Старая баржа круто заваливалась на правый борт; выведенное на ее носу имя едва можно было разобрать под лохмотьями облезающей краски — «L'Atalante», как в старой ленте Виго. Жанна не раз проходила мимо этой посудины, стоявшей на приколе в канале Сен-Мартен и преобразованной, как гласила вывеска над рубкой, в плавучую танцверанду. Вывеска покосилась, толстые проржавевшие тросы, казалось, едва-едва удерживали баржу на плаву, на верхней палубе валялись останки дешевых столиков и стульев, старые абажуры, медные части каких-то навигационных приборов.

Жанна торопливо пересекла мощенную булыжником набережную. Том и его съемочная группа, сбившись на носу баржи, терпеливо ее ожидали, она помахала им рукой. Каким безобидным казался ей теперь Том, каким предсказуемым — по сравнению с Полом и его безрассудным ожесточением. Все, что вытворял Том, было просто игрой — игрой в съемку фильма, — но от Пола можно было ожидать чего угодно. Всякий раз он открывал ей что-то новое в сексе, и назад пути уже не было. Получалось так, что на каждую встречу с Томом она приходила все более замаранной и развращенной, но он ни о чем не догадывался — и никогда не догадается. Она начала привыкать к этой двойной жизни, хотя, расставаясь с Полом, неизменно клялась себе, что больше к нему не вернется.

Капитан баржи стоял посреди наваленного на палубе хлама. В руке он держал дымящуюся сигару, рука же была сплошь в татуировках.

— Ничего не продаю, — заявил он, едва она вступила на борт.

— Каждый что-нибудь да продает, — возразила Жанна с улыбкой. Кое-чему здесь она вполне бы могла найти место в своей антикварной лавочке неподалеку от Центрального рынка.

Том подошел, нежно взял ее за руку и отвел к перилам. Оператор лихорадочно запустил руки в черный мешок — зарядить пленку; звукооператор присел на корточки, готовясь записывать интервью. Он скривился, когда капитан поставил на патефон старую, на семьдесят восемь оборотов, пластинку и гнусавый мужской голос, прорываясь сквозь хрипы, запел «Parlami d'amore, Mariu».

Том задал Жанне вопрос:

— Чем ты занимаешься?

— Сую нос в чужие дела.

Она улыбнулась в камеру.

— Я думал, ты торгуешь антиквариатом, — сказал он, напустив на себя серьезный вид.

— Нет, я состою в деле с двойняшками. Моя задача — разыскивать и добывать.

— Что именно?

— Все что сработано между 1880 и 1935 годами.

— Почему только в этот период?

— Потому что с антикварной точки зрения это был революционный период.

Том наградил ее раздраженным взглядом и произнес:

— Не понял. Повтори, пожалуйста, какой это был период.

— Революционный. Да, время нового искусства революционно по сравнению с остальным девятнадцатым веком и Викторианской эпохой. По сравнению с десятилетиями всяких безделушек и дурного вкуса.

— Дурного вкуса?

Том воззрился на участников съемочной группы, словно надеялся, что они ему объяснят; Жанна явно вела себя не так, как он рассчитывал.

— Вкуса? — повторил он. — Но что это такое? И как можно ощущать себя революционеркой, собирая старье, которое некогда было революционным?

— Хочешь подраться? — спросила она, поняв, что он ее разыгрывает.

— Полно, полно. — Он воздел руки в знак примирения. — И где же ты раскапываешь эти свои… революционные вещи?

— На аукционах, на рынках, в деревнях, частных особняках…

— Ты приходишь к людям домой? Что это за люди?

— Старики, — ответила она, — или их дети, племянники, внуки. Эти дожидаются смерти стариков и уж тогда спешат распродать все подчистую.

— Тебе это не кажется жутковатым? Честно говоря, мне так немного противно. Запах старья, наследие умерших.

— Нет, мне это нравится.

Она начала расхаживать по палубе, преисполнившись воодушевления.

— В моей работе, — пояснила она, — прошлое волнует воображение. Что ни вещь, то находка со своей собственной историей. Представь себе, я однажды раскопала будильник, принадлежавший палачу города Парижа.

— Ну и мерзость! Неужели ты бы захотела держать на столике у постели будильник заплечных дел мастера?

Она подскочила к нему, уперев руки в бока.

— Ты что, и вправду хочешь подраться? — спросила она. — Или просто не терпишь антиквариата?

— Я слушаю, как ты торгуешь старьем, рассуждаешь об этом отвратительном будильнике… — Он замолк, постарался совладать с голосом и продолжил: — И смотрю на тебя, такую здоровую, чистую, современную…

— Современную? — рассмеялась она. — Что значит — «современная»? Всего лишь мода. Посмотри вокруг. В одежде фасоны тридцатых— сороковых годов…

— Про одежду я понимаю. Я сразу начинаю думать о кино, — он развел руками, задрав голову к небу, — о звездах, когда в кино и в самом деле были звезды. Рита Хейворт…

Жанна с досадой покачала головой:

— Когда речь идет о кино, тут ты понимаешь. Что ж, это способ уйти от настоящего. Сейчас мне шьют платье по образцу того, в котором мама сфотографировалась в 1946 году. Она была очень красива, с этими квадратными плечами…

— Что ж, — прервал Том, — это способ уйти от настоящего.

— Куда легче любить то, что не задевает тебя впрямую, что на известном расстоянии от тебя. Вроде твоей камеры.

Это было уже своего рода обвинение. Том с обиженным видом повернулся к оператору и быстро распорядился:

— Расстояние! Сейчас увидишь… Дай-ка камеру. Дальше я буду снимать сам.

Он велел звукооператору подвесить микрофон.

— Пусть пишет. А вы все исчезните! — Он прогнал даже помощницу и повернулся к Жанне с рассерженным видом. — Я не живу тоской по прошлому. Настоящее время многое значит. Сядь на качели.

Он показал на ветхие качели, что были установлены на носу баржи. Жанна повиновалась — неожиданная инициатива с его стороны произвела на нее впечатление.

Устанавливая фокус, он продолжал:

— Покачайся немного. Пой.

Жанна начала покачиваться и замурлыкала «Девчонку на качелях»; она вошла в роль.

Том рассмеялся:

— Вот это другое дело. Знаешь, почему я их прогнал?

— Потому что разозлился. Или потому что хочешь остаться со мной наедине.

— А почему я хочу остаться с тобой наедине?

— Тебе нужно мне что-то сказать, — предположила она. — Без свидетелей.

— Браво! — воскликнул Том. — А что именно?

— Веселое или грустное?

— Секрет.

— Значит, веселое. А что за секрет?

— Посмотрим… — он сделал вид, что раздумывает, — секрет между мужчиной и женщиной…

— Ну, тогда это что-то непристойное, — рассмеялась она. — Или связанное с любовью.

— Да, связанное. Но не только.

— Секрет, связанный с любовью.

Она подперла рукой подбородок. Том по-прежнему прижимался глазом к видоискателю.

— Секрет, связанный с любовью, но не только с ней, — произнесла она. — Нет, не догадываюсь.

— Я хотел тебе сообщить, что ровно через неделю женюсь на тебе.

— Вот те раз!

— За тобой, понятно, последнее слово.

— А ты?

— Я решил. Все готово…

— Ох, Том, все это так странно и неожиданно, что просто невероятно.

— Кадр слегка подрагивает. От избытка чувств у меня дрожат руки.

Жанна начала раскачиваться, с каждым разом задирая ноги все выше.

— Ты еще не ответила, — окликнул он.

— Потому что ничего не понимаю.

Она залилась румянцем, улыбаясь широкой, уверенной улыбкой. Она смотрела вокруг — на воду канала, на хозяина-капитана, который складывал в ящики барахло с палубы, на дома, вдоль набережной, на голые платаны, на слаженный полет пары голубей в небе — и не могла собраться с мыслями. Качели постепенно замерли.

— Ну? — спросил Том. — Да или нет?

По его лицу пробежала тень беспокойства. Жанна обняла его за шею.

— Перестань снимать, — шепнула она. — Я ведь выхожу за тебя, а не за твою камеру.

Том ликовал; он подхватил с палубы старый спасательный круг и швырнул его в воду. К их удивлению, круг сразу пошел на дно.