она упоминала Джонни Уитфилда?

— Джонни? Да нет, кажется, нет. А что?

— Она сказала, откуда «Манди уик» раздобыла эти слухи?

— Я не спросила. — Тони нахмурилась. — А вообще-то редактором в «Манди уик» работает Эмми Элсон, бывшая жена Джонни.

— Знаю.

— Она бросила Джонни давно. Насколько мне известно, связей они не поддерживают.

— Не знаю, не знаю, — хмуро сказал Джастин. — Спасибо, что поставила меня в известность. И держи меня в курсе, если выяснится еще что-нибудь.

— Хорошо.

Грум повесил трубку.

— Проклятье! — взорвался он. — Проклятье, проклятье, проклятье!