На горизонте зловеще пророкотал и затих гром. Дождя не было, но в Нью-Йорке воздух был густым и влажным.

— Джонни, а ты не думаешь, что тебе надо попробовать поступить на службу? — спросила Эмми.

— Нет. А зачем?

— Я знаю, ты хочешь раздобыть денег и снять «Пылающий лес», но пока что-то никто не клюет на это. Моих доходов недостаточно, чтобы обеспечить нам жизнь, к которой ты привык. Их не хватает даже на то, чтобы оплатить налоги за твой дом.

Они были в Нью-Йорке: Эмми все еще собирала материал для своей статьи о бездомных, а Джонни все еще пытался заинтересовать возможных спонсоров своим «Пылающим лесом».

Кондиционер в их гостиничном номере вышел из строя. Игнорируя Эмми, Джонни подошел к раскрытому окну и стал смотреть вниз на сновавших по улице горожан. Как комковатый кисель, они вытекали из конторских зданий и вливались в метро. Как же они дошли до жизни такой? Почему не попытались убежать от своей работы, прежде чем стали автоматами? Или под затвердевшими панцирями, которые они являют миру, таится мучительное честолюбие? Не вздыхают ли они раздраженно в конце каждого дня, потому что знают, что они ни на шаг не приблизились к той мечте, которая у них, наверное, когда-то была? Не корчатся ли они в своем неверии, в то время как проходящие дни безжалостно приближают их к смерти и небытию? Думают ли они об этом?

Эмми хочет, чтобы он поступил на службу.

Джонни наблюдал, как на углу улицы группка бездомных пьет что-то из бумажного пакета. От этого он тоже почувствовал жажду.

— Как продвигается твоя статья? — спросил он.

— Хорошо.

Ему вдруг пришло в голову, что Эмми редко говорит о своей работе. Или это он редко ее слушает?

Джонни продолжал следить за бродягами на улице. Лучше он станет бродягой, чем пойдет искать работу. Если ты бродяга, то суровость начала и завершения каждого дня — и ночи — смазывается и становится расплывчатой. И твоя жизнь становится совсем как катушка спиннинга, которая, наматывая леску, неумолимо тянет тебя к твоей гибели.

Эмми лежала на животе на широкой кровати и писала. Она была обнажена. На ее гибкой спине слабо проступали веснушки. Джонни лег рядом. Но было слишком жарко, чтобы касаться друг друга, даже чтобы взяться за руки.

— Я не могу поступить на службу сейчас, — сказал он. — Ведь все может получиться не сегодня-завтра.

— А ты не можешь найти себе место, пока что-нибудь не прояснится?

— Нет.

Он видел, что она раздосадована, но все же не уверена в том, прав он или нет, а вдруг «не сегодня-завтра» найдутся деньги на съемки фильма.

Джонни обнял ее.

— Я люблю тебя.

— Слишком жарко, — сказала она, откладывая ручку.

Он поцеловал ее в шею.

— Мне нравится, когда ты потеешь.

Эмми сопротивлялась, потом отвела влажный завиток с его лба. Где бы ни встречалась их плоть, всегда выступал пот.

— Дорогой… — Потом она сказала: — Подождем еще немного. Что-нибудь да получится.

— Хорошо, — сказал Джонни.

Потом жара опять развела их тела, они лежали, а влажный воздух тяжело оседал между ними.