Когда я вошла пожелать Софи доброй ночи, она сидела на кровати, спиной к двери. Мэри уже помогла ей переодеться, но кажется, девочка даже не собиралась ложиться. Склонившись над разложенными на покрывале картами, по которым скользил тусклый свет светильника, была поглощена своим занятием настолько, что не заметила меня.

– Тебе не пора спать?

Она обернулась: судя по блеску глаз, заснуть у нее не получится еще долго.

– Сейчас. Я быстро, Тереза. Расклад нельзя оставлять незавершенным.

– И что там у тебя?

Я подошла и опустилась на край кровати – осторожно, чтобы не задеть выложенные карты.

– Смерть и Солнце, – пробормотала Софи, указывая на карты. – Вы всегда приходите вместе.

Смерть была символично изображена в виде нечеткой фигуры, с провалами вместо глаз и рта. Размытой настолько, что сквозь нее проступали очертания призрачного черного леса, окутанного туманом. Карта «Солнце» была повеселее – круг, лучики и выцветшее поле внутри, но от нее мне стало гораздо больше не по себе: если разрезать на две части, получится печать Эльгера. Рядом лежало еще несколько карт, рубашками вверх. Софи перевернула следующую: на ней была изображена дорога, бегущая между скал.

«Путешествие».

– Что это значит?

– Значит, что мы скоро поедем в Энгерию.

– А может быть, в Ольвиж? – поддразнила я.

– Нет. – Софи хитро улыбнулась и показала мне язык. – Именно эта карта приходит, когда дорога будет очень долгой. И чаще всего ведет в другую страну.

Очередная картинка оказалась «очаровательна»: на ней изобразили покойника – мертвенно-бледного, со сложенными на груди руками. Сама карта была с говорящим названием. Софи открыла дальше – по черному фону бежали огненные трещины. То есть подозреваю, что когда-то они были огненными, сейчас их цвет напоминал пламя, на которое смотришь через слабо закопченное стекло. Наверное, следовало заставить ее убрать свои игрушки, но я как зачарованная смотрела на надпись.

«Катастрофа».

– Что это значит?

– Погоди, вскрою до конца.

Расклад дополнили «Любовники», непонятная для меня пустая карта, «Демон» и расколотая молнией надвое скала – «Переход». Софи нахмурилась, закусила губу, но когда повернулась ко мне, уже беззаботно улыбалась. Пожалуй, подозрительно беззаботно.

– Все, вот теперь можно спать, – она сложила карты, поднесла их к губам и убрала в мешочек, который бережно завязала. После чего сунула его под подушку.

– Ты мне так ничего и не объяснила, – напомнила я.

– Разве?

Софи нагнулась, чтобы проверить, как себя чувствует Лилит: свернувшись крохотным серым шариком, мышь хрустела кормом рядом с поилкой, из опилок торчали только уши. Сунув палец между прутьями, девочка погладила ее по спинке, та посмотрела на нее блестящими глазками-бусинками, и продолжила есть. Похоже, мышь была счастлива, что пережила очередной день без визита Кошмара, который постоянно норовил проникнуть в комнату – сама девочка тщательно запирала дверь и окна, когда уходила, а всей прислуге было поручено смотреть за тем же. Убедившись, что ее любимица в порядке, дочь нырнула под одеяло, старательно в него завернулась и подтащила поближе куклу, которую мы ей купили на ярмарке. С того дня она расставалась с ней только на занятиях и во время прогулок.

– Ну да. Например, что значит пустая карта?

– А… это неопределенность. У нее два значения: то ли карты отказываются говорить о каком-то событии, то ли в жизнь людей войдет нечто новое, неожиданное. Оно может быть как хорошим, так и плохим.

– А «Демон»?

– «Демон» – человек с неясными намерениями. Хитрец, ведущий свою игру.

Почему-то подумала про Эрика. Разумеется, верить ему я не собиралась, да и вообще не собиралась вести с ним никаких дел. Он владеет древними знаниями мааджари, магией искажений, а теперь еще и золотой мглой – бр-р-р, мороз по коже. Нет уж, расспросим покойницу о последних днях жизни его матери, и распрощаемся. Благополучно.

По крайней мере, я на это надеюсь.

– Софи, нам с Анри нужно уехать. Завтра вечером. – Девочка сразу насторожилась. – Это ненадолго, всего на несколько дней.

Она сникла и повыше подтянула одеяло.

– Не хочу, чтобы вы уезжали.

Я погладила ее по руке.

– Обещаю, что мы скоро вернемся. А Сесиль и Мэри не дадут тебе заскучать.

– Вы уезжаете из-за этого человека? Который приходил к нам сегодня? Он симпатичный, хотя и чудаковатый… слегка.

– Он не очень хороший, Софи.

– Это я уже поняла, – девочка фыркнула. – Мадемуазель Маран после твоего выговора половину энгерийских слов перепутала, когда мы с ней повторяли тему про осенний лес. Деревья у нее росли сверху вниз, а вместо корней были листья.

Я прыснула.

– Ты так разозлилась, Тереза. Почему?

– Потому что когда мы жили в Лигенбурге, этот человек очень сильно навредил нам с Анри. И не только нам.

Софи нахмурилась. Надеюсь, с такими расспросами она не пойдет к Жерому.

– Тогда зачем Жером его впустил?

М-м-м…

– Потому что я ему кое-что обещала.

– А зачем ты обещала что-то человеку, который навредил тебе и Анри?

Сговорилась она со своим отцом, что ли?

– Так получилось. У меня не было выбора.

– Почему?

– Ты мне так и не рассказала, к чему были «Катастрофа» и «Переход»?

Софи зевнула – пожалуй, слишком широко, для того чтобы это могло быть правдой.

– Ой, я сегодня так устала…

Вот и ладненько. Значит, нам двоим не придется отвечать на вопросы, которые кажутся нам неловкими.

Как раз в это время в комнату заглянул Анри.

– Как поживают мои девочки?

– Хотят спать, – ответила я за двоих.

– Тогда почему до сих пор болтают?

– Это наши женские секреты, – с важным видом заявила Софи.

Я закусила губу, а Анри поднял руки.

– Уже ухожу! Только поцелую одну из секретниц на ночь…

Он наклонился и поцеловал Софи в щеку, а она обвила его шею руками.

– Спокойной ночи, маленькая.

– Спокойной ночи, Анри.

Я наклонилась к дочери, погладила ее по волосам, погасила светильник и тоже поднялась. Стоило нам выйти за дверь, как Анри притянул меня к себе и коснулся губами губ: властно и умопомрачительно горячо. Так, что дыхание прервалось, а сердце сразу забилось сильнее.

– Раньше ты только меня называл маленькой, – упираясь ладонями ему в грудь, заметила я.

– Ревнуешь?

– Вот еще!

– Раньше ты тоже секретничала только со мной.

Я улыбнулась, погладила мужа по щеке, готовая снова прильнуть губами к губам. Но потом вспомнила про Эрика и карты. Конечно, я не верю в гадания нонаэрян, но… мы едем поднимать Джолин, а в раскладе приходит «Покойник».

– Мне не нравится, что Софи балуется с картами, – сказала мужу, когда мы направлялись к своей комнате.

– А если она не балуется?

– Тогда все еще веселее. – Немного помолчала и добавила: – Ты им веришь?

– Картам? Никогда не увлекался, поэтому ничего не могу сказать. А ты?

– Винехэйш предсказал мне встречу с тобой.

Анри открыл передо мной дверь, весело подмигнул.

– Я так надеялся сделать тебе сюрприз.

– Ну знаешь ли… Тебе это удалось.

Глаза мужа сверкнули. Он подтолкнул меня вперед и захлопнул дверь. Его ладони скользнули по моим плечам, а я замерла, потому что пришли мы не в спальню. В ванной комнате было тепло – от стоящей на полу небольшой переносной жаровни, прикрытой крышкой. Свет исходил лишь от нее и от расставленных по полу свечей. Их были десятки: огоньки танцевали в темноте, раскрывая ее неброским чарующим полумраком.

Пламя заплясало подобие харрима в моем исполнении, когда я повернулась к мужу лицом, взметнула подолом возле ближайших свечей. Над стоявшей рядом с умывальником курительницей-водопадом клубился легкий дымок.

– Очередной сюрприз?

Вместо ответа он коснулся губами моих губ – мягко, играючи, дразня.

– Тебе не помешает расслабиться.

В наполненной ванной плавали крупные белые лепестки.

– Откуда? Сейчас же зима.

– Это Риавара, иньфайский водный цветок. Цветет раз в пять лет, поэтому его лепестки пропитывают специальным травяным составом и хранят для особых случаев.

– Цветок первой ночи?

– Он самый.

Иньфайская брачная церемония происходит в воде, и там же и продолжается. В смысле, продолжается она в другой воде, но именно в окружении лепестков Риавара невеста теряет невинность и становится женой.

Платье по энгерийской моде, с пуговицами на груди, Анри расстегивал медленно. Когда его пальцы коснулись обнаженной кожи, по телу прошла дрожь. Такая же сладкая, как витающий в воздухе тонкий ненавязчивый аромат, напоминающее о лете. Голова закружилась, то ли от прикосновения к ложбинке между грудей, то ли от любимых глаз, в которых все ярче разгоралось золотое пламя. А может быть, это была просто игра тени и огней, которые заходились вокруг нас в древнем бессменном танце.

Я положила ладони на плечи мужа, повторила пальцами вырез рубашки и потянулась к пуговицам. Мы смотрели друг другу в глаза и молчали. С тихим шелестом платье сползло вниз, за ним последовала его рубашка. Словно подчиняясь негласной договоренности, мы избегали откровенных прикосновений и даже поцелуев. Губы горели, и все тело горело тоже – от невозможности почувствовать по-настоящему, насладиться бесстыдными ласками, вместе сойти с ума, раствориться друг в друге без остатка. Как если бы между нами стоял невидимый барьер, не позволяющий шагнуть за грань чего-то большего.

– Закрой глаза, – попросила я.

Анри подчинился сразу, и я последовала его примеру.

Было что-то странное, и до ужаса, до умопомрачения соблазнительное в том, чтобы заново узнавать его, не открывая глаз. Не видеть, только чувствовать. Повторять ладонями его бедра, стягивая брюки, и вздрагивать, когда сильные пальцы едва касаются спины, освобождая меня от корсета. Поднимать руки, позволяя освободить себя от нижней рубашки, почти касаться грудью его груди, напряженными сосками – желая шагнуть вперед и слиться с ним воедино. Чувствовать бедрами его наливающееся силой желание, и дышать через раз. С тихим звоном на пол падали шпильки, одна за другой. Волосы скользнули на плечи, а потом и на спину.

– Ты всегда будешь моей единственной. Маленькой. Сладкой. Девочкой. – Голос мужа был одуряюще низким. Бархатным. Если голосом можно ласкать – откровеннее, чем руками, лентами, языком – то именно это он сейчас и делал.

Задохнувшись от пробирающих до дрожи интонаций, широко распахнула глаза.

И утонула во взгляде цвета солнечного затмения.

Во взгляде откровенного и бесстыдного желания.

– Ты бессовестный…

– Извращенец?

– Обманщик. Давно ты открыл глаза?

– А это имеет значение?

– Это было нечестно!

– Было. Но я не могу на тебя насмотреться. Особенно когда ты дрожишь и кусаешь губы…

– Замолчи, – выдохнула хрипло.

– Когда выгибаешься подо мной…

Муж провел пальцами по моей груди, не касаясь соска.

– Или когда стонешь мое имя.

Я ненадолго пришла в себя, когда Анри подал мне руку и повел к ванной. Осторожно ступая между расставленных по полу свечей, чувствовала теплую плитку. Вода сомкнулась, обволакивая нас, к запаху курительных трав теперь примешивался легкий аромат лепестков Риавары. Мы оказались лицом к лицу, и сдерживаться больше не было никаких сил. Муж потянулся к моим рукам, и наши пальцы переплелись, за миг до того, как я приподнялась – позволяя прохладе пробежать по спине, а после опустилась на него. Закусив губу, скользя телом по телу, медленно стекала вниз, чтобы вместе с Анри прочувствовать каждый миг первого слияния.

Тело плавилось, несмотря на воду. Мы снова ненадолго замерли – лаская друг друга взглядами, а после я так же медленно приподнялась. Почти касаясь губами его губ, непростительно близко.

– Мне тоже нравится на тебя смотреть, – прошептала, не отнимая взгляда. – Когда ты еле сдерживаешься, чтобы не запустить пальцы мне в волосы, заставляя запрокинуть голову…

Снова подалась наверх – самую чуточку, отмечая, как напрягаются его плечи, и так же дразняще легко двинулась вниз, немного. В единении наших тел, в этой близости рождалось сладкое, влекущее наслаждение: немалых усилий стоило удержаться на этой грани. Только потемневший взгляд мужа и удержал – ненадолго, чтобы добавить:

– Или не подхватить под бедра, чтобы оказаться внутри еще глубже… насколько это возможно…

Повторяя свои слова, приподнялась еще, продолжая нашу сладкую пытку.

А после опустилась, перехватывая губами стон и вжимаясь ноющими от возбуждения сосками в его грудь. Анри прорычал нечто невразумительное, но так и не двинулся, позволяя мне задавать ритм. Наслаждение текло по венам, сплетая нас воедино, и мир раскачивался перед глазами. Четким было только лицо мужа, и капельки воды, блестящие на наших телах. И сбивающееся, сливающееся дыхание – тоже одно на двоих, и сладкая вспышка в самом низу живота, и еще несколько быстрых движений, рождающих пульсацию внутри, и сила сдавивших мои руки пальцев.

И громкое рычание:

– Тер-реза…

И тогда, по-прежнему чувствуя его внутри, я позволила себе расслабленно откинуться на грудь мужа.

Лежать так было уютно. Вода начинала понемногу остывать, но он согревал меня, обнимая руками и ногами. Намокшие пряди моих волос облепили нас обоих, в них запутались лепестки с бледно-голубыми прожилками. От них по белому шелку растекался едва различимый цвет, словно рисунок бросили в воду. Тело казалось легким, словно пушинка, а счастье – бескрайним, и ничего за его пределами не было. Узоры, бегущие по телам от сплетения рук – символ нашего единения, сияли так, что свечи напоминали лесных светлячков рядом со вспыхнувшим в ночи солнцем.

Я подняла руку, рассматривая их.

– Как так получилось? – спросила то ли мужа, то ли себя. – Настолько… сильно?

– Не знаю, – Анри покачал головой. – Тебя это пугает?

– Не знаю, – эхом отозвалась я. – А тебя?

– Нет, – ответил он. – Теперь уже нет.