Буря продолжалась, но земля ярко озарялась теперь золотисто-желтым светом выплывшей из-за туч луны, точно для того, чтобы осветить ужасное дело, совершившееся в Зеленом Раю.

Там, где тянулись новые выстроенные Парамоном строения, против маленького каменного домика-тюрьмы, стояла большая толпа «крамольников». Теперь она не бунтовала уже. Люди с бледными лицами и немым ужасом смотрели на три неподвижных мертвых тела, распростертых на земле между ними и домиком, где находились заключенные. У самого домика тянулись в одну линию люди с топориками на плече или ножами в руках, и между ними отделялась огромная фигура Герасима-Волка. Стоя с окровавленным ножом в руке, с выставленной вперед ногой, он посматривал на живых и убитых, издавая какие-то боевые, дикие звуки, видимо, готовый при первом знаке начальников снова начать свою ужасную охоту. Между начальниками и Черным Десятком, среди которого теперь было много женщин, стояли Парамон и Василий. Последний, гордо закинув голову, смотрел на толпу с грозно нахмуренными бровями, а Парамон, наоборот, смиренно согнувшись, как бы под тяжестью горя, и закрыв лицо руками, горько плакал. Этого плача Парамона, впрочем, никто не слышал, так как он заглушался стонами толпы, плачем добрых граждан, глядящих на мертвецов, и воплями женщин. Все эти разнообразные звуки, смешиваясь с воем бури, стоном сгибающихся деревьев и шумом лиственных куполов, мятежно развевающихся над толпой, в общем образовывали ужасный концерт, а желтая луна, разбрасывая свои лучи, казалось, озаряла толпы мертвецов, таких же бледных и печальных, как и она сама.

В таком положении все находились довольно долго, потому что после короткой атаки толпы на тюрьму и после того, как толпа с ужасом отскочила, увидев поднятые ножи и передовых бойцов, упавших под их ударами, наступило как бы общее оцепенение. Многие смотрели на Парамона, потому что всем казалось, что он плачет. Вдруг, отнимая руки от лица и откидываясь телом как бы в чувстве ужаса, он громко воскликнул, глядя на брата и указывая на мертвых:

— Ты что за зверь!..

Василий, наученный братом, как ему надо вести себя в этой комедии, важно и гордо отвечал:

— Моя власть от Бога. Худо ли я делаю, хорошо ли, судей на земле нет, чтобы судить меня, потому что от Бога… Пусть Он и судит, либо Его великий чудотворец — Лай-Лай-Обдулай.

— Лай-Лай-Обдулай!.. — пронесся шепот по толпе, сливаясь с таинственным шелестом листьев, которые, точно перешептываясь между собой, как бы повторяли страшное, таинственное слово «Лай-Лай-Обдулай». Немного спустя тоненьким, пронзительно смеющимся голосом кто-то повторил:

— Лай-Лай-Обдулай!..

Парамон повернулся.

Посреди Черного Десятка лежала связанная веревками пророчица с лицом нервно смеющимся и белым, как камень. Начальник веры громко вздохнул и воскликнул:

— Любезные сердцу моему человеки, ведь от Бога власть его, начальничка-то, так как судить будем?.. Да и не он сам законы дал и начальником сделал себя. Бог на небеси начальником его сделал и велел пастуху в порядке вести стадо, пока живы пасомые, и после смерти… к ангелам, к ангелам, а не в ад… Правда, увидев мертвеньких, ужаснулся я и много, много плакал, пока язык развязался… Такое сердце у меня чувствительное, что и разум помрачило, и сделался дерзок на язык… Милые человеки, теперь вижу ясно, кто виноват: мертвые сами виноваты в смерти преждевременной… Но ничего… Похадатайствую перед великим Лай-Лай-Обдулаем, может быть, он и пошлет ангелов своих, чтобы те отверзли для них двери в рай… Как-нибудь протеснятся… Други любезные, человеки милые, глядите на мертвеньких-то. Вы также виноваты в том убиении, потому что, когда они закричали в безумьи: пойдем на начальников, вы пошли, и когда они роптали, вы не взяли бичи в руки и не похлестали их, как добрые товарищи… Не лежали бы они теперь недвижными трупами здесь, если бы так поступили, а посему влагаю вам в уши вот сии слова великой мудрости…

Буря постепенно затихала, и казалось, что и луна, и звезды, и деревья, и всякая травка, вытянувшаяся после ветра, стали прислушиваться к словам «пророка» Зеленого Рая. В свою очередь, и «пророк» как бы постепенно делался выше. Понимая, что запуганная толпа, стоящая против людей с ножами в руках, будет теперь покорно внимать его словам, он стал продолжать с силой и вдохновением пророка, хотя мгновениями в голосе его слышались злорадство и глумление:

— Вот, дети милые, ваш долг перед начальником: наклоняйте голову перед ним как можете ниже, чтобы не видеть даже, какой он. Может быть, он и согрешит в чем и без вины посечет кого — смиренно сносите сие, ибо смиренных любят ангелы, и вы всегда верить можете, что есть высокий, который пожурит начальника, когда надо, и наградит вас — Лай-Лай-Обдулай. Сто глаз у него и сто ушей, и посему шепчитесь как можете тихо — услышит, спрячьтесь под землю — увидит, бежите быстро, как олень или заяц в степи — поймает, а черные духи его посекут. Никак не можете укрыться ни от него, ни от нас, начальников, а потому вот вам завет мой: будьте кротки, как овечки перед властью, памятуя, что в покорной овце мудрость змия. Преклоняющийся перед начальником сохранит свою душу, а гордый погубит. Работайте много в поте лица, но о себе не помышляйте и о детях ваших не заботьтесь: начальник веры знает, что надо вам, и что надо — даст. Не говорите в сердце своем: работаем от зари до зари, а все ничего не имеем, потому что отдаем все начальникам. Не забывайте, ропчущий на властей обижает великого Лай-Лай-Обдулая, и бойтесь, как бы он не погнал вас скорпионными бичами в ад. Итак, человеки милые, будьте кротки и тихи перед лицом начальника, чтобы умягчить сердце его; молчаливыми будьте, чтобы пустыми речами не прогневить его, многотерпеливыми будьте, чтобы иметь радость сказать: мы терпели здесь много для жизни на небеси. Лицо имейте всегда светлое и веселое перед начальником, чтобы порадовать его, и когда он будет гнать вас от себя, скажите: ты нас гонишь, а мы кланяемся тебе, и поклонитесь: это повеселит начальника, человеки милые! Мне вас жаль, а потому и хочу, чтобы в сердце вашем было все это, и тогда поистине не только будете жить в Раю Зеленом, но и в вас самих рай будет. Буду радоваться я за вас великой радостью и плясать перед Лай-Лай-Обдулаем… Любит чудотворец, чтобы в веселой пляске кружились вокруг него, а потому и вы пляшите. Веселостью и лаской смягчите всякое сердце и чудотворца, и начальника, а кто мрачно говорит и кисло смотрит, тот и начальникам, и Богу как кислое яблоко — ненавистен. Имейте же веселость в себе и пляшите, а сумрачный пусть пьет виноградное вино: веселым станет и будет плясать. Вот как учит вас начальник веры — веселыми быть и плясать, и забавляться, и вино пить и разное такое… Подумайте сами, ведь и ангелы имеют лики светлые и радостные, когда кружатся перед престолом Божьим, и был один только сумрачный и ропчущий, и Бог повелел ангелам сбросить его с небеси, и летел он как молния с неба, имя ему — Сатана…

Парамон поднял руку кверху и закричал таким голосом, что казалось, из уст его стали вырываться какие-то громовые раскаты.

— Ей-ей, говорю вам, всякий сумрачный и ропчущий — сын Сатаны, и сколько здесь есть сумрачных, столько и сынов начальника ада. Ей-ей, говорю вам, всех, имеющих лица, как ночь, сумрачные, отделю я от стада и повелю моим служителям, черным духам, погнать их в ад, ибо по лицу их узнаю, что и душа их такая же черная, как лица. Вот, человеки, я вам предрек все, я, начальник веры Зеленого Рая, пророк Лай-Лай-Обдулая — Я!..

С последним озаренным словом он снова поднял высоко руку. И его ужасное, бледное лицо казалось озаренным какими-то лучами. И он казался таким необычайным, таинственным, страшным, непонятным, что запуганная толпа стала смотреть на него расширившимися глазами с жадным вниманием и ужасом, готовая верить, что он настоящий пророк. До этого последнего момента толпа волновалась и, несмотря на угрожающий вид ножей, блестевших в руках Черного Десятка, из уст людей исходили различные мнения о Парамоне: «Как!.. Что он болтает: покорными быть под кнутами… сердце горит от его слов…» — «Ш-ш-ш… — шептал его сосед, — убьют тебя черти, вон те, с ножами, и совсем уже не откроешь рта». — «С пустыми руками мы — вот плохо, а они ножички отточили…» В другом месте говорили: «Глядите, глядите, он плачет, добряк какой!» — «Правда, правда, сердце у него жалостливое». Подслушав это, кто-то отвечал: «Ах, глупые человеки, да ведь он обдувает нас, обдувает… С виду ласковый, а в душе волк». Посреди самых храбрых слышалось и высмеивание «пророка»: «Ишь ты, плясать учит перед чурбаном, воно вера какая!» — «Пусть попляшет сам наперед — полюбуемся козлом Василисиным».

Как бы ни было, но слова «пророка» постепенно начинали как бы гипнотизировать наивных и доверчивых обитателей Рая. Речь Парамона минутами лилась плавно и печально, точно убаюкивая слушателей, и тогда им казалось, что от избытка чувствительности он сам вот-вот разрыдается; то в голосе его слышалась какая-то власть, как бы тонкое издевательство, что-то язвительное, точно из уст его исходила тоненькая, обвивающая их змея, и тогда им делалось страшно, но вслед за этим в голосе его опять звучало простодушие, и лицо как бы говорило: какой добрый. Когда же слова начали как гром срываться из его уст, им показалось, что перед ними необыкновенное существо — бог или демон — неизвестно, но оно обладает страшной загадочной властью. Три мертвеца, лежащих у ног «пророка», как бы придавали ему какое-то таинственное могущество, точно связывая его с царством смерти и таинственным богом — Лай-Лай-Обдулаем.

Толпа безмолвствовала, и «пророк» все стоял, обрызганный первыми красно-огненными лучами зари, точно в кровавой мантии. Вдруг среди безмолвия раздался голос — тоненький, злой, как бы пронизывающий мозг слушателей горьким, язвительным осмеянием:

— Воцарился, воцарился Сатана на троне Зеленого Рая. Добрые люди, плачьте о вашем минувшем счастье, потому что оно не вернется. Будете плясать и вино пить, но вместе с вами будут прыгать бесы и хохотать в вашем сердце дьяволы, и злые духи будут толкать вас проливать кровь… Хотела я вас повести сокрушить ад в Зеленом Раю, но он уже начался…

Парамон давно уже смотрел на Груню, которая, произнося эти слова, билась в своих веревках, и все ее тело вздрагивало, в то время как из глаз неудержимо текли слезы.

— Лгунья! — воскликнул Парамон громовым голосом. — Здесь не Сатана, а великий пророк Зеленого Рая, который пришел дать счастье и веселье, и всякую радость, и в руках его, в одной — ключ от рая, в другой — бич… Эй, вы, закройте пасть лгуньи этой, чтобы из нее не выкрикивал бес хулу на начальника…

Девушка теперь только отчаянно мотала головой, потому что рот ее был завязан, а злая старуха Афросинья, стоя над нею, закричала:

— Начальник, дай только приказ, мы ножом отрежем ей язык… Чудотворцу приятно будет, что не предрекает больше худого паршивка… Навсегда замолчит…

— Как Лай-Лай-Обдулай пожелает — так и сделаем… Вопрошу чудотворца…

В это время старуха, подбоченясь и поворачиваясь в разные стороны телом, точно приготовляясь плясать, заговорила, обращаясь к женщинам, стоящим среди Черного Десятка:

— Эй-люли!.. Веселая-то наша вера, и поплясать можно, и побалакать с Богом, и все прочее — разрешается… Эх вы, девки и бабы, поплясали бы, усладили бы господина начальника…

К невыразимому удивлению жителей Рая, несколько женщин бесстыдно завертелись на месте с развевающимися вокруг их тел рубахами. Парамон засмеялся, Герасим-Волк, фыркнув, точно бык, напившийся воды, громко забасил:

— А ей-же-ей, весело… Я, Герасим-Волк, со светильней буду ходить по Зеленому Раю: кто не смеется — дубиной…

Толпа стояла неподвижно под впечатлением необычной для них картины — пляшущих около трех мертвецов женщин. Многим наивным людям начинало казаться, что пришел конец света, что вот сейчас и восходящее солнце сделается черным, и звезды запляшут, и воцарится в Зеленом Раю Сатана. Вдруг все женщины, остановившись, стали смотреть в одну сторону, а старуха Афросинья подняла свою костлявую руку и, напоминая ведьму, как бы замерла в этой позе с рукой, указывающей на кого-то. И вот все люди, повернув головы, стали смотреть по указанному направлению.

В некотором расстоянии, приближаясь к «пророку», шла Сусанна, держа над своей головой какой-то красный цветок. Хорошенькое лицо ее, в рамке волос, падающих по ее плечам до колен, казалось озаренным каким-то светом, по губам проходила блаженная улыбка и в голубых глазах светилась радость. Ступая босыми стройными ножками, она с каждым шагом слегка покачивалась влево и вправо, отчего ее волосы шевелились у колен, как от ветра — виноградные гроздья.

— Чудо, чудо! — воскликнула она, приблизившись к Парамону.

— Наступает время, — воскликнул «пророк», поворачиваясь к толпе, — когда что ни день, то новое чудо будет являть вам великий Лай-Лай-Обдулай.

Он снова повернулся к девушке и, положив руку на ее голову и глядя на нее несколько греховными для пророка глазами, сказал:

— Девица, я раскрыл свой слух для слов твоих. Говори смело.

— Господин начальник веры, я поступила, как ты научил — начала плясать и кружиться вокруг великого Лай-Лай-Обдулая. Ведь ты мне прорек, что чудотворец любит глядеть, когда девушка весело пляшет… И вот я плясала… Ночь была темная, и ветер свистел, и гнулась каждая ветка большого нашего орешника, а я все плясала, вот и устаю уже, и вдруг я почувствовала, что мои длинные волосы как бы приподнял кто-то и потянул. В испуге обернулась я, и вот вижу, как и раньше было раз — некто сияющий, хотя и нельзя рассмотреть было лица… Упала я лицом вниз, потому что такая радость охватила меня и испуг, и понимала, что недостойна глядеть; я только вскричала в трепете: «Чудотворец божий — Лай-Лай-Обдулай!..» Только вскричала, слышу над собой голос, веселый такой, ласковый: «Девушка, ты приятно плясала, глазам хорошо было смотреть… Приходи и пляши как можешь больше, и нарекаешься ты за это невестой Лай-Лай-Обдулая… И вот тебе цветок красный…» Подняла я глаза, и вот вижу, рука чья-то, и в ней цветок красный…

С последним словом губы ее раскрылись в блаженную улыбку, и она высоко подняла над головой цветок, улыбаясь и сияя глазами. Вид этой девушки, трепетавшей от радости с цветком в руке, на минуту заставил верить обитателей Рая, что именно все это так и происходило. Искренность светилась в лице ее, восторженной радостью звучал голос, и надо было некоторое время для мысли, что простая, бесхитростная девушка не более, как жертва самого грубого, дерзкого обмана. В общем, картина получилась такая: «крамольные» обитатели, представляющие тесную толпу, пораженные слышанным, стояли неподвижно, женщины, находившиеся напротив толпы, наоборот — сейчас же заговорили с быстротой поразительной: «Какая радость ей!..» — «Смотри ты, — невеста чудотворца!» — «Хорошо поплясать и нам». — «Гляди на цветок-то: как кровь красный. Видно сейчас, не на земле возрос». Парамон с минуту стоял неподвижно и вдруг, расставив руки над плечами, возгласил:

— Человеки милые, великое чудо совершилось, и радость, веселье, ликование в сердце моем… И плясать хочется…

Повернувшись снова к девушке и опуская руки на ее голову, он с растроганным видом приветствовал ее:

— Светлая невеста могучего Лай-Лай-Обдулая.

— Господин начальник веры, я-то не все сказала, — произнесла невеста чудотворца. — Не успела я подняться, как снова услышала голос: «Дитя, иди теперь в Рай — там ты увидишь три мертвеца. Скажи всем, чтобы никто по ним не смел плакать, ни жены, ни дети: гневаться будет Лай-Лай-Обдулай. На начальников повели они глупый народ, а это такой черный грех, который и в аду смердит, и смрад этот только Сатана выносит. Пускай же так сделают: длинными палками поволочат мертвецов поганых далеко от Рая Зеленого и там бросят, и вороны их расклюют… Я, Лай-Лай-Обдулай, приказываю всегда так бросать падаль от смердящей крамолы — на расклевание воронов…» Вот какое было последнее слово чудотворца, начальник… Но я не вижу мертвецов: я хотела бы плюнуть им в лицо…

И только теперь Сусанна начала озираться по сторонам. Увидев сбоку от себя три мертвых тела, она с отвращением в лице в ужасе отскочила назад и долго стояла неподвижно, глядя на них с нервной дрожью. Между тем, Парамон в это время грозно восклицал, обращаясь к толпе:

— Слышали, что сказал Лай-Лай-Обдулай, — смердят и в аду мятежники. Человеки милые, жалею вас очень, и думаю часто и вздыхаю, зная грехи ваши: мятеж носите в себе. Лучше вам змею иметь в сердце, да попасть в рай, нежели со смердящей крамолою быть в аду под вонючим копытом Сатаны. Вот какое испытание делаю: обернитесь-ка, человеки милые, к Раю Зеленому и идите так, идите… по домам…

Он умолкнул, а толпа задвигалась по всем направлениям, как люди, не знающие, что им делать. После этого некоторые стали медленно отходить, согнув спины и опустив головы, как люди, чувствующие, что находятся под ярмом. Прошло несколько минут, и толпа сильно поредела. Тогда против оставшихся храбрецов стал Черный Десяток с Герасимом-Волком впереди, и все они, посмеиваясь, стали делать разные движения ножами, подступая все ближе и издавая какие-то боевые звуки. Герасим-Волк, высоко подбрасывая свой нож над головой, ловил его руками и, уставив свои бычачьи глаза на толпу и нагнув голову, с животным хохотом бросался вперед на стоявших впереди храбрецов. Эта забава продолжалась некоторое время, пока наконец самые смелые с тяжелыми вздохами медленно направились к своим домам. И это была последняя борьба ангела свободы и света с черными призраками тьмы, лукавства, суеверия и тирании, и черные призраки победили, и с этого времени они всюду расположатся вокруг Зеленого Рая, как часовые на часах, занося над каждой головой свои острые ножи. Люди сильного чувства и светлого ума будут уничтожаемы как разбойники и убийцы, или станут убегать в леса и пустыни и там молиться своим богам — истине и любви, а люди бесчувственные, коварные и злые сделаются сильными вожаками покорного стада. И не будет никто знать, где правда и где ложь, но среди тьмы вечно будут слышаться слезы и вздохи отлетевшего ангела свободы и правды и непрерываемый хохот веселящихся черных демонов.

— Братец миленький, ты хорошо говорил, а я вот сбил рога козлов бодливых… хоть три мертвеньких есть, а ничего… Пусть боятся, как смерти, меня, начальника Рая… ничего…

Проговорив это, Василий гордо стал оборачиваться, посматривая на присутствующих, красуясь и выставляя себя напоказ. Парамон, взглянув на него, усмехнулся с презрением и злобой и шепнул ему: «Не красуйся лучше, как павлин, распустивший хвост, а то мертвецов этих я прикажу на шею тебе повесить и поведу напоказ. Дурак ты и больше ничего».

Василий остолбенел, а Парамон, полюбовавшись его смущением, бесцеремонно рассмеялся и повернулся к Сусанне. Она стояла, глядя на связанную Груню, и в глазах ее сверкали слезы.

— Невеста чудотворца ты, а вот слезы я замечаю… зачем плачешь-то…

— Начальник, не могу с сердцем своим совладеть… хотя поганка поносит бога…

Ее голубые глаза вдруг расширились уже в выражении ужаса и ненависти, и она добавила:

— Как подумаю это, плюнуть хочется проклятой в рожу.

— Плюнь, чтоб повеселился Лай-Лай-Обдулай, невеста чудотворца…

— Тьфу-тьфу, гадина, жаба… Будь проклята, и чтоб в аду тебе гореть и не сгореть.

Ожесточение сверкнуло в глазах ее и в лице.

— Веселится Лай-Лай-Обдулай.

Груня жалобно заплакала и забилась в своих веревках.