Пока мы плыли и шли домой, меня мучила только одна мысль – почему я сразу не выкинула Франческу через окно прямо в воду, или хотя бы не спустила с лестницы, как того журналиста. Пожалуй, это серьезно осложнило бы отношения с супругами Фьоренчелли, но оно того стоило. Стоило, чтобы раз и навсегда вышвырнуть эту дрянь из нашей жизни. Сейчас же я могла только швырнуть брошь через всю спальню, что и сделала.
В доме царила страшная тишина. И так хотелось на миг представить, что ничего не было. Ни этого ужасного скандала, когда Лорена высказала нам, что мы завели ребенка, а не собаку. Ни смазливой физиономии Франчески и ее причитаний: ах, я так сожалею!
Но оно было, и оно кипело во мне. Бурлило все это время, что выслушивала претензии Лорены, нытье этой дряни и ловила сочувственные взгляды Энцо и напуганные – притихшей Софи. До сих пор в ушах звучал жесткий голос Анри, который говорил, что со своей семьей способен разобраться сам и возмущенное: «Как можно про Рожденье дочери забыть?» Даже синьору Фьоренчелли не удалось утихомирить жену, продолжалось это до той минуты, пока Софи не выбежала в центр комнаты и не закричала: «Хватит!» Лицо ее было залито слезами, и я – до этой минуты хранившая ледяное молчание, подхватила дочь под руку и увела. На этом мы распрощались. Причем я с явным намерением больше никогда в их дом не возвращаться.
Хлопнула дверь. Анри поднял брошь и шагнул ко мне – он как раз вернулся из ванной.
– Я не хочу больше видеть эту дрянь, – прошипела я. – Никогда. Никогда больше рядом с нашей дочерью. Если увижу ее еще раз рядом с Софи – мало ей не покажется. Так ей и передай.
Всю дорогу Софи молчала, а едва мы переступили порог, убежала к себе. Когда мы попытались войти и поговорить, накрылась одеялом с головой и закричала, чтобы ее оставили в покое.
– Тереза, хватит.
– Хватит? – Я рванула ворот платья так, что одна пуговичка отлетела. – Неужели ты не видишь, что она делает? Вместо того, чтобы сразу сказать Лорене и Энцо, она потащила ее к себе домой. Устроила праздник со своими родителями так, чтобы никто не узнал. А потом спровоцировала этот скандал. Думаешь, про твое Рожденье она просто так заговорила?
– Неужели? – холодно спросил муж. – Как по мне, так она как раз пыталась этого скандала избежать. Зная, как Лорена относится к детям.
– Неужели? – в тон ему передразнила я, продолжая расстегивать платье. – Тогда почему она не поговорила с ней и не объяснила все помягче, а устроила этот спектакль?
– Она хотела поговорить со мной. С глазу на глаз.
– О, не сомневаюсь!
Франческа и впрямь уверяла, что хотела поговорить с Анри наедине, но я не верила ни малейшему ее слову. Кроме, пожалуй, желания остаться с ним вдвоем. Она же прет как зомби, у которого подстрелили создателя. Я выпуталась из платья, только чудом не споткнувшись, перекинула его через спинку стула.
– Опомнись! Это мы забыли про день рождения Софи.
Анри мягко обнял меня за плечи, но я вырвалась и отступила.
– С меня хватит. Хватит, Анри! Это ты тешил свою девицу надеждами на долгую счастливую жизнь. Так объясни ей уже, что ей ничего не светит. Или это сделать мне?
– Тереза, при чем здесь вообще Франческа? Это мы забыли про свою дочь.
Он был прав. Он был прав настолько, что и представить страшно. Именно это заставляло меня злиться. И чем больше я об этом думала, тем больше злилась – на себя, на него, на весь мир. Пусть даже для Софи это не значило ровным счетом ничего: в семьях бродячих нонаэрян, где по целому выводку детей, не принято справлять Рожденье. Не говоря уже о Равьенн, где даже Праздник Зимы обходили стороной. Но для меня это было важно, так важно, что чувство вины душило изнутри ледяными руками. Ведь я хотела сделать ее жизнь другой! Наполнить теплом, любовью и вниманием. От осознания собственного бессилия хотелось переколотить всю посуду в доме, хотя ее было не так уж много. Но я ничего, ровным счетом ничего не могла с этим поделать! Не могла ничего изменить.
Конечно, в последнее время голова у меня была забита совсем другим, но это не оправдание.
Осознание захлестнуло, как ураган во время грозы. Теперь, когда я разрешила себе об этом думать. Опустившись на край кровати, обхватила себя руками и уставилась в зеркало. Оттуда на меня смотрела женщина с диковатым взглядом потемневших глаз, тьма потекла к ладоням, и я сжала кулаки.
– Знаю.
Это все, на что меня хватило.
Анри подошел и сел рядом, мягко привлек к себе, но тело казалось деревянным. Я никак не могла расслабиться даже в его руках.
– Тереза, все поправимо.
– Нет, – сказала я. – Ты не понимаешь.
– Ну разумеется.
– Разумеется! И перестань разговаривать со мной, как будто я слабоумная. Я… я так хочу быть хорошей матерью, но забываю о дне рождения ребенка.
– Нас немного отвлекло известие про Эльгера, не находишь?
– Это не оправдание.
Я так и не положила голову ему на плечо, застыла в руках мужа подобно статуе.
– Тебе стоит научиться прощать, Тереза. В первую очередь себя. То, что случилось – наша ошибка. Наша общая, но это не конец света.
– Она не сказала нам.
– Что?
– Она не сказала нам, хотя знала, насколько мы уезжаем. Даже не напомнила, – глухо произнесла я.
– Потому что для нее это не так важно, как для нас с тобой. Она выросла совсем в другом мире.
– Но она сказала Франческе.
Анри вздохнул.
– Тереза, Франческа для нее как подружка, которой можно доверить все тайны. Неужели ты не понимаешь? Она привыкла быть среди детей…
– У Софи не было друзей в Равьенн.
– Вот именно! Но то, что у нее не было друзей, не значит, что ей этого не хотелось. Вспомни, как вы познакомились. Вспомни себя, в конце концов! Ты хотела объездить весь мир, но заперла себя в Мортенхэйме. Мы выдернули ее из привычного окружения и увезли демоны знает куда. Как только у нее появилась гувернантка, нам снова пришлось переезжать. А она только-только успела подружиться с Мэри и Жеромом, с Мариссой.
Я все-таки высвободилась из его рук, и Анри принялся расшнуровывать корсет.
– Я понимаю, как тебе тяжело, – негромко произнес муж. – Этот переезд… и все остальное.
О да. Если бы Винсент увидел, в каких условиях я живу – без камеристки, сама хожу на рынок за продуктами, он от стыда бы сгорел. И честно говоря, не уверена, что стала бы его за это винить. А я сама в кого превратилась? Сестра герцога, которая живет непонятно где, меняет дома как бродяжка и вынуждена выслушивать всякое непонятно от кого! Да будь они хоть трижды родителями Анри, я им этого прощать не намерена.
– Но давай не будем срываться на людях, которые не имеют никакого отношения к нашим проблемам.
Не имеют? Это он сейчас о Франческе, что ли?
Рванулась с такой силой, что шнур от корсета вжикнул и наполовину выскользнул из петель.
– Не желаю больше ничего слышать о ней! – процедила я. – Она взрослая женщина, и не могла не понимать, что делает. Сунется к нам в дом – вылетит из него в одних панталонах.
Поскольку корсет меня больше не держал, вывернулась из него через голову, отбросила на кровать. Стянула нижние юбки, швырнула на стул. Накинула халат и вышла из комнаты. Внутри все переворачивалось от ярости, руки леденели, и тьма трепетала на кончиках пальцев. Только этого мне еще не хватало – утратить контроль и оставить от дома один остов. Хорошо, если остов останется. Куда потом переезжать будем? На Лагуанские острова?
То, что мне удалось вычитать в Тритте, в той самой книге, которую я все-таки дождалась, внушало мало надежды – под воздействием маленького хэандаме магия могла прорываться, когда я не выспалась, волнуюсь или переутомляюсь. Женщина, повелевающая огнем, сожгла свой дом, потому что магия вырвалась из нее во сне. Муж успел спасти ее и себя только чудом. Мне же совершенно не хотелось в один прекрасный день спровоцировать золотую мглу Анри, оказавшись рядом с ним и плеснув через себя тьмой.
Так что пусть Франческа держится подальше.
От меня, мужа, от нашей дочери и нашего дома. Целее будет.
Потому что – Всевидящий знает – я уже готова наглядно объяснить, насколько ей здесь не рады.
Я остановилась рядом с дверью Софи и постучала.
– Софи, можно войти?
Тишина. Из-за двери не доносилось ни звука, но я для себя уже решила, что не уйду, пока не поговорю с дочерью. Если понадобится, через новую ссору и слезы, но только так можно преодолеть то, что стояло между нами. Решительно открыла дверь и вошла: девочка сидела на кровати. Разложенные на покрывале карты золотили последние полоски заходящего солнца.
– Софи.
Дочь подняла голову – глаза у нее были красные, нос распух. На щеках застывали потеки слез, и сердце болезненно сжалось. Ни разу не видела нашу храбрую малышку в таком состоянии… до сегодняшнего дня. Ни в Равьенн из-за жестокости мадам Горинье, ни после того как Евгения вложила в голову дочери мысль о побеге, и магия искажений терзала ее сознание. Даже когда случилась ужасная ссора с Винсентом, она держалась. Но не теперь.
– Софи, прости нас, – опустилась на край кровати осторожно, чтобы не задеть карты. – Прости, пожалуйста.
Глаза дочери снова наполнились слезами, и впервые в жизни я не знала, как поступить. Обнять? Сказать – что-то еще, но что? Чтобы не сделать еще больнее…
Я попросила мужа дать мне время, чтобы поговорить с ней наедине, но сейчас уже сомневалась в правильности своего решения. Надо было прийти вместе, у Анри всегда получалось общаться с женщинами лучше, чем у меня. А Софи тоже женщина, только маленькая.
– Вы поссорились из-за меня, – сказала она тихо, глубоко вздохнула и всхлипнула. – Вы из-за меня поссорились!
А потом разревелась. По-детски, отчаянно, громко, и теперь уже не было вопроса, как поступить. Я просто притянула дочь к себе, гладила по спине, по волосам и шептала все-все-все, о чем так хотела ей сказать. Что вовсе мы не ссорились, просто у взрослых всегда все сложно. Что для меня забыть о ее Рожденье было ужасно, и что я никогда в жизни больше не совершу такую ошибку. Софи плакала так горько, что в комнату приманился Кошмар и начал орать дурным голосом, как по весне.
А муж все не шел.
– Мы сейчас зальем твою спальню, – сообщила я, глубоко вздохнув. – А в Лации и так скоро наводнения ожидаются.
– Очень смешно, – буркнула Софи мне в плечо.
Икнула и прижалась еще крепче. А потом заговорила быстро-быстро:
– Я не расстроилась из-за Рожденья, правда. Только пожалуйста, не ссорьтесь больше из-за меня… И не кричите друг на друга.
– Не будем, – тихо сказала я.
– Поклянись! – упрямо сказала дочь.
Я удивленно отстранилась, чтобы заглянуть ей в глаза.
– Пожалуйста, Тереза. Я… я боюсь.
– Чего ты боишься?
Софи сжала губы, но потом все-таки вытолкнула, через силу:
– Что вы снова отдадите меня в приют, и я больше вас не увижу. Наверное, стоило бы. Из-за меня одни только проблемы…
Ох.
Так вот почему она ничего не сказала перед отъездом. Боялась, что нам придется задержаться из-за нее. Боялась, что станет обузой. Что мы захотим от нее избавиться. Всевидящий! Неужели она всерьез так думает? Неужели все из-за слов Винсента? Или мы сами дали ей повод так думать? Но чем и когда?
– Софи! – воскликнула я так громко, что сама вздрогнула. И добавила уже мягче: – С того дня, как ты появилась в моей жизни, я уже не могу представить себе ее без тебя. Без тебя, родная моя, без твоей улыбки…
Поднесла ее руки к губам и поцеловала.
– Без твоих сияющих глаз. Я люблю тебя. Мы с тобой связаны, слышишь?
Девочка подняла глаза.
– Пусть не по крови, но сердцем. А эти узы гораздо крепче любых других. И точно так же мы связаны с Анри.
Странно, наверное, мне надо было проговорить все это вслух. Для нее, да и для себя тоже. Мне даже Франческу убивать расхотелось. Да что там, убивать – даже думать про нее, время на нее тратить – и то. По сердцу растекалась нежность, а внутри тепло. Тепло от осознания того, насколько я их люблю. А совсем скоро в нашей семье будет бесценное прибавление, крохотное сердечко которого бьется во мне.
– Я очень хочу, чтобы ты мне доверяла. Чтобы со всеми своими страхами ты могла прийти ко мне. И вместо того, чтобы молчать, уперла руки в бока и сказала: куда это вы собрались, у меня через несколько дней Рожденье. Почему ты промолчала?
Софи опустила глаза и нахмурилась.
– Эй, – мягко взяла ее за подбородок. – Мы же договорились быть откровенными друг с другом.
– Потому что теперь, когда у вас будет свой ребенок… вам будет не до меня.
Во мне кончился воздух. На миг показалось, что даже сердце перестало биться.
– Что ты сказала? – Голос предательски сел.
– То, что ты слышала! – выкрикнула девочка. А может быть, просто громко сказала, но мне почудилось, что это слышал не только Анри, но и вся улица. – Карты говорят, что…
– Продолжаешь верить картам? – мне все-таки удалось взять себя в руки. Хотела, чтобы прозвучало беспечно, но вышло холодно, непростительно холодно, и Софи отпрянула.
– Да! Я им верю! Верю, Тереза.
В горле пересохло, в груди растекался холод. Я не представляла, что делать: с минуты на минуту сюда войдет муж, и тогда… Всевидящий!
– Вынуждена тебя разочаровать: на этот раз твои карты ошиблись.
– А вот и нет!
– Замолчи. – В голосе зазвенела сталь. – Достаточно с меня гаданий. Ты немедленно отдашь карты и больше к ним не притронешься.
– Нет!
Софи сгребла их с покрывала и подтянула к себе.
– Софи, – я протянула руку. – Отдай мне карты.
– Не отдам! – девочка прижала их к груди. – Почему ты не признаешься, Тереза? Ведь это прав…
Изнутри плеснуло холодом. С силой рванула карты из ее рук, и в этот миг с пальцев сорвалась тьма. Я даже не успела ничего сделать: бумага обратилась в тлен и осыпалась на покрывало. Потянула на себя щупальца тьмы, глядя, как кружится уцелевший уголок, и как Софи меняется в лице.
– Софи, я не…
– Не тронь!
Дочь больно вцепилась ногтями в мою ладонь, как дикая кошка. А потом оттолкнула мою руку, сорвалась с кровати и стремглав бросилась к дверям. Внутри бушевала сила, которую я тщетно старалась удержать. Мир перед глазами менялся, то обретая краски, то покрываясь серым налетом грани. Тьма снова рвалась на свободу, к горлу подкатил ком, вместе с желудком.
Резкий звук открывшейся за спиной двери, голос мужа:
– Софи, что случилось?
И крик дочери:
– Пусти меня! Ненавижу ее! Ненавижу!
Последнее, что я запомнила – яркую вспышку перед глазами. Мне все-таки удалось запечатать тьму до того, как Анри шагнул в комнату.
В комнату, которая закрутилась каруселью, перевернулась, и я упала в этот водоворот.