Винсент

1870 год

Италия, озеро Аверно, резиденция Магистра

— Не понимаю, как он тут живет. Такая глушь! Я бы умер со скуки. Ни развлечений тебе, ни девочек. Интересно, когда он сойдет с ума?

Рафаэль не нуждался в собеседнике — иногда мне казалось, что он может разговаривать даже с зеркалом, просто ему важно осознавать, что напротив него кто-то есть. Вот и сейчас он говорил сам с собой, пытаясь понять, почему Магистр поселился на Аверно, и каково ему тут «без девочек». Говорил уже минут двадцать, не замолкая и не интересуясь тем, слушаю я или нет. А я, в свою очередь, кивал и делал вид, что внимаю. Лошади устали, и мы пустили их шагом: при учете такого темпа до резиденции оставалось около часа.

Мы ехали к Магистру каждый по своим делам. Я — по его личной просьбе, он хотел со мной что-то обсудить. Рафаэль — по своей инициативе, ему нужно было решить какую-то проблему из огромного списка проблем, которые приходится ежедневно решать Судьям. Его общество меня не утомляло и не раздражало: конечно, я бы предпочел, чтобы он молчал, но это было невозможно, а поэтому слушал вполуха. Рафаэль же каждый раз подчеркивал, как интересно ему путешествовать со мной — «ведь с тобой, Винсент, всегда есть, о чем поговорить». Может, так оно и было, но вряд ли я смог бы сделать ему ответный комплимент. У меня о нем уже давно сложилось мнение, которое умещалось в короткое слово «придурок».

— Думаю, он сам стремился поселиться подальше от людей, — ответил я. — И не могу сказать, что я его не понимаю. Теперь ему почти не требуется еда, а с возрастом хочется покоя.

Рафаэль перехватил поводья и, приподнявшись в седле, посмотрел вдаль.

— Сейчас он опять будет мне втирать свой бред насчет подруги, — продолжил он. — Дай ему волю — он весь Орден переженит, включая Великого Аримана, а потом примется за Хранителей. Причем сам больше пяти тысяч лет кукует в одиночестве. Может, у него другие предпочтения, а мы и не знаем?

— Может, это его сознательный выбор, а мы об этом и не думаем?

— Да брось, Винсент. Ты говоришь так, будто и забыл, как он чертову кучу веков выедал тебе мозг чайной ложкой и толкал высокопарные речи о священном долге карателя: найти кого-то и насоздавать кучу детишек. «Каждый из вас может занять мое место в будущем», — передразнил Рафаэль Магистра «в образе». Получилось у него очень похоже, и я не удержался от улыбки. — «А кто займет ваше место, если у вас не будет наследников?».

Мы преодолели очередной отрезок пути и начали спуск в долину.

— Его обязанности не оставляют ему времени для того, чтобы даже думать о подруге, — возобновил я диалог.

— Кто знает, кто знает, — загадочно покачал головой Рафаэль. — Вообще, у нас как-то ходили слухи о том, что он приглядел себе кого-то из старших карателей, но не решается сделать предложение.

— Кого? — удивился я.

— Ну… — Он выдержал паузу — скорее, для привлечения внимания, а не потому, что задумался. — По правде говоря, мы думали, что это Луноликая Ве…

Заметив мой взгляд, он осекся.

— Извини, я не подумал.

— Надо же, какойсюрприз! У меня хорошо получается делать вид, что мы познакомились вчера?

— Ладно, ладно, Винсент. Я не хотел тебе напоминать. Знаешь, что? Давай помолчим.

Я не ответил, и Рафаэль сделал вывод, что его предложение принято. Если до этого мое настроение оставляло желать лучшего, то теперь, после упоминания о Весте, оно испортилось окончательно. Я в очередной раз подумал о том, что Великая Тьма, наверное, решила расквитаться со мной не только за уже совершенные ошибки, но и за часть последующих. Сначала она отобрала у всех нас Весту, а потом — Дану. На этот раз, отобрала у меня. И, если нас с Вестой разделила смерть, то с Даной — короткая фраза Магистра «ты свободна». Вот и все. Никаких трагедий. Точнее, одна трагедия. Личная. Моя.

Не знаю, радовался ли я за нее так, как остальные. Наверное, да, ведь о таком подарке мечтает каждый из нас. Думала ли она в тот момент о двух веках, которые мы провели рядом? Что бы там ни было, между мной и свободой она выбрала свободу. Я до сих пор помнил ее последний взгляд… и не сказал бы, что в нем было сожаление. Великая Тьма знает, когда я перестану думать о ней и видеть ее во сне, и перестану ли. И больше всего мне хотелось, чтобы кто-то взял меня за руку и наконец-то вывел на воздух и на свет. Потому что сейчас я чувствовал себя так, будто живу под землей и не могу выбраться.

Магистр оставил Рафаэля предвкушать выедание мозга чайной ложкой и толкание высокопарных речей о священном долге карателя и принял меня первым. Он, как всегда, сидел за столом, заваленным книгами и письмами. Часть последних забрал Киллиан, с которым мы столкнулись в дверях, но успели разве что перекинуться парой слов, так как он очень спешил.

— Добрый вечер, Винсент. Садись.

Почти всегда он просил минутку для того, чтобы закончить начатое дело, но теперь отложил в сторону недописанное письмо и сцепил пальцы, внимательно глядя на меня.

— Добрый вечер, господин Магистр.

— Как ты?

Прямо-таки беседа по душам, только романтического полумрака не хватает.

— У меня все в порядке.

— А теперь скажи мне правду.

Нет, не романтического, а тюремного полумрака, потому что это похоже на допрос.

— У меня все в порядке, господин Магистр.

— Киллиан другого мнения. Он видит тебя чаще, чем я. Великий Ариман, если можно так выразиться, тоже озабочен тем, что с тобой происходит, пусть он и не высказывает это вслух. А теперь и я вижу, что у тебя не все гладко. Мы знакомы уже очень давно, Винсент, и я знаю, как ты ведешь себя в те моменты, когда твое душевное состояние оставляет желать лучшего. Можно работать сутками, неделями и годами, но это не избавит тебя от проблем. Ты не откажешься, если я предложу тебе отдохнуть?

Я поднял на него глаза и заметил, что он продолжает неотрывно смотреть на меня. В какой-то момент мне показалось, что я физически ощущаю его в своей голове. Какое же это все-таки неприятное чувство: когда кто-то читает твои мысли, а ты не можешь их скрыть.

— Не уверен, что я могу позволить себе такую роскошь, господин Магистр. — Я помолчал и добавил: — Не уверен, что Орден может позволить себе такую роскошь. О моих обязанностях Хранителя я уже не говорю.

Довольный тем, что не получил категоричный отказ, Магистр откинулся в кресле и улыбнулся.

— Это не должно занимать твои мысли, Винсент. Я хочу, чтобы ты отдохнул. Уверен, мы справимся без тебя.

Истинный смысл этой фразы был следующим: Киллиану придется бегать еще быстрее.

— Будь по-вашему.

— Можешь уехать куда угодно. Только, пожалуйста, сообщи мне о своем местонахождении. Я пришлю к тебе Киллиана, чтобы он осведомился, как у тебя дела.

— Спасибо, господин Магистр.

Он пару раз кивнул и снова взял недописанное письмо.

— Удачи, Винсент. Если Рафаэль никуда не ушел, будь добр, позови ко мне этого шалопая. Великая Тьма знает, что за трагедия у него случилась на этот раз.

Авирона

1875 год

Ливан, Темный Храм, Темная Библиотека

Я с коротким вздохом закрыла законченный том. Я сделала все, что планировала на этот этап работы, и теперь могла перевести дыхание, немного отдохнуть, почитать или на пару дней отправиться к морю. Люблю море и скучаю по нему. Но пока нужно было сообщить Киллиану, что он может забрать Историю и прочитать ее на предмет замечаний. Но все это потом. Ни с чем не сравнится чувство, когда ты ставишь точку в труде, над которым работала не одно десятилетие.

Главный Хранитель нарисовался на пороге моего кабинета (если его можно было так назвать) весьма неожиданно. Он был обеспокоен и хмур.

— Хранительница. Великий просил тебя зайти к нему, когда ты закончишь.

Мне не нужно было спрашивать, о ком сейчас идет речь. Единственным существом, кого Хранители называли Великий искренне и с должным уважением, был Ариман. Никто не знал, что именно связывает его с Библиотекой и Хранителями, хотя существовал устойчивый слух, что он приложил руку к ее созданию. Вполне правдоподобно, но прямых вопросов Ариману я не задавала, зная, что он все равно мне не ответит.

Главный слегка склонил голову в знак уважения и исчез. У нас установились теплые, если можно так сказать, говоря про взаимодействие с этими существами, отношения. Мы работали вместе, развивали Библиотеку и Темное знание. Даже к Винсенту он проникся чем-то, похожим на уважение, когда каратель находился в этих стенах. Мысль о старшем карателе заставила меня нахмуриться. Я перевела дыхание и поднялась с места.

Раз уж Ариман хочет меня видеть и счел нужным сообщить об этом столь серьезно, нельзя заставлять его долго ждать. Я не знаю, что стряслось на этот раз и с чем мне придется иметь дело, но это действительно может быть все, что угодно. Ариман совершенно непредсказуем. Не скажу, чтобы я его боялась, но и привыкнуть к контакту с ним за долгие четыре тысячи лет так и не смогла.

Великий сидел за столом и читал. Как всегда, в черной мантии, с зачесанными назад длинными волосами и безразличным лицом. Я видела его тонкие руки, лежащие на обложке приподнятой над столом книги, внимательный взгляд. Судя по всему, то, что было написано, вызывало у него интерес. Я замерла на пороге, не зная, что сказать. Отвлекать его совершенно не хотелось. Я будто получила возможность внимательно его рассмотреть. В Библиотеке я только ощущала его присутствие, но никогда не тратила время на то, чтобы подолгу смотреть на него. Но сейчас…

В нем приковывало внимание все. Каждая черта. Но в особенности — глаза. Сейчас темно-серые, свинцовые, очень внимательные. Я никогда не могла заглянуть в них и увидеть то, что спрятано за ними. Он не позволял. Никому не позволял. Хотя иногда мне казалось, что он выделяет меня среди всех. Потом я думала, что он просто ищет способы воздействия на меня. Так, чтобы я делала все, что ему нужно, и сама этого хотела. Я коротко усмехнулась своей мысли и замерла — глаза Аримана смотрели мне в лицо. Их цвет медленно изменился на светло-серебряный. Это я на него так влияю? О чем он думает?

Он улыбнулся и отложил книгу. Улыбнулся? Ариман?

— Садись, Авирона. Я знаю, ты закончила.

— Да, Великий, — выдохнула я, опускаясь в кресло напротив него. — Только что.

— Что скажешь?

В смысле что скажу? О работе? О жизни? О том, что я не знаю, что дальше, но чувствую, что делаю не все? Ариман наклонил голову набок, его глаза вспыхнули таинственным, но слишком холодным огнем.

— Закончен один из важных этапов, Великий, — отозвалась я, почему-то глядя на его слегка улыбающиеся губы. Мысли унеслись куда-то в непозволительную даль.

— И как ты оцениваешь этот этап? — Ариман не сводил с меня глаз, игнорируя то, что, возможно, я слегка покраснела и думала совсем о другом. Почему-то сегодня его общество действовало на меня совсем не так, как я привыкла. Может, дело в том, что я не погружена в работу, и открыта для общения? Его глаза сияли расплавленным серебром, лицо оставалось строгим, а губы безучастно улыбались.

— Мы с Винсентом начали дело, которое нужно закончить!

Я разозлилась. Нам не дали довести начатое до конца, и я не понимала, почему. Вернее, понимала, но… Упоминание имени Винсента изменило атмосферу в кабинете. Ариман посерьезнел, хотя в его глазах появилось… понимание и смешинки. Какую игру он затеял? Я представила, как он повторяет про себя это мое «мы с Винсентом» — и вспыхнула. Хотя с чего? Каратель сейчас свободен…

— Всему свое время, Авирона, — мягко сказал он. — Вы с Винсентом торопите события. Раньше я замечал такое только за ним. Теперь, увы, еще и за тобой.

Пинок пинку рознь. Сейчас мне стало откровенно стыдно. Ариман откинулся на спинку кресла, видимо, довольный произведенным эффектом. Я мучительно смотрела на собственные руки, не понимая, кем же я себя чувствую. Смущение — вот верное слово, которое могло бы описать мое состояние. Смущение. Какой абсурд!

Ариман продолжил, удивляя меня еще больше. Обычно он говорил мало. И никогда не задавал вопросов, не несущих в себе серьезной смысловой нагрузки. Сейчас наш разговор больше походил на светскую беседу, что ставило меня в тупик. Я чувствовала подвох, но не могла понять, в чем он. И что еще выдаст это существо. Его взгляд снова изменился. Он стал серьезным и даже немного грустным.

— Ты проделала огромную работу. Долгое время Библиотека развивалась за счет твоих сил. Я считаю, тебе нужно отдохнуть. Что думаешь?

— Да, я хотела пару дней провести подальше от книг и выбросить все из головы.

Ариман сложил пальцы рук, поставив локти на столешницу.

— Ты не поняла. Я освобождаю тебя от обязанностей Хранителя Библиотеки. Ты свободна, Авирона.

— Ты шутишь?..

Я осеклась, прикоснувшись пальцами к губам. Я забыла про этикет и рамки. Меня затопил первобытный ужас. Ариман смотрел строго. От него не укрылось то, что я опустила традиционное «Великий», разом переступив черту. Но в его глазах я увидела ответ совсем на другой вопрос… Он не шутил.

Киллиан

1875 год

Италия, озеро Аверно, резиденция Магистра

Авиэль с измученным видом откинулся на спинку кресла. Еще минута — и он поднимет руки в жесте абсолютной беспомощности и заявит, что ничего больше делать не будет, пока не поест или не поспит. Но через некоторое время он усилием воли заставил себя снова уткнуться в манускрипт. Его завалили отчетами, идеями, фактами, просьбами, желаниями — все как всегда. Мне оставалось лишь надеяться, что не придется снова вытаскивать его из завала документов, где он умудряется просто утонуть. С другой стороны, я не знал того, кто не утонул бы.

Я отнял у него одну из бумаг и пробежал ее глазами. Ежемесячное письмо Амирхана а-ля «у нас все хорошо». Никаких особых случаев, никаких проблем. И так в большинстве округов. Хотя бы Судьи работали хорошо. Не все и не всегда, но как тенденция… Брат схватился за голову и закрыл глаза.

— Хорошо хоть образовательная реформа закончилась, — пробормотал он, отшвырнув от себя какую-то бумагу. — Эта парочка взорвала мою голову. Лучше бы меня на солнце выставили!

— Солнце сейчас тебе ничего не сделает.

Авиэль поморщился.

— Все равно неприятно, Киллиан.

Я помолчал, вспоминая, что чувствовал при встрече с солнечными лучами. Вряд ли это можно было назвать приятным времяпрепровождением, и решил сменить тему, вернув ее к делам.

— То, что изменили, нужно было поменять уже давно. Мы же обговаривали это с тобой. Винсент и Авирона молодцы.

— Ты умудряешься так доброжелательно о нем отзываться…

Я взглянул на брата. Очередной крюк от основной темы разговора. Когда Авиэль не хотел обсуждать что-то, делать это его не мог заставить никто, даже Ариман.

— Винсент мой друг.

— Я знаю. И это… занимательно. Если принять во внимание… Она сейчас свободна, брат.

— Черта с два я поведусь на твои разговоры, — притворно рассмеялся я, с тоской отметив предательское тепло, затопившее сердце, стоило вспомнить о Дане.

Авиэль периодически напоминал мне, что я обязан обзавестись подругой. Мол, мне уже больше пяти тысяч лет, а я все один. Но после гибели… Не хочу об этом вспоминать. Я не видел никого рядом с собой. Никто не мог бы вынести меня в быту. Ни с кем я не хотел делить время. Но Дана… Она отличалась от всех, кого я знал в Ордене. Она была особенной. И, черт побери… конечно, она могла свести с ума кого угодно, но что-то мне подсказывало, что мы видим не всю Дану, а какую-то ее часть. И что при правильном к ней подходе она раскроется, заиграет всеми гранями. И мы поймем, что и в ней есть глубина. Не бездонность. Но женская, роковая, сводящая с ума глубина. Я безумно хотел прикоснуться к этой Дане, которая спала где-то внутри. По сути, при всей простоте подхода никто так и не смог пока подобрать к ней именно тот ключик, который откроет потайную дверцу.

Никто. Даже Винсент. Она расцвела с ним, бесспорно. Но я чувствовал какое-то внутреннее напряжение, всегда остававшееся в них обоих. Они вроде бы идеально дополняли друг друга хотя бы потому, что были диаметрально противоположными. А с другой стороны, мне казалось, что они совершенно не подходят друг другу. Или просто во мне говорило что-то еще…

Но она любила Винсента. Очень любила. А на дороге у друга я не встану никогда. Никогда не понимал людей, готовых предать дружбу ради… да ради чего угодно. Предать человека или существо, которое тебе доверяет, отнять у него то, что ему дорого, чтобы выкинуть при случае. Для чего? Даже если я и на самом деле ее люблю, я никогда не позволю этому чувству взять верх над собой. Дана сейчас свободна. Но… Я не знаю, что будет дальше.

Авиэль усмехнулся, покачав головой. Он никогда не читал моих мыслей, хотя, вероятно, мог, но всегда знал, о чем я думаю. Его тревога за меня была искренней и глубокой. И в то же время он прекрасно понимал, что если у меня кто-нибудь появится, я не смогу помогать ему с той же интенсивностью, что и сейчас.

— Я знаю твой следующий аргумент, — проговорил Магистр. — Ты скажешь, что я тоже один. Поэтому тебе совершенно необязательно связывать свою жизнь с кем-то.

Я покачал головой.

— Я помню, что ты любишь эту тему, Авиэль. Но ты не хуже меня понимаешь, что не все так просто.

Магистр отвел глаза. Да. Он очень хорошо понимал, о чем говорит. Я почти физически ощутил его внутреннюю, загнанную в самый дальний уголок души боль. Он никогда не позволял себе произносить имя. Он не позволял себе обсуждать это с кем бы то ни было. Но я чувствовал, как ему тяжело. Особенно в условиях, когда он вынужден держать лицо.

Всего три существа знали Авиэля таким, какой он есть: я, Авирона и Ариман. С остальными он контактировал в определенных условиях и с определенной целью. Они видели перед собой Магистра. Абсолютно закрытого, пресекающего любые попытки проникнуть в его личное пространство, отчужденного, властного и порой очень усталого. Или же видели его причуды, когда Авиэлю было скучно или весело. При этом того Авиэля, которого знали мы трое, не понимал никто. Возможно, мое мнение не стоит учитывать, но я считал, что нет еще того существа, которое смогло бы заменить моего брата на должности Магистра. Я вообще смутно представлял, как он выносит все, что на него сваливается.

— Авиэль! Ты знал это?!

Авирона влетела в кабинет. Плащ свалился с ее плеч на пол, но она не обратила внимания на такой пустяк. Она поставила руки на бумаги и заставила вампира поднять на нее глаза. Я подобрал плащ и бросил его в кресло.

— Здравствуй, Авирона, — проговорил я, пытаясь отвлечь Хранительницу от Магистра, ошарашенного ее появлением. Мы никогда не видели ее в таком состоянии. Перевозбужденная, взъерошенная, неудержимая. Всегда она была спокойной и размеренной, предельно вежливой, но сейчас… Она отмахнулась от меня, не отрывая глаз от Авиэля. Многое бы я сейчас отдал, чтобы взглянуть на их выражение!

— Знал…что? — ровным тоном спросил брат. Он откинулся на спинку кресла, сложив руки на груди.

— Ариман снял с меня обязанности Хранителя, — еле слышно ответила она.

— ЧТО?!

Я вскочил с места. Авиэль, казалось, проснулся. По меньшей мере, он резко выпрямился и посмотрел на «гостью» совершенно другими глазами. Этот вопрос мы произнесли, вернее, выкрикнули, одновременно. Авирона посмотрела на Магистра, потом на меня и без сил опустилась в свободное кресло, отбросив плащ в сторону. Он снова оказался на полу.

— Видимо, никто из вас не знал, — произнесла она с горестным видом, прикрыв глаза и судорожно переплетя пальцы рук.

Авиэль, наконец, оторвался от своего кресла. Он присел перед Авироной и заглянул ей в глаза, взяв ее за руки. Я молча поднял плащ и вернулся к своему месту. Я был ошарашен. Какого черта Армиан нам ничего не сказал?!

— Расскажи, что произошло, Авирона? — проговорил Магистр, не меняя своего положения. Я даже залюбовался. Абсолютно светлый, с платиновыми волосами, утонченный и холодный Авиэль и черноволосая, ослепительно красивая Авирона. И что они, идиоты, столько времени сходят с ума, терзаясь от невозможной любви к кому-то там, когда могли бы быть вместе? Хотя… Авирона не приняла бы предложения даже в том случае, если бы Магистр его сделал.

Но смотрелись рядом они все равно потрясающе.

— Я не знаю. Он вызвал меня к себе… — Ее голос срывался и дрожал. Было странно видеть Авирону, которую я знал с момента ее появления в Ордене, в таком состоянии, когда до слез остается одна мысль. — Спросил про результат работы. А потом сказал, что мне пора отдохнуть.

— Тебе действительно пора отдохнуть, дорогая, — мягко проговорил Магистр, убирая с ее лица разметавшиеся пряди волос. Ох, и Авиэль способен на нежность и поддержку.

— И ты тоже так считаешь, Киллиан? — Бывшая Хранительница, а сейчас свободная от всех обязательств сумасшедше красивая женщина смотрела мне в глаза. Она была очень бледной и расстроенной и при этом — она была в ярости.

— Что ты отлично работала? Да. — Я попытался уклониться от ответа. Что я считал? Что я не понимаю, что здесь происходит, и зачем Ариман отпустил ее.

— Я не об этом… Куда мне идти?

— Авирона, ты должна быть счастлива, — проговорил Авиэль. — Многие мечтают оказаться на твоем месте.

— Я не хотела свободы! — прорычала она. — Кто хотел, тот получил. Не надо далеко идти за примером, Авиэль. Я никогда не хотела! Меня ведь даже в Орден не примут… Не смотри на меня так! Без согласия Аримана ты не имеешь право на такое решение. Да и какой смысл? Я не хочу в Орден. Я хочу в Библиотеку!

Ее пассаж в сторону освобожденной от всех обязательств перед Орденом Даны резанул меня так, будто сама Дана появилась сейчас в кабинете и посмотрела мне в глаза.

Авиэль встал, отпустив ее руки, и присел на край стола.

— Никто не гонит тебя. Ты можешь остаться здесь. Или вернуться в Библиотеку.

— Но не в тайный отдел, — прошептала она.

Авирона встала, повернулась к нему спиной, еле сдерживая слезы. Да, в тайный отдел теперь доступ был только у меня и у Винсента. Какая ирония судьбы. И тот факт, что Авирона, по сути, создала то, что мы считаем тайным отделом, ничего не менял. Хранители не имели права впустить ее без разрешения Аримана. А, насколько я понял, Ариман такое разрешение давать не планировал. Жестоко.

— В этом моя жизнь. Ты понимаешь? — Она обращалась сразу к обоим. Авиэль помрачнел, задумавшись.

Бывшая Хранительница посмотрела на меня, ища поддержки. Мы работали вместе долгих четыре тысячи лет. Она помогала мне, я помогал ей. Сейчас мне сложно было представить, что такое Темная Библиотека без Авироны, которая уже стала ее частью. Ее любили Хранители, ее любил я, в ней было все. Она обладала абсолютным знанием, которое сумела, пусть не полностью, но достаточно полно передать Винсенту. И все. Только мы трое, Ариман — и Хранители. Я понимаю, почему Дана получила свободу. Я понимаю, почему Авирону отпустили из Ордена в свое время. Но я не понимаю, зачем Ариман поступает с ней так жестоко сейчас.

Я встал и привлек ее к себе, мягко поглаживая по волосам. Дружеский жест, вызванный целым букетом эмоций. Она была мне дорога. Я помнил ее еще смертной… Она была очень невысокого роста, маленькая, хрупкая. Но ее слабость даже я видел впервые. Я смотрел на брата поверх ее головы. Авиэль развел руками. Он не мог ничем помочь. Она была права — решение о принятии в Орден всегда согласовывалось с Ариманом. А открыть ей доступ в Библиотеку без него не мог никто. Она имела право там работать, но не могла приступить к продолжению того, что начали они с Винсентом. Теперь — не могла. Честно говоря, это не было плохо. Магистр и так сходил с ума от нагрузки. И в этом отношении все складывалось верно. Хода продолжению реформ дано не было. А она вряд ли смогла бы просто сидеть и писать или возиться со старинными свитками…

Но видеть ее слезы было невыносимо. Она спрятала лицо у меня на груди и замерла, пытаясь успокоиться. Я чувствовал ее состояние.

— Авирона.

Авиэль сложил руки на груди и хитро прищурился. Она отстранилась, бросив на меня благодарный взгляд синих глаз. И повернулась к Магистру.

— Да?

— Я думаю, прямо сейчас ты действительно должна отдохнуть и подумать. А потом… Свежий воздух. Тишина… Родная душа. Ты понимаешь, о чем я?

Она вспыхнула.

— Ты издеваешься надо мной, Авиэль?

— Совсем нет. Я не имею над тобой никакой власти. Просто дружеский совет. И даже если Ариман оторвет мне за него голову — ты вольна расслабиться и отдохнуть, не правда ли? Я считаю, заслужила.

Она рассмеялась и подобрала плащ.

— Я могу заходить к вам, господа?

Я кивнул. Авиэль усмехнулся, неопределенно поведя плечами.

— Когда угодно, дорогая.

Она покачала головой и ушла. Скорее всего, направилась в покои, которые Авиэль всегда держал для нее. Я опустился в кресло. Взял бокал с коньяком, оставленный на подносе заботливой служанкой. Алкоголь на нас не действовал, но иногда хотелось почувствовать его вкус.

— Только не говори, что ты отправил ее к Винсенту, брат.

Магистр рассмеялся, потирая руки.

— Каратель нужен мне здесь. Живой и в сознании. От него мало толку после… ты знаешь, после чего. К тому же, а вдруг?

— Ариман тебя не…

— Если бы он хотел повлиять на ситуацию, он бы на нее повлиял, Киллиан, — холодно перебил Магистр. — К тому же меня беспокоит две вещи: ты и Дана. И будущее Авироны. Ей действительно плохо. Ни ты, ни я ей помочь не можем. Даже если очень захотим. В любом случае, это будет не та помощь, которая ей нужна. Мы можем дать ей возможность перевести дыхание, привыкнуть к мысли, что она больше не зависит ни от каких институтов. Но… не более того. А Винсент может. Он может вдохнуть в нее жизнь. А она в свою очередь вернет ему желание жить и работать. Напомнит, что у него есть выход, есть существа, которые его любят. Есть дочь, в конце концов. К тому же. Я уверен, Ариман знает, что делать. И вероятность того, что в этой ситуации она поедет к Винсенту, просчитана не только мной и тобой. Она и сама об этом думала. Между ними не было… отношений. Но они были очень близки. Мы оба видели это. Они не одно десятилетие провели вдвоем, не отвлекаясь на внешний мир. И им никто был не нужен.

Я покачал бокал, смотря на просвет благородную игру красок напитка. Удивляло, как чудесно он светился, будто согревая…

— Не знаю, я не читал ее мысли. Ты всерьез думаешь, что она и Винсент… Она и Винсент?! Этот твердолобый упрямец и не менее упрямая Авирона? Да если они сойдутся, они поселятся в Библиотеке!

— Может, этого и хочет Ариман? — подмигнул мне Авиэль.

Я нахмурился.

— Ты все-таки уверен, что Ариман не способен на чувства?

— Отнюдь, Киллиан. Но я думаю, что он всегда ставит интересы Ордена выше собственных. Кстати. Насчет интересов Ордена. Через пару дней тебе нужно будет попасть в Париж… Заодно навестишь Дану.

Авирона

1875 год

Швейцария, Женевское озеро

Если и есть на земле Рай, то он расположен здесь. Здесь, где синие воды озера касаются самих гор. Здесь, где тишина, свет и покой разлиты щедрой рукой природы, где ни одна живая душа не посмеет нарушить твое уединение. Меня тянуло сюда непреодолимо.

Мне нужно было подумать. Найти в себе силы, чтобы признаться в чем-то, чтобы решиться на то, к чему я уже почти была готова. Только страх… опасение, что тебя не поймут, не примут. Это не был страх одиночества. Это было что-то настолько сокровенное, что просто не существовало слов для описания, для того, чтобы проговорить, почувствовать смыслы на вкус и, наконец, понять, что же происходит. Расставить все по местам. Вернуть себя в прошлое, оттуда сорваться в будущее. Но не терять крылья, а иметь опору, прочную, серьезную опору, на которую можно встать. И просто подумать.

Что-то рушилось и менялось. Но впервые мои ощущения относились не к внешнему миру. Впервые что-то менялось во мне самой. Почти четыре тысячи лет назад я осталась одна. Почти четыре тысячи лет я училась выживать и учила других. Я прошла путь от карателя к Хранителю Библиотеки. И вот сейчас меня освободили от последнего груза долга перед Темным Знанием. Ариман дал мне свободу. Я больше не являлась Хранителем Библиотеки, я отдала все, что требовалось от меня, Ордену и Великой Тьме. Пришло время ощущать по-новому. А мне казалось, что я вернулась на четыре тысячи лет назад. В тот день, когда мой создатель отпустил меня, и я осталась совсем одна. В ту пору еще не было существ, которые бы помогли мне жить первое время без НЕГО.

Я помнила все, чему он меня учил. Но была вынуждена делать выбор. Каждый день… Жалею себя. Бред.

У меня не было с собой вещей. Мне они были ни к чему. Лишь маленькая сумка с необходимыми для «человеческой» жизни документами. Но здесь не нужно было «держать» лицо. Здесь можно было расслабиться. Прохладная погода не привлекала людей к воде. А я не чувствовала холода. Если бы могла, я бы плакала. От бессилия и одиночества. От собственной слабости и осознания этой слабости. От того, что я проделала огромный путь только для того, чтобы увидеть горы и воду.

Солнце медленно клонилось к западу, окрашивая воды и обещая долгую безветренную ночь. Одну из тех ночей, когда грешно оставаться в одиночестве. Я ослабила шнуровку платья (порой мечтаю о нарядах женщин Эллады или Древнего Египта) и откинулась назад. Высокая трава была мягкой и ароматной. Небо завораживало бесконечностью и обещанием. Боль отступала. Сомнения отступали.

Я не просто так сюда приехала. Хотя еще не знала, чего на самом деле жду от этого вечера. Все было слишком зыбким. Линии судьбы слишком спутанными, а ощущения слишком обманчивыми. Я закрыла глаза, и перед мысленным образом возникло лицо мужчины. Смуглая кожа, каре-зеленые внимательные холодные глаза бессмертного существа. Благородные, четкие черты лица, прорисованные рукой Великой Тьмы. Упрямая складка чувственных, но аккуратных губ. Эти губы редко улыбались. Сейчас эти губы улыбались еще реже. Лицо, не изменившееся почти за две тысячи лет. Только ставшее еще более холодным и отрешенным. Темные волосы, длиннее, чем принято сейчас. Всегда одна длина — на пару сантиметров выше линии плеча. Зачесанные назад, прямые. Я часто боролась с искушением запустить в них руку…

Зачем? Зачем мы так часто ограничиваем себя, ждем, храним для кого-то? Бессмертное существо не имеет права на ошибку при выборе партнера. Те, кто в Ордене, знают, что судьбой им уготован один единственный шанс, и они не могут его упустить. Я была вне Ордена. Уже давно с меня сняли все ограничения. И последние — всего несколько дней назад.

Я ощутила, как изменилась атмосфера. Я слышала неслышные человеческому уху, легкие, стремительные и одновременно неуверенные шаги существа, услышавшего призыв. У меня еще было несколько мгновений, чтобы подумать. Чтобы взвесить свое решение, осознать свое желание увидеть его. Увидеть именно его. Почему?

Все просто. Он единственный, кроме Аримана и братьев-вампиров, кто был способен меня понять. Кто был способен увидеть мой внутренний мир и разделить со мной эту бездну, этот ад. Впустить меня в свой собственный ад, спрятанный за грудной клеткой. Услышать то, что невозможно услышать, если ты не умеешь слушать так, как мы.

Наверное, я понимаю, как чувствует себя человек, потерявший все, запутавшийся в себе и своей жизни. Но одно дело, когда у тебя есть максимум сто лет, а другое, когда ты прожила уже несколько тысячелетий. Сейчас мне нужно было плечо. Мне нужен был глоток свежего воздуха. Мне нужно было понимание.

Винсент молча опустился рядом со мной на траву. Он пришел, только почувствовав мое присутствие. Удивленный. Чуть-чуть смущенный. Иногда я в нем видела мальчишку. А порой он казался мудрым и древним существом. В нем было что-то необычное. Возможно, именно так проявляет себя любовь Создателя. Глубинная, вековечная любовь к своему творению, наделяющая его необычной силой, необычной властью, необычной судьбой. Этот каратель уже успел наломать дров. И возможно, еще набьет себе шишек в будущем. Но пока…

Он смотрел во тьму озера, не решаясь нарушить молчание. Мы могли бы открыть друг другу разум, но что-то останавливало меня. Проснулось необычное ощущение собственной слабости. Я была старше его в два раза, сильнее во многом, но рядом с ним я могла ощутить себя слабой женщиной.

— Здравствуй, каратель Винсент, — наконец, проговорила я, не спеша подниматься я земли. Он сидел рядом, краем глаза я видела его профиль и руки, небрежно лежавшие на согнутых в коленях ногах. — У тебя много вопросов. Задавай, если хочешь.

— Авирона.

Он повернулся ко мне, и наши взгляды встретились. У Винсента был очень сильный, практически несгибаемый, проникающий в самую душу взгляд. Он мог уничтожить или обогреть. Он мог поддержать. Он обещал и спрашивал одновременно.

— Я не ожидал тебя здесь увидеть, — закончил фразу он приглушенным голосом. Светлая рубашка была распахнута на груди. Я невольно задержала взгляд на его шее, посмотрела чуть ниже, вдоль ворота. От желания прижаться к нему мне стало трудно дышать. Я чуть подняла глаза — его губы тронула слабая улыбка. Улыбка понимания и непонимания одновременно. Ох, Винсент!

В нем жила боль. Загнанная в такую глубину, куда и он сам боялся заглянуть. Он знал, что если разворошит рану, прийти в себя будет адски сложно. Он был рад моему приходу. Поэтому столь спешно откликнулся на призыв. Поэтому сейчас смотрел на меня, борясь с желанием меня поцеловать — точно так же, как и я.

— А я хотела увидеть тебя. — Я приподнялась и вновь посмотрела на озеро. Солнце уже давно спряталось, и нас укутал мрак ранней ночи. Нам не нужен был свет, чтобы видеть…

Винсент смотрел мне в лицо. Возможно, чересчур откровенным взглядом. Хотя вряд ли есть смысл рассуждать о степени откровенности. Что же было в нем такое… такое притягательное и непостижимое. Такое глубинное, неосознанное… Он всегда смотрелся особняком среди старших карателей. Всегда был сам по себе. Делал, что хотел. Любил того, кого хотел. И пусть он теперь страдает за это. Но он не покорился! И не покорится никогда.

Возможно, я могла бы остаться с ним. Не на одну ночь. Даже не на неделю. Возможно…

Мои мысли прервало легкое прикосновение. Каратель провел кончиками пальцев по моему лицу, задержался на губах. Наши взгляды снова встретились. В его глазах постепенно разгоралось серебристое пламя. Пламя, которое он уже будет не в силах контролировать. Я слышала эту мольбу, последнюю просьбу — прекратить все. Иначе вернуться будет уже нельзя.

— Я не хочу, — прошептала я, положив свою руку поверх его. — Я не боюсь.

В его глазах читалось все. Мне не нужно было напрягаться и читать его мысли. Я видела его борьбу с самим собой. Это мучительное желание выкинуть из головы все. Мое положение, возраст, статус, тот факт, что я была его наставницей. Тот факт, что в его сердце вечно живет другая, которая, увы, уже недоступна и ему не принадлежит. Он раздевал меня глазами, понимая, что в моих объятиях ему удастся убежать от собственной боли. От растоптанного, принесенного в жертву чувства.

И я понимала то же самое.

Винсент прижал меня к земле, сжав мои запястья. Я чувствовала его дыхание на своем лице, видела его губы, скривившиеся в подобии оскала.

— Ты сама этого хочешь?

Он спрашивал или утверждал? Он выдохнул эту фразу мне в лицо и замер, немного отстранившись, но продолжая удерживать меня за запястья. Понимание, что делать, пришло в одно мгновение. Меня обдало жаром осознания того, что сейчас точно будет стерта черта. Навсегда. И мне было плевать на это.

— Ты хочешь услышать, что я хочу?

Я смотрела на него снизу вверх, тяжело дыша и ловя его взгляд. Винсент с трудом сдерживался, я чувствовала, как он дрожит, переживающий мучительную борьбу с самим собой. Имеет ли он право вообще ко мне прикасаться? Что привело меня именно к нему? Почему я иду на это?

Я оттолкнула его и повалила на спину. Тысячи женщин отдали бы все на свете, чтобы это существо посмотрело на них так же, как смотрело сейчас на меня. Он был прекрасен. Белые клыки, обнаженные в дикой улыбке, выдавали возбуждение и напряжение, глаза сияли, волосы растрепались. Рубашка выделялась белым, ослепительно белым пятном. Я протянула руки, почти рванула ткань рубашки, обнажая его грудь. Его кожа была теплой. Для меня — теплой. И абсолютно гладкой на ощупь. У меня закружилась голова от нетерпения и желания. Здесь. У воды. В полной темноте. Мы укрыты от любых нескромных взглядов. Мы вдвоем. Мы можем разделить друг с другом целую Вселенную.

Винсент не выдержал. Через минуту я оказалась без платья. Нам не нужно было ничего друг другу говорить. Словесная игра для людей. Веками мы жили среди них и переняли привычку вербализировать свои мысли. Но сейчас…

Я мысленно попросила его не торопиться. Запах его кожи сводил с ума. Я положила руки ему на плечи, успокаивающим жестом, заставив вновь откинуться на спину и расслабиться.

— Могу я?..

Он судорожно сжал руками мою талию, прижимая к себе. Я наклонилась вперед, выпустив клыки. Мои губы были у его уха, он обнимал меня, его мысли метались. Чистое желание. Чистое ощущение. Он оцарапал мне спину, пытаясь сдержаться, я вздрогнула и сдалась. Вкус его крови…. терпкий, тягучий, сводящий с ума. Он был неподвижен, напряжен, натянут, как струна, но его руки прижимали мою голову, безмолвно моля о продолжении. Я чувствовала, как заходится в беге его сердце, чувствовала, как он закрыл глаза, прислушиваясь к собственным ощущениям. Ощущениям, когда ты находишься за гранью.

Через мгновение я отстранилась. Инстинктивно облизнула губы. Я знала, что в моих глазах заплясали красные огоньки безумия. Знала, что сейчас я больше всего напоминаю ту Авирону, которой он никогда не знал. Он ничего не сказал. Он уже не мог говорить. И в это мгновение он хотел только одного — меня.

Луна освещала нас, слившихся в неистовом объятии, стремящихся забыть. Забыть все на свете, выкинуть из головы все мысли. Стремящихся раствориться друг в друге. Наслаждение, эйфория затапливали нас с головой. Это было не просто единение тел. Это было единение разума, доступное только бессмертным существам. Я провела рукой по его волосам. Винсент покрывал поцелуями мою шею, прогоняя остатки мыслей из головы. Но это еще не конец… это еще не все… В голове плясали черти. Меня бросало в жар от того, что сейчас происходило. Но почему-то это казалось правильным. Почему-то я понимала, что должна поступить именно так. Это было ближе, чем секс. Это было… Это было прелюдией и кульминацией в одном флаконе.

— Пей! — прошептала я, выгибаясь ему навстречу. Винсент вздрогнул, ошарашенный этим предложением, но на осознание происходящего сил не было.

Я вздрогнула, когда его клыки прокусили мою кожу. Его руки держали меня крепко, одновременно лаская, поддерживая и благодаря. А я растворялась в новом, неожиданном, странном ощущении. Винсент. И я в его объятиях.

Эта ночь была длинной. Мы не умели влиять на время так, как это делал Ариман. Но, видимо, Великая Тьма была благосклонна к нам — эта ночь была бесконечной. Или же мы просто не помнили дня. Я чувствовала слабость и удовлетворение. Я еще вздрагивала от воспоминаний. Невозможно передать словами, что такое секс с карателем. Смертные бывают довольно изобретательны. Но то, что может дать женщине — смертной или бессмертной — каратель, не сравнится ни с чем.

Я подняла голову, чтобы заглянуть Винсенту в лицо. Рассветные лучи осветили его. Слабую улыбку удовлетворения и покоя. Разгладившиеся черты лица. На нем не было печати скорби. Не было ожидания удара в спину. Он был спокоен. Удовлетворен и измотан. Как и я. Я поймала себя на мысли, что больше всего на свете хочу снова его поцеловать.

Винсент. Великая Тьма привела меня к тебе. Мы дали друг другу понять, что наша жизнь не заканчивается, что бы в ней ни происходило. И мы должны… Мы еще можем ощутить счастье. Даже если оно кажется таким туманным…

Он пошевелился во сне и прижал меня к себе уверенным жестом мужчины, который обнимает свою женщину. Я не была его женщиной. А он не был моим мужчиной. Но в эту ночь (ночи?) мы раскрылись друг другу полностью. Мысленно. Физически. Духовно. Мы были слишком близки, могли стать единым целым. Я ощущала в нем то самое нечто, которое искала так давно. Как будто отражение. Память о древнем и вечно живущем во мне самой. В нем было то, что я искала в мужчине, в существе.

И все же это не мой путь. Не я была ему предназначена. Не он был предназначен мне. Наверное.

Грудь сдавило болью. Больше всего на свете мне не хотелось делать то, что я собиралась сделать сейчас. Я положила руку ему на лицо, возвращая глубокий сон без сновидений. Сон восстанавливающий. Выскользнула из его объятий и оделась. Я могла внушить ему, что ничего этого не было — и вернуть память была способна только моя кровь. Но я не нашла в себе сил лишить этой ночи и себя.

Я взяла свой шарф. Длинный шелковый пронзительно-синего цвета шарф, который всегда был со мной. И завязала его на запястье спящего карателя. Он не пошевелился. Лишь улыбнулся во сне, что-то прошептав.

Прости меня, Винсент. И спасибо тебе. Я уверена, ты поймешь, почему.

Винсент

1875 год

Швейцария, Женевское озеро

Итак, Магистр позволил мне отдохнуть, и я не стал отказываться. Не знаю, отдых ли мне требовался или же что-то еще, но больше это продолжаться не могло. Я чувствовал себя так, будто бегаю по кругу, и с каждым разом круг становится все уже. Удовлетворения мне не приносило ничто: ни прямые обязанности, ни работа Хранителя. Словно кто-то насильно нацепил мне на нос особые очки: такие, которые не позволяют различать цвета. Если раньше я чувствовал, что живу, то теперь мне казалось, что по жизни меня катит чужая рука. И мне абсолютно все равно, каков пункт назначения, равно как и то, когда и как мы туда доберемся.

Я мог поехать в любую точку мира. Я жил на этом свете почти две тысячи лет, но до сих пор существовали места, куда не ступала моя нога. Мог выбрать крохотный городок в Италии, деревушку в Японии, одинокий остров в Тихом океане, монастырь в Тибете. Но выбор мой был невелик: почти каждый вариант ассоциировался у меня с Даной. Порой мне казалось, что это не так, и Великая Тьма понемногу лишает меня разума: ведь на этой планете должно быть место, где я не буду думать о ней. Наконец, я наугад открыл атлас — подарок Даны, какая ирония — и на глаза мне попалась Швейцария. Я поселился на берегу Женевского озера, в нескольких десятках километров от Монтрё, в доме, который, казалось, какой-то чудак построил специально для меня: ни намека на людей вокруг, только чистый горный воздух и природа.

Шел девятнадцатый век. Хотя нет, он, скорее, летел, и заканчиваться не собирался, несмотря на то, что уже давно перевалил за вторую половину. Природа темного времени отличается от природы светлого, они текут в разном темпе, но никогда еще дни, года и века не бежали так стремительно. Еще каких-то три сотни лет назад мир двигался медленно, почти полз. Теперь же одна революция заканчивалась другой, война начиналась с того, что завершалась предыдущая, Османская империя, которую совсем недавно называли великой, теряла свое могущество. Длина платьев европейских модниц укорачивалась, мужчины все чаще предпочитали камзолам военную форму (ту самую, которую так любят на мужчинах женщины), а из уст дипломатов и политических деятелей все чаще звучал пугающий термин «национальное пробуждение».

Люди делили территории, проводили реформы, получали тысячи патентов на изобретения, прокладывали новые железные дороги — словом, дела обстояли так, будто кто-то встряхнул мир и вдохнул в него новый временной порядок. Девятнадцатый век, еще не успев закончиться, стал одной из главных поворотных точек в мировой истории. Когда-нибудь ему дадут особое имя: предположим, длинный девятнадцатый век. Но это будет потом. Да и сейчас это меня не особо волновало: все происходящее было так далеко, будто всего этого и не существовало. И порой мне казалось, что я живу не на Земле, а в параллельном мире. Тут есть только я, картины, скрипка, горы, озеро… и Дана, которая уже не должна была быть частью меня, но до сих пор ею являлась.

Здесь действительно не было людей — я наталкивался разве что на рыбаков, да и то в те периоды, когда во время прогулки уходил слишком далеко от дома. А гулял я много. Собственно, почти все время проводил на свежем воздухе: рисовал, играл или просто смотрел на восход или на закат. Иногда думал о том, что следовало бы вернуться: слишком тяжкой ношей ложилось на плечи Магистра отсутствие одного из старших карателей. Но эти мысли рано или поздно проглатывала пустота. Чем бы я ни занимался, она росла и увеличивалась, в какой-то момент стала такой большой, что поглотила меня, а потом — ту маленькую Вселенную, в которой я существовал. И теперь я жил в пустоте. Не было черно-белых очков, не было цветных очков. Была только пустота, иногда отзывавшаяся болью… от того, что она обо мне вспоминала.

Сложно передать эту боль словами. Представьте себе, что вы много веков любили какое-то существо. И вот эта любовь стала взаимной. Вы не просто счастливы: вы — одно целое, у вас одни мысли, одни желания, одни чувства. Абсолютный физический и духовный союз… нерушимый. До тех пор, пока одному из вас не предоставляют выбор: счастье или то, о чем мечтает каждый каратель — свобода от клятв. Неправильный, иррациональный выбор, и все знают, каким будет решение. Но все же предлагают выбрать, потому что это дань традициям.

Тот, кто снимает с себя все клятвы — включая клятву быть с вами до тех пор, пока Великая Тьма не распорядится иначе — уходит, но забывает какую-то часть себя у вас внутри. И эту часть никогда не убрать оттуда, как ни старайся. Когда существо, которое вы любили (и до сих пор любите) вспоминает о вас, эта часть отзывается, и вы чувствуете… будто у вас вырвали сердце. Будто вы умерли. Но потом сердце возвращают на место, вас воскрешают, и так — до бесконечности.

Что бы ты выбрала, Дана, если бы тебе пришлось выбирать еще раз? Глупый вопрос, ты бы снова выбрала свободу, и я не могу тебя осуждать. Чуть больше тридцати лет прошло с тех пор, как мы получили свои подарки: ты — желанную свободу, я — целый сонм демонов, которые разгрызают и без того разрастающуюся пустоту внутри меня. Но мне кажется, что это было вчера. Засомневалась ли ты хотя бы на секунду? Не уверен, что мне будет легче от этого знания, да и вряд ли его когда-нибудь получу, а поэтому предпочитаю тешить себя мыслью, что твой ответ был бы положительным.

Знаешь, почему смертные порой на порядок счастливее бессмертных, Дана? Они знают, что если есть начало, то будет и финал. Для них нет бесконечности. Они рождаются и знают, что умрут. Они понимают, что все конечно: и счастье, и страдание. Когда ты осознаешь, что скоро все изменится — ты станешь еще счастливее или начнешь страдать еще больше, сейчас точность не важна — то по-другому смотришь на жизнь. Смертные осознают, что все конечно, Дана, и в этом заключается их счастье, недоступное нам.

Вот почему они так боятся, когда кто-то предлагает им вечную жизнь. Они боятся увидеть смерть своих близких и любимых глазами бессмертного существа — существа, для которого жизнь стала бесконечной прямой. Они не знают, что это такое — бесконечное счастье. И, знаешь, теперь я понимаю, что бесконечного счастья нет. Проблема только одна — я бессмертен, а, соответственно, все, что происходит в моей жизни, подчиняется другим правилам. Смертный может сказать: даже если я буду болеть всю жизнь, то умру в свои семьдесят-восемьдесят, и мои страдания закончатся. А мне страшно — и я не боюсь признаться себе в этом — думать о том, сколько я буду страдать. Может, век. Может, тысячелетие. Может, еще дольше. На все воля Великой Тьмы. Так, может, ты будешь милостива ко мне, Дана, и позволишь себя забыть?

Она пришла неожиданно, хотя я не мог отделаться от мысли, что подсознательно ждал ее визита. Конечно же, она знала, что я дома, могла войти без стука, что я приму ее, но не вошла — села на берегу и принялась ждать. Женщина, встретившая меня тогда, когда я впервые переступил порог Темной Библиотеки, существо, которому предстояла нелегкая миссия — передать мне часть темного знания. Она могла рассказать мне все, но предпочла поделиться лишь малой долей того, что знала, и дать мне ключ к двери, за которой я нашел бы все остальное. Будь на моем месте кто-то другой, она бы поступила иначе, но она знала, что я смогу воспользоваться этим ключом.

Авирона. Самое непостижимое создание из тех, к кому темные существа обращаются «Великий» или «Великая», после Темного Основателя. Самое непостижимое и, наверное, самое близкое мне после… не хочу даже мысленно называть твое имя, сестра, не хочу нарушать твой покой; Великая Тьма забрала твою душу, и теперь никто не вправе тревожить тебя.

Я был нерадивым учеником. Меня интересовали вещи, о которых другие даже не думали, я задавал тысячи вопросов, ответы на которые должен был понять только со временем, я торопился, так как хотел узнать все и сейчас и, наверное, порой ей было трудно держать себя в руках. Но Авирона никогда не злилась. Она ни разу не повысила на меня голоса, ни разу не осудила.

На самом деле, я по пальцам могу пересчитать те случаи, когда мы подолгу разговаривали — почти всегда мы перебрасывались обрывочными фразами. Основную часть темного знания невозможно усвоить с помощью слов, и мы с Авироной общались мысленно. Хотя общением это можно было назвать с трудом, потому что такой процесс больше напоминал музыку, которую слушали мы оба. Так мы проводили долгие часы в Библиотеке, сидя рядом друг с другом и изучая древние книги.

Изредка Авирона поднимала на меня глаза — скорее, для того, чтобы установить более надежный контакт, хотя мне всегда казалось, что она хочет что-то спросить, но не решается это сделать. Было в ее взгляде что-то настолько близкое, что ни в одном из языков мира еще не придумали слов для описания такого родства. Тонкая серебристая нить протягивалась между нами, нить, невидимая другим, но очень крепкая. А через секунду ее синие глаза снова становились холодными и задумчивыми, и она перелистывала страницу очередного трактата.

— Здравствуй, каратель Винсент. — В другой ситуации я бы подумал, что в упоминании моего статуса есть что-то издевательское, но теперь мне и в голову не пришло, что она хочет похвалиться своей свободой… я знал, что теперь она свободна. И не менее хорошо знал — или правильнее будет сказать «чувствовал»? — что эта свобода ее тяготит. К свободе нужно привыкнуть — особенно если она сваливается тебе на голову (а так оно обычно и происходит — никто не знает, что ждет его извне). Дикие животные, проведшие всю жизнь в клетке, умирают от разрыва сердца, оказавшись на воле. Что тут можно сказать о нас? — У тебя много вопросов. Задавай, если хочешь.

— Авирона… — начал я и замолчал. Я давно не произносил этого имени. У меня действительно были вопросы, но в том, чтобы задавать их, я не видел смысла — мы редко нуждались в словах. — Я не ожидал тебя здесь увидеть.

— А я хотела увидеть тебя.

Она была красива… слишком красива даже для женщины темной природы. «Слишком» относилось не к идеальным чертам лица, не к макияжу и не к чересчур вычурной манере одеваться, а к чему-то неуловимому в ее облике. Так художник не решается приступить к наброску в страхе нарушить гармонию, созданную природой, а писатель медлит и не прикасается пером к бумаге, боясь придать идее физическую форму. Авирона была слишком красивой для обоих миров. Ее красоте было так тесно в этом воздухе, в этом пространстве, что иногда мне казалось: еще мгновение — и она растает, пропадет, унесется в свой мир, туда, где живут такие же прекрасные создания.

Столько раз я думал о том, чтобы написать ее портрет — и каждый раз эти ощущения останавливали меня. Абсолютная красота… и абсолютное одиночество. Такие женщины никогда никому не принадлежат. Такие женщины созданы для того, чтобы нести миру свою непостижимую красоту — но уж никак не для того, чтобы кто-то разрушал ее, предпринимая жалкие попытки понять природу этой красоты и найти ее истоки. Были ли у нее истоки? Вряд ли. Скорее, она проистекала из самой себя.

Самодостаточна, совершенна, идеальна так, как может быть идеальна разве что Вселенная в глазах Творца. И настолько же несчастна, так как притянуть к себе может толькоизъян. Гении веками пытались выразить эту мысль в романах, на полотнах, в скульптурах. И я больше чем уверен, что они продолжат делать это еще не одну тысячу лет. Если что-то и наполняет творческой энергией, так это принятие факта собственного несовершенства и последующие попытки заполнить внутреннюю пустоту с помощью известных методов.

Существо без единого изъяна. Разве такое может быть? А если это так, то зачем она пришла? Я мог бы потешить себя мыслью и сказать, что она выглядит несчастной и хочет утешения, но вряд ли это утверждение имело право на жизнь. Я просто-напросто не верил в то, что такая женщина может быть слабой. Неожиданно мне в голову пришла странная мысль: я никогда не прикасался к ней. Вдруг у нее вообще нет тела, и то, что видят окружающие — просто мираж?

Я протянул руку и провел кончиками пальцев по ее губам. Кожа у нее была холодной, как и у остальных старших карателей, больше вампиров, чем людей. Такой же холодной, как у Даны. И так же, как бывало и в ее случае, после моего прикосновения кожа Авироны стала теплее. Законы темной природы работали безошибочно: она была другой, старше меня в два раза, но ее тело инстинктивно подстраивалось под мое. На миг я попал во власть ощущения двойственности момента, моя физическая оболочка жила отдельно, а сознание — отдельно, но потом все встало на свои места. Зачем ей это? Зачем она пришла? Эта женщина теперь принадлежит только Великой Тьме, и только она над ней властна. Говорят, что в свое время ей благоволил сам Великий Ариман. Разве она не понимает, что у меня нет права?..

И я уже готов был убрать руку, но Авирона не дала мне этого сделать, накрыв ее своей.

— Я не хочу, — сказала она. Фраза, которую можно было трактовать как угодно, но мы оба поняли, что она означает. И добавила: — Я не боюсь.

Как я могу описать это ощущение? Будто вас изнутри колет миллион крошечных иголок, но вы ощущаете это на другом уровне, не на физическом. Что-то говорит вам: это неправильно. Но в глубине души вы знаете: все так, как должно быть. Иначе она бы здесь не появилась. Иначе бы она не позвала меня. И, наконец: она знает. Она знает все гораздо лучше меня. А если не знаю я, то это может означать все, что угодно. В том числе, и то, что мне еще предстоит понять. Именно такими словами она когда-то отвечала мне на очередной вопрос, ответ на который для меня пока что лежал за гранью: «Пока что ты не знаешь, Винсент. Тебе еще предстоит понять».

Это неправильно — но ровно до тех пор, пока не будут сняты последние ограничения, убраны границы, которые нас разделяют. Люди во время секса способны подниматься на такие вершины удовольствия, суть которых невозможно передать ни словом, ни звуком, ни мазком кисти. Но их сущность заперта в физической оболочке, и этот крепкий кокон — по сути, именно он делает их смертными — не дает им подняться на другой уровень. Если мы оказываемся в постели с ними, то можем немного приподнять эту завесу, можем растянуть светлое время до бесконечности, превратить несколько ночных часов в неделю удовольствия.

К сожалению, так поступать с темным временем — тем самым, по законам которого мы живем — могут лишь единицы, и мы с Авироной не были из их числа. Нам Великая Тьма сделала другой подарок, не менее — а, может, даже более — драгоценный: мы могли слиться друг с другом не только физически и эмоционально, но и ментально. На таком уровне, когда не нужны ни слова, ни прикосновения, ни эмоции, ни звуки. Не нужны даже мысли. Когда ты просто знаешь, даже не спрашивая, что нужно существу рядом, а оно знает, что нужно тебе. С помощью этого умения мы можем подарить смертным то наслаждение, после которого они будут искать тех, кто похож на нас (но, увы, не находить)… и не получать этого взамен, так как шаг за эту черту люди пока что сделать не могут.

Было ли мои теперешние ощущения похожи на те, что доводилось испытывать с Даной, думал я, когда мы с Авироной в сумраке спальни обнимали друг друга на сбившихся простынях и предвкушали то самое чувство абсолютного единения? Было, но… оно было другим. Слишком неуемным, слишком телесным, слишком… человечным для того, чтобы продлиться долго. Моя любовь к ней напоминала дикую огненную реку, скрытую под толстым слоем льда, а ее любовь — извергающийся вулкан, на дне которого лежал снег. Сначала я изматывал ее веками неопределенности, а потом что-то внутри меня взорвалось — и я выпил ее до дна. Наверное, я требовал от нее слишком многого… или же она просто растворилась во мне, когда поняла, что больше ничего не может дать?

Или, может, она устала? Была измотана эмоционально? Я знал, что тянуло ее ко мне: темная пропасть внутри, в которую она боялась заглянуть — но любопытство пересилило страх. И, так как Дана делала все наотмашь, так, будто доживает последний день своей вечной жизни, она бросилась туда с головой. Вот чего мне всегда не хватало в ней. Ощущения сдержанности, некоторого отчуждения. Она разрушала все попадающиеся ей границы вместо того, чтобы их ставить… так, как это делала Авирона.

Она была единственным близким (близким ли?) мне существом, которого не интересовала мгла внутри меня: у нее была своя мгла, кто знает, может, занимала даже больше места и была еще темнее, чем моя. Авирона не интересовалась природой моего вдохновения, не спрашивала о странных мыслях, которые приходят мне в голову. Существуют вопросы, ответы на которые не нужно произносить вслух. Существуют вещи, для которых не нужно слов. Хотя бы потому, что понимать и принимать их может не каждый.

Что-то чужое и дикое, но непреодолимо манящее было в Авироне — то, чего я не встречал ни в одной женщине до нее, смертной или бессмертной. Как и ее красота, она вдохновляла всех, будоражила всех, но принадлежала только самой себе. Ощущение того, что в ней каждый раз остается маленький секрет, который все еще не разгадан — вот что притягивало меня в ней. Она могла быть пассивной, могла превращаться в огонь страсти, в саму страсть — но что-то внутри нее оставалось холодным и скрытым от посторонних глаз, даже от моих, хотя иногда проскальзывало в ее взгляде. Только для того, чтобы потом снова исчезнуть.

Тонкая невидимая спираль, так медленно и одновременно так стремительно приближавшая нас к заветной высшей точке, наконец, сжалась в последний раз — и обрела покой. Момент наслаждения, к которому мы шли… несколько минут, несколько часов? — был, как всегда, коротким и нестерпимо ярким, даже, наверное, слишком ярким, почти ослепляющим, хотя вряд ли так можно было сказать о чем-то, не имеющем отношения к телу. Авирона прикрыла глаза, пытаясь восстановить дыхание и успокоить сердцебиение, а потом взглянула на меня из-под опущенных ресниц. Я ждал, хотя это стоило мне больших усилий — клятва предназначения нас не связывала, она была старше, а это означало, что я могу получить отрицательный ответ на свой невысказанный вопрос. Авирона улыбнулась и повернула голову, подставляя мне шею:

— Пей.

Кровь темных существ — например, вакханок — приносит с собой сонное апатичное состояние, в какое можно впасть после сытного обеда. И только кровь карателей оказывает противоположный эффект… В отличие от крови вакханок, привыкания она не вызывает, но желание еще раз почувствовать вкус того же существа практически непреодолимо. И хочется пить, не останавливаясь, выпить столько, сколько сможешь. Так, как это было в далеком детстве, когда мы припадали губами к уже знакомым ранкам на запястье создателя, а он гладил нас по голове, и его кровь казалась самой сладкой на свете. Но много я не смог бы выпить даже при большом желании, а поэтому сделал всего лишь несколько глотков и положил голову Авироне на плечо.

Сейчас мы могли поговорить. Она могла рассказать мне, каково это — когда желанная свобода становится бременем, когда, прожив на этом свете четыре тысячи лет, ты внезапно понимаешь, что нужно учиться жить заново, когда ты кажешься себе нелепым и чужим и думаешь, что вот такому-то тебе точно нет места ни в одном из двух миров. Я мог рассказать ей, каково это — любить женщину много веков, а потом, прожив с ней короткие двести лет, расстаться навечно. О том, что в одиночестве каждого из нас виновна не только десница Великой Тьмы — отчасти мы выбираем его сами, и делаем это сознательно.

В критических ситуациях и в моменты принятия сложных решений каждый из нас мысленно обращается по самому странному адресу. Мы обращаемся к существу, которое для нас до сих пор является самым родным и близким, несмотря на то, что оно отпустило нас и заставило его забыть, и мы даже не помним его лица: к своему создателю. Что бы ты сделал в такой ситуации, отец? Ты поступил бы так же, как я, или пошел бы другой дорогой? А потом напряженно вслушиваемся в тишину, не зная, чего боимся больше: ответа или же его отсутствия. Хоть и понимаем, что ответа не будет. А что бы ты сделал в моей ситуации, отец? Мои «правильно» и «неправильно» никогда не были четко определены, а теперь ориентиры пропали вовсе…

Об этом я тоже мог рассказать Авироне. А она могла доверить мне те вопросы, которые она задает своему создателю. Но мы молчали. Сейчас нас объединяли не секс, не любовь, не дружба и не привязанность. Нас объединяло то, что еще никто не посмел облечь в слова — и поэтому нам не нужно было слов.

День выдался теплым и солнечным — как раз такой день, когда дома сидеть невозможно. Сегодня моя прогулка длилась дольше, чем обычно, и я набрел на деревушку, расположенную неподалеку от берега. У воды играли дети, а чуть поодаль мужчина с пышной седой шевелюрой сидел на траве и смотрел вдаль. Рядом с ним стояла светловолосая девочка лет десяти — она тоже вглядывалась в синеву неба, наверное, пытаясь понять, что же там такого интересного.

Мужчина и девочка оказались идеальными моделями — они просидели на одном месте достаточно долго, и я успел сделать набросок пастелью, а потом отдал его им и поблагодарил за терпение (пусть они и не знали, что их кто-то рисует). Девочка взяла набросок в руки и долго разглядывала его. Я не убавил и не прибавил ни одной детали: только изменил цвет ее платья. До этого оно было нежно-розовым, а теперь стало темно-синим. Совсем как шарф, который оставила мне на память моя гостья. Пожалел я только об одном: в наборе пастели, который я взял с собой, не было достаточного количества оттенков для того, чтобы передать глубину цвета.

Где ты сейчас, Авирона? В Штатах? В Австралии? Может, в Африке? Или живешь среди белых иерусалимских стен? Ну, а, может, гостишь у Даны в нашем с ней парижском доме? Вы пьете чай или кофе и говорите по душам. С ролью собеседника Дана справляется на порядок лучше, чем я, было бы глупо это отрицать. Где бы ты ни была, что бы ты ни делала — мы оба сделали свой выбор. Порой нам действительно нужно понимать, что счастье бывает быстротечным. Но, как ты говорила мне, понимание не дается сразу. Нам еще предстоит понять.

Дана

1875 год

Франция, Париж

Солнце уже скрылось за горизонтом, когда я решила, что пора бы отправляться домой. Нет, не то чтобы мне было скучно и одиноко здесь, среди полей. Совсем наоборот: будь на то моя воля, я бы тут поселилась. Вообще не носила бы платьев (шнуровку одного из которых как раз затягивала — не могла же я появиться в городе в таком виде, в каком загорала днем), делала бы, что хотела… тут не было только одного: еды. Поля, будь они хоть самыми красивыми на свете, были безлюдны. А это означало, что рано или поздно мне пришлось бы отправиться на охоту. Чем я, собственно, и собиралась заняться.

Наскоро перехватив волосы лентой, я огляделась, а потом прислушалась и принюхалась. Вокруг никого не было, и, недолго думая, я приняла решение прогуляться в направлении ближайшей деревеньки: скорее всего, встречу кого-то по пути, и можно будет возвращаться в Париж. На самом деле… не думаю, что этот процесс можно было назвать охотой. Отсутствовал элемент азарта, который еще несколько сотен лет назад заставлял нас пускаться в очередную погоню за людьми. Ну ладно, ладно. Я называю это охотой потому, что мне нравится это так называть. У меня есть право на развлечение. Я каждый день нахожусь в скучном напыщенном высшем свете в компании пустоголовых смертных, которые только и умеют, что обсуждать сплетни и фасоны модных платьев. Причем, если в первом знают толк, то в последнем ничего не смыслят.

Просто так исчезнуть из Парижа я не могла: меня держали дела. Салон, например. Вместе с тем, с каждым годом мне все сильнее хотелось отсюда убраться. Париж хорош в малых дозах. Уехать бы куда-нибудь очень далеко. За океан, например. Когда мы с Винсентом не были привязаны к одному месту и возвращались сюда раз в несколько лет, дела обстояли на порядок лучше. Дернул же меня черт завести салон? Когда я там уже по меркам смертных состарюсь и смогу оставить это шумное гнездо какой-нибудь суматошной дамочке?

Я брела по обочине дороги босиком, неся туфли в руках. Интересно, где сейчас Винсент? Зная его, живет где-нибудь в спокойном месте, там, где нет людей — ему, в отличие от меня, бегающая и вопящая еда не требуется. Он может прожить так хоть несколько веков, и ему даже в голову не придет, что неплохо было бы показаться в обществе. Пару раз у меня появлялась мысль о том, чтобы узнать, где он, может, даже навестить … но потом я понимала, что делать этого не стоит.

Вряд ли он будет рад меня видеть. А даже если и будет рад, то получится, что я сожалею о принятом решении. А я не сожалею. Между мной и свободой он тоже выбрал бы свободу. А если нет — пусть сначала узнает, каково это: носить мантию члена Ордена три чертовы тысячи лет и почти каждый раз, закрывая глаза, видеть во сне себя в детстве, в тот момент, когда тебя еще не сковывали клятвы и обещания. Когда ты был дик и свободен! Конечно, я скучаю по нему. Меньше, чем он по мне, но все равно скучаю. Когда-нибудь Великая Тьма сжалится над нами, и мы забудем… или нет. Как знать.

Легкое движение в воздухе заставило меня поднять голову и принюхаться в очередной раз. Кем бы ни было существо, которому «посчастливилось» проходить тут в такой час, оно было совсем еще молодым, не больше двадцати… что же, тем лучше. Нас разделяло небольшое расстояние, и при желании я могла бы преодолеть его за доли секунды, но в последний момент замерла на месте, прикрыла глаза и позвала его. Пусть придет сам. Теперь для меня не существовало правил, и я могла звать столько, сколько душе угодно. В конце концов, не так уж много мне требуется пищи … хотя, по правде сказать, в последнее время я развлекалась часто. А чем еще я могла заняться без Винсента? Мне было скучно. Не могла же я сидеть дома просто так?

Неизвестное существо — человек, разумеется — действительно оказалось очень молодым, почти мальчиком. Для еды очень даже… да и не только для еды. Он убрал со лба светлые волосы и уставился на меня во все глаза, не понимая, что я тут делаю в такое время суток, да еще и в одиночестве. Я подождала пару секунд, а потом взяла его за руку, и мы повернули назад: нужно было дойти до развилки, а потом направиться к городу.

— Меня зовут Дана, — сказала я молодому человеку. — А тебя?

Он не ответил, до сих пор разглядывая меня. В его глазах было и восхищение, и страх, и любопытство, и ожидание… обычный для таких случаев коктейль.

— Не бойся, — продолжила я. — С тобой ничего не случится. Я накормлю тебя. Тебе будет хорошо. А потом я попрошу кое-что взамен… самую малость. Ты не откажешь мне?

Молодой человек снова промолчал, хотя мой последний вопрос был лишним: разумеется, не откажет. Хотя может попробовать… это будет интересно.

Подавляющее большинство наших с Винсентом (теперь — только моих) слуг вели дневной образ жизни, так что сейчас они уже видели девятый сон. Дверь нам открыла молодая (еще и двух веков не исполнилось) горничная-вампирша. От ужина мой спутник — свое имя он мне так и не назвал — отказался. Мы посидели в гостиной дома перед камином, обсуждая всякую чепуху, после чего я снова взяла его за руку — ему не хватало решительности и наглости, не переходящей границы хорошего тона, какими располагали парижане — и повела в спальню. Я могла бы его зачаровать … но тогда он не будет бояться, и происходящее потеряет всю прелесть.

Не знаю, были ли у него женщины до меня (скорее всего, нет, хотя вряд ли это имело значение), но он явно боялся предстать передо мной в невыгодном свете. Нерешительно снимал с меня платье, осторожно гладил по волосам и очень внимательно изучал каждый миллиметр моего тела — так, будто хотел как можно дольше хранить увиденное в памяти. Наверное, мне нужно было принять участие во всем этом. Направить его, что ли. Но я лежала без движения, закрыв глаза, и мысленно находилась совсем в другом месте. Во всем этом было что-то очень плохое, потому что умом я понимала ощущения Винсента в такие моменты… но пока я не могла найти в себе сил отказаться от таких мыслей. Иногда мне казалось, что это становится привычкой, что я неосознанно представляю его на месте любого другого мужчины, который оказывается в моей постели. Хотя, конечно, я делала это осознанно. И мне нравилось то, что я делаю.

Мне было, что вспомнить, но больше всего я любила восстанавливать в памяти свои — наши — ощущения, испытанные во время первой брачной ночи. Это удивительно и жестоко: прожить на свете три тысячи лет, не зная, что существо, находящееся рядом с тобой, может подарить тебе наслаждение. Вы так часто разговаривали, случайно касались друг друга… но только после того, как вы поклялись разделить друг с другом вечную жизнь, ты узнаешь, каково это: прикоснуться к себе подобному не случайно, а намеренно. Каково это — поцеловать его, не в лоб, по-отечески, выражая поддержку, а так, как это делает любовница или любовник. Каково это — когда существо, в постели с которым смертным так хорошо, что они забывают, как их зовут, делит постель с вами. Когда вы открываете друг в друге удивительные вещи… и особенно — эту способности достигать единения на слишком высоком для людей уровне, до которого они, вероятно, когда-нибудь дойдут, но это будет нескоро. Это такое ощущение, когда для вас уже нет границ, и перестает существовать даже время… жаль, что только светлое, но не темное.

Мне казалось, приложи я усилие — и смогу не только ощутить все это, но и оживить, физически перенестись в ту ночь. На долю секунды справиться с неподвластным мне темным временем и оказаться там. Винсент держит меня за руки — почему-то он любил держать меня за руки, не за запястья, а сплетать пальцы, так, будто хотел стать еще ближе ко мне, хотя вряд ли мы могли стать еще ближе — и шепчет мне на ухо что-то, смысл чего не до конца понимает даже он сам. А я закрываю глаза и думаю, что на мою долю выпало слишком много счастья, не удержать в руках, не осознать, и, кажется, что я вот-вот потеряю его. Мне хочется кричать — от страха, от наслаждения, от всего, что переполняет меня до краев, что больше невозможно держать внутри… я запрокидываю голову назад и кричу. Кричу так громко, что должны лопнуть барабанные перепонки, но на самом деле сил у меня уже почти не осталось, и с моих губ срывается только тихий стон.

И еще мы… охотились. Говорят, что это сомнительное удовольствие, особенно в период первой брачной недели. Но это не так. В процессе охоты два бессмертных существа так же близки, как в постели. Их сердца бьются в такт, инстинкты обострены как никогда: у них одна цель, одни глаза на двоих, одно обоняние и один слух. Винсент не пилчеловеческую кровь. Но ему нравилась охота. Ему нравился процесс охоты. Он должен быть благодарен мне за то, что я когда-то разбудила в нем эту страсть. И мне хотелось бы понаблюдать, как он пьет кровь. Ему нравилось смотреть на меня в такие моменты. Думаю, и мне понравилось бы.

Я открыла глаза и посмотрела на молодого человека. Поймав мой взгляд, он замер.

— От ужина ты отказался, — сказала ему я. — Это был твой выбор. Но от своего ужина я не отказываюсь.

Он невольно отпрянул, но я взяла его за волосы, притянула к себе и принюхалась.

— Пахнешь многообещающе. Все же это к лучшему — что ты отказался поесть. Было бы уже не то.

Молодой человек пробормотал что-то невнятное в духе «пожалуйста, не надо», но от близко находящейся жертвы голодного вампира не оттащит никто. В последний момент я решила быть понежнее — все же он заслужил — осторожно прокусила кожу и сделала пару глотков. На вкус он оказался совсем обычным. В такие минуты я жалела о том, что не могу обмануть себя и представить, что пью кровь Винсента. Ее можно было пить целую вечность, прерываясь разве что для того, чтобы перевести дыхание.

Когда я села, вытирая губы и подбородок, молодой человек снова посмотрел на меня — теперь уже с нескрываемым страхом.

— Понравилось? — спросила я, после чего убрала волосы, открывая шею. — Хочешь попробовать? Я не жадная.

Он замотал головой.

— Ну ладно. Напомни, как тебя занесло сюда, мальчик?

Молодой человек нахмурился, напрягая память.

— Не знаю, — наконец, пожал плечами он.

— Ты забрел сюда случайно. Я накормила тебя, дала отдохнуть. Но теперь тебе пора домой. Горничная проводит тебя до двери.

Оставшись в одиночестве, я встала с кровати, потянулась, зевнула и подошла к окну. Солнце должно было подняться часа через три, к тому времени уже следовало быть при параде, а меня после ужина клонило в сон. Я вернулась к кровати, взяла стоявший на туалетном столике колокольчик и позвонила дважды. Горничная появилась сразу же.

— Да, госпожа?

— Ванну.

К тому времени, как несколько разбуженных раньше срока слуг во главе с горничной закончили последние приготовления, я успела собрать волосы (вот что-что — а сушить их целый час в мои планы не входило), и устроилась поудобнее в горячей воде. Не то чтобы я получала много удовольствия от принятия ванны, но вода приводила меня в чувство. Конечно, если она не была ледяной: от такой я не отказалась бы жарким летом, но уж точно не ранней весной.

Одна из девушек-служанок принесла небольшую плошку с настоем из трав, и я опустила в нее руку. Кажется, завтра у Амирхана званый обед. Понимаю, что он устраивает их не потому, что ему скучно, но терпеть ухаживания и комплименты вампиров не хотелось. Уж лучше целый день слушать светские сплетни в салоне.

— Грета! — позвала я горничную. — Приготовь зеленое платье. Завтра я еду к Амиру. Мне нужно будет приодеться.

Горничная отозвалась своим обычным «да, госпожа» и удалилась, но уже через пять минут снова показалась в дверях. К тому времени служанка успела привести в порядок мои ногти на одной руке, и я опустила в плошку вторую.

— Что-то с платьем?

— Нет, госпожа. К вам пришли.

— Посреди ночи? — Я на секунду приподнялась и снова положила голову на заботливо поправленную служанкой подушечку. — Ах, это Киллиан. Зови.

Судя по всему, Киллиан приехал прямиком из Храма: он был в черном. Держал на сгибе локтя плащ для верховой езды, приглаживал растрепавшиеся волосы и улыбался. Мы виделись относительно недавно — тогда, когда я возвращала Магистру свою мантию — и он, конечно же, совсем не изменился. Разве что смотрел на меня чуть более откровенно, чем раньше… хотя, может, потому, что во время его визитов в наш с Винсентом дом я принимала его в каком угодно виде — но только не лежа в ванной.

— Привет, — нарушил молчание он.

— Привет. Амирхан с Таис живут в другом квартале, ты заплутал.

— Я проезжал мимо вашего… твоего дома и решил, что нужно поздороваться.

— Очень мило с твоей стороны.

Киллиан кивнул и прижал плащ к груди.

— Как там все? — спросила я, снова закрывая глаза.

— Мы не скучаем. Много дел.

— А Винсент?

Киллиан выдержал паузу.

— Если честно, не знаю. Магистр отпустил его ненадолго. Ему нужно отдохнуть.

— Где он теперь живет?

— Это знает только Авиэль… ну, и Великий Ариман, думаю. Мы обменялись несколькими письмами, но он не пишет свой адрес. Магистр сообщает его только тому, кто развозит почту.

— Личными письмами?

— Нет. Вопросы, связанные с Библиотекой. И еще стихи… немного.

Я села и посмотрела на него. Киллиан встретил мой взгляд спокойно и уверенно.

— Не подашь мне халат?

— Конечно.

Я выбралась из ванны, повернулась к нему спиной, и Киллиан накинул мне на плечи поданный служанкой халат.

— Поедешь к Амирхану? — поинтересовалась я.

— Да. Скоро рассвет. Мне нужно с ним кое-что обговорить и передать его ответ Магистру.

— Не хочешь остаться у меня? Ты сможешь спокойно отдохнуть. А в доме у Амирхана вечный бардак, полно народу и никогда не бывает тишины.

Мы снова переглянулись, и на этот раз Киллиан отвел глаза.

— Если ты голоден, я приведу тебе еду, — продолжила я.

— Нет, мне не нужно приводить еду. — Он запоздало понял, что это прозвучало слишком резко, и решил себя пояснить: — Я не голоден. Не хочу тебя стеснять. Не думаю, что ты ждала гостей.

— Может, и ждала? — Я помолчала и, поняв, что ответа не дождусь, добавила: — Можешь расположиться в одной из спален на нижнем этаже. Туда не проникает свет.

Киллиан

1875 год

Франция, Париж

У вас на руках когда-нибудь умирало существо, которого вы любите больше жизни? Вы когда-нибудь прощались с тем, с кем должны были разделить вечность? Время лечит? Вы ошибаетесь, если думаете так. Время относительно. И боль бессмертного существа оно не может даже притупить. Пусть, прошло почти три тысячи лет. Я помню все так, будто это было вчера. Я чувствую все так, как будто это было вчера. Правосудие уже свершилось. Месть! Но кого может утешить месть?..

Даже люди помнят самые болезненные моменты своей жизни. А мы, бессмертные существа, способны оживлять прошлое. Возвращаться в него снова и снова, проживая заново все, что было когда-то пережито.

С любимым существом мы делим не просто постель и жизнь. Мы делим с ним разум. Мы учились этому всегда и учимся сейчас, каждое мгновение идем к конечной цели — к абсолютному слиянию на глубочайшем из уровней. Конечно, раньше мы были в начале пути. И все же. Я вернусь к началу: у вас на руках когда-нибудь умирало существо, которого вы любите больше жизни? Любовь — не цель и не смысл нашего существования. Вернее, моего. У меня есть долг. У меня есть знание. У меня есть цель в жизни. Но три тысячи лет я не связывал себя ни с кем. Ни к чему. Отчасти из опасения пережить то, что уже было пережито. Отчасти из нежелания перераспределять собственное время, которое я трачу на то, что считаю действительно важным.

Всегда есть исключения.

Я остался у Даны на день. Остался, воспользовавшись ее гостеприимством и презрев собственные убеждения. Остался, как мальчишка, которого поманили пальчиком, пообещав конфетку…. Или свежепойманный обед. Я знал ее три тысячи лет. И никогда она не смотрела на меня так, как сегодня. Как это называется? Дать надежду? Ложную надежду — я видел это в ее глазах. И все равно остался.

Авиэль сказал бы, что я идиот. Возможно, это правда, но сейчас мне плевать. Что-то подсказывало, что с Даной никогда не повторится то, что я когда-то пережил. С другой стороны, отношения с ней — это любовь к вулкану, а я порой так любил покой и тишину. С третьей стороны — а кто, собственно, говорит об отношениях? Что сказал бы Ариман, я не знаю. Но вряд ли он ответит мне на подобный вопрос. Даже не хочу представлять возможный разговор о ней. Все слишком зыбко. Мы попали в зыбучие пески и не можем выбраться. Она — из своей тоски, опьяненная свободой и забывшая про все на свете. Я — из призрачной надежды, послушный, как малец, одному ее взгляду.

Закрыв глаза, я прислушался. Я слышал ее. Интересно, сейчас она тоже примет меня в ванной? Стало смешно. Хотя, возможно, это был бы грустный смех. У меня было очень мало времени, но я готов просидеть здесь до заката мира, ожидая, пока хозяйка салона снизойдет до разговора со мной. Или, быть может, не только разговора.

Снова улыбка. На этот раз, злая. Кто бы мог подумать? Идея зайти к ней уже не казалась такой невинной, как изначально. Хотя кого я обманываю? Я знаю, к чему все это приведет.

Пикантность ситуации заключалась в том, что я должен поехать к Винсенту и вручить ему очередное письмо Магистра. Не передам радость, которую я испытываю от осознания того факта, что каратель не сможет прочитать мои мысли.

Дана вошла в гостиную, поигрывая поясом легкого, но длинного халата. Она не потрудилась надеть платье (как всегда), не собрала волосы, и выглядела просто… умопомрачительно.

— Доброе утро? Или вечер? Как спалось, Киллиан?

Кокетка.

— Я не спал. Но отдохнул. Спасибо тебе.

— Как тебе… хм? Ужин?

Дана опустилась напротив меня в кресло, безапелляционно положив ногу на ногу. Ужин? Какой, к черту, ужин? Сейчас я не хотел думать об ужине. Кокетка.

— Прекрасен и свеж, — усмехнулся я, глядя ей в глаза. Ее взгляд ответил мне обещанием. Нет. Ну, какого черта я пришел сюда вчера? Впрочем…

Я подошел к ней, опустившись на одно колено. Это не был жест галантности. Скорее, мне просто хотелось заглянуть ей в глаза с этого ракурса и завладеть ее рукой. Как минимум. Что я и сделал, не пряча улыбки. Она сводила с ума. Я не мог воспринимать ее как друга или как стороннее свободное существо. Она никогда не стала бы моим другом. Мы из разного теста, из разных миров. Я старше, занимаюсь тем, о чем ей даже слушать не интересно. Она сильна и дика. И все же к ней тянуло. Впрочем, не мог назвать ни одно существо из Ордена, которое не мечтало бы провести с ней хотя бы вечер. Мне нравилось делать ей подарки. Иногда. Ни к чему не ведущие. Просто так — от хорошего настроения. Увидеть ее улыбку. Но никогда не видел, чтобы кому-то делала подарки она.

А под утро она действительно привела мне «ужин», хотя я и оказался сначала. Как это мило. И необычно. Волнующе. Я ожидал это от кого угодно. Но только не от Амазонки Даны.

Дана смотрела мне в лицо. Она не улыбалась. Ее глаза расширились, губы приоткрылись. Мне не нужно было пытаться прочесть ее мысли, чтобы понять ее желания. Она потянулась ко мне, сжав тонкими пальцами мою руку, приблизившись к моему лицу. Я освободил ладонь. Положил руки ей на плечи, слегка их сжав. Теперь я уже стоял на коленях, выпрямившись и глядя ей в глаза. А в них уже мольба. Мы молчали, тяжело дыша, почти физически ощущая черту, на которой стоим. Я никогда не касался ее. Никогда не целовал. Мучительно захотелось ощутить на своих губах вкус ее поцелуя.

Я криво улыбнулся и, подавшись вперед, прикоснулся к уголку ее губ. Мне они казались теплыми, почти горячими. Я знал, что она почувствовала — всего на мгновение — холод. Я был старше ее больше, чем на две тысячи лет. Я стар. И холоден.

— Киллиан…

Я заглушил ее слова поцелуем. Страстно. Властно. Так, как — увы и ах — давно хотел. Дана напряглась и тут же расслабилась в моих объятиях, отвечая на поцелуй. Черт побери, она меня с ума сводит. Я оторвался от нее, тяжело дыша, не убирая руки с ее предплечий. Шелк холодил, хотелось его сорвать… порвать на мелкие клочки и выбросить, освобождая ее от совершенно неуместного здесь… О, Дана!

— Ты уверена, что…

На ее лице появилось откровенно издевательское выражение.

— Только попробуй сказать, что ты меня не хочешь, Киллиан, я оторву тебе голову!

Я замер на мгновение, глядя в ее пылающие глаза. Опомнившись, стащил ее с кресла, прижав к ковру всем телом. Она замерла подо мной, но почти сразу обняла руками и прижала к себе, легко целуя в шею.

— Дэйна, ты не представляешь, что я с тобой сделаю!

— Что же? Укусишь?

Она дразнила меня, прекрасно понимая, что пути назад нет. Уже нет. Две минуты назад был, а сейчас нет. Во мне поднялось то, что я глушил долгими веками, уходя с головой в работу и удерживая от всяческих отношений ближе, чем «секс». И сейчас, когда я почти не руководил собой, спорить, убегать, противостоять уже было бесполезно.

Черт побери, какая же она красивая. Я облизнул губы, наклонившись к гладкой коже. У нее был удивительный запах. Запах свободы. Свободы? Я не имел права к ней прикоснуться, пока она была в Ордене. Я не смел думать о ней, пока она принадлежала моему другу. Но сейчас она лежала в моих объятиях, сгорая от желания, вычерчивая на моей спине одной ей известные узоры. Она запустила руки под рубашку. Я чувствовал ее прикосновения не просто кожей. Мне казалось, я чувствовал, как она прикасается к чему-то темному, тайному, до сих пор не поднимавшему голову, и сейчас тянувшемуся к ее рукам.

Я весь твой, Дана. Нужно тебе это или нет, я твой. Хотя бы на одну ночь.

Дана смотрела на меня, слегка хмурясь и поджав губы. Ночь завладела Парижем, погрузив смертных в сон. А я чувствовал небывалый прилив сил.

— Тебе правда нужно идти, Киллиан? Уже?

— Да, амазонка, — улыбнулся я, проверяя, какие документы у меня с собой, и что кому я должен передать. — Мне жаль.

— Ты несносный! Киллиан!

Я поднял на нее глаза. Странная двойственность. Я не привык отрываться от дел. Не привык к тому, что кто-то требует моего внимания, а Дана, в свою очередь, привыкла всегда быть в центре внимания того, с кем находится рядом. Но что самое странное — я готов был дать ей то, что ей нужно.

— Самый несносный в двух мирах. Возненавидь меня, если хочешь. Но я действительно должен идти.

— Опять твои вечные дела? Ты хотя бы знаешь, насколько я устала от этого?

Пассаж в сторону по-настоящему занятого Винсента было сложно не заметить. Я отложил документы и поднялся с места, шагнув к ней. Она не пошевелилась, упрямо смотря в пол. Стройная. Высокая. Невыразимо прекрасная. Жаль только, не моя. Хотя… Что мне говорил Авиэль? «Пока любимое существо живо, жива и надежда». Я запомню это.

— Тебе стоит только позвать меня, Дана. Где бы я ни был…

Я умолк. Что я хотел сказать? Признаться ей в любви? Сказать, что готов на все ради нее? Нужно ли это было ей?

В дверях показалась горничная. Она осторожно кашлянула, привлекая к себе внимание.

— Госпожа….

— Что такое, Грета? Не видишь, я занята!

Дана не отстранилась, лишь посмотрела на служанку, выглянув из-за моего плеча. Я опустил голову, вдыхая аромат ее кожи и волос. Желание остаться с ней усиливалось с каждой секундой.

— Прошу прощения, госпожа, но к вам пришли.

Я выпустил Амазонку из своих объятий и вернулся к документам. На что я могу надеяться… Дана — это… Дана — это Дана. Вряд ли в ее жизни когда-то что-то изменится. Или это уже будет не та Дана.

— Кто бы это мог быть…

Она жестом приказала горничной пригласить гостя. Я посмотрел на хозяйку дома в последний раз, пытаясь сохранить в памяти этот момент. Который, возможно, больше никогда не повторится.

— Вижу, что помешала.

Я вздрогнул от неожиданности. Повернулся к гостье лицом. В дверях стояла Авирона. Еще одна свободная женщина, на чью долю выпали все круги Ада. Они притягиваются друг к другу.

— Я уже ухожу.

— Дана. Киллиан… Я могу зайти в другой раз.

Авирона выглядела подавленной, и при этом, надо отдать ей должное, держалась хорошо. Дана шагнула к ней навстречу, протянув руки в радостном жесте. Они обнялись. Подруги? Надо же. Хотя, возможно, у них было что-то общее.

— До свидания, дамы, — проговорил я, не давая Дане время вывернуться из ситуации и придумать предлог, чтобы я остался. Я поклонился. Подхватил документы, шляпу и плащ, и вышел вон. Меня ждали Амирхан, Винсент и Авиэль. И, черт возьми, все-таки что делала здесь Авирона?!

Дана

1875 год

Франция, Париж

Авирона приехала налегке — я не стала бы отправляться в дальние поездки без надлежащего багажа (хотя бы пять повседневных платьев, три вечерних и еще несколько штук для того, чтобы был выбор — в общем, самый минимум). Впрочем, удивиться я не успела, равно как и задуматься о том, почему она приехала — как только Киллиан покинул нас, заявилась целая толпа посыльных. Они оставили в гостиной кучу коробок с платьями и шляпами и удалились, даже не удосужившись поставить их одну на другую.

— Ты объездила весь Париж? — удивилась я, глядя на то, как Авирона открывает по очереди каждую коробку и проверяет содержимое, сверяясь с записками и чеками.

— Просто немного обновила гардероб. — При этом на ее лице появилась такая невинная улыбка, будто она купила только шляпу и нитку бус. — В Библиотеке, знаешь ли, красоваться было особо не перед кем.

— Было? — не поняла я.

Авирона аккуратно сложила очередное платье.

— Ах да, ты же не знаешь. Мне надо тебе многое рассказать.

— Надеюсь, ты, в отличие от Киллиана, не откажешься от ужина?

— Нет. Не откажусь.

После пары тщетных попыток завязать разговор за столом я умолкла, так как поняла, что Авирона не настроена на беседу. Выглядела она странно и вела себя соответствующе: то улыбалась своим мыслям, то мрачнела, вздыхала и иногда даже опускала столовые приборы — настолько ее что-то печалило. Я привыкла видеть ее спокойной и уравновешенной, и все это пробуждало во мне любопытство. Но ее мысли я не прочитала бы даже при большом желании, а поэтому решила сосредоточиться на своих мыслях. Например, подумать о том, за каким чертом я попросила Киллиана остаться. А ведь я знала, что он останется. И не менее хорошо знала, что будет потом.

Конечно, не могу сказать, что мне это не понравилось… но нужно же ему было, Великая Тьма его разбери, уезжать именно сейчас! Дела, дела, дела. Либо мне просто везет на таких мужчин (а мне вообще везет на мужчин), либо все они одинаковые. Они всучат вам подарок (или даже подарка от них не дождаться), проведут с вами приятную ночку, а потом свалят себе по своим таинственным делам. И подумать только — куда он поехал! К Винсенту! Вот уж комедия абсурда.

Интересно, они будут прямо смотреть друг другу в глаза? О чем они будут говорить? Я бы все отдала за то, чтобы увидеть лицо Винсента, если разговор зайдет обо мне. Хотя вряд ли это произойдет. Скорее всего, они будут трепаться о деловой чепухе. Чем еще они могут заняться? Нет, ну этим они вряд ли займутся (хотя было бы интересно, и на это я бы тоже не отказалась посмотреть). Но вполне могут поохотиться… или что там еще.

Подумав про Киллиана, я не удержалась от улыбки. Наверное, это было жестоко с моей стороны — давать ему надежду. Но ведь он уже большой мальчик и понимает, что к чему. И вообще, что может быть глупее, чем размышлять о мужчинах! Особенно если их нет рядом. Когда он приедет в следующий раз — надеюсь, что приедет — я найду способ подсунуть ему свой дневник, открытый на записи этого дня. Думаю, что сначала он попытается проигнорировать это из вежливости, но потом увидит там свое имя (надо будет обвести его получше), как бы случайно заглянув, и все же прочитает. Это будет весело.

— Скажи, Дана, каково тебе?

Услышав голос Авироны, я подняла на нее глаза.

— На свободе, — уточнила она.

— Э-э-э… — Я помолчала, собираясь с мыслями. — Хорошо.

— Меня освободили. Так что теперь, наверное, мне нужно будет чему-нибудь у тебя поучиться… как существовать в таких условиях. — Она посмотрела на меня и улыбнулась. — Когда-то я учила тебя, а теперь ты будешь учить меня.

— Освободили? — не поняла я.

Авирона глубоко вздохнула и начала рассказ. Он был коротким и четким — судя по всему, до разговора со мной она уже успела подумать и разложить по полочкам в голове (и в душе) все произошедшее. В другой ситуации я бы от всего сердца порадовалась за того, кто получил свободу, но теперь у меня не поворачивался язык ее поздравлять. Похоже, драгоценный подарок ее тяготил. Хотя по лицу Авироны никогда нельзя было определить, что именно она чувствует. Этим она напоминала мне Винсента: он произносил фразы вроде «мне на самом деле весело», «я ужасно волнуюсь» и «я люблю тебя» с абсолютно спокойным видом, и разве что Великая Тьма могла догадываться, что при этом происходило у него внутри.

— Как же так? — наконец, решилась я задать вопрос, когда Авирона закончила говорить.

Она пожала плечами и медленно покачала головой.

— Не знаю. Что бы там ни было, теперь я здесь. Мне пока что некуда ехать…

— Поживи у меня, — закончила я за нее. — Этот дом такой огромный, что иногда я боюсь тут потеряться.

Словно желая оценить дом, Авирона подняла глаза и посмотрела на потолок.

— Тут очень красиво, — кивнула она. — Спасибо. Чем ты занимаешься? Елена рассказывала мне, что у тебя салон. Вокруг много людей. Ты не скучаешь.

— О нет! У меня очень много дел! Балы, встречи, званые обеды, ужины…

Авирона уже вернулась было к еде, но снова посмотрела на меня.

— А чем ты занимаешься, помимо балов и встреч?

— Покупаю платья, хожу в театр, принимаю гостей…

— И все?

Я развела руками.

— Да. Все это очень весело! Тебе понравится, вот увидишь!

Она опустила взгляд и отставила от себя тарелку.

— Наверное. Мне нужно будет к этому привыкнуть. Ведь, если столько людей живут такой жизнью, в ней есть что-то притягательное.

— Конечно, есть! Я познакомлю тебя с богатым молодым человеком… лучше — военным. Он будет наведываться домой раз в несколько месяцев, а ты сможешь ходить по магазинам, покупать платья, шляпки, обувь и драгоценности. И крутить романы с другими. Сейчас это в моде.

— Скажи, ты иногда вспоминаешь про Винсента?

Странные, нехарактерные для Авироны нотки я услышала в ее голосе. И самым странным, пожалуй, было упоминание имени Винсента. Она произнесла его как-то… не так, как следовало.

— Иногда, — ответила я, решив, что лучше говорить правду. Был ли смысл лгать? Она не стала бы читать мои мысли без надобности, тем более, в такой ситуации. По крайней мере, я думала, что не стала бы. — Ты видела его до того, как тебя освободили? Как он поживает?

Авирона выдержала долгую паузу, во время которой, как мне показалось, в комнате от напряжения зазвенел воздух. Ей явно не хотелось отвечать: она поняла, что подняла неподходящую тему.

— Он отдыхает, — наконец, проговорила она.

— Винсент? Отдыхает? — Я улыбнулась. — Судя по всему, с тех пор, как я сняла мантию, у него многое изменилось?

— Да. Очень многое. — Помолчал, она добавила короткое: — Внутри.

Великая Тьма знает, что конкретно Авирона подразумевала под этим «внутри», но я почувствовала себя неуютно. Мне показалось, что кто-то знает о моей же жизни в разы больше меня, и это не могло не смущать.

— Надеюсь, в скором времени он обзаведется подругой, — закивала я, пытаясь скрыть эмоции. — Не удивлюсь, если Авиэль ему уже кого-то нашел. У него талант сводника, у нашего… бывшего Магистра.

— Ты больше не любишь его?

Задав этот вопрос, Авирона замерла — целиком обратилась в слух. Я и понятия не имела, зачем она это спрашивает, но ей не терпелось услышать ответ. А был ли у меня ответ? Я не думала об этом… не хотела думать. Эти мысли расстраивали. Кроме того, они ничего за собой не повлекли бы. Зачем она об этом спрашивает? Винсент попросил ее проведать меня? Смешно! Даже думать об этом смешно!

Он бы написал сто писем, так и не послав их, исписал бы тысячу страниц дневника — но не поделился бы такими мыслями ни с одной живой душой. Разве что с Вестой… если бы это было возможно. Да и с ней не поговорил бы откровенно: скорее всего, они просто обменялись бы обрывочными фразами, отдельными словами, понятными только им одним, так они всегда разговаривали. Но уж точно не с Авироной. Тогда почему она об этом спрашивает? Ей интересно, как я отреагирую? Или это тонкий — в ее духе! — намек на Киллиана, которого она встретила, когда пришла? Хотя не думаю, что ее интересует Киллиан. А даже если интересует, какое мне дело? Он спал в моей постели, а не в ее. И причем вообще тут Винсент? С Киллианом я не думала о нем… совсем.

Удивленная своей догадкой — если, конечно, ее можно было так назвать — я подняла глаза и обнаружила, что Авирона очень внимательно на меня смотрит. И куда делся отсутствующий взгляд? Она смотрела на меня так, будто хотела вытянуть ответы на все существующие в двух мирах вопросы. Такие глаза бывают у людей, которые слушают что-то очень важное, и боятся пропустить хотя бы слово.

Осознав, что она читает мои мысли, я вспыхнула. Авирона, в свою очередь, прижала ладони к щекам — так, будто мое смущение передалось и ей.

— Дана, извини, — сказала она, — я не хотела…

— Не знала, что мысли читают случайно!

— Прости. — Она помотала головой и приложила пальцы к губам, будто передавая мне невысказанные извинения. — Я просто хотела сказать, что ему плохо. Это все.

— Если ему плохо, пусть напишет мнеписьмо! Так ему и передай.

Авирона смотрела на то, как я подхожу к окну и открываю ставни.

— Ты не понимаешь, Дана. — Любимая фраза Винсента: «Ты не понимаешь, Дана». А из них бы получилась неплохая пара! — Ему плохо, когда ты думаешь о нем.

— Что же, надеюсь, там, где он сейчас, достаточно много вакханок! Они смогут его утешить! — Я вернулась за стол. — Хватит уже об этом.

— Да, ты права. Хватит. — Она рассеянно тронула висок. — Я хотела поделиться с тобой. Подумала, что это важно… но теперь есть Киллиан, так что, наверное, все иначе.

— Мы можем переходить к десерту?

Авирона, на лицо которой уже вернулось привычное отсутствующее выражение, оглядела стол.

— К десерту? Да. Думаю, да.

— У меня есть замечательные пирожные. Тебе понравится.

— Ты не ответила.

Я, конечно же, сразу поняла, о чем она. Авирона снова смотрела на меня, но уже не пристально — то была, скорее, ленивая заинтересованность.

— Нет. Я его больше не люблю.