Оба они жили в большом доме. И того и другого звали Гиви. Родители у обоих работали. И еще было у каждого из них по дедушке в возрасте семидесяти лет.
— Ты кто?
— Гиви, а ты?
— Гиви.
— Нет, ты не Гиви, ты Квасхадзе.
— Ты сам Квасхадзе.
— Нет, я Гиви.
— Я тоже Гиви.
— А у меня есть револьвер.
— А у меня винтовка.
Некоторое время они глядели друг на друга, потом рассмеялись; оказалось, что у каждого уже были зубы.
Потом они стали осторожно спускаться по лестнице, с трудом доставая ногами до ступенек и каждый раз переваливаясь в сторону ноги, делавшей шаг.
Во двор можно было попасть только через подвальный коридор. У входа в подвал они остановились: лампочка в коридоре не горела, и впереди было темно, очень темно. Вдоль стен лежали кучи шлака, плохо прогоревшие куски антрацита блестели, как кошкины глаза при слабом свете.
Они снова поглядели друг на друга.
— Лев сильнее волка, — сказал один из Гиви.
— Джульбарс тоже сильнее волка, — сказал другой.
Помолчали.
Потом им чего-то захотелось, они повернулись в разные стороны и намочили земляной пол.
— А у Джульбарса есть щенки.
— Знаю, три щенка у него.
— Не три, а семь.
Но ни один из них не знал, что у Джульбарса, бродячей суки, нашедшей приют в их дворе, было всего два щенка.
Становилось страшно. Оба Гиви взялись за руки и поспешили вперед. Они крепко сжимали руки друг другу.
— Я тебе винтовку подарю.
— Я тоже подарю.
— И револьвер подарю.
— Я тебе самолет подарю.
Шепчась, они еще крепче держались за руки, сердца их колотились, под ногами хрустел шлак. Они шли, прижавшись один к другому плечами, слыша дыханье соседа. Сцепившиеся ладони взмокли от пота. Становилось все страшнее.
— Я тебе винтовку подарю.
— Я револьвер подарю.
— Я тебе еще танк подарю.
Много чего дарили они друг другу, только… В подвал просочился солнечный луч, сразу сделалось светлее, лица мальчиков просияли. Они разжали руки, вытерли вспотевшие ладоши о коротенькие штанишки и выкарабкались во двор.
У дедушек, высунувшихся из окон четвертого этажа, отлегло от сердца: прошамкав сверху что-то устрашающее, они снова уселись на свои стулья.
По двору слонялся июнь. Было тепло, но земля еще хранила ночную прохладу. С Черепашьего озера доносился крик перепелки.
Возле настежь открытых ворот лежала бродячая сука. Подросшие щенки тщетно норовили подобраться к ее высохшим, цвета мушмулы соскам. Щенки были уже неприятны суке; ворча и скаля зубы, она огрызалась то на одного, то на другого; щенки все не отставали. Но, увидев вошедших во двор детей, они бросили мать, метнулись к мальчикам и облизали им подбородки. Потом один из Гиви вытащил из кармана ломоть хлеба. Другой тоже порылся в карманах, извлек оттуда кусочек сахара. Щенки полакомились хлебом и сахаром, обмусолили мальчикам руки. Шершавые языки щенков щекотали маленькие ладони, оба Гиви смеялись.
Потом воткнули в песок палки.
— Я — красный, ты — враг, — сказал первый Гиви второму.
— Нет, это я красный, а ты враг.
— Ты Квасхадзе, — снова повторил первый Гиви фамилию, услышанную им дня два назад.
— Ты сам Квасхадзе, — сказал второй Гиви.
Долго смотрели они друг на друга, сидя на корточках, пока щенки не прыгнули на них и не опрокинули обоих в песок.
Потом наконец договорились, соорудили из палочек забор, разложили за ним рядами белые камушки: они, мол, и будут «белые».
И пошла игра, не то в войну, не то в пограничников. Правда, щенки часто нарушали границу и портили палочный забор…
Стало жарко.
В соседнем дворе собаки подняли лай и визг. Сука улизнула куда-то…
Дети все играли. Щенков сморило на солнце, им надоело играть. Они разрыли песочную кучу, уложили во влажный песок розовые животы; высунутые языки щенков прерывисто задышали, словно маленькие легкие. Мальчики тоже разрыли песок и улеглись рядом со щенками.
— Ну, погоди у меня, вот я спущусь сейчас! — грозил из окна дедушка одного Гиви.
— Ну, погоди у меня, вот я спущусь сейчас! — грозил дедушка второго.
Мальчики знали силу дедовских ног и спокойненько продолжали лежать.
К воротам подъехал грузовик. В кузове стояла большая клетка. Из клетки высовывались мокрые собачьи морды.
Во дворе показался сачок, похожий на тот, каким ловят бабочек, только очень большой.
— Ну, сука проклятая — опять сбежала! — закричал мужчина с сачком и прищуренными глазами осмотрел двор. Дети вскочили, прижались друг к другу. Со второго этажа дедушки обоих Гиви грозили вошедшему во двор мужчине палками и что-то шамкали беззубыми ртами, но вой брошенных в клетку собак и стук маленьких сердец заглушал слова.
Мужчина помотал головой, потом, словно нехотя, повел своим большим сачком — и щенки, как орешки, вкатились в сетку. Перекинув сачок через плечо, мужчина, по-прежнему мотая головой, направился к грузовику…
Стало еще жарче.
Расплавленное солнце капля за каплей сочилось на землю…
«Кви-кви, кви-кви», — кричала перепелка с Черепашьего озера…
Капля за каплей стекал с мальчиков пот…
Снова по обеим сторонам подвального коридора блестели куски непрогоревшего угля. Только теперь они уже не были похожи на глаза кошки…
На лестнице один Гиви пробормотал:
— Не бойся, у Джульбарса новые щенки вылупятся.
— «Вылупятся»! Что он — петух, что ли, — пробормотал другой.
Больше они ничего не сказали друг другу. Больше не вспоминали ни о винтовке, ни о танке, ни о револьвере…
До кнопки звонка они не могли дотянуться и о своем возвращении извещали стуком.
Один Гиви пошел направо, другой налево. Сперва колотили в двери одним кулаком, потом пустили в ход второй, потом ноги…
Потом оба Гиви вместе разревелись.
Они обливались слезами и потом. Большие двери вздрагивали от ударов их маленьких ножек, маленьких кулачков.
А трясущиеся дедушки трясущимися руками все старались им отпереть…