КЕНДАЛЛ СЧИТАЕТ, ЧТО все позади и я пережила самое худшее, но мне так не кажется. Меня подмывает пойти к Луису домой — просто чтобы он обнял меня и сказал, что у нас все будет замечательно.

Ага, я брежу наяву, знаю. Ничего замечательного у нас с ним нет и не предвидится.

— Пап, — я подсаживаюсь к нему поближе, пользуясь тем, что по телевизору идет футбольный матч, — как так получилось, что вы с мамой никогда не возили нас в Мексику?

Он пожимает плечами.

— Мы и так много путешествуем, Никки. Два года назад ты ездила с нами в Бразилию. И в Аргентину, когда я выступал там на конференции. И почти оставила Италию без мороженого, помнишь?

— Но почему не в Мексику?

Отец тяжело вздыхает.

— Потому что, мне кажется, если мы туда поедем, то придется показывать тебе места, где я вырос. А я не хочу оглядываться на прошлое, Никки. Как и твоя мама.

— У многих мексиканских детей в школе родители даже не говорят по-английски.

— У тех, кто с южной стороны, — уточняет папа.

— Да.

— Мы с мамой пытаемся воспитывать вас иначе. Нельзя мыслить в категориях «мы — они», и нельзя оценивать людей по тому, что у них есть и чего у них нет, хотя, боюсь, именно это свойственно жителям южных районов. Мы с мамой долго обсуждали это еще до твоего рождения.

— И получается, что мы не мексиканцы, а белые. Я не ем мексиканскую еду, и среди тех, с кем я общалась в детстве, не было ни одного мексиканца.

— Но мы же не пытаемся притворяться белыми, Никки. Мы ассимилировались. Разве это так ужасно?

— У меня такое чувство, что в процессе поиска для нас «неужасного» вы с мамой забыли научить нас гордиться своим происхождением, своим наследием. Мне нравится быть американкой. Но когда я смотрю на тех, кто живет в южных районах… например, на семью Фуэнтес… я им немножко завидую.

— Чему же там завидовать, милая? У тебя есть все, что нужно, и многое из того, что тебе хочется. Мы живем в воплотившейся американской мечте. А менталитет многих мексиканских семей с южной стороны Фейерфилда я хорошо знаю: пахать как вол, отправлять заработанное родственникам в Мексику и ни на что особо не замахиваться, так как этого все равно не будет. От детей там редко ждут, что они хотя бы поступят в колледж: предполагается, что после окончания школы они должны помогать родителям обеспечивать семью и защищать то, что там называется братством. Мы думаем совсем иначе, Никки.

— Знаю. — Мне хочется поделиться с отцом тем, что донимало меня последние два месяца, с тех пор как я встретила Луиса на яхте у Дерека. — Папа, я бы хотела, чтобы ты рассказал мне о своем детстве. Не сейчас, конечно, а когда вы с мамой будете готовы. Для меня это очень важно. Важно чувствовать себя не только американкой, но и мексиканкой.

— Это как-то связано с тем, что ты столько времени проводишь с Луисом?

— Возможно. Мы разбежались, и я теперь понимаю, что скучаю по его семье, скучаю по людям, которые демонстрируют свое происхождение как какой-то знак чести. Знаю, это глупо, но мне это нравилось. Очень.

А еще я ужасно скучаю по Луису. Так скучаю, что мне становится больно и я плачу в подушку каждую ночь, что миновали со дня его рождения.

— Если ты правда хочешь поехать в Мексику, я поговорю с мамой. На это лето у нас нет планов, раз тебе осенью поступать в университет. — Отец гладит меня по коленке. — Мне кажется, ты правильно все понимаешь. Нам действительно нужно иногда оглядываться назад и осознавать прошлое, чтобы больше ценить будущее.

Он прав. Мне нужно вернуться в свое прошлое, чтобы залечить раны и спокойно смотреть в будущее. И ключ к моему прошлому — Марко.

Выхожу на улицу, чтобы позвонить ему. Когда он не берет трубку, пишу эсэмэс.

Я: Можем поговорить?

Марко: Не можем. Помогаю Луису с посвящением в бандиты.