Эта и две последующие главы будут посвящены разновидностям мотиваций. В настоящей главе представлены довольно общие замечания по теме. В дальнейшем я сосредоточусь на двух специфических вопросах: эгоизм против альтруизма и временна́я близорукость против прозорливости. Эти вопросы дополняют друг друга, последний является вневременны́м вариантом первого, внеличностной оппозицией. Как мы увидим, они по сути связаны друг с другом в том смысле, что прозорливость может имитировать альтруизм.

Набор мотиваций человека – пирог, который можно нареза́ть по-разному. Хотя ни один из них не может претендовать на статус канонического, существует четыре подхода, которые представляются мне важными. Первый предполагает континуум мотиваций, второй и третий – трихотомию, четвертый – дихотомию. Классификации одновременно в чем-то сходные и любопытным образом различающиеся, что позволяет нам рассмотреть одно и то же поведение под разным углом зрения.

 

От интуитивного к рациональному

11 сентября 2001 года люди бросались из окон Всемирного торгового центра из-за непереносимой температуры. «Это вряд ли можно счесть добровольным выбором, – сказал Луис Гарсия, начальник пожарной охраны Нью-Йорка. – Если подвести человека к окну и создать такую температуру, есть веские основания полагать, что большинство людей будут вынуждены прыгнуть». Реальной альтернативы не было. Субъективно это можно сравнить с опытом тех, кто в отсутствие пресной пьет морскую воду. Они могут знать, что даже если морской воды выпить немного, все равно вступаешь на опасный путь: чем больше пьешь, тем сильнее жажда. И все-таки некоторые не могут устоять перед соблазном. Тяга к веществам, вызывающим привыкание, может рассматриваться в этом же ключе. Писатель XVIII века Бенджамин Раш предложил драматический пример. «Когда друзья стали уговаривать горького пьяницу бросить пить, он ответил: Если бы в одном конце комнаты стоял бочонок рома, а из другого постоянно стреляла бы пушка, я все-таки бы прошел прямо перед пушкой, чтобы заполучить ром». Сексуальное желание также может быть настолько сильным, чтобы заглушить соображения осторожности.

Интенсивность некоторых эмоций может быть такой, что они вытесняют остальные соображения. Например, чувство стыда может быть совершенно непереносимым, как это показывает пример американского морского адмирала, в 1996 году совершившего самоубийство накануне дня, когда должны были предать огласке, что он незаслуженно носил некоторые свои медали. Или же шесть случаев самоубийства среди французов после того, как было сообщено, что они потребляют порнографию для педофилов. Гнев тоже может стать непреодолимо сильной эмоцией, как это случалось 9 июля 2006 года, когда Зинедин Зидан на последних минутах финального матча ЧМ по футболу боднул своего итальянского оппонента головой в живот в ответ на провокацию на глазах 70 тысяч человек, присутствовавших на стадионе, и приблизительно миллиарда телезрителей по всему миру. Если бы перед этим он остановился и хотя бы на секунду задумался, то понял, что такое действие может стоить его команде победы и навредить личной репутации.

За исключением, возможно, только потребности прыгнуть из горящего здания Всемирного торгового центра, сомнительно, чтобы все эти желания были в буквальном смысле неодолимы, подобно тому как невозможно остановить камень, катящийся со склона. (Позыв ко сну может быть неодолимым, но засыпание не является действием, вот почему все попытки заставить себя заснуть обречены на неуспех.) Люди с продуктовой зависимостью иногда восприимчивы к ценам: когда те вырастают, они снижают потребление продукта. Люди в спасательных лодках иногда могут помешать друг другу пить соленую воду. Сексуальный соблазн и позыв к убийству безусловно можно преодолеть. Из-за своей интенсивности эти инстинктивные стремления, тем не менее, занимают крайнюю часть спектра человеческих мотиваций. У них есть потенциал (пусть даже не всегда реализуемый) блокировать сознательные установки, компромиссы и даже выбор.

В другой части спектра мы видим эталон (или скорее карикатуру) рационального агента, который не подвержен воздействию инстинктивных факторов, включая эмоции. Он действует только после того как тщательно (но не тщательнее, чем того требуют обстоятельства) взвесит последствия каждой имеющейся альтернативы. Рациональный генерал, менеджер высшего звена или врач обеспокоены исключительно тем, чтобы найти наилучшие средства для достижения объективной цели, такой как победа в войне, максимизация прибыли или спасение жизни. Субъективные желания или составляющие их основу инстинкты не включаются в это уравнение. Хотя в главе XI мы увидим, что концепция рациональности гораздо шире, чем эта бледная идея, она все же может послужить нам ориентиром.

Примером расхождения между инстинктивной (visceral) и рациональной мотивациями может послужить различие между инстинктивным и благоразумным страхом. Хотя страх часто называют эмоцией, его можно считать только комплексом убеждений и желаний. Когда я говорю: «Боюсь, что сейчас пойдет дождь», – я всего лишь делюсь предположением, что будет дождь, и своим нежеланием, чтобы он пошел. Если страх побуждает действовать, как в случае, когда я беру с собой зонт, он является примером рационального поведения (глава XI), в нем нет ни одной из характерных черт эмоции (глава VII). В свою очередь инстинктивный страх может побудить к действию, которое не является инструментально рациональным. Например, было подсчитано, что 350 американцев, которые в противном случае остались бы живы, погибли в автомобильных авариях, потому что боялись летать на самолетах после 11 сентября 2001 года. Испанцы же, похоже, напротив, не продемонстрировали роста смертности, пересев с поезда на автомобиль после теракта на железной дороге в Мадриде 11 марта 2004 года. Возможно, что из-за продолжительности террористических атак баскской организации ЭТА население стало испытывать к ним благоразумный, а не инстинктивный страх. Для них риск террористического акта стал одним из многих, подобным, хотя и якобы более опасным, риску того, что пойдет дождь.

Между крайностями инстинктивного-рационального континуума мы находим поведение, которое частично мотивировано инстинктивными факторами и в то же время восприимчиво к экономическим соображениям. Человек может стремиться отомстить (инстинктивное желание) и при этом тянуть время до тех пор, пока не застанет врага врасплох (соображения благоразумия). Если он вызывает своего врага на дуэль (как того требует кодекс чести), он может тайно брать уроки фехтования (нечестная, но полезная практика). Если человеку сделали предложение одновременно нечестное и выгодное в том смысле, что если он его примет, ему будет лучше, чем если не примет, то он может принять или отвергнуть его в зависимости от силы эгоизма или энергии протеста. В более сложных случаях один инстинктивный фактор может противодействовать другому. Желание адюльтера может быть нейтрализовано чувством вины. Вызванное страхом желание спастись бегством может уравновешиваться или замещаться желанием сражаться, спровоцированным гневом.

 

Интерес, разум и страсть

В своем анализе человеческих мотиваций французские моралисты XVII века ввели плодотворное различение интереса, разума и страсти. Интерес – это погоня за личной выгодой, будь то деньги, слава, власть или спасение души. Любое действие, направленное на то, чтобы помочь нашим детям, преследует личный интерес, поскольку наша судьба тесно связана с их судьбами. Родитель, отправляющий детей учиться в дорогую частную школу, не жертвует своими интересами, а действует им во благо. Можно сказать, что страсти включают эмоции так же, как другие инстинктивные побуждения, например голод, жажду, сексуальные и другие влечения. Древние включали в эту общую категорию душевное расстройство, потому что оно, подобно эмоциям, непроизвольно, неконтролируемо и подрывает рациональные соображения. В некоторых случаях мы можем относить к страстям состояние интоксикации. С точки зрения закона гнев, алкогольное опьянение и безумие часто рассматривались почти на равных.

Разум – более сложная идея. Моралисты часто использовали его (как я буду его здесь использовать) в связи с желанием поддерживать общий, а не частный интерес. Изредка они пользовались им, ссылаясь на долгосрочные (благоразумные) мотивации, в противоположность краткосрочным (близоруким) соображениям. Обе идеи можно подвести под категорию беспристрастности. При разработке общественной политики к индивидам нужно относиться беспристрастно, а не защищать интересы одних групп и индивидов в ущерб другим.

Индивиды также могут действовать, исходя из подобной мотивации. Родители могут жертвовать своими интересами, послав детей в государственную школу, потому что исповедуют равенство возможностей. В то же время политики, как и частные лица, должны в равной мере беспристрастно оценивать долгосрочные последствия, придавая им одинаковый с краткосрочными результатами вес в процессе принятия решения. Действительно, некоторые моралисты утверждали, что озабоченность долгосрочным интересом способствует общественному благу. На Филадельфийском конституционном конвенте Джордж Мейсон, в частности, заявил:

Мы должны заботиться о правах людей каждого класса. Равнодушие высших классов общества к этому велению гуманизма и политики поразительно, учитывая, что, какими бы зажиточными они сейчас ни были или какое бы высокое положение ни занимали, возможно (более того, наверняка), их потомки в течение нескольких лет распространятся среди самых низших классов общества. Таким образом, каждый эгоистический мотив, каждая семейная привязанность должны отстаивать такую политическую систему, которая заботилась бы о правах и благополучии нижних слоев граждан с неменьшим тщанием, чем о верхних слоях.

Каждая форма беспристрастности имеет свою градацию. Сила беспокойства за других имеет тенденцию варьировать обратно пропорционально не только генеалогической, но географической удаленности. Сходным образом даже благоразумные индивиды до некоторой степени придают больше значения ближайшему будущему, чем более отдаленному, – факт, который только частично можно объяснить их знанием о том, что они могут и не дожить до этого отдаленного будущего.

В качестве примера того, как понимать поведение в категориях любой из этих трех мотиваций, мы можем процитировать письмо канцлера Нью-Йорка Роберта Ливингстона Александру Гамильтону, датированное 1783 годом, в котором он комментирует преследования тех, кто выступал в войне за независимость на стороне британцев.

Я хочу серьезно пожаловаться вам на дух жестоких преследований, который преобладает здесь и последствий которого для благосостояния, торговли и будущего я так страшусь. Он особенно причиняет мне боль, потому что почти лишен каких бы то ни было более чистых патриотических мотивов . У немногих это слепой дух мести и негодования , но у большинства он представляет собой самый низменный интерес .

Фразы, выделенные мною курсивом, соответствуют разуму, эмоциям и интересу. Эпитеты говорят сами за себя: разум – чистый, страсть – слепая, интерес – низменный. Я вернусь к некоторым следствиям таких оценок.

 

Оно, я, сверх-я

В анализе человеческих мотиваций Фрейд подсказал три базовые формы, каждая из которых связана с отдельной психической подсистемой. Эти три системы – «Оно», «Я» и «сверх-Я», соответствующие принципу удовольствия, принципу реальности и совести. «Оно» и «сверх-Я» заключают в себе импульсы и контроль над ними, тогда как «Я», «беспомощное в обоих отношениях… тщетно защищает себя как от подстрекательств смертоносного Ид, так и от упреков наказывающей совести». В еще более показательном высказывании из того же эссе («Я и Оно») Фрейд писал, что «Я» – «несчастное существо, исполняющее три рода службы и вследствие этого страдающее от угроз со стороны трех опасностей – внешнего мира, либидо Оно и суровости сверх-Я». Но даже эта формулировка не полностью передает то, что, по моему мнению, является сутью фрейдовской идеи. Это предположение о том, что в процессе существования «Я» во внешнем мире (принцип реальности) ему также приходится вести борьбу на два фронта – против импульсов, исходящих от «Оно» (принцип удовольствия), и с предположительно строгим контролем за этими импульсами, осуществляемым «сверх-Я» (совесть).

Это оригинальное, глубокое и верное предположение. Единственное, чего ему не хватает, так это механизма. Почему «Я» само не может осуществлять необходимое управление всевозможными импульсами? Почему мораль и совесть так часто принимают форму жестких правил? Следует нам постулировать существование отдельных или квазиавтономных психических функций? Чтобы получить удовлетворительные ответы на эти вопросы, потребовались новаторские работы Джорджа Эйнсли (George Ainslie). Я обсуждаю его взгляды в главе XIII. Здесь я только хочу привлечь внимание к тому факту, что многие импульсы необходимо держать в узде по причине совокупного ущерба, который они могут нанести, если их не сдерживать. В отдельно взятом случае чрезмерное потребление алкоголя или переедание, мотовство или прокрастинации (откладывание выполнения домашнего задания, например) совсем необязательно влекут значительный ущерб для агента. Ущерб возникает после повторяющихся злоупотреблений (или повторяющихся неудач). Таким образом, управление импульсами не должно фокусироваться на индивидуальных случаях, так как человек всегда может сказать себе, что с завтрашнего дня он начнет новую, более правильную жизнь. Управление импульсами должно учитывать то, что они предсказуемо возникают в неопределенном количестве случаев. Решение можно найти, если переформулировать проблему так, что неспособность контролировать импульс в данном конкретном случае становится индикатором неспособности справиться с ним в дальнейшем. «Да, я могу отложить сдерживание этого импульса до завтра, но чем завтрашний день будет отличаться от сегодняшнего? Если у меня ничего не получится сегодня, то и завтра ничего не получится». Запустив эффект внутреннего домино и повысив ставки, агент может получить мотивацию побороть импульсы, которая у него отсутствовала бы, если бы он рассматривал каждый день в отдельности. Обратной стороной медали может стать неослабность контроля. Как говорили викторианские моралисты, «никогда не знает исключений».

 

Учитывая последствия

Наконец, мотивации могут быть консеквенциалистскими (consequentialist) или неконсеквенциалистскими (nonconsequentialist), то есть ориентированными на результат действия или на само действие. Экономическое поведение по большей части ориентировано на результат. Когда люди откладывают деньги на старость, а брокеры покупают и продают акции, они не придают какой-либо существенной – позитивной или негативной – ценности самим этим действиям; их интересует только результат. Безусловный пацифист, отказывающийся идти на военную службу даже для борьбы с самыми злыми врагами, не принимает в расчет последствий своего поведения. Самое главное для него то, что некоторые действия, такие как убийство человека, подлежат безусловному запрету. Дело не в том, что он не осознает последствия, как в случае эмоционального действия; просто последствия не имеют значения для того, что он делает.

В публичной политике также действует два вида мотиваций. Тот, кто разрабатывает политику, может применить принцип «Находка принадлежит нашедшему» (как в патентном законодательстве), предположив, что если человек, открывший ценный ресурс, получит право собственности на него, то будет открываться больше ценных ресурсов. Это консеквенциалистский аргумент. Неконсеквенциалистским аргументом в пользу такой политики будет утверждение, что человек, открывший ресурс, будь то кусок земли или лекарство от рака, обладает естественным правом собственности на него. В качестве другого примера мы можем рассмотреть речь (XXXI) Диона Хризостома против практики Родеана использовать старые бронзовые статуи для почитания благотворителей города, что, как он утверждал, одновременно нарушало права тех, в честь кого эти статуи были первоначально воздвигнуты, и отвращало новых благотворителей, которые понимали, что статуи, воздвигнутые в их честь, вскоре снова будут использованы для кого-нибудь другого. Консеквенциалистские аргументы могут (как кажется) оправдывать жесткие меры против террористов, даже если предпринятые шаги нарушают неконсеквенциалистские ценности, связанные с правами человека и гражданскими свободами.

Особым случаем неконсеквенциолистской мотивации является принцип, который будет фигурировать у меня под разными именами – бытовое кантианство, категорический императив или магическое мышление, – «Делай то, что для общего блага следовало бы делать всем». В определенном смысле этот принцип связан с последствиями, так как агент делает то, что даст наилучший результат, если бы все остальные делали то же самое. Однако это последствия не его действия, а гипотетической серии действий агента и других людей. В некотором конкретном случае действие согласно этому принципу может иметь катастрофические последствия, если остальные ему не последуют. На международной арене примером может служить одностороннее разоружение.

Другим случаем является следующий принцип еврейской этики. Предположим, враг у ворот и он заявляет: «Отдайте мне одного из вас, он будет убит, и мы пощадим всех остальных. Если откажетесь, мы убьем вас всех». Талмуд предписывает евреям погибнуть, но не выдавать жертву во имя спасения остальных. Однако если в тех же обстоятельствах враг говорит: «Отдайте мне Петра», то это требование приемлемо. Это не запрет на то, чтобы пожертвовать кем-то ради спасения остальных, а запрет на выбор того, кем пожертвовать. Роман «Выбор Софи» представляет ту же самую дилемму.

Социальные нормы (глава XXII) представляют еще один специфический случай неконсеквенциалистского поведения с важным неожиданным поворотом. Они предписывают людям, что надо делать (например, отомстить за обиду или воздерживаться от того, чтобы есть детеныша, сваренного в молоке его матери), не потому что это даст какой-то желаемый результат, но потому, что это действие само по себе обязательно. Хотя эти действия совершаются не ради какого-то результата, их можно рассматривать как действия, призванные предотвратить какой-то другой результат, а именно обвинения в том, что они были допущены. Но следом мы можем спросить: не выдвигаются ли эти обвинения по сходным консеквенциалистским причинам? Более того, если люди уязвлены действиями других людей, они отвечают тем же самым даже при одноразовом взаимодействии в условиях полной анонимности, которая может быть достигнута при проведении эксперимента. Так как интеракция одноразовая, испытуемые ничего не получат от столкновений в будущем, а так как она анонимная, они не боятся обвинений со стороны третьих лиц. Я еще вернусь к этим экспериментам в следующих главах.

Даже для ярого приверженца неконсеквенциализма последствия могут иметь значение, если они важны. Рассмотрим принцип, который многие считают безусловным, – запрет на пытку детей. Представим, что в сценарии тикающей бомбы необходимым и достаточным условием для предотвращения ядерного взрыва в центре Манхэттена является пытка маленького ребенка террористки у нее на глазах. Если можно было бы сделать этот сценарий достоверным, многие неконсеквенциалисты согласились бы с пытками. Другие сказали бы, что поскольку условия этого сценария не достижимы на практике, абсолютный запрет остается в силе. Еще кто-то сохранил бы запрет, даже если такой сценарий возможен. Моя задача здесь не ратовать за один из этих выводов, а сделать эмпирическое наблюдение, согласно которому в реальных жизненных ситуациях ставки редко бывают такими высокими, чтобы можно было заставить неконсеквенциалиста рассматривать последствия своего поведения. Возможно, что если бы на карту было поставлено нечто большее, он отказался бы от своих принципов, но так как до этого дело никогда не доходит, мы не можем сказать наверняка, имеем мы дело с чрезвычайной сговорчивостью или же с полным отказом идти на компромисс.

Эти четыре подхода к мотивации позволяют уловить некоторые из вышеупомянутых феноменов. Инстинктивные факторы, страсти и принцип удовольствия явно имеют много общего. Последний применяется к более широкому ряду случаев, поскольку включает не только стремление избежать боли, но и влечение к удовольствию. Когда студенты затягивают выполнение домашней работы, это происходит не потому, что есть что-то еще, чем они страстно желают заняться. Очень часто они просто идут по пути наименьшего сопротивления.

Суперэго, разум и неконсеквенциалистские мотивации тоже имеют много общего. Хотя не все формы морали являются жесткими и неумолимыми, некоторые действительно таковы. Общеизвестным примером является теория морали Канта. (На самом деле его философия морали происходит из частных правил, которые навязывал себе для контроля над собственными импульсами, например максиму не выкуривать больше одной трубки после завтрака.) В то же время в индивидах, не испытывающих отвращения к неопределенности, мораль может преодолеть упертость. Действительно, терпимое отношение к неопределенности часто считается отличительной чертой здорового эго. Между рациональностью, личным интересом, эго и консеквенциализмом существуют более тонкие отношения. Абсурдно было бы утверждать, что отличительной чертой здорового эго является рациональное следование личному интересу.

 

Потребности и желания

Часто мы понимаем мотивации как потребность установить некое положение дел. Они также могут принимать форму желания добиться какого-то положения дел. Это различение между потребностями и желаниями важно, если мы обратимся к мотивационному компоненту эмоции (глава VII). Эмоции действительно часто могут сопровождаться либо потребностью что-то сделать, либо желанием, чтобы ситуация сложилась определенным образом. В гневе или ярости (wrath) потребность А в том, чтобы отомстить Б, не может быть удовлетворена тем, что В сделал с Б то, что с ним хотел сделать А, или тем, что с Б произошел несчастный случай. Важен не результат, не страдания Б, а то, что причиной этих страданий стали действия А. В садизме также важно именно заставить другого страдать, а не только сам факт его страданий. В случае ненависти, наоборот, важно то, чтобы ненавистный человек или группа людей исчезли с лица земли, и неважно, произойдет это благодаря моим или чьим-то другим действиям. В случае злобы (malice) значение также имеет страдание другого, а не то, чтобы именно я был причиной этого. И действительно, злоумышленник может даже отступить прежде, чем предпринять активные действия по нанесению вреда другому человеку, не просто из страха разоблачения, но потому, что это было бы несовместимо с его представлением о себе. Еще четче это демонстрирует зависть. Многие люди, которые хотели бы, чтобы их недруг потерял все свое имущество, и которые пальцем не пошевелили бы, чтобы это предотвратить, никогда не предпримут активных действий для его уничтожения, даже если им этого ничего не стоит и они при этом ничем не рискуют. Человек, который не станет поджигать соседний дом, возможно, не станет вызывать пожарных, если увидит, что тот загорелся.

Принятие желаемого за действительное (глава VII) основывается на желаниях, а не на потребностях. В некоторых случаях агент может отказаться от тяжелой работы по приведению мира в соответствие с его желаниями и вместо этого пойти по более легкому пути принятия присущих этому миру установок. Если я желаю получить повышение, но неохотно прилагаю к этому усилия, я могу довольствоваться незначительными знаками, чтобы убедить себя в том, что неминуемо его получу. В других случаях мы лишены возможности воздействовать на мир. Я могу быть не в состоянии заставить другого человека ответить мне взаимностью в любви или сделать так, чтобы мой больной ребенок выздоровел. В таких случаях я могу либо предаваться фантазиям, либо смотреть фактам в лицо. Дальнейшее различение может быть проведено между случаями, в которых фантазии не имеют последствий и в которых они становятся предпосылкой к действию. Я могу обманывать себя, полагая, что моя знакомая питает ко мне тайную страсть, и не делать никаких авансов либо потому, что меня принуждает к этому мораль (или эгоизм), либо потому, что самообольщению придаются исключительно ради него самого, его потребительской ценности. Человек также может открыто поделиться с объектом питаемыми на его счет подозрениями, как это случилось с секретаршей Джона Мейнарда Кейнса, которая сказала ему, что видит его пылкую страсть к ней, но ничем не может помочь. После этого ее жизнь была разрушена.

 

Состояния, являющиеся по существу побочными продуктами

Фактор, затрудняющий различение желания-потребности, состоит в том, что в некоторых случаях я могу получить Х, сделав А, но только если я сделаю А ради того, чтобы получить Х. Если я много работаю для того, чтобы объяснить нейрофизиологическую основу эмоций, и добиваюсь успеха, я могу заработать хорошую репутацию. Если я уйду в работу ради политических целей, то под конец могу обнаружить, что у меня сформировался характер. Если я хорошо играю на фортепьяно, то могу произвести впечатление на окружающих. Эти косвенные выгоды паразитируют на основной цели деятельности. Если у меня буквальная мотивация, такая как желание заработать репутацию, у меня меньше шансов действительно ее заработать. Если кто-то присоединяется к политическому движения только ради развития своего сознания или формирования характера, он обречен на неудачу или же может добиться успеха только случайно. Как заметил Пруст, музыкант «может иногда предать [свое истинное призвание] ради славы, но ища славы таким образом, он только отдаляется от нее, а находит, только от нее отвернувшись».

Самосознание выражается в исполнении. Как он также писал, хотя «самый лучший способ сделать так, чтобы вас искали – сделаться недоступным», он никому не дал бы подобного совета, поскольку «этот метод достижения социального успеха работает, только если его не применяют сознательно».

Музыкальная слава или социальное преуспевание попадают в категорию состояний, которые по сути являются побочными продуктами, – состояний, которых нельзя добиться действиями, мотивированными исключительно желанием их достичь. Эти состояния могут возникнуть, но их нельзя вызвать намеренно простым решением. Они включают желание забыть, желание верить, желание желать (например, желание преодолеть сексуальную импотенцию), желание заснуть, желание смеяться (невозможно щекотать себя самого) и желание преодолеть заикание. Попытки реализовать эти желания скорее всего окажутся малоэффективными и могут ухудшить положение. Общим местом у моралистов и романистов стало представление о том, что намеренный гедонизм обречен на провал и что ничто так не запечатлевает в памяти какой-либо опыт, как попытка его забыть. Хотя мы можем желать, чтобы эти состояния реализовались, нам следует избегать намерения их реализовать.

Многие люди озабочены спасением (в загробной жизни) и искуплением (зла, которое они совершили). Они также могут полагать, что в состоянии достичь этих целей своими поступками. Мученическая смерть в битве с неверными может стать пропуском в рай (по крайней мере некоторые так считают). Борьба с нацистами после сотрудничества с ними на предшествующей стадии может искупить совершенное зло. Однако если эти действия совершаются ради достижения спасения или искупления, они могут закончиться неудачей. В католической теологии намерение купить место в раю ценой добровольного мученичества будет примером греха симонии. Некоторые специалисты по исламу подвергают сходной критике террористов-самоубийц, движимых верой в то, что таким способом они получат привилегированное место в раю. Монтень пишет: «Когда спартанцы, эти отличные судьи в делах добродетели, стали решать, в свою очередь, кому из них принадлежит честь свершения в этот день наиболее выдающегося деяния, они пришли к выводу, что храбрее всех сражался Аристодем; и все же они не дали ему этой почетной награды, потому что его доблесть воспламенялась желанием смыть пятно, которое лежало на нем со времени Фермопил». Французский газетный магнат Жан Пруво (Jean Prouvost), сотрудничавший во время оккупации с нацистами, попытался искупить свою вину, выписав для членов Сопротивления чек на большую сумму в тот момент, когда стало ясно, что немцы проиграют войну. После освобождения ему было присуждено non-lieu (решение суда, по которому дело приостанавливается или прекращается, не дойдя до суда), чего спартанцы, по всей видимости, не сделали бы.

 

Толкать или тянуть

Почему люди переезжают из одной страны в другую? Почему ученые переходят из одного университета в другой? Часто эти проблемы характеризуют в словах тянуть (pull) и толкать (push). Человек может эмигрировать, потому что ситуация дома непереносима или ситуация за границей представляется более предпочтительной; по крайней мере, таков распространенный подход к этому вопросу. Но во многих ситуациях он может вводить в заблуждение. Как правило, люди уезжают, сравнив ситуацию дома и за границей и сочтя, что различие настолько велико, что оправдывает переезд даже с учетом затрат на него. И все же имеет смысл различать мотивы побуждения (толчка – «push motives») и мотивы стремления (рывка – «pull motives»): первые находятся в инстинктивной части континуума, а вторые – ближе к его рациональной части. Люди, охваченные страхом, часто бегут от опасности, но не в спасительном направлении. Единственная их мысль – бежать; они не задумываются, что могут попасть из огня да в полымя. В зависимости от вида вещества наркомана может мотивировать или стремление к эйфории (кокаин), или побуждение, вызванное состоянием депрессии (героин). Суицидальное поведение тоже связано скорее с побуждением, чем со стремлением. Это попытка спастись от отчаяния, а не порыв к чему-то.

Действие социальных норм (глава XXII) также может рассматриваться в категориях побуждения и стремления. Многие индивиды испытывают сильную потребность выделиться при помощи различных форм социального поощрения, будь то слава (желание быть лучшим) или почести (победа в состязании или в поединке). Другие индивиды больше озабочены тем, чтобы избежать позора, связанного с нарушением социальных норм. В одних обществах есть социальная норма «Не высовывайся!». Отличиться – значит отклониться в сторону, а отклонения – объект универсального осуждения: «За кого он себя принимает?» Относительная сила этих двух мотиваций варьирует в разных обществах. Классические Афины могут служить иллюстрацией стремления отличиться. В современных малых городах зачастую царит враждебность по отношению к желающим выделиться. Если рискнуть и сделать обобщение, в целом толчок, задаваемый стыдом, кажется более важной мотивацией, чем рывок к славе, что не исключает силы последнего.

 

Конфликт мотиваций

Существование конкурирующих мотиваций – это общее место.

Мне так нужна эта книга, что я готов украсть ее из библиотеки, но при этом я хочу вести себя морально.

Перед лицом хулигана я одновременно испуган и разгневан, мне хочется убежать и в то же время ударить его.

Я хочу, чтобы все дети получали государственное образование, но вместе с тем хочу, чтобы мой ребенок ходил в частную школу и получил самое лучшее образование.

Мне нужен кандидат, выступающий в поддержку абортов, но одновременно поддерживающий снижение налогов.

Я хочу курить и при этом сохранить здоровье.

Если мне делают выгодное, но нечестное предложение, мне хочется одновременно отклонить его по второй причине и принять – по первой.

Я хочу жертвовать на благотворительность, но в то же время соблюдать собственные интересы.

Я испытываю соблазн изменить жене, но также хочу сохранить брак.

Как разрешается конфликт этих мотиваций? Общий ответ должен быть таким. Когда речь идет о ситуации, в которой «победитель забирает все», так что никакой (физический) компромисс невозможен, побеждает более сильная мотивация. Если забота о ребенке для меня важнее, чем озабоченность образованием детей вообще, я пошлю его в частную школу. Если моя неприязнь к абортам сильнее, чем озабоченность налогами, а кандидат, предлагающий обе опции, отсутствует, я буду голосовать за того, кто против абортов и за повышение налогов. Если кто-то предложит мне три доллара из общего фонда десять долларов, намереваясь оставить все остальное себе, я приму это предложение. Если мне предложат всего два доллара, я отвергну это предложение. Когда компромисс возможен, более сильная мотивация оказывает большее воздействие, чем слабая. Курильщик может снизить потребление сигарет с тридцати до десяти в день. Демонстрируя широту своего альтруизма, я могу тратить 5 % моего дохода на благотворительность.

Это не совсем неверный, но слишком простой ответ, так как идея сильной мотивации сложнее, чем предполагают эти подобранные на скорую руку примеры. Мотивация может быть обязана своей силой чисто психическому потенциалу; вот почему, например, инстинктивные мотивы зачастую гораздо сильнее того, что Мэдисон называл слабым голосом разума. Но сильной может оказаться мотивация, которую агент активно одобряет, в силу того, что она высоко оценивается обществом. По сути культура имеет свою нормативную иерархию мотиваций. При прочих равных условиях человек скорее совершит данное действие, руководствуясь мотивом А, чем мотивом Б, поскольку А выше стоит в иерархии. Это метамотивации, желания, запускаемые желаниями определенного рода. Даже будучи более слабыми с точки зрения инстинктивности, они в конце концов могут возобладать над другими мотивациями.

Эгоистический интерес, особенно страсть, часто демонстрирует определенное преклонение перед разумом. Сенека говорил: «Разум желает, чтобы решение, которое он принимает, было справедливым, гнев желает, чтобы решение, которое он принимает, казалось справедливым». Поскольку существует огромное множество внешне достоверных концепций разума, справедливости и честности, вполне возможно представить решение, принятое в гневе, как разумное. Суды над коллаборационистами в странах, оккупированных нацистской Германией во время Второй мировой войны, зачастую были ведомы жаждой мести. Но из-за преклонения перед разумом в сочетании с желанием отмежеваться от беззаконной практики оккупационных режимов новые лидеры представляли жесткие меры как основанные на справедливости, а не на эмоциях. Человек может иметь первоочередной заинтересованность в том, чтобы не жертвовать на благотворительность, и во вторую очередь хотеть, чтобы его не считали побуждаемым исключительно личным интересом. Из преклонения перед разумом он может принять философию благотворительности (глава II), которая оправдывает небольшие пожертвования. Если другие жертвуют много, он займет утилитаристскую позицию, делая небольшие взносы, а если другие жертвуют мало, он будет действовать так же, руководствуясь соображениями честности.

В этом случае разум не играет независимой роли. Он лишь постфактум оправдывает действия, которые совершались на совсем иных основаниях. Конфликт не разрешается, а загоняется под ковер. В других случаях поиск оправданий, отсылающих к разуму, может изменить поведение. Если я применяю к благотворительности подход, основанный на честности, когда другие делают небольшие взносы, то мне придется следовать за ними, если они начинают жертвовать больше. Та же самая потребность в самоуважении, заставившая меня оправдывать эгоистическое поведение соображениями беспристрастности, мешает мне изменить концепцию беспристрастности теперь, когда она больше не действует в мою пользу. Мы можем вообразить, что в «Короле Лире» Бургундия и Франция влюбились в Корделию из-за ее перспектив, но только Бургундия была так мало озабочена своим имиджем, чтобы смочь отбросить эмоции, когда они стали противоречить ее интересам. Это тот случай, когда интерес отступает перед страстью, а не перед рассудком, принимая по внимание, что страсть (скорее эта конкретная страсть) стоит выше, чем эгоизм в нормативной иерархии. Другие чувства, как, скажем, зависть, вполне могут расположиться на более низкой ступени в сравнении с эгоизмом. Часто при этом мы можем наблюдать попытки совершать такие основанные на зависти поступки, которые могут быть убедительно представлены в качестве эгоистических. Действия, которые нельзя выставить в этом свете, совершаться не будут.

Согласно теории когнитивного диссонанса, когда одна мотивация немного сильнее другой, она пытается привлечь к себе союзников так, чтобы мотивы на одной стороне приобрели решающее значение. Ум неосознанно ищет дополнительные аргументы в пользу предварительного вывода, к которому он пришел сознательно. В таких случаях сила мотивации не может приниматься как данность, но должна рассматриваться скорее как продукт самого процесса принятия решения. Когда я покупаю автомобиль, я придаю ценность неравнозначным параметрам (скорости, цене, комфорту, внешнему виду) каждой из альтернатив и прихожу к общему заключению, сравнивая результаты оценки каждой ценности. Я, например, могу дать бренду А оценку 50, а бренду Б – оценку 48. Поскольку сравниваемые величины оказались близки, я могу бессознательно модифицировать значения таким образом, чтобы А стал очевидным победителем, например, поставив 60 против 45. Прежде чем сделать покупку, я сталкиваюсь с брендом В, который по старой шкале оценок получил бы у меня 55, но по новой получает 50. Если бы я рассматривал альтернативы в порядке В-А-Б, я выбрал бы В. Но так как они попались мне в порядке А-Б-В, я выбрал А. Такая зависимость от траектории подрывает простую идею, что конфликт мотиваций разрешается в соответствии с их силой.

Согласно тому, что я назвал упрощенным взглядом, решение, красть ли книгу из библиотеки, может быть представлено следующим образом. На одной чаше весов выгода от использования книги, на другой – цена, которую придется заплатить в форме чувства вины. Что я в итоге сделаю, будет зависеть от того, превысит цена выгоду или наоборот. Но результат может измениться, если, предположим, кто-то предложит мне пилюлю от вины, снимающую любое болезненное чувство, вызванное кражей. Если бы вина входила в мои решения только как психическая затрата, было бы рационально проглотить пилюлю, подобно тому как целесообразно принять таблетку от похмелья перед планируемым возлиянием. Я утверждаю, что большинство людей будут испытывать одинаковое чувство вины как из-за кражи книги, так и из-за принятия таблетки. Я не отрицаю, что может быть достигнут компромисс между моралью и эгоистическим интересом, только он не может быть представлен в упрощенном виде.

Вот более сложный случай. Я хотел бы не хотеть есть торт. Я хочу есть торт, потому что люблю его. Я хотел бы его не любить, потому что, будучи до некоторой степени тщеславным человеком, полагаю, что важно сохранять стройность фигуры. При этом я хотел бы быть менее тщеславным. Но не активируется ли это желание только в момент возникновения желания съесть торт? В конфликте между моей тягой к торту, желанием сохранить стройность и желанием не быть таким тщеславным первое и последнее могут объединиться и вытеснить второе. Они могут добиться успеха, застав меня врасплох, но если я понимаю, что мое сопротивление тщеславию вызвано тягой к торту, я смогу им противостоять. В другой раз мое желание краткосрочного удовлетворения и долгосрочное стремление к спонтанности могут объединиться против среднесрочного желания самоконтроля. Когда при выборе между двумя опциями действует более двух мотивов, идея силы мотивации может оставаться неопределенной до тех пор, пока мы не узнаем, какой союз был заключен.

Французский моралист XVII века Лабрюер резюмировал две формы мотивационного конфликта: «Для страсти нет ничего легче, чем победить разум, но величайшая ее победа – завоевать эгоистический интерес». Мы видели, что даже когда страсть побеждает разум, она может захотеть сделать его своим союзником. Хотя апостол Павел сказал: «Добра, которого хочу, не делаю, а зло, которого не хочу, делаю», – более распространенной реакцией было бы стремление убедить себя в справедливости сделанного под воздействием страсти. Когда страсть завоевывает интерес, она может добиться этого двумя способами. Из-за типичной для этой эмоции настойчивости (глава VIII) агент может не располагать временем на раздумья о том, в чем его интерес. И наоборот, сила эмоции может быть столь велика, что агент будет намеренно действовать вопреки своему интересу. Такое поведение может стать проявлением слабости воли (глава VI).

 

Библиографические примечания

Теория инстинктивных мотиваций представлена в Дж. Лёвенштейн «Без контроля: инстинктивные влияния на поведение» (Loewenstein G. Out of control: Visceral inf uences on behavior // Organizational Behavior and Human Decision Processes. 1996. No. 65. P. 272 – 92). Оценка прироста автомобильных аварий после 11 сентября 2001 года взята из Дж. Джиджерензер «Чудовищный риск, 11 сентября и автомобильные аварии со смертельным исходом» (Gigerenzer G. Dread risk, September 11, and fatal traf c accidents // Psychological Science. 2004. No. 15. P. 286–287. Отсутствие роста таких аварий в Испании отмечает А. Лопес-Руссо «Избегая смертельного риска избежать чудовищного риска: последствия 11 марта в Испании» (Lopez-Rousseau A. Avoiding the death risk of avoiding a dread risk: T e af ermath of March 11 in Spain // Psychological Science. 2005. No. 16. P. 426–428). Трихотомия «интерес – разум – страсть» анализируется А. Хиршманом в работе «Страсти и интересы» (Hirschman A. T e Passions and the Interests. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1977); М. Уайтом в «Философия, федералист и конституция» (White M. Philosophy, T e Federalist, and the Constitution. Oxford University Press, 1987) и в моей книге «Алхимия разума» (Alchemies of the Mind. Cambridge University Press, 1999). «Пикоэкономика» Джорджа Эйнсли (Ainslie G. Picoeconomics. Cambridge University Press, 1992) предлагает механизм, которого не хватает фрейдовской теории. Классическое исследование побуждения и стремления есть у Д. Гамбетта в «Они сами прыгнули или их подтолкнули?» (Gambetta D. Did T ey Jump or Were T ey Pushed? Cambridge University Press, 1983). Аргументы Диона Хризостома взяты мной из П. Вейн «Греко-римская империя» (Veyne P. L’empire gréco-romain. Paris: Seuil, 2005. P. 217). Приведенный мной принцип еврейской этики разбирается в Д. Доб «Сотрудничество с тиранией в раввинистическом законе» (Daube D. Collaboration with Tyranny in Rabbinic Law. Oxford University Press, 1965) и в Д. Доб «Смирение или сопротивление» (Daube D. Appeasement or Resistance. Berkeley: University of California Press, 1987). Идею состояний, являющихся побочными продуктами, я разрабатываю в главе 2 книги «Зелен виноград» (Sour Grapes. Cambridge University Press, 1983) и применяю ее в статье «Искупление греха» (Redemption for wrongdoing // Journal of Confict Resolution. 2006. No. 50. P. 324 – 38), а к вопросу спасения – в статье «Мотивации и убеждения в самоубийственных террористических актах» (Motivations and beliefs in suicide missions / Gambetta D. (ed.). Making Sense of Suicide Missions. Oxford University Press, 2005). См. также Л. Росс и Р. Нисбетт «Человек и ситуация» (Ross L., Nisbett R. T e Person and the Situation. Philadelphia: Temple University Press, 1991. P. 230–232). Преклонение перед разумом во время судов над коллаборационистами я обсуждаю в главе 8 книги «Подведение итогов» (Closing the Books. Cambridge University Press, 2004). Свидетельства изменения важности различных элементов процесса выбора можно найти в А. Браунштейн «Тенденциозный процесс принятия предварительных решений» (Brownstein A. Biased predecision processing // Psychological Bulletin. 2003. No. 129. P. 545 – 68) и в Дж. Брем «Изменения оценки привлекательности альтернатив после принятия решения» (Brehm J. Postdecision changes in the desirability of alternatives // Journal of Abnormal and Social Psychology. 1956. No. 52. P. 384–389).

 

Мотивация и поведение

Сравнение эгоистической и альтруистической мотиваций может выглядеть обманчиво простым. Для начала давайте проясним, что под альтруистической мотивацией мы понимаем желание способствовать благополучию (welfare) других даже в ущерб своему собственному, а под альтруистическим действием – такое, для которого альтруистическая мотивация является достаточным основанием. Если я вижу, как вы подаете нищему на улице, я называю это актом альтруизма, поскольку такой поступок может быть проявлением альтруистической мотивации вне зависимости от того, так ли это.

В качестве более сложного примера рассмотрим результат экспериментов по «альтруистическому наказанию», к которым мы еще будем возвращаться. В этих исследованиях участнику А предоставляется возможность наказать участника Б за отказ от сотрудничества, заплатив за это некоторую сумму. Между участниками нет непосредственного контакта, они никогда больше не встретятся. Несмотря на это многие участники пользуются опцией наказания, принуждая Б быть сговорчивым при будущем взаимодействии с третьей стороной, В. Наказание может быть вызвано альтруистической мотивацией, если А предвосхищает и мотивирован выгодой, которую наказание Б принесет В. В действительности он мотивирован скорее жаждой мести.

Существуют примеры такого поведения вне лабораторных условий. Во Франции XVIII века крестьяне обычно удовлетворяли просьбы бродяг и нищих, давая им пищу и кров. Если кто-то отказывался, его деревья могли быть вырублены, скот покалечен, а дом сожжен. Такие акты разрушения не приносили выгоды нищим и подвергали их риску быть пойманными с поличным. Хотя нет оснований полагать, что мотивацией нищих действительно было желание заставить крестьян принимать других нищих в будущем, такой мотивации было бы достаточно, чтобы объяснить эти поступки. Крестьянские бунты в доиндустриальной Англии с их непосредственными целями были обычно малоуспешными, а их лидеры жестко наказывались. Но в долгосрочной перспективе в силу неудобств, которые они причиняли, эти бунты имели успех, заставив имущие классы вести себя более сдержанно, чего в противном случае те не стали бы делать.

Определение альтруистических мотиваций в категориях жертвования собственным благополучием, а не в категориях материальных благ, позволяет исключить случаи, подобные следующему. Если я плачу 100 тысяч долларов за пребывание ребенка в колледже, причина, возможно, в том, что благосостояние моего сына так тесно переплетено с моим собственным, что жертва идет на пользу нам обоим. Такая мотивация хотя и обращена на другого, не является альтруистической. Проявлением истинного альтруизма был бы факт определения ребенка в государственную школу, тогда как я могу позволить себе частную и считаю, что в ней ребенку было бы лучше. В этом случае я пожертвовал бы благополучием не только своего единственного ребенка, но и собственным. Точно так же донорство для банка крови (а не для своего близкого родственника) с большей вероятностью вызвано альтруистическими мотивами. Впрочем, на практике иногда невозможно понять, является мотивация альтруистической или только направленной на других (other-regarding).

Дальнейшие осложнения возникают в связи с тем, что одни и те же люди любят отдавать, потому что от этого они лучше себя чувствуют («эффект теплого свечения» – «the warm glow ef ect»). Если это «теплое свечение» раскрывает причину, по которой они помогают другим, мы вряд ли захотим назвать их альтруистами. Они отдают, потому что в конечном счете от этого им становится лучше. Это не значит, что альтруист не испытывает этого «теплого свечения», но только оно не включено в (бессознательные) мотивы, по которым он помогает другим. И снова нужно отметить, что это различие почти невозможно провести на практике. Я подробнее вернусь к этому в главе XV.

С какими бы проблемами ни сталкивалась идентификация альтруистических мотиваций, примеры такого поведения встречаются в изобилии. Фонд Карнеги регулярно награждает медалями тех, кто подвергался большому риску ради спасения жизни других. Многие люди сдают кровь совершенно безвозмездно. В Норвегии органы для пересадки в большинстве случаев предоставляют родственники реципиента. Удаление почки влечет медицинские риски, но никакого материального вознаграждения за это нет. Многие индивиды, особенно женщины, ухаживают за престарелыми родителями помимо того, что ходят на работу и заботятся о своих семьях. Во многих странах более половины взрослого населения регулярно жертвует деньги на благотворительность. После цунами 2004 года в развитых странах наблюдался пик количества и размера пожертвований. Во время войны многие люди скрывали свои физические недостатки, чтобы им позволили воевать. Многие солдаты добровольно отправлялись на выполнение опасных (и даже самоубийственных) заданий. Когда люди голосуют на общенациональных выборах и тем самым вносят свой вклад в демократию, они несут некоторые расходы и не получают практически никаких личных выгод. Этот перечень можно было бы продолжать.

Причина того, почему мы не можем вывести альтруистические мотивации из альтруистического поведения, заключается в том, что другие мотивации могут имитировать альтруизм. В категориях, предложенных в главе IV, мы можем рассматривать альтруизм как своего рода разум, симулируемый интересом или страстью. (Слова подражать или имитировать могут, но не должны вызывать ассоциаций с сознательными усилиями, направленными на то, чтобы скрыть от других истинные мотивы.) Многие люди, не слишком озабоченные тем, чтобы быть бескорыстными, стремятся к тому, чтобы их считали таковыми. Таким образом, Юм был не прав, когда утверждал: «Любовь к славе в вознаграждение за добродетельные дела является верным доказательством любви к добродетели» (курсив мой. – Ю. Э.). Монтень же утверждал: «И чем больше шума поднимают вокруг того или иного хорошего дела, тем меньшего оно стоит в моих глазах, так как во мне рождается подозрение, что оно совершено скорее ради того, чтобы вокруг него поднялся шум, чем из-за того, что оно хорошее: выставленное напоказ, оно уже наполовину оплачено». В пределе единственными добродетельными поступками являются те, что никогда не становятся достоянием гласности. Бабушка прустовского рассказчика с ее ангельской добротой настолько впитала этот принцип, что приписывала всем своим хорошим поступкам эгоистические мотивы. В той степени, в какой добродетель склонна держаться в тени, за ней может стоять нечто большее, чем то, что привлекает взгляд. По другим причинам за ней наверняка может быть и нечто меньшее.

 

Стремление к одобрению и стыдливость

Монтень признавал, что добродетель встречается редко, когда проводил различие между настоящей и фальшивой мотивационной «монетой» – действием во имя блага и действием ради того, что скажут другие. Поскольку первая мотивация встречается редко, политики предпочитают пользоваться второй.

…Это заблуждение человеческого ума имеет заслуги перед обществом… Это оно побуждает людей быть верными своему долгу… Так пусть же это заблуждение укореняется все глубже и глубже; и пусть его насаждают в нас, насколько это возможно. Поскольку люди в силу несовершенства своей природы не могут довольствоваться доброкачественной монетой, пусть между ними обращается и фальшивая. Это средство применялось решительно всеми законодателями, и нет ни одного государственного устройства, свободного от примеси какой-нибудь напыщенной чепухи или лжи, необходимых для того, чтобы налагать узду на народ и держать его в подчинении [84] .

Наполеон откликнулся на эту идею, когда сказал, защищая создание в 1802 году ордена Почетного легиона: «Вот такие побрякушки ведут людей вперед» (ветераны из его республиканской армии горячо протестовали против этого нововведения). Стремление к одобрению (approbativeness), желание, чтобы другие думали о вас хорошо, – это фальшивка, которая может заменить настоящую «монету» альтруизма и морали. В то же время стыдливость (shamefulness) – желание, чтобы другие не думали о вас плохо, – может служить в качестве фальшивки. Социальные нормы могут удерживать людей от поступков, которые они совершили бы в противном случае. Однако чтобы другие думали о вас хорошо, недостаточно простого соблюдения норм. Одобрением пользуется то, что является излишним (supererogatory), то есть идет дальше нормативного. То, что в одних обществах обязательно, может быть излишним в других. В Норвегии и в США существует (мягкая) социальная норма, согласно которой родственник должен отдать почку для трансплантации, если это требуется (и если есть совместимость), тогда как во Франции такое проявление альтруизма будет считаться чрезмерным. В некоторых социальных кругах благотворительные пожертвования считаются обязательными.

Эти мотивации можно проиллюстрировать примерами из политики XVIII века. На первом Национальном собрании Франции (1789–1791) депутаты несколько раз поступались своими интересами, начиная от отказа от феодальных привилегий до признания себя непригодными для избрания в законодательный орган. Хотя их мотивы были сложными, важным компонентом было желание продемонстрировать бескорыстие. По словам биографа одного из них, они «упивались бескорыстием». Примерно в то же самое время в Соединенных Штатах Джордж Вашингтон постоянно заявлял о том, что боится, что другие люди подумают, что им движет личный интерес. (В то же время он понимал, что слишком большая озабоченность собственной добродетельностью может выглядеть недобродетельно.) В качестве другой пары примеров рассмотрим две концепции чести. Согласно одной честь должна приобретаться через доблестные поступки. Согласно другой честь принимается за базовую линию, но может быть потеряна из-за постыдных поступков.

Могут ли стремление к одобрению или стыдливость имитировать альтруизм, зависит от существенного критерия, которым пользуются при оценке поведения. Некоторые общества могут придавать большую ценность, а значит, стимулировать проявление добродетелей, которые не стремятся выдать себя за проявления альтруизма. Жажда славы может повлечь все виды социально разрушительного поведения. Наполеоновские «побрякушки» были рассчитаны на то, чтобы побудить солдат жертвовать жизнью во славу Франции, а не для того, чтобы способствовать благосостоянию французов. Некоторые люди выбирают путь самоотречения, потому что общество превозносит религиозных виртуозов, но монахи и отшельники больше думают о служении Богу, а не о своих собратьях. Насколько я знаю, сообщества, в которых высоко ценится образование и знания, не придают альтруизму большей ценности, чем другие сообщества. Культ красоты в современных западных обществах стимулирует эгоистическое поведение, которое представляется не совместимым с заботой о других людях. В обществах, в которых распространена так называемая аморальная семейственность (в качестве примера можно привести юг Италии), есть социальные нормы, запрещающие помогать иностранцам, попавшим в беду, или соблюдать закон. Таким образом, трудно сказать, что имитирует альтруизм – жажда одобрения или стремление избежать вины.

 

Трансмутации

В предыдущей главе мы упоминали о том, что первоначальная мотивация агента может трансмутировать из интереса в разум. За этим процессом стоит механизм самолюбия (self-love), стремление к уважению и самоуважению. Если стремление к одобрению и стыдливость, возникающие из потребности в уважении, влияют только на внешнее поведение, стремление к самоуважению может воздействовать на внутренние мотивации. Многие не желают выглядеть эгоистичными в глазах окружающих. Даже действуя в целях удовлетворения собственных интересов, они стремятся придать своим поступкам оттенок бескорыстия. За несколько десятилетий до Войны Севера и Юга (1861–1865) рабство перестало быть вопросом чистой корысти и стало делом, за которое боролись на принципиальной основе. Это очень распространенный тип политической идеологии. Маркс заметил: «Не следует только впадать в то ограниченное представление, будто мелкая буржуазия принципиально стремится осуществить свои эгоистические классовые интересы. Она верит, напротив, что специальные условия ее освобождения суть в то же время те общие условия, при которых только и может быть спасено современное общество и устранена классовая борьба».

Хотя трудно сказать, является такой оттенок бескорыстия искренним или лицемерным; было бы ошибкой всегда предполагать второе. В действительности у людей в их усилиях оправдать поведение перед самими собой есть две степени свободы. С одной стороны, существует множество внешне правдоподобных каузальных теорий, отстаивающих тезис о том, что то, что выгодно для тебя самого, выгодно и остальным. Теории «просачивающегося богатства» («trickle-down theories») предполагают, что бедные тоже получают выгоду от снижения налогов на богатых. С другой стороны, существует множество внешне правдоподобных нормативных концепций справедливости, честности или общего блага, что человеку просто не повезло или ему не хватает компетенции, если он не может найти концепцию (согласно какой-нибудь внешне правдоподобной каузальной теории), которая совпадала бы с его личным интересом. В главе IV я отмечал, что для оправдания небольших взносов на благотворительность люди могут выбирать в качестве основы благотворительности честность или полезность. В таких случаях люди инстинктивно тяготеют к соединению каузальной теории и нормативной концепции, которое может оправдать поведение, определяемое эгоистическим интересом. Хотя нам неизвестно, как, мы знаем, что это действительно происходит.

Имитация альтруизма необязательно проистекает из лицемерия или трансмутации. Эгоистические расчеты могут порождать альтруистическое поведение при помощи совершенно открытых механизмов, таких как выбор под завесой неведения (behind the veil of ignorance) или взаимность. В этой главе я приводил пример первого механизма, цитируя аргумент Джорджа Мейсона, что долгосрочные интересы семей должны стимулировать озабоченность благоденствием всех классов общества. Подобные аргументы применимы и к жизни индивида. В обществах с низким уровнем безработицы, переживающих период быстрых структурных изменений, большинство может голосовать за партию, предлагающую большие льготы для безработных, потому что считает увольнение вероятным. То, что внешне кажется солидарностью, может на самом деле оказаться формой подстраховки.

 

Взаимный обмен

Взаимность (reciprocity) может быть простым отношением, состоящим из двух элементов, как в случае, когда каждая сторона отношений должна выбрать – сотрудничать или не сотрудничать. Одни фермер приступит к уборке урожая в августе, другой – в сентябре; они в состоянии помочь друг другу. Если фермер, чей урожай созревает раньше, попросит у другого помощи, а сам откажется отплатить тем же в сентябре, он вряд ли впредь сможет рассчитывать на поддержку. Стабильные отношения взаимопомощи с большей вероятностью возникнут в случае, когда, не будучи основанными на товариществе, они благоприятствуют его возникновению. Во время Первой мировой войны между некоторыми немецкими и британскими полками существовала молчаливая договоренность о временных перемириях по принципу «Живи и жить давай другим», обстреливая противника с меньшей интенсивностью, чем можно было бы. В этом случае дружественное отношение к противной стороне также складывается со временем, но как результат сотрудничества, а не как его причина.

Декарт описывал более сложную форму многосторонней или косвенной взаимности.

Основания, заставляющие меня считать, что люди, делающие все исключительно в своих личных интересах, должны не меньше остальных трудиться в пользу другого человека и стараться, насколько это в их силах, всем доставлять удовольствие, если только они хотят сохранить благоразумие, состоят в том, что мы видим обычно, как лица, считающиеся всегда готовыми доставить другим удовольствие, получают взамен множество добрых услуг даже от тех, которых они ни к чему не обязывали, причем они не получали бы этих услуг, если бы люди думали, что они настроены по-иному и что тяготы, несомые ими ради того, чтобы доставлять другим удовольствие, вовсе не столь велики, сколь преимущества, извлекаемые ими из дружбы с теми, кто их знает. Ведь от нас ожидают лишь тех услуг, которые мы способны оказать с удобством для себя, и от других мы ожидаем небольшего; однако часто случается, что немного сто́ящая кому-то услуга приносит нам немалую пользу и может даже иметь для нас жизненно важное значение. Правда, иногда бывает, что, оказывая благодеяние, мы утрачиваем свою скорбь и, наоборот, что-то выигрываем от причиненного зла; но это никак не меняет правила благоразумия, относящегося к самым частым случаям.

При прямой взаимности А помогает Б тогда, и только тогда, когда Б помог А. При косвенной – А помогает Б, если Б помог В. Как мы увидим в последующих главах, это разделение применимо и к негативной взаимности: А может ударить Б, если Б ударил А, но также если Б ударил В. Существование косвенной взаимности показывает, что люди могут вести себя как альтруисты для того, чтобы завоевать репутацию людей с альтруистическими мотивами. Тогда другим придется решать, отражает их поведение истинный альтруизм или всего лишь стратегическое желание иметь соответствующую репутацию (глава XX). В этом случае репутация будет оцениваться инструменталистски, а не эссенциалистски. Если стремление снискать одобрение заставляет агента искать уважения ради него самого, то репутации добиваются ради материальных выгод, которые она может принести.

Люди могут отвечать друг другу взаимностью в ситуациях одноразового взаимодействия, которые не предоставляют возможности для последующего вознаграждения. Если А совершает альтруистический поступок по отношению к Б, последний может ответить первому тем же, даже если оба знают, что дальнейших взаимодействий между ними не будет. Фермер, собирающий урожай в августе, может помочь тому, кто собирает урожай в сентябре, даже зная, что он собирается уехать к началу следующего сезона. Конечно же, можно найти своекорыстные мотивы такого взаимообмена. Возможно, фермер, собирающий урожай раньше, боится, что второй фермер каким-то образом его накажет, если он не ответит взаимностью, или же его могут подвергнуть остракизму третьи лица, от которых он зависит. В условиях эксперимента, однако, такие эффекты можно исключить. В экспериментальных играх, которые будут обсуждаться позднее (главы XV и XX), подопытные взаимодействуют анонимно через компьютерные терминалы, тем самым исключаются эффекты непосредственного взаимодействия, такие как стыд или неловкость. Кроме того, эти игры часто задуманы так, чтобы один человек взаимодействовал с конкретным партнером только один раз.

Даже в таких жестких условиях наблюдается феномен взаимности. В игре «Доверительное управление» один игрок, «инвестор», имеет возможность перевести от 0 до 10 единиц своего вклада из 10 денежных единиц другому игроку, «доверительному собственнику». Затем любая переведенная сумма утраивается; таким образом, если инвестор посылает 10, доверительный собственник получает 30. Последний может решить, какую сумму от 0 до 30 (то есть втрое больше того, что перевел инвестор) перевести назад. В одном эксперименте инвесторы переводили в среднем две трети своего вклада и получали обратно в среднем чуть бо́льшие переводы. Чем больше был форвардный перевод, тем больше был обратный. Такие результаты согласуются с целым рядом предположений о мотивациях, кроме гипотезы о том, что оба агента мотивированы материальным интересом и осознают это применительно друг к другу. Следуя этой гипотезе, инвестор, ожидая нулевую отдачу, сделает нулевой форвардный перевод. Такого результата не наблюдается, следовательно, работают социальные предпочтения, или мотивации, направленные на других. Возможно, отсутствует альтруизм или честность, поскольку в некоторых экспериментах доверительные собственники отдавали обратно столько же, сколько получали, но даже эта сумма превосходила ту, что могла быть продиктована своекорыстием.

 

Моральные, социальные и квазиморальные нормы

В следующих главах я вернусь к следствиям этого и других подобных экспериментов. Здесь я только хочу разграничить три вида мотиваций, направленных на других. Моральные нормы включают правило помогать другим людям в беде, правило равенства долей и норму бытового кантианства («делать то, что было наилучшим, если бы все это делали»). Социальные нормы (глава XXI) включают правила этикета, правила мести и нормы денежного обращения. То, что я называю квазиморальными нормами, включает правило взаимности («помогай тем, кто помог тебе, и причиняй вред тем, кто причинил вред тебе») и правило условного сотрудничества («сотрудничай, если другие тоже сотрудничают, но не наоборот»). Социальные и квазиморальные нормы являются условными в том смысле, что их применение обусловлено присутствием или поведением других людей. Социальные нормы, как я утверждаю, работают, когда другие могут наблюдать за действиями агента, а квазиморальные нормы – когда сам агент наблюдает за действиями других людей. Моральные нормы являются безусловными. Конечно, то, что они предписывают, может зависеть от поведения других людей. Если моя философия благотворительности основана на пользе, то мера сделанного мною добра (и следовательно, отданного) зависит от вклада других. Однако сама норма никак не отсылает к другим дарителям, но только к получателям.

Два случая индивидуальных реакций на нехватку воды может проиллюстрировать различие между социальными и квазиморальными нормами. Когда мэром Боготы был изобретательный Антанас Мокус, при сокращении потребления воды люди следовали квазиморальной норме. Хотя индивидуальный мониторинг был невозможен, суммарное потребление воды в городе показывали по телевизору, чтобы люди могли знать, выполняют другие эту норму или нет. Как оказалось, так поступали многие люди, чтобы происходило условное взаимодействие. Люди говорили себе: «Так как другие урезают свое потребление, будет честно, если я поступлю так же». Когда же нехватка воды наблюдалась в Калифорнии, при ограничении ее потребления в действие вступили, как представляется, социальные нормы. За наружным потреблением воды (например, для полива лужайки) могли следить соседи или даже муниципальные службы. Внутреннее потребление могли отслеживать гости, которые выражали неудовольствие, если унитаз был чистый. В действительности в Боготе тоже имело место отслеживание индивидуального поведения, поскольку дети зачастую «давали прикурить» родителям, если те не экономили воду.

Квазиморальные нормы могут обладать большой побудительной силой к альтруистическому поведению. Имитируют они альтруизм или являются истинными альтруистическими мотивациями? Причина того, что я называют их квазиморальными, а не моральными, заключается кроме прочего в том, что я склоняюсь ко второму ответу. Норма о взаимности позволяет не помогать попавшим в беду людям, если ранее они не помогли нам. Типичная моральная норма – помогать людям, попавшим в беду безо всяких условий, даже если предшествующая история помощи отсутствует. Правило условного сотрудничества позволяет потреблять обычное количество воды, если никто больше не сократил потребление, тогда как утилитарный подход и бытовое кантианство предписывают его одностороннее сокращение. Можно сказать, что моральные нормы носят упреждающий (проактивный) характер, тогда как квазиморальные нормы выполняют функцию реагирования (реактивную). Еще один способ выразить ту же мысль: представляется, что чувство несправедливости обладает большей мотивационной силой, чем чувство справедливости. Как мы увидим в дальнейшем (глава XX), предложения, которые респонденты в экспериментах обычно отклоняют как нечестные, в результате чего ни они, ни те, кто делал предложение, ничего не получают, как правило, одного и того же объема, что и предложения, которые делаются, если предлагающий не испытывает страха быть отвергнутым.

Представляется, что мы можем выявить работу истинно альтруистических мотивов, если соблюдаются два условия. Во-первых, действие, приносящее благо другим, должно быть проактивным, а не реактивным. Во-вторых, оно анонимно, то есть личность благодетеля неизвестна ни бенефициару, ни третьим лицам. Мы можем представить себе человека, анонимно посылающего деньги в благотворительный фонд «Оксфам» или бросающего деньги в ящик для сбора пожертвований в пустой церкви. Второй пример не настолько чистый, как хотелось бы, так как человека может мотивировать вера в то, за ним наблюдает Господь, который потом его вознаградит. Вера может быть нелогичной (пример побочного заблуждения) и в то же время очень распространенной. Первый пример может показаться более однозначным. Однако даже акты самого чистого альтруизма, такие как анонимные пожертвования незнакомым людям, могут таить в себе сомнительные мотивы. Согласно Канту, на самом деле совершенно невозможно из опыта привести с полной достоверностью хотя бы один случай, где максима вообще-то сообразного с долгом поступка покоилась на исключительно моральных основаниях и на представлении о своем долге. Правда, иногда может случиться, что при самом жестоком испытании самих себя мы не находим ничего, что помимо морального основания долга могло бы оказаться достаточно сильным, чтобы побудить к тому или иному хорошему поступку и столь большой самоотверженности; однако отсюда никак нельзя с уверенностью заключить, что действительно никакое тайное побуждение себялюба – только под обманным видом той идеи – не было настоящей, определяющей причиной воли; мы же вместо нее охотно льстим себя ложно присвоенными, более благородными побудительными мотивами, а на самом деле даже самым тщательным исследованием никогда не можем полностью раскрыть тайные мотивы, тогда как речь идет о моральной ценности, то суть дела не в поступках, которые мы видим, а во внутренних принципах их, которые мы не видим.

Кант говорит здесь о том, что даже в момент, когда мы не предстаем перед публикой внешней, мы никогда не можем быть уверены в том, что не играем перед публикой внутренней. Акт сокрытия своих добрых дел, который Монтень находил столь добродетельным, не может быть скрыт от самого себя. Как говорил Ларошфуко, «гордость всегда возмещает свои убытки и ничего не теряет, даже когда отказывается от тщеславия». Также он заметил: «Чиста и свободна от влияния других страстей только та любовь, которая таится в глубине нашего сердца и неведома нам самим». В лучшем случае, говорил Пруст, мы можем узнать о наших истинных мотивах от других: «нам ведомы только чужие страсти, и то, что мы знаем о собственных, мы смогли узнать только от них. На нас они действуют только косвенно, посредством воображения, которое заменяет наши первоначальные мотивы альтернативными, более приемлемыми».

 

Вменение мотиваций

Помимо собственных мотиваций агента объяснения его поведения должны апеллировать к его представлениям о мотивациях других людей. При формировании этих представлений он сталкивается с той же герменевтической дилеммой, что историк или социолог. Поскольку он не может принимать заявления о мотивациях за чистую монету, он может использовать триангуляции общего типа, которые я обсуждал в главе III. Кроме того, он может воспользоваться техникой, применяемой при непосредственном взаимодействии. Окружающие могут идентифицировать лжеца-дилетанта по языку его тела (или по его отсутствию), поскольку, сосредоточившись на том, что он должен сказать, он упускает из виду жесты, которыми обычно сопровождается спонтанная речь. Помимо этого, чтобы проверить заявленные мотивы, можно устроить для агента ловушку. Если историки не имеют возможности подстроить ловушку тем, кого они изучают, а социологам мешают это сделать этические соображения, то работодатель, супруг или родитель может быть не столь ограничен в средствах.

Вменение мотивов другим людям часто окрашено злобой. Если нужно выбрать между тем, была у альтруистического поступка соответствующая мотивация или он был основан на своекорыстии, мы часто выбираем последнее, даже если для этого нет серьезных оснований. Хотя подобное недоверие имеет смысл с точки зрения благоразумия (глава XXVI), во многих случаях подобное оправдание отсутствует. Сплетни, например, часто мотивированы тем, что французские моралисты вслед за блаженным Августином называли зловредностью или слабостью человеческой природы. Согласно Ларошфуко, «если бы у нас не было недостатков, мы бы не испытывали такого удовольствия, видя недостатки в других». Еще он отмечал, что наше желание находить недостатки в других так сильно, что порой оно помогает их находить. «Наши враги в своем мнении о нас ближе к истине, чем мы сами». Но даже если наши враги ближе к истине, только с другого конца, они все равно заблуждаются, хотя и в меньшей степени. По шкале от 0 до 10, даже если у меня 6, я буду полагать, что у меня 9, враги же будут приписывать мне 4.

Для анализа такого отношения, часто называемого герменевтикой подозрения, я могу только процитировать Иеремию Бентама (в переводе с его неуклюжего французского).

Какую бы позицию ни занял король [Людовик XVI], чем бы он ни пожертвовал, ему никогда не удастся заставить замолчать этих клеветников: они – паразиты, которые неизменно питаются дурным настроением и тщеславием здорового политического организма. Первым и главным источником этой несправедливости является тщеславие. Человеку ко всему хочется найти искусный подход… и он предпочтет самые хитроумные домыслы позорному предположению, что у общественного деятеля могут быть похвальные мотивы. Если Вашингтон отошел от политики, то только затем, чтобы через анархию проложить дорогу к деспотизму. Если Некер, вместо того чтобы как все принять плату за свои услуги, платит из своих средств за то, чтобы ему позволили их оказывать, это лишь изощренный способ утолить свою алчность. Если Людовик XVI отрекается от законодательной власти в пользу народа, это может быть только результатом хитроумного плана, рассчитанного на то, чтобы в благоприятный момент вернуть себе все обратно и даже получить больше.

Ирония в том, что последнее из этих показных обвинений, процитированных в тексте (написанном в 1789 году), возможно, оправдалось к осени 1790 года. Один из ближайших советников короля, Сен-При, писал, что к этому времени он перестал сопротивляться покушениям на законодательную власть, потому что «убедил себя в том, что Собрание дискредитирует самого себя своими ошибками». Теории заговора могут быть точны, потому что заговоры существуют. Однако склонность находить их связана не столько с опытом, сколько с болезненным нежеланием признавать, что общественные деятели могут действовать из добрых побуждений.

 

Библиографические примечания

Многое в этой главе позаимствовано из моей статьи «Альтруистические мотивации и альтруистическое поведение» (Altruistic motivations and altruistic behavior) в сборнике «Учебник по экономии дарения, взаимному обмену и альтруизму» (KolmS. C., Ythier J. M. (eds). Handbook on the Economics of Giving, Reciprocity and Altruism. Amsterdam: Elsevier, 2006). Другие главы этой книги, в частности вводный очерк Колма, дают богатые эмпирические данные и теоретический анализ. Пример с французскими нищими взят из книги Ж. Лефевра «Великий страх 1789 года» (Lefebvre G. La grande peur. Paris: Armand Colin, 1988. P. 40), а пример с английскими крестьянскими бунтами – из Э. П. Томпсон «Моральная экономия английской толпы в XVIII столетии» (Thompson E. P. T e moral economy of the English crowd in the 18th century // Past and Present. 1971. No. 80. P. 76 – 136). Анализ «теплого свечения» альтруизма представлен в статье Дж. Андреони «Нечистый альтруизм и пожертвования на общественное благо: теория дарения с эффектом теплого свечения» (Andreoni J. Impure altruism and donations to public goods: A heory of warm-glow giving // Economic Journal. 1990. No. 100. P. 464 – 77). Об отношения к донорству почек см. Х. Лоренцен и Ф. Патерсон «Донорство живых: являются ли французы и норвежцы альтруистами?» (Lorenzen H., Paterson F. Donations from the living: Are the French and Norwegians altruistic? // Elster J., Herpin N. (eds). T e Ethics of Medical Choice. London: Pinter, 1994). Идею и слово approbativeness (стремление к одобрению) я взял из А. О. Лавджой «Размышления о человеческой природе» (Lovejoy A. O. Ref ections on Human Nature. Baltimore: Johns Hopkins Press, 1961). Роль бескорыстия во Французской революции обсуждается в Б. М. Шапиро «Самопожертвование, своекорыстие или самозащита? Конституционное собрание и „самоотверженное распоряжение“ мая 1791» (Shapiro B. M. Self-sacrif ce, self-interest, or self-defense? T e constituent assembly and the «selfdenying ordinance» of May 1791 // French Historical Studies. 2002. No. 25. P. 625–656). Касательно американской параллели см.: Дж. Вуд «Корысть и бескорыстие при создании конституции» (Wood G. Interest and disinterestedness in the making of the constitution // Beeman R., Botein S., Carter E. II (eds). Beyond Confederation: Origins of the Constitution and American National Identity. Chapel Hill: University of North Carolina Press, 1987). Касательно механизмов трансмутации см. мою книгу «Алхимия разума» (Alchemies of the Mind. Cambridge University Press, 1999. Ch. 5). Пример взаимного обмена времен Второй мировой войны я взял из книги Р. Аксельрод «Эволюция сотрудничества» (Axelrod R. T e Evolution of Cooperation. New York: Basic Books, 1984). Касательно игры «Доверительное управление» см.: С. Камерер «Поведенческая теория игр» (Camerer C. Behavioral Game T eory. New York: Russell Sage, 2004. Ch. 2.7). Относительно выявления лжи см.: П. Экман «Психология лжи» (Экман П. Психология лжи. СПб.: Питер, 2007). Отрывок из Бентама взят из его труда «Права, представительство и реформа» (Rights, Representation, and Reform. Oxford University Press, 2002. P. 17–18).

 

За рамками постепенного восхождения

Фрейдовский принцип удовольствия (глава IV) – стремление к немедленному удовлетворению желаний. Одним из его проявлений является склонность к убеждениям, которые хочется считать правдой, а не к тем, которые подтверждаются действительностью. Принятие желаемого за действительное в этом случае позволяет чувствовать себя комфортно здесь и сейчас, даже если в дальнейшем это приведет к неудаче. Еще одно его проявление возникает при выборе между двумя действиями, порождающими разнонаправленные потоки временно́й выгоды. Принцип удовольствия диктует выбор потока, предлагающего максимальную выгоду на первом этапе независимо от того, какую форму он примет на последующих.

Говоря более обобщенно, тот, кто принимает решения, будь то земляной червь или фирма, занят постепенным восхождением (gradient climbing). В каждый отдельный момент времени он изучает ближайшие возможности, чтобы увидеть, не принесет ли какая-то из них бо́льшие непосредственные дивиденды, чем нынешний статус-кво. Ограниченность ближайшими возможностями – это форма пространственной близорукости (spatial myopia): с глаз долой, из сердца вон. Ограниченность немедленными выгодами – форма темпоральной близорукости, принцип удовольствия. Земляной червь изучает окрестности, чтобы посмотреть, нет ли поблизости более влажного места, чем то, в котором он находится; обнаружив его, он переползает туда. Фирма изучает «пространство» рутинных процедур, близких к тому, чем она в настоящий момент занимается, чтобы найти нечто, что обеспечит основу для лучших краткосрочных показателей, и если находит, внедряет данные процедуры. Через некоторое время фирма или земляной червь может остановиться в месте, превосходящем (в краткосрочной перспективе) все остальные близлежащие позиции. Они достигли локального максимума.

Люди поступают умнее. Интенциональность, то есть способность представлять отсутствующее, дает нам возможность выйти за рамки принципа удовольствия и принять в расчет отдаленные по времени последствия нынешнего выбора. Планирование позволяет нам делать выбор, результат которого будет лучшим в сравнении с тем, что могут дать сиюминутные и сиюсекундные решения. В некоторых случаях дальновидные поступки могут совершаться для лучшего удовлетворения текущих потребностей, подобно тому как алкоголик воздерживается от посещения соседнего ресторана, чтобы купить в отдаленном магазине целую бутылку по той же цене. В других случаях действия направлены на удовлетворение будущих нужд, как в случае когда я откладываю на старость. Если прозорливость первого типа наблюдается и у животных, то поведение второго типа, как принято считать, выходит за рамки их способностей. Некоторые недавние данные, однако, позволяют предположить, что приматы, возможно, способны к планированию на основе не актуальных, а ожидаемых потребностей. Но как бы то ни было, очевидно, что действия на основе спроецированных потребностей являются более сложной операцией.

Позвольте привести четыре примера действий, основывающихся на удаленных во времени последствиях. Первые три примера также обсуждаются в последующих главах.

Отступить, чтобы дальше прыгнуть (reculer pour mieux sauter). Это французское выражение, приблизительным аналогом которого является «Шаг назад, два шага вперед», иллюстрируется фундаментальным фактом экономической жизни: чтобы достичь более высокого уровня потребления в будущем, нужно меньше потреблять в настоящем. Агент занимает положение, уступающее статусу-кво, потому что таково условие реализации более привлекательной альтернативы впоследствии. Излишне говорить, что это имеет смысл, если (1) более низкое положение позволяет ему выжить и (2) выигрыш от более высокого положения настолько велик, что оправдывает потери, связанные с переходом в более низкий статус.

Ожидание. Многие вина, хотя они уже неплохи, когда их разливают по бутылкам, со временем становятся еще лучше. Чтобы извлечь выгоду из этого факта, агент должен отказаться от опции (выпить вино сразу), которая превосходит статус-кво, поскольку отказ является условием достижения лучшего результата в будущем. В другой стороны, отложенное потребление не всегда имеет смысл, если, предположим, агент не уверен, что проживет долго, чтобы насладиться выдержанным вином. В качестве более веского примера можно привести выбор супруга. Вместо того чтобы делать или принимать предложение, как только подвернется приемлемый кандидат, можно подождать, пока не появится кто-то более подходящий. Риск, богато отраженный в мировой литературе, заключается в том, что никого лучше может и не появиться.

РИС. VI.1

Стрельба с опережением. Чтобы попасть в движущуюся мишень, нужно целиться не туда, где она находится, а туда, где она будет в момент соударения. Аналогичным образом, преследуя движущуюся мишень, нужно целиться по прямой туда, где мишень окажется, а не следовать по кривой, которая возникает при прицеливании в ее текущее положение.

На рис. VI.1 охотник, даже если он движется чуть медленнее, чем животное, может его нагнать, пойдя по прямой по направлению к точке, в которой оно окажется в некий заранее просчитанный момент. Если же он будет двигаться в направлении текущей позиции животного, следуя по кривой на графике, он никогда его не догонит. Как мы увидим (глава XVI), естественный отбор в меняющейся среде тоже может рассматриваться в этой перспективе.

Прямой путь не всегда самый быстрый. При попытке достичь стационарной цели прямая не всегда является самым эффективным маршрутом. На рис. VI.2 спасатель может импульсивно броситься к тонущему пловцу, прежде чем тот достигнет берега, а затем проплыть оставшееся расстояние. Если он остановился (но не надолго!), чтобы подумать, он сообразит, что может бежать быстрее, чем плыть, и что он быстрее доберется до пловца, пойдя по обходному пути, который хотя и окажется длиннее в целом, предполагает проведение меньшего времени в воде.

Так мы ведем себя, когда едем по платной автомагистрали, а не по дороге, которая на карте выглядит короче. В экономике планирование магистрального поведения часто является оптимальным.

РИС. VI.2

 

Дисконтирование во времени

Способность к долгосрочному планированию не предполагает, что обязательно будет востребована. Чтобы ожидаемые долгосрочные последствия имели значение для настоящего поведения, агенты должны быть мотивированы их учитывать. На языке психологов, они должны быть готовы отложить удовлетворение желания. На языке экономистов, они не должны подвергаться чрезмерному дисконтированию во времени (time discounting). Необходимы и когнитивный, и мотивационный элементы. Если будущие результаты окутаны неизвестностью, они не могут мотивировать поведение в настоящем. Если они предполагают риск, то их мотивационная сила тоже уменьшается. Способность будущих результатов формировать поведение в настоящем зависит как от времени, так и от вероятности их достижения. Механизмы, через которые они влияют на выбор, – это дисконтирование во времени и отношение к риску.

Как видно из этого выражения, дисконтирование во времени (или близорукость) – это склонность придавать вознаграждению в отдаленном будущем меньшее значение, чем вознаграждению в ближайшей перспективе и в настоящем. Если надо выбрать между 100 долларами сегодня и 110 долларами через год, большинство людей предпочтут первое. Однако у такого предпочтения может быть несколько источников.

Некоторые могут предпочесть скорейшее вознаграждение, так как смогут инвестировать эти средства и получить через год больше, чем 110 долларов.

Другие могут взять 100 долларов сейчас, потому что нуждаются в них, чтобы выжить. Получение большей суммы в будущем для них бессмысленно, потому что к тому времени они уже могут умереть. Предположим, что у меня есть выбор: поймать рыбу в реке сейчас руками или сделать сеть и наловить гораздо больше рыбы потом. Поскольку я не могу ловить рыбу, пока плету сеть, цена изготовления сети может быть так высока, что я не смогу себе ее позволить.

Еще кто-то может выбрать меньшее вознаграждение потому, что болен болезнью, при которой с 10 %-й вероятностью через год он умрет. Планируя на будущее, нам приходится учитывать тот факт, что мы знаем, что умрем, но не знаем, когда.

Если ожидаемая в будущем сумма предполагает 50 %-ю вероятность получения 130 долларов и 90 долларов, то из нежелания рисковать можно предпочесть верные 100 долларов сегодня.

Наконец, некоторые люди могут предпочесть скорейшее вознаграждение просто потому, что оно более быстрое. Это чистое дисконтирование во времени. Подобно тому как большой дом с дальнего расстояния кажется меньше, чем маленький дом вблизи, бо́льшая сумма в будущем может субъективно казаться меньшей, чем маленькая сумма в настоящем. В дальнейшем я буду рассматривать только этот случай.

Иррационально ли чистое дисконтирование во времени? Предположим, молодой человек делает очень большой дисконт с будущих вознаграждений. Вместо того чтобы отправиться в колледж, для чего придется временно пожертвовать доходом, чтобы получать более высокий заработок позднее, он сразу после школы поступает на малопрестижную работу с минимальными возможностями для карьерного продвижения. Поскольку он пренебрегает долгосрочным воздействием курения и еды с высоким содержанием холестерина, у него небольшой предположительный срок жизни. Если он не уважает закон по моральным основаниям, соображения благоразумия не удержат его от нарушения этого закона. Другими словами, вполне вероятно, что его жизнь будет короткой и несчастной. Если это не иррациональное поведение, то что это?

По моему мнению, чистое дисконтирование во времени само по себе не является иррациональным. Оно может стать причиной того, что жизнь агента будут хуже, чем если бы он больше заботился о своем будущем, но это касается и эгоистических мотиваций. Тот, кто думает только о себе, может в результате прожить печальную и обедненную жизнь, но мы не должны из-за этого говорить, что эгоизм иррационален. Я обсуждаю эти вопросы в главе XI. В ней я сосредоточусь на том, как следует подходить к концептуализации дисконтирования во времени. Имеется несколько подходов с радикально расходящимися следствиями.

При моделировании дисконтирования во времени специалисты по теории принятия решений традиционно предполагают, что люди дисконтируют будущую прибыль экспоненциально (exponentially). Одна единица прибыли t периодов в будущем имеет настоящую ценность kt , где k < 1 является коэффициентом дисконта на этот период. Экспоненциальное дисконтирование привлекательно, с нормативной точки зрения, тем, что позволяет осуществлять последовательное планирование (consistent planning). Если один поток вознаграждений имеет в данный момент времени бо́льшую ценность, чем другой, он будет иметь бо́льшую настоящую ценность во всех временных точках. Следовательно, у агента никогда не происходит инверсия предпочтений (preference reversal), которая обычно (в отсутствие причин для пересмотра решения) рассматривается как знак иррациональности.

Однако эмпирически понятие последовательного планирования не имеет особого смысла. Случайное наблюдение показывает, а систематическое подтверждает, что у большинства из нас часто возникает инверсия предпочтений. Очень часто мы не в состоянии последовать намерениям экономить, делать зарядку по утрам, заниматься на фортепьяно, не опаздывать на встречи и так далее. Я могу позвонить дантисту 1 марта и записаться к нему на 1 апреля только затем, чтобы потом отменить запись 30 марта, сказав (солгав), что должен идти на похороны. Чтобы объяснить эти разновидности повседневной иррациональности (а также многие другие явления), мы можем заменить предположение об экспоненциальном дисконтировании гиперболическим дисконтированием (hyperbolic discounting).

Предположим, что дисконтированная настоящая ценность 1 единицы прибыли t периодов в будущем равна 1 / (1 + kt ) (в приведенном ниже примере я принимаю k = 1, но в более общем случае k может быть любым положительным числом: чем оно больше, тем меньше агента заботит будущее). Более того, предположим, что агент при t = 0 сталкивается с выбором: вознаграждение 10 при t = 5 и вознаграждение 30 при t = 10. При t = 0 настоящая ценность первого составляет 1,67, а у послед-него она равна 2,73. У агента, который максимизирует настоящую ценность, сформируется намерение выбрать отложенное вознаграждение. При t = 1 настоящая ценность более быстрой награды равняется 2, более поздней – 3. При t = 2 эти значения составляют соответственно 2,5 и 3,3; при t = 3 они составляют 3,3 и 3,75; и при t = 4 они равняются 5 и 4,29. В какой-то момент между t = 3 и t = 4 скорейшее вознаграждение перестает быть крайней опцией и становится более предпочтительной только в результате того, что идет время. Действительно, легко увидеть, что переключение происходит при t = 3,5; именно тогда я звоню своему дантисту, чтобы отменить встречу.

Еще лучше эта модель видна на графике. На рис. VI.3 агент может выбрать или небольшое вознаграждение Б при t1 или дождаться t2 и получить большее вознаграждение А. Гиперболические кривые I и II представляют то, как оцениваются значения этих вознаграждений в разные предшествующие моменты. По сути они являются кривыми безразличия (глава IX), которые представляют компромиссы между временем получения вознаграждения и размером этого вознаграждения. К примеру, в момент t агенту все равно, получить вознаграждение PQ немедленно или получить небольшое вознаграждение на t1, а также ему все равно, получить PR немедленно или получить большую награду в момент t2. Поскольку во момент t настоящая ценность у А больше, чем у Б, она сформирует намерение выбрать А. Однако поскольку гиперболические кривые пересекаются в t*, в этот момент возникает инверсия предпочтений и агент выбирает Б вместо этого.

РИС. VI.3

 

Пари Паскаля

Мы можем использовать паскалевское пари, чтобы проиллюстрировать отношения между экспоненциальным и гиперболическим дисконтированием во времени. Паскаль хотел убедить своих друзей, свободомыслящих игроков, в том, что они должны поставить на Бога, поскольку даже самая малая вероятность вечного блаженства компенсирует величайшие земные удовольствия. В аргументе Паскаля заключено много сложностей, некоторые из которых мы рассмотрим в следующей главе. Здесь я хочу привлечь внимание к вопросу, который Паскаль не упоминает: имеет настоящая (дисконтированная) ценность вечного блаженства конечную или бесконечную ценность? Если она конечна, игрок может предпочесть получить свои удовольствия на земле, вместо того чтобы ждать загробной жизни.

Предположим для простоты, что каждый период загробной жизни дает 1 единицу прибыли; что человек, по его предположениям, умрет через n число лет от настоящего момента; и наконец, что он дисконтирует будущее благосостояние по экспоненте с множителем k (0 < k < 1). Если Бог дарует человеку спасение по вере его, настоящая ценность блаженства в первый год после его смерти составит kn единиц прибыли, во второй год kn + 1 и так далее. Если следовать элементарной алгебре, эта бесконечная сумма (kn + kn + 1 + kn + 2 …) складывается с конечной суммой kn/ 1 – k . Можно представить по крайней мере, что эта сумма может быть меньше настоящей ценности n лет гедонистической жизни на земле. Наоборот, если агент подвержен гиперболическому дисконтированию, бесконечная сумма 1 / (n + 1) + 1 / (n + 2) + 1 / (n + 3) … увеличивается, выходя за пределы любой данной конечной ценности, предполагая, что если мы сравним настоящие ценности, любые земные удовольствия будут в конечном счете заслонены блаженством спасения. Даже если последнее будет умножено на сколь угодно малую вероятность того, что Бог существует, результат по-прежнему будет перерастать пределы любого конечного числа.

Предположим, однако, что собеседник Паскаля имеет возможность регулярно играть в азартные игры. Предварительно рассмотрев ситуацию, он предпочитает пойти к мессе, а не поиграть, потому что первая заставит его поверить и обещает ему вечное блаженство. Однако, по логике гиперболического дисконтирования, имманентная возможность играть в азартные игры вызывает инверсию предпочтений. У него появится намерение сыграть еще один раз, а затем начать ходить к мессе. Вслед за блаженным Августином он скажет: «Дай мне целомудрие и воздержание, но не сейчас». Однако на следующей неделе он рассудит таким же образом. Так сама структура дисконтирования во времени, обеспечивающая более высокую настоящую ценность вечного блаженства, помешает игроку предпринять шаги для его достижения.

 

Слабость воли

Как показывает этот пример, гиперболическое дисконтирование может прояснить классическую проблему слабости воли. Слабовольный (или акратический) человек характеризуется следующим образом:

1. Он имеет основание сделать Х .

2. Он имеет основание сделать Y .

3. Согласно его собственному суждению, у него есть более веское основание сделать Х , чем Y .

4. Он делает Y .

Часто именно эмоции считаются способными предопределять действия агента, противоречащие его здравому суждению. Когда Медея в пьесе Еврипида собирается убить своих детей, она говорит: «Я ведаю, какое зло я совершаю. Но ярость моя сильнее последующих раздумий». По версии Овидия, она говорит: «Неведомая сила влечет меня вниз вопреки воле. Понукаемая то в одну, то в другую сторону… я вижу добро, но следую по пути зла».

Эти признания, подобно четырем высказываниям, использованным для характеристики слабоволия, являются двусмысленными и неопределенными, поскольку в них отсутствует упоминание того, когда, как предполагается, они должны быть истинными. Давайте дадим строгое определение слабоволия следующим образом:

1. Человек имеет основание сделать Х .

2. Человек имеет основание сделать Y .

3. Человек делает Y , полагая в момент совершения действия , что основания для совершения Х более веские, чем основания для совершения Y .

Представим человека, который принял решение бросить курить и идет на вечеринку, где ему предложат сигарету. Он примет предложение, хотя знает, что ему не следует этого делать. Человек, сидящий на диете, может угоститься десертом, сознавая, что это лучшая идея. Хотя такая концепция слабости воли вполне возможна, она наталкивается на две эмпирические проблемы. Проще предположить, что здравое рассуждение изменилось за доли секунды до совершения действия, чем считать, что действие и здравое суждение сосуществует в одно и то же время. Кроме того, насколько я знаю, никто не установил причинно-следственный механизм, при помощи которого желание сделать Y приобретает бо́льшую побудительную силу, чем желание сделать Х.

Чтобы обойти эти проблемы, мы можем дать широкое определение слабоволию, которое позволит развести во времени суждение агента о том, что ему нужно сделать Х, и выбор Y:

1. Человек имеет основание сделать Х .

2. Человек имеет основание сделать Y .

3. По спокойному и здравому рассуждению, основания для совершения Х является более веским, чем основание для совершения Y .

4. Человек делает Y .

Сократ отрицал, что слабоволие в строгом смысле возможно. Аристотель тоже близко подошел к подобному утверждению. Он допускал слабоволие в более широком смысле, приводя пример человека, чья способность к суждению в момент совершения поступка находится под действием алкоголя. Предположим, я иду на вечеринку в офисе, слишком много пью, оскорбляю своего начальника и пристаю с домогательствами к его жене. В тот момент эти действия кажутся совершенно естественными. Но если бы кто-нибудь предположил до этого, что я способен на такое, я отверг бы подобные мысли как не совместимые с моим спокойным, здравым рассуждением. Если бы меня убедили в том, что мое здравое суждение может раствориться в алкоголе, я остался бы дома. После произошедшего я могу горько сожалеть о своем поведении.

Пример, представленный на рис. VI.4, иллюстрирует случай временного обращения предпочтений (temporary preference reversal), а не слабоволия в строгом смысле. Есть как минимум три механизма, которые производят подобные изменения. Один – это близость по времени (temporal proximity), как это объяснялось при обсуждении гиперболического дисконтирования. Другой механизм – пространственная близость (spatial proximity), которую можно проиллюстрировать феноменом зависимости от сигнала (cue dependence). Этот механизм объясняет, например, многие случаи рецидива у наркоманов. Даже после многих лет воздержания поданный окружением сигнал, ассоциирующийся с употреблением наркотиков, может вызвать рецидив. Иногда для этого достаточно увидеть по телевизору наркоманские принадлежности. Решимость сесть на диету может быть подорвана видом провозимой мимо тележки с десертами. В этих случаях агент делает выбор того, что он предпочитает с учетом всех возможностей в момент непосредственного выбора. Наконец, страсти способны спровоцировать временное изменение предпочтений в силу своей быстротечности (глава VIII). Они также могут вызвать инверсию предпочтений, заставив агента меньше задумываться об отдаленном будущем.

РИС. VI.4

Мы можем расширить эту идею, приняв в расчет временные (и мотивированные) изменения в убеждениях агента. В этой гораздо более широкой концепции слабоволие может быть также порождено самообманом (или принятием желаемого за действительное). Заранее решив, что на вечеринке он выпьет всего два бокала, чтобы не подвергать себя риску возвращаясь домой на машине, человек, побуждаемый желанием выпить третий бокал, может сказать себе, несмотря на веские контраргументы, что это никак не отразится на его водительских навыках. Его предпочтения (безопасное вождение) остается неизменным, но изменились его представления об условиях, при которых вождение является безопасным. В то же время он может испытать временное изменение предпочтений, если решит, что хорошо провести время на вечеринке настолько важно, что это компенсирует (адекватно воспринимаемые) риски пьяного вождения.

 

Библиографические примечания

Касательно свидетельств способности приматов к планированию будущих (а не испытываемых в настоящий момент) потребностей см.: Н. Малкахи и Дж. Колл «Обезьяны сохраняют орудия для использования в будущем» (Mulcahy N., Call J. Apes save tools for future use // Science. 2006. No. 312. P. 1038–1040). Два источника по дисконтированию во времени и другим аспектам межвременного выбора – Дж. Левенстайн и Дж. Эльстер «Выбор во времени» (Loewenstein G., Elster J. (eds). Choice over Time. New York: Russell Sage Foundation, 1992) и Дж. Левенстайн, Д. Рид и Р. Баумейстер «Время и решение» (Loewenstein G., Read D., Baumeister R. (eds). Time and Decision. New York: Russell Sage Foundation, 2003). Паскалевское пари я подробнее обсуждаю в работе «Паскаль и теория принятия решений» (Pascal and decision theory // Hammond N. (ed.). T e Cambridge Companion to Pascal, Cambridge University Press, 2004). Нейрофизиологические данные о квазигиперболическом дисконтировании во времени приводятся в С. Макклюр и др. «Раздельные нейросистемы оценивают непосредственное и отложенное временное вознаграждение» (McClure S. et al. Separate neural systems evaluate immediate and delayed monetary rewards // Science. 2004. No. 306. P. 503–507). Современное обсуждение слабоволия восходит к работе Д. Дэвидсона «Как слабоволие возможно?» (Davidson D. How is weakness of the will possible? // Essays on Action and Events. Oxford University Press, 1980). Я комментирую его идеи в статье «Дэвидсон о слабоволии и самообмане» (Davidson on weakness of will and self-deception // Hahn L. (ed.). T e Philosophy of Donald Davidson. Chicago: Open Court, 1999). Мотивированное формирование убеждений обсуждается в книге Д. Пирса «Мотивированная иррациональность» (Pears D. Motivated Irrationality. Oxford University Press, 1984). Я более подробно обсуждаю связь между слабоволием и инверсией предпочтений в статье «Слабость воли и обращение предпочтений» (Weakness of will and preference reversal // Elster J. et al. (eds). Understanding Choice, Explaining Behavior: Essays in Honour of Ole-Jørgen Skog. Oslo Academic Press, 2006).

 

Что значит верить во что-то?

Чтобы понимать роль верования (belief) в порождении действия, мы должны понимать его природу, причины и последствия. Как я отмечал во вступительных заметках ко второй части, не всегда ясно, что значит верить в то, что есть загробная жизнь. Многие великие религиозные деятели писали о постоянной борьбе с сомнением. Была ли их вера в те моменты, когда они действительно верили, такой же простой и безусловной, как вера того, кто никогда не знал сомнений? Действительно ли последователи коммунизма, верившие в то, что партия всегда права, верили в это? Как мы можем различить прирожденного пессимиста, склонного верить в худшее, и благоразумного руководителя, который лишь действует так, как если бы был верен наихудший сценарий?

Кроме того, в повседневном языке понятие «верование» подразумевает нечто меньшее, чем полную поддержку. Я верю, что завтра пойдет дождь, но я также знаю, что могу ошибаться. Я не просто верю в то, что женат, я это знаю. При философском анализе знание обычно определяется как оправданное истинное верование, которое находится в особых отношениях как с миром (оно истинное), так и с корпусом информации, имеющимся у агента (оно оправданно). И все же ни одна из этих сторон знания не передает субъективной определенности, которая часто лежит за фразой «Я знаю» в повседневной речи. Эта определенность – не просто предел, то есть 97, 98, 99, 99,9 %-я вероятность и так далее. Она качественно отличается от чего-то, в чем нет определенности.

Эффект определенности продемонстрирован в следующем эксперименте. Одну группу испытуемых попросили выразить свое предпочтение одному из предложенных вариантов (цифры в скобках указывают пропорцию участников, которые предпочли данный вариант):

• 50 %-я вероятность выиграть трехнедельную поездку по Англии, Франции и Италии (22 %).

• Гарантированный недельный тур по Англии (78 %).

Другой группе были предложены следующие варианты:

• 5 %-й шанс выиграть трехнедельную поездку по Англии, Франции и Италии (67 %).

• 10 %-й шанс выиграть шестидневный тур по Англии (33 %).

Члены первой группы склоняются к тому, чтобы предпочесть вариант «только Англия», потому что он гарантирован. Как только его ценность падает из-за такой же вероятности, как у его альтернативы, последняя начинает выглядеть более привлекательно. Солдаты, которых спрашивают, пойдут ли они добровольцами на очень опасное задание, могут иметь гораздо меньше сомнений, чем те, кого просят добровольно вызваться выполнять самоубийственное задание. Конечно, первые тоже могут пасть жертвой принятия желаемого за действительное («Со мной это не случится»), которое для вторых, однако, не действует.

 

Четыре когнитивных отношения

Даже если оставить в стороне эти проблемы, идея верования (убеждения) сохранит неопределенность. Мы можем различить четыре когнитивных отношения к миру в порядке убывания их силы. Первое – модус уверенности (определенности); второе – модус риска, в котором агенты определяют вероятность – будь она основана на частотности события в прошлом или на субъективном мнении – каждого из возможных взаимоисключающих и вместе с тем исчерпывающих исходов. Третье отношение – модус неуверенности (неопределенности), в котором люди знают все возможные взаимоисключающие и исчерпывающие исходы, но считают, что они не в состоянии определить их (решающие) вероятности. Наконец, модус незнания, в котором и диапазон возможных исходов, и вероятность их возникновения неопределенны или известны не полностью. Говоря памятными словами бывшего министра обороны Дональда Рамсфелда, мы сталкиваемся не только с известными и неизвестными величинами, но и с «неизвестными неизвестными».

Я сосредоточусь на уверенности и риске не из-за того, что они всегда являются собственно когнитивными отношениями, но потому, что они самые распространенные. Даже когда у людей нет оснований для формирования какого бы то ни было отношения к вопросу, они все равно чувствуют непреодолимое желание сформировать собственное мнение, причем не определенное мнение (как в случае принятия желаемого за действительное), но то или иное мнение. Эта склонность до некоторой степени предопределена культурными факторами. Альберт Хиршман сказал, что большинство латиноамериканских культур «придают большую ценность изначально твердым мнениям фактически по всем вопросам». В таких обществах расписаться в незнании равносильно тому, чтобы признать поражение. Но на самом деле это явление распространено повсеместно. Монтень говорил: «Многие, или, говоря смелее, все злоупотребления в этом мире возникают оттого, что нас приучают бояться открыто признавать свое невежество и что мы якобы должны принимать все, что не в состоянии опровергнуть». Нетерпимость по отношению к неуверенности и незнанию происходит не от гордыни, а из универсального человеческого желания находить во всем логику и смысл. Разум страшится пустоты.

Особой разновидностью стремления искать смысл в окружающей действительности является присваивание статуса инстанции (agency) событиям, которые с той же или даже большей достоверностью могли произойти совершенно случайно. При старом режиме во Франции народ никогда не мог смириться с тем, что обязан своей нищетой только природе. При дороговизне зерна существовало всеобщее мнение, что спекулянты вздувают цены, даже если реальной причиной был неурожай. Иногда нехватку зерна объясняли желанием элиты уморить народ с голоду в рамках классовой борьбы. Согласно статье 22 Хартии ХАМАС, евреи «стоят за Французской революцией, коммунистической революцией и большинством революций, о которых мы слышали и слышим, здесь и там. С помощью денег они организовывали тайные общества, «Ротари клуб», «Лайонс клуб» и другие в разных частях мира в целях подрыва общества и во благо сионистских интересов. С помощью денег они могли контролировать империалистические страны и подстрекать их к колонизации новых стран, чтобы дать им возможность эксплуатировать их ресурсы и распространять в них коррупцию». Такой параноидальный или склонный к теории заговора тип сознания в целом не восприимчив к опровержениям, ибо его носители воспринимают недостаток фактов или даже их опровержение в качестве подтверждения, которое становится еще одним доказательством дьявольского хитроумия заговорщиков.

Эти порождающие ошибки механизмы тем или иным образом полагаются на мотивацию. Но ошибка может возникнуть и из-за незнания. Это утверждение кажется очевидным, но оно не лишено проницательности. Дарвин заметил, например, что невежество чаще, чем знание, порождает уверенность. Невежество вкупе с уверенностью – хороший рецепт для ошибки. И наоборот, по мере расширения круга света растет и окружающая его зона темноты, что внушает бо́льшую сдержанность. Эксперименты показывают, что некомпетентность не только становится причиной низких когнитивных показателей, но и вызывает неспособность признать нехватку компетенции. Некомпетентные люди – вдвойне инвалиды.

Но есть и другая, возможно, еще более опасная вещь – не столько невежество, сколько малое знание. Монтень писал: «Есть детское невежество, которое предшествует знанию, и другое – ученое невежество, которое за ним следует». Паскаль говорил то же самое, только гораздо пространнее. С получением большего количества информации уверенность человека сначала растет, но в конечном счете падает. Я предполагаю, что гипотеза Монтеня – Паскаля более достоверна, чем гипотеза Дарвина. Это не наш вросший уровень знаний, а просто наш выросший уровень заставляет разум обгонять самого себя и производить больше уверенности, чем позволяют факты.

 

Субъективная оценка вероятности

Вероятностные суждения могут исходить из наблюдения за объективной частотностью или же быть чисто субъективными оценками. Когда агент может черпать данные из значительного числа наблюдений за сходными ситуациями, частотный метод может дать хорошие результаты. Если я планирую в следующем месяце устроить пикник на день рождения и должен сформировать мнение о том, какая будет погода, лучшее, что я могу сделать, – это посмотреть статистику за этот день в прошлые годы. Но если я хочу понять, какая погода будет завтра, лучшим индикатором может послужить сегодняшняя погода. Однако это не единственный индикатор. Статистика прошлых лет может сказать мне, является солнечная погода в этот день редким или нормальным явлением. Если это редкое явление, то сегодняшняя солнечная погода теряет часть своей значимости в качестве указателя. Я могу посмотреть на барометр, чтобы узнать, поднимается или падает атмосферное давление, или взглянуть на вечернее небо, полет воробьев и так далее.

Интегрировать всю эту информацию в общее вероятностное суждение о завтрашней погоде – непростая задача. Большинству из нас это не слишком удается. Зачастую проблема не в недостатке информации, а в ее избытке, в отсутствии формальной процедуры, позволившей сформировать на ее основе интегральное мнение. Однако некоторые люди умеют лучше других обобщать в виде комплексной оценки обширную и разрозненную информацию с разной степенью релевантности. Они обладают неуловимым, но фундаментальным качеством суждения (judgment). Оно бывает у успешных генералов, бизнесменов, политиков; потому они и успешны. Им должен обладать глава центрального банка, но для экономистов оно необязательно. Максимум, на что способны все остальные, – это признать, что у нас его нет, и научиться не доверять интуиции. Например, я могу понять, что зачастую не доверяю людям по причинам, которые при близком знакомстве оказываются нерелевантными («Он похож на того хулигана, которого я знал в пятом классе»). То есть я могу научиться не доверять собственному недоверию.

Мы, однако, склонны думать, что способностью к суждению обладают не только успешные генералы, политики и бизнесмены, но и специально обученные эксперты. В сложных случаях диагноза или прогноза, когда надо выявить психически больного индивида или предсказать, совершит ли новое преступление тот, кто подал прошение о досрочном освобождении, мы доверяем экспертам. Благодаря своему опыту эксперты восприимчивы к знакам, которые люди, не имеющие специальной подготовки, могут упустить или чье значение они могут не понять. Более того, когда показания расходятся, эксперты могут воспользоваться своим опытом, чтобы решить, на что именно в данном случае следует полагаться. Так мы по крайней мере представляем себе экспертов. Поскольку большинство из нас считают себя экспертами в той или иной области (хотя бы в предсказании поведения нашего босса, супруга или ребенка), мы сделали большие вложения в создание образа эксперта с превосходными когнитивными навыками.

К сожалению, это абсолютно ложный образ. Во многих исследованиях диагностические и прогностические способности экспертов сравнивали с результатами простой механической формулы, основанной на нескольких переменных. В сущности все сводится к сравнению объективных (частотных) и субъективных методов. Значения, присваиваемые той или иной переменной, выводятся при помощи статистических методов, позволяющих предсказать наиболее правдоподобный результат. Почти без исключений формула работает ничуть не хуже, а чаще даже лучше, чем эксперт. В исследовании прогрессирующей дисфункции мозга, основанном на тестировании интеллектуальных способностей, формула, полученная на основании ряда историй болезни, а затем перенесенная на новый образец, правильно идентифицировала 83 % новых случаев заболевания. Группы опытных и неопытных клиницистов идентифицировали соответственно 63 и 58 %. Более того, эксперты часто расходились во мнениях. В другом исследовании психиатры с большим опытом работы, посмотрев одну и ту же беседу с пациентом, не могли прийти к единому мнению относительно диагноза, мотиваций или чувств пациента. Некоторые психотерапевты используют для постановки диагноза сомнительные чернильные пятна. Но похоже, что пациенты для них не меньшая загадка, чем эти чернильные пятна для самих пациентов.

 

Некоторые ошибки статистических выводов

Эксперты ошибаются не меньше, чем простые люди, потому что игнорируют очевидные и не столь очевидные принципы статистического анализа. В одном исследовании участникам дали описание молодого человека с длинными волосами, любителя читать стихи, после чего их спросили, кем он, по их мнению, является – скрипачом или водителем грузовика. Большинство высказались скорее за скрипача, то есть проигнорировали ключевой параметр двух групп, а именно абсолютное количество индивидов в каждой из них. Водителей грузовиков в стране настолько больше, чем скрипачей (и водители грузовиков такие разные), что в действительности больше вероятность найти молодого любителя поэзии именно среди водителей грузовиков.

Еще один источник ошибок при формировании убеждений – отклонение выборки (selection bias). Пациенты в центрах диализа на удивление неохотно встают в очередь на пересадку почки. Одна из причин такой реакции в том, что все попадающиеся им пациенты с пересаженными почками – это те, кому операция не помогла, из-за чего им снова пришлось вернуться к диализу. На такого рода отклонение указывал Монтень, когда ссылался на Диагора, к которому «…показав в храме многочисленные дарственные приношения с изображением людей, спасшихся при кораблекрушении, обратились с вопросом: Ну вот, ты, который считаешь, что богам глубоко безразличны людские дела, что ты скажешь о стольких людях, спасенных милосердием? Пусть так, – ответил Диагор. – Но ведь тут нет изображений утонувших, а их несравненно больше». Точно так же психиатр, утверждающий, что ни один педофил не остановится по собственной воле, игнорирует тот факт, что он просто не сталкивался с теми, кто это сделал.

Израильские ВВС совершили менее очевидную ошибку при оценке относительной эффективности поощрения и наказания при подготовке пилотов. Заметив, что показатели летчиков улучшаются, когда их наказывают за плохие показатели, а не когда поощряют за хорошие, они пришли к выводу, что наказание более эффективно. При этом они не приняли во внимание феномен, известный как возврат в среднее состояние (regression to the mean). В любой серии событий, полностью или частично определяемых случаем, есть тенденция к тому, чтобы за крайним значением в один момент следовало менее крайнее в следующий момент. У высоких отцов рождаются дети более низкого роста, а у пилотов за плохими показателями следуют не такие плохие, независимо от поощрений и наказаний. Когда атлеты очень хорошо выступают в течение одного сезона и хуже – во время следующего, поклонники и тренеры часто говорят, что их испортил успех, тогда как на самом деле мы, возможно, наблюдаем всего лишь возврат в среднее состояние.

Ошибка игрока (gambler’s fallacy) и ее (безымянная) противоположность дают еще один пример. Приобретение страховок от землетрясения резко повышается после землетрясения, а потом стабильно падает по мере того, как память о происшествии стирается. Как и игроки, совершающие ошибку, когда верят, что красное выпадет снова, если оно выпадало несколько раз подряд, покупатели формируют свои убеждения, пользуясь эвристикой наличности (availability heuristic). Их суждение о вероятности события определяется легкостью, с которой его можно вспомнить, а недавние события вспоминаются с большей готовностью, чем более ранние события. Исчезновение эмоций с течением времени (глава VIII) также может играть свою роль. И наоборот, люди, живущие в областях, где часто бывают наводнения, считают, что вероятность наводнения в год (n+1) меньше, если оно уже произошло в год n. Как игроки, совершающие ошибку, полагая, что если красное выпадало несколько раз подряд, вероятность того, что оно выпадет снова, мала, они формируют свои убеждения, полагаясь на эвристику представленности (representativeness heuristic). Они считают (или действуют так, будто считают), что короткая последовательность событий может характеризовать более длинную, частью которой является.

Люди зачастую не могут уловить связь между случайными процессами и распределением исходов. Во время Второй мировой войны многие лондонцы были убеждены, что немцы систематически бомбили только определенные зоны города, потому что бомбы падали группами (кластерами). Они не понимали базовый статистический принцип, согласно которому кластерность генерируют случайные процессы и что бомбы, падающие кучно, в большей степени указывает на умышленный выбор цели. Факт, неизменно поражающий тех, кто с ним раньше не сталкивался, – в группе, насчитывающей по крайней мере 23 человека, вероятность совпадения двух дней рождения (день и месяц) составляет более 50 %.

 

Магическое мышление

Далее мы рассмотрим различные формы магического мышления (magical thinking), то есть склонности верить в возможность оказания причинного воздействия на результаты, которые человеку неподвластны. Например, люди склонны возлагать большие надежды на монету, которую еще не бросали, чем на ту, которую уже бросали, однако не разглашали результат броска. У Пруста друг рассказчика Робер де Сен-Лу был подвержен «своего рода суеверной вере в то, что верность его любовницы может зависеть от его собственной верности ей». Кроме того, люди могут не улавливать различия между диагностическим и причинным значениями. В одном эксперименте участники, которым сказали, что то, как долго они смогут продержать руки в холодной воде, служит наилучшим индикатором их продолжительности жизни, продержали руки в холодной воде дольше, чем те, кто не получил этой (ложной) информации. Точно так же, используя собственное поведение для предсказания поведения других, люди могут выбрать в «дилемме заключенного» кооперативную стратегию, как будто они каким-то образом могут заставить других сотрудничать. В одном эксперименте, когда сотрудничающих участников попросили предсказать выбор их партнера по интеракциям, а также того, кто не является их партнером и связан с другим человеком, они были склонны ожидать (и в большей степени были уверены в своих предсказаниях) сотрудничество со стороны скорее своего партнера по интеракциям, чем того, кто им не был.

Пример такого рода магического мышления дает кальвинизм (глава III). Учитывая его веру в предопределение, может показаться, что у кальвиниста нет причин воздерживаться от всевозможных земных наслаждений, которые предположительно не могут оказать влияния на его судьбу после смерти. Макс Вебер утверждал, что кальвинизм заставлял своих последователей вести аскетический образ жизни не для того, чтобы заслужить спасение, но чтобы иметь субъективную уверенность в пребывании среди избранных. Мы можем истолковать его высказывание как указание на то, что кальвинисты путали причинное и диагностическое значения их поведения. Это хорошо видно в письме, которое распространяли английские баптисты в 1770 году: «Любая душа, приходящая к Христу… должна поощряться… Пришедшая душа не должна страшиться, что она не является избранной, ибо только избранные души захотят прийти». Если Бог избрал меня, он также заставит меня стремиться к определенному образу поведения.

Эти ошибки (и многие другие, которые подтверждаются многочисленными свидетельствами) являются по большей части «холодными», или немотивированными, ошибками, в некотором отношении сходными с оптическими иллюзиями. Другие, «горячие», ошибки возникают, потому что убеждения агента мотивированы, то есть подвержены влиянию желаний. Как мы увидим в главе XI, каузальное влияние желаний на убеждения по своей природе не является иррациональным. Желание может дать основание для того, чтобы вкладывать определенное количество ресурсов в получение информации. Полученная информация может послужить основанием для того, чтобы воспринять определенные убеждения. Хотя желание не дает оснований для того, чтобы придерживаться убеждений, оно входит в рациональный комплекс их формирования. Клин между первоначальным желанием и финальным убеждением вбивает тот факт, что исход поиска информации по определению неизвестен в тот момент, когда принимается решение о его начале.

 

Мотивированное формирование убеждений

Влияние желаний на убеждения, о котором я только что говорил, непротиворечивым образом согласуется с рациональностью. Более смелую идею предложил Паскаль в своем пари. Паскаль, как я показал в предыдущей главе, утверждал, что агент, верящий в то, что вероятность существования Бога не равна нулю, сколь бы мала она ни была, по чисто инструментальным причинам максимизации ожидаемого выигрыша должен попытаться приобрести твердую (в модусе уверенности) веру в то, что Бог существует, поскольку если это так, то она обеспечит ему вечное блаженство. У этого аргумента следующие предпосылки: (1) твердая вера наверняка ведет к спасению и (2) инструментальное происхождение этой веры не лишает ее эффективности в деле спасения. Хотя обе предпосылки могут показаться сомнительными с теологической точки зрения, нас это не должно смущать. Вопрос в том, является ли это решение верить рациональным проектом. В некотором смысле нет: я не могу принять волевое решение верить, подобно тому как я могу решить поднять руку. Можно, однако, использовать обходную стратегию. По утверждению Паскаля, действуя так, как будто он верит, человек в конце концов действительно приобретает веру. Однако механизм этого превращения сложно представить.

Есть и другие случаи, в которых у человека может возникнуть желание поверить в то, что он полагает ложным, ввиду благотворных последствий такой веры. Если я хочу сократить потребление алкоголя, но считаю, что риск стать алкоголиком не дает мне достаточной мотивации, у меня может возникнуть желание поверить в то, что риск больше, чем мне представляется. В общем и целом, однако, надежной технологии, обеспечивающей такую веру, не существует. Если только в этом процессе не задействован самостирающийся компонент, при помощи которого из сознания устраняется происхождение веры из желания верить, такое желание скорее всего лишь им и останется.

В непротиворечивом случае желание агента приводит к сбору определенного рода информации, которая в свою очередь вызовет то или иное убеждение; в противоречивом – желание вызывает специфическое поведение, порождающее в свою очередь специфическое убеждение, которое хочет приобрести агент. Обе стратегии являются обходными. Теперь я хочу обратиться к убеждениям, напрямую формируемым мотивацией. Это происходит одним из двух способов, соответствующих основным чертам мотиваций, – возбуждению и удовлетворению. Подобно тому как мы говорим, что камень разбивает лед благодаря своему весу, а не цвету, мы можем сказать, что мотивация влияет на убеждения не своим содержанием, а благодаря уровню возбуждения, который ее сопровождает. Умеренное физиологическое возбуждение может улучшить качество формирования убеждений через фокусирование внимания и стимулирование воображения. «Когда человек знает, что его через две недели повесят, – говорил доктор Джонсон, – он может прекрасно сосредоточиться». Однако за пределами определенного уровня возбуждения умственные способности ухудшаются. В состояниях крайнего истощения, стресса, страха или желания, связанного с аддикцией, трудно правильно думать, потому что возбуждение мешает держать в уме предыдущие ходы рассуждений. Предположительно умственная концентрация притупляется за день до повешения. В школьных тестах очень сильная мотивация получить высокий результат может привести к низкому результату так же, как у стрелка́, который очень хочет попасть в цель, может дрогнуть рука, и он промахнется. В следующей главе я постараюсь доказать, что давление многочисленных эмоций может привести к тому, что формирование рациональных убеждений у агента пойдет в обход нормального механизма. Таким образом, убеждения могут быть сформированы мотивацией и при этом не быть мотивированными, потому что у агента нет желания верить в то, что они истинные. Возбуждение затуманивает разум, но не склоняет его в пользу какого-то определенного убеждения.

 

Рационализация

Убеждения, вызванные содержанием, бывают двух основных разновидностей. Как я отмечал ранее, агент может быть мотивирован придерживаться того или иного убеждения по данному вопросу из-за потребности в завершенности или нежелания признавать свое невежество. И наоборот, он может быть мотивирован придерживаться определенного убеждения, например верить в то, что жена ему верна. Самые важные механизмы, порождающие эту разновидность, – рационализация, принятие желаемого за действительное и самообман. Различие между первым и двумя последними механизмами лежит в отношении к поведению. При рационализации сначала возникает поведение, а убеждение следует за ним. (Это не значит, что после того как убеждения возникли, они не могут порождать поведение.) При принятии желаемого за действительное и самообмане мы наблюдаем обратную последовательность.

В качестве примера рационализации рассмотрим стандартный эксперимент с когнитивным диссонансом. Две группы испытуемых получили задание написать сочинение, предлагающее аргументы для позиций в споре о запрете абортов, которые они не поддерживают. Члены одной группы получают значительную сумму денег за участие, тогда как в другой группе участников просят сделать это только ради эксперимента. Написав сочинение, члены второй группы (но не члены первой) проявляют более благосклонное отношение к позиции, которую они защищали. Объяснение, возможно, заключается в том, что все участники хотят иметь основание для тех или иных действий. Члены первой группы могут просто сослаться на деньги как на основание. Члены второй могут указать на (адаптированные) убеждения как основание своих утверждений.

Французская пословица гласит: «Тот, кто обидел, никогда не простит». Если я несправедливо нанес вред другому человеку, то, возможно, не смогу признаться себе в том, что это моя вина. Вместо этого я буду искать недостатки в другом человеке, которые могли бы оправдать или по крайней мере извинить мое поведение. Насильники скажут: «Она была в провоцирующей одежде», – отговорка, иногда принимаемая судом. Участвующие в антисемитском насилии расскажут такую историю: поскольку евреи добились успеха аморальными или незаконными средствами, они заслуживают наказания. То, что именно поведение формирует убеждение, а не наоборот, очевидно из поразительной гибкости рационализации. Как отмечалось в главе III, риторика антисемитизма включает характеристику евреев как хищников и неполноценных людей и утверждения об их всемогуществе в истории.

 

Принятие желаемого за действительного

Позвольте обратиться к принятию желаемого за действительное (wishful thinking) и к самообману. Эти два до конца непонятых феномена объединяет то, что желание, чтобы Р стало реально, рождает веру в то, что Р действительно реально. При принятии желаемого за действительное это простой одношаговый процесс; желание – мать мысли. Факты не столько отрицаются, сколько игнорируются. Сформированное в результате этого убеждение может оказаться тем же самым, которое может быть подтверждено фактами, если бы с ними сверялись. Самообман в том виде, как его обычно представляют, включает четыре шага: рассматриваются свидетельства; во-вторых, формируется убеждение; в-третьих, это убеждение вытесняется или отвергается, потому что оно несовместимо с нашим желанием; и наконец, наше желание формирует на его месте другое, более приемлемое убеждение. Самообман – парадоксальное явление, существование или даже сама возможность которого ставилась под вопрос, поэтому позвольте начать с более простого случая – с принятия желаемого за действительное.

Прежде чем предложить описание механизма, который порождает принятие желаемого за действительное, позвольте отметить, что, в отличие от самообмана, существование этого явления невозможно отрицать. Можно оспаривать, что оно возникает в ситуации высокого риска или что оно влияет на сложные формы взаимодействия, например поведение на биржах или во время выборов, но не факт существования явления, свидетельствами которого полнится мировая литература. Более того, многие убеждения, образовавшиеся в результате принятия желаемого за действительное, становятся предпосылкой к действию и, следовательно, представляют собой нечто большее, чем просто квазиубеждения. Многие курильщики, которым удалось убедить себя, что курение не опасно в целом и, в частности, для них, бросили или попытались бы бросить, будь их убеждения более рациональными. Слишком самоуверенные индивиды, которые в своем самообольщении считают себя более способными, чем в действительности, могут совершать поступки, которых они в противном случае избегали бы. Люди, которые убедили себя в том, что они так же успешны, как и все остальные, могут потерять желание совершенствоваться дальше.

Распространен следующий механизм. Сначала человек мотивирован поверить в то, что он успешен. Затем он находит в своей жизни области, в которых дела у него действительно идут хорошо. Третьим шагом он преувеличивает важность этих областей, чтобы доказать себе, что успешен в целом. Наконец, он ослабляет свои усилия по достижению успеха в других областях жизни.

Чтобы двигаться по жизни, необходимо иметь адекватные убеждения. В то же время убеждения могут быть внутренне приятными или неприятными, то есть вызывать положительные или отрицательные эмоции. Если мне скажут, что у меня рак, я могу собраться к врачам, но вера заставит меня ужасно себя чувствовать. На языке Фрейда, те, кто руководствуется принципом реальности, стремятся к адекватным убеждениям, тогда как те, кем движет принцип удовольствия, будут стремиться исключительно к приятным. Это разделение применимо только к убеждениям в их строгом смысле, но не к квазиубеждениям. Люди, у которых возникает нереалистичная вера в то, что они получат большой денежный приз за свои достижения, но которые, тем не менее, воздерживаются от трат до его получения, пребывают во власти безвредной версии принципа удовольствия. При более опасной его разновидности убеждения заставили бы их по-настоящему влезть в долги.

Формирование убеждений тоже может иметь свою цену. Если убеждения формируются на основе действительных выгод, то это может происходить ценой отказа от инструментальных выгод. Эта цена зависит как от сравнения исхода, который будет получен, если мотивированное убеждение было ложным, с тем, который имел бы место, будь оно истинным, так и от вероятности ошибочного убеждения. Я буду называть это составляющей исхода (outcome component) и составляющей вероятности (probability component) в цене. И наоборот, за убеждения, принятые для достижения инструментальных выгод, возможно, придется расплачиваться отказом от действительных выгод. Я буду обсуждать случаи, в которых формирование рациональных убеждений будет иметь краткосрочные действительные издержки и долгосрочные инструментальные выгоды, тогда как мотивированная вера имеет краткосрочные действительные выгоды и долгосрочные инструментальные издержки. Тем самым я сравню объяснения формирования мотивированной веры экономистами и психологами, чтобы доказать, что мы должны использовать и те и другие.

Экономисты сосредоточили свое внимание на издержках. Некоторые, например, утверждали, что у рабочих формируется мотивированная вера в технику безопасности в зависимости от того, превышает ли выгода от этой веры издержки ее поддержания. Если психологические выгоды от подавления страха, вызываемого каким-то видом деятельности, превышают потери, связанные с возросшей вероятностью несчастного случая, рабочий будет верить, что этот вид деятельности безопасен. Как следствие агент будет бессознательно изучать факты, чтобы понять, может ли он позволить себе веру, поддерживающую такую мотивацию. Далее предполагается, что в формировании веры нет никаких ограничений, рабочий может верить во все что угодно, независимо от имеющейся у него информации. Я думаю, это неправильная модель, потому что в ней не только нет места ограничениям, но и неверно фиксируются издержки. Выгоду от мотивированной веры получают немедленно, а возможные издержки возникают позднее. Чтобы этот аргумент был принят, нам придется предположить, что человек способен достигать такого межвременного баланса бессознательно. Как я утверждал в начале этой главы, свидетельств в пользу этого нет.

Более правдоподобная идея, по моему мнению, заключается в том, что принятие желаемого за действительное порождается знанием об итоговом коэффициенте издержек. Когда ставки невысоки, агент может сформировать веру без учета вероятностной составляющей издержек, то есть без учета данных. Нет компромиссов, есть только двухшаговый процесс. Во-первых, агент рассматривает ставки. Если ставки низкие, то он принимает более приятное убеждение; если высокие, то изучает факты и при необходимости собирает дополнительные сведения. Понятие низких ставок будет, естественно, варьировать от человека к человеку. Можно будет только сказать, что для данного индивида при прочих равных условиях принятие желаемого за действительное более вероятно, когда ставки низкие.

Психологи фокусируются на ограничениях. У агента, начавшего курить, может сложиться убеждение, что курение неопасно, по крайней мере для него. При этом он, однако, может оказаться ограничен своими прежними представлениями о вреде курения. Первый раз провалившись на экзамене, человек может себе сказать, что ему не повезло, однако когда это происходит четыре раза подряд, такая отговорка сработает с меньшей вероятностью, если он провалится и в шестой раз. Или возьмем пример с дорогими билетами на бродвейское шоу, который я приводил в главе I. Если я заплатил за билет 75 долларов, а шоу оказалось так себе, мои воспоминания о заплаченных деньгах еще слишком свежи, чтобы я мог легко себя обмануть и занизить цену. Учитывая неосязаемую и многомерную природу эстетического восприятия, мне проще завысить свою оценку шоу. Точно так же, хотя есть свидетельство того, что более вероятные события считаются более желательными и что более желательные события воспринимаются как более вероятные, последний эффект ограничен в большей степени, чем первый.

В наглядном эксперименте испытуемые должны были участвовать в игре на знание истории с определенным человеком в качестве либо партнера, либо противника. Увидев, что этот человек показал отличный результат, те, для кого он должен был стать партнером по игре (и кто хотел, чтобы он играл лучше), оценили его знание истории выше, чем те, для кого он должен был стать противником по игре (и кто хотел, чтобы он играл хуже). В то же время участники были ограничены характером информации, которую они получили, поскольку даже те, кто ждал, что он станет его противником, оценивали его выше, чем в среднем. Ограниченность эксперимента в том, что он не предлагал участникам возможность действовать согласно своим убеждениям с потенциально дорогостоящими последствиями, которые может иметь недооценка противника. Исходя из того, что мы знаем, это просто квазиубеждения.

В приведенном примере принятие желаемого за действительное ограничено предшествующими фактуальными убеждениями. В других случаях оно может быть ограничено правдоподобными каузальными убеждениями. Принятие желаемого за действительное часто влечет рассказывание историй, при этом идея истории тесно связана с идеей механизма, которую я обсуждал в главе II.

Множество механизмов упрощают подбор той или иной истории, оправдывающей убеждение, которое хочется считать правдой. Я могу отмахнуться от неприятного слуха пословицей «Слухи всегда врут» и радостно принять приятный мне слух пословицей «Слухи редко лгут». Или, например, устраиваясь на место социального работника, я могу узнать, что для этой работы желательна эмоциональная стабильность. Если моя мать бросила работу, чтобы сидеть со мной, я могу подогревать веру в мою эмоциональную стабильность, говоря себе, что постоянное присутствие родителей дома хорошо сказывается на детях. Если же она осталась на работе и отправила меня в детский сад, я, наоборот, буду говорить себе, что на детях хорошо отражается пребывание рядом с другими детьми и что их родители самореализовались за пределами семьи. В случае поражения моей любимой футбольной команды я могу поддерживать веру в ее превосходство, если другая команда выиграла благодаря пустячному событию (если оно может быть так истолковано). «Если бы судья не отклонил мяч, боковой игрок получил бы пас в положении, из которого он мог бы забить». Если моя лошадь приходит второй, я могу поддерживать веру в мое умение делать ставки, говоря, что она почти выиграла. В еще более иррациональном примере принятия желаемого за действительное, если я поставил на 32, а вышло 33, я тоже могу сказать, что почти выиграл, хотя эти два номера далеко друг от друга на рулетке.

Иногда, однако, под рукой не оказывается подходящей и правдоподобной истории. Предположим, человек ставит деньги на 24. Выпал номер 15, который лежит недалеко от 24 на колесе рулетки; таким образом, вера человека в свой талант игрока нашла подтверждение. Вероятно, он рассматривал бы как подтверждение и другие результаты, такие как 5, 10 и 33, потому что на колесе все они рядом. Кроме того, результаты 22, 23, 25 и 26 он тоже счел бы подтверждениями, потому что они ближе по числовому значению, а 20, 21, 26 и 27 – потому что они рядом на игровом столе. То есть 13 из 37 его результатов могут рассматриваются как подтверждение его таланта к игре. Но это также означает, что для 24 результатов нет подходящей истории. Если выпадет такой результат, даже человек, предрасположенный к принятию желаемого за действительное и сильно мотивированный принять определенное убеждение, будет вынужден посмотреть фактам в лицо.

 

Самообман

Затронем теперь скользкую тему самообмана. В повседневной жизни люди обманываются по поводу таких вещей, как вес, здоровье, привычка к выпивке, привычка тянуть время или верность собственных жен. В одном типичном сценарии они получают информацию, что что-то не так, и отказываются идти дальше и делать более определенный вывод. Глядя на себя в зеркало, я вижу, что у меня лишний вес, но не могу точно сказать, каков он. Отказываясь вставать на весы, я говорю себе, что это, возможно, всего несколько фунтов, которые я могу сбросить в любое время, когда захочу. Женщина чувствует уплотнение в груди, но отказывается пойти к врачу, чтобы выяснить, злокачественная опухоль или доброкачественная. В таких случаях самообман облегчается недостатком точного знания. Женщина не просто сначала приходит к выводу, что у нее рак, а потом подавляет эту веру. Она скорее подозревает, что у нее может быть рак.

Случай, который я буду рассматривать как парадигматический, характеризуется следующими особенностями:

1. Первоначальное подозрение о раке принимает форму веры с низкой вероятностью.

2. Ее сопровождает твердая уверенность в том, что если у нее действительно рак и она ничего не будет с этим делать, исход почти наверняка будет фатальным.

3. Ее также сопровождает твердая уверенность в том, что если у нее рак и она предпримет какие-нибудь меры, исход все равно может оказаться фатальным; и даже если он таковым не будет, лечение будет крайне неприятным.

4. Женщина никогда не задает себе вопрос, компенсирует ли боль, которую может принести лечение (в сравнении с болью от запущенной болезни), дифференциальный риск смерти.

5. Вместо этого она просто не идет к врачу, чтобы выяснить, есть ли у нее рак.

В этом примере ключевые черты (1) и (3). Поскольку начальная вера имеет небольшую вероятность, цена за ее изменение невелика. Женщина может легко переключиться на многочисленные истории о безвредных утолщениях и ненужных страхах. И все же в отсутствие черты (3) у нее нет мотивации изменять свои убеждения. Если бы она знала, что существует безболезненное и дешевое лечение, которое ее исцелит, у нее не было бы мотивации избегать врачей. Неизвестна ни одна форма иррациональности, которая поощряла бы тенденцию к блокированию беззатратного избавления от маловероятных бедствий, например, с помощью перевода низкой субъективной вероятности в нулевую.

Понимаемый таким образом самообман не включает одновременное присутствие двух взаимоисключающих убеждений, одно из которых сознательное, другое – бессознательное. Когда первоначальная оценка вероятности замещается следующей, она исчезает насовсем, а не перемещается в бессознательное. Многие авторы считают это противоречие главной чертой самообмана. Но дело так обстоит далеко не всегда. Обманывающий себя человек не похож (или необязательно похож) на того, кто ненавидит, когда ему на глаза попадаются кошки, но понимает, что, чтобы их игнорировать, он должен сначала их заметить. Его можно сравнить с тем, кто видит в темноте тень, которая может быть кошкой, но может оказаться и чем-то еще. Его отвращение к кошкам может быть удовлетворено тем, что он истолкует эту тень именно так и не станет подходить ближе, чтобы проверить свою правоту.

Я сомневаюсь, что психология или философия может сравниться с литературой в демонстрации самообмана. В романе «По направлению к Свану» Пруст описывает, как Сван размышляет о том «времени, когда люди описывали ему Одетту [его возлюбленную] как содержанку» и каким нелепым казалось это описание применительно к той, которую он знал. Следуя по цепочке ассоциаций, он подумал о своем банкире и напомнил себе, что нужно снять немного денег, чтобы помочь ей справиться с материальными трудностями.

И тут он вдруг задал себе вопрос: а не входит ли все это в понятие содержать женщину <…> и не может ли все-таки быть применимо к Одетте <…> совершенно, на его взгляд, не подходящее к ней слово содержанка ? Он не смог углубиться в эту мысль: приступ умственной лени, которая была у него врожденной, перемежающейся и роковой, погасил в его сознании свет с такой быстротой, с какой в наше время, когда всюду проведено электрическое освещение, можно выключить электричество во всем доме. Несколько секунд мысль Свана шла ощупью, потом он снял очки, протер стекла, провел рукой по глазам и наконец увидел свет только после того, как наткнулся на совсем другую мысль, а именно – что ему в следующем месяце нужно будет послать Одетте не пять, а шесть или даже семь тысяч франков – чтобы сделать ей сюрприз и чтобы порадовать ее.

 

Библиографические примечания

Сведения о многих открытиях, о которых здесь сообщается, можно найти в следующих книгах: сборник «Принятие решений в неопределенности: Правила и предубеждения» под ред. Д. Канемана, П. Словика и А. Тверски (Канеман Д., Словик П., Тверски А. Принятие решений в неопределенности: Правила и предубеждения. М.: Генезис, 2005); «Принятие решений» под ред. Д. Белла, Г. Райфа и А. Тверски (Bell D., Raif a H., Tversky A. (eds). Decision Making. Cambridge University Press, 1988), «Суждение и принятие решений» под ред. Т. Коннолли, Х. Аркса и К. Р. Хаммонда (Connolly T., Arkes H., Hammond K. R. (eds). Judgment and Decision Making. Cambridge University Press, 2000), «Рациональный выбор, ценности и фреймы» под ред. Д. Канемана и А. Тверски (Канеман Д., Тверски А. Рациональный выбор ценности и фреймы // Психологический журнал. Т. 24. 2003. № 4. Июль-август), «Эвристика и предвзятость: психология интуитивного суждения» под ред. Т. Гиловича, Д. Гриффина и Д. Канемана (Gilovich T., Grif n D., Kahneman D. (eds). Heuristics and Biases: T e Psychology of Intuitive Judgment. Cambridge University Press, 2002), «Новое в поведенческой экономике» под ред. К. Камерера, Дж. Лёвенштейна и М. Рабина (Camerer C., Loewenstein G., Rabin M. (eds). Advances in Behavioral Economics. New York: Russell Sage, 2004), «Психология экономических решений» под ред. И. Брокас и Х. Карилло (Brocas I., Carillo J. (eds). T e Psychology of Economic Decisions. Vols. 1, 2. Oxford University Press, 2003, 2004). Преобладающее стремление приписывать партнерам кооперацию засвидетельствована в статье Л. Мессе и Дж. Сивачека «Предсказания ответов других в играх со смешанными мотивами: самооправдание или ложный консенсус?» (Messé L., Sivacek J. «Predictions of others» responses in a mixed-motive game: Self-justif cation or false consensus? // Journal of Personality and Social Psychology. 1979. No. 37. P. 602–607). Факты двойной некомпетентности невежд приводятся в статье Дж. Кругера и Д. Даннинга «Неквалифицированные и не подозревающие об этом» (Kruger J., Dunning D. Unskilled and unaware of it // Journal of Personality and Social Psychology. 1999. No. 77. P. 1121–1134). Тонкий анализ ненадежности суждений некоторых экспертов («ежей») и более надежных суждений остальных («лисиц») приводятся в книге Ф. Тетлока «Экспертные политические суждения» (Tetlock P. Expert Political Judgment. Princeton, NJ: Princeton University Press, 2005). Данные по землетрясениям и наводнениям можно найти у П. Словича в «Восприятии риска» (Slovic P. T e Perception of Risk. Sterling, VA: Earthscan, 2000). Касательно (не) логичности теорий заговора см. статью Б. Кили «О теориях заговора» (Keeley B. Of conspiracy theories // Journal of Philosophy. 1999. No. 96. P. 109–126). О теориях голода см. работу С. Каплана «Представления о заговоре как причине голода во Франции 18-го века» (Kaplan S. T e famine plot persuasion in eighteenth-century France // Transactions of the American Philosophical Society. 1982. No. 72.) и Ф. Плу «Из уст в уста: Рождение и распространение слухов во Франции 19-го века» (Transactions of the American Philosophical Society. 1982. No. 72; Ploux F. De bouche à oreille: Naissance et propagation des rumeurs dans la France du XIXe siecle. Paris: Aubier, 2003). Исследование мышления, склонного верить в теорию заговора, приводится в книге Р. Хофстадтера «Параноидальный стиль в американской политике» (Hofstadter R. T e Paranoid Style in American Politics. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1964). Его роль на Ближнем Востоке является темой книги Д. Пайпса «Скрытая рука: Ближневосточный страх заговоров» (Pipes D. T e Hidden Hand: Middle East Fears of Conspiracy. New York: St. Martin’s Press, 1998). Мои комментарии, касающиеся того, как два экономиста (Джордж Акерлоф и Мэттью Рабин) и один психолог (Зива Кунда) рассматривают мотивированное формирование убеждений, получили дальнейшее развитие в работе «Цены и ограничения в экономике разума» (Costs and constraints in the economy of the mind // Brocas I., Carillo J. (eds). T e Psychology of Economic Decisions. Vol. 2. Oxford University Press, 2004). Лучшее изложение проблемы самообмана можно найти в специальном выпуске журнала «Бихевиористские науки и науки о мозге» (Behavioral and Brain Sciences. 1997. No. 20, организованном вокруг статьи А. Меле «Настоящий самообман» (A. Mele. Real self-deception).

 

Роль эмоций

Эмоции входят в человеческую жизнь тремя способами. На пике интенсивности они являются самыми важными источниками счастья и несчастья, значительно превосходящими гедонистические удовольствия или физическую боль. Светлая любовь Энн Эллиот в «Доводах рассудка» – необыкновенное счастье. На другом полюсе – эмоция стыда, которая может быть чрезвычайно разрушительной. Вольтер писал: «Быть объектом презрения для тех, с кем живешь рядом, – этого никто не мог и не сможет вынести».

Стыд также иллюстрирует второй путь, которым эмоции на нас влияют, а именно их влияние на поведение. В главе IV я упоминал несколько случаев, когда люди кончали с собой из-за того, что не могли справиться с чувством стыда. В этой главе я буду преимущественно рассматривать тенденции к действию (action tendencies), которые ассоциируются с эмоциями. То, в какой степени эти побуждения отражаются в поведении, будет интересовать нас в следующих главах.

Наконец, эмоции имеют значение благодаря их влиянию на другие ментальные состояния, а именно на убеждения. Когда желание добиться какого-то состояния поддерживается сильной эмоцией, стремление поверить в то, что оно действительно достигнуто, может оказаться непреодолимым. Стендаль в книге «О любви» писал: «С той минуты, как он влюбляется, даже самый мудрый человек больше ничего не видит в его настоящем свете… Он больше не допускает элемент случайности и теряет чувство вероятности, судя обо всем по тому влиянию, какое оно оказывает на его счастье, все, что он воображает, становится реальностью». В прустовском цикле «В поисках утраченного времени» эта тема развита на сотнях страниц, с бо́льшим количеством вариаций и сюжетных поворотов, чем можно себе вообразить.

 

Что такое эмоции?

Прежде чем рассмотреть каждый затронутый аспект более подробно, я должен сказать что-нибудь о том, что такое эмоции и какими они бывают.

Общепризнанного определения того, что считать эмоцией как некоего согласованного списка необходимых и достаточных условий, не существует. Хотя я коснусь большого количества общих черт тех состояний, которые мы в предварительном анализе считаем эмоциями, для каждой из них найдется контрпример. К любой такой черте можно подобрать эмоциональные состояния, в которых она отсутствует. Мы можем полагать, что тенденция к действию имеет ключевое значение для эмоции, но в качестве опровержения можно сослаться на эстетическую эмоцию. Нам может казаться, что существенной чертой эмоции является короткая жизнь, то есть свойство быстро распадаться, но в некоторых случаях безответная романтическая любовь (как у Сирано де Бержерака) или страстное желание отомстить может сохраняться годами. Уместно предположить, что эмоции вызываются убеждениями, но тогда как объяснить, что люди испытывают волнение, читая книги и просматривая фильмы, вымышленность которых очевидна? Можно привести много других якобы универсальных черт, которые в некоторых случаях оказываются отсутствующими.

В свете этих вопросов естественным ответом становится отрицание научной продуктивности самой категории «эмоция». Говоря языком философов, эмоции, кажется, не образуют естественный вид (natural kind). Несмотря на различия, киты и летучие мыши, будучи млекопитающими, принадлежат к одному и тому же естественному виду. Киты и акулы, вопреки их сходству, к нему не относятся, так же как летучие мыши и птицы. Гнев и любовь объединяет способность затуманивать и искажать сознание, но это сходство не делает их естественным видом. Чтобы показать, как такие аналогии могут сбивать с толку, можно заметить, что прием амфетаминов и романтическая любовь производят много сходных эффектов: обостренное сознание, прилив энергии, снижение потребностей во сне и в еде, чувство эйфории. Насколько я понимаю, никто не возьмется утверждать, что они принадлежат к одному естественному виду.

В рамках социальных наук эту головоломку можно оставить без разгадки. Мы можем сосредоточиться на эмоциональных состояниях, у которых есть ряд регулярно наблюдаемых черт, и задаться вопросом: как это может помочь нам объяснить поведение или другие ментальные состояния? Тот факт, что в других состояниях, которые интуитивно относят к эмоциям, некоторые из этих черт отсутствуют, интересен с концептуальной точки зрения, но не лишает эту идею ее объяснительной способности там, где эти черты обнаруживаются. Я хотел бы обратить внимание следующие из них:

•  Когнитивные антецеденты . Эмоции провоцируются (часто вновь приобретенными) убеждениями агента. Эмоции могут иметь и другие каузальные условия (мы легко раздражаемся, когда устали), но их наличие само по себе вызвает появление эмоции не в большей мере, чем скользкая дорога порождает аварию.

•  Физиологическое возбуждение. Эмоции сопровождаются изменением сердцебиения, электропроводности кожи, температуры тела, кровяного давления, дыхания и многих других параметров.

•  Физиологическое выражение. Эмоции сопровождаются характерными знаками, такими как поза, тембр голоса, приливы крови к лицу (от смущения), улыбка или обнажение зубов, смех и насупленность, плач и рыдания, бледность или краснота в приступе гнева.

•  Тенденции к действию. Эмоции сопровождаются тенденциями или побуждениями к выполнению специфических действий. Хотя такие тенденции могут и не вызывать реальное поведение, они нечто большее, чем просто возможность; это формы зарождающегося поведения, а не просто их потенция.

•  Интенциональные объекты. В отличие от других внутренних ощущений, таких как боль или голод, эмоции всегда испытываются по отношению к чему-то. У них могут быть пропозициональные объекты («Меня огорчает, что нечто…») или непропозициональные объекты («Меня огорчает нечто»).

•  Валентность (valence). Это технический термин для характеристики испытываемых нами эмоций по шкале боль – удовольствие . Как уже отмечалось, валентность может варьировать от сияющего счастья Энн Эллиот до невыносимого стыда, который испытывали те, кто был публично уличен в потреблении детской порнографии.

Нет ли у эмоций, подобно цветам, присущих им характерных чувств? Стыд и вина, например, вызывают разные чувства, различие между которыми не сводится к большей остроте дискомфорта, вызываемого стыдом. Есть свидетельства того, что в мой мозг можно вживить электрод и заставить испытывать печаль, смущение или страх, даже если я буду не в состоянии идентифицировать причину или объект этих чувств. Каким бы важным ни оказался этот аспект для нашего понимания эмоций, он еще недостаточно понятен, чтобы выдвинуть конкретные каузальные гипотезы.

 

Какие существуют эмоции?

Я перечислю и дам краткое описание примерно двух десятков эмоций, не претендуя на то, что эта классификация превосходит многочисленные другие классификации. Моя цель – дать некоторое понимание эмоций, которые имеют непосредственное или каузальное значение для социальной жизни, а не удовлетворить (законную) обеспокоенность теоретиков эмоций. В частности, мне нечего будет сказать по поводу того, какие эмоции являются базовыми, а какие небазовыми.

Одна из важных групп эмоций – оценочные (evaluative emotions). Они дают положительную или отрицательную оценку своего или чужого поведения или характера. Если эмоция вызывается поведением другого человека, это поведение может быть обращено на агента либо на третьих лиц. Эти различия дают нам десять (или одиннадцать) эмоций:

•  Стыд порождается негативным представлением о собственном характере.

•  Презрение и ненависть вызываются негативными представлениями о характере другого человека. Презрение вытекает из представления, что другой человек хуже тебя; ненависть – убеждением в его злонамеренности.

•  Вина вызывается негативным представлением о своем поведении.

•  Гнев порождается негативным представлением о действиях других в отношении агента.

•  Картезианское негодование [122] вызывается негативным представлением о поступке другого человека в отношении третьих лиц.

•  Высокомерие порождается положительным представлением о собственном характере.

•  Симпатия следует из положительного представления о характере другого человека.

•  Гордость вызывается положительным представлением о своем действии.

•  Благодарность порождается положительным представлением о действии другого человека в отношении агента.

•  Восхищение вызывается положительным представлением о действии другого человека по отношению к третьей стороне.

Вторая группа эмоций связана с представлениями о том, что кто-то заслуженно или незаслуженно владеет чем-то хорошим или плохим. Объект этих эмоций – не индивидуальное действие или индивидуальный характер, но положение дел. Пойдя по стопам Аристотеля и его «Риторики», мы можем выделить шесть (или семь) случаев:

•  Зависть вызывается заслуженным благом другого.

•  Аристотелевское негодование вызывается незаслуженным благом другого [124] . Тесно связанная с ним эмоция обиды (resentment) вызывается инверсией иерархии престижа, когда группы или индивиды, ранее занимавшие более низкое положение, добиваются господства.

•  Сопереживание вызывается заслуженным благом, которым обладает другой человек.

•  Жалость вызывается незаслуженным злом, причиненным другому.

•  Злоба вызывается незаслуженным злом, причиненным другому.

•  Злорадство вызывается заслуженным злом, причиненным другому.

Третья группа позитивных и негативных эмоций связана с мыслями о хороших или плохих вещах, которые случились или случатся с человеком, – радость (joy) и печаль (grief), с их несколькими разновидностями и родственниками. Как многие неоднократно отмечали, плохие события в прошлом также могут порождать положительные эмоции в настоящем, а хорошие события – негативные эмоции. Так, в основном корпусе пословиц античного мира, «Сентенциях» Публия Сира, мы можем найти как «Воспоминания о прошлых опасностях приятны», так и «Прошлое счастье преумножает настоящее несчастье».

Все до сих пор обсуждавшиеся эмоции вызываются убеждениями, которые существуют (или возможно существуют) в модусе уверенности. Но есть также эмоции – надежда, страх, любовь или ревность, которые по сути своей связаны с убеждениями, существующими в модусе вероятности, или потенциальности. Эти эмоции порождаются мыслями о хороших и плохих вещах, которые могут случиться или не случиться в будущем; о хороших или плохих ситуациях, которые могут сложиться или не сложиться в настоящем. В общем и целом эти эмоции требуют того, чтобы соответствующее событие (или ситуация) рассматривалось как более чем представимое, то есть должен быть серьезный шанс или нисходящая каузальная теория (downhill causal theory), что он действительно может произойти. Мысль о выигрыше большого приза в лотерею может породить надежду, но не восходящую (uphill) мысль о получении значительного дара от неизвестного миллионера. Эти эмоции, как представляется, требуют, чтобы событие (или ситуация) не дотягивало до того, чтобы считаться чем-то, что должно произойти наверняка. Если я знаю, что меня скоро казнят, я могу испытывать отчаяние, а не страх. Согласно Стендалю, любовь в равной степени вянет, когда человек уверен в том, что его чувство взаимно, и когда он уверен, что никогда не добьется взаимности. Согласно Ларошфуко, ревность может исчезнуть в тот момент, когда человек узнает, что человек, которого он любит, влюблен в кого-то другого.

Некоторые эмоции порождаются контрфактическими (counterfactual) мыслями о том, что могло случиться или что человек мог сделать. Разочарование – это эмоция, возникающая, когда положительное событие, на которое возлагали надежду, не реализуется. Сожаление – это эмоция, проистекающая из осознания, что желаемое событие могло бы произойти, если бы мы сделали иной выбор. Позитивные противоположности этих эмоций (вызываемые тем, что не произошло отрицательное событие) иногда называют соответственно восторгом (elation) или ликованием (rejoicing) (в повседневном языке они обычно сливаются воедино под именем облегчения (relief)). Если разочарование и восторг предполагают сравнивание разных исходов данного выбора, вызванных разными ситуациями, сожаление и ликование предполагают сравнение разных выборов в рамках одной ситуации. В некоторых случаях негативные события могут приписываться обоим источникам. Если я промок по пути на работу, я могу отнести это на счет случайного метеорологического события или того факта, что я не взял зонт. Хотя я могу предпочесть первый фрейминг, этот пример принятия желаемого за действительное может подвергнуться ограничениям со стороны реальности (глава VII), если, выходя из дома, я слышал прогноз о том, что будет дождь.

 

Эмоции и счастье

Роль эмоций в порождении счастья (или несчастья) предполагает идею валового национального счастья (gross national happiness product). Обычные методы измерения экономических процессов, конечно, более объективны. Но, в конце концов, нас не так уж беспокоит объективность в смысле физической измеримости. Причина того, почему мы хотим знать об экономических результатах, заключается в том, что они вносят вклад в субъективное чувство благополучия или счастья. Более того, счастье может исходить из источников, которые не поддаются объективному количественному измерению. В 1994 году, когда Норвегия принимала у себя зимние Олимпийские игры, стране пришлось с существенными затратами построить новые спортивные сооружения и здания для размещения участников. Доходная часть может включать деньги, потраченные в стране туристами и посетителями спортивных соревнований, а также выручку, генерируемую возведенными сооружениями в дальнейшем. Экономисты, проводившие эти расчеты, не были уверены в том, что доходы и расходы на Игры могут сравняться. Но я совершенно уверен (но, конечно, не могу этого доказать), что если мы включим сюда эмоциональные выгоды для населения Норвегии, то Игры, возможно, принесли даже бо́льшую прибыль. Неожиданно большое число золотых медалей у норвежской сборной создало в стране атмосферу коллективной эйфории, которая была тем сильнее, чем неожиданнее была победа. Объективное число побед в значительной степени было обязано своим резонансом элементу субъективного удивления. Более близкий по времени пример: победа французской футбольной сборной на ЧМ в 1998 году, а также ее поражение в 2002 году породили чувства эйфории и уныния, интенсивность которых во многом была связана с эффектом неожиданности.

Обычно трудно сравнивать эмоциональный компонент благополучия с другими его составляющими. То, что положительные эмоции на пике интенсивности больше влияют на счастье, чем простое гедонистическое благополучие, ничего не доказывает, пока мы не выясним, как часто случаются эти пики интенсивности. К тому же мы не понимаем, сопровождается ли (и если да, то в какой степени) предрасположенность к эмоциональным подъемам склонностью к эмоциональным спадам. Если ответ положительный, то не является ли жизнь в устойчивом довольстве в целом более счастливой, чем жизнь, в которой эйфория и дисфория сменяют друг друга? Как заметил Монтень, ответ зависит от обстоятельств, которые создает среда: «Если мне скажут, что преимущество иметь притупленную и пониженную чувствительность к боли и страданиям связано с той невыгодой, что сопровождается менее острым и менее ярким восприятием радостей и наслаждений, то это совершенно верно; но, к несчастью, мы так устроены, что нам приходится больше думать о том, как избегать страданий, чем о том, как лучше радоваться». Идеал притупления всех эмоций, который мы находим у многих древних философов, особенно в стоицизме и буддизме, возник в обществах, дававших больше поводов для эмоций с негативной валентностью. Монтень, писавший во времена Религиозных войн, опустошавших Францию, возможно, был в сходной ситуации.

 

Эмоция и действие

Опосредованная связь между эмоцией и действием – это тенденция (готовность) к действию. Последнюю можно также рассматривать как временное предпочтение. Как представляется, с каждой из основных эмоций ассоциируется одна (или несколько) таких тенденций.

Хотя гнев и картезианское негодование вызывают одну и ту же тенденцию к действию, стремление, связанное с гневом, сильнее. Эксперименты показывают, что подопытные готовы нести бо́льшие расходы, чтобы причинить вред тем, кто причинил вред им самим, чем тем, кто причинил вред третьим лицам. По окончании Второй мировой войны американцы с большей страстью желали наказать нацистов, которые плохо обращались с американскими военнопленными, а не тех, кто нес ответственность за холокост. Исключение, подтверждающее правило, составляли евреи – члены Администрации Рузвельта.

Эмоции гнева, вины, презрения и стыда тесно связаны с моральными и социальными нормами. Нарушители норм могут испытывать чувство вины или стыда, а те, кто стал свидетелем нарушения, – гнев или презрение. Эти отношения различаются по своей структуре, как показано на рис. VIII.1.

ТАБЛИЦА VIII.1

Социальные нормы, которые будут обсуждаться в главе XXII, опосредуются разоблачением перед другими. Вот почему самоубийства, упомянутые в начале этой главы, имели место только тогда, когда постыдные действия были преданы огласке. Как я утверждал в главе V, моральные нормы в этом отношении различаются.

Некоторые тенденции представляются направленными на восстановление морального равновесия в мире. Причинить вред тем, кто нанес его тебе, и помогать тем, кто содействовал тебе, похоже, является способом сведения счетов. Для некоторых случаев это может быть справедливо. Но теория перспектив (глава XII) предполагает, что модель «два ока за одно» может стать лучшим описанием тенденции к действию, свойственной гневу, чем «око за око». Хотя многие акты благодарности могут совершаться лишь ради того, чтобы отдать долг, некоторые могут возникать из подлинного чувства доброй воли по отношению к своему благодетелю. Моральное равновесие обладает большей принудительной силой в случае вины, когда тенденция к действию по заглаживанию вины носит ярко выраженный восстановительный характер. Более того, когда агент не может исправить нанесенный им ущерб, он может восстановить равновесие, нанеся такой же ущерб себе самому. Если я мошенничал с подоходным налогом и выяснил, что налоговая служба не принимает анонимный перевод денег на сумму, которую я ей задолжал, я могу восстановить равновесие, если вместо этого сожгу деньги.

РИС. VIII.1

Эмоциональные тенденции к действию не просто порождают желание действовать – они склоняют действовать рано, а не поздно. Чтобы ввести эту идею в контекст, позвольте разграничить нетерпение (impatience) и безотлагательность (urgency). Нетерпение я определяю как предпочтение более быстрого вознаграждения более медленному, то есть некоторую степень дисконтирования во времени. Как я отмечал в главе VI, эмоции могут заставить агента придавать меньшее значение отдаленным по времени последствиям действия в настоящем. Безотлагательность, еще один эффект эмоций, я определяю как предпочтение более раннего действия более позднему. Различие показано в табл. VIII.2.

ТАБЛИЦА VIII.2

В каждом случае агент может совершить одно, и только одно из двух действий, А или Б. В случае 1 эти опции имеются в одно и то же время, в случаях 2 и 3 в последовательные моменты времени. В случае 2 вознаграждения (размеры которых указаны в числах) появляются в одно и то же более позднее время, в случаях 1 и 3 – последовательно в более поздние моменты времени. Предположим, что в неэмоциональном состоянии агент во всех случаях выбирает Б, но в эмоциональном состоянии он выбирает А. В случае 1 выбор А связан с вызванным эмоциями нетерпением. В случае 2 он определяется вызванной эмоциями безотлагательностью. В случае 3 он вызван обоими факторами или их взаимодействием.

Нетерпение, часто обсуждавшийся вопрос, было центральной темой главы VI. Хотя безотлагательность обсуждается гораздо реже, я полагаю, что она может быть очень важной. В частности, безотлагательность эмоций может обусловливать один из тех механизмов, через который они влияют на формирование убеждений. Как мы увидим в главе XI, формирование рациональных убеждений требует оптимального сбора информации. Вместо того чтобы воспользоваться имеющимися под рукой сведениями, прежде чем начать действовать, рациональный агент соберет дополнительную информацию, если решение, которое следует принять, довольно важное, а цена ожидания невелика. Безотлагательные эмоции часто возникают в ситуациях, в которых стоимость ожидания высока, то есть перед лицом крайней физической опасности. В таких случаях быстрое действие без промедления на сбор дополнительной информации имеет первостепенное значение. Но когда откладывание важного решения может его улучшить, вызванное эмоциями желание немедленного действия может нанести вред. Сенека говорил: «Разум выслушивает обе стороны, потом старается отложить действие, даже свое собственное, чтобы выиграть время для тщательного анализа истины; но гнев поспешен». Пословица «Поспешишь жениться, век будешь каяться» указывает как на эмоциональный порыв, так и на неблагоприятные последствия неспособности справиться с ним.

Я говорил, что не все эмоции имеют короткую жизнь. Тем не менее, как правило, эмоции быстро распадаются с течением времени. В некоторых случаях это связано с тем, что вызвавшая их ситуация прекратила свое существование. Когда мне удалось счастливо спастись от угрожавшего мне медведя, страх больше ничем не поддерживается, хотя чаще эмоция приглушается по мере того, как с прошествием времени стираются воспоминания. Гнев, стыд, вина и любовь редко сохраняют ту же интенсивность, какой они отличались при зарождении. После 11 сентября 2001 года, например, количество молодых людей, выразивших интерес к службе в армии, возросло, но во время призыва прироста не последовало. Эти факты соответствуют гипотезе о том, что начальный всплеск интереса был связан с эмоциями, которые остыли в течение нескольких месяцев, которые занимает процесс призыва на военную службу. Роста интереса к службе в армии среди молодых женщин почти не наблюдалось – факт, не имеющий очевидного объяснения.

Люди, как правило, не способны предчувствовать спад своих эмоций. Захваченные сильной эмоцией, они могут ошибочно полагать, что это будет длиться вечно, и даже утратить чувство будущего. Если бы упоминавшиеся мною самоубийцы знали, что стыд (и презрение со стороны наблюдателей) пойдет на спад, они, возможно, не покончили бы с собой. Если бы молодые пары знали, что их любовь не продлится вечно, они не стремились бы принимать на себя тяжелые обязательства, в частности заключать брачные договоры, которые потом сложно расторгнуть.

Позвольте мне завершить эту тему указанием на взаимодействие двух явлений, вызванных эмоциями, – инверсию предпочтений и туманное формирование убеждений (clouded belief formation). В розовом свете они могут вообще отменять друг друга: при инверсии предпочтений человек может захотеть действовать вопреки своему спокойному и здравому рассуждению, но из-за туманных убеждений он не способен выполнить это намерение. Чаще, как я полагаю, эти явления будут усиливать друг друга. Примером может служить месть. Если я не буду мстить за нанесенную обиду, риск минимален; он увеличится, если я стану мстить, но буду ждать благоприятного момента; и он будет максимальным, если я буду мстить сразу же, не задумываясь о рисках. Похожее наблюдение сделал Монтень: «Философия хочет, чтобы, собираясь ответить за понесенные нами обиды, мы предварительно побороли свой гнев, и не для того, чтобы наша месть была мягче, а напротив, для того, чтобы она была лучше нами обдумана и стала тем чувствительней для обидчика; а этому, как представляется философии, неудержимость наших порывов только препятствует». И все же это игнорирование парадокса, что если мы не чувствуем эмоции, мы можем не захотеть мстить, а если чувствуем, то можем оказаться не в состоянии реализовать нашу месть эффективно.

 

Эмоция и убеждение

Эмоция может влиять на формирование убеждений как прямо, так и косвенно. Прямое воздействие производит предвзятые убеждения, непрямое – неполные. Одна из форм предвзятости иллюстрируется теорией кристаллизации Стендаля. Происхождение этого термина следующее: «В соляных копях Зальцбурга, в заброшенные глубины этих копей кидают ветку дерева, оголившуюся за зиму; два или три месяца спустя ее извлекают оттуда, покрытую блестящими кристаллами; даже самые маленькие веточки, которые не больше лапки синицы, украшены бесчисленным множеством подвижных и ослепительных алмазов; прежнюю ветку невозможно узнать».

Аналогия с любовью очевидна: «С того момента, когда вы начинаете по-настоящему интересоваться женщиной, вы больше не видите ее такой, какая она есть, но такой, какой хотите ее видеть. Вы сравниваете лестные иллюзии, создаваемые этим рождающимся интересом, с прекрасными алмазами, скрывающими безжизненную ветку – и которые видны, заметьте, только глазам влюбленного молодого человека».

Во французской пословице, которую я цитировал раньше и процитирую еще раз, мы легко верим в то, чего боимся. Это форма предвзятости. В дополнение к тому факту, что мы естественным образом (даже в неэмоциональных состояниях) склонны придавать чрезмерную важность рискам с низкой вероятностью (глава XII), чувство инстинктивного страха тоже может заставить нас поверить в то, что опасности больше, чем на самом деле. Когда мы ночью идем по лесу, малейший звук или движение могут пробудить в нас страх, который заставит нас воспринимать как зловещие другие звуки и движения, которые мы прежде игнорировали. Страх питает сам себя. Мы также можем рассматривать это как «эффект Отелло». Я остановлюсь на этом подробнее в главе XXIII.

Безотлагательность эмоции влияет не на само убеждение, а на сбор информации, предшествующий его формированию. В результате получается неполное убеждение, основанное на меньшем количестве информации, чем следовало бы, но непредвзятое, склоняющееся за или против конкретного вывода, который агент хочет считать истинным. На практике, однако, оба механизма идут рука об руку и усиливают друг друга. Сначала агент формирует вызванную эмоциями предвзятость, а потом безотлагательность эмоции мешает ему собрать информацию, которая могла бы скорректировать пристрастность. Как мы видели в предыдущей главе, реальность до некоторой степени ограничивает принятие желаемого за действительное. Противоположный ему феномен также подвержен этим ограничениям. Следовательно, если бы агент собрал больше информации, ему было бы труднее упорствовать в предвзятом убеждении.

Тем не менее я должен повторить, что сбор большого количества информации может оказаться нерациональным. Если вы потратите слишком много времени на то, чтобы решить, похож предмет на дороге на палку или на змею, вы рискуете погибнуть. Следует также заметить, что в неэмоциональных состояниях существует тенденция упускать из виду затраты упущенных возможностей и обращать больше внимания на наличные расходы (глава XII). Столкнувшись с возможным риском, агент может не захотеть принимать серьезные меры предосторожности из-за прямых издержек от них, не придавая значения тому факту, что бездействие тоже может обойтись дорого. Таким образом, в некоторых случаях безотлагательность эмоции может обеспечить полезную корректировку этой иррациональной тенденции. В то же время, повторим, безотлагательность и неполные убеждения могут скорее создать проблемы, чем решить их.

 

Эмоции и трансмутация

Из-за нормативной иерархии мотиваций (глава IV) люди могут стыдиться своих эмоций. Например, в зависти признаются немногие. Когда Яго говорит: «Пусть этого не будет. А у Кассио жизнь так красива, что я сам себе кажусь уродом», – он необычно, возможно даже, недопустимо откровенен. Самая распространенная реакция на осознание испытываемой зависти – мысленное пожимание плечами. Человек осознает болезненное чувство неполноценности, у него появляется мимолетная деструктивная интенция, но затем он переступает через это и идет дальше. Иногда, тем не менее, эмоция может оказаться насколько сильной, что ее нельзя игнорировать. В то же время она не может быть признана. Решением конфликта может стать трансмутация зависти в праведное негодование посредством соответствующего переписывания сценария. Я могу рассказать себе историю, согласно которой другой получил предмет моей зависти незаконными или аморальными средствами и, возможно, за мой счет; таким образом, зависть преобразована в аристотелевское негодование или гнев.

РИС. VIII.2

В главе VII я обсуждал мотивированное формирование убеждений. Как показано на рис. VIII.2, этот феномен может быть встроен в процесс мотивированной мотивации, которую я рассматривал в главе IV. Для того чтобы агент мог принять мотивацию, которой он стыдится, может потребоваться когнитивное переписывание сценария.

Преобразование зависти в праведное негодование может также происходить более прямым образом. Зависть не только постыдна, она причиняет боль. Вера в то, что другой добился успеха там, где мог бы я, приложи я больше усилий, может быть очень неприятна. Чтобы облегчить боль, я могу принять ту же самую историю о недостойных корнях успеха другого человека.

Вина тоже переносится с трудом, особенно если человек горд. Гордые индивиды легко могу сочинить историю, в которой переложат всю вину на других людей: «Тех, кому они причиняют вред, они еще и ненавидят» (Сенека). Эта модель роднит, например, властителей эпохи Возрождения, древних тиранов и других владетельных особ. Озабоченность своим образом может также вызвать стремление избегать раскаяния. Некоторым индивидам так трудно признать свою ошибку, что они продолжают убыточную деятельность, вместо того чтобы прекратить ее, следуя требованиям рациональности. Это ошибка необратимых затрат, которую также иногда называют ошибкой Вьетнама, ошибкой Конкорда. Я подробнее остановлюсь на этом в главе XII.

 

Культура и эмоции

Универсальны ли эмоции? Если нет, есть ли универсальные эмоции? Я скажу твердое «да» в ответ на второй вопрос и осторожное «да» – на первый.

То, что эмоции универсальны, кажется ясным. Есть полтора десятка эмоций – счастье, удивление, страх, печаль, отвращение и гнев, проявление которых на лице человека узнается независимо от культуры. Если кто-то, подобно мне, считает, что социальные нормы существуют во всех обществах, то эмоции, на которые они опираются, должны быть универсальными. Можно было бы представить общество, в котором люди чувствуют гнев, когда обижены, но не испытывают (картезианского) негодования, когда кто-то причиняет вред третьей стороне. Мне трудно поверить в то, что такое общество существует; возможно, я ошибаюсь. Если любовь универсальна (см. дальнейшее обсуждение), то не является ли такой же и ревность?

Говорят, что у японцев есть эмоция амаэ (грубо говоря, беспомощность и стремление быть любимым), которая не существует в других обществах. Кроме того, утверждалось, что древняя Греция была культурой стыда, в отличие от современных культур вины, что романтическая любовь – современное изобретение, что чувство скуки (если это вообще эмоция) возникло недавно. Однако нельзя исключать, что эти якобы отсутствующие эмоции могли существовать, но не быть концептуализированными членами этого общества. Эмоция как таковая может быть распознана сторонним наблюдателем, но не быть признана самим обществом. На Таити мужчина, которого оставила женщина, будет проявлять поведенческие симптомы печали, заявляя при этом, что всего лишь устал. На Западе концепция романтической любви появилась относительно недавно – во времена трубадуров. До этого была только веселая чувственность или безумие. Но возможно и, по моему мнению, очень вероятно, что опыт романтической любви встречался, даже когда у общества не было концепции для него. Люди могут любить друг друга, сами того не замечая, в то время как эмоции будут бросаться в глаза посторонним наблюдателям из собственного или другого общества. Древние греки демонстрировали набор эмоций, связанных с чувством вины, – гнев, прощение или возмещение ущерба, что указывает на ее наличие, даже если у них отсутствовало для этого название. То, как люди осмысляют эмоции, может зависеть от конкретной культуры, хотя сами эмоции могут от культуры не зависеть.

Следует при этом отметить, что если какая-то эмоция эксплицитно не концептуализирована, она может в меньшей степени проявляться в поведении человека. Ларошфуко писал: «Некоторые люди никогда бы не влюбились, если бы ничего не слыхали о любви». Чувство вины также в большей степени распространено в обществах, в которых людям с раннего возраста внушают необходимость испытывать вину в той или иной ситуации.

 

Библиографические примечания

Лучшая книга об эмоциях – «Эмоции» Н. Фрижды (Frijda N. T e emotions. Cambridge University Press, 1986). Многое из этой работы я почерпнул для моей «Алхимии разума», которая носит подзаголовок «Рациональность и эмоции» (Alchemies of the Mind. Cambridge University Press, 1999), в которой читатель может найти дальнейшие отсылки к обсуждаемым здесь концепциям. Идея безотлагательности, отличной от нетерпения, является дополнением к концептуальной рамке этой книги. Серьезные обсуждения роли эмоций в поведении содержатся в «Понимая этническое насилие: страх, ненависть и рессентимент в Восточной Европе двадцатого века» П. Петерсена (Petersen P. Understanding Ethnic Violence: Fear, Hatred and Resentment in Twentieth-Century Eastern Europe. Cambridge University Press, 2002) и в главе 8 моей книги «Подводя итоги: Переходная справедливость в исторической перспективе» (Closing the Books: Transitional Justice in Historical Perspective. Cambridge University Press, 2004).