У ПЛАТЬЯ БЫЛ ТОЛЬКО один недостаток: оно было летним. То есть на то самое время, когда на Ландорхорн опускается жара и открытое плечо не смотрится странно. Второе украшал рукав, напоминающий крыло бабочки, тонкий поясок подчеркивал талию, а раскрывающаяся воланом юбка на ладонь выше колен — ноги. Своих ног я никогда не стеснялась, правда, возникло непредвиденное обстоятельство — туфли. Размер у меня был меньше, чем у сестры Алетты, и по всему выходило, что идти придется в кроссовках. Что, впрочем, меня совсем не смущало.

От неудобного сидения затекло все что можно, поэтому я чуть-чуть подвигала плечами.

— Сиди тихо! — тут же зарычала Алетта. — Ты же не хочешь, чтобы я нарисовала тебе стрелки на пол-лица.

— Не хочу.

Честно говоря, я вообще не хотела их рисовать, но подруга настояла. Сказала, что надо подчеркнуть глаза или губы, а лучше и то и другое. Представив, как я буду смотреться со своими красными волосами и такой же помадой, выбрала меньшее зло. Ну, как мне тогда казалось: краситься я не умела и не любила. Начать с того, что у меня не было на это времени, да и денег на лишнюю косметику тоже не было.

— Ну, в общем, все. Готово! — Подруга отложила подводку и развернула меня к зеркалу.

Глаза действительно стали больше и выразительнее, но гораздо больше оживляли лицо выровненные по форме и подведенные брови. За то время, пока подруга их мне выщипывала, я вспомнила столько неприличных слов, сколько не вспоминала уже очень давно.

— Ну как? Нравится?

— Ага, — сказала я и сунула руки между коленями. Непривычно голыми (ох уж эти платья). — Да. Спасибо большое.

Собранные в хвост волосы, чуть завитые на концах, подчеркнули скулы, заострили подбородок и сделали из меня не просто синеглазку, но еще и большеглазку. Собственно, эффекта мы добились: глаза у меня на лице действительно стали выделяться.

— Ну тогда выдвигаемся, — сообщила Алетта, глаза у нее при этом возбужденно блестели.

Ехать нам предстояло, как выяснилось, в Четвертый круг. К’ярд сбросил адрес только сегодня после занятий, до последнего молчал — видимо, рассчитывал, что я первой ему напишу. «45-138, Лейагре-авеню», — пришло мне на тапет, когда мы с Алеттой уже выходили через главные ворота Кэйпдора. И следом раздраженное: «Не опаздывай».

Хозяин вечеринки, судя по количеству квартир, жил в одной из тех высоток, где предпочтение отдается не количеству жильцов, а качеству жилья. Впрочем, номер квартиры — 45 — еще мог означать то, что у него крохотная каморка где-то на первом этаже многоквартирной высотки. В Четвертом круге, ага.

— Ты чего ухмыляешься? — поинтересовалась Летта, открывая шкаф.

Сама она не постеснялась яркой помады и очень короткого, облегающего ярко-зеленого платья, подчеркивающего все изгибы ее фигуры. Волосы подруга уложила каким-то гелем, из-за чего они густой волной мокрых волнушек (как после купания) облегали ее лицо, а еще, в отличие от меня, она была в туфлях. На такой высоченной шпильке, что разом стала выше меня на полголовы.

— Да так, задумалась… — Я махнула рукой.

Спальня у нее была немногим больше моей, но мне показалась гораздо более… девчачьей, что ли. Тут и там висели старенькие голографические постеры популярных групп, часть из которых уже шла рябью от времени (заряда в самоклеящемся значке, который выдавали на кассе супермаркета за крупные покупки, обычно хватало от года до двух). У нее даже туалетный столик был, где валялись расчески, косметичка и потертый флакончик туалетной воды. Из которого она на меня сейчас брызнула, и я не успела увернуться.

— Ай! Что ты делаешь?!

— Придаю тебе пикантный аромат. — Летта хмыкнула. — Мелианской нареллы.

Нарелла — безумно красивый цветок, раскрывающийся десятком фиолетовых соцветий. Стоит сумасшедших денег.

— Сильно сомневаюсь, что там действительно экстракт мелианской нареллы.

— Если верить этикетке, так и есть.

— Я не верю этикеткам.

— Да ты вообще ничему не веришь, — фыркнула Лэйс. Ой. Я вдруг поняла, что мысленно назвала подругу именем сестры, и решительно поднялась.

— Идем.

— Идем. — Она кивнула. — А то я уже начала думать, что мне силком придется тебя тащить.

В общем, да. От предстоящего у меня холодели ладони, а по телу пробегала мелкая дрожь. Если вчера или утром эта вечеринка еще казалась далекой и нереальной, то сейчас у меня сводило желудок, зубы и, вообще, сводило меня всю.

— Слушай, ну ты чего? — возмутилась Алетта, когда мы вышли из квартиры и направились к лестнице (лифт, как она сказала, поломался неделю назад, и теперь все жители семнадцатиэтажки в производственном районе занимались дополнительной физподготовкой два-три раза в день). — Не съест же он тебя! Ты, главное, к сладкому не переходи, пока не будешь уверена, что он серьезно на тебя запал. И поменьше характер показывай, улыбайся там… комплименты ему говори, парни это любят…

Я потерла стремительно холодеющие ладони друг о друга, застегнула куртку так резко, что чуть не прихватила кусочек платья. Подруга покосилась на меня.

— Ладно, хотя бы просто улыбайся. А вот когда он тебя поцелует…

— Я еще ни разу не целовалась.

— Что?!

— Я еще ни разу не целовалась, — повторила я и вцепилась в перила, как будто они могли мне помочь.

Алетта присвистнула:

— Подруга! Ты это, едховы почки, серьезно?

Наверное, я зря это сказала, поэтому отлепиться от перил получилось легко. И даже придать своему голосу привычные беззаботно-прохладные интонации.

— Более чем.

Не дожидаясь ответа, начинаю спускаться по лестнице. Алетта идет за мной. Ее каблуки звонко цокают по ступенькам, смешанные ароматы подъезда напоминают то о подгорелой лапше быстрого приготовления, то о чем-то, что остается за дверями уборной, а вместе это образует такую убийственную смесь, что у меня начинает кружиться голова и першит горло. Впрочем, скоро я понимаю почему: окна на лестнице распахнуты настежь, и, видимо, это те самые запахи, от которых слезятся глаза. «Мелианская нарелла» их дополняет идеально.

— Тьфу, — говорит Алетта, когда мы выходим на улицу, и прикрывает лицо надушенным шарфом. А потом добавляет: — Ну ты даешь.

У меня шарфа нет, поэтому приходится дышать тем, что есть, и, когда мы оказываемся на платформе, уносящей нас из вони Пятнадцатого промышленного, я с облегчением вздыхаю. Может, Пятнадцатый приморский и не самый благополучный, а если так подумать, еще и опасный, но, по крайней мере, там можно дышать полной грудью.

— Так это… он будет у тебя первым? — Подруга смотрит мне в глаза.

Я молчу.

— Ну, в общем, считай, что тебе повезло. Мой первый зажал меня на школьной вечеринке, на которой воняло немногим лучше, чем от них. — Мотнув головой в сторону дымящих труб, окутавших весь район смогом, она усмехается. — В общем-то, у него была довольно смазливая мордашка, поэтому я в итоге не устояла… — Алетта махнула рукой.

— Что это вообще такое? — пытаюсь я сменить тему.

Она непонимающе на меня смотрит.

— Я имею в виду, что за запах.

— А… это Ландорхорнский химкомбинат. Иногда нам везет, и ветер дует в другую сторону, а иногда как сегодня. У меня там папаша работает, — ухмыляется она. — Говорит, заходишь в цех и с ходу понимаешь, что там что-то сдохло. У них даже шутка такая есть: если кто-то сдохнет на рабочем месте, никто не заметит и через два дня.

Очень смешно, да.

— Собственно, мне повезло, что у меня есть мозги. — Она постучала себя по голове. — Поэтому я выберусь отсюда раньше, чем все это меня доконает. А может, если повезет, и еще раньше.

Алетта мне подмигнула. Не сразу, но до меня дошло.

— Так ты за этим собираешься на вечеринку?

— Нет, едх меня подери, за красивыми глазами друга твоего К’ярда. Думаешь, я не понимаю, что мне мало чего светит, если сидеть на попе ровно? Да даже если я выучусь, выше головы не прыгнешь, никто не посадит меня на руководящую должность. Но сестра говорила, что у них девчонка с работы спуталась с въерхом. Въерх довольно богатый, на руках ее носит, шмотье покупает, недавно эйрлат и квартиру в Четвертом подарил. Два дня в неделю он к ней ездит, все остальное время она сама себе предоставлена. Работать опять же не надо. В общем, как ни крути, одни плюсы.

Прежде чем я успеваю осознать сказанное, к нам подходит паренек. Ростом с меня, широченный в плечах. Его друг жмется у противоположного края платформы. Сразу видно, кто из них главный.

— Девчонки, куда это вы собрались такие красивые, а? — нахально интересуется он.

— Куда собрались, не твоего ума дело, — грубо отшивает Алетта.

Улыбка с лица парня тут же сбегает, уступив место раздражению. Впрочем, несмотря на позднее время, сегодня вечер перед выходными. Платформа основательно заполнена, и он, пробормотав себе под нас: «Надра», удаляется с высоко поднятой головой. Я смотрю ему вслед и думаю о том, что сказала Летта. Не на вечеринку. Она в Кэйпдор поступила исключительно за этим. И что самое смешное, я собираюсь действовать в точности так же.

— Опять киснешь? — спрашивает она, когда платформа останавливается в Четырнадцатом.

Здесь почище и дома повыше. Улицы шире, снимать здесь жилье могут себе позволить начальники смен или начинающие офисные сотрудники. Платформа снова трогается, я обращаю внимание, что те парни сошли.

— Не кисни, Вир. Понимаю, что рядом с К’ярдом нам надолго не удержаться, но тебе же надолго и не надо, правда?

Если бы можно было заткнуть уши, я бы заткнула, потому что каждое слово Летты раскаленным прутом вонзается в мысли. В мысли о том, что я собираюсь сделать.

— И даже с таким, как его дружок. Хорош, едхов красавчик! Но после того, как у тебя будет интрижка с К’ярдом, на тебя совсем по-другому посмотрят. Дело тебе говорю.

— Извини, мне сестра пишет, — вытаскиваю тапет раньше, чем она успевает продолжить, и утыкаюсь в него.

Пару минут Алетта безуспешно пытается изогнуть шею так, чтобы подсмотреть, что отображается на моем экране, потом обиженно отворачивается. С тапетом я не расстаюсь до конечной платформы и, только когда мы выходим, направляясь к ближайшей станции гусеницы, убираю его в сумку.

— Я бы и в Шестом не отказалась жить, — оглядываясь, Алетта поднимает вверх большой палец.

И тут до меня доходит кое-что еще. Вечеринка. Она уговаривала меня пойти на вечеринку только затем, чтобы я позвала ее с собой.

— Ты ведь никогда всерьез не считала, что К’ярд станет мне помогать, правда?

Эти слова заглушает ропот выходящей и входящей толпы, которая вносит нас в гусеницу. Я едва успеваю ухватиться за поручни, чтобы меня не прижало к стенке.

— С чего ты взяла? — бормочет Алетта, но отводит глаза, и я понимаю: правда.

На самом деле она тут ни при чем, я сама дура. И дело даже не в том, что я поверила в то, во что хотела верить больше всего, — в то, что он действительно мне поможет. Дело в том, что я поверила, что могу так поступить.

— Я не иду на вечеринку. — Слова срываются с губ в тот момент, когда гусеница трогается с места.

— Эй-эй-эй! Подруга! Не знаю, что ты там себе надумала…

— Ничего. Не могу я так поступить, Летта, и точка.

— Так — это как?!

— Не могу использовать… отношения, чтобы… — Мне не хватает слов, чтобы все это сформулировать, но кажется, сейчас мне впервые за последние пару дней становится легче.

— Использовать? — Губы Летты кривятся. — Да брось! Он точно так же тебя использует, так что у вас это взаимно. Если ты умно себя поведешь — найдешь сестру, а может, и много чего еще.

— Это мерзко, — выплевываю я раньше, чем успеваю остановиться.

Летта раздувает ноздри.

— Мерзко? — шипит она.

Так тихо, что ее слышу только я, а впрочем, во всем этом вагоне до нас никому нет ни малейшего дела. У большинства уши запечатаны ракушками, у меньшинства — мозги информацией с тапетов, которые они умудряются держать в руках.

— Мерзко подыхать с голоду, Вир. Мерзко дышать той гадостью или ждать, когда твой дом случайно смоет волна из-за недостаточной силы щитов. Мерзко знать, что твоя сестра пропала, а ты ничем не можешь помочь.

— Я. Не. Иду. На. Вечеринку.

— Дура! — цедит Летта. — Какая же ты дура. Ты хоть понимаешь, от чего сейчас отказываешься?

— Понимаю. Поэтому и отказываюсь.

Лицо подруги превращается в гримасу, но на новой станции я просто разжимаю пальцы, и меня от нее оттесняют. Мне надо чуть-чуть остыть, чтобы не наговорить лишнего. Лишнего, потому что сейчас во мне бурлит злость, щедро приправленная раздражением. Впрочем, надолго меня одну не оставляют. Летта понимает, что вспылила, и уже на следующей станции оказывается рядом со мной.

— Слушай! Прости, пожалуйста, я психанула. С кем не бывает, а? — Она смотрит мне в глаза. — Вирна!

Я молчу.

— Давай мы просто покрутимся там часок и уйдем? Всего часок, Вир!

— Нет.

— Нет?! А мне что прикажешь делать?! Я целый вечер на все это убила! Зачем?!

— Возвращайся домой.

— Домой?! Возвращайся домой?! Это все, что ты можешь мне сказать?!

Из-за нашей перепалки мы чуть не пролетаем Четвертый, и, только оказавшись на станции, я делаю глубокий вдох.

— Ты, едх тебя дери, серьезно?! — орет Летта мне в спину, когда я разворачиваюсь в противоположную указанной навигатором сторону. Сама не понимая зачем. Мне нужно на гусеницу, и следующая будет уже совсем скоро.

— Думаешь, ты вся такая хорошая, а? — не унимается она, когда бежит за мной на каблуках. Как только успевает — непонятно. — Нельзя в нашем мире остаться чистенькой, нельзя ходить по дерьму в белых туфельках. Понимаешь, о чем я?

Она хватает меня за руку и резко дергает на себя.

— Когда твоя сестра сдохнет непонятно где, это будет на твоей совести!

Пощечина, которая приходится ей аккурат по левой щеке, заставляет Летту разжать пальцы и отшатнуться. Я же бегу к лестнице, бегу, прижимая к груди сумку, не останавливаясь и не оглядываясь. Слетаю вниз и мчусь прямо поперек улицы, не обращая внимание на сигнальные гудки низко летящих эйрлатов. Перед глазами темнеет от нехватки воздуха, в боку начинает колоть, но останавливаюсь я, только упершись взглядом в распахнутые над центральным входом крылья. До открытия еще несколько часов, но они уже рассыпают вокруг себя золотисто-синее неоновое сияние.

Передо мной снова «Бабочка».