Наступил 1924 год.

После истории со спиритистками Эльза стала меньше бывать в свете, — разве что Лотта Леманн ее огорошила, явившись к ней с чемоданами и сказав, что не мыслит себя иначе, чем ее ассистенткой. «То ли Альфа Центавра перестала выходить на связь, — подумала Эльза, — то ли с тем гениальным профессором что-то пошло не так». Она бы сразу вежливо выпроводила гостью, если бы не барон. Он сказал, что отец Лотты — его старый товарищ, хоть она и не законное его дитя, и попросил найти девушке хотя бы какое-нибудь применение. Эльза предупредила, что занятия будут редки. Она поселила ее в дальнем крыле поместья, честно давала ей мыть пробирки и пыталась учить математике. Но увы! — научных способностей у Лотты не было даже в зачатке. Все это порядком раздражало Эльзу, и она нет-нет, да и подумывала, как бы с ней распрощаться.

Сама же она подошла к тому моменту, когда ей понадобились помощники: хирург и механик.

Знакомый хирург у нее был. Его звали Вальтер Дитце. Он был старше нее на несколько лет, уже стал знаменит и подавал большие надежды. Вальтер происходил из буржуазной венской семьи, в которой были приняты интеллектуальные занятия, в детстве получил домашнее образование, затем закончил медицинский факультет Венского университета, слушал лекции мировых светил, посещал диспуты. На одном из них он и познакомился с Эльзой. Он имел прекрасные манеры и романтический склад характера, но был, увы, трусом, — правда, сам себе в этом не признавался. Особенно это проявлялось в общении с женщинами, а больше всех — с Эльзой, в которую он был влюблен. Для того чтобы однажды ей объясниться, ему пришлось основательно выпить, и он предстал перед ней в скверном виде. Но даже если бы не это, он, увы, был не в ее вкусе… Да и вообще, если честно, Эльза не слишком интересовалась романтическими отношениями. Ее дело ее занимало целиком. Тем не менее, она его ценила, как профессионала, и считала, что достаточно не подавать ему надежд, чтобы их отношения были ясными, деловыми и товарищескими.

Механика порекомендовал ей дед. Звали его Отто Штальберг. Он был одногодком Вальтера, служил адъютантом барона и ведал техникой в отряде. От деда она знала, что происходил он из дворянской семьи, но замужество его матери было мезальянсом. Семья не простила ей брака с простолюдином и подвергла травле. Отто пережил это крайне болезненно, отрекся от родни матери и, конечно, от любых претензий на титул. Отец его рано умер, мать пережила его ненадолго, и Отто отправился воевать на стороне красных, мстя всем дворянам за своих родителей. Он был ранен и подобран баронским отрядом, где и остался. Эта перемена была Эльзе непонятна, но повода выяснять ее причины не было.

…Да, никто, кроме барона, не знал, что случилось тогда. А дело было в том, что барон спас своего адьютанта из очень неприятной переделки. Когда хаймвер окружил красных, Отто поддался страху и переоделся в форму врага, но был схвачен своими же и принят за белого. Коммунисты очень хотели узнать у Отто расположение и численность отрядов хаймвера, и никакие доводы не могли заставить их прекратить вгонять ему под ногти иголки и проделывать с ним другие столь же неприятные вещи. Только контратака «Бальмунга» прервала этот процесс, — и барон собственной персоной, который нашел истерзанного Отто. С тех пор барон стал для него абсолютным и единственным исключением из дворянства, а вдобавок к знати он возненавидел еще и коммунистов.

Он был молчалив, замкнут, мал ростом, худ и вечно хмур, но имел острый ум. Еще он был крайне недоверчив, беспринципен, прагматичен и имел привычку сперва стрелять, а потом спрашивать, кто идет. Но Эльза не знала этого, потому что теперь не понимала и не чувствовала людей, пока они не проявят себя на деле. Она узнавала их лишь по последствиям их действий. Барон тоже этого не замечал — прежде всего, в силу великодушного доверия к людям, а еще потому, что видел беспримерную и абсолютную преданность своего адьютанта. Механиком же Отто был прекрасным.

* * *

Эльза встретила их в лаборатории, где был накрыт небольшой столик с вином и фруктами, являвший странный контраст с обстановкой. Она объяснила им свои цели относительно науки и предложила работать вместе.

— Сейчас в интеллектуальных кругах распространяется критический взгляд на науку, — так завершила свою речь молодая ученая, — Она его целиком заслужила, но что предлагается этими критиками? Бросить науку вовсе! Вернуться к древним практикам познания! Я считаю, что это утопия. Кто способен на древние практики — те ими занимаются, они и сейчас есть, хотя их стало очень мало. И все знают, как дойти до Шаолиня или Кармелитского монастыря. Но что толку? Есть, видимо, какая-то причина, почему огромное большинство людей отбросило их и слушают ученых, разинув рты.

Мы — тоже критики, но поступим иначе. Раз все слушают науку и ждут от нее ответов, то мы используем науку, — как есть, с ее картезианскими методами. Мы — дети своего времени, со всеми вытекающими. Мы не умеем медитировать и молиться, — по крайней мере, я не умею. Алхимические методы выглядят как полная абракадабра. Глупо гадать, что они значили, пытаться изображать из нашей науки алхимию. Мы — это мы, своим путем и пойдем. Мы наши собственные теории и практики воплотим собой! Мы работаем с материей. Мы говорим: «бытие определяет сознание», даже если на самом деле хотим выяснить, как сознание влияет на бытие. Что делать: до этого докатилось наше время! Но пусть то, чего люди ждут, этим методам противоположно, — мы вернем им это! Мы вернем им Истину, даже если люди сами забыли, чего они ждут. Даже если не ждут, если честно… Что скажете, господа?

Вальтер согласился, чуть поколебавшись между восторгом и смятением от странных эльзиных идей. Но она ему нравилась, это было главное. Отто просто кивнул. Помочь Эльзе его попросил барон фон Лейденбергер, и больше тут обсуждать было нечего.

Так что вино было распито, и было заключено соглашение. Решили, что союз их доброволен, и каждый волен его покинуть, когда пожелает и безо всяких претензий. Плодами их работы все они могут пользоваться в своей практике. Есть только одно условие: никто не должен ставить общее дело под удар. Например, не стоит выносить происходящее здесь в свет и в научные круги; не стоит привлекать посторонних; не стоит делать что-то, что всех касается, не посоветовавшись с ними.

* * *

Эльза не стала рассказывать коллегам о демоне, — потому, что об этом просил барон, — но изложила им остальные наработки. Она рассказала о Кристаллах и клешах, о предположительной единой основе всех явлений, подверженных Кармическому Закону причин и следствий, и о том, что должно быть возможно распространить на весь мир феноменов, включая людей, уже открытые наукой подходы.

Начали они со спиритических сеансов, — с огромного числа спиритических сеансов. Они изучали призраков-спиритов. Эльза раскладывала на составляющие весь спектр человеческих привязанностей, который представляли собой призываемые сущности. Она выражала в исчисляемых единицах то, что означают слова: черты характера, аффекты, опыт прошлого. Она увязывала их в формулы, как факторы физического мира.

Работали они слаженно, и только Вальтер все больше осознавал, что вся их затея — отнюдь не развлекательное совместное времяпрепровождение с Эльзой, на которое он надеялся. Многое из происходящего его совсем не развлекало! Например, чтобы как можно лучше и полнее призывать спиритов, Эльза предложила вызывать их на определенной основе, к которой они были привязаны при жизни. Сильнее же всего на роль такой основы подходили их собственные тела, из чего вытекла идея раскапывать их могилы и привозить останки в лабораторию. Отто просто кивнул, как всегда. Вальтер остался в меньшинстве, и его протесты были тут же подавлены Эльзой. Она припомнила ему, что он врач, а вся медицина началась с подпольной анатомии под носом у инквизиции. А еще он наверняка сам резал трупы. А христианские заповеди вообще упоминать не стоит, потому что при его мещанской религиозности это напоминает трусость (Вальтер съежился от этого слова). То есть, либо смысл заповедей очевиден, и ты не режешь трупы ни при каких обстоятельствах, либо выходит, что люди соблюдают их на всякий случай: а вдруг ад и правда есть? Жалкое зрелище, заключила она.

Так что эльзино нововведение было единогласно принято, и одна из поместных автомашин превратилась в ночной катафалк. Чтобы утешить Вальтера, она предложила после опытов возвращать трупы на место. Вальтера это почему-то мало утешило, а что подумал Отто, никто так и не узнал (но вряд ли это было что-то хорошее).

* * *

За вторым примером того, что не развлекало бедного Вальтера, не нужно было далеко ходить. Как и собиралась, Эльза легла на операционный стол, чтобы увязать формулы Закона с личным опытом.

Вальтер, услышав об этом, был в полном ужасе, — ведь ему предстояло кромсать тело, которое он втайне мечтал обнимать. И врачебная этика! Речь ведь не о лечебных операциях! Эльза на это возразила, что он сам себе противоречит: если речь не о лечении, то и врачебная этика тут неприменима. Она рассматривает себя, как средство и инструмент науки, который нужно усовершенствовать. Ее отец ставил опыты на себе, прежде чем говорить о цене познания. То же сделает и она.

Покорившись, Вальтер вскрывал ей череп, сверлил позвоночник, и встраивал в ее тело различные приборы, которые по ее эскизам Отто собирал в уменьшенном и оптимизированном виде. Своими руками он превращал Эльзу в измерительно-аналитическое устройство. Выглядело это ужасно и уродливо, вызывало массу осложнений, и страдания ей причиняло огромные, хоть она и старалась не подавать виду. Ему это тоже стоило нервов, терзаний и душевных перекосов. Вальтер говорил, что если всем людям придется ради новых знаний пройти через то же, что и ей, то у этих знаний будет еще меньше поклонников, чем у Шаолиня. Эльза от этих слов только усмехалась.

Одно было хорошо: это происходило не каждый день. После операций она подолгу восстанавливалась, и тогда они читали книги. Она надеялась там найти формальные критерии Истины, которую следует искать средствами новой науки, — но книги, увы, были темны. Они перелопатили большую часть огромной библиотеки поместья: прошерстили христианских мистиков, даосов, Веды, Каббалу, алхимию… Все это было не применимо к их делу. Эльзин разум проносился через эту «тарабарщину», как нож сквозь масло. Она не могла найти никакой зацепки, чтобы увязать свои методы и теории с их предполагаемыми результатами и прийти к этим результатам практически. Вальтер чувствовал ее ярость, азарт и нетерпение.

* * *

С модификацией эльзиного организма дело шло куда лучше, чем с чтением фолиантов. Постепенно восприятие ее так изменилось, что она действительно увидела весь мир явлений единообразно: все теперь выглядело для нее, как огромный механизм. Она почти утратила свое человеческое зрение, и его заменил «Третий глаз». Не замечая больше красоту мира, она научилась различать иное. Она могла теперь отслеживать, как взаимодействуют различные «искажения среды», порождаемые людьми и не только, — следы мыслей, энергетические отпечатки касаний, взаимосвязи привязанностей. Порой она цинично шутила, что полдела сделано: сиддхи, — то есть, магические способности Просветленных, они уже добыли, — и чем их наука после этого не сакральная? Дело за малым: добыть само Просветление. Тогда, может быть, отпадет необходимость ей глотать таблетки и зелья, чтобы поддерживать работу изуродованного тела.

* * *

Эльза и ее коллеги работали все время, что могли этому уделить. Когда Отто не был занят на службе, Вальтер — с пациентами, а сама она не была прикована к постели, они могли сутки напролет проводить в ее башне.

Надо сказать, что не только Эльза пользовалась плодами своей теории. Их ученая троица освоила огромную прикладную область, — и это касалось не только особых законов, порождаемых Контрактом, но и самой обыкновенной земной физики. Вальтер использовал их совместные открытия в медицине, а Отто с позволения Эльзы конструировал устройства военного назначения для нужд отряда. Эльза дала добро на это, но не вникала в подробности.

Как конструктор, Отто Штальберг опередил свое время лет на семьдесят — в том, что касалось «обычной» техники. Но порой из его рук выходила и другая: «особое оборудование», что задействовало эффекты эльзиного Контракта. Правда, тут приходилось считаться с кое-какими условиями.

Во-первых, работало оно только тогда, когда Эльза была подключена к своей установке, а защитное напряжение, что сдерживало демона, было снижено. Притом имело значение, насколько далеко от поместья Лейденбергер все это использовать. Во-вторых, полноценно управлять такими устройствами могли лишь те, на кого распространялось влияние Контракта.

Но эти возможности были нужны Отто, поэтому он попросил и его «усовершенствовать» хотя бы отчасти так же, как Эльзу. В конечном итоге, это означало, что и он был «подключен» к ее установке. На слишком тяжелые операции он пойти не мог, потому что был нужен в отряде. Правда, была и еще одна причина, о которой он молчал: Отто боялся боли после всего, что ему довелось пережить. Ему стоило немалых усилий пойти и на частичную «переделку». Он держался только за мысль, что это ради барона.

Когда Отто снял одежду перед первой операцией, повисла неловкая пауза. Все его тело было в жутких шрамах от ожогов и не только, на плечах были вырезаны звезды, со спины, похоже, кожу снимали полосами. В полной тишине Отто буркнул, что в детстве упал с лестницы, и вопросов не последовало…

* * *

Так прошло три года. Эльза провела их почти отшельницей, видясь только с коллегами, дедом и слугами.

Ах, да: Лотта Леманн почти год прожила в поместье, изводя ее своей навязчивостью и безнадежной математической тупостью. В итоге Эльза все-таки не выдержала, несмотря на ходатайство дедушки. Как-то раз «ненароком» она зашла вместе с Вальтером в соседнюю от лоттиной комнату и достаточно громко спросила, не в силах ли он вкрутить той в лобные доли мозга такую-то и такую железки, чтобы она освоила хотя бы дифференцирование, ибо Лотте это необходимо. Вальтер, в принципе, уже был согласен вкрутить в лобные доли что угодно любому, кто попросит. За чаем Эльза радостно сказала, что, кажется, нашла для Лотты способ достичь научного прорыва. Они допьют чай и приступят к делу. Только Лотта почему-то довольно быстро засобиралась, и вскоре покинула гостеприимное поместье Лейденбергер, пообещав заходить на чай.