Вечер. Занавеси у гадалки раздвинуты.
– Я вижу женщину, которая угрожает вашей любви. Ты говорил с ее матерью.
– Да.
– Неестественная, лживая женщина. Левой рукой сними две карты с колоды, одну снизу, другую сверху. Так Первая карта – вход: луна. Не надо засыпать перед дверью под луной, ее лучи опасны. Ты рискуешь не проснуться. Луна может загипнотизировать, ослепить твою душу. Ты слишком много воображаешь, слишком много внимания обращаешь на свое страдание. То, что ты переживаешь, не является реальностью. А теперь взгляни на вторую карту, это дорога, она соединяет землю и небо. На дороге два путника. Один спускается с неба, другой поднимается с земли. Они встречаются. Но карта перевернута, все фигуры вниз головой. Надо крепко встать ногами на землю и поднять голову к небу. То, что ты переживаешь, не случайно. Судьба вызывает тебя на дуэль. После этой любви ты станешь другим. Рассчитывай свои силы! Тебе холодно? Естественно. Если ты не рассчитаешь силы, можешь совершить неверный поступок Все твои карты увенчаны синим небом. Венец – не разрыв. Сначала в отношениях главенствовал ты, потом она, но первенство снова вернется к тебе. Надо заставить эту женщину коснуться земли обоими плечами, деликатно и твердо. Ложись.
Он ложится на спину.
– Я развязываю узел сердца. Я чувствую присутствие Клер. Она больна?
– Не знаю.
– Ей нехорошо. У нее никого нет. Она одна. Она потеряна. Она плохо ест. Ваша связь сохранилась. Она живет в тебе. Ты живешь в ней. Ты ей нужен. Она защищается. Не забывай, ты мужчина, который дал ей ее голос. В ее уме надо посеять сомнение, а не отдаленность. Твои знания сбивают ее с толку. Делай свою работу. Лечи голоса. Готовься. Ваши отношения возобновятся. Да. Плачь, если тебе от этого легче. Твои слезы мне лестны, но твое страдание бесполезно. Дыши глубоко. Я кладу руку тебе на грудь. Если ты почувствуешь тепло в области сердца, скажи мне. – Она прикладывает ладонь к его солнечному сплетению. – Она скучает по тебе. Ты увидишь ее снова. Очень скоро.
– Вы верите во все, что мне говорите?
– Твои сомнения мне не нравятся. Ты должен мне двести.
* * *
На экране крайний нападающий; по лицу его стекают пот и кровь, бровь разбита, на лбу повязка, он прыгает вверх. Он бросает свое тело по косой, как копье. За ним бегут другие, он отклоняется от косой линии на горизонталь, и вот он рухнул на газон. Клиенты в баре разом вскрикивают. На экране нападающий поднимается в замедленной съемке, комок земли встает на место, спортсмен бежит задом наперед.
Он наклоняется, чтобы ее поцеловать, она уворачивается, подставляя вместо губ щеку.
– Ты колешься. Ты перестал бриться?
– Почему ты исчезла?
– Я не исчезла. Я здесь.
– Почему ты убежала?
– Я не убежала. Это ты от меня сбежал. Ты уходил от ответа. Не хотел мне сказать, какие вечера будешь проводить со мной, я не могу записать их в свой ежедневник Ты отказываешься от муляжа твоего тела, нарушаешь нашу сделку. Если это не значит сбежать, тогда что это такое? Ты не доверяешься мне. Ты меня бросаешь. Даю тебе последний шанс.
Пора уходить. Клер оставляет на столе несколько монет. У нее есть для него подарок Она открывает сумочку и достает оттуда сверток из красной бумаги.
– Что это?
– Открой.
Он повинуется, рвет красную бумагу. Звук разрыва воскрешает в памяти фразу ясновидящей. «Никакого красного цвета между мужчиной и женщиной, не надо этого». Это ключ в форме четырехлистного клевера.
– Что это?
– Ключ от забот. Ключ от твоего дома, ключ от моего дома.
Она не сказала «ключ от нашего дома».
Артур забрал вещи из сарая Сибиллы. Переезд начался вновь. В платяном шкафу для мужской одежды в квартире номер два он находит на вешалках старинные мужские костюмы, элегантные, пахнущие затхлостью, сшитые пятьдесят или шестьдесят лет назад. Он освобождает гардероб, снимает костюмы с вешалок, бросает в угол спальни, чтобы потом решить, что с ними делать. Коробки собраны в гостиной, напротив ящиков Клер. Он начинает распаковывать вещи, расставляет книги на полках книжного шкафа. Она смотрит. Ее волосы развеваются во всех направлениях. Вентилятор, стоящий в метре от нее уносит ее слова. «Мне нравятся книги, я люблю их трогать, люблю, когда они рядом, – говорит она, устремив взгляд прямо перед собой. – Это мертвые говорят со мной, не шевеля губами. Они обращаются ко мне, я их слушаю, это сирены, я уже не могу не слушать их голосов. Знаешь, когда я вынула их из книжного шкафа, чтобы упаковать в коробки, я заметила, что я их разбудила. Я странная, правда? Наверное, это из-за Андерса». Ее голос сохранил эту странную, неустановившуюся тональность, несколько нечеткий тембр – голос, как будто лишенный плоти. Взгляд Артура задерживается на ней, и она понимает, что он смотрит на ее голос. «Меня беспокоит эта хрипотца. Операция не удалась? Я задумываюсь, имела ли я на это право. Знаю, ты захочешь меня успокоить. Снова скажешь, что надо потерпеть. Но ведь ты сам научил меня нетерпению».
Настала их первая ночь под общей крышей. Она заснула очень быстро, спиной к нему, сплетя свои ноги с его ногами. Он заснул посленее, он просыпается, ищет ее на ощупь. Его рука нащупывает хлопок, шерсть, мех, застывает. Он открывает глаза. Клер нет. Рядом с ним спит кот, закинув голову, приоткрыв пасть, так что виден один клык Артур слышит стук клавиш. Занимается заря. Она работает. Вентилятор легким дуновением шевелит ее волосы. Он встает и бесшумно подходит к ней со спины. Целует ее в шею. Она подпрыгивает, стукнувшись виском об ухо Артура.
– Это всего лишь я, – говорит он. – А ты давно уже встала. Сколько времени прошло с тех пор, как ты в последний раз ласкала меня? Целовала?
– Не знаю, не считала.
Он осыпает ее ласками, она ему не препятствует. На экране застывают колонки цифр. Она шепчет:
– У тебя холодная кожа. Это напоминает мне о Дорати.
– Я напоминаю тебе мертвеца, и ты меня любишь?
– Конечно.
– Чем ты занимаешься, Клер?
– Готовлюсь к открытию рынков.
Клер, которой все время жарко, переносит вентилятор из одной комнаты в другую. Чтобы перейти из своей ванной в квартире номер один в их спальню в квартире номер два, Артуру приходится выйти на лестничную клетку, закутавшись в пальто. И когда он переходит из мужских апартаментов в женские бирманский кот следует за ним и трется боком о его лодыжки. Это не знак привязанности – кот его метит.
В обеденный перерыв, между двумя пациентами, он зашел к столяру. Тот пилит дубовые доски циркулярной пилой, которая режет дерево, пронзительно завывая. Под стальным лезвием твердый старый дуб кажется нежным, новорожденным. После каждого прохода пилы столяр ставит к стене новую доску. Кончив распилку, он вскидывает их на плечо, выносит на тротуар и загружает пять досок в кабриолет Артура с откинутой крышей. Прежде чем вернуться в мастерскую, столяр проводит большим пальцем с четко видными линиями по кромке досок. Он считает: «…четыре, пять. Мне больше нравится так считать, не люблю досчитывать до шести, тогда мне кажется, что я поставляю доски для гроба, понимаете?»
Прежде чем вернуться в кабинет, Артур завозит доски в квартиру. Клер вышла. Перед их дверью – почта, несколько конвертов адресованы ему, а один – на имя мадам Артур Летуаль. Это письмо Клер? Возможно, его отправитель, надписав конверт по старомодному обычаю, присоединяющему «мадам» к имени и фамилии мужа, предвосхитил их брак? Или ошибся, написав «мадам» вместо «месье»? В сомнении он кладет конверт на ноутбук Клер. Вечером она бросается ему на шею и берет конверт. «Мадам Артур Летуаль – это ты!» Она смеется, но его это не смешит.
После закрытия бирж Клер принимает ритуальную обжигающую ванну. Артур вернулся рано, по новой своей привычке, он хочет видеть ее погруженной в воду, неподвижной. Видна не вся она, а только ее белая грудь, перерезанная поверхностью воды, округлости плеч, тонкие прямые ключицы, кожа, не утратившая белизны, несмотря на горячую воду. Она повернулась к нему в профиль, волосы заколоты на макушке, как у римлянки. Он оперся о косяк, держа в левой руке вилки, в правой ножи.
– Лучше положи все это куда-нибудь.
– Почему?
– Я так хочу.
Он бросает столовые приборы в мойку, они звякают о металл. Нагибается к ней, чтобы поцеловать в губы. Она подставляет ему лоб. Он удивляется. Ее губы блестят. Она не может поцеловать его, она намазалась гелем. Ему все равно. Ему нужна любовь. Доказательства любви.
– А что такое для тебя доказательства любви?
Доказательство самой сильной любви? Это когда не пытаешься воздействовать на женщину, чтобы привязать ее к себе.
– Пример?
– Я бы отказался прописывать тебе динаболон.
– Кто рассказал тебе про динаболон?
Артур не отвечает. Клер закрывает глаза снова открывает. Взгляд устремлен в пустоту губы искажены брезгливой гримасой. Она повторяет реплики из фильма:
– «Отца. Мать. Своих родителей, обоих. Он их трахнул. А потом он их убил, зажарил и съел». Тебе, Артур, никогда не приходило в голову съесть отца и мать? Во всяком случае, я вижу, что ты не погнушался тем, чтобы расспросить Белу.
– Я просто слушал.
– Не важно. Доказательство любви? Для меня это то, что я могу позволить себе с мужчиной.
– Что ты можешь себе позволить со мной?
– Ты знаешь. Я хочу сделать слепок твоего тела. Всего тела. Это будет доказательством для нас обоих. Любовным испытанием.
– Теперь ты показываешь свое умение играть словами. Хочешь поиграть моим телом.
– Почему нет? Какой ты недоверчивый. Ты сам этого хотел…
Она выскакивает из ванны в потоках воды. Заворачивается в банный халат, пробегает по салону, оставляя мокрые отпечатки на паркете. Садится перед своим ноутбуком, нажимает на кнопку, и на экране появляется целая галерея портретов. Мужчины, женщины и даже дети. Странно, что лица их расположены вертикально, но глаза закрыты.
– Вот, я тебе, а ты мне – теперь ты знаешь, что я делаю.
– Портреты? Ты фотографируешь людей во сне?
– Нет, это я делаю только с тобой, душа моя.
– Кто эти люди?… – Голос Артура замирает.
– Это мои личные пациенты. Мертвые.
– Когда я мыл руки у твоей матери, она мне сказала: «У вас был бы шок». Так это твоя профессия?
– Моя профессия – бальзамировать мертвых. Делать их красивыми. Я танатопрактор. Косметолог для трупов. Когда мама узнала об этом, она не позволяла мне садиться за стол у нее в доме целых десять дней. Она больше не могла проглотить ни кусочка мяса. Когда она красилась, она представляла, что уже умерла, и что не ее рука, а моя пудрит ей лицо. Один раз в жизни ей удалось меня рассмешить. Я ее успокоила – рассказала, что моя профессия состоит в том, чтобы выбирать мази и растворы. В общем, для нее я работаю в индустрии роскоши, в косметической фирме, например, У Елены Рубинштейн, и занимаюсь гаммой продукции для мертвых. Это позволило ей не тратить сил на отлучение меня от дома. Но как видишь, для меня смерть и жизнь соприкасаются. Они не мертвы – они на пороге. Я придаю им позу для вечности. Я исполняю их последнее желание – чтобы их видели успокоившимися, прекрасными, привлекательными. Семьи тратят целое состояние на гроб, который они забудут. Зато моя работа оставит у них в памяти прекрасное лицо. Лицо, которое похоже на прижизненные фотографии. Вот так Я зарабатываю на жизнь благодаря мертвым.
– Где ты работаешь?
– Я больше не работаю. Я показываю мои архивы. Мне позируют мертвые. У меня будет выставка. Один мой друг-фотограф заинтересован в этом проекте. – Артур смотрит на экран, на фотографии. – Я только что доверила тебе большой секрет. Что ты можешь дать мне взамен?
– Не знаю. Что хочешь.
– Неужели? Значит, ты готов доставить мне удовольствие? Ты мне, я тебе?
Он улыбается. Она улыбается. Под лампой ее зубы светятся фосфоресцирующим светом.
В пустой квартире, среди еще закрытых или полупустых коробок, где из мебели есть только диван-кровать Белы, книжный шкаф и несколько ламп, он решился подвергнуться испытанию. Он обнажен. После ванны Клер осталась в халате, но согласилась усилить мощность отопления. У его ног она поставила металлический сундучок с косметическими средствами и принадлежностями. Она откладывает в сторону препаровальный пинцет, нить для сшивания, мази, порошки и кисточку для губ. Все это она использует для пациентов – прекрасные средства, танатопракторы и гримеры кино пользуются одной маркой – одно и то же средство для актеров и для усопших. Под резким светом двух прожекторов, прикрепленных прищепками на верху двери, она наносит пену из баллончика на его тело, бреет его. Он вздрагивает от прикосновений лезвия. После каждого прохода бритвы Клер споласкивает инструмент в кастрюле с теплой водой. Закончив бритье, она защищает его пах капсулой – она не стала брить волосы там. Нестирающимся фломастером она наносит пунктиры, разграничивающие части тела – получается картина, похожая на плакаты в мясных лавках, на которых значатся названия кусков говядины. Она берет на ладони вазелин и размазывает по его торсу, конечностям, гладким и нежным ягодицам. Уже сейчас коже Артура труднее дышать. Клер смачивает широкую кисть в жидкой перламутрово-серой пасте. Она наносит массу на тело Артура, начиная с груди. Смесь теряет прозрачность, становится матовой, сливается с изгибами его тела, образует вторую кожу, которая сохнет и твердеет, сохраняя, однако, свою гибкость. Пленка эластомера делается крепче, заключает в себя его кожу. Телесный жар, сдерживаемый, неспособный выйти наружу, растет. Вторая кожа затвердела, грудь Артура затянута в синтетический корсет, передающий выпуклый рельеф его сосков. Точно таким же образом она принимается за его руки. Эластомер образует пару начинающихся от плеч вечерних перчаток, похожих на творение кутюрье-экстремиста. Настал черед ногам покрыться этим стекловидным сжимающим веществом. «Обожаю работать с гипсом», – говорит она, нанося гипсовые ленты на матрицу из эластомера, постепенно покрывая все тело этой белой массой, соблюдая пунктирные границы. Масса превращается в скорлупу До того как она полностью затвердела, Клер воткнула деревянные клинышки в оболочку, вокруг составов, на плечах, у локтей, у бедер, на коленях. Артур дышит, но дыхание его стеснено. Она шепчет ему на ухо: «Только не двигайся». Этот приказ усиливает впечатление паралича. Он чувствует себя очень тяжелым. Его кожа не дышит. Весь жар организма приливает к лицу, единственной части тела, которая осталась на свободе.
– Я весь горю, – говорит он.
– Это нормально.
– Мне трудно говорить.
– Тогда не говори.
– Я боюсь.
– Ничего не бойся. Ты в хороших руках.
– Я сейчас потеряю сознание.
– Подожди. Сейчас освобожу тебя от барельефов и горельефов.
– Горельефов?
– Да, на твоем теле есть выемки и выпуклости. Твое плечо рельефно, а над ключицей впадина. Я сниму с тебя форму – и с рельефов, и с впадин. А пока – вот что придаст тебе смелость.
Она наклоняется к нему и покрывает поцелуями его лицо. Каждый поцелуй, который он получает, будучи не в состоянии ответить, – как электрический разряд на коже. Она шепчет прямо у его губ:
– Если бы ты был мертвый, и я хотела сохранить твое тело навечно, на этом этапе я сделала бы надрез. Египтяне надрезали левый бок, они называли это глазом Осириса. А я делаю пятисантиметровый разрез тканей рядом с ключицей, освобождаю каротидную артерию и яремную вену, основные каналы кровообращения. С помощью подкожного шприца я ввожу двенадцать литров консервирующего раствора в сонную артерию. Я действую поэтапно, в перерывах зажимая конец сосуда кровоостанавливающим зажимом Mosquito. Раствор отгоняет кровь тела к яремной вене, и я выпускаю ее через отверстие вот здесь, у основания шеи. Сгустки крови я собирала полостным аспиратором. В Неаполе в 172 году герцог Район ди Сангро, четвертый принц Сен-Север, ввел смесь на основе ртути в тела двух своих слуг. Была сохранена вся сеть кровеносных сосудов и нервов. Впоследствии этот состав так и не смогли воспроизвести. Если бы ты был мертв, ты хотел бы, чтобы я занялась с тобой любовью? Я – нет. Успокойся, я не войду в твое тело, я останусь вне его.
Клер снова наносит линии пунктиром, на этот раз по гипсу. Берет долото и молоток, наносит сначала легкие удары по суставам, там, где торчат деревянные клинья. Удары отдаются в гипсовой оболочке, и Артур чувствует, как дрожат его кости. Под каждым клином сразу же расширяются трещины. Затем Клер втыкает резец в трещину и двигая им, как рычагом, ловко ломает скорлупу. Один за другим она отделяет куски пластыря, как будто сдирает кожу, трескается арматура прогипсованных лент; в тех местах, которые поддаются с трудом, она разрезает ткань. Она кладет в ряд куски гипса с отпечатками тела Артура. Она хватает свой нож с ручкой из железного дерева и начинает работать им над спиной «пациента» – прижимая острие к эластомерной мембране, аккуратно разрезает ее и отклеивает по вертикальной линии от затылка до ягодиц. Синтетическая оболочка отделяется от кожи, распадаясь на две половины – две длинные прозрачно-перламутровые пленки, которые она кладет на простыню. Затем снимает пленки с рук и ног.
– Я не думал, что ты такая сильная.
– Боялся, что я не смогу тебя освободить?
– Я ужасно устал.
– Это нормально. Ты лежал в одной позе только час. А мне доводилось позировать шесть часов. Неподвижно. Плохо же мне приходилось в тот день.
– Мне холодно.
– Я только что сняла с тебя кожу.
– Обними меня.
Его кожа жирна от вазелина. Она сбрасывает халат, он накидывает его. Она обнажена.
– Душа моя, скульптор никогда не дотрагивается до своих натурщиков. Это исключено.
Артур рассматривает свое тело, кусками лежащее на паркете, как клешни, ножки и панцирь рака, – оболочка, сохранившая его форму. Что она сделает с этими кусками? Соберет их и восстановит его, отлив из пластмассы? Он будет выглядеть прекрасно. Но они пока не закончены. Не хватает одной детали.
– Да, я знаю, тебе нужна моя голова.
– Нет, вспомни, у меня эта форма осталась с Канкали – Она опускает глаза на не снятую с него капсулу – Мне не хватает твоего члена.
– Я тебе не разрешаю брить меня там.
– Можно сделать и без этого, но тогда будет больно. – Его отказ видимо обижает ее. – Когда ты увидишь муляж твоего тела, тебе захочется, чтобы у него был член, поверь мне.
– Нет. Не будет тебе моего члена. Я уже много дал. Остальное не для меня! – голос Артура прерывается от ярости.
– Артур, ты ужасно скуп в любви.
В ванной Клер, под горячими струями душа, он вновь обретает свое тело. В это время она разрезает ножом коробки, распаковывает их, находит вещи, которые она не узнает, но понимает свою ошибку слишком поздно. Это кассеты с записями, надписанные просто «Гадалка». Она включает диктофон, засовывает туда кассету и начинает слушать, сделав звук потише. Артур сразу же узнает этот голос, этот акцент. Он выключает воду, настораживает слух. Клер спрашивает его издалека:
– Что за женщина говорит обо мне, не зная меня?
Артур отвечает очень громко, слишком громко:
– Моя личная ведьма! Она давно уже поставляет мне информацию!
Клер останавливается на пороге ванной с ножом в руках.
– С тобой я точно теряюсь. Ведь к гадалкам ходят женщины!
– Это клише! А может быть, у меня развита женская сторона души!
– Не оправдывайся. Ты обсуждаешь меня с незнакомой женщиной, ничего мне об этом не сказав. Ты пытаешься разгадать мои тайны обманными средствами. В крайнем случае, если бы ты сказал мне об этом, я бы поняла. Но ты скрывал. Ты не доверяешь мне. Ты манипулируешь. На самом деле я тебя не знаю.
Ярость Клер холодна, лед ее взгляда так тверд, что она больше не видит мужчину, который стоит перед ней.
Ужин заканчивается так же, как и начался, – в молчании. Горькая складка залегла у губ Клер. С начала совместной жизни они танцуют под сменяющие друг друга диссонансы, и каждый в свою очередь вел танец. Он ищет способа вырваться из этой сети. Артур – такой мужчина, для которого очень важно детство. Только ребенок в нем способен восстановить тишину и время. Ребенок – его часы: самые безжалостные, самые невинные, живые. Наконец он разжимает зубы и обращается к Клер с мольбой. Это просьба, а не предложение. «Я хочу от тебя ребенка». Он видит как вздрогнули ее веки, как ресницы, две черные птички-колибри, порхнули вокруг глаз, как ирисы сменили цвет с серого на оловянный. Он повторяет: «Я хочу от тебя ребенка». Он уже попросил ее разделить с ним кров. Это был первый неверный шаг. А сейчас он совершил второй.
Она заканчивает вечерний туалет в ванной комнате. Он уже в постели. Не держа обиды на Януса, занявшего место его любовницы, он рассеянно гладит его. Его пальцы играют шерстью на грудке Януса, а он, как настоящий самец, реагирует на малейшую ласку и начинает мурлыкать – эрекция голоса. Артур удивленно наклоняется к треугольной головке. Кот мгновенно выбрасывает вперед правую переднюю лапу. Артур чувствует, как бархатные подушечки прикасаются к его глазнице, так медсестра щупает руку перед уколом в вену. Три когтя зацепляют веко, слегка растягивая кожу. Артур хватает лапку, но только ухудшает свое положение. В ту же секунду в памяти его всплываю обрывки медицинской литературы. «Гнойный разрыв глазного яблока… жидкость хрусталика растекается… похожа на сырой белок яйца…» Нет, глаз видит, он невредим. Когти Януса повредили только кожу. Артур вспоминает о том, что когти кривые. Вместо того чтобы потянуть за лапу, он высвобождает три крючка легким поворотом запястья. Бирманец прячет свое оружие и спрыгивает с кровати. В памяти Артура прорываются наружу другие фразы. «Невозможно смотреть кому-то в глаза с близкого расстояния. Некоторые выбирают левый глаз, некоторые правый, а некоторые чередуют. Выбор глаза много говорит о человеке. Вот вы часто смотрите в левый глаз». Янус тоже выбрал левый глаз.
Клер входит в спальню. Артур сидит в кровати и дышит медленно. Она подходит к нему, целует три красные точки над его глазом. «Какой ревнивец этот Янус. Видишь, теперь у нас обоих по шраму». Она рассеянно указывает на оставленный лазером почти незаметный шрам у нее на шее.
– Если бы твои шрамы были японскими подсвечниками, я могла бы расшифровать их двояко. Или это Утренняя звезда, предвещающая назавтра неопределенность, но тогда это, без сомнения, конец падения, или Вечерняя звезда, и завтрашний день тоже неясен, но повышения определенно не будет.
– И к какой же звезде ты склоняешься?
– Все зависит от рисунка, который оставят шрамы.
Среди ночи Артура разбудил шум компрессора. Он поднялся, чтобы закрыть дверь, – шум прекратился. Как только он повернулся спиной, опять послышался свист. Он закрыл другую дверь. Когда не осталось больше дверей, которыми он мог отгородиться от шума, он решил, что шум преследует его, что он ему предназначен. Он снова лег, не надеясь уже заснуть.
Утром следующего дня Клер осталась одна в квартире. Она собрала куски формы, скрепила их прессами – вся конструкция стала похожа на остов строящегося дома. Она закрепила восстановленное тело вниз головой и через отверстия в ногах влила густую желтоватую жидкость – целых три бидона. Излишек жидкой пластмассы стал переливаться через край, струйка катится вниз по форме и растекается на паркете лужицей.
Вернувшись с работы, после закрытия бирж, Артур нашел Клер не в ритуальной ванне, а в шортах и рубашке, с руками, запачканными клеем, в обществе его изваяния в натуральную величину. Вот и результат ее работы – он весь на виду: его второе я, твердое и прозрачное, отлитое из синтетической смолы, лежит, обнаженное, без лица, без половых органов. Голова – гладкое яйцо, смоляная выпуклость между ногами напоминает шов.
– У меня нет лица?
– Ты мне – я тебе. Нет члена, нет и лица. По твоему желанию. Если только не захочешь наконец обрести целостность. Ты чувствовал, как все твое тело отяжелело от гипса? Тебе не хотелось почувствовать, как точно так же тяжелеет твой член? – Она не делает к нему ни шага, но взгляд ее вызывает механическую реакцию его плоти. От этого взгляда и вида объемного изображения его тела со швом между ног его член твердеет.
– Если хочешь, я могу тебя загипнотизировать, тогда ты ничего не почувствуешь.
– Загипнотизировать? Как Андерс коня?
– Да. Андерс меня научил. Конечно, я бы предпочла, чтобы ты был в сознании, потому что я не уверена, что под гипнозом у твоего члена будет правильная форма.
Он непреклонен. Внезапно рассвирепев, она бросается на него, хватает за волосы и бьет головой о стену, вопя: «Дай! Дай! Ну дай же! Ты дашь, наконец!»
Артур не хочет сопротивляться. Он принимает удары, но не отвечает на них. Она ничего больше ему не даст, он от нее ничего не примет.
* * *
Прошла неделя. Пластмассовое тело Артура лежит на так и не распакованных коробках. Клер оставила прикрепленные к стенам скотчем кривые, графики, списки тарифов на косметические средства. Перегородку между двумя квартирами снесли, остался только контур голого камня. Этот проем никому не нужен – каждый спит у себя, она в квартире номер один, он в квартире номер два. И только Янус бродит ночью из одной квартиры в другую.
Артур берется сообщить домовладельцу. К телефону подходит Воларслен-младший и жалуется дребезжащим дискантом на то, что никто никогда не задерживался в этой квартире.
– Почему? – спрашивает Артур с деланым интересом.
– Если бы я знал, месье. После пожара никто в ней не задерживался. А ведь это же было так давно.
– После пожара, – повторяет про себя Артур. Между вами не должно быть ничего красного.
* * *
«Алло? Артур, дорогой друг, здравствуй. Нет, я не могу, мне нездоровится. Но я могу ответить на вопросы по телефону. Она нашла кассеты? Ты поступил неосторожно. Сильно поссорились? Естественно. Ты отказался играть в игру до конца. Для нее отказ непривычен. Привередливая женщина. Когда она покинет квартиру, ей станет тебя не хватать. Это тебе на руку. В воскресенье? Она съезжает в воскресенье? Тогда послушай: будет неожиданность. Затруднения с выездом».
* * *
Воскресенье. На лестнице Артур встретил грузчиков, которые тащат диван-кровать Белы. Ему остается только перешагнуть его. Двери квартиры открыты. Он сжимает лежащие в кармане пиджака ключи от забот.
– Это я.
– Входите. Чего вы ждете? Чтобы я вам открыла?
Она снова говорит ему «вы», но сейчас не время заострять на этом внимание.
– Здравствуй. Как поживаешь?
– Замечательно!
Их голоса отдаются эхом от стен опустевшей квартиры. Он переступает порог. Пластмассовая скульптура прислонена к стене. Она служит вешалкой, кто-то из грузчиков накинул куртку на голову без лица. Бригада, которая уже вынесла из квартиры почти все вещи Клер, возвращается с диваном несолоно хлебавши. «По лестнице не проходит. Сейчас обвяжем и спустим через окно. Только спустимся за веревками и ремнями. Мужика резинового тоже забираем?» Клер кивает. Живой Артур видит, как его уносит грузчик Они с Клер остаются в почти пустой комнате, на разных концах непокорного дивана. «Вам больно?» – бросает она ему. Он не отвечает. «Вы такой гордый».
– Как это нет ремней? Кто готовил грузовик? Ты! Кто отвечает за ремни? Ты! Ну вот, весь день насмарку. Придется вызвать кран. Целый час потерян. – Бригадир разводит руками. – Прошу прощения, мадам. Придется дожидаться подъемника.
Бригада усаживается на ступеньки.
– Чтобы провести время, – начинает Артур, – я расскажу тебе кое о чем.
– О вашей личной истории, я полагаю.
– Начало ты уже знаешь.
– Хватит ломаться. Читай.
– Я не читаю, я буду рассказывать с того места, на котором закончил в прошлый раз. – Артур делает глубокий вдох. – Серж Максанс предложил поиграть в игру: «Артур, вот волшебная картинка. Посмотри на нее внимательно и спрячь под левой рукой. Потом скажешь мне, что ты видел. Помни, ты смотришь только один раз, потом нельзя. Если сплутуешь или покажешь мне рисунок, то он пропадет».
Артур рассмотрел рисунок и спрятал его. Прежде всего он по привычке поднял ладони, чтобы показать, что он видел, знаками. Но Максанс сразу закрыл глаза. Он хотел не видеть, а слышать. Каждый раз доктор усложнял задание, добавляя новый рисунок. Через несколько недель Артур получил для описания целую стопку картинок. Тогда он сложил оружие, заговорил и описал их все. Он начал с самых первых, оказывается, он их не забыл: яйцо и молоток. Это его первые слова. Он продолжает, вспоминает все картинки с других сеансов: акация, луна, шляпа, свеча, гроза и песок. Покинув тишину и перейдя к слову, Артур заметил, что у него хорошая память. Он сразу заговорил безукоризненно грамотно. Это обескуражило его мать, да и не только ее. Профессор Максанс успокоил ее и завязал с этой жесткой и соблазнительной матерью до грусти плотский роман.
Клер повторяет последний отрывок фразы: «До грусти плотский роман». С улицы доносится сигнал клаксона, грузчики разом вскакивают. Они сбегают по лестнице и бригадир, свесившись на улицу, машет руками.
– Вот и подъемник, – с широкой улыбкой сообщает он Клер.
Металлическая платформа прижимается к подоконнику.
– Хотите спуститься из окна? – сладким голосом предлагает бригадир. – Закреплю диван, а вы оставайтесь. То-то народ порадуется. Нет-нет я шучу, понимаю, что вам этого не надо.
Двое грузчиков взгромождают диван в качающуюся люльку.
– Грузчики ловчее вас, – резко бросает Клер Летуалю.
– Да, наверное, когда речь идет о мышцах.
– Нет, о силе тяготения.
Она поворачивается на каблуках, кладет связку ключей на каминную полку – звяканье металла о мрамор. Она выходит, оставляя двери открытыми. Артур, оставшись наедине с грузчиками, смотрит, как они устанавливают диван на платформе. По улице разносится эхо мотора «Триумф». Быстрый, как нож, блик сверкает на алюминиевом хребте подъемника. Диван-кровать опускается вниз.
* * *
Три дня спустя, ночью, Артур катается по городу за рулем кабриолета с откинутым капотом. Две фары настойчиво следуют за ним по всем улицам. Не снижая скорость, он уходит вправо. Со стенающим сигналом преследующая его машина прижимает его к тротуару. Свет вращающейся мигалки его ослепил. Он закрыл глаза. Полицейские спрашивают, почему он ездит с выключенными фарами. Он не знает, что ответить. Не открывая глаз, он нащупывает в кармане бумажник, протягивает им документы.
– Вам не холодно в открытом кабриолете, доктор?
– Холодно.
– Срочный выезд, доктор?
– Да, срочный.
– Ну так поезжайте дальше с открытыми глазами, доктор.
Полиция исчезает. Артур повторяет слово: «срочно». Он набирает номер на мобильном телефоне.
Он у матери. Бела уверяет его, что Клер вернется. Надо потерпеть. Где она живет? Она сняла однокомнатную квартиру, почти вся мебель хранится на складе. В квартире ужасающий беспорядок. Бела рассказывает о холодильнике, в котором плесневеют забытые продукты, о том, сколько пыли накапливается, о разбросанном по полу белье; Клер не живет там, а только ночует. «Она утверждает, что начала новую жизнь, сумела отдалить всех мужчин от своего тела. Она больше не будет ждать того редкого мужчину, который забудется, но не забудет ее. Она хвастается своим одиночеством. А еще она не может привыкнуть к новому голосу. Это похоже на одержимость». Бела повторяет слова Клер. У нее вырывается рыдание без слез, она умолкает. Артур пытается ее успокоить.
– Я не понимаю свою дочь. Вы создали ей голос. Она хочет быть женщиной, это и привлекает ее, и пугает.
– Но ведь она женщина, – уверяет Артур.
– Моя дочь сама не знает, кто она. Иногда я задумываюсь, есть ли она еще среди живых.
* * *
Артур везде опаздывает. Он оказывается перед дверью своего кабинета, читает табличку, как пациент, как чужой: Сибилла Франк и Артур Летуаль, фониатры. Он усаживается в приемной. Впервые за много лет он внимательно разглядывает картину Магритта «Ключ от снов». Яйцо, окрещенное «акация», туфелька по имени «луна», шляпа-котелок под названием «снег», свеча-потолок, стакан-апельсин, молоток-пустыня. Он закрывает глаза. От этих слов и картинок хочется пить. Он открывает дверцу холодильника. Дверца тяжелая, чтобы открыть ее, он напрягает мышцы. На белой пластиковой полке – конверт с его именем. Он узнает почерк Протягивает руку – конверт холодный. В нем приглашение на выставку. На обратной стороне – фраза: «Что-то порвалось между нами, и вы сделали все, чтобы разбить это навсегда».
Прибор ЕВА остался на его письменном столе. Он включает его, зажигается красный глаз. Артур громко произносит свое имя. На экране появляется сообщение обошибке. Доступ для него запрещен.
* * *
Эта встреча станет последней в их жизни. Шквальные порывы ветра сотрясают небо. Ветер завывает. По тротуарам ходят смерчи. День близится к вечеру, в косом апрельском свете – этом новом пронзительном свете, который после зимней темноты предательски режет глаза. Она предупредила его, что осталось уладить некоторые детали. Часовня Сальпетриер. Клер любезна, спокойна, неприступна. Между ними не осталось никакого контакта, даже слова их не соприкасаются. Артур обманулся в своих опасениях. Ни безразличного согласия, ни яростных возражений. Только задумчивый, обезоруживающий взгляд словно издалека. Она надела свой перстень на другую руку. Он на правом указательном пальце. Ей больше не нужна защита. Это знак того, что она перешла к действиям.
Никогда такая женщина не будет с ним рядом. Он хочет коснуться ее щеки, но рука не повинуется ему и опускается. Она поднимает на его глаза. Серые ирисы, черные дыры зрачков, устремлены вдаль. Что они ищут, глядя сквозь него?
Накрыт стол для фуршета. Стоящий рядом с ней человек что-то берет со стола, он в майке, хотя и прохладно. На плече у него родинка. Артур замечает взгляд Клер, направленный на родинку. Это случайность. Ее левая рука всего в нескольких сантиметрах от этой родинки. Она снова смотрит. В живот Артура погружается несказанно длинный нож.
В часовне выставка работ одного фотографа. Под сводами зала Артур замечает монументальный черно-белый снимок дома, распиленного надвое. Подпись: «Дом в разводе». Под ним – лежащая скульптура. Артур вздрагивает. Он узнал тело, лицо. «Это я», – прошептал он. Вдруг Клер оказывается рядом и кивает головой. Это неслышное «да» пробегает по всему телу Летуаля, как дрожь. Это «да», которое значит «нет». «Алену очень понравился мой муляж с вас, он попросил его у меня на время, вы ведь не возражаете», – тихо говорит она. Кто такой Ален? Фотограф, конечно. Артур опускается на корточки перед своим стеклянистым телом, мелко исписанным какими-то словами. Пытается расшифровать. Везде – на груди, на щеках, на ногах, на бедрах – написано: «Да, да, да» – без конца. Он продолжает осмотр. Во втором зале – портреты. Мертвецы Клер. У них цветущий вид. Под каждым снимком – дата бальзамирования. Последний снимок расплывчатый. Это увеличенный поляроид. Артур, спящий под красной шалью. И дата, когда была сделана фотография.
Она надела шлем, пора расставаться. Он хочет взять ее руку в свои. Клер предпочитает рассмотреть повнимательнее три шрама вокруг его глаза. «Между нами, – говорит она, – будет дружба. И ничего другого. Теперь я могу расшифровать ваши три царапины. Это знак «три вороны».
– Что он означает?
– Что дурные вести летят как на крыльях. Она оседлала свой «Триумф» и сразу скрылась из виду.
Три часа ночи, он звонит ей, пять гудков, он страшится заслона службы сообщений. Она отвечает, соединение плохое, разговор прерывается, он слышит шум падающей в ванну воды.
– Это я.
– …не открою вам больше.
Когда любовь рушится, формулировки выворачиваются наизнанку. Артур ходит по квартире, паркет трещит.
– Перестаньте… расхаживать туда-сюда, пожалуйста.
– Я не расхаживаю. Я сижу.
– Врете. Я слышу… как трещит паркет.
– Это не паркет, это мои кости. Без тебя они крошатся.
– Да… Поиграйте еще словами… позже.
* * *
Ночи Артура бессонны, дни все мрачнее. Ему встречаются женщины, которые искрой случайного сходства вновь зажигают образ Клер. Он уязвлен. У него распух глаз и растет ячмень. Он занимает только квартиру номер два. Квартира номер один необитаема. Строительные работы над перегородкой заброшены. Он завесил зияющую дыру занавеской, которую никогда не отодвигает. Уже поздно, он направился к постели, волоча ноги, наткнулся на неровность паркета, чуть не упал. Наклонился, провел рукой по полу, почувствовал что-то гладкое, не имеющее фактуры дерева. Это засохший потек пластмассы. Он отскребает его ключом от забот.
Обычно Артур звонит своей матери два раза в год, с интервалом в неделю, на рождество и в ее день рождения. Она благодарит его с оттенком упрека: так она жалуется на бегущее время, на преследующий ее страх старости. В это утро, 15 мая, он проснулся, не выспавшись, – ему привиделись хлопья снега порхающие перед окном; нет, это не снежное облако и не дерево, сеющее пыльцу, это разорванная подушка.
Он за рулем, хочет позвонить матери, но никак не может припомнить номер, который вообще-то знает наизусть. Он листает записную книжку. На экране мелькают имена; мать под буквой М, родственники – Р. Здесь записано только одно имя, один номер. Она отвечает после первого же гудка. Она удивлена. Она не любит сюрпризов, ни хороших, ни плохих. Не теряя времени, он задает вопрос, который вертится у него на языке уже много часов, много лет.
– Почему ты не научила меня любить?
– Что с тобой? Мой день рождения, напоминаю тебе, первого января. Ты потерял голову.
– Да.
Он нажимает отбой. Он и правда потерял голову, он резко сворачивает и врезается в светофор, красный свет которого от удара не гаснет. Резкая боль в шее. Теперь он не просто потерял голову. После этого случая он лишит себя слова, он восстановит связь с тем ребенком из мира молчания.