ВЕЧЕРОМ МЕНЯ ВЫЗЫВАЮТ в домашний кабинет профессора. Я жду его ярости. Честно, я хочу увидеть его разъяренным. Если он или тот судья из тюряги надеялись, что, поместив меня сюда, они смогут меня исправить, пусть подумают еще раз. У меня инстинкт сопротивляться всякий раз, когда кто-то пытается контролировать мою жизнь или окрутить еще большим количеством правил.
Профессор Вестфорд переплетает пальцы и подается вперед в кресле, стоящем напротив дивана, на котором сижу я.
— Чего ты хочешь, Карлос? — спрашивает он.
Что? Я немного сбит с толку. Я не ожидал, что он скажет что-то подобное. Я хочу вернуться в Мексику и продолжить жить по своим правилам. Или уехать в Чикаго, где живут мои друзья и кузены, среди которых я вырос… И я абсолютно точно не хочу говорить ему, что хочу, чтобы mi papá был жив.
Когда я не отвечаю, Вестфорд вздыхает.
— Я знаю, что ты непростой парень, — говорит он. — Алекс сказал мне, что тебе тяжело пришлось в Мексике.
— И что?
— А то, что я хочу, чтобы ты знал, Карлос: здесь ты можешь построить новую жизнь. Ты оступился, но можно начать все сначала. Алекс и ваша мать хотят для тебя только лучшего.
— Послушайте, Дик. Алекс меня совершенно не знает.
— Твой брат знает тебя лучше, чем ты думаешь. И вы с ним похожи куда больше, чем тебе хочется признавать.
— Вы только познакомились со мной. Вы тоже меня не знаете. И, честно говоря, я не питаю к вам особого уважения. Вы впустили в свой дом парня, которого арестовали за наркотики. Почему вы так спокойны, когда я здесь?
— Ты не первый юноша, которому я помогаю, и не станешь последним, — уверяет меня он. — И мне, должно быть, стоит тебя предупредить, что, прежде чем получить докторскую степень, я служил в армии. Я видел больше смертей, и пушек, и плохих парней, чем ты когда-либо увидишь в своей жизни. Может, мои волосы уже и седые, но я такой же несгибаемый, как и ты, когда это необходимо. Думаю, мы поладим. Теперь давай вернемся к тому, для чего я позвал тебя сюда. Чего ты хочешь?
Лучше мне сказать что-нибудь, что отобьет у него желание со мной возиться.
— Хочу вернуться в Чикаго.
Вестфорд откидывается на спинку стула.
— Хорошо.
— Что значит «хорошо»?
Он поднимает руки:
— «Хорошо» — значит хорошо. Ты следуешь моим правилам до зимних каникул, и я слетаю с тобой в Чикаго. Обещаю.
— Я не верю обещаниям.
— Что ж. А я верю. И я сдерживаю их. Всегда. Но довольно серьезных разговоров для одного вечера. Расслабься и попробуй почувствовать себя как дома. Можешь посмотреть телевизор, если хочешь.
Вместо этого я возвращаюсь в свой желтогорошковый ад. Когда я прохожу мимо комнаты Брэндона, малой сидит на полу в пижаме с изображением маленьких бейсбольных мячей, перчаток и бит. Он играет в солдатики. Он выглядит невинным и беззаботным. Ему легко: он еще не знает, что такое настоящая жизнь. Настоящая жизнь — то еще дерьмо. Как только он замечает меня, его лицо озаряет широкая улыбка.
— Эй, Карлос, хочешь поиграть в солдатики?
— Не сегодня.
— Завтра? — спрашивает он, в его голосе слышатся нотки надежды.
— Не знаю.
— Что это значит?
— Это значит, что завтра у меня может быть другой ответ.
Мне приходит идея получше.
— Попроси сестру поиграть с тобой.
— Она только что со мной играла. Теперь твоя очередь.
Моя очередь? Да уж, этот парень серьезно заблуждается, если думает, что я вообще хочу с ним играть.
— Давай вот как поступим. Завтра после школы я сыграю с тобой в футбол. Если ты забьешь мне гол, я поиграю с тобой в солдатики.
Мальчуган кажется озадаченным.
— Ты ведь сказал, что не играешь в футбол.
— Я солгал.
— Ты не должен этого делать.
— Что ж, вот станешь подростком, сам будешь постоянно это делать.
Он качает головой.
— Я так не думаю.
Я усмехаюсь.
— Позвони мне, когда тебе будет шестнадцать. Даю гарантию, твое мнение изменится, — говорю я и направляюсь к себе. В коридоре я натыкаюсь на К и ару.
Ее хвост растрепался, и почти все волосы выбились наружу. Я никогда не встречал девчонки, которая меньше нее заботилась бы о своем внешнем виде.
— Куда это ты направляешься такая разодетая? — шучу я.
Она прочищает горло, словно не знает, что ответить.
— На пробежку, — говорит она.
— Зачем?
— Просто, для тренировки. Ты… можешь присоединиться.
— Нет, пожалуй. — Я всегда считал, что специально спортом занимаются только офисные клерки, и то только потому, что большую часть дня просиживают свои штаны в офисах.
Она идет дальше, но я окликаю ее:
— Киара!
Она оборачивается.
— Скажи Таку держаться от меня подальше. И насчет твоего расписания в душе…
Я сразу дам ей понять, как обстоят дела и кто здесь командует. Ее отец может сколько угодно диктовать мне свои правила, которым я не собираюсь следовать, но никто, особенно какая-то gringa, не будет указывать мне, когда принимать душ. Я скрещиваю на груди руки и говорю ей четко и ясно:
— Я не следую расписаниям.
— Что ж, а я д-да, так что п-привыкай, — говорит она и спускается вниз по лестнице.
Я возвращаюсь в свою комнату и остаюсь там до утра, когда меня будит голос профессора.
— Карлос, если ты еще не встал, пошевеливайся. Мы выходим через час.
Когда я слышу, как шаги за дверью стихают, я выбираюсь из кровати и иду в ванную. Я открываю дверь и застаю внутри Брэндона, чистящего зубы. Он перепачкал пеной от пасты весь наш умывальник и все свое лицо, и это выглядит так, словно у него бешенство.
— Поторопись, cachorro, мне нужно отлить.
— Я не знаю, что значит твое ча-ча-чо-ро.
Парень не силен в испанском, это точно.
— Хорошо, — говорю я. — Ты и не должен.
Я стою, прислонившись к дверному косяку, пока Брэндон заканчивает умываться. Дверь в комнату Киары открывается, она выходит полностью одетая. Хотя одеждой назвать то, что на ней, сложно. Волосы снова собраны в вечный хвост, на ней желтая футболка с надписью «ИСКАТЕЛЬ ПРИКЛЮЧЕНИЙ» на груди, мешковатые коричневые шорты и походные ботинки.
Один взгляд на меня, и ее глаза расширяются, а щеки заливаются краской. Она отворачивается.
— Ха-ха-ха! — смеется Брэндон, показывая на мои боксеры. Я сам смотрю вниз, чтобы убедиться, что мои собственные особенно дерзкие части тела никак себя не выдают. — Киара видела твои трусы! Киара видела твои трусы! — напевает он.
За пару секунд она исчезает внизу. Я смотрю на Брэндона, слегка прищуриваясь.
— Тебе когда-нибудь говорили, что ты маленькое надоедливое дерьмишко?
Брэндон ахает и прикрывает рукой рот.
— Ты сказал плохое слово.
Я мысленно закатываю глаза. Мне и правда пора начать ругаться на испанском при этом малóм, так, чтобы он не понимал моих слов. Или мне просто нужно победить этого мальчугана в его же игре.
— Вот и нет. Я сказал, что ты маленькая надоедливая мартышка.
— Нет! Ты сказал дерьмишко.
Я ахаю и прикрываю рукой рот, показывая на него пальцем, словно двухлетний.
— Ты сказал плохое слово.
— Ты первый его сказал, — спорит он. — Я только повторил.
— Я сказал мартышка. Ты сказал что-то, что рифмуется с этим. Я все расскажу твоим родителям. — Я открываю рот так, словно вот-вот наябедничаю. Я не собираюсь этого делать, но маленький diablo об этом не знает.
— Нет! Пожалуйста, не говори никому.
— Хорошо. Я тебя не выдам. На этот раз. Теперь мы сообщники.
Он хмурит свои маленькие бровки.
— Я не знаю, что это значит.
— Это значит, что мы не выдаем друг друга взрослым.
— Но что, если ты сделаешь что-нибудь нехорошее?
— Тогда ты молчок.
— А если я сделаю что-нибудь нехорошее?
— Тогда я молчок.
Он на минутку задумывается.
— Значит, если ты увидишь, как я беру печенье из ящика?..
— Не скажу ни слова.
— А если мне не хочется чистить зубы?
Я пожимаю плечами:
— Ты можешь идти в школу с плохим запахом изо рта и дырками в зубах, мне дела нет.
Брэндон широко улыбается и протягивает мне руку.
— Вы заключаете выгодную сделку, партнер.
Партнер? Я наблюдаю, как Брэндон возвращается в свою комнату, и задумываюсь: это я только что обвел вокруг пальца малого или он только что обвел вокруг пальца меня?