«Я ПРИДУ».

Благодаря тому, что я как раз писал эссе по политологии, я заметил сообщение сразу. Оно всплыло вверху экрана тапета. И все, мне стало не до тоталитарного режима Третьей эпохи. Губы растянулись в улыбке, я закрыл файл с эссе и напечатал ответ: «Жду не дождусь». Чат мигнул, тем самым подтвердив, что сообщение доставлено и прочитано. Правда, Мэйс не желала дальше общаться.

Так я и знал, синеглазка. Конечно же, ты придешь. Потому что такие, как ты, очень не любят оставаться в долгу. Для этого Мэйс слишком гордая. Как и для того, чтобы признать, что ей интересно, — вряд ли она часто бывает на вечеринках, а тем более на тех, что устраивают въерхи. Если вообще бывает. Калейдоскопница живет в Пятнадцатом круге — это то немногое, что удалось почерпнуть из ее досье, но на вечеринке я выясню у нее всю правду. Мэйс придется рассказать мне, откуда у нее те чудовищные синяки на спине. А потом как следует повеселиться. Интересно, у нее достаточно зажило колено, чтобы танцевать?

Тапет завибрировал — еще одно сообщение мигнуло вверху экрана, но оно оказалось вовсе не от героини моих фантазий, а от отца: «Лайтнер, зайди в мой кабинет. Немедленно». Хорошее настроение будто смыло волной: отец крайне редко отправлял мне сообщения. И еще реже приглашал к себе в кабинет. Он даже нотации мне читал за завтраком! В другое время мы виделись с ним лишь на приемах, на которых должна была обязательно присутствовать вся семья К’ярдов, или когда случалось что-то из ряда вон. По меркам отца, естественно.

Последний раз это было в выпускном классе, когда я разбил новенький эйрлат. Столкнулся с каким-то придурком, но журналисты написали, что я был пьян. Отец в свойственной ему манере, не повышая ни голоса, ни температуры ледяных интонаций, рассказывал, как важно прикрывать свои слабости и не выносить их на всеобщее обозрение. Я тогда спросил, какие слабости прикрывает он, и на этом наш разговор был закончен. Интересно, что случилось на сей раз?

Я бросил тапет на стол и направился к отцу. Немедленно означало минут через десять, потому что его кабинет находился в центральной части дома, а моя комната — в левом крыле. По спине пробежал холодок, когда в голову пришло, что он каким-то образом узнал про океан. Едх! Но откуда? Хар меня не выдаст, а после того разговора с отцом я действительно научился прикрывать свою жизнь и то, что по сегодняшний день оставалось моей отдушиной. Тем не менее других вариантов, для чего Диггхард К’ярд решил потратить свое драгоценное время на собственного наследника, у меня не было, поэтому с каждым шагом настроение от паршивого делалось еще паршивее, а в конце моего пути стало хуже некуда.

Кабинет отца располагался на втором этаже. Этим коридором я пользовался по большим праздникам, потому что была вероятность столкнуться с отцом, и всякий раз удивлялся сходству со старыми корпусами Кэйпдора. Здесь все было в классическом стиле: изогнутые светильники, темный мрамор и доспехи воинов Второй эпохи. Вроде как жутко дорогие, но из-за них возникало ощущение, что ты не в доме, а в музее. В детстве они мне нравились, сейчас же казались перебором. Мама хотела сама заниматься дизайном, но отец все решил по-своему и пригласил специалистов, с которыми предварительно долго общался. Специалисты, видимо, решили подчеркнуть отцовские вкусы. Хорошо, что моей комнаты они не коснулись: там все минималистично и удобно, на остальное мне по большому счету наплевать.

Я остановился возле массивной деревянной двери и, повернув тяжелую бронзовую ручку, вошел в кабинет правителя Ландорхорна. Стол отца стоял аккурат напротив двери, и наши взгляды тут же встретились. По лицу Диггхарда К’ярда было сложно понять, о чем он думает и какие чувства испытывает.

— Рад, что ты пришел, Лайтнер, — заявил отец тем тоном, каким общался с журналистами или вещал с экранов тапетов.

Словно мне пришлось ехать с другого конца города и как будто у меня был выбор. Приписка «немедленно» означала, что от меня просто так не отстанут.

— Зачем я здесь?

— Присаживайся. — Он указал в кресло напротив. — Я просто хочу с тобой поговорить.

А вот это что-то новенькое! Поговорить? Без чтения нотаций? Хм. Ему действительно удалось меня удивить. Я опустился в предложенное кресло: чем скорее узнаю, для чего я здесь, тем лучше.

— Ты мой старший сын, — начал отец, облокотившись о стол и соединив кончики пальцев. — Мой наследник. Поэтому в отличие от Джуборо к тебе всегда будет повышенное внимание. И повышенные требования. От тебя всегда будут ждать большего. Быть первым, быть лучшим. Всегда и во всем.

Он устало вздохнул, и я почти поверил. Интересно, он сам эту речь писал или его секретарь? И сколько он ее разучивал? Я слушал, но внутри уже зрело раздражение: все-таки без морализаторства не обошлось.

— Все будут тобой восхищаться и в то же время в тайне надеяться, что ты оступишься. Ошибешься. И эта ошибка — всего одна, Лайтнер, ошибка — будет стоить всей твоей репутации, всех достижений, а возможно, и твоего будущего. Равно как и репутации нашей семьи.

— К чему все это? — поинтересовался я, не проникшись всей важностью момента.

Отец прикрыл глаза, и я подумал, что сейчас он снова взорвется, но нет. Когда он снова на меня посмотрел, в его взгляде читалась только задумчивость.

— До меня дошли слухи, что ты спас человека.

Мои брови поползли вверх.

— Что?

А вот брови отца сошлись на переносице, все-таки выдавая раздражение.

— Девочку, которая учится в Кэйпдоре по гранту от «Калейдоскопа». Вирна Мэйс. Совсем недавно ты помог ей добраться до медпункта, где ей смогли оказать своевременную медицинскую помощь.

— Откуда ты об этом знаешь?!

— Я знаю обо всем, что касается тебя, Лайтнер.

Такой ответ меня не устроил.

— Откуда?

— Некоторые твои друзья достаточно благоразумны, к тому же любят тебя и заботятся о тебе.

И достаточно надры, чтобы шпионить за мной! Ромина. Никто другой бы не пошел на такое. Никто бы не осмелился. Кроме нее. Хотя чего-то подобного можно было ждать после нашего последнего разговора, когда она пыталась защитить свою идиотку подружку, — догадаться, по чьей инициативе та сбила Вирну, труда не составило. И это после того, как я сказал, чтобы девчонку не трогали.

Ромина просила не разрушать нашу дружбу из-за маленького недоразумения. Я же ответил, что не считаю собственные слова недоразумением и если кто-то страдает избирательной глухотой, то все равно будет отвечать за свои действия. Так что о дружбе она может забыть. А если хоть кто-нибудь навредит Вирне Мэйс, то будет иметь дело со мной. Она и не навредила Вирне, зато подгадила мне.

— Понимаешь, Лайтнер, — вклинился в мои мысли голос отца, который терпеливо объяснял мне простые истины, — помогать людям у всех на виду — это прекрасно и работает на имидж. Тем более помощь калейдоскопнице, девочке, лучшей из… тех, что у них есть. Я сам делаю крупные взносы в фонд лотереи. Но не нужно слишком усердствовать. К примеру, с восстановлением ты погорячился.

Я сжал кулаки, вновь вспоминая спину Вирны.

— Она была ранена.

— И доктор оказал ей помощь, — сдержанно улыбнулся отец. В его случае это были слегка приподнятые уголки губ. Обычно такая улыбка доставалась исключительно видеооператорам, она выставляла его с лучшей стороны. — Но твоя помощь этой бедной девочке гораздо серьезнее. Я считаю, что ты поступил правильно, сын.

Сказать, что я удивился, — значит ничего не сказать. Сколько себя помню, отец никогда меня не хвалил. Даже в детстве. Он всегда был чем-то недоволен, поэтому раньше я готов был на многое, если не на все, лишь бы услышать эти слова. Но сейчас они вызывали только одно — желание понять, где я свернул не туда.

— Но не когда пригласил ее на вечеринку. Одно дело помогать людям, чтобы показать всем свою лояльность, совсем другое — путаться со всяким сбродом.

А вот это было уже больше похоже на правду. Вот оно, настоящее лицо Диггхарда К’ярда, считающего, что он может указывать мне, что делать и с кем общаться. Ладно, Ромина. Завтра мы снова поговорим. Я до хруста в костяшках сжал кулаки, чтобы удержать рвущуюся с ладоней силу. Захотелось ударить в стол, разнести его в щепки. Я едва удержался от того, чтобы выпустить на поверхность тихую ярость, волной поднимавшуюся в груди. Она клокотала и требовала выхода.

— Благодарю за совет, — процедил я сквозь зубы. — И за то, что открываешь мне глаза на некоторых «друзей».

Глаза отца сверкнули красным, как в зеркале, отражая нарастающий во мне гнев.

— Я предпочитаю сам решать, с кем мне «путаться», а с кем нет. Например, того, кто на тебя шпионит, я точно вышвырну из своего окружения.

Подобие снисходительности полностью исчезло с лица Диггхарда К’ярда, черты заострились, губы сжались в тонкую нитку, а ноздри гневно раздулись.

— Видимо, ты еще недостаточно благоразумен, Лайтнер, чтобы принимать правильные решения.

— Чтобы поступать так, как того хочешь ты, — перебил его я. — Ты это хотел сказать?

— Я забочусь о твоем будущем, — процедил отец. — И о нашей семье.

Ага! О семье, как же. Я резко поднялся, не желая дальше участвовать в этом фарсе, и бросил:

— Позаботься лучше о себе.

Но не успел сделать и шага — в меня ударило силой, и рефлекторно я выставил щит. Его снесло почти сразу, как хлипкую лодку из древности ураганом. В голове будто что-то взорвалось, все тело от макушки до пят прошило нестерпимой болью. Нестерпимой и бесконечной, заставляющей рычать и царапать пол с одной только мыслью — чтобы все это прекратилось. Волны боли накатывали вновь и вновь, стирая грань между реальностью и агонией. Пока все так же резко не закончилось.

Я очнулся на полу отцовского кабинета и чувствовал себя так, будто мои внутренности пытались вывернуть наизнанку. В груди горело, по спине струился пот, в висках громыхал пульс, а во рту чувствовался железный привкус крови: наверное, прокусил щеку изнутри, когда пытался не заорать от отцовской демонстрации силы и безграничной власти. Едх! Мне хотелось верить, что я продержался хотя бы минуту, но особой надежды на это не было. Отец показал, что все мои щиты ничто перед его мощью. Показал и доказал. Едхов сын!

Напряжение, сковывающее тело, не отпустило меня, даже когда я поднялся и посмотрел отцу в глаза.

— Я не желаю, чтобы тебя видели рядом со всяким сбродом. Ни с той девчонкой, ни с кем-либо ей подобным. Не заставляй меня идти на крайние меры. Все понятно?

Я вылетел из кабинета, хотя после такой атаки по-прежнему чувствовал себя будто после «Верхней петли» — самого жуткого аттракциона, на котором прокатился в детстве. Меня качало, ужин просился наружу. Так же паршиво и муторно было на душе. Хотелось врезать по стене, пустить импульс, чтобы расколошматить ближайший уродливый доспех, а заодно с ним развалить весь дом. Едх! Едх-едх-едх! Окружение ему мое не угодило. А с каким пафосом он заявил, что все обо мне знает!

— Ты ничего обо мне не знаешь! — прошипел я, широким шагом возвращаясь в свою комнату лишь для того, чтобы забрать тапет и ключи от эйрлата.

Ярость все еще бурлила во мне, когда я запрыгнул в машину, чтобы спустя полчаса оказаться у океана. Даже сейчас мне хотелось разрушить дорогу, по которой я сюда добрался, или вон ту скалу. Ударить по камню всей мощью силы и наблюдать, как рыболовной сетью расходятся трещины.

Несмотря на позднее время, в лачуге Зорда горел тусклый свет. Моему появлению он не удивился, по его лицу всегда сложно сказать, что этот парень испытывает. Я плачу немалые деньги, он выдает необходимое снаряжение. Без лишних слов, на остальное плевать. Большинство людей так и относятся к въерхам — стараются угодить. По крайней мере, из тех, что я видел. Мы не друзья, но я не отношу к сброду человека, который помогает мне.

Океан опасен. Ночью вдвойне, потому что течения гораздо более сильные. Он убийственно опасен. Особенно для въерхов. Потому что в воде мы не можем использовать собственную силу, подпитываемую лишь сушей. В море любой въерх с человеком на равных. Окунувшись практически в ледяную воду (гидрокостюм от холода почти не спасал), я даже не мог пустить по телу импульс, чтобы согреться. Пришлось разогреваться большими гребками, направляясь в сторону мыса. Туда, где волны в разы сильнее.

Оседлать одну из них когда-то казалось сложной задачей. Я падал с доски бесчисленное множество раз, отплевывался, сражался с течением, но шел вперед. Брал волну за волной. Вначале это было просто глупое желание доказать себе, что я крут. Что могу. Но потом это перестало быть соревнованием. Стало медитацией. И моей силой, никак не связанной с тем, что дана мне с рождения. Никому не позволю собой управлять.

Под водой мелькнула светлая тень, и я улыбнулся. Впрочем, нарастающий рев однозначно намекал, что кое-кто недоволен.

— Не бузи, Эн. Я все равно возьму эти волны, ты же знаешь.

Можно было не говорить вслух: каким-то образом тот, кто сейчас шел подо мной, понимал не только наш язык, но и мысли. Каким — мне еще только предстояло выяснить. Доска взрезала темную волну, и я оказался внутри водяного вихря. Проскользил в сторону, оставляя за спиной грохочущую глыбу волны. Она попыталась меня раздавить, но у нее ничего не получилось. Никому не позволю диктовать себе условия. За волной последовала еще одна, и следующая, и следующая… Буду тем, кем хочу, и с кем хочу!

Я потерял им счет, когда спустя время пришла по-настоящему гигантская волна. Из тех, что обещают поглотить тебя. Она набирала обороты, накачивая черную воду, словно гигантским насосом. Можно было пропустить это чудовище, увернуться и посмотреть, как она разобьется о сточенный угол мыса. Спасовать. Как я сегодня спасовал перед отцом.

Я поправил съехавшую маску, оттолкнулся от доски и взлетел на волну, позволяя стремительной и неумолимой лавине нести себя. Вперед. Только вперед. Монстр дышит мне в спину. Рычит и кричит вдогонку, что растерзает при первой возможности. Вода над головой накроет целиком и потащит на дно. А течение подхватит, проглотит и отправит во тьму. Туда, где нет силы. Нет воздуха. Нет жизни.

Волна настолько высока и сильна, что в конце я едва не соскальзываю, неудачно пригнувшись. Вдох. Выдох. И я вырываюсь из мертвой петли. Победа! Гигантская волна сомкнулась за моей спиной, недовольно прогрохотала и разбилась о берег, разбрасывая бесчисленное множество брызг. А я остановился, пытаясь отдышаться и унять дрожь в пальцах и глядя на вспорхнувшую на миг над водой белую тень, стремительно ушедшую в черную воду.

Недовольство. Я чувствую недовольство и глухое раздражение, но не могу понять, чье оно — того, кто сейчас стремительно уходит на глубину, считая мой поступок безрассудством, или мое собственное. «Не злись, Эн», — говорю в пустоту. Точнее, мне всегда кажется, что я говорю в пустоту, но я всегда получаю ответ. Вот и сейчас над водой мелькает знакомый массивный хвост, который спустя мгновение сливается с пеной. Напоследок легонько зацепив меня им, будто бы на прощание, Эн уходит в океан. Теперь уже окончательно.

И мне тоже пора возвращаться. Подхватывая доску, иду к домику Зорда. Что ж, отец, этот раунд за тобой. Но следующий мы сыграем на моем поле и по моим правилам. Я не просто пойду с Вирной на вечеринку — если понадобится, я приведу ее на домашний ужин. Посмотрим, что ты скажешь тогда.