Глава 1

Лейтенант Гилад Гордон сидел на мягком и удобном диване в комнате отдыха. Он думал о том, что за обедом съел больше, чем следовало. Его голод не был бы таким нестерпимым, и он вполне мог бы ограничиться одной порцией итальянской пасты и не брать вторую, если бы не два предстоящих события. Одно должно было произойти сегодня, а до второго оставалось несколько месяцев, но Гилад думал об этом двадцать четыре часа в сутки уже сейчас.

О предстоящем сегодня важном событии ему сообщил капитан Землянских. Он пригласил своего консультанта на чашку кофе, и Гилад сразу заподозрил, что тут что-то не чисто. Главный аналитик редко пил кофе во второй половине дня, а даже если и пил, то в гордом одиночестве. В такое время он обычно занимался работой, которая раздражала его больше всего — чтением служебных записок, которые любили писать его подчиненные. Обычно они писали о двух вещах: о том, что им требуется краткосрочный отпуск и о том, что они не находят общий язык с коллегами. С часу до трех дня в кабинет капитана Землянских не заходили даже Габриэль и Лия — уж кому-кому, а им было отлично известно, что в это время их начальник пребывает в более чем дурном расположении духа. Незадачливый подчиненный, по ошибке заглянувший в такой час, оценивал по достоинству лингвистические познания капитана. В такие моменты нецензурной лексики одного языка ему не хватало, и он с большим успехом восполнял этот пробел с помощью остальных известных ему языков.

Новость о решении господина директора Гилада не шокировала. Умом он понимал, что в ходе предстоящих перемен в кресло главного аналитика сядет именно он. Не сомневался он и в том, что капитан Землянских получит должность руководителя отдела по ведению допросов. Но известие все же оказалось неожиданным. Гилад даже переспросил: правильно ли он понял своего начальника? Начальник вспылил, и Гилад сделал вывод, что не стоит испытывать судьбу.

Вторым важным событием была защита магистерской диссертации. Работа была практически готова, но Гилад был убежден в том, что материал до сих пор сырой, а сделанное исследование, пусть и поистине колоссальных масштабов, впечатление ни на кого не произведет. Профессора университета прочили ему блестящее научное будущее. Наукой Гилад заниматься не планировал — он делал это, скорее, ради повышения профессионального уровня. Он уже думал и о докторской диссертации, но для начала нужно было получить заветный диплом магистра.

Сегодня Константин оставил офис на своих помощников и отправился по делам. За полчаса до обеда он позвонил Гиладу, сообщил, что ему придется задержаться и попросил прощения за то, что их совместный обед не состоится. Гиладу пришлось отобедать с Габриэль. Она, в отличие от многих женщин из отдела, с которыми ему уже приходилось трапезничать, имела прямо-таки великосветские манеры (к манерам Гилад относился не так ревностно, как его руководитель, но предпочитал сидеть за столом с воспитанными людьми) и могла поддержать беседу на любую тему, но уж очень любила поговорить. Обществом секретаря главного аналитика лучше всего было наслаждаться в тишине. Сейчас она сидела возле приоткрытого окна, держала на коленях портативный компьютер и общалась с кем-то в сети. Увлеченная беседой, она молчала, лишь изредка позволяя себе возгласы восхищения или недоумения.

— Ты оглох? — окликнула Гилада Габриэль. — Я повторяю еще раз — подойти и посмотри! Это моя подруга, — показала она фото светловолосой девушки. — Красивая?

— Да, — согласился Гилад.

Габриэль присела на подоконник и закурила. Сегодня она выглядела необычно: на ней был отвечающий всем требованием дресс-кода деловой костюм, но Гилад никак не мог отделаться от мысли, что этот костюм подчеркивает ее формы гораздо лучше, чем это делали короткие юбки и открытые пиджаки.

— Держу пари, ты готовишь речь победителя, — сказала она.

— Мне нужно будет что-то говорить? — всполошился Гилад.

— А сказать спасибо папе, маме, любовнице и мне?

— Не пугай меня, Габриэль. Я ни за что не соглашусь на то, чтобы произносить речь. Пусть Константин сделает это за нас обоих.

— Он постоянно делает что-то за других. Может, хотя бы один раз кто-то сделает что-то за него?

Габриэль сделала пару затяжек и мечтательно вздохнула.

— Сегодня капитан наденет форму, — снова заговорила она с мечтательными нотками в голосе.

— Почему бы тебе не признаться, что ты к нему неровно дышишь? — предложил Гилад.

— Почему бы тебе не сменить пластинку? — спросила в ответ Габриэль. — Эта уже устарела, проигрыватель устал, а Лия всегда ходит рядом, пусть даже у нее сегодня выходной. Впрочем, на и так знает, что стоит мне приложить определенное усилие — и у моих ног будут все мужчины, включая нашего начальника.

Гилад посмотрел на нее с усмешкой.

— Что? — продолжила она. — Ты мне не веришь? Я могла бы понять доктора Мейер, которой ничего не светит, или кого-нибудь еще — это зависть. Но ты ведь можешь посмотреть на это с другой стороны.

— Похоже, Константин тоже к тебе неравнодушен. Но я бы не стал утверждать с полной уверенностью.

Габриэль торопливо потушила сигарету и, приблизившись, села рядом с Гиладом.

— Или ты трепло, — сказала она, — или ты знаешь что-то, чего не знаю я.

Гилад замотал головой.

— Что ты, что ты. Но по тому, как он на тебя смотрит… так, будто ты уже принадлежишь ему, если ты понимаешь, о чем я, можно сделать определенные выводы.

— Он так смотрит на всех женщин. — Габриэль махнула на него рукой. — Трепло. Хотя я прекрасно знаю, что он ко мне неравнодушен. Да и ты тоже. Так что лучше помолчи. Обдумывай речь.

Появившийся в дверях Константин оглядел собеседников.

— Вы не торопитесь? Все уже в зале. — Он оглядел Габриэль и удовлетворенно кивнул. — Так непривычно видеть вас в длинной юбке. Я рад, что белье наконец-то высохло, и вы смогли надеть свой лучший костюм. Вы неотразимы, и это правда.

… Господин директор, высокий мужчина с аккуратно уложенными седыми волосами, оглядел присутствующих со своего места. Он сидел во главе стола. По правую руку от него разместился капитан Землянских с Габриэль, по левую — лейтенант Гордон. Рядом с Гиладом сидела доктор Мейер.

— Я прошу тишины, — сказал господин директор, подняв руку, и голоса в зале умолкли.

Председатель в очередной раз окинул взглядом присутствующих.

— Я собрал здесь всех вас, дамы и господа, для того, чтобы сообщить вам о важном решении, — снова заговорил господин директор. — Мне было нелегко принять его в силу обстоятельств, в тайну которых посвящены только сидящие за этим столом, — он обвел рукой своих соседей, — но я сделал этот шаг. И я уверен, что не буду об этом сожалеть. Как известно многим из вас, господин, который сидит по правую руку от меня, почти два года выполнял работу нечеловеческого масштаба — он одновременно занимал должность главного аналитика и замещал руководителя отдела по ведению допросов. Признаю, что этот срок затянулся. Признаю и то, что этот господин держался достойно, и ни разу я не услышал от него ни одной жалобы. Разве что пару просьб о двухдневном отпуске, да, капитан? — сказал господин директор чуть тише и с улыбкой посмотрел на Константина.

— Было и такое, сэр, — согласился тот.

— К сожалению, я не могу повернуть время вспять и вернуть капитану потраченное время и нервы, — продолжил господин директор. — Моя благодарность будет иной. Капитан Землянских займет пост руководителя отдела по ведению допросов. А пост руководителя аналитического отдела займет его заместитель, лейтенант Гилад Гордон. Я думаю, что два достойных джентльмена получили достойные должности. Вы согласны со мной?

Зал отреагировал аплодисментами. Доктор Мейер с улыбкой кивнула Константину и Гиладу.

— Если уж нам представился случай, — произнес господин директор, когда аплодисменты стихли, — то следует сказать пару слов о достойных джентльменах. Сначала мы поговорим о капитане Землянских. Мы начнем с капитана — думаю, лейтенант не будет против. Звание есть звание.

В зале послышался тихий смех; господин директор понимающе кивнул.

— Капитан Землянских начал свой путь с того, что работал рядовым аналитиком. Через некоторое время он стал консультантом главного аналитика, потом — его заместителем, а после этого получил тот пост, который он занимает на сегодняшний день. Следует упомянуть и о том, что тогда он был самым молодым специалистом, который когда-либо занимал эту должность. На счету капитана Землянских внушительное число спланированных операций, частью из которых он, не только аналитик, но и стратег, руководил лично. К особым заслугам капитана Землянских стоит отнести последние операции по точечной ликвидации подозреваемых в связи с террористическими группировками лиц. До этого капитан не занимался точечными ликвидациями, но они были выполнены блестяще. Также капитан лично занимался допросами, что тоже было новым для него делом. Судите сами, дамы и господа — если капитан Землянских не достоин того, чтобы занять пост руководителя отдела по ведению допросов, то не могли бы вы предложить альтернативный вариант?

Господин директор прервался и посмотрел вслед Габриэль, которая поднялась и направилась к запасному выходу.

— Госпожа Нафтали, видимо, расчувствовалась, капитан? — спросил он вполголоса.

— Думаю, что так, сэр. Во всяком случае, она никогда бы не стала проявлять такое неуважение к сидящим за одним столом с ней людям просто так.

— Надеюсь, госпожа Нафтали будет чувствовать себя хорошо. — Он снова поднял голову. — А теперь, дамы и господа, пришла очередь второго достойного джентльмена, лейтенанта Гилада Гордона. Вам ведь тоже скоро предстоит надеть капитанские погоны, Гилад? Нужно соблюдать традицию — пост главного аналитика уже не один год занимают исключительно капитаны.

… Увидев вошедшего Константина, Габриэль торопливо отложила книгу и взяла бумаги, решив сделать вид, что работает, но он покачал головой.

— Ты можешь читать, — сказал он. — Срочной работы у нас нет. Но нам нужно поговорить.

— Может, ты не будешь стоять столбом и присядешь? Твой консультант отправился перекусить. Он ведет себя как женщина — что за привычка набивать живот после нервных встрясок?

— Какой бы эта привычка ни была, она лучше привычки трепать языком.

Габриэль смерила начальника, уже успевшего сесть напротив нее, высокомерным взглядом.

— Что, опять старая волынка? По-моему, у нас только и разговоров, что о дресс-коде и пустом трепе.

— Если ты перестанешь нарушать дресс-код и трепаться, то наши разговоры примут другой характер.

— Свежо придание, да только верится с трудом, — надменно усмехнулась Габриэль. — Зная тебя…

Она прервала свою речь на полуслове, потому что Константин поднялся и наклонился к ней.

— Я больше не хочу слышать от Лии ни единого слова о том, что ты рассказала ей что-то обо мне. Я могу напоминать тебе про дресс-код и спускать тебе с рук опоздания, но сейчас ты переходишь все границы. Если я еще раз, хотя бы один-единственный раз услышу от нее твое имя, то я найду способ сделать твою жизнь невыносимой. Я знаю, что майор Вайзенштейн относился к тебе хорошо, и что ты со временем приобрела особый статус. Ты можешь носить короткие юбки или даже приходить на работу голой, можешь опаздывать хоть на пять часов. Но ты не имеешь права вмешиваться в мою личную жизнь. Я выражаюсь достаточно ясно?

Габриэль пожала плечами и снова взяла книгу.

— Хочешь кофе? — спросила она таким тоном, будто не услышала предыдущей реплики собеседника.

— Нет, благодарю. Я ухожу через полчаса, у меня появились дела. Скажи, у тебя есть планы на вечер?

— Планы на вечер? — удивленно переспросила Габриэль.

— Ты занята? Или ты предпочитаешь проводить вечер пятницы дома в одиночестве? Я хочу принести тебе кое-что.

Габриэль сложила руки на столе и внимательно посмотрела на него.

— Ты приглашаешь меня на свидание, или же я выдаю желаемое за действительное?

— На свидание обычно приглашают, а не напрашиваются. Или ты со мной не согласна?

Дверь приоткрылась, и на пороге появилась доктор Мейер.

— Простите, что отвлекаю вас, — сказала она. — Мне нужно поговорить с капитаном. Это не займет больше пяти минут.

Константин согласно кивнул, и доктор Мейер снова скрылась за дверью.

— Ведьма, — прошипела Габриэль и тут же зажала рот рукой.

— Что ты сказала?

— Около пяти, хорошо?

— Если мне придется задержаться, я позвоню. И если ты еще раз назовешь доктора Мейер ведьмой, то я вырву тебе язык.

Габриэль театрально закатила глаза.

— Так точно, сэр, — сказала она. — Мы ведь теперь будем работать вместе. Мне нужно следить за языком. Он мне еще понадобится.

— Желательно было бы его немного укоротить, — заметил Константин. — До встречи вечером. Хочется верить, что ты оценишь по достоинству то, что я тебе принесу.

— О, я в этом не сомневаюсь. — Габриэль помахала ему на прощание рукой. — Чао! Приятной беседы.

 

Глава 2

Габриэль открыла дверь в тот момент, когда гостю надоело ждать — он поднял руку с намерением позвонить во второй раз.

— Не стоит, — сказала она, покачав головой. — У меня нет проблем со слухом, просто у меня большая квартира.

Константин снял плащ, и Габриэль недовольно нахмурилась. Оказалось, что в отличие от нее он не так серьезно отнесся к выбору одежды — на нем был деловой костюм. Она поправила на плечах темно-зеленое кимоно из тонкого китайского шелка и жестом пригласила его войти.

— Похоже, ты недовольна моим внешним видом? — осведомился гость. — Я зашел домой буквально на пару минут. И, конечно же, переодеться не успел. У тебя очень мило. Почему-то я так и представлял себе твою квартиру.

— Ты представлял себе мою квартиру? Неужели в твоей вечно занятой голове нашлось место и для таких мыслей?

— Только в общих деталях. Стиль, цвет. Располагает к творчеству. Ты занимаешься дизайном?

— Дизайном? — переспросила Габриэль немного брезгливо. — Нет. Я пишу, как ты знаешь.

— Этот скромный подарок принесет тебе вдохновение.

Габриэль довольно долго разглядывала тот самый портрет, который в свое время впечатлил Лию. От черновика он практически не отличался — разве что размером. В последний момент автор решил дополнить образ, и теперь в волосах нарисованной Габриэль можно было заметить изящную тиару. Символ царственной особы не только не контрастировал с нескромной позой, но и добавлял изображенной характерные черты.

— Если ты называешь это скромным подарком, — заговорила Габриэль, — то я боюсь и думать о том, что такое в твоем понимании нескромный подарок!

— Ты можешь повесить его в приемной. Доктор Мейер увидит его, и, сразу признав мой стиль, сможет многое рассказать тебе о моих тайных желаниях.

— Я думаю, что справлюсь без доктора Мейер. А портрет я повешу в спальне. Большое спасибо!

Габриэль осторожно положила рисунок на стол.

— Отнесу позже, — сказала она. — Нужно посмотреть, куда повесить — чтобы выгодно падал свет, но не попадали прямые лучи. Идем, я тебя чем-нибудь угощу.

Гость присел у стола, а Габриэль оглядела кухню и задумчиво потрепала волосы.

— Что ты будешь? Кофе? Чай?

— Думаю, для кофе поздновато, а вот от зеленого чая я бы не отказался. У тебя ведь есть зеленый чай?

— Где-то был. Нужно поискать.

Константин поднялся, приблизился к ней и остановился на расстоянии вытянутой руки.

— У меня выдался плохой день, — сказал он таким тоном, будто констатировал научный факт. — И сейчас мне больше всего хочется сделать две вещи.

Габриэль проверила, достаточно ли в чайнике воды.

— Правда? С чем они связаны?

— С тобой.

— Со мной? — улыбнулась она. — Каким образом?

— Самым что ни на есть прямым. Ты хочешь узнать, что это за вещи?

— Только если ты хочешь поделиться ими со мной.

— Мне хочется разорвать на тебе одежду и не слезать с тебя до самого утра.

Габриэль рассмеялась.

— Да ты, похоже, пьян.

— Я уже вышел из того возраста, когда люди пьянеют от стакана виски. И из того возраста, когда люди не отвечают за свои слова.

— Значит, за свои слова ты отвечаешь.

— Ты хочешь в этом убедиться?

— Ты задаешь так много вопросов, что я не знаю, на какой из них мне нужно отвечать в первую очередь.

Габриэль снова протянула руку к чайнику, но Константину, похоже, не понравилась эта идея. Он обнял ее за плечи и сделал шаг по направлению к ней. Габриэль отошла назад, отвела за спину руки, и ладони ее коснулись стены.

— Нерешительности я от тебя не ожидал. Или ты смела только тогда, когда говоришь за моей спиной?

— Это поспешный вывод. Разве я продемонстрировала тебе свою нерешительность?

— Если бы ты была смелее, то давно бы предприняла что-то дельное. Кроме коротких юбок и недвусмысленных намеков. Сколько может продолжаться эта игра в кошки-мышки? Может, еще года два или три?

Габриэль подняла руки в успокаивающем жесте.

— Хорошо-хорошо, — сказала она. — Предположим, ты не пьян, во что мне верится с трудом — вероятно, ты пропустил пару-тройку стаканчиков перед тем, как приехать ко мне. Во всяком случае, твое поведение кажется мне странным. Но зачем же грубить? «Мне хотелось бы разорвать на тебе одежду» — это еще куда ни шло, но вот «не слезать с тебя всю ночь»… Тебе не идет, когда ты так разговариваешь.

— В отличие от тебя, я предпочитаю говорить прямо, дорогая.

— И поэтому ты наслаждался этими спектаклями все это время? Да, дорогой?

— Ты в своем репертуаре. Даже сейчас ты хочешь сделать из происходящего спектакль.

— Надеюсь, это будет хороший спектакль, который понравится нам обоим. Может быть, ты отпустишь меня, и я приготовлю чай?

Константин снова скользнул ладонями по ее плечам, и шелковое кимоно спланировало на пол.

— Значит, вот в каком виде ты принимаешь гостей? — спросил он, оглядев ее.

— А ты всегда раздеваешь женщин на кухне, когда приходишь к ним в гости? И всегда разглядываешь их так нагло, будто никогда в жизни не видел обнаженной женщины?

— Нет, не всегда. Но никогда не поздно сделать что-то, чего я еще не делал.

— Ну… конечно, в этом что-то есть, — согласилась она, запустив пальцы ему в волосы и откинув голову назад. — Послушай, не надо так… послушай. А как же Лия?

Вопреки ожиданиям Габриэль Константин даже не поднял глаз — ее шея слишком увлекла его, чтобы он отвлекался по пустякам.

— А ты видишь здесь Лию? Может, она должна придти к тебе в гости? Мы бы неплохо провели время, хоть я и не сторонник подобных вещей.

— Нет, ко мне никто не должен придти. Отпусти меня, пока мы не сделали что-нибудь… о чем ты потом пожалеешь.

Константин поднял голову.

— Что, например?

Габриэль потянулась к его губам, но Константин наклонил голову и улыбнулся.

— Ты не ответила. Почему кто-то из нас должен об этом жалеть? Тебя заботят вопросы морали, понятия о которой у тебя никогда не было и не будет? Я предлагаю тебе руку и сердце? Я заставляю тебя делать это ради повышения? Мы будем пить зеленый чай, только и всего. Ты не просто так поставила чайник.

Габриэль взяла его за лацканы пиджака.

— Значит, мы будем пить зеленый чай? — спросила она негромко.

— Разумеется. Чайные церемонии бывают разными. Самое главное — это фантазия. Или мне уйти? Нам действительно не стоит этого делать. Мы оба об этом пожалеем.

— Я не собираюсь об этом жалеть, — сказала она, посмотрев ему в глаза. — И я хочу, чтобы ты это хорошо уяснил.

— Как скажешь, дорогая. Как я могу возразить?

… Спальня Габриэль, оформленная в зеленых тонах, была расположена очень удачно — солнечный свет не проникал сюда даже днем. Дизайнер хорошо поработал над комнатой: она была небольшой, но созданный с помощью особого подбора оттенков визуальный обман делал помещение просторнее. Кроме того, тут всегда был свежий воздух. Габриэль, заботившаяся о хорошем сне и о здоровом цвете лица, в любую погоду держала окно открытым.

Хозяйка квартиры лежала на груди гостя, устало прикрыв глаза. Гость, в свою очередь, обнимал ее за плечи и гладил по волосам. Они молчали уже несколько минут, и заговаривать никто из них не собирался — для беседы нужны были и физические, и психологические силы, но для начала эти силы нужно было восстановить.

— У тебя со времен твоей бывшей жены не было нормальной любовницы? — заговорила Габриэль. — Ты ведешь себя как мужчина, который не видел в глаза женщины как минимум года три.

— Ты преувеличиваешь.

— Во всяком случае, такого неугомонного любовника у меня не было уже давно.

— Да, я обратил внимание, — тут же вернул колкость Константин. — Вероятно, Лиору до неугомонного любовника еще расти и расти.

— Я говорила тебе, что мы расстались.

— Я просто констатирую факт.

Габриэль подняла голову, тряхнула растрепавшимися волосами и сонно оглядела прикроватную тумбочку. Константин прочитал ее мысли — он открыл пачку сигарет и отдал ее Габриэль, после чего закурил сам.

— Спасибо, — поблагодарила она. — Чем мы будем заниматься?

— Тебя не устраивает то, чем мы занимались пять минут назад?

— Разве я это сказала? — Габриэль улыбнулась и провела аккуратными ноготками, покрытыми темно-коричневым лаком, от его губ ниже, в направлении шеи. — Мы отдохнем, а потом продолжим. Ты ведь останешься до утра?

— Да. Только позвоню экономке и скажу, чтобы она сегодня меня не ждала. У тебя здесь есть телефон?

Габриэль подала ему телефонную трубку. Константин набрал номер.

— Берта? Здравствуйте. Я хотел сказать вам, что сегодня домой не приду. У меня есть дела, я закончу поздно, переночую у знакомого — не хочу садиться за руль уставшим. Я и так недавно чуть не задремал за рулем.

«Знакомый» тем временем продолжал методично и пытливо изучать тело говорившего ноготками, постепенно опускаясь все ниже и ниже.

— Кроме того, мы с ним давно не виделись. Мы выпьем и поговорим. Простите, секунду. — Константин отвлекся. — Прекрати, — сказал он Габриэль.

— Извини, — сказала она, понурив голову.

Константин кивнул и вернулся к разговору, а рука Габриэль вернулась туда, где она была до этого.

— Нет, Берта, никаких такси. Я знаю, что я сказал, но понятия «выпить» и «поговорить» иногда обозначают беседу по душам, а не пьянку. У вас консервативные взгляды, Берта, вам это известно? У меня, конечно, тоже, но если сравнить их с вашими… Габриэль, хватит! — Константин сделал паузу и красноречиво приложил ладонь ко лбу. — Разумеется, я на работе! А где я еще должен быть? Две минуты назад я сказал вам, что у меня дела, и я закончу поздно! И где я могу говорить со своим секретарем, если не на работе? В постели, может быть?

Услышав эти слова, Габриэль прыснула со смеху и села на кровати, потянувшись за пепельницей.

— Вот и славно, — продолжил разговор Константин, накидывая рубашку. — Кстати, Лия не звонила? — Он бросил взгляд на отключенный телефон, который лежал на тумбочке рядом с пепельницей. — Сел аккумулятор. Берта, зачем мне вас обманывать? Мы побеседуем завтра. Не скучайте.

Константин положил трубку и устало вздохнул.

— Больше всего на свете я ненавижу ей лгать, — сказал он. — Она видит меня насквозь.

Габриэль тем временем облачилась в легкий халат.

— До этого было лучше, — заметил Константин, поднимаясь. — Где мой галстук?

— Думаю, брюк и рубашки вполне достаточно, герой-любовник. Галстук мы найдем позже.

— Может быть, ты его спрятала, и хочешь оставить себе на память?

Габриэль поцеловала его и аккуратно расправила ворот рубашки.

— У меня есть свои галстуки, еще один мне не нужен, даже если учесть, что он твой. А ты хорош, нечего сказать. Лии тебе мало, ты переспал и со мной. Кто на очереди?

— Я предлагаю не тратить время на пустые разговоры. Пока ты будешь готовить чай, я найду место для портрета. Мне кажется, он бы хорошо смотрелся над кроватью.

Габриэль оглядела стену критическим взглядом.

— Да, пожалуй, ты прав. Ту картину, что над кроватью, я верну в гостиную. Я убрала ее оттуда и до сих пор думаю о том, что там она смотрелась бы гораздо лучше. Сколько тебе сахара?

— Не стоит портить сахаром чай, тем более, зеленый.

— Хорошо, как скажешь. — Габриэль поправила халат. — Зеленый чай без сахара. Подумать только, какая гадость!

 

Глава 3

Лия стояла, опершись на перила балкона, и разглядывала город. Сначала привычка изучения панорамы казалась ей глупой, но ее положительное воздействие она заметила очень скоро. Теперь она жалела о том, что из окна ее квартиры можно разглядеть только мусорные баки и грязную улицу. Из квартиры Габриэль город был виден как на ладони. Лия рассматривала небоскребы и дороги, с такой высоты казавшиеся тоненькими ниточками, шпили башен и квадратики зеленых парков внизу и размышляла о своем.

Йосеф отреагировал на ее возвращение не так эмоционально, как она ожидала, и она не могла отделаться от мысли, что в глубине души рассчитывала на прохладный прием. Он выпил рюмку водки, спохватился, что не предложил ей, но она отказалась, ограничившись стаканом апельсинового сока. У нее раскалывалась голова, и она чувствовала, что алкоголь будет некстати. После этого Йосеф сообщил ей, что ему дали важную должность — он будет работать еще меньше и получать в еще больше. Лия отреагировала на новость усталой улыбкой, на что Йосеф ответил, что в следующем месяце собирается сменить машину, а потом начнет думать о новой квартире. Лия подумала о том, что до покупки новой машины нужно рассчитаться с долгами, но ничего не сказала — ей всегда казалось, что деньги должен считать мужчина.

«Ночь любви» не принесла Лие никакого удовлетворения — она не могла уснуть до пяти утра, потому что мысли о разговоре с Константином не желали выходить у нее из головы. Она никак не могла понять, жалеет ли она о том, что поступила именно так.

— Не скучай, малышка, я принесла еще коньяку, — сказала появившаяся на пороге балкона Габриэль. Лия вздрогнула от неожиданности. — Я тебя напугала? Прости. Садись, хватит смотреть. Голова закружится.

На этот раз Габриэль облачилась в длинное платье из тонкого материала, которое практически не скрывало очертаний тела. Гостей мужского пола она не ждала и могла позволить себе выглядеть по-домашнему нескромно. Лия в любом случае поняла бы ее, как женщина.

Габриэль села в одно из кресел, блаженно зажмурилась, подставив лицо солнцу, и начала восстанавливать в памяти события прошлой ночи. Хороший спектакль принес много удовольствия обоим актерам, но финал Габриэль не понравился. Константин ушел по-английски, и она проснулась в холодной постели. На часах было начало одиннадцатого. Злясь на своего начальника, который даже на выходных не может расслабиться и обязан чем-то заниматься и куда-то бежать, она отправилась на кухню. Возле раковины она нашла вымытую чашку. Под чашкой была записка следующего содержания: «Ты так сладко спала, что я не решился тебя будить. Хороших тебе выходных». Дальше было указано время — половина восьмого утра. Записку завершала размашистая подпись с узнаваемым росчерком и точкой конце.

Габриэль до сих пор гадала, как ее гость встал так рано, да еще и без будильника (они уснули в начале шестого утра). Она решила, что это очередной секрет, известный только аналитикам и подвластный только их тренированному мозгу. Записку она не уничтожила, но положила в надежное место. Не хватало только, чтобы это попалось на глаза Лие.

Лия тем временем заняла второе плетеное кресло.

— У тебя тут так здорово, — сказала она Габриэль. — И так тихо!

— Расскажи мне, дорогая, как ты провела последнюю неделю. Ты подумала над моими словами?

— Габриэль, ты ведь понимаешь, что это сложно, правда?

— В чем заключается сложность? В твоем муже или в твоем любовнике? Лия, не ломай себе жизнь. Ты знаешь, скольких подобных тебе девочек он уже встречал? И я могу тебя уверить — каждый раз повторяется один и тот же сценарий.

Габриэль прекрасно знала, как Константин относится к «подобным девочкам». Знала она и то, что его взгляд на них не задерживается дольше двух секунд, если задерживается вообще, но Лие об этом знать не следовало.

— Какой сценарий?

Габриэль сделала решительный жест рукой, желая показать, что больше ничего не хочет слушать, но в этот момент через прикрытую дверь балкона донеслась приглушенная трель дверного звонка.

— Наверное, это черт принес мою соседку снизу, — сказала Габриэль и поднялась. — Она обращается ко мне с любой проблемой — такое впечатление, что я работаю в службе спасения. Подожди минуту, конфетка. Я сейчас вернусь.

Неожиданный гость соседку Габриэль не напоминал даже отдаленно. Это был невысокий мужчина восточной наружности, одетый в темные брюки и кожаную куртку.

Мужчина приложил руку к груди и склонил голову в знак приветствия. Габриэль пожалела о том, что по дороге к двери не накинула халат, но решила не притворяться скромницей и гордо подбоченилась. Мужчина смущенно опустил глаза.

— Добрый день, госпожа Нафтали, — сказал он. — Мне нужна Лия. Она у вас в гостях?

— А кто вы, собственно, такой?

— К сожалению, я не могу вам этого сказать. Меня прислали за Лией, и мне не было поручено беседовать с вами.

Незнакомец говорил с едва ощутимым акцентом. Говорил он спокойным тоном — создавалось впечатление, что такие беседы он ведет каждый день.

— Значит, вас прислали! Интересно, кто же?

— Этого я тоже не могу вам сообщить, госпожа Нафтали. Мне жаль, но я тороплюсь. Не могли бы вы…

— Я здесь, — откликнулась Лия. — Доброе утро. Чем я могу быть полезна?

Незнакомец в очередной раз приветственно склонил голову.

— Пройдите со мной, прошу вас. Только накиньте что-нибудь, если это вас не затруднит. Мы поедем туда, где сильные ветра.

— Что тут происходит? — задала очередной вопрос Габриэль. — Может, вы покажете свои документы, сэр? Или, к примеру, представитесь?

— Я не могу сделать ни первого, ни второго, госпожа Нафтали. Я действую по данной мне инструкции, и есть вещи, о которых мне нельзя беседовать с посторонними.

— Что за черт! — не выдержала Габриэль. — Вы вламываетесь ко мне в квартиру, даже не называя своего имени, и забираете мою подругу! Если это шутки нашего начальства, то я советую вам немедленно прекратить эту дребедень. Впрочем, сейчас я все выясню сама.

Рука Габриэль потянулась к телефону, но незнакомец жестом остановил ее.

— Думаю, не стоит беспокоить начальство, госпожа Нафтали, — сказал он все тем же спокойным тоном. — Ваши руководители имеют право отдохнуть. Они тяжело работают.

— Мне это надоело, — сказала Габриэль. — Отправляйся обратно на балкон, Лия. А вы, сэр, выметайтесь. И хватит так откровенно меня разглядывать. Такое впечатление, будто я открыла вам дверь голой!

— Я бы не хотел применять силу, госпожа Нафтали, — проговорил таинственный гость, и в его голосе послышались нотки сожаления. — Но если вы продолжите вести себя подобным образом…

— Я хочу посмотреть на уважающего себя мужчину, который может поднять руку на женщину!

Лия не смогла уследить за движениями незнакомца. Мужчина сделал пару шагов к Габриэль, обнял ее одной рукой за шею, приподняв волосы, и легко притянул к себе — так, будто собирался поцеловать. Через секунду он уже держал в руках бессознательное тело хозяйки квартиры.

— Что вы делаете? — испуганно ахнула Лия.

— Не волнуйтесь. Это просто яд…

— Яд?!

— … который в малых количествах оказывает снотворное действие. Я буду благодарен вам, если вы покажете мне, где спальня.

— Там… — указала в направлении спальни Лия, чувствуя, что у нее подгибаются ноги.

— Большое спасибо.

Лия проследовала за незнакомцем и помогла ему откинуть одеяло. Он положил Габриэль на кровать, поправил подушки и заботливо укрыл ее одеялом, не забыв поправить его с обеих сторон. После этого он подошел к окну и прикрыл шторы.

— Когда она проснется, у нее будет болеть голова, — доверительно объяснил незнакомец потерявшей дар речи Лие. — Когда болит голова, яркий свет мешает.

— Либо вы сумасшедший, либо наемный убийца, — сделала вывод та.

— Я отвечу на все ваши вопросы в машине. Нам пора отправляться в путь.

… Первые минут десять Лия молчала, переваривая произошедшее. Ее сопровождающий тем временем надел солнцезащитные очки и, вырулив со стоянки, направился к выезду из города.

— Скажите мне, хотя бы, как вас зовут, господин Отравитель, — заговорила она.

— Прошу прощения, я не представился. Меня зовут Махмет. На самом деле, мое имя звучит иначе, но детство я провел в Турции, и отец называл меня именем османского султана.

— Итак, вы не сумасшедший и не наемный убийца. Но, тем не менее, вы знали, что сегодня утром я пришла к Габриэль, усыпили ее и увели меня оттуда. И я не знаю, куда вы меня везете.

— У наших предков был такой обычай — когда они любили женщину, но эта женщина была своенравна и не хотела быть их женой, то они посылали своих верных людей, и эти люди похищали женщин.

— То есть, вы похитили своенравную женщину, — кивнула Лия. — Ваши предки, наверное, знали толк в любви. И в том, как нужно обращаться с женщинами. Замечательный обычай. Наверное, древний?

— Да, но мои предки не относятся к очень древним родам. А вот предки господина жили еще во времена Сасанидской империи, если не до нее. При одном взгляде на него можно понять, что это были не просто местные аристократы, а важные правители.

Лия представила Константина — а она уже была уверена, что речь идет именно о нем — в роли древнего персидского правителя, и ей показалось, что этот образ ему подходит.

— Эти правители тоже похищали чужих жен? — спросила она.

— Что вы. Для этих правителей не существовало такого понятия, как «чужое». Если они видели женщину, которая им нравилась, то она уже принадлежала им.

— Похоже, со времен Сасанидской империи их нравы не изменились. Я могу закурить, Махмет?

— Разумеется, Лия. Я бы с удовольствием предложил вам свои сигареты, как это делает господин, но я не курю.

Лия закурила и приоткрыла окно.

— Слово «господин» режет мне слух, — сообщила она водителю.

— Простите. Дело в том, что госпо… ваш хозяин… — В этот момент Махмет смутился окончательно и даже опустил голову к рулю. — Мы с ним беседуем на другом языке, и то слово, которым я обозначаю его сущность, в переводе звучит как «господин».

— Его можно называть просто «капитан».

— Хорошо, — с готовностью согласился Махмет. — Может быть, вы голодны? Мы могли бы остановиться и пообедать. Нам предстоит неблизкий путь, и я не хочу, чтобы вы почувствовали себя плохо. Вы очень худы и бледны.

Бледной Лию называли часто, но вот худой ее не называл никто. Разглядывая себя в зеркало, она часто думала о том, что ей не помешало бы сбросить пару килограммов.

Через двадцать минут покупки были сделаны, и спутники вернулись в машину. Лия ела свежеприготовленную пиццу, запивая ее минеральной водой. Махмет купил в пекарне несколько теплых французских булок и небольшую бутылку грейпфрутового сока.

— Куда мы едем, Махмет?

— Капитан не велел говорить, — сказал он. — Это сюрприз.

Лия оставила недоеденные кусочки пиццы в коробке, закрыла ее и аккуратно замотала сохраняющим тепло пакетом.

— Скажите, а кем вы приходитесь капитану, Махмет? И как он вас нашел?

— На какой вопрос я должен ответить в первую очередь, Лия?

— На второй, — вздохнула она, подумав, что к его дотошной привычке угодить придется привыкнуть.

— Мы встретились с капитаном, когда я и мои друзья решили посвятить свою жизнь священному джихаду. Нас было пятеро, к нам должны были присоединиться еще люди, но у нас ничего не получилось. Потому, что среди нас оказался… что же это за слово? Я знаю не очень приличное слово, но в вашем присутствии я не могу его употреблять.

— «Крот»? — предположила Лия.

— Крот, — задумчиво повторил Махмет. — Это такое животное, правильно? Оно живет под землей.

— Нет, — терпеливо пояснила Лия. — Так называют людей, которые передают информацию другим организациям.

— Да-да! — торжествующе воскликнул Махмет. — Вот этот… «крот» нас и выдал. Точнее, это была она. Женщина. Мой отец всегда говорил, что женщинам нельзя доверять. Но я его не послушал.

— Наверное, это была очень смелая женщина, если она… воевала вместе с вами? — предположила Лия.

Махмет задумался.

— Да, — ответил он после паузы. — Не каждая женщина может оставить свой дом, посвятив себя Аллаху.

— И что было дальше?

— Меня разлучили с моими друзьями. Нас посадили в разные камеры. Я не знаю, что с ними случилось — вероятно, их убили, а, может, их купили, как и меня.

— Значит, капитан просто взял и купил вас?

Махмет с достоинством кивнул.

— Да. Он оценил меня очень дорого, гораздо дороже, чем я стою. — Махмет назвал сумму, и у Лии потемнело в глазах. Она бы не отказалась от такой зарплаты. — Но капитан купил меня не сразу. Сначала со мной беседовал другой мужчина, не похожий на капитана. Он, скорее, был похож на… мелкого визиря? Он был низок ростом, болтлив и глуп. Иначе почему же этот человек кричал на меня даже тогда, когда я молчал и ничего не говорил?

Лия решила, что вряд ли она сможет объяснить Махмету причину такого тона. Он и подумать не мог, что в священной войне и убийстве «неверных» есть что-то плохое.

— Наверное, это был «комиссар», — сказала она. — Он обычно лично проводит допросы наиболее… важных воинов.

— «Комиссар» — плохой человек, — покачал головой Махмет. — Он не мог объяснить, чего он от меня хочет. Потом он ушел, и со мной беседовала женщина. Это была красивая и умная женщина. Она попросила у меня прощения за то, что плохо владеет турецким, а я уверил ее в том, что могу изъясняться по-арабски. Женщина говорила со мной спокойно и ни разу не подняла на меня голоса. После этого она поблагодарила меня за помощь и ушла. Пару недель я провел в камере. Я не чувствовал себя заключенным — о моем заключении мне напоминало только то, что я не могу без разрешения покидать пределы выделенной мне комнаты. А потом я познакомился с капитаном. Я, конечно, сразу понял, что он — потомок древних персидских правителей, но окончательно убедился в этом только тогда, когда он заговорил на… не знаю, как на иврите называется этот язык.

— Фарси? — предположила Лия.

— О нет, нет. Это другой, древний язык. На нем сейчас уже никто не говорит, и только потомки очень древних родов знают его. Мой отец был уважаемым человеком, он дружил с учеными людьми. Он знал этот язык, поэтому его знаю и я.

Рассказ Махмета казался Лие восточной сказкой. Прелести повествованию добавляла витиеватая манера речи Махмета, которая напоминала речь рассказчика восточных легенд.

— Значит, капитан говорил с вами на древнем языке. И что он вам сказал?

— Он спросил, кто я, где я вырос, чем занимаюсь и что умею делать. И я сказал правду. Как я мог лгать?

— Он сварил бы вас в котле с кипящим золотом, как делали древние персы? — предложила Лия, рассмеявшись.

— Не думаю, что в наши дни можно собрать столько золота, — возразил Махмет с серьезным лицом. — Но я уверен в том, что капитан придумал бы что-нибудь оригинальное.

— Не сомневаюсь. И вы рассказали капитану обо всем, что умеете и знаете.

— Я рассказал ему об искусствах, которые передал мне отец. Искусство тихой войны, искусство изготовления ядов…

Лия в отчаянии замахала руками.

— Хорошо, хорошо, — поморщилась она. — Ваше искусство изготовления ядов я уже оценила.

Махмет снял руку с рычага переключения передач и показал спутнице небольшое кольцо.

— В этом кольце находится яд, — сказал он. — Если нажать слишком сильно, можно убить человека. — И он продемонстрировал нажатие двумя пальцами в опасной близости от Лии — она невольно отодвинулась. — Не бойтесь, — рассмеялся он так, будто это было невинной шуткой. — Пока игла не вступает в контакт с кожей и кровью, яд бесполезен. А если нажать легко, то человек уснет. Это хорошее снотворное.

— Я вам верю, — сказала Лия, разглядывая кольцо. — Но мы отвлеклись от разговора.

— Я рассказал капитану обо всем, что умею, а он сказал, что покупает меня. Он сказал, что покупает только достойных. Я сказал ему, что есть люди гораздо достойнее меня. Капитан разозлился и сказал, что решать будет он, и я согласился.

Лия решила, что слово «купить» на древнем языке могло означать «нанять». Вот, значит, как обстоят дела. «Недостойных» убивают чужими руками, а с «достойными» говорят лично и покупают их.

— Это капитан научил вас говорить на иврите?

— Да, — с гордостью сказал Махмет. — Капитан хороший учитель! Хотя иногда бывает немного нетерпелив. И он очень разозлился, когда я попросил его обучить меня… разговорному языку. Такому, который нельзя использовать в разговоре с женщиной. Он сказал, что этот язык мне знать не обязательно, и что если он может объяснить себя, не используя его, то и я смогу.

— Думаю, в этом случае капитан не сказал вам всей правды, — заметила Лия и прикрыла глаза. — Если не возражаете, я немного посплю.

— Сладких снов, — пожелал с улыбкой Махмет.

Лия расположилась поудобнее. Почему-то она думала, что заснуть у нее получится не скоро, но через пять минут уже дремала и видела во сне древних правителей, которые рассказывали своим женам восточные сказки.

 

Глава 4

Лия открыла глаза и обнаружила, что находится в полной темноте. Первые несколько секунд она лежала без движения, после чего приподнялась на кровати и осмотрелась. Она не имела ни малейшего понятия о том, где она находится, и даже не догадывалась, который сейчас час. Сколько она проспала? Ей казалось, что часов двенадцать — тяжесть в голове свидетельствовала именно об этом. Но как она могла проспать так долго в машине, рядом с чужим человеком?

Удивленная и даже немного напуганная, Лия ощупала себя — одежда была на ней. Она провела ладонью по одеялу. На ощупь ткань напоминала тонкий атлас, хоть и была для атласа слишком гладкой. Константин атлас не любил, хотя мог сделать ей сюрприз, а у нее дома такого белья быть не могло.

Только теперь, после того, как глаза немного привыкли к темноте, она смогла разглядеть смутные очертания предметов в комнате. Небольших размеров помещение было спальней. Почти половину комнаты занимала кровать, на которой и сидела Лия. В углу она увидела стол с тремя креслами по бокам. В другом углу стоял шкаф. Ветер шевелил легкие занавески, которые закрывали окно. В комнате было свежо и пахло… морем?

Пораженная своей догадкой, Лия поднялась и, осторожно ступая по мягкому ковру, подошла к окну. За окном действительно было море. Тель-Авив? Хайфа? Эйлат? Лия разглядывала водную гладь и пыталась понять, что произошло.

Через пару минут она решила, что лучшим выходом из положения будет пойти и посмотреть, что к чему. Она включила небольшую лампу, стоявшую на полу рядом с кроватью, нашла на ковре туфли, молчаливо оценила уют маленькой спальни, взяла со стула плащ и, толкнув деревянную дверь, покинула комнату.

Когда Лия вышла на палубу, то поняла, что взяла плащ не зря — здесь было прохладно. Махмета она увидела неподалеку. Он смотрел вдаль и задумчиво перебирал в руках небольшие четки.

— Добрая ночь, — сказала Лия, и Махмет вздрогнул от неожиданности.

— Лия! Хорошо, что вы проснулись! Вы голодны? Вам не холодно?

— Ну, хватит вам, — отмахнулась она, подумав о том, что успела отвыкнуть от его озабоченности «важной персоной». — Да, я голодна. Но еще больше я хочу знать, что, собственно, происходит.

— Вам здесь нравится?

— Да. Правда, мне не с чем сравнивать, я вижу яхту так близко впервые.

Махмет хотел было продолжить диалог, но теперь он смотрел не на Лию, а на кого-то за ее спиной. Она обернулась и увидела Константина, который стоял чуть поодаль от них, возле тех самых ступеней, по которым она поднялась на палубу минуту назад.

На этот раз на нем не было ни делового костюма, ни домашних свитера и брюк. Зато на нем был парчовый халат с восточным рисунком. Вдобавок ко всему, хозяин яхты появился перед гостями босиком.

Вероятно, Константин тоже проснулся недавно. Во всяком случае, выглядел он сонным. Он провел рукой по волосам, и его взгляд остановился на Лие. Рассеянность на его лице сменилась недоумением, потом — искренним удивлением. А после этого он снова стал серьезен, сухо кашлянул — так, будто ему было неудобно за свой внешний вид — и скрестил руки на груди, приняв выжидательную позу.

— Здравствуй, — сказал он, обратившись к Лие.

— Здравствуй, — ответила она тихо. — Кажется, ты спал?

— Я проснулся уже давно. Лежал и размышлял о своем. Я и понятия не имел, что ты уже здесь. Кое-кто не потрудился меня разбудить, хотя я его об этом просил.

Махмет преклонил колено перед «господином» и приложился к его руке. В этот момент на лице Константина промелькнуло едва заметное выражение высокомерной брезгливости. Он сделал жест, напоминающий восточное приветствие — тот самый, когда прикладывают пальцы к своему лбу и к губам, и «верный слуга», уже успевший подняться, ответил «господину» тем же.

Константин сказал пару слов на незнакомом Лие языке. Махмет ответил более пространно, и после услышанного ответа хозяин яхты покачал головой, но поднял руку, делая знак замолчать.

— Твой новый друг не решился меня разбудить, — сказал он Лие, даже не потрудившись обернуться. — Как ты думаешь, его можно за это простить?

— Надеюсь, мне не нужно говорить «госпожа решила простить тебя»?

— Нет, — покачал головой Константин, после чего обратился к Махмету: — Ты свободен.

Махмету позволили совершить ритуал прощания, который не отличался от ритуала приветствия, после чего он пожелал Константину и Лие спокойной ночи и удалился куда-то в направлении комнат.

— Где он будет спать? — спросила Лия.

— Он не спит по ночам. Особое нарушение биоритмов.

Лия опустила голову и сделала вид, что пытается разглядеть что-то в морских глубинах.

— Это было невежливо — вторгаться в мою жизнь вот так, — сказала она.

— Зато теперь мы наконец-то сможем побыть вдвоем. Эйлатский залив прекрасен. Ты любишь море?

— Нет. Особенно если меня привозят сюда насильно. И я ненавижу Эйлат.

Константин пожал плечами с таким видом, будто он не понимает, о чем идет речь.

— После того разговора у меня на кухне я много думал и пришел к выводу, что нам следует побеседовать откровенно. Почему бы нам не пойти туда, где нет ветра? Думаю, там будет уютнее.

Снова оказавшись в маленькой спальне, Лия сняла плащ и повесила его на стул. Константин, остановившийся в дверях, внимательно следил за ее движениями. Когда она принялась заплетать растрепавшиеся волосы, он приблизился к ней.

— Можно? — спросил он коротко.

— Конечно, — ответила Лия и подала ему расческу.

Константин осторожно провел рукой по ее волосам.

— Это твой натуральный цвет? Я уже говорил, что он тебе к лицу?

— Много раз.

— Я вчера немного выпил. И подумал о том, что иногда мне хочется сделать тебе больно.

Лия инстинктивно повернулась к нему и предостерегающе подняла руки, но Константин оказался быстрее. Он положил руку ей на шею и сжал пальцы. Такое «объятие», разумеется, не могло задушить, но Лия схватила его за запястья.

— Я подумал о том, что если бы я мог ударить женщину, то этой женщиной была бы ты, — продолжил он. — Я бы даже смог убить тебя, если бы захотел.

— Отпусти меня, Константин.

— Я тебя никогда не отпущу. Иногда мне кажется, что я не отпущу тебя даже после того, как ты меня отпустишь.

Лия вырвалась уверенным жестом.

— Ты пугаешь меня, — проговорила она.

— Наверное, это действительно страшно, когда кто-то тебя любит. Особенно если этот кто-то — я.

— Нет, — мотнула она головой. — Хотя иногда меня пугает и твоя любовь. Так любить нельзя.

— А как же нужно любить? Может, хотя бы одна женщина откроет мне этот секрет? Вам не нравится, когда вас считают пустым местом. Вам не нравится, когда вас считают центром Вселенной. Что вам нужно?

Лия в очередной раз предостерегающе подняла руку.

— Хватит повторять этот жест, — сказал Константин, и в его голосе послышался такой холод, что ей стало не по себе. — Он уже сидит у меня в печенках. Раздевайся. Или я в очередной раз должен тебя раздеть? Держу пари, твой муж не занимается подобными глупостями.

— При чем здесь мой муж?

— Я сказал, раздевайся. Потому что если я тебе помогу, то тебе это не понравится.

Лия возмущенно посмотрела на него.

— Да что с тобой творится? — спросила она.

— Не зли меня, Лия. Или я должен повторить…

— Не стоит повторять. Потому что раздеваться я не собираюсь.

— Похоже, мне все — таки придется тебе помочь. Жаль, что у моей женщины проблемы с пониманием.

— Я не твоя женщина.

Она напряглась в ожидании очередного «приятного» сюрприза, но и в этот раз предугадать поведение Константина ей не удалось. Он просто обнял ее и прижал к себе — так, будто они не виделись очень давно.

— Ты не представляешь, как я скучал по тебе, моя девочка, — шепнул он ей. — Я умоляю, не оставляй меня больше. Если бы я мог…

Лия подняла голову и посмотрела ему в глаза.

— Если ты действительно меня любишь, — сказала она, — то поклянись, что ответишь на мои вопросы, но скажешь только правду. Поклянись самым дорогим, что у тебя есть.

— Я скажу тебе правду. Но позже. Не сейчас. Я хочу прикоснуться к тебе. Мне кажется, что со времени нашей последней встречи прошли годы.

Лия молча наблюдала за тем, как Константин снимает с ее плеч платье. Ей всегда казалось, что так должны снимать одежду с принцесс или императриц, но не с простых женщин. И почему-то ее в свое время не удивил его ответ, когда она поделилась с ним этими мыслями.

— Пять часов, — сказал он. — До рассвета всего лишь пять пресловутых часов. Я никогда не мог понять, почему часы сжимаются до размеров секунды тогда, когда они должны быть длиною в вечность.

Лия не ответила. Она закрыла глаза, чувствуя, как знакомые руки ласкают ее тело. Мысли, которые снова превратились в стремительный поток, теперь перемешались и запутались окончательно, а потом и вовсе отошли на второй план. Теперь весь ее мир сузился до размеров комнаты, как и бывало раньше, а центром этого мира стало постепенно подступающее к низу живота тепло. То самое, которое уже через несколько минут заставит ее кусать губы и шептать тому мужчине, который просто не может стать для нее еще ближе, чтобы он никогда ее не оставлял. Именно те слова, которые он сам говорил ей несколько минут назад.

… — Я бы искупался. А ты?

Лия приоткрыла глаза.

— Если честно, я бы предпочла душ.

Константин повернул голову к ней. Некоторое время он молчал и лежал, не двигаясь, после чего положил ладонь ей на поясницу.

— Тебе здесь нравится? — спросил он.

— Да. Жаль, что здесь нельзя жить постоянно.

— Тебе это быстро наскучит.

Лия потянулась, как кошка, и снова положила голову на подушку.

— Ты действительно по мне скучал?

— Похоже, мои доводы не подействовали на тебя убедительно. Чуть позже я продолжу их приводить, если ты позволишь мне отдохнуть. — Константин погладил ее спину. — Я хочу нарисовать тебя.

— Прямо… вот так?

— Да. На палубе.

— Ты с ума сошел, — сказала она строго. — Ты думаешь, что я выйду на палубу в таком виде? И как отреагирует на это Махмет? Аллах позволяет ему смотреть на чужих женщин, да еще и обнаженных?

— Аллах много чего позволяет, — произнес Константин с видом знатока. Можно было подумать, что он является одним из приближенных к Аллаху и находится в курсе его дел и взглядов. — Но Махмет не увидит тебя до завтрашнего вечера. У него есть важное поручение.

Его рука снова опустилась чуть ниже, и Лия подвинулась ближе к нему.

— И как же он попадет на твердую землю? — полюбопытствовала она.

— Понятия не имею. У него свои секреты.

— Он что, человек-тень? Или вампир? Не спит по ночам, практически ничего не ест, перемещается незаметно для других? Он летает? У него есть жабры, и он плавает?

— Да, что-то вроде. У нас более чем выгодное сотрудничество. Мне нравится думать о том, что в нем есть что-то мистическое. В свою очередь, он думает, что что-то мистическое есть во мне.

— Я тоже так думаю, — сказала Лия.

— Ты любишь, когда тебе говорят пошлости в постели?

Лия села, в очередной раз потянулась и наскоро заплела волосы.

— Никогда об этом не думала.

— Обычно я себе такого не позволяю. Но почему-то мне хочется говорить пошлости именно тебе, хоть я и знаю, что при желании могу использовать совсем другие слова, и объясню себя гораздо лучше. Иногда мне кажется, что ты из другого мира. И мне так хочется, чтобы ты навсегда забрала меня в этот мир.

Лия вздохнула и потрепала прическу. Она подумала о том, что ей хочется взглянуть в зеркало и оценить ее, хотя понимала, что в темноте прическа никакого значения не имеет.

— Может быть, ты сам заберешь меня в свой мир?

— Только скажи, что ты хочешь остаться в этом мире навсегда, и я сделаю так, чтобы твое желание исполнилось. — Он приподнялся и осторожно коснулся ее лица кончиками пальцев. — Главное — чтобы ты потом не пожалела о своем решении.

— Думаю, я уже приняла это решение, просто не хочу признаться в этом самой себе.

Она опять нашла в темноте его губы, но вместо желания почувствовала прилив нежности — именно это чувство она обычно испытывала, когда прикасалась к нему.

— Я хочу, чтобы ты принадлежала только мне. Полностью. Целиком, — сказал Константин. — Если бы ты знала, как сильно я этого хочу.

— Я знаю. Но я не могу сейчас дать тебе ответ. Ты должен подождать.

— Иногда я физически чувствую, что начинаю задыхаться, когда тебя нет рядом. А если однажды я действительно задохнусь?

Лия приложила ладонь к его губам.

— Этого не случится. Я рядом. И ты можешь сказать мне какую-нибудь пошлость. Я с удовольствием выслушаю.

Константин задумался.

— Нет, — ответил он. — Пошлости будут позже. А сейчас мы выпьем. И ты сможешь задать те вопросы, на которые хочешь получить ответ. Но для начала я покажу тебе, где душ. Предупреждаю сразу — вода холодная.

… Вода действительно оказалась холодной, и Лие пришлось долго растирать себя жестким полотенцем для того, чтобы согреться. Наконец, она надела теплый халат, приготовленный специально для нее, и вернулась в маленькую комнату. Она решила, что для нее эта комната будет называться именно так.

— Махмета нигде нет! — сообщила Лия официальным тоном, разлеглась на диване и чуть ослабила пояс халата. — Я думала, ты пошутил.

— Ты слишком высокого мнения о моем чувстве юмора. Увы, запасы спиртного я пополнить забыл, а поэтому могу предложить тебе на выбор только виски, водку и шампанское. Вы хотите водку, леди?

— Нет, — покачала головой Лия. — Леди хочет шампанское. Послушай, а откуда ты знаешь этот… древний язык, о котором говорил Махмет?

Этот вопрос развеселил хозяина яхты.

— О, это интересная история, — сказал он. — Все началось с Ицхака. Он пришел ко мне, и сказал, что ему нужна консультация. Я согласился помочь. Ицхак рассказал мне об этом странном малом и включил запись допроса, попросив меня хорошо прислушаться. Как выяснилось, Махмет говорил не только на арабском и турецком, но использовал и еще один язык. Авестийский диалект — на нем написана Авеста, священная книга зороастрийцев. Из моих домашних книг мне удалось почерпнуть лишь немногое, а вот в библиотеке университета я нашел интересные материалы. Этот диалект когда-то был разговорным языком элиты в древней Персии, а также использовался служителями культа. У меня появилась одна мысль. Кроме того, моя страсть к языкам, которая меня точно когда-нибудь погубит…

— … и ты выучил этот язык за две недели?! — перебила его Лия. — Вот в это я точно не поверю!

— Не за две недели, — покачал головой Константин. — Чуть больше двух недель, включая выходные, а на выходных я успеваю больше. И выучил я его не полностью, только основы. Между прочим, язык очень красивый и для древних диалектов более чем мелодичный. Как по мне, так идеально подходит если не для вялотекущей беседы двух высокомерных аристократов с утра, то для какой-нибудь религиозной церемонии. На чем я остановился? Ах да. Как ты поняла, мне пришлось разыграть спектакль. И результат меня поразил. Я даже испугался, что переиграл, но потом понял, что виновата исключительно впечатлительность Махмета. Он, конечно, не принимает меня за прямого потомка Заратустры, но вся эта история про древних правителей… удивительно, и как люди в это верят?

Лия положила руки под голову и посмотрела на него.

— Разве тебе не нравится думать о том, что твои предки были великими правителями или… не знаю, визирями? — спросила она, и тут же пожалела, что сказала последнее слово.

— Мои предки, — сказал ей Константин, поднимая палец — жест был не столько предостерегающим, сколько угрожающим, — не были визирями. Они жили задолго до визирей, а после появления визирей считали позором с ними пересекаться. Они и сейчас стараются держаться подальше от мусульман.

Она успокаивающе сложила ладони и склонила голову, соглашаясь.

— Конечно, конечно! Извини. Просто я вспомнила, как Махмет назвал Ицхака мелким визирем.

Константин не удержался от смешка.

— Очень точное определение его рабской сущности.

— Твоя религия позволяет тебе плохо говорить о мертвых?

— Моя религия позволяет мне думать то, что я хочу думать, и делать то, что я хочу делать. Она оставляет мне выбор. Но религиозным человеком я бы себя не называл. Я просто уважаю традиции предков.

Лия уселась поудобнее.

— Значит, в мире есть Добро и Зло, — сказала она, продолжая тему религии.

— Есть, — подтвердил Константин.

— И они воюют между собой, но Добро победит.

— Может быть. Нам с тобой этого не узнать.

— А на чьей стороне тогда находишься ты?

Константин легко смял в пальцах сигарету и улыбнулся.

— На своей. Это такая сторона, которой вроде и нет, но она существует. Понимаешь?

— Не очень, — призналась Лия. — И все же давай вернемся к… нашему разговору.

Константин до сих пор держал сигарету, но, похоже, не собирался закуривать и терпеливо ждал.

— Что ты хочешь услышать? — спросил он. — Может, мне начать с самого начала?

— Мне кажется, это наилучший вариант.

— Как ты знаешь, я родился в Иране. В небольшом городе рядом с Тегераном. Я был единственным ребенком в семье. Мои родители жили небогато, но неприятных воспоминаний у меня не осталось. Я бы сказал, что у меня было счастливое детство.

Лия кивнула, делая ему знак продолжать рассказ.

— В тот день мы решили поехать к нашим родственникам, надо было выехать рано утром. Мы планировали ехать на пару дней. Собрали вещи. Мама взяла еду — она никогда не отправлялась в долгие поездки без еды и воды. Минуло четыре года с тех пор, как свершилась исламская революция, и мне было семь. Родители часто говорили о том, что нам следует оставить страну и переехать в другое место, но дальше слов это не заходило. А я был слишком мал, чтобы понимать, что это значит. Итак, в то утро мы выехали из дома и отправились в путь. Но мы не доехали. На одном из поворотов отец не справился с управлением… Думаю, мама умерла первой — удар пришелся на правую сторону машины. Отец умер чуть позже. Я помню, он пытался выбраться из машины, что-то говорил, но я был слишком напуган, чтобы его услышать. Мама не была пристегнута ремнем безопасности. Она была беременна, на шестом месяце. Да и не думаю, что ремень безопасности что-то изменил бы. Я пытался открыть дверь — сначала с одной, потом — с другой стороны, но ни одна из них не поддавалась. Только через сорок минут подоспела помощь. Все это время я находился там и разглядывал… — Константин запнулся. — Мне трудно было не смотреть.

— Понимаю, — сказала Лия негромко.

— Меня забрал Салах, хороший друг отца. У Салаха, как водится у мусульман, была большая семья — много детей, еще больше родственников. У Салаха были деньги. Именно благодаря ему я получил достойное воспитание, и именно благодаря ему я оказался здесь. Если бы не он, моя жизнь сложилась бы иначе. Но я предпочитаю об этом не думать. Я не скоро понял, что он как-то связан с террором. Конечно, у него было до неприличия много денег, но их при желании можно заработать законными путями. Позже выяснилось, что он — один из руководителей крупной террористической группировки, база которой находилась на территории Сирии. Я знал английский, иврит, фарси и арабский и часто участвовал в переговорах в качестве переводчика.

— Итак, ты помогал террористам, — подытожила Лия.

— Да, — кивнул Константин, — Помогал до тех пор, пока меня не начали мучить мысли о правильности моих поступков. Разрешилась моя моральная дилемма неожиданно. Однажды мы гостили в доме у одного из друзей Салаха в Дамаске. Мы сидели за столом, ужинали и беседовали. И вдруг Салах, оглядевшись, обеспокоенно позвал своего сына Юсупа. «Посмотри, куда он забрел», сказал мне Салах. «Не в погреб ли?». Я обошел весь дом, но Юсупа нигде не было. Тогда я спустился в погреб. Свет там не было, мне пришлось подождать, пока глаза привыкнут к темноте. Почти весь погреб был заставлен большими ящиками. Таких ящиков я повидал немало, и знал, что в них перевозят — там было оружие. Пока я раздумывал над тем, почему же погреб, полный оружия, оставлен открытым, я разглядел Юсупа. Он сидел рядом с одним из ящиков и держал что-то в руках. «Ну, вот ты где!» сказал я. «Пойдем наверх, тебя все ищут». Но Юсуп и не думал идти. Он до сих пор держал в руках странный предмет. Я приблизился и увидел, что это винтовка, завернутая в зеленый флаг, исламское знамя. «Отдай это мне, Юсуп», сказал я, «это не игрушка». Он поднял глаза, сжал винтовку еще крепче и покачал головой. Ему было пять лет, Лия. Всего лишь пять. Когда я увидел его глаза, у меня что-то перевернулось внутри. И я сказал себе, что сделаю все, что в моих силах — и умру, если понадобится — чтобы ни один ребенок не держал в руках оружия. С тех пор прошло много времени, а эта сцена мне до сих пор снится по ночам. И, если я сомневаюсь в правильности очередного принятого решения или думаю о том, что оно слишком жестоко, у меня в памяти возникает его взгляд. Причем не как воспоминание из далекого прошлого, а как что-то, что произошло на прошлой неделе.

Лия сделала глоток шампанского и посмотрела на него.

— Ты говорил про личные мотивы, — вспомнила она. — Теперь я начинаю понимать.

— Я взял только документы и деньги. Больше ничего. Я решил, что все это следует оставить в прошлой жизни и начать другую, новую. Я сменил имя, сменил фамилию — взял фамилию отца, до этого у меня была фамилия матери. И стал тем, кем я сейчас. Дальше ты знаешь. Я окончил университет, начал служить. Потом попал в оперативный отдел. А потом судьба снова свела меня с Салахом. И в результате этой встречи моя жизнь снова повернула на сто восемьдесят градусов.

— Он был одним из пятерых людей, которых ты тогда убил, — довершила Лия.

— Я мог бы оставить их в живых, мог бы не убивать, ситуация вполне позволяла мне уйти. Но если бы мое руководство узнало, что я был связан с террором — а террористы обязательно рассказали бы это на допросе — то мне пришлось бы несладко.

Лия замолчала.

— Как ты себя чувствуешь со всем этим? — спросила она. — Скорее, я имела в виду… как это — якобы начинать новую жизнь, когда ты знаешь, что у тебя за спиной… такое?

— Не так уж и сложно, — ответил Константин коротко. — Но я сделал то, что сделал. Теперь я — тот, кем я являюсь.

— Но ведь это неправда, — возразила Лия. — Это ложь! Ты обманываешь и себя, и других!

— Я сделал свой выбор. Когда-то его делают все.

Лия поставила бокал на небольшую табуретку.

— Меня удивляет вот что: почему я в свое время услышала начало этой истории — о том, что ты работал в оперативном отделе — от Габриэль?

— Вот уж не знаю, дорогая, почему Габриэль взбрело в голову тебе это рассказать. Кстати, ты никогда не задавалась вопросом, откуда ей это известно?

Лия поджала губы и сдержанно покачала головой.

— Она знает практически все, и ее осведомленность меня не удивляет.

— Габриэль работает тут не только дольше тебя, но и дольше меня. Когда я пришел в оперативный отдел, она руководила моей группой.

Она резко села, задев бокал, но вовремя спохватилась и придержала его.

Константин поднес к сигарете зажженную спичку.

— То, что ты знаешь о своей подруге — это просто легенда, — продолжил он. — Из таких легенд состоит вся ее жизнь. У этой женщины много имен и лиц. А на данный момент ее зовут Габриэль Нафтали, и она — секретарь главного аналитика.

Сейчас Лие больше всего хотелось ущипнуть себя и проснуться, потому что происходящее не могло оказаться явью.

— Почему ты молчишь? — снова заговорил Константин. — Ты сама хотела задать мне вопросы и получить на них ответы. Я выполнил свое обещание. Теперь дело за тобой. У тебя есть другие вопросы?

— Я не уверена, что хочу их задавать, — произнесла она медленно, наблюдая за тем, как он затягивается в последний раз и тушит недокуренную сигарету в пепельнице. — Как она оказалась на месте твоего секретаря?

— Майор Вайзенштейн, который занимал пост главного аналитика до меня, решил, что она должна принимать непосредственное участие в одной из операций. Вот так Габриэль Нафтали и напала на след группировки твоего нового знакомого Махмета, представилась как Нура, девушка из бедной арабской семьи, и сообщила о своем желании присоединиться к воинам джихада.

Лия решила молчать. Сегодня она услышала так много невероятных вещей, что удивляться ей уже не хотелось.

— Габриэль не показывала своего лица, она общалась со своими «коллегами» по группировке исключительно посредством Интернета. Занималась переводом денег, координировала действия, получала информацию. В какой-то момент Габриэль, как я думаю, совершила серьезную ошибку. Так или иначе, майор Вайзенштейн заменил ее другим человеком, а Габриэль предложил оставить оперативную работу и заняться чем-то другим. Майор Вайзенштейн был заинтересован в Габриэль настолько, что помог ей сделать второй допуск секретности и разрешил доступ к системам хранения данных и архивам. Вскоре после этого я занял пост главного аналитика, а через некоторое время «купил» Махмета, как любит говорить он.

Константин снова взял свой бокал.

— Пойми меня правильно, Лия, — сказал он. — Я не хочу, чтобы ты становилась частью всего этого. Чем больше ты знаешь, тем тяжелее тебе будет уйти. Габриэль не раз думала о том, чтобы уйти. Но теперь сделать это будет очень сложно.

Лия допила остатки шампанского, поставила пустой бокал на ковер и села, положив ногу на ногу.

— А если бы тебе предложили встать и уйти, что бы ты ответил?

— Единственное, что мне могут предложить — это пожизненный срок или пулю в лоб. Это связано не только с тем, что я успел сделать за эти годы, но и с тем, что самая важная информация хранится не в компьютере и даже не в архивах, а здесь. — Он приложил палец ко лбу. — Я — живая информационная бомба, которую нужно оберегать. И, пока я нахожусь в этих рамках, меня оберегают.

— А тебе никогда не хотелось… свободы от рамок?

— Со временем я приучил себя к мысли, что нет смысла хотеть того, чего у тебя не будет.

Константин поднялся, сделал круг по комнате, на пару секунд остановился возле открытого окна, а потом сел на ковре у ног Лии.

— Интересно, чем занимаются аналитики на пенсии, — задумчиво проговорила она.

— До пенсии они не доживают. Максимум лет до пятидесяти. Но, конечно, бывают и исключения.

— Неплохая перспектива, трудно не согласиться. А что же тогда остается женщинам аналитиков?

— Женщинам аналитиков остается жить и ценить каждую минуту своей жизни. Впрочем, это касается не только аналитиков и их женщин, но и всех людей. Проблема в том, что люди редко приходят к такому выводу. Разве что после того, как жизнь ткнет их носом в эти, казалось бы, понятные каждому человеку вещи.

Лия обняла его за шею и вздохнула.

— Мне кажется, это дико и неправильно, — сказала она. — Так не должно быть.

— Тем не менее, это то, что есть. — Он сжал ее пальцы. — Теперь ты понимаешь, почему я должен тебя нарисовать?

— Почему?

— Потому что я так хочу.

— Но как это связано с тем, о чем мы сейчас говорили? — невольно рассмеялась Лия.

— Никак. Думаю, я могу позволить себе время от времени сделать бессмысленный вывод.

 

Глава 5

Несмотря на принятое пять минут назад решение встать, Констанция Толедано до сих пор нежилась в кровати и смотрела на мужа, который завязывал галстук перед зеркалом.

— Может быть, ты останешься дома? Мне понравилось, как началось это утро.

Боаз покачал головой, открывая шкатулку, где он хранил запонки и булавки для галстука.

— Извини, дорогая, но я не могу изменить свои планы.

Констанция поджала губы, убедившись, что муж этого не видит, и села на кровати.

— Ты так тщательно собираешься, — произнесла она с едва уловимой ноткой иронии в голосе. — Такое впечатление, будто ты идешь на свидание.

— Разве я не имею права хорошо выглядеть?

— Право на то, чтобы ходить на свидания, ты тоже имеешь.

Майор Толедано глянул на жену через плечо.

— Ты не веришь, что я иду не на свидание? В гостиной сидит Махмет, ты можешь спросить у него, куда мы направляемся. Он не будет тебе лгать.

Констанция поднялась и подошла к мужу.

— Я ни в чем тебя не обвиняю, дорогой, — сказала она и поправила воротник его рубашки. — Если мой муж в свои почти пятьдесят заводит молодых любовниц, не забывая удовлетворять и свою жену — во всех смыслах этого слова — это что-то да значит.

— Это значит, что мне не нравится эта тема. — Боаз оглядел ее. — Ты не могла бы… одеться? А то Махмету придется ждать еще дольше.

Она обняла его за плечи и поцеловала.

— Так пусть он еще немного подождет. На часах начало шестого!

Боаз обнял ее за талию.

— Дорогая, мне действительно надо идти.

Констанция улыбнулась и, подойдя к шкафу, достала легкий халат.

— Что ты думаешь по поводу этой девочки, Лии? — спросила она, разглядывая себя в зеркальной дверце шкафа и поправляя волосы.

Боаз взял одну из выбранных запонок.

— Милая особа, знает себе цену и далеко не глупа, — ответил он. — Но я, как и большинство остальных, полагаю, что она ему не подходит.

— А он, похоже, влюблен в нее по самые уши. Как я поняла, она его секретарь или что-то вроде того. Не думала, что Константин любит заводить служебные романы.

— Это первый на моей памяти. У меня ощущение, что добром это не кончится. Для него нет такого — золотая середина. Либо с полной отдачей, либо никак. Это касается и работы, и всего остального.

Констанция задумчиво расчесывала волосы пятерней.

— Эван, надо сказать, привел меня в недоумение на торжестве, — проговорила она. — Он умный и вежливый человек, но пить ему нельзя. Может наговорить кучу глупостей.

— Ко всему прочему, он еще регулярно сообщает Константину, как поживает Марика.

— А тот, в свою очередь, это выслушивает. И по его лицу нельзя сказать, что эти рассказы его не интересуют.

Боаз взял вторую запонку.

— Эта женщина была ему дорога.

— Я знаю. — Констанция заплела волосы в косу. — Ну, хватит обсуждать других. Снир приедет в следующую пятницу?

— Во всяком случае, он обещал. Ох уж эти взрослые дети. Они заняты больше, чем я.

— Так, может, нам пора завести маленьких детей?

Боаз снова посмотрел на жену.

— Ты… хочешь детей? — спросил он.

— Может, я слишком стара для того, чтобы рожать детей? Или это испортит мою фигуру?

— Просто мы с тобой уже обсуждали это, и ты говорила мне, что не готова на такой серьезный шаг.

Констанция отошла от зеркала.

— А теперь готова, — ответила она и добавила негромко: — Я очень хочу ребенка. Когда-то я боялась, что он привяжет меня ко мне и тебя ко мне…

Боаз обнял ее.

— Разве я не привязан к тебе намертво? Но дело тут не в привязи, а… в том, что с тобой я каждый раз открываю себя заново. Я люблю тебя больше жизни, дорогая. Так я не любил ни одну женщину. И, если ты хочешь детей, то у нас обязательно будут дети.

Она склонила голову ему на плечо.

— Тебе пора идти, милый. Махмет ждет.

Боаз неохотно отстранился.

— Ты права. Поговорим вечером.

Констанция кивнула на прощание и, достав из шкафа чистое полотенце, отправилась в ванную.

… Как всегда, свежий и выспавшийся, Махмет вырулил на дорогу и принялся рассказывать Боазу «важные вещи». Ночью была отличная погода. Море спокойное. Солнце греет, но не жарит. Он поедет другой дорогой, и пассажиру следует смотреть в окно, потому что иначе он рискует пропустить красивейшие виды.

Боаз не раз спрашивал себя, чем этот простоватый молодой человек подкупает его и заставляет внимательно слушать. Вероятно, причина была в открытости и добродушии Махмета, а незатейливый язык и ощущение того, что говорит он, тщательно продумывая каждое слово и аккуратно складывая их, как кусочки мозаики, добавляли его рассказам располагающей теплоты. Но на этот раз Боаз слушал Махмета не так внимательно, как всегда. Он повторял про себя утренний диалог с женой и никак не мог понять, почудилось ли ему или же он действительно это слышал. Очнулся он только тогда, когда водитель сказал:

— У вас очень красивая жена, майор.

— Вам нравится моя жена? — улыбнулся Боаз.

— О нет, что вы! То есть, да, она мне нравится, но… в том смысле, в котором вы подумали. Она нравится всем, потому что такие женщины нравятся всем. Вам повезло, что у вас такая жена. Наверное, другие мужчины вам завидуют.

— Возможно, — согласился Боаз с ноткой снисходительности и превосходства в голосе, с удивлением понимая, что не кривит душой.

— Вот только… она грустная. Может… — Махмет сделал паузу и смущенно отвел глаза. — Может, она хочет детей? Я, конечно, в этом не уверен, потому что я не женат, — продолжил он после короткой паузы со свойственной ему ненавязчивой и вежливой откровенностью, — но мне кажется, что женщины становятся счастливее, если у них есть дети. Когда появляются малыши, у них меняется лицо, они чаще улыбаются. Они выглядят так, будто до этого им чего-то не хватало, а теперь их счастье стало полным.

Боаз достал ежедневник.

— Вы правы, Махмет, — сказал он. — Вы абсолютно правы.

— Думаю, вы хотите заняться делами, — произнес Махмет, от взгляда которого не ускользнул появившийся ежедневник. — Не буду вам мешать. Если я увижу что-то интересное по дороге, то обязательно скажу вам. Пожалуйста, минут через десять поднимите голову и посмотрите в окно. Тут чудесные виды! Я вам напомню, если вы забудете.

Боаз кивнул и, достав ручку, принялся корректировать планы на следующую неделю.

… Лейтенант Константин Землянских появился в составе руководства не так, как обычно появляются руководители. На пост главного аналитика он взлетел. Боаз до сих пор не был уверен в том, правильно ли он подобрал эпитет. Ему казалось, что даже слово «взлетел» не передает той стремительности, с которой никому не известный, пусть и талантливый аналитик поднялся по служебной лестнице.

Майор Толедано, в то время носивший только капитанские погоны, уже занимал пост главного стратега и был поверхностно знаком с молодым человеком. Константин принимал участие в планировании операций на правах консультанта, и предлагаемые им нестандартные варианты решений порой приводили Боаза в недоумение. Он не раз беседовал с доктором Мейер, рассказывая ей о своем желании видеть молодого офицера в числе своих консультантов. Но доктор Мейер не торопилась пользоваться своими связям — она уговаривала коллегу подождать.

Боазу не нравились эти уговоры. Он подозревал, что в неравной схватке победит «комиссар» Бен Шаббат и уж точно не сомневался в том, что доктор Мейер, главный советник «комиссара», не упустит «качественный материал». Мысль о том, что Константин попадет в отдел по ведению допросов и станет консультантом «комиссара», Боазу нравилась еще меньше. У его нелюбви к «комиссару» были не только профессиональные, но и личные мотивы, и в какой-то момент майор Толедано решил, что просто обязан выиграть бой и получить офицера как трофей.

Но судьба распорядилась иначе. Майор Вайзенштейн, главный аналитик, который уже несколько лет боролся с тяжелой болезнью, объявил о своем уходе. Это решение не было неожиданностью для его коллег — все знали, что рано или поздно это произошло бы. Но его следующий шаг шокировал весь руководящий состав — а состав этот привык ко всему, и для того, чтобы удивить его, нужно было постараться. Майор Вайзенштейн сообщил, что передает свой пост одному из своих консультантов, и это решение уже одобрено господином директором. Когда Боаз услышал имя лейтенанта Константина Землянских, то подумал, что майор Вайзенштейн не в себе.

«Комиссар» Бен Шаббат пришел в ярость. Он заявил, что это необдуманное решение, а таких решений руководитель принимать не должен. По мнению «комиссара», пост главного аналитика должен занимать опытный человек, а не «мальчик, у которого на плечах даже нет капитанских погон». Также «комиссар» упомянул о том, что за несколько лет майор Вайзенштейн ввиду своей доброты и мягкотелости превратил аналитический отдел в «сборище не умеющих работать ослов», и молодой руководитель с этим стадом справиться не сможет. Разве что ценой нервного срыва.

Несмотря на неопытность и молодой возраст, Константин решительно взялся за дело. Остальным членам руководства оставалось только наблюдать, как «сборище не умеющих работать ослов» превращается в сплоченный коллектив. Через несколько месяцев главному аналитику удалось навести полнейший порядок. Более того — ему удалось стать непререкаемым авторитетом в глазах своих сотрудников. Это был первый шаг за черту, которую майор Вайзенштейн в свое время не пересек.

Через год Константин получил капитанские погоны, а его подчиненные разговаривали с ним тихо, почти шепотом, и не смели поднять глаза. Стоит ли говорить о том, что скоро для «комиссара» капитан Землянских стал врагом номер один?

Обладатель холерического темперамента, «комиссар» выходил из себя при одном только упоминании имени главного аналитика. Вскоре эти отношения — точнее, полное отсутствие оных — стали одной из главных тем их с Боазом бесед. Ицхак говорил о новом руководителе аналитического отдела как о высокомерном и честолюбивом человеке, который не только ничего не смыслит в своей профессии, но и не считается с советами других членов руководства («комиссар», конечно же, имел в виду себя).

Из бесед с «комиссаром» Боаз сделал несколько выводов и уже заочно поставил главному аналитику пару плюсов. Константин был отличным психологом — когда он слышал советы «комиссара», то не спорил с ним, а соглашался, после чего делал все так, как считал нужным сделать он сам. На нападки Ицхака главный аналитик реагировал так же спокойно, пропускал мимо ушей оскорбления и ироничные замечания. Он не поднимал голоса, не грубил и не убеждал его в том, что тот неправ. Когда чаша терпения капитана переполнилась (а терпения ему было не занимать — за это он заслужил в глазах Боаза еще один плюс), он высказал «комиссару» все, что о нем думает.

Больше всего Ицхака взбесил не тот факт, что это произошло на совещании, а спокойный и уверенный тон Константина. От гнева «комиссар», как казалось, даже позеленел, и Боаз всерьез испугался, что он достанет табельное оружие и выстрелит решительному молодому человеку в лоб. Но этого не случилось. «Комиссар» просто ушел, хлопнув дверью, и впредь старался не попадаться на глаза главному аналитику. До этого еще никто из членов руководства не смел сказать «комиссару» всей правды в лицо — большинство предпочитало либо молчать, либо высказываться осторожно и за спиной. Поступок этот Боаза впечатлил, и он пришел к выводу, что хотел бы познакомиться с Константином поближе.

Для начала Боаз решил навести общие справки, и доктор Мейер с радостью согласилась ему помочь — майор Толедано знал, что с главным аналитиком она в хороших отношениях. О детстве Константина Боаз ничего не узнал — доктор Мейер сказала ему, что лучше будет начать историю с момента его появления в аналитическом отделе.

Нурит рассказала, что Константин был на хорошем счету у майора Вайзенштейна, и получил должность консультанта через несколько месяцев после начала работы в отделе. Когда Боаз спросил, чем капитан Землянских занимается в свободное от работы время, доктор Мейер сообщила ему такое количество информации, что он пришел в замешательство. Особый упор Нурит сделала на выдающемся интеллекте «научного феномена», как она его называла (в силу профессионального интереса). Майор Толедано с уважением кивнул, когда она рассказала ему об изученных лейтенантом иностранных языках, а услышав о том, что Константин за незначительный срок успел самостоятельно освоить два университетских курса по психиатрии и посещал пятничные лекции доктора Мейер по теории психоанализа, которые она читала в университете, даже присвистнул. После чего решил понаблюдать за главным аналитиком со стороны.

Константин ассоциировался у майора Толедано с хищником из семейства кошачьих. Он двигался с изяществом и стремительностью леопарда, в движениях его было что-то одновременно осторожное и властное. Боаз был уверен в том, что такое умение держать себя воспитывалось им годами, потому что это может быть только приобретенным.

На совещаниях капитан Землянских держался уверенно, говорил кратко и по делу и голоса не поднимал, но в его темных глазах всегда пряталась настороженность. Он относился к тем людям, которые пустят вас переночевать и поделятся с вами тем, что у них есть, но если вы перейдете им дорогу, то они перегрызут вам горло до того, как вы успеете понять, что к чему.

Личная жизнь Константина была тайной, покрытой мраком. Боаз, большой любитель женского внимания и всего, что связано с женщинами, иногда ловил себя на мысли, что завидует своему коллеге. Тот, казалось, не замечал влюбленных взглядов сотрудниц. А влюблены в него были, похоже, все без исключения. Доктор Мейер сказала Боазу, что в плане женщин главный аналитик является человеком консервативных взглядов. Он предпочитает держаться подальше от сомнительных развлечений вроде ночных клубов и подобных удовольствий «только для избранных».

Больше майору Толедано не удалось вытянуть из главного советника «комиссара» ни слова, и он решил пригласить капитана Землянских на кофе. Некоторое время он размышлял о том, какое развлечение, кроме беседы, может предложить стратег аналитику, и остановился на шахматах.

В личном общении Константин оказался человеком вежливым и обходительным. Он обладал широким кругозором и завидным интеллектом, как и говорила Нурит, но при этом держался достойно и вместе с тем так скромно, что такому поведению можно позавидовать — Боаз ожидал от него более высокомерных манер.

Капитан с порога попросил прощения за опоздание на две минуты, чем заработал очередной плюс в глазах хозяина кабинета.

— Я плохо играю в шахматы, — признался он, когда секретарь принесла кофе и оставила их с Боазом наедине. — Но постараюсь быть достойным противником.

Боаз улыбнулся и вежливо кивнул, приглашая сделать ход — главный аналитик играл белыми.

Первую партию Константин проиграл. Он выглядел расстроенным.

— Может быть, еще раз? — предложил Боаз, решив, что так знакомство начинать не стоит.

— С удовольствием.

Вторая партия закончилась патом, причем майор Толедано был неприятно удивлен тем фактом, что он был ближе к поражению, чем его соперник.

— Думаю, что это недостойно — заканчивать патом, — улыбнулся Константин. — Сыграем еще?

Исход следующей партии стал для Боаза сюрпризом. Его противник поставил ему мат в шесть ходов. Это был один из любимых маневров майора Толедано, но своего смущения он не показал.

— Значит, вы не умеете играть в шахматы, капитан? — спросил он.

— Умею, но плохо, как я уже сказал, — ответил гость.

— Давайте сыграем еще раз. Я хочу по достоинству оценить ваши способности.

Результат четвертой партии поразил Боаза еще больше. На этот раз Константин использовал довольно-таки сложную комбинацию, которая включала рокировку и замысловатую, на первый взгляд, манипуляцию с ладьей и ферзем. Этой комбинацией Боаз всегда в тайне гордился.

— Как вы это делаете? — не выдержал майор Толедано, недовольный очередным поражением.

— Я взял на себя смелость запомнить пару ваших ходов. Надеюсь, вы простите не эту шалость?

— Вы запомнили не пару ходов, а две комбинации. Причем целиком и с первого раза!

— Простите меня, прошу вас, — виновато вздохнул Константин. — У меня хорошая память. Это свойство мышления, ничего больше. Надеюсь, мои слова не покажутся вам чересчур наглыми в свете произошедшего, но шахматы кажутся мне увлекательной игрой. Я сочту за честь, если вы согласитесь стать моим учителем.

Теперь вздохнул и Боаз, но отказывать счел неприличным.

— Только сделайте одолжение — без трюков, — попросил он.

 

Глава 6

Хозяина яхты Боаз застал за работой. Константин сидел в плетеном кресле лицом к нему и был всецело поглощен рисунком. Глаза он поднимал только изредка — для того, чтобы бросить взгляд на Лию, которая стояла возле борта.

Наверное, модель не отреагировала бы так быстро на появление гостя, будь на ней одежда. Боаз, в отличие от Махмета, и не подумал отвести взгляд; Лия подняла с пола халат и накинула его на плечи.

— Вы могли бы появиться менее внезапно, — сказал Константин, разглядывая неготовый портрет. — Иди, иди, — махнул он Махмету рукой. — Хватит с меня этих почестей.

Махмет почтительно склонил голову и испарился.

— Ты, разумеется, не разрешишь взглянуть? — спросил Боаз, кивая на рисунок.

— Не разрешу, — согласился Константин. — Я сделал только половину работы. И, похоже, закончу нескоро.

— Я могу оставить вас наедине. Честное слово, я не хотел мешать.

— Я смогу нарисовать по памяти. Правда, буду лишен удовольствия рисовать с натуры. — Тут он порывисто поднялся, словно только осознал, что к нему кто-то пришел, и пожал Боазу руку. — Здравствуй. Прости, я увлекся.

— Ох уж эти творческие люди, — покачал головой Боаз. — Наверное, стоит попросить прощения и у вас, — обратился он к Лие.

Она посмотрела на то, как Боаз целует ей руку, после чего закуталась в халат и улыбнулась.

— Ничего страшного. Тем более, мне уже пора домой. Махмет ждет.

Константин поднялся и жестом пригласил гостя занять свое место.

— Присаживайся, — сказал он. — Я скоро вернусь.

Сцены прощания Боаз не любил, а поэтому тактично повернулся спиной к Константину и Лие и посмотрел на небо. Небо в этих краях можно было наблюдать бесконечно. Так он простоял минут пять, а то и больше. И опомнился только тогда, когда Махмет и Лия покинули палубу.

— Мне тоже нравится небо, — заговорил вернувшийся Константин. В одной руке он держал еще один плетеный стул, а в другой — бутылку виски.

— Вот так ты принимаешь гостей? У себя дома ты бы пригласил меня к себе в кабинет, достал бы дорогое вино или коньяк. После этого у тебя поворачивается язык называть себя эстетом? И мы, конечно же, будем пить прямо из бутылки?

Константин, уже успевший сесть, устало вздохнул.

— Второй пары рук я еще отрастить не успел. Сейчас схожу еще раз.

— Сиди уж! Я справлюсь сам.

Боаз прошел в одну из комнат, не забыв при этом пригнуться. Должно быть, невысокий Махмет мог тут пройти, но он терялся в догадках, как с этим фактом мирится хозяин яхты, в котором было больше ста восьмидесяти сантиметров роста.

Оглядев помещение, гость обнаружил небольшой шкаф. Оттуда он и извлек то, что искал, и поднялся обратно на палубу.

Константин разглядывал незаконченный рисунок и выглядел так, будто думает о чем угодно, но только не о яхте и не о делах. Боаз замедлил шаг, потом приблизился и, поставив стаканы, снова занял кресло.

— Хорошо, — похвалил сам себя Константин и аккуратно свернул работу.

— Такого лица я не видел лет пять. Наверное, даже больше, — сказал Боаз, наполняя стаканы.

— Я же просил тебя не смотреть на незаконченный рисунок! Сколько раз можно повторять, что я этого не люблю?

— Я про твое лицо. Похоже, капитан, вы заболели этой неизлечимой болезнью всерьез.

— Да, похоже, что так, — согласился он, принимая стакан. — Твое здоровье.

Боаз сделал пару глотков.

— Сразу о деле, или побеседуем о чем-то отвлеченном? — спросил Константин.

— Думаю, лучше побеседовать об отвлеченном после дел, — резонно заметил Боаз.

— Да, ты прав. — Он задумался и покрутил на пальце перстень. — Как ты знаешь, теперь я занял место «комиссара».

— Мои запоздалые поздравления. Меня в очередной раз отправляли по делам. Ох уж это начальство.

— Благодарю. Я знаю, что ты занимаешься делом Ицхака. Это правда?

Боаз неопределенно пожал плечами.

— Занимаюсь — это сильно сказано. Ты хочешь что-то узнать?

— Я хочу, чтобы ты передал это дело мне.

От удивления гость вытянулся на стуле и испуганно оглянулся, услышав, как скрипнула сделанная из тонкой соломы спинка.

— Зачем тебе эта головная боль?

— Я располагаю некоторой информацией, которая могла бы кое-что разъяснить. Но мне нужно официальное разрешение от тебя.

Боаз сделал еще пару глотков.

— Ты мог бы помочь мне сейчас, — сказал он, — не получая разрешения на ведение дела. Почему бы тебе не сделать именно так?

— Потому что у вас, майор, нет доступа к этим документам. Они находятся в архиве моего отдела. Точнее, в архиве моего бывшего отдела.

— Что документы, связанные с убийством «комиссара», могут делать в аналитическом отделе? Я думал, что они прикреплены к делу.

Константин сложил ладони и посмотрел на небо.

— Не все, — сказал он.

— Ты можешь хотя бы примерно рассказать мне о том, что это за документы? — попросил Боаз. — Я хочу иметь общее представление, не более.

— Увы, — покачал головой хозяин яхты. — Я не имею права давать тебе такую информацию.

Константин снова наполнил стаканы и отдал один из них гостю.

— Я понимаю твое беспокойство, Боаз. В конце концов, я проходил главным подозреваемым по этому делу.

— Посмотри, что он припомнил, — упрекнул его майор Толедано. — Ты знаешь, что я ни на секунду не сомневался в твоей невиновности тогда, не сомневаюсь и сейчас. Но ты должен понять меня правильно. Если это что-то, о чем я могу знать, ты обязан мне сообщить.

— Я никому ничего не обязан, — прервал его Константин. — И, как я уже сказал, никакой информации я тебе дать не могу. Не потому, что не хочу. А потому, что не имею права.

Боаз поджал губы и долго вглядывался в морскую даль.

— Если я узнаю, что ты в этом замешан — пеняй на себя.

— Мне кажется, ты присутствовал, когда Нурит меня допрашивала. И видел показания детектора лжи.

— Детектор лжи. Ты сам при желании смог бы им поработать. — Боаз допил виски и поставил стакан рядом с бутылкой. — Послушайте меня, капитан. На следующей неделе я передам вам дело «комиссара» Бен Шаббата. Но учтите, что с этого момента я буду следить за вами очень внимательно. И если вы оступитесь хотя бы один раз, я вам этого не прощу. Это первое. А теперь второе. Как вы понимаете, я оставлю за собой некоторые полномочия. И я должен быть в курсе новой информации. Разумеется, если я буду вправе ее видеть. Вы меня понимаете?

— Разумеется, майор.

Константин посмотрел на него, и взгляд этот был довольно-таки холодным. Боазу показалось, что дружеская обстановка теперь приобрела зловещий оттенок. Капитан Землянских глаз не отводил и через несколько секунд заговорил снова.

— Я вижу, ты мне не веришь.

— Я уже сказал тебе все, что думаю по этому поводу. Если ты найдешь в архивах то, что поможет следствию, я буду рад, но решать будет господин директор. — Боаз взял бутылку, покачал головой и отставил ее в сторону. — У меня голова идет кругом от всех этих тайн. Я хочу только одного: чтобы это дело закрыли. Раз и навсегда.

Константин откинулся в кресле и посмотрел на облака.

— Ты, Боаз, страшный человек, — сказал он. — Ты тогда мог бы сказать, что я виновен. Одного твоего слова было достаточно — и не избежать мне тюрьмы. Но ты этого не сделал. Почему?

— Я знал, что ты невиновен. И детектор лжи ты не обманывал. Когда ты лжешь, у тебя спокойное лицо.

Константин рассмеялся.

— Отличное наблюдение, — похвалил он и снова принялся созерцать облака. — Послушай, Боаз. Ты бы убил «комиссара», если бы тебе представилась такая же хорошая возможность, как мне тогда?

— Убил бы. Если бы я был тобой, то выкрутился бы. Наверное, тебя бережет сам Дьявол. — Он пригладил волосы и устало потянулся. — Ох, как я хочу спать. А еще я голоден. Может быть, мы пообедаем?

Константин поднялся, расправляя брюки.

— Я бы и сам не отказался перекусить. Конечно, мои кулинарные способности бессмысленно сравнивать со способностями Берты, но, надеюсь, голодным ты не останешься.

 

Глава 7

Лия успела прочитать несколько страниц книги, когда Йосеф появился в спальне. Она уже несколько дней обдумывала серьезный разговор, который должна была начать, и сейчас ей меньше всего хотелось это делать. Но она понимала, что нет смысла постоянно откладывать его на завтра.

— Ты закончил с работой? — спросила она мужа.

— Да, — ответил он, расстегивая рубашку. — Обычной работы у меня стало меньше, а вот бумажной…

Она кивнула и снова вернулась к чтению, но уже потеряла нить сюжета и теперь просто смотрела в книгу.

Константин, несмотря на все уговоры, отказался сообщить ей о том, что сказал доктор во время очередного визита, и Лию это обидело. Его недоговорки раздражали ее все больше и больше, и это особенно чувствовалось на фоне их недавнего разговора по душам, того самого, на кухне, а также и на фоне того, что она должна была поговорить с Йосефом, и это отвлекало ее от мыслей. Какой смысл он видит в том, чтобы скрывать от нее состояние своего здоровья? Она все равно об этом рано или поздно узнает. Конечно, зная Константина, Лия в этом сомневалась, но на нервы это действовало все равно. Она и так была ошарашена той историей, которую услышала от него на яхте. В том числе, и историей Габриэль. После услышанного Лия не знала, сможет ли вести себя с ней так же, как раньше.

Всюду либо ложь, либо недоговорки, либо какие-то истории, от которых встают дыбом волосы. Константин со своими тайнами напоминал ей шкатулку, которая заключает в себе еще одну, а та, в свою очередь — еще и еще, и шкатулок так много, что и двух жизней не хватит, чтобы их открыть. А Йосеф со своим карьеризмом и апатичным отношением ко всему уже сидел у нее в печенках. У Лии промелькнула мысль, которую она тут же отогнала: лучше жить одиночестве, не связывая жизнь ни с одним, ни с другим.

— Что ты читаешь? — спросил Йосеф, забираясь под одеяло.

— Стендаль, — ответила она. — «Красное и черное». Читал?

— Ты же знаешь, я не большой любитель книг.

Лия вздохнула и отложила книгу. Если бы на месте Йосефа был Константин, то он ответил бы «да», после чего задал ей миллион вопросов вроде «что ты думаешь о главном герое?» или «как ты оцениваешь тот или иной поступок конкретного персонажа?».

— Тебе никогда не хотелось начать читать, Йосеф?

Он пожал плечами.

— Не особенно. Помнится, и ты когда-то не любила читать.

— Да, но люди меняются.

— Дело в том, что ты меняешься так быстро, что я не могу за тобой угнаться. У тебя появляются новые интересы, которые я не разделяю, поэтому…

— Йосеф. — Она сделала паузу. — А ты когда-нибудь задумывался о том, что тебе интересно? Кроме работы и пустых слов о том, что тебе интересна я?

Он включил ночник.

— Я думал, мы уже выяснили отношения. Или нам есть, что обсудить?

— Да, нам есть, что обсудить. Посмотри на нас. Твой мир настолько ограничен, что ты даже не думаешь выглянуть наружу, попробовать что-то новое. Я не буду говорить о том, что ты не уделяешь мне внимания, не даришь подарков, не проводишь со мной время. Мы могли бы разговаривать, но нам не о чем говорить. — Она сделала паузу. — Я думала, что что-то изменится, пыталась что-то изменить…

— Пыталась? Как именно? Завела любовника?

Лия положила книгу на прикроватную тумбочку.

— Мой любовник тут не при чем. Просто этот брак изжил себя. Я не хочу ограничивать свою свободу.

— Что в нем такого, чего нет во мне?

— Я хочу, чтобы ты понял меня, Йосеф. Я не ухожу к кому-то другому. Я ухожу потому, что устала. И потому, что эти отношения мне ничего не дают.

Он лег на подушку и устало прикрыл глаза.

— Как я думаю, нет смысла говорить, что я люблю тебя и хочу, чтобы ты осталась со мной. Где ты будешь жить? У него, разумеется?

— Я буду жить у мамы. — Лия посмотрела на него. — Ты реагируешь так, будто ожидал это услышать.

— Я ожидал это услышать, но не знал, когда именно это произойдет. Если тебе плохо со мной, то действительно следует положить этому конец. Да и что это за брак, если мы даже не говорили о детях?

Лия, повернувшаяся было к стене, снова посмотрела на него.

— При чем тут дети, Йосеф?

— Мне всегда казалось, что естественное следствие развития отношений после брака — это дети. Поправь меня, если я ошибаюсь.

— Ты думаешь, живя в таком сарае и без гроша за душой, я родила бы детей? И какое у них было бы детство? Жалкие воспоминания о тесной комнате, такие, какие были у меня?

— Что же, воспоминания о большом доме и достатке лучше подойдут твоим детям. Неужели ты думаешь, что я родился вчера? Не появись в твоей жизни этот мужчина, все бы шло своим чередом. И ты не задумывалась бы о каких-то интересах, о том, что я не уделяю тебе внимания, о том, что мы разные люди. — Он мотнул головой в сторону двери. — Я устал, Лия. Если хочешь, уходи. У тебя есть ключ, завтра ты заберешь вещи. Обещаю, я не буду тебе мешать. Просто мне надоело смотреть на то, как ты мечешься от меня к нему и обратно. А теперь, пожалуйста, оставь меня в покое. Спокойной ночи.

… Берта, как показалось Лие, совсем не удивилась, увидев ее на пороге.

— Проходите, — сказала она, впуская гостью. — Что-то вы поздновато, мы уже поужинали, хозяин отправился спать.

— В десять вечера? С каких пор он идет спать так рано?

— Он не очень хорошо себя чувствовал. Сейчас я поднимусь и скажу, что вы пришли.

По лицу Константина Лия поняла, что он успел уснуть. Он изучал ее несколько секунд, после чего поправил полы халата и жестом пригласил ее подняться наверх.

— Прости, я тебя разбудила, — сказала она. — Ты плохо себя чувствуешь?

— У меня болит голова. — Константин толкнул дверь спальни и вошел. — Если бы ты позвонила и предупредила, что придешь, я бы дождался тебя. Хотя, судя по выражению твоего лица, ты снова поссорилась с мужем, и поэтому решение приехать было принято спонтанно.

Лия молчала, глядя на то, как он присаживается у стола и приглашает ее присесть.

— Я ни с кем не ссорилась.

— Но ты опять устроила ему скандал и демонстративно ушла из дома.

— У меня были причины для того, чтобы так поступить.

— Причины, причины. Много причин. Зачем ты устраиваешь скандал человеку, с которым решила расстаться?

Лия заняла свободное кресло.

— Меня раздражает то, что он постоянно говорит о тебе. Спрашивает, чем он хуже тебя, и…

— … не хочу слушать. — Его ладонь переместилась на левый глаз — Лие был знаком этот жест, свидетельствующий о приступе мигрени. — Завтра.

Он поднялся, покачнулся и оперся рукой на стол. Лия поддержала его под локоть и помогла добраться до кровати.

— Тебе принести что-нибудь? — спросила она.

— Посиди со мной. Не волнуйся, я скоро усну. Замечательные таблетки действуют быстро.

Лия села на кровать и положила ладонь ему на лоб.

— Ты что, сказала ему, что навсегда уходишь?

— Спи. Утро вечера мудренее.

— Как он отреагировал на твое заявление?

— Константин, пожалуйста. — В ее голосе появились твердые нотки. — Тебе нужно отдыхать.

Он повернулся на бок. Лия поднялась, но он взял ее за руку.

— Ты обещала остаться, — напомнил он. — И ты можешь спать здесь. Что там тебе нужно? Твои вещи в комнате Марики.

Лия свернулась калачиком рядом с ним.

— Скажи, почему вы все такие? — спросила она.

— Какие?

— Невыносимые. С вами плохо, а без вас еще хуже. В каждом из вас есть что-то идиотское, с чем я не готова мириться.

— В одном ты права — такие мы все. Других ты не найдешь.

Через пару минут Константин снова спал. Лия подумала о том, что надо раздеться, а, может, и пойти спать в другую комнату — ей не хотелось его беспокоить. Но вместо того она натянула на себя одеяло, поудобнее устроилась на подушке и вскоре тоже спала.

… Телефонный звонок Лия спросонья приняла за будильник. Она взяла телефон, посмотрела на экран и обнаружила, что это не будильник. Звонил майор Толедано, а на часах было начало восьмого.

— Алло? — ответила Лия, стараясь говорить как можно менее сонно.

— Габриэль? — осторожно спросил Боаз на другом конце провода.

— Нет, это Лия.

— Ах, Лия… — Боаз, как показалось ей, смутился. — Прошу прощения, у вас похожие голоса… скажите, а… ваш руководитель сегодня не собирается выходить на работу?

Лия посмотрела на Константина, который до сих пор сладко спал.

— Нет, майор, — ответила она после секундного колебания. — Он плохо себя чувствует. У него мигрень.

— Что же, если так, то нет смысла вытаскивать его из постели. Прошу прощения, что побеспокоил. Передайте ему пожелания скорейшего выздоровления. Прощу прощения за то, что разбудил вас.

Лия отключила телефон и тут же поняла, что поставила Константина в неловкое положение. Теперь Боаз, чего доброго, подумает, что тот самостоятельно решил «заболеть».

— Кому не спится в такую рань? — спросил Константин, переворачиваясь на другой бок.

— Это Боаз, — сказала она. — Он спросил, придешь ли ты, и я ответила, что нет.

— Только не говори, что ты отключила будильник и продолжила спать, Лия, — сказал он все тем же безразличным тоном только что проснувшегося человека.

Она пару секунд сконфуженно молчала.

— Отключила, — наконец, призналась она. — Но не специально… я просто очень глубоко спала.

Лия снова прилегла на подушку и укрылась одеялом.

— Ты так и уснула в одежде? — спросил Константин. — Каюсь, я виноват, не помог тебе ее снять.

Она рассмеялась.

— Вчера ты был не в состоянии снять одежду даже с самого себя. Тебе уже лучше?

— Да. Что ты мне вчера говорила? Ты снова поссорилась со своим мужем?

— Я рассталась со своим мужем.

Константин сделал паузу.

— Ты вернешься ко мне? А если нет, то где ты будешь жить?

— У мамы. Мне надо подумать и кое-что взвесить. А потом я решу, где я буду жить.

— То есть, сюда ты можешь и не вернуться.

— Константин. — Она убрала со лба волосы. — Мы уже с тобой говорили об этом. Пока ты не перестанешь сравнивать меня с Марикой…

— Сравнивать с Марикой, сравнивать с Марикой! — неожиданно поднял он голос. — Я ни с кем тебя не сравниваю! Марика — это прошлое, я уже никогда не верну ее, как бы я этого ни хотел. У меня больше нет Марики. У меня есть ты. За семь лет я в первый раз решился на то, чтобы открыть женщине душу, впустить ее в свою жизнь, а эта женщина упрекает меня в том, что я сравниваю ее со своей бывшей женой! — Он вздохнул и повернулся к ней в профиль. — Делай, что хочешь. Решать тебе.

Лия села, обхватив колени руками.

— Ты невозможен, — сказала она. — Неужели ты не понимаешь, что именно ради тебя я решила расстаться с Йосефом?

— Не преувеличивай. Я заставил тебя задуматься о ваших отношениях. А теперь, когда ты станешь свободной, тебе стоит найти подходящего человека. Такого, с которым тебе было бы спокойно и надежно.

— Сукин ты сын, — вздохнула Лия. — Ты ведь знаешь, что я люблю тебя, но тебе надо говорить все это, чтобы меня разозлить!

Константин поднял голову от подушки и посмотрел на нее.

— Ты злишься? Это что-то новое.

— Да, я злюсь, потому что ты говоришь ерунду. Если бы я хотела найти себе другого мужчину, то сейчас в твоей постели не лежала.

— И про то, что я сравниваю тебя со своей бывшей женой, ты бы тоже не говорила. А также не говорила бы о том, что я, изменив тебя, не изменился сам. Я хотел сказать, что соскучился. Надеюсь, это взаимно?

— Мы не закончили разговор, Константин, — возразила Лия, отстраняясь. — Ты до сих пор продолжаешь сравнивать меня со своей женой, и…

— … и это бред, который придумала ты сама. — Он обнял ее и привлек к себе. — Я ни с кем тебя не сравниваю. Ты — та женщина, которую я люблю, и мои бывшие женщины и жены тут не при чем. И, если уж на то пошло, ты не имеешь права отказывать человеку, который отправился от болезни и выбирается в мир живых. Это бесчеловечно.

Лия поцеловала его и потрепала по волосам.

— Ты сумасшедший, а не больной, — поправила его она. — Ради глупой провинциалки, которая, помимо всего прочего, не на один год младше тебя, ты завел служебный роман, а теперь бросаешь к ее ногам весь мир.

— А ты ради больного алкоголика, трудоголика и карьериста, который старше тебя не на один год, бросила мужа. Кто из нас поступил правильнее?

— Не знаю, — покачала головой Лия. — Иногда самые страшные ошибки оказываются правильными шагами.

… Берта, накрывшая стол на веранде, сослалась на то, что уже успела позавтракать, и оставила Константина и Лию в одиночестве.

— Какое чудесное утро! — сказала последняя, после чего закуталась в шаль и добавила: — Правда, чересчур свежо.

— Да, прохладно. Но какой чистый воздух!

Лия разлила кофе по чашкам и потянулась за хлебом.

— Расскажи мне про отца Йосефа, — попросила она. — Каким он был?

— Редким паршивцем, — ответил Константин, принимая чашку. — Солдафон, карьерист, из тех, кто любит выслуживаться и профессионально подлизывается к начальству. По образованию — врач-психиатр, получил степень, после чего пошел служить. Сначала служил обычным врачом, потом за какие-то заслуги ему дали новую должность — предложили вести допросы в тюрьмах, где держали террористов. Потом он попал к нам. Побывал на должности главного аналитика, был консультантом руководителя отдела по ведению допросов. В конце концов, ему надоело жалкое существование, и он собрал целую кучу компромата на своего руководителя, а после этого занял его место. Он, конечно, был профессионалом, надо отдать ему должное. Но как человек он был просто невыносим — ровным счетом никаких понятий о чести, не признавал ничьих авторитетов, и особенно подозрительно относился к людям, которые были либо так же умны и целеустремленны, как и он, либо еще умнее и целеустремленнее. Он видел в них тайную угрозу своему положению. Такого человека он в свое время увидел во мне, и поэтому мы не ладили. Соломинкой, которая сломала спину верблюда, стал наш роман с Нурит, за которой Ицхак пытался ухаживать задолго до меня. Но выбрала она меня, и такого оскорбления он стерпеть не мог.

— Судя по всему, Йосеф на него не похож.

Константин сделал глоток кофе.

— Некоторые черты характера проявляются в особых ситуациях. Вероятно, Йосеф в такие ситуации не попадал. Власть — вот что кружит голову слабым людям. Если хочешь узнать, каков человек на самом деле — дай ему либо деньги, либо власть. В такие моменты все показывают свое истинное лицо. Единицам удается остаться людьми и понять, что власть — это, прежде всего, ответственность, твои обязанности, другие люди, а только потом ты сам. Людей пьянит осознание того, что кто-то им подчиняется. Трудно сохранить человеческое лицо в такой ситуации.

— Но ведь у тебя получается.

— Расспроси сотрудников моего отдела, и они скажут тебе в один голос, что это не так.

Лия улыбнулась и разломила намазанный маслом и джемом хлеб на две половинки.

— Им бы только писать тебе служебные записки, опаздывать и одеваться так, будто они пришли в ночной клуб. Далеко ходить не надо — можно взглянуть на Габриэль. Кстати, представляешь, Боаз подумал, что я — это Габриэль.

— С его любовью к женщинам я удивляюсь, как он различает их лица, о голосах я уже не говорю.

— Да, но ведь у нас с ней совсем разные голоса. — Лия сделала паузу, прожевывая кусочек хлеба. — Знаешь, мне почему-то проще поверить в твой роман с Габриэль, чем в твой роман с Нурит.

Константин взял с блюда один из сделанных ей бутербродов.

— Вряд ли я мог бы завести роман только ради секса. С Нурит нас объединяют взгляды на жизнь, общие интересы. В конце концов, она умнее и образованнее меня, а меня восхищают такие женщины. Если можно научиться чему-то от человека, то почему бы этого не сделать? — Он снова взял чашку. — Правда, роман наш был для меня чем-то вроде спасения от мыслей о Марике. Но это уже другой разговор. Ах да, я хотел сказать тебе, что через пару дней мне нужно будет отправиться по делам в Дамаск. Но приеду я быстро. Думаю, это будет последняя командировка перед отпуском. Скоро мы с тобой отправимся в Швейцарию. Ты еще не передумала?

— Нет, конечно, нет. — Она помолчала. — А ты можешь взять меня с собой в Дамаск?

— Я лечу всего на сутки. Тебе не будет скучно сидеть в отеле в одиночестве?

— Совсем нет, — помотала головой она. — Я буду ждать тебя и читать.

Константин коснулся ее руки.

— Я люблю тебя, моя девочка. И я буду самым счастливым человеком на свете, если ты согласишься выйти за меня замуж.

— Только если ты возьмешь меня в Дамаск, — снова улыбнулась Лия.

— Я возьму тебя куда угодно. Только чтобы ты всегда была рядом со мной.

 

Глава 8

Женщина в белом халате несколько секунд удивленно смотрела на своего пациента, а потом перевела взгляд на букет, который он держал в руках. Наконец она встрепенулась и поднялась навстречу.

— Здравствуйте, Константин, — сказала она. — Как вы себя чувствуете?

— Великолепно, — ответил тот. — Это вам. Как я и обещал.

Она взяла цветы и рассмотрела их.

— Где вы нашли гвоздики?

— Это будет моим маленьким секретом, — ответил Константин, занимая одно из кресел у стола доктора. — Прошу прощения, я припозднился. Меня задержали дела. Надо найти вазу для цветов, вы так не думаете? У вас есть ваза?

Доктор оглядела свой кабинет.

— Не думаю, — сказала она печально. — Но я найду выход из положения.

С этими словами она вышла и через некоторое время вернулась с вазой в руках. Ваза подозрительно напоминала медицинский сосуд, но гвоздики смотрелись в ней очень естественно.

… Виолетта Ля Пьер, выпускница университета Сорбонны, врач-невролог, очаровала своих коллег сразу же после того, как переступила порог будущего места работы. Доктор Ля Пьер выглядела кем угодно, но только не врачом. Для врача она была слишком красива. Француженка по матери и арабка по отцу, свое детство она провела в Ливане, а в двенадцать уехала в Париж, оставив дом отца и решив жить с матерью. Кровь, как и бывает в таких случаях, смешалась в ней причудливо — светлая кожа холодного оттенка контрастировала с восточными чертами лица, большими золотисто-карими глазами и темными вьющимися волосами.

Доктор Ля Пьер оставалась истинной француженкой во всем: она была не только идеально воспитана, но и озабочена своим внешним видом. Никого из ее коллег не удивлял тот факт, что она имеет привычку носить совсем не подходящие для работы платья. Доктор Ля Пьер умело подбирала к нарядам оригинальную бижутерию, совсем не обязательно дорогую, и появлялась с аккуратным и не вызывающим, но неизменно подчеркивавшим достоинства ее лица макияжем.

… — Лучше и быть не может, — констатировал Константин, глядя на то, как доктор Ля Пьер ставит цветы на стол. — Красивые цветы можно ставить в какую угодно вазу. Можно даже поставить в жестяную банку, но от этого красоты в них не убавится ни на йоту.

— Я согласна. — Она заняла свое кресло. — Чувствуете вы себя великолепно, но вот выглядите не очень хорошо. Вы меня обманываете?

— Как я могу обманывать вас? Я действительно хорошо себя чувствую. Надеюсь, новости у вас хорошие? Или, по крайней мере, не очень плохие?

Доктор Ля Пьер взяла со стола какие-то документы и бегло просмотрела их.

— Как часто у вас случаются приступы?

Константин пожал плечами.

— Раз в две недели, иногда чаще. Но это не такие приступы, во время которых я не могу встать. Обычно я в состоянии перенести мигрень на ногах.

— Вам нельзя переносить мигрень на ногах. Это заметно хотя бы по тому, как вы сейчас выглядите.

— Вот уж не думал, что когда-то буду слышать от женщины, что я плохо выгляжу. — В голосе Константина появились нотки обиды. — Наверное, я старею?

— Нет, просто вы не понимаете, что должны бережно относиться к своему здоровью. И не прислушиваетесь к моим рекомендациям. А также к рекомендациям доктора Эли. Или вас не волнуют рекомендации вашего личного врача?

Он откинулся на спинку кресла и сложил руки на животе.

— В последнее время я много отдыхаю. Мои дела не позволяют мне брать долгий отпуск, по крайней мере, на данный момент. Но я работаю меньше. Кроме того, я регулярно испытываю положительные нервные встряски, как советовал доктор Эли. Извините, — поспешно добавил он, — я обычно не говорю таких вещей при женщинах, но вы сами подняли эту тему.

Доктор Ля Пьер покачала головой.

— Все это хорошо, Константин. Но я должна сообщить вам кое-что неприятное. Я получила результаты последних анализов, и теперь могу поставить диагноз. Пока что предварительный. Но для начала вам необходимо сделать биопсию.

Константин выпрямился и посмотрел на нее.

— Биопсию? У меня… рак?

— Я знаю, что это противоречит правилам врачебной этики, но чувствую, что обязана это сказать. У вас аденома гипофиза. Вероятно, злокачественная. По крайней мере, анализы до сих пор указывали именно на это, да и синдромы тоже: у вас ухудшилось зрение, вы жалуетесь на недомогание по утрам. После получения результатов биопсии можно будет сказать что-то конкретное. Может быть, что я ошибаюсь, и это доброкачественная аденома. В таком случае, волноваться вам не стоит. И вам, конечно, нужно следить за своим здоровьем и сообщать мне, если вы почувствуете себя хуже. И…

— Сколько, доктор? — перебил ее Константин.

Доктор Ля Пьер опустила глаза и снова взяла документы, потом положила их на стол.

— Четыре года, если это злокачественная опухоль. Четыре с половиной, если вы согласитесь на лечение.

Он опять откинулся на спинку кресла и замолчал. Доктор Ля Пьер внимательно изучала его лицо.

— Но это ведь неправда, доктор, — сказал он, и его голос впервые за все время их общения дрогнул. — Мне всего тридцать четыре. Я не могу умереть, не дожив даже до сорока!

Она поднялась и подошла к нему.

— Мне нужно получить результаты биопсии для того, чтобы поставить вам точный диагноз. Я рассказала вам об этом только потому, что хотела подготовить вас к худшему исходу событий. Что бы ни говорили анализы, злокачественные аденомы гипофиза составляют только пять процентов от всех аденом. Будьте благоразумны. Я ни за что не поверю в то, что вы можете просто так взять и сдаться. Вы просто не имеете на это права!

— Я никогда не имел права сдаваться, доктор. Мне всегда надо было идти вперед, чего-то добиваться. На меня смотрят восхищенно, открыв рот. Мне завидуют. Я вдохновляю людей на то, чтобы они не сдавались. Я вдохновляю людей на то, чтобы они искали в себе силы. Иногда и мне хочется сесть и отдохнуть. Но у меня есть тысяча причин для того, чтобы этого не делать. Я поднял свою планку так высоко, что опускать ее уже нельзя, можно только поднимать. — Он поднял палец, указывая на потолок. — И я рвусь куда-то туда, вверх. Не потому, что от меня этого хотят окружающие, не потому, что меня вынуждают обстоятельства. Я рвусь туда потому, что этого хочу я. Мне уже не двадцать и не двадцать пять, и я знаю, что вряд ли доживу до шестидесяти, но у меня достаточно планов. Я планирую написать магистерскую диссертацию, а потом, вероятно, и докторскую. Я хочу поездить по миру — есть много мест, где я еще не был, хотя я много путешествовал. Я не до конца изучил медицину, планирую изучить пять языков. Я не прочитал и малой доли книг, которые хочу прочесть. Я не женат, у меня нет детей. И я еще не заработал достаточно денег для того, чтобы обеспечить своим детям достойное будущее. Но когда я узнаю, что мне осталось только четыре года, доктор, то я понимаю, что все эти планы останутся мечтами.

Доктор Ля Пьер встала у него за спиной и положила руки ему на плечи.

— Константин, — сказала она негромко. — Пожалуйста, послушайте меня внимательно. И запомните каждое мое слово. Я не имею права называть себя вашим другом, хотя это было бы наградой для меня. Но я успела неплохо узнать вас, и поэтому имею право сказать вам то, что вы сейчас услышите. Я еще никогда не встречала таких мужчин, как вы, хотя мужчин у меня было немало, в том числе, и достойных. Вы красивы, обаятельны, умны. Вы — сильный, упорный, целеустремленный человек, знаете себе цену и при этом воспитаны и вежливы. Вы талантливы во множестве областей, начиная с рисования и музыки и заканчивая талантом располагать к себе. У вас богатейший внутренний мир, которым вы с радостью делитесь с другими, у вас невероятная энергетика — даже короткий диалог с вами по телефону на весь день оставляет во мне ощущение приятной вечерней беседы за чашкой чая или бокалом вина. Иногда это ощущение появляется даже тогда, когда доктор Эли просто упоминает ваше имя. Я не буду скрывать: я немного влюблена в вас, как и все остальные женщины в вашем окружении. Вам тридцать четыре. Да, вы правильно сказали, вам не двадцать и даже не двадцать пять. Но это не имеет значения. У вас есть цели, у вас есть силы, у вас есть средства для того, чтобы этих целей достичь, а потом поставить новые. Но теперь у вас есть преимущество — жизненный опыт. Так неужели вы после всего, что произошло в вашей жизни, позволите себе опустить руки? Неужели это человек, с которым я делилась самым личным, и который поддерживал меня? Это ли тот человек, о котором даже доктор Эли говорит с таким искренним восхищением, как он не говорил еще ни о ком? Нет, вы не можете сдаться. У вас есть на это право, оно есть у любого из нас. Но вы не можете этого сделать. У вас есть женщина, которую вы любите, и которая любит вас. Вы женитесь, у вас будут дети. И пусть лопнут от злости ваши враги и недоброжелатели, потому что они недостойны даже того, чтобы раз в год чистить ваши ботинки. Вы не должны сдаваться не только ради себя, но и ради людей, которым вы дороги. А таких людей много, уж поверьте.

Константин осторожно сжал ее руки, и доктор Ля Пьер невольно вздрогнула. Она так увлеклась своим монологом, что в какой-то момент ушла в себя и перестала ощущать внешний мир.

— Доктор, — заговорил он, — если бы на вашем месте был кто-то другой, то я принял бы эти слова за лесть. Но мне хочется вам верить. Я не владею женским искусством принимать комплименты, а поэтому, похоже, придется сказать банальное «спасибо». Вас не обидит такая пошлая благодарность?

Доктор Ля Пьер улыбнулась и направилась к своему креслу. Когда она села и посмотрела на пациента, тот поспешно повернулся к ней в профиль.

— Благодарность не бывает пошлой, если она сказана от сердца, — проговорила она. — Я уверена, что и вы это знаете.

— Конечно. — Он по-прежнему сидел к ней боком, так, будто не хотел, чтобы она видела его лицо. — И да, я нагло соврал вам насчет языков. Я посчитал еще раз, и вышло шесть.

Теперь хозяйка кабинета не выдержала и рассмеялась в голос. К ее удивлению, Константин через секунду присоединился к ней.

— Чему вы смеетесь? — спросил он.

— Вашей способности запоминать мелочи, а потом говорить о них в самый неподходящий момент, — ответила она, положив локти на стол. — У вас это получается так непринужденно. А чему смеетесь вы?

— Не знаю, — честно признался он. — Я иногда думаю: почему люди так редко смеются просто так? Ведь самое чудесное — это делать что-то просто так. Не привязывая это к какому-то событию, дате, времени года… — Он помолчал, сцепил пальцы и продолжил: — Я знаю, что можно сделать. Можно посадить гвоздики, выращивать их, а потом срезать и приносить вам. Вот представляете, вы работаете, осматриваете кого-нибудь. А тут я заявляюсь с букетом гвоздик и говорю: «Вот, это вам, доктор. Просто так!». Интересно, какое лицо при этом будет у пациента? Да, пожалуй, надо будет принести пару гвоздик и ему. В качестве компенсации за моральный ущерб.

Доктор Ля Пьер снова расхохоталась, закинув голову. Смеялась она до слез, достала крошечный шелковый платок и аккуратно приложила его сначала к щекам, а потом к глазам.

— Вы точно прилетели с Марса, — резюмировала она, до сих пор пытаясь подавить смех. — Ей-богу, я еще никогда не встречала таких людей, как вы.

— Никакому другому идиоту и в голову не пришло бы добровольно покидать Марс и лететь на Землю, где так много людей и шума. Вы — потрясающая женщина, доктор. Я вам это говорил?

— Боюсь, что нет, — ответила она, пытаясь скрыть смущение под улыбкой.

— Какой же я хам! Вы — потрясающая женщина, доктор. Теперь вы это знаете.

Доктор Ля Пьер поправила прическу.

— Вы не хам. Вы хранитель секретов, которые меня интересуют. Откуда вы привезли гвоздики?

— И все же я предпочту держать это в тайне.

Она достала из ящика стола чистый бланк и подала ему.

— Вы должны заполнить это и подписать. Здесь подробно рассказано об осложнениях, которые могут возникнуть после процедуры.

— По правде говоря, это непростое решение, доктор.

— Взвесьте все «за» и «против». У вас есть неделя.

Константин аккуратно сложил полученный бланк.

— Хорошо, доктор. Я не обещаю, что к тому времени успею вырастить гвоздики…

— Бросьте, — перебила его она, чувствуя, что сейчас снова начнет смеяться. — Я, в конце концов, на работе. И я врач. А вы — пациент. Это я должна продлевать вам жизнь смехом.

— Так что же, если я не врач, мне не позволено продлевать кому-то жизнь смехом? Вот теперь я точно получу диплом доктора медицины и стану смехотерапевтом.

— Очень хорошо, — кивнула она. — Из вас вышел бы отличный врач. Я советую вам внести это в ваш жизненный план.

Он поднялся.

— Теперь у меня есть дополнительная цель на будущее. И у меня есть последний вопрос. Вы действительно в меня влюблены?

— Это вас удивляет?

— Скорее, смущает. Не поймите меня неправильно, это не значит, что я не вижу в вас женщину. Но это как-то… иррационально. Хотя бы потому, что в вас безнадежно влюблен доктор Эли. Может, он уже давно выращивает гвоздики, чтобы при случае подарить их вам просто так?

 

Глава 9

К вечеру ощутимо похолодало. Константин жил за городом, в районе, который находился в одной из самых высоких точек пригорода Иерусалима, и тепло тут ощущалось редко, разве что летом, и только до захода солнца: после наступления темноты прохлада возвращалась. Но в этот вечер было холодно даже привычным к холоду иерусалимцам. Лия надела свитер и примостилась в одном из кресел в гостиной. Она довязывала платье своей мечты, и время от времени отрывалась от работы, с довольным видом разглядывая почти готовое изделие. Берта сидела рядом с ней и вышивала на светлой ткани что-то большое — она совсем недавно принялась за вышивку, и понять что-то на этот момент можно было только по почти незаметному контуру изделия. А хозяин дома сидел в своем кресле и читал, иногда прикрывая книгу и наклоняясь к лежавшему рядом блокноту для того, чтобы что-то выписать.

Берта поправила на плечах шаль и завернулась в нее.

— Надо же, какой мороз, — сказала она. — А ведь скоро весна! Неужели в этом году выпадет снег?

— Думаю, для снега уже поздно, — возразила Лия.

— Позволь с тобой не согласиться, — заговорил Константин, поднимая глаза от книги. У него на коленях лежала шаль, похожая на шаль Берты, только толще и теплее. — Снег в феврале выпадает часто. В этих краях он просто отменный — холодный, пушистый и лежит долго. Вполне можно играть в снежки.

— В снежки? — рассмеялась Лия.

— Конечно. Ты давно играла в снежки?

Она задумалась.

— В школе…

Константин положил книгу на стол и подошел к окну.

— Вот теперь мне захотелось снега, — сказал он. — Такого, чтобы пришлось с утра разгребать завалы и освобождать путь своей машине. Или такого, чтобы встать на лыжи и съехать отсюда, с холма, до самого города. — Он щелкнул зажигалкой и с тоской посмотрел в окно. — Но такого никогда не будет. Ладно, хватит грустить. А не выпить ли нам чего-нибудь, леди? К примеру, глинтвейна?

Берта подняла голову.

— В начале десятого вечера варить глинтвейн, сэр? Да что вы! Может, лучше выпьем чаю?

— Нет, — упрямо возразил Константин, — мы будем пить глинтвейн. Я знаю, что вы умеете варить глинтвейн, Берта.

— И я умею, — улыбнулась Лия, снова поднимая глаза от вязания. — Правда, я давно его не варила. Но могу попробовать.

Берта молчаливо выразила недовольство поздним вторжением на кухню и вернулась к работе, а Лия поднялась.

— Ты покажешь мне, где ингредиенты? — обратилась она к хозяину дома.

— Конечно. Я даже помогу тебе готовить.

— Как именно? Будешь размешивать?

— Это единственное, что я умею. Но разве этого мало? По-моему, это самая ответственная часть процесса.

… Глинтвейн получился чуть кисловатым, но Константин, подумав, объяснил это характерным привкусом вина. От напитка после долгих уговоров не отказалась и Берта — она с благодарностью приняла бокал, сделала пару глотков и с удовлетворением сказала, что «он греет ничуть не хуже шали».

— Ты как ребенок, — сказала Константину Лия. — На ночь глядя тебе подавай глинтвейн, посиди с тобой, пока ты заснешь, почитай вместе с тобой, пока ты читаешь. Хорошо еще, что ты не просишь в три часа ночи какой-нибудь особый шоколад или не жалуешься на то, что у тебя что-то болит.

— Не вижу смысла отказывать себе в своих желаниях, когда их воплощение в жизнь мне ничем не вредит. А глинтвейн полезен для улучшения тока крови.

Услышав звонок в дверь, Берта удивленно взглянула на часы.

— Кто это может быть? — покачала головой она.

— Это ко мне, — ответил Константин. — Я открою.

Он вернулся в сопровождении высокого темноволосого мужчины в деловом костюме.

— Это Фридрих, мой юрист, — представил Константин гостя. — Знакомьтесь, друг мой. Это Лия Слоцки.

Фридрих почтительно кивнул Лие. На вид ему можно было дать около сорока, хотя свой сороковой день рождения он, скорее всего, еще не отпраздновал. Старили его признаки усталости и, как показалось ей, уж слишком заметная седина. У Фридриха был классический римский нос, не вязавшийся с его восточной внешностью, ровные и плавные черты лица и серо-стальные глаза. В росте он не уступал Константину, но зато был немного уже его в плечах, и казался человеком, который никогда не любил спорт. Фридрих выглядел так, как выглядит среднестатистический юрист, работающий с богатыми клиентами — малоподвижный образ жизни, большое количество работы и вечное желание отдохнуть.

— Очень приятно, госпожа Слоцки, — заговорил он. Голос у него был низкий, грудной, почти бас. — Прошу прощения за поздний визит.

— Могу предложить вам глинтвейн, вижу, вы замерзли, — сказал ему Константин. — Один стакан, и вам станет теплее. И усталость как рукой снимет.

— Да, от глинтвейна я не откажусь, — кивнул с благодарностью Фридрих. — Вы не представляете, какой там холод! Хозяин собаку на улицу не выпустит. У вас тут и так не очень людно, а сейчас такое ощущение, будто вымер весь район! И, кстати, что у вас там за армейский кордон внизу, на дороге к городу?

Константин подал ему стакан с глинтвейном.

— Не обращайте внимания, это частое явление. Если вы поживете тут с месяц, у вас возникнет ощущение, будто начался следующий виток интифады.

Фридрих снял пальто и отдал его Берте.

— Перебраться бы вам в город, Константин! — сказал он. — Там, конечно, шумно, людно, полно машин, но… я бы не смог все это терпеть. Они останавливают каждую машину, проверяют документы, спрашивают, куда я еду. Они, верно, еще и к вам поднимаются, спрашивают, не видели ли вы кого-нибудь странного?

Константин рассмеялся.

— Редко. Навещают и проверяют, живы ли мы еще в нашем захолустье. Не хочу задерживать вас. Поднимемся ко мне.

Оказавшись в кабинете хозяина дома, Фридрих достал из принесенного кейса какие-то документы.

— Женщина ваша просто красавица, — сказал он одобрительно, просматривая бумаги. — Послушайте, мы с вами давно не виделись! Вы, друг мой, выглядите совсем больным…

— Если бы я был здоров, пригласил бы я вас к себе для того, чтобы поговорить по поводу завещания?

Фридрих обреченно покачал головой и сел в одно из кресел.

— Все бы вам шутить, — проговорил он неодобрительно.

— Я уже дошутился, — ответил Константин. — Теперь те бумаги, которые вы держите в руках, приобрели для меня более реальный смысл.

Адвокат повел бровью.

— Что это значит?

— У меня аденома гипофиза. Вероятно, злокачественная.

— А я ведь говорил вам, что вы тащите на себе слишком много! Но не волнуйтесь раньше времени. Насколько мне известно, аденомы часто оказываются доброкачественными, и люди живут с ними очень долго. — Он улыбнулся. — Может, врачи ошиблись, и это вовсе не аденома, а просто ваш мозг, не выдержав нагрузки, решил отрастить себе дополнительную часть? Резервную, на всякий случай?

Константин взял со стола паркер.

— Меня и так считают научным феноменом, Фридрих. Вы хотите, чтобы на мне начали ставить опыты?

— Что вы, никаких опытов! Феномен — он на то и феномен, чтобы его изучали без каких бы то ни было грубых вмешательств. Итак, какие изменения вы хотите внести в завещание?

… Берта уже отправилась спать, а Лия сидела на кухне и продолжала вязать в свете лампы. Рядом с ней стоял недопитый стакан с глинтвейном.

— Юридические проблемы решены? — спросила она, глянув на Константина.

— Да. Теперь самое время отправляться спать. Завтра нужно выйти на работу. Мои выходные затянулись.

— Не соблазняй меня, — ответила Лия. — Я должна довязать еще пару рядов.

— Хорошо, — согласился Константин. — Тогда я успею выпить еще глинтвейна. Надеюсь, у меня завтра не будет похмелья?

И в этот момент тишину спокойной ночи нарушил звонок его сотового телефона.

Определитель показал номер лейтенанта Гордона.

— Добрая ночь, — поздоровался Гилад. Голос у него был совершенно чужой и совсем не подходящий для такого времени суток. — Я, конечно же, разбудил тебя.

— Нет, — ответил Константин. — Что случилось?

— Я тебе расскажу, что случилось! — выпалил Гилад так, будто до этого пытался сдерживать эмоции, а теперь вдруг взорвался неожиданно даже для самого себя. — Ты должен приехать. Сейчас же!

— Приехать?

— Пожалуйста, Константин, это очень, очень важно! Это связано… да с чем это только не связано! С «комиссаром», со мной, с доктором Мейер…

— С доктором Мейер?

— Она попала в аварию, отказали тормоза или что-то вроде того. Машину проверили, и Боаз уверен, что авария произошла не случайно.

Константин, который присел было у стола, поднялся, отставив стул.

— Когда это случилось?

— Пару часов назад. Может, больше.

— И ты звонишь мне только сейчас?!

— Да, потому что я только полчаса назад об этом узнал. Я говорил с Боазом насчет личного дела «комиссара», и…

— Причем здесь личное дело «комиссара»?

— Притом, что оно пропало из архива! Исчезло без следа! Охранник заметил, что дверь в архив приоткрыта, зашел проверить. Разумеется, начал проверять наличие документов. И обнаружил, что одна из ячеек пуста. Она была закрыта, все как положено, но дела там не было! Ты понимаешь, что это значит? Это закрытый архив! Документы могут смотреть только те, у кого первый допуск и выше! Ты не представляешь, какой допрос мне устроил Боаз! Я почувствовал себя военным преступником!

— Где ты сейчас?

— В больнице, — ответил он, глубоко вдохнув. — Я буду ждать тебя снаружи.

 

Глава 10

Бледный как мел Гилад выглядел растерянным. Когда Константин отпустил такси и приблизился к нему, его преемник, как казалось, готов был целовать ему руки и благодарить за то, что он приехал.

— Слава Богу! — сказал Гилад, вздыхая с облегчением. — Как ты быстро…

— Давай присядем, — предложил Константин и сел на ступени, подобрав полы плаща.

Гилад последовал его примеру и примостился рядом.

— А теперь расскажи мне все, но только без нервов и криков.

— Вчера я работал допоздна, должен был кое-что закончить, — начал Гилад. — Только не смотри на меня так: ты сам иногда работал по выходным. Я закончил работу, отдал ключи охраннику, попрощался с ним и ушел. Когда я вернулся домой, было далеко за полночь, Кристина ждала меня и не спала. Разумеется, мы поругались. Я лег спать с мыслью о том, что завтра мы поговорим. Но когда я проснулся, ее не было дома — она уехала к подругам. Сегодня у меня должен был быть выходной, и я уже стал размышлять, куда бы мне поехать, если уж моя жена так неожиданно испарилась, но в обед мне позвонил Боаз и сказал, что я должен срочно приехать. У меня и мысли не было о том, что случилось что-то из ряда вон выходящее. Я приехал, а он огорошил меня этой новостью о пропавшем досье! Он расспрашивал меня часов пять! Я думал, что поседею!

И Гилад взъерошил волосы, будто желая продемонстрировать появившуюся седину.

— Система должна была показать, чьим допуском воспользовались для того, чтобы открыть ячейку. Где отчеты?

— Она не работает уже несколько дней, там какое-то замыкание. Техники должны починить завтра. И камеры не работают, как назло! А этот тупица — охранник! Хорошо же для меня начался период работы на новой должности! И еще Кристина… как подумаю — тошно делается!

— Посмотри на меня, Гилад.

Он поднял голову.

— Когда на твоей ответственности две трети закрытых архивов, подобных ситуаций не избежать. Тут много безответственных сотрудников. Если бы мы с тобой могли преподать урок всем, мы бы сделали это. Но это не в наших силах.

— Меня отдадут под трибунал!

— Помолчи, — сделал ему знак Константин. — Если ты будешь нервничать по поводу каждого потерянного документа, к твоим тридцати трем седых волос у тебя будет еще больше, чем у меня. У тебя есть свои обязанности. Свои — ключевое слово.

Гилад кивнул.

— Я не знаю, что произошло с личным делом Ицхака, но уверен — это не твоя вина. Я скажу это Боазу, я скажу это господину директору, а также черту и Богу. Под трибунал тебя никто не отдаст.

— Спасибо, — вздохнул он облегченно.

— Вот и хорошо. А теперь мы навестим доктора Мейер и выпьем кофе.

— Я бы выпил чего-нибудь покрепче, — признался Гилад. — Я уже давно об этом думаю.

Майор Толедано, наблюдавший эту картину с расстояния нескольких метров, спустился по ступеням и подошел к собеседникам.

— Капитан, — сказал он, протягивая руку Константину. — Я звонил вам после обеда, но вы не отвечали.

— Я плохо себя чувствовал, майор. Мне было не до телефонных звонков.

Боаз скрестил руки на груди и посмотрел на Гилада.

— Как я понимаю, лейтенант Гордон уже рассказал вам о том, что случилось.

— Да, я в курсе. Я считаю, что нам немедленно следует выяснить, в чем дело. — Константин заговорил тише, сделав пару шагов к Боазу. — Ты что, не видишь, что он весь на нервах? — Он покачал головой. — Со мной ты так не разговаривал бы!

— Тебя я знаю лучше, чем его, — резонно заметил Боаз. — А ты, я надеюсь, знаешь, что с недавнего времени я исполняю обязанности начальника службы безопасности.

Константин почтительно склонил голову.

— Мои поздравления.

— Не будем терять время, капитан. Как начальник службы безопасности, я должен задать вам несколько общих вопросов. А если учесть вашу недавнюю просьбу о передаче дела «комиссара», то общими вопросами наша беседа не ограничится.

До сих пор молчавший Гилад посмотрел сначала на Константина, а потом на Боаза.

— Простите, майор, — сказал он устало, — я могу идти?

— Вы свободны, лейтенант, — ответил за майора Константин. — Передавайте привет своей жене.

Боаз бросил прощальный взгляд на Гилада, который медленно побрел к своей машине.

— Вот кому надо было занять должность «комиссара» — так это тебе, — сказал Константин. — Ты бы слышал, как он со мной разговаривал! Я еще никогда не видел его в таком состоянии.

— Нервная встряска полезна для душевного равновесия. Пойдем. Нам нужно поговорить.

… Сонный врач сказал посетителям, что Нурит лучше не беспокоить. Константин и Боаз решили не настаивать. Сперва они направились в больничный кафетерий, но обстановка там была такой подавляющей, что уже через пять минут Константин поднялся, заявив, что не собирается здесь находиться. Боаз разделял мнение коллеги, и поэтому тоже оставил небольшой душный зал.

— Может быть, поедем ко мне? — предложил Константин, когда Боаз уже вырулил со стоянки и поехал по извилистой улице, разглядывая бары и прочие заведения подобного рода вокруг. — Там можно будет поговорить в спокойной обстановке.

— Я хотел бы поговорить с глазу на глаз в месте, где нет знакомых, — возразил Боаз. — Так будет спокойнее нам обоим. Кроме того, я бы не отказался от рюмки водки. У меня выдался гадкий день.

— Может, твой рассказ о случившемся внесет какую-то ясность?

— Гилад все тебе рассказал. Я уверен, что добавить мне нечего. Разве что по поводу того, что несчастный воришка оставил дверь открытой.

— Человек с первым допуском секретности не так глуп, чтобы забыть закрыть дверь в архив. Он работает с этими документами каждый день и расскажет тебе все правила безопасности, даже если ты разбудишь его в три часа ночи.

Боаз поправил зеркало. Висевшая там фигурка ведьмы отреагировала едва заметным кивком головы.

— Сначала я предположил, что досье взяла Нурит. Но охранники не видели ее с прошлой недели, а ее допуск в кабинете. И кабинет заперт. Кроме того, доктор Мейер заглядывает в архив очень редко. Да и будет ли советник «комиссара» прокрадваться в архив? Зачем ей это нужно? И вот еще что. На время неисправности системы мы получили указание подписывать особый документ, где указываются имена входивших в архив сотрудников. И Нурит обязательно расписалась бы там.

Константин указал на яркую вывеску одного из заведений.

— Притормози здесь, Боаз, сделай одолжение. Меня уже начинает укачивать.

… Молодая официантка принесла заказ, одарила джентльменов лучезарной улыбкой и отправилась к стойке, не забыв сообщить, что она всегда рядом.

Боаз, с лица которого до сих пор не сходило мрачное выражение, выпил водку, но закусывать не стал.

— Значит, так, — сказал он. — Если ты не хочешь объясняться перед господином директором, тебе следует сообщить мне, чем ты занимался в вечер после нашего разговора. Я знаю, что ты вернулся домой около полудня. Что было потом?

— Ты не сказал мне, почему расспрашивал Гилада. Ты ведь знал, что он не ответит тебе ничего вразумительного.

— Гилад тесно общался с тобой. Он находился рядом каждый день по нескольку часов, а иногда даже брал твой допуск для того, чтобы достать документы из архива. И я подумал, что он может что-то знать.

— Что именно?

Боаз пожал плечами.

— Трудно сказать. Мне кажется, что меньше всех знаю о происходящем я. Итак, капитан. Я слушаю.

Константин постучал пальцами по столу.

— Я был у Габриэль.

— У Габриэль? Так что же… не понимаю!

— Если ты хочешь услышать более подробный рассказ о том, чем мы занимались, скажи прямо. Если нет, задавай вопросы по порядку. Я готов ответить.

И Константин закурил, посмотрев на скучавшую за стойкой официантку.

— То есть, ты вернулся и сразу поехал к Габриэль.

— Да.

— И ты остался у нее до утра.

— Нет. Я планировал остаться до утра, но у меня разболелась голова, я поехал домой. Сегодняшний день я провел с Лией, которая, как ты помнишь, ответила тебе с утра на телефон. Она приехала ко мне вчера вечером и осталась до утра.

Боаз удовлетворенно кивнул.

— Очень хорошо, — сказал он. — Так, значит, ты спишь с Габриэль. Но как упорно ты отрицаешь все слухи!

— А что я должен делать? Повесить у себя на лбу табличку «Я сплю с Габриэль Нафтали», может быть?

— То есть, вы были вместе, но никто этого не может подтвердить. Я правильно тебя понимаю?

— Да, — кивнул Константин. — Но, думаю, ты понимаешь, что нам было не до досье «комиссара».

Боаз брезгливо поморщился и отмахнулся.

— Не стоит конкретизировать. У меня есть последний вопрос. Точнее, просьба. Покажи мне свой допуск, пожалуйста. Ты ведь носишь его с собой?

— Разумеется. — Константин достал бумажник и начал изучать содержимое того отдела, где находились рабочие разрешения. Он перебирал карточки пару минут, после чего вздохнул. — Черт побери, где же он?

— Где ты носишь допуск в то время, когда находишься на работе?

— Прикалываю его к пиджаку. Так, как делают все остальные.

— Ты снимаешь пиджак, когда находишься в офисе. — Боаз внимательно смотрел на помрачневшего собеседника. — Ты понимаешь, что его мог взять кто угодно? Гилад, Лия, Габриэль?

Константин швырнул бумажник на стол.

— Я хотел бы посмотреть на того, кто возьмет мой допуск без разрешения!

— Значит, это кто-то так и сделал. Иначе чьим допуском воспользовался похититель? И почему вы с Габриэль не могли этого сделать?

— Чертовски странная история, Боаз. И мне она не нравится.

Майор Толедано положил на стол пару купюр и поднялся.

— Это за выпивку, — сказал он. — Прошу прощения, капитан, мне нужно идти. Я хочу вернуться домой и немного отдохнуть. Если я не найду ваш допуск в вашем кабинете, то могу вам пообещать — вы отправитесь под трибунал уже в конце этой недели. Думаю, вы понимаете, чем чревата кража документов из закрытого архива. Вам повезет, если с вас только снимут погоны.

Константин посмотрел на Боаза, который по дороге к двери что-то насвистывал и подбрасывал в руке ключи от машины, и повернулся к официантке. Заметив его взгляд, она приблизилась к столику.

— Все в порядке, сэр? — спросила она.

— Нет. Но вы можете принести счет.

 

Глава 11

— Я не думала, что ты придешь. И тебя вчера не было на работе… Проблемы?

Константин не ответил, и Габриэль подняла голову от подушки, посмотрев на него.

— Эй, я говорю с тобой! — сказала она. — Это из-за истории с досье «комиссара»?

— Да, отчасти.

— Ты немногословен, — резюмировала она. — Может быть, выпьем? Ты весь на нервах.

— Кофе, если тебя не затруднит.

Габриэль потрепала его по волосам и поднялась, взяв со стула халат.

— Сначала ты приходишь, даже не потрудившись перед этим позвонить, и набрасываешься на меня так, будто не видел целый месяц. А теперь лежишь и молчишь.

— Время от времени мне необходимо избавляться от отрицательной энергии.

Она закивала и остановилась у зеркала, взяв щетку для волос.

— Значит, вот как. А что же Лия? С ней у тебя не получается избавиться от отрицательной энергии?

— С ней я заряжаюсь энергией положительной. Но до этого надо освободиться от отрицательной.

— А если не будет ни Лии, ни меня? В твоем энергетическом мире воцарится хаос?

— Работа помогает наводить в этих делах идеальный порядок.

Габриэль провела по волосам щеткой и вернула ее на место.

— Работа вместо секса. Это в твоем духе. Тебе принести кофе в постель, или же ты соизволишь подняться?

… На кухне Габриэль достала из шкафа две кружки и включила чайник.

— Сегодня в городе я видела Марику, — сказала она. — Твоя бывшая жена гуляла по магазинам в гордом одиночестве. Она похорошела, хотя мне всегда казалось, что красивее она стать уже не может.

Константин повертел в руках небольшую статуэтку кошки, стоявшую на столе по соседству с подставкой для салфеток.

— В субботу мы отлично провели время, — сказал он. — Я думал об этом до самого ужина.

— Мужчины думают либо о сексе, либо о еде, это известный факт, и ты — не исключение, — изрекла Габриэль, устраиваясь у него на коленях. — На этот раз ты хотя бы не уехал, пока я спала. Хотя бы потому, что вообще не остался на ночь из-за своей дурацкой мигрени.

— В прошлый раз я оставил тебе записку.

— Мне не нужны твои записки. — Она подцепила ногтем цепочку, висевшую на шее гостя. — Я давно хотела спросить у тебя, что это за медальон.

— Он охраняет меня от злых духов.

Габриэль рассмеялась.

— От таких, как я?

— В том числе.

— Не думала, что ты веришь в подобные сказки.

— Я рассказываю их слишком любопытным людям.

Габриэль попыталась открыть медальон, но Константин потянул цепочку на себя и погрозил ей пальцем.

— Родители в детстве не говорили тебе, что нехорошо трогать вещи других людей?

— Может, там яд? Вы ведь все носите с собой яд. На всякий случай. Если вы вдруг попадете в руки к тем, кто… вас не любит. Или это тоже сказки?

Константин забрал медальон из рук Габриэль.

— Не в медальонах. Это было бы очень глупо, не находишь?

— Еще можно носить яд в кольце, например. — Габриэль взяла его за руку, погладив перстень. — Где же он?

— Если будешь много знать, тебя будет мучить бессонница.

Габриэль встала и подошла к чайнику, который уже успел вскипеть.

— Неужели так трудно ответить на вопрос? — обиженно спросила она. — Сколько сахара?

— Ты знаешь.

— Ах да, я забыла. Черный, без сахара и покрепче. Прошу.

Константин благодарно кивнул, взяв чашку.

— Я хотел бы кое-что обсудить с тобой, если ты не возражаешь. Надеюсь, рабочие темы не нарушат романтическую обстановку?

— Ты не можешь без рабочих тем, и я к этому уже привыкла.

— Кстати, я звонил тебе в воскресенье около пяти. Где ты была? В такое время ты уже возвращаешься с работы, насколько мне известно.

— Меня не было. Ты мог позвонить мне на сотовый. Я гуляла с подругой.

— Правда?

Габриэль посмотрела на собеседника и нахмурилась.

— Конечно же, правда! Мы пошли в кафе, прогулялись…

— Вы проходили рядом с университетом?

— Что мне там делать? Я получила свою степень уже давно.

— Я в последний раз спрашиваю тебя, дорогая. Это правда?

Она положила локти на стол и подалась вперед.

— Это правда. Но если ты хочешь, чтобы я что-то придумала, то скажи — у меня с этим проблем нет.

— У меня был с собой кейс, не могла бы ты его мне принести?

— Если он понадобился тебе в десятом часу вечера, то, разумеется, принесу.

Габриэль удалилась на несколько секунд и вернулась, держа в руках небольшой серебристый кейс.

— Прошу, — сказала она и снова села.

— В каком кафе вы были? — спросил Константин, рассматривая извлеченные из кейса документы.

— На площади, там, где фонтан. Ты, наверное, знаешь.

— Неплохое место. От университета это далеко, стоит отметить.

— Ты можешь внятно объяснить мне, почему ты так часто говоришь слово «университет»?

Константин положил перед ней несколько отпечатанных листов.

— Это показания доктора Мейер, — сказал он. — Я кратко перескажу тебе содержание. Она встретила тебя в воскресенье в университетском саду. Она увидела тебя издалека, но хотела убедиться, что это действительно ты. И поздороваться, конечно. Она подошла к тебе и заметила, что ты не одна, а в компании молодого человека. Нурит немного смутилась, но все же подошла и поприветствовала вас. После чего поехала домой. Видишь ли, уже пару недель я посещаю ее лекции не только по пятницам, но и по воскресеньям — именно поэтому в воскресенье я начал уходить с работы немного раньше — и мы уезжаем из университета вместе, я подвожу ее. Но не сразу — после лекций мы пьем кофе. В это воскресенье меня не было, а поэтому доктор Мейер сразу отправилась домой. Она, конечно же, пошла по направлению к воротам. В такой час она не появляется в университетском саду. Мы обходили его.

Габриэль скрестила руки на груди.

— Продолжай, — сказала она прохладно.

— Я спросил у доктора Мейер, знает ли она молодого человека, который сидел рядом с тобой.

И гость положил перед Габриэль небольшой снимок.

— Ты хочешь рассказать мне, кто этот молодой человек?

Она поджала губы и взяла со стола сигареты.

— Расскажи мне ты.

— Его зовут Саид. Он член террористической группировки «37». Саид торгует информацией. Меня интересует эта группировка, как ты знаешь, потому что она напрямую связана с убийством «комиссара». Так была ли ты в университете, дорогая? Или пила с подругой кофе?

Габриэль провела пальцами по щеке, взяла чашку с кофе и снова вернула ее на стол.

— Это чушь, — заявила она. — Она может обмануть кого угодно, даже черта.

Константин убрал фотографию и документы и тоже достал сигареты.

— Я бы даже не поднимал эту тему, милая. Я бы даже не думал о том, что ты как-то связана с покушением на Нурит и решил бы, что это совпадение, если бы не несколько важных моментов. В конце концов, у каждого из нас свои тайны. Среди моих, если можно так выразиться, полезных друзей тоже немало членов террористических группировок. У нас взаимовыгодное сотрудничество — я плачу им, а они доставляют мне информацию. Вероятно, и Саид доставил тебе какую-то важную информацию. Может, за деньги, может, за что-то другое, чем любят платить женщины. Если не возражаешь, я начну с самого начала. И заранее попрошу у тебя прощения за то, что это будет долгий разговор.

— Хорошо, — кивнула Габриэль. — Я слушаю.

— Если ты помнишь — а ты помнишь, конечно же — кассета с записью нашего с Ицхаком последнего разговора попала к нам сразу после того, как мы открыли дело об убийстве. Ты ведь понимаешь, о какой кассете я говорю, верно?

— Верно, — кивнула Габриэль — Это кассета из небольшого диктофона. Им легко пользоваться. А еще можно положить его хоть в ящик стола — микрофон сильный, и качество записи не пострадает. У меня когда-то такой был.

Константин тоже кивнул, соглашаясь.

— После того, как с меня сняли обвинения — точнее, после того, как меня освободили по известным узкому кругу людей причинам — я смог спокойно вздохнуть и задумался над тем, откуда появилась эта кассета. Наш с Ицхаком разговор должен был быть личным, и никакой записи не подразумевалось. Ко всему прочему, у него была паранойя, связанная с подслушивающими устройствами. Он проверял их наличие каждый день. Я навел справки, в том числе, побеседовал с майором Вайзенштейном. Майор сказал мне, что кассета получена из достоверных источников.

— Что еще мог сказать тебе этот пройдоха? — пожала плечами Габриэль, закуривая в очередной раз. — Он сам ничего толком не знал, так еще и путал других.

— Загадка мучила меня недели две, если не больше. Я слушал запись, пытался различить какие-то посторонние шумы, другие голоса. Но ничего не заметил. Я разозлился, как и бывает тогда, когда у меня ничего не получается, и решил во что бы то ни стало найти разгадку. В архиве мне сказали, что она получена от одного из оперативников. Я настоял на том, чтобы получить отпечатки пальцев, которые с нее сняли. Кассету принесла некая Мири Ашраф. Ты с ней знакома?

Габриэль передернула плечами, стряхивая пепел с сигареты.

— Ты думаешь, я знаю всех оперативников по именам?

Константин сделал примирительный жест и улыбнулся.

— Всего лишь вопрос, не более. Я перерыл весь архив в поисках личного дела Мири Ашраф, но ничего не обнаружил.

— Такое часто бывает с оперативниками. Люди меняют биографию, меняют имена. Некоторые даже меняют внешность.

— Итак, я снова уперся в глухую стену и решил подойти к проблеме с другой стороны. Я проверил, какие оперативные группы работали с террористами из «37» — было бы логично предположить, что пожелавший остаться неизвестным оперативник принадлежит к одной из них. Группа сержанта Габриэль Нафтали была последней в списке. Я решил поинтересоваться судьбой группы. Особенно меня интересовал, как ты сама понимаешь, период между моим «увольнением» из группы и твоим появлением на месте секретаря майора Вайзенштейна. То есть, тот период, во время которого мы друг с другом не сталкивались и ничего друг о друге не знали. И я узнал интересную подробность: тебя, руководителя группы, отстранили от операции. Как такое могло произойти?

— У меня был нервный срыв.

— Майор Вайзенштейн сказал мне то же самое. Он сообщил мне название клиники, где ты находилась, и я проверил имена. Твоего имени среди пациентов не оказалось, но наша незнакомка Мири Ашраф действительно проходила курс лечения в этой клинике, и она была доставлена туда с диагнозом «нервный срыв». Совпадают не только день и номер палаты, но и время регистрации.

Габриэль нахмурилась и опустила глаза.

— Это становится интересным, — сказала она.

— Новость привела меня в замешательство, — продолжил Константин, тронув гладкую поверхность кейса. — И госпожа Удача мне улыбнулась. Конечно, легкой, почти незаметной улыбкой, но этого было достаточно. Как ты уже знаешь, я посещаю лекции доктора Мейер по пятницам. Но так получилось, что в ту пятницу у меня были неотложные дела, и придти в университет я не мог. Тогда я попросил Нурит записать лекцию на диктофон. Диктофона у нее не было, и я предложил свой. Но выяснилось, что у меня нет чистых кассет. Мне ничего не оставалось делать, кроме как отправиться в отдел оборудования — я бы не успел поехать в город и купить кассету. Молодой человек, работавший там, удивил меня следующей просьбой: «Не могли бы вы назвать номер, который указан на кассете, капитан?». Я назвал номер из шести цифр и спросил: «Скажите, вы всегда записываете номера?». На этот вопрос молодой человек ответил утвердительно, сославшись на бюрократию и дотошность начальства.

— Он хотел продемонстрировать тебе, как хорошо исполняет свои обязанности, — рассмеялась Габриэль.

Константин обхватил ладонями чашку и сделал короткую паузу.

— Я принес молодому человеку номер, указанный на злополучной кассете, и попросил его проверить, не значится ли он в списках. Думаю, не стоит описывать мое удивление, когда он назвал мне твое имя.

Габриэль, уже успевшая выпить кофе, поставила чашку на стол и вытянулась.

— Ерунда! Я покупаю кассеты в магазине. Зачем мне идти в отдел оборудования?

— Сначала я подумал, что тут нет ничего подозрительного. Если бы не указанная дата — день убийства «комиссара». Именно этим числом был датирован мой билет на самолет. Я взял его в спешке, потому что вначале лететь не планировал, но потом выяснились некоторые не очень приятные подробности. Я запросил список пассажиров, которые летели этим рейсом. Мы с Мири Ашраф, как выяснилось, летели в одном самолете. Если бы я знал, то обязательно подошел и познакомился. Лично мне она за все это время начала казаться привлекательной особой. Потом я запросил более полный список пассажиров — за четыре месяца. Оказалось, что госпожа Ашраф регулярно летает этим рейсом.

— И что же дальше? — спросила Габриэль, по-прежнему оставаясь в напряженной позе.

— Разумеется, я уже был уверен в том, что Габриэль Нафтали и Мири Ашраф — одно и то же лицо. Но я решил не делать поспешных выводов и стал собирать информацию о сержанте Габриэль Нафтали. Как мы уже узнали, она часто летает в Дамаск, пользуясь документами на имя Мири Ашраф. Кроме того, у Мири Ашраф есть счет в одном из банков Цюриха. Габриэль Нафтали имеет второй допуск секретности, который она получила не без помощи майора Вайзенштейна, и допуск этот позволяет ей не только наведываться в архив, но и жить там, если очень захочется. Габриэль Нафтали имеет доступ к документам, которые касаются первичных разработок операций. Она имеет доступ к именам, к стратегическим данным, к личным делам сотрудников. Я хочу показать тебе несколько отчетов за два года — это отчеты о шести операциях. — Константин положил перед Габриэль документы. — За два дня до каждой из этих операций Габриэль Нафтали — точнее, Мири Ашраф — летала в Дамаск и проводила там сутки. Зачем она летала в Дамаск за два дня до операций? Вероятно, майор Вайзенштейн мог ответить, но, увы, борьба с раком закончилась в пользу болезни. И тогда я решился на рискованный шаг. Одним из руководителей группировки «37» является джентльмен по имени Мустафа. Мы с Мустафой в хороших отношениях, я бывал у него в гостях. У него три жены, и они великолепно готовят. Мустафа — благородный джентльмен, а поэтому в обмен на кое-какие услуги он дал мне номер своего счета.

Бледная Габриэль разглядывала написанные на бумаге цифры.

— После этого мне оставалось только выяснить, связаны ли счета Мустафы и Мири Ашраф. Для этого, дорогая, мне нужно было воспользоваться твоим неравнодушием ко мне. Я не знал, как ты хранишь документы, и хранишь ли ты их дома. У твоего сейфа шифр из двенадцати цифр, и я бы посоветовал тебе сменить его хотя бы на шифр из двадцати. Я справился с ним за десять минут. Профессионал со специальным оборудованием может сделать это за считаные секунды.

— Значит, вы копались в моих документах, капитан?

Константин отмахнулся так, будто она сказала что-то недостойное.

— Нет, конечно же. Документы просматривал Юджин. Я только открыл сейф. Я решил, что этот рохля будет копаться с замком больше часа. Стреляет он хорошо, признаю. Это его единственное достоинство. Итак, Габриэль, что же я узнал? Это банковские распечатки Мири Ашраф. Обрати особое внимание на даты и сравни их с датами проведения операций. Все переводы были осуществлены на следующий день после того, как неудачный исход операций был известен всей команде штаба, а также после того, как об этом было официально заявлено начальству.

Габриэль рассматривала бумаги несколько минут. Выражение недоумения на ее лице уже давно сменилось выражением отчаяния, но голоса она не подавала.

— Я хотел высказать тебе свои предположения по поводу той кассеты — точнее, по поводу того, почему она появилась. Но, думаю, это понятно нам обоим. Ты преследовала цель отвлечь внимание, и я помог тебе, неожиданно сорвавшись в Дамаск к «комиссару». Именно поэтому ты тогда воспользовалась правом на молчание и не согласилась давать показания против меня, хотя принимала в планировании той операции непосредственное участие. Без ответа остается только один вопрос — зачем тебе понадобилось досье «комиссара»? Досье как таковое для тебя не представляло ценности. Ты искала только часть досье. Вот эту. — И Константин положил перед ней большой серый конверт. — Здесь находятся выписки из дела об убийстве «комиссара», которое, как ты знаешь, до сих пор не закрыто. Именно эти выписки у тебя и просил Мустафа. Я достал их из досье незадолго до того, как ты пришла в архив. Гилад, конечно, не знал о том, что неполадки в компьютерной системе архива были результатом не халатности служащих, а моих прямых действий. Не мог ведь я позволить, чтобы камера все записала. Узнай Боаз о том, что я это сделал, он очень разозлился бы и, вероятно, решил, что мы с тобой заодно. Впрочем, он уже так думает. Поэтому мне пришлось напустить на себя важности и сказать, что я владею какой-то недоступной ему информацией, а заодно и попросить дело себе. Зачем я нарушил правила безопасности закрытого архива, воспользовавшись служебным положением? Потому что сержанту Габриэль Нафтали было необходимо проникнуть в закрытый архив и взять документы, после чего снять с них копию — немыслимо, сержант, и как вам не стыдно, человеку со вторым допуском? — и вернуть на место. Но как же она могла пробраться в архив без первого допуска? Для этого я оставил свой допуск на столе перед тем, как ушел на совещание, где господин директор сказал обо мне так много лестных вещей. Я не удивился, когда сержант Габриэль Нафтали встала и вышла, потому что я знал, куда она направляется. Она слишком поздно заметила, что документов на месте нет, и, наверное, покопалась бы в деле «комиссара» еще, но времени у нее не было. Вот и причина того, почему «таинственный похититель» оставил дверь открытой. Он торопился. Только вернуть папку на место сержант не успела, потому что в этот момент в архив появился Ронен Леви. Кстати, он, в отличие от вас, сержант, расписался в документе, который охранник достал по случаю неисправности системы. А теперь мы перейдем к делу. Во-первых, верни и досье, и допуск. Во-вторых, я хочу предложить тебе сделку. Как ты на это смотришь?

Она усмехнулась и, распустив волосы, принялась расчесывать их пятерней.

— Я смотрю на это так, что мне хочется пустить тебе пулю в лоб. Я ведь могу это сделать. И никто ничего не докажет.

— Думаю, ты воспользуешься вот этим.

Габриэль посмотрела на небольшой пистолет, лежавший на столе.

— Не следует хранить оружие в прикроватных тумбочках. Там его легко найти. Необходимые документы перед тобой, я снял с них копии, ты можешь уничтожить доказательства твоей вины. Кейс не заперт.

Она вздохнула и отодвинула от себя пистолет.

— Лучше я сама застрелюсь. Но тебе уподобляться не буду.

— Могу предложить тебе на выбор несколько способов безболезненной смерти. Тебя это интересует?

— Нет. Меня интересует моя задница.

— Именно поэтому я предлагаю тебе сделку. Я позабочусь о твоей… — Константин замолчал и нахмурился. — Я позабочусь о тебе, а ты окажешь мне услугу.

— Ах, значит, услугу? Сукин ты сын! Ты еще предлагаешь мне какие-то сделки после того, как, преспокойно копая под меня два года, достал целую кучу компромата?!

— Тогда я советую тебе воспользоваться полезной вещью, которую я принес. Потому что завтра историю, рассказанную тебе, я передам Боазу. И тогда никто не сможет что-либо изменить.

Габриэль не ответила, по-прежнему разглядывая лежавшие на столе бумаги.

— Итак, уничтожать документы ты не хочешь. Убивать меня ты не хочешь, себя — тоже. Но на сделку ты не согласна, — подытожил Константин — Мы с тобой уже выложили все карты, дорогая. Теперь у нас нет секретов друг от друга, мы должны принять решение.

— Ладно, — заговорила Габриэль, легко подтолкнув пальцем спичечный коробок к середине стола. — Я хочу узнать, о какой сделке идет речь.

— Я обещаю обеспечить тебе безопасность. Ни одна живая душа не увидит этих бумаг и не услышит того, о чем я тебе рассказал. А ты возьмешь конверт и отдашь его получателю.

— Хороший ход. Я отдам документы, вы получите своих террористов, а меня шлепнут. Не пойдет.

Константин открыл коробок и достал из него четыре спички.

— Нет, ты не понимаешь, — сказал он. — Я обеспечиваю тебе безопасность. — Две спички легли на стол. — А ты передаешь документы. — Вторая пара спичек разместилась чуть поодаль. — Мы оба что-то друг другу обещаем и выполняем обещание.

Габриэль достала из коробка еще две спички и положила их рядом со второй парой.

— Может, я ошиблась, ввязавшись в эти делишки, но у меня есть преимущество — я хорошо тебя знаю.

— Попробуем по-другому.

Константин достал чековую книжку и паркер и написал на чеке сумму, после чего показал его Габриэль. Та рассмеялась.

— Хватит пудрить мне мозги, — сказала она. — Ты не заплатишь столько за вшивый конверт и вшивую террористическую группировку.

— Этот чек останется у тебя. Если ты захочешь подделать мою подпись и обналичить его, это у тебя не получится. Финансовые документы я подписываю по-другому. Когда ты сделаешь то, о чем я тебя прошу, мы с тобой поедем на экскурсию в Цюрих. В банке я подпишу чек, и ты получишь деньги. Всю сумму, которую я указал. Билеты, проживание и развлечения — за мой счет.

Габриэль накрыла чек ладонью.

— Я хочу, чтобы ты кое-что понял, Константин. Я тебе не верю. Твоим предложением я воспользуюсь. Но если я почувствую, что тут что-то не так — поверь мне, я найду способ разобраться с тобой тихо, быстро и эффективно.

— Верю, — кивнул он с улыбкой. — Но еще я верю в то, что все в этом мире можно купить. И Габриэль Нафтали, как оказалось — не исключение. Я был уверен в том, что ты откажешься от денег.

— Если бы ты не повторял так часто, что знаешь людей, это не было бы для тебя неожиданностью.

— Каюсь, иногда я бываю неправ, — опустил голову Константин. — Но дай мне последний шанс и позволь угадать, о чем ты сейчас думаешь.

Габриэль скрестила на груди руки, всем своим видом показывая, что ей не терпится узнать ответ.

— Я думаю, ты хочешь пойти спать, — сказал он. — Мы оба устали.

— Даже не думай! Я не прикоснусь к тебе, даже если мне приставят пистолет к виску!

— На твоем месте я бы не говорил таких вещей, потому что твой пистолет лежит рядом со мной.

Габриэль решительно поднялась. Гость тоже поднялся, но действовать не торопился.

— Завтра, — сказал он, — я сделаю тебе сюрприз. Я помню, ты хотела посмотреть на то, как ведут допросы. Тебе представится такая возможность. Я буду допрашивать твоего друга Саида. Вообще-то, его должна была допрашивать Нурит, но она до сих пор нехорошо себя чувствует после аварии. Держу пари, знай она, во что для нее выльется встреча с вами в университетском саду, то в тот день вообще не пришла бы на лекции. Ты хочешь поучаствовать в допросе в роли зрителя?

— Нет. Я передумала. Допросы — это не для меня.

— Но ведь когда-нибудь тебе придется проходить стажировку.

— Сегодня ты устроил мне самый настоящий допрос. Мне надо отойти от шока.

— Я, признаться, сам думал о том, что каждый сотрудник должен узнать это на собственной шкуре. Почему бы не сделать это до стажировки? Надо сказать об этом Нурит. Думаю, она оценит. А теперь пойдем спать. Уже поздно. Завтра я хочу хотя бы сделать вид, что выспался.

Габриэль кивнула пару раз и улыбнулась.

— Я уступлю тебе кровать, а сама посплю на диване.

— Может, сделаем наоборот?

— Если тебе так будет удобнее, то я согласна.

— А я не согласен.

Константин подошел к ней и посмотрел ей в глаза. Габриэль опустила голову и вздохнула.

— Не смотри на меня так, — сказала она. — Мне противно, что ты мной воспользовался.

— Цель оправдывает средства, Николо Макиавелли сказал это задолго до моего рождения. — Он легко приподнял ее голову за подбородок. — Но ведь ты знаешь, что я лгу так же хорошо, как и говорю правду.

— Я тебе не верю, — в очередной раз повторила Габриэль. — И ты можешь говорить все, что захочешь. Запомни: если женщина хотя бы один раз поймала тебя на лжи, она тебе больше не поверит.

— Этот мир построен на лжи. Ты обманываешь кого-то, я обманываю тебя и Лию, а Марика когда-то обманывала меня. Если мы хотим чего-то добиться, нужно хорошо изучить законы жизни и узнать, кого предстоит обмануть. И постараться сделать это тех пор, пока этот кто-то обманул тебя.

Габриэль отошла на пару шагов и отвернулась.

— И чего же, в таком случае, добился ты?

— Того, что мне не могут сказать «нет» даже тогда, когда это единственный возможный ответ.

 

Глава 12

Женщина в темной чадре пару секунд разглядывала позднего гостя, после чего поспешно опустила глаза и подняла свободно лежавшую на плечах ткань, закрывая лицо.

— Проходите, — сказала она, посторонившись. — Муж ждет вас.

— Благодарю… — Гость сделал паузу — ему было неловко, потому что имя женщины вылетело у него из головы. — Лейла? — сказал он, наконец.

— Айша, — вежливо поправила его женщина.

— Прошу прощения.

Она понимающе кивнула и открыла перед ним дверь одной из комнат.

Сидевший в кресле Мустафа поднялся и жестом отпустил жену.

— Я ждал вас, капитан, — произнес он. — Вы припозднились.

— К сожалению, я не мог предупредить вас звонком и сообщить, что задерживаюсь.

— Вы присоединитесь ко мне? Я собираюсь пить чай. Алкоголя, как вы понимаете, я не держу, но за качество чая ручаюсь.

— Я не могу пренебрегать вашим гостеприимством, Мустафа, — улыбнулся Константин. — Это чревато серьезными последствиями.

Мустафа рассмеялся и снова занял свое кресло.

— Я достал то, что вы просили. Все документы тут.

Константин достал из конверта несколько бумаг и наскоро просмотрел их.

— Теперь я обязан вам жизнью, — сказал он.

— Не думаю, — покачал головой Мустафа. — Ваша жизнь слишком ценна, чтобы так ей распоряжаться. В любом случае, я выполнил свое обещание.

— Что же. Теперь дело за мной.

Гость достал из потайного кармана пиджака белый конверт и открыл его.

— Это международные паспорта для ваших жен, — сказал Константин, демонстрируя хозяину кабинета содержимое конверта. — А это, — он показал чек, — обещанные мной деньги.

Мустафа молча смотрел на то, как Константин подписывает чек, привычным движением пальца проверяет целостность магнитной полосы и прячет паркер в карман.

— Деньги можно получить после полуночи.

— Спасибо, — ответил Мустафа. — Знаете, я всегда считал себя сильным человеком. Тут вопрос не в морали, не в добре и не в убийствах. Это вера в свое дело. Когда вы делаете что-то и думаете о том, что ваши дети будут жить в лучшем мире. Верить в то, что мы делаем добро — это одно. А вот осознавать, что мы с вами делаем одно и то же, но только находимся по разные стороны баррикад — это совсем другое. Вы осознаете это, а рук все равно не опускаете. В отличие от меня.

— В этом мире не существует ни добра, ни зла, ни морали.

Мустафа поднял брови.

— Правда? А что же существует?

— Страх, — коротко ответил Константин. — Либо боитесь вы, либо боятся вас.

— Вы хорошо знаете нас, — улыбнулся Мустафа. — Не хотел бы я заполучить такого врага. Но не отказался бы от такого союзника. Вы преданы своему делу, и это главное.

Константин достал из ворота рубашки тонкую серебристую иглу.

— Это третий пункт нашего договора, — сказал он и положил иглу на стол. — Теперь мы с вами в расчете.

Мустафа посмотрел на иглу.

— Как этим пользуются? — спросил он.

— Достаточно одной царапины. Мгновенный паралич дыхания. Это один из самых сильнодействующих ядов растительного происхождения. Смерть наступает в течение нескольких секунд.

Мустафа взял иглу и поднес ее к глазам.

— Вы носите ее в воротнике, — сказал он. — Вы не боитесь случайного укола?

— Для того чтобы активизировать яд, нужно согреть иглу в руках. Ее можно сжать между пальцами на пять-десять секунд. В течение часа токсины в крови растворяются, и следов яда не остается. Все выглядит так, будто у вас произошла остановка сердца.

Мустафа помедлил с ответом. Он вернул иглу на стол, подвинул к себе конверт.

— Каково это — постоянно носить с собой свою смерть, капитан? — спросил он.

— Это дисциплинирует, — ответил Константин. — Раньше это подавляло, но потом я понял, что эта вещь может мне понадобиться.

Вошедшая Айша осведомилась, желает ли гость присоединиться к чаепитию, и Константин утвердительно кивнул.

— Какой чай вы пьете? — спросила она, по-прежнему не поднимая глаз.

— На ваш вкус.

— Могу предложить красный.

— Пусть будет так.

Айша почтительно склонила голову, и он ответил ей тем же жестом.

Мустафа тем временем положил иглу в конверт и спрятал его в ящик стола.

— Я до сих пор думаю о нашем договоре, — сказал он. — Вы могли бы воспользоваться моим доверием.

— Но, как вы заметили, я этого не сделал.

— Да. — Он задумчиво посмотрел на большие часы на стене. — Наверное, вы осуждаете меня?

— Вы сделали то, что хотели сделать. Вероятно, то, что должны были сделать. Вы спасли много жизней.

Мустафа взглянул на гостя.

— Мне давно следовало покончить с этим, — продолжил он. — Не понимаю, зачем я тянул так долго… Надеюсь, вы просите мне такую вольность, но когда я ожидал вас, то смотрел в окно. И увидел вашу спутницу. Это ваша жена?

— Пока нет. Но, надеюсь, она согласится ей стать. И хочется верить, что она понимает, что это ей принесет.

Он улыбнулся и снова перевел взгляд на часы.

— Мое время на исходе, капитан. Я хочу еще раз поблагодарить вас за все.

Мустафа протянул гостю руки, и Константин легко сжал их.

— Я тоже хочу поблагодарить вас. И я еще раз хотел сказать, что восхищаюсь вами. Не думаю, что на вашем месте я поступил бы точно так же.

— Не будем об этом, — покачал головой Мустафа. — Удачи вам во всем. И да поможет вам Аллах.

 

Глава 13

Юджин Уэллс уже с минуту изучал содержимое своего холодильника. Там было тоскливо, и он в сотый раз проклял себя за то, что не подумал заранее (а, точнее, поленился) и не сделал покупки: угощать гостью было нечем.

Тем временем гостья, полноватая рыжеволосая девушка, сидела у окна со скучающим видом, держа в руках стакан с апельсиновым соком.

— Ты любишь пиво, детка? — крикнул Юджин из кухни.

— Все, что угодно, только не зови меня деткой, — ответила девушка.

— Я не успел сделать покупки. Работа, знаешь ли.

Девушка приняла бутылку с пивом и взяла со стола стакан.

— Ты не рассказывал мне, где работаешь, — сказала она немного капризно. — За какую работу людям платят так много денег, что они покупают пентхаузы в центре Тель-Авива?

— У меня… хорошая работа, — уклончиво ответил Юджин. — Гибкий график и замечательный начальник.

— Охотно верю. — Девушка сделала пару глотков пива. — Мы пойдем на море?

Юджин глянул на часы.

— В одиннадцать вечера? Лучше мы останемся дома. Ведь нам будет, чем заняться, детка, правда?

— Я уже просила не называть меня деткой, — напомнила девушка. — Или ты забыл, как меня зовут?

— Как я могу забыть такое чудесное имя? Вероника. — Юджин салютовал бутылкой. — Предлагаю выпить за тебя.

Вероника сделала еще один глоток и насторожилась: она услышала стук в дверь.

— Поздние гости, — сказала она недовольно.

— Сейчас проверим, кого принес черт.

Юджин ожидал увидеть на пороге кого угодно, но только не Габриэль Нафтали. Та поздоровалась, одарив его лучезарной улыбкой, и прошла в квартиру.

— А у тебя тут уютно, Уэллс, — заметила она, оглядываясь, но не снимая плаща. — Надеюсь, я не отвлекла тебя от важных дел?

Отвечать Юджину не потребовалось, потому что в этот момент в прихожей появилась Вероника.

— Добрый вечер! — поприветствовала ее Габриэль. — Я пришла до неподходящего момента или после?

Девушка скрестила руки на груди и бросила на Габриэль испепеляющий взгляд.

— Этот ваш взгляд следует понимать как согласие? Не волнуйтесь, я не задержу вашего мужчину надолго. Мне необходимо с ним поговорить. Это связано с работой.

По лицу Вероники было понятно, что она не верит в разговоры о работе в такой час. Юджин хотел вмешаться, но опоздал на долю секунды: она взяла со спинки кресла свое пальто, подхватила сумочку и с демонстративным видом удалилась.

Габриэль проводила ее насмешливым взглядом и, подойдя к зеркалу, поправила прическу.

— Какие нервные у тебя женщины, — заметила она. — Похоже, я ей не понравилась. Что думаешь?

— Думаю, что она готова была выцарапать тебе глаза.

— А тебе, Уэллс, я нравлюсь?

Юджин потупился и даже слегка смутился — такого развития событий он не ожидал.

— Что с вами со всеми сегодня? Вы решили молчать и не отвечать на мои вопросы? — Габриэль расстегнула плащ, но по-прежнему не снимала его, оставаясь стоять напротив зеркала, вполоборота к хозяину квартиры. — Ну, так что, нравлюсь я тебе или нет? Понимаю, вопрос сложный, особенно для мужчины, который видит красивую женщину.

— Ты выгнала Веронику для того, чтобы у меня об этом спросить?

— Эта дурочка ушла сама, хотя могла бы к нам присоединиться. Не знала, что тебе нравятся пуританки.

Юджин вытянул голову так, будто старался услышать что-то, сказанное шепотом.

— Присоединиться? — переспросил он.

— Я решила, что это не очень вежливо — приходить к мужчине домой и сразу заговаривать о работе. Сначала можно заняться чем-нибудь другим. — Габриэль приспустила плащ с плеч, продемонстрировав отсутствие одежды. — Понимаешь, к чему я клоню, Уэллс?

Он нерешительно поднял руки ладонями вверх.

— Понимаю, разумеется, понимаю…

— Вот уж не думала, что ты такой нерешительный! На словах вы все герои. Присядь-ка.

Юджин послушно присел в кресло, и Габриэль подошла к нему.

— Помнится, ты говорил, что у меня потрясная задница, — напомнила она ему. — Что ты еще плел?

— Я говорил, что тебе идут короткие юбки, потому что у тебя красивые ноги.

— А, точно. — Габриэль поставила ногу ему на бедро и наклонилась. — Больше ничего более-менее оригинального?

— Не припомню, — признался Юджин, разглядывая ее. — У тебя, похоже, началась весна?

Габриэль наклонилась еще ниже.

— Весна у меня длится круглый год.

— Какое совпадение! Прямо как у меня!

— Ну, все, пока довольно.

Она запахнула плащ и отошла.

— Может, ты предложишь мне выпить? Хотя какой из тебя джентльмен. Не то, что твой босс, который читает желания женщины по лицу.

Юджин встрепенулся и посмотрел на нее.

— Это то, о чем я подумал, детка?

— Это зависит от того, о чем ты подумал, — ответила Габриэль, присаживаясь.

— Только не заливай, что ты спишь с боссом!

Габриэль закурила и затянулась, насмешливо покачав головой.

— Что же во мне такого, что может не понравиться твоему боссу?

— Не знаю, но ставлю бутылку коньяка на то, что это неправда!

— Даже если это и правда, к нашему разговору это отношения не имеет. У меня есть пара вещей, которые я хочу тебе сообщить. И еще я хочу кое о чем тебя попросить.

Юджин выглядел недовольным, но причину этого недовольства понять было затруднительно: либо он был недоволен тем, что Габриэль «прогнала» Веронику, либо тем, что весна Габриэль на поверку оказалась не такой уж бурной.

— И о чем же ты можешь меня попросить? Лично я не вижу ничего, о чем бы ты…

Габриэль передернула плечами, показывая, что такой ход разговора ей не нравится.

— Ты дашь мне выпить? Или мне отправиться на кухню самой?

— У меня есть пиво. Это тебя устроит?

— Если твои запасы спиртного настолько скудны, то вполне. — Она положила ногу на ногу и затянулась в очередной раз. — Ты давно виделся со своим ненаглядным боссом?

Юджин помедлил пару секунд, раздумывая.

— Я не видел его уже сто лет. Не скажу, что я очень расстроен… — Он осекся и инстинктивно повернулся, посмотрев на дверь. — То есть, не то чтобы я очень сильно соскучился…

— Не волнуйся, он нас не подслушивает. Я спрашивала не потому, что хотела узнать, что ты совсем не соскучился. Я хотела предложить тебе работу.

— Что ты имеешь в виду?

Габриэль посмотрела на недокуренную сигарету, поморщилась и потушила ее в пепельнице.

— Я все объясню тебе сразу после того, как ты угостишь меня пивом. Может, у тебя есть вино? Мне часто говорят, что пиво мне не подходит. Что мне нужно что-то более аристократичное.

— Более аристократичное — это к боссу, — ответил Юджин и поднялся. — Я не люблю всю эту гадость.

— Ты мог бы купить что-нибудь особенное хотя бы для леди.

И Габриэль кивнула в направлении двери, будто Вероника до сих пор была там.

— Леди со мной не водятся, — уведомил гостью Юджин, сходил на кухню за чистым бокалом для пива и вернулся в зал.

— Почему-то это меня не удивляет. — Габриэль долго разглядывала налитое пиво, сделала пару глотков. — Так вот, Уэллс. У меня к тебе дело. Важное дело.

Юджин приложился к своей бутылке, не замечая полного отвращения взгляда Габриэль, и кивнул, демонстрируя заинтересованность.

— Ты хочешь кого-нибудь заказать? — спросил он без обиняков с видом делового человека, который привык переходить сразу к сути и не ходить вокруг да около.

— Да, можно сказать и так. Только это нужно сделать как можно более естественно. Так, чтобы это выглядело как несчастный случай.

— Кто угодил тебе, детка?

— Если говорить прямо, то твой босс.

Юджин вытянулся в кресле, отставив бутылку.

— Ты хочешь убить босса?! И как же ты это себе представляешь?!

— Убить его легче, чем ты думаешь, — ответила она спокойно, сцепив пальцы. — Хотя, конечно, для этого следует хорошо постараться. Как ни крути, а убить бывшего сотрудника оперативного отдела не так-то просто. Но его я убивать не хочу. — Она сделала паузу. — По крайней мере, пока.

— Слава Богу, — вырвалось у Юджина. — Я уже было подумал, что жалкое количество выпитого пива ударило тебе в голову. Но в чем тогда дело?

Габриэль снова взяла бокал.

— Дело в том, что твой босс мешает мне. Скажем так — он знает достаточно много для того, чтобы серьезно мне навредить. И мне нужно предпринять решительные шаги для того, чтобы он не навредил ни мне, ни влиятельным людям, с которыми я связана.

— Этот разговор нравится мне все меньше и меньше, — сказал Юджин.

— Я передам тебе суть дела в двух словах, Уэллс. Слушай и запоминай. Я объясняю только один раз.

На протяжении всего рассказа Габриэль лицо Юджина несколько раз принимало противоположные выражения. Иногда он удивленно поднимал брови, иногда снисходительно улыбался, иногда мрачнел, а иногда слушал с неподдельным удивлением.

— Ну и ну! — сказал он, когда рассказ был закончен. — Ловко же он обвел тебя вокруг пальца! И подумать только — ты прокололась на такой мелочи…

— В нашей работе мелочей не бывает, — мрачно ответила Габриэль. — Ты согласен мне помочь?

Лицо Юджина приняло новое выражение — оно стало задумчивым. Он выглядел так, будто ему предстояло решить сложную моральную дилемму.

— Ох, не хочется мне становиться боссу поперек дороги, детка, — сказал он негромко. — Ты ведь и сама знаешь, что он делает с людьми в таких случаях…

— Ты трусишь, Уэллс?

— Ничего подобного! — тут же встрепенулся он. — Но я хочу еще немного пожить… у меня есть планы на жизнь. Я хочу купить новый мотоцикл.

— Может, все обойдется, и тебе не нужно будет никого убивать. Сколько ты хочешь за свои услуги?

Юджин в очередной раз приложился к бутылке.

— У меня есть определенные… расценки, но этот случай — особенный, а поэтому я попрошу больше. Скажем… больше на треть. Идет?

— Идет, — с готовностью согласилась Габриэль.

— Ты не хочешь узнать, что это за сумма?

— Просто скажи мне, на какую сумму выписать чек.

Юджин снова заколебался.

— Давай сделаем так. Ты выпишешь мне чек на часть суммы. Предположим, двадцать процентов. Как залог. А потом, если что-то пойдет не так, я отдам тебе эти деньги.

— Да ты иногда можешь быть честным, Уэллс, — улыбнулась Габриэль. — Хорошо. Я выпишу тебе чек на двадцать процентов от суммы. Если что-то пойдет не так, ты можешь оставить его себе — это будет плата за моральный ущерб. Потому что если что-то пойдет не так, то моральный ущерб будет серьезным.

— Я прошу тебя только об одном, детка. Огради меня от праведного гнева босса, хорошо? На самом деле, я размышляю о том, стоит ли мне во все это ввязываться…

Габриэль опять передернула плечами.

— Не стоит слишком много думать, от этого болит голова. — Она достала очередную сигарету и прикурила от зажженной Юджином спички. — Кстати, ты знаешь, как он убил того Салаха?

— Нет, — ответил он. — Мне вообще кажется, что эта история с его работой в оперативном отделе — очередная выдумка сотрудников его отдела. Он застрелил его, как и всех остальных?

— О нет, нет, — покачала головой Габриэль. — Все было иначе. Когда Салах и твой горячо любимый босс остались вдвоем в окружении четырех трупов, пистолет последнего дал осечку. К слову сказать, у него было два пистолета, но один из них он уронил во время того, как занимался остальными. Тогда он достал нож, который оперативники обычно носят под ремешком часов. — Габриэль, приподняв рукав, продемонстрировала маленький нож, прикрепленный к браслету часов, после чего улыбнулась и добавила: — Я ношу его до сих пор. Ностальгия.

Юджин наклонился, чтобы взглянуть на нож поближе.

— Он же совсем крошечный!

— Крошечный, — согласилась Габриэль, — но острый, как медицинский скальпель. Нам говорили, что этот нож нужен оперативнику для того, чтобы в последний момент свести счеты с жизнью. На самых первых уроках нам показывали место, куда должен попасть удар. Чтобы умереть быстро и без лишних мучений. — Она показала точку на своей шее. — Вот эти уроки, видимо, и вспомнил капитан. Правда, он решил испробовать нож не на себе, а на Салахе. Ножом он его ударил, только в точку не попал. Немудрено — я вообще не понимаю, как можно находиться в психическом и физическом здравии после того, как ты застрелил четверых за несколько секунд. Дрогнула рука, не рассчитал движения. И тогда он полоснул ему по шее — один раз, потом второй раз. Перерезал сонную артерию. Это самая жуткая смерть, которую только можно вообразить. Наверное, крови было…

Юджин брезгливо поморщился и отвел взгляд от ножа.

— Ненавижу кровь, — признался он.

— Значит, это правда? Киллеры боятся смотреть на свою жертву?

— А я медитировать на нее должен? Ты ведь не разглядывала всех тех, кого убивала?

— Ты говоришь так, будто я убила целую армию террористов.

— А разве нет? И вообще, почему бы тебе не сделать это самой? Я чувствую, что все это не пройдет гладко.

Габриэль поставила пустой бокал на пол.

— Чувствовать, Уэллс, должны женщины. А мужчины должны делать. Пока ты размышляешь, полагаться на интуицию или нет, тебя убьют десять раз.

— Вероятно, оперативник из тебя был хоть куда, — заметил Юджин не без ноток зависти в голосе.

— Ладно, не будем долго точить лясы. Я выпишу чек — сумму ты впишешь сам — а потом кое-что расскажу.

Габриэль взяла сумочку и принялась искать чековую книжку. В конце концов, она выложила содержимое сумочки на стол, и на пол полетела запонка с темным изумрудом. Юджин тут же подобрал ее.

— Это запонка босса! — заявил он.

— Ты знаешь, какие у него запонки? Твое внимание заслуживает похвалы!

— Ты все-таки с ним спишь!

— Почему ты так решил? Может, он просто обронил запонку в офисе, а я ее бережно подобрала?

Юджин насмешливо хмыкнул.

— Чтобы босс терял запонки? Он ведь не какая-то рассеянная рохля, которая витает в облаках.

— После того, как он завел роман с Лией, он все больше и больше напоминает мне рохлю. — Габриэль выписала чек и отдала его Юджину. — Держи, Уэллс. Надеюсь, ты меня не подведешь.

— Знаешь, что я подумал? А, может, вы с ним заодно? Может, вы решили меня проверить? А после того, как я сделаю то, что от меня требуется, вы от меня избавитесь?

Габриэль прохладно рассмеялась.

— Он прав. Стреляешь ты хорошо, но это твое единственное достоинство. Мозгами природа тебя обделила. Я прощу тебе, что ты копался в моих документах, ничтожество. И я прощу тебе то, что ты обвиняешь меня в том, в чем я не виновата. У меня есть для тебя сюрприз, Уэллс. Ты помнишь, кто такая Эфрат Сулеймани?

Юджин поджал губы, всем своим видом показывая, что этот разговор ему неприятен.

— Это странный вопрос, на который ты…

— Эфрат Сулеймани работала в аналитическом отделе, в архиве. А ты завел с ней роман. Более того — ты собрался на ней жениться. Вы хотели уехать, купили билеты. Тель-Авив — Нью-Йорк. Романтика. Но вот только об этом узнал твой босс, который не счел все это романтичным.

— При чем тут босс? Ведь мы просто…

— Через пару дней Эфрат нашли мертвой у дверей ее квартиры. Стреляли в голову, так что лицо было почти неузнаваемо. И безутешный жених похоронил свою невесту.

Юджин скрестил руки на груди.

— Я чувствую, что у этого рассказа есть продолжение, — сказал он.

— Твоя невеста, Уэллс, на самом деле была жива. По крайней мере, до недавнего времени — до того, как погибла во время взрыва бытового газа, который организовал один из подчиненных Мустафы. Жила она во Франции, поменяла имя на Мадлен Льюис. Вышла замуж за сирийца. А о твоем существовании не знала, потому что через некоторое время после своей «смерти» получила известие о том, что ты погиб в автокатастрофе. Ведь ты так любишь быстро ездить на мотоцикле, а мотоциклисты, как известно, делятся на две группы — те, кто уже на том свете, и те, кто еще по какой-то непонятной причине на этом.

Юджин положил руки на колени и выпрямил спину.

— Так, — сказал он, — так. А почему я должен тебе верить?

Габриэль снова взяла сумочку и достала из нее несколько фотографий. Юджин молчал, разглядывая их.

— Конечно, это Эфрат, — сказал он, наконец. — Правда, она слегка осветлила волосы…

— Теперь ты мне веришь? Это фото сделано совсем недавно. Вот и дата. — И Габриэль указала на дату в одном из углов фотографии.

— Бред какой-то! То есть, получается, что босс… просто разыграл спектакль?

Габриэль с улыбкой развела руками.

— И, как видишь, сделал это качественно. Вы просто умерли друг для друга.

— Ну, хватит, мне надоели эти разговоры. — Юджин поднялся, снова сел, взял бутылку и обнаружил, что в ней ничего не осталось. — Это просто… просто низко с его стороны!

— Как я уже говорила Лие, вы все идеализируете его.

Юджин махнул на нее рукой.

— Ладно, Габриэль. Я помогу тебе, но при условии, что ты оградишь меня от… неприятностей.

Габриэль поднялась.

— Как я полагаю, это намек на то, что мне пора уходить. Уже поздно, и тебе пора в кроватку. Я еще раз прошу прощения за то, что твоя кроватка сегодня будет слишком большой и холодной. — Она посмотрела на Юджина в упор. — Может, мне попробовать ее согреть?

Юджин бросил на нее заинтересованный взгляд. Габриэль поправила полы плаща.

— Ну, что ты молчишь? Может, думаешь, что я посчитаю это частью платы за твои услуги?

— Что ты, детка. Просто я волнуюсь, что завтра ты проспишь на работу.

Она рассмеялась.

— Отличная отговорка. Ладно, не хочешь — как хочешь. Не буду же я тебя насиловать. Это неэтично.

— Ты можешь попробовать, — предложил Юджин. — Может, у тебя получится?

— Если я попробую, у меня обязательно получится, а поэтому смысла пробовать нет. — Габриэль послала ему воздушный поцелуй. — Мы еще увидимся, Уэллс. Чао.

 

Глава 14

Капитан Землянских выглядел довольным и выспавшимся. Это состояние было для него в высшей степени нехарактерным, особенно с утра. Такой вывод сделал майор Толедано, наблюдая за коллегой. Больше всего Константин напоминал счастливого мужчину, у которого был приятный вечер и не менее приятная ночь.

Улыбка не сходила с лица капитана, он разговаривал со всеми исключительно дружелюбно и вежливо. Обычно до совещания он уже успевал прочитать кому-нибудь мораль насчет внешнего вида, опоздания или несерьезного отношения к своим обязанностям, а то и пару раз на кого-нибудь прикрикнуть, но на этот раз все было не так. Капитан выпил кофе с доктором Мейер, после чего они вместе явились на совещание.

Сначала Боаз был уверен в том, что Константин решил сменить свой семейный статус с «разведен» на «женат». Узнав об его отношениях с Габриэль, он понял, что все не так просто. Но когда он увидел новоиспеченного «комиссара» рядом с Нурит и обратил внимание на счастливый вид обоих, то запутался в подробностях личной жизни капитана окончательно.

После совещания Боаз поймал Константина в коридоре. Тот, как ни странно, никуда не торопился, и вместо «прости, я спешу, поговорим за обедом» майор Толедано услышал:

— Я думаю, будет лучше, если мы поговорим за чашкой кофе.

Лия сидела возле стола. Она держала в руках отчеты и заносила в компьютер данные.

— Доброе утро, — поздоровался Константин. — Где Габриэль?

— С доктором Мейер, сэр, — ответила она. — Вы разве забыли про курс?

— Ах да, конечно. Приготовьте нам кофе, пожалуйста.

После этого он пропустил майора Толедано в свой кабинет, зашел сам и прикрыл дверь.

Боаз сел в одно из кресел у стола.

— Объясни мне, что происходит? — не выдержал он. — У тебя такой вид, будто ты вернулся из отпуска!

Константин пожал плечами и занял свое законное место.

— Даже не знаю, — сказал он. — Просто я наконец-то выспался. Сложно поверить в то, что это случилось. Что ни говори, а девятичасовой рабочий день и нормальный сон — это непривычно.

— Я подумал, что это связано с Габриэль. Ну, или с Лией. Или… с Нурит, — добавил Боаз сконфуженно.

— В последнее время вокруг меня слишком много женщин, — кивнул Константин.

— Я хотел бы обговорить с тобой два момента. Во-первых, я хотел попросить у тебя прощения и вернуть тебе твой допуск.

Константин посмотрел на то, как Боаз достает из кармана пластиковую карточку и выкладывает ее на стол.

— Где он был?

— В твоем кабинете, на столе. Он лежал под бумагами. Вероятно, ты просто не заметил его.

— В тот день, помнится, я торопился.

— Надеюсь, ты не злишься на меня. Предосторожности — часть моей работы.

— Досье, как я полагаю, тоже нашлось?

— Да. Теперь дело «комиссара» целиком и полностью под твоим руководством.

Лия поставила две чашки с кофе на стол.

— Спасибо, дорогая, — поблагодарил Константин, и тот факт, что он не воспользовался прохладным «госпожа Слоцки» от Боаза не ускользнул.

— Не за что, сэр, — ответила она. — Когда я могу принести вам почту? Там есть несколько писем, которые требуют вашего личного ответа.

— Я позвоню, когда мы закончим.

Лия вежливо кивнула и вышла, притворив дверь.

— Ты решил не переходить в офис «комиссара»? — полюбопытствовал Боаз, подвигая к себе свою чашку.

— Я не могу оставить Гилада одного. Через пару недель он должен подыскать себе консультанта, и тогда я уйду с чувством выполненного долга. Хотя… — Константин с тоской оглядел кабинет и остановился на окне. — Мне будет тяжело уходить отсюда. Но к делу. Мне еще предстоит ответить на письма. Первый момент мы уже обсудили. В чем заключается второй?

Боаз рассеянно покрутил ремешок наручных часов.

— Не знаю, согласишься ли ты. В принципе, ты соглашаться не должен…

Константин нахмурился.

— Говори, — поторопил он.

— Я знаю, что ты долгое время занимался всем, что связано с «37». Ты знаком с ними лучше, чем кто-либо другой. Я хотел спросить тебя, согласишься ли ты на должность консультанта руководителя штаба?

— Консультанта по вопросам…?

— Стратегии — в первую очередь. И… по социально-психологическим вопросам, если можно так выразиться. Ты знаешь, чем живут эти люди, чем они дышат, как они думают. Недаром у тебя такая широкая агентура.

Константин кивнул.

— Как я понимаю, руководить операцией будет Гилад, — сказал он. — А консультантом будешь ты. Мне кажется, ты вполне подходишь на эту роль.

— Ты хочешь закончить это и заняться чем-то другим? Я хочу этого не меньше тебя. Кроме того, Гилад…

Хозяин кабинета отмахнулся и взял чашку с кофе.

— Слишком много плохого я слышу о нем в последнее время. Ему предстоит многому научиться и многое понять. Он будет отлично справляться со своими обязанностями. Положись на меня, я хорошо его знаю.

И Констатин посмотрел на дверь — так, будто проверял, не слышит ли их его бывший консультант.

— Так ты согласен? — спросил Боаз, возвращаясь к основной теме разговора.

— Я согласен, но при одном условии. Я хочу, чтобы с предлагаемыми мной решениями считались.

— По рукам. — Он поднялся. — Прошу прощения, у меня много дел. Спасибо за кофе. Я позвоню тебе после обеда — Нурит будет свободна, и мы сможем обсудить план операции более подробно.

— Хорошего вам дня, майор, — сказал Константин и поднял трубку телефона. — Дорогая, я закончил. Ты можешь принести письма.

 

Глава 15

— Одна из ваших задач — обеспечить безопасность курьера. — Майор Толедано стоял лицом к карте и был полностью сосредоточен на инструктаже. Капитан Землянских вошел бесшумно и остановился в дверях. — Лучшим выходом из ситуации будет держать его на расстоянии от места действия. Мы и так потеряли двух курьеров. Смысла лишний раз рисковать нет. Здесь, — Боаз указал на отмеченное зеленым флажком место, — мертвая зона. Если у вас не получится задержать курьера, нужно сделать все необходимое для того, чтобы он остался тут. Кроме того, под вашим пристальным вниманием должен находиться информатор, который, судя по полученным нами данным, тоже будет присутствовать на встрече. Увы, мы не знаем, как он выглядит, что затрудняет вашу задачу. Но вы должны сделать все возможное, чтобы документы, находящиеся у информатора, не попали в руки посредника. А если они все же попадут в руки посредника, то вы должны сделать все возможное, чтобы дальше посредника документы не ушли. Капитан! — наконец-то заметил он коллегу. — Почему вы стоите в дверях?

— Капитан Константин Землянских, — представился припозднившийся гость. — Консультант по стратегическим вопросам. Нет-нет, вставать не надо и, умоляю вас, не отдавайте мне честь. Если кто-то из вышестоящих лиц узнает о том, что вы так грубо нарушили дисциплину, я скажу, что это моя вина.

Поднявшиеся было оперативники снова заняли свои кресла и заулыбались, а некоторые даже негромко рассмеялись. Это был смех людей, которые ждали момента снять нервное напряжение.

— Я прослушал самое главное? — осведомился Констатин, занимая кресло по соседству с доктором Мейер.

Гилад поставил прозрачную коробку с разноцветными флажками на стол.

— Мы только начали, сэр, — сказал он. — Майор Толедано рассказал о сути плана в двух словах, эта информация вам известна, так что вы ничего не пропустили.

— Это хорошо, — кивнул капитан Землянских. — Прошу прощения, что перебил вас, майор. Продолжайте.

— Да, да. — Боаз снова повернулся к карте. — Главной целью, как я уже говорил, является руководитель группировки. Этого джентльмена зовут Мустафа Мухаммед Хусейни. Лейтенант Гордон, покажите фото.

Гилад склонился над портативным компьютером, нажал пару клавиш и посмотрел на экран проектора. Несколько секунд оперативники изучали фотографию.

— Некоторым из вас уже знакомо это лицо, — заговорил Боаз. — В прошлый раз Мустафа ушел от нас потому, что мы не получили полной картины происходящего. Аналитики тоже ошибаются. Все мы люди.

— Давайте не будем вдаваться в подробности, майор, — упрекнул его Константин.

— Капитан руководил операцией, — сказал майор Толедано, обращаясь к оперативникам. — Ему, в любом случае, виднее. Я хочу предупредить вас, что сейчас у нас нет права на ошибку. Если что-то пойдет не так, группировку «37» мы упустим окончательно. А вас, капитан, я попросил бы послушать до конца. Мне понадобится ваша консультация, но после того, как я закончу.

Доктор Мейер сделала успокаивающий жест.

— Господа, — сказала она. — После обсуждения вам представится отличная возможность устроить словесную перепалку наедине. Так уж и быть, я возьму на себя роль секунданта.

Капитан Землянских взял со стола лист бумаги.

— Простите, майор, — сказал он, доставая паркер. — Я нем как мертвый террорист.

Через пятнадцать минут Боаз закончил инструктаж, а Гилад отключил проектор и поднял белый экран.

— У кого-то есть вопросы? — поинтересовался майор Толедано, оглядывая оперативников.

Группа из пяти человек молчала, изучая свои записи.

— У меня есть вопрос, — подняла руку темноволосая девушка. — Меня зовут Яфит, я руководитель группы. Позвольте в двух словах пересказать то, что мы только что услышали, сэр. Это будет обычная встреча курьера и посредника, такая, какие наша организация проводит очень часто. С нашей стороны на встрече будет присутствовать курьер и еще несколько людей, со стороны посредника — та же самая картина. И один из людей со стороны посредника может оказаться информатором, которого нужно держать под пристальным вниманием. И я должна определить людей, которые будут за ним следить. Мне не хотелось бы возражать вам, сэр, но я подвергну опасности жизни двух людей. Мне придется оставить их в опасной зоне, хотя было бы более логичным приберечь силы на потом. А ведь еще неизвестно, окажется там информатор или нет…

— Если не возражаете, майор, я задам вопрос, — подал голос капитан Землянских. — Во-первых, у меня есть подарок для вас. Вот он.

Боаз взял у коллеги лист светло-зеленой бумаги и посмотрел на рисунок. На его лице появилось смущение, потом — недовольство. Доктор Мейер улыбнулась, кто-то из оперативников рассмеялся. Майор Толедано в последний раз посмотрел на рисунок, где он был изображен в образе императора Наполеона, после чего спрятал его в карман.

— Очень хорошо, — констатировал факт он. — В очередной раз я оценил ваш талант по достоинству, капитан. А теперь, прошу вас, задайте мне вопрос. Мы ограничены во времени.

— Вам? — удивленно переспросил Константин. — Этот вопрос предназначается руководителю оперативной группы. Яфит… Бар, если я не ошибаюсь? Младший лейтенант Бар?

— Да, сэр, — кивнула девушка.

— Вы участвовали в прошлой операции, когда Мустафа ушел у вас из-под носа, пересев в другую машину. Вы хорошо сориентировались в нестандартной ситуации. Из вас получился бы отличный стратег. Я поговорю с нужными людьми.

Младший лейтенант Бар раскраснелась, чем развеселила своих коллег по группе.

— Ну, будет, — поморщился капитан Землянских. — У меня есть вопрос к вам, Яфит. Как к стратегу. И как к психологу, так как руководитель должен быть психологом. Как бы вы предпочли умереть?

Брови девушки взлетели вверх.

— Простите, сэр? — не поняла она.

— Как бы вы предпочли умереть? Вы предпочли бы получить пулю в лоб? В висок? В спину? В сердце?

— Я бы… предпочла не умирать, сэр, — осторожно улыбнулась Яфит. — И чтобы мои подчиненные тоже остались бы в живых.

— Я солидарен с вами. Чего не скажешь о майоре Толедано.

Боаз скрестил руки на груди и посмотрел на Константина.

— Развивайте мысль, капитан, — потребовал он.

— Давайте посчитаем потенциально убитых оперативников. Один из них — или нет, даже двое — будут прикрывать курьера. Два других будут следить за информатором. Ну, а третий необходим для того, чтобы осуществлять контроль над остальными и помочь сориентироваться, если что-то пойдет не так. Итого, пять человек. — Константин продемонстрировал присутствующим поднятую руку и развел пальцы. — То есть, вся группа. А если Мустафа решит ликвидировать информатора? Он понимает, что игра подходит к концу. Информатор ему больше не понадобится. Но он понадобится нам. А поэтому, майор, — повернулся он к Боазу, — я предлагаю сделать следующее. Держать информатора под прицелом не стоит. Он передаст документы, а потом в сопровождении пары-тройки подчиненных Мустафы отправится восвояси. Его можно остановить где угодно, даже в аэропорту. Со своей стороны, могу предположить — даже сказать со стопроцентной вероятностью — что Мустафа информатора не тронет. Переданная информация ему не будет интересна, потому что эти документы на тот момент превратятся в кучу ненужных бумаг. К тому времени все будет решено. — Он повернулся к Яфит. — Если, конечно, вы, лейтенант Бар, сделаете все в наилучшем виде.

Боаз в очередной раз оглядел присутствующих.

— Оперативники свободны, — сказал он. — Членов руководства я попрошу задержаться.

Майор Толедано подождал, пока оперативники освободят зал, после чего присел.

— Твои слова не лишены смысла, — обратился он к капитану Землянских, — но что-то в них меня настораживает. К примеру, фраза «я могу сказать со стопроцентной вероятностью — Мустафа информатора не тронет». То есть, ты уверен в том, что информатор там будет, и что Мустафа оставит его в живых. Откуда тебе это известно?

— Мне кажется, мы уже поднимали эту тему. Я сказал тебе, что у каждого из нас свои источники информации, и если я говорю, что уверен, значит, это надежный источник. Или ты знаешь меня первый день? Я никогда не даю непроверенные данные.

— Да, но это уже слишком. Во-первых, история с досье. Во-вторых, история с допуском, который ты никогда не оставляешь на столе в кабинете, а теперь вдруг оставил. Теперь ты заявляешь, что осведомлен о планах Мустафы. Тебе не кажется, что это выглядит подозрительно?

Константин снова взял в руки лист для заметок.

— Нет. Зато мне кажется, что ты чересчур мнителен, Боаз. В конце-то концов, разве моя работа — это не пытаться думать мозгами врага и видеть те варианты, которые не видят другие?

— Твоя работа — это думать мозгами врага, с этим я согласен. Но когда ты, не задумываясь, выдаешь подобные факты, это наводит на определенные мысли.

— На какие, майор? На мысли о том, что я продаю информацию? На мысли о том, что я сговорился с Мустафой? Или на мысли о том, что вы, в отличие от меня, не умеете видеть на несколько ходов вперед, хоть вы и стратег, и вам досадно от того, что ваш далекий от стратегии коллега говорит вам такие вещи? Может, на мысли о том, что я быстрее вас делаю выводы? Что же, это моя работа.

Боаз поднялся и оправил пиджак. Гилад, посмотрев на него, беспокойно заерзал на стуле.

— Я предупреждаю тебя, Константин, — сказал он. — Я не люблю, когда со мной говорят в таком тоне. Может, выводы ты делаешь быстрее меня, но темное происхождение этой информации меня не устраивает. Я могу попросить тебя объяснить, откуда она у тебя, и ты мне ответишь.

— Не думаю, — покачал головой Константин. — Потому что я вправе отказаться от тобой же предложенной мне должности консультанта. А ты можешь, в свою очередь, поступать так, как хочешь. Но учти, что сделать работу над ошибками в этот раз будет невозможно.

— Давайте объявим перемирие, господа, — диполматично предложила доктор Мейер.

Но объявлять перемирие майор Толедано не собирался.

— Может, тебе припомнить все твои предыдущие работы над ошибками? — спросил он. — Вспомнить анализ просчетов неудачных операций, который на поверку оказывался обычным трепом, потому что ошибки повторялись снова и снова? Где были твои источники информации? Молчали? Не существовали? И после этого у тебя поворачивается язык что-то говорить мне насчет работы над ошибками?!

— Я не собираюсь продолжать разговор, пока ты не начнешь говорить со мной вежливо, — прохладно заметил Константин, и на лице Боаза мелькнула неуверенность. — И пока ты не перестанешь обвинять меня во всех смертных грехах. Или я пришел на трибунал?

— Ты, — Боаз поднял палец, — еще отправишься под трибунал! Твои недоговорки уже сидят у меня в печенках!

Константин поднялся.

— Прошу прощения, я вынужден оставить вас, — сказал он. — У меня много работы. А вам, майор, я советую поискать другого консультанта. Я не достоин этой важной и ответственной должности.

Майор Толедано смерил коллегу полным презрения взглядом.

— Я найду тысячу консультантов! Слава Богу, среди них не будет ни одного огнепоклонника!

В воцарившейся тишине Константин, уже было переступивший порог, повернулся и посмотрел на Боаза. Доктор Мейер положила руки на подлокотники кресла так, будто собиралась встать, а лейтенант Гордон вскочил и на всякий случай занял позицию между майором Толедано и капитаном Землянских. Но вопреки всем ожиданиям Константин просто кивнул и сказал коротко:

— Хорошего дня всем.

После чего оставил комнату совещаний.

… Майор Толедано толкнул дверь приемной главного аналитика и вошел в прохладную комнату. Сидевшая за столом Габриэль подняла на него глаза.

— Почему ты так ломишься? — спросила она.

— Ты бы предпочла, чтобы я прокрался сюда, как партизан?

Габриэль вернулась к работе.

— Партизан из тебя вышел бы отвратительный.

— Константин у себя?

— Он слушает музыку.

Майор Толедано вгляделся в лицо секретаря — так, будто хотел понять, шутит она или говорит серьезно.

— Сейчас? — спросил он.

— Да, — кивнула Габриэль. — В такой час он всегда слушает музыку.

— Меня не волнует, чем он занимается, — сказал Боаз. — Я должен с ним поговорить.

— Если хочешь получить на орехи — милости прошу, — закивала Габриэль. — Только тебе следует знать, что пришел он в отвратительном настроении. Думаю, я не должна объяснять, что это значит.

Майор Толедано поймал себя на мысли, что взвешивает все «за» и «против», связанные с идеей зайти к Константину позже.

— Подожди немного, — предложила Габриэль, видя замешательство гостя.

— Ты думаешь, я слоняюсь по коридору в поисках подходящего занятия?

— Я вижу, тебе не терпится. Ну, смотри. Если после этого он будет высказывать очередную порцию комплиментов мне, пеняй на себя.

… Обыкновенно открытые жалюзи на окнах в кабинете Константина на этот раз были приспущены, и в комнате царил приятный полумрак. Капитан Землянских сидел в кресле у стола, повернувшись спиной к двери, и на самом деле слушал музыку. Майор Толедано не считал себя знатоком классики, а поэтому не смог определить, чьему перу принадлежит данное произведение.

— Не стойте на пороге, майор, — сказал ему Константин, не оборачиваясь. — Если вы боитесь нарушить мой покой, то вам не стоит беспокоиться, я скоро закончу. Даже при закрытой двери я слышу все, что говорят в приемной.

Боаз занял свободное кресло. Хозяин кабинета до сих пор сидел спиной к нему. Точнее, он не сидел, а полулежал в кресле. Создавалось впечатление, будто он находится тут в одиночестве, и его медитации ничто не может помешать.

— Я хотел попросить у тебя прощения, — заговорил Боаз. — Я знаю, что это тебя задело…

Константин поднял руку, жестом заставляя его замолчать.

— Минуту, майор. Это мой любимый пассаж. Классическая музыка успокаивает нервы. Возьмите за правило слушать ее каждый день. Она дает возможность сосредоточиться на внутренних ощущениях. Когда вы в последний раз задумывались о том, что вы по-настоящему чувствуете и чего вы по-настоящему хотите? Обычно в душе современного человека царит хаос.

— Никакого хаоса у меня в душе не царит, — возразил Боаз. — Но у меня нет времени для того, чтобы задумываться над этим во время рабочего дня.

— Время у вас есть, майор. Вы просто не хотите тратить его на себя.

— Константин, мы можем поговорить нормально? У меня действительно нет времени.

Капитан Землянских повернул голову к музыкальному центру. Доигравший диск тихо зашуршал, останавливаясь.

— Может быть, мне сменить имя? — спросил он, обращаясь, скорее, к себе, чем к собеседнику. — Это явно ассоциируется у моих коллег с огнепоклонниками.

— Я, кажется, уже попросил у тебя прощения? — напомнил Боаз.

Константин поднялся, подошел к окну, поднял жалюзи и посмотрел на город.

— Тут жарко и душно, — уведомил он гостя и вернулся в свое кресло. — Ты попросил у меня прощения, это я уже слышал. Теперь ты можешь идти.

— Я по-прежнему заинтересован в тебе как в консультанте. Со своей стороны, могу пообещать, что подобных… инцидентов больше не повторится.

— У меня есть все основания тебе верить, но что мы будем делать с источниками информации, которые тебя не устраивают?

— Я смогу закрыть на них глаза, если они помогут делу.

Пару секунд Константин внимательно разглядывал карандаш, который он держал в руках, после чего перевел взгляд на майора Толедано.

— И это все, что может сказать по поводу подозрительных источников информации начальник службы безопасности? Может быть, все-таки стоит выделить время для тщательной проверки?

— Я доверяю тебе целиком и полностью, Константин, иначе бы ты давно уже был за решеткой, — ответил Боаз. — Прекрати этот цирк.

— У меня хорошее настроение. Не так часто майор Толедано снисходит на землю и просит прощения у таких простых смертных, как я.

Боаз тяжело вздохнул. Было заметно, что он хочет многое сказать, но в последний момент ограничился только сердитым взглядом, после чего произнес:

— Скажи, тебе уже говорили, что за твой характер тебя можно убить?

 

Глава 16

Лия допила кофе и подумывала о том, чтобы заказать что-нибудь съестное, когда в дверях университетского кафетерия появился Константин. Он подошел к ней и легкомысленно помахал документами, которые держал в руке.

— Ты не скучала? — спросил он. — Едем. Или ты голодна?

— Я поужинаю дома. Мама расстроится, если я откажусь от еды.

Перед тем, как сесть в машину, Константин в последний раз оглянулся на университет.

— Подумать только, — сказал он. — А ведь когда-то я ходил по этим коридорам. Сидел на лекциях, в библиотеке, пил кофе в этом кафетерии с утра, пытаясь разлепить глаза, ютился в комнате общежития. Странно порой бывает возвращаться в места, где мы давно не были…

— Они меняются, — сказала Лия. — У них другой дух.

— Да. Но что-то всегда остается неизменным. Хотя, может, это то, что осталось у нас в памяти, и это не обязательно что-то настоящее. Может, мы уже давно это выдумываем, просто не желаем себе в этом признаться. Какой-то образ, который мы лелеем из года в год, и с которым мы не в силах расстаться.

Константин сел в машину и пристегнул ремень безопасности.

— Что до цели моего визита сюда, то ты можешь меня поздравить, — продолжил он. — Осенью я начну писать магистерскую диссертацию.

Лия удивленно посмотрела на него.

— Вот так сюрприз! Если честно, я думала, что ты, как всегда, ездил в библиотеку…

— Я принес последние документы. Теперь все бюрократические преграды позади. Как я ждал этого момента! Наконец-то у меня есть время для того, чтобы заняться собой.

— Заняться собой? — рассмеялась Лия. — Ты ведь только и делаешь, что занимаешься собой. И лекции Нурит, и все остальное…

— Хорошо, — смилостивился Константин. — У меня появилось еще немного времени для того, чтобы посвятить его образованию.

Лия посмотрела на Констатина. Он говорил о магистерской диссертации с улыбкой ребенка, который получил желанную игрушку или любимую сладость. На его лице прочно поселилось выражение абсолютного, безграничного счастья, и счастье это было таким заразительным, что у нее тоже появилась мысль об учебе.

— Если бы я получила профессию, которая мне нравилась, то я бы с радостью написала диссертацию, — сказала она со вздохом.

— Ты можешь получить эту профессию сейчас, тебя никто не останавливает. Если я надумал получить вторую степень в тридцать четыре, ты можешь поступить еще раз. Что ты думаешь о литературе?

— А что я буду делать по степенью по литературе?

— Преподавать. Если уж ты во что бы то ни стало хочешь работать, я был бы рад, если бы ты выбрала более-менее спокойную профессию. Никакой юриспруденции или, упаси Боже, финансов.

Лия рассмеялась.

— Да уж, учитель — это очень спокойная профессия!

— Зато она обогащает духовно. Как тебя, так и других.

— Ты представляешь меня в роли учителя?

— Из тебя выйдет отличный преподаватель.

Константин положил документы в бардачок и повернул ключ зажигания.

— Я хотела сказать тебе спасибо за то, что ты попросил Фридриха мне помочь, — снова заговорила Лия. — Без него я бы точно увязла во всех этих бумагах…

— Не будем об этом, — покачал головой он. — Лучше поговорим о том, чем мы будем заниматься в Швейцарии. А нам осталось пара недель для того, чтобы решить. К тому времени мы окончательно разберемся с рабочими делами, я подпишу твое заявление об увольнении, и все будет хорошо.

— Если честно, мне совсем не хочется ехать в Дамаск в очередной раз, — призналась Лия. — Пусть и с Махметом, а не только с Яфит.

Константин вырулил на дорогу и направился к выезду из города.

— Ты должна понимать, моя девочка, что есть вещи, над которыми я не властен. Я и так поднял на уши десятка два людей и воспользовался большинством своих связей для того, чтобы ты смогла уйти как можно быстрее. Обычно заявления об увольнении по собственному желанию у нас рассматривают как минимум три месяца, а потом еще долго мучают желающего уйти и приглашают его на длинные беседы. Потерпи немного. Пару недель, максимум — месяц, и ты будешь свободна.

Всю дорогу до дома ее матери Лия молчала. Когда Константин притормозил у подъезда, она спросила осторожно:

— Может, ты поднимешься и познакомишься с мамой?

— И как ты меня представишь? Мама, это мой начальник? Это мой любовник, из-за которого я решила бросить мужа?

Она опустила голову.

— Тебе придется представить меня как любовника, из-за которого ты бросила мужа, — продолжил Константин. — Если не ходить вокруг да около, дорогая, эта идея мне не нравится. Я обязательно познакомлюсь с твоей очаровательной мамой, но не в этот раз.

… Мать Лии, немолодая, но до сих пор привлекательная женщина со слегка осветленными кудрями и мягкими чертами лица, накрывала к ужину.

— Милая, — позвала она, — хватит наводить красоту, а то мужчины будут сворачивать головы, глядя на тебя. Мясо остынет!

Лия стояла у зеркала и причесывала влажные волосы.

— Я сейчас, мама, — ответила она. — А мужчины шеи сворачивают уже сейчас. Так что бояться нечего.

— Значит, они будут поворачивать их на триста шестьдесят градусов. Тебе не жаль бедняг?

— Вовсе нет. — Лия села за стол. — Что со мной будет, если я примусь жалеть всех мужчин? Одного я уже пожалела, и вот что из этого получилось.

Мать Лии покачала головой.

— Ох, дорогая, — сказала она. — Я советую тебе подумать. Не руби с плеча.

— Я не рублю с плеча, мама. Этот брак был ошибкой с самого начала.

— Ну, а когда ты познакомишь меня с твоим новым ухажером?

Вилка выскользнула из пальцев Лии и спикировала на пол.

— Мама! — сказала она с упреком, ныряя под стол и поднимая непокорный столовый прибор. — О каких ухажерах ты говоришь?

— О тех, которые подвозят тебя до дома, — ответила та. — Или ты думаешь, что я настолько стара, что ничего не вижу? Я хочу, чтобы ты поняла: я не осуждаю тебя. Ты взрослый человек, и не мне говорить тебе, что делать. Но я хочу, чтобы ты думала перед тем, как что-то предпринимаешь.

Лия принялась за еду.

— Я понимаю, мама. Но я все обдумала.

— Так когда же ты познакомишь меня с этим джентльменом? Константин, так его зовут, верно?

Лия подняла глаза на мать.

— Тебе не кажется, что ты и сейчас достаточно хорошо о нем осведомлена?

— Если бы моя дочь не оставляла в прихожей записки, которые этот джентльмен посылает вместе с чудесными букетами цветов, я не была бы так хорошо осведомлена. Кроме того, — продолжила она, глядя на насупившуюся Лию, — он пару раз звонил тебе, когда тебя не было дома. Ты, верно, не отвечала на сотовый телефон, и ему приходилось звонить на домашний. Он, как воспитанный человек, всегда представлялся. А голос у него очень приятный!

С этими словами хозяйка наклонилась к дочери, всем своим видом показывая желание развить тему и направить ее в более личное русло.

— Мама, — снова заговорила Лия, но на этот раз голос ее звучал твердо. — Прекрати эти расспросы. Когда я сочту нужным, я познакомлю вас. Но пока, прошу тебя, не торопи события. И не читай записки, которые адресованы мне. Даже если я оставляю их в прихожей.

— Как я могу знать, что эта записка адресована тебе, дорогая? На ней только адрес, ничего более. Кем он работает? Сначала я подумала, что вы коллеги, но потом пришла к выводу, что у обычных адвокатов вряд ли есть деньги на такие букеты… — Посмотрев на дочь, она подняла руки, демонстрируя повиновение. — Ладно, не буду мучить тебя расспросами. Пожалуйста, ешь. На десерт будет фруктовый пирог.

 

Глава 17

Доктор Нурит Мейер в очередной раз проверила, на месте ли необходимые бланки, и принялась раскладывать их перед собой на столе.

— Ты хочешь, чтобы мы отключили запись? — спросила она у Константина, который стоял спиной к ней и смотрел в окно.

Ответил он не сразу — секунд через двадцать.

— Нет.

Нурит подняла голову и посмотрела на него.

— Ты уверен, что в состоянии вести допрос? Мне кажется, что твои мысли…

— Я в состоянии вести допрос, — перебил ее Константин. — Если я смотрю в окно, это еще не значит, что мои мысли в другом месте. Я пытаюсь сосредоточиться.

Она снова занялась изучением бланков.

— Я хочу, чтобы ты объяснил мне, что происходит, Константин.

— У меня опухоль мозга, а моя любимая женщина разводится со своим мужем, но вполне может решить, что не хочет быть и со мной. Тебя интересуют подробности?

Нурит отложила ручку, которую до этого момента держала в руках.

— Опухоль мозга?

— Аденома гипофиза. На данный момент я размышляю о том, соглашаться ли на биопсию.

— Советую согласиться. Скорее всего, опухоль окажется доброкачественной. Что до Лии…

Константин раздраженно махнул рукой, по-прежнему глядя в окно.

— Давай не будем о Лие. Знаю, по мне незаметно, но я весь на нервах.

— … что до Лии, я советую тебе взвесить это решение, так как по тебе заметно, что ты весь на нервах. — Нурит поднялась и подошла к нему. — Ты до сих пор любишь Марику. Ты знаешь, что ее не удастся вернуть. Ты нашел женщину, которая так похожа на нее, что может ее заменить. Но она ее не заменит. Когда ты это поймешь, тебе станет еще хуже, чем было до этого. — Она сделала пару шагов и встала напротив окна, загораживая ему вид. — Вероятно, Лия права, и права она потому, что понимает природу твоего отношения к ней.

Константин шагнул к окну в попытке обойти Нурит, но она подняла руку.

— Ты понимаешь меня? — спросила она.

— Я предпочитаю самостоятельно делать ошибки и учиться на них.

— Как бы ты ни старался, ты не слепишь из нее вторую Марику. Да, вероятно, ты — первый нормальный мужчина, который ей встретился. Может быть, не последний, а, может, она больше таких не встретит. Но это не значит, что у тебя есть право сажать ее в клетку. Лучше не строить воздушных замков, чем каждую секунду ждать, что построенное тобой превратится в прах. — Она понизила голос. — Я хорошо понимаю людей и хорошо знаю тебя. Даже если ты совершишь ошибку, подумай перед тем, как сделать этот шаг.

Константин отошел от окна и присел на стол, за которым недавно сидела Нурит.

— А что вы можете сказать по поводу того вечера у вас дома, доктор? — спросил он. — Это не была попытка восстановить обратившийся в прах воздушный замок? Тебе не приходило в голову, что мне хочется поменять образ железного человека на более живой образ? Что мнехочется тепла, любви, что мне хочется перестать мучить себя размышлениями о прошлом и найти женщину, которую я буду любить, и которая будет любить меня? Что мне, наконец, хочется секса хотя бы три раза в неделю? Что мне надоело заполнять свои вечера книгами и учебой? Ты не понимаешь, что я могу устать от всего этого? От работы? От проблем, от толпы людей, ждущих моих решений? Или ты, как и они, думаешь, что я возвращаюсь домой только для того, чтобы принять ванну, поменять костюм и галстук и почитать?

Нурит по-прежнему стояла лицом к окну и смотрела на улицу.

— Я уверен, — продолжил Константин, — что и тебе этого хочется. Но давать советы проще, чем им следовать, верно?

— Верно, — кивнула она. — Когда-то мне тоже хотелось любви и тепла. А мой мужчина воспользовался мной для того, чтобы пережить развод с женой.

Константин умолк, понимая, что удар ниже пояса возвращен.

Внутренняя дверь приоткрылась, и на пороге появился охранник.

— Капитан, — сказал он, посмотрев на Константина, — вы можете войти.

Молодой человек, занимавший один из стульев у стола, довольно долго изучал вошедшего. Этого времени Константину хватило для того, чтобы присесть и положить на стол блокнот и тонкую папку.

— Здравствуйте, Саид, — сказал он. — Меня зовут Константин. Я пришел для того, чтобы с вами побеседовать. Вы не возражаете?

— Не смею, — невесело усмехнулся собеседник.

Константин открыл блокнот и, сняв с ручки колпачок, положил ее на стол рядом с собой.

— Вы знаете, где находитесь? — задал он очередной вопрос.

— «Моссад»? — предположил Саид.

— Нет, — улыбнулся Константин. — Вас хорошо кормили? Вам позволяли достаточно спать?

Саид безмолвно кивнул, делая глоток из стоявшего рядом с ним стакана с водой.

— Вас не били?

Саид покачал головой, сохраняя молчание.

Константин открыл принесенную папку.

— Не волнуйтесь, — сказал он, — я не буду причинять вам боль. Я достаточно хорошо нахожу контакт с людьми для того, чтобы воздерживаться от недостойных методов. А улыбка ваша мне не нравится. Вы можете улыбнуться открыто. Я вам этого не запрещаю.

— Скажите, Константина, будь вы на моем месте, вы бы улыбались?

— По крайней мере, не жалел бы себя и был бы готов отвечать за свои поступки. Но вы назвали меня по имени. Это значит, что между нами протянулась первая ниточка, и беседа будет успешной.

Саид взял полученный от собеседника лист бумаги и ручку.

— Пусть это будет у вас под рукой, — сказал Константин. — Где вы родились, Саид?

— В Дженине. Мой отец — ливанец, мать — палестинка.

— Вы получили высшее образование?

— Да, я учился во Франции на инженера, потом поехал в Египет. После этого я женился и перебрался в Газу. Там я вступил в «ХАМАС».

— Чем вы занимались в «ХАМАСе»?

Саид потянулся за сигаретами, и Константин коротко кивнул, подвигая ему пепельницу.

— Вы не поверите, — сказал он, — но партийной работой. Говорил речи на митингах, раздавал листовки.

— Почему вы решили вступить в «ХАМАС»? Из политических убеждений?

— И из-за них тоже. Я видел, как живет палестинский народ. Я сам отказывался от куска хлеба для того, чтобы принести его своим детям.

— Сколько у вас детей?

— Двое. — Саид помолчал. — Скоро будет трое.

Константин задумчиво похлопал ладонью по принесенной папке.

— Почему вы оставили «ХАМАС»?

— У меня был серьезный конфликт на почве партийных идей.

— Здесь, — Константин указал на папку, — написано, что вы не согласились принимать участие в планировании террористических актов во время второй интифады . Это правда?

Саид опустил глаза.

— Да, это правда. Меня сочли… недостаточно преданным воином джихада.

— Вы верите в джихад, Саид?

— Да. Но не в такой, когда одни убивают других, прикрываясь религией.

— То есть, идеология исламистского террора вам чужда.

— Этого я не говорил.

Константин повертел на пальце перстень.

— Что вы имеете в виду?

— Я не считаю, что убийство во имя религиозных убеждений — это идеология исламистского террора. Мы с вами понимаем под террором разные вещи. Вероятно, то, что вы называете террором, для меня не террор.

— Как вы можете охарактеризовать то, чем занимается «ХАМАС»?

— «ХАМАС» дает людям деньги, дом и еду. Он дает образование детям, одежду женщинам и работу мужчинам. Не стоит ассоциировать всех террористов-самоубийц, которые взорвались на территории Израиля во время интифад, с «ХАМАСом».

— А с террором?

— И с террором тоже не стоит. Это отчаявшиеся люди, которые идут на смерть ради того, чтобы их детям дали жалкую сумму денег.

Константин сделал пару кругов по комнате и остановился рядом со своим стулом.

— А кто платит им деньги, Саид?

— «ХАМАС», но не только. Когда людей доводят до такого состояния, что они готовы искать еду в мусорных баках и работать по пятнадцать часов в сутки ради того, чтобы накормить семью, не стоит удивляться, что это происходит. Если до людей за чертой, — Саид сделал жест, обводя комнату и, вероятно, имея в виду Израиль, — не доходят слова, то приходится действовать другими методами.

— То есть, «ХАМАС» дает людям деньги, дом и еду за то, что эти люди убивают других людей?

— Иногда эти люди предпочитают воевать за свою свободу. Это дает им слабую надежду на то, что положение вещей когда-нибудь изменится. Их волнует судьба их народа.

Саид сделал еще пару глотков из своего стакана. Появившийся охранник шепотом поинтересовался, все ли в порядке, и по просьбе Константина принес еще один стакан и графин с водой.

— Мы с вами, Саид, ступили на тонкий лед. В другой ситуации я бы продолжил дискуссию, но мы ограничены во времени. Расскажите мне о том, как вы познакомились с Мустафой и как вы появились в группировке «37».

— Мустафа преподавал в школе, где учился мой старший сын. Познакомились мы случайно, через друзей и знакомых. Он предложил мне работу, и отказаться я не смог — тогда я был на мели, у меня не было ни гроша в кармане. Кроме того, работа эта не противоречила моим взглядам и моим моральным нормам.

— Вы знали, что он связан с террором?

— Да. Но это не тот террор, о котором вы думаете.

Константин улыбнулся и присел.

— А что это за террор, Саид?

— Интеллектуальный. — Он поднял глаза. — Тот самый, которым занимаетесь и вы, и ваша организация.

— Смелое заявление, — признал Константин. — Почему вы решили что мы занимаемся интеллектуальным террором?

— Потому что бороться с террором можно только одним способом — отвечать врагу тем же.

— Предположим, мы занимаемся интеллектуальным террором. Предположим, Мустафа и его коллеги тоже занимаются интеллектуальным террором. В результате в любом случае погибают люди с обеих сторон. Почему вы думаете, что интеллектуальный террор достойнее какого-либо другого террора?

Саид поправил воротник рубашки и расстегнул две верхних пуговицы.

— Потому что, — сказал он, — все держится именно на интеллектуальном терроре. Все это решается наверху. Наверху решают, кого убивать, а кого оставлять в живых. Точно так же, как и у вас.

— Кто, на ваш взгляд, совершает более достойные поступки — наша организация или Мустафа?

— Тот, у кого хватает ума держаться в стороне. На вашей стороне, к примеру, есть много людей, которые не хотят даже слышать слово «террор». Да, они боятся террористов-смертников на улицах, скорбят, когда кто-то погибает, но держатся в стороне. А есть люди, которые не могут держаться в стороне. Скажите, почему вы здесь, а не среди тех людей, которые держатся в стороне?

Константин скрестил руки на груди и улыбнулся.

— Я здесь потому, что выполняю свой долг. Это мой долг перед самим собой, перед моей страной и перед теми людьми, которые держатся в стороне.

— Я тоже делал это потому, что это был мой долг. Как там говорил Бисмарк? Уверенность в своей правоте — на пятьдесят процентов выигранная война?

— Вы заработали в моих глазах плюс, — снова улыбнулся Константин. — Я люблю эту фразу, хотя в ней есть что-то лживое. Во-первых, я бы поспорил с тем, что в мире существуют абсолютная правота. Во-вторых, скажите, Саид, вы считаете террор войной?

Саид замолчал и несколько секунд напряженно думал. Он достал очередную сигарету, но закуривать не стал.

— Да, считаю, — ответил он, наконец. — Но это война наемных войск. Тут все решают деньги. А также сила и положение.

Константин достал из папки фото и показал его Саиду.

— Вам знакома эта девушка? — спросил он.

— Знакома. Это Габриэль Нафтали. — Он улыбнулся. — Мири Ашраф? Салима Шхади? Если честно, я всегда путаюсь с ее именами. Они меняются чаще, чем цвет ее волос. Хорошо, что она пока что ни разу не меняла внешность.

— Предлагаю называть ее Габриэль Нафтали. Так будет привычнее для нас обоих. Итак, вы знакомы с леди. Насколько нам известно, знакомы вы с ней давно. Как вы нашли друг друга?

Саид все же закурил.

— Мы не находили друг друга, — сказал он. — Это она меня нашла. Через… — Он задумался. — Если я не ошибаюсь, его звали Ицхак. Да. Ицхак Бен Шаббат. Он ваш коллега, да?

Константин ответил после короткой паузы.

— Так, значит, вас познакомил Ицхак? Как это произошло?

Саид тоже немного помолчал. Он разглядывал лицо собеседника и, вероятно, думал о том, что сказал что-то лишнее.

— Он работал с Мустафой, — заговорил он, наконец, решив, что терять уже нечего. — Он передавал ему информацию. Иногда она проходила через мои руки, но редко — тогда я практически этим не занимался.

— О какой информации идет речь?

Саид пожал плечами.

— Выписки из досье, планы операций. Он был влиятельным человеком, у него был доступ к любой информации. Думаю, вы знаете.

Константин бросил взгляд на зеркальное стекло за его спиной, которое разделяло комнату для допросов и внешнее помещение.

— Вы уверены в том, что говорите?

— Я сам видел эти документы.

— Ицхак встречался с Мустафой?

— Даже если и встречался, то всего пару раз. Мне об этом ничего неизвестно.

— Скажите, Саид, вы слышали что-нибудь о Седьмом отделе?

Саид поднял глаза к потолку, демонстрируя крайнюю задумчивость.

— Он существует? — спросил он. — Я думал, что это что-то вроде легенды.

— Судя по нашим сведениям, Седьмой отдел — масштабная организация. Ее отделения находятся во всех странах Ближнего Востока и даже в Европе. Центрального руководства у нее нет. Она состоит из мелких группировок, которые действуют самостоятельно.

Саид посмотрел на Константина.

— Понимаю, — сказал он. — Точнее, не понимаю. Что вы хотите от меня?

— Я знаю, что вы были приближены к Мустафе. Вы знали его окружение. Я дам вам еще один лист бумаги, у вас будет несколько минут. В первую очередь меня интересуют имена граждан других ближневосточных стран, а не Сирии. Также меня интересуют европейцы. Люди, которые имели дело с Мустафой. Все имена, которые вы сможете вспомнить.

Саид снял колпачок с ручки и посмотрел на Константина.

— Что будет с моей семьей? — спросил он.

— Все зависит от того, согласитесь ли вы нам помочь.

— Меня убьют?

— Это решение будут принимать другие люди.

— Константин, — в очередной раз назвал его имя Саид и помедлил, будто прислушиваясь. — У меня жена и трое детей. Если они останутся без отца, они погибнут. У них фактически нет крыши над головой.

— Вы думали об этом, когда соглашались работать с Мустафой?

Он опустил голову и положил ручку.

— Вы думали о том, чего может стоить ваша война вашей семье? Я мог бы вас понять, если бы вы были одиноким человеком. Но принимать такое решение, когда на вашей ответственности жизни ваших родных? Вы понимаете суть обвинения «пособничество исламистскому террору»? А если бы вы попали в руки не к нам, а, предположим, к отделу по борьбе с террором из ЦРУ? С вами сейчас беседовали бы по-другому. И совсем не с помощью слов.

Саид посмотрел на чистый лист и сцепил пальцы.

— А что будет с Габриэль? — задал он очередной вопрос.

— Это не должно вас интересовать.

— Она хорошая девушка. Ей не повезло, что она оказалась впутанной во все это.

— Как вы думаете, Саид, убивать — это плохо? Мы совершаем моральное преступление?

— Да. Потому что те люди, которых вы убиваете, не всегда настолько плохи, какими вы их считаете.

Константин сложил ладони и подался вперед.

— Разве я сказал, что мы убиваем плохих людей? — спросил он.

— А каких людей вы убиваете?

— Нужных. Или не нужных. Зависит от ситуации. А теперь пишите, Саид. Время на разговоры по душам истекло. Не забывайте, зачем вы здесь находитесь, а также помните о том, кто я и зачем я тут.

Саид вздохнул и склонился над бумагой.

… Константин вышел из комнаты для допросов и жестом пригласил стоявшего поодаль охранника войти.

— Я закончил, — сказал он. — Благодарю вас. Вы можете его забрать.

— Есть, сэр, — ответил охранник и юркнул в комнату, прикрыв дверь.

Нурит подняла глаза от документов. Блокнот, который некоторое время назад она освободила от целлофановой обертки, теперь почти весь был испещрен записями.

— Ты это слышала? — спросил Константин, присаживаясь.

— Если ты имеешь в виду Ицхака, то да.

— Ты… знала?

— Да, — вторично кивнула она.

Он оперся локтями на стол и взъерошил волосы.

— Так я и знал. Сукин сын! Пока все стояли на голове и пытались спасти его задницу, он преспокойно сливал информацию Мустафе! — Он снова посмотрел на Нурит. — А… про Габриэль ты тоже знала?

— Нет. Но зато удивилась, что знаешь ты.

Константин положил перед ней список, составленный Саидом.

— Давай сделаем вот что, — сказал он. — Во-первых, мы с тобой уже достаточно поделились друг с другом личными тайнами и продемонстрировали свою компетентность в разных областях нашей работы, а поэтому мы закончим откровенничать. И ни с кем другим откровенничать не будем. По крайней мере, до того, как начнется и закончится операция. Во-вторых, возьми запись допроса и подержи ее у себя. Пока никому не следует ее слушать.

— Как скажешь. Ты — руководитель отдела по ведению допросов, а я — твой советник. Я обязана выполнять твои указания. И я могу только посоветовать что-либо.

— Ты уже сегодня достаточно мне посоветовала. — Константин помолчал. — Мне следует попросить прощения. Я разговаривал с тобой довольно грубо.

Нурит положила список в папку с остальными документами и закрыла ее.

— Мы все ждем, чтобы это закончилось, — сказала она. — И это скоро закончится. Но сейчас ты должен держаться молодцом.

В комнату заглянула светловолосая девушка.

— Доктор, — сказала она, обращаясь к Нурит, — вас к телефону.

— Это тайный поклонник? — спросил Константин, посмотрев на нее.

Девушка покраснела.

— Нет, сэр, — ответила она, — это майор Толедано.

— Майор Толедано на роль тайного поклонника не подойдет, — рассмеялась Нурит. — Уж слишком он предсказуем. Ты сможешь дать ему приличную фору.

 

Глава 18

Неделя была проведена в ожесточенных спорах, предметом которых являлся не исламистский террор и не предстоящая операция, исход которой обещал быть судьбоносным, а… снег. Борьба разгорелась нешуточная. К лагерю Константина, который заявлял, что снега не будет, присоединились майор Толедано и лейтенант Гордон. А Нурит, Габриэль и Лия были уверены, что снег будет. К женшинам присоединился и Ронен, не побоявшись насмешек со стороны коллег. Насмешек не было, но и Константин, и Боаз, и Гилад приводили доводы в пользу того, что снег в такое время года пойти не может.

— Это вам не Швейцария, где снег держится Бог знает сколько, — говорил Константин.

— Никогда на моей памяти не бывало снега в такое время, — не отставал Боаз.

— Даже если и будет снег, он будет противным и мокрым и растает через полчаса, — завершал не столь категоричный, но уверенный в своей правоте Гилад.

— Вот увидите, снег обязательно пойдет, — не соглашалась Лия. — И уж точно не растает через полчаса!

— После такого похолодания должен пойти снег, — авторитетно заявляла Нурит.

— Зима выдалась холодная, снег может пойти в любое время, даже в начале весны, — уверял Ронен.

А Габриэль была уверена в том, что мужчины попросту сговорились и упрямятся не потому, что их интересует снег, а потому, что не хотят уступать женщинам.

— Вы шовинисты, — заявила она.

Больше всех это заявление задело Константина.

— При чем тут шовинизм? — недоумевал он. — Думаешь, я настолько глуп, что могу позволить себе самоутверждаться за счет женщины? Или это единственный аргумент, который ты можешь предложить? Подумать только — обозвать меня шовинистом!

Доктор Мейер пыталась не допустить слишком резких суждений с обеих сторон, а Ронен начал чувствовать себя неуютно после заявления Габриэль — он не знал, как ему на это реагировать. С одной стороны, чувство мужской солидарности не позволяло ему спускать ей с рук такое оскорбление. С другой стороны, он был уверен, что прав, а поэтому положение его было затруднительным. Одному были рады все — дурашливый спор позволял разрядить обстановку.

… Снег выпал в ночь с пятницы на субботу. Выпал рано утром, часа в четыре, и накрыл пушистым белым ковром район, а потом и город. Несмотря на поздний февраль, он был крупным и мягким, похожим на клочья ваты. И таять не собирался. Он продолжал идти, покрывая улицы, дома, переулки и машины. И субботний Иерусалим из хмурого, хоть и предвкушавшего весну города, превратился в город из сказки.

Лия заметила снег первой. Она ждала, что снег выпадет до того, как она отправится в командировку (улетать она должна была завтра, в воскресенье), и чудо произошло. Несколько минут она смотрела на снег из окна спальни, после чего оставила спящего Константина в одиночестве и спустилась вниз. На часах было около девяти утра, и она не рисковала разбудить Берту топаньем по коридору и радостными возгласами.

— Берта, снег! — воскликнула она, вбегая на кухню. — Снег!

Экономка стояла возле окна и держала в руках чашку с кофе.

— И еще какой снег! Уже лет семь такого не видела. Да еще в конце зимы!

Константин спустился минут через сорок.

— Доброе утро, — поприветствовал он всех.

— Мы пойдем играть в снежки! — заявила Лия и села за стол. — Вот только позавтракаем — и пойдем.

— Значит, ты бросаешь мне вызов? Что же. Скоро мы посмотрим, кто кого.

Лия получила от Берты теплые шерстяные варежки со славянским узором. К варежкам прилагался шарф с длинными кистями и шапочка. Константин от варежек отказался, продемонстрировав кожаные перчатки, но тоже надел теплый шарф и шапку, и они спустились по склону холма.

… Когда пришло время обеда, Лия достала заботливо завернутые Бертой в упаковочную пленку бутерброды, а Константин открыл термос с горячим кофе.

— Тут хорошо, да? — спросил он. — Может, построим иглу и зазимуем?

— Иглу под Иерусалимом смотрелась бы интересно, — со смехом закивала Лия. — Особенно за несколько дней до конца зимы!

— Ладно, я уже понял, что ты меня не поддержишь. Гении обычно остаются непризнанными. — Константин огляделся. — Знаешь, а тут летом можно играть в бадминтон. Ты ведь умеешь играть в бадминтон?

— Нет, — грустно опустила голову Лия.

Он взял предложенный ему бутерброд и поблагодарил, легко кивнув.

— Я тебя научу. К лету ты уже будешь неплохо играть. Бадминтон — это отличная аэробная тренировка.

— На что ты намекаешь? — притворно нахмурилась Лия, всем своим видом выражая недовольство.

— На то, что мне не помешает сбросить пару килограммов.

— Не напрашивайся на комплименты, — упрекнула его Лия, откусывая от своего бутерброда и делая глоток кофе. — За последний месяц ты похудел как минимум килограмм на шесть. Тебе надо наедаться до отвала, а потом лежать и переваривать эту еду.

Константин взял у нее кофе — стаканы были забыты дома, и за неимением лучшего варианта им пришлось пользоваться крышкой от термоса.

— Вы с Бертой, верно, сговорились, — сказал он. — Я уже начинаю опасаться, что вы поймаете меня, свяжете и начнете кормить насильно.

— Ты будешь сопротивляться двум женщинам? Ни за что в это не поверю!

— Да, это будет непросто, — согласился Константин. — Но я тщательно продумаю план действий.

… Домой они пришли около восьми вечера. И, конечно же, промокли до нитки. Лия успела замерзнуть, и даже подъем в быстром темпе не помог ей согреться. Берта не пришла в восторг от такого положения дел.

— Вы ведь промокли! Сэр! — Она с упреком посмотрела на Константина так, будто он был воспитателем и не углядел за нашкодившим ребенком. — Разве это поведение взрослых людей? Или вы хотите, чтобы у вас была ангина?

— У меня не может быть ангины, Берта. Гланды мне удалили в возрасте трех лет.

— Тогда вы, верно, хотите, чтобы у вас было воспаление легких, и чтобы вы с Лией лежали в больнице?

— Если это будет двухместная палата, то я с соглашусь провести там целую вечность. Конечно, при условии, если вы будете приносить мне нормальную еду и книги.

Берта не оценила шутку.

— Сейчас же переодевайтесь! — сказала она. — Я накрываю на стол. Надеюсь, к тому времени вы успеете согреться, и мне не надо будет носить вам сироп от кашля и жаропонижающее.

— Вы не возражаете, если мы согреемся после ужина? — спросил Константин. — Это может занять некоторое время, а я не хочу заставлять вас ждать. Это было бы невежливо.

Лия тихонько хихикнула, снимая мокрое пальто.

— Не вижу в этом ровным счетом ничего смешного, сэр, — отрубила Берта. — В прошлый раз, когда у вас было воспаление легких, вы неделю провели под капельницей в больнице, а потом две недели лежали дома, и у вас не было сил даже встать с кровати!

— Какие ужасы вы рассказываете! — ахнул Константин и добавил успокаивающим тоном: — На самом деле, мне просто хотелось выспаться, а воспаление легких было как раз кстати.

На этот раз Берта не выдержала и рассмеялась. Впрочем, она быстро совладала с собой и снова стала серьезной.

— Пожалуйста, переоденьтесь, сэр, — сказала она. — А то вы действительно заболеете. И тогда уже никто смеяться не будет.

… Лия смогла согреться только после того, как оказалась в теплой постели. Из-за предупреждений Берты ей уже начало казаться, что у нее поднимается температура, а в горле противно першит — совсем как при начинающейся простуде.

— Надеюсь, никто из нас не заболеет, — сказал Константин, откладывая книгу и выключая лампу у кровати. — Нам не следовало бродить там после того, как мы окончательно промокли. Воспаление легких — неприятная штука. Пару лет назад я решил, что могу немного побыть героем, и прогулялся вечером в расстегнутом плаще. А потом попал в больницу с диагнозом «бронхиальная пневмония» и думал, что дни мои сочтены.

— Надеюсь, теперь ты не гуляешь вечером в расстегнутом плаще?

— Ради тебя я готов погулять вечером даже без плаща.

Она взяла его за руку и погладила ладонь.

— Я хочу, чтобы ты сделал только одну вещь ради меня, Константин, — проговорила она негромко. — Я хочу, чтобы ты был со мной.

Некоторое время он молчал. Лия прислушивалась к его дыханию.

— Ты знаешь, что я отвечу, — заговорил он. — Мое мнение осталось прежним.

— Я хочу, чтобы ты был рядом со мной всегда. Я хочу выйти за тебя замуж.

Константин положил руку ей на плечо.

— Ты… действительно этого хочешь? — спросил он.

— Я не понимаю тебя. Сначала ты говоришь, что хочешь на мне жениться, а потом спрашиваешь, уверена ли я в том, что хочу за тебя замуж!

— Я подумал о наших с тобой разговорах о Марике…

— Да наплевать мне на Марику! — В ее голосе послышались нотки обиды. — Я ведь сказала, что хочу быть с тобой. — Она помолчала. — Я люблю тебя, это главное. Какая мне разница, с кем ты был до меня?

Константин обнял ее и погладил по волосам.

— И я люблю тебя, моя девочка. И пусть мне отчаянно страшно жениться во второй раз…

Лия повела плечом и рассмеялась.

— Тебе надо поговорить на эту тему с Боазом. У него большой стаж. После четвертого брака у него, наверное, есть, что сказать.

— Не вижу в этом ничего веселого. Тем более что мы с ним — совершенно разные люди. Я не понимаю, зачем он каждый раз женится. Да еще и заводит любовниц.

— Ну, только не заводи свою волынку, — взмолилась она. — Сейчас это не к месту. Я уже собрала вещи. После того, как я вернусь, я за ними поеду. Точнее, мы вместе поедем, и ты познакомишься с мамой. Она, между прочим, уже много о тебе знает.

Константин хмыкнул — то ли удивленно, то ли озадаченно.

— Правда? Ты ей успела что-то рассказать обо мне?

— Нет, но мама — настоящий детектив. Она якобы случайно находила в прихожей записки, которые ты посылал мне с цветами. И еще она пару раз говорила с тобой по телефону. Она выяснила, что тебя зовут Константин, что у тебя приятный голос, что ты очень вежливый и обходительный, а также что у тебя хорошая работа и много денег, иначе ты не покупал бы такие букеты.

— Да твоя мама — настоящий Шерлок Холмс. Что же, остается надеяться, что я ей понравлюсь.

Лия повернулась к нему и поцеловала.

— Мы поедем в Швейцарию на следующих выходных? — спросила она.

— Мы можем поехать в Швейцарию когда угодно, хоть сейчас, если ты этого хочешь.

— Кажется, кто-то говорил о том, что мы будем греться после ужина? Или мы уже согрелись?

— Ничего подобного. Разве ты не видишь, что я дрожу от холода? В последнее время я так мерзну по вечерам. И еще этот ревматизм.

Лия уткнулась носом ему в шею.

— Ах ты хитрюга, — рассмеялась она. — Когда я тут ночую, ревматизма у тебя как ни бывало! Ты ведешь себя как угодно, но только не как человек, которого мучает ревматизм!

— Сейчас у меня ломит кости, — сообщил Константин, вкладывая в эти слова всю жалость к себе, на которую он был способен. — Мне срочно нужно согреться. Это вопрос жизни и смерти.

Она провела пальцами по его щеке и коснулась губ.

— У тебя одно лекарство и от ревматизма, и от мигрени, и от всего остального, — сказала она с улыбкой.

— Что же я могу поделать, если так устроен этот мир?

 

Глава 19

— Он совсем крошечный! Как из него через девять месяцев вырастет ребенок?

Гилад ждал, пока откроются необходимые программы на компьютере, и рассказывал о своих впечатлениях после вчерашнего визита к врачу, куда он сопровождал Кристину.

— А еще я начал читать литературу на эту тему, — продолжил Гилад с видом абсолютно счастливого человека, который беседует сам с собой. — Лучше бы я ничего не читал, честное слово! Сейчас я боюсь больше нее. Или, если говорить точнее, я — единственный из нас, кто боится. По-моему, она вообще не боится. Она так спокойно относится к тому, что ей предстоит пережить, будто это командировка или поход по магазинам! Я бы сошел с ума, если бы забеременел. И после этого у кого-то поворачивается язык называть женщин слабым полом?

Боаз, перенося какие-то заметки и напечатанных листов в компьютер, закивал.

— Да, лейтенант. Готовьтесь. То, что вам предстоит пройти, будет сложнее курса боевых офицеров, который вы в свое время окончили с отличием.

— А у меня есть выбор? — Гилад посмотрел было на экран компьютера, но снова поднял глаза на Боаза. — Мне кажется, что у нее будет девочка, а не мальчик. А ей кажется, что мальчик. Как ты думаешь, женщины это чувствуют?

— Не знаю, — покачал головой тот. — Думаю, что чувствуют. А вы как думаете, капитан?

Константин ответил не сразу. Рассказ Гилада и разговор в целом он слушал вполуха, так как мысли его были далеки и от беременности Кристины, и штаба, и операции, которую планировалось начать через несколько минут. Он думал о вчерашней ночи, о разговоре с Лией и о том, что было после разговора. Точнее, не думал, а восстанавливал в памяти ощущения. Ему казалось, что вчера он почувствовал что-то совершенно новое, что-то, что было скрыто за прозрачным занавесом, а теперь вдруг открылось полностью. Он размышлял о том, как можно назвать это ощущение, и как можно его охарактеризовать. Одно он мог сказать со стопроцентной уверенностью: это было что-то не похожее на то, что он испытывал раньше. Больше всего это напоминало какую-то незримую, но крепкую связь, ниточку, которая протянулась между ними и что-то завершила. Что? На этот вопрос у него тоже не было ответа. И уж слишком мешали размышлениям о духовном воспоминания о физических ощущениях. Одно только прикосновение к Лие каждый раз воспринималось им по-разному. Константин подумал о том, что если бы решил описать словами хотя бы одну ночь, проведенную с ней, то ему не хватило бы и миллиона слов. Почему он так мало и так редко говорит ей об этом? Люди постоянно говорят о своих чувствах, но редко описывают словами физические ощущения. А чего же стоят чувства, если мы не облекаем их в физическую оболочку?

— Константин! — в очередной раз позвал Боаз. — Ты меня слышишь? Или ты тоже скоро станешь отцом, и именно об этом размышляешь?

— Что? — Константин посмотрел на него. — Отцом? Нет… отцом пока не собираюсь. Только мужем.

— Ну, вот и славно, — добродушно закивал Боаз. — Если мужем, то и до отца недалеко. Посмотрим, возможно ли такое — чтобы на свет появился человек, который будет умнее тебя.

— Майор, вы заставляете меня краснеть.

— Мог бы покраснеть хотя бы из вежливости!

Гилад глянул на часы.

— Я думаю, мы начнем, — сказал он. — Ах да. Яфит сказала, что на той дороге, по которой должны были ехать Лия с Махметом, произошла авария. Они поехали другой дорогой. Будут на месте на двадцать минут раньше.

— Почему каждый раз в последнюю минуту случается что-то такое? — недоуменно спросил Боаз, подвигая кресло к столу. — Никогда еще не было такого, чтобы все прошло гладко, точно по плану.

— Это я приношу вам несчастья, майор, — ответил Константин. — Для того чтобы отогнать злых духов, перед каждой операцией мне следует проводить сеанс медитации над священным огнем.

Боаз глянул на него с усмешкой.

— По-моему, в последнее время мы все потратили такое количество нервных клеток, что нам стоит дружно отправиться к священному огню и заняться групповой медитацией.

— Мне одному не нравится, как звучит словосочетание «групповая медитация», или все об этом подумали?

Гилад в очередной раз просматривал конечный вариант плана операции и, видимо, обсуждение групповой медитации прошло мимо его ушей.

— А это правда, что женщину могут положить на сохранение уже на третьем месяце беременности? — поинтересовался он таким тоном, будто читал медицинский журнал.

— Лейтенант Гордон! — возмутился Константин. — Я не хочу больше слышать разговоров о детях. По крайней мере, до того, как мы закончим.

— Вы деморализуете своих коллег, — в тон ему произнес Боаз, но уже не без доли иронии.

Константин взял у Гилада документы и, открыв папку, достал из кармана пиджака паркер.

— Ну, если Боаз заговорил о морали, — сказал он, — то положение действительно серьезное. А помните ли вы, лейтенант, как нервничали в прошлый раз? Как я и говорил, теперь все в порядке.

— О да, — кивнул Гилад. — Теперь я нервничаю по другому поводу!

Майор Толедано сделал глоток воды из стоявшего перед ним стакана.

— Оставим лейтенанта размышлять о своем, — сказал он, обращаясь к Константину. — Пока наше участие не требуется. Надеюсь, что и не потребуется. Знаешь… — Он некоторое время молчал, как казалось, смутившись. — Констанция сказала мне, что хочет детей.

Константин, успевший сделать пару заметок на полях одного из отпечатанных листов, поднял глаза.

— И что ты ей ответил?

— А что бы ты ответил ей, будь ты на моем месте?

— Я? — Константин замолчал, и Боаз, угадав ход его мыслей, замахал руками. — Я бы хорошо подумал, но, наверное, согласился бы.

— Слава Богу. Я уже подумал, что ты снова начнешь читать мне мораль насчет любовниц!

Константин снова вернулся к документам.

— Это бесполезно, — заметил он. — Я хотел сказать, что тебе пора нянчить внуков, а не заводить детей, но передумал.

— Знаешь, когда я был молодым и глупым карьеристом…

— Надеюсь, ты сейчас говоришь более чем абстрактные вещи и ни на что не намекаешь?

— … когда я был молодым и глупым карьеристом, — продолжил Боаз, недовольный тем, что его перебили, — мне было абсолютно наплевать на это. Кто тогда думал о детях? Конечно, я был очень рад, что у нас с Эльвирой родился Снир…Но я был так увлечен собой, что это прошло мимо меня. Я осознал, что у меня есть сын только после того, как мы с ней развелись.

Во время затянувшейся паузы Гилад допил остатки воды из небольшой бутылки и склонился над клавиатурой компьютера, внимательно изучая то, что происходит на экране. Лежавший рядом с ним наушник пару раз тихо пискнул, но на связь выходить передумали, и в комнате снова воцарилась тишина.

— Они с Эльвирой не общаются до сих пор? — задал очередной вопрос Константин, не отрываясь до документов.

— Нет. Они как два осла — один упрямее другого. И каждый раз находят аргументы для того, чтобы не встречаться. Но я говорил не об этом. Когда я смотрю на него в его двадцать пять, с карьерой и деньгами и без планов связать свою жизнь с какой-то женщиной, я вижу себя. И мне так хочется сказать ему: дурак, ты не понимаешь, что ты теряешь, молодость не бесконечна, а всех денег не заработаешь.

— Ты прав, — кивнул Константин. — Но ты не сможешь выбрать за него жизнь.

— А говорю я это к тому, что тебе самому уже давно пора завести семью. Не успеешь оглянуться — а тебе уже не тридцать четыре, а сорок. А потом время полетит ох как быстро!

— Прекратите, — взмолился Гилад. — Вы хотите свести меня с ума? Кто это там говорил, что не хочет слышать разговоров о детях?

Наушник снова коротко пискнул, и Боаз взял со стола аппарат.

— Слушаю вас, лейтенант Бар, — сказал он. — Все хорошо?

— Не совсем, сэр, — ответил далекий голос Яфит. — Все на месте, кроме Лии и ее сопровождающего. Мы ждем, но их до сих пор нет. Связаться с ними невозможно — это такой участок дороги, где связь не действует. Я думаю, они будут минут через пять. Может быть, по дороге им встретился патруль, или просто спустило колесо. Я сообщу вам сразу же, как они прибудут на место.

— Так держать, лейтенант, — похвалил Боаз и, вернув аппарат на стол, обратился к Константину и Гиладу. Куда они провалились? Они должны были приехать двадцать минут назад!

Константин несколько секунд вертел в руках сотовый телефон.

— Действительно, странно, — сказал он. — Подождем еще немного. Кто-нибудь хочет кофе?

— Да, пожалуйста, — попросил Гилад. — Мне черный. Одну ложку сахара.

— Тогда и мне, — присоединился Боаз. — Тоже черный. Но сахара не надо.

— Вы на диете, майор? — не удержался от колкости Константин, хотя она была вполне ожидаемой. — Я могу предложить вам заменитель сахара? Или вы против синтетики?

— Нет, капитан, — ответил он. — Я предпочитаю заменителю сахара групповую медитацию. Она отлично сжигает калории.

Очередной звонок Яфит раздался как раз в тот момент, когда Константин вернулся в комнату с двумя чашками кофе. На этот раз голос ее был взволнованным, если не сказать, что испуганным.

— Сэр, — сказала она Боазу. — Капитан рядом с вами?

— Да. Что случилось, лейтенант? Говорите.

— Я думаю, что ему стоит присесть, сэр, потому что…

— Говорите! — приказал Константин, делая шаг к столу. — Говорите немедленно. Что произошло?

Яфит замолчала, на линии что-то зашуршало.

— Мы… нашли Лию и ее спутника, — сказала она, обращаясь уже к Константину. — Случилось несчастье, сэр.

Он поставил одну из чашек на стол.

— Не тяните, лейтенант, — попросил он.

— В них стреляли. С возвышенности, мы примерно определили, откуда. Снайпер — профессионал, не оставил ни следа. Водителя задело, поцарапано плечо. Скорее всего, снайпер стрелял в Лию. Вероятно, на пару секунд растерялся, пришлось стрелять в спину. Он выпустил две пули в голову, в затылок. Она была жива около получаса после ранения. Ее спутник вызвал «скорую помощь», но врачи опоздали на несколько минут. Им пришлось констатировать смерть.

Выскользнувшая из руки Константина чашка упала на ковер, отлетела на паркетный пол и разлетелась осколками по всей комнате.

— Нет, — сказал он сначала тихо, почти шепотом, а потом неожиданно поднимая голос. — Нет, нет! Вы сошли с ума, этого не может быть! Как такое могло случиться? Какой, ко всем чертям, снайпер? Кому было нужно в них стрелять?!

— Я не знаю, сэр, — ответила Яфит. — Мы должны разобраться. Это займет время.

— Отправляйтесь к Мустафе, сейчас же, — сказал Боаз. — И делайте то, что должны. Я жду доклада.

— Так точно, сэр, — ответила Яфит.

В наушниках опять пискнуло, и аппарат замолчал.

Константин сидел у стола, положив голову на руки. Боаз коснулся его плеча.

— Пойдем, — сказал он, — я не думаю, что тебе следует здесь находиться. Я отведу тебя к Нурит.

Он повернулся, убирая его руку.

— Я в состоянии идти сам.

— И все же я тебя проведу. — Боаз помог ему подняться и обратился к Гиладу: — Я сейчас вернусь.

… Доктор Мейер прикрыла жалюзи на окнах кабинета и села напротив посетителя. На ее столе лежала целая гора бумаг, и работу следовало закончить через пару часов, но документам суждено было пролежать нетронутыми еще очень и очень долго.

Константин держал в руках стакан, парой глотков воды из которого он несколько минут назад запил успокоительное, и молчал. Нурит вглядывалась в его лицо и не замечала на нем даже следа эмоций, что пугало ее гораздо больше его неестественной бледности.

— Посмотри на меня, — сказала она и вгляделась в его зрачки. — У тебя кружится голова?

— У меня ничего не кружится, — ответил он и поставил стакан на стол. — У меня… — Он сделал неопределенный жест рукой и тряхнул головой. — То есть, у меня кружится все. Что психоаналитики говорят в таких случаях?

— В таких случаях говорят пациенты. А психоаналитики слушают.

— А если мне нечего сказать?

— Значит, молчат и пациенты. Мы будем молчать вместе. Пока ты не решишь, что хочешь что-то сказать.

Константин снова взял стакан, допил воду, поморщился и убрал влажные волосы со лба.

— Это ведь неправда, — сказал он. — Такое не могло случиться. Я… я ведь люблю ее, понимаешь?

Нурит посмотрела на него и протянула ему руку.

— Я думаю, сейчас тебе лучше поспать. — Она кивнула на кресло в углу кабинета. — Приляг. Я не буду тебе мешать. Я дам тебе снотворное, и ты поспишь пару часов. Тебе станет немного легче, и мы поговорим.

Константин покачал головой.

— Я предпочитаю проснуться и понять, что это был один из самых страшных кошмаров в моей жизни. Или же предпочитаю заснуть и не проснуться. Хорошая мысль, да?

— Ничего хорошего в этой мысли нет. Сейчас ты находишься в состоянии шока, которое лучше всего переживать во сне. Пара часов сна пойдет тебе на пользу.

Она поднялась, встала у него за спиной и положила ладони ему на виски.

— Сейчас ты уснешь, — сказала она. — А потом мы поговорим. Мы будем говорить сколько угодно. Хоть до завтрашнего утра. Я буду говорить с тобой до тех пор, пока у тебя не закончатся слова, до тех пор, пока ты не почувствуешь, что освободился от чего-то, от чего должен освободиться. А потом все понемногу вернется на круги своя.

— К сожалению, я не поддаюсь гипнозу, доктор, — произнес Константин, не открывая глаз.

— При чем же здесь гипноз? Сейчас я дам тебе снотворное. Отдыхай и ни о чем не думай. У тебя есть на это право.

… Майор Толедано, сидевший у стола доктора Мейер, был мрачен. В таком состоянии Нурит не видела коллегу уже давно. Да и видела ли?

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он Константина, который проснулся четверть часа назад, но до сих пор не поднимался из кресла.

— Какое это имеет значение? — пожал он плечами.

— Я ненадолго, хотел тебе кое-что сообщить. Во-первых, насчет снайпера. Он, как ты сам понимаешь, должен был стрелять не в Лию с Махметом, а в пассажиров другой машины.

— Что же, наш «крот» сам себя заказал?

Боаз неопределенно пожал плечами.

— Скорее всего, «крот» предпочел на этот раз не вмешиваться. Вероятно, его уже нет в стране. Для этого у него было время — целых сорок восемь часов. Он отдал документы — разумеется, совсем не те, которые следовало отдать — в руки другому человеку и отправил его на встречу. Человек этот не должен был туда доехать. Думаю, наш «крот» хотел вручить документы лично Мустафе, а с помощью снайпера устроить суматоху и добиться своей цели — отвлечь наше внимание от происходящего и дать господам из группировки «37» еще один шанс. Если бы человека с документами убили, то, конечно, никакой сделки не состоялось бы, и операция бы провалилась. Вот только «крот» просчитался. Потому что Мустафу Мухаммеда Хусейни сегодня утром нашли мертвым в его кабинете.

Константин посмотрел на него, не нарушая молчания. Боаз расценил это как приглашение продолжить монолог.

— Либо он совершил самоубийство, либо у него произошла остановка сердца. Во всяком случае, выглядел он так, будто просто заснул и не проснулся. Но это не самое плохое. Его сейф пуст. Все документы, связанные с «37», испарились.

— Где его семья?

— Первым делом мы проверили, не выезжали ли они из страны — похоже, что нет. Поиски займут время. — Боаз потрепал волосы ладонью. — Впервые за все время работы тут я не представляю, что делать. Куда бежать, за что хвататься, черт возьми? — Он развел руками. — Безвыходная ситуация…

Константин устало вздохнул.

— Если ты не возражаешь, я поеду домой, — сказал он. — Мне нужно отдохнуть.

Боаз поднялся.

— Если у меня будут какие-то новости, я навещу тебя.

— Думаю, майор, с новостями лучше повременить, — возразила доктор Мейер — А вот отдохнуть капитану нужно обязательно.

 

Глава 20

Когда Махмет сел на место пассажира и прикрыл дверь машины, Константин смотрел на похоронную процессию.

— Здравствуй, — сказал он тихо.

— Я знаю, что у вас не принято приветствовать других во время траура, — ответил Махмет. — Мне хочется уважать традиции.

— Традиции. Самая жалкая привязанность человека. — Константин оглядел его. — Как твоя рана?

Махмет продемонстрировал руку, сделав ею неполный круг.

— Даже не болит. Почти, — поправил он себя, после чего осторожно добавил: — А ваша?

Константин усмехнулся.

— И моя не болит. Почти. Юджин даже не поприветствовал вас с Лией?

Махмет удивленно посмотрел на него.

— Юджин? Не понимаю! При чем же здесь Юджин?

— Вариантов слишком мало, чтобы ошибаться.

— Но Юджин не мог этого сделать! Это ведь… — Он замолчал, подбирая нужное слово. — Это ведь подло — стрелять в спину! — Махмет тряхнул головой и вытянул спину. — Он должен за это ответить!

Константин успокаивающе положил руку ему на плечо.

— Мы решим этот вопрос позже.

— Мы обязательно должны его решить! — не успокаивался Махмет. — Вы знаете, что у нас делали с таким людьми? У нас…

— Знаю, — перебил его Константин. — Потом. Все будет потом.

Махмет теребил рукава куртки.

— Я бы мог перевязать ей рану, — сказал он. — Я пытался остановить кровь, но…

Константин передернул плечами.

— Замолчи, Махмет. Подожди меня здесь. Я сейчас вернусь.

Йосеф стоял без движения и смотрел на то, как друзья и родственники по очереди кладут на могилу камни. В руках он держал небольшой молитвенник, до сих пор открытый на странице с каддишем . Он удостоил взглядом подошедшего Константина и опустил глаза, изучая написанное.

— Бог — справедливый судья, — проговорил Константин негромко. — Мне всегда казалось, что в этой фразе есть что-то святотатственное.

— Мне тоже, — ответил Йосеф. — Если честно, я не думал, что вы придете.

— Моя религия запрещает мне посещать похороны, но я счел своим долгом придти и поговорить с вами.

Йосеф снова посмотрел на него.

— О чем?

— Мы могли бы поговорить о многом, — ответил Константин, разглядывая людей. — Знаю, у вас не принято этого говорить, но я хочу выразить вам свои соболезнования. Когда умирает близкий человек, вам хочется поделиться своим горем с другими. У меня на этот счет имеются личные соображения, но я не буду высказывать их потому, что они будут чужды вам с духовной точки зрения.

Йосеф закрыл молитвенник, положив закладку между страниц.

— Я пытаюсь понять вас, — сказал он. — Мне казалось, что я должен ненавидеть вас, но и ненависти к вам я не испытываю. Так что позвольте выразить соболезнования и вам. Или в вашей религии, — подчеркнул он слово «вашей», — это не принято?

— В моей религии смерть воспринимается как что-то, что рождает новый поток духовной энергии. Я думаю, это не зависит от религии, смерть в любом случае рождает что-то, потому что с концом всегда приходит начало, это закон нашей жизни. Но не думаю, что это кого-то утешит. — Константин помолчал. — Если я заставил вас страдать, Йосеф, простите меня.

— Да. — Йосеф опустил руку, в которой он держал молитвенник, и снова посмотрел на могилу. — Простите и вы меня. Не думаю, что мы можем сказать друг другу что-то еще.

— Будьте сильны. Страдания даются нам для того, чтобы мы понимали истинный смысл вещей. Иногда он открывается людям только после того, как они переживают несчастья.

— Спасибо, — ответил он и, опустив голову, сосредоточился на собственных мыслях.

Махмет до сих пор сидел в машине. Он изучал людей, которые шли к выходу с кладбища.

— Я думаю, что в следующей жизни Лия станет солнечным светом, — сказал он, когда Константин сел за руль.

— Почему ты так решил?

— Потому что солнечный свет всегда и повсюду. Солнце светит всегда, а если оно за облаками, то оно все равно светит, только самому себе, и ждет, когда облака рассеются, и оно снова будет дарить свет другим.

Константин повернул ключ зажигания.

— Ты веришь в переселение душ?

— Нет, — признался Махмет. — Но вы верите, а это главное.

— Слишком жестокая это кара — стать солнечным светом. Тяжело делать добро бескорыстно. Люди делают добро, но их всегда греет мысль о том, что кто-то их поблагодарит. А теперь представь себе, как тяжело быть солнечным светом. Ты даришь всем тепло. Даришь всем, потому что ты вездесущ. Но знаешь заранее, что никто тебя не поблагодарит. Кто же будет благодарить за солнечный свет? Люди не умеют благодарить за само собой разумеющиеся вещи.

Махмет печально опустил голову.

— Но ведь мы можем благодарить за солнечный свет, — сказал он. — Это ведь нам ничего не стоит…

— В этом-то и беда, — ответил Константин. — Люди уверены в том, что все в этом мире чего-то стоит. А на самом деле даже человеческая жизнь не стоит и гроша.

Негромкий стук в боковое стекло заставил его повернуть голову.

— Капитан, — сказал майор Толедано, — не могли бы вы выйти? Я хочу сказать вам пару слов.

Константин вышел из машины и снял перчатки, положив их в карман плаща.

Рядом с Боазом стоял лейтенант Гордон. Лицо у Гилада было то ли взволнованное, то ли испуганное — во всяком случае, выглядел он совершенно потерянным, как человек, который только что узнал шокирующую новость и теперь переваривает ее, не зная, как реагировать. А чуть поодаль ждали два молодых человека в темной одежде, которые, несмотря на сумеречную погоду, не снимали солнцезащитных очков.

— Что-то случилось? — заговорил Константин. — Я могу узнать, что тут делает охрана?

— Да. — Боаз достал из кармана наручники. — Они здесь для того, чтобы проводить вас, капитан. Вы арестованы по обвинению в пособничестве исламистскому террору. Вы дали Мустафе Мухаммеду Хусейни яд, достали поддельные документы для его жен и передали документы из его сейфа в руки руководства группировки «37». Подробности мы выясним позже. А пока прошу вас пройти со мной.

Константин посмотрел на Гилада, но тот стоял, опустив глаза.

— Я могу узнать, как вы пришли к таким выводам, майор?

— У меня есть даты ваших полетов в Дамаск. А еще у меня есть показания сержанта Габриэль Нафтали, которая достаточно нам рассказала. Думаю, вы были заинтересованы в том, чтобы убрать информатора, как никто другой. Если бы не решение Махмета ехать по другой дороге, работа была бы безупречной. Сержант, надо сказать, держалась молодцом. Всю вину она взяла на себя и несколько раз повторила, что вы имеете ко всему этому только косвенное отношение.

— Боаз, я все объясню, но для этого мне нужен доступ к моему сейфу. Документы, которые находятся там, прояснят картину. Я хотел сделать это позже, до этого мне следовало решить пару вопросов, но…

Боаз покачал головой.

— Увы, ты не можешь получить доступ к своему сейфу. По крайней мере, до того, как мы не проверим его. Лейтенант Гордон, — повернулся он к Гиладу, — поможет нам это сделать. В его присутствии просмотр секретной информации будет законным. Вы ведь поможете нам, лейтенант?

— Да, — ответил тот обреченно.

— Теперь все стало понятно, — сказал Боаз. — В том числе, и твои разговоры об источниках информации. — Он помолчал пару секунд, после чего отдал наручники одному из молодых людей. — Уведите его, пожалуйста. На сегодня я свою работу закончил.

— Ваши руки, сэр, — попросил молодой человек.

— Боаз, — заговорил Константин, — я должен достать документы из сейфа. Мы теряем время, это глупо! Да нет, это просто чудовищно!

Майор Толедано повернулся к нему спиной и направился к машине.

— Мы потеряли слишком много времени, капитан, — сказал он на ходу. — Простите, мне нужно подумать. Слишком многое на меня свалилось в последнее время. Я должен это переварить.

 

Глава 21

Майор Толедано приветственно кивнул охраннику, и тот пригласил посетителя следовать за ним.

— Капитан хорошо себя чувствует? — спросил Боаз, с отвращением рассматривая камеры по обе стороны коридора. — Он что-нибудь просил?

— Нет, — коротко ответил молодой человек. — Он даже к еде почти не прикасался. Только к хлебу и воде. Он сказал, что не ест помои и предпочитает человеческую еду. И он не хочет со мной разговаривать. Сказал, чтобы я не приближался к нему, сохраняя дистанцию в три метра, иначе он за себя не отвечает.

— Другого я не ожидал услышать. Спасибо. Дальше я пойду один.

В небольшой камере было почти темно — в такой час свет уже выключали. Боаз застал Константина за довольно-таки странным для такого времени суток занятием: он отжимался от пола. Майор Толедано принялся считать количество отжиманий, но остановился на ста, ибо поймал себя на мысли, что завидует коллеге по-белому.

— Ты в неплохой форме, — подал он голос. — Больше ста раз?

— Сто двадцать, — поправил его Константин, поднимаясь и отряхивая ладони. — Чем могу быть полезен?

— Я пришел для того, чтобы с тобой побеседовать.

Боаз открыл дверь камеры, воспользовавшись полученными от охранника ключами, и вошел внутрь.

— Тут тесновато, — заметил он. — И скучно, наверное?

— О, что ты. Наконец-то я получил возможность побыть наедине с собой, и рядом нет ничего, что бы отвлекало внимание. Медитация в таком месте приносит хорошие результаты. Конечно, неделя без чего-либо, что хотя бы отдаленно напоминает книги, не была для меня приятной, но я получил возможность проанализировать свое духовное состояние.

— И к каким выводам ты пришел?

— Мне хочется принять горячую ванну, выпить бокал хорошего вина и нормально поужинать.

— Тебя должна была допрашивать Нурит, но она отказалась по личным причинам. Пойдем. Я хочу закончить это как можно быстрее. Если бы и у меня была возможность отказаться, я бы это сделал.

… Боаз изучал принесенные документы и поглядывал на Константина, который сидел напротив него и набрасывал что-то на клочке бумаги. Майор Толедано в очередной раз безмолвно удивлялся выдержке коллеги — бледный, с темными кругами под глазами, он выглядел совершенно измотанным, но держался, как всегда, подчеркнуто вежливо, не сутулился и ни одним взглядом или жестом не выдавал своего внутреннего состояния. А внутреннее состояние его оставляло желать лучшего, в этом Боаз был уверен.

— Впервые вижу, чтобы кто-то сидел напротив меня в комнате для допросов и выглядел бы таким спокойным, — заметил майор Толедано. — Спорт помогает держать себя в тонусе?

— Да, — кивнул Константин. — Жаль, что в обычное время я не уделяю ему много времени. Содержимое моего сейфа уже изучили, как я понимаю?

— Мы не нашли там ровным счетом ничего интересного и полезного. Пара конвертов с деловой перепиской и другие ненужные бумаги. — Боаз отложил документы, которые он держал в руках. — Послушай, Константин. Я не знаю, о чем мы с тобой будем разговаривать. Я долго думал о том, какие темы я буду поднимать на допросе, пытался составить какой-то план, но у меня ничего не получилось. Не буду говорить о том, что я сейчас чувствую. Не буду говорить и о том, что я успел передумать за эту неделю. Я пытался осознать, как ты, именно ты и никто другой, оказался на этом месте. Я хочу спросить у тебя вот что: как у тебя хватило наглости делать все это и смотреть всем в глаза?

Константин продолжал рисовать.

— Иногда люди совершают какие-то поступки, майор, потому что они верят в правильность своих намерений. Они верят в то, что эти поступки, пусть даже и не совсем законные, прольют на что-то свет, кому-то помогут, что-то решат или же откроют путь чему-то новому. Человек не может жить без веры. Ему обязательно нужно во что-то верить. Вера — это пристань. Человек живет, верит и знает, что при желании он сможет у этой пристани отдохнуть. Иногда вера эта оказывается ложной, а иногда нет. Ну, а иногда вера не открывает своего истинного лица. Так сказать, ждет своего часа.

Боаз сцепил пальцы.

— И какое же отношение это имеет к нашему разговору? — спросил он.

— Ровным счетом никакого. Потому что, как я уже сказал, я не имею отношения к передаче информации Мустафе. По крайней мере, в том смысле, в котором ты это понимаешь.

Майор Толедано бросил на стол папку и поднялся.

— Лжец! — крикнул он. — Какого черта ты лжешь сейчас, когда уже все ясно?! Или ты думаешь, что у тебя и на этот раз получится выйти сухим из воды?!

Константин сделал успокаивающий жест рукой, на миг оторвавшись от рисунка, и снова вернулся к работе.

— Да, я передавал Мустафе сведения, и не раз, — продолжил он спокойно. — Иногда это были важные сведения. Иногда эти сведения могли поставить под угрозу человеческие жизни. Но это не связано с планами операций и списками сотрудников, которые передавал Мустафе информатор.

— А с чем это связано?

— С тем, что ты нашел в моем сейфе.

— Там ничего не было! Или я должен перечитывать твои деловые письма?!

Константин пожал плечами и отложил ручку.

— Если вы так настаиваете, майор, пусть будет так.

— Хватит темнить, — сказал Боаз твердо. — Я уже сказал, что на этот раз тебе меня не обхитрить!

— По-моему, на данный момент темнишь ты, — возразил Константин. — Я прекрасно знаю, что лежало у меня в сейфе.

Боаз взъерошил волосы.

— Мы ничего там не нашли, Константин, — сказал он. — И это только доказывает тот факт, что выдвинутое против тебя обвинение в полной мере соответствует действительности. А теперь расскажи мне — обещаю, это не выйдет за пределы этой комнаты. Ты убил Ицхака?

Константин поднял на него глаза и улыбнулся.

— Давайте послушаем ваше мнение на этот счет, майор.

— Я уже говорил, что я думаю по этому поводу. Но я хочу услышать от тебя правду. Сейчас это уже ничего не изменит, и ты все равно отправишься в тюрьму.

Константин остановил собеседника жестом.

— Ты хочешь слышать правду? Хорошо. Я бы убил Ицхака. Этот человек сделал много вещей, недостойных и офицера, и специалиста по террору, и мужчины. На мой взгляд, он заслуживал смерти. Но я не убивал его, потому что у меня не было права вершить суд. Лично мне он не сделал ровным счетом ничего плохого, равно как и ничего хорошего. Было бы глупо убивать кого-то только потому, что он тебе не нравится.

— Зная тебя…

— Некоторое время назад Мустафа понял, что он устал от такой жизни, и решил уйти на покой. Он наладил хорошую связь с «комиссаром» и планировал совершить честную сделку — большое количество важной информации, которое позволило бы Ицхаку не только взять с поличным группировку «37», но и подобраться к другим частям Седьмого отдела в обмен на приличную сумму денег. Мустафа видел в «комиссаре» Бен Шаббате человека чести, но он ошибся. В последний момент Ицхак решил рассказать о сделке своим коллегам. Мустафа узнал об этом случайно. Он предупредил Ицхака, что делать этого не стоит. Предупреждал он его не один раз, но «комиссар», уверенный в своем превосходстве над Мустафой и сосредоточенный только лишь на том, что он получит, выдав группировку «37» во главе с одним из самых опасных сирийских террористов, ничего не слушал. Ему необходимо было уехать. Оставить ко всем чертям этот сирийский отель. Если бы он покинул страну, все было бы в порядке. А в результате Ицхак поплатился жизнью за то, что обманул Мустафу.

— Почему Мустафа тогда обратился именно к тебе?

Константин задумчиво потрепал волосы.

— Не знаю, — честно признался он. — Меня самого это удивило.

— И скажи, пожалуйста, откуда тебе все это известно?

— А вот об этом, майор, я буду говорить лично с господином директором, если он меня об этом попросит.

Боаз поднялся.

— Вы уже уходите, майор? — спросил Константин, снова подвигая к себе рисунок.

— Мне здесь душно, — сказал он и в подтверждение своих слов слегка расслабил узел галстука. — И я не испытываю никакого желания разговаривать с тобой. Подумать только: главный аналитик, человек, у которого есть доступ ко всей — ко всей! — засекреченной информации, человек, который должен являть собой идеал профессионализма и чести… — Он махнул рукой. — Пустое. Если бы я знал, какой ты сукин сын, ты бы приблизился к этому месту только через мой труп!

— Это можно было бы устроить, майор, — ответил собеседник, наклоняясь над рисунком и сосредоточенно изучая незаконченные линии.

Боаз взял со стола принесенные документы и потряс ими.

— Будь моя воля, я бы не только посадил тебя в тюрьму, но и вырвал бы тебе язык!

— Вырванный язык никогда не останавливал человека, который хочет добиться своей цели. То есть, действительно хочет. Вы понимаете, майор? На что вы готовы для того, чтобы добиться своей цели?

— Не на то, чтобы убивать.

— А как же две мусульманские семьи в арабской деревне, в той самой, где вы часто бывали во время армейской службы?

Боаз, который уже направлялся к двери, остановился и повернулся к Константину.

— Две мусульманские семьи в арабской деревне? — переспросил он. — Я не ослышался?

— Нет, вы не ослышались. Две мусульманские семьи. Женщины, мужчины, дети и старики. Старший лейтенант Толедано и несколько солдат, которые находились в его подчинении, купили в арабской деревне свежий сыр и возвращались в лагерь. До комендантского часа оставалось немногим больше двух часов. И вдруг выпрыгнувший из какого-то переулка мальчик бросил камень в одного из солдат. Попал в голову, в висок. Солдаты бежали за мальчиком до тех пор, пока он не привел их в дом, где жили две семьи. Только мальчика солдаты как следует не разглядели, а детей в доме было несколько. Когда старший лейтенант Толедано спросил, кто бросил в солдата камень, никто не ответил. Старший лейтенант Толедано спросил еще раз, но ответом снова была тишина. Отряд остался в районе дома, солдаты следили, чтобы оттуда никто не выходил. Что случилось с утра, майор?

Боаз молчал, покусывая губы.

— Они взорвали дом, — ответил он. — Вместе со всеми, кто был внутри. Потом выяснилось, что под домом был целый склад оружия, патронов и взрывчатки. Меня судили, оставили при звании, но отстранили. А через некоторое время я решил, что мне стоит разорвать контракт и покончить с армией.

— И ты решил придти сюда? Неплохой вариант для очистки совести.

— Откуда тебе известна эта история?

— Вы, кажется, собирались идти, майор? И вам было душно. Мы увидимся на трибунале. Вы не успеете соскучиться.

 

Глава 22

Молодой офицер, сидевший рядом с господином директором, обратился к Константину.

— Встаньте, пожалуйста.

Обвиняемый поднялся.

— Ваше полное имя, звание, личный номер?

— Константин Натанаэль Землянских, капитан, личный номер ….

— Ваша должность?

— Руководитель отдела по ведению допросов.

— На основе имеющихся у нас доказательств, военный трибунал обвиняет вас в пособничестве исламистскому террору, передаче засекреченной информации и использовании служебного положения с целью получения личной выгоды. Вам понятна суть предъявляемых обвинений?

— Так точно.

Офицер кивнул, предлагая Константину сесть, и повернулся к Боазу.

— Вы можете задавать вопросы, сэр.

Задумавшийся Боаз легко вздрогнул от неожиданности, но быстро взял себя в руки и, поднявшись, оглядел немногочисленных присутствующих.

— Вы входили в число работавших с террористической группировкой «37» лиц, которой руководил Мустафа Мухаммед Хусейни, капитан. Я прав?

— Так точно.

— Вы начали заниматься этой работой еще до того, как был убит «комиссар» Ицхак Бен Шаббат. И вы проходили основным подозреваемым по делу об его убийстве. — Боаз показал господину директору тонкую папку. — Вот тут находятся материалы дела, сэр. Вы хотите на них взглянуть?

Господин директор устало покачал головой.

— Вас освободили за недостатком доказательств, капитан, хотя все говорило против вас. Вас освободили также и для того, чтобы вы продолжили работу с группировкой, потому что в этой работе вы к тому времени серьезно продвинулись. Военный трибунал решил пойти вам навстречу. Но вы доверия не оправдали. Больше двух лет вы передавали Мустафе и другим руководителям группировки важнейшие сведения, тем самым ставя под угрозу человеческие жизни, в том числе, и жизни ваших коллег. — Боаз старался сдерживать эмоции, но все же нервно передернул плечами. — Пользуясь положением руководителя аналитического отдела, положением человека с неограниченным доступом к засекреченной информации, вы регулярно делились этой информацией с врагом. Сэр, — снова обратился он к господину директору, — я считаю, что могу закончить на этом свой короткий монолог. Увы, сказать мне нечего. Разве что признать свою вину, как начальника службы безопасности. Я должен был относиться к этому вопросу более внимательно. Но я просто не мог подумать, что можно ожидать такого от капитана Землянских, человека, репутация которого всегда была безупречна. — Он опустил голову. — Я закончил, сэр. Спасибо.

Молодой офицер вертел головой, глядя попеременно то на Боаза, то на Константина, то на господина директора. Последний кивнул.

— Капитан, — сказал он, обращаясь к обвиняемому. — Вы, вне всяких сомнений, помните, как сидели в этой комнате, на этом месте, передо мной. И я это тоже помню. Я был уверен в том, что вы невиновны, что это досадная ошибка. И поэтому я с легким сердцем наложил вето на обвинительный приговор военного трибунала. Вы знаете, что этим правом председатель закрытого трибунала может воспользоваться только один раз. И я воспользовался им ради того, чтобы спасти вашу карьеру. Я всегда был о вас хорошего мнения, капитан, это вы тоже знаете. Я считал вас одним из лучших сотрудников моей организации. Вы были преданы своему делу. Если бы я принимал такие решения в одиночку, то на ваших плечах давно были бы погоны майора, а через два-три года вы бы уже стали моим заместителем. Вы находились на первом месте в списке людей, которым я мог передать свои полномочия. Майор Толедано уже говорил о том, что у вас всегда была безупречная репутация. Что до мелких просчетов и ошибок, то их делаем мы все. — Господин директор сцепил пальцы и опустил взгляд, хотя до этого он смотрел Константину в глаза. — Я до сих пор считаю, что вы не убивали «комиссара» Бен Шаббата. И мне бы хотелось верить в то, что обвинения майора Толедано ровным счетом ничего не стоят, но на моем столе лежат доказательства вашей вины. Мне неприятно говорить это, капитан, но при всем моем уважении к вам я должен принять решение. Полагаю, вы уже знаете, каким оно будет.

— Так точно, сэр.

— Если вы хотите что-то сказать, у вас есть такая возможность.

Константин скользнул взглядом по офицеру и по Боазу, а потом посмотрел на господина директора.

— Мне нечего сказать, сэр. Я признаю свою вину.

Господин директор повернулся к офицеру.

— Мы удалимся для обсуждения. Возьмите материалы дела.

Офицер поднялся и начал собирать лежавшие на столе папки, как вдруг дверь зала распахнулась, и на пороге появился Гилад Гордон. Присутствующие дружно повернулись.

— Я могу узнать, что вы делаете на закрытом заседании трибунала, лейтенант Гордон? — спросил Боаз.

Но Гилад не удостоил майора Толедано ответом. Он прошествовал между расставленными стульями к столу господина директора. В руках он держал несколько толстых папок и коробку из темного пластика.

— Лейтенант Гордон, — снова заговорил Боаз, — это переходит все границы. Вы хотите, чтобы вас вывели отсюда силой?

Гилад, на которого угроза, по-видимому, не подействовала, остановился перед господином директором, положил принесенные вещи на стол и взял под козырек.

— Лейтенант, — сказал господин директор, отвечая на приветствие, — мы вас не ждали, и разрешения на то, чтобы переступать порог этой комнаты, у вас не было. Но, думаю, вы объясните нам, что происходит.

— Сэр, — вежливо ответил Гилад (дышал он часто и, судя по всему, торопился, когда шел в зал заседаний), — я должен сообщить вам кое-что очень важное.

— Важнее, чем заседание закрытого трибунала, лейтенант? — подал голос майор Толедано.

Господин директор осуждающе покачал головой.

— Подождите, майор. Давайте выслушаем лейтенанта.

— Я, — продолжил Гилад, до сих пор пытаясь отдышаться, — обманул должностное лицо, воспользовавшись служебным положением.

— А теперь немного поподробнее, лейтенант, будьте так добры, — сказал господин директор.

— Я присутствовал при обыске сейфа капитана Землянских в его офисе. Уполномоченный офицер достал оттуда все, кроме того, что сейчас лежит на вашем столе. Я сказал, что это принадлежит мне. Я солгал. Это вещи капитана Землянских. Он просил забрать их до того, как его арестовали, но майор Толедано запретил ему что-либо доставать из сейфа.

— То есть, вы забрали документы из сейфа в тот момент, когда уполномоченный офицер проводил обыск?

— Нет, сэр. Полчаса назад я лично открыл его и достал документы.

Воцарившееся в комнате молчание нарушил Константин.

— Я сообщил уполномоченному офицеру шифр сейфа. Он передал вам его, лейтенант?

— Нет. Я взломал шифр.

— Как вам удалось взломать тройной шифр за пятнадцать минут?

— Вы часто открывали его при мне, и я знал две первые комбинации. Третью я угадал. Это дата рождения вашей бывшей жены и дата вашей свадьбы.

Константин откинулся в кресле и посмотрел на господина директора. Тот несколько секунд сосредоточенно молчал.

— Я не одобряю ваш поступок, лейтенант, — сказал он. — Он выглядит еще более непристойно в свете того, что вы теперь занимаете пост главного аналитика. А теперь, капитан, — повернулся он к Константину, — объясните мне, почему ваш бывший консультант позволяет себе открывать ваш личный сейф, да еще таким варварским способом.

И господин директор кивнул, приглашая обвиняемого подойти к столу.

Константин открыл одну из папок.

— Здесь вы можете найти нашу переписку с Мустафой, от первого до последнего письма. Также в этой папке есть письма Мустафы и «комиссара» Бен Шаббата. Они долго общались, и общение это продолжалось до самой смерти Ицхака. Контактировали они часто и были близко знакомы. «Комиссар» Бен Шаббат продавал Мустафе информацию. Когда Мустафа понял, что «комиссар» хочет превратить это сотрудничество в выгодную только для него, Ицхака, сделку, он решил убрать его. Что и сделал в тот знаменательный вечер. Все это можно узнать, прочитав письма. А если вас это не убедит, то можно обратиться ко второй папке. Тут есть подробная информация о состоянии банковского счета «комиссара» Бен Шаббата, а также документы, связанные с финансами: чеки, расписки, договора. Кроме всего прочего, здесь есть информация о полетах «комиссара» в Дамаск и информация о встречах с Мустафой.

Воспользовавшись очередной паузой, господин директор начал перебирать содержимое второй папки.

— Откуда у вас это, капитан?

— Эти документы получены мной от самого Мустафы, лично. Мной получено и кое-что еще. — Константин кивнул на коробку. — Здесь несколько жестких дисков — это вся база данных группировки «37». Вы можете просмотреть их, воспользовавшись одним из компьютеров в комнате связи — главный программист с радостью согласится вам помочь.

Теперь даже сидевший спокойно майор Толедано вскочил и подошел к столу, разглядывая содержимое коробки.

— Вот это да! — воскликнул он. — Константин, да ты ведь… — Он развел руками, не находя других слов.

— А здесь, — продолжил Константин, взяв очередную папку, — есть то, что вам не понравится, сэр. Это имена сотрудников, которые передавали информацию группировке «37». Некоторые из них уже тут не работают, некоторые — обычные служащие, а на несколько имен я бы посоветовал вам обратить пристальное внимание. Взамен Мустафа попросил у меня дать его женам и детям беспрепятственно уехать из страны, а также выписать им чек на определенную сумму.

— И яд. Для того, чтобы у него была возможность умереть с честью, — закончил господин директор.

— Так точно, сэр.

Боаз по-прежнему изучал бумаги и жесткие диски.

— Это бомба! — заявил он. — Теперь у нас в руках вся группировка! Ненормальный! Почему ты молчал?!

— Вероятно, потому, что вы не верили мне, майор, а я не видел смысла вас в чем-то убеждать.

Господин директор поднялся и подошел к Константину.

— Капитан, я виноват перед вами. — Он посмотрел на Боаза. — Майор, примите надлежащие меры в отношении сотрудников, чьи имена значатся в этих списках. И позовите доктора Мейер. Думаю, нам следует сообщить ей последние новости.

Боаз безмолвно кивнул и вышел. За ним отправился и секретарь — офицер, который уже успел собрать материалы дела.

— Вы, Гилад, — сказал господин директор, обращаясь к лейтенанту Гордону, и тот вздрогнул, услышав обращение по имени, — хоть и совершили недостойный аналитика поступок, но помогли нам пролить свет на это дело. Так что история о том, что вы взломали самый надежный сейф в этом здании, останется между нами. Сейф капитана Землянских еще никому взломать не удавалось. Впрочем, — нахмурился он, — почему капитана? Конечно же, майора. И, Гилад, разумеется, капитан Гордон. Но никак не лейтенант.

… Услышав скрип открывающейся двери, Габриэль повернула голову. Некоторое время она изучала гостя, после чего снова повернулась и стала разглядывать стоявший перед ней стакан с водой.

— Чего ты хочешь? — спросила она негромко.

Константин подошел к ней и, повесив плащ на спинку стула, сел напротив.

— Меня уже допрашивали, — сказала Габриэль, не поднимая глаз.

— Ты голодна?

— А ты пришел для того, чтобы пригласить меня на ужин?

На стол лег большой светло-зеленый конверт.

— Здесь паспорт на твое новое имя, билет до Парижа в один конец и подписанный чек. У тебя есть двадцать четыре часа для того, чтобы покинуть страну.

Габриэль рассмеялась и положила руку на конверт.

— Покинуть страну? Как ты это себе представляешь? Меня арестуют в аэропорту.

— Технические проблемы буду решать я. Но у тебя есть только двадцать четыре часа. Ни минутой больше.

— Ты хочешь сказать, что сейчас я могу подняться и уйти, и меня никто не остановит?

— Именно так. Угощайся. Я знаю, сигареты у тебя забрали.

Габриэль закурила и сделала пару нервных затяжек.

— Не понимаю, зачем ты это делаешь, — сказала она. — На твоем месте я бы сделала все, чтобы упрятать меня подальше. Хотя тебе не пришлось бы ничего делать — это и так произошло бы.

— Мы договаривались, что поможем друг другу. Ты помогла мне, а я выполнил свое обещание.

Она вздохнула.

— Если бы тогда, давным-давно, все прошло гладко, меня бы здесь не было. Мне не надо было в это ввязываться. Я чувствовала, что из этой ямы мне уже не вылезти, но что-то заставляло меня дергать тигра за усы. В этом месте всегда окажется кто-то, кто умнее тебя. А как ты узнал про Париж?

— Как-то я заметил, что вы с Гиладом занимаетесь французским. Тогда я не придал этому особого значения, но потом понял, что к чему.

Габриэль забрала конверт.

— Все это гадко, — сказала она. — Так не должно было произойти.

— Уже ничего не изменить, хорошо это или плохо. Мне пора идти. Надеюсь, твои мечты сбудутся.

— Я хотела сказать тебе спасибо, — проговорила она тихо. — И… попросить у тебя прощения.

— Я попрошу, чтобы тебя проводили до выхода. Может, тебя подвезти?

— Нет-нет, — покачала головой она. — Я закажу такси. Думаю, тебе нужно отдохнуть.

Константин поднялся и взял плащ.

— Я желаю тебе удачи. Вне зависимости от того, как повернется твоя жизнь.

— Спасибо. И тебе тоже удачи. — Габриэль снова вздохнула и опустила глаза. — И… я думаю, что у тебя все будет хорошо. Я чувствую, если говорить точнее. А я доверяю своей интуиции. Как бывший оперативник.

— Счастливо, сержант.

 

Глава 23

Юджин Уэллс уже пару минут стоял на мягком ковре в каюте яхты и молчал. Он не представлял, что можно сказать, да и не думал, что следует что-то говорить. Приведший его Махмет сидел на полу, скрестив ноги и направив взгляд куда-то в пространство. Юджин тоже был бы рад так отключиться от происходящего и подумать о чем-то другом, но его внимание приковывала спина хозяина яхты. Он не повернулся к гостю, когда Махмет сообщил о его приходе, не поворачивался и сейчас и молчал. Это молчание леденило Юджину кровь. Он бы предпочел, чтобы босс кричал, злился или бил стеклянные вещи.

— Я мог бы сказать, что рад тебя видеть, но мне не хочется лгать, — заговорил Константин, и Юджин, ожидавший звука его голоса как небесной манны, вздрогнул от неожиданности.

— Босс, я знаю, что у меня нет права что-либо говорить, но…

— Да, у тебя нет такого права. А поэтому ты будешь молчать.

Константин повернулся к нему.

— Когда-то я взял тебя с улицы. Я решил дать тебе шанс получить образование, но ты этого не сделал. Тогда я решил дать тебе второй шанс. Я нашел тебя после нескольких лет молчания и предложил работу. Как я вижу теперь, ты не воспользовался и этим шансом. Сколько подарков должна сделать человеку судьба для того, чтобы он начал ценить их? Я расскажу тебе. Ни одного. Человек слишком глуп для того, чтобы понимать ценность этих подарков. Он полагает, что они падают с неба, и судьба дарит их потому, что так надо. Человек понимает только один язык — язык лишений. Когда у него что-то отбирают, он сразу понимает, насколько это было ценно. У меня многое отобрали. В чем-то я был виноват сам. Думаю, в большинстве случаев я был виноват сам. Но не в этом случае случае. Ты решил взять на себя роль судьи и лишить меня дорогого человека. Кто дал тебе право принимать такие решения?

— Босс, я…

— Я попросил тебя заткнуться, Уэллс. Слушай то, что я тебе говорю. Я не хочу сказать, что я не верил тебе. Я не хочу сказать, что я был уверен в тебе до конца. Но чего я от тебя не ожидал — так это того, что ты ударишь меня в спину. Понимаю, с тобой глупо беседовать о чести, долге и достоинстве — у тебя нет понятий об этих вещах. Однажды и я сделал бесчестную вещь, лишив тебя любимой женщины. Но я никого не убивал. Если бы ты не поверил мне, то смог бы проверить и убедиться, что она жива. Заметь, я не прячу глаза и не ухожу от ответа. На чью помощь ты надеялся? На помощь Габриэль? На помощь судьбы, на помощь случая? Ты верил в то, что это сойдет тебе с рук? Ты ошибался, Уэллс. Еще ни разу я не позволял людям, предавшим меня, уйти безнаказанными. Если люди делают мне добро, я плачу им добром, и плачу щедро. Но если люди причиняют мне боль, я забочусь о том, чтобы она вернулась к ним в двойном размере. Я сказал достаточно. Теперь я хочу послушать тебя.

Юджин трепал в руках перчатки. Он уже не был уверен, что хочет говорить.

— Босс, — начал он, до сих пор не поднимая глаз. — Все должно было быть иначе. По той дороге должна была проехать другая машина. Эта должна была быть машина с женщиной на пассажирском сидении и с мужчиной за рулем. Я и понятия не имел, что это окажутся Махмет и Лия, босс! Тем более что я замешкался, мне пришлось стрелять в спину, я не видел их лиц…

— Стрелять в спину, Уэллс — это очень достойно. Это демонстрирует твои представления о благородстве как нельзя лучше. Да, я знаю, что по той дороге должна была проехать другая машина. Твое признание как-то поможет Лие?

— Я просто хочу, чтобы вы поняли — я не желал зла ни Лие, ни вам! Я просто… делал свою работу…

— Делал свою работу?! Какую именно?! Стрелял в спину моей женщине?!

Константин поднялся, но Махмет оказался быстрее. Он вскочил и, сделав успокаивающий жест рукой, предложил ему вернуться в кресло. После этого Махмет повернулся к Юджину.

— Ты совершил плохой поступок, — сказал он. Юджин всегда относился к Махмету с долей снисхождения, но на этот раз ему стало жутко. — Люди не должны стрелять в спину, и они должны уметь отвечать за то, что они совершили. Я знаю, это не так уж и сложно — убивать. Просто выстрелил, просто ударил ножом. А ты знаешь, как сложно пытаться сохранить немного жизни в человеке, который вот-вот умрет? Ты знаешь, как это — сидеть рядом с этим человеком и зажимать ему рану? Ты выстрелил и убежал, как трус, Юджин. А я сидел рядом с Лией и зажимал ее рану, пока не приехали врачи и не сказали, что больше ничего сделать нельзя. Я сидел рядом с ней долго, очень долго. Она сказала мне, чтобы я оставил ее, что ей уже ничем не поможешь, что она чувствует, что умирает. Но я все равно продолжал держать. Я не мог отпустить. Потому что я знаю, как дорого стоит человеческая жизнь. Я отобрал много жизней, я хорошо это знаю. Я думал о том, каково это — умереть вот так, в чужой стране, на руках у чужого человека. И я думаю, Юджин, что твой поступок заслуживает наказания. Ты достоин той участи, которая постигла Лию.

Юджин вздрогнул и вытянулся.

— О чем это ты? — спросил он.

— Действительно, а о чем это он, Юджин? — заговорил Константин, поворачиваясь к нему. — Как стоит расценивать твой поступок? Это хороший поступок? Плохой? Чего ты заслуживаешь?

— Давайте не будем сходить с ума, босс, — предложил Юджин, безуспешно пытаясь унять дрожь в коленях. — Вы ведь… не убьете меня? Вы ведь здравомыслящий человек! Вы не позволите себе такого поведения!

— Почему я не могу позволить себе такого поведения, если его позволил себе ты?

— Но ведь я уже объяснял вам…

— Мне наплевать на твои объяснения. — Константин в очередной раз поднялся, но теперь Махмет, как ни странно, оставался недвижим. — Этот круг должен замкнуться навсегда, Уэллс. А поэтому у тебя есть два варианта. Либо ты сам пустишь себе пулю в лоб, либо я помогу тебе это сделать.

Махмет достал из-за пояса брюк пистолет и отдал его Юджину.

— Возьми, — сказал он.

Юджин вертел в руках пистолет. На его лице можно было увидеть полнейшую растерянность, если не отчаяние.

— Босс, но ведь это дикость, на самом деле дикость, — сказал он. — Вы не можете так со мной поступить!

— Ты знаешь, что я могу все. Если будет необходимо, я отправлюсь в Ад для того, чтобы сделать твою жизнь невыносимой. Хотя бы один раз в жизни соверши поступок, достойный мужчины. Стреляй.

Юджин положил пистолет на стол.

— Босс, я не могу этого сделать, — заговорил он. — Это выше моих сил.

— Хорошо. Тогда я тебе помогу.

Константин взял пистолет и посмотрел на Юджина.

— Повернешься спиной или посмотришь мне в глаза?

Юджин, до этого момента стоявший прямо, ссутулился и, казалось, готов был опуститься на колени.

— Босс, я прошу вас, — сказал он почти шепотом. — Простите меня, я не хотел убивать ее. Я…

— Люди много говорят, Уэллс. Проблемы начинаются тогда, когда слова заменяют им поступки.

Юджин уже ничего не говорил. Он стоял, опустив голову и плечи, и смиренно ждал.

— Никогда бы не подумал, что ты настолько жалок, — сказал Константин. — Как меняются люди, когда их оставляют лицом к лицу с вещами, о которых они раньше не задумывались.

— Босс, пожалуйста…

— У тебя есть последнее желание? Ты хочешь что-то сказать?

Юджин безмолвно покачал головой, так и не подняв глаз.

— Можешь выйти, — обратился Константин к Махмету.

— Я только отвернусь, — сказал тот и проворно повернулся лицом к стене.

Константин поднял пистолет, снял предохранитель и нажал на спусковой крючок.

 

Глава 24

Еще никогда Константин не задумывался о том, что в его кабинете так шумно. До этого он был уверен, что это самое тихое после спальни место во всем доме. Даже, наверное, тише спальни, потому что перед сном он нередко слушал музыку. Сейчас его нервировала мысль о том, что в комнате так много посторонних шумов.

Мысль эта пришла к нему не сразу. Уже третьи сутки он без определенной цели бродил между спальней и кабинетом, не зная, куда себя деть. Впервые в жизни — или же во второй раз, первый был после развода — он знал, чем себя занять, но не хотел ничем заниматься. Даже не пытался, потому что знал, что это бессмысленно — мысли ходили по своему личному кругу и контролю не поддавались.

Несколько раз ему удавалось заснуть, но это был не сон, а дремота, от которой становилось только тяжелее. Иногда он думал о том, что стоит открыть шторы и попытаться нащупать невидимые нити, которые связали бы его с внешним миром, но дальше мыслей это не заходило. И в спальне, и в кабинете теперь царил вечер. Поздний вечер, плавно переходящий в ночь, но в последний момент останавливавшийся и снова возвращавшийся к точке отсчета.

Берта, которая первое время старалась отвлечь его, почувствовала, что сейчас ее вмешательство будет лишним, и предоставила Константина самому себе. Оставила в покое. А был ли он, этот покой? Увы, был. Но это был не тот мутный, узкий, слегка настороженный покой, с которым он встретился после расставания с Марикой. Это был не тот покой, когда хочется поделиться своим горем с кем-то другим, тем самым сделав тяжелее и ему, и себе. Это был другой, светлый и необъятный покой. Такой, который не заполнялся даже быстрыми снами, которые напоминали бред, мыслями и посторонними шумами. Это был такой покой, который заставляет любого преклонить колени, сжаться и сознаться в том, что каждый из нас жалок и слаб перед лицом судьбы.

Константин подошел к старинным часам на стене и остановил их. Тиканье действовало на нервы. Люди придумали часы для того, чтобы у них была иллюзия вечности. Иллюзия того, что мы можем подчинить себе время. Люди живут в иллюзиях до того момента, пока реальность не ударит их по лицу. Они переживают, плачут, а потом начинают строить другие иллюзии. И так продолжается бесконечно. Впрочем, что такое «бесконечно» по отношению к человеческой жизни? Жалкие пятьдесят-шестьдесят лет, за которые мы не успеваем сделать и малой доли того, что планировали.

Он вернулся к столу и взял карманные часы — подарок Лии. Открыл, прочитал надпись и приподнял колесико, заставив секундную стрелку замереть. «Время будет ничем без любви, а любовь будет всем и без времени». Время являет собой такую же странную субстанцию, как и любовь — наш ум не так гибок, чтобы понять их. Только вот для того, чтобы доказать себе существование времени, люди придумали часы. А для доказательства любви пока что ничего не изобрели. И поэтому мы скитаемся, ищем чего-то, лжем себе, что знаем, что нам нужно, теряем, разочаровываемся и ищем дальше.

Существует ли она вообще, эта любовь? И, если существует, то что это? Чувство уважения к человеку? Восхищение? Физическое желание? Эстетическая притягательность? Как часто люди говорят фразу «я люблю тебя», даже не понимая, что она означает. Существует ли какой-то прототип любви, общий для всех? Может, и существовал раньше, но смысл настолько извратили, что в существование прототипа верится с трудом. Что же, счастливые люди лгут, что они любят, потому что хотят отличиться в чьих-то глазах? А если не лгут, то каков же он, этот закон, следуя которому, Провидение дает кому-то счастье, а кого-то после долгого пути к цели отталкивает назад, на линию старта? Константин снова опустил колесико, и секундная стрелка степенно отправилась в путешествие по кругу.

Он нашел среди бумаг на столе паркер и достал иглу, которую после недолгих размышлений решил спрятать в колпачок. Это состояние действительно напоминает состояние человека, который знает, что через несколько минут умрет, и уже смирился со своей смертью, подумал он. Как можно смириться со своей смертью? Для нормального человека это непостижимо, страх смерти живет в каждом из нас, это животный инстинкт. Самоубийцы перед смертью испытывают скованность, первобытный страх, который часто толкает их на то, чтобы позвать на помощь.

Боялся ли он смерти? Вряд ли. Слишком уж часто он видел ее вблизи, а один раз даже почувствовал ее совсем рядом, она коснулась его холодной рукой. Если и боялся, то смерти недостойной, унизительной. Боялся, конечно, и долгой, мучительной, болезненной смерти. Идея яда хороша — она позволяет человеку умереть, сохранив достоинство и, если это будет уместно в разговоре о смерти, человеческое лицо. Константин разглядывал иглу; только сейчас он заметил, что она выглядит как обыкновенная швейная игла, только слишком тонкая — у нее даже было ушко. Не повезло бы какой-нибудь швее, возьми она эту иглу, особенно если бы она нечаянно уколола палец.

Константин привычным жестом поместил иглу в воротник и, подойдя к небольшому шкафу, открыл дверцы. Нет, конечно. Самоубийство — это не выход. Как бы ни было плохо человеку, у него нет права распоряжаться своей жизнью так, как он хочет. Завтра будет завтра, а предсказывать будущее мы пока не научились. Когда он научится предсказывать будущее, то, может, и возьмет в руки свою собственную судьбу и будет решать, когда умирать. И разве нет смерти более низкой, чем самоубийство? Даже если учесть, что оружием послужит благородный яд?

Что там он говорил себе? У всего в этой жизни две стороны, даже если нам хочется видеть только одну. Порой сама жизнь заставляет нас видеть только одну сторону, ожидая, что мы будем сопротивляться и увидим вторую. И так мы что-то поймем, чему-то научимся. Но что он должен был понять, если у него отобрали самое дорогое, и отобрали уже не в первый раз? Где же здесь вторая сторона? И всегда ли она существует? Разве у самого факта существования двух сторон второй стороны нет? Может, это именно этот случай?

Константин подался вперед, изучая содержимое полок, потом махнул рукой на попытки разглядеть что-то в темноте и включил свет. Небольшой шкаф служил ему чем-то вроде продолжения ящиков письменного стола — сюда отправлялись вещи, которые могли понадобиться когда-нибудь, но сейчас их не надо было держать под рукой. Константина насторожил беспорядок: систематизировать содержимое шкафа более-менее хорошо не представлялось возможным, но при желании он всегда мог найти тут все, что нужно, без особого труда. Теперь же небольшие коробки с архивами, папки и пачки писем лежали повсюду, а кое-где можно было увидеть одинокие документы, так и не нашедшие себе места. Он сел на пол и выложил содержимое нижней полки на ковер.

Это была полка с письмами. Некоторые из них были скреплены, другие лежали по отдельности. Тут были и пустые конверты, и письма без конвертов — отдельные листы, совершенно разные почерка, принадлежавшие и женщинам, и мужчинам. Среди писем Константин нашел незнакомый ему конверт из плотной коричневой бумаги и, недолго думая, открыл его.

В конверте находилась солидная стопка писем. Адресов на конвертах не было, не было и специальных линий, на которых следовало писать адреса — обыкновенные, белые, из тонкой бумаги, больше всего они напоминали конверты для открыток, которые не отсылают слишком далеко. Константин открыл одно из писем, развернул лист хорошей бумаги — сомнений не было, эта бумага принадлежала ему, тут его инициалы, другой такой не существует. И даже если бы он потерял память, то вспомнил бы, кому принадлежит этот почерк.

«Знаю, что это внеочередное письмо, но мне захотелось его написать. Я вспомнила нашу поездку в Европу, ту, последнюю, когда мы не ходили в сотый раз смотреть уже надоевшие рестораны и архитектурные памятники, а гуляли на природе. Смотрели леса, реки, озера. И, надо сказать, это было ничуть не хуже экскурсий по городам! У нас тоже много красивых мест, но так приятно подышать свежим воздухом, особенно в Европе, которая почти у всех ассоциируется с цивилизацией и загазованными городами. Так вот, если помнишь, у нас была экскурсия в лес, а после этого мы должны были пойти на реку, купаться. Это был май, и я не представляла, как можно купаться в такой холод, но большая часть группы была из холодных стран, а поэтому известие о купании они восприняли с воодушевлением, равно как и прогулку. Мы с тобой стояли поодаль и слушали экскурсовода. Это была женщина крестьянского типа (по крайней мере, манера ее разговора свидетельствовала именно об этом), отдаленно напоминавшая бочку. По-английски она говорила с таким жутким акцентом, что я постоянно переспрашивала, а она в ответ говорила мне, что мой английский совсем плох, и мне надо больше общаться. В конце концов, я оставила женщину в покое и принялась изучать природу. Всего-то май, а трава такая зеленая, все цветет, и воздух такой, что после прогулки не страшно и умереть — будешь умирать с улыбкой на губах, довольный… Я продолжала оглядывать местность и вдруг подумала: а почему бы нам не оставить этих скучных туристов и не пойти прогуляться? В итоге мы с тобой сбежали от группы и отправились изучать окрестности самостоятельно. Ах, какое там было небо! Такое высокое, что можно смотреть бесконечно и думать о том, что оно никогда не заканчивается. Через несколько минут мы набрели на небольшую полянку с особенно мягкой и зеленой травой, окруженную деревьями и кустами. Эта трава и до сих пор соблазняла меня прилечь, а тут я не удержалась и разлеглась на лужайке — так, будто это вовсе не дикая лужайка, а моя собственная постель. Я думала о том, что вполне могу пролежать тут всю жизнь. Вот так, рядом с тобой, никуда не уходя, никуда не торопясь. «Ну, разве ты не говорил мне совсем недавно, что хочешь меня всегда?» спросила я у тебя. «Конечно, говорил», ответил ты, «и от своих слов я не отказываюсь, ты же знаешь». И…»

Константин отложил недочитанное письмо. Он совсем забыл про эти письма — воспоминание о них стерлось из памяти, пожалуй, единственное утерянное воспоминание, которое касалось Марики. Вряд ли этой забаве существовало логическое объяснение — они время от времени писали друг другу письма, напоминающие длинные дневниковые записи, в которых напоминали о том или ином случае, обязываясь описывать его как можно более откровенно и точно. Разложив эти письма по датам описанных событий, можно было восстановить их роман с такой точностью, которая заставит ожить и без того не умершие воспоминания до ярких картин.

Он прочитал еще несколько писем. Марика рассказывала о том, как они в Париже потеряли гида и целых четыре часа искали гостиницу (из этих четырех два часа искали человека, который более-менее понятно говорил бы по-французски), как они тайком ели шоколадный пирог в итальянской библиотеке, как пытались сфотографировать на сотовый телефон картины в запрещенной для съемок галерее, как однажды во время визита в Турцию потеряли документы, и им пришлось остановиться в дешевой гостинице (была ночь, и ходить по городу было небезопасно), где они безуспешно пытались сосредоточиться на занятии любовью, не хохоча в голос и не прислушиваясь к странным звукам за тонкими стенами в соседних номерах. Константин писал о том, как их выгнали из отеля в Праге за то, что Марика кормила всех кошек, и кошки наведывались в гостиницу целым стадом, как он в новых ботинках и она на высоких каблуках мучились от холода и свежих мозолей во время предсвадебной фотосессии, о том, как перед первой брачной ночью он мучительно думал о тысяче способов снять с нее свадебное платье, творение известного модельера, при всей своей открытости напоминавшее неприступную крепость. Он не знал, зачем это читает, но раз за разом брал еще одно письмо и пробегал глазами написанное.

Среди своих собственных писем он нашел и описание их встречи у Марики дома, тогда, когда она впервые пригласила его к себе. Это было самое длинное письмо из всех найденных. Он мог написать более подробно, мог писать бесконечно, и каждый раз находил бы в себе какие-то новые ощущения, замечал бы какие-то новые оттенки чувств. Он и сейчас, даже без прочтения этого письма, без труда мог восстановить в памяти испытанное тогда.

Отношение к Марике всегда немного пугало его, он чувствовал, что в этом есть что-то иррациональное, что человек не может быть так откровенно счастлив. Это противоречит всем законам природы, всем социальным законам, всем законам внутреннего мира. Когда-то это должно было сломаться, закончиться, разбиться. Он испытывал к ней чувство возвышенного восхищения, но к этому чувству всегда примешивалось дикое, прямо-таки животное желание, с которым редко можно было совладать. Одного лишь взгляда на нее хватало ему для того, чтобы в считанные доли секунды вспыхнуть, и, если это не получало разрядки, то привести в порядок свои чувства ему удавалось нескоро.

Было что-то неправильное в том, чтобы боготворить женщину, любить в ней все, даже самые откровенные недостатки, и одновременно хотеть ее постоянно, даже тогда, когда они просто находились рядом на каком-нибудь официальном и сухом приеме, не держась за руки, не прикасаясь друг к другу. Это чувство исступленности преследовало его на протяжении всех отношений. После того, как тогда они случайно наклонились друг к другу в кафе, оно совершенно неожиданно вспыхнуло в нем, и до встречи у Марики дома он безуспешно пытался приручить это чувство, подчинить его себе, но с каждой минутой все лучше понимал, что есть только один выход — дать этому чувству свободу. Ей удалось сделать невозможное — поколебать его извечную уверенность в том, что он всегда владеет собой.

По какой счастливой случайности он встретил такую женщину, которая, помимо всего прочего, еще и ответила ему взаимностью? После расставания он пытался снова найти это чувство, воскресить его в себе, или же хотя бы на долю секунды к нему прикоснуться, вспомнить, как это было, но все эти попытки успехом не увенчались. Да была ли на свете еще одна такая женщина? Есть другие, есть, конечно же, и лучше. Но такой, как она, никогда не найти. А без этого разговоры о лучших — это просто слова, которые умирают сразу после того, как им дали свободу.

Действительно ли Лия была так похожа на нее? Марика, несмотря на свою женственность и уж слишком, как ему всегда казалось, сильную для такой маленькой женщины притягательность, глубоко внутри была жестким, волевым мужчиной, который сумеет постоять за себя, если этого потребует ситуация. Он помнил моменты, когда в лице ее появлялось что-то твердое, свидетельство беспринципности и решения ни за что не отступать, и тогда любой мужчина опускал глаза перед этой крошечной и беззащитной женщиной. В Лие же, напротив, чувствовалась женская слабость, та самая, которая пробуждает в мужчинах желание защитить, обнять и, не задумываясь, убить любого, кто осмелится причинить вред их объекту любви.

Что-то он увидел в ее глазах тогда, когда она пришла к нему в кабинет. Тот ли страх и смущение, покорность, которое он привык видеть в глазах большинства смотревших на него женщин? То ли немое восхищение, которое когда-то льстило ему, но с годами начало вызывать отвращение и расцениваться им как свидетельство женской слабости, которая рано или поздно заставляет женщину становиться рабом мужчины? Или же отчаяние женщины, которая вышла замуж за нелюбимого человека, а теперь хочет получить маленький кусочек счастья? Он не помнил. Но именно это выражение глаз осталось в его памяти и так долго не давало ему покоя.

Он никогда не испытывал с ней чего-то, похожего на испытанное с Марикой, но та самая нежность, чистая, ничем не замутненная, спокойное созерцание красоты, выступили на первый план и в какой-то момент стали важнее физических ощущений. Нет, они не были похожи. Лия просто была женственной частью Марики, усиленной во много раз. В ней не было мужской силы, приобретающей особый оттенок у женщины, той самой, которая каждый раз встряхивала его и давала стимул для того, чтобы двигаться дальше. Но в ней был покой, внутренний мир, которого не хватало энергичной, желавшей преуспеть во всем Марике.

Была ли Лия той женщиной, которую он хотел бы видеть рядом с ним? Так ли притягателен покой, каким кажется? Не чувствовал бы он недостатка этой бешеной энергии Марики, которой она заражала всех, даже его, человека, который был слишком самодостаточен для того, чтобы черпать силы из других? Много вопросов без ответов. Да и нужно ли задавать эти вопросы, так ли нужны ему эти ответы? Это самообман. Бесконечный самообман. Лучше всего человек умеет лгать самому себе. Это — самый замечательный из человеческих талантов. Если бы мы не умели лгать самим себе, то жизнь наша была бы совсем другой. Скучной и бессмысленной.

Наконец, Константин отложил письма, поднялся и подошел к зеркалу. Он положил ладонь на лоб, поправил волосы и принялся изучать свое отражение. В глаза, прежде всего, бросалась седина, которая уже давно захватила виски и теперь пробиралась выше. Он всегда выглядел на несколько лет старше своего возраста, но теперь из зеркала смотрел человек, которому было далеко за сорок. Человек, разочаровавшийся в жизни и в самом себе, не знающий, что ему делать и куда идти. Может, это тот самый кризис среднего возраста, о котором все говорят?

Он не только не выглядел, он и ощущал себя на несколько лет старше. Сейчас же он чувствовал себя так, будто ему даже не за сорок, а за пятьдесят. Что он сделал за свои неполные тридцать пять? Что-то не для себя, а для других? Боролся за правду, которой не существует, пусть он и верил в праведность своих намерений? Разбил сердце Нурит? Потерял женщину, которую любил? Отпустил жену, которая была для него и воздухом, и водой, и всем остальным, необходимым для существования? Чего стоят личные достижения, если при этом человек не меняет мир, не меняет окружающих его людей? Разве он приходит в этот мир для того, чтобы пользоваться полученными от природы талантами и направленно развитыми навыками и добиваться каких-то личных целей, не считаясь с другими, не делясь с ними тем, что у него есть? Разве желание и стремление поделиться — это не цель жизни? Куда можно придти, если постоянно грести под себя, руководствоваться только эгоистичными побуждениями?

Константин присел на подоконник приоткрытого окна и достал из воротника иглу. В ярком свете лампы она тускло блеснула. Подумать только: одна царапина — и человека уже нет в живых. Как легко отобрать у человека жизнь, как все это хрупко и жалко. Что бы мы ни делали, когда-нибудь мы все умрем. И сколько бы мы ни рассуждали о смысле жизни, в конце рассуждения станут пустым звуком.

Игла, которую он держали за тупой конец, теперь находилась между большим и средним пальцами. Сколько нужно для того, чтобы ее согреть? Несколько секунд? Хорошо, пусть будет несколько секунд. Несколько секунд — это очередная человеческая выдумка. Изобрести время. Выдумать вечность. Убедить себя в том, что мы не такие ничтожества, какими на самом деле являемся. Да, впрочем, не все ли равно? Это несколько секунд. Какой-то отрезок выдуманного людьми времени, которое, конечно же, отличается от времени настоящего.

Константин перевел взгляд на лежавшие на ковре письма и заметил что-то, чего раньше не видел. Это было что-то цветное, совершенно не напоминавшее письмо. Он поднялся и, присев рядом с кучкой писем, поднял с ковра фото. Это было фото Марики, сделанное в том самом лесу, где они когда-то нашли чудесную поляну. Константин встал, отряхивая брюки, и посмотрел на фото, поднеся его ближе к лампе. Марика, одетая в джинсы и простую рубашку, с большими солнцезащитными очками на носу и распущенными волосами, которые трепал ветер, смеялась и грозила пальцем фотографу. Ну конечно, это он сам фотографировал ее. И это он попросил ее распустить волосы, а она сказала: «Ты сам будешь расчесывать их, если они запутаются!». И именно поэтому грозила ему пальцем.

Константин повернулся и оглядел письменный стол — там, на углу, рядом со стопкой книг, лежал отключенный сотовый телефон. Набрать ее номер сейчас? После того, как прошло семь лет? Что ей сказать? Соскучился? Позвонил просто так? Захотел услышать?

На загоревшемся экране спустя несколько секунд появились уведомления о сообщениях и пропущенных звонках. Боаз, Гилад, Нурит, Эван, Констанция. Константин медлил, переводя взгляд с иглы на аппарат. Уже поздно, она, конечно же, спит. Или же она занята чем-то другим, и уж точно не следует мешать. Это будет звонок в неизвестность. Может, она уже давно замужем, у нее есть дети, и она наконец-то нашла свое счастье. Что же. Тогда можно будет просто порадоваться за нее. Эта радость будет искренней.

После пары звонков женский голос на другом конце провода ответил:

— Слушаю?

— Добрый вечер, — сказал Константин. — Надеюсь, я тебя не разбудил?

— Добрый вечер и вам, сэр, — ответила женщина вежливо. — Нет, вы меня не разбудили. С кем я говорю?

— Почему-то я был уверен, что ты меня не узнаешь.

Женщина замолчала. Пауза продолжалась несколько секунд, после чего она осторожно предположила:

— Константин?

— Ты все же меня узнала. И это хорошо.

— Да, прости, я… давно тебя не слышала. У тебя изменился голос. И номер. — Голос у женщины был по-прежнему напряженным и немного озабоченным. — Я могу поинтересоваться, зачем ты позвонил?

— Конечно. Но я вряд ли смогу дать конкретный ответ на этот вопрос. А в то, что мне хотелось тебя услышать, ты не поверишь.

Женщина сделала очередную паузу.

— Даже не знаю, что сказать. Ты звонишь мне спустя семь лет после того, как мы виделись в последний раз, и говоришь, что хочешь меня услышать…

— Я подумал о тебе и решил, что было бы неплохо поинтересоваться, как у тебя дела. Но после семи лет молчания на такие темы по телефону беседовать не очень удобно. Мы могли бы поужинать. Если ты, конечно, не против.

— Нет, я не против. Завтрашний вечер тебя устроит? Часов в семь?

— Вполне.

— У тебя… что-то случилось? — спросила она после короткой паузы.

— Я просто пригласил на ужин свою бывшую жену. У тебя есть талант, Марика — находить между строк что-то, чего там нет.

— Да, но этот талант не идет ни в какое сравнение с твоими многочисленными талантами. Надеюсь, сейчас рядом с тобой такая женщина, которая удачно оттеняет их. А теперь я пойду спать. Я рано встаю — работа.

Константин вернул телефон на стол, поднялся и подошел к открытому окну. Только сейчас он обратил внимание на иглу, которую до сих пор держал в руках. Игла мутно поблескивала в неярком свете лампы и теперь, разумеется, была смертельной. Константин присел на подоконник и посмотрел на ночной сад.

— Мне до сих пор нравится твоя ложь, — сказал он, обращаясь к невидимому собеседнику, и переломил иглу пополам.

… Увлеченная вязанием Берта не сразу заметила хозяина дома, но, увидев его, поспешно поднялась. Она приблизилась к нему и взяла за руки.

— Слава Богу, сэр, — сказала она. — Слава Богу!

Он обнял ее за плечи.

— Не волнуйтесь. Вы же знаете, что я могу пережить все.

— Если бы я знала, то не волновалась бы!

— Не стоит делать из этого мелодраму. Давайте лучше выпьем чаю.

Берта отстранилась и возмущенно посмотрела на него.

— Чаю? Вы не прикасались к еде три дня!

— Только не это! Вы смотрели на часы?

— Никакого чая, — упрямо заявила Берта. — Если хотите, я присоединюсь к вам. Но никакого чая до тех пор, пока вы не поедите как следует!

Константин вздохнул и поднял руки.

— Хорошо. Но потом не говорите мне, что в моей бессоннице виноват я сам.

 

Глава 25

Марику Константин узнал сразу. Не только потому, что она не изменилась, но и потому, что решила надеть то самое платье, в котором она была в день их последней встречи. То есть, в день бракоразводного процесса. Это было маленькое черное платье в стиле мадемуазель Шанель. Оно не выглядело вечерним: на его, Константина, взгляд, оно лучше подходило для церемоний вроде похорон. Впрочем, для бракоразводного процесса оно тоже сгодилось. Теперь Марика решила, что было бы неплохо выйти в нем в свет.

К столику она приблизилась нарочито медленно и окинула сидевшего Константина ленивым взглядом. Она посмотрела на нетронутую бутылку вина, перевела взгляд на почти полную пепельницу и чуть заметно покачала головой.

— Добрый вечер, — проговорил Константин, посчитавший нужным нарушить молчание. — Ты припозднилась.

— Пришлось задержаться на работе, — ответила Марика и заняла место напротив.

Собеседники замолчали и снова посмотрели друг на друга.

— Как ты постарел, — наконец, сказала Марика.

— Увы, с годами люди не молодеют. Чего не могу сказать о тебе. Ты великолепно выглядишь.

— Я похудела на пять килограмм. — Она улыбнулась. — Впрочем, я бы не сказала, что они мне мешали.

— Ты будешь что-то заказывать? Или сначала выпьем?

Марика опять посмотрела на бутылку вина.

— Можно и выпить, — произнесла она. — Хотя я в последнее время практически не пью. Да и с сигаретами я завязала. Я хочу, чтобы мой ребенок родился здоровым.

Константин поднял на нее глаза.

— Ребенок? Ты беременна?

— Нет. Но я об этом подумываю.

— Твои мечты изменили свое направление. Конечно, прошло целых…

— Это не зависит от того, сколько времени прошло. Это зависит от человека, который рядом.

— Во всяком случае, я рад за тебя. Ну, за встречу?

Марика подняла бокал и кивнула в знак согласия.

— За встречу. Надо признать, седина тебе идет. Надеюсь, у тебя все в порядке со здоровьем?

— Язва, мигрень, сердце, ревматизм, давление. Все отлично.

Она взяла меню и начала просматривать его без видимой заинтересованности.

— Господи, ты совсем себя не бережешь, — сказала она. — Ты не изменился, знаешь?

— Вы хотите сделать заказ?

Константин посмотрел на официанта, который достал из кармана брюк небольшой зеленый блокнот.

— Рыбу для леди и греческий салат для меня. И поменяйте пепельницу. От ее вида меня тошнит.

Официант снял с подноса чистую пепельницу, забрал полную и удалился.

— Греческий салат? Это твой ужин? — поинтересовалась Марика.

— Я не ем на ночь. У меня бессонница.

— Сердце, мигрень, язва, давление, ревматизм, бессонница. Есть что-то, что у тебя не болит?

— У меня болит даже душа. Но в последнее время все реже и реже.

Константин закурил в очередной раз, и Марика с отвращением прикрыла ладонью нос.

— Расскажи мне о себе, — попросил он. — Мы долго не общались. Ты планируешь завести ребенка, это я уже понял. Как давно ты вышла замуж?

— Я не замужем, — ответила она коротко и усмехнулась. — У меня до сих пор травма. Я решила взвесить все «за» и «против», и пока не тороплюсь.

— Это тот самый агент по продаже недвижимости? Я слышал, что он моложе меня на несколько лет.

Марика достала из сумочки маленькое зеркало и бегло оглядела прическу.

— На три года, — уточнила она. — Он неудачник, у него нет ни денег, ни самолюбия. Но мне уютно с ним. Он меня не подавляет.

Марика подняла голову и посмотрела ему в глаза. Взгляд Константина был спокойным и изучающим, в нем не было ни обиды, ни злости, ни разочарования. Это был совершенно пустой, как казалось, взгляд. Тот самый, который ей не удавалось выдержать никогда. Марика опустила глаза.

— Зачем ты меня сюда позвал? — задала она очередной вопрос.

— Мне хотелось с тобой встретиться. Посмотреть на тебя. Спросить, чем ты живешь. Я скучал.

Официант принес заказ, и Марика принялась за рыбу. Константин подхватил пару крошечных помидор, оглядел тарелку и отложил вилку. Его собеседница от отсутствия аппетита не страдала. Она ела медленно, методично отделяя от рыбы кости, и изредка прерывалась для того, чтобы сделать глоток воды.

Ребенок? Ты беременна? Нет, но я об этом подумываю.

Мысли о том, почему она не хочет детей, были самыми болезненными, и преследовали Константина дольше всех. Дети — это то, что должно связывать супругов, то, вносить в их жизнь новое, особое ощущение единства. Аргументом Марики были разговоры о том, что ребенку нужен человек, который будет рядом. А отец, который работает двадцать четыре часа в сутки, хорошим не является.

Но после долгих и мучительных размышлений Константин пришел к выводу, что причина была глубже. Марика не хотела иметь детей потому, что дети привязали бы ее к нему. Время, проведенное в браке с ним, было для нее борьбой. Борьбой между желанием быть свободной и желанием покориться его воле. Вот только оба желания были одинаково сильны, и она никак не могла выбрать, в какую сторону бежать. Появление ребенка означало бы капитуляцию на одном из фронтов. А этого она допустить не могла. Константин думал о том, что ее вдохновлял сам факт этой борьбы, эти метания как таковые. Она черпала из них что-то, что было для нее жизненно важно. Впрочем, какое это теперь имеет значение?

— От десерта ты тоже откажешься?

Константин поднял глаза, отвлекаясь от мыслей.

— От десерта? Нет, пожалуй, я присоединюсь к тебе. Если, конечно, это будет что-то легкое.

— Творожный пирог тебя устроит?

— Отличная мысль.

Марика подозвала официанта и сказала ему, что он может убрать со стола и принести десерт.

— Как у тебя дела на работе? — спросила она, наполнив стакан водой из принесенного графина.

— Все хорошо. Я добился того, к чему стремился.

— Не припомню, чтобы я слышала от тебя другие фразы. А меня повысили, представляешь.

— И как же ты планируешь заводить детей с плотным графиком?

— Для этого у меня есть мама. Я буду сидеть дома три года. Думаю, трех месяцев будет достаточно.

— Понимаю, — кивнул он. — Она уже давно мечтает о внуках. Ты немного изменила прическу?

Марика провела ладонью по волосам.

— Да. Я решила, что хочу перемен. Кроме того, та прическа ассоциируется у меня… с плохими временами.

— Женщинам проще решать проблемы. Новое платье, прическа, макияж — и совсем другое настроение.

— Ты, разумеется, и не думаешь устраивать свою личную жизнь?

Рука Константина снова потянулась к сигаретной пачке, но в последний момент он передумал и отодвинул ее от себя.

— Не думаю, что мне следует обсуждать это с тобой.

Марика улыбнулась и понимающе кивнула.

— Действительно. Личную жизнь ты можешь обсуждать с кем угодно, но только не со своей бывшей женой. Ты пригласил ее на ужин из спортивного интереса.

— Приятного аппетита, дорогая.

Марика некоторое время рассматривала принесенный десерт.

— Выглядит очень вкусно, — проговорила она.

— Ты можешь забрать и мою порцию. У меня нет аппетита. — Константин все же закурил, подвинув к себе пепельницу. — Знаешь, впервые в жизни я пришел на встречу с кем-то, не продумав диалога. И вот теперь я не знаю, что сказать. Точнее, у меня есть миллион слов, но я вряд ли скажу даже несколько.

Она взяла десертную вилку, не поднимая глаз от еды.

— И все же… у тебя что-то случилось? — спросила она, после чего добавила с легкой усмешкой: — В личной жизни?

— Сделай одолжение, прекрати этот фарс.

Марика подцепила вилкой кусочек десерта и уже поднесла его к рту, но остановилась.

— Знаешь, по-моему, весь этот разговор, в конце концов, перерастет в один большой фарс, — сказала она. — Я не помню, когда у нас с тобой были иные разговоры. Это было очень, очень давно. В прошлой жизни.

— Тогда давай вспомним разговоры из прошлой жизни, и фарса не будет. Во всяком случае, у меня для этого нет настроения.

— У меня, конечно, есть настроение, особенно после рабочего дня. — Марика проглотила кусочек десерта и взяла салфетку. — Итак, ты хотел сказать мне миллион слов. У меня есть две порции десерта, так что ты вполне можешь сказать даже два миллиона. Или ты уже не хочешь ничего говорить?

Константин, посмотрев на нее, тоже взял салфетку и сжал ее в пальцах.

— Недавно я разбирал вещи в шкафу и наткнулся на письма. Ты их помнишь?

На губах Марики впервые за вечер промелькнула искренняя и теплая улыбка.

— Помню, — ответила она. — Мы их писали друг другу, а потом прятали под подушку. Я говорила тебе, что лучше использовать для этой цели красивую тетрадь и писать там по очереди, но ты не соглашался и говорил, что листы для писем выглядят романтичнее.

— Я говорил, что они выглядят эстетичнее, — поправил Константин. — Я прочитал несколько, и…

Марика нахмурилась.

— Я понимаю. Не стоит это озвучивать.

Он отложил салфетку и взял бокал с водой.

— Надеюсь, открытка тебе понравилась? Если ты помнишь, о чем я.

— Да. Тогда я плакала две недели подряд. Мне кажется, так долго я не плакала ни разу в жизни.

— Я всегда думал, что слезы — это путь к исцелению. Если человек плачет, то отчаяние уже отступило, и он просто жалеет себя, а это уже что-то, не пустота. А бывает иначе. Бывает, что тебе так плохо, будто ты вот-вот умрешь. А слез нет и нет, они куда-то подевались. И ты думаешь: да где же они, эти слезы? А потом решаешь: ну и черт с ними. Я справлюсь и без них. Я все равно сильнее. — Константин задумчиво провел ладонью по щеке. — Мы договорились не поднимать эту тему. Я увлекся. Прости.

Марика отставила в сторону тарелку.

— Ну… а что там с письмами? — спросила она.

— Я перебрал их, перевязал лентой и сложил в шкатулку для писем. Второй десерт тоже твой, не останавливайся на достигнутом.

— Нет, спасибо. Я и так съела больше, чем достаточно. В последнее время я мало ем. Да и после рабочего дня практически нет аппетита. Остается одна усталость.

— Может быть, в таком случае мы отправимся домой?

— Только допьем вино. Думаю, тут осталось на пару бокалов.

Константин в очередной раз наполнил бокалы и отдал один Марике.

— За то, чтобы старые письма всегда были в полном порядке и лежали на том месте, где мы могли бы их найти, — сказал он.

… Марика остановилась возле машины и достала из сумочки сотовый телефон.

— Закажу такси, — сказала она и посмотрела на часы. — Сегодня я без машины.

— Подожди немного.

— Ты хочешь предложить мне альтернативный вариант?

Константин запахнул плащ; легкий ветерок, который начался после обеда, теперь грозил перерасти в настоящий ураган.

— Я подвезу тебя.

— Это большой крюк, я сейчас живу в другом конце города.

— Я хочу еще немного побыть с тобой.

Марика вздохнула, но вернула телефон на место.

— Прошу тебя, не надо этого говорить. Ты ведь знаешь, что это просто отголоски привычки.

— Если бы это было привычкой, то я бы от нее избавился. Но привычки не снятся по ночам. И имя привычки никто никогда не говорит во сне, когда рядом спит другая женщина.

— Я прошу тебя, хватит. — Она снова открыла сумочку. — Я закажу такси.

— Нет, ты не будешь заказывать такси! Господи, какие слова я должен сказать, чтобы ты меня поняла? Посмотри на меня. — Он взял ее руки. — Если бы я тебя не любил, дал бы я тебе тогда идти?

Марика помолчала пару секунд, изучая его лицо в свете луны.

— Я ушла сама, Константин. Я этого хотела, понимаешь?

— Но ведь это же… черт. — Он повернулся к ней спиной. — Я не знаю, что я должен тебе сказать. Я не могу так жить. У тебя никогда не было чувства, будто… у тебя отобрали что-то жизненно важное, но выбора у тебя нет, и ты должна продолжать жить?

— Было. Давно. Тогда, когда у меня был мой муж, а не тот, другой, в мыслях которого была только работа.

— У тебя будет все, что ты хочешь. Разве так не было раньше? Я читал твои мысли, выполнял каждый каприз. Я буду проводить с тобой каждый вечер. Каждую ночь. Я умоляю тебя, дай мне еще один шанс.

— Я давала тебе много шансов. Но тебя волновала исключительно твоя карьера. Может быть, ты и читал мои мысли, но ты не замечал, как я плачу в подушку. Ты уходил из дома в шесть утра, приходил в десять вечера и падал с ног от усталости, забывая поужинать. Ты не говорил мне ни слова, когда я стала отказываться от твоих подарков. Ты не сказал мне ничего даже тогда, когда у меня появились другие мужчины! Я хорошо помню, что это была за жизнь. И я не хочу такой жизни. Меня устраивает та жизнь, которой я живу сейчас. Давай будем взрослыми людьми. Невозможно вернуть былых чувств. Я знаю, что тебе больно. И, поверь, мне сейчас не легче.

— Ты хочешь, чтобы я встал перед тобой на колени?

Марика удивленно подняла брови, посмотрев на то, как Константин опускается к ее ногам.

— Боже мой, встань! — Марика взяла его за руки и помогла подняться. — Это слишком!

— А что же тогда не слишком? Как я могу заставить тебя понять, что то, о чем я говорю — правда, от первого до последнего слова?

Марика провела языком по пересохшим губам.

— Дай мне сигарету, пожалуйста, — попросила она.

Константин посмотрел, как она закуривает.

— Знаешь, вчера, когда я нашел эти письма, я прочитал то самое, в котором я описываю нашу первую брачную ночь. Я прочитал один абзац, а потом понял, что могу рассказать это наизусть. Я помню, как нес тебя на руках, как мне мешало твое пышное платье. Я помню, как тебя раздевал. Моя уверенность в себе куда-то испарилась, я думал, что могу быть слишком грубым. Ты казалась мне чем-то, сделанным из воздуха, чем-то, к чему нужно прикасаться с такой осторожностью, на которую не способен ни один смертный. Я думал о том, что ты со мной сделала, и ответа не находил. У меня словно… что-то появилось внутри. То, что оживает только тогда, когда ты рядом. — Он достал сигарету, помял ее в пальцах. — Если бы в нашу память можно было встроить видеокамеру, получился бы неплохой фильм.

Марика отвернулась.

— Ты ведь знаешь, что я не смогу сказать тебе «нет», — проговорила она тихо.

— Потому что я не хочу, чтобы ты говорила «нет». Посмотри на меня. — Он осторожно сжал ее лицо в ладонях. — Я люблю тебя. Если захочешь, я повторю эту фразу сто, тысячу, миллион, бесконечность раз. Я хочу быть с тобой. Ты — единственная женщина на этом свете, которая мне нужна. Я устал искать твое лицо в толпе чужих лиц, устал от пустых попыток найти хотя бы часть тебя в других женщинах. У меня есть все. Но пока у меня нет тебя, то я беднее самого бедного человека на свете.

Константин прикоснулся к ее губам, сначала легко, будто пробуя на вкус, а потом более уверенно, и Марика ответила на поцелуй, скользнув руками под его плащ. Но через пару секунд она отстранилась.

— Здесь полно народу! — сказала она с отвращением. — Ты знаешь, что я не люблю подобное поведение на людях!

— Почему бы нам не поехать ко мне?

— Лучше ко мне. Асаф укатил в командировку. Вернется в начале следующей недели. И ты сможешь посмотреть, как я живу.

… Марика включила свет в прихожей и, оглядевшись, сняла пальто.

— У меня тесновато, — сказала она. — Но тебе должно понравиться.

Она кивнула самой себе и, присев на небольшой табурет, начала снимать сапоги. Константин повесил плащ и осмотрелся.

— Действительно, уютно, — согласился он. — Чем-то похоже на мою старую городскую квартиру.

— Ты бы согласился переехать обратно в город?

— Только если это будет двухсотый этаж, где не будут слышны звуки с улицы.

Марика рассмеялась и поднялась, расстегивая жакет, но гость остановил ее.

— Что? — спросила она удивленно.

— Позволь… дальше я сам.

— Да, конечно. Я помню, просто… это было так давно.

— Пойдем. Здесь прохладно.

Марика взяла Константина за руку.

— Я не хочу включать свет, — сказала она. — Я перестала любить искусственный свет. Но зато у меня есть свечи. Хочешь, я зажгу?

— Хочу. Но не сейчас.

Константин обнял ее и провел рукой по ее спине в поисках «молнии», но Марика снова взяла его за руку и провела вглубь комнаты.

— Я чувствовала, что все так закончится, — сказала она. — И все равно пришла, черт возьми.

— А я был уверен в том, что все так закончится. Думаю, и ты тоже. Иначе бы ты осталась дома. Верно?

— Верно. — Она присела на край кровати. — Иди ко мне. Пожалуйста.

— Но ведь я еще не сказал тебе, как сильно тебя люблю.

Марика недоумевала пару секунд, глядя на то, как ее гость второй раз за этот вечер отпускается перед ней на колени, но на этот раз не от безысходности.

— Он, — Константин сделал многозначительную паузу, — не целует тебе ноги?

— Нет. Он считает, что это унизительно.

— Глупец. Иногда одним лишь жестом можно передать то, чего словами не передать никогда.

 

Глава 26

Забытые ощущения обычно возвращаются медленно, шажок за шажком, и в этом есть что-то издевательское, потому что хочется испытать все и сразу. Именно такого возвращения ожидала Марика; первые несколько минут она медлила, прислушиваясь к себе и размышляя о том, правильно ли поступает. Но был ли смысл размышлять об этом? Пути к отступлению были отрезаны еще тогда, когда она приняла приглашение. Она не сомневалась, не мучила себя выдуманными доводами, а просто согласилась.

Почему она это сделала? Она была уверена в том, что за семь лет к этому человеку у нее выработался стойкий иммунитет, и его слова не действуют на нее так, как раньше. Но она согласилась. Зачем? Ей надоела теперешняя жизнь, а Константин позвонил как раз вовремя — и вот она, эта возможность бездумно броситься в другую сторону? Этот поступок казался Марике насквозь женским и совершенно нехарактерным для нее. Никогда, даже во время самых тяжелых периодов в своей жизни, она не позволяла себе искать утешения в объятиях мужчин. Тем более, бывших мужчин.

Хотя Константин, конечно, имел особый статус. Почти всех своих бывших мужчин Марика по праву считала не то чтобы недомужчинами, но людьми, которые не подходят ей по стилю жизни и складу характера. Ее мужчина должен был быть таким же упорным, сильным и стремительным, как она, он не должен ей ни в чем уступать. Они должны дополнять друг друга, поддерживать в моменты слабости, радоваться в те периоды, когда улыбается удача. Константин выделялся из этого стада. Он даже не был его частью.

Марика до сих пор не могла сказать с полной уверенностью, по какой причине распался их брак. По причине того, что она не смогла найти в нем идеал? По причине того, что он, несмотря на мягкое отношение к ней, был сильнее? По причине того, что в тот момент, когда он больше всего нуждался в ней, она расценила это как слабость?

Константин имел особый статус. Имел? Имеет?

Константина вполне можно было сравнить с другими мужчинами — благо, Марике было, с чем сравнивать. При желании она могла бы создать собирательный образ идеального мужчины. Идеальным ее бывший муж не был, хотя к идеалу был близок. В нем была другая деталь, казалось бы, маленькая и незаметная, но такая важная для женщины. Она не только не боялась чувствовать себя слабой рядом с ним, но и впервые — да и, наверное, единственный раз в жизни — осознавала, что ей это нужно. Он не пускался в объяснения, не докучал предложениями помощи. Он просто был рядом. Так делали многие из ее мужчин, но она чувствовала себя спокойно только тогда, когда речь шла о нем. И этого она не могла найти ни в ком, хотя склад ее ума не позволял ей верить в «единственных».

… В тот вечер, когда они встретились впервые, Константин не произвел на нее особого впечатления. То есть, впечатление он, конечно, произвел: он выглядел снобом, таким, которые считают свой вкус и свои манеры идеальными и не снисходят до людей, уровень коэффициента умственного развития которых находится ниже отметки в сто сорок единиц. Кроме того, он был пьян, а Марика на дух не переносила пьяных мужчин. Высокомерное и самодовольное выражение его лица — «я все равно умнее и успешнее вас, и меня не волнует, что вы об этом думаете» — дополняло картину. Марика решила, что он либо сын богатого отца, либо финансист в начале своей карьеры, как раз в тот период, когда амбиции еще не полностью направлены в русло практических достижений. О своей работе он рассказал ей только через несколько месяцев, причем без особого желания и только потому, что она упрашивала его это сделать. И своим рассказом поверг ее в легкий шок.

Сначала встречи с Константином были для нее глотком свежего воздуха — она получала возможность отвлечься от мыслей по поводу неудачно закончившегося романа. Выяснилось, что новый знакомый имеет полное право на высокомерное поведение (которым, впрочем, нередко грешила и она): широта его кругозора и уровень его интеллекта внушали уважение, и Марика могла сравнить этот уровень со своим, чего раньше никогда не делала — за ненадобностью. Константин был так же умен, как и она, а, может, даже и умнее, но впервые ее не раздражал факт того, что мужчина в чем-то ее превосходит.

Они бродили по городу, разглядывая витрины магазинов, иногда заходили туда для того, чтобы сделать пару нужных, а порой и совершенно бессмысленных покупок и обсуждали все темы на свете. Очень скоро Марика уверилась в том, что с этим человеком она может говорить свободно о чем угодно, и он ее поймет. Если бы она верила в такую глупость, как дружба между мужчиной и женщиной, то ее другом стал бы Константин, ибо более подходящей кандидатуры найти было нельзя. Иногда Марика поднимала личные темы — к примеру, рассказывала о своем бывшем мужчине. Константин не говорил о том, что ему не нравится это обсуждать, но был немногословен и старался перевести разговор на другую тему в первый же удобный момент.

Больше всего в «единственном кандидате на пост мужчины-друга» Марику удивляло то, как он себя держит. Константин вел себя с ней вежливо, так, как, наверное, вели себя с дамой аристократы викторианской эпохи. Он подавал ей руку, когда она выходила из машины, подвигал ей стул в ресторане, открывал дверь магазина или кафе, пропуская ее вперед. И при этом никогда не делал даже намека на то, что им надо стать ближе. В какой-то момент у Марики промелькнула мысль о том, что он предпочитает мужчин, но мысль эта ее насмешила.

Когда Марика показала Константину свою диссертацию, он отреагировал неожиданно: попросил объяснить ему некоторые связанные с финансами темы. Марика согласилась, и они принялись за дело уже на следующий день. Она принесла в уютное кафе несколько книг по финансам и примерила на себя роль преподавателя. Сначала ей казалось, что подобная просьба — это всего лишь повод для того, чтобы стать ближе, но она ошибалась. А через некоторое время спросила своего «студента», изучал ли он экономику и финансы до этого — при его занятости было невозможно освоить такое количество материала самостоятельно. В ответ на это Константин покачал головой, ответив, что его просто интересует финансовая сфера, а потом признался, что когда-то подумывал поступить на заочное отделение экономического факультета. Марику это не удивило, и она считала, что он преуспел бы: новую информацию Константин схватывал налету, а если чего-то не понимал, то достаточно было объяснить ему еще раз.

Марика всегда считала себя прилежной студенткой: об этом говорил и отличный диплом бакалавра, и степень магистра, которую она планировала закончить не хуже, но его упорство и усидчивость каждый раз поражали ее. С такими подарками природы, как великолепная память и умение воспринимать большое количество новой информации, он мог бы стать лентяем, полностью положившись на эти дары, как делают многие. Но он с такой педантичностью делал все задания, так упрямо докапывался до сути во всех непонятных темах, что Марика даже немного завидовала ему.

Она влюбилась в него гораздо раньше, чем осознала, что влюблена. Это произошло незаметно — так, как приходят день и ночь, по велению каких-то природных сил. Ей было так легко с ним, что порой она ощущала его частью себя, кем-то, кто дополняет ее. Она все чаще ловила себя на мысли, что ее восхищают некоторые черты его характера и видела в этом стимул для того, чтобы развить их и в себе. Константин притягивал ее тем, что в нем все было равновесно: духовное гармонировало с интеллектуальным и физическим, и он тщательно поддерживал это равновесие, уделяя всем областям должное внимание. Все в нем было естественно, без единого намека на фальшь, хвастовство, бахвальство. Он был полон чувства собственного достоинства, уверенности в себе, но при этом никогда не изменял своей вежливости. Эта сила и подкупила Марику: спокойная, казавшаяся бесконечной, как океан, подпитываемая изнутри, а не такая, которую черпают из окружающих. Константин был состоявшимся человеком, отдельной ячейкой, которая хоть и находится среди других ячеек, но имеет твердое, как сталь, ядро, на которое нельзя воздействовать снаружи.

Пару недель Марика размышляла о том, стоит ли ей первой заговаривать о своих чувствах. Впервые в жизни она боялась ответа «нет». Точнее, впервые в жизни она задумалась о том, что мужчина может ей так ответить. В том, что Константин влюблен в нее как мальчишка, она не сомневалась: он умел скрывать усталость, головную боль и плохое настроение, но это у него скрывать не получалось. Она выключала свет в спальне и долго лежала без сна, думая о том, что в последнее время ей хочется оставить учебники по финансам и поцеловать его — и от этих мыслей внутри оживало что-то щемящее и сладкое. Пару раз Марике в голову приходила мысль о том, что при всех его знаниях, интеллекте и способностях он окажется плохим любовником. Но в это она не верила, ибо знала: плохие любовники — это либо выдумка неумелых любовниц, либо результат близости без любви.

Когда после долгой болезни Марика решила пригласить Константина к себе домой, то весь день провела в приготовлениях. Был перерыт весь гардероб, были выпотрошены все коробки с обувью. Наконец, Марика краем глаза заметила в шкафу купленное пару месяцев назад платье, которое еще ни разу не надевала — оно было слишком вызывающим. Она достала платье, оглядела его и после недолгих раздумий остановила выбор на нем. Потом она возвращалась к этому моменту и думала, что была слегка не в себе. Во всяком случае, когда она открывала дверь своему гостю, ее легонько потряхивало — то ли от предвкушения того, что будет дальше, то ли от волнения.

Наверное, в тот момент она и Константин испытали то же самое: непреодолимое притяжение, напоминающее электрический разряд. Марика уже забыла про приготовленный ужин, и в ее голове носилась только одна мысль: почему они тянули, находили какие-то отговорки, откладывали момент, которого оба так ждали? Зачем она так долго выбирала платье, ведь она могла открыть ему дверь без одежды, и он бы понял все, что должен понять? А он целых полчаса отглаживал свой воротничок специально для того, чтобы ее подразнить? Ей мучительно хотелось схватить его за рубашку и рвануть так, чтобы пуговицы разлетелись по полу, но Марика этого не сделала. Она медленно расстегивала пуговицы одну за другой, глядя ему в глаза, и пыталась осознать, что происходящее реально, а не является плодом ее воображения.

На вопрос о том, что являет собой хороший любовник, Марика вряд ли смогла бы дать конкретный ответ. Тот, кто чувствует женщину, понимает, что ей надо, без слов, думает сначала о том, что доставляет удовольствие ей, а потом уже себе? С того вечера к этому списку прибавился еще один критерий, о котором Марика до этого не думала.

Ощущения в процессе занятия любовью представлялись ей волной, которая то поднимается, то опускается, в конце концов, достигая своего пика. Но ей никогда не приходилось испытывать ощущение, которое можно было бы назвать вторым дном, путем к чему-то, что находится выше пика этой волны.

В первый раз, как ей показалось, Константин был немного нетерпелив, но для нее приоткрылась завеса над этим ощущением. Марика и не представляла, что такое возможно: каждый раз, когда она прижималась к нему и сосредотачивалась на ощущениях в стремлении сохранить их хотя бы на пару минут, внутри открывалось что-то новое, по глубине не сравнимое с испытанным раньше. Марика вряд ли нашла бы слова для того, чтобы описать эти ощущения. Она могла только восстановить в памяти обрывки, которые без труда складывались в цельную картину и заставляли испытать это чувство снова.

Она помнила, как откидывала голову на подушку, подставляя поцелуям шею и не убирая с лица растрепавшиеся волосы, просила его не останавливаться, хотя через долю секунды уже пыталась увернуться и умоляла его: «Пожалуйста, не надо, еще чуть-чуть — и я точно сойду с ума!», а потом мешала венгерский с польским, говоря сущую бессмыслицу. Когда же Константин, которого она уже несколько раз за эти долгие — сколько же прошло? — минуты успела назвать и мучителем, и чудовищем, и любимым, позволил ей разбить стены этого бездонного лабиринта, она прикусила губу до крови, безуспешно пытаясь сдержать рвавшийся наружу крик, и на несколько секунд потеряла сознание. Он изучал ее лицо — изучал так, будто смотрел на самую красивую в мире картину — после чего наклонился к ней и поцеловал.

— Я не испытывал подобного ни с одной женщиной, — сказал он, и Марика, которая в другой момент сочла бы эту фразу верхом пошлости, если не откровенной ложью, безмолвно кивнула. Она бы могла ответить ему то же самое, но сил для того, чтобы говорить, у нее не было — она чувствовала себя абсолютно опустошенной. Что не мешало ей думать о том, что это будет длинная ночь, и она не испытала и малой доли того, что ей предстоит испытать.

Потом они лежали, обнявшись, целовали друг друга, смеялись, пытались поправить простыни, лазали под кроватью в поисках затерявшихся подушек. Марика говорила, что надо хотя бы ради приличия взглянуть на приготовленный ужин, а, может, даже и перекусить. Константин просил ее решить, кем же он для нее является — чудовищем, мучителем или любимым, шутил насчет ее лингвистических познаний и демонстрировал расцарапанные плечи. Марика продемонстрировала прокушенную губу и пригласила гостя на кухню — отдать должное ужину.

… За эти семь лет в ее бывшем муже ничего не изменилось. Он остался таким же нежным, так же тонко чувствовал ее, как раньше. Правда, Марике показалось, что в нем появилось что-то более глубокое, мудрое, спокойное, которым он хотел поделиться с ней. Когда-то они могли проводить наедине долгие часы, будто специально растягивая время, и медленно наслаждаться друг другом. Так было и на этот раз, только теперь Марика гораздо острее чувствовала каждое мгновение и жадно впитывала происходящее.

— Я мог бы умереть ради того, чтобы насытиться тобой, — шепнул он ей, и она вспыхнула — Константин был единственным мужчиной, откровенность которого, пусть и совершенно естественная, как и все, сказанное им, каждый раз заставляла ее краснеть.

— Только после того, как умру я, — ответила она и подумала о том, что сейчас действительно могла бы умереть, но не до того, как она снова прикоснется к этому забытому чувству опустошенности.

… Уже пару минут Марика осторожно расчесывала волосы пятерней, но подавать голоса не торопилась. Она полулежала, облокотившись на подушку, и разглядывала лежавшего на расстоянии вытянутой руки от нее Константина. Он тоже молчал, вероятно, ожидая, что она заговорит первой.

— Наверное, мне следует предложить тебе выпить, — наконец, сдалась Марика. — Хочешь?

— Прямо сейчас? — спросил он рассеянно. — Не хочу.

— А чего же ты хочешь? — улыбнулась она.

— Я хочу, чтобы ты вернулась туда, где была несколько минут назад. — И Константин положил ладонь на покрывало рядом с собой. — А я вернусь в ту реальность, где я был несколько минут назад. Самым лучшим вариантом было бы не возвращаться оттуда вообще, но утром мне, увы, придется это сделать.

— Так уж и быть, — согласилась Марика и легла, обняв подушку. — Но потом мы выпьем.

Константин погладил ее по волосам, коснулся лба и медленно провел пальцами ниже, до губ и шеи.

— Я расскажу тебе, какой сон снится мне почти каждую ночь, — сказал он. — Я просыпаюсь, а ты спишь рядом со мной. Так, как и было раньше. На часах начало шестого, я выключаю будильник, надеясь, что он тебя не разбудил. Одеваюсь, спускаюсь вниз, пью кофе. А перед тем, как уйти, я снова поднимаюсь в спальню. Целую тебя и шепотом желаю хорошего дня. И в тот момент, когда я поднимаюсь, я испытываю непередаваемо сильное чувство страха. Мне кажется, что тебя в спальне не будет. А потом я просыпаюсь. И это такое же утро, на часах начало шестого. Только тебя рядом нет. — Он помолчал. — Я, наверное, тебе ни разу не снился. Да?

Марика подвинулась чуть ближе к нему, и он обнял ее за плечи.

— Снился, — ответила она. — Хочешь, расскажу?

— Конечно, — согласился Константин.

— Помнишь, мы во время свадебного путешествия жили в замке в Баварии? Мне снилось, что мы ужинаем. Мы сидим на открытой веранде, вокруг ни души. Уже давно стемнело, стало прохладно. Ты снимаешь пиджак и предлагаешь мне его, но я отказываюсь. Через пару минут ты говоришь, что я могу простыть, и это испортит мне всю поездку. Но я говорю, что мне не холодно. А потом мне действительно становится холодно, и я говорю тебе: «Ладно. Так уж и быть. Если джентльмен решил замерзнуть, то я приму его пиджак». А ты улыбаешься и говоришь: «Вот. Так-то лучше. Теперь нам обоим будет теплее».

Марика поднялась и, подойдя к окну, приоткрыла шторы.

— Подумать только, — снова заговорил Константин, — мы целых три месяца разъезжали по Европе. А сейчас я и представить себе не могу, что можно провести три месяца вот так — гулять и ничего не делать.

— Как это — ничего не делать? У нас было много дел! Мы изучали достопримечательности, ходили по магазинам, покупали одежду и книги, исследовали рестораны, театры, музеи и картинные галереи. А в оставшееся время мы занимались любовью. У нас было много оставшегося времени, так что мы были постоянно заняты, — добавила она после паузы.

Марика села в кресло у окна. Она наклонилась вперед, и свет луны упал ей на лицо.

— Я хочу задать тебе вопрос. Личный. Можно? — спросила она.

— Ты можешь задать мне хоть тысячу самых личных вопросов.

— После меня у тебя были женщины? То есть, такие… ты понимаешь. Не только ради секса.

— Неужели ты считаешь, что я способен встречаться с женщиной только ради секса?

Она замотала головой.

— Конечно же, нет! Я плохо объяснила.

— Я понял, о чем ты. Были. Но это были не те женщины. Кроме одной, пожалуй.

Марика выслушала рассказ о Лие, ни разу не перебив Константина и не произнеся ни единого звука.

— Я не верю в случайности, — сказала она задумчиво. — Все, что происходит, должно было произойти.

Константин кивнул.

— Как поживает твой… мужчина? Асаф, ты так его назвала? Если ты заговорила о детях, то, значит, у вас все хорошо. Повторюсь, я очень рад за тебя.

Выслушав эти слова, Марика слегка сгорбилась и вздохнула, после чего поднялась.

— Наверное, я соглашусь выпить. Виски тебя устроит? Мне не хочется идти на кухню за выпивкой.

— Да, конечно. — Он улыбнулся. — Ты держишь виски в спальне? Пьешь по ночам? Или по утрам?

— Твой юмор, как всегда, тонок и неуместен.

Константин смотрел на то, как она наполняет невысокие стаканы и, взяв один из них, делает пару больших глотков.

— Да, действительно, шутка была неуместной, — сказал он, изучая ее. — Ты пьешь как алкоголик. И совсем не как женщина, которая собирается завести детей.

Марика сделала еще один глоток и, снова устроившись в кресле, взяла с подоконника пачку сигарет.

— Ты, помимо всего прочего, еще и куришь, — снова заговорил он. — Мне кажется, я чего-то не понимаю.

— Кто же, как не ты, говорил мне, что плохие привычки делают жизнь приятнее, когда я уговаривала тебя оставить алкоголь и сигареты? Я решила, что в моей жизни не хватает приятных вещей.

— Понимаю, но не ты ли говорила мне о своих далеко идущих планах?

Она закурила, глубоко затянулась, выпустила дым через ноздри.

— Хорошо, я расскажу тебе о своих далеко идущих планах, — сказала она. — Начнем с того, что я уже давно не общаюсь с Асафом. Лет пять, если не больше. Мы жили вместе около года. Хотя нет — месяцев семь-восемь. После этого я выгнала это ничтожество, потому что оно только и делало, что тратило мои деньги. Их у меня достаточно, но это еще не значит, что я позволю кому-то садиться мне на шею. Он плакал, просил у меня прощения, покупал цветы, ползал передо мной на коленях. Но к тому времени он мне настолько опостылел, что мне было абсолютно все равно. Расставшись с ним, я с головой ушла в работу. Начинала новые проекты, заканчивала их и начинала новые. За пару лет я достигла таких успехов, о которых в свое время даже не смела и думать. Я вкладывала в недвижимость, заключала сделки, подсчитывала прибыль. Я начала писать докторат, преподаю основы финансового анализа. Мне хотелось занять себя до конца, сделать так, чтобы в моих сутках не было ни одной свободной минуты, чтобы у меня не было времени дышать и думать о том, что все, что у меня есть — это цифры, акции, деньги и биржа. Я говорила себе, что сделала выбор в пользу карьеры. Не всем стоять у плиты и нянчить детей. Я убеждала себя в том, что я — успешная деловая женщина, которая сделала карьеру в мужском мире денег, и теперь иду, на шаг, а то и на два опережая самых умных и расчетливых финансистов. Но когда я ложилась спать в два ночи для того, чтобы встать через три-четыре часа и снова куда-то помчаться, я смотрела на телефон и думала о том, что хочу позвонить тебе.

Константин к тому времени уже сидел на кровати, сложив руки на коленях, и разглядывал стоявший у его ног стакан.

— Почему ты не позвонила?

— Я считала, что это будет проявлением слабости. Ты знаешь, я редко отступаю от принятых решений.

— Да, вопрос был лишним. Я ждал именно такого ответа.

— Был период, когда мои дела шли не очень гладко. Состояние у меня было подавленное, я не знала, что делать, мне было необходимо что-то изменить, может, встретиться с кем-то, поговорить. Тогда ощущение того, что я ошиблась, сказав тебе тогда о своем уходе, стало особенно сильным, и я сказала себе: я вернусь домой и позвоню тебе. В тот день я поехала на биржу, мне надо было уладить кое-какие дела в конторе, потому что мой секретарь был в отпуске. На бирже я встретила Эвана. Мы разговорились, и он рассказал мне, что ты встретил чудесную девушку — правда, совсем тебе не подходящую — и скоро на ней женишься, так как выглядишь абсолютно счастливым. Вечером того же дня мне позвонил один из моих коллег и предложил помощь в устройстве проекта. Проблема была решена, дела снова пошли в гору, но у меня было такое чувство, будто у меня выбили почву из-под ног. Конечно, у меня были мужчины, много. Но все они были лишними, ненужными. Только для того, чтобы быть, но не больше.

Константин поднялся, взял стакан и сел в кресло напротив нее.

Марика закурила в очередной раз и снова ссутулилась, опершись локтями на колени.

— Ну, а потом — старая известная песня. Я начала выпивать по вечерам, курить по паре сигарет в день. Потом стала пить чаще, купила пачку. Теперь я курю почти пачку в день. Правда, пью в последнее время реже. С утра болит голова, если выпью лишнего.

— И спорт, судя по всему, ты тоже забросила?

— Нет, что ты. Я просто занимаюсь реже. Ну, сегодня мы с тобой уже выполнили двухдневную норму, и это только начало, — улыбнулась она.

— А пить тебе не надо. И курить тоже. Это, по меньшей мере, портит цвет лица.

Марика взяла со стола небольшое зеркало и внимательно оглядела себя.

— Я жутко выгляжу, — сказала она. — У меня не только ужасный цвет лица, но и куча морщин. По мне истосковался пластический хирург.

Константин посмотрел на нее. На лице Марики можно было разглядеть разве что следы недостатка сна и усталости, свойственные успешным людям. Ее кожа по-прежнему была идеально гладкой, если не считать легкой тени мимических морщин вокруг глаз. Аристократическая бледность, которую сейчас нарушал нежный румянец, не приняла болезненного оттенка, контур губ до сих пор был четким, а сами губы по-прежнему были полными и чувственными, и, казалось, вот-вот их уголки дрогнут в насмешливой и дерзкой улыбке. Разве что наглец дал бы Марике больше тридцати.

— Это неправда, — заговорил он.

— Тебе тридцать четыре, Константин, а мне тридцать восемь, — ответила она. — Сколько бы я ни поддерживала себя в форме, сколько бы ни тратила денег, времени и сил на спорт и косметические процедуры, я старею. — Она опустила глаза и, как ему показалось, всхлипнула. — Скоро от всего этого не останется и следа. Мне скоро сорок, понимаешь? А что у меня есть? Швейцарский счет? Тысячи долларов, которыми исчисляется мое состояние? Что я сделала помимо всего этого? Мой брат женат, у него двое детей. А что сделала я?

Он взял ее руки в свои.

— Я часто задаю себе подобные вопросы, но время не повернуть вспять, как бы мы этого ни хотели.

Она осторожно убрала руки и посмотрела на него.

— Ты до сих пор считаешь меня красивой? — спросила она тихо.

— Я считаю тебя самой красивой женщиной на свете, потому что я люблю тебя. — Он снова сжал ее пальцы. — Скажи мне, что у меня есть возможность вернуть то, что было. Ты знаешь, как это мне нужно.

— Мы не сможем вернуть то, что было. Люди не умеют этого делать.

— Тогда скажи мне, что ты хотя бы немного разделяешь мои чувства. Я прошу тебя. Умоляю, если хочешь. Ты можешь не отвечать. Просто кивни, улыбнись, посмотри на меня, дай мне какой-то знак. Весь мой мир, вся моя жизнь сосредоточена в тебе. Мне нельзя было отпускать тебя. Это была самая страшная ошибка, которую я когда-либо совершил.

Марика положила ладонь ему на лоб.

— Мне нужно время, — сказала она. — Мне нужно успокоиться и обдумать все хладнокровно. Обещаю, через несколько дней я обязательно отвечу тебе. Но не сейчас.

— Я буду ждать целую вечность, если это потребуется.

— Ну, вот и хорошо. — Марика поднялась. — Спать мне расхотелось. Может, ты хочешь взглянуть на черновик диссертации?

— Конечно. Как же ты пренебрежешь мнением такого эксперта, как я? Но только не сейчас. Сейчас я сделаю то, что уже давно замышляю.

Вопрос «что?» Марика так и не задала, потому что через секунду Константин подхватил ее на руки. Она взвизгнула — то ли испуганно, то ли восхищенно — и вцепилась в его плечи.

— Что с тобой? — рассмеялся он. — Тебя давно не носили на руках?

— Если честно, я уже и не помню, когда удостаивалась такой чести в последний раз.

— А ты говоришь — выпить, диссертация. Нужно срочно исправлять положение, а диссертация будет потом. — Он поцеловал ее в шею и осторожно опустил на кровать. — Ты пахнешь так же, как и раньше. Я тебе говорил?

— Нет, — улыбнулась она, забираясь с ногами на кровать. — Но я обижусь, если все закончится словами!

 

Глава 27

Константин снял солнцезащитные очки, разглядывая рисунок, поморщился, прикрыв глаза ладонью, и снова надел их.

— В очках слишком темно, а без них солнце слепит глаза, — уведомил он Берту. — Давайте продолжим после обеда.

— Думаю, это хорошая идея, сэр, — ответила та. — Хотя, конечно, было бы неплохо посидеть на свежем воздухе, пусть сегодня и жарковато.

Константин согласно кивнул и сел в одно из плетеных кресел у стола.

— Погода отличная. — Он взглянул на небо. — Знаете, что? Я поеду в Европу. На месяц. Несколько дней на каждую страну. Возьму небольшую сумку, фотоаппарат, несколько книг, компьютер и поеду отдыхать.

Берта взяла графин с апельсиновым соком и наполнила стаканы.

— Ах, сэр. Если бы я когда-нибудь могла позволить себе вот такую вот экскурсию по Европе. Я была только в Италии, Франции и Испании, и еще в Праге и Венгрии — проездом.

— Так едемте со мной. А в Италии мы пойдем в оперу. Что скажете?

— Я бы с удовольствием поехала с вами, сэр. Но мне кажется, что вам лучше поехать одному. У вас найдутся и дела, и пища для размышлений.

— Вы правы. — Константин сцепил пальцы и посмотрел на цветущие кусты. — Вы только посмотрите, как тут все разрослось! И цветет. Может, посадить еще розы? Боже мой, да это верх безделья — думать о том, что надо покопаться в саду…

— Что вчера сказала доктор? — спросила Берта, освобождая от упаковки лежавший на столе круглый пирог.

— О, новости у меня хорошие. Слава Богу, никакой биопсии мне делать не надо. Даже если это и опухоль, то доброкачественная. Наверное, она сделала такие выводы из того, что я до сих пор не ослеп, а голова в последнее время у меня болит все реже и реже. — Константин пожал плечами, выражая недоумение. — Все же чудаки они, эти врачи. Сначала напугают до смерти, а потом говорят: все в порядке, жить будете. Если, конечно, не умрете.

Берта прислушалась.

— Звонит телефон, сэр, или мне кажется? — спросила она.

— Не слышу. Я подойду к аппарату. Может, позвонят еще раз.

Экономка проводила его взглядом и взяла лежавшее на столе вязание.

Константин отсутствовал пару минут, за которые звонивший вполне мог повторить попытку.

— Сэр? — позвала Берта, повернувшись к открытым дверям веранды.

Ответом ей была тишина, а поэтому она поднялась и, оставив вязание, отправилась в дом.

Константин стоял у окна рядом со столом, на котором стоял телефонный аппарат. На секунду Берте показалось, что ему нехорошо — он смотрел на телефон, и на его лице прочно застыло выражение не то недоумения, не то легкого шока.

— Сэр? — повторила она. — С вами все в порядке?

— Помолчите, сделайте одолжение, — попросил он и нажал кнопку автоответчика. — Я хочу послушать это еще раз.

— Где же ты можешь быть в такой час, да еще в выходной? — произнес женский голос. — Думаю, ты просто сидел на веранде и не слышал телефонного звонка. Или же ты еще спишь. Я знаю, тебе сейчас нужно много спать и восстанавливать силы. Во всяком случае, ты прослушаешь это сообщение. Или же не прослушаешь, я сделаю тебе сюрприз, потому что я еду к тебе. После того вечера я много размышляла о тебе, о себе, о наших отношениях и пришла к выводу, что нам следует поговорить. Я жалею о некоторых вещах, которые сказала тебе тогда. Да и вообще, я жалею о многих вещах, которые тебе говорила, и о многих вещах, которые делала. Я понимаю, что мне надо было быть терпимее и мудрее. И еще… — Женщина замолчала на пару секунд, после чего продолжила: — Мы поговорим об этом, когда я приеду. А потом нам предстоит нанести важный визит.

Автоответчик щелкнул, и аппарат повторил стандартную запись, сделанную хозяином дома:

— Здравствуйте. Я не могу ответить на ваш звонок по определенным причинам. Если вы оставите мне сообщение, я обещаю перезвонить сразу же после того, как прослушаю его. Если это дело, которое не терпит отлагательств, вы можете позвонить на мой сотовый телефон. Его номер вы можете набрать автоматически, нажав цифру «3». Убедительно прошу вас не оставлять сообщения рекламного характера.

Константин положил трубку и присел в кресло рядом со столом.

— Это… была госпожа, сэр? — спросила Берта осторожно.

— Да, это была госпожа, — ответил он, достав сигареты и подвинув к себе пепельницу.

Берта достала из-под стола табуретку с мягким сиденьем из темно-зеленого атласа и села напротив него.

— Но… не понимаю. Вы снова вместе? — задала она очередной вопрос.

— Я бы тоже хотел знать ответ на этот вопрос, — ответил он.

Звонок в дверь заставил Берту подняться, но Константин оказался быстрее.

— Я открою, — сказал он.

Марика была одета в длинное платье из белого шифона, поверх которого был накинут легкий плащ. В руках она держала сумочку и большую соломенную шляпу.

— Доброе утро, — поздоровалась она, посмотрев на Константина поверх больших и немного старомодных солнцезащитных очков. — Весна уже на подходе. Ну? Ты сидел на веранде или спал?

— Я сидел на веранде. Прошу прощения, я даже не успел переодеться.

— Ничего страшного. Главное, ты дома. — Она подала ему руку. — Ты выглядишь лучше, чем во время нашей последней встречи, хотя вид у тебя до сих пор усталый.

— Проходи.

Марика сняла очки и, сделав пару шагов вглубь гостиной, огляделась.

— Тут все так же, как и раньше… — сказала она задумчиво, изучая обстановку. — Господи, тут все точно так же, как было семь лет назад…

Константин прикрыл дверь и, подойдя к ней, остановился у нее за спиной.

— Теперь, когда ты появилась здесь, все действительно так же, как и раньше. — Он обнял ее за плечи. — Теперь все так, как должно быть.

Подошедшая Берта несколько секунд изучала Марику так, будто боялась, что та исчезнет. Гостья протянула ей руки.

— А вот и вы, Берта, — сказала она тепло. — Я скучала.

— И я скучала, — ответила та тихо. — Дайте-ка мне на вас посмотреть. Как вы похудели! И вы, верно, не завтракали?

Марика сделала было попытку уверить экономку, что она не голодна, но успехом попытка не увенчалась. Берта взяла ее за руку и повела на кухню.

— Идемте, вы должны позавтракать. Я приготовлю вам салат, и у меня есть свежий апельсиновый сок.

— Пока ты будешь завтракать, я переоденусь, — сказал Константин. — Или ты хочешь подняться со мной? Я покажу тебе новую мебель в спальне.

— О нет, нет, — покачала головой Марика, улыбнувшись. — Если я поднимусь с тобой, твое переодевание затянется надолго. Кроме того, апельсиновый сок гораздо соблазнительнее новой мебели. И нам с Бертой есть, о чем поговорить.

… Когда стол был накрыт, Берта села напротив гостьи и несколько минут наблюдала за тем, как она аккуратно подхватывает вилкой кусочки огурца с тарелки.

— Как вы поживаете? — заговорила экономка.

— В целом хорошо, — ответила Марика. — Лучше расскажите о себе. Что у вас нового? Как поживает ваша сестра? Как внуки? Дитрих уже учится в школе?

— Да. Анна говорит, что он очень способный мальчик. С Божьей помощью, все здоровы, и все меня радуют. Да разве может быть иначе? — Берта помолчала. — Хозяин очень нуждался в вас все это время. Но, думаю, вы и без меня об этом знаете.

Марика ограничилась легким кивком.

— Тут, конечно, бывали женщины. Но я чувствовала, что вы вернетесь. Я не говорила ему об этом, но, думаю, он это чувствовал. Сердце нас не обманывает.

— С тех пор утекло много воды, но мне хочется… — На долю секунды она позволила эмоциям отразиться на лице, но быстро совладала с собой и вернулась к еде. — Хочется, чтобы все было хорошо.

— Вы так и не вышли замуж?

Марика взяла салфетку.

— Да что вы, Берта. Давайте посмотрим правде в глаза: мужчине нужна женщина, а не аппарат по деланию денег. Мужчине нужна любовь и дети, деньги он может заработать сам.

— Ну вот, я готов, — подал голос появившийся в дверях кухни Константин. — Похоже, ты еще не закончила завтрак. Может, мне стоит к тебе присоединиться? Нет, пожалуй. Просто посижу с вами.

И он занял один из стульев.

Берта пару секунд смотрела на них, а потом улыбнулась.

— Вот, — сказала она, — теперь все действительно на своих местах.

 

Глава 28

Марика заняла водительское кресло, но заводить машину не торопилась.

— Ты действительно сделала мне сюрприз, — сказал Константин, надевая солнцезащитные очки. — И, к слову сказать, ты позвонила вовремя, потому что я собирался отобедать у Эвана.

— Пустоголовый денежный мешок с кучей деланных амбиций, — насмешливо фыркнула она. — Неужели тебе так скучно, что ты ходишь на субботние обеды к Коганам?

— О, что ты. На самом деле, у меня роман с его женой.

Марика заливисто расхохоталась.

— Эта бородатая шутка смешит меня каждый раз, — проговорила она.

— Я могу узнать, куда ты меня везешь?

— Это сюрприз. — Марика положила руку, в которой она держала ключи, на руль. — Сейчас я кое-что скажу тебе, Константин, только сделай одолжение — не перебивай меня. Как я уже сказала, я много думала после нашей последней встречи. Видишь ли, дело в том, что до того вечера я была уверена в правильности своего решения развестись с тобой, и только сейчас поняла, что это решение было основано на неверных доводах. Ты — замечательный человек, несмотря на то, что порой бываешь невыносим, ты не такой, как все остальные мужчины, и поэтому подход к тебе нужен особый. А мне тогда не приходило в голову, что к какому-то мужчине я могу относиться иначе. Я считала, что это ко мне, к женщине, мужчины должны относиться по-особому. И я размышляла, вспоминала некоторые моменты нашей совместной жизни. Вспоминала наши ссоры, периоды, когда мы не понимали друг друга. И только теперь я осознаю, что почти всегда была не права я, а ты бился головой о стену, которую я, сама того не подозревая, воздвигла собственными руками. Я принимала за слабость твои попытки найти компромисс, злилась, когда ты, стараясь сгладить острые углы, закрывал на что-то глаза. А на самом деле злило меня исключительно то, что ты, в отличие от меня, был достаточно мудр. — Марика вздохнула. — Будь я тогда умнее и прозорливее, я бы не позволила совершить многих ошибок, которые разрушили наши отношения. Если бы я внимательнее приглядывалась к тебе, думала о том, что ты чувствуешь… — Она запнулась. — Не была бы так занята работой, то не подводила бы тебя в те моменты, когда ты нуждался в моей помощи. И уж точно не сказала бы тебе о разводе в тот самый момент, когда я была нужна тебе больше всего. Я все это время уверяла себя, что ты — единственная причина этого развода, а теперь понимаю, что причина во мне. Я дошла до того, что устраивала тебе скандалы по поводу того, что ты якобы не замечал моих любовников… Самая важная вещь оставалась для меня непонятной. Тебе, как и мне, нужен был, прежде всего, надежный тыл. Тебе нужен был человек, который поймет и поддержит. А это очень сложно. Это гораздо сложнее, чем быть умной, веселой, красивой, желанной. Тебе нужна сильная женщина. И в какой-то момент я решила, что я для тебя слишком слаба. Ты поддерживал меня всегда, даже в те моменты, когда тебе самому было так тяжело, что хотелось умереть. А я этого не делала, и обвиняла тебя в слабости. Я приняла за слабость и твое решение отпустить меня тогда, когда я решила уйти, хотя теперь понимаю, что для того, чтобы отпустить любимого человека, нужно быть очень сильным. Я носилась с убеждением, что теперь моя жизнь пойдет на лад, и что я избавилась от человека, который тянул меня вниз. А ты спокойно нес свои чувства семь лет и, веря в то, что мне будет лучше без тебя. Семь лет! Я не знаю ни одного человека, который мог бы любить женщину семь лет, осознавая, что она никогда не будет ему принадлежать. Ты просил у меня дать тебе еще один шанс. Но это неправильно. Это я должна просить у тебя дать мне еще один шанс. И я должна бояться, что ты мне его не дашь, потому что у тебя на это есть полное право. Я была бы рада, если бы у меня появилась возможность перечеркнуть эти семь лет и исправить что-то в наших отношениях, тем самым избежав такого конца. Понимаешь, я…

Константин приложил пальцы к ее губам.

— Послушай меня, — сказал он. — Я не хочу и говорить о том, что из этого правда, а что — нет. Да и ты, думаю, тоже этого не хочешь. Мы оба виноваты в том, что все получилось именно так, но перечеркнуть эти семь лет невозможно. Я знаю, что тебе было нелегко со мной, потому что со мной не может быть иначе. Тебе было нелегко терпеть мою привычку пить, мириться с тем, что я не люблю говорить о работе, осознавать, что мне необходимо много времени для того, чтобы побыть в одиночестве. Мне было нелегко с тем, что ты ставила карьеру на первое место, что ты не хотела детей, что ты просила внимания в те моменты, когда я не мог тебе его уделить. Как ты говорила, в одну реку дважды не войти, и ты была права. Но это ровным счетом ничего не значит, равно как и все слова, которые мы сказали до этого. Я любил тебя, когда мы были женаты, любил все эти семь лет, люблю сейчас и буду любить до конца своих дней. Сколько бы женщин ни появлялось в моей жизни, для меня будешь существовать только ты.

— Я тоже люблю тебя. На самом деле, я никогда никого не любила кроме тебя. Все остальные — шелуха.

Марика наклонилась к нему, поцеловала, потом попыталась отстраниться неуверенным жестом.

— К черту эту поездку, — прошептал он, расстегивая верхние пуговицы ее платья. — Давай останемся дома. Мы можем поехать после обеда. Вечером. Завтра, наконец. Умоляю. Я хочу остаться с тобой наедине.

— Каков негодник, — ответила она рассеянно, но уже через секунду уверенным жестом высвободилась. — Что ты себе позволяешь?! Ты хочешь устроить соседям бесплатный порнофильм?! Хорошо, что ты не раздеваешь меня на шоссе посреди города! Я сотню раз говорила тебе, что не люблю, когда ты делаешь подобные вещи на людях! Что на тебя нашло? Мы не виделись всего семь дней!

— Да, но до этого мы не виделись целых семь лет, — резонно заметил он.

Марика пристегнула ремень безопасности.

— Похоже, нам действительно пора ехать, а то я передумаю, — сказала она. — Приоткрой окно — свежий воздух поможет тебе придти в себя и не сойти с ума от страсти.

Константин положил ладонь ей на бедро, и она повернулась к нему.

— И что же это означает? — спросила она.

— Может быть, ты изменишь свое решение? На мебель действительно стоит взглянуть.

— Во второй раз ты меня уже не застанешь врасплох.

Он откинулся на спинку кресла, положив руки под голову.

— Так уж и быть. Но я буду бдителен и, уж будь уверена, своего не упущу.

… Когда Марика свернула на узкую улочку, чтобы не ехать через центр города, Константин снова заговорил.

— Скажи, куда мы едем? — Он улыбнулся. — Неужели ты все же решила отправиться на обед к Эвану?

Марика со смехом покачала головой.

— О нет, я не хочу портить выходной. Мы едем к маме.

Он бросил на нее недоуменный взгляд.

— С какой целью?

— А разве нужна какая-нибудь цель для того, чтобы ехать к маме?

— Нет, конечно, но… мне неудобно ехать с пустыми руками. Можно было хотя бы купить цветы.

Марика нахмурилась и посмотрела на него.

— Не говори глупостей. Мама будет рада тебе и без цветов. Тем более, что она нас ждет.

— А отец?

Она вздохнула.

— Папа умер три года назад. Сердечный приступ. Ты, наверное, не поверишь, но он не сказал о тебе ни одного плохого слова после того, как мы с тобой расстались. Хотя я думала, что все будет иначе. У вас были периоды, когда вы… не находили общего языка.

— Были. — Константин помолчал, разглядывая в окно проезжающие машины. — Но в одном он был прав — я должен был поменьше думать о себе и больше внимания уделять семье.

— Я хочу сказать тебе только одно: он ценил и уважал тебя. Несмотря ни на что. — Марика бросила взгляд в зеркало заднего обзора. — И он часто говорил мне, что я зря тебя… бросила.

— А ты меня бросала?

Она пожала плечами, выражая, скорее, нежелание продолжать эту тему, чем то, что у нее нет конкретного ответа на этот вопрос.

— Мама, наверное, уже наготовила еды на три полка солдат. Каждый раз, когда я уезжаю от нее, у меня такое чувство, будто я поправилась на пять килограмм.

… Полная улыбчивая экономка провела гостей в зал. В квартире пахло едой — Константин и Марика почувствовали это еще на лестничной площадке.

— Обед у Эвана ничего не стоит по сравнению с одним только запахом, — шепнула Марика, занимая одно из кресел. — У мамы новая экономка, она наняла ее совсем недавно. Захава решила, что ей пора на покой, и мама не стала уговаривать ее остаться.

— Почему-то я думал, что она до сих пор живет в вашем бывшем доме.

— Дом напоминал ей об отце. Вот она и решила переселиться в городскую квартиру. Район тихий, не так уж и далеко от центра, да и все, что нужно, под рукой. — Марика повернула голову. — Мама, мы уже здесь. Прости, мы припозднились.

Невысокая женщина с темными волосами, несмотря на немолодой возраст, лишь слегка тронутыми сединой, вышла из дверей кухни и остановилась, сжимая в руках пуховый платок. Константин поспешно поднялся навстречу, подошел и наклонился к ее руке.

— Добрый день, — сказал он.

Женщина пару секунд продолжала изучать его, не произнося ни звука.

— Здравствуйте, Константин, — ответила она. — Прошу прощения, обед еще не готов. Надеюсь, вы не очень голодны?

— Если ты продолжишь мучить нас этими запахами, то мы точно кого-нибудь съедим, — рассмеялась Марика. — Тебе нужна помощь?

Женщина покачала головой, накинула платок на плечи и присела на край дивана. Легкое, почти неуловимое сходство было между ней и Марикой — от матери она унаследовала разве что миниатюрное телосложение.

Хозяйка дома держалась спокойно и вежливо — так, как обычно держатся привыкшие находиться в обществе люди.

— У нас многое изменилось за это время, — заговорила она.

Марика поднялась.

— Я оставлю вас ненадолго.

Константин поднял глаза на собеседницу.

— Примите мои соболезнования, — сказал он. — Если бы я знал, то обязательно приехал бы.

— Благодарю, но мне легче переживать одной. Думаю, вы меня понимаете.

— Если честно, я чувствую, что какие-то вещи между мной и ним остались недосказанными.

Мать Марики тронула платок и поправила его на плечах.

— Даже если он держал на вас зло, Константин, в чем я сомневаюсь, то он простил вас. Впрочем, зачем ворошить прошлое? Давайте поговорим о вас. Надеюсь, у вас все хорошо?

— Я бы не говорил с полной уверенностью, но чувствую, что все в скором времени наладится.

— Все обязательно наладится. — Она кивнула в том направлении, куда несколько секунд назад ушла Марика. — С вами хочет познакомиться молодой джентльмен.

Константин повернулся и встретился взглядом с мальчиком, которого держала за руку Марика. Мальчик смотрел на него серьезно, немного насупившись.

— Здравствуйте, сэр, — сказал мальчик и протянул новому знакомому руку. — Натанаэль.

— Очень приятно, Натанаэль. Константин. Похоже, ты недоволен. Ты не хочешь со мной знакомиться?

Мальчик смутился.

— Вовсе нет, сэр, — ответил он, — просто меня отвлекли. Я рисовал.

Константин посмотрел на Марику.

— Вот так мешают художникам, отрывая их от творчества.

— Натанаэль знал, что ты придешь, — сказала Марика. — Но мы опоздали, и он решил использовать это время для рисования.

— Значит, ты рисуешь?

Мальчик склонил голову, выражая согласие.

— Я могу показать вам свои рисунки, — предложил он.

Это тоже было сказано серьезно, по-взрослому, без тени смущения или хвастовства.

— Я с удовольствием посмотрю, — согласился Константин.

Натанаэль отправился в одну из комнат, жестом пригласив нового знакомого следовать за собой.

Комната мальчика выглядела несколько аскетично, но позволяла составить впечатление о своем хозяине. Аквариум, небольшая полка с книгами, аккуратно сложенные тетради, большой почти собранный паззл на ковре, коробки с конструкторами, фигурки оригами, модели яхт и кораблей. В одном из углов комнаты лежал баскетбольный мяч, а под кроватью прятались ролики.

— Слава Богу, он сделал уборку до твоего прихода. — Марика потрепала мальчика по волосам. — Если бы Константин пришел раньше и увидел, как выглядит твоя комната, он передумал бы с тобой знакомиться!

Натанаэль подошел к письменному столу и взял альбом.

— Только, — смутился мальчик, — не смотрите последний. Он не получился.

С минуту Константин рассматривал рисунки.

— Сколько тебе лет? — спросил он, не отрываясь от своего занятия.

— Семь, сэр.

— Ты отлично рисуешь. В твои годы я тоже неплохо…

Тут он осекся и посмотрел на Марику.

— Послушай… — Он повернулся к Натанаэлю. — Надеюсь, ты простишь нас. Мы отойдем и поговорим.

Мальчик снова склонил голову в знак согласия и сел за стол.

Константин изучал его. Натанаэль сидел прямо, расправив плечи и слегка склонив голову над рисунком. У мальчика были темно-каштановые, почти черные волосы, смугловатая кожа и четко очерченные, даже резковатые черты лица. С восточной внешностью контрастировали разве что большие бархатно-зеленые глаза, опушенные длинными ресницами.

Сосредоточенно вглядываясь в рисунок, Натанаэль тер пальцами щеку, а потом закинул голову назад и, потрепав пятерней слишком отросшую челку, сладко потянулся. И Константин мог бы поклясться, что когда-то давно, тогда, когда он еще не имел привычки часто посещать парикмахера, любил повторять этот жест. Он хорошо помнил, как бессонными ночами во время сессии он сидел за столом в крошечной комнате университетского общежития и в сотый, тысячный раз перечитывал теорию асимметричного шифра. Когда на часах было начало четвертого, он говорил себе, что пора спать, ведь завтра экзамен, но какая-то неведомая сила заставляла его сидеть за столом еще как минимум час. И молодой студент факультета стратегии и аналитики разваливался на стуле, позволяя себе пару секунд слабости, откидывал голову назад, рассеянно трепал волосы, потягивался и возвращался к учебе.

Марика, ожидавшая его на балконе, примостилась на крошечной табуретке. Константин встал рядом.

— Я слушаю тебя, — проговорила она.

— Скажи мне, кто этот мальчик?

— Он ведь представился. Его зовут Натанаэль. Как ты видел, он хорошо рисует. У него фотографическая память и идеальный музыкальный слух. Читать и писать он научился в три года, и поэтому его сразу взяли во второй класс — в первом ему делать было нечего. Он учится в хорошей частной школе, и каждую неделю я слышу от его учителей, что мой ребенок — маленький гений.

Константин ждал, но Марика закончила монолог.

— Твой ребенок?

— Да. Наш ребенок, если говорить точнее. — Марика кивнула в направлении приоткрытой двери балкона. — Это твой сын.

Затянувшееся молчание нарушил Натанаэль. Он выглянул на балкон и сказал:

— Бабушка зовет к столу.

— Скажи ей, что мы скоро будем, любимый, — сказала Марика.

Константин посмотрел ему вслед.

— Мой сын, — повторил он. — Вот это сюрприз так сюрприз.

— Когда мы расстались, я была на втором месяце беременности.

— Ты тогда как раз объясняла мне, что такое гормональный пластырь.

Марика улыбнулась.

— Я уже размышляла о том, как тебе это объяснить и как ответить на вопрос: «А почему ты уверена, что это именно мой ребенок?».

— Думаю, нет смысла спрашивать, почему ты ничего мне не сказала?

— Думаю, ты прав.

Константин присел рядом с ней.

— Он похож на меня, — сказал он. — А глаза у него твои.

— Он вылитый ты. Иногда он даже говорит, как ты, и у вас похожие жесты. А еще у него твой характер. Он упрям как черт, уже думает о себе больше, чем следует и имеет на все вещи в мире свое мнение.

— Надеюсь, мигрень он от меня не унаследовал?

— Увы, и мигрень тоже. Он много времени проводит за книгами, неудивительно, что это уже проявилось.

Марика, колебавшаяся вот уже несколько минут, достала сигареты.

— Он живет здесь? — задал очередной вопрос Константин.

— Да. Но ночуем мы вместе. Иногда он приезжает ко мне, иногда я ночую у мамы. Во сне он еще больше похож на тебя. — Она хотела продолжить фразу, но в последний момент осеклась и замолчала. — Знаешь, наверное, прозвучит странно, но я ни минуты не сомневалась в том, что хочу этого ребенка. Мама не отговаривала меня, а отец… отец не очень хорошо это воспринял, но он знал, что меня переупрямить невозможно — это было бы то же самое, если бы он переупрямил самого себя. Наверное, даже хуже.

— Это уж точно, — вставил Константин, правда, без обвинительных ноток в голосе, после чего положил руку на колено. — Присядь-ка. Тебе, наверное, там неудобно.

Марика села к нему на колени.

— У меня не было никакого страха перед беременностью или перед родами, — продолжила она. — Вообще не было никаких опасений, хотя беременность, как ты понимаешь, оказалась для меня полной неожиданностью. Почему-то я сразу приняла это, без размышлений, слез или чего-то там еще. И еще я, может быть… видела в этом какую-то уменьшенную копию наших отношений. Думала, что это будет их продолжением. Что я смогу оставить себе частичку того, что было, даже разрушив все и отмахнувшись от прошлого. Мама, конечно, мне помогла. Я провела с Натанаэлем всего три месяца, и даже эти три месяца работала дома, несмотря на то, что чувствовала себя отвратительно. А потом я вышла на работу. Если бы мама не помогала мне, то пришлось бы худо.

Константин посмотрел на колыхавшуюся от ветра занавеску.

— Нам нужно определиться с этим.

— С чем? — не поняла Марика.

— С тем, что произошло между нами за эти несколько дней. Мы должны расставить все по местам.

— Разве я не сказала, что я тебя…

— Этого недостаточно.

Она затянулась в последний раз и потушила сигарету в пепельнице.

— Понимаешь, я чувствую себя не в своей тарелке. До тебя я не возвращалась еще ни к одному мужчине.

— Я до тебя тоже не возвращался ни к одной женщине.

— Да, вот только мужчин у меня было раза в два больше, чем у тебя женщин. Ладно, не важно. — Марика потрепала волосы. — Это начать все сначала. Понимаешь? С самого начала. С нуля. По крупицам.

— Я понимаю. — Константин обнял ее за плечи. — Поверь, мне тоже нелегко. Во мне до сих пор живы воспоминания о Лие. И, думаю, они будут жить еще очень долго. Вероятно, это неправильно, так не должно быть, и я повел себя как последний сукин сын, когда позвонил своей бывшей жене и пригласил ее на ужин после семи лет молчания. Но я люблю тебя, Марика.

Она поцеловала его пальцы и накрыла его руки своими.

— Ты сукин сын, — сказала она, — но очень умный. Если бы еще не твоя гадкая работа…

— У меня не гадкая работа, — перебил Константин.

— Если мой мужчина вынужден носить табельное оружие, у него гадкая работа.

— А если бы твой мужчина решил вернуться в армию? У него тоже было бы табельное оружие. Это не была бы гадкая работа?

Марика недовольно посмотрела на него.

— Вам, мужчинам, только и подавай возможность доказать, что вы герои.

— Хватит, — опять перебил ее Константин. — Кажется, мы договаривались не обсуждать мою работу?

— Я передумала, — ответила Марика коротко. — Я не хочу думать о том, что завтра тебя убьют.

— Меня никто не убьет. Разве что ты меня замучаешь до смерти этой неопределенностью.

Она порывисто поднялась и отошла от него на пару шагов.

— Я ненавижу твою работу, — сказала она. — Потому что она забрала тебя у меня.

— Этого больше не будет. Теперь забирать меня у тебя будет только магистерская диссертация.

— Как же ты любишь издеваться надо мной!

— Такой уж у меня характер. — Он встал. — Давай закончим разговор о табельном оружии, работе и диссертациях. Нас ждут. После обеда мы поедем в Тайное Место. Как ты на это смотришь?

Марика сразу же поняла, что он имеет в виду, и довольно заулыбалась.

— Очень даже положительно. А после Тайного Места мы поедем к тебе?

— А что ты будешь делать, если ко мне кто-нибудь ворвется, и мне нужно будет воспользоваться табельным оружием?

— Я буду подавать тебе патроны.