2010 год

Мирквуд

Впервые на моей памяти поезд до Мирквуда не только не опоздал, но и приехал раньше назначенного времени. Планировалось, что я доберусь ранним утром следующего дня, но теперь на часах было начало одиннадцатого вечера, и я стояла возле здания вокзала, размышляя, что мне делать. Вивиан, разумеется, работал (хотя мне казалось странным пытаться описать этим словом то, чем он занимался по ночам), но ехать в клуб сейчас, после дороги, да еще с вещами, пусть и с небольшой сумкой, мне не хотелось. Снимать номер в отеле хотелось еще меньше, потому что кредитные карты тут вряд ли принимали, а наличных денег у меня почти не было, и я не имела понятия, где находится банк. Подумав, я пришла к выводу, что наилучшим выходом из ситуации будет отправиться к Вивиану домой и сделать ему сюрприз. Ключей от его квартиры у меня не было, но их при желании можно раздобыть у консьержки. Я бросила недокуренную сигарету на мокрый асфальт и подняла руку, привлекая внимание одного из скучавших таксистов.

Консьержка оказалась милой пожилой дамой в светлом вязаном платье и серебряными кудрями, собранными в аккуратную прическу. Она оглядела меня, поправив на носу очки в крошечной оправе.

— Месье Мори сегодня не на работе, — сказала мне она.

— Да? — удивилась я. — В такой час его обычно дома не застать.

— Вы правы, но сегодня он вернулся домой часов в семь вечера, и с тех пор не выходил. К нему приходил его компаньон, этот симпатичный мальчик… — Консьержка замялась. — Ну, как же его зовут? Сын Джейкоба Фельдмана, банкира…

— Адам, — подсказала я.

Консьержка закивала.

— Он сказал, что месье Мори плохо себя чувствует… знаете, он в последнее время просто сам не свой. Обычно он очень приветлив, всегда останавливается, чтобы поговорить со мной, даже если спешит, спрашивает, как поживают мои внуки, как мое здоровье, однажды даже купил мне лекарства… — Она вздохнула. — А теперь просто здоровается и проходит дальше. Иногда улыбается, но это выглядит так, будто он думает о других вещах… — Консьержка пожала плечами — прекрасное дополнение к выражению крайнего недоумения на ее лице. — Хочется верить, что с ним ничего страшного не случилось…

— Я уверена, что нет, — заверила ее я и добавила — еще до того, как подумала о том, что намереваюсь сказать: — Может, он просто влюблен?

Недоумение и растерянность на лице консьержки сменились довольной улыбкой, и она тронула рукав моего плаща.

— Об этом я не подумала! — Она заговорщицки подмигнула мне. — А ведь я помню вас. Вы уже приходили к месье Мори в гости, я права? Только я забыла, как вас зовут… извините, умоляю. У меня отличная память на лица, но имена я забываю быстро…

— Изольда.

— Изольда! — Консьержка подняла палец. — Замечательное имя. Кажется, оно означает «красавица»?

— Чего не знаю — того не знаю, — призналась я. — Я бы хотела взять у вас ключ от его квартиры. Если он плохо себя чувствует, то не стоит его будить.

Консьержка достала откуда-то ключи и подала мне.

— Я часто говорю месье Мори, что если он влюбится, то это будет самая настоящая красавица, такая же красивая, как он сам, а, может, даже красивее, — сказала она мне доверительным тоном. — Он все качал головой и говорил, что вокруг него слишком много женщин, чтобы он остановил выбор на одной, но я знаю, что говорю. Мне кажется, вы будете замечательной парой…

В квартире было сумеречно. У дверей меня встретила Афина: она пару секунд удивленно смотрела на меня, после чего вяло мяукнула и, широко зевнув, направилась в гостиную. Пушистый хвост покачивался в такт ее шагам, и я пошла за ней.

Вивиан спал на диване, укрывшись теплым пледом. Рядом с ним на полу лежала раскрытая книга, перевернутая обложкой вверх. Кошка грациозно запрыгнула на диван и прошлась по спине хозяина взад-вперед, будто сообщая о том, что пришли гости, но должного эффекта не добилась, и перешла к более решительным мерам: столкнула на пол лежавший на подлокотнике сотовый телефон. После этого Афина свернулась калачиком на том месте, где секунду назад лежал аппарат, и притворилась спящей.

Я подошла и наклонилась для того, чтобы поднять телефон. Вивиан открыл глаза, сел и посмотрел на меня.

— Изольда? Мы ведь договаривались, что ты приедешь завтра. Я хотел тебя встретить.

— Знаю. Но поезд приехал раньше. Удивительно, да?

— Более чем. — Он взял из моих рук телефон, оглядел его и посмотрел на кошку. Та мгновенно закрыла один глаз, которым до этого внимательно наблюдала за происходящим, и снова сделала вид, что крепко спит. — Как ты вошла?

— Взяла у консьержки ключ. Она сказала, что мы с тобой будем замечательной парой.

Вивиан потер ладонями щеки, прогоняя сон.

— Ты уже с ней познакомилась? Очень милая дама. Она так беспокоится обо мне. Каждый день заводит разговор о том, что мне давно уже пора обзавестись женой. И при этом запоминает лица всех женщин, которые сюда приходят.

Заметив, что он собирается встать, я покачала головой.

— Разве ты не голодна? — удивился он. — Почти сутки в дороге. Или, может, ты хочешь кофе?

— Я хочу тебя. Кофе подождет.

— Я думала, что ты на работе.

— Сегодня мне не хотелось работать.

— Ты на самом деле плохо себя чувствуешь?

— Да. Я по тебе скучал.

Я подперла голову рукой и посмотрела на него.

— Ты это серьезно?

— Я так же серьезен, как была серьезна ты в тот момент, когда мне это сказала по телефону.

— Надеюсь, в следующую секунду ты не скажешь мне, что у тебя нет настроения, и не уйдешь гулять по ночному городу.

— Советую тебе вспомнить эту фразу, когда ты не будешь отвечать на мои звонки.

Афина забралась под одеяло и, несмотря на мой протест, тесно прижалась ко мне мохнатым боком. Я еще раз мягко попыталась оттолкнуть ее, но безрезультатно.

— Что это она делает? — полюбопытствовала я.

Вивиан закурил и посмотрел на меня.

— Ну как же. Это кошка врача. Она проверяет, хорошо ли ты себя чувствуешь. Она думает — все ли у тебя в порядке? Ведь пару минут назад ты так громко кричала. Кстати, тут отличная акустика.

Я рассмеялась.

— Это ты к тому, что в следующий раз мне надо играть в партизана, или к тому, что твоя консьержка знает твоих женщин не только в лицо, но может узнать и по голосу?

— Я это к тому, что закончился диск, и ты можешь поставить что-нибудь еще, но только не делай слишком громко — проснутся соседи. Те, что еще не проснулись.

Я подошла к музыкальному центру и нажала на кнопку перемены диска.

— Давай поставим на режим shuffle и посмотрим, какая будет песня, — предложила я.

— Давай, — согласился Вивиан.

Диск почти неслышно зашуршал, и через несколько секунд из колонок послышались первые аккорды «In Your Room».

— Люблю эту песню, — сказала я.

— Это песня про нас с тобой.

— Почему ты так решил?

— Как ты думаешь, о чем она?

Я вернулась в кровать и оттеснила Афину, которая успела занять нагретое мной место на подушке.

— О любви?

— Да. О больной любви. Знаешь, такой, на грани сумасшествия. О том, что иногда тебе так хорошо, что ты понимаешь: это сломается, а потом закончится. И ты думаешь, что умрешь, но ты не умираешь. Остается только боль. Словно ты попал в какой-то порочный круг, и понятия не имеешь, как из него выбраться.

— Разве такая любовь не имеет права на жизнь?

— Какая разница, имеет или нет, если в конце остается боль?

Мне не хотелось продолжать этот диалог. Отчасти потому, что я знала, чем он закончится. Отчасти потому, что у меня оставались сомнения в том, каков будет его финал. Я потрепала лежавшую рядом кошку за ухом.

— Откуда она у тебя?

— Из Штатов. Я ездил в отпуск, снимал дом рядом с океаном. И однажды вечером заметил, что она пришла и села на крыльцо. Я вынес ей еду, а потом она стала навещать меня регулярно. И я подумал — а почему бы не взять ее к себе? Пригрел, откормил и вычесал. Когда пришло время возвращаться, я решил взять ей с собой. Посмотри, какая красавица, ангора.

— До этого у тебя не было кошки?

— Нет. У Афродиты была на них аллергия.

Я посмотрела на него, и он покачал головой, вероятно, подумав о том, что сказал лишнее.

— Кто такая Афродита?

— Женщина, которая убила во мне последнюю надежду на то, что в жизни бывает счастье. Но это уже не важно. — Он затянулся сигаретой в очередной раз и снова посмотрел в потолок. — Ты знаешь, Изольда, я все мучаю себя одним-единственным вопросом: что я чувствую к тебе? И у меня нет ответа на этот вопрос. Я просто не знаю, что это за чувство.

— Оно гнусное и темное? — усмехнулась я.

— Я не знаю. У него столько граней, столько оттенков, что мне иногда кажется, что я сошел с ума, ведь люди не могут испытывать такие противоречивые чувства к одному и тому же человеку. Я думаю, и думаю, и думаю… и я не знаю, что мне делать, я застрял между двумя мирами. Между своим привычным миром и другим, в который я ступал только два раза, но ничего хорошего это мне не приносило. И я знаю, что мне когда-нибудь все же придется выбрать.

Я не ответила. Мне вспомнились мои недавние размышления. И на самом деле, когда-то нам придется сделать выбор. Никто не сделает его за нас. Я думала о Саймоне, о том, как самые сложные вещи оказывались до боли простыми, когда я была рядом с ним. О том ощущении первозданной чистоты, нежности, преданности, детской откровенности, которое так и манило к себе, не могло не манить, ведь оно должно было заполнить что-то в душе, завершить какую-то картину, что раньше была неполной. Потом это ощущение пропало бы. Но Саймон этого не понимал, да и не мог понять — осознание некоторых вещей приходит к нам со временем. О них нельзя рассказать, потому что человек должен познать их сам. Должен попробовать, принять или оттолкнуть, встретить еще раз, восхититься, разочароваться и снова отправиться дальше.

А Вивиан уже понимал. Мы пришли к этому разными дорогами, но сейчас стояли рядом. Мы уже наигрались в эти игры, не боялись быть честными с самими собой. В прошлом остались ненужные разговоры о чувствах и выяснения отношений. Мы шли себе спокойно по жизни, занимаясь своими делами, встречались с мужчинами и женщинами, получая от этого удовольствие. И, как зеницу ока, хранили тот кусочек души, в котором было темно, так темно, что никто и никогда не осветил бы его — да и не рискнул бы, потому что не знал, что там находится. В этом кусочке души жило одиночество. Не то одиночество, которое заставляет заламывать руки и страдать. Самое страшное на свете одиночество — то, которое люди выбирают сами. Когда-то они устают от боли, которую им причиняют другие, и закрывают это одиночество внутри себя. И, сколько бы мужчин и женщин мы ни встречали, сколько бы любовников и любовниц у нас ни было, оно остается неприкосновенным.

Но иногда — очень редко, но такое случается — мы встречаем людей, которые похожи на нас. Точнее, мы разные, разные, как небо и земля — но от этого похожи еще больше. Между нами, еще незнакомцами, устанавливается крепкая связь. Наше одиночество просыпается, вырывается на волю и начинает метаться, не зная, что делать и куда идти. Это одиночество заставляет нас уходить из дома по ночам, возвращаться под утро с улыбкой на губах и колотящимся сердцем, заставляет срываться посреди рабочего дня, брать билет и ехать в другой город, мять простыни, кричать, а потом шептать, потому что срывается голос, и кричать уже невозможно.

Это одиночество заставляет нас сбрасывать звонки, отключать телефон, а потом с замиранием сердца снова включать его и смотреть на экран, ожидая входящих сообщений. Мы встречаемся, сходим с ума, расстаемся, впадаем в депрессию, снова встречаемся, доводим друг друга до отчаяния, до нервного срыва, до такого состояния, когда меркнет все вокруг, когда останавливается время, и когда уже ничего не имеет значения, кроме того человека, который сейчас находится рядом с тобой. И мы знаем, что это когда-нибудь закончится. Но одна только мысль об этом заставляет нас пускаться в путешествие по этому кругу с новыми силами. Мы не можем долго находиться рядом друг с другом. Но далеко друг от друга мы тоже не можем существовать. Кто-то испытывает нас на прочность. И мы раз за разом проваливаем этот экзамен.

— Не молчи, Изольда. Это наводит меня на мысль о том, что ты чувствуешь то же самое.

— Я чувствую то же самое, но, в отличие от тебя, считаю глупым это как-то называть. В мире есть вещи, которые понятны без ярлыков.

— Что за пошлый и дешевый пафос, мадемуазель? Я вас не узнаю.

— Тебе обязательно надо все испортить.

Я попыталась отвернуться, но он взял меня за подбородок.

— Во-первых, я предпочитаю портить не что-нибудь, а кого-нибудь. Во-вторых, я уже сказал очередную циничную фразу. Теперь по сценарию ты должна повозмущаться еще, а потом я должен сказать еще одну циничную фразу, такую, чтобы ты поднялась и ушла. Потом ты снова не будешь отвечать на мои звонки, я пришлю тебе очередной букет, и ты снова приедешь ко мне в гости, забыв дома нижнее белье. Ах, нет. Моя очередь приезжать к тебе в гости, а ты будешь встречать меня без нижнего белья. У меня есть одно пожелание: встреть меня вообще без одежды, мне так больше нравится. — Заметив, что я хочу ответить, он отстранился и поднял указательный палец. — «Ненавижу тебя, Вивиан». Это твоя следующая реплика.

Я рассмеялась и, пересев на край кровати, взяла на руки кошку.

— Расскажи мне про Афродиту.

Вивиан помолчал, глядя на то, как кошка довольно жмурится под моими руками.

— Когда я учился в университете, у меня было несколько близких друзей. Наши родители хорошо зарабатывали, у нас тоже были деньги, и мы были вхожи в богемные круги. Нам было чуть за двадцать, и мы были напыщенными идиотами, которые любят похвастаться перед другими чем бы то ни было — все так, как и должно быть в таком возрасте. Тогда я как раз сдал на права и купил машину, сделал и то, и другое, первым из друзей, и чувствовал себя важной персоной. На одном из вечеров в каком-то салоне я познакомился с актрисой, которая была старше меня в два раза. Актриса почти всегда называла меня «мальчик», но она учила меня не только жизни, и я был готов закрывать на это глаза. Однажды мы катались за городом, и она сказала мне следующее: «Никогда не встречайся с женщинами, у которых невинные глаза, Вивиан. Ты — из тех мужчин, которые способны выпустить наружу их демонов. Эти женщины не будут тебе верны, а их демоны будут мучить тебя очень долго». К тому времени, как я встретил Афродиту, я уже знал, что это за демоны. Я смотрел ей в глаза и думал о том, какие они светлые и чистые. А потом сказал себе: «Да, похоже, я в очередной раз падаю в эту яму». Но к тому моменту я уже падал, падал и падал, умирал от счастья, рождался снова, потом опять умирал и рождался, ревновал, ненавидел, любил… и однажды достиг дна. Оно было таким же холодным и пустым, как всегда. На дне не бывает иначе.

Я отпустила кошку на пол.

— Мне кажется, наши ямы похожи. Это напоминает мне отношения с моим бывшим мужем.

— Так почему вы развелись?

— Я ведь говорила тебе. Это мои тараканы.

— Ну, не хочешь рассказывать — не надо. Тогда расскажи мне, как поживает Уильям.

Я облокотилась на подушку.

— С ним все в порядке. Цветы понравились ему не меньше, чем мне.

— Я был уверен, что он их оценит. И что же он тебе сказал?

— Попробовал закатить скандал, но я ему этого не позволила. Так что теперь он снял отдельную квартиру.

Вивиан снова взял портсигар.

— Это становится интересным. Значит, ты теперь мерзнешь по ночам?

— В этом нет ничего смешного. Он может серьезно навредить тебе, если захочет.

— Как именно? Лишить меня денег? Невелика потеря, да и вряд ли он станет заниматься такими вещами. Или, может, он захочет забрать у меня бизнес? Тоже вряд ли, потому что он не станет связываться с людьми, которые мне покровительствуют. Может, он решит заказать мое убийство? — Он погладил меня по волосам. — Что еще он может сделать? Самое драгоценное сокровище ему больше не принадлежит.

— Тебе тоже, — напомнила я.

— Это уже детали.

Я помахала рукой перед лицом, отгоняя сигаретный дым, и через пару секунд приняла решение в пользу того, чтобы тоже закурить. Вивиан поднес к моей сигарете зажженную спичку.

— Знаешь, о чем я подумал? — спросил он. — Если ты говоришь, что твой импульсивный невротик Уильям может как-то мне навредить, то, может, мне не стоит ссориться с ним? Мы встретимся и поговорим. К примеру, сходим в один из ваших клубов, выпьем, выясним отношения как взрослые люди.

Я выдохнула дым и улыбнулась.

— По-моему, ты не пьешь?

— Ради мирных целей я могу выпить рюмку водки. А, может, и две. Правда, есть одна деталь, о которой следует упомянуть заранее. Если в трезвом состоянии у меня есть серьезная проблема с тормозами, и я могу сказать и сделать все, что угодно, то после пары рюмок водки мои тормоза отказывают полностью. Уильям не против мужчин?

Я расхохоталась.

— Боюсь, что против. Он в твоем вкусе?

— Если честно, я до сих пор не определился со своими вкусами в плане мужчин. Но после двух рюмок водки это уже не важно.

— Уильяму двух рюмок для этой цели будет недостаточно.

— Мы нальем ему столько, сколько будет необходимо. — Он поманил меня пальцем, и я, потушив сигарету, придвинулась ближе. — Ты бы к нам присоединилась?

Он провел ладонью по моей спине от лопаток и ниже, остановившись на пояснице.

— В качестве наблюдателя? — поинтересовалась я.

— На первых порах. Я уверен, тебе было бы интересно посмотреть.

Его ладонь опустилась ниже, и я, выдохнув, прикрыла глаза.

— Разумеется. Я бы оценила.

2011 год

Мирквуд

Мои мать и отец были единственными детьми в семьях с достатком гораздо выше среднего, поэтому их брак был спланирован задолго до того, как они узнали, что это такое. Родители обвенчались, когда им обоим было по шестнадцать. Через два года они зарегистрировали брак официально, через год родилась я, а спустя восемь лет они расторгли брак, устав друг от друга и от бесконечных ссор. Небогатым людям часто кажется, что основные проблемы уходят своими корнями в безденежье. Конечно, в чем-то они правы, ничего не могу сказать — я не знала, каково это: не иметь денег. У меня было все. Всегда. Кроме одного, пожалуй: любящих друг друга родителей. Отец был пусть и очень удачливым банкиром, но совершенно холодным в общении человеком, из которого нельзя было даже силой вырвать ни единого нежного или доброго слова. Он считал, что мужчина должен приносить домой деньги, и это его основная задача. Он был спокоен, уравновешен и очень гордился тем фактом, что ему досталась такая прекрасная жена. Прелесть жены заключалась в том, что она была красива той дьявольской красотой, которая не сводит с ума разве что слепого, а также в состоянии ее отца и моего деда, крупного нефтяного магната.

Недостатков у жены было больше, чем прелестей. Во-первых, она была не просто озабочена своей внешностью — она была буквально помешана на ней. Мама проводила долгие часы в косметических салонах, магазинах и тренажерных залах. То время, которое у нее оставалось, она тратила на мужчин. Это был ее второй недостаток. И третьим ее недостатком был темперамент, который, собственно, и объяснял любовь к мужчинам и в какой-то мере оправдывался внешним видом — разве красивая женщина, которая, помимо всего прочего, знает силу своего обаяния, может быть не темпераментной?

Мама красила ногти в тон домашних кимоно, а кимоно, в свою очередь, должны были соответствовать цвету мебели и стен в той комнате, где она принимала гостей. К завтраку она даже в шесть утра спускалась накрашенной, причесанной и благоухающей. Смысл существования мамы заключался в ней самой и во мне. Когда я подросла и пошла в школу, на мне были платья от лучших дизайнеров мира, а мои туфли стоили таких денег, что бедная семья могла прожить на эту сумму как минимум две недели. Мама, к тому времени уже известный модельер (хотя тогда марка «Гвен Астер» еще не стоила таких денег, каких она стоит теперь, пусть и являлась знаком отменного качества и идеального вкуса), водила меня на приемы и показы мод, где пили дорогое шампанское и блистали бриллиантами. Водила без отца, так как он постоянно работал. На месте отца были другие мужчины, каждый раз разные, но как на подбор — мужчин мама умела выбирать не хуже, чем правильный тон помады, нужные туфли или фасон вечернего платья, а, может, даже и лучше.

«Маленькая Иззи» получала в подарок швейцарский шоколад, изготовленный в количестве десяти экземпляров — только для тех, кто мог позволить себе его купить, эксклюзивных кукол и ворохи дорогой одежды. В обмен на всю эту прелесть с меня брали обещание «ничего не говорить папе». Маленькая Иззи ничего не говорила папе, потому что тогда еще ничего не понимала.

Поняла она позже, уже после того, как отец ушел из дома, предварительно выплатив маме до цента все, что требовал ее адвокат — помимо приличной суммы, которую подразумевал надлежащий пункт брачного контракта. «Он прохлопал свое счастье, Изольда», говорила мне мама, когда мне было шестнадцать, и мы сидели на кухне ночью за бокалом вина. Я не стеснялась ни пить, ни курить при ней, не боялась рассказывать ей самые личные вещи, даже те, которые касались моего первого опыта с мужчиной. И не могла представить, что может быть иначе. «У мужчин это хорошо получается — хлопать ушами в тот момент, когда нужно ухватиться за счастье и не отпускать его. Если хоть один из них сказал бы мне: „Я не отпущу тебя“, то я бы осталась. Но что-то подсказывает мне, что мне этого не скажет никто».

Конечно, в чем-то мама была не права. Но эта фраза так крепко врезалась мне в память, что я возвращалась ней регулярно. Думала я об этом и теперь, выбравшись из ванны и разглядывая себя в большое зеркало. Мужчины будут дарить подарки, клясться в вечной любви и обещать золотые горы. Но фраза «Я не отпущу тебя», после которой хочется возвращаться к человеку еще и еще, а потом не уходить вовсе, для них слишком страшна. Маме так никто и не сказал ее. Да и мне тоже. Ну, да о чем я? Кажется, сегодня я пообещала себе не думать о ерунде, и планировала поразвлечься. Я не развлекалась уже целую вечность. Саймон и Вивиан — не в счет.

Я внимательно оглядела лицо, собрала волосы, рассмотрела шею и повернулась к зеркалу спиной, пытаясь поймать отражение. Еще никогда в жизни я не была так довольна своим внешним видом. Шрамы испарились, а кожа вернулась в то состояние, когда ей еще не нужны были услуги пластического хирурга. Хотя, конечно, я не страдала комплексами, связанными с внешностью. Мама научила меня любить себя и относиться к себе как к произведению искусства, как к иконе — как снаружи, так и изнутри — и требовать такого же отношения от мужчин. Требовать было лишним — и внешне, и внутренне я была полной копией матери, и мужчины начали смотреть на меня еще до того, как я «получила законное право отвечать», то есть, до того, как я стала совершеннолетней.

Женщины тоже смотрели на меня. В основном, с завистью. Поэтому у меня никогда не было подруг. Они не могли понять, как я при такой озабоченности своим внешним видом не думаю о том, что у меня кривые ноги или маленькая грудь, и не имею подруг для того, чтобы сравнивать их с собой и облегченно вздыхать, осознавая, что на свете есть более уродливые, чем я, создания. Реже они смотрели на меня с желанием, и я всегда отвечала тем же: часть маминого темперамента досталась и мне, и я считала глупым отказывать себе в чувственных удовольствиях. Если не считать редких приступов меланхолии, я находилась в полной гармонии с собой.

Подумав, я решила, что не буду надевать выбранное до этого длинное платье, и остановила свой выбор на коротком и более откровенном. Длинное выглядело бы более игриво, но мне впервые за много лет хотелось, чтобы все мужчины (а мужчин в клубе было больше, чем женщин, и я это знала) смотрели на меня неотрывно и раздевали глазами. И еще мне хотелось, чтобы в этот момент там присутствовали и Вивиан, и Саймон. Конечно, такое вряд ли произошло бы, но эта мысль доставляла мне удовольствие, несмотря на то, что я уже давно не видела смысла в подобных вещах.

Почти все столики в клубе были заняты, и Колетт, взяв у меня плащ, провела меня к сцене, где оставалась пара мест.

— Как вы себя чувствуете? — спросила я, с удовольствием наблюдая за тем, как в нашу сторону поворачиваются головы мужчин. — В прошлый раз вы говорили мне, что у вас проблемы со здоровьем.

— У меня все хорошо. — Говорила она немного отстраненно, но это можно было списать на громко играющую музыку и тот факт, что она шла впереди меня — я при желании не смогла бы уловить эмоции в ее голосе. — У вас прекрасное платье.

— О, ну что вы. Прошлогодняя коллекция.

— Прошу вас. — Колетт жестом пригласила меня занять свободный столик. — Принести вам чего-нибудь?

— Шампанского. За мой счет.

Я повернулась на звук голоса и увидела старого знакомого, сидевшего за соседним столиком. Опять этот Патрик!

Колетт посмотрела на меня.

— Пусть будет шампанское, — смилостивилась я.

Патрик воспринял это согласие как приглашение, и тут же сел за мой столик.

— Мисс Паттерсон, вас давно не было! — сказал он. — Прошу прощения… до сих пор мисс, я прав?

— Вы правы, — ответила я, закуривая.

— Вас, похоже, это не печалит?

— Вы снова правы.

Судя по величине его зрачков, Патрик уже успел крепко выпить, если не покурить.

— Где вы так долго пропадали? Кстати, ваше платье чудесно.

— Спасибо, господин Мэйсон. У вас тоже чудесный костюм.

Я посмотрела на танцевавшую на сцене девушку. Она была одета в платье из лисьих шкур — точнее, она была обернута несколькими лисьими шкурами, которые постепенно снимала и бросала в зал. В какой-то момент наши взгляды встретились, и я нахмурилась, вспоминая, видела ли где-то ее лицо. А внешность у девушки была более чем запоминающаяся: пышные вьющиеся волосы, темные с медным отливом, большие зеленые глаза и немного грубоватые, но приятные черты лица. Девушка улыбнулась мне и бросила одну из шкур в мою сторону. Я подняла руку и поймала ее. Мое участие было встречено аплодисментами и одобряющим свистом.

— Фиону потянуло на дам! — сказал кто-то совсем рядом.

Фиона. Вот как ее зовут.

Несмотря на музыку, Фиона услышала говорившего — это был светловолосый молодой мужчина, сидевший в компании двух приятелей чуть. Она подошла к краю сцены и, поставив одну ногу на столик, забрала у него из рук шкуру — вероятно, доставшуюся ему до этого.

— Эй, мы так не договаривались! — возмутился один из мужчин.

В ответ Фиона пожала плечами и продолжила танец, обмотав шкуру вокруг бедер.

— Вы до сих пор встречаетесь с месье Мори? — предпринял очередную попытку заговорить со мной Патрик.

— С месье Мори? Нет. Кстати, где он?

— Сегодня его не будет. Какие-то дела, связанные с практикой, полагаю.

— Вы намекаете на то, что он пригласил на ужин доктора Портман? — улыбнулась я.

Патрик недоуменно поднял брови.

— Доктора Портман? Признаться… я не в курсе.

— А где же господин Фельдман?

— Во второй половине клуба. Заканчивает последние приготовления.

Фраза «последние приготовления» была произнесена так торжественно, что я в очередной раз не удержалась от улыбки.

— И что же нам приготовили на этот раз?

— Понятия не имею. Если хотите, можно пойти вместе и проверить.

— Я хочу посмотреть на танец.

— Можно пойти после танца. Или вам больше нравится идея подняться наверх?

Я убрала со стола руку до того, как Патрик попытался прикоснуться к ней.

— Может быть, вы разольете шампанское?

— И для меня заодно, папочка.

Фиона спустилась в зал, успев накинуть легкий плащ, и села за наш столик.

— Изольда, я полагаю? — спросила она.

— Приятно узнать, что вы меня помните.

— Вы, вы. К чему эта вежливость, красавица? Хотя… понимаю. Надо выпить на брудершафт, мы давно не виделись. Ты разливаешь, папочка? Или считаешь ворон?

На столе стояло всего два бокала, и Патрику не оставалось ничего, кроме как отдать их мне и Фионе. Он наблюдал за тем, как мы пьем и обмениваемся «приветственным» поцелуем.

— Так ты на самом деле любишь девочек, Фиона? — подал голос уже знакомый нам молодой человек, у которого забрали шкуру.

— Отвали, мальчик, ты ханжа, — ответила она ему, сопроводив свои слова неприличным жестом. — Я отработала, и теперь могу отдыхать. Кстати, ты можешь идти, папочка, — обратилась она к Патрику. — Дама настроена с тобой общаться. Найди себе старушку, посмотрите порнофильм.

Я посмотрела на то, как Патрик занимает свободный стул рядом с молодым человеком и его друзьями.

— Слава Богу, мы от него избавились. — Фиона сделала еще один глоток шампанского. — Ты не была тут целую вечность, красавица! И, знаешь, я ни на секунду не поверила в эту историю с похоронами. Такие женщины, как ты, восстанут даже из Ада!

— Ты преувеличиваешь, — рассмеялась я.

— Вовсе нет. — Она приподнялась и, наклонившись ко мне, продолжила, понизив голос: — Тут надо сказать «хочешь, я докажу тебе, что ты права, Фиона?». Кстати, Вивиана сегодня нет.

— Вообще-то, я пришла не к нему.

Фиона взяла бокал за ножку и осторожно поболтала шампанское.

— Вот как?

— Да. Я решила поискать приключений. Похоже, я их нашла.

— Немудрено, красавица. Ты пришла в правильное место! Адам, наверное, уже закончил суетиться. Хочешь посмотреть, что там во второй половине? Умираю от любопытства! Вчера снова был вечер темноты, но я танцевала и пропустила все интересное…

— Нет, не хочу.

На секунду мне показалось, что в ее глазах мелькнуло изумление, но она поняла меня без слов. Я вернула пустой бокал на стол и взяла ее за руку.

— Тут так душно. Не хочешь покурить снаружи?

— А… как же вторая половина? — спросила Фиона растерянно. — Мы туда не пойдем?

— Все зависит от того, как ты будешь себя вести.

— Я должна вести себя хорошо? — Она заулыбалась.

— Наоборот. Чем хуже, тем лучше.