Сложнее всего было написать письмо Винсенту.

Даже после всего, что мы пережили – когда Анри уходил на встречу с Иваром, я случайно распустила кружевную салфетку с комода, которую держала в руках. Попытки пойти вместе с ним муж решительно пресек, и, хотя все внутри противилось решению отпускать его одного, я понимала, что сейчас спорить бессмысленно. Хотя бы потому, что он всяко больше меня разбирается в тайных встречах и в том, что нам предстоит. Переживала не столько из-за того, что они сцепятся, как тогда, в лесу под Ларне, сколько из-за Ивара. Даже не из-за его согласия, из-за того, что вынуждена была раскрыть нашу общую тайну.

Муж вернулся с новостями – отчасти хорошими, отчасти не очень. Хорошие заключались в том, что они с Иваром не поубивали друг друга, и что Раджек согласился нам помочь. Плохие – в том, что ему предстояло осуществить задуманное как можно скорее, потому как лорд Фрай в любую минуту мог отдать приказ срочно вывезти меня в Энгерию. По словам Ивара, настроен он был весьма решительно, а это означало только то, что времени у нас почти не осталось. Это могло случиться сразу по возвращении матушки и Лави, или через неделю, но рисковать не стоило.

Мне придется «умереть» как можно скорее.

Когда Анри сообщал об этом, лоб его прочертила глубокая складка. Таким мрачным я не видела его давно, но от вопроса все-таки не удержалась:

– Он говорил что-нибудь обо мне?

– Сказал, что голуби и ящерицы у него закончились, поэтому придется рискнуть и передать кое-что через меня.

Анри протянул мне сложенный вдвое листок. Незапечатанный. Где рукой Ивара была написана всего одна строчка:

«Будьте счастливы, Тереза. Я рад, что встретил вас, и что вы были в моей жизни».

До меня не сразу дошел смысл слов Анри, а когда дошел, я хохотала как умалишенная. Даже ревнивые нотки в голосе мужа не остановили. Смеялась так, что из глаз потекли слезы, но ничего не мола с этим поделать – напряжение последних дней выходило из меня с какими-то всхлипами и бульканьем, совершенно недостойными леди. Когда Анри принес воды, я проглотила ее залпом, нисколько не боясь захлебнуться, и прижала ладони к покрасневшим щекам. Для меня действительно важно было знать, что Ивар не держит на меня зла.

После Анри пришлось уехать в Тритт, и те два дня, что его не было, я не находила себе места. Будущий лорд или леди без устали устраивали мне встряски: тогда, когда я меньше всего этого ожидала. Справлялась только благодаря алаэрниту и привычке запечатывать тьму еще на подходах. Почти не спала, потому что боялась, что из-за тревоги магия малыша вырвется через меня в мир. Когда засыпала, оказывалась то в Шато ле Туаре, где металась по пустынным коридорам, превратившимся в лабиринты, то в полуразрушенном замке графа де Ларне, призрачные контуры которого выступали из темноты, становясь все более осязаемыми. «Ты так и не освободила меня», – говорил лорд Адриан, и от его слов и его близости по коже шел мороз.

Я просыпалась в холодном поту и просила Всевидящего о том, чтобы у Анри все получилось. День, когда он вернулся, стал для меня одним из самых счастливых. Даже несмотря на то, что в конце недели меня уже «не станет». Даже несмотря на то, что вскоре снова придется бежать. Пережить долгое морское путешествие, а потом ждать, пока ко мне приедут Анри и Софи: все должно выглядеть естественно, никто не поверит, что мы погибли все вместе.

Мужу предстояло то же самое, но чуть позже, и все это время я буду сходить с ума от беспокойства – до той минуты, когда снова его обниму, прижмусь к груди, чтобы больше никогда не отпускать. Но пока что он здесь, рядом, и пока я могу наслаждаться минутами, когда мы засыпаем вместе. До той поры, когда уже слипаются глаза, потому что хочется смотреть на него бесконечно долго. Запоминая каждую черточку.

Сегодня вечером нам предстояло «поставить точку» в нашем супружестве – капля моей крови, которая так и не упала на бумаги о разводе, разомкнет обручальные браслеты. Софи мы пока ничего не говорили, этого разговора я боялась чуть ли не больше, чем предстоящего.

И вместе с тем письмо Винсенту, которое я писала сейчас, давалось мне очень сложно. Несмотря на то, что было меньшим из зол. Несмотря на то, что это всего лишь строки, в которых мне предстояло объяснить брату свой выбор. Это письмо я собиралась заверить магией крови – как добровольное согласие на магическую дуэль, о которой мне говорил Эрик. Чтобы у брата не возникло ни малейшего сомнения в подлинности моих слов и добровольности принятого решения.

И все-таки это было очень сложно.

Прощаться, не представляя, на сколько. Иньфай – не Маэлония, нас будет разделять море. Этот разрыв не сшить несколькими днями на поезде.

«Дорогой Винсент,

Наша последняя встреча вышла довольно резкой…»

Это еще слабо сказано.

«Но несмотря на все наши разногласия, вы были и останетесь моим братом. Братом, которого я люблю всем сердцем. Мне невыносима сама мысль о том, чтобы причинить вам боль, и я надеюсь, что мое письмо поможет вам понять мои чувства. Я хорошо помню ваши слова – в тот день, когда я пришла к вам перед балом Уитморов. Тогда вы сказали: «Вы всегда можете рассчитывать на меня», – и обещали принять любой мой выбор. В ту ночь я меньше всего ожидала, что стану супругой графа де Ларне и даже представить себе не могла, что этот мужчина станет для меня единственным и самым дорогим. Но сейчас я не вижу жизни без него. Надеюсь, вы сдержите свое слово и сможете меня простить. За то, что я собираюсь сделать».

Писала обо всем, как на исповеди – не скрываясь и не таясь. Просила смягчить мои слова перед матушкой, Лави и Луизой, и искренне сожалела о том, что не увижу племянника или племянницу. О нашем ребенке тоже рассказывала с затаенной грустью: мне казалось, что Винсент был бы счастлив подержать на руках наше с Анри маленькое чудо. Просила брата позаботиться о Демоне, попросить за меня прощения у Луни. И отпустить его.

Закончив, запечатала конверт заклинанием крови и долго смотрела на лежавший передо мной прямоугольник, не в силах пошевелиться. Такой меня и застал Анри.

Сегодня муж должен был в последний раз увидеться с Иваром – передать ему письма, а еще заглянуть к Лорене и Энцо. Разговор, который им предстоял, будет долгим, поэтому вряд ли он вернется до ужина. А после с моей руки исчезнет обручальный браслет.

Но обручальный браслет не значит ровным счетом ничего.

Главное я ношу в своем сердце. И под ним.

– Ты еще можешь передумать, – произнес Анри, заглянув мне в лицо.

– Нет.

Я посмотрела на него и улыбнулась.

– Я люблю тебя, Анри Феро.

Вместо ответа он наклонился и поцеловал меня в губы. Удивительно нежным поцелуем, от которого зашлось сердце. Мгновения растянулись в минуты или же в часы, а может быть, пролетели как один вздох. Пальцы скользнули по его запястью, когда Анри выпрямился, и я протянула ему письмо.

– Подожди. Я еще напишу Ивару.

Муж нахмурился, но уже взяла чистый листок.

«Простите за то, что наговорила вам на причале».

Эти слова я не могла не сказать. Мне так много нужно было ему сказать, но все прочее было лишним. И он, и я, прекрасно знали, что больше не увидимся, и знали, что никогда друг друга не забудем. Поэтому просто сложила листок вдвое и тепло улыбнулась мужу.

– Возвращайся скорее.

– Можно я сегодня не буду учить стихи? Ну можно? – дочь сделала большие глаза.

После ухода Анри я проверила, как Софи справилась с заданиями по чистописанию и арифметике. Очень хотелось отложить ее занятия и увести в парк, но я боялась, что собеседник из меня будет так себе, поэтому мы обсудили главы по истории и географии, которые предстояло изучить и пересказать. Все было хорошо, пока речь не зашла про стихи, которые та не любила заучивать наизусть.

– Нельзя, – сказала я строго. – Софи, одно стихотворение в день – это не так уж и много, поверь.

– Зачем мне нужна эта поэзия? Я ее терпеть не могу.

В ответ я сложила руки на груди, и дочь надулась.

– Лучше бы меня музыке учили. И вышиванию.

С музыкой и вышиванием действительно вышел пробел. Я с ними не дружила, а поскольку гувернантки у Софи не было, в Лации мы даже не задумались над обустройством музыкального салона. Когда переедем в Иньфай, похоже, эти пробелы нам придется восполнять вместе. Не знаю, будем ли мы приглашать воспитательницу, я пока вообще смутно представляла, как там все будет. Это не просто другая страна, это в каком-то смысле другая цивилизация. Анри обещал, что меня встретят, что о нас с малышом позаботятся, но месяцы вдали от него и Софи, рядом с чужим, пусть даже очень хорошим человеком, уже сейчас казались вечностью.

– Ты научишь меня танцам? – спросила, чтобы сменить тему.

В первую очередь ту, что не давала мне покоя в моих мыслях.

– Танцам? – Софи перестала хмуриться.

– Да, мне очень хочется научиться танцевать, как ты.

– Тебе нравятся нонаэрянские танцы?

Кивнула.

– С ума сойти!

Наверное, матушка сказала бы так же.

– Когда будешь меня учить, поменяемся местами. Сможешь отыграться на мне по полной.

Софи хихикнула. Видимо, возможность отыграться за стихи ей понравилась.

– Если расправишься с уроками до возвращения Анри, после ужина сможем погулять вместе.

– Здорово!

Дочь снова уткнулась в книги, а я все-таки решила пройтись. Часа три Софи точно будет занята, а я за это время распущу все оставшиеся в доме салфетки.

Сейчас, когда каждая минута отсчитывала оставшееся мне в Маэлонии время, сидеть на месте не получалось. Я постоянно была чем-то занята: то магией, то уроками с дочерью, а если выдавалась свободная минутка, шла помогать Селесте, чем вызывала недовольное бурчание. В отличие от Лорены, хозяйничать на кухне она предпочитала одна. Но сегодня мне не хотелось даже заглядывать на кухню, не говоря уже о практике магии смерти. Все валилось из рук.

На улице становилось спокойнее – из-за царящей повсюду суеты. От воды тянуло прохладой, но солнышко ласково пригревало. Казалось невероятным, что где-то в этом мире может быть другая весна: холодная, с пронизывающими ветрами и медленно сходящим снегом, контуры заострившихся сугробов которого ощетиниваются в небо подтаявшими острыми зубцами. Я настолько привыкла к Маэлонии – к ее веселому гомону, к шуточкам и беспричинному мужскому вниманию, что сейчас расставаться с ней не хотелось.

Эта шумная, непоседливая страна ворвалась в мою жизнь с беспардонностью, свойственной ее жителям, заполнила яркими красками карнавалов. Из-под ее масок выглядывали самые разные лица: короткие заморозки под сдвинутыми бровями туч сменялись широкими улыбками каналов и россыпью украшающих их лодок. И даже с ними мне сейчас тоже не хотелось прощаться.

Так же, как не хотелось прощаться с Лореной и Энцо. С их теплыми объятиями, с нашими уютными встречами, с умопомрачительными обедами синьоры Фьоренчелли. С широкими улыбками незнакомых людей, рядом с которыми я разучилась бояться толпы. Не хотелось размыкать рук с мужчиной, без которого я не представляла жизни, но именно ради того, чтобы всегда быть рядом, сейчас нам предстояло разлучиться.

Надолго ли? Я не знала.

Анри обещал все сделать быстро, но как получится на самом деле?..

Ноги сами привели меня в парк. Туда, где мы так часто гуляли с Софи, и где я увидела их с Франческой. Устроившись на скамейке, рассматривала проходящих мимо людей. Няни с детьми и молодые люди, свободные от занятий во второй половине дня. Парочки, украдкой ускользнувшие от родителей, чтобы провести побольше времени вместе. По этой же дорожке мы шли с Иваром, когда он уводил меня от очередного опрометчивого поступка.

Наверное, мне бы хотелось попрощаться с ним иначе.

Тепло. По-дружески. По-настоящему.

Он действительно рисковал всем, чтобы помочь мне.

Браслет дернуло, и я поспешно подтянула рукав: по-прежнему ослепительно-золотой. Легкий холодок змеился по запястью – похожий на тот, что я чувствовала, когда Анри уезжал с Эльгером, а я дожидалась его в Лавуа. Сейчас же отчаянно хотелось, чтобы муж вернулся побыстрее, но такие дела быстро не делаются. Я писала брату письмо, а ему предстоял разговор с Лореной и Энцо лицом к лицу. Смогла бы я решиться «умереть», глядя в глаза Винсенту, матушке или Лави? Смогла бы отказаться от них, когда они стоят в двух шагах от меня – такие безумно близкие и родные.

Возвращаясь домой, старалась не торопиться. От браслета уже часа полтора тянуло холодом, запястье словно заковали в ледяной обруч. Я постоянно на него поглядывала, но он по-прежнему переливался золотом, без единой черной прожилки.

Хоть бы Лорена и Энцо нашли в себе силы его поддержать. И смелость, чтобы смягчить предстоящее.

Оказавшись у дома, я обнаружила, что забыла ключ. На самом деле, удивительно, что я не забыла что-нибудь еще. Например, ридикюль, вместе с головой. В парке.

Постучала, но ответило мне только эхо дверного молотка.

Изнутри, из сдавившего грудь напряжения, поднималась досада. В нашем доме все слышно, даже если заложить уши ватой. Селеста вообще крайне нерасторопна, а еще очень не любит, когда ее отвлекают во время готовки. Неужели нельзя оторваться на минуту, и открыть?

Постучала снова, искренне сожалея, что не готова кричать на всю улицу.

Хотя в Лации вряд ли кто-то обратил бы на это внимание или счел недостойным.

– Синьора Феро! – голос Селесты.

Она спешила по улице, в руках у нее была корзина, доверху наполненная овощами.

Не успела я отойти от потрясения, как меня захлестнуло гневом.

– Ты оставила Софи одну?

– Не одну, нет, – поспешно затараторила та. – К нам пришла Франческа, ну я и решила, что успею сбегать на рынок. У нас овощи закончились, а я растяпа, не посмотрела. Скоро ужин надо готовить…

Под моим взглядом женщина осеклась, повернув ключ, я же распахнула дверь и нырнула в прохладный полумрак холла. Не знаю, о чем думала Франческа, но она выбрала не лучшее время и сейчас точно слетит с лестницы. Немагическим способом, по старинке. Даром что я сестра герцога и жена графа, за волосы оттаскать сумею. Синьорина Розатти выкатится наружу растрепанным шаром, да там и останется, а Селеста последует за ней. Лучше я буду оставшиеся дни готовить сама – как умею, и наплевать, что это нельзя будет есть.

– Софи! – взлетела по лестнице, широким шагом направляясь в учебную комнату.

Та оказалась пуста.

Раскрытая тетрадь лежала поверх книги, перо аккуратно сложено к остальным, чернильница закрыта.

Значит, Софи пригласила ее в спальню.

Замечательно!

Бросилась туда, распахнула дверь. И застыла. Клетка с Лилит опрокинулась, мышь шуршала рассыпавшимися по полу опилками. Поперек кровати лежала Софи. Бледная и неподвижная, волосы расплескались по застеленному покрывалу, словно кто-то наспех швырнул ее на постель, как куклу.

Сердце дернулось, как игрушка на нитке, и замерло.

– Софи! – холодея сердцем, рванулась к кровати, подхватывая девочку за плечи. Встряхнула, но голова ее безвольно откинулась назад. – Софи! Софи!

Шею обожгло, словно укусом насекомого. Обернувшись, по-прежнему прижимая к себе дочь, увидела расплывающееся лицо Франчески. Отдаляющееся, тающее в густом тумане, стремительно заполнявшем комнату.

– Больше вы не будете мне мешать, – услышала я.

И провалилась во тьму.