1

Приснился мне странный сон. Очень четкий и логичный, но непонятный. Я проснулся в недоумении: о чем это? А потом заснул и сон продолжился все так же четко и логично, в том же первоначально заданном направлении. Так не бывает, но так было. Ночью я не сразу понял, что мне показывают пародию на «экшн» с элементами современной истории, политики и приемчиками боевиков и детективов. Можно сказать, что это были отдельные не связанные между собой сцены кинофильма, которые в моей голове постепенно выстраивали движущийся непрерывным потоком роман — сатиру — пародию (?) на те немногие факты деятельности израильских спецслужб, которые доступны рядовому гражданину. Почему израильских — а почему бы и нет? Ведь был же Джеймс Бонд на секретной службе Её Величества и никто не обиделся. Впрочем, об этом надо будет подумать.

Действующие лица — молодые ребята и девушки, ведущие абсолютно открытый светский образ жизни. Веселые, современные, привлекательные. И всё им в этой внешней жизни дозволено, кроме наркотиков. Разумеется, это шпионы, агенты, только не Моссада, а чего-то подобного, но с другим названием. И название, и страну надо будет придумать. Так же, как Фолкнер придумал, населил, очеловечил Йокнапатофу.

Одну из таких агентов (агентш?), молодую и очень красивую женщину, посылают на ответственное и очень опасное задание. Инструктирует ее молодой красавец — начальник и гражданский муж, т. е. бойфренд. Ей дозволяется всё, кроме перехода за некоторую запретную черту, о которой сказано только: «Сама знаешь, о чем я… Но решать тебе, и очень быстро… Не ошибись… И не вспугни его… Всегда помни: честь — честью, совесть — совестью, а дело все равно надо сделать. А не то сама знаешь, что будет. Кстати, не забудь получить разрешение в управлении этики и эстетики на свободное питание, бытовую вседозволенность и вероисповедание по необходимости. И не забывай при случае обо мне, а то сама знаешь, что будет.» В процессе разговора выясняется. что сам красавец бойфренд провалился на последнем задании и поэтому резко пошел на повышение.

Все «агенты» — красавицы и красавцы с точки зрения будущего зрителя (простите — читателя) и в то же время люди неприметной внешности, которые очень стараются не выделяться в толпе. И это у них, конечно, не получается. Именно потому, что они очень стараются. Одни — улыбчивые, легко входят в контакт и знакомятся, но трудно выходят из контакта; чувство юмора весьма относительное, простоватое. Очень хороши на роль души компании. Другие улыбаются только при крайней необходимости, трудно (а так и надо!) сходятся с людьми, но зато спокойно расстаются, в том числе со смертельным исходом; понятное дело, это относится не к агенту, а к тому, с кем было трудно сойтись. У этих агентов замечательное чувство юмора и способность улыбнуться в самый неподходящий момент, с риском для собственной жизни, но к месту, потому что самый неподходящий момент и есть тот самый момент.

Но ведь агенты — это шпионы. А если спецслужбы и шпионы, то это не детектив, а шпионский роман. Впрочем, название и жанр пока не имеют никакого значения, да и поменять их проще простого. Хотя само сочетание «шпионский роман» — замечательное, потому что оставляет лазейки во все стороны. Раз «шпионский» — экшн, политика, современная история. А «роман» — любовь, ревность и все такое прочее.

Ерунда получается! Нет изюминки. Буду ждать сигнала свыше, т. е. следующего сновидения.

* * *

Воображение приведет меня куда угодно. Даже туда, куда я хочу.

А.Э.

Всё, что ты можешь вообразить — реально.

Пикассо

А сновидение?

А.Э.

В следующем сновидении те же агенты настолько посерели, или наоборот — похорошели до стандартов штампованного фильма или шпионского романа, что растворились в толпе и среди агентов противной, «вражеской» стороны. И хотя так и было задумано, не только смотреть и читать, но и писать о них стало неинтересно. И тогда я стал повнимательнее рассматривать противную сторону, и увидел, что сновидение завело меня в тупик, причем совершенно умышленно: «вражеские» агенты оказались очень милыми, высоко образованными, обаятельными парнями и девушками. Но как только мне такая расстановка сил и развитие событий начали нравиться, внутренний голос принялся зудить: «Ты ошибся. У тебя закружилась голова и ты потерял ориентировку. Смотри внимательнее, где наши, где ваши и где третья сторона». Я стал смотреть внимательнее, и довольно скоро понял: третья сторона — это и «наши», и «ваши», которые охотятся на вальяжного дорогостоящего актера, играющего роль подсадной утки, и его глупенькую любовницу-блондинку в исполнении доселе неизвестной красавицы-мулатки. Причем «наши» и «ваши» поначалу абсолютно незнакомы и «знакомятся», узнают друг друга очень постепенно, в процессе соревновательной охоты и длинной серии взаимных ошибок и случайностей. А глупенькая черная блондинка в теневой стороне фильма, когда её никто, кроме зрителя (читателя) не видит и не слышит, превращается в шпиона (раньше в России это слово применялось только по отношению к врагам, «контре» и имело обидный, уничижительный оттенок. Положительный герой, такой как Штирлиц, мог быть только разведчиком или контрразведчиком). А чуть позднее выясняется, что она — тайный, особо ценный агент аналога Моссада, имя которому всё ещё не родилось, выполняющий опасное, сверхсекретное задание. Причем это задание было согласовано, сформулировано и будет выдано этому тайному агенту (т. е. агентше) принципиально новым для международного шпионажа способом. Если коротко: составные части, стыкующиеся фрагменты будут предоставлены красавице мулатке: «нашими» и «вашими»; дорогостоящим актером, который уверен, что он — руководитель международной шпионской сети (которую Моссад создал из игроков второго плана для отвода глаз — супермаскировка!); шпионом высшей категории, о котором ничего не известно кроме того, что он работает сам по себе, на свой страх и риск и на свои деньги (волк-одиночка, который так пытается заглушить боль от безответной любви к… к кому, будет, может быть, ясно ближе к концу фильма и/или книги — по иронической традиции Бондианы). А веревочку, которая соединяет все фрагменты в единую цепь, должен подарить глупенькой блондинке фотограф знаменитого глянцевого журнала, безуспешно уговаривающий ее позировать легко одетой. Блондинке не разрешает «папа» — дорогостоящий актер. А фотографу только этого и надо. Он, тайный талантливый игрок со стороны Моссада, получает таким образом возможность общаться с мулаткой, которая во избежание «как бы чего не вышло» узнает о всех путях и способах получения и отправки в «центр» — что бы это могло быть? — информации только в самом конце, отдыхая в соответствии с традицией Бондианы в объятиях… (Я и сам ещё не знаю его имени.)

«Наши» — боевое звено «Моссада», созданное для прикрытия мулатки, но первоначально не знающее этого. «Ваши» — аналогичное подразделение дружественной «Моссаду» команды, созданное для прикрытия «наших». Дорогостоящий актер — самовлюбленный дилетант, которого «наши» и «ваши» водят вокруг пальца, обеспечивая мулатке свободу маневрирования; но актер действительно очень хороший. Волк-одиночка знает всё, кроме того, что ему не положено знать. Иначе нельзя: его роль очень важна, но конечная цель превыше всего. Фотограф настолько талантлив, что ему и не надо ничего знать. А черная блондинка, спросите вы? Она знает совсем немного, но зато будет знать самое главное: конечную цель, сроки и место проведения операции — всё это ей сообщат, когда придет время действовать. Причем сама она активно работает только в самом начале — подготовка будущей операции, о которой пока ничего не известно, и в самом конце — молниеносная и желательно успешная операция. Всё остальное время она любовница дорогостоящего актера и её главная и единственная цель в это «нерабочее» время — жить в свое удовольствие, но быть готовой к действию в любой момент.

* * *

Напоминаю, что мой «Моссад» — никакого отношения к реальному Моссаду не имеет! Может быть, «Масъад»? Надо подумать.

 

2

Недели две мне ничего не снилось, или я не запоминал. Были «передачи» на другую, не интересующую меня тему, и я начал уже забывать эту детективную, простите — шпионскую историю. Но в одну прекрасную, тихую и очень паркую майскую ночь я вдруг оказался в небольшой европейской стране, где снимали высокобюджетный клубничный фильм о трудностях светской жизни на постсоветском пространстве. Шел затяжной дождь и съемки на целую неделю отменили. Дорогостоящий актер, которого в разное время, в разных странах и в разном обществе звали то Пьер, то дон Педро, то Пинхас — хотя мама, которая была еще жива, звала его Педрунчик, как в далеком детстве — маялся в нерешительности. Поправить здоровье в недалеких Карловых Варах? Проведать в Мадриде старенькую маму, которую он не видел два года? Хотя самое приятное и привычное — слетать вдвоем с красавицей мулаткой куда-нибудь… Педрунчик задумался и тряхнул головой: надо ей позвонить… Где она сейчас?

На этом сон прервался. Хорошо зная отвратительную способность любого, даже самого яркого сна моментально улетучиваться, я встал, бормоча себе под нос: «Ну, Педрунчик. Что ж тут такого. Не хуже, чем Пинхас в рязанской деревне… И где эта красавица может быть?… И что мой старичок делать будет, если не найдет её?…» — записал на клочке бумаги увиденное и услышанное, вернулся в постель и получил за прилежание подарок: мне показали продолжение. Вернее не продолжение, а то, что уже было неделю назад.

Появились «наши». Их трое. Лидирует моложавая тридцатилетняя Лола Шук, приветливая, но неулыбчивая. Все среднее — и рост, и фигура, а цвет волос и глаз — какой надо, такой и будет. Одежда — по внешним обстоятельствам, но всегда в соответствии с профессиональными шпионскими требованиями. При ней два помощника, каждый из которых уже бывал и ещё будет лидером. Один — постоянно улыбающийся, но не приветливый, сероволосый некрашенный тумбоподобный интеллигент лет сорока. Другой — высокий, очень худой, жгучий брюнет с голубыми глазами; совсем мальчик, на вид лет… Да нет, не мальчик… Ну да, мальчик… Очень интересно: молчит — мальчик, говорит — 30 лет, не меньше, улыбнулся, наклонился к Лоле — опять мальчик… Старшего зовут Дани, младшего — Дуду. Все имена не настоящие, но надо же их как-то различать. Вылетая, «наши» понятия не имели, куда и зачем они летят, и только сейчас, прибыв на место работы, узнали, что их задача — интеллигентными методами без насилия и так, чтобы она об этом даже не догадывалась, обеспечить Мерилин — так зовут мулатку — свободу передвижения, независимость от внешних обстоятельств, в том числе от обязанностей любовницы дона Педро. Начальству, сидящему в далеком Центре, давно известно, что актер искренне считает себя великим шпионом, получает «трудные» задания, мучается над их выполнением, встречается с «связными» и «руководством». Он работает один, только один, всегда успешно и всегда абсолютно безопасно прежде всего для него самого. Потому что он очень хороший актер, «национальное достояние», а его странное хобби пока никому не мешает. В конце концов, шпионаж — прекрасный поставщик адреналина, в котором так нуждается уже не молодая знаменитость. А внушить актеру уверенность в том, что он руководит большой международной организацией, для разведки масштабов Моссада — плевое дело. Потому что «связные» и «руководители» — опытные профессионалы, которым ничего не стоит обвести вокруг пальца необученного любителя. Другое дело — черная блондинка, которая должна оставаться вне подозрений. Ей ещё работать и работать, и она нужна именно как любовница знаменитого актера. Это обеспечивает ей алиби и дает возможность вращаться в элитных кругах, среди политиков и бизнесменов, а не только среди простых людей искусства. Причем Мерилин прекрасно знает, что, зачем и для кого она делает, но ничего не знает о «шпионской» жизни актера, искренне его любит и не хочет потерять. Чудесная пара: шпион и шпионка, любящие друг друга, но ничего друг о друге не знающие. В интимной обстановке Мерилин зовет его Пико, а он её — Мирка.

Ну вот! Я проснулся и не увидел продолжения. А мне страсть как захотелось узнать, почему это Мерилин не знает, не должна ничего знать о «наших»? Зачем дополнительные сложности в и без того непростой работе разведчиков? Ничего не поделаешь, придется ждать следующего сеанса или придумывать самому.

* * *

Не может быть; не может быть никогда! Но все равно иногда случается. Именно в этом объяснение! Провала не может быть, не должно быть! И никаких «всё равно». Именно для этого Мерилин изолируется от «наших» и «ваших» — о них речь впереди, от дорогостоящего актера — разумеется, не в любовно-бытовом, а шпионском понимании: меньше знаешь — лучше спишь. И все её контакты обеспечивает фотограф, который хотя в самой операции пока не участвует и пока ничего о ней не знает и не должен знать, при малейшей необходимости связывает узлы и восстанавливает разорванные связи. Он — единственный, кто не просто знает, но хорошо знает и лично знаком почти со всеми участниками операции. Это вовсе не означает, что сами участники тоже лично знают его. В порядке исключения — как знаменитого профессионала-фотографа, а не как тщательно законспирированного агента —? — я так и не придумал имени этой контрразведке и не прописал ее в какой-нибудь стране.

* * *

Остались две неопределенности: «ваши» и волк-одиночка. С первыми, как мне сегодня кажется, проще — это команда, аналогичная «нашим». Надо только придумать страну исхода, а задачи этой маленькой группы определятся по ходу операции. Хотя главная задача, обеспечение безопасности «наших», уже была озвучена ранее, сновидения на эту тему пока не было. Значит — всё возможно. Лично я, для того чтобы было веселее и эротичнее, влюбил бы лидера «ваших» в Лолу Шук, лидера «наших». Да ещё заставил бы их нарушить какие-нибудь «основные правила поведения шпиона» во имя любви и рождения маленьких шпиончиков.

А вот волк-одиночка — это проблема. Он что, смерти ищет? Просто выброса адреналина ему маловато? Или он влюблен настолько безнадежно, что сам не знает, в какую пропасть броситься? А лет ему сколько и что он делает или умеет делать в повседневной жизни, когда он не шпионит? Если он «сам — по — себе», то как он решает, на чьей ему быть стороне? Или ему не все равно и он всегда на одной и той же стороне? А деньги, и немалые, откуда берутся?

Ах, насколько легче было бы и жить, и писать, если можно было бы заказывать сны, как книги в библиотеке, и заносить их в каталог памяти! Разумеется, я говорю о моих собственных снах и моей личной памяти. Мне чужого не надо.

 

3

«Наши» уточнили, узнали в Центре, что Мерилин пока свободна и может делать всё, что хочет. К вечеру того же дня выяснилось, что актер вылетел в Мадрид в маме, а утром в нему присоединится мулатка. Следущим рейсом в Мадрид вслед за актером отправился Дани. Через день, когда он впервые увидел на улице Мадрида маму Педрунчика под руку с Мерилин, его, опытного, далеко не юного контрразведчика, много повидавшего, побывавшего в переделках и перестрелках, как будто током ударило. Журнальные фотографии, которые он видел, не передавали чарующей красоты живой женщины. Мулатка была чудо как хороша, особенно рядом с крепкой невысокой старухой с белоснежной головой и гордой осанкой уверенной в себе испанки. По правде сказать, Мерилин выделялась в любом окружении. Среднего роста, с очень тонкой талией, неширокими плечами и дразнящими плотными бедрами, она заставляла прохожих останавливаться и оборачиваться ей вслед. Блондинка с короткими волнистыми волосами, не очень тёмной кожей и замечательно красивым лицом эфиопской еврейки, она хорошо знала себе цену Но, будучи шпионкой, прошедшей полный курс обучения, вела себя как простушка со средним образованием, которой выпала удача стать любовницей знаменитого актера. Женщины почти не разговаривали: испанский Мерилин был не идеален, а мама Педрунчика, и в молодости молчаливая, в старости без необходимости рот не открывала. Но смотреть на них было приятно, и холостой Дани чисто по-мужски и позавидовал Пико и посочувствовал ему — он понял, почему мулатку одолевают фотографы. А потом удивленно покачал головой: «Что привело ее в контрразведку? И как она с такой внешностью работает? Она же в любом обществе будет выделяться. Или именно на этом всё построено? Беречь её надо, беречь.»

Мирка сама предложила Пико встретиться в Мадриде и заодно проведать его маму. Пико сразу согласился. Уже в самолете он понял, как утомила его работа с нелюбимым режиссером-перфекционистом, который ругался из-за каждой мелочи и делал бесконечное количество дублей, причем почти всегда первый оказывался лучшим. В Мадриде Пико не выходил из родительского дома, много читал, мало двигался и любил. Днем — маму, ночью — свою красавицу. Это всех троих устраивало, особенно маму, которая когда-то была чрезвычайно любвеобильна, а сейчас просто молодела, глядя на «детей». Неделя пролетела быстро, Педрунчику надо было возвращаться — дожди прекратились. Вечером накануне отъезда мама вдруг сказала, глядя на своего единственного сына: «Голубчик, а ведь у тебя, насколько я знаю, до сих пор нет детей» — и, не дожидаясь ответа, повернулась к Мерилин: «Роди мне внука. И поскорее, я уже немолода и мне трудно ждать». Мерилин закрыла глаза, подумала всё, что хотела, но не могла сказать вслух, поцеловала старушку в седую голову и сказала, улыбаясь, то, что могла: «А если будет внучка, придется подождать следующего раза». Старушка вытерла платочком глаза и погрозила сыну пальцем: «Ты не стоишь ее мизинца, мой мальчик.»

* * *

Одинокий волк отнюдь не случайно был в то же время в Мадриде. Увидев на улице Дани, делающего вид, что он не знает и знать не желает Мерилин, одинокий волк с редким именем Вольф обернулся вслед мулатке, как и большинство мужчин всех возрастов, и усмехнулся. Пару лет назад он тайно помог Дани выкрутиться из очень запутанной истории. Тогда Дани действовал предельно хладнокровно и профессионально. А сейчас он вел себя как мальчишка, который увидел Елену Прекрасную, но не хочет себе в этом признаться. Вольф сразу понял, зачем Дани в Мадриде, пожалел его и позавидовал ему. А потом подумал то же, что и Дани, хотя Дани, судя по его реакции, первый раз видел живую Мерилин, а Вольф больше года наблюдал за ней, с замиранием сердца ожидая невозможного по его положению волка-одиночки личного знакомства: «Как такая красавица может быть шпионом? Не дай Бог, если с ней что-нибудь случится.»

* * *

Перечитал последние абзацы и задумался, стал копаться в собственной памяти: я это сам придумал, или увидел во сне? С одной стороны всё логично, концы с концами пока сходятся. С другой стороны — очень уж это всё прыгает с места на место, скачет по времени вперед — назад. И зачем у одного человека столько разных имен, даже если он актер, шпион и любовник в одном лице?

 

4

Ну, наконец-то! Мне показали «контору» и заседание Центра, на котором Высокие Руководители решали вопрос о сроках проведения операции. Мне этот сон не понравился, поэтому излагаю только самое главное, без чего не обойтись. Сразу с великим сожалением скажу, что начало, первая половина сна, потеряна и я до сих пор не знаю, о какой операции идет речь, потому что цели были окончательно определены до перерыва, а после перерыва решались практические вопросы. Единственное важное с моей точки зрения решение состояло в том, что лучший способ изолировать актера, чтобы он по незнанию не врубился в активную часть операции — дать ему, «шпиону»-любителю, параллельное по времени «особо ответственное задание», отрядив ему в помощники «наших», а в противники — «ваших». Меня очень смутил преклонный возраст большинства Руководителей и непрерывные воспоминания о прошлых победах и поражениях. Победы, конечно, свои, а вот поражения… Это напомнило мне два высказывания Черчиля: «Время — плохой союзник» и «Генералы всегда готовятся к прошлой войне». Нет, я понимаю, они все заслуженные люди, некоторые из них еще полны энергии и желания работать, а некоторые из некоторых… Господи, куда меня несет?! Бедные некоторые… А может быть я неправ и думать надо медленно и спокойно, чтобы потом работать быстро и спокойно?

Была, правда, в этом довольно длинном сне мелкая подробность, на которую я сначала не обратил внимания: несколько раз за время заседания в кабинет без предупреждения и приглашения входили совсем молодые мальчики и девочки, с кем-то из Высоких Руководителей шептались и выходили так же спокойно, как за минуту до того вошли. А один раз открылась дверь, вошла немолодая небрежно одетая женщина, громко сказала: «Янек вернулся!» — и улыбнулась сквозь слезы. Руководители вскочили, а один из них подошел к женщине и обнял её.

Утром я проснулся и подумал: спасибо, что не забыли про меня и показываете мне что-то интересное и последовательно связанное. А потом кое-что вспомнил и даже удивился и порадовался: мои фантазии достаточно логично укладываются в общее русло развития событий. Вот только цель дайте мне, цель! И сроки проведения операции. Стоп! А если я упрощаю и существуют параллельные потоки, и цель — не единственная, и кроме известных мне шпионов работают еще несколько, и «контора» Моссадовского типа работает с ЦРУ? Не американским, разумеется, а, например, той страны, где сейчас снимается Педрунчик? Ну что же, поживем — поспим, поспим — увидим. А пока самое время вводить в бой… простите, оговорился, — в действие «ваших». Это приглашенная команда профессионалов из дружественной страны, жизненно заинтересованной в успехе операции.

Не правда ли, забавно: они, действующие лица, «ваши» — знают, что за операция планируется, а я, автор — до сих пор ничего знаю.

В команде 5 человек: две миловидные женщины, скорее девушки лет 23–24 и трое мужчин среднего возраста. Их больше, чем «наших», потому что они выполняют два параллельных задания: игра с актером в «особо ответственное задание» и обеспечение безопасности «наших». По предварительному плану двое мужчин работают только с актером, не вступая в непосредственный контакт с «нашими», а лидер и две женщины прикрывают «наших». У женщин — это первое серьезное задание после трех лет подготовки. Мужчины, которые будут работать с актером, семейные и они уже давно обещали женам «бросить». Но не могут, разведка затягивает и не отпускает. Курить бросить легче. Лидеру 35 лет. Крестьянский сын, даже школу не окончил — надо было работать, помогать родителям вырастить семерых младших сестер и братьев. В разведку попал случайно. В соседней избе прятались бежавшие заключенные. Генрих, так зовут лидера, по собственной инициативе пошел в ним «в гости» с бутылью сливовицы и после 12-часовой попойки уговорил их сдаться. Был ему тогда 21 год и он ни до того, ни после не брал в рот спиртного. Отказался от награды и денег, но согласился пойти учиться «на шпиона». Выучился, начал работать. Он высокий, темно русый, пружинисто ловкий и «светлый». У него открытый, спокойный взгляд, негромкий басовитый голос и простая правильная крестьянская речь. Потрясающее даже для шпиона хладнокровие не помогает ему в общении с женщинами в обыденной жизни. Из-за чрезмерной стеснительности и непрерывной занятости «шпионажем» он в свои 35 лет все еще холостяк, хотя его крестьянская натура тянется к семье и детям.

 

5

И «наши» и «ваши» маются от безделья. Иногда старательно изображают праздношатающихся, а это непросто, потому что фильм, в котором главную роль играет Педрунчик, снимают в небольшом городке в центре Европы, не слишком привлекательном для туристов. Но сидеть целый день в гостинице скучно и утомительно. Лола Шук и Додик иногда вдвоем, иногда порознь гуляют по чистенькому ничем не знаменитому городу, читают в городском парке, заходят в немногочисленные кафе. Изображать влюбленных или семейную пару им даже в голову не приходит, такие они разные и «непарные». «Вашим» немного проще — их трое. И труднее, потому что очень уж Генрих своеобразен: огромные руки потомственного крестьянина и спокойный изучающий взгляд человека, которому интересно жить на этом свете. Он некрасивый, но это его украшает. Звучит странно? Поясню: некрасивый и невысокий Лев Толстой иногда представляется мне прекрасным сказочным богатырем.

По условиям игры, а шпионские игры — самые интересные на свете, Генрих знает Лолу и Додика в лицо, а они ничего о «ваших» не знают и не должны были бы знать. Но многоопытной Лоле Шук достаточно было пару раз увидеть Генриха, чтобы насторожиться и призадуматься:

— Додик! Возьми меня под руку и наклонись ко мне, да понежнее. Ты что, меня не любишь?

— Что случилось, Лола, дорогая?

— Посмотри на того крестьянского философа.

— У которого руки как лопаты…

— А глаза говорят: «я тебя знаю, но не вижу».

— Да я уже давно обратил на него внимание.

— Именно, Додик, именно! Я его третий раз за пару дней вижу.

— Лола, дорогая! Можно я тебя обниму? Так правдоподобнее будет. Давай подумаем. Нас тут никто не знает и никому мы тут не нужны. Ты замечательная женщина, но не красавица с журнальной обложки…

— Додик! Какой комплимент!

— А я — тростинка на ветру…

— Которую этот крестьянин…

— Н-да… Одним пальцем… любым… А теперь по делу: городок-то маленький. Может быть и случайность.

— Вот именно — очень маленький город и случайность маловероятна. Возьми меня под руку, пойдем потихоньку вперед и сядем вон на ту серенькую скамейку в тенёчке.

Генрих понял, улыбнулся: «Молодцы! С такими интереснее работать. Скоро всё узнают, но пока мы не знакомы,» — и спокойно пошел своей дорогой, простонародно глядя по сторонам. Лола и Додик сели на скамейку, больше не обнимаются, разговаривают. Генрих неторопливо прошел мимо них и удивился: «Тоненький мальчик — совсем не мальчик. Они — не любовники. А Лола… Лола…» — Генрих вздохнул и не продолжил свою мысль. А хотел он подумать: «Мне нравится».

— Прошел мимо, посмотрел на нас; скорее на тебя, Лола. И сейчас идет, не прячась, останавливается, смотрит по сторонам…Повернул направо, не оборачивается…

Лола спросила: — Дани когда прилетает, первым утренним? Попросим его глянуть со стороны… Странное предчувствие, не могу понять: то ли он видит, но не знает, то ли…

— Ты ему понравилась, Лола. И он всё понял про нас…

— Что мы вовсе не влюбленные, ты это хочешь сказать?

— Да. Ты ему понравилась, он обязательно появится…

— Пойдем выпьем кофе. Сама не знаю, почему насторожилась. Мы еще не начали работать, ничего еще не сделали, и врагов у нас тут нет, и задание нейтральное и несложное.

Через 20 минут Лола Шук и Додик спокойно пили кофе в крохотном кафе, а за соседним столиком две миловидные девушки, лет на пять-семь моложе Лолы, прихлебывали какао и о чем-то балабонили на каком-то славянском языке.

 

6

Актер и Дани летели из Мадрида одним рейсом. Пико не выглядел отдохнувшим. Он тяжело плюхнулся в кресло, пристегнулся и закрыл глаза. Отказался от еды и только пил минералку. Дани его не интересовал. «Одним больше, одним меньше — пусть делают, что хотят; когда их много, они только мешают друг другу… Умница, мама! Мне тоже хотелось бы выйти из игры, родить мальчика и девочку, перестать мотаться по свету и дергаться, как паяц на ниточках, в этом шумном, хвастливом, примитивном кинобизнесе…» Он приоткрыл глаза, увидел нарочито инертного Дани, идущего по проходу, закрыл глаза и улыбнулся: «Пусть делают, что хотят. И она пусть думает, что я ничего не знаю. Мне уже сорок пять, сыграю с ними последнюю партию и уйду на покой. Всё брошу, и кино тоже, напишу мемуары… Нет, лучше шпионский роман… Немножко, конечно, жалко. Веселая игра. Да и Мирке придется рассказать… Или не надо? Пожалуй, не надо. Напишу роман… или все-таки — мемуары… Так это же почти одно и то же, и придумывать ничего не надо. Чем проще и правдивее, тем меньше вероятности, что поверят… Посплю, пожалуй. Как прилечу, сразу съемки, потом эти развеселые моссадовские игры, а ведь ещё…Стоп! Об этом даже думать не смей!» — дорогостоящий актер рассмеялся совсем по-детски, заснул, как по команде, и проспал до приземления. Выйдя из сравнительно небольшого аэропорта, он нарочито усталой походкой пошел к стоянке такси. Дани никто не встречал и он довольно быстро испарился. Зато появились два среднего возраста крепыша, явно из другой команды, чем Дани. Пико присел на скамейку «завязать шнурки» и неторопливо огляделся. Крепыши разделились: один из них сел в микролитражку, которая почему-то стояла в ряду такси, второй сделал вид, что безуспешно что-то ищет. Потом сделал вид «наконец-то нашел» и бодрым шагом направился к мусорному бачку недалеко от скамейки, где Пико завязывал шнурки, и что-то выбросил. Пико перешел на другую сторону и жестом пригласил таксиста. Тот понял, развернул свой мерседес, подъехал. Пико очень медленно для постороннего глаза, но на самом деле достаточно быстро — всё-таки актер — сел в машину. А когда такси отъехало метров на 50, Пико вдруг сделал жест «забыл!» Машина остановилась, Пико немного повозился в багажнике, поднял голову и открыто рассмеялся — а чего ему бояться! — второй крепыш только что захлопнул дверь микролитражки, машина круто развернулась и теперь пришлось ехать вперед. Пико вернулся в такси и сказал шоферу «гони!» Спустя несколько минут уже на автобане актер посмотрел назад. Ну конечно, «погоня»: крепыши прыгали и скакали на автомобильчике, не рассчитанном на такую езду. Пико посмотрел на часы, ахнул и попросил: «Нельзя ли побыстрее?» Высокий молчаливый шофер с огромными крестьянскими руками молча кивнул головой и прибавил. Микролитражка испарилась.

 

7

— А куда ты торопишься? — спросила мама дона Педро Мерилин. — Оставайся, поживи недельку-другую у меня, погуляй по Мадриду. Не надо тащиться за Педрунчиком. Ему там, на съемках, будет не до тебя. Да ещё с этим ненормальным, с этим фанатиком, с этой знаменитостью. Хотя фильмы он хорошие делает… Оставайся, порадуй меня!

Мерилин задумалась, но ненадолго. У неё была уже давно назначена фотосессия. Чем, однако, Мадрид хуже давно надоевшей студии? Она позвонила фотографу — тому самому — и сказала, что не может прилететь к нему.

— Тогда я прилечу к тебе, красавица моя. Ты где?

— Я в Мадриде и пробуду тут дней десять, не меньше.

— Сможешь подарить мне несколько часов?

— Три дня, не больше.

Фотограф засмеялся: — Царский подарок. Лечу.

— Рони! Не забудь мои условия: никаких раздеваний и никаких помощников, только ты и я.

— Всё как всегда, моя дорогая. Только ты, я и камера. А студию…

— Никаких студий — Мадрид!

— Ах, какой подарок! Я и просить об этом не решался. Бегу…

— Рони! Тебе сколько лет? Успокойся. И вот ещё что: я тебя познакомлю с мамой Пико. Вот она — воистину красавица. Хорошо бы…

— Я всё понял, моя несравненная. И наряжусь, и губы накрашу…

— До свидания, мистер паяццо. Пойду предупрежу старушку.

В самолете фотограф заснул. Небольшой Боинг сильно трясло, он просыпался, снова задремывал, и ему снились обрывки странного сериала с участием Мирки и Пико. Сон был заболтанный и несвязный, но основную идею этого недоделанного и оборванного на полуслове сериала Рони с удивлением и недоверием понял, запомнил и сформулировал очень коротко: «Мы (т. е. актер и его возлюбленная) уходим в бессрочный семейный отпуск». В конце сна он взял камеру и закричал: «Погодите, не уходите! А как же…» — но остановился на полуслове с раскрытым ртом, подумал: «Что это я раскричался — это же не моя тайна,» — вздрогнул и проснулся. Стюардесса, наклонившись к самому его уху, просила пристегнуться, самолет шел на посадку.

Рони был суеверен. Он, так же как и я, верил, что сны — это неспроста. Но он, в отличие от меня, был профессиональный шпион. Поэтому всякое сообщение, тем более такое странное и неожиданное, всегда проверял и перепроверял. Но он был суеверен и никому — никогда — ничего не рассказывал и сам вел себя так, как будто ничего не случилось и он ничего не знает — вплоть до окончания проверки. До сих пор все оканчивалось благополучным вычеркиванием сна из памяти, что ничего не меняло, и всё равно каждое следующее подобное сообщение тщательно проверялось на достоверность.

Рони-фотограф искренне любил красавицу Мерилин, любил с ней работать и заранее радовался предстоящей фотосессии. Особенно потому, что Рони-шпион был на этот раз свободен и никаких указаний Центра относительно Мерилин-шпионки не получал. На другой день он позвонил, к телефону подошла мать Педрунчика, представилась и спросила:

— Вы говорите по-испански?

— Да, сеньора.

— Вот и хорошо. Мирка ненадолго вышла. Она просила вас приехать ко мне домой немножко покушать. Мы обе будем рады вас видеть. Если вам не терпиться начать работать, возьмите свои аппаратики. Только в любом случае — сначала обед. Да, Рони! Никаких подарков.

— Даже цветы?

— Цветы — не подарок. Мы ждем вас.

— В котором часу… — но старая испанка уже отключилась.

Рони не удержался и кроме нескольких длинноногих алых роз принес бутылку хорошего вина. Старая испанка представилась: «Ана», — обрадовалась розам, взяла бутылку двумя пальцами за горлышко и поставила около входной двери: «Уходя, не забудьте взять с собой».

Рони оторопело смотрел на Ану и молчал. А та, будто ничего не замечая, продолжала:

— Мирка скоро придет. Пойдемте в гостиную. Хотите пить? Или выпить? — Но тут старая женщина вдруг осознала, что гость ещё не вымолвил ни слова. — Что-нибудь случилось? Я вас обидела?

— Такая красавица, — прошептал Рони. Ана нахмурилась, удивленно посмотрела направо, налево, назад… А Рони опять прошептал: — Такая красавица.

И тогда Ана засмеялась: — Я уже забыла это слово и что такое комплимент. Спасибо.

— Это не комплимент. Это я, фотограф, фотохудожник, мужчина, близко видевший всех знаменитых красавиц, говорю вам правду, истинную правду и ничего, кроме правды.

Ана перестала смеяться:

— Спасибо, дорогой мой. И больше не надо об этом, а то я заплачу. А испанке, даже старой испанке, не пристало плакать перед незнакомым мужчиной.

— Можно мне…

— Да. Только без моего разрешения нигде не печатайте. И Педрунчику не говорите; я сама скажу и покажу. А вот и Мирка. Пошли обедать.

 

8

Генрих высадил актера у гостиницы, поблагодарил за щедрые чаевые, и поехал домой, где уже сидели с виноватым видом его помощнички, с которыми он работал первый раз. Генрих понимал, что ругаться бессмысленно, поэтому был деловит и краток:

— Слишком много ошибок, господа-товарищи. Вы решили, что раз актер, значит профан в разведке. А он посмеялся над вами, обвел вокруг пальца и теперь вам одна дорога…

— Домой поедем, — сказал тот, кто сидел за рулем микролитражки…

— На заслуженный отдых, — грустно отшутился тот, который выбрасывал мусор, а потом бежал к машине… — Жена будет довольна…

— Не мне решать, ребята. Но тут вам больше нечего делать. Однако нет худа без добра: актер куда как умнее и грамотнее, чем нам его описали. И работать с ним надо с полным уважением. Он — достойный противник… Или соперник… Или коллега.

На следующий день после приезда съемки продолжились в обычном бешеном темпе. Петр Никодимыч, как звали актёра в этом фильме, дремал в кресле, пока над ним колдовали гримеры. Пришел режиссер, посмотрел, остался недоволен и попросил сделать лицо «более усталым». Сделали, режиссеру понравилось, самому актеру — нет. Но о такой «мелочи» не стоило спорить. Пока устанавливали свет, он еще раз пробежался глазами по тексту. Подумал: «Не все так плохо с этим максималистом. Слава Богу, можно не зубрить и импровизировать.» Но одна реплика показалась ему обязательной, очень важной и как нельзя лучше объясняющей, почему он работает не только актером: «Несчастный русский народ почему-то думает, что живет в 21 веке». Прибежал помощник режиссера, стал уверять, что «давно пора, всё готово, поторопитесь, пожалуйста!». А когда Петр Никодимыч появился на площадке, режиссер замахал на него руками: «Иди отдыхай!» — и принялся материть оператора и осветителей. Педрунчик весело засмеялся: всё в порядке, всё, как обычно. Вернулся в гримерную и стал думать совсем о другом.

* * *

— Ну как, Дани? — спросила Лола, заканчивая бесхитростный утренний макияж.

— Ты для кого так стараешься? — удивленно спросил Дани.

— Отстань! Привычка. Сама не знаю. И отвечай на вопрос.

— А нечего рассказывать. Всё идет по плану.

— По какому плану: нашему… — Лола замолчала, причмокивая губами бесцветную помаду. — Или… — тут она плотно сжала губы и, чтобы не прерывалась мысль, показала глазами и бровями вверх.

— В Мадриде — по их плану. — Дани замолчал и хитро хмыкнул. — А в самолете — по нашему.

— Вот и хорошо. Дай-ка мне бюстгальтер… Да не этот. Вон тот, с прозрачными лямками. Спасибо. И не смотри на меня так. Не для себя наряжаюсь, для дела. Продолжай, покрутись в районе съемок, поглазей на него. Да попроще. И как только он тебя приметит, исчезай постепенно. Не переиграй, он умный и многоопытный. Это только наши начальнички там, — Лола показала головой за спину, — считают его простоватым дилетантом. А нам с тобой нельзя ошибаться. Слишком много поставлено на карту.

Дани наклонился и хотел поцеловать начальницу, но Лола слегка отклонилась:

— Не надо, дорогой, не время. Ступай, тебе пора. И не забудь: мы все собираемся сегодня…

— …в 8 вечера в кафе на рыночной площади. А я до сих пор не знаю, кто это «все».

— Вечером узнаешь. Только ничему не удивляйся, не радуйся, не огорчайся. Побудь немножко вежливым простачком. Никаких симпатий — антипатий. Мы все случайно встретились и отдыхаем после работы. И никакой аппаратуры: она мало что даст, а новичков и дилетантов не будет, очень легко засветиться. Да вот ещё что: первый не знакомься, выжидай, поглядывай — ты же простачок на роли второго плана.

Оба засмеялись. Дани наклонился, Лола чмокнула его в лоб. Рабочий день начался.

* * *

Ближе к вечеру Петр Никодимыч отработал две небольшие сцены и сидел в гримерной, изрядно усталый и недовольный. Ему казалось, что фильм не получается. Поначалу продюсер, сценарист и режиссер были едины во мнении сделать картину о сегодняшей России, какой её видит очень давно живущий на Западе русский интеллигент, его играет дон Педро, сохранивший язык, теплые детские воспоминания и неожиданные привязанности. Но в команде не было русских, фильм снимали на английском языке, массовка была местная — так проще и дешевле, а хороших, дорогих актеров собрали со всего мира, кроме самой России. Вот и получается фильм для массового зрителя о сегодняшней России, какой её видит западный интеллигент, русское происхождение которого озвучено, но по ходу фильма не просматривается. Всё давно забыто, остались только сантименты. У Педрунчика русских корней не было: мама — испанка, папа — мексиканец испанского происхождения. Он, Педрунчик, Петр Никодимыч, Пьер, Пинхас — в совершенстве знал европейские языки, но русский с трудом отличал от болгарского. Ему не нравилось. что фильм получался сладкий, сентиментальный и некритичный. Не было России Гоголя, Толстого, Булгакова, Бродского. Скорее это была Россия глазами Дюма, Иоганна Штрауса или, в крайнем случае, глазами миллионеров, удачно работающих на российском рынке. И всё бы ничего, не единожды нелогичный, неправдоподобный фильм получался интересным сам по себе и собирал огромную аудиторию. Так нет же, сработал инстинкт. Дон Педро в какой-то момент почувствовал, что кто-то на съемочной площадке изо дня в день наблюдает за ним и посмеивается над искренним желанием хорошего актера сделать то, что он не понимает и понимать не может. Посторонних не было и не могло быть, режиссер не выносил присутствия посторонних. В последних сценах массовки и актеров второго плана не было. Актеров, играющих главных героев, он хорошо знал и не мог ни в чем заподозрить. Значит, кто-то из вспомогательного персонала.

Пришел помощник режиссера и спросил, готов ли Петр Никодимыч продолжить и снять ночную сцену прогулки по городу. Педрунчик кивнул.

— Тогда надо переодеться и освежить грим. Рабочие готовят натуру, а «сам» отдыхает. У вас минимум 40 минут.

«Он?» — подумал Педрунчик. — «Не похоже. Он с первого дня рядом, а это наваждение началось совсем недавно и с каждым днем давит всё сильнее. И ведь что странно: люди вокруг меня меняются, а это дурное мироощущение всё время со мной и заставляет сомневаться. Ну какой я Петр Никодимыч? Я — испанец, я — голивудская звезда, я — человек мира, я — никто не слышит? — шпион понарошке, как «они» думают, и я — многоопытный контрразведчик, работающий не за страх, а за совесть. И вот теперь я превращаюсь в шизофреника, который не знает, кого и в чем заподозрить.»

* * *

И приснилось мне чудище о семи ногах и двух языках и было то чудище огромное и доброе. На одном языке оно говорило, на другом — молчало. Две ноги оказались, когда примотрелся, руками, одна — толстым хвостом, который подкладывался под попу, чтобы сидеть было удобнее. На четырех ногах чудище не торопясь передвигалось, на двух — бегало, но это бывало редко. Остальное было нормальное: два глаза, два носа, а не две дырочки в одном носу, рот — один, но из двух половинок. Уши — скорее как у жирафа, чем как у слона. Зато шеи почти нет, как у очень толстого бегемота. Из семи ног четыре делают свою работу на совесть, две передние ноги расположены у самой шеи и могут крутиться во все стороны, зато хвост — вечно чем-то вымазан и требует постоянного присмотра. Подошло это чудище к Лоле и спрашивает на лапландском языке: «А где Пико?» — А Лола удивляется и отвечает на кара-калпакском языке: «А кто это?» — Чудище не удивляется и говорит по-узбекски: «А это тот актеришко, который думает, что может Петра Никодимыча изобразить.» — «А-а-а, — говорит Лола по-испански. — Он только что вернулся от своей Мирки и играет в киноактера, но скоро переключится на контрразведку». Чудище подстелило седьмую ногу, село на неё, почесало первой ногой чуть пониже рта и спросило по-русски: «А на фига?» «Что: на фига?» — тоже по-русски переспросила Лола Шук. А чудище продолжает по-русски: «На фига ты мне об этом говоришь? Это секретная тайна и мне её знать не положено.» Тут Лола перешла на арабский: «Какая же это тайна, если о ней любой Моссад знает?» «Ну уж дудки, — отвечает чудище по-английски. — Не каждый Моссад знает про Мерилин, а это…»

«Действительно,» — подумал я на своем языке и проснулся, очень сердитый и расстроенный: затащили меня в такую запутанную трясину, из которой поди-ка выберись без потерь! А теперь еще издеваются: «Доброе чудище о семи ногах с двумя носами и двумя языками…» Я же не фентези пишу! И не детектив! Я пишу шпионский роман! Иронический, саркастический, патриотический, любовный — какой угодно, но прежде всего — шпионский!

Обиженный на всех и вся, я вышел из дому, сел на велосипед и поехал на озеро. Погода чудесная: безветренно, не жарко, солнышко изредка прячется за редкими облаками. И дышится легко и свободно. Будний день, на озере тихо и безлюдно. Пошел купаться. Наплавался вволю, стою на мелком месте и смотрю на воду. Бегают легкие золотистые гребешки, утки с утятами никуда не торопятся, между ног шныряют серебристые рыбки с два пальца длиной. Подплывают к берегу мужчина и женщина, выходят постепенно из воды и вдруг женщина — а она без купальника — здоровается со мной и поворачивает обратно на глубокое место. Промолчала бы — я бы её не узнал. Но она поздоровалась, я ответил и вспомнил: раньше я её встречал на другом пляже с мужем и детьми. А сейчас она голая и не с мужем, а с незнакомым голым мужчиной. Так на этом пляже почти все купаются голышом. Промолчала бы — я и внимания не обратил бы. А теперь могу черт знает что подумать — это ей так кажется. А мне-то всё равно, только она об этом не знает. И я засмеялся и подумал: «Петр Никодимыч! Пинхас! Педрунчик! Успокойся, кому ты нужен, в мире и без тебя хватает и секретов, и разведчиков. Живи спокойно, играй в свои самые разные игры, люби свою Мирку. А еще лучше — заведите вы с ней маленьких шпиончиков, как твоя мама просит.» И так мне стало хорошо и спокойно, что я сел на лавочку и задремал.

* * *

Случилось невозможное: очень трудный для актера и оператора длинный эпизод ночной прогулки по городу сняли легко и быстро. Сначала режиссер по привычке приказал повторить всю сцену, но через секунду задумался и долго молчал. Потом просмотрел, что получилось, скривился и опять долго молчал (для него долго — это 2–3 минуты). Взял сценарий и простой карандаш — он всегда пользовался старинным деревянным карандашом — что-то зачеркнул, что-то написал, подошел к Петру Никодимычу и сказал: «Ты сам это придумал? Гениально. Следующую сцену подгоним под прогулку… Все свободны! До завтра!»

В этом эпизоде Петр Никодимыч бродит один по чудом сохранившимся улочкам своего детства и пытается, но не может ничего вспомнить. Актер сначала не сумел расслабиться, потом не сумел сконцентрироваться и всё продолжал искать насмешника, который не верит в его способность справиться с этой ролью. Он очень старался, но не мог себя заставить действовать точно по сценарию, хотя сценарий был хороший и роль свою он знал, и оператор был великолепен и старался, как всегда, поменьше исправлять и направлять. А Педрунчик вдруг сам для себя неожиданно останавливался, оборачивался, рыскал глазами по сторонам, открывал рот, как будто пытался что-то сказать, замирал на месте, ничего не узнавая, не видя и не чувствуя того неизвестного, того человека-невидимку, который его преследовал.

 

9

Я увидел, нет, мне показали красивый, спокойный сон. Никакого действия, только немного подробностей… Оказывается, Вольф гуляет по Мадриду сам по себе, по своим неизвестным авторам этого сна волчьим делам. Оказывается, одинокий волк вовсе не влюблен в красавицу мулатку. Он влюблен в Красоту и считает своим долгом оберегать такое чудо природы, как Мерилин. Он не завидует Педрунчику, он считает, что Педрунчик не достоин Мирки и не понимает, какое это счастье — быть с ней рядом. Вольф даже несколько раз хотел открыться и по-мужски с глазу на глаз поговорить с ним. Но, когда уже решился, вдруг прозрел: так ведь актер просто любит Мелирин, любит именно её, а не её красоту, и «достоин — не достоин» не имеет никакого значения, потому что Мирка любит Пико, а не знаменитого актера.

Вольф восхищался тем, как спокойно мулатка ходит по Мадриду, привычно не замечает, или делает вид, что ничего не замечает. Ну ладно мужчины от мала до велика — это Вольф считал естественным, так должно быть. Разве что слепой или шпион на задании не заметит или заметит, но не обернётся, как это было с Дани. Так ведь и женщины тоже! Только мужчины столбенеют и раскрывают рты, а у женщин — радостная улыбка и глаза вон из орбит. Такой красоте завидовать не надо, завидовать можно тому, что реально достижимо. Как хорошо сказал Бертран Рассел, нищие не завидуют миллионерам — они завидуют другим нищим, которым больше подают.

Когда Вольф увидел Мерилин рядом с высоким, носатым, губастым, смуглым, совершенно лысым Рони, увешанным аппаратурой, ему стало плохо. Он, многоопытный волк шпионажа, не смотрел на мулатку, не видел её. Он смотрел на Рони.

«Как он смеет, этот проходимец, этот бабский угодник, показываться в полдень в Мадриде вдвоем с этим явлением природы, с этим достоянием человечества,» — думал Вольф. «Я и не знал, что они знакомы. Конечно, он хороший профессионал, но всему же есть предел.» Вольф задумался, прикрыл глаза и начал вспоминать, где он раньше видел, почему ему так знаком этот… Потом открыл глаза, заставил себя успокоиться, посмотрел еще раз и пошел вслед за ними. «Они давно знакомы. Они не любовники. Он делает свою работу. Я его раньше видел. Где?» — Вольф приотстал, сел на ближайшую скамейку и насторожился. Он увидел, как фотограф, слегка наклонившись к своей спутнице, что-то оживленно говорит и крутит в воздухе правой рукой восьмёрки. Это он! Только тогда он был в широкополой шляпе и белых шортах, что-то оживленно рассказывал Пико и крутил такие же восьмерки обеими руками.

«Это не всё. Я его ещё где-то видел. Почему-то из головы не выходит «разведка», «шпион», то ли Моссад, то ли что-то подобное. Но причём тогда Пико и Мирка? Неужели… Не может быть, слишком экзотично. А с другой стороны, на этих двух никогда не подумаешь. Если так — браво, Моссад, или Масъад, или… — всё равно браво!»

 

10

Два аналитика, два ведущих сотрудника оперативного отдела лучшей… одной из лучших разведок в мире вышли с очередного сверхсекретного совещания ровно в полдень и, не сговариваясь, направились в ближайший туалет. Они давно работали вместе и с полуслова понимали друг друга, хотя непрерывно ссорились. Оба изрядно неспортивные, не прошедшие через армию, никогда не принимавшие участие ни в одной практической шпионской операции, семейные, точнее сказать — «домашние» мужья и многодетные отцы. Именно они, никому не известные теоретики и фантазеры, были мозговым центром разведки. И все последние самые тихие и самые громкие шпионские баталии начинались и заканчивались в их небольшом кабинете. Об этом никто, кроме руководства Центра, не знал. Очень многие догадывались, что они существуют, но не знали, что работают с ними не только в одном здании, но на одном этаже, в одном коридоре. Они не были теми «генералами, которые готовятся к прошлой войне». Они просто предлагали на рассмотрение генералов, которые принимают решение, несколько вариантов операции, каждый из которых казался поначалу нереально простым или неимоверно сложным. «Взрослые» руководители с большим сравнительно недавним практическим опытом разбивали кабинетных теоретиков в пух и прах и все, очень довольные собой, расходились. Но ненадолго. Ждали, что скажут неспортивные теоретики. А они через пару дней приносили новый вариант, который был еще проще по замыслу, зато гораздо сложнее по исполнению. Или наоборот. Высшие начальники, генералы-пенсионеры ругались, сетовали на то, что разработчики не нюхали пороха и не представляют себе специфику повседневной работы шпиона. Теоретики не обижались, спокойно выслушивали критику, — а что еще они могли сделать, мелкие сошки по табелю о рангах? — и продолжали работать, точнее фантазировать. По правде сказать, они ничего другого делать и не умели, и не хотели. Их не смущала и не обижала критика и даже ругань «практических специалистов». Иногда они брали отвергнутый вариант за основу пытались его усовершенстввовать в соответствии с критикой, если находили эту критику конструктивной. Но так бывало редко, потому что мозги у теоретиков работали быстро и им было проще и, главное, интереснее придумать, сочинить нечто совершенно новое. И никто, НИКТО! не то чтобы не решался сказать вслух или хотя бы подумать! Никому даже в голову не приходило совершенно простое объяснение: эти два теоретика, два очень высоко оплачиваемых сотрудника одной из лучших в мире секретных служб, два упитанных многодетных отца были просто напросто так и не повзрослевшие мальчишки-фантазеры, играющие в шпионские игры по собственным правилами (точнее — безо всяких правил) и без оглядки на авторитеты. Мальчишки, для которых главное было играть, а проигрывать или выигрывать — это уж как получится, кому больше повезет. Потому что они играли и за наших, и за ваших, одинаково болея и за тех, и за других. И в этом было их отличие и преимущество перед теми, у кого наши всегда побеждали, причем с минимальными потерями.

Выйдя с большим облегчением из туалета — совещание продолжалось больше трех часов без перерыва, отцы семейств отправились хорошенько перекусить, после чего позвонили домой сказать, что будут поздно, и пошли к себе в кабинет. Там они заперлись, отключили телефоны и начали сочинять одновременно игру и правила игры. Делали они это очень весело, подшучивая друг над другом и над игроками, обмениваясь репликами, междометиями и словечками, понятными только им одним. Ближе к полуночи они пришли к твердому убеждению, что для продолжения игры, т. е. работы над заданием, нехватает исходных данных, составили соответствующий запрос генералам, владеющим информацией, после чего усталые, но довольные, отправились по домам. На следущий день их вызвали «наверх» и уныло, без надежды на успех, уговаривали продолжить работать с той минимальной информацией, которую им выдали, потому что дополнительную информацию, которую запросили теоретики, можно получить только у партнеров, а это… Два ведущих сотрудника оперативного отдела с полным пониманием слушали старших товарищей, привычно пропуская их речи напролет из правого уха в левое или наоборот и не очень затрудняя себя пониманием объяснений и отговорок. В два часа они сказали, что подумают и отправились обедать. После чего заперлись у себя в кабинете, сыграли несколько партий в быстрые шахматы, переглянулись: «Пора!» — и позвонили «наверх»:

— Мы все проверили и перепроверили. Без дополнительной информации решение будет некорректным. — Облегченно вздохнули и отправились домой.

На другой день утром курчавый блондин весело посмотрел на брито-лысого:

— Знаешь, кое-что можно им предложить и без дополнительных данных. Надо только поменять мамзелей: та, которая…

— Т-ш-ш-ш, — бритоголовый сделал испуганное лицо, перекошенное понимающей улыбкой. — Я тоже об этом подумал. И еще надо дать деревенскому философу крестьянские руки и перевести его в другую дружественную…

— Посмотри. — перебил его курчавый, — Разве не видишь — уши.

— Чьи уши? — засмеялся брито-лысый.

— Ну не ослиные же, сам понимаешь. И еще, но это уже наша с тобой ошибка: у сам понимаешь кого слишком много ролей.

— Так ведь первая со второй, а может быть и третья с четвертой вполне совместимы.

— Первая со второй — точно совместимы. А третья и четвертая — нет.

— Жаль, уважаемый коллега, очень жаль. Это было бы очень эффектно.

— Эффектно — это точно. Только где найти исполнителя, которому это можно доверить? Тут ведь нужен профессионал высочайшего уровня, талант. Очень уж роли трудные. Давай еще подумаем.

— Понял. Согласен. Дверь заперта? Тогда сыграем несколько партий и пойдем перед обедом «наверх».

— Нет, дорогой, сначала пообедаем и еще немного поиграем… Да не делай большие глаза, не в шахматы.

«Наверху» после обеда никого не было, все ушли «куда-то и надолго. Куда — не сказали, но сказали, что сегодня не вернутся.» — вот и вся доступная информация. Так что аналитики пошли домой к детям засветло, а это случалось редко.

На следующий день курчавому и лысому сообщили, что они имеют право на два дня отгула за переработку. Аналитики переглянулись, одновременно подумали: «Ищут, но пока не нашли,» — и со спокойной совестью пошли отдыхать. Когда они снова вышли на работу, им сообщили, что в исходные данные по вине сотрудников отдела информации вкралось несколько ошибок. Теперь информация проверена и перепроверена и новые, уточненные данные…

— А я побриться забыл, — сказал лысый, погладил черный ежик на голове и расставил шахматы. — Запри дверь, будем ждать и тренировать мозги.

— Я, пожалуй, не буду играть. Лучше подремлю немного. Жена задержалась у тёщи, у младшего поднялась температура…

— Понятно. Спи. А я почитаю и подежурю.

А дело намечалось крутое. Настолько крутое, что партнёры притормозили и задумались: а не выйти ли им из игры? Нашлось, однако, компромиссное решение. Два приятеля, два генерала-пенсионера, ставших ныне «молодыми» политиками, один «наш», другой «ваш», старинные партнеры и боевые соратники, предложили и в итоге договорились: «ваши» официально в деле не участвуют, но делятся всей доступной (а иногда и недоступной) информацией и не возражают против участия «добровольцев». В итоге курчавый и лысый получили дополнительную информацию и приказ работать побыстрее. Сначала теоретики улыбнулись про себя, переглянулись, кивнули головой — ничего нового, всегда торопят, всегда «побыстрее». Но когда внимательно просмотрели новую информацию, убрали шахматы подальше, позвонили домой, чтобы их не ждали, сели каждый за свой стол, обхватили головы руками и закачались в такт собственным мыслям, но молча. Они молчали долго. Курчавый несколько раз спросил:

— Как ты думаешь… — но ни разу не окончил фразу, потому что брито-лысый моментально отвечал:

— Не мешай, — или: — Я ещё не готов, или: — Что ты сказал?

Ровно в полночь оба встали, потянулись и одновременно сказали:

— Страшновато получается. — Потом курчавый добавил:

— Завтра в восемь, как обычно?

— Надо выспаться, завтра длинный день. Давай в восемь пятнадцать. Как всегда.

* * *

Следующий сон был мне совершенно необходим, для того чтобы хоть немножко продвинуться вперед и понять, что же всё-таки происходит? Это было совершенно секретное (не было, нет и не будет никогда) совещание за круглым столом лучших шпионов-практиков последних 20–30 лет с участием более чем авторитетного представителя политического руководства. Мне это совещание показали с той единственной целью, чтобы я, не дай Бог, не пошел единственно правильным путем и случайно не приоткрыл карты, что могло сорвать операцию и привести к непредсказуемым последствиям. Сначала я не понял, зачем мне показывают это совещание, если хотят сохранить всё в тайне до поры до времени. Всю ночь я маялся в недоумении и только под утро, увидав, как хитро переглянулись два самых старых, но всё ещё моложавых генерала, а потом «политический руководитель», тоже сильно немолодой, замахал испуганно руками вошедшему без стука помощнику, расслабился и позволил себе спокойно проснуться: никому не нужное совещание старичков имело единственную цель: выбросить наружу дезинформацию. Я обиделся за такое неуважение к моей работе, а потом подумал: «На кого? И зачем обижаться на людей, которые делают свою работу, пусть даже не очень хорошо?».

 

11

На рыночной площади было просто кафе и два кафе-мороженое. Дани пришел на 20 минут раньше, сел в полупустом кафе лицом к площади, заказал кофе, стакан холодной воды, достал из кармана небольшую книжечку стихов Бродского и расслабился. Дани родился и до 20 лет жил в Петербурге, прекрасно знал русский и любил Бродского. Кроме того, по каким-то ему самому не до конца понятным соображениям, он хотел продемонстрировать «им» — он и сам пока не знал, кто это «они» — свое российское происхождение. Потому что просто хорошее знание русского языка совершенно недостаточно для чтения Бродского. Будний день, ещё совсем светло, народу немного.

«Ого!» — Дани сам себе не поверил: за соседним столиком устроился дон Педро. Дани перевернул страницу, улыбнулся Бродскому и насторожился. Актер был только-только разгримирован и выглядел усталым и отрешенным. Скверно выглядел, опустошенно. Заказал салат, пиццу и зеленый чай, закрыл глаза; но не дремал, а всё время ерзал, устраивался поудобнее, еще удобнее. Открывал глаза, поднимал голову, смотрел по сторонам, но явно не очень понимал, что его окружает. Заметил Дани и насторожился. Встряхнулся, усмехнулся и вдруг пересел за столик Дани:

— Вам от меня что-то нужно? — спросил он без обиняков по-испански.

— Как вы догадались, что я говорю по-испански?

— Не знаю. Предпочитаете английский?

— Мой родной язык — русский. Но вы по-русски не говорите. А испанский, английский, немецкий — мне всё равно.

— Немецкий или идиш? — неожиданно спросил актер.

— К сожалению, немецкий.

— Почему «к сожалению»?

— Долгий разговор.

— А я не тороплюсь. — Актер показал знаком официанту, что пересел за другой столик. Дани задумался, покачал головой и сказал:

— Пожалуйста, не надо, не сейчас, не при первом знакомстве.

— Разве не вы разглядывали меня совсем недавно в самолете?

— Разве не вы… — Дани не пришлось продолжать, потому что дон Педро совершенно неожиданно раскрепощенно улыбнулся.

— Да бросьте притворяться. Я — действительно очень известный голливудский актер, ко всему привыкший. А вот вы — не поклонник, не похожи. Вы чьи стихи читаете, позвольте спросить?

— Иосифа Бродского…

— Вот-вот. Да ещё в оригинале, по-русски. Получается, что вы знаете 4 языка?

— Семь. Вы правы, я не поклонник. Простите — не просто поклонник, я — …

— Не надо, не продолжайте. Я давно это знаю и меня это не нервирует. Делайте свою работу. Если хотите о чем-то спросить — спрашивайте. Не стесняйтесь, я к любым интервью и любым вопросам привык. А если не готовы, не хотите, не решаетесь — я спрошу.

Хотя всё, казалось бы, шло по плану и полностью устраивало Дани — кроме того, что уже было восемь и ему надо было найти «то» кафе, — что-то в поведении актера настораживало. Дани решил продолжить и кивнул головой: «Спрашивайте!»

— Вы давно уехали из России? — Дани хотел было закрутить шарманку: как вы догадались, почему вы об этом спрашиваете и т. д., но понял логику умного собеседника и просто сказал:

— Очень давно. В 20 лет.

— Я поясню вопрос, а потом и просьбу. — И Петр Никодимыч, не танцуя вокруг да около, рассказал о своих наваждениях и попросил о помощи.

Дани задумался. Планом это не было предусмотрено, но отказаться сейчас — значило попросту всё порушить. Потянуть время?

— Я ведь уехал оттуда почти 20 лет назад. Не знаю… Сначала надо сценарий посмотреть… Не уверен, что я тот человек, который вам нужен.

Педрунчик вытащил из кармана свернутый в трубку сценарий и положил на стол:

— Всегда со мной. Что касается остальных возражений: большого выбора у меня нет. Вы не из мира кино, вас тут никто не знает — это хорошо. Вы тут при деле и очень может быть, что ваше дело — это я. Вот и хорошо, совместите ваше «дело» с помощью мне и моему Петру Никодимычу. — Актер засмеялся, увидев, что Дани удивлённо поднял брови, и пояснил: — Так зовут моего героя.

Отказаться — порушить всё. Согласиться — полностью менять план работы на ближайшие дни и недели. И тут актер опять опередил Дани:

— Вот мой телефон. Посоветуйтесь со своими коллегами, вы ведь здесь не в одиночестве. Времени на размышление мало: завтра свободный день, послезавтра опять начинается каторга. Да, дорогой мой любитель Бродского, который помог мне вас понять, актер кино — это хорошая, дорогая, любимая, но очень тяжелая работа и не каждому она по плечу. Звоните в любом случае, только очень коротко: да или нет. Остальное при встрече… А вот и мой ужин. Идите, идите.

Дани хотел что-то сказать, объяснить, но понял, что его переиграли, весело засмеялся и ушел, не прощаясь. Разумеется, в назначенном месте он никого не нашел. Лола и «другие» увидели, поняли и неторопливо разошлись по городу.

* * *

Дани допоздна бродил по рано уснувшему городу, пытаясь построить план дальнейшей работы, но у него ничего не получалось. Хребет старого плана, выданного в приказном порядке начальством и согласованного со всеми участниками операции, сломан. Реанимировать его будет очень трудно, проще разработать новый план. А потом ознакомить, согласовать, уточнить… И при всём том Дани не чувствовал себя виноватым. Ошибки не было. Противник оказался умнее и опытнее, чем предполагали аналитики. У Дани, который был отнюдь не новичок в разведке, была сильно развита интуиция, и она шепотом подсказывала: «Актер — не противник. Он — соперник, или даже коллега.» «Ну, и что теперь делать?» — мысленно спрашивал Дани. «Срочно связаться с аналитиками, у которых сходятся все ниточки. Новые условия работы — новый план. Иначе неизбежен провал за провалом». «Легко тебе так рассуждать, госпожа Интуиция,» — отвечал сам себе Дани. — «А у меня даже связи с центром нет…»

Вернулся в гостиницу, лег спать. Заснуть не успел, потому что пришла Лола:

— Подвинься. Я видела, но не слышала. Это случайность, закономерность, провал?

Дани не спеша раздел её и несколько минут молча любовался. Потом погасил свет, рассказал и закрыл ей рот поцелуем. Чуть позднее счастливо улыбающаяся Лола пробормотала, засыпая:

— Хватит на сегодня. Утром продолжим.

Утром продолжили, потом отправили экстренное сообщение в Центр и втроем — с Дуду, уехали на машине в соседний городок, такой же спокойный и уютный. Вечером пришел ответ с рекомендацией аналитиков: Дани налаживать открытый контакт с актером, остальным вести себя тихо и мирно и ждать дальнейших указаний. Дани тут же, невзирая на поздний час, позвонил актеру и сказал «Да!» Сценарий он прочитал ещё днем и некоторые эпизоды показались ему чересчур надуманными.

Современные средства связи работают быстро. На следущий день утром Генрих получил экстренное сообщение: «План А отменяется. Ведите себя спокойно, как будто ничего не случилось. Двух провинившихся выпустить на свободу: пусть «светятся» и резвятся, как дети — но не чересчур! Новый план получите в ближайшие дни.» Генрих понял, что претензий к нему нет и можно немножко отдохнуть.

 

12

Теоретиков вызвали «наверх» и приказали денно и нощно заниматься делом красавицы мулатки, все прочие дела отложив на неопределенное время. Курчавый и лысый перекусили, выпили хорошего черного кофе с большим количеством сахара и сообщили домашним, что могут сильно задержаться. Потом просмотрели документацию и переглянулись. Обоим пришла в голову странная мысль. Они наморщили лбы, уставились друг на друга и одновременно сказали: «Это ты так подчистил первоначальный план?» Тут же поняли, что это не их работа, и позвонили «наверх».

Там не удивились и сказали, что это был приказ «самог`о». Аналитики хотели было сказать «пусть сам и…», но умолкли, тяжело вздохнули и спросили: «Можно делать НАШ новый план, или принять во внимание пожелания…» — Один из более молодых генералов взорвался и заорал в трубку: «К чертовой матери…», — но испуганно притих и голос его съежился до шепота: «Делайте; и не принимайте. Обещаю — будет виновато молчать, старый пер…».

— Тогда пришлите к нам до конца разработки…

— Понятно, — сказал, даже не дослушав курчавого, генерал.

— И к 8 часам нашу любимую с хорошим ужином. К утру будет готово, — сказал лысый.

Генерал расслабился, улыбнулся и догадался закончить:

— Спасибо, ребята.

Через полчаса пришел худенький, очень коротко стриженный паренек лет двадцати пяти в джинсах и черной футболке навыпуск и молча устроился перед компьютером.

— Ничего не меняется: не стучит в дверь, не здоровается, — сказал лысый.

— А зачем? — состроил гримасу паренек. И добавил: — У меня сегодня свидание… было бы… пришлось отменить… Давайте работать.

— Надо же, Майк заговорил! — удивился курчавый.

— Спасибо, что пришел. Тебе как обычно? — спросил лысый.

— И томатный сок, — сказал Майк.

Майк был компьютерщик от Бога, а теоретики были с техникой, причем любой, не в ладах. У них постоянно что-то ломалось, отключалось и даже взрывалось. А Майк ничего не понимал в работе аналитиков и просто дремал в кресле в ожидании очередной неполадки.

Через пару часов курчавый и брито-лысый поняли, что без «верховной» правки план операции легко и быстро возвращается на круги своя. В 10 вечера всё было готово. Усталые мужчины потянулись, переглянулись, сыграли несколько партий в блиц, чтобы успокоиться и отдохнуть, и отправились по домам.

 

13

В ближайшие несколько дней должны были сниматься сцены в помещении и не в России, а в Бостоне, где уже много лет жил и работал Петр Никодимыч и где его звали Питер, или в Израиле, где у него были друзья, которые звали его Пинхас. В обоих случаях Педрунчик опирался на собственный опыт, полагая, что инородность испанца и русского в Америке и Израиле имеет много общего. Проблематично, но не лишено оснований. Надо же хоть на что-то опираться. И всё-таки сравнивать Испанию с СССР — а Петр Никодимыч был родом именно из СССР, а не из России, — более чем проблематично. Другая страна, неродной язык, другой стиль жизни, другое отношение к работе, деньгам — ДА. НО! Петр Никодимыч много лет даже не надеялся еще раз увидеть город, где родился и вырос, а актер был человек мира и только перегруженность работой не позволяла почаще приезжать в Мадрид, где жила его мать. Советское унизительное, ура-патриотическое, идолопоклонническое воспитание, штампующее гражданина-раба — именно в этом отличие бывшего русского и испанца — не бывшего, а испанца, работающего в Голливуде и потому живущего большей частью в Америке.

Дани 40 лет, Петру Никодимычу — 60. Дани уехал из России, когда Советского Союза уже не было, Петр Никодимыч — из СССР, когда Союз стоял еще крепко, думали — «на века». Дани десятки раз приезжал «по работе» во многие города России, не только в Санкт-Петербург, откуда был родом. Петр Никодимыч не видел родные пенаты почти 40 лет. Но главное — сложившаяся ситуация не оставляет ни актеру, ни шпиону никакого выбора, а для «дела» — полезно, причем им обоим. И новый план курчавого и лысого активно использовал такую странную, неожиданную реальность.

Режиссер поначалу был очень недоволен, но, громко высказав своё неодобрение, уважил просьбу актера и разрешил Дани разочек посидеть тихо и смирно на съемке. Накануне Педрунчик читал Дани сценарий, Дани очень нерешительно высказывал свои соображения, справедливо полагая себя полным профаном, а актеру именно это и было нужно — естественная реакция человека с «той» стороны. На следующий день во время утренней репетиции Дани сидел тихо в сторонке и записывал свои соображения и возражения. После первого дубля актер с молчаливого согласия режиссера подошел к «консультанту» и Дани очень смущенно, чуть не шепотом высказал свое мнение. Полагая, что Дани что-то советует и намереваясь через минуту выгнать его со съемочной площадки, режиссер подошел поближе, усмехнулся, нахмурился и потребовал:

— Вслух и громко! — Он кричал не нарочно. Он всегда кричал на съемочной площадке.

Но «шпион» этого не знал. Он терпеть не мог, когда на него кричали и всегда отвечал собранно, негромко и корректно, не теряя самообладания.

— Мой родной язык — русский. Я хорошо знаю — читаю, пишу, говорю — ещё 6 языков. И все равно даже не специалист, а просто внимательный слушатель или зритель обязательно должен заподозрить, что английский, на котором я сейчас говорю, не мой родной язык. А…

— Короче: предложение.

— В русском языке гораздо меньше музыки: подъемов и спусков, акцентов — чем в английском и испанском. Другая жестикуляция и мимика. И ещё одно соображение: 40 лет назад мат в России не приветствовался и не был нормальным широко распространенным явлением, как сейчас.

— Не верю, — отрезал режиссер.

— Он прав, — неожиданно вмешался старый актер, играющий одну из ролей второго плана. — Я припоминаю Толстого, Чехова, Булгакова, Шолохова, Пастернака. Насчет музыки и жестикуляции — не знаю, а насчет мата — нет у русских писателей никаких факов.

— Ха! — сказал режиссер. — Все свободны до завтра. — И повернулся к продюсеру и сценаристу в одном лице: — Что будем делать?

А Педрунчик, Петр Никодимыч, с удивлением смотрел на профессионального шпиона Дани и не знал, что подумать и как теперь с ним разговаривать.

* * *

Куда меня несёт? Был не очень интересный персонаж, рядовой участник спектакля, фильма, романа. И вдруг он выходит на передний план и становится (точнее — может стать, если я пожелаю или дарители сновидений захотят) чуть ли не ключевой фигурой. Попробую вывернуться, не нарушая первоначальный замысел.

* * *

Режиссер был удивлен, а удивить его было трудно. Суть была не в том, что говорил или о чем молчал Дани. Суть была в том, что появился другой Петр Никодимыч: простой, логичный, улыбчивый американец русского происхождения. Режиссер и раньше знал, что дон Педро талантливый, высокопрофессиональный, очень дорогой актер. Но с появлением Дани актер исчез и появился новый Петр Никодимыч, который приходил на съемочную площадку и не проигрывал, а проживал несколько мгновения из жизни русского эмигранта. Особенно хороши были сцены удивления, воспоминания, непонимания. Дани одним своим молчаливым присутствием раскрепостил Педрунчика и снял наваждение. Если актер терял контакт с Дани во время съемки, наваждение возвращалось и режиссер резко останавливал:

— Что случилось, дорогой мой русский эмигрант испанского происхождения? Отдохните. Перерыв 15 минут.

Американский актер — испанского происхождения — находил глазами рядового сотрудника одной из лучших разведок мира — русского происхождения — и улыбался. Наваждение уходило, работа продолжалась. И никто, ни режиссер, ни продюсер, ни оператор, и особенно звукооператор, никто ничего не понимал. Откуда у никому не известного Дани такое влияние на знаменитого актера? А Дани и сам ничего не понимал.

Но так продолжалось недолго. Сразу после окончания съемок «в Бостоне» и «в Израиле» продюсер, он же сценарист, и режиссер решительно объявили, что планы меняются и съемочная группа переезжает в Россию на натурные съемки. Актер во всеуслышанье сказал, что без Дани никуда не поедет, чем несказанно удивил режиссера. А Дани сказал актеру, что он занят основной работой и просто не может составить актеру компанию. Дон Педро аж посерел и бросился уговаривать и первого, и второго. Режиссер переговорил с продюсером, который согласился, но сказал, что много платить «никому неизвестному гипнотизеру» он не может. Актер чувствовал, что Дани тянет время и понимал, почему. Так оно и было: аналитики были заняты новой разработкой и попросили пару дней на размышление. Довольно скоро пришел ответ: «Дани не только может, обязан ехать — это оптимальное решение сразу нескольких проблем, существенно облегчающее работу «наших», «ваших» и ещё кое-кого.» Курчавый и лысый также настоятельно советовали немножко потянуть время, поартачиться и получить «достойную» оплату за свою работу. В итоге все остались довольны. Но больше всех выиграл, как показало время, Генрих. А Дани — Дани расслабился, чего делать не имел права, и только изредка потряхивал головой и бормотал: «Куда я влип? В какое болото? Тут ведь и завязнуть недолго.»

 

14

И наступил длительный период застоя. Почему? Потому что окончательное решение вопроса… Простите, — решение о дне и месте начала активной фазы операции принимается Высшим Политическим Руководством «нашей» страны, которой принадлежит самая замечательная в мире разведка с лучшими в мире аналитиками — курчавым и лысым, причем не самостоятельно, а после длительных тайных консультаций и молчаливого согласия Руководства нескольких дружеских стран, которые жизненно заинтересованы в успехе операции. Официально эти дружественные страны соблюдают нейтралитет и даже немножко критикуют «наших», но, несмотря на это, помогают им, причем неплохо и с полным знанием всех параметров операции.

Длительное ожидание было с самого начал заложено в тщательно разработанный план. Поэтому только небольшая корректива была внесена из-за того, что съемочная группа уехала в Россию, Дани в одиночку выключил из игры дорогостоящего актера, и теперь красавица мулатка была свободна и в любой момент могла начать действовать. «Нашим» и «вашим» в этом городке нечего было делать и их передислоцировали в небольшой город на юге Франции недалеко от границы с Испанией. Приказ Центра был простой: живите спокойно, светитесь, развлекайтесь — всё, что угодно. Но! — Сохраняйте трезвую голову и в любой момент будьте готовы. К чему готовы — этого в приказе не говорилось и это было плохо и для «наших», и для «ваших».

Лола Шук после отъезда Дани загрустила. Делать было просто нечего, Дуду в «мирное» время был скучный для Лолы партнер. Он целыми днями бродил по холмам вокруг города и рисовал. Правда, иногда вечером они ходили на дискотеку, чтобы «светиться», но оба без особого удовольствия. Как-то раз к ним придралась просто так, от делать нечего, местная шпана, но после нескольких простеньких телодвижений Лолы и Дуду с большим уважением оставила их в покое, весело потирая ушибы и удивляясь: «Тётушка и тощий, невесомый мальчик — не может быть!»

Вслед за «нашими» в тот же город перевели «ваших», точнее Генриха и двух девушек. А двух мужчин, так неудачно встречавших в аэропорту Педрунчика, к бурной радости их жен отправили в отставку. Новый город, спокойная жизнь, никаких обязанностей до поры до времени — что может быть лучше? Девушки совершенствовали свой французский, который и так был неплох, делали «домашние» задания, полученные в Международной Академии Высшего Шпионажа (настоящее название я и сам не знаю), с удовольствием ходили на дискотеки. Там они не только допускали «приставания», но и провоцировали молодых людей. Потом, неожиданно вспомним, что они на службе, энергично возражали и удалялись. Молодые люди пробовали настаивать, но возражения девушек звучали более чем убедительно. Тем более, что их иногда сопровождал Генрих, который в первый же день просто умело положил свою крестьянскую руку кое-кому на плечо; не сломал, но болело долго.

К концу недели даже Генрих, который всегда умел занять себя, заскучал. Он читал самую серьезную, отнюдь не шпионскую литературу, часами гулял, думал и мечтал. Не забывайте, что он был потомственный крестьянин, ему было уже 35 лет и он изнывал в тоске по нормальной семейной жизни. А для шпиона безделье и тоска по семейной жизни — недопустимая роскошь. Он заметил, разумеется сразу же заметил Лолу Шук и понял, что они — коллеги. Но обостренная бездельем застенчивость никак не позволяла ему сделать первый шаг. Он понимал, что потом будет проще, но не мог решиться. Помог случай: Генрих увидел разборку Лолы и Дуду с местной шпаной и поспешил к ним на помощь. Помощь не понадобилась; он просто стоял совсем близко и наблюдал. Разумеется, Лола заметила его и улыбнулась: «Спасибо, не надо.» Она узнала его и сердце тихонечко сжалось и не сразу отпустило. А через день на дискотеке Лола сама подошла к стоявшему в сторонке Генриху:

— Потанцуем, коллега? — И Генриху стало вдруг страшновато: тело стало легким, а ноги — ватными. Но только в первый момент. А потом время понеслось вскачь и лидеры «наших» и «ваших», не улыбаясь, просто и серьезно посмотрели друг другу в глаза и сказали «так не бывает». Но поздно, потому что всё уже случилось. Дуду сразу всё понял, но что он мог сделать? А подопечные Генриха ничего не поняли, зато удивились и порадовались за своего лидера, которого побаивались и считали сухарем и женоненавистником.

Когда они пошли танцевать, местный молодой человек, тот самый, на плечо которому несколько дней назад легла крестьянская рука Генриха, сморщился, вспоминая свои ощущения, состроил кислую гримасу и замер в ожидании: что сейчас будет!?

Лола и Генрих танцевали неумело и недолго. Им нечего было делать на дискотеке. Они были так непохожи на искателей приключений, равно как на любителей потанцевать! Лола смотрела вниз, Генрих смотрел вверх. Они топтались на месте сначала под музыку. Потом перестали ее слышать и начали двигаться всё медленнее и медленнее, пока, наконец, не остановились и стали слушать собственную музыку. На них смотрели с удивлением, но им было всё равно, они ничего не замечали. Простояли молча целую вечность, а на самом деле пару минут, пока не окончился этот танец. Тогда она подняла глаза вверх, а он посмотрел на неё сверху вниз и сказал:

— Пойдем… — Она отрицательно покачала головой, ничего не сказала, и они пошли. Они были пара. Не мальчик и девочка, не юноша и девушка, не влюбленные мужчина и женщина. Просто два человека встретились, поняли и пошли дальше вместе. Семья, дети; молодость, старость; служба, долг, работа — это всё было, есть и будет. Только потом, после, когда они привыкнут к этому чуду: у меня есть ты, у тебя есть я.

 

15

Рони много лет работал в престижном глянцевом журнале. Его ценили, он очень хорошо зарабатывал. Больше того: он давно уже сам выбирал, кого и как снимать, сам договаривался, и очень редко работал по конкретному заданию своего журнала. Это было чрезвычайно важно для Рони — разведчика, потому что давало возможность свободно передвигаться по всему миру и встречаться с нужными людьми в назначенное время в любом городе, не вызывая ни у кого никаких подозрений. Легенда, история его жизни была очень простая и надежная, потому что в ней всё было не просто достоверно. В ней была только правда и ничего, кроме правды. Разумеется, не всей правды. Всю правду даже сам Рони не знал. Ему было 49 лет. В 22 года он женился, жена его стала довольно известным археологом и значительную часть жизни проводила в экспедициях, причем проследние 15 лет в основном в Израиле, где было предостаточно работы, и интересной работы. У них было трое взрослых детей, живущих самостоятельно. Жена конечно всё знала и частенько помогала, в том числе приглашая Рони фотографировать раскопки, что было с одной стороны интересно для журнала, а с другой стороны давало легальную возможность часто бывать в Израиле, что было необходимо Рони-шпиону и очень приятно Рони-мужу. Дети по всеобщей молчаливой договоренности «ничего не знали», но обо все догадывались. Восхищаясь отцом и матерью, они не могли понять, как могла при таком образе жизни сохраниться семья и как могли родиться и вырасти здоровыми и любимыми они сами. На их памяти Рони с Лией, так звали жену, бывали вместе 3–4 месяца в году, считая рабочие визиты в Израиль, а до того и в другие страны по всему миру. Детей помогли вырастить дедушки и бабушки, которые сначала приезжали по очереди помогать, а после рождения третьего внука стали жить одной семьей не просто рядом, а в большом собственном доме на окраине… — простите, но больше — ни слова; это не моя тайна.

Рони и Лия познакомились на каком-то университетском сборище. Оба очень скучали и не знали, чем себя занять. Посмотрели друг на друга, пожали плечами и продолжали скучать. Через несколько дней встретились в библиотеке и поздоровались. А на очередном обязательном сборище, когда терпение кончилось, Лия встала и пошла к двери. Рони сделал ей знак: «погоди!» — и вышел вслед за ней. Ровно через месяц они поженились. Мягкая, женственная умница Лия не была красива, но зато была до предела наполнена внутренним светом и радостью жизни. И жили они потом спокойно и хорошо. У каждого кроме семьи была интересная работа, а у Рони — еще и хобби. Хотя он и сам не мог бы сказать, что — работа, а что — хобби.

* * *

А как же Дани, спросите вы и будете правы. Только интересного ответа нет. Потому что с профессиональной, шпионской точки зрения ему ничего не надо делать для выполнения важного задания Руководства. Педрунчику — актеру необходимо ежедневное общение с Дани; без такого общения он не может сниматься в этом фильме. Они связаны невидимой нитью и обоих это до поры до времени устраивает. Сначала Дани очень скучал от такой работы, считая, что он даром ест хлеб. Одно дело — предварительные длительные беседы, когда надо было напрягаться, вспоминать, брать на себя смелость что-либо рекомендовать или отвергать, советовать или не советовать. И совсем другое дело — часами высиживать на съемочной площадке как живой талисман, чтобы Педрунчик все время его видел и чувствовал. Теряя контакт с Дани, актер начинал нервничать и играть по-старому, как это было принято в Голливуде. Только теперь, в России, режиссер моментально прерывал съемку и смеясь, потому что сердиться и ругаться у него уже не было сил, находил Дани и пересаживал его на «видное» место. Довольно скоро сценаристу пришла в голову свежая, неоперившаяся ещё идея: сделать несколько сцен с участием Петра Никодимыча и Дани, играющего роль случайного прохожего. Актер пришел в полный восторг от этой идеи, тем более, что английский Дани с едва заметным русским акцентом был великолепен. А Дани никак не мог представить себе реакцию Лолы, своего непосредственного начальника, и потому решительно отказался. Никто ничего не мог понять. Только дон Педро посмеялся пикантности ситуации и сказал, что в два счета уладит дело.

— Дорогой мой коллега, вдвойне коллега! Я всё понимаю, а им там — актер показал назад и вбок левой рукой, правой обнимая Дани за плечи — не обязательно знать о нас обоих больше того, что они могут увидеть и понять. Пусть думают, что вы стесняетесь, боитесь, сомневаетесь. У вас есть несколько дней, пока будет готов сценарий, напишут диалоги, подберут натуру и декорации. Решайте вопрос со своими (не мог же актер сказать: с «нашими» или «вашими»). Я уверен, они согласятся, потому что выбор невелик, и потому что при таком раскладе мы еще долго будем на виду друг у друга, а это более чем устраивает все «высокие договаривающиеся стороны».

Лолу сообщение Дани удивило, развеселило, но глубоко не затронуло. Она продолжала быть лидером «наших», но знала, что этот этап ее жизни кончается. Поэтому она просто переслала сообщение руководству и пошла гулять с Генрихом.

 

16

Молодой генерал, в недалеком прошлом великолепный практикующий контрразведчик, которого совсем недавно назначили руководить операцией, был обижен природой: у него не было семьи, он не умел улыбаться и был начисто лишен чувства юмора. Получив сообщение Лолы, он вовсе не пришел в негодование, не рассердился, а сразу стал перебирать в уме возможные варианты: отдать под суд, отправить в отставку, строго наказать… Или наградить?… Однако, будучи разумным, вменяемым, хладнокровным человеком с железными нервами, он решил посоветоваться с коллегами по руководящей работе. Первый, к кому он обратился, многоопытный генерал, специалист по штабной работе и многодетный отец, мгновенно всё понял, проглотил смешок, и пригласил двух теоретиков, курирующих эту операцию: курчавого и лысого. Наши аналитики не знали близко нового начальника, но увидав его в его рабочем кабинете, сразу поняли, с кем имеют дело, потому что у них-то с чувством юмора было всё в порядке. С каменными лицами выслушав сообщение Лолы, курчавый попросил дать им 3 дня на проработку вопроса.

— Нет, уважаемый коллега, — подыграл ему лысый. — Вопрос слишком важный. Надо будет уложиться в 2 дня.

Генерал переводил взгляд с одного неряшливо одетого теоретика на другого, еще более откровенно штатского. Ему вдруг очень захотелось призвать их к порядку, но он не имел на это права. Эти два сотрудника не только не подчинялись ему формально, но были, оказывается, в очень высоком звании. Генерал проявил выдержку и хладнокровно, играя бровями, попросил коллег поторопиться.

— Потому что разрешение на проведение операции может придти в любой момент, — так он сказал и добавил то, что добавлять не надо было бы: — Можете приступать к работе.

Лысый икнул, сдерживая смех, а курчавый сказал совершенно серьезно:

— Всего хорошего. И до скорой встречи. — После чего оба развернулись, причем один через правое плечо, а другой через левое, и вышли из кабинета, не дожидаясь ответа, молча, опасаясь «как бы чего не вышло», вернулись в свой кабинет и только там рассмеялись. А потом устроились поудобнее и стали рассуждать вслух:

— Вне зависимости от того, согласится ли сам Дани на предложение киношников, получит он разрешение Центра или полный запрет, возможны всего два решения: сниматься в этом фильме у этого знаменитого режиссера, или не сниматься. Первый вариант был бы естественным развитием событий, начавшихся совсем недавно в том маленьком городке в центре Европы. И ещё неизвестно, хорошо для дела или плохо то, что лицо профессионального шпиона появится в знаменитом фильме, а у этого режиссера все фильмы знаменитые, — пробормотал, жуя яблоко, лысый.

— Н-да, — протянул курчавый, выковыривая апельсин из кожуры. — Ты прав. Второй вариант выглядит довольно странно. Отказаться от такого предложения… Такое может себе позволить или Эйнштейн…

— Или ненормальный, — сказал лысый, принимаясь за второе яблоко.

Залезли в личное дело:

— Шпионская кличка «Дани», лет ему 40… А по легенде почему-то на 5 лет больше. Странно, наверно связано с прошлыми делами. Холост. И никогда не был женат и не имел гёрлфренд. Это хорошо. Есть идея. Давай его женим… — почесал лысый в голове.

— Погоди, дай подумать, — курчавый доедал второй апельсин.

— У тебя есть возражения?

— Нет, что ты! Прекрасная идея. Вот только на ком?

— Ты думаешь, Лола Шук?

— Нет, надо ему, т. е. Дани, подбросить одну идейку…

— Погоди, я тебя понял: найти невесту на съемочной площадке. Такую, чтобы о его прошлом ничего не знала…

Тут курчавый аж вскочил ногами на кресло и замахал руками:

— Сочинить ему новую легенду и тогда цены такому разведчику не будет. Решено?

— Забавно. Думаешь, получится?

— Должно получиться. А не получится, так хотя бы весело будет. Поехали, завтра к вечеру кончим.

— Только бы этот серьезный генерал не заартачился, — засмеялся лысый.

— А мы серьезно напишем, безо всяких шуточек.

— Так ведь если кто читать умеет — сразу поймет…

— Я думаю, что этот читать не умеет, — совершенно серьезно сказал курчавый. — Несчастный человек, жалко его.

* * *

Напрасно беспокоились наши аналитики. Вернулся из отпуска САМ, сделал традиционный обход, увидел нашего молодого генерала, обрадовался ему и задал риторический вопрос:

— А что здесь делает наш «полевой командир»?

Ему ответили. САМ возмутился:

— Этого боевого командира нашей лучшей антитеррористической команды посадили на бумажную, кабинетную работу? Вот я вас!

И тот же день генерала перевели начальником базы боевой подготовки, чему все, и сам генерал в том числе, были несказанно рады.

* * *

Дани действительно было 40 лет, а не 45 — как по фальшивым «шпионским» документам. Он и выглядел максимум на сорок. В разведку попал еще в армии, а учиться в университет его направили на «правильный» факультет, где кроме иностранных языков обучали ещё кое-чему. Учили, особенно «кое-чему», хорошо. Так хорошо, что времени на личную жизнь не оставалось. И потом за долгие годы трудной, опасной, но интересной и наркотически затягивающей работы ничего, кроме случайных интрижек, так и не было. Был он всегда на хорошем счету, прошел через всякое и разное, повидал полмира. Правда, в чинах он был небольших, что его самого мало беспокоило, равно как и его мать, у которой он всегда подолгу жил в перерывах между операциями. Мать знала, в какой организации её сын работает, вернее — служит, всё понимала, но совсем недавно не выдержала и спросила, не пора ли ему завести семью, на что он ответил: «Вот доживу до пенсии, тогда и женюсь.»

— Сынок, но я же хочу внуков понянчить. Да и какие могут быть дети у пенсионера?

— Мне, мама, до пенсии не то 5, не то 10 лет осталось. Давай вместе терпеть и ждать.

— Тебе ещё больше 20 лет трубить…

— Нет, мама. У нас пораньше. Вот только отправят меня на пенсию по открытому документу, или закрытому (Дани имеет в виду свою официальную легенду), никто не знает.

С университетскими и армейскими друзьями Дани почти не встречался. Полюбить — не получилось, а на время — не стоит труда. Поэтому его достаточно многочисленные подружки были все, или почти все из того же ведомства. Иногда казалось, что Лола Шук — исключение. Они были близки уже пару лет и обоим казалось, что их служебный роман может со временем, если обстоятельства будут благоприятны, если… На втором «если» они вздыхали и грустно улыбались.

И вот теперь ему чуть ли не в приказном порядке советуют жениться, причем поскорее. Мало того, невесту не советуют, приказывают искать на съемочной площадке или рядом с ней. А Лола? Дани не знал, что делать, ни на что не мог решиться, не давал ответа Педрунчику и сильно грустил. Ему бы водочки, так он не пил. Так бы и тянулись Данины страдания неизвестно как долго, если бы не позвонил — вопреки всем правилам шпионской жизни — Дуду и не рассказал про Лолу и Генриха.

 

17

И закрутилась свистопляска, и получилось очень даже забавно. На третий день позвонил дежурный офицер и попросил лысого и курчавого показать предложения по делу «киноженитьбы Дани» — так и было сказано — руководителю операции. Помолчав, офицер добавил:

— В любое удобное вам время, но лучше сегодня в 12 дня. Кабинет вам знаком.

Аналитики-теоретики удивленно переглянулись: что-то случилось. Очень уж не похоже на боевого генерала. Вообще-то всё было готово и оставалось только оформить план операции «как положено по уставу».

— Успеем? — спросил лысый.

— Если я буду печатать, то к 12 дня послезавтра, — отшутился курчавый.

— А если я — то на целый день скорее. А на сегодня нам нужна машинистка…

— Или, на худой конец, Майк — компьютерщик.

— Значит, ты будешь устно докладывать, — сказал лысый.

— Разве сегодня моя очередь?

— По правде сказать, этого я не помню. Но и не моя — это я точно помню.

Курчавый почесал в затылке и сказал:

— Пойдем выпьем кофе, в там видно будет. Сценарий ведь готов, значит голову не оторвут.

Ровно в 12 два теоретика были около нужного кабинета и спросили у дежурного: «У себя?» — «Проходите, вас ждут,» — ответил дежурный и вдруг широко улыбнулся.

«Что бы это значило?» — лысый и курчавый переглянулись. Несмотря на сугубо штатский внешний вид, они всегда были точны. Тогда почему «он» улыбался? Странно. Они открыли дверь и вошли в тот же кабинет, где получили задание от молодого генерала пару дней назад. Но это был другой кабинет! Вроде бы ничего не изменилось, а смотрелось весело. На большом столе начальника стоял маленький букетик цветов, а за столом сидела… нет, уже встала и пошла им навстречу невысокая, стройная, очень просто одетая женщина лет 35. Протянула руку, предложила сесть, достала стаканы и бутылку минеральной воды. Никакой косметики или большое мастерство макияжа. Очень женственная, несмотря на мальчишескую стрижку, шатенка, похоже — не крашенная.

Женщина молчала, в глазах бегали искорки. Она ждала.

— А где же… — начал было курчавый и замолчал.

— Да, где… — продолжил лысый. — Где он?

— Он — это я, — Два приятели даже вздрогнули и дружно потрясли головами, а потом услышали продолжение: — Того молодого генерала, который вам так не понравился, перевели с повышением в другую команду. Теперь я буду руководить этой операций, хотя вы не ошиблись — я действительно женщина. Только вы не обращайте на это внимание, и тогда нам будет просто и удобно разговаривать… и работать. Вы меня не знаете, а я давно и хорошо вас знаю. Да, да — мне приходилось работать по вашим сценариям. Поэтому я уверена, что ваш новый план готов, но не оформлен. Старый план операции я внимательно посмотрела, так что расскажите мне только изменения и, пожалуйста, покороче. Лучше я потом поспрашиваю. Только один вопрос сначала: вы не знаете, почему Дани состарили на 5 лет? И вот ещё что: мы с вами почти ровестники, различия в чинах и званиях невелики, вы мне формально не подчиняетесь… — тут женщина очень хорошо рассмеялась, любуясь на застывших в недоумении теоретиков, и сказала то, чего они никак не ожидали: — Зовите меня просто Сара, это мое настоящее имя и я могу им открыто пользоваться, потому что моя карьера «гуляющего шпиона» кончилась.

А дальше было легко и просто. Точнее так: трудную работу, от которой зависел не только успех операции, но и судьба и даже жизнь людей, они делали быстро и весело, потому что все трое позволяли себе шутить, смеяться, иногда расслабляться. А через несколько часов мужчины вдруг посмотрели на Сару и сказали в один голос: «Мы устали», — на что Сара ответила вполголоса, откинувшись на спинку кресла: «Ну наконец-то. Я ведь не привыкла сдаваться. Завтра продолжим».

— Слушай, — сказал лысый. — Мы ведь в первый раз так подробно обсуждаем нашу работу.

— Да еще с женщиной и начальником, — вполне серьезно добавил курчавый.

— Давайте договоримся: я — начальник, но не над вами. Мы с вами коллеги, партнеры в трудной игре по названием шпионаж.

Мужчины притворно вздохнули, кивнули головами и показали бровями и наклоном головы вперед и вбок: «Это во-первых. А во-вторых?» Сара поняла и добавила:

— Пока мы на работе, я не женщина.

— А кто?! — сказал лысый. А курчавый разрядил ситуацию: — Я голодный. По домам, или перекусим и поболтаем?

— Поболтаем… И перекусим… И хотя после работы я женщина, приглашаю вас поужинать в ресторане.

— Мы не пьем! — хорошом сказали мужчины.

— Я — тоже, — засмеялась Сара. — Но хороший ужин нам не помешает?

* * *

Сара хорошо знала Дани. Они вместе учились, хотя Дани был на три года старше, а потом несколько раз вместе «работали». У Сары тоже личная жизнь не сложилась, семьи не было. Были три брата, несколько племянников и племянниц, но жила она одна в большой, пустой и холодной малообжитой квартире. На душе было неладно. Провала на самом деле не было. Она стала «невыездной», потому что в неё влюбилась и стала её преследовать молодая, красивая, замужняя и очень богатая американка. А дело было так. Сначала Сара в полном соответствии с планом работы познакомилась и подружилась с немолодым бизнесменом, а потом появилась длиноногая красавица, четвертая жена этого бизнесмена, которой, как оказалось, мужчины были на фиг не нужны. Брак со старым бизнесменом, который считал себя мужчиной, но таковым уже не был, абсолютно устраивал обе стороны. Молодая жена не вмешивалась в личную жизнь мужа, которой с некоторых пор у него и не было, а старый муж был готов закрыть глаза на легкий флирт и некоторую долю нетрадиционных внесемейных отношений. Сара по легенде была бизнесвумен и её знакомство и дружба со старым мужем длиноногой красавицы были деловые и общечеловеческие. И всё бы кончилось так же спокойно, как и началось, если бы не крохотная ошибка разработчиков легенды: Сара — испанка с плохим английским, а переводчиком была четвертая жена, которая, на беду, оказалась блестящим лингвистом, хорошо знающим все европейские языки. Можно было бы внести некоторые коррективы в план операции, но Сара даже подумать об этом не могла. Дело, шпионское дело, удалось довести до конца, но потом Саре пришлось выбирать: или уйти в подполье, залечь на дно и неизвестно как надолго, или вернуться домой и перейти на штабную работу.

Ей стало жалко Дани. Хороший для дела выход из сложившейся ситуации мог оказаться очень печальным для всей его последующей жизни. Она уже засыпала в своей огромной двухспальной кровати, когда в голове сверкнула странная, нелепая, но почему-то очень приятная мысль: «А что, если…» Она даже засмеялась.

Проснувшись утром, Сара потянулась, улыбнулась, подумала: «Чему это я радуюсь?» — и не могла вспомнить. Но как только в её кабинет вошли курчавый и лысый, вспомнила, вздрогнула и онемела от неожиданности и предвкушения чего-то хорошего. Однако тут же мысленно одернула себя: «Спокойно, не торопи события,» — и встала им навстречу. Навстречу аналитикам и событиям.

«Мне вот что пришло в голову,» — начал было лысый, но курчавый моментально его перебил: «Совершенно согласен, это будет лучшее решение из всех возможных».

— Подождите, ребята! Вы что, всю ночь работали? И почему вы друг друга постоянно перебиваете?

— Мы не перебиваем, — удивился курчавый. — Мы всегда так работаем.

— Просто странно, что такую простую, перед самым носом гуляющую идею, мы все вчера проглядели, — очень спокойно сказал лысый.

— Идеи не гуляют, идеи летают, — возмутился курчавый.

— Кончайте дурачиться, говорите по делу. — Сара переводила взгляд с одной шевелюры на другую, которой не было, не в силах рассердиться.

— Но мы действительно всегда так работаем, — сказал лысый. — А идея вот какая: надо разрешить Дани жениться… но курчавый не дал ему закончить предложение:

— Да! Именно так! Сара! Ты ведь родом из России?

— Нет. Из Белоруссии.

— Но ведь твой родной язык — русский? Или я ошибаюсь?

— Там, где я родилась, говорят по-русски… Погодите… я боюсь ошибиться, но мне кажется, что…

Теоретики молча смотрели на Сару и спокойно ждали.

— Не может быть… Вы предлагаете мне…

— Именно так, дорогая, очаровательная коллега… — это сказал лысый.

— Но только в порядке обсуждения. Просто свободный обмен мыслями, — курчавый уже сидел и смотрел на Сару снизу вверх.

— Не может быть. Вы предлагаете мне поехать туда и женить его…

— И так, и не так. Мы даем Дани настоятельную рекоментацию жениться… — это сказал курчавый, но лысый не дал ему закончить:

— … но не продолжаем, т. е. не говорим, на ком жениться.

У Сары подбородок опустился вниз, рот открылся, нос сморщился и, глядя огромными черными глазами в никуда, она тихо и медленно сказала:

— Я вас правильно поняла? Вы не переигрываете, предлагая мне такое решение?

Тишина. Аналитики молчат и правильно делают. Все трое молчат. Даже не думают — переваривают это странное сватовство. Сара встала и заходила по комнате. Теоретики переглянулись и кивнули друг другу головами: они не ошибаются, Сара действительно замечательно интересная женщина, а это больше, чем красивая.

— Я приеду, случайно его встречу и это будет то, что нужно нам по плану… А меня вы не спросили? И это нечестно по отношению к Дани: я ведь, в отличие от него, всё знаю.

— Именно, именно так, дорогая наша Сара! — восторженно промолвил лысый. — Он не должен знать, что встретил руководителя операции.

— Именно так, хорошая ты наша! — ласково сказал курчавый. — Это должно произойти случайно. И тогда каждый сможет решить, может ли сам приказать своему сердцу, или…

— Хватит… Пожалуйста, остановитесь… Я пока ещё женщина… Не торопите меня… А то я заплачу, а мне нельзя этого делать…

— Почему же, — сказал курчавый. А лысый закончил:

— Красивые тоже плачут.

* * *

Так и решили. Согласовали с руководством и переслали Дани свой сценарий, где было разрешение сниматься в кино вместе с «Петром Никодимычем» и более чем настойчивая рекомендация найти там, в России, на месте съемок невесту и жениться на глазах у всех. Дани задумался. Лолы нет и уже не будет — это ему Дуду очень хорошо объяснил. А что если на всё плюнуть, жениться, покончить со шпионской романтикой, осесть где-нибудь в тихом месте, взять к себе маму, родить детей…

«Размечтался,» — охладил сам себя Дани. — «Так они тебе и дадут. Да и жить на что, я ведь ничего другого до сих пор не делал. А сбегу — и пенсии лишат.»

И тут ему в голову пришла сумасшедшая мысль, которая, как и многие достаточно сумасшедшие мысли, оказалась верна: — «А ведь ещё и невесту подбросят мне правильную, какую надо. Им надо. А меня и не спросят.»

Два дня Дани размышлял, не прекращая консультировать, высиживать часами на съемках. А потом шлялся до ночи по городу в поисках приключений. Город был маленький, тихий, ничего интересней пьяниц и мелких хулиганов не встречалось. На третий день случились два события, коренным образом изменившие жизнь шпиона Дани: утром он сказал «Да» продюсеру и режиссеру и получил сценарий, а вечером «случайно» втретил Сару.

 

18

Рони был счастлив: две красавицы, две королевы, две Елены Прекрасные! Мерилин и Ана позировали охотно. Рони был большой мастер, умница и остроумный рассказчик. Хотя его испанский был далек от идеала и изобиловал ошибками и извинениями за эти ошибки, хотя он частенько увлекался работой и что-то бормотал по-английски, или — того хуже — на идише, (слава Богу, что не на ладино, который Ана понимала), хотя он подолгу мучил женщин поисками места, освещения, позы, поворота головы, выражения лица — ему всё прощали, потому что от него исходил мощный поток тепла, любви и доброты. Неделя пролетела как один день. За домашним ужином в последний вечер Ана сказала:

— Я ещё никогда не была так счастлива. Я давным-давно не чувствовала себя женщиной — не старухой, не старой женщиной, а просто женщиной. Ах, нет! Не просто женщиной, а женщиной, на которую смотрят с любовью и любованием. Да ещё рядом с Мерилин… Рони! Мой дом — твой дом! Пока я жива и здорова — на день, на неделю, на месяц. Даже на один час, если ты будешь в Мадриде пролетом. Я тебя полюбила. Как жаль, что ты такой молодой, а я уже… Ты не смотри, что я такая прямая и строгая, я — просто Испанка. Можно я тебя поцелую?

Рони, который никогда не был бабником, вдруг с удивлением понял, что с Аной он потерял голову. Это было смешно и приятно. Он, конечно, все расскажет Лие. Жаль, что это будет не скоро и дыхание этого вечера невозможно передать словами. Лия умница, она поймет. Подъезжая к аэропорту, профессинальный разведчик высшей квалификации вдруг подумал: «Господи, когда же это кончится! Хочу домой, к жене и детям. Господи! Забери у меня всё, даже фотографию и пенсию! Ничего не хочу, только любви и покоя. Ты ведь один знаешь, как давно я работаю и сколько раз за многие годы отдыхал; вернее не отдыхал, а работал в полсилы.» Выйдя из такси, Рони инстинктивно, по всем правилам высокого профессонала остановился и стал неторопливо рассчитываться с шофером и искать глазами тележку, которая стояла сзади него. Так и есть: очень худой рыжий мужчина, которого он несколько раз видел в городе, вышел из машины и неторопливо пошел «по своим делам» с небольшим чемоданом на колесиках. А Вольф, ибо это был он, понял, что прокололся, но не расстроился, потому что его единственная цель состояла в том, чтобы «посадить» фотографа на самолет, а потом вернуться в город, где он по плану должен был ждать сигнала к началу операции. Не надо забывать, что в полном соответствии с планом операции Вольф и Рони ничего друг о друге не знали.

* * *

Мерилин очень хотела, но не могла понять, что ей можно и что нельзя делать. Связи с руководством не было и по плану не должно было быть до последнего момента, т. е. до начала операции. А она до сих пор не знала ни что, ни когда, ни где, ни с кем и уж тем более — зачем это «что-то» делать. Пока был Рони, было легче. Позировать фотографу — тоже работа, хотя по сравнению с «основной» работой — это просто прогулка по городу с соблюдением определенных правил приличия. Рони — замечательный человек: и в душу не лезет, и в постель не тянет, как многие его коллеги. И во время работы, и после работы — джентлемен, умница и… да, «весельчак». А теперь он уехал, Пико застрял в России и, судя по его рассказам, надолго. С Аной Мерилин прекрасно ладила, но нельзя было долго оставаться в Мадриде. Руководство запретило ей возвращаться до окончания операции не только к себе домой, но и домой по легенде. Тогда куда же ей перебраться, да ещё так, чтобы не обидеть Ану и не вызвать ничьих подозрений? Не то беда, что Мерилин начала скучать и по делу, и по Пико, а то беда, что ждать, и ждать, и ещё ждать — было тягомотно.

А вот Ана была счастлива. Сначала Педрунчик, которого она больше года не видела, да ещё со своей красавицей, которую она почти не знала и которая оказалась очаровательной умницей. Потом этот замечательный болтун Рони, который не ос´ыпал, а одарил её комплиментами так по-детски наивно и искренне, что Ана не просто поверила ему, но с радостным удивлением почувствовала себя молодой женщиной. Мужчины уехали, а ожидание счастья осталось.

— Пошли гулять, — предложила она. Мерилин удивилась: — Жарко очень. Может быть, попозже?

— А мы по магазинчикам пройдемся. По дорогим, с кондиционерами.

Мулатка засмеялась: — Это Рони, да? Конечно, Рони. Умница, очень искренний, порядочный и…

— И не бабник, — засмеялась Ана. — Потому я ему и поверила. Потому мне были приятны его комплименты. И в честь Рони мы сейчас пройдёмся по бутикам и вырядимся, как молодые влюбленные девчонки.

 

19

Вольф был рыжий, сутулый, с покатыми плечами и длинными руками. Из-за худобы и легкой, пружинистой походки казался очень высоким, но таковым не был. Его «деловые» недоброжелатели и потенциальные обидчики многократно убеждались в обманчивости невзрачной внешности: Вольф был сильный, умный, хладнокровный «одинокий волк». Но не убийца. Вернувшись в гостиницу, он принял душ, переоделся и пошел гулять, несмотря на сильную жару Надо было хорошо подумать и посоветоваться. Разумеется, с самим собой. А думалось ему лучше всего в окружении незнакомых людей. Именно тогда так необходимое и не угнетающее одиночество приходило к нему в гости и они вдвоём работали. Вольф машинально зашел в очень дорогой магазин и стал рассматривать уникальную, драгоценную, рассчитанную по его понятиям на идиотов некрасивую и неудобную одежду, обувь, безделушки; а уж шляпки-то! Ему было забавно-равнодушно видеть такое изобилие вульгарной пошлости. Но с другой стороны — это невольно наводило его на грустные мысли. Этот хладнокровный, рыскающий по всему свету одинокий волк, разведчик милостью божьей, любил не очень красивую и не очень молодую женщину, которая была замужем за его другом детства. Эта женщина была очень несчастлива в браке и хотела бы уйти к Вольфу, которого близко узнала 10 лет назад и почти сразу полюбила. Но — не могла, совесть не позволяла им соединиться. У его друга — её мужа был сломан в уличной драке позвоночник, он был прикован к постели и совершенно беспомощен. Вольфу 41 год, ей — 36. У неё двое детей, которые всё видят, понимают, любят Вольфа, любят маму, жалеют папу и никто не знает, что же делать. И всё это очень серьезно и печально.

Это — не выдумка. Мой старинный знакомый Виктор З. влюбился в свою однокурсницу, но она предпочла его друга, с которым уехала в Ленинград. Виктор ждал, изредка навещал её и друга. Внешне он был спокоен, как будто знал что-то такое, что никто знать не может. Через 20 лет его друг погиб в автомобильной катастрофе, Виктор женился на своей давней и единственной любви и «перевез» ее с взрослой, 18-летней дочкой, к себе в Москву. Он был откровенно бесконечно счастлив. Я видел этих женщин. Мама была похожа на беременную слониху и весила килограмм 130–140. Дочка была повыше и постройнее, но ненамного. Обе были улыбчивые, приветливые, красивые лицом. И это была семья, дружная и счастливая.

* * *

Вольфу не работалось. Покупателей было мало. Одиночество не приходило. Стоило ему войти в магазин, как мгновенно откуда ни возьмись возникал продавец с наклеенной улыбкой, а он этого не любил, предпочитая сначала оглядеться и понять что к чему. Наконец, он попал в сравнительно небольшой магазин, где было прохладно и симпатичная продавщица поздоровалась, но не ринулась навстречу. Это его вполне устраивало и он стал осматриваться. Все было другое: проще, элегантнее, аристократичнее. Тогда Вольф взглянул на цены и понял: магазин не для всех, никакой кричащей дешевки, а вот цены — заоблачные. Он хотел было спросить почему, но удержался — увидел, что в магазин вошли две дамы: старая седая испанка с гордо посаженной головой и… мулатка. Он этого не ожидал и удивленно посмотрел на женщин. Вольф впервые видел Мерилин так близко и только профессиональное хладнокровие удержало его от открытого проявления восторга и заставило взять в руки очень красивые по его понятиям туфли и тщательно их изучать. Через минуту он решил, что теперь можно уйти, положил туфли на прилавок, повернулся и столкнулся нос к носу с Аной, которая взяла эти туфли, полюбовалась и сказала, глядя ему в глаза:

— У вас хороший вкус, сеньор. Мерилин! Ты не хочешь примерить эти башмачки?

Вольф мгновенно оценил ситуацию и решил попробовать. Он был человек не бедный и мог себе это позволить.

— Я ищу подарок любимой женщине, но покупать туфли без примерки не решаюсь, — обратился он к Ане на скверном испанском. — Посоветуйте, пожалуйста, чем я могу ее порадовать?

— Мерилин! Помоги сеньору. Мне кажется, что ему будет легче говорить по-английски.

— Спасибо, сеньора. Я знаю, что мой испанский ужасен.

— По вашему акценту английский — тоже не родной язык, — улыбнулась Мерилин.

Одинокий волк умел держать себя в руках. Потому ответил просто и бесхитростно:

— Мой родной язык остался очень далеко отсюда в маленьком городе моего детства, одарив меня на всю жизнь неумирающим акцентом. В остальном мой английский не так уж плох.

Мерилин одарила его понимающей улыбкой, примерила туфли и сказала:

— Я бы их взяла, если бы у меня уже не было десятка подобных. И вам не стоит их брать: такой подарок хорош, если им можно пользоваться. А туфли… Ана! Что бы ты подарила мне истинно испанского?

Старая испанка о чем-то пошепталась с продавщицей и через минуту Вольфу показали две шелковые шали.

— Это — современная, очень высого качества. Дорогая, — переводила слова продавщицы мулатка. — А это — старинная. Очень дорогая даже для этого магазина. Подождите минутку.

Бедный шпион! У него даже сердце замерло и дыхание остановилось, когда Ана и Мерилин набросили на себя эти шали, потом поменялись, потом продавщица принесла ещё, и ещё. Вольф тихонько повторял то по-испански, то по-английски: «Какие красивые… Обе — какие красивые…»

— Вы ещё цену не знаете, сеньор, — сказала было продавщица, но Вольф её не слышал.

— Мне нужны три. Какие вы выбираете? Эти? Хорошо. А какую из них вы бы купили себе?

Ана и Мерилин переглянулись, отрицательно покачали головой, но показали.

— Пожалуйста, оставьте их себе, а я возьму третью. — Вольф, не спрашивая о цене, достал кредитку. Ана молча положила шаль на прилавок и посмотрела ему в глаза:

— Сеньор! Вы — не испанец, но вы — в Испании. Если вам не понятно, Мерилин скажет то же самое по-английски. Не могу я принять от незнакомого человека такой дорогой подарок.

— Леди! — Сказал Вольф и перешел на свой ломаный испанский. — Вы обе одарили меня своей удивительной красотой. Красота бесценна, а шаль — шаль всего лишь вещь, которую можно купить и продать. Правда, красивая вещь. У меня очень много денег и очень мало желания и потребности их тратить. Возьмите эти шали, а я обо всем расскажу моей любимой, когда положу ей на плечи шаль, которую вы ей выбрали.

 

20

Приснился мне странный сон. Будто два наших теоретика, курчавый и лысый, идут на прием к Саре, а перед самым кабинетом смущенный дежурный офицер привстает со своего дежурного стула, опираясь руками о дежурный стол, и пытается что-то сказать, объяснить. Но два друга весело показывают ему поднятой вверх ладошкой правой руки: «Мы всё знаем, сиди спокойно, сами разберемся», — и входят в кабинет. Что же они видят? За столом сидит и молчит Сара, а ко лбу её пришпилен большой желтый плакат, на котором красным фломастером от руки написано: «Щас вирнусь». Теоретики немножко недопоняли: курчавый чешет в затылке, лысый сосет большой палец левой руки. Переглянулись и немножко поменялись: теперь курчавый оттащил книзу левой рукой нижнюю губу, а лысый гладит себя правой ладошкой по голенькому затылку. Ещё раз переглянулись, подошли ближе и сняли плакат. А-а-а! Плакат — настоящий, а вместо живой Сары — манекен. И маленькая записка на столе, написанная решительным круглым женским почерком: «Посмотрите мою почту в моем компьютере». Посмотрели и увидели: «Я улетела в полном соответствии с нашим планом помогать Дани. Это — международная тайна. На время моего отсутствия назначаю вас обоих исполняющим обязанности руководителя операции. Конечно, если она когда-нибудь начнется. А пока всех участников операции, кроме меня и Дани, отправьте в кратковременный отпуск. Проверьте пути следования одинокого волка, по-моему он пересаливает. И не забудьте после прочтения уничтожить мой компьютер. Ждите меня, я обязательно вернусь. Ваша, пока ещё Сара». Теоретики переглянулись и позвонили Майку-компьютерщику:

— Здорово, Майк! Нужна твоя помощь. Не можешь ли ты уничтожить хороший новый компьютер так, чтобы мы могли потом им пользоваться?

— Запросто! — порадовал их Майк. — Приносите, сделаю. Но только для вас. И никому ни слова, а то сами знаете, что будет.

— Спасибо, дружище. Щас будим.

И тут на самом интересном месте меня разбудил телефон и моя дочь сказала, что её компьютер сломался и она не может прочитать то, что я ей послал. Это плохо, потому что Майк остался во сне и не сможет помочь дочери; но не очень плохо, — пошлю ещё раз, кто-нибудь да поможет ей. Я потряс головой, чтобы окончательно проснуться, стал «пересматривать» прерванный сон и наткнулся на неувязочку: Сара, судя по её замечанию, знает слишком много об одиноком волке, чего по первоначальному сценарию не должно быть!

Проверить, может быть, вирус затесался?

 

21

Дани обрадовался. И удивился:

— Как ты попала в это захолустье?

«Правду; и ничего, кроме правды.» — подумала Сара, и сказала: — Знакомлюсь со своими корнями: одна моя бабушка родом из этих мест. Времени у меня теперь много. Очень может быть, что в «конторе» мне больше нечего делать…

— Извини, Сара. Я немножко отстал от жизни. Насколько я помню, ты была…

Она засмеялась и вкратце рассказала историю о старом бизнесмене и его четвертой жене, не любящей мужчин.

— Неужели они настолько…

— Ты неправ, Дани. «Там» это была довольно шумная история. Слава Богу, на сам´ой операции это не отразилось, но я стала «невыездной».

— И что теперь? На пенсию? Мне 40 лет, а ты на несколько лет моложе, не рано ли?

— Конечно, рано, даже очень рано. Они, — Сара показала глазами в небо, — думают. А пока предложили отгулять накопившийся за много лет отпуск. Так ведь я уже забыла, как это бывает, да и не умела никогда просто отдыхать и ничего не делать. А ты-то как? Что ты в этой глуши делаешь? Или ты при исполнении и не можешь отвечать даже мне?

По правде сказать, Дани не очень понимал, что можно, а что — нельзя. Актер знает — или очень точно догадывается. Остальные не знают и не догадываются. Но живет то Дани совершенно открыто. А теперь ещё ему предложено жениться, да ещё в таких словах, что отказаться — это почти то же самое, что наружить приказ очень высокого начальства. Дани вспомнил маму и её мечты о внуках, вспомнил Лолу, посмотрел внимательнее на Сару и спросил то, что не надо было спрашивать, но сорвалось с языка:

— Ты не замужем? Не отвечай, я и так понял. Мы почти все в нашей никому не нужной профессии бессемейные или случайно-семейные. А ты красивая… Интересная, молодая… И всё равно… Ну ладно, расскажу о себе, очень коротко. Я здесь на самом на виду, причем не по разрешению, а по приказу. Консультирую дона Педро — это знаменитый актер, американец испанского происхождения. Он играет русского эмигранта Петра Никодимыча… — Дани, неожиданно для самого себя, выложил всё, что можно было, и даже немножко больше.

Сара слушала спокойно и не перебивала, понимая, что Дани устал прятаться и рад просто спокойно поговорить. Конечно, она всё знала и потому старалась реагировать не как руководитель будущей большой операции, а как молодая одинокая женщина, встретившая случайно старинного знакомого, который ей неожиданно понравился. Нельзя сказать, что это было трудно: все шпионы немножко актеры, иногда — талантливые актеры. К тому же Дани её приятно удивил. Она помнила студента — крепыша с лохматой головой, приветливого, но неулыбчивого. А сейчас она видела моложавого мужчину с легкой проседью, просто и аккуратно одетого, явно не слишком счастливого. Сара никогда и никому не жаловалась на свое одиночество и затянувшееся девичество. Так почему же ей вдруг захотелось и она вполне могла бы расслабиться и… Странное задание: женить на себе человека, который и самой ей неожиданно понравился. И Сара вдруг потеряла на секунду контроль над собой и рассмеялась, да ещё не к месту. Дани удивленно замолчал. И правильно сделал: он чуть было не сказал о настоятельном совете «жениться». Он ведь не знал, что Сара ради этого и приехала и «случайно» с ним встретилась.

— Я тебя заболтал? — смущенно спросил «жених».

— Нет, что ты! — Взяла себя в руки «невеста». — Я невольно вспомнила, какие мы были молодые, старательные, идеологически выдержанные. Всё интересно, всё важно, дело — превыше всего. А личная жизнь — о ней и не думали.

— Да и времени на всякую любовную чепуху не было. Учиться, учиться, учиться. Потом работать, работать, работать, — Дани вдруг загрустил.

— А семья и дети — это для тех, кто не способен… — начала было Сара, но вдруг замолчала, положила руку на плечо Дани и сказала с грустной улыбкой:

— Я очень рада, что встретила тебя. Но сейчас на меня накатило. Никогда такого не было. Вот мои координаты. Позови меня на свидание. Как в юности. Если можешь… и хочешь…

— Сара… — начал было Дани, но она покачала головой, повернулась и ушла.

Вернувшись вечером в гостиницу, Сара приняла душ, достала томик своего любимого Набокова и легла с книжкой в постель. Хороший небольшой номер, удобная постель, приятный свет. Она открыла «Приглашение на казнь» и улыбнулась, предвкушая… Не получилось, мысли её запнулись и покатились далеко в сторону от Набокова. Закрыла глаза, открыла, встала с постели, села в кресло, закрыла книгу и неожиданно пригорюнилась. Ей стало почему-то жалко себя, жалко Дани, жалко Мерилин. Посмотрела на часы — уже поздно, близко к полуночи. И решительно позвонила курчавому. Подошла какая-то женщина и сказала, что Бениамин моется. Сара извинилась за поздний звонок и тут же, не теряя ни минуты, позвонила лысому. Детский голос спросил: «Вам кого, папу или маму?» — Саре стало неловко. Она виновато улыбнулась и спросила: «Почему ты не спишь, девочка?» — «Я не девочка, я — Денис. Мне уже 8 лет и сейчас каникулы» — «Здравствуй, Денис. Меня зовут Сара и я хочу поговорить с твоим папой» — «Папа сейчас ссорится с мамой. Её тоже зовут Сара. Папа будет рад подойти к телефону и больше не ссориться. Робик! Тебе какая-то тётя Сара звонит. Ты будешь с ней говорить или сказать, что ты занят?»

Сара рассмеялась и ей стало вдруг всё понятно. Когда лысый, он же Роберт, а дома Робик, смущенно с ней поздоровался, Сара сказала спокойно и очень просто:

— Кажется, Дани мне нравится. Кажется, я смогу понравиться ему. Помогите мне, прикройте меня, мне кажется — это серьезно и не по плану. Почему вы ссорились?

— Один из нас хочет ещё одного ребенка. Я понял тебя, понял. Сообщи подробности, мы с курчавым сочиним что-нибудь очень правдивое для начальства. — Они помолчали, потом Роберт тихо сказал:

— Сара! Не думай об этой чертовой работе, начни жить. А то и глазом не моргнешь, как будешь одинокой, знаменитой. никому не известной несчастной старухой… Мы с Бениамином тебя прикроем… Будь счастлива… Я знаю Дани, он хороший человек. Спокойной ночи.

 

22

В этот день съемки кончились рано, «Петр Никодимыч» после обеда готовился вместе с режиссером к завтрашнему дню, так что Дани весь вечер был свободен. Когда Сара ушла, он немного побродил по городу, ни о чем не думая, с удовольствием поужинал в небольшом ресторанчике, потом вернулся в гостиницу, полистал сценарий и неожиданно задремал, сидя в кресле. Сначала ему приснилась мама, которая, ничего не говоря, одобрительно кивала головой. Потом из-за угла появилась красавица мулатка и пошла прямо на него. Дани удивленно посмотрел на нее, посторонился и спокойно пошел своим путем. Обернуться? Зачем? Спустя минуту он вдруг остановился и подумал: «А ведь Сара очень хороша. Как я раньше не заметил?»

Рано утром Дани получил факс, где было сказано, что через три дня вся команда переезжает в Мюнхен и предложено срочно подписать контракт. Он сначала ничего не понял, но когда повнимательнее прочитал, пробормотал: «Ну и вляпался же я! И что теперь делать?» Ответ надо было дать в течение дня, времени на размышление и получение разрешения не было. Надо было согласиться, или отказаться и тогда вся предыдущая работа оказалась бы понапрасну проделанной. К контракту прилагался переделанный сценарий, прочитав который Дани с удивлением и недоумением понял, что ему предлагают не крохотную роль случайного прохожего, а довольно большую роль второго плана. Потом он увидел сумму гонорара и оторопел: шестизначная цифра. Ну, и что теперь делать? Неожиданно зазвонил телефон и смеющийся голос дона Педро спросил:

— Прочитал? Соглашайся, второго такого шанса у тебя не будет. «Они» тебя поймут и простят. Или разрешат, потому что иного выхода у них не будет. Гонорар, конечно, невелик. Но больше я не сумел из продюсера выколотить.

— Петр Никодимыч, голубчик, как же так сразу… И откуда вы знаете…

— Я ведь профессионал. И тут и там профессионал, дорогой мой дважды коллега. Я давно всё понял, так что давайте работать дружно и не мешать друг другу. Тем более, что я вам не враг. А Мерилин как ничего не знала, так и не будет знать. Вот родит нам ребенка, тогда и решим, как дальше жить. Может быть, всё брошу к чертовой матери и буду просто радоваться жизни. А то всё работа, работа и ещё раз работа. А жить то когда? — Педрунчик засмеялся и, не прощаясь, исчез.

Дани решил «бросить жребий»: предложить Саре поехать с ним в Мюнхен. Согласится — значит так тому и быть.

* * *

Такая работа была у Сары впервые в жизни. Только и делов, что закрутить роман с человеком, который тебе нравится, и постараться женить его на себе. Разве это работа? Сара была взрослая, опытная, умная женщина. У неё, конечно, были любовники, но служебных романов — никогда. А сейчас надо было выйти замуж по долгу службы, да еще за хорошего человека, который не знает, что она играет роль подсадной утки. Проснувшись утром, Сара не сразу поняла, где она. А когда вспомнила, громко рассмеялась пикантности ситуации. Потом решила: будь, что будет — и пошла в душ. Она уже вытиралась, когда зазвонил телефон. «Или из Центра, или Дани. Больше некому,» — подумала Сара. Но это был дежурный, который сказал, что в вестибюле гостиницы её ждет мужчина, который отказался себя назвать. Сара попросила несколько минут подождать, быстро и умело привела себя в порядок и подошла к большому зеркалу, где увидела стройную, загорелую, уверенную в себе молодую женщину. Тряхнула головой, сказала зеркалу: «Спокойно, Сара. Ты только не волнуйся, всё будет хорошо,» — и спустилась вниз. Дежурный кивком головы показал в дальний угол вестибюля, откуда ей смущенно улыбался Дани. Сердце ёкнуло, но Сара взяла себя в руки и спокойно, даже слишком спокойно, пошла ему навстречу.

— Ну какое же это свидание так рано утром и без приглашения? — Сара, улыбаясь, протянула ему руку. Дани перестал улыбаться и нахмурился:

— Извини. Просто всё пошло наперекосяк, а мне даже поговорить не с кем. Пойдем погуляем. Ты ведь еще не завтракала?

— Нет.

— Вот и хорошо. Я сначала расскажу, а потом пойдем в кафе…

— Значит, это не свидание, а деловая встреча? — перестала улыбаться Сара.

Дани удивленно поднял брови и уже открыл рот, чтобы сказать «нет», но вместо этого рассмеялся: Сара вдруг стала похожа на молоденькую обиженную девочку.

— Я хотел сначала всё объяснить, а потом пригласить, но ты так расстроилась, что у меня не осталось выбора. Сара! Поедем со мной в Мюнхен. Я так устал от этой чёртовой работы и…

— Что случилось, Дани? Я ничего не понимаю.

— Посмотри, — сказал Дани и показал ей контракт. — Его надо подписать сегодня. А мне и посоветоваться не с кем, и ехать не хочется. Не подпишу — вернусь к рутине. Подпишу — останусь один. А я устал.

«Есть ещё странный приказ: непременно жениться, — подумал Дани. — Я ведь не знал, что встречу тебя. А теперь, может быть…»

Сара задумалась. Слишком неожиданно, слишком быстро, слишком… хорошо. Он ведь не знает, что я знаю… Она посмотрела на Дани, улыбнулась, закрыла глаза, помолчала, открыла глаза, взяла свое лицо в свои ладони и ей безумно захотелось, чтобы это были его ладони. Она долго молчала, потом сказала:

— Ты даже не представляешь, как мне хочется поехать… в Мюнхен. Дай мне немножко подумать. Я ведь тут не совсем в отпуске, не просто в отпуске… Не поеду — останусь одна. Поеду — буду с тобой вдвоем, но что я скажу…

— Поедем, Сара. Я знаю, что мы встретились не случайно, — сказал Дани и взял её руки в свои. — Поедем… И будь, что будет… Пойдем завтракать, Сара.

 

23

Вольф загрустил. В Мадриде ему делать было нечего. Надо бы уехать, но куда? К себе домой не хотелось, там его одолевала тоска. Очень хотелось повидать её, Марту, но сейчас это было невозможно, потому что приехали родители его парализованного друга. Надежная, хорошо оплачиваемая, абсолютно неполитизированная, невоенизированная, не шпионская — личная разведка одинокого волка — донесла, что вся киношная команда переезжает в Мюнхен, что Дани подписал контракт и вместе с ним едет очень интересная женщина лет 35 по имени Сара, которая появилась несколько дней назад и на шпионку мало похожа, что вся команда пробудет в Мюнхене больше месяца, а потом предположительно будет длительный перерыв.

«Ну что ж, Мюнхен, так Мюнхен, — подумал Вольф. — Хороший город. В центре, правда, шумновато и затоптано, но зато Альпы близко. А интересно получается: шпион становится киноактером и снимается у знаменитого режиссера вместе с голливудскими звездами первой величины. И откуда взялась эта подруга с «редким» именем Сара? Совсем недавно Дани был в команде «наших», где никакой Сары не было».

Одинокий волк никогда не жил на одном месте подолгу. Неодолимая потребность к частой перемене мест была следствием невозможности соединиться с любимой и любящей женщиной, пока жив его парализованный друг. Вольф видел, понимал, чувствовал, что друг его мается, что жизнь ему не в радость, но пожелать ему… Вольф даже мысленно не мог употребить это слово. Они встречались с Мартой вдали от её дома несколько раз в год, и встречи эти были отнюдь не платонические. Но им обоим было этого мало и у обоих оставался на дне долгих, теплых, счастливых воспоминаний горький осадок. Марта была невысокая, ширококостная, очень прямая женщина с небольшой грудью и кривоватыми ногами. Черные короткие прямые волосы, никакой косметики и всегда простая, удобная обувь на плоском ходу. Она улыбалась редко, но светло и по детски приветливо и естественно: огромными черными глазами, губами, ямочками на щеках и нещипанными бровями, которые играли в такт улыбке. Но чаще всего Вольф вспоминал ее огромные, бездонные глаза в минуту интимной близости. Может быть, Марта сможет ненадолго прилететь в Мюнхен. Хорошо, что он купил шаль и не купил туфли. Надо будет ей рассказать историю покупки… Ах, какие красивые женщины! Понимает ли это дон Педро?… Вольф загрустил. Он несколько раз пытался забыть, прекратить, оборвать; найти молодую, стройную, красивую. Он с самого детства так ценил красоту! И ничего не получалось. Да, некрасивая, да, замужняя, двое детей, немолодая. Вольф, сжав кулаки и скрипя зубами, яростно и мрачно боролся сам с собой, укладывал себя на обе лопатки. После чего закрывал глаза, улыбался в темноту и говорил: «Где же ты, Марта?»

Позвонил, поговорил с другом. Тот был грустен, сказал, что плохо себя чувствует, не хочет говорить даже с ним и передал трубку Марте. Поговорили о детях, о погоде, о родителях друга. Потом Вольф сказал, что летит по делам в Мюнхен, где пробудет больше месяца. Марта помолчала, сказала, что очень давно не была в Мюнхене, со студенческих лет. И Вольф помолчал, а потом спросил, высветился ли номер его телефона. Она поняла и сказала «да, конечно, всё, как обычно. Родители уезжают через месяц. Я немного устала и очень хотела бы отдохнуть, но…». Поговорили еще немножко ни о чем. Вольф понял, что Марта постарается приехать, если её отпустят родители мужа. «Хорошо бы, — грустно сказал он, забыв на секунду о «конспирации», — я очень скучаю. До свидания… скорого.» На другой день, когда Вольф ехал на такси в аэропорт, позвонила Марта сказала, что она прилетает послезавтра на целую неделю. В аэропорту какой-то бородатый молодой человек с маленькой сумкой на колесиках несколько раз внимательно посмотрел на Вольфа, но одинокий волк расслабился и не обратил на это внимания. А зря.

* * *

Перед тем, как улететь соблазнять Дани, Сара получила коротенькое сообщение от Рони с описанием внешности человека, который следил за ним в Мадридском аэропорту. Описание было несколько шаржированное, но профессионально точное. Саре приходилось встречаться с одиноким волком, она знала, что он — «наш». И всё-таки надо за ним понаблюдать, береженого бог бережет. Сара уехала. Задание это посчитали легким и поручили её выполнение стажеру.

 

24

В первую же ночь Лола сказала, что если забеременеет, аборт делать не будет. Генрих осторожно взял ее голову своими огромными руками и молча долго смотрел ей в глаза. Лола не поняла и уже хотела высказать всё, что она о мужчинах думает, что ей наплевать на карьеру, что ей надоела жизнь странствующего шпиона, что ей уже за тридцать, а она еще не начала жить. Но, слава Богу, не успела. Потому что Генрих совершенно серьезно сказал: «Я тоже.» И тогда Лола засмеялась и смеялась громко и долго — пока не заплакала; от счастья. Они не говорили о работе, о том, что они — из разных команд, из разведок разных, хотя и дружественных стран; о том, что «наши» и «ваши» исчезли, смешались, породнились, потому что Дуду и две молодые помощницы Генриха подружились и всё свободное время — а другого у них сейчас и не было — проводили вместе. Лола и Генрих каждое утро собирались информировать каждый свое руководство, но потом находились более важные, просто неотложные дела, наступал вечер и всё откладывалось на завтра. Это была любовь. Не страсть, не увлечение, не просто секс — любовь. И не детская, не девушки и юноши. Любовь женщины и мужчины, много лет тосковавших по семье, детям, теплу домашнего очага, и наконец нашедших друг друга. Они не строили планы на будущее, не думали о том, где будут жить и растить детей. Они просто жили сегодняшним днем и наслаждались своим счастьем, ничего не скрывая, ни от кого не прячась и даже не замечая реакции окружающих. Зато окружающие сразу обращали внимание на эту счастливую, красивую пару двух не очень красивых людей. На каком языке они говорили? Не знаю, не обратил внимание. Да это и не важно. Они понимали, чувствовали друг друга взглядом, прикосновением руки, улыбкой, наклоном головы. Каждый хорошо знал язык другого, потому они и оказались «нашими» и «вашими». Но это было для них не главным, потому что в те самые минуты слова не нужны.

Они так и не сообщили ничего «наверх», когда пришел приказ перебраться в Мюнхен и установить пассивный контакт с Дани, который с этого момента больше Лоле не подчиняется. Посмеялись и облегченно вздохнули: Генриху тоже надо было ехать в пригород Мюнхена и продолжать выполнение задания. В нарушение всех правил, норм, традиций работы контрразведчика все пятеро поселились в небольшом особняке в получасе езды на электричке до центра города и зажили так же спокойно и открыто, как во Франции. Особняк стоял на отшибе на берегу большого озера и шпионы каждое утро после ночных радостей полчасика бегали, а потом купались голышом в прохладной чистейшей воде.

* * *

Дани и Сара прилетели через день после «наших» и «ваших». Номера их были на разных этажах, что было непременным условием Сары. Дани вздохнул, улыбнулся и кивнул головой. На него давил приказ — рекомендация жениться и он был уверен, что Сара обидится и бросит его, если узнает об этом. А Сара, которая знала, и которой неожиданно понравился «жених», не хотела всё порушить торопливостью и слишком быстрым переходом к «постельному» режиму. Обоим нужна были семья, а не секс, дети, «мирная жизнь», а не кратковременный флирт. Покончить с многолетней кочевой жизнью, освободиться от наркотической привязанности к рискованной, полной опасностями работе разведчика! А как: любовь с первого взгляда, по приказу или как закономерный итог многолетних отношений — какое это имеет значение?

Они получили несколько дней в подарок, потому что режиссер ушел на неделю в подполье отдохнуть и подумать, чему все были несказанно рады. Актеры могли отдыхать. Съемочная группа должна была подготовить натуру, техническую базу, аппаратуру и тоже хотела немножко отдохнуть. Было жарко и сухо, обоим не спалось, и когда утром в начале восьмого Дани постучал в номер Сары, долго ждать не пришлось. Пошли гулять и обоих удивило не столько столпотворение в центре города, сколько многократное преобладание туристов. Немецкий язык слышался нечасто. Зато на каждом шагу звучали английский, французский, итальянский, русский, японский и даже иврит. Жених и невеста переглянулись, увидев большую группу китайцев, рассмеялись, взялись за руки, как дети, и пошли в Новую Пинакотеку. Прекрасный, не очень большой музей, прохладно, мало народу. Через 2 часа Дани вдруг почувствовал неодолимое желание поцеловать Сару прямо в зале, около великолепного женкого портрета Климта. Сара поняла, улыбнулась, покачала головой и сказала:

— Не здесь.

Дани покраснел и сказал:

— Есть хочется. Мы ведь не завтракали. — Посмотрел на портрет, на Сару, снова на портрет. Хотел продолжить «пойдем обедать», а получилось — Ты красивая…

Теперь Сара покраснела, ей тоже захотелось, но она взяла себя в руки, села на скамью и опустила голову. Дани ждал. Через несколько минут Сара тряхнула головой и встала:

— Пойдем поедим немножко.

* * *

Вольф хорошо знал Мюнхен. Останавливался он каждый раз в другом месте, но всегда на окраине города в небольшой не престижной гостинице. Правда, номер брал побольше и получше, тут он не мог себе отказать. На этот раз он заказал самый большой номер для себя и для конспирации однокомнатный номер для Марты — все равно они будут жить вместе. Совсем рядом с гостиницей был большой парк, куда смотрели окна его номера. И английский сад близко; прекрасное место для того, чтобы вычислить хвост, если его тебе прицепили, а потом исчезнуть в непрерывном людском круговороте. Вольф ездил уже много лет с не очень большим чемоданом и одевался так, чтобы не выделяться ни в ту, ни в другую сторону. При необходимости он просто выбрасывал старые и покупал новые вещи, не глядя на цены; для этого он был достаточно богат.

Марта прилетит только завтра вечером. До того надо было «вылизать шерстку» — так он называл анализ событий последних дней. А потом подумать о будущем. Для подобных целей Вольф пользовался небольшим карманным дневником и первой попавшейся авторучкой, лишь бы писала. Сел за стол, поставил рядом стакан, бутылку минеральной воды и задумался. Он уже давно жил в ожидании и ничего не делал. Связной не появлялся, сигнал «оттуда» не приходил, всё повисло в воздухе из-за того, что краснобаи — так Вольф называл политиков — не могли друг с другом договориться. Дело само по себе с точки зрения опытного разведчика было несложное, не опасное, не слишком интересное для журналистов. Получится как запланировано — ничего не всплывет на поверхность, никто не будет в этом заинтересован. Не получится, что маловероятно, большого шума не будет, но весьма влиятельные особы в разных странах затаят злобу и попытаются… нет, не отомстить — отыграться. Большая политика, большая игра, большие деньги, громкие имена. Поэтому «наше» политическое руководство, даже имея молчаливое согласие нескольких, более чем заинтересованных стран и неофициальную помощь «ваших», колеблется, пытаясь заставить заинтересованные дружественные страны перестать играть в нейтралитет и сказать «да!» Внимательно просмотрев то, что уже давно знал: имена, связи, исполнителей, сроки и место действия, но прежде всего сравнивая плюсы и минусы (так Вольф называл выигравших и проигравших, будь то люди, страны, организации), он вдруг замер от неожиданного, током ударившего озарения: ничего не будет! Это большая игра, которая кончится предумышленной утечкой информации и «последним предупреждением» — «А то хуже будет»!

«Ах ты, старый, многоопытный, зубастый серый волк! Попался-таки в ловушку. Ай да краснобаи, ай да молодцы!» — долго облегченно смеялся Вольф. Большой любитель головоломок, он по достоинству оценил тончайшие хитросплетения и остроумные ходы заказчиков операции, которая никому не нужна и которой поэтому не будет. Через неделю-другую политики еще раз создадут видимость перешептывания, организуют утечку информации и дадут отбой. Да еще и с благодарностью и наградами участникам и рядом стоящим.

«Интересно, а Центр «наших» информирован? Или хотя бы догадывается? Не все же они прямолинейные солдафоны? Или моя личная разведка лучше работает? Марта будет смеяться.» Вольф убрал дневник, сел в удобное кресло и расслабился. Ближе к вечеру он вышел в город, с удовольствием поужинал. Потом спокойно прошелся по освещенной части парка и инстинктивно, по многолетней привычке наклонился и стал поправлять носки, боковым зрением поглядывая назад и по сторонам. Ага! Неужели хвост? И кому это понадобилось? Ну конечно, это тот молодой бородач, который промелькнул мимо в Мадридском аэропорту. Надо проверить. Вольф спокойно вытащил бумажный носовой платок, старательно и неаристократично громко высморкался и сделал вид, что ищет урну, чтобы выбросить платок. Стажер, а это был он, спокойно шел «по своим делам». Когда они поравнялись, Вольф, улыбаясь, сказал, но не по немецки, а на языке «наших»:

— Ты не ошибся, мой мальчик, — это я.

«Мальчик», высокий, плотный молодой человек, инстинктивно встал в оборонительную стойку. Вольф рассмеялся:

— Я не вооружен и не опасен. Возвращайся домой и скажи, что ты не только убедился, что я в Мюнхене, но и лично со мной побеседовал.

— Вы ошибаетесь, — на скверном немецком сказал бородач.

— Да-да, мой мальчик, — продолжил Вольф, но не по немецки. — Пусть будет по-твоему. Погуляй по Мюнхену, если тебе тут нравится. Только недолго, и чтобы я тебя больше не видел. Не расстраивайся, я тебе пока не по зубам. И не только тебе. Ты ведь понял меня, на дурака ты не похож. Ступай себе с Богом.

— Как вы меня вычислили?

— Ну наконец-то заговорил. Ничего хитрого. Опыт, спокойствие и… немножечко таланта. До свидания, может быть, когда-нибудь еще раз встретимся.

В прекрасно расположении духа волк-одиночка, не оглядываясь, неторопливо дошел до гостиницы, поднялся к себе в номер, принял душ, лег в огромную кровать и моментально заснул.

* * *

Сара и Дани вернулись поздно, изрядно усталые от августовской жары и многочасового топтания по городу, и пошли спать, каждый к себе. Сара постояла под душем, пригладила перед зеркалом свой ёжик на голове: не пора ли стричься? И поняла, что не уснет. Достала все тот же томик Набокова, села в кресло, сказала сама себе «не надо» и пошла к Дани. Дани не удивился. Они устроились поудобнее в низеньких креслах перед открытым большим окном, погасили свет и до рассвета проговорили обо всём на свете и в том числе — о себе. Один раз Дани протянул руку и хотел погладить Сарин ёжик, но она отстранилась и сказала:

— Не надо. Не сегодня.

На рассвете они разошлись по своим номерам, заснули с улыбкой и спали недолго и счастливо. Утром одновременно проснулись и вышли на улицу. Был светлый, солнечный, приветливый день. Позавтракали в первом попавшемся кафе и пошли в Старую Пинакотеку. Прекрасный музей был почему-то пуст. Они начали с Рембрандта, дошли до Рубенса, переглянулись и, ни слова не говоря, направились к выходу. На улице было солнечно. Съели по шарику мороженого. Стало сладко во рту. Жарко, хочется пить. Спросили у прохожих, как добраться, сели на трамвай и поехали в английский сад перекусить и выпить баварского бочкового пива. Жарко. Пошли потихоньку вдоль быстрой и шумной речушки с холодной водой. Народу всё больше. По реке не плывут — сплавляются по игривому, искрящимуся на солнце потоку дети, одиночки и небольшие группы хохочушей молодежи. Солнце печёт. Многие бросаются в реку во всей одежде. Они сели на берегу в тени большой липы. Очень хотелось в воду, но не было купальников. Огляделись вокруг, увидели много интересного. Группы студентов, в основном англоязычные, выпивают и закусывают. Три явно супружеские немолодые пары выложили на траву две бутылки вина и много бутылок пива. На большой белой скатерти несколько сортов хлеба и наломанного на большие куски белого сыра; помидоры, огурцы, сладкий перец. Эти расположились надолго. А шагах в пяти от них на самом берегу лежит голый мужчина лет пятидесяти, очень ровно загорелый. Он поглаживает и потягивает свой длинный вялый член, равнодушно поглядывая на окружающих его излишне одетых людей. Он здесь не единственный голый. Метрах в десяти от него сидит седой неспортивного вида мужчина с маленькой шапочкой на голове, который покачивается с закрытыми глазами в такт своим мыслям, положив руки на колени и ничего не поглаживая.

И Саре, и Дани приходилось за многолетнюю шпионскую практику купаться голышом на нудистских пляжах, но сегодня? Сегодня — нет. Несмотря на то, что они отгородились от всего мира невидимой стеной ранее неизведанного одиночества вдвоем. Как в давно желанном сне, они видели и слышали, но если бы кто-нибудь попытался нарушить это мягкое и доброе чувство, обратил на них внимание, заговорил с ними, они бы ничего не поняли.

На другом берегу узенькой речушки сидел на траве Вольф. Он узнал Дани и Сару, с которой ему приходилось встречаться и работать. Вольф ждал Марту и общение с кем бы то ни было, тем более с коллегами, было ему просто неприятно. Но увидев немолодых, заторможенно улыбающихся шпионов рядом с равнодушным нудистом, Вольф понял, что они не узн‘ают его, даже если он поздоровается с ними и спросит «как дела?».

* * *

Стажер сообщил в Центр о встрече с волком-одиночкой, о том, что видел издалека Сару и Дани, спросил: «Что делать?». Ответ пришел моментально: «Сиди тихо и жди.» — Центр такие мелочи сейчас не интересовали.

 

25

Ну, наконец-то! Вчера ночью показали мне потрясающий сон: полностью, без купюр, бурное заседание Центра с участием высоких политических руководителей. Причем эти руководители очень долго сидели в сторонке и только слушали и молчали, изредка переглядываясь друг с другом. А руководство Центра — молодые генералы и генералы в отставке — энергично, иногда даже слишком энергично обсуждали детали и сроки операции, периодически переходя на личности. Но строжайшую секретность соблюдали все, так что и на этот раз я не узнал, что за таинственная операция и почему такая сверхсекретность даже на заседании Центра, т. е. без посторонних. Береженного Бог бережет?

Когда обсуждение было в самом разгаре, молодой генерал — практик, который совсем недолго был «командущим» операцией перед Сарой, вдруг удивленно посмотрел по сторонам, после чего встал во весь свой немалый рост и спросил: «А где руководитель операции? Почему её нет среди нас? Я не понимаю». Большое начальство конечно знало, куда и зачем улетела Сара, но сделало вид, что запамятовало. Пошептались и пригласили курчавого и лысого. Они пришли, как всегда удивили генералов своим упрощенно штатским видом и объяснили, что в виду чрезвычайных обстоятельств не было времени на консультации с Центром, поэтому Саре пришлось на месте внести изменения в их план и отправиться с «женихом» из России в Мюнхен.

— Почему в Мюнхен? — вдруг проснулся один из политических руководителей.

— Потому что в Мюнхен переехала вся съемочная группа, — сказал лысый.

— А причем тут жених?

— Потому что ему предложили большую роль в том самом фильме, и если бы он отказался, мы потеряли бы контроль над дорогостоящим актером, — пояснил курчавый.

— А-а-а, — сказали в один голос политические руководители, которые ничего не поняли.

В этот критический момент генералы, которые тоже ничего не поняли, окончательно перешли на личности и разделились на две примерно равносильные группы. Одни требовали срочно вызвать Сару домой и строго наказать за самоуправство в таком важном деле. Другие хотели повременить с наказанием, но отстранить от занимаемой должности, опять-таки за самоуправство. И тут оказалось, что один из политических руководителей, самый старый из них, вовсе не спал, а только дремал, и все слышал и правильно понял.

— Это очень хороший поворот событий, — сказал он, жестом веснущатой старческой руки остановив галдеж. — В свете затянувшихся переговоров с руководством ряда дружественных стран очень важно, чтобы наши люди открыто находились в самом центре событий, в непосредственной близости от… Да что я буду вас учить, смешно, право… Умная женщина, всё сделала правильно. Отпустите вожжи, пусть ребята поживут немного в свое удовольствие. Пусть импровизируют и делают всё не то чтобы совсем открыто, но и не прячась, не ложась на дно. Не очень долго, конечно, пока этот фильм снимается в Мюнхене. И вот ещё что: пожалуйста, тихонько подскажите мулаточке, чтобы ехала миловаться со своим Педрунчиком… Совсем открыто…

Лысый удивленно посмотрел на курчавого, тот незаметно пожал плечами. Оба вдруг поняли: что-то в этой операции пошло наперекосяк; как бы чего не вышло.

Когда они вернулись в свой кабинет, лысый спросил:

— Что будем делать?

— Подождем, — ответил курчавый. — Мне кажется, что начальники задергались. Что-то пошло не по плану.

— А я думаю, что как раз по плану. Только не по нашему.

— Так что же будем делать? — вздохнул курчавый.

— Порадуем Сару. Но сначала поиграем в шахматы.

— Согласен. Поиграем в шахматы и порадуемся за Сару, — согласился курчавый.

 

26

Лола и Генрих «убежали» на несколько дней от двух девушек и Дуди в старинный курортный город Бад Тёльц в 40 км от Мюнхена. Как раз в то время, когда наши аналитики, Роберт и Бениамин, играли в шахматы и радовались за Сару, лидеры «наших» и «ваших» лакомились мороженым в небольшом кафе. Неширокая, не слишком прямая улица спускалась к реке Изар. В старинных, многовековых, светлых, идеально реставрированных домах — банки, магазины, офисы, кафе, отели, что только усиливает очарование кукольной театральности. Сказочный город. Или так кажется влюбленным? Непонятно, они же реалисты, откуда такие романтические, даже сентиментальные чувства; они же разведчики?! Так ведь и до провала один шаг. Или того и хотят — провалиться и проснуться в собственном доме на краю деревни?

Жарко. За соседним столиком появились два новых посетителя: рыжий, сутулый, длинорукий мужчина лет сорока в шортах и футболке навыпуск и невысокая, короткостриженная, смуглая, черноволосая женщина того же возраста в недлинном белом платье. Оба были странно некрасивы и странность эта состояла в том, что они были очень разные, а смотрелись как единое целое. Лола и Генрих переглянулись и Лола сказала на языке «наших», будучи уверена, что тут никто, кроме Генриха, не поймет:

— Какая красивая пара, хотя каждый их них совсем не… — она не могла найти правильное слово, но Генрих понял и продолжил:

— Это потому, что они влюблены и ведут себя, как малые дети.

— Я боюсь, что мы выглядим ничуть не лучше, — улыбнулась Лола.

Рыжий мужчина позвал на чистейшем немецком официанта, наклонился к женщине, что-то прошептал ей на ухо. Женщина покачала головой и звонко засмеялась. А мужчина повернулся и, глядя в глаза Лоле, сказал на её языке, языке «наших»:

— Совершенно с вами согласен. Мы с Мартой точно так же подумали про вас. Пересаживайтесь к нам, выпьем хорошего вина, поболтаем немножко. — Встал и, не дожидаясь согласия, предложил Лоле стул.

Вольф, а это был он, знал всё, что ему нужно было, про Лолу, но никогда не видел Генриха. Он был абсолютно уверен, что Лола и Генрих его не знают, да это и не волновало его сейчас. Потому что пару дней назад многоопытный волк-одиночка пришел к убеждению, что операции не только не будет, но и не должно было быть. Что вся круговерть вокруг места и времени проведения операции — всего лишь блеф, политическая игра на самом высоком уровне. Осталось дождаться красавицы мулатки и все действующие лица этой психологической шпионской драмы соберутся на «Мюнхенские каникулы».

— Откуда вы знаете наш язык? — спросила заинтригованная Лола, не зная на что решиться и вопросительно переводя взляд с одного мужчины на другого.

— Я-то гражданин мира и знаю много языков. А моя Марта — ваша соотечественница.

Рыжий мужчина заинтриговал Генриха, но он в рот не брал спиртного. Лола даже не подумала поначалу об этом, а когда увидела сомнение на лице своего философа, вспомнила и сказала. Вольф не удивился, посмотрел на Генриха и спросил:

— Кофе, чай? Молоко?

— Зеленый чай, пожалуйста.

— С мороженым? — удивилась Марта.

— Нет-нет. Кусочек пирога с творогом.

Поначалу поговорили ни о чем, т. е. о жаре и столпотворении в центре Мюнхена. Потом об удивительной сохранности небольших старинных немецких городов, и не только курортных. Потихоньку переключились на Альпы и неожиданно для самого себя Вольф пригласил новых знакомых поехать на недельку в горы. Марта удивленно посмотрела на него и отрицательно покачала головой:

— У меня осталось 5 дней.

Рыжий мужчина будто очнулся и погрустнел. Лола и Генрих осторожно переглянулись, не зная, что подумать. Вольф виновато улыбнулся:

— Запамятовал, извините, в этот раз не получится. Разве что втроем… Да нет, без Марты мне будет не по себе. Вы где остановились, Лола? Я могу называть вас по имени, у вас в стране ведь так принято?

— Конечно, Вольф, — немного смутилась Лола, быстро решая в голове нехитрую шпионскую задачку: можно ли дать незнакомому человеку свои координаты. Вспомнила последние рекомендации Центра «пожить немного в свое удовольствие и не прятаться», назвала свое настоящее имя и дала номер мобильного телефона, разумеется, временного, который скоро исчезнет.

Генрих большей частью молчал, стараясь разглядывать новых знакомых не слишком открыто и пытаясь понять хоть что-нибудь. Но безуспешно. Марта прекрасно говорила по-немецки и по-английски, правда с «нашим» акцентом. Вольф на английский не переходил, а его немецкий и «наш» были безукоризнены.

— Пытаетесь понять, откуда я родом, — неожиданно спросил Вольф, переводя взгляд с рук Генриха на его глаза. — Правду я сказать не могу и не хочу, а фантазировать — не стоит труда. Поверьте только, что я — гражданин мира. Нет-нет, не по паспорту, а по роду деятельности. Мне приходится непрерывно мотаться по свету. Совсем недавно прилетел из Мадрида, туда попал из Бостона, в Бостон — из Лос-Анжелеса… И не гадайте, чем я занимаюсь; я и сам частенько не знаю, что буду делать через пару недель. А вот вы, Генрих, родом из крестьян, но уже много лет не пашете и не сеете, а занимаетесь чем-то, требующим самообладания, выдержки, трезвого расчета…

— Не надо фантазировать, дорогой, — прервала эти рассуждения Марта. — Не обращайте внимания и, тем более, не обижайтесь. Это у него такое рыжеволосое чувство юмора.

— Тут нет ничего обидного. Даже интересно. Продолжайте фантазировать, — спокойно сказал Генрих.

— У вас руки давно не работавшего крестьянина, а лицо, глаза, спокойствие философа. Я почти уверен, что ваши руки скучают, но обстоятельства пока не позволяют вам осесть в деревне.

— Хороший анализ, — Генрих посмотрел прямо в глаза Вольфу и добавил, — Вы или психоаналитик, или разведчик…

— Перестань дурачиться, Генрих, — засмеялась Лола. — Человек может обидеться.

— На что обижаться? — поднял брови кверху Вольф. — Хорошие, редкие профессии. Очень близко в цели, но все-так мимо. На самом деле всё просто: вас выдает несоответствие между манерой смотреть и разговаривать и очень большими, сильными руками. И ещё — стиль общения с Лолой. Вы ведь не женаты. — Лола и Генрих удивленно переглянулись, а Вольф продолжил: — Мы с Мартой тоже… пока не женаты.

— Что с тобой, — взяла его за руку Марта. — Перестань дурачиться.

— Мы действительно ещё не женаты, но скоро будем, — сказала Лола по-немецки и предложила перейти на «ты» — разумеется, на тех языках, где есть различие между «ты» и «вы».

Они долго гуляли по городку. Время за светской беседой прошло быстро. Надо было возвращаться «домой».

— Значит, я могу вам позвонить, пока мы в Мюнхене?

— Конечно, звоните, — Лола даже удивилась. А Генрих отшутился напоследок:

— Особенно, если сможете предложить что-нибудь интересное.

Вольф склонил голову, не зная, как реагировать. Но Генрих, улыбаясь, протянул ему свою руку-лопату и очень аккуратно, сознавая неравные возможности, попрощался.

* * *

Уже в машине по дороге в Мюнхен Марта сказала:

— Или я тебя не знаю, или ты что-то интересное знаешь про эту милую пару. Скорее про неё, чем про него.

Машину вела Марта. Вольф сидел рядом и смотрел на её маленькие, «скрипичные» руки.

— Твои две руки меньше, чем одна его.

— Да и твои тоже. Кто такая Лола? Ты её знаешь, или я тебя не знаю.

Вольф молча смотрел на Марту, наклонившись вперед и повернув голову налево.

— Ну, скажи, что я красивая и ты меня любишь… Сказал? А теперь не прячься в свою профессиональную скорлупу, не уходи от ответа. Или ты боишься, что где-то близко спрятался майор Пронин?

Вольф блаженно улыбался и молчал. Марта остановила машину в поле, благо они ехали по проселочной дороге. Отстегнула ремень и вышла из машины. Солнце садится, на небе ни облачка, уже не жарко. Подошел Вольф, обнял ее сзади, положил ей на плечо подбородок. Повернул к себе, закрыл глаза, поцеловал её в глаза, щеки, потом откинулся назад на длину рук, открыл глаза и долго смотрел, не улыбаясь и не мигая. Помолчали, сели в машину, поехали. Вольф сказал:

— Она — одна из «наших», сотрудник разведки твоей страны…

— Нашей страны, — поправила его Марта.

— Можно и так сказать. Хотя я и на самом деле — гражданин мира, и как раз дома чувствую себя более всего «в гостях». Она — шпион, только не на вольных хлебах, как я, а на службе. Я её знаю, она меня нет. Генриха не знаю, но по поведению он тоже разведчик. Мне они очень симпатичны ещё и потому, что своим открытым поведением подчеркивают: «Ничего, кроме демонстрации силы и намерений, не будет» Это я про ту операцию, которую так тщательно готовили, а теперь потихонечку высвечивают. Куда мы сейчас? Может быть, поужинаем?

— Домой, — блаженно улыбаясь, сказала Марта.

— Так ведь ещё светло.

— Вот и хорошо. Поедем домой. А потом оденемся и погуляем по ночному городу, посидим в ресторане. И опять поедем домой. Я ведь через 5 дней уезжаю.

— Чудный план. Никаких возражений.

 

27

За день до начала съемок Сара получила коротенькое послание от лысого и курчавого:

— «Самое высокое политическое начальство настоятельно рекомендует пожить в Мюнхене открыто и с удовольствием тебе, Дани и вам обоим. Ты умная и сама сделаешь правильный вывод о дальнейшей судьбе той самой операции, которую мы… и т. д. Мулаточка скоро прилетит к своему Пико, тоже открыто и в их удовольствие. Нам кажется, что Пико и Мирке будет приятно познакомиться с вами поближе.»

И маленькая приписка лысого: «Мы с женой больше не ссоримся. У нас через некоторое время будет еще один мальчик… или девочка… Чего и вам желаю.»

А вечером того же дня случилось то, что и должно было случиться: Сара осталась в номере Дани и утром проснулась в его постели. Правда Дани уже не было, потому что в 6 часов утра его увезли на работу. Он был теперь заметной персоной на съемочной площадке: не только консультант дона Педро, но и актер второго плана с неплохим гонораром. Педрунчик, увидев Дани после многодневного перерыва, даже не поздоровался, замер в удивлении и сказал очень-очень тихо:

— Что случилось? Ты влюбился? Когда ты успел? Я её знаю?

Дани улыбался, качал головой и отвечал тоже очень тихо:

— После… Не сейчас… После обеда… Завтра…

Актёр смущенно играл бровями, морщил лоб и думал: «Сегодня вечером прилетает моя красавица. Неужели я завтра буду такой же блаженный и счастливый?» А вслух спросил:

— Она тоже говорит по-русски? — Дани молча кивнул головой. — И она тоже… — начал было дон Педро, но остановился, потому что Дани перестал улыбаться и отрицательно покачал головой. Актер правильно понял, но выкрутился: — …красивая?

— Почему «тоже»? — пожал плечами Дани.

— Ты не видел мою Мирку? Завтра увидишь и поймешь, почему «тоже».

— Ты забыл, что я совсем недавно был в Мадриде…

— А потом летел из Мадрида в одном самолете со мной.

— … и видел твою Мирку.

— Нет, Дани, нет, дорогой мой дважды коллега. Ты видел Мерилин. А я завтра познакомлю тебя с моей Миркой, самой красивой женщиной на всем белом свете. И тогда ты будешь иметь полное право сказать, что твоя…

— Сара, — как загипнотизированный, тихо сказал Дани.

— … Сара — какое красивое имя, — всё равно лучше всех. Ты, когда увидишь Мирку, скажешь: «Не может быть…». А я, когда увижу твою Сару, скажу: «Какая красавица…»

* * *

Продюсер подозвал режиссера, прижимая указательный палец к губам, и показал глазами на дона Педро и Дани. Они снимали вместе уже не первый фильм и понимали друг друга с полувзгляда. Режиссер куда-то исчез, а уже через пару минут оператор снарядил двух своих помощником портативными камерами и они стали деловито прогуливаться по съемочной площадке, делая вид, что «пристреливаются», готовятся к началу рабочего дня. А на самом деле сняли лучшие эпизоды фильма. Когда много позднее актер и Дани увидели эти немые сцены, где они беседуют о своих возлюбленных (с трудом заставил себя употребить это слово в полном соответствии с его давно забытым смыслом и значением), каждый из них подумал: «Он действительно был такой… странный. Значит и я тоже.»

* * *

Мерилин уже очень давно не имела никаких контактов и находилась в абсолютной изоляции. Она ведь ничего не знала о посещении Мадрида её коллегами, потому что по сценарию, разработанному курчавым и лысым, до последнего момента и не должна была ничего знать кроме того, что ей сообщат посланники Центра. Сначала это очень нервировало, потом она стала привыкать, а в Мадриде, когда она осталась вдвоем с Аной, на неё снизошел покой.

Через три дня после случайной встречи с рыжим длинноруким мужчиной пришло очень странное послание Центра, которое Мерилин поначалу не поняла, потому что оно противоречило всем предыдущим установкам. Она долгое время жила в ожидании неизвестно чего; знала, что должна быть в любой момент готова, но не знала, к чему. А в послании это всё по сути дела отменялось и ей в мягкой форме было предложено, т. е. приказано, лететь в Мюнхен и пожить там максимально открыто со своим актером. Мерилин была красивая, умная женщина и хорошо подготовленная, но пока совершенно неопытная шпионка. Это было её первое серьезное задание и её готовили к нему очень долго и тщательно, по особо секретному плану. Новизна плана состояла в том, что главное действующее лицо, т. е. сама красавица мулатка, эфиопская еврейка, возлюбленная — не любовница, возлюбленная — дорогостоящего актера, не только до самого последнего момента не знает ничего, кроме второстепенных деталей, но и после завершения операции — разумеется, если все пройдет удачно, в полном соответствии со сценарием курчавого и лысого, — не будет ничего знать. Даже того, что всё уже позади и можно расслабиться. И что тут самое интересное: курчавый и лысый во всех вариантах плана операции предусмотрели последним пунктом: информировать Мерилин и «отпустить её на свободу». Но потом этот замечательный по конкретности и лаконичности изложения план погулял по «верхам», где его совсем немного подкорректировал некто, знающий гораздо больше наших аналитиков. Этот некто ещё до начала всей заварухи абсолютно точно знал, что не будет, не должно быть никакой операции. Что в действительности политическому руководству страны нужна только игра, шпионская возня вокруг до около, причем с обязательной «случайной» утечкой и информации. Вот так и исчез последний пункт и в итоге красавица мулатка ничего не должна была знать ни о начале, ни о цели, ни об окончании операции и не расслаблялась. Иначе говоря, единственная цель этой хитроумной и дорогостоящей политической — не шпионской — игры состояла в том, чтобы объект — или субъект — операции ничего не понял и ждал, ждал, ждал — сам не зная, чего.

«Странно всё это, — подумала Мерилин. — Готовили, готовили; учили, учили; разрешали — запрещали, советовали — не советовали. А теперь я все жду и никак не пойму — чего жду, зачем жду? Или забыли про меня, или с самого начала знали, что ничего не будет? Тогда почему мне ничего не сказали? А теперь отпускают на свободу, но почему-то не решаются просто и ясно сказать, что всё кончилось, не начавшись… А у Пико съемки и ему не до меня… Ну и ладно. Позвоню и полечу. И всё расскажу… Нет! Не буду его развлекать этими шпионскими бреднями. Ничего больше не хочу. Только ребенка хочу.»

И она позвонила, не посмотрев на часы, а было уже 2 часа ночи. Пико взял телефон с тумбочки и, ещё не проснувшись и не зная, кто звонит, раздраженно пробурчал: «Какого чёрта посреди ночи! Спать не даете, как я завтра работать буду?» — И услышал тихий голос своей любимой Мирки: «Я лечу к тебе. Даже если нельзя. И буду с тобой долго, пока не прогонишь.»

 

28

Срочной работы не было и аналитики играли в шахматы. Неожиданно дверь открылась и в кабинет вошел, как всегда без стука, Майк. Курчавый посмотрел на лысого: «Ты дверь закрывал?» — «Да. А ты?» — «Я тоже запер… на кодовый замок» — «А Майк уже здесь» — «Уберем шахматы?» — «Сначала послушаем, что он нам скажет».

Майк поколдовал около двери, закрыл ее и сказал: «Теперь всё в порядке, только новый код не забудьте. А то не сможете ни войти, ни выйти, пока меня не найдете».

Он подошел к столу, презрительно посмотрел на шахматы, махнул рукой и отправился к выходу. Аналитики дружно спросили: «Что случилось?» — Майк вернулся и пробурчал по-английски:

— Бонд провалился.

— Что-о-о?

— Джеймс Бонд.

Курчавый и лысый переглянулись: «Ты чего-нибудь понял?» — «А ты?»

— Наш Бонд, который… — тут Майк наклонился и прошептал «пш-пш-тш».

— Не может быть, — сказал лысый и покачал головой.

— Этот Беня Крик, — протянул курчавый.

— Этот король одесских налетчиков?

Майк крутил головой, поднимал плечи всё выше и выше, пока, наконец, не сказал, умоляюще переводя взгяд с одного аналитика на другого:

— Не дразните меня, ребята! Вы же не журналисты. Я ведь только хотел вас порадовать…

— И порадовал.

— И удивил.

— Непотопляемая первая скрипка.

— Любимец публики.

Аналитики перестали ёрничать и очень серьезно спросили:

— А подробности?

Майк был хороший парень, блестящий компьютерщик, но рассказчик — никакой. Аналитики начали понимать только, когда услышали, что Бонд, всем известный и не скрывающий этого дон Жуан, по уши влюбился в дочку «самог´о», закрутил с ней роман, но папа так прикрикнул, что дочка «разлюбила», причем сразу, в один день и навсегда. Иначе говоря, папа нашел жениха и постарался, чтобы все об этом узнали. Бонд узнал последним, потому что был очень далеко, в ***, где в одиночку, как обычно, должен быть сделать нечто особо сложное и совершенно секретное. Трудно сказать: то ли дон Жуан действительно полюбил, то ли он не мог смириться с тем, что его — дон Жуана! — бросила женщина. Только он сразу после выполнения задания, — а как же, все-таки Бонд! хотя и не Джеймс, — расслабился, пошел в сомнительной репутации ресторан и там накачал себя местным то ли пивом, то ли квасом, не столько алкогольным, сколько мочегонным. Выйдя из ресторана Бонд пошел бродить по ночному городу. Когда приспичило, а это случилось в людном месте и довольно скоро, он просто пристроился около ближайшего дерева. Он был высокий, широкий, бородатый мужчина чуть старше 30 лет. На беду мимо проезжал полицейский патруль и два рослых стража порядка предложили ему прекратить «непристойные действия в общественном месте». У Бонда был черный пояс по транс-и-те и 13 дан по заар-жу. А напиток был не только мочегонный, но и алкогольный. Так что через минуточку Бонд привел обоих полицейских к их автомобилю и стал туда укладывать. Тогда из машины вышел маленький, худенький китаец, покачал головой, сказал что-то непонятное на непонятном языке и легонько ткнул Бонда указательным пальчиком в шею. Бонд удивленно посмотрел вокруг себя, отпустил полицейских, повернулся и пошел восвояси. Китаец покачал головкой и сказал: «Сейчас немножко спать ляжет. Дать надо одеяло, дать.» Бонд это слышал, всё понял, прошел метров 20 и лег на ближайшей лавочке, хотя китайский прием не сработал, а только отрезвил его. Полицейские принесли одеяло, поискали по карманам, что было очень щекотно, но пришлось терпеть. Составили протокол, вернули документы и прочее, положили Бонду в карман копию протокола и уехали. К несчастью, в кармане были письма той, которая разлюбила. И Бонд понял, что это — полный провал и конец шпионской карьеры… С двойного горя он сильно загрустил.

— А сейчас он уже 3 часа сидит в кабинете «самог´о» и думает, — закончил рассказ Майк.

— Откуда ты всё это знаешь? — спросил курчавый.

— Я сегодня утром немножко почистил компьютеры там, наверху, — ответил Майк.

— Ну, и что из этого следует, — ты шпионил за начальством? — прошептал лысый, едва сдерживаясь, чтобы не рассмеяться.

— За кого вы меня принимаете, ребята! Я просто сбросил всё лишнее себе в карман, как всегда. Почти после каждой чистки начальство прибегает и ругается, что я перестарался. Тогда я вынимаю из кармана всё, что вычистил, и говорю «пожалуйста, забирайте обратно, мне чужого не надо».

Аналитики непонимающе переглянулись. «А-а-а… — протянул Майк и показал какой-то черный махонький квадратик. — Это и есть мой карман. У него память больше, чем у всех вместе компьютеров начальства.»

— А мы? Мы — тоже? — аналитикам стало не по себе, потому что в их компьютерах было слишком много «постороннего».

— Ну что вы, ребята! Я бы вам давно сказал, чтобы осторожнее были. Только в ваших аппаратиках ничего интересного. Ваша личная жизнь и так на виду. А другие материалы — это про завтрашний день, это никого не интересует. И пишите вы оба на таком языке, что ничего нельзя понять, пока сами не причешете… Не-е-е… — протянул Майк, когда увидел вытянувшиеся лица аналитиков. — Вы не поняли. Это кажется, что я сплю, когда тут у вас сижу и жду, сам не знаю, чего. А вы болтаете всякую ерунду, ругаетесь, смеетесь и меня даже не замечаете…

— А-а-а… — сказал курчавый. — Ну, а завтра с Бондом что будет?

— Ты хочешь спросить «день-то будет, а вот будет ли пища»? — уточнил лысый.

— Какой день, какая пища? Я же серьезно, а вы со своими шуточками. Да ну вас.

— Ребята! Давайте жить дружно! — курчавый подмигнул лысому. — Жалко Бонда. Он был, конечно, гениальный разведчик.

— Почему был, его не выгоняют, только переводят в запас, на карантин, пока не протрясется.

— Что ты сказал, протрясется? — лысый посмотрел на Майка, потом на курчавого. — Майк, мы не понимаем, что это значит.

— Это мой личный термин, который вот что означает, примерно, конечно. Только не смейтесь. Сначала отсеется шелуха, которая никому не нужна и ни на что не влияет. То, что осталось, уляжется на полочки по степени важности. Внизу — фоновый материал, который мало интересен, но которого всегда много. А потом пирамида: чем выше, тем важнее. А самое-самое интересное — на верхушке пирамиды. И вот тогда станет ясно, может Бонд и дальше гулять по свету, или…

— Майк! Это ты только сейчас придумал? Или это твоя философия? — спросил курчавый.

— Ну что вы, ребята! Начальство думает, что я — мальчишка, технарь, чуть ли не дурачок. И не стесняется болтать лишнее при мне и допускает до своих компьютеров. Вот я и знаю много больше, чем положено, а они об этом не догадываются. Это только название моё, а философия — начальства. Ах, нет, никакая это не философия. Они же почти все вышли из практикующих шпионов и философию на дух не переносят.

* * *

Бонда мне не показали и судьба его мне до сих пор не известна. Злые языки говорят, что он даже хотел жениться, но ему не поверили и правильно сделали. Потому что хотел он уже много раз, но каждый раз что-то мешало. Потому и веры ему никакой. А ещё злые языки говорят, что «сам» поклялся отправить Бонда резидентом на край света до конца жизни, а Бонд засмеялся и сказал: «Хоть завтра с полным моим удовольствием. И с вашей дочкой. А внуков будем почтой присылать.»

 

29

Проще всего было бы ускорить события и помочь Вольфу и Марте соединиться. Но это противоречило бы моей жизненной и литературной установке: ничего насильственного. Поэтому завтра Марта улетает домой.

* * *

К вечеру стало прохладно. Марта набросила на плечи испанскую шаль, которая ей очень понравилась именно потому, что подчеркивала небольшой рост, коротенькие волосы и огромные черные глаза; полюбовалась на себя в большое зеркало, улыбнулась загрустившему Вольфу и сказала:

— Я не возьму её с собой. Не могу. Не хочу врать, да никто и не поверит. И денег таких у меня нет. Пусть она поживет у тебя… Пойдем гулять, а то я сейчас заплачу.

Было пасмурно. Легкий ветер играл кистями шали. Пахло дождем. Прошли подряд мимо трех ресторанов «с музыкой» и увидели небольшой ресторанчик, где было спокойно и тихо. Сели за столик на двоих в глубине единственного зала, подозвали официанта. Марта повесила шаль на спинку стула и пошла в туалет. Вольф взял в руки меню, поднял глаза и замер: в ресторан вошла красавица мулатка с его шалью на плечах, а следом за ней — дорогостоящий актер. «Всё, игра окончена, я не ошибся», — подумал Вольф, встал и помахал Мерилин рукой. Она очень удивилась, повернулась к дону Педро и что-то, смеясь, сказала. Подошли, сели за соседний столик, представились. Мирка показала на висящую на стуле шаль, объяснила удивленному Пико происхождение обеих шалей и только хотела спросить, где же… как увидела идущую к столику немножко растерянную Марту. Оказалось, что все голодны, а Пико очень устал и с удовольствием чего-нибудь выпьет. Он смотрел на рыжего мужчину и его маленькую черноглазую подругу и ничего не понимал. «Она же некрасивая, они оба некрасивые. Но мужчину это даже украшает» — думал он. А через несколько минут, глядя, как женщины сравнивают шали, вдруг поймал себя на том, что сравнивает их самих, Мирку и Марту. И может сказать с полной уверенностью, что ошибся: Марта просто ни на кого не похожа и её большеглазая некрасивость дорогого стоит и светится даже рядом с его мулаточкой. Пико ещё не видел ни одной красавицы, которая не привратилась бы в пустышку, раскрашенный воздушный шарик рядом с Миркой, а он в это проклятом кинобизнесе уже давно и много повидал. Хотя с другой стороны, он не может и не хочет быть объективным.

Женщины вдруг замолчали и удивленно посмотрели на мужчин.

— Был трудный день? — спросила Марта, которая, конечно, узнала дона Педро.

Актер кивнул головой и сказал, переводя взгляд с одной женщины на другую:

— Вы — удивительная и неповторимая. Красивые, хотя и редко, но встречаются. А таких, как вы, я никогда не видел. Вы светитесь изнутри и дарите надежду.

Вольф вздрогнул и засмеялся, а потом вдруг стал очень серьезным:

— Я это всегда знал, только боялся сам себе поверить. — Помолчал и повернулся к Мерилин:

— Даже не мечтал, что буду сидеть рядом с вами, да еще вместе с моей Мартой. — И добавил, глядя на дона Педро: — Будем считать, что нам обоим повезло.

 

30

Хорошая еда, легкое вино, красивые женщины, умные мужчины — что еще для счастья надо? Вопрос, конечно, интересный. Потому что умные женщины всегда красивы, а умные мужчины бывают иногда полными дураками. Так и на этот раз: и актер, и одинокий волк решили, что шпионская забава под названием «операция не знаю — когда, не знаю — зачем, не знаю — кто, не знаю — что» закончена, не начавшись, как оно и было задумано высшими политическими авторитетами. Одинокому волку простительно, потому что и он, и красавица мулатка, и другие высоко профессональные шпионы — все они были рядовыми участниками, случайными прохожими, актерами третьего плана в очень большой игре с огромными ставками, которую разыгрывают неведомые миру кукловоды. И так хорошо это делают, что никто из участников спектакля до сих пор ничего, ну совершенно ничего не понял. Некоторым кажется, что они всё понимают? Так это же замечательно, пусть фантазируют, тренируют мозги. А если кто-нибудь приблизится слишком близко к истине, с ним очень быстро разберутся. Нет, нет! Упаси боже, никакого насилия, никакого кнута, никаких пряников. Кукловоды слишком уважают себя и свое дело. Одно из двух: либо отправят по ложному следу, либо используют этого догадливого в своей пьесе в своих целях.

Почему я так уверенно об этом говорю? А вот почему. Вчера рано утром я, как обычно, вышел из дому немножно побегать в ближайшем лесу. И случилось со мной нечто настолько необычное, что я побаиваюсь не только писать, но даже шепотом говорить об этом: как бы не подумали, что я сошел с ума; или, что ещё хуже, — пытаюсь обмануть общественность, ввести её в заблуждение, послать по ложному следу. И вовсе я не боюсь осуждения, но строго следую простому правилу: правда и ничего, кроме правды. Беда в том, что в данном случае прав один умный человек, сказавший: «Хочешь, чтобы тебе не поверили, заподозрили в предумышленном обмане, — всегда говори правду. А когда не поверят — не обращай внимания, иди дальше и не оправдывайся». Я так и делаю. И не оправдываюсь — объясняюсь.

Серенькое утро. Сухо, но пахнет дождем. Легко дышится. Ранняя осень, деревья только-только начали желтеть и сбрасывать листья. Ярких красных, оранжевых, горящих огнем красок еще нет. Да: не подумайте, что я лихо бегаю. Ни за какие коврижки! Это в далеком прошлом. А сейчас я скорее делаю вид, что бегу: размахиваю руками, шевелю ногами, но двигаюсь очень постепенно. Когда я протрусил таким аллюром 2, может быть 3 км и собрался уже повернуть к дому, почувствовал, что засыпаю. Глаза были открыты, ноги двигались, я дышал, сердце стучало, но исчезло ощущение реальности. Перестал крутить головой и смотреть по сторонам, тело стало легоньким, как 30–40 лет назад и… Короче — я заснул и бежал, не чувствуя ни усталости, ни потока времени. Ближе к дому, когда я проснулся, все подробности вылетели из головы, исчезли, как оно и должно быть с любым нормальным сновидением. Но осталось в памяти нечто очень странное: будто Педрунчик (про других просто все забылось), один из очень важных игроков в той шпионской игре, которую я до сих пор описывал, всего-навсего винтик в большой игре, о которой я до сих пор ничего не знаю. Этот винтик вращает в нужную сторону игрок более высокого уровня — отвертка. А эта отвертка — точнее эти отвертки — находится в руках нескольких мастеров высшего пилотажа. Но и они, эти уверенные в себе мастера, полностью контролируются и управляются неким мозговым центром. А в доказательство реальности того, что я видел во сне, случилось удивительное: при полном безветрии, когда листья на деревьях даже не вздрагивали, откуда ни возьмись прилетел ручейком ветерок, запутался в листве высокого молодого дуба и долго там очень лихо кружился и шумел; соседние деревья никак на это не реагировали и оставались абсолютно неподвижны — это я точно видел наяву и могу воспроизвести, закрыв глаза.

* * *

«Ну вот, — думал Вольф. — И Мерилин отпустили на свободу. Значит я прав, всё кончилось, не начавшись. Поездили по свету, старательно делали вид, что работаем, попортили немножко нервы друг другу. Теперь — по домам, отдыхать, пока не начнется новый карнавал». И он был по-своему прав, потому что знал хотя и очень много, но только о «нашей» части операции. На данном этапе он сыграл свою роль, познакомившись с актером и мулаткой, что было заранее запланировано кукловодами. Мулатка объединяется с актером и переводится на более активную стадию. Только не той отмененной операции «наших», а поднимается на ступеньку выше в большой игре кукловодов. Дон Педро уверен, что игра подходит к концу и их с Мерилин ждет спокойная семейная жизнь? Замечательно! Кукловодов это полностью устраивает. Один из ведущих принципов их работы звучит примерно так: случайности есть обязательный и неизбежный элемент нашей работы. Поэтому нужно всячески помогать случайностям укладываться в основное русло, становиться маленькими кирпичиками большой игры. Словами «разведка» или «шпионаж» ведущие игроки, мастера высшего пилотажа, в руках которых находятся «отвертки», не пользуются. Так и не озвученная операция «наших», которую очень долго, старательно и таинственно готовили, а потом «нечаянно» засветили краснобаи, всего лишь эпизод, причем «совершенно случайно» этот случайный эпизод встал точно на свое место в большой игре кукловодов.

* * *

Вот и всё. В голове у меня все перетряслось, превратилось в плохо перемешанный винегрет из винтиков, гаечек, отверток и многого другого, обильно смазанный элементом случайности и сдобренный вместо специй мудростью и добротой кукловодов. Все они, члены Мозгового Центра, превыше всего, а уж тем более выше сиюминутного успеха, ценят жизнь, личное счастье, человеческое достоинство каждого винтика — это я сразу понял. А вот чего они не хотят, против чего «сражаются» (кавычки потому, что насилие отвергается и «цель — не всегда оправдывает средства»), к чему стремятся — не понял. Как можно в сегодняшнем мире, полном насилия, лицемерия, властолюбия, безбожного идолопоклонничества, ставить и решать большие задачи мирным путем, с доброй улыбкой и не насилуя жизнь ни демократией, ни диктатурой? В сегодняшнем мире, где одни сражаются за то, чтобы не было богатых, а другие — чтобы не было бедных? Где множество обманутых свято верит в свою правоту и отправляется умирать для того, чтобы отнять жизнь у других, потому что эти другие живут неправильно, по неправильным законам и их отношение к жизни и смерти «преступно»? Ну, господа кукловоды, покажитесь, ответьте на мои вопросы! Или нет у вас ответа? Или я ошибаюсь и всё совсем не так просто, ясно, радужно?

 

31

Свершилось! Вчера был в театре. Спектакль был настолько шумный, громогласный и пустой, что я почти сразу заснул, скособочившись и свесив голову на грудь. И увидел большой круглый стол в центре круглой комнаты без окон, непонятно как освещенной ярким солнечным светом. За столом сидело несколько немолодых, старых и очень старых мужчин и две молодые женщины. В одном их мужчин я узнал самого старого из политиков, который дремал на заседании Центра «наших» в одном из предыдущих «нормальных», т. е. ночных сновидений. Потом непонятно откуда появились мужчина и женщина средних лет. Женщина была подозрительно похожа на Марту, а мужчина — на одного из актеров второго плана. А еще через минуту через малозаметную дверь вошел строго одетый и очень серьезный Майк, поздоровался и сказал: «Все прибыли? Спасибо. Начнем, пожалуй.» — Повернулся в стоящему у двери человеку и попросил: «Оставьте нас, пожалуйста. И опустите занавес.»

Я понял! Мне показали их, кукловодов, чтобы я перестал сомневаться и поверил: они — есть! И тут же задернули занавес, чтобы я понял раз и навсегда: больше мне ничего не покажут и не расскажут. Думай сам, решай сам, чему быть, а чему не быть никогда. Вот разве что… Увидел и сам себе не поверил: за секунду до того, как проснуться, занавес приоткрылся и улыбающийся Майк помахал мне рукой: не робей! за ошибки никто тебя наказывать не будет. Потом развел руками и покачал головой: всё сам, никто тебе не поможет. И растаял, как чеширский кот. Я успел увидеть тающую улыбку Майка и проснулся, потому что первое отделение кончилось и публика выходила из зала с недовольным видом. Я потряс головой, чтобы избавиться от наваждения, и принялся бродить по фойе, заложив руки за спину. Наваждение ушло, я задумался и не заметил, что антракт кончился и я остался в фойе один. «Тем лучше,» — сказал я сам себе, сел в тихий уголок и задумался: «Куда это меня завело услужливое мое воображение? Почему это я решил, что кукловоды, по сути что-то вроде мирового правительства, действительно существуют? Этакая тщательно законспирированная надгосударственная команда, чуть ли не коллективный добрый Господь Бог, которому до всего есть дело!»

До сих пор, улавливая, как экстрасенс, сигналы «наших» и «ваших», Пико и Мирки, лысого и курчавого, я очень уверенно чувствовал себя провидцем с сильно развитым воображением, которое вело меня вперед, создавая стройную картину почти реального мира. Хотя, по правде сказать, это воображение, т. е. я сам, вело меня туда, куда мне хотелось попасть и тем путем, который я сам и сочинил. Тогда зачем я продолжил и довоображался до того, что построил эту новую, такую шаткую заоблачную конструкцию, которой даже не очень сильный ветер переломает ребра и сломает хребет? Захотел поиграть в Господа Бога?

 

32

Оба компьютера, и лысого, и курчавого, — стали работать подозрительно медленно. Позвали, как обычно, Майка. Он пришел, посмотрел и засмеялся:

— Вы когда их последний раз чистили?

Теоретики переглянулись, помолчали и непонимающе посмотрели на Майка. Тот засмеялся:

— Понятно. Вы даже не знаете, как это делается и зачем это нужно.

Теоретики подумали про пыль, неприязненно нахмурились, а когда собрались с духом спросить, надобность в этом отпала, потому что Майк уже начал что-то делать и перестал их слушать. Через несколько минут он оторвался от работы:

— Погуляйте немножко. А потом я вам что-то очень интересное расскажу… Про Бонда…

— Мы останемся, — сказал лысый. — Поиграем пока.

— Нас вызывали на самый верх и долго расспрашивали о всяких мелочах той самой операции, о которой уже и думать перестали, — сказал курчавый.

— И нам показалось, что это связано с делом Бонда.

— Вам не показалось, — промычал Майк, глядя на экран компьютера и периодически барабаня по клавиатуре. — Сейчас… Еще минуточку, я запущу программу… Ну, вот и все. Скоро будет готово… Я вчера работал с компьютерами — не могу даже вам сказать, чьи это были аппаратики. Там была большая работа, не просто чистка, как у вас. Там хорошо поковырялись, похоже, что люди с другой стороны операции. До самого главного они не добрались, но вышли на следы Бонда и им это не понравилось. Потому что Бонд немножко порезвился и сверх программы, на бис, пошутил. На беду, с той стороны нашелся свой «Бонд», который посмеялся, поаплодировал и пошутил в ответ. В итоге оба «Бонда» очень собой довольны, а наши большие начальники сидят в большой луже и ждут реакции политиков.

(Я взял на себя смелость сократить, очистить и прояснить длинный и путанный, как всегда, рассказ Майка).

— Вы удивляетесь и правильно делаете. Вам не сказали, никому не сказали, что наш Бонд подписался и намекнул, что его операция — всего лишь прелюдия к той, большой операции, которая то ли будет, то ли…

— Понятно, Майк, спасибо, — замахали руками аналитики, переглянулись и надолго замолчали. Потом лысый спросил Майка, показывая глазами на шахматную доску: — Сыграем?

* * *

На другой день, когда лысый и курчавый пришли в кабинет самог´о, там кроме хозяина кабинета были только уже известный нам самый старый политический руководитель и толстенький мужичок более чем средних лет. Когда аналитики вошли, этот мужичок сказал:

— Выключить всё.

Аналитики ничего не поняли.

— Все средства коммуникации… Что, опять не поняли?

«Сам» заступился за них:

— Они ничем не пользуются. Даже не записывают.

— Тогда начнем, — сказал мужичок.

* * *

Через час они вернулись к себе, расставили шахматы, но играть не стали.

— Ты чего-нибудь понял? — смущенно спросил лысый.

— Ничего… Очень мало, — ответил курчавый.

— Тогда пойдем обедать, а потом позовем Майка.

— Не понял, — потрепал свою шевелюру курчавый.

— Нужно организовать утечку информации из наших компьютеров…

— Чтобы «они» поняли, что игра и в самом деле окончена…

— А Бонд — просто болтун и хвастун.

— Пошли. Теперь и мне кушать захотелось.

После обеда аналитики немножко поспорили и, по совету Майка, небольшую интригующую часть этого спора отразили в своей почте, а Майк позаботился, чтобы информация эта «уплыла» по назначению. Спорили аналитики скорее по привычке, сравнивая два варианта послания: всем один и тот же текст, или каждому персональное сообщение. Очень быстро они пришли к компромиссу и каждый шпион — потенциальный участник операции получил почти открытое одинаковое персональное указание Центра, изложенное разными словами с абсолютно несущественными подробностями: «Ввиду того, что проведение операции откладывается на неопределенное время, оставаться в том же в режиме спокойного ожидания.» В итоге никто ничего не понял, кроме Сары, которая — как-никак руководитель операции — что-то заподозрила и позвонила лысому домой.

— Роберт, что-нибудь случилось?

— Здравствуй Сара! Рад тебя слышать. Все по-прежнему. Мы с женой ждем мальчика. Как Дани? Я давно вас обоих не видел и ума не приложу, когда мы сможем повидаться.

Сара засмеялась: — Спасибо, Роберт. Ты меня очень порадовал. Привет твоему напарнику. Когда вернусь, расскажу много интересного.

Сара выключила телефон и невольно подумала: «А когда я вернусь?»

 

1

На первой странице этого не очень длинного повествования я рассказал про свой первый сон — первый на этом жизненном этапе и на эту тему. Коротко напоминаю. Молодую и очень красивую женщину посылают на ответсвенное и очень опасное задание. Ей дозволяется всё, кроме перехода за некую запретную черту, о которой её начальник, он же по совместительству бойфренд, говорит: «Сама знаешь, о чем я… Но там, на месте, придется тебе самой решать; и очень быстро… Не ошибись… И не вспугни его… Всегда помни: честь — честью, совесть — совестью, а дело все равно надо сделать. А не то сама знаешь, что будет. Кстати, не забудь получить разрешение в управлении этики и эстетики на свободное питание, бытовую вседозволенность и вероисповедание по необходимости. И не забывай при случае обо мне, а то сама знаешь, что будет.»

* * *

Совсем недавно эта красавица с редким именем Тамар вернулась для того, чтобы отдохнуть, набраться сил, получить дополнительную сверхсекретную информацию, пройти инструктаж и наставления старших товарищей. А потом вновь отправиться туда же и продолжить свою соло-работу до окончательного решения проблемы. Первую часть работы Тамар выполнила: познакомилась и подружилась с молодым талантливым политиком, претендующим на высший государственный пост в одной стране, очень важной для «наших», «ваших» и «прочих». Вторая часть работы потруднее: скомпроментировать этого политика в глазах его избирателей, т. е. обеспечить его неудачу, провал, неизбрание. Потому что он придерживается точки зрения, неугодной и даже неприемлемой нынешнему руководству «наших», «ваших» и «прочих». И обеспечить таким образом приход к власти его конкурента, большого друга «наших», «ваших» и «прочих». Эту многотрудную работу красавице и умнице Тамар поручили в том числе и потому, что она родилась в «этой» стране, а её еще совсем не старые родители и сейчас там живут. Задание совершенно секретное, даже бойфренд не знает никаких подробностей, а работает с Тамар тот самый толстенький, пока что никому не известный пожилой мужичок, который совсем недавно инструктировал лысого и курчавого.

И я подумал: если один и тот же человек, никому не известный, не из «конторы», работающий вместе с самим и тем самым старым, но в полном здравии политиком, руководит работой Тамар и одновременно курирует работу большой группы высокопрофессиональных шпионов, не значит ли, что это две одинаково важные составляющие одной и той же операции? Более того: вся история с провалом Бонда становится подозрительно похожей на инсценировку для отвлечения, маскировки, попытки направить оппонентов по ложному следу. Можно пофантазировать и о том, какая роль отводится красавице мулатке, замечательные фотографии которой стали всё чаще появляться на страницах глянцевых журналов. Понятное дело: в предверии выборов команда молодого (и очень фотогеничного!) политика будет стеной стоять, защищая моральный облик будущего руководителя страны. Любая попытка Мерилин приблизиться будет пресекаться, вежливо, но жестко. В этот момент дона Педро не должно быть рядом с Мерилин, потому что его непредсказуемая реакция помешает ей сыграть свою роль. Вот тогда никому не известная Тамар, хорошая знакомая, подруга — но пока еще не гёрлфренд! — и начнет свою разрушительную работу.

Ха! Фантазия моя получила первое косвенное подтверждение: Тамар отказала во всем своему недавнему бойфренду, все свободное время проводит с двумя подругами детства и изредка разговаривает по телефону… Ха! С ним, тем самым молодым политиком. Причем всегда звонит он. Толстенький мужичок потирает руки, абсолютно уверенный в Тамар и успехе. А напрасно! Не беги, дядя, впереди паровоза! Политик прекрасно знает, что его разговоры прослушиваются, но это не мешает ему быть искренним и нежным. Мужичок наш, разумеется, вовсе не дурак; он понимает, что записи этих разговоров нельзя использовать, что такой дешевый шпионаж сыграет на руку команде молодого политика. Тогда чему же он радуется? А вот чему: он уверен, что молодой политик в личной жизни — обыкновенный ловелас, что он увлекся красотой Тамар, что это не более чем флирт, естественная тяга мужчины средних лет к молодой и очень красивой Тамар. И если Тамар будет себя правильно (по шпионски правильно, с точки зрения «наших») вести, этот мужчина непременно оступится, будет на этом пойман, и — проиграет выборы как «аморальный» человек.

Наш толстенький мужичок прав во всем, кроме одного: он не допускает никаких случайностей, никаких исключений из правил. А зря, потому что известный закон Мэрфи гласит: «Всё, что хорошо начинается, кончается плохо.» Это безусловно верно для нашего случая, потому что «чем сложнее и грандиознее план, тем больше шансов, что он провалится» — ещё один закон Мэрфи.

 

2

«Наверху» довольно скоро узнали, что «наши» и «ваши» живут вместе, не соблюдая никаких правил конспирации. Первая реакция была «отозвать и наказать!» — что было бы совершенно правильным в любой другой ситуации. Но мужичок вовремя вмешался:

— Наказать конечно надо; но когда-нибудь, потом, после, когда все кончится. А пока скажите этим молодым людям, чтобы веселились пошустрее и не забыли найти Дани. Да! Никакой электроники! То, что я сейчас сказал, передайте по нашим каналам. И Дани пусть ищут не по телефону. Они умные, поймут.

Лола и Генрих жили в ожидании «когда же это все кончится», что не мешало им замечательно счастливо существовать и радоваться каждому мгновению сегодняшней жизни. Они давно обособились и даже виделись с другими шпионами не каждый день. Дуду первые дни чувствовал себя неуверенно — как мужчина, разумеется, не как разведчик. Но постепенно все определилось, успокоилось. Все трое, т. е. Дуду и две девушки из «ваших», притерлись. привыкли друг к другу. Особняк, где они жили, стоял в лесу, в небольшом поселке на берегу огромного озера с прохладной чистейшей водой; очень тихо, никаких туристов, «от человека до человека — полчаса». Купаться было замечательно, а вот входить в воду! Когда пришли первый раз, девушки посмотрели вопросительно на Генриха, он улыбнулся, отвернулся и сказал: «Делайте, что хотите. Меня нет.» — Посмотрел на Дуду и добавил: «Лолы тоже нет.» Девушки засмеялись, сбросили с себя всё и побежали в воду. Дуду подумал «голышом — так голышом», разделся и захромал по крупной гальке в воду. Девушки уже плавали, а он, балансируя руками, кривя губы и чертыхаясь, еле-еле добрался до глубокого места и вздохнул с облегчением. У него были чрезвычайно чувствительные «подметки», «ладонки» на ногах и хождение по камням причиняло ему острую боль. Наплававшись вволю, Дуду приказал себе «быть мужчиной» и зашагал из воды. Берег пологий, идти далеко и больно, а девушки уже сидят на полотенцах и с удивлением смотрят: высокий и… нет, не худой, а тонкий мужчина идет с мукой на лице, очень медленно, извиваясь, как в червяк. Даже его мужское достоинство съежилось от боли. Лиза, кругленькая блондинка, раскрыла рот и молчит. А мускулистая шатенка Катя не выдержала и расхохоталась. Сидевшие в стороне Лола и Генрих сначала ничего не поняли, даже испугались, но когда увидели, засмеялись. Лола давно знала об этой слабости Дуду, а потомственный крестьянин Генрих полжизни проходил босиком и сразу понял.

И всё. Все барьеры рухнули и шпионы почувствовали себя счастливыми робинзонами на необитаемом острове. Девушки увидели в Дуду спокойного, разумного собеседника. Он вдруг разглядел, что две разведчицы из «ваших» — вовсе не серьезные профессионалки на отдыхе, а очень милые и приветливые совсем молоденькие женщины. И даже то, что их было трое, не мешало им жить дружно и весело. Говорили обо всём на свете, кроме того, о чем не положено, да и не хотелось говорить. Дуду рассказал, что его дед был шпионом «ещё в те времена». Отец и мать — физики. Дуду однако, с детства терпеть не мог математику и обожал деда. А девушки оказались в контрразведке по очень разным причинам, но не случайно. Лиза окунулась в шпионаж, как в романтику, насмотревшись и начитавшись. Она была любвеобильна, но смогла, если так можно говорить сегодня, сохранить себя. И потому смотрела на Дуду с некоторым восхищением и удивлением. Такой тоненький, длиненький, и очень даже мужчина! Ну как тут не влюбиться!? А Катя была реалистка и даже немножко пессимистка. В 18 лет она влюбилась раз и навсегда (у молоденьких девушек это иногда случается) в невысокого, некрасивого мужчину много старше неё, который на поверку оказался ловеласом, дураком и бездельником. А когда наваждение прошло, она на всю оставшуюся жизнь закрылась от всех мужчин в футляре независимости и одиночества, как это частенько случается с молоденькими и обиженными. И пошла учиться на шпиона, чтобы жить и работать с мужчинами наравне. Лиза была доверчива и покладиста до самого последнего шага, когда вдруг (или не вдруг?) становилась осторожной и «смотрящей вперед». А Катя не думала ни о первом, ни о последнем шаге до того момента, как увидела выходящего из воды голого, очень худого, страдающего Дуду и ей стало очень его жалко.

* * *

Стажер, который не справился с простеньким заданием — наблюдением за одиноким волком, получил новое назначение и напоследок принес напоминание Центра: потихонечку, не торопясь и не пользуясь телефоном, установить контакт с Дани. Имя Сары при этом не поминалось, но было сказано, что найти Дани проще всего на съемках фильма.

— Что будем делать? — спросила Лола. Все пятеро сидели на берегу озера, уже одетые. Но только Дуду понимал истинный смысл вопроса: Лоле не очень хотелось встречаться с Дани. По непонятной мне причине Центр ничего не сообщил о строгом «пожелании» Дани жениться и, тем более, о роли Сары. Скорее всего мужичок, приступая к работе, решил, что кто-то сделал это до него. Нормальная неразбериха слишком секретной работы. Дуду решил немного развлечься и заодно помочь Лоле:

— По-моему, Дани с девушками не знаком. Проще всего, если я с ними погуляю в районе съемок и случайно его встречу. Я с ним с удовольствием поболтаю. Хотя, по правде сказать, не понимаю, зачем это нужно делать потихоньку, «без телефона». Кому надо, тот давно знает, что мы трое — Лола, Дани и я — одна команда.

 

3

Тамар перестала следить за собой, ходила в затрапезе, не красилась, ела и пила, что попало. На «работу» ей не надо было ходить каждый день, только по вызову начальства, т. е. толстенького мужичка, который Тамар очень не нравился. Спасибо, хоть не приставал: ни словами, ни руками, ни глазами. То, что делать Тамар было нечего и она скучала — это не беда, это нормально для любого человека, а тем более шпиона в период длительного ожидания вдали от «поля битвы». А вот то, что скучала она не просто так, от безделья, а томилась в ожидании звонка и разцветала, когда говорила с ним по телефону, — это беда большая. И личная беда Тамар, и ещё какая беда, таящая в себе угрозу всей так хорошо выстроенной операции. Подруги догадываются, но не спрашивают. Они знают «совершенно случайно», где работает Тамар, знают, что она неожиданно рассталась со своим другом, и думают, что именно в этом причина ее хандры.

Был сухой и жаркий день. Три молодые женщины сидели в тени деревьев в маленьком садике одной из них и читали; каждая своё. Зазвонил телефон Тамар. Она неторопливо взяла аппаратик и вдруг вдрогнула, заулыбалась и ответила на языке её родителей. Подруги переглянулись и хотели уйти в дом, но Тамар покачала головой: «Не надо». После пятиминутного разговора Тамар долго молчала, улыбаясь с закрытыми глазами и свесив голову на грудь. Подруги поняли: что-то важное случилось, но не спрашивали и терпеливо ждали, пока Тамар заговорит. А она подняла голову кверху, посмотрела широко раскрытыми глазами на солнечные лучики, с трудом пробивающиеся через листву, засмеялась, покачала головой: «Не может быть!». Потом сказала подругам: «Сейчас, подождите,» — позвонила мужичку и сказала, пряча улыбку и стараясь быть серьезной:

— Не могу больше скрывать от вас: я влюбилась, — телефон был намеренно включен на громкость и подруги слышали ответ начальника:

— Вот порадовала, так порадовала. Спасибо, Тамар, молодец… — Но Тамар его прервала:

— Вы не поняли: я полюбила его… — Теперь мужичок прервал женщину:

— Пожалуйста, не продолжай. Приезжай в контору, я там буду через час. Мне такие шуточки не нравятся, — и отключился.

Подруги ждали, Тамар молчала. Долго молчала. Они ничего не спрашивали. Наконец, Тамар встала и пошла к дому, но через несколько шагов повернулась и тихо сказала:

— Это был он. Мы познакомились совсем недавно, когда я ездила в гости к родителям. Я не должна была влюбиться, надо было только познакомиться поближе, пообещать что-нибудь незначительное для начала, потом продолжить игру, постараться понравиться, подать надежду. Так нет же, я полюбила. Как девчонка, как школьница, без стеснения, без оглядки. А мне нельзя, потому что я должна… Ах, девочки! Сволочная у меня работа. Что мне теперь делать? И так плохо, и эдак… Не спрашивайте, всё равно не скажу, не могу… Никому не могу… А сказки рассказывать не хочу. Потерпите немножко, скоро сами поймете. — И ушла.

* * *

Мужичок был человек опытный, в чинах очень высоких. Но всё равно подневольный. Первое, что он подумал после разговора с Тамар: «Что я скажу им? Мы были так уверены в успехе. А девочка, что делать с девочкой? Она же не виновата, бедненькая, что он — «не наш». И приказать нельзя. Даже если она подчинится — он не мальчик, умный, сразу поймет и все карты перемешает. Активизировать мулатку?» — Расстроенный мужичок позвонил в контору и попросил найти и пригласить теоретиков. «Что? Рабочий день кончился? Не имеет значения, хоть из-под земли достаньте. Я буду через 40 минут. И что-нибудь перекусить, пожалуйста.»

Тамар проводили в небольшой кабинет, где никого не было. Скоро пришел лысый в домашних тапочках на босу ногу, следом за ним курчавый в старых шортах и линялой футболке. Тамар о них много слышала, но видела впервые. Она начала было:

— Я жду… — но продолжить не успела, потому что аналитики сказали в один голос:

— Мы тоже, Тамар. Ты нас не знаешь, а мы тебя уже давно знаем.

— С тех пор, как тебя выбрали на эту роль, — продолжил курчавый. Лысый тут же поправил его:

— Не выбрали, назначили.

В этот момент вошел мужичок, вытирая рот салфеткой. Вид у него был деловой, но не сердитый.

— Времени у нас осталось мало, не сегодня-завтра надо начать действовать, до выборов меньше двух месяцев. Ваши предложения. Любые, даже самые странные, нереалистичные, анекдотичные. Не нервничайте, всё равно решать буду я и отвечать за ошибки буду я. — Тут он посмотрел на Тамар и тихо сказал: — Я тебя услышал и понял. Пусть сначала теоретики пофилософствуют.

Мужичок сразу после университета попал в армию, потом в разведку, дослужился до очень высокого чина, но всегда оставался в тени. И все эти годы, больше 30 лет, рядом с ним была его девушка, потом жена, мать его сыновей, бабушка его внуков. Они уже давно не говорили друг с другом про любовь, раз и навсегда поверив в нее, в то, что она была, есть и будет. Его очень расстраивал современный мир, где молодые и не очень молодые люди сходятся, расходятся, женятся снова и рожают детей, которых потом надо делить между родителями. Он сам был однолюб, и дети его были однолюбы. Тогда почему же он считает того политика ловеласом, падким на женскую красоту? Разведка донесла? А если она ошиблась и на этот раз всё очень серьёзно?

Мужичок посмотрел на Тамар, подумал «жалко девочку» и сказал, глядя ей в глаза:

— Ты очень красивая. — Потом повернулся к теоретикам: — Что скажете, ребята?

«Ребята» переглянулись и лысый сказал:

— Сэр! Мы бы хотели уединиться и немножко пошептаться.

— Да, сэр. Мы иначе не можем. Вопрос слишком серьезный и для всех, и для избранных, — с наивной улыбкой добавил курчавый.

— Ну что вы всё «сэр, да сэр»! Во-первых — зовите меня просто по имени, Сол. — Мужичок замолчал и наморщил лоб.

— А во-вторых… Сол? — спросила Тамар, удивленная странным поведением мужичка.

— Я ведь сказал: предлагайте, что хотите; за ошибки отвечать придется мне.

— Сол! Мы не боимся, мы не можем. Во-первых, потому что уединение необходимо нам для прояснения мозгов, — сказал курчавый и посмотрел на лысого. Тот продолжил совершенно серьезно:

— Мы не вас, Сол, боимся. Мы стесняемся присутствия дамы и не хотим, чтобы она о нас дурно подумала.

Случилось невероятное: Сол, толстенький мужичок, встал со стула, открыл рот, раскрыл широко глаза, медленно сел обратно на тот же стул, закрыл рот, зажмурил глаза и долго смеялся, тряся животиком. Потом замахал левой рукой «ладно, ладно», вытирая правой глаза, встал, подошел к Тамар и сказал:

— Можно пригласить вас на чашечку кофе?

Оставшись одни, аналитики несколько минут помолчали, глядя друг на друга, потом курчавый сказал:

— Мне всё ясно, а тебе?

— Ты прав, ничего переделывать не надо, да и времени нет. Оставим всё, как было.

— Согласен. Или получится по-нашему, или…

— Абсолютно согласен: или два человека будут счастливы… может быть.

— Дай им Бог. — Они помолчали. Потом лысый сказал:

— А если всё-таки получится по-нашему, девочка отрезвеет и поймет, что…

— Не продолжай. Грустно. В любом случае — грустно.

Напомню, что оба теоретика были счастливы в браке. Поэтому вышесказанное — их частное мнение.

 

4

Марта уехала и Вольф загрустил. В Мюнхене ему делать было нечего, но ехать никуда не хотелось. Он решил дождаться формального сигнала об окончании так и не начавшейся операции и после этого поехать навестить старого друга и заодно повидать Марту, потому что он начал скучать по ней в ту же минуту, как её самолет оторвался от земли. Нельзя сказать, что ему, одинокому волку, совсем нечего было делать. У него были очень серьезные дела и кроме шпионажа. Но в этих делах всё было так отлажено, что требовалось минимальное личное участие Вольфа. Разве что контроль и «выравнивание судна» при очень сильном крене. По сути дела Вольф был главнокомандующий, который следит за битвой со стороны, не мешая своим генералам добывать победу. А генералы были кровно заинтересованы в победе, потому что Вольф платил им — и очень щедро платил — только по результатам работы. После отъезда Марты он активно принялся за дело, но через пару дней понял, что только мешает спокойной и уверенной работе своей команды, улыбнулся и принялся скучать в одиночку. А чтобы хоть немного развлечься, решил посмотреть, как работает дон Педро. Найти его не составило труда, потому что фильм снимался с большим размахом и все об этом знали; все, кому это было интересно.

Ему повезло. В этот день снимали сцену на улице, в естественных условиях; прохожих и любопытных не прогоняли, а вежливо просили не разглядывать актеров и камеру слишком внимательно. Вольф не хотел «сниматься», даже в секундной роли случайного прохожего. Он обошел «поле битвы» и встал в сторонке и сзади камеры. Попятившись немного назад, чтобы не мешать работе профессионалов, он вдруг услышал совсем близко «нашу» речь и насторожился. Потом повернулся, стал, прикрываясь спиной очень высого мужчины, оглядывать «окрестности», и обнаружил Дани, беседующего с высоким тоненьким мальчиком, и двух миловидных молоденьких женщин, заинтересовано молчащих рядом с ними. А чуть в сторонке готовили к работе сидевшего на стуле Петра Никодимыча и… «Не может быть,» — Вольф не поверил своим глазам: около актера стояли и улыбались ему… Он протер глаза, потряс головой — Мерилин и Сара призывно махали ему рукой.

 

5

Съемки в Мюнхене были еще очень далеки от окончания, когда все шпионы, выбранные аналитиками и утвержденные Солом, получили секретный приказ, который, разумеется, в тот же день стал известен «противнику»: «Операция не отменяется. Всем действовать по плану. Дата начала операции определится в ближайшее время. Соблюдайте осторожность.» Надо ли говорить, что многие были удивлены, расстроены и даже огорчены, потому что успели поверить в то, что ничего не будет, расслабились и с превеликим удовольствием проводили Мюнхенские каникулы. В тот же день мулатка получила от Рони открытым текстом предложение на фотосессию на очень выгодных условиях, но в очень странном месте и без даты. А вслед за этим Центр (читай: мужичок) опять-таки сверхсекретным сообщением настойчиво рекомендовал Мерилин принять предложение Рони. Мерилин поняла, что надо уезжать, и очень расстроилась. Пико, когда поздно вечером об этом узнал — не об операции, о фотосессии, разумеется, — успокоил Мирку:

— Ты же там еще не была. Поезжай, красивый город. Это же ненадолго. А у меня впереди 10–12 сумасшедших дней, переполненных работой. Мы вышли из графика и продюсер нервничает и торопит.

«Наших» и «ваших» попросили вести тот же образ жизни, но сохранять полную «боевую» готовность. А Саре и Дани было велено ничего не менять и продолжать двигаться в заданном направлении, чему оба были несказанно рады. Вольф не был «штатным» сотрудником и ему нельзя было приказать, но Сол был неглуп и нашел обходной маневр: «Действуйте по обстановке, сохраняя трезвую голову. Рекомендую находится поблизости от мулатки.»

Прилетев на место действия через день после Мерилин, Вольф, который раньше бывал в этом красивом городе, вышел прогуляться и «совершенно случайно» увидел Рони и Мерилин за работой.

«Господи! Как же я раньше не понял!» — думал Вольф, с трудом скрывая удивление. — «Он же здесь совсем не случайно. А ведь по её поведению и не поймешь, знает она, что фотограф — «наш» профессиональный шпион, или до сих пор не догадалась? А про меня она что знает? А сюда я как попал? — ну, это просто: бизнес… Придется подойти поздороваться и познакомиться с этим странным фотографом. Чудн`о, он ведь действительно знаменитость. И она тоже. Ну и дела, господин Одинокий Волк!»

На всех углах, столбах, заборах — всюду, где только можно и даже там, где, казалось бы, нельзя — плакаты: ГОЛОСУЙТЕ… ГОЛОСУЙТЕ… ГОЛОСУЙТЕ… Рони водит аппаратом во все стороны, что-то говорит Мерилин, оба смеются. Мерилин еще не заметила Вольфа, Рони делает видит, что не заметил, и ждет, посмеиваясь, какова будет реакция одинокого волка. Сегодня «объекта», вернее «субъекта» охоты нет в городе и Рони неторопливо приглядывается к небольшому особнячку в этом тихом, зеленом районе, куда завтра в свой предвыборный штаб приедет Роберт — так зовут молодого политика. Место тихое, страна спокойная, серьезной охраны не видно и не предполагается. У подъезда прогуливается высокий немолодой мужчина, похожий скорее на чиновника среднего уровня, вышедшего на несколько минут подышать воздухом. Немногочисленные прохожие не обращают на фотографа никакого внимания, но, увидев рядом с ним красавицу мулатку, приостанавливаются, чуточку столбенеют, вздыхают, улыбаются и идут дальше. Люди в этой стране спокойные, воспитанные, эмоции свои привыкли сдерживать; но Мерилин — это Мерилин. Правда, большинство держит себя в руках: улыбается, покачивает головой, но не оборачивается.

 

6

Сол потребовал всю информацию о предвыборной компании. Его спросили: «Вы хотите сказать — о Роберте?» Это насторожило мужичка:

— А что, о других кандитах мы ничего не знаем и знать не хотим?

— Видите ли, сэр, ваш предшественник интересовался только Робертом. Я так понял, что руководство, — человек поднял кверху глаза и наморщил лоб, — другие кандидаты не интересовали. Я, сэр, не в тех чинах, чтобы обсуждать приказы и критиковать решение политического руководства нашей страны.

— Значит вы молча, дисциплинированно, не рассуждая, выполняете приказы и ни о чем не думаете? Странно, мне показалось, что вы еще не старый и вам рановато «ни о чем не думать». Простите, я не хотел вас обидеть.

— Видите ли, сэр, я ведь не сказал, что у меня, понимаете — у меня, нет другой информации. Я всего лишь уточнил ваш вопрос. Более того, сэр, если это необходимо, я могу для ускорения работы показать вам сделанные мною из личного интереса короткие досье на каждого кандидата.

— Погодите, Виктор — вас ведь так зовут?

— Совершенно верно…

— … ну да, ну да, «сэр». Меня зовут, как вы знаете, Сол, но здесь, на службе… Продолжим, и покороче: что значит «из личного интереса» и что значит «короткие досье?»

— Из личного интереса к современной истории, истории нашей конторы, из желания понять и иметь свое мнение — даже молча. Досье на каждого, понимаете? На каждого кандидата — одна страница. Но… — Виктор остановился и растеряно улыбнулся.

— Продолжайте, я не злопамятный, не ревнивый и не болтун.

— Есть продолжение: мое личное мнение, подкрепленное фактами и косвенными доказательствами.

— На всех?

— Да, сэр.

— Где это все хранится?

— В вашем сейфе…

— Где-е-е?

— Приказ вашего предшественника. Кроме косвенных доказательств, моих рассуждений и выводов. Это мне разрешили держать у себя в столе. Хотя, по правде сказать, все материалы открытые и никаких нигде грифов секретности.

— Тогда почему в сейфе?

— Не знаю. Может быть потому, что мои выводы не совпадают с выводами политиков.

— Ха! — Резко выдохнул Сол. — Тащите все мне на стол, а потом позвоните домой и скажите, что придете очень поздно. И подготовьте ваши выводы. Ничего не бойтесь. Очень резко и коротко. По всем кандидатам. В одном экземпляре на простой бумаге простой ручкой. Чтобы можно было при необходимости съесть, — засмеялся Сол. — И побыстрее, голубчик, вы меня заинтриговали.

Толстенький мужичок оказался умным и, что еще важнее, порядочным человеком. Я это понял в тот день, когда он совещался с лысым и курчавым по сути дела не о том, что делать, а о судьбе Тамар. После того совещания мужичок поехал домой, где его ждала миловидная, круглолицая, совершенно седая жена, а я задремал в кресле около компьютера и услышал, как он пересказывал ей — разумеется, без имен и деталей, — Тамарину историю, но запомнил только его последние слова: «Странная операция, что-то тут неладно, концы с концами не сходятся… Жалко девочку. А если это любовь?».

Когда уже заполночь Сол просмотрел все бумаги и еще раз прочитал выводы Виктора, в голове у него стали бегать искорки-мысли, которые никак не хотели остановиться, замереть хоть на минуту и дать ему возможность выстроить логичную картину. Чего-то не хватало для полной ясности, картина была смутная и странно непохожая на то, что ему нарисовали совсем недавно заказчики операции.

— Кто сейчас впереди? — спросил Сол. Виктор понял его мысль: — Заказанный нам Роберт, а за ним с довольно большим отрывом самый старый…

— Стоп! Последнее на сегодня: биографию нашего премьера и поподробнее.

Виктор сказал: — Я уже проверял.

— И что? — Сол с надеждой смотрел на Виктора, все еще не веря сам себе.

— Да, вы правы. Они когда-то вместе учились и были очень дружны.

— Не может быть, — протянул Сол. — Хочу сам убедиться. Несите его биографию по вашим данным и компьютерную общедоступную.

«Ну и дела», — подумал Сол. — «Какая верность, ради старого друга заставить работать нашу контору, столько времени крутить голову… Ладно, мне всё понятно: что надо делать, как делать, что не надо делать. Жаль, что шум вокруг этой операции нельзя поднять: формально не к чему придраться, а мои изыскания и моё чутье не перекроют его авторитет и красноречие. А скорее всего и фактов не найдется, старая, хитрая, умная лиса всегда выкрутится, даже хвост не прищемит. Не знал, не слышал, не подписывал, не говорил… Домой, отдыхать. А завтра отправлю девочку на работу.» — Вздохнул, улыбнулся и сказал:

— Спасибо, Виктор! Хорошо поработали. Можете завтра не приходить.

— Благодарю вас, сэр! Завтра я обязан быть на работе.

— Тогда я вам добавлю пару дней к отпуску… И последнее. Все бумаги обратно на их места, кроме свежих. Эти, сегодняшние, отдайте мне и забудьте обо всем, что мне рассказывали и от меня слышали.

— Обижаете…

— … сэр, — засмеялся мужичок.

Когда уже под утро Сол вернулся домой, жена вышла из спальни и спросила спокойно и привычно:

— Всё как обычно, ничего особенного?

— Да, дорогая. Всё, как обычно. Только всё равно противно, хотя в этот раз можно кое-что сделать.

 

7

Вольф поступил так, как на его месте поступил бы вежливый, интеллигентный прохожий, увидевший знакомую, занятую важным делом: остановился на противоположной стороне не очень широкой улицы, ожидая перерыва в работе, когда можно будет подойти и поздороваться. В это время элегантно рыча подкатила небольшая спортивная машина с открытым верхом, из нее вышел высокий молодой человек и бодрым шагом, нигде не задерживаясь, прошел в здание. «Не Роберт,» — подумал Вольф и обратил внимание на то, что фотограф и его модель никак не отреагировали. Вольф не мог знать, что Рони осведомлен лучше него и отметил про себя: «Секретарь приехал. Может и объект появится.» А Мерилин, которой никто так и не объяснил, что она должна делать, причесывала свои очень густые, не очень длинные, волнистые, светлые «солнечные» волосы, и думала: «Хорошо бы их постричь покороче. Надо Рони спросить. Пико простит и быстро привыкнет.» А через минуту оба шпиона подумали одно и то же: «Странно, однако! Этот молодой человек на спортивной таратайке проскочил совсем рядом с нашей красавицей и глазом не моргнул.»

Молодой человек, которому было уже 33 года, был близкий друг и помощник Роберта. Он не занимался непосредственно избирательной компанией, но внимательно следил за всем, происходящим вокруг избирательной гонки. Он знал, что «некоторые» готовятся в последний момент определенным, давно известным, нехитрым, но эффективным способом понизить популярность Роберта и повысить шансы его очень немолодого, когда-то активного, серьезного и популярного в народе соперника. Этот соперник был очень разумный и крепкий для своего возраста… политик (я хотел сказать старик, но постеснялся, не люблю этого слова по отношению к активным, неунывающим, работоспособным пожилым людям). Но руководить в таком возрасте страной в сегодняшнем неспокойном мире? Потому что этот политик всё-таки был именно старик, а не пожилой человек. Разница в политических программах молодого и старого была только в отточенности формулировок, конечная цель была одна и та же. А вот предполагаемая динамика достижения этой цели была принципиально отлична. У молодого было время в запасе и его темпы и сроки были реалистичны. А старому надо было торопиться и потому его сроки и темпы достижения той же конечной цели были авантюрны и практически недостижимы.

Молодой человек по имени Герман появился отнюдь не случайно. Потому что немолодой мужчина действительно только изредка прогуливался около подъезда, но зато в остальное время внимательно следил за происходящим, глядя из окошка или с помощью несложных приборов. Вся хитро закрученная операция, ажиотаж вокруг неё, эффектно выброшенная наверх дезинформация — давно не были тайной. Но «береженого — Бог бережет». Вот и приехал молодой человек лично посмотреть, убедиться и сделать то, о чем они давно договорились с Робертом. Короче говоря, через несколько минут после приезда Герман и немолодой мужчина вышли из подъезда, о чем-то непринужденно разговаривая. Подходя к машине, Герман наконец-то «заметил», немножко оторопел, радостно улыбнулся и направился знакомиться с фотографом и его моделью, изображая глазами и руками одновременно удивление, восхищение, извинение. Поздоровавшись с Мерилин, Герман перевел взгляд на Рони:

— Совсем недавно в самолете мне случайно попал в руки журнал с изумительными портретами Мерилин на улицах Мадрида. Рони! Вы — замечательный художник. Увидеть и вас, и Мерилин в жизни — это такой подарок, о котором я даже не мечтал. — Тут восторженный молодой человек повернулся к мулатке и сказал, подчеркивая сказанное широко раскрытыми глазами: — Никакая фотография не может передать ваше обаяние и вашу удивительную и необычную красоту. Но вы — не совершенство, вы — богиня, ни на кого не похожая, единственная. Второй такой нет, не будет и слава богу, что не будет. Извините меня, я заболтался и мешаю работать…

— Спасибо, — совершенно искренне сказала Мерилин, Мирка, молодая любящая женщина. — Вы не мешаете. Рони почему-то не работается, он пристреливается, приглядывается. Я уже устала, а он всё ищет место, освещение, окружение. Он ещё даже не начал меня сажать, ставить, поворачивать, разворачивать, причесывать, а потом… — она посмотрела на фотографа, увидела его немую просьбу и замолчала.

Рони знал, кто такой Герман, и должен был насторожиться: уж очень всё гладко идет, как по писаному. Но не насторожился, поверил в искренность молодого человека и сказал то, что от него требовалось и что Герман хотел от него услышать:

— Спасибо за комплименты. Я действительно медленно запрягаю, но зато потом, — он посмотрел на Мерилин и засмеялся, — потом еду всё равно медленно.

— Неудивительно, — вздохнул Герман. — Такую женщину как ни снимай, всё хорошо будет. А вы всегда делаете что-то необычное, своё. — Тут он посмотрел на пожилого человека, показал всем своим обликом «Сейчас, извини, еще одна минуточка» и закончил. — Мне надо бежать. Но если вы будете работать в этих краях, заходите запросто отдохнуть, выпить чашечку кофе, да мало ли что… Вы не наши избиратели, но мне приятно будет с вами еще раз увидеться. Я не спросил, но вы знаете, я уверен, что это штаб…

— Конечно мы знаем, это все знают. И спасибо за приглашение. Очень может быть, что мы ещё увидимся; мы только-только начали работать.

Вольф во время этого незапланированного разговора стоял в стороне и ничего не слышал. Фантазировать ему сегодня не захотелось. Поэтому он призвал на помощь одного из своих личных сыщиков и приказал наблюдать очень осторожно за «этой парочкой», записывать их перемещения и сообщать о необычном. А сам тихонько удалился. Настроение у него было неважное, потому что он перестал понимать, что происходит.

Зато Герман уехал в очень хорошем настроении. «Мы всё правильно поняли. Значит, это та самая красавица, которая должна так подействовать на Роберта, что он…» — Герман засмеялся: «Стандартно и наивно. Ах, господа-товарищи, плоховато у вас с информацией, не знаете вы Роберта. Даже говорить ему ничего не буду. Скорее бы приехала Тамар. Надо навестить её родителей.» Герман так задумался, что проехал очередной перекресток на красный свет. Он завернул в ближайший переулок и остановил машину. Выключил мотор, закрыл глаза, откинулся на спинку сидения, расслабился и только через несколько минут двинулся дальше.

 

8

В конце рабочего дня Сол позвонил Тамар и попросил приехать и ждать его у подъезда через 20 минут.

— Не успею, Сол. Лучше через полчаса, — ответила Тамар. — Что нибудь случилось?

— Случилось, — засмеялся мужичок. — Я влюбился и приглашаю тебя на свидание. Будем долго ходить и разговаривать. Одевайся и обувайся поудобнее. И скажи маме, что вернешься поздно.

— Непременно, — включилась в игру Тамар. — Сейчас же позвоню.

— Кушать хочешь? — первым делом спросил Сол, когда они встретились.

— Лучше сначала поговорим.

— Тогда пойдем в парк, посидим на лавочке.

Сол был невысок, широковат и не молод, а рядом со стройной, очень просто одетой, загорелой и ненакрашенной Тамар казался ниже ростом, шире, но не старше своих лет. Он выглядел как крепенький мужичок-боровичок, что его вполне устраивало. Нашли одинокую незанятую скамейку, сели.

— Ты очень красивая, — сказал Сол очень серьезно и без улыбки.

— Но ведь не за этим же…

— За этим, именно за этим, деточка. А теперь слушай и не перебивай, спрашивать будешь потом, время есть. — Он взял ее за руку, отпустил, закрыл глаза, сел поудобнее, помолчал. Потом начал, глядя ей в глаза:

— Надо ехать. Будешь делать всё, как договорились. И всегда помни две простые вещи: ты очень красивая, даже рядом с ней. — Он замолчал и опять закрыл глаза. Она не выдержала и сказала:

— Это вы уже говорили…

— Нет, деточка, я говорил, что ты красивая. Но ты красивая даже рядом с Мерилин, а это не одно и то же. Не перебивай, я не буду долго говорить.

Тамар опустила голову.

— Про них не думай. Забудь о том, что ты — шпион на задании. Люби и будь любимой. Если это любовь, если он настоящий человек — будьте счастливы. А если нет — значит так ему и надо и он тебя не достоин. И еще: тебе не надо знать, почему я говорю с тобой не как начальник, командир, а… — Сол засмеялся, — как добрый дядюшка. Скажу только, что я узнал… Узнал… Узнал…

— То, что мне не положено знать?

— Нет, скорее то, что помешает нам всем работать. Теперь по делу. Ты едешь домой, к родителям… Ах, нет. Сначала простой вопрос: ты знакома с Мерилин?

— Нет. Никогда не встречались, ни тут, ни там.

— Вот и хорошо… Запомни две простые вещи: Мерилин не только красивая, но и умная женщина, любящая и любимая. Это первое. А второе тебя немножко позабавит: она не знает ничего и всем руководит Рони, с которым ты раньше встречалась. Рони знает всё, кроме того, что я не хочу говорить тебе и чего не знает никто, кроме меня. Но самое главное: Рони не знает и не должен знать — никто не должен знать! — что я даю тебе полную свободу: ты — не шпион на задании, ты — любящая и любимая. И дай тебе Бог немножко счастья и удачи.

Помолчали. Переглянулись, еще помолчали. Потом немножко ошеломленная Тамар спросила:

— Когда надо ехать?

— Позвони родителям, поговори с Робертом, если удастся. Чем раньше, тем лучше; тебе ведь и самой не терпится. Только спокойно и не теряй голову… как шпион — как женщина ты уже её потеряла. А теперь мне очень хочется есть. Можно мы не пойдем в ресторан, а поедем ко мне домой? Ах! Как ты на меня посмотрела!.. Добрый вечер, дорогая! Я скоро буду и привезу очаровательную гостью. Ты нас покормишь, мне не хочется идти в ресторан? Что, салат и пицца с грибами? Она говорит «замечательно!» Мы будем через полчаса.

 

9

Рабочий день был бесконечно длинен, нуден и однообразен. Режиссер подходил к Дани с теми же жесткими требованиями и мерками, что и ко всем остальным, а Дани был всего лишь способный, старательный, но абсолютно неопытный дилетант. Сцены с участием Дани приходилось много раз переснимать. Режиссер сердился, ругался на оператора и ни в чем не повинных актеров, занятых в тех же эпизодах. Потом успокаивался и еще и еще раз объяснял Дани, что он от него хочет. Дани очень старался, но не мог понять, что от него требуется, потому что режиссеру не хватало терпения, да и опыта общения с непрофессионалами не было. А роль была трудная и достаточно большая; слишком большая и трудная для любого новичка. В конце концов у режиссера опускались руки, он уходил отбеситься и отдохнуть, и тогда оператор и дон Педро быстро и рационально объясняли Дани, что от него хочет режиссер. После этого всё почему-то получалось. Сначала режиссер ругался, потом недоумевал, а когда понял, что происходит за его спиной, засмеялся.

— В следующий раз прогоняйте меня пораньше, как только поймете, что же это я пытаюсь объяснить так долго, старательно и сердито, что ничего понять нельзя. Я не обижусь, даже если вы снимите пару эпизодов, пока я пью кофе.

Сара ходила вместе с Дани, в любое время суток и в любую погоду. Режисер сначала не обратил на неё внимание. Потом заметил и хотел было рассердиться: он очень не любил постонних во время работы. Но когда он направился в Саре с самыми нехорошими намерениями, иначе говоря — выдворить её на все четыре стороны, его остановил оператор:

— Погоди, не горячись. Иди сюда, за камеру. Видишь, какими глазами она смотрит на Дани? Пойди поговори с Дани, как только ты умеешь: сердись, удивляйся, возмущайся, а под конец похвали, да так, чтобы Дани перестал напрягаться и тоже улыбнулся. Будем снимать двумя камерами параллельно: её и тебя с Дани. Её без звука, тебя — как получится. Звук потом можно сделать. И никому ничего не говори…

Режиссер выругался шепотом, оторвался от камеры, сказал: «Ты — гений,» — и грозно двинулся по направлению к Дани. Оператор сделал знак помощнику. Работа началась.

Ближе к вечеру, когда все устали, режиссер объявил получасовой перерыв и уединился с оператором. Потом они позвали продюсера, а через несколько минут громко объявили: все свободны, три дня полного отдыха. Никто не мог понять, в чем дело, и только дон Педро догадался: «Как она смотрит на Дани! Она же переживает вдвойне — и за него, и за себя. А они увидели и увековечили. Неужели будут корректировать сценарий? Как жаль, что Мирка уехала. Слетать к ней на эти три дня?»

* * *

Никто не знал, что Саре звонил Сол и открытым текстом «посоветовал» жить спокойно и никуда ни под каким предлогом ни ей, ни Дани не отлучаться из Мюнхена дальше, чем на 50 км. После этого Сара поздно вечером позвонила домой лысому, поздоровалась и спросила:

— У вас все в порядке?

Лысый засмеялся:

— Здравствуй, Сара, здравствуй, дорогая! У нас всё очень хорошо и моя Сара чувствует себя прекрасно, — жену лысого тоже зовут Сара. — И дети здоровы, и мы с курчавым по-прежнему играем в шахматы.

— А у них?

— А у них что-то разладилось и есть какие-то новости. Но наш мужичок с ноготок не унывает и не умывает руки. Нам кажется, что он знает что-то очень интересное. Настолько интересное, что ему, а значит и всем нам стало легче и веселее жить.

— Неужели он такой жадный, что не делится с друзьями? Или друзья того не достойны?

— Нет, Сара, нет, дорогая. Мы с курчавым так считаем, что лишнее знание только осложнит нам жизнь и затруднит работу. Мы уверены, что мужичок прав, потому что он сам везет воз, знает, что лежит на возу и где это рано или поздно придется сбросить. Так что живите — радуйтесь и не забудьте нас порадовать. Мы очень ждем и желаем вам… Да ты не красней и не прячься за принципы. Немножечко счастья — это так хорошо!

— Ах, ребята! Если бы вы знали…

— А мы знаем, мы умные. И улыбаемся вместе с вами.

 

10

В полном соответствии с законами Мэрфи случилось то, чего никто не ожидал: Пико в две минуты собрался и, никому не сказав ни слова, улетел к Мирке. Нет, не совсем так. Он позвонил режиссеру, но тот на три дня отключил телефон, так же как продюсер. Поэтому дон Педро сказал всё, что хотел, на автоответчик, но режиссер — как всегда в подобных ситуациях — отдал телефон помощнику и ничего знать не хотел до окончания трехдневной паузы. Ситуация получилась забавная. Пико никогда не видел, как этот знаменитый фотограф работает, и понимал, что в его присутствии нормальная работа невозможна. А он не хотел мешать Рони и отвлекать Мирку. Поэтому решил сначала посмотреть со стороны, насколько это будет возможно и так долго, как это будет возможно. А через час, другой, третий подойти и поздороваться. То-то Мирка будет рада! И только в самолете дон Педро понял, что ничего из так хорошо задуманного не получится. Просто потому, что он не знает, где искать Мирку. Значит, придется звонить. Жаль.

Но ему повезло: поздно вечером в вестибюле гостиницы он встретил рыжего Вольфа, с которым познакомился несколько дней назад в Мюнхене. Оба обрадовались, удивились и пошли ужинать. Вольф сразу же решил, что дон Педро прилетел для того, чтобы помешать Мерилин… Посмотрел на актера и замер: «А чему он должен мешать? Мулатка — его подруга, его возлюбленная, известно, что он не бабник, как многие его коллеги… Тогда зачем он здесь?» — И услышал последние слова дона Педро:

— И только в самолете сообразил, что я понятия не имею, где её искать в этом не самом маленьком городе. Придется ей сейчас позвонить и в ту же секунду рухнет всё, что я так хорошо придумал. Жаль…

Одинокий волк быстренько включил голову в работу и стал считать варианты, не перебивая дона Педро и давая ему высказаться. «Похоже, что он действительно ведет себя как влюбленный мальчишка: получил случайные три дня отпуска и поскакал порадовать свою девочку. Похоже, что он действительно ничего не знает о тайной жизни Мерилин и об истинной роли фотографа. Скорее всего и про меня он ничего не знает… Порадую его и проверю, насколько я прав или неправ.»

— Не надо звонить. Сегодня утром я шел на деловую встречу и случайно увидел на противоположной стороне улицы Мерилин и совершенно лысого фотографа лет пятидесяти, который крутился вокруг неё и то прицеливался и присматривался, то переставлял её с места на место. Я постоял несколько минут, не решаясь подойти: они работали, да и мне надо было торопиться.

— Почему вы решили, что это тот самый Рони, а не случайный поклонник и…

— Очень просто: по тому, как он все делал, какими глазами на нее смотрел…

— Какими?

— Он не общался с красивой женщиной, он работал. И ещё, может быть самое главное: вы бы видели, какая у него аппаратура!

— Да, это показатель. Но мне то что с того? Как я их найду?

— А попробуйте с утречка посидеть в небольшом скверике на теневой стороне той улицы, где они сегодня работали. Да-да, солнце движется, но утром там тень. И найти легко: там какой-то предвыборный штаб. Может быть вам повезет. Ну, а если нет, — развел руками Вольф…

— Придется звонить.

 

11

Тамар позвонила вечером родителям и сказала, что завтра рано утром прилетает. «Ой! — расстроилась мама. — Папа машину в ремонт отдал. Придется такси взять.»

— Не надо меня встречать… — начала было Тамар, но мама её не слушала.

— Или попросим Тома, я сейчас ему позвоню. — (Том — старший брат Тамар).

— Послушай, мама! Не надо меня встречать…

— Да что ты такое говоришь? Скажи лучше: ты надолго, или на несколько дней — как всегда?

— Я надолго, мама. Только встречать меня не надо, меня Роберт встречает.

— Кто?

— Роберт. Ты его не знаешь и ты его знаешь.

— Доченька! Я ничего не понимаю. Как это: «знаю» и «не знаю»… Погоди, ты хочешь сказать, что тебя встречает Роберт, который… Погоди, я сяду в кресло… Так он же… Вы же совсем недавно познакомились… Он же не может просто так, об этом сразу все узнают. И что ты тогда будешь делать?

— Не знаю, мама, не спрашивай. Он мне предложение сделал.

— А ты что ему сказала? Ты же его совсем не знаешь. Подождите, подумайте. Как же это — так быстро…

— Я люблю его, мама. Он хочет до выборов. Он сказал, что женатому президенту больше доверия.

— Да, конечно… И куда вы поедете?

— К тебе, мама! К тебе и папе, знакомиться. А потом он поедет по своим делам, а с завтрашнего дня я буду всё время рядом с ним.

— Тамарик, мне страшно.

— Мне тоже, — засмеялась Тамар. — Самолет прилетает в 10 утра. Ждите. И папа должен быть дома. Я люблю вас всех. Мне пора, мама.

* * *

На другой день рано утром Мерилин и Рони были на «боевом посту». Понимая, что молодой политик по имени Роберт может появиться в любую минуту и времени на подготовку не будет, Рони предусмотрительно взял сравнительно небольшой аппарат с мощным телеобъективом. А Мерилин оставалась в неведении и была абсолютно уверена в политической и шпионской невинности очередной фотосессии. Её, правда, смутило место съемок, но она привыкла во всем полагаться на опыт и интуицию Рони. Место само по себе было спокойное и живописное, только непонятно, что она, красивая молодая женщина-фотомодель, здесь делает. А Рони увлеченно снимал ее на фоне предвыборных плакатов и портретов кандидатов, уделяя повышенное внимание Роберту и его основному конкуренту. Рони — тот знал, что от него требуется! Иногда ему казалось, что надо было бы объяснить Мерилин её шпионскую сверхзадачу, но над ним довлел строжайший приказ держать мулатку в полном неведении и самому решать поставленную задачу. Единственная помощь Рони состояла в том, что Центр мягко «посоветовал» Мерилин принять предложение фотографа и во всем идти ему навстречу.

Пико с раннего утра сидел в скверике на противоположной стороне улицы в густой тени огромного платана и любовался своей Миркой. Он сразу обманулся и поверил, что Рони — фанатик, который одинаково увлеченно, профессионально, с таким же азартом будет снимать детей и стариков, нищих и миллионеров, победителей и побежденных, смеющихся актеров и плачущих зрителей. Ближе к полудню Пико устал бездельничать и совсем уже собрался выйти из своего убежища и обнять Мирку. Он встал, потянулся, улыбнулся в предвкушении… и замер. К особняку напротив него подъехал большой черный мерседес и из него вышел стройный брюнет лет примерно сорока. «А это ведь Роберт,» — подумал актер и замер. Следом лихо подкатил небольшой спортивный автомобиль и Герман, широко улыбаясь, подошел в Роберту. Дон Педро подумал «не пора» и тихонечко отошел поглубже в тень. Дальше всё пошло точно по сценарию, причем Рони был уверен, что это его сценарий. Роберт, который действительно ничего не знал, вел себя просто и естетвенно. Герман, продолжая широко улыбаться, жестом показал Мерилин и фотографу, что он их видит и просит минуточку подождать. Рони понял и неторопливо пошел навстречу, на ходу меняя объектив фотоаппарата. Дон Педро смотрел и не понимал, какова роль Мерилин. Он не слышал, о чем говорили Роберт и Герман, и что говорил фотограф его Мирке. Только подумал: «Какая спокойная страна: кандидат в президенты приехал в свой избирательный штаб без охраны, прохожие идут по своим делам, приветливо улыбаясь и не оглядываясь. Ну наконец-то один оглянулся! Так ведь он смотрит не на Роберта, а на мою Мирку!»

Рони подошел поближе, поднял аппарат: «Можно?» Герман что-то тихо сказал Роберту, тот кивнул головой и тогда Герман сказал достаточно громко: «Только пожалуйста, не печатайте без нашего разрешения, сначала покажите, что получилось.» Рони сделал вид, что обиделся: «Само собой. Я же не папарацци.» Мужчины нашли удобное место, встали рядом, улыбнулись, посмотрели на отрицательно качающего головой фотографа, удивились. А Рони опустил фотоаппарат и сказал:

— Я не папарацци, я — фотохудожник. И вы не фотомодели, как Мерилин. Забудьте про меня на несколько минут. Общайтесь, беседуйте, двигайтесь. Познакомьтесь с Мерилин, не думайте о том, что она — самая красивая женщина на всём белом свете, — тут Рони сделал вид, что перестарался и виновато прижал руку к сердцу. — На самом деле Мерилин — умная, добрая, любящая женщина. Только любит она не меня и я люблю не её, а мою жену, которая в два раза старше и в два раза дороже — для меня. А Мерилин мне как дочь, потому что у нас с женой только мальчики. Пожалуйста, расслабьтесь, подарите мне 5 минут. Идите потихоньку в свой штаб, разговаривайте, размахивайте руками, улыбайтесь, если хотите. Не жадничайте, сделайте нам с Мерилин подарок, сфотографируйтесь с ней вдвоем, втроем, как сами захотите. Готовы? — Начали.

Рони отошел шагов на десять и стал кружить, приседать, крутить головой — полная иллюзия колдовства. Одного этого было достаточно, чтобы мужчины расслабились начали общаться с Мерилин. Все шло по плану. И Рони был уверен, что по его плану.

* * *

Вольф сидел в арендованном автомобиле на ближайшей парковке и с большим интересом смотрел «представление». Его помощники без особых трудностей подключились к системе наблюдения, так что он не только видел, но и слышал; но ничего не понимал. Что здесь делают Рони и Мерилин? Случайная фотосессия в этой стране, на этой улице, рядом со штабом Роберта, лидирующего в президентской гонке? Странно, пожалуй слишом далеко от интересов глянцевого журнала. Ну, допустим, что Рони всё надоело и он захотел немножко экзотики. Но какая же это экзотика: спокойная страна, предсказуемые результаты выборов, никаких «народных» волнений. И никак не связано с «нашими» интересами. Тогда зачем два «наших» шпиона крутятся вокруг этого штаба и так явно ищут выход на Роберта? И кто такой Герман? Он очень артистичен и явно на короткой ноге с Робертом. И зачем здесь именно красавица Мерилин, а не другая, более опытная разведчица? Как можно использовать эту редкостную красоту? Я чего-то очень важного не знаю. Может быть, мы все, привлеченные к участию в этой странной операции, ничего не знаем, ничего не понимаем. Очень похоже, что кто-то на самом верху властной пирамиды хочет использовать нас, оставаясь в тени и просто дергая за ниточки. Противно и непрофессионально чувствовать себя марионеткой и бояться, что ниточки находятся в грязных руках.

Позвонил помощник и прервал грустные размышления одинокого волка:

— Сэр! Важная новость! — Вольф вздохнул и ответил с большим недоверием:

— Одна минута, не больше.

— Сегодня утром прилетела некая Тамар.

— И что тут интересного?.

— В аэропорту её встречали не родители, не друзья, не…

— Стоп! Ты где?

— В соседнем ряду в красном…

— Бегом ко мне… Садись, рассказывай.

— Её встречали лично «он»…

— Говори спокойно, мы одни.

— Роберт, сэр. И без охраны и без шофера, со своим другом…

— Этим? — показал на экран Вольф.

— Да, сэр. И фотографы и корреспонденты подбежали как раз во время: он встал на колени, протянул Тамар одну большую розу и что-то сказал… Простите, сэр, но я был не рядом и не слышал.

— А что она?

— Она улыбнулась и заплакала.

— Ну, не тяни же!

— Она плакала на плече Германа, а он, Роберт, встал и сказал, если я правильно услышал:

— «Вы не ошиблись, господа, я женюсь. Но это моя личная жизнь и я очень вас прошу: не перестарайтесь!»

— Продолжай!

— Это всё, сэр. Потом они на двух машинах и без охраны поехали к родителям Тамар, пробыли у них дома не больше 10 минут и приехали сюда, в штаб.

— Как выглядит Тамар?

— Усталая, счастливая и безумно красивая.

— Молодец. Теперь всё внимание на мулатку и фотографа. Спасибо, ступай работать.

 

12

Сол получил приказ от «с‘амого самог‘о»: «Активизируйте обеих леди!», — тут же отрапортовал: «Слушаюсь, сэр!» — и позвонил аналитикам: «Вы уже обедали? Нет еще? Тогда я приглашаю вас обоих в ресторан с выключенными телефонами. Выходите, поедете на моей машине с личным шофером». Когда лысый и курчавый сели в большую персональную машину Сола, весело болтая о своих детях, они даже не обратили внимания, кто там за рулем. Машина тронулась и знакомый голос сердито спросил: «Почему не здороваетесь, господа-товарищи?»

— Ты что-нибудь понимаешь? — спросил лысый.

— Я думаю, что его разжаловали, — сказал курчавый.

— С сохранением зарплаты, — продолжил лысый.

— Значит, на ресторан хватит.

Сол остановил машину и жестом пригласил выйти. Потом спросил:

— Вы уже знаете новости про наших красавиц?

Аналитики удивились и промолчали.

— Ну да. Вы газеты не читаете, по интернету не рыскаете, новости не слушаете. Поэтому я вам коротко скажу: пока Рони и Мерилин разыгрывали прелюдию и готовили почву для начала настоящей шпионской игры, тот самый молодой политик самолично встретил в аэропорту нашу Тамар, встал перед ней на колени, преподнес ей красную розу и сделал предложение.

— Какое предложение? — раскрыли глаза лысый и курчавый.

— А наша красавица заплакала и ничего не сказала. После чего Роберт с другом отвезли Тамар к ее родителям и отправились, очень веселые, в свой предвыборный штаб…

— …где попали в объятия нашей второй красавицы, причем перед недремлющим оком Рони, — угадал лысый

— …и очень весело, ничего не опасаясь, подыграли им, — продолжил курчавый и тоже угадал.

— И все это уже никому не нужно, — спокойно и серьезно сказал мужичок. Все трое печально закивали головами, а потом дружно рассмеялись.

— Что будем делать, господа теоретики? Что предложите? Давайте будем вместе есть, пить и думать. Только пожалейте меня и говорите по очереди и на простом шпионском языке… Должен вам честно признаться, что я не вижу выхода, устраивающего нашего заказчика.

— А кто…

— Вам не надо знать, кто заказчик, приказчик, указчик. Он так высоко и крепко сидит, что может себе позволить гневаться и наказывать, даже если он сам неправ; даже если мы с вами сделали всё возможное и невозможное, чтобы выполнить его указ, приказ, заказ.

— Так мы же действительно сделали всё невозможное, чтобы… начал лысый, а курчавый продолжил:

— … выполнить и перевыполнить, а потом догнать и перегнать.

Сол не рассердился и не обиделся, но смеяться перестал:

— Будем считать, что вы оба правы. А я — нет. Поэтому придумайте какое-нибудь строгое указание, невинное, но грозное пожелание… и поздравьте её. Скажите, чтобы действовала в строгом соответствии с моими последними указаниями. Она умная, поймет правильно.

— «Правильно» для кого, сэр? — почтительно наклонился к самому уху невысокого Сола курчавый.

— «Правильно» для господа Бога, который всё видит и всё слышит.

— Тогда плохи наши дела, сэр, — тихо сказал лысый, грустно качая головой. — Потому что ему придется выяснять отношения с… кх-кх, а это не каждому под силу.

Все трое в согласии кивнули головами и вдруг расхохотались, как нашкодившие мальчишки. А потом несколько минут ели молча, что для теоретиков было серьезным испытанием на выносливость. Но они выдержали и дождались:

— А с фотографом как быть? Про Мерилин я не спрашиваю, потому что ей никто ничего не объяснил. Она чудная женщина, мне иногда очень жаль её, но теперь уже ничего не переделаешь.

— Сол, не надо её жалеть. Она ничего не знает, ни за что не отвечает и наша неудача не имеет к ней ни малейшего отношения, — ковырял ложечкой мороженое курчавый.

— А давайте скажем Рони, чтобы работал спокойно, не пережимал. Получится — хорошо, его заслуга. Не получится — он ни в чем не виноват, изменились обстоятельства. Он — умный старый лис, сразу все поймет, когда увидит вместе Роберта и Тамар, — предложил лысый, прихлебывая крепкое сладкое кофе.

Сол помолчал, склонив голову набок, потом очень серьезно сказал:

— Действуйте, ребята. Советуйте, приказывайте, запрещайте, объясняйте, призывайте, отзывайте — всё, что хотите и лучше от моего имени. Всё подпишу. Только помните: как бы мы ни старались, ничего не получится; не может и не должно получиться — и это очень хорошо. Я это понял несколько дней назад, когда узнал то, что вам знать не обязательно. Так что забудьте всё, что я только что сказал, и создайте полную иллюзию кипучей деятельности.

— Сэр! — вздохнул лысый. — Мы веселые, но серьезные люди. Не сомневайтесь, мы умеем работать и не болтать…

— …а если очень нужно — создавать видимость работы и шуметь об этом на весь белый свет… Сэр! — добавил курчавый.

 

13

Роберт и Герман вели себя очень естественно и явно получали удовольствие от общения с Мерилин. Они безропотно подчинялись любым просьбам фотографа, даже если не понимали, зачем это нужно. Из штаба вышел вчерашний немолодой серьезный мужчина и склонил голову набок: странно, они же серьезные люди, а дурачатся, как малые дети.

— Филипп, идите к нам! — позвал Роберт.

Рони хотел было возразить, но только усмехнулся: «Выбросить ненужное всегда успею.» Он понимал, что такая удача может не скоро повториться и снимал: крупно и мелко, вдвоем, еще раз вдвоем, втроем, еще раз втроем, вчетвером, по одиночке, только лица и в полный рост. И всё время мысленно подталкивал Мерилин: «Поближе, еще ближе, ешь его глазами, он же красивый мужчина… Не может быть!» — Мулатка посредине, улыбающиеся во весь рот Роберт и Герман смотрят друг на друга над её головой. А теперь Мерилин очень весело смотрит на Роберта, а он наклонился и приобнял её за плечи… И ещё, и ещё, и ещё… Рони не мог сам себе поверить: эти фотографии могут очень даже помочь Роберту в его предвыборной компании. «А ведь задание было, если я не разучился работать и понимать их, совсем противоположное. И почему они так легко пошли мне навстречу? Надо кончать, перестараюсь — в другой раз близко не подпустят.» Рони опустил фотоаппат, распрямил плечи, несколько раз глубоко вздохнул — очень естественно, он всегда уставал, даже если получалось. Хотел поблагодарить и спросить разрешения придти ещё раз, но Роберт его опередил.

— Огромное вам спасибо. Покажите фотографии Герману, он в этом разбирается лучше меня. Удалите то, что он забракует. И вот ещё что: если у вас есть время, приходите завтра в 9 утра, я вас приглашаю. До свидания, Мерилин, до завтра!»

Герман, сидя рядом с Рони в своей открытой машине, взял аппарат, быстро и умело просмотрел на экране то, что получилось, и сказал:

— Печатайте, что хотите. Только покажите сначала Роберту. Завтра приходите пораньше, будет много ваших коллег, — вышел из машины, помахал Мерилин и через минуту исчез в штабе. Герман был единственный, кто знал, что к чему, и по мере возможности контролировал ситуацию.

— Рони, — сказала Мерилин, когда они остались одни, — я ничего не понимаю. Зачем мы здесь, зачем я здесь, зачем ты с таким увлечением фотографировал этих мужчин, почему они так радовались, зачем мне надо было с ними обниматься — я ведь давно тебя знаю, я сразу поняла, что именно этого тебе и нужно было.

Рони молчал, ему было неловко и он не знал, как выкручиваться. Он чувствовал, что бессовестно держать Мерилин в неведении. Они ведь дважды коллеги: и в фотобизнесе, и в разведке. Она имеет право знать, что происходит и как её используют.

— Понимаешь, деточка, я не могу, не имею права открыть тебе глаза. Потерпи немножко. Я и сам перестал понимать, что мы с тобой сейчас делаем. Может быть завтра что-нибудь неожиданное узнаем и начнем понимать, что к чему. Пойдем перекусим и посмотрим фотографии.

Как из-под земли появился дон Педро и сказал, качая головой:

— Здравствуйте, или вы мне не рады?

— Пико! Пико, Пико… — Мерилин, чуть не плача, обняла своего актера. — Как ты меня нашел? Что-нибудь случилось? Говори, не молчи!

— Здравствуйте, дон Педро! Мы голодные, пойдемте обедать. Я догадываюсь, что вас по неизвестной причине распустили на коротенькие каникулы.

— Сломался сценарий и я свободен, пока его чинят. Завтра вечером улетаю обратно в Мюнхен. Как я тебя нашел? Случайно встретил… — и Пико рассказал то, что мы уже знаем. И добавил: — Я долго и терпеливо смотрел, как вы работаете. Очень интересно, но абсолютно непонятно. Наверное, стороннему наблюдателю так же непонятно, что мы делаем на съемках фильма.

— Я и про себя частенько не понимаю, что и зачем делаю. Просто работаю, а там видно будет, — отшутился Рони.

— Пико, ты так долго терпел и не подошел ко мне?!

— Если бы ты знала, как это было трудно…

* * *

Вольф решил, что сегодня больше ничего интересного не узнает, достал тетрадку, ручку и начал раскладывать информацию по полочкам в надежде прояснить ситуацию. И понял, что информации недостаточно. Позвонил помощнику и спросил, откуда прилетела Тамар и как она выглядит. Через 5 минут помощник преподнес подарок, да какой!

— Среднего роста, брюнетка натуральная, минимум косметики, стройная, очень красивая. Простите, сэр, за сравнение — немногим уступает мулаточке.

— Продолжай.

— Самое главное не это, сэр.

— Короче.

— Она «наша» гражданка и прилетела на самолете «нашей» авиакомпании из…

— Стой. Я все понял. Это «самое главное» уточни и всю информацию мне завтра не позже 7 утра.

— Сэр! Если вы не смотрите, быстренько включите третью камеру.

Включил — увидел и услышал: Роберт, заканчивая разговор с Тамар, говорит, что приедет часиков в 10 вечера к её родителям и, если можно, останется до утра. А утром они вместе поедут в штаб и тогда смогут хотя бы позавтракать и пообедать вместе. (Это Герман придумал, что луший способ убежать от сплетен — делать всё предельно открыто.)

Вольф отключился, сел поудобнее, закрыл глаза и стал думать. Через 10 минут он сказал сам себе: «Вот теперь я точно ничего не понимаю. Маловероятно, что это простое совпадение. Но если она «наша» на задании, я даже нафантазировать не могу, что она делает, зачем и кому это нужно. Пора на пенсию. Хочу к Марте.»

* * *

Ближе к вечеру Тамар позвонил курчавый и сказал, стараясь быть серьёзным:

— Мы тут втроем обсудили последние новости и решили ничего не менять в нашем плане. В самом последнем плане, согласованном и одобренном нашим уважаемым… Ну, ты понимаешь…

— Да, конечно, — ответила Тамар. — А почему вы звоните, если нет изменений?

— Видишь ли, наш общий начальник считает, что мы должны периодически контактировать, чтобы узнавать новости из первоисточника и не попасться на провокацию, дезинформацию, газетную утку. Теперь я понимаю, что в теленовостях — все правильно и мы поздравляем тебя с успешным началом операции и желаем счастливого её окончания. Кстати, почему ты не на работе?

— Я буду там завтра с самого утра вместе с ним.

— Значит, увидишь наших друзей. Не упади в обморок, она очень красива, даже рядом с тобой. Ну, а с ним ты знакома и не надо этого стесняться. Он чудный человек и большой мастер своего дела.

Примерно в то же время лысый вежливо попросил фотографа продолжать работать в том же направлении, несмотря на непредвиденное происшествие в аэропорту.

— Хотя руководство понимает, насколько всё осложнилось и как невелика вероятность достижения поставленной цели, — сказал он и закончил: — Вполне возможно, что через несколько дней мы выведем вас двоих из игры.

— А что случилось? — только и успел спросить Рони, потому что лысый сказал: «Следите за новостями» — и отключился. Рони был заинтригован. Он просматривал у себя в номере сегодняшние фотографии, некоторые из которых были на удивление хороши, и видел, что ни одна не подходит. Все фотографии работали на Роберта, а задание было — … «При чем тут новости?» — подумал Рони, включил гостиничный телевизор, набрался терпения, увидел и захохотал, да так громко, что в стенку постучали.

 

14

Солу позвонили поздно вечером и попросили срочно приехать. «Можно утром? Я уже в кровати…» На другом конце телефонной трубки помолчали. «Все понятно,» — вздохнул Сол. Когда он приехал, его встретили, проводили в приемную и попросили подождать. Скоро к нему подошел черно-мрачный старший сын того самого политика-заказчика и сказал очень коротко: «У папы обширный инсульт. Надежды нет. Отмените последнюю операцию с участием мулатки и…» — «Как это сделать, машина запущена,» — хотел сказать не подумавши Сол, но промолчал и услышал: — «Это единственное, что он успел написать прежде, чем упал на пол.»

— «А все думали, что он вечен. Он сам тоже так думал и так жил. Грустно,» — Сол очень расстроился, хотя и не любил этого властного старика.

Вернувшись домой в 2 часа ночи, Сол позвонил аналитикам и коротко сказал без извинений:

— Утром в 6 у меня в полной готовности.

Аналитики пришли как всегда вместе и как всегда точно в назначенное время. Сол был небрит, сумрачен и задумчив.

— Срочно свяжитесь со всеми действующими и запасными участниками нашего хитрого проекта и объявите о приостановке всех — понимаете, всех активных действий. Пусть отдыхают и ждут команды. — Сол увидел недоумение на лицах лысого и курчавого и добавил: — Заказчик, имя которого я вам не называл, в коме, умирает. Но он успел письменно отменить заказ, вернее приказ. Скоро сами всё поймете, вы грамотные, читать умеете. Поторопитесь, пожалуйста, можем хорошо влипнуть.

Все получили одно и то же SMS — сообщение: «Операция отменяется. Ждите указаний.» Реакция была разной. «Наши», «ваши», Сара, Мерилин вздохнули спокойно: «Ну наконец-то». Рони-фотограф просто обрадовался и решил, что немножко поработает в свое удовольствие, пока Рони-шпион отдыхает.

Тамар получила сообщение, когда Роберт брился, а она приходила в себя после ночных радостей. Для неё всё кончилось в аэропорту и она никак не отреагировала, а зря, потому что это был не конец. Подошел сияющий обертРоР Роберт, обнял её за плечи, посмотрел в глаза, вздохнул и сказал, что надо ехать. Когда приехали в штаб, толпа журналистов и фотографов окружила их и надо было бы уделить им время — лучшего предвыборного хода, чем сложившаяся почти случайно ситуация, невозможно было придумать. Но к автомобилю быстро подошел Герман с несколькими помощниками, сказал что-то на ухо моментально помрачневшему Роберту, после чего Герман объявил, что коротенькая пресс конференция состоится в 11 часов, а пока он просит господ журналистов прогуляться, позавтракать, выпить кофе.

— Ничего не поделаешь, очень срочные дела. Пожалуйста, позвольте нам пройти.

Герман помог Тамар выйти из машины, фотографы начали свое соревнование «кто быстрее и лучше», но помощники окружили Роберта и Тамар и очень профессионально сопроводили их ко входу в штаб. Перед самыми дверями Роберт что-то сказал Тамар, приобнял её и они позволили сделать несколько «парадных» фотографий, после чего убрали с лиц улыбку и вошли в штаб. Когда закрылись двери, Герман сказал, что надо поговорить наедине. Роберт начал было возражать, но когда Герман сказал: «Катарина…», — опустил голову и, глядя Тамар в глаза, попросил подождать несколько минут. Её проводили в небольшую тихую комнату со множеством газет, журналов, всевозможной предвыборной макулатуры, где она в полном недоумении прождала больше часа.

— Катарина позвонила в 6 утра и сказала…

— О господи! Я ведь так и не оформил развод, — кусая тонкие губы, Роберт ходил из угла в угол совершенно пустой комнаты. — Тут даже сесть некуда.

— Сядь на подоконник. Она не хочет тебе мешать, всё давно кончено и неё нет претензий к тебе. Но твой сын…

— Черт! Я об этом не подумал. Мы с Пьером давно не ладим…

— Не чертыхайся. Ты ведь знаешь, что Пьер хочет стать пастором. Его не волнует, что вы с Катариной расстались 15 лет назад. Его не волнует, что ты хочешь жениться на красавице-еврейке. Кстати, откуда он узнал, что Тамар — еврейка? Даже я этого не знаю… Ну ладно, это не суть. Он не хочет иметь с тобой ничего общего и мешать тебе до сих пор не собирался. Но когда ты встал перед Тамар на колени, публично сделал ей предложение и об этом узнал весь мир, Пьер взбеленился и сказал Катарине, что не позволит тебе жениться на ком бы то ни было, пока ты состоишь в ней браке. Только не бей себя кулаками в грудь и не рви на себе волосы. Остынь, забудь на минутку про Тамар. Как погасить этот пожар?

— Идиот…

— Роберт! Проснись! До выборов всего ничего, что делать будем?

— Не знаю. Петерсен здесь?

— Да.

— Позови его.

— Подожди, Роберт. Петерсен блестящий юрист, но он не друг. Скажи сначала мне, на что ты готов пойти: снять свою кандидатуру, рассказать всё Тамар, отказать Тамар, начать переговоры с женой и сыном? Не маши головой, Катарина по сей день твоя жена перед людьми и Богом, хочешь ты этого или нет.

— Зови; я буду думать.

Пришел маленький, худенький, еще не старый, но уже совершенно седой Петерсен, сказал, что он все знает и видит только один рациональный вариант, который оставляет небольшие шансы на победу. Петерсен любил и умел говорить длинно, красиво и понятно. Поэтому Роберт сказал, как обрезал:

— Что делать будем?

— Призовем дежурного журналиста поумнее и попорядочнее… — Юрист посмотрел на качающего головой Германа и продолжил: — Да, дорогой мой, есть один такой на примете, я уже послал за ним. И расскажем ему всю правду: брак давно распался, Катарина не возражает против развода, но Роберт работал с утра до ночи, не собирался второй жениться и просто забыл о юридической стороне вопроса. Есть еще церковь, но журналист умный и сам что— нибудь добавит. Ну, и про Тамар: красавица, умница, любовь с первого взгляда. Он с ней побеседует и найдет, как и что написать.

— Петерсен, Тамар — еврейка, — сказал Роберт.

— Я знаю, нерелигиозная еврейка. Это не надо умалчивать. Я подумаю, как это использовать. Кто будет разговаривать с мальчиком, не думали? Значит папа вместе с одним моим другом, психологом и теологом…

— Петерсен, я не хочу впутывать сына и Тамар, я не хочу, чтобы все обо всём знали…

— Выйти сухим из воды не получится. И Тамар придется рассказать правду, — теперь Герман ходил из угла в угол, заложив руки за спину.

— Полностью согласен, молодой человек, полностью и абсолютно, только перестаньте дергаться. Надо, чтобы журналисты, соперники, доброжелатели и недоброжелатели, Тамар — все, все, все — узнали правду из первоисточника, чтобы информация не обрастала по пути домыслами и небылицами.

— Петерсен, а как быть с обещанной пресс-конференцией?

— Умный у тебя, Роберт, друг. Это очень важно: сначала поговорить с моим журналистом, надо, чтобы он всё высветил первым. Так, как нам надо и выгодно в реально сложившейся ситуации. Поэтому найдите красивый повод перенести пресс конференцию на несколько часов. Только не отменяйте ни в коем случае. У вас нет ни времени, ни права на ошибку. Еще лучше, если найдется хороший фотограф — не папарацци. Я сказал всё. Вы подумайте и позовите меня через несколько минут. Только быстро думайте, промедление — смерти подобно. Одна ошибка и «старик» будет доволен.

* * *

Вольф, волк-одиночка, никакого сообщения от аналитиков, естественно, не получил. Поэтому он с рассвета сидел в автомобиле на том же месте и спокойно наблюдал за тем, что происходит в превыборном штабе. Ничего интересного пока не было. В 8 появился помощник:

— Простите за опоздание, сэр. Вот вся информация: 27 лет, не замужем, «наша», профессия — контрразведка, на задании. Степень бакалавра по английской литературе и 3 года «Высшей школы шпионажа». В прошлый приезд познакомилась с «кандидатом», судя по телефонным разговорам — влюбилась; рассталась с бойфрендом. Похоже, что и Роберт влюбился. Есть записи телефонных разговоров, если хотите.

— Браво! Теперь бегом соберите максимум возможного о его личности. Два часа, не больше. И только факты! Молодец!

В начале девятого Вольфа удивила нервная активность и насупленные брови Германа. Потом он внимательно следил за приездом Роберта и Тамар и насторожился. По привычке высокого профессионала записал и несколько раз просмотрел всю сцену приезда, но ничего не понял кроме того, что случилось нечто неожиданное и неприятное. И значительно больше, чем отказ разговаривать с журналистами, заинтриговало уединение Роберта и Германа без Тамар в небольшой комнате без камер наблюдения, появление неизвестного действующего лица (Петерсон), перенос на несколько часов (неопределенное время!?) пресс конференции, отсутствие в поле зрения Тамар. А-а-а, вот и фотограф с Мерилин: спокойно сидят в стороночке и ждут. Дона Педро, понятное дело, нет. И не может быть при таком количестве репортеров. Пришел помощник, запыхавшийся и возбужденный.

— Сэр! Мы еще «копаем», но эта новость может многое объяснить и…

— Не тяни. Ну, он алкоголик, наркоман или…

— Он женат, сэр.

Вольф замолчал и молчал долго. Потом брови потянулись кверху, нос наморщился. Сдержался, не засмеялся и только спросил тоненьким голосом:

— Кто она? Расскажи еще что-нибудь.

— Катарина, школьная учительница, его ровестница, расстались 15 лет назад. Сын кончает гимназию, живет с матерью, религиозен и бойкотирует отца.

— Жалко Тамар, даже если она на задании. Этот болван не оформил развод. — Вольф закрыл глаза, почему-то подумал о Марте и своем несчастном друге, потом сказал:

— Копайте глубже. При особой необходимости разрешаю звонить. Спасибо, голубчик.

 

15

У теоретиков забарахлил интернет и они позвали Майка. Он посмеялся, пробормотал что-то нелестное о несчастных дилетантах, исправил, посоветовал сменить компьютер на более простой, «для детей». Потом откинулся на спинку высокого кресла, покрутился, покачался, сказал, что у него кресло хуже.

— Майк! — подъехал к нему на таком же кресле курчавый. — Что ты хочешь нам рассказать?

— Господа теоретики, аналитики, страстные игроки и большие ученые! — Майк продолжать качаться в кресле.

— Или мы тебя не знаем, или ты хочешь сказать…

— Надо следить за общедоступными новостями… Роберт, о судьбе которого так долго и хитро «заботятся»… — Майк на секунду прервался, переводя взгляд с потолка на окно.

— Знаем, знаем: сделал нашей красавице предложение в присутствии… — начал было лысый, но Майк прервал его:

— Старики! Вы же в разведке работаете! Нельзя опаздывать на целый день. Роберт женат, у него есть взрослый сын, а наш герой об этом забыл и публично прокололся.

— Тамар жалко. Надо Солу сказать… — пробормотал лысый, но Майк засмеялся:

— Она или вернется с победой, или останется с ним. Там любовь, а из семьи Роберт ушел 15 лет назад. Его команда зализывает раны и думает, как быть с мечтами о президентстве. Жена не возражает, а вот с сыном — проблемы.

— Майк! Откуда ты все это знаешь, — Курчавый стоял рядом с окном. — Может быть, ты согласишься перейти в нашу команду?

— Всё можно найти в интернете и даже в теленовостях. Но я узнал чуть раньше. Есть у меня связь с одним «нашим», который сейчас «там». Он, правда, не совсем «наш» и не знает, что я… — Майк жалостливо посмотрел на Курчавого, — не могу я вам это объяснить. Это — как хобби. Делаю, потому что нравится сам процесс. Как вам нравится играть в шпионов…

— Послушай! — обратился лысый к курчавому. — Он всё знает, все понимает, втроем нам будет веселее…

— Интереснее… подхватил второй теоретик.

— И результативнее… если вы сумеете меня уговорить, — поставил точку Майк.

* * *

«Что-то случилось,» — подумал Рони, когда пресс конференцию отодвинули на неопределенное время. — «Ну и бог с вами, ребята. Я теперь свободный фотограф, что хочу — то и делаю.»

— Ты не знаешь, где сейчас твой Пико? — Мерилин удивилась, она ведь никаких сообщений из Центра не получала:

— Что-нибудь случилось? — спросила она.

— Надоело бездельничать. Хочу с вами двоими поработать.

— Рони! Он же убежал ко мне отдохнуть. Он же знаменитость, что тебе за радость…

— Т-ш-ш-ш, не говори так. Я хочу сделать вам подарок. Мне тоже эта работа в журнале, да и не только в журнале уже давно стоит поперек горла. Иногда безумно хочется всё бросить и бежать домой, к моей Лие. — Тут Рони вдруг засмеялся, да так громко, что Мерилин даже испугалась. А Рони успокоился и сказал: — Только её нет дома, она обручена с госпожей Археологией. Поработать, что ли, с ней вместе на раскопках? Хорошие фотографы там тоже нужны… — Рони помолчал и продолжил:

— Дорогая моя, у нас трое взрослых детей, скоро внуки будут. А я всё мотаюсь по всему миру, и ту работу делаю, и эту… Позвони ему, поедем, покатаемся по окрестностям, побродим на свободе; тут очень красивые леса. Телефоны выключим, они там всё равно плохо работают.

Мерилин догадывалась, что Рони не просто фотограф, но до сих пор ей ничего не объяснили. А Пико завтра улетает, жалко. Она согласилась, позвонила, актер сначала ничего не понял, потом обрадовался и согласился. Они втроем поехали и замечательно отдохнули. Люди в этой стране спокойные, вежливые. Никто не стрелял глазами ни в актера, ни в красавицу-мулатку с очень светлыми волосами. Разве что в небольшой гостинице, где они провели ночь, администратор покраснел и очень тихо попросил автограф у Рони, а не у дона Педро, чем изрядно всех троих удивил.

Под утро Мерилин приснился минотавр с огромным старинным деревянным фотоаппаратом в руках и вспышкой, установленной между рогами. Помахивая хвостом и детородным органом, он очень вежливо уговаривал её снять с себя всё, и даже то, что не лишнее. Она в ужасе вскрикнула «Пико!» и проснулась. Светало, дон Педро, улыбаясь, смотрел на неё:

— Что случилось, голубушка?

Мерилин пришла в себя и засмеялась:

— Рони превратился в хвостатого минотавра с деревянной фотокамерой и вспышкой между рогами.

— Как, как — в минотавра с хвостом? Не говори ему, обидится.

— Рони? На меня? Нет, дорогой. Он просто скажет, что я неграмотная и минотавры деревянными фотокамерами никогда не пользовались.

А когда погасили свет, Мирка обняла Пико и сказала:

— Если у тебя есть жена, разведись с ней поскорее, потому что я уже давно не предохраняюсь.

— Я люблю тебя и сделаю всё, что попросишь.

— Даже разведешься?

— А ты действительно этого хочешь?

Мерилин зажгла свет и сказала, глядя ему в глаза:

— Я тебя хочу. Потому что… — Пико закрыл ей рот ладонью и покачал головой:

— Это невозможно… Я никогда не был женат.

 

16

Пришел высокий плотный мужчина лет сорока и представился:

— Петерсен, родной брат Петерсена.

Роберт не выдержал и рассмеялся: — Чей брат?

Мужчина очень хорошо, совершенно по-детски улыбнулся:

— Ваш юрист Петерсен — мой брат-близнец.

Сидящий на подоконнике рядом с Робертом юрист смощил лоб:

— Он — старший брат, я — младший. А в остальном он прав, хотя и журналист. Я ему уже всё рассказал. Давайте его послушаем.

— Времени мало. Собирайтесь, Роберт. Сейчас и поедем.

— Куда, я ничего не понимаю.

— Разговаривать с Катариной. Вы, Тамар и мы, два Петерсена. Без шофера. Герман остается успокаивать публику. Хорошая видеокамера у меня есть. Подробности расскажу по дороге. Не понравится — повернем назад и тогда поищите…

— Стойте! Я ничего не понимаю. Петерсен… который младший брат, юрист, он ведь что-то говорил про психолога и теолога.

Два Петерсена переглянулись и юрист сказал:

— У Петерсена, который журналист, вторая степень по теологии и третья — по психологии. Звоните Катарине, зовите Тамар и поехали. Перекусим по дороге.

— А зачем видеокамера? — спросил Герман.

— «Правда, только правда, ничего, кроме правды,» — в один голос сказали близнецы.

Герман успокоил журналистов, как мог. Но, видимо, недостаточно хорошо, потому что они, журналисты, ничего не поняли, стали гадать и на другой день понаписали всякого и разного. И это было плохо.

А Роберт с Тамар очень долго проговорили с Катариной и Пьером, которые приняли их с полным пониманием сложившейся ситуации. Пьер увидел Тамар и ему всё стало понятно. Он без всяких церемоний выставил за дверь братьев Петерсенов, сказав, что это дело семейное, а видеокамера у него есть, но в ней нет надобности. Сначала говорили все вместе. Потом Роберт остался вдвоем с Катариной, а мальчик пошел гулять с Тамар. Пьер, высокий, стройный, очень светлый и уравновешенный, признался, что хочет стать пастором, но боится.

— Почему?

— Чем больше узнаю историю человечества и историю религии, что почти одно и то же, тем страшнее. Как же это Бог наш допустил такое, не углядел, — или люди только болтают о Боге… А его надо носить в себе всю жизнь. — Пьер остановился, взъерошил правой рукой волосы и посмотрел на Тамар: — Ты его любишь?

— Да.

— А как вы будете жениться, ты ведь еврейка?

— Как ты узнал?

— Сам не знаю… Ты очень красивая, я мог бы тебя полюбить.

Тамар взяла его за плечи двумя руками и повернула лицом к себе: — Тебе сколько лет, 18? А мне 27, я люблю твоего папу и буду твоей мамой… если разрешишь.

— Ты про развод…

— Нет, нет, про развод я уже всё поняла. Что бы мы сейчас не решили, выборы эти Роберт проиграл, а я и рада. Я про тебя и про себя: будет трудно привыкнуть, что у меня такой взрослый сын.

— Ты красивая… И добрая…

Тамар-шпионка вздрогнула: «Хорошо, что он ничего не знает… А если узнает, что тогда будет?»

* * *

Выборы прошли спокойно. Все опросы общественного мнения попали пальцем в небо, как это часто бывает. Выбрали немолодую женщину, мать четверых детей и уже бабушку. Получилось более чем хорошо: «Спокойной стране спокойный, уравновешенный президент». Мудрая бабушка на второй день после выборов предложила Роберту пост премьер-министра. Роберт поблагодарил и сказал, что сначала должен посоветоваться со своей будущей женой.

— Это та, из-за которой вы проиграли? — улыбнулась мудрая женщина.

— Это та, которую я выиграл, — ответил Роберт.

— Тогда приходите с положительным ответом вдвоем.

— А если я скажу «нет»?

— Значит я ничего не понимаю в людях и мне пора на пенсию. До свидания, Роберт.

 

17

Две молоденкие «ваши», кругленькая блондинка Лиза и крепенькая шатенка Катя, сидят на берегу озера. Пасмурно и прохладно, купаться не хочется. Лола и Генрих куда-то уехали, Дуду стоит с мольбертом наподалеку и рисует, кусая губы и поглядывая на своих подружек. Бешено крутя хвостом, прибежала знакомая лохматая собачонка, поздоровалась с Дуду, выпросила немножко ласки у девушек и, всё также крутя хвостом, убежала по своим делам.

— Я беременная, — буднично сказала Лиза.

— Ты уверена? — спокойно спрашивает Катя, не меняя ни взгляда, ни позы.

— Конечно… С первого дня… С первой ночи…

Катя лениво облокотилась на локоть и повернулась к блондинке.

— Я тоже.

Небольшое удивление на лице Лизы. Катя смеется:

— Тоже с первого раза.

— Что будем делать?

Катя спокойно пожимает плечами: — Рожать.

— А он? — весело спрашивает Лиза. Катя смеется:

— Увидит — сам решит.

— А мы, как мы жить будем?

— Не знаю, еще долго, не хочется думать… Хорошо, правда?

Лиза подумала и закивала головой:

— Хорошо будем жить, к маме моей поедем.

— Вдвоем? — улыбается Катя.

— Конечно. Но если он захочет — и его с собой возьмём.

Помолчали, посмотрели на молочно-серое небо, вздохнули. Катя сказала:

— Мне его очень жалко. Он был такой неловкий, как будто я у него первая.

— Я думаю, так оно и есть. Мы у него первые, — лениво согласилась пухленькая Лиза.

— А где мама живет? — спросила Катя и не поверила ответу Лизы. — Где, где? Так это же…

— Ну да, — сказала Лиза. — Там у нее небольшой замок.

— Что значит «небольшой»?

— Значит, что большой, папин — рядом.

Катя перестала улыбаться. Она ничего не понимала:

— А почему рядом?

— А там папа живет с другой мамой, 5 дней в неделю, когда он работает. А на субботу и воскресенье приходит в малый замок. Только не спрашивай, что он делает. Саму скажу, что знаю: он делает деньги.

— Фальшивомонетчик? — смеется шатенка.

— Нет, что ты. Он — джентлемен. Он «делает деньги из денег и на деньгах» — это он сам так говорит.

— А про двух мам можно?

— Конечно. Я их люблю.

— Ты что, приемная?

— Нет, просто они никому не говорят правду. Даже папа не знает.

— Что папа не знает, ты говоришь загадками, я ничего не понимаю.

— Так я и сама знаю только, что они обе спали с папой, одновременно забеременели от него и одновременно, в один день родили двух девочек. Только одна родилась мертвой, а другая — это я. Правду знала только акушерка, но папа купил ей домик около нас в подарок за молчание. А я похожа на папу. Поняла?

— Две мамы — это замечательно. Больше детей у них не было?

— Кажется, не было. Папа считается холостым, а я записана в документы обеих мам.

— А в шпионы то зачем пошла?

— А ты? — обе хохочут. Потом Лиза тихо говорит:

— Можно сделать анализ на ДНК и узнать, кто из них… Только я не хочу, они не хотят и папа не разрешает. Две мамы — это хорошо. Знаешь, у них кроме папы не было других мужчин. И они не лесбиянки.

— Странно. Я ведь тоже люблю Лизу — подругу Дуду, моего Дуду, нашего Дуду. А не Лизу — женщину.

А Дуду поглядывал на своих девочек и никак не мог понять, кто он: их общий ребенок, друг, брат. Бойфрендом или мужем не мог себя представить. Скорее всего избалованный и любимый младший брат. Он сам никогда не ходил к ним ночью, всегда приходила одна из них и ни разу — обе вместе. Днем Дуду прекрасно различал их, и не только по внешности. Ночью они сливались в единый образ, так что Дуду в минуту близости никогда не называл их по имени. Только любимая, дорогая, моя хорошая. И не потому, что боялся ошибиться, он даже не думал об этом — он так чувствовал. И всем было очень хорошо.

 

18

Сол недоумевал: он сделал всё возможно и невозможное, чтобы провалить операцию, а его поздравили с успешным выполнением задания. Как же так? Заказчик умер, его друг в «той» стране проиграл выборы. Правда молодой политик по имени Роберт тоже не выиграл. Но премьер-министром стал он, а не старый друг «нашего» старика. Бракоразводный процесс очень спокойно подходит к концу, «наша» Тамар скоро станет официальной женой премьер-министра. Может быть господа политики надеются, что Тамар не забудет про свой долг? Интересно, она призналась Роберту? И как он прореагировал? Или что он скажет, когда узнает? Нельзя всю жизнь прятаться, бояться, скрывать своё шпионское прошлое. Случайно или не случайно всплывет и будет это тяжелым испытанием для обоих.

Ах, Сол! Оплошала твоя лучшая… ну ладно, одна из лучших разведок в мире. В окружении Роберта работали спокойные, деловитые и не хвастливые сотрудники скромной разведки скромной, спокойной страны. Они с первого дня знали, откуда и зачем появилась Тамар, но не находили в этом угрозы безопасности и порядку в стране и не вмешивались в личную жизнь Роберта. А когда увидели, что это любовь, поступили мудро. Тамар позвали и попросили самой решить, что для нее лучше: тихо уехать, самой объясниться с Робертом или… «Не надо или,» — сказала Тамар и заплакала, — «Я сама ему расскажу». Но когда погрустневшая, даже подурневшая Тамар начала: «Роберт, я хочу признаться… Я — …» молодой премьер-министр сказал: — «Тш-ш-ш, не продолжай, я попробую угадать. В измену не поверю. Если ты беременная — можно только радоваться. Остается одно единственное: ты та самая шпионка. которую «наши» послали для того, чтобы… Почему ты плачешь? Если бы тебя не послали, как бы я тебя нашёл? Ну хочешь. я направлю им официальную благодарность, за то что вырастили такую замечательную женщину и направили ее прямо ко мне? Ну же, перестань плакать, родная моя.» И Тамар засмеялась сквозь слёзы и сказала, положив его ладонь себе на живот: «У нас будет ребенок!». Роберт обнял её: «Ах, какой же я дурак!» Тамар отстранила его от себя и посмотрела прямо в смеющиеся глаза: «Нет, дорогой. Ты лучший премьер-министр в мире; не только умный, но и добрый. Я люблю тебя.»

 

19

Сценарий официально остался прежним и только несколько человек знало: Сару почти непрерывно снимают скрытой камерой и эти документальные по сути кадры предполагается использовать при монтаже фильма. Режиссер был уверен в положительном эффекте. Юрист, консультирующий продюсера, сказал, что рано или поздно придется договариваться с Сарой, потому что речь шла нескольких минутах экранного времени, а не о нескольких кадрах. Но сейчас говорить с Сарой нельзя, она поневоле станет позировать. Показали несколько эпизодов дону Педро, которого поразила неожиданная игра эмоций на лице Сары. Он посоветовал переговорить с Дани. Подумав, режиссер отказался, опасаясь вольной или невольной утечки информации. Юрист сказал, что видит всего три варианта: Сара не возражает и ничего не просит; не возражает, но требует признать её авторские права и оплатить; третий и самый неприятный вариант — категорическое возражение и тогда все кадры, куда попало лицо Сары, придется вырезать.

Работа в Мюнхене подходила к концу. Оставались последние павильонные съемки в Голливуде, монтаж и тогда… Дани запаниковал. По контракту он обязан лететь в штаты. Центр не возражает, но Сара… Дани никак не мог решиться, каждый раз откладывал разговор на завтра. Он начал уставать: кроме одного дня, когда была сильная гроза, работали с утра до ночи. Вот и сегодня съемки закончились около 8 часов, потом пришлось обсуждать с режиссером следующий эпизод, объяснять дону Педро некоторые тонкости тогдашней жизни в Советском Союзе. Сара всё время была рядом. В 10 часов они поехали в гостиницу. По дороге поужинали. И теперь, ближе к полуночи, Дани дремал в кресле, закутавшись в банный халат. Сара вышла из ванной, потрепала его по голове:

— Хочешь выпить? Или сразу спать?

Дани грустно улыбнулся: — Не думал, что будет так трудно. Устал. Пойдем спать. Сегодня просто спать.

Но посреди ночи Дани проснулся, разбудил Сару и сказал просто и коротко:

— Я тебя люблю. Давай поженимся. Я хочу ребенка… — Уронил голову на подушку и засмеялся, совершенно счастливый: — Только не сейчас. — И мгновенно заснул.

А Сара спросонка ничего не поняла и решила, что это был сон. Утром она открыла глаза одновременно с Дани, непонимающе на него посмотрела и сказала:

— Если это мне не приснилось и я всё правильно поняла, то мой ответ: да, я больше не предохраняюсь.

* * *

Наконец-то съёмки в Мюнхене кончились и страшно довольный режиссер громогласно объявил: «Все свободны. Через неделю — в Голливуде. Спасибо, вы хорошо поработали.» Потом нашел глазами Дани и попросил уделить ему несколько минут, а когда они остались вдвоем, сказал, стараясь выглядеть заботливым администратором:

— Если хотите подольше побыть с Сарой в Мюнхене, я могу дать вам еще пару дней, но не больше.

Видя некоторое замешательство Дани, режиссер пошел чуть дальше:

— Мы недавно знакомы и мне неловко вмешиваться в вашу личную жизнь. Остановите, если я не прав. Вы ведь с Сарой не женаты?

— Нет… Пока нет.

— Может быть, вы хотите пригласить ее с нами в Америку?

— Да, очень…

— Ну так в чем же дело, до сих пор она вам не мешала. Приглашайте, все расходы я беру на себя.

— Спасибо, только я и сам могу…

Режиссер рассмеялся:

— Вы новичок в кинобизнесе, не знаете, что такое Голливуд. Считайте, что я лично вашу даму приглашаю. Иначе я должен буду прогнать её со съемочной площадки, а ей ведь хочется быть поближе к вам. И жениться вы можете там, и свадьбу сыграть — если захотите, конечно. Мне показалось, что наш «Петр Никодимыч» тоже что-то замышляет. Да вы не торопитесь. Посоветуйтесь с Сарой, подумайте и позвоните. Только быстро, потому что завтра я улетаю.

— Не торопитесь… только быстро… — тихо повторил Дани. — Хорошо. Я позвоню сегодня не позже…

— … полуночи, — сказал режиссер и попрощался.

Дани задумался и пришла ему в голову шальная мысль: «Я все приказы выполнил, к актеру прилепился, сам стал актером, теперь осталось только жениться у все на виду. По долгу службы — новой, актерской, — я должен лететь в Голливуд. И Сара со мной, как жена. Мы теперь на виду. Может случиться, предложат новую роль, родится ребенок — что мне тогда делать? Просить отставку для всей семьи, мы ведь с Сарой из одной конторы? А если не дадут, что тогда делать? А ничего не делать. Сколько ни наблюдаю за Пико, он ни с кем, кроме коллег и Мирки не общается; прослушка ничего интересного не дает. Может быть и я буду только числиться в резерве генерального штаба?»

 

20

Уже очень давно «наши» получали очень странные указания Центра, которые и приказами то назвать нельзя: ждать, расслабиться, оставаться в полной готовности, засветиться, отдыхать, радоваться жизни, опять ждать (а чего ждать-то?). И последний приказ: «вести себя свободно». А про «ваших» после смерти заказчика операции, старого «нашего» политика, просто забыли, потому что перестали приходить хоть какие-то просьбы от «наших».

Лиза и Катя очень быстро поняли, что вся эта романтика шпионской жизни им нафиг не нужна. Бежать при первой возможности! А возможность, она же необходимость, приближалась с каждым днем. Обеих подташнивало, у Лизы пошли веснушки и пропал аппетит, Катя наоборот — стала неожиданно много есть и быстро поправляться. Даже Дуду, мальчик мальчиком, а что-то заподозрил и сказал одно и то же сначала Лизе, потом Кате:

— Дорогая! Я тебя не узнаю. Побереги талию, не надо так много есть.

— Любимый! — ответила Лиза. — Я бы рада побольше есть, да аппетита нет.

— Ах, Дуду! — сказала Катя. — Ты прав, не могу остановиться. Ем за двоих.

В начале осени, сидя голышом на берегу озера после купания, Дуду посмотрел на своих девочек и вдруг прозрел и притих. А по дороге домой спросил оторопело:

— Девочки! А вы не…

— Да! — хором ответили девочки и стали плясать вокруг Дуду.

— Девочки! Но ведь надо…

— Нет, дорогой! Ничего не надо! Только ждать!

— А как же я… а как же мы… Кто же будет… Что, обе в один день?

— Понял, наконец-то, умница! — сказала Катя и поцеловала Дуду очень нежно.

— Спасибо, любимый наш! — обняла его Лиза.

— А как дальше жить? Мюнхенские каникулы скоро кончатся, и что тогда? Меня ведь не отпустят…

— Конечно, — сказала сияющая Катя. — Тебя прогонят…

— …как отца двоих незаконнорожденных детей, который отказывается жениться на их мамах, — состроила печальную гримасу Лиза.

— А когда тебя прогонят, мы тебя пожалеем, приютим и будем жить втроем, нет — впятером в маленьком замке в страшной тесноте, — продолжила Катя.

— Да! Я приглашаю, — закончила Лиза и обе проказницы, хохоча и пугая случайного прохожего, повисли на Дуду, который ничего не понял и ждал, пока ему объяснят. Но его любимые не торопились и наслаждались жизнью.

* * *

В один прекрасный проснувшись на рассвете, Лола растормошила Генриха и сказала: «Что делать будем? Начался отсчет времени».

— Как, уже, так быстро? Не может быть… — Генрих, как многие хорошие шпионы, просыпался мгновенно, еще не открыв глаза.

— Очень даже может быть.

— Как хорошо! Что будем делать, моя хорошая?

И всё. Больше ничего о лидерах «наших» и «ваших», Лоле Шук и Генрихе, не известно. Они испарились, ушли налегке, даже телефоны не взяли. Уехали на общественном транспорте с двумя маленькими рюкзаками и огромным желанием начать новую, спокойную, мирную жизнь и растить детей там, где никто ничего не знает об их шпионской жизни.

Через несколько дней Дуду заподозрил неладное. Влюбленная троица присмотрелась и обнаружила, что почти все вещи и, главное, телефоны на месте, но исчезли все документы. И никаких следов. Они всё поняли правильно и подумали, а потом сказали вслух: «Нам тоже пора». Дуду блаженно улыбнулся: «Девочки! Здесь так хорошо! Еще недельку, а?» Девочки переглянулись и кивнули: «Хорошо, любимый наш».

 

21

Рони разделил последние фотографии на 2 части: Мерилин с прочими и Мерилин с её Пико. Первые надо показать «прочим», получить их согласие и послать в журнал. Обычные фотографии, обычная работа хорошего специалиста. А вот фотографии мулатки и актера в журнал не пойдут. Неудачные — просто удалить, хорошие — отдать им, пусть любуются на себя. Есть ещё три, четыре, пять… Нет-нет, только эти три. Их спрятать. Это будет мой свадебный подарок. Мягкие, очень личные, не «художественные» фотографии — скорее признание, объяснение в любви. И не только и не столько мужчины и женщины, сколько его, Рони, к ним обоим.

Рони позвонил жене и спросил, когда она может взять отпуск хотя бы на пару месяцев.

— Что случилось, говори сам, не хочу гадать, — сказала Лия и добавила, что у нее грязнущие руки, а в руках каменый идол, которому несколько тысяч лет, и долго она говорить не может, хотя очень ему рада.

Рони засмеялся от счастья: они еще молоды.

— Я подаю прошение об отставке в журнале и перехожу на вольные хлеба.

— Для этого не надо звонить среди дня. Это прекрасно, будешь помогать мне…

— Конечно, дорогая. Только не это главное.

— Не дразни, Рони, а то угадаю громко и вслух, а я — не одна.

— Ты угадала. Мне очень скоро 50, а это значит отставка, пенсия, свобода.

Лия даже рассердилась:

— На день рождения я домой не выберусь, празднуйте с детьми. 50 — это хороший возраст. Пенсия нам не помешает, хотя и без неё хватает. А свободы не будет, пока я еще в силах копаться в земле Израиля.

— Лия!

— Ну что, отставной не знаю кто и фотограф? — засмеялась Лия.

— Я люблю тебя.

— Ну наконец-то! Хоть и не новость, а всё равно приятно. Рони! Плюнь на всё, прилетай ко мне. Я очень скучаю без тебя.

 

22

Сол пришел домой раньше обычного, сказал, что ужинать будет позднее, попросил дать ему в кабинет крепкого кофе и забыть о нем на полчаса. Но уже через 15 минут дверь открылась:

— Я освободился. Есть хочу.

Жена знала: успокоится и сам расскажет. Поэтому говорили о несущественном. В конце ужина Сол выпил крохотную рюмку коньяка и неожиданно засмеялся; нервно, негромко, с придыханием и грустными глазами. Потом выпил еще рюмку коньяка и сказал:

— «Самог‘о» отправили на пенсию. С треском. Провалил все последние операции, в том числе ничего не понял в затеянной кем-то очень сильным игре с Бондом, нашим Бондом. С завтрашнего дня я на его месте. Я-то думал, что провалил операцию с девочками, а «Они» считают, что это огромный успех.

— Бедный ты мой, бедный. Мы-то думали, что тебя если не отпустят, то прогонят. Так хочется отдохнуть на пенсии, пока силы есть. А теперь… — она налила себе рюмочку, но пить не стала. — Что будешь делать?

— Не знаю. Я ведь пробовал отказаться. Так «Они» все много старше меня, смеются, говорят «загнешься с тоски на пенсии, ты ведь совсем еще молоденький.» Я в отпуске давно не был. Завтра попрошу хотя бы 2 месяца… Ничего не понимаю. Пойдем погуляем.

— Так дождик капает.

— Вот и хорошо. Может полегчает. Пойдем.

На другой день Сол первым делом попросил избавить его от поздравлений, потом заперся в новом большом и неуютном кабинете и до обеда думал в полудреме, не зная, с чего начать. После обеда пригласил аналитиков и Майка. Первым делом спросил Майка, можно ли говорить по телефону, не опасаясь, что…

— Нет, — понял Майк. — Разве что мне позволят поколдовать немножко с телефонами и компьютерами.

— Позволят, — сказал Сол. — Надолго хватает?

— На пару недель, но гарантирую только пару дней.

— Прекрасно. Приглашаю тебя работать непосредственно со мной и этими профессорами, которые в технике понимают еще меньше меня.

— Я так понимаю, что отказаться нельзя.

Сол вздохнул и хмыкнул: — Отказаться можно, но не советую. И пойми меня правильно: только с нами троими и больше ни с кем. Будет мало работы, будешь скучать — разрешаю делать всё, что угодно. Только будь рядом.

— Читать, писать, смотреть, играть…

— Разумеется, кроме водки и наркотиков.

Майк поморщился: — Не надо, сэр!

— Сол! — не выдержал лысый. — Мы за него ручаемся. Он даже в шахматы не играет.

— К сожалению, я тоже. Теперь Майк свободен до завтра, а вы останьтесь. Хочу посоветоваться…

— Сэр! — сказал Майк, не вставая с места. — Я не уверен, что в этом домике есть хоть один кабинет, где можно говорить. — Погуляйте часочек, я проверю.

— У кого же хватает нахальства следить за «самим»?

— Не верите. Проверим. Я выйду на 5 минут, вы поговорите, ну просто поболтайте. Начинайте, я приду через 5 минут.

— Сол, он — гений и никогда не болтает лишнего, — сказал курчавый. — Я знаю, как вам будет трудно на этом месте. Не завидую вам. Давайте болтать, господа-товарищи. Как твоя Сара?

— Какая Сара? — встрепенулся Сол.

— Другая Сара, Сол, его жена. Она беременная очередным мальчиком…

— Спасибо. Она привычно в порядке. И дети в порядке. Только папу редко видят. Сол! Отпускайте нас пораньше, пожалуйста.

— С моим удовольствием, если работа позволит.

Открылась дверь, вошел Майк, пересказал разговор, начиная с «очередного мальчика», и закончил:

— Советую вам, господа-товарищи, если разговор важный, пойти погулять. Погода позволяет: дождь кончился, солнышко светит. А я тут немножко поколдую.

Сол поманил пальцем Майка и прошептал ему на ухо: «А можно узнать, кто за мной подглядывает?» Майк кивнул головой и прошипел: «Не всегда, трудно, но для вас постараюсь. Идите гулять, сэр.»

Это было забавное зрелище: в середине полненький мужичок предпенсионного возраста, справа и слева от него высокие, не очень худые лысый и курчавый; все трое небрежно одеты и стараются идти в ногу, чтобы поменьше толкать друг друга, но у них не получается. Сол совсем не похож на генерала, а аналитики — на его ближайших помощников.

— Разговор короткий, ребята. Мне страшно хочется убежать на пенсию и после того, что случилось, я был уверен, что меня выгонят с треском.

— За что, Сол? — совершенно искренне удивились «ребята».

— Формально мы сделали свою работу на отлично. Фактически — провалили операцию.

— Сол! — повернулся к начальнику лицом и остановился лысый. — Мы с Бени так работаем уже 10 лет.

— Да, — сказал курчавый. — Мы с Робиком всегда победители. Среди нас побежденных не бывает.

— Тогда за что же убрали моего предшественника?

— А за то, что он не понял юмора Бонда… — начал было Бени, но Робик его прервал:

— За это не выгоняют. Они сами напрочь лишены этого святого чувства… — Так я же именно это хотел сказать, — продолжил свою мысль Бени: — Наш Бонд всегда совмещает общественное и личное…

— Стойте, господа-товарищи! Вы меня запутали. Попроще нельзя ли?

Оба сказали «можно» и лысый Робик сказал, глядя на курчавого Бени:

— То ли его дочь влюбилась в Бонда, то ли он в неё, а может то и другое вместе, но папа понял по-своему и сказал: «Через мой труп».

— Бонд был на задании, когда об этом узнал, — продолжил Бени. — Он расстроился, рассердился, а когда довел работу до конца, набедокурил немножко больше, чем позволительно. И всё бы ничего, да папа поднял страшный шум и…

— Я опять ничего не понимаю.

— Так ведь умер он, умер, — тихонечко сказали аналитики.

— Кто, тот самый старый политик, который был заказчиком…

— Т-ш-ш-ш, — сделал хитрую физиономию Бени. — Кажется, Сол не знает, что…

— Жена этого папы — дочь покойного политика.

Новый начальник повернулся и пошел бодрым шагом на работу, ничего не понимающие помощники — за ним. Войдя в кабинет, Сол плюхнулся в большое кресло и беззвучно захохотал. Потом спросил у Майка, который сидел, развалившись, у компьютера:

— Можно? — Конечно. — Два дня? — Не больше, но если я буду всё время при вас, то сколько угодно. Только не кричите, секретарь услышит. — Спасибо, Майк. Постарайся узнать, кто за мной следит. Ты можешь идти, а вы — останьтесь на несколько минут. — Когда Майк ушел, Сол сказал совершенно серьезно:

— Помогите мне раздобыть всю информацию о прямых и привлеченных участниках последней операции. Не только легенду, но прежде всего настоящую биографию. Где они сейчас находятся и как с ними связаться, чтобы поговорить без посторонних ушей и глаз. Постарайтесь побыстрее и без помощи секретаря. Всё, ребята. Я устал, буду отдыхать.

На другой день рано утром Сол попросил своего секретаря пригласить Майка и Бонда.

— Майк придет через час, рабочий день еще не начался, сэр…

— А вы почему пришли так рано?

— Мы дежурим круглосуточно, сэр. Моя смена скоро кончается, меня сменит другой офицер.

— Понятно, но не очень. Я хотел бы работать с одним постоянным помощником, который будет полностью при мне и всегда в курсе дел. Не обижайтесь, лично к вам это не относится. Мне будет так удобнее работать.

— Поговорите с генералом Шмотом, это его вопрос. Только он сейчас в отпуске. А тот, кто его заменяет, уже месяц лежит в больнице с гипертонией.

— Не понял. Поясните.

— А вы просто назначьте кого-нибудь временно исполняющим… Только, простите, сэр, — с правом подписи.

— Это генеральская должность?

— Нет, сэр. Просто генерал Шмот уже… простите, не имею права критиковать начальство.

— Как вас зовут, Вилли? Прекрасно. Подготовьте приказ от моего имени: вы будете работать вместо Шмота, а когда он вернется, я с ним побеседую.

— Сэр, во-первых, я слишком молод и в небольших чинах.

— Это хорошо, это быстро проходит, дальше…

— Генерал Шмот отгуливает отпуска за много-много лет штабной работы. Он тут с молодых лет и всех знает. Вообще-то он старенький, сэр.

Сол достал два стакана, налил минеральную воду, взял один стакан, другой подал очень серьезно Вилли:

— Поздравляю вас с высоким назначением. И не забудьте повысить себя до правильного звания. Я подпишу. — Посмотрел на оторопевшего дежурного, которому на вид было не больше 25 лет и засмеялся.

— Вы пошутили, сэр, — облегченно вздохнул Вилли и тоже засмеялся.

— Отнюдь, дорогой мой. Я очень серьезно. Но если вы хотите, чтобы я пошутил, пожалуйста: я прошу вас, очень молодого офицера на генеральской… почти генеральской должности лично и срочно найти Бонда. Ступайте, выполняйте.

— Не могу, сэр. Потому что Бонд сейчас в Непале.

— Где? И что нам там понадобилось?

— Нам — ничего. Бонд — страстный альпинист. Он там покоряет очередной восьмитысячник.

— В одиночку, как работает?

— Нет, сэр. В связке с Икарусом.

— ???

— Это другой Бонд-одиночка из «той» разведки. Они всегда ходят вместе.

— Но мы же не очень-то дружим с той разведкой.

— Они оба заболели альпинизмом раньше, чем шпионажем. Понимаете, они там говорят только по делу, т. е. о погоде, кислороде, о крюках и веревках, палатке и красоте. Да и то, когда силы еще есть и дыхание позволяет.

— Два великолепных шпиона из разных команд… Интересно. Ты то откуда знаешь?

Вилли опустил голову и едва слышно сказал:

— Я тоже, сэр.

— Что «тоже», голубчик. Я ничего не понимаю.

— Тоже альпинист и хожу вместе с ребятами из «той» разведки. Но мы еще не готовы к восьмитысячникам.

— Ух! Хватит на сегодня. Ничего не понимаю. Майка ко мне, когда придет. Потом домой отдыхать, а завтра прошу найти мне постоянного ежедневного секретаря, который умеет молчать, смеяться и думать.

 

23

Рони отработал всё, что был должен, прилетел «домой» и рано утром отнес в редакцию последние фотографии, после чего долго гулял, стараясь ни о чем не думать и готовясь к завтрашнему трудному разговору с главным редактором. Вечером позвонил детям, застал дома только старшего, сказал, что все бросает к чертовой матери и будет жить при Лие, которая пока не созрела…

— И никогда не созреет, — засмеялся сын. — Я тебя правильно понял: ты действительно бросаешь не только фотографию, но и…

— Да, мой мальчик. Ну, не совсем. Фотографировать я буду, но только то, что хочу, когда хочу, кого хочу, где хочу.

— Профессиональный любитель фотографии, замечательно. Мама будет рада.

— Она уже рада. Только на мой день рождения она не приедет, и я прошусь на это время к вам.

— Папа! В любое время дня и ночи. Можно без предупреждения.

— Всем привет и пожелай мне «ни пуха, ни пера», я завтра иду подавать прошение об отставке главному редактору.

Главный редактор, чрезвычайно порядочный человек, но на вид губастый бабник переходного возраста, очень огорчился:

— Можно последнее желание?

Рони облегченно вздохнул и кивнул головой.

— Пожалуйста, последнюю сессию с Мерилин. Разведка донесла, что они с доном Педро собираются потихоньку пожениться. Я их понимаю. Но уж очень она хороша и необычна.

— Сделаю. Пусть будет им свадебный подарок. Только без «клубнички». Тогда я буду рад иногда тебя выручить.

— Слово джентлемена, Рони! Не будем никому ничего говорить, а?

Рони удивился: — Про что не будем говорить?

— Что ты нас покидаешь, а?

Рони засмеялся: — Это лучшее, что ты мог мне подарить на прощание.

 

24

В полном соответствии со сценарием фильма дон Педро и Дани мало снимались в последних павильонных сценах. У актера был большой дом в пригороде Лос-Анджелеса и он пригласил к себе Сару и Дани. Через пару месяцев расслабленной жизни, когда Саре и Мерилин, которая чувствовала себя если не хозяйкой дома, то ближайшей родственницей хозяина, что даже лучше, потому что меньше хлопот и обязанностей, — становилось скучно бездельничать, они начинали фантазировать на тему их шпионского прошлого, настоящего и будущего — разумеется, если никого рядом не было. Причем Сара, которая была на 11 лет старше, спокойно слушала и мало говорила. Почему? Она была многоопытная разведчица, очень много знала и именно поэтому всё больше молчала, улыбалась, кивала головой или дремала. А Мерилин казалось, что она много знает, много повидала и ей дозволено говорить об этом. Не со всеми, конечно. Но Сара — это не «все», это коллега. В один прекрасный осенний день они полулежали в одних купальниках рядом с бассейном. Мягкое солнце приятно согревало. Читать и болтать надоело. Они внимательно посмотрели друг на друга: лицо, грудь, живот — что-то изменилось. Встретились глазами, замерли на минуточку, снова обследовали друг друга: живот, грудь, лицо. И сказали одновременно: «Ты не…?» И ответили, едва заметно кивнув головой: «Да…» И спросили друг друга, склонив голову набок: «А он знает…?» И ответили, широко улыбаясь: «Конечно!»

* * *

— Рони! Как я рада тебя слышать.

— Мерилин, дорогая, я бы очень хотел…

— Ты всегда хочешь, Рони…

— Ты права. Женщина всегда права, — засмеялся Рони и продолжил: — Я догадываюсь, что вы с Пико не хотите устраивать шумное свадебное веселье… Подожди, не перебивай. У меня есть подарок: несколько фотографий только для вас двоих. Они очень личные и я не отдал их в редакцию журнала… Подожди, это не всё. Самое главное: я увольняюсь, ухожу в отставку, на пенсию…

— Не может быть, ты же совсем молодой…

— … и поэтому хочу приехать в тебе последний раз как фотограф. Я обещал главному редактору и я сам этого хочу. Ты молчишь, что-то случилось?

— Приезжай, Рони. Приезжай просто в гости. Ты сам увидишь и решишь. Я уже не та модель, которую ты знал. Я жду ребенка. Ну вот, ты молчишь.

— Господи, как хорошо… Когда я могу приехать?

 

25

Операцию, которой так и не было, которая была провалена по мнению Сола, но была проведена блестяще по твердому убеждению политического руководства, — официально закрыли. Раздали награды и попросили вернуть домой всех «наших» участников. Та же история с «вашими», хотя там двоих шпионов-неудачников вернули их семьям раньше. Но как вернуть домой тех, кого нет? До недавнего времени связь поддерживалась с Лолой и Генрихом, но они исчезли, испарились. Посланный на разведку стажер, известный нам по «общению» с одиноким волком, сообщил в Центр, что видел Дуду и двух «ваших» шпионок на нудистском пляже под Мюнхеном; он не решился сказать, что это был пляж на троих. Попросили стажера передать Дуду приказ центра: разыскать Лолу и вернуться с ней домой. Стажер сообщил, что не может выполнить приказ, потому что Дуду и обе девушки-шпионки исчезли.

— Это что же получается? — Сол ходил по большому полупустому кабинету, потирая руки, и рассуждал вслух: — Лола и Дуду пропали без вести, исчезли, улетучились. Фотограф ушел на заслуженную пенсию — молодец, так и надо, бросить все разом, пока есть силы и желание пожить спокойно. Мулаточка для нас потеряна безвозвратно. От такого мужа не уйдешь. Одинокий волк — не знаю, не понимаю его. Да он и не был никогда по-настоящему «нашим», просто очень богатый человек, который играет в наши игры. Тамар — на своем месте. И ей хорошо, и нам не плохо…

— То есть как это, мы не поняли этого последнего утверждения, — сказали хором лысый и курчавый, которые сидели около низенького столика, развалившись в удобных креслах.

— Так ведь господа политики думают, что они прикажут, и Тамар поведет своего Роберта куда надо, как собачку на поводке.

— Так она же родилась в той стране, у нее там папа и мама, — сказал лысый.

— И два брата, — добавил курчавый. — А как она к нам попала? В страну, потом в разведку?

— Плохо документы смотрели, ребята. Папа то у нее из «наших». Влюбился и уехал к маме. А Тамар часто ездила к его родителям, которые и сейчас живут тут, у нас. Ну и…

— Тесен мир, — пробурчал сидящий в углу Майк. — Я ведь тоже родился не здесь, а там… в Бостоне. А когда мама завела нового мужа, я с ним не поладил и убежал к папе и его новой жене сюда. Вот и…

Сол взял яблоко, надкусил, поморщился, положил обратно. Прожевал, проглотил и сказал:

— Кислое очень, совсем неспелое… Да, ребята. Формально остались при нас Сара и Дани. Они всё сделали точно по приказу, не придерешься. А толку? Засветились на весь мир, знаменитости. Сам нашел в интернете: приехали на какое-то светское мероприятие все четверо: дон Педро и Дани в смокингах, а наши шпионки в выпендрежных платьях, да еще животом вперед, обе вот-вот родить должны. А у Сары живот такой большой, будто там…

— Двойня там, — перебил начальника Майк.

— Майк, — остановился посреди кабинета Сол. — Можно найти хотя бы следы Лолы и Дуду?

— Уже пробовал, сэр. Следы есть, людей нет.

— А знаете что, господа-товарищи, — лысый встал, налил себе воду в стакан, выпил и продолжил. — Язык не поворачивается осуждать кого-нибудь. Готовились, старались, долго ждали и дождались: «расслабиться и засветиться».

— А теперь, оказывается, все мы — молодцы, хорошо поработали, — поддержал его курчавый. — Ну как после этого…

Но на этом самом месте Лысый не выдержал и взмолился:

— Сол! Отпустите меня домой, у меня вчера сын родился.

— Да, Сол, — встрепенулся курчавый. — Четвертый ребенок и все мальчики.

Сол плюхнулся в кресло, устало кивнул головой и пробормотал:

— Ну и выдержка у тебя, Робик! Что же ты раньше не сказал, все равно не работаем, воду в ступе толчем. Поздравляю. Все идите домой, все. Устал я, посижу один, спокойно подумаю. На пенсию хочу, домой, к жене и внукам. Ступайте, ребята, ступайте.

* * *

Оставшись в кабинете один, Сол поудобнее устроился в кресле, закрыл глаза, задремал и ему приснился такой же странный сон, как совсем недавно мне. За очень большим круглым столом сидели пестро одетые мужчины и женщины разного возраста со всего мира. Они тихо переговаривались. Стол был совершенно пустой. В комнате, больше похожей по размеру на спортивный зал, не было окон, зато стены и потолок излучали мягкий и ровный свет. Открылась единственная дверь, вошел молодой японец и сказал, улыбаясь:

— Отдохните, пожалуйста, как обычно, от телефонов и компьютеров. Уже отдыхаете? А мой детектор не согласен. Проверьте еще раз. Ну вот, видите — два аппаратика нашлись. Еще раз проверьте, детектор показал три.

— Как, и это тоже? — спросил очень высокий огнено-рыжий мужчина средних лет, то ли ирландец, то ли финн, вынимая из кармана крохотный фотоаппарат.

— Детектор говорит только да и нет, никаких подробностей. Теперь можно начинать.

Японец вынес «аппаратики», в комнату вошли соломенно-седой очень старый человек, подозрительно напоминающий недавно умершего «нашего» политика, и тоненькая, похожая на мальчика, мулатка с очень короткими черным волосами и открытым улыбающимся лицом.

«Ага, — подумал во сне Сол. — Круглый стол — полное равенство в правах, а эти двое — дежурные председатели.»

— Начнем, пожалуй, — сказал старый человек неожиданно свежим, звучным голосом. — Вопрос у нас сегодня единственный, но предельно важный в сегодняшнем недобром мире, перенасыщенном недоверием, подозрительностью, мнительностью…

— Не говоря уже о ненависти, вражде, зависти… — продолжила мулатка.

— И мании величия, — закончил старый человек. — Поговорим сегодня об ассимиляции шпионов, всемирном братстве контрразведчиков и…

— О любви между шпионами и шпионками разных стран, приводящей к рождению маленьких шпиончиков, — добавила мулатка.

— Расскажите о ваших достижениях, удачах и неудачах, планах на будущее, — сказал человек, напоминающий умершего политика.

— Можно я начну? — поднял руку небрежно одетый молодой человек, очень похожий на Майка, и рассказал о Бонде «нашем» и Бонде «не нашем» — друзьях по альпинизму, но честных противниках по международному шпионажу. Потом белоснежная старушка сказала, что «наши» и «ваши» породнились… и в этот момент раздался телефонный звонок. Сол открыл мутные глаза, оглядел свой кабинет, нашел телефон и через минуту узнал, что завтра утром его ждут с докладом очень высоко наверху. Вздохнул, подумал «может быть выкинут?» и поехал домой.

 

26

Нельзя сказать, что Сара и Дани полностью акклиматизировались. Голливудская жизнь была для них шумновата, непривычна, требовательна по мелочам. Им было хорошо только вдвоем. Но выбора не было. В те дни, когда Дани снимался, Сара сидела в сторонке и наблюдала. Она чувствовала себя хорошо, беременность протекала спокойно. Но когда живот стал слишком большой — все-таки двойня! — Сара решила: завтра последний раз. Ложась спать, Мирка, у которой был небольшой симпатичный животик по сравнению с Сариным, рассказала об этом своему Пико. На другой день режиссер все знал. Оставалось снять всего одну несложную сцену с участием Дани. После полудня, когда съемки кончились, режиссер и продюсер подошли к Саре, признались в содеяном и сказали, что очень хотят использовать этот материал при монтаже фильма. Сара не удивилась, не возмутилась, только покачала головой, посмотрела на свой живот и сказала:

— Дани! Поедем домой.

— Погодите, вы не поняли. Мы готовы принять ваши условия, заплатить… — начал было продюсер, но Дани перебил его:

— Завтра, господа. Нам надо отдохнуть и посоветоваться.

Когда они втроем ехали домой, актер, сидя за рулем, сказал просто и ясно:

— Соглашайтесь. Они хорошо заплатят.

— Дон Педро, Пико, Петр Никодимыч! Не в деньгах дело. Как же так, из-за угла, исподтишка, просто подглядывали… — устало ответил ему Дани.

Дон Педро признался, что с первого дня знал о скрытой камере, что режиссер не прав по-человечески, но абсолютно прав как художник, потому что… Сара слушала не слишком внимательно, потому что её дети, её близнецы затеяли возню и она их уговаривала успокоиться, поглаживая живот правой рукой и сжимая левой рукой локоть Дани. Потом дети притихли и Сара услышала:

— … подарок к свадьбе и рождению близнецов.

Поздно вечером, когда Сара почти уснула, тихонечко вошла Мирка, присела на краешек кровати и сказала:

— Соглашайся. Всё равно пути назад нет. А деньги скоро будут очень нужны.

— Когда свадьба? — ушла от ответа Сара.

Мирка поняла, вздохнула, помолчала, посмотрела на свой живот, на Сарин, но вместо ответа сказала «Ах!», потому что Сара взяла её руку и положила на свой большой живот, где опять начали воевать близнецы.

Открылась дверь и вошел Дани в банном халате. Мулатка засмеялась, спросила его: «Когда свадьба?» — и ушла, не дожидаясь ответа.

— Опять воюют? — Дани погладил живот, но ничего не почувствовал. — Тихо, спать пошли.

Он погасил свет, лег рядом с Сарой, помолчал.

— А почему бы и нет? — промолвила Сара.

— Ты о чем? — повернулся к ней Дани.

— Обо всём. Давай поженимся и сыграем свадьбу.

— Здесь? Почему не дома? Друзья, родители…

— Папочка! Ну кто же меня с таким животом в самолет пустит?

— Господи! До родов-то меньше двух месяцев… Что будем делать? Подождем?

— Невеста с таким животом, как у меня, или с двумя младенцами — невелика разница. Подождем, пожалуй. Дани! Это ведь самый простой вопрос: «наши» всё знают, помешать нам не могут, да и зачем? Ты уже давно засветился и как шпион немногого стоишь. А я с двумя карапузами, кому я нужна.

— Но если так, почему бы не выпустить тебя на экран? Я что подумал: хорошо быть принципиальным и порядочным, особенно если есть где жить и что кушать… Пенсию мы не выслужили, надо искать работу. А что я умею, кроме шпионажа? Артист я никакой, без «Петра Никодимыча» ничего не стою. Дорогая моя, давай…

— Не торопи меня, Дани. Я устала и хочу спать. А утром поедем и послушаем, что они скажут.

— Кто «они», Сара?

— Режиссер, продюсер и наши детки. Спокойно ночи, папочка.

 

27

Вольф с головой ушел в бизнес, мотаясь по всему свету и нигде не задерживаясь больше, чем на неделю. Марта несколько раз прилетала к нему на 3–4 дня, но эти коротенькие встречи, совершенно необходимые им обоим, не приносили радости — только облегчение. Расставание с каждым разом становилось все горше. В последний раз все три дня шел проливной дождь и они не выходили из крохотной гостиницы в небольшом польском городке. Вечером накануне неизбежного возвращения в парализованному мужу, Марта сказала:

— Ты бы женился, любимый мой. Будут у тебя дети, я их буду любить, буду приезжать к тебе… нет, не к тебе — к вам в гости, подружусь с твоей молодой женой. — Они сидели около открытого окна, слушали шум дождя и пение веселой речушки под окном. Вольф молчал и думал: «Пробовал. Не получилось.» А вслух сказал:

— Ты права, моя любимая и единственная. Попробую ещё раз. Только мало надежды. Разве что…

— Продолжай, я не обижусь. Горше, чем сейчас, не будет.

— Разве что ты…

— Хорошо. Я поняла тебя. Я найду тебе девочку, которую буду любить, как тебя, и не стану ревновать.

— Ах, милая моя! Ну где ты найдешь ещё одну Марту? Ты — единственная. Любую другую я буду непроизвольно сравнивать с тобой и днем за столом, и ночью в постели.

— Перестань, Вольф, я заплачу. А я не хочу, чтобы ты запомнил меня всю зареванную. И не надо искать вторую Марту, её нет, не было и не будет. Я найду тебе хорошую девочку, я знаю, какая тебе нужна жена. И тогда мне можно будет открыто приезжать к тебе в гости, и ты будешь приезжать ко мне с этой девочкой и вашими детьми, которые будут и моими детьми. Конечно, это будет другая жизнь и другое счастье. Но так, как сейчас… Прости меня, мой любимый, я больше не могу.

 

28

Ровно в 9 часов утра Сол приехал на «самый верх». Раньше ему приходилось там бывать, но не по персональному вызову с докладом. Нельзя сказать, что он волновался, потому что не дорожил местом. Его уже ждали: в небольшой комнате за длинным совершенно пустым столом сидели умудренные опытом бодрые старики, подчеркнуто демократично, но элегантно одетые, все значительно старше Сола. Он их знал, но не близко.

— Садитесь, — сказал один из стариков и указал место рядом с ним. — Сейчас начнем.

Тут же отворилась малозаметная дверь и вошел молодой человек с подносом, на котором стояли бутылки минеральной воды и стаканы. А когда дверь за молодым человеком закрылась, появился непонятно откуда мужчина средних лет и сказал: «Начнем, пожалуй.»

«Не может быть! — потерял дар речи Сол. — Это же всего-навсего личный помощник президента. Неужели…» — Но мысль прервалась, потому что один из стариков спокойно попросил:

— Коротко, Сол. Мы полностью в курсе дела, очень довольны сложившейся ситуацией и хотим только кое-что уточнить и конкретизировать. Сегодня можно спрашивать, спорить, не соглашаться — всё, что угодно. А завтра начнете работать.

Сол рассказал то, что мы уже знаем: «наши» и «ваши» испарились бесследно, Тамар вышла замуж за Роберта и скоро родит, фотограф вышел на пенсию, Дани и Сара в Голливуде и…

— Все это совершенно замечательно и полностью отвечает нашим интересам, — перебил Сола личный помощник. — Дани и Сара пусть остаются в Голливуде, а точнее — в кинобизнесе. К Тамар направьте связного и попросите очень вежливо не забывать — она сама хорошо знает, что не надо забывать шпиону её уровня. Тамар — наша козырная карта, берегите её. Красавица мулатка — жена этого «актера» открывает новые возможности влияния… простите, вам не надо всё знать.

Он так и сказал: «актер» — в кавычках.

— А Лолу и Дуду придется хорошенько поискать. Когда найдём, решим, что с ними делать. И последнее: Вольфа оставьте в покое, я сам с ним поговорю, мы с ним давнишние приятели и конкуренты.

Один из стариков, видя недоумение на лице Сола, улыбнулся и добавил:

— Нам очень важны хорошие, добрые отношения со страной Роберта. Тамар не придется делать ничего против её совести. Ни по отношению к нам, ни по отношению к ним. Что касается Мерилин и дона Педро… Тут пока ничего не надо делать. Просто знать, где они, чем занимаются, какие у них планы на ближайшее будущее. И в этом будут очень полезны Сара и Дани.

— Простите, но я-то зачем нужен? — не удержался Сол.

Личный помощник улыбнулся:

— Мы платим и заказываем музыку. А вы находите музыкантов и обучаете танцоров. Сол! Не обижайтесь на нас, мы только высказали свое мнение и в дальнейшем в вашу работу вмешиваться не будем.

А самый старенький белоснежный политик хихикнул:

— Рановато вам на пенсию. Поработайте с нами немножко, эдак годик-другой. Не справитесь — выгоним, не понравится — отпустим.

Это было худшее из того, что могло случиться: не хвалили, не ругали, поговорили обо всем понемножку демократично и на равных, никакого конкретного задания не дали и отпустили в свободное плавание. С первой и до последней минуты Сол очень хорошо скорее чувствовал, чем понимал, кто есть кто и где его место наемного работника.

На другой день Сол пришел на работу раньше обычного, но секретарь уже был на месте.

— Добрый день, голубчик. Майка ко мне и побыстрее. А к 12 часам аналитиков и Бонда. Впрочем, Бонда можно и пораньше, как только объявится.

— Сэр! Бонд уже пришел, а Майк будет только через час. Пригласить Бонда?

Сол на секунду задумался, потом показал рукой «согласен» и скрылся в своем кабинете. До сих пор ему не приходилось разговаривать с Бондом по делу; он сам не понимал, зачем позвал этого гения шпионажа. Но когда увидел бородатого, дочерна загоревшего, тощего улыбающегося мужчину, встал, пошел ему навстречу и сказал первое, что пришло в голову:

— Трудно было?

— Простите, сэр, вы о чем?

— Я о Непале. А вы что подумали?

— Всё, что угодно, только не… Мы на работе, сэр. — «Шутит, притворяется, маскируется?» — подумал Сол, и сказал то, что ему сразу пришло в голову, когда он увидел Бонда:

— Ну и ладно. Думайте, что угодно, только ответьте, пожалуйства, на мой простой вопрос.

— Нам не повезло с погодой, было и трудно, и опасно. Пришлось долго ждать в последнем лагере, а потом, к сожалению, спуститься. Но мы живы и не покалечились. А вы неспроста заговорили об этом. Неужели хотите начать? Я к вашим услугам, — Бонд встал и раскланялся.

Сол засмеялся:

— Спасибо, голубчик. Я опоздал, мне о другом думать надо. А тебе… простите, мистер Бонд, вам придется слетать в гости к Тамар.

— Это которая жена тамошнего премьер-министра? Так она в своем новом амплуа и разговаривать со мной не будет.

— Правильно мыслите. Она будет, но нам этого не надо. Короче: у вас есть там друзья — альпинисты?

— Всё понял, сэр. Когда вылетать?

— Из моего кабинета прямо сейчас, но недалеко. Возвращайтесь в 12 и тогда будем решать. Ступайте, голубчик, мне надо побыть одному.

Выйдя из кабинета, Бонд поиграл бровями, пожал плечами, сказал секретарю «А новый-то…», похлопал обожженными на горном солнце веками и ушел. Через полчаса пришел Майк и, даже не здороваясь по своей привычке, спросил:

— Когда совещание, в 12? Будет сделано. Мне будет проще и привычнее, если вы ненадолго выйдете.

— Майк! — засмеялся Сол. — Ты ни с кем не здороваешься?

Майк непонимающе, как обиженный ребенок смотрел на трясущийся живот начальника. Потом сказал:

— А зачем, если и так всё понятно. Вы — большой начальник, я — маленький мальчик при вас. Работать я умею, прогоните — не обижусь. Ваш вопрос понятен без слов: 30–40 минут.

Но когда Сол вернулся, Майк прижал указательный палец к губам и помахал кистью правой руки: пойдем погуляем. Когда они вышли в маленький садик с тылу конторы, Майк прошептал:

— Телефон выключите. Спасибо. По этому аппаратику говорите только с женой и любовницей. Для дела я что-нибудь придумаю. Вас слушают, и очень старательно. Ни о чем конкретном с цифрами, именами, фактами, ну и… сами знаете, не маленький… Не смейтесь, за вами очень внимательно наблюдают…

— Погоди, дружок, я не понимаю…

— А что тут понимать? Вас слушает несколько очень толковых ребят. Не лишайте их удовольствия. Если я сегодня всё вычищу, завтра они поднимутся на ступеньку выше. Мне будет труднее, вам — опаснее. Я всех предупрежу и в 12 часов поболтаем вокруг дела. Прежде всего доставьте удовольствие тем стареньким политикам, которые вас вчера обрабатывали.

— Как, это они? Не может быть…

— Совершенно согласен, сэр. Но как сказал Мэрфи, то, что не может быть никогда, с вами обязательно случится. Я не советую, я настойчиво рекомендую: поболтаем минут двадцать-тридцать у вас в кабинете, а потом пойдем обедать. Только не в наш центр питания и наблюдения, а в любое кафе неподалеку. И каждый следующий раз — в другое кафе, ресторан… Сэр! Не смотрите на меня зверем, я не запл`ачу.

— Черт побери, они же всё давно знали и разговали со мной только для острастки и накачки.

— Нет, уважаемый господин Сол! Они прежде всего потешили себя и предпредили вас: «Мы умные, всесильные, не вздумайте водить нас за нос,» — ну и так далее.

* * *

В 12 часов сначала поговорили «очень серьезно» о предстоящей работе, потом поговорили об исчезновении Лолы и Дуди и о том, как их искать. Бонд добавил: если они живы и здоровы, а Майк сказал, что найти их труднее, чем иголку в стоге сена. Порадовались за Сару и Дани.

— Она еще не родила? — спросил курчавый. Лысый ответил, что по его сведениям двойня выйдет на свет божий в ближайшие дни..

Потом Сол спросил Бонда, как он себя после Гималаев чувствует и попросил побыстрее вернуться в рабочую форму, потому что новое задание он получит через неделю-другую.

— А почему Сара и Дани не возвращаются домой? — спросил Бонд. Майк показал ему кулак и прижал палец к губам, но лысый преспокойно ответил:

— Съемки только недавно закончились, а лететь с двойней в животе…

— А-а-а… — протянул неженатый Бонд, имитируя удивление и понимание.

Так и толкли воду в ступе, стараясь изо всех сил, что не всем легко давалось. А через 40 минут Сол сказал облегченно:

— Пойдемте обедать, господа шпионы, разведчики и контрразведчики.

Когда кончили говорить по делу и доедали десерт, Сол спросил:

— Бонд! А как тебя на самом деле зовут?

— Простите, сэр?

— Ну хорошо. Как тебя мама зовет?

— Простите, сэр, не понял?

Сол засмеялся: — Принято: как звала, когда ты был ребенком?

— Мой маленький.

— А папа?

— Бандит.

— Как?

— Вы правильно услышали, сэр. Вместе получается «маленький бандит». Хотя на самом деле я до 13 лет был маменькин сынок, а бандитом стал, когда на меня попробовали надавить… Это неприятная история, не хочу вспоминать. Но именно тогда я начал заниматься всякими и разными восточными драками.

— Почему драками? — спросил лысый, который даже быстро ходить не любил.

— Потому что «единоборство», «бои без правил» — это красивые слова. А свое место в стаде или на улице, где я тогда жил, добывают в драке.

— Бонд — мужчина видный, я видел его в зале, — вмешался в разговор Майк. — Это сейчас он такой невзрачный, потому что похудел килограмм на 10…

— На 15, — тихо сказал Бонд. — Было очень тяжко: холодно, голодно и страшно. И всё равно на будущий год опять попробуем. Не расспрашивайте меня больше, не надо. Поговорим лучше о Тамар. Я её давно знаю, ничего у меня с ней не было. И я не верю, что она вышла замуж из каких бы то ни было шпионских соображений. И я не понимаю, что нам там, в той стране, нужно и чем она может помочь.

 

29

— Друзья мои! Вопрос решается очень просто: покажем Саре и Дани небольшие отрывки, где вмонтированы кадры, снятые скрытой камерой, и те же отрывки без этих кадров, — предложил оператор вечером в тот день, когда режиссер раскрыл перед Сарой и Дани карты. Они сидели втроем — продюсер, режиссер и оператор — и думали, как убедить Сару.

— К сожалению, у нас нет ничего готового, нечего показывать, — вытянул вперед толстую нижнюю губу продюсер.

— Он прав, — сказал режиссер, почесывая в затылке. — Словами ничего не добьемся. Она умная женщина и не надо на неё давить авторитетами и деньгами. Пошли, у нас целая ночь впереди. А заплатить надо будет хорошо, оно того стоит.

В 12 часов в просмотровом зале Сара увидела, как ожили и потеплели сцены с участием Дани после перебивки махонькими кусочками, где не было ничего, кроме её, Сариного, лица, её глаз, а под конец — её большого живота. Дани сидел рядом и держал её за руку. Когда зажегся свет, Сара отсела подальше от Дани и попросила: «Ещё раз, пожалуйста.»

Режиссер и оператор переглянулись, продюсер спросил: «Всё?» Сара кивнула головой и отрицательно покачала Дани, который хотел было сесть с ней рядом. Погасили свет и услышали голос Сары:

— Не надо сравнивать. Только со мной.

В темноте не было видно, но режиссер, оператор и продюсер осторожно улыбнулись.

А потом Сара сказала:

— Ещё раз. И оставьте нас вдвоем. Дани! Сядь рядом.

Когда третий просмотр кончился, Дани хотел что-то сказать, но Сара закрыла ему рот рукой:

— Помолчи… Такой большой живот… Ладно… Договаривайся… Я только сейчас поняла… Их ведь кормить и поить надо… Дани, а ведь я красивая… Хочу домой, отдыхать. Ты сам с ними поговори… Я согласна даже бесплатно, но ты им этого не говори… Поторгуйся, любимый мой, если сможешь. Домой хочу, устала.

 

30

«Неделька» затянулась. Прошел месяц, другой. В один прекрасный день, когда Дуду рисовал, сидя на упавшем дереве метров на двадцать выше воды, а его девочки нежились голышом, подставляя кругленькие животики мягкому осеннему солнышку, по берегу озера нарочито небрежно прохаживался туда-сюда молодой парень, очень кого-то напоминающий. Через пару дней ближе к полудню тот же парень с некоторым недоумением на лице ходил вокруг опустевшего дома, где замечательно провели «Мюнхенские каникулы» «наши» и «ваши». В это время Дуду, Лиза и Катя сидели неподалеку в такси и ждали, пока стажер, а это был конечно он, уедет.

— Девочки! — сказал спокойно Дуду. — Нам придется ехать самым интересным и самым красивым путем. Давайте возьмем с собой только самое необходимое, чтобы легче было пересаживаться…

Умные девочки поняли, переглянулись, хихикнули совсем по-детски, а когда стажер окончательно удалился, вышли из машины и выбросили почти всё. Так же, как сделали их начальники совсем недавно. По дороге купили новые телефончики и очень долго на местных поездах ехали до Вены. Оттуда полетели в Гамбург, потом быстрым поездом во Франкфурт, из Франкфурта самолетом в Мадрид. Только тогда позволили себе отдохнуть 3 дня в деревушке под Мадридом. Девочкам это было совершенно необходимо. Лиза похудела, постройнела и носила хорошо заметный животик впереди себя. А Катя сильно поправилась, округлилась и её живот неопытный мужчина вполне мог принять за излишнюю полноту. Обе страшно радовались своей беременности, своему Дуду и ни разу не пожаловались. Из Мадрида отправились в «маленький замок» по железной дороге. Когда, наконец, такси доставило их «домой», оказалось, что папа и две мамы уехали отдыхать и вернутся через неделю.

— Вот и хорошо, — сказала Лиза, — Помоемся, покушаем немножко и поспим. Мы с моим маленьким устали. — Она нежно погладила свой живот и вдруг охнула: — Дуду, Катя! Он там что, танцует или зарядку делает?

— И мой тоже, — удивленно сказала Катя.

— Девочки! Почему вы решили, что будет мальчик?

— Не будет, а есть, любимый наш! — Хором пропели беременные шпионки. — Но если ты этому не рад, мы родим тебе девочек.

Несколько дней все трое с превеликим удовольствием отдыхали, бродили по окрестностям, изучали великолепную библиотеку. Но вот на четвертый, а может быть пятый день во время завтрака Лиза объявила:

— Сейчас пойдем навестить нашу акушерку.

— Зачем, — удивился Дуду. — Ещё рано.

— А ты можешь не ходить. Поезжай в город, купи себе мольберт, краски — ну, всё, что хочешь. А заодно продукты. Вот ключи, возьми машину, к которой ключи подходят. И не торопись. Помни, мы дома, а ты — наш самый… — Лиза посмотрела на Катю, и Катя закончила:

— Единственный!

Акушерка обрадовалась, улыбнулась и спросила:

— Будете обедать, или поговорить?

— Сначала обедать, а потом поговорить, — сказала Лиза. Но Катя не согласилась:

— Лучше сначала поговорить.

Акушерке было лет 60–65, она еще работала.

— Тогда покажитесь, вы же за этим пришли?

Девочки «показались». Акушерка прошептала: «Двадцать пять, двадцать шесть, может быть двадцать…» — замолчала и удивленно посмотрела на Лизу:

— Вы что, в один день? Как твои мамы?

Лиза обняла Катю и сказала, чрезвычайно довольная:

— Да, в один день, как мамы. Двадцать семь недель. И любимый наш здесь с нами. Мы придем к тебе в гости, матушка. Только сначала попросим тебя от себя и от наших мальчиков…

— Или девочек, — сказала Катя.

— … или девочек, — согласилась Лиза. — Сделай так, чтобы у наших детей было две мамы, как у меня.

— Мы обязательно родим в один день. А ты нам ничего не скажешь, никого не покажешь, чтобы мы любили их одинаково, как своих детей, — согласно кивала головой Катя.

— А нашего Дуду мы не пустим, пока не придет время. — Лиза положила руку старой акушерки на свой живот и сказала: — Мы тебя не забудем.

 

31

Прилетев, Бонд нашел клуб альпинистов и постарался вести себя спокойно и открыто. Он был уверен, что Тамар сама его найдет. Но ошибся, потому что у Тамар были теперь совершенно другие интересы. Шпионское прошлое спряталось в тумане, живот стал большим и тяжелым, а серенькая дождливая погода не располагала к длительным прогулкам. Пришлось Бонду поработать ищейкой и «совершенно случайно» столкнуться с Тамар нос к носу в старом парке, заваленном палой листвой. Тамар удивилась, но не очень:

— Вот уж не думала, что меня удостоят такой чести и ко мне приедет сам Николо Бонди!

Бонд даже вздрогнул, что с ним давно не случалось:

— Здравствуй, дорогая! Я действительно прилетел не только как известный альпинист по приглашению здешнего клуба, но и как…

— Перестань. Я ведь и вправду рада тебя видеть. С тобой будет проще разговаривать.

Бонд несколько секунд молча смотрел на Тамар, покачал головой в сторону ее живота, спросил «когда», получил ответ «скоро». Еще помолчал и спросил «откуда ты знаешь, как меня зовут», на что Тамар ответила, «а разве это государственная тайна». После этого умная Тамар сказала:

— Бонд! Я тебя знаю давно. Не ходи вокруг да около. Тебя прислали напомнить мне кое о чем, а может быть даже пригрозить?

— Второго не было.

— Уже приятно. Я не прячусь, я тебе оставлю свой телефон, мы можем встречаться и разговаривать совершенно свободно. В этой стране таких, как я, не охраняют.

— О чем ты, Тамар? Не обижай меня…

— Перестань. Я сегодня же расскажу про тебя Роберту. Когда вернешься домой, передай этим бодрым старичкам, что ничего не получится. Если не боишься, проводи меня домой. Знаешь, Бонд! Это так странно: тебя я знаю больше трех лет и не более, чем хорошо знакома. А его я знаю меньше года и всю жизнь.

— Я тебе завидую. Будь счастлива. Я тебя провожу… А твой премьер-министр не ревнив?

Поздно вечером Тамар рассказала про Бонда мужу. Роберт не удивился, не возмутился, не рассердился.

— Это нормально. Они, эти старые политики, посылают мне привет и наилучшие пожелания. И говорят, что хотят и дальше поддерживать добрые отношения. Они, конечно, попробуют просить тебя повлиять на меня, разузнать, посоветовать, «подсказать». Ну и бог с ними. Пусть их… Как ты себя чувствуешь? Малыш не бунтует?

— Малыш, слава богу бунтует, как ему и положено. Роберт, что мне делать?

— Как его зовут?

— Ребенка пока никак. А Бонда — Николо Бонди, но этого никто не знает, — засмеялась Тамар. — Я узнала случайно от его школьного товарища.

— Вот и хорошо. Давай мы его нейтрализуем самым простым способом…

— Прогоним, женим, может быть — уничтожим?

— Нет, Тамар, нет, дорогая моя. Мы пригласим в гости Николо Бонди, и пусть он попробует отказаться.

— Я не знаю, как его найти.

— Через клуб альпинистов. И хватит о нем.

Роберт закрыл глаза и сказал очень тихо: — Ты такая красивая!

— Особенно в профиль, — улыбнулась Тамар и обняла его.

— Нам ничего нельзя? Мой мужчина немножечко зашевелился.

— Мне ничего нельзя, тебе — всё можно. Я тебя поласкаю немножечко; скажи, когда будет невтерпёж.

* * *

Когда Бонд пришел с докладом, Сол не узнал его:

— Что случилось? Потолстел, похорошел. Но это не знаменитый шпион-одиночка, это — герой-любовник. Кто посмел обидеть… Ладно, не хмурься, садись поближе, рассказывай.

Бонд молчал. Сол его не торопил. Попили водички. Секретарь принес на подпись бумаги, вежливо сдержал удивление, вышел. Бонд молчал.

— Ладно, я буду спрашивать, а ты кивай головой. Видел Тамар? Разговаривал с ней? Как она выглядит за несколько недель до родов? — Понятно, хорошо выглядит. Красивая? Счастливая? Спокойная? Тогда что плохо, Бонд?

— Мне пора на пенсию, они меня переиграли…

— Не понял, — потряс головой Сол. — Кто сумел переиграть Бонда?

— Они сами мне рассказали, что я должен делать, чего хотят наши старички…

— Кто это «они»?

— Роберт и Тамар, премьер-министр и его жена. Пригласили меня к себе домой, представили другим гостям, другому гостю по имени Герман, как Николо Бонди…

— Это твое настоящее имя? Я не знал…

— А Тамар знала. Мы поужинали, немножко выпили хорошего вина. Герман оказался альпинистом, правда невысокого уровня. Поговорили обо всем на свете, кроме политики и шпионажа. А под конец Роберт говорит: «В следующий раз приезжайте прямо ко мне, минуя Тамар. Считайте, что я ваш резидент в этой стране. Я буду скорее всего занят, но Герман всегда найдет время для вас. А Тамар давайте оставим в покое. Этот ребенок — не последний, Тамар хочет двоих. Правда, Тамар?

— Нет, троих.

— Я так и хотел сказать: ещё двоих.

Бонд грустно улыбнулся, посмотрел в глаза Солу и сказал:

— Старики наши конечно молодцы. Но там нам делать нечего.

— Откуда такая уверенность?

— Мне показалось, что они ничего не прячут. Полная открытость общества и правительства. И живут они хорошо, спокойно. Может быть, я ошибаюсь и у Роберта есть кое-что «не для печати». В таком случае он великий актер и никакая разведка не поможет. А Тамар надо оставить в покое. Она и захочет, ничем помочь не сможет. Потому что Роберт секреты домой не носит и Тамар от политики оберегает. Он ведь знает о её шпионском прошлом, сам мне сказал.

— Бонд! — весело сказал Сол. — Красота какая! Еще немножко и нам, шпионам, делать будет нечего. Представляешь: безработный шпион ищет любую работу, желательно — по специальности. Ты-то что тогда делать будешь? В актеры пойдешь, как Дани?

— Зачем, я к шерпам поеду, там буду жить. Сол! Грустно мне. Пошли меня куда-нибудь подальше, где я еще не бывал и меня никто не знает. А то ведь я женюсь и нормальным стану.

— Ну-ну, — только и сказал толстенький мужичок по имени Сол.

* * *

Когда Бонд ушел. Сол выглянул из кабинета и сказал секретарю: «Меня ни для кого нет.» «Даже для…» — только и успел сказать секретарь, потому что Сол нахмурился, оборвал его: «Для них — в первую очередь», — и скрылся в кабинете. Через секунду приотворил дверь и извинился: «Скажу, когда я снова буду.» Потом сел в кресло, закрыл глаза, успокоился, задумался. Что он скажет господам политикам, когда его вызовут «наверх»? А его обязательно вызовут, и очень скоро. Они очень нетерпеливы, эти седовласые юноши, до конца жизни играющие в умудренных жизненным опытом руководителей страны. А ведь Роберт просит по сути дела о самых простых вещах… Хотя именно такие простые вещи очень трудно понять и принять… Почему? Что нам там нужно? Зачем нам понадобилось влезать в личную жизнь и его, Роберта, и его страны?… Господи! Как я сразу не понял: Бонд не провалился, он принес нам привет и добрые пожелания: уважайте и уважаемы будете!

Сол задремал и опять увидел, как совсем недавно, большой круглый стол в большой комнате без окон, за которым сидели и беседовали несколько человек разного возраста. Сол очень быстро понял, что совещание только что кончилось и самое главное ему не показали. Но то, что он услышал, очень его удивило и обрадовало — если такое во сне возможно.

— А этот Бонд, Николо Бонди, проделал замечательную работу, — сказал очень старый чернокожий мужчина с белоснежной головой.

— Да, пожалуй лучше сыграть было трудно, — согласилась огненно-рыжая немолодая женщина, странно напоминающая Голду Меир.

— Ну, а Роберт… Роберт всегда был молодец. Умеет смотреть вперед, — сказал стоящий спиной к Солу высокий артистичный мужчина. — Мне то что теперь делать? Мирка родила, из мира кино я непременно уйду, Дани и Сара меня заменят…

— Малыши Саре не помешают? — спросила «Голда Меир».

Чернокожий мужчина засмеялся:

— Что ты говоришь, дорогая! Как могут дети помешать ей делать то, что она хочет и должна делать?!

Все надолго устало замолчали. Пора расходиться. Когда все встали и неторопливо пошли к выходу, маленький, коренастый, очень немолодой китаец сказал очень напевно и задумчиво:

— А «наши» и «ваши» для нас потеряны. Жаль, хорошие ребята.

— Ну что ты, Ван! Это же мечта наша: «Шпионы всего мира! Объединяйтесь!»

— Кто это сказал? — удивленно пробормотал Ван.

— Карл Маркс, — засмеялся старый человек, равно похожий и на еврея, и на араба, и на итальянца, в недалеком прошлом знаменитый английский шпион.