Дрезден. Десять часов вечера, 13 февраля 1945 года

Фосфорический свет массовых вспышек обвел ярким контуром каждую стальную деталь в здании вокзала. Балки отбрасывали размытые тени на отраженное в стекле мерцание. Когда Мими и Ева пробегали под аркой входа, такое же зарево заливало центральный зал и платформы за ним, окрашивая клубы паровозного дыма в зловещие светотени, то затухая, то вспыхивая с новой трепещущей силой.

— Спускайся по лестнице — налево — быстрее!

Несмотря на хороший стартовый рывок, подруги достигли вершины лестницы, когда там уже скопилось целое море людей, которое с угрожающим напором силилось просочиться в узкую щель входа. В толчею вливались все новые и новые тела, тысячи ног отбивали барабанную дробь. Сквозь нее прорывались вопли. Первый взрыв прогремел в отдалении, но уничтожил всякую рациональность, и толпа, которой овладел дикий страх, еще сильнее врезалась в сдавленный перешеек лестницы. Раздалось три взрыва, один за другим, каскадом.

Ева схватила подругу за руку.

— Нет. Слишком поздно. Куда можно пойти? Куда? Куда?

Рыская взглядом по вокзалу, она прижала Мими к боковой стене, но их все равно чуть не снесла толпа, у которой теперь была только одна мысль — вернее, один инстинкт. Люди рвались в переполненную шахту лестницы, как лемминги в пропасть, и в этом не было никакой логики.

Ева и Мими почти одновременно заметили вход в тоннель. Арку венчал знак Verboten, но с дальнего конца просачивался призрачный свет: хоть какое-то убежище, но что с другой стороны? Они побежали на свет, который еле-еле пробивался через какое-то препятствие, видимо, бетонную стену. Стена неплотно прилегала к концу тоннеля, но взрослый человек не смог бы протиснуться в зазор, а лезть наверх было слишком высоко. Сплошной бетон.

Подруги побежали назад к вокзалу и попали под ударную волну, которая прибила их к боковой стене. Звон бьющегося стекла, отскакивающий рикошетом от большого количества поверхностей, и грохот, с которым окна обрушивались на локомотивы, заполнял все акустическое пространство, отражаясь эхом и усиливаясь внутри тоннеля. Ошеломленные, Мими и Ева поползли обратно, к торцевой стене. Мерцающие вспышки теперь невозможно было разглядеть за раскаленными взрывами. Подруги цеплялись друг за друга, когда случайный осколок барабанил рикошетом по бокам тоннеля, а сполохи нарастали до тех пор, пока стало невозможно различить, где кончается один и начинается другой. Каждая серия бомб оставляла на теле города пылающий узор. Отдаленный взрыв мог предвещать, что ужас ослабит хватку или же, наоборот, вцепится сильнее, если бомбы будут играть в классики вокруг своей цели в темпе крещендо, каждую долю секунды приближаясь к пику, который сулил неизбежное прямое попадание. Волна давления сжимала органы, изводила внутреннее ухо, отключала способность прослеживать эффект Доплера в удаляющихся шагах взрывов.

В районе вокзала наступило затишье. Но в других частях города продолжался грохот и вой разрушения, и пульсирующие сполохи озаряли стробирующим светом обе стороны тоннеля. Женщины выпустили друг друга из отчаянной хватки, не в силах поверить, что остались невредимыми после града ударов. Пыльный воздух и пар, который, как они догадались, шел от котлов разбитых локомотивов, затруднял дыхание и смазывал расцветающие огненные вспышки в бесформенную сплошную молнию.

Ева и Мими снова направились к входу в вокзал, где занавеси тумана — исчадия паровозного дыма — то смыкались густыми клубами, то расступались, приоткрывая картину грандиозного разрушения. Через огромные дыры в крыше адское варево поднималось к небу, которое из черно-белого фотографического негатива перекрасилось в огненно-оранжевый тон, испещренный мириадами вспышек, загоравшихся теперь так часто, что возникал эффект окклюзии — свет перекрыл тьму.

На двух размозженных вагонах, изрыгавших пламя и дым, беспомощно растянулся локомотив. Его гудок заклинило на пронзительном вопле баньши, который милосердно заглушал крики гибнущих под завалами и от огня или искалеченных и раненых, корчившихся под ногами у тех, кого сковал шок. Главный вход обвалился, и огонь и дым сочились по лестнице в подвалы. У стены виднелся холмик еще шевелившихся тел: один из вагонов снесло с рельсов и протащило по платформе, как дьявольский снегоочиститель, сметающий все на своем пути. Теперь он лежал на боку, истекая густым дымом. Отрезанная от Мими и Евы непреодолимой преградой, стояла девочка в школьном берете и с сумкой через плечо. Она смотрела на ошметки руки, болтавшиеся на хряще и артерии, которая заливала платформу фонтаном крови.

Женщины испуганно переглянулись. Бежать было некуда — оставалось лезть через стену на другом конце тоннеля. Но как? На нее не забраться без лестницы или чего-нибудь в этом роде. У стены лежал кусок искореженных рельсов, на одной полосе которых еще сохранился бетонный башмак. Не говоря ни слова — разговоры были бесполезны посреди какофонии, которой как будто пропиталась каждая клетка, — они потащили рельс к отвесной стене, задыхаясь в клубах дыма и пара, с трудом разбирая дорогу. Легкие бунтовали, Еву рвало, но женщины все-таки дотянули свою импровизированную лестницу до места назначения.

Мими полезла наверх, оступилась и почувствовала, как зазубренный край врезался в ногу. Всхлипывая и задыхаясь, она нащупала край стены и подтянулась к более чистому воздуху. Когда Ева затрепыхалась рядом, давясь и с бульканьем глотая воздух, Мими стошнило. Вдвоем, словно тряпичные куклы, они висели на стене. Чад лавинами сходил по их затылкам; истерзанные, измочаленные руки и волосы безвольно болтались. У женщин не было сил даже на то, чтобы открыть ослепшие, разъеденные дымом глаза, но сквозь плотно зажмуренные веки все равно можно было различить красные и желтые сполохи.

Разлепив наконец слезящиеся глаза, женщины обнаружили перед собой водную гладь, отражавшую длинные языки пожара, рев которого заполнял паузы между взрывами. Ударные волны вздымали ее к небу, и Мими с Евой окатывало ледяной водой. Ева прижалась губами к уху подруги в надежде быть услышанной сквозь грохот и звон, который, казалось, шел откуда-то из головы.

— Это пожарный бак. — Она закашлялась и отрыгнула, когда из тоннеля накатил очередной вал. — Давай останемся здесь. Оставайся здесь.

Она опустила голову, и ее грудь опять сдавил рвотный спазм.

В промежутках между ударами взрывных волн, когда Мими закрывала глаза и задерживала дыхание, она стала замечать ощутимый спад в количестве взрывов — но при этом соответствующее нарастание громкости и яркости пожара, гигантского пожара, который лавиной катился по палаточному лагерю с другой стороны бака. Фургоны, брезентовые чехлы которых загорались внезапно и сильно, как пучки спичек, за считанные секунды оголялись до ребер и железных звеньев. В следующий миг вспыхивали деревянные кузова и, с готовностью отдаваясь пламени, обрушивались вместе с погнутыми и покрученными каркасами. В одном из них, словно вдова, покорная обычаю сати, показалась коленопреклоненная женщина с горящими волосами. Ее силуэт мелькнул и тут же скрылся в щупальцах погребального костра. Новый шквал из тоннеля упал перед ними будто занавес, затирая контуры дымом и сажей, оставляя серо-черные разводы на ткани света, которая теперь сделалась белой и оранжевой, пропитанной мощным лучистым жаром.

Мими приблизила губы к уху подруги, но из ее груди вырвались не слова, а кашель, да такой сильный, что ей казалось, будто ее рвет.

— Нужно прыгать отсюда. В воду. Держись за край.

Несмотря на печной жар воздуха, вода оставалась ужасно холодной. У подруг перехватило дыхание, и когда они инстинктивно открыли рты, чтобы глотнуть воздуха, их скрутило кашлем.

Нахлебавшись воды, тяжело дыша и отплевываясь, Ева и Мими поползли по периметру бака, отгораживаясь от прямого огня шестью дюймами бетона, которые оставались между поверхностью воды и верхом стены. Воздух, которым они дышали, теперь уже почти свободный от дыма, обжигал ноздри, как в перегретой сауне. Мощные потоки жара обжигали ладони, которыми подруги по очереди цеплялись за бетонную кромку. По мере того как пожар усиливался, рождая свирепые, раскаленные смерчи, подолгу оставаться на поверхности стало невозможно, и Мими с Евой приходилось прятать головы под воду.

Они скрывались в своем водяном убежище, пока пожар набивал брюхо, вонзался клыками в лагерь, живился горючими фургонами-палатками, ненадолго раскаляясь от них добела, а потом быстро дозревая до оранжевого зарева перегретого металла, гнущегося и оседающего среди деревьев, которые горели, как гигантские канделябры. Мими и Ева осторожно выглянули за край бака. Первым, что они увидели, было два тела — мать и ребенок, держащие друг друга за руки. Они лежали на земле, почерневшие с одного бока, в тлеющей одежде. Клубы черного дыма продолжали извергаться из тоннеля, а над крышей вокзала крутилась воронка из огня и чада. Повсюду — бесчисленные пожары: одни мерцали в окнах зданий, другие вскипали свирепыми белыми сполохами, освещая все вокруг. Воздух стал густым от вспышек. Искусственный ветер поворачивал то в одну, то в другую сторону без всякой системы, потом вдруг скручивался в торнадо и вертелся, словно одурманенная восточная танцовщица. Когда лагерь осел тлеющими углями, женщины прижались друг к другу. Каждый вздох причинял им боль в истерзанных дымом легких.

Первым сквозь рев и свист пожара прорвался крик Мими:

— Все? Бомбить больше не будут? Пожалуйста, скажи, что не будут!

Хотя воздух оставался горячим, как в печи, а сотни костров продолжали трещать и свистеть, взрывы прекратились. Ева, белокурые волосы которой потемнели от воды и обгорели в том месте, где обугленный осколок оставил дымящуюся рану, отерла мокрое лицо, откашлялась и собралась с мыслями.

— Отбоя не давали. Подожди. Если не будет прямого попадания, здесь мы в безопасности.

* * *

Вторая волна началась без предупреждения. Первые бомбы падали очень близко, оглашая свое появление свистящим ревом, который доминировал в небе без сирен, на густом фоне тысячи потрескивающих пожаров. Удары и взрывные волны сменяли друг друга, сотрясая бак, сбрасывая руки женщин с кромки и поднимая всплески, которые накрывали их с головой и швыряли о стены. Мими и Ева отчаянно цеплялись за кромку, понимая, что одежда камнем потянет ко дну, если их унесет в свободное плавание. Сверху градом сыпались осколки; бордюрный камень разлетелся о вокзальную стену, и обломки впились Мими в затылок. Действуя, как огромный барабан, вода усиливала колебания, от которых бак словно подпрыгивал, а по животам и грудным клеткам женщин как будто били кулаком, от чего сжимались легкие. И снова мучительная поступь взрывов, перерастающая в крещендо. Казалось, оно гарантировало прямое попадание — но каким-то чудом растрачивало себя на шквалы, которые оглушали и осыпали брызгами, но не убивали. Ева была права: бак оказался на редкость удачным убежищем.

Внезапно наступило затишье. Раздалось два разобщенных взрыва; послышался рев пожара. Теперь это были уже не хлопки тысяч фейерверков, а вой преисподней. Ева, лицо которой блестело от воды и сделалось красным в дьявольском зареве, осматривала площадь. От палаточного лагеря осталось тлеющее пепелище, покрученные, искромсанные деревья были охвачены огнем.

— Река. Нужно идти к реке. Будем смотреть, по каким улицам можно пробраться. Поди угадай, какие из них перекрыты. Пошли!

Ева подтянулась, перемахнула через кромку и повисла на руках, болтая ногами в двух метрах от булыжника, а потом разжала пальцы, рухнув на мостовую спиной к стене. Мими последовала ее примеру, но, когда отпускала кромку, почувствовала, что руки подруги поддерживают ее, смягчая падение. Вдвоем они благополучно скатились по камням, которые были слишком горячими, чтобы к ним можно было прикасаться голыми руками. Мими почувствовала, как подруга снимает с ее шеи промокший вязаный шарф, и неподвижно стояла, пока та обматывала ей голову, оставляя только узкую щель для глаз. Слава Богу, что есть Ева! Когда Мими сделала то же самое для подруги, та указала на улицу, ведущую к их квартире и дальше — к Эльбе.

Обе заметили, как усилился ветер. Поднималась искусственная буря, вступавшая с ними в борьбу, сирокко, неустанно пытающийся оттащить их назад, подальше оттуда, куда они хотели попасть, но тем самым указывающий, где искать укрытия, куда бежать от геенны огненной, которая ненасытно тянула в себя воздух, подпитывая им раскаленную ярость. Подруги продирались сквозь ураганы искр, теснившие их назад и завывавшие, как орган, регистры которого переключили на долгий, нечеловеческий вой.

Спустившись в ущелье своей улицы, Мими и Ева стали проталкиваться дальше, мимо красноглазых окон, извергавших пригоршни огня, которые то щипали дымоходы, то ожившими языками спускались вниз, чтобы лизнуть мурашек-людей, копошившихся в термитнике руин.

Другие, прикрывая головы от щупалец огня, пробирались в том же направлении. Искры слепили их, одежда вспыхивала оранжевыми островками, которые по очереди раздувал и гасил неистовый ветер. Какая-то женщина, умалишенная Медуза с пылающими змеями волос, как будто приросла к месту. Она стояла, раскачиваясь взад-вперед. Ее криков никто не слушал, и никто не мог вернуть ей рассудок. Мими почувствовала, что подруга схватила ее за руку — отчасти чтобы помочь, отчасти чтобы найти хоть какую-то опору посреди ужаса, убедиться, что кто-то разделяет его с тобой. В одиночку было не вынести того, во что они с каждым шагом окунались все глубже. Расплавленный асфальт хватал Мими за подошвы доходивших до икр ботинок, которые когда-то спасали ее ото льда, а теперь несли сквозь огонь.

Она позволила Еве вести себя, решив, что та лучше знает родной город. Инстинкт гнал их к открытым пространствам и к Эльбе — противоядию от пламени, которое окружало их со всех сторон. Сквозь щель в мокром шерстяном шарфе, который, как Мими теперь поняла, спас ее от участи вопящей Медузы, она разглядела фонтан, а в нем — ад, сошедший с картин Босха: кишащая гора тел, отчаянно рвущихся к бальзаму и укрытию воды.

Подруги пробирались дальше, навстречу ветру, который норовил сбить их с ног. Один порыв заставил их упасть на колени и вцепиться в бордюр, а мимо пролетели ребенок и скамейка, которых втягивало в сердце пожара. Но если бы их боковое зрение не перекрывали шарфы, они бы заметили все больше и больше простора, больше участков, не стиснутых ущельями жара, не темных, но менее густо заполненных языками пламени. Вместе с тем ветер усиливался, вынуждая упасть на колени, чтобы вернее держаться земли, и ползти к реке и к избавлению. Но вскоре даже это стало невозможным, и пришлось припасть к бордюру, прячась за ним от несущихся мимо смертоносных обломков — велосипедов, горящих веток. Пролетела даже лошадь, беспомощно размахивающая ногами и дико вращающая полными ужаса глазами.

Убежище явилось в неожиданном образе общественного писсуара, нерушимого металлического надгробия, вздымавшегося над мостовой, скалы посреди огненного моря, ибо теперь, когда асфальт расплавился и приобрел отражающие свойства смоляного озера, под ногами была не твердь, а маслянистые волны, пляшущие под дудку шторма. Мими и Ева укрылись от ветра, дрожа всем телом, хотя вокруг стояла такая жара, что мокрая одежда высыхала на глазах, окутывая их, жмущихся к убежищу, клубами пара.

Ураган продолжал бушевать, швыряя по писсуару чем попало. Один обломок влетел в металлическую конструкцию с такой силой, что она зазвенела, как барабан, сотрясаясь до основания. Вторая волна бомбежки делала свое дело: очаг пожара расползался и воздух накалялся еще больше. Температура неумолимо росла, и отсиживаться дальше в укрытии стало невозможно. Позвав подругу за собой, Ева опять вышла навстречу буре, оставила позади твердый булыжник и пошлепала по смоляному озеру в сторону набережной, до которой оставалось несколько сотен ярдов.

Липкий деготь тут же вцепился им в ботинки, сдирая обувь с ног, пригвождая к месту. Каждый шаг приходилось отвоевывать у трясины битума и у бури, не выпускавшей их из тоннеля горячего ветра и летящих обломков, которых нельзя было даже разглядеть, а уклониться от них — и подавно. Впереди показались две женщины, обутые в туфли, которые соскакивали при любой попытке сделать шаг. Одну из них отбросило в сторону от удара подхваченной ураганом ветки, и черное болото расплавленной смолы глубоко всосало обтянутую чулком ногу. Теперь несчастную приковало к пеклу, как невольницу, закованную в кандалы. Шаг за шагом Мими и Ева спускались по болоту к набережной и лестнице, ведущей к воде.

Припав к береговой стене, подруги оглянулись на пожар, который теперь вздулся чудовищным, пожирающим самого себя огненным шаром, достигавшим таких высот, что его вершина почти не проглядывалась в небе. Само же небо пульсировало оранжевым заревом, отражая тонкими тучами каждый сполох бесновавшегося внизу пекла. Барочные башни Фрауэнкирхе выступали на фоне пламени, позволяя ориентироваться в бурлящем котле, посреди которого плавали подруги. Река, ночную черноту которой обычно разбавляло лишь отражение луны или уличного фонаря, раскинулась мерцающим зеркалом пожара. Ее зимний разлив расцвел оранжевым ковром, по зыбкой поверхности которого буря гоняла искры водной пыли.

На мосту скопилось столько народу, толпа так напирала с обеих сторон, что люди по одному, парами и группами прыгали в реку. Риск утонуть в ледяной воде был предпочтительнее верной смерти от огня или под ногами товарищей по несчастью. Защищенные береговой стеной, Мими и Ева схватились за железный поручень и следом за другими стали спускаться по узкой лесенке к реке. У края воды, в грязи, сбивались в кучу обгорелые, повергнутые в шок ошметки Дрездена, который за два часа прошел путь от города-героя до пепелища жертвенного костра. Одни бросались в воду, спеша остудить ожоги; другие прижимались к стене набережной, которая хоть как-то прикрывала от огненного извержения над головой; третьи просто лежали, распластавшись на земле, сраженные то ли сном, то ли смертью — трудно было разобрать.

Колени подруг подкосились от внезапного истощения. Они вместе повалились в исходившую паром грязь, подставив воде обожженные, черные от смолы ноги. Брызги сыпались им на пальто, а над головой расцветал огненный полог.

Несмотря на шум — воющий тенор, свистящие рыдания которого то разрастались, то затухали, — они уснули.