Бреслау [4] , Силезия, Восточная Германия

За три месяца до описанных событий, сентябрь 1944 года

Мими фон Гедов застыла от изумления — какой-то солдат бросил на стол вещевой мешок и с отвращением сплюнул на грязную скатерть. Мими с ужасом смотрела на происходящее и попыталась улыбнуться, когда солдат помахал ей рукой. Она опустила глаза, закурила и стала нервно постукивать зажигалкой о края пепельницы, в которой уже лежали три окурка со следами помады. Выглянуло солнце, и Мими решила было снять теплый жакет, но внезапно набежавшие кучевые облака помешали ей это сделать. Она выбрала одну из трех книг, лежавших на столе, и начала перелистывать страницы.

— Еще не пришел?

Мими напряглась.

— Он никогда не отличался пунктуальностью.

— Он придет, не волнуйся. Может, еще бокал вина?

Мими с улыбкой посмотрела на огромную мужскую фигуру, склонившуюся над ее столиком.

— Благодарю вас, герр Райнхарт. Вы меня балуете.

Герр Райнхарт одобрительно кивнул:

— И получаю от этого удовольствие.

Мими заслонила глаза от солнечного света. Перед ней стоял грузный мужчина. Пуговицы на его жилете, судя по всему, были застегнуты с трудом. Свисающий подбородок, затянутый на толстой шее галстук…

— Разреши присоединиться к тебе, ну, пока он не придет?

— Конечно. — Мими наклонилась и отодвинула стул.

Райнхарт уселся и налил себе бокал вина.

Какое-то время они молча смотрели перед собой.

Рыночные лотки и тележки выстроились по периметру площади. Овцы столпились у корыта с водой. Мулы, лошади и крошечный пони ростом с немецкую овчарку были привязаны к ограде. Юные и уже немолодые солдаты вермахта разлеглись на земле, пили, курили и смачивали голову водой, спасаясь от жары.

— Он обязательно придет. Ведь он влюблен в тебя.

Мими удивленно посмотрела на Райнхарта.

— Мы просто друзья. Старые друзья, и не более.

— Я тоже стар, достаточно пожил на этом свете, чтобы разбираться в таких вещах.

Мими откинула голову и заливисто рассмеялась. Тревога, сковавшая ее тело, отступила. Однако, напустив на себя строгий вид, она сказала:

— Надеюсь, вы не рассказывали об этом посетителям кафе. Я все-таки замужняя дама.

Райнхарт загадочно улыбнулся и покачал головой. Проплывающее по небу облако закрыло палящее солнце и принесло немного прохлады, вместе с которой к Мими вернулось чувство беспокойства.

— Я не видела его с сорок первого года… Последний раз мы встречались еще до начала войны, до того как Германия напала на Советский Союз. Ему многое пришлось пережить, ведь так?

Райнхарт кивнул.

— И?..

Старик пожал плечами:

— Что я могу сказать? Я же его раньше не знал.

— Очень жаль. Он был таким милым и невероятно талантливым. Мы здорово проводили время в Берлине. Мне его очень не хватает.

— А мы, провинциалы, тебе не подходим?

— Натруженные ноги, картофельные поля?

— А чем тебе не угодил картофель?

— А как насчет натруженных ног?

— Вот почему мы носим такую широкую обувь.

Райнхарт поднял ногу, чтобы показать двухцветный ботинок, и сидящие неподалеку посетители громко рассмеялись.

Как только солнце снова показалось на горизонте, обласкав своим кристальным светом крыши и колокольни, над столиком нависла большая тень. У этой тени был мужской силуэт и офицерская фуражка.

— Графиня фон Гедов, надо полагать?

— Макс! Макс фон Шайлдитс!

Мими вскочила и бросилась в распахнутые объятия своего старого приятеля. Какое-то время они стояли, не в силах оторваться друг от друга.

— Дай на тебя посмотреть. — Мими немного отодвинулась от Макса. — И сними фуражку. Она тебе не идет.

Макс выполнил ее просьбу и замер, как статуя, которой любуются посетители музея. Мими принялась внимательно изучать экспонат.

— Выглядишь на пятнадцать.

В Максе и вправду было что-то мальчишеское, озорное, и даже военная форма не добавила ему солидности. Только в глазах читалась усталость. Он громко щелкнул каблуками и склонил голову:

— Могу я к вам присоединиться, графиня? Герр Райнхарт?

Хозяин кафе быстро поднялся:

— Я пойду, меня ждут. Вам, как обычно, рюмочку шнапса, капитан?

— Да, благодарю вас.

Мими и Макс улыбались, словно опять привыкали друг к другу. Они закурили, не решаясь смотреть друг другу в глаза. Внезапный порыв ветра слегка взъерошил каштановые волосы Макса, и Мими заметила, что на его кителе не хватает пуговиц. «Да, ему никогда не удавалось выглядеть опрятно, даже в самых дорогих костюмах».

— Очень рада тебя видеть, Макс. Я так по тебе соскучилась!

Макс наклонился и поцеловал ей руку.

— Я тоже. Да, давненько мы не виделись.

— Ты не похож на солдата.

— Да уж. Это тебе не музыку сочинять или книги писать. Я за пианино уже год как не садился. А поэзия? Там, где я побывал, вдохновения ждать не приходилось.

— Почему ты не сообщил мне, что приехал?

Макс потянул за нитку, торчавшую из скатерти.

— Я собирался, правда, собирался.

— Ты вернулся месяц назад.

— Не преувеличивай. Не месяц, а три недели.

— Это же целая жизнь, исходя из сложившихся обстоятельств!

В голосе Мими прозвучал упрек. Куда делись легкость и веселость, еще минуту назад игравшие в его глазах? Макс помрачнел и потянулся за сигаретой. Его левый глаз нервно подергивался.

— Прости. Я очень хотел тебя увидеть, но, понимаешь, обстоятельства изменились. Я изменился. — И, словно пытаясь избежать дальнейших расспросов, он начал перекладывать книги, лежавшие на столе. — Так. Что у нас тут? Достоевский… Бальзак… Тургенев… У нас что, хороших немецких писателей не осталось? Мне, например, всегда нравился Манн. Да, помнится, и тебе тоже. Но он еврей, а не немец. Люди об этом часто забывают. — Макс положил книги на стол и продолжил с иронией в голосе: — Ну, какие новости? От Эрика никаких известий?

— Откуда ты знаешь, что он пропал без вести?

— Мне Райнхарт рассказал.

— Никаких.

— И не жди. Пропал без вести — значит, исчез, сгинул. Ты же, надеюсь, это понимаешь? Летом во время боевых действий тысячи солдат были окружены, попали в плен. Скорее всего, Эрик среди них.

Их беседу прервал внезапный спор, вспыхнувший возле лотка, стоящего неподалеку. Два солдата начали бросаться яйцами, и через секунду вокруг них собралась толпа зевак. Крики стихли так же быстро, как и начались — один из фермеров делал недвусмысленные знаки.

— Ты счастлива здесь, Мими?

Теперь настал ее черед отвести глаза.

— Что ты имеешь в виду? Здесь в Бреслау? Здесь на востоке? В этом захолустье? На этой ферме?

Макс пожал плечами.

— Да, это не Берлин.

— Все было хорошо. Да, да, просто прекрасно. Теперь все изменилось, но ты и сам это видишь. — И она указала на солдат, в спешке занимающих место в строю. Невдалеке показалась фигура старшего офицера.

— Однако жизнь тут не была такой уж веселой и в мирное время. Или я не прав?

— Жизнь была лучше, гораздо лучше. Слушай, Макс, а я ведь со всеми поддерживаю связь, ну, со всеми нашими. Эрик не стал мне мешать. Любой из моих друзей мог приехать к нам в гости. Согласись, мы здорово проводили время. Тебе же нравилось. Только не пытайся отрицать это.

— Нет, все было не так.

— Из-за Эрика?

Макс отрицательно покачал головой. Глубокая печаль и невероятная усталость — вот и все, что Мими смогла разглядеть на его лице.

— Послушай, Макс, Эрик был хорошим мужем. Он не пытался контролировать меня, позволял мне писать. Я знала, что, когда мы переедем в деревню, все изменится. Все должно было измениться. Но, поверь, Эрик был очень хорошим человеком.

— И скучным.

Мими посмотрела на сигарету, дымящуюся в руке.

— Ты потрясающе выглядишь.

Мими отвернулась. Когда она вышла замуж, ей едва исполнилось двадцать. Смуглая кожа досталась ей от бабушки-итальянки, а палящее солнце и работа на свежем воздухе, безусловно, не добавили ей привлекательности, но зато она превратилась в зрелую и довольно симпатичную женщину.

— Макс, а как ты? Почему не рассказываешь о себе? Что с тобой случилось?

Он задумался.

— Я вдруг осознал, что я смертен. Так часто бывает на войне.

Мими потянулась через стол и взяла его за руку.

— Здесь спокойно. Фронт далеко. Не волнуйся.

Макс покачал головой и выпалил:

— Так ты ничего не слышала? Про «город-крепость»?

— Крепость?

— Наш город не выглядит таковым, да?

Две овцы выбрались из загона и теперь расхаживали возле ограды. Где-то в дальнем уголке площади скрипач заиграл мелодию Штрауса.

— Это новый стратегический план нашего руководства. Меня ввели в курс дела, и я теперь в игре. Если коротко, то суть состоит в том, что когда наши войска занимают какой-либо город, в идеале, конечно, русский, то они превращают его в хорошо укрепленную крепость. Когда противник, то есть русские, переходит в наступление, перед ним встает выбор — брать эту крепость улица за улицей или оставить ее, но тогда возникает угроза для него самого. Вся штука в том, что мы потеряли уже все русские города и практически все польские. Бреслау станет первым немецким городом с гордым названием «город-крепость».

— Так ты считаешь, что наши не удержат линию фронта?

— Кто? Старики и дети? — Макс кивнул в сторону двух шеренг, выстроившихся вдоль кафе. — Я слышал, большое подкрепление было направлено в Варшаву. Специальный батальон. Но, вероятнее всего, они уже мертвы. Послушай, Мими, ты должна уехать отсюда. Слышишь? Ты должна уехать.

— Куда?

— Куда-нибудь на запад, к родителям. Да куда угодно, только подальше отсюда. Американцы уже на подступах к Рейну. Ты должна оказаться в той части Германии, куда они войдут.

— Но я не могу все бросить, ведь тут мой дом.

Макс сжал кулаки и напрягся. Мими с тревогой смотрела на своего друга, который явно терял контроль над собой.

— Ты глупая! Очень скоро этот город не будет ничьим домом. Ты хотя бы представляешь себе, что нас ждет, когда придут русские? Представляешь?

В глазах Мими появилось беспокойство. Она обернулась по сторонам, чтобы проверить, не слышат ли их разговор посетители за соседними столиками.

— Эрик ничего не рассказывал тебе о русских? Совсем ничего?

Мими попыталась что-то сказать, но Макс ее перебил:

— Русские убивают пленных и мирных жителей или, того хуже, оставляют их умирать от голода на морозе. Иногда я думаю: лучше бы это были члены СС. Русские придут сюда, они заставят нас испытать на своей шкуре все, через что прошли они. Когда? Этого никто не знает. Может, в следующем месяце или в следующем году? Но то, что они будут здесь в ближайшем будущем — неоспоримый факт. И никто, ни я, ни остатки нашей армии, не смогут их остановить. И если они сделают с нами хотя бы одну десятую того, что мы сделали с ними, то в Бреслау будет настоящий ад на земле. Ты должна поверить мне, Мими.

Макс так энергично жестикулировал, что поцарапал бровь, и небольшое пятнышко крови запеклось над глазом. Сильная дрожь в руках помешала ему взять сигарету из пепельницы, и она покатилась на тротуар. Понимая, что на них смотрят, Мими нагнулась к Максу и схватила его за руки. Через несколько минут она ощутила, что судорога стала слабее.

— Прости.

— Ничего, все нормально.

Мими почувствовала, как кто-то положил руку ей на плечо. Герр Райнхарт стоял рядом. Его лицо выражало беспокойство. Мими кивнула, показывая, что владеет ситуацией. Райнхарт вернулся за стойку.

— Тебе лучше?

Макс кивнул.

— Я больше не могу себя контролировать.

Его губы пересохли, в глазах стояли слезы. Мими подкурила и передала Максу сигарету, но прежде чем взять ее, он внимательно посмотрел на свои руки.

— До перевода сюда я думал, я верил, что есть шанс на спасение. Небольшой, конечно, но есть. Все, на что я могу надеяться — это стать заключенным. Другого выбора просто нет. Ты права, я гнилой солдат. Я слишком испуганный солдат.

Мими встала и потянула друга за руку.

— Идем со мной. Идем. Райнхарт все поймет, не беспокойся.

Макс с трудом поднялся и натянул фуражку, чтобы прохожие не видели его бледного лица. При виде офицера бойцы фольксштурма дружно поприветствовали его, подняв руки. От осознания происходящего Мими стало не по себе. Макс оперся на ее руку.

Они медленно прошли мимо парочки влюбленных, покинули главную площадь и уединились в парке возле ратуши, где стояла одинокая скамейка. Мими продолжала держать Макса за руку, как будто им двоим требовалось физически ощущать присутствие друг друга. Мими положила голову на плечо своему лучшему другу и вспомнила, как они веселились до войны, почувствовала запах табака, одеколона, духов. Макс дотронулся до ее руки.

— Обещай, что уедешь.

Мими выпрямилась и посмотрела поверх крыш на кучевые облака, пробегавшие по небу и, казалось, задевавшие башни колоколен. Ярко светило солнце. Лето не хотело уступать права наступившей осени. Мими повернулась к Максу и отрешенно произнесла:

— Обещаю.

* * *

Но Мими не сдержала своего слова, она не уехала. Наступила осень, но какая-то неведомая сила удерживала Мими в большом неотапливаемом доме в окружении безмолвных портретов.

Все началось в амбаре, напичканном сухой соломой и пропахшем конским потом, с деревянными стенами, изъеденными червями. На дворе стоял октябрь, опадали кленовые листья, солнце все реже и реже освещало унылый пейзаж. Изнуренные тяжелой работой женщины таскали зерно и забрасывали его в жерло клокочущей молотилки. Вдруг в амбар вошли четверо мужчин. Один был в военной форме, с винтовкой на плече, трое других — в поношенных шинелях защитного цвета и военных фуражках вермахта. У всех были впалые щеки, а один из них сильно кашлял. Это были заключенные, голодные и истощенные.

Женщины закончили работу, уселись на лавку, достали немного яблочного сока, хлеб и сыр. Мими с зачесанными назад волосами ловко разрезала четыре буханки и протянула их измученным людям. Трое несчастных попытались достойно принять угощение, но голод взял свое. Послышалось «merci», и они принялись с жадностью поглощать еду.

— Vous êtes Franęais?

— Oui. Et vous, madame? — Самый высокий из них перестал жевать, ожидая ответа Мими.

— Je suis Allemand.

На мгновение мужчина задумался. В его глазах небесно-голубого цвета читался вопрос: откуда женщина из глухой немецкой деревушки знает в совершенстве французский? Несмотря на шрамы на лице и изможденное тело, в нем чувствовалась какая-то странная энергия, которая выделяла его среди товарищей.

— Bien. Merci, freundliche dame. — В его голосе не было и намека на иронию, а в глазах читался нескрываемый интерес.

Мужчины выпили яблочный сок, передавая друг другу эмалированную кружку. Только кашлявший заключенный отказался пить. У него явно прогрессировал туберкулез. Никто ничего не говорил.

Вновь прибывшие принялись за работу. Они забрасывали зерно в молотилку, а женщины подбирали и очищали колосья. Через какое-то время все находившиеся в амбаре с ужасом заметили, как заключенные стали горстями сыпать сырые зерна в карманы шинелей, но промолчали.

Чувствуя, что за ней наблюдают, Мими вернулась к работе, впервые за последние несколько месяцев испытывая удовольствие от того, что она привлекательная женщина. Она резко повернулась, ожидая, что француз отведет взгляд, но голубые глаза пристально смотрели на нее. Странное возбуждение пробежало по ее телу, заставляя трепетать каждую клеточку. Мими почувствовала, что задыхается, и быстро вышла во двор, стараясь скрыть волнение.

Что-то новое, неведомое зародилось в глубине ее души. Что-то такое, что не вязалось с ее статусом замужней женщины. Мими глубоко дышала, согреваясь в лучах осеннего солнца.

* * *

Два дня спустя они встретились снова, на этот раз в ее огромном пустом доме.

Мрачный холл был освещен пучком света, пробивающегося сквозь небольшое круглое окно. Лестница вела в спальню Мими, единственную обитаемую комнату на верхнем этаже. На нижнем этаже расположились герр Реммер и его жена, которые помогали Мими по хозяйству. Герр Реммер был ранен во время кампании в Северной Африке, в результате чего остался без руки и глаза. Неумолимый Кронос безжалостно истреблял своих детей, оставляя позади себя вдов и инвалидов.

День выдался солнечным, и в доме затеяли уборку. Все окна были распахнуты, приятный ветерок приносил с собой прохладу и тонкие паутинки, которыми был полон осенний воздух. Движение людей словно пробудило дом ото сна, кто-то переставлял мебель, кто-то вытирал пыль в дальних уголках комнат. В библиотеке с множеством книг, собранных заботливой рукой дедушки Эрика еще во времена Вильгельма Первого, превращенной в курительную комнату его потомками, раскрыли ставни впервые после ухода на войну последнего графа. Пахло сыростью, пылью и старой кожей.

В отблесках солнца Мими, собиравшая подушки на диване, не сразу заметила стоявшего напротив нее мужчину. От неожиданности она вскрикнула. Когда глаза привыкли к свету, Мими разглядела силуэт гостя и черты его лица. Он раскрыл книгу.

— Бодлер… Простите, что напугал вас.

Он взял книгу, словно пытаясь объяснить свое появление. Мими в ответ с понимающим видом кивнула.

— Я обожаю эту часть. Позволите?

Мими почувствовала себя уверенней, успокоилась, положила подушки на стол, стоящий между ними, и откинула волосы.

Мужчина прочитал:

Он поднял глаза. Мими продолжила:

Гость ничем не выдал удивления.

— Бодлер знал, что умирает от сифилиса, когда написал это стихотворение. Красивый слог, не правда ли?

— Да. И все же Бодлер чересчур меланхоличен. Водка и сифилис — плохие компаньоны, особенно если ты не в форме. Я тоже чувствую себя обессиленной.

— Однако достаточно сильной, чтобы делать уборку.

Мими смутилась.

— Графиня, прошу прощения. Мое любопытство — мой враг. Я хотел сказать вам, что вы прекрасно говорите по-французски. Позвольте спросить, где вы выучили язык?

— Мои родители живут на той стороне Рейна, в Баден-Бадене. Моя няня была француженкой, и, кроме того, я два года училась во французской школе. Никаких особых способностей, просто мне повезло. Вот и все. А ваш немецкий?..

— Хорошая школа в Германии. Последние пять лет. Никаких особых способностей и никакого везения.

Мими почувствовала, что краснеет.

— Простите.

— Не стоит. Я жив и надеюсь продолжать в том же духе, если, конечно, удастся раздобыть достаточно еды, чтобы пережить зиму. Вот только, боюсь, Пьер не выдержит. Его кашель стал сильнее, да и холод не идет ему на пользу. — Француз осмотрелся. — Я могу попросить вас об одолжении?

Мими кивнула.

— Можно я возьму несколько книг? Я обязательно их верну. Зимние вечера тянутся медленно, и мне необходимо как-то отвлечься, чтобы не сойти с ума. Приступы кашля Пьера иногда становятся невыносимыми.

— Конечно. Что бы вы хотели почитать?

— Что-нибудь из современников. — Его голос зазвучал бодрее. — Жид, Фицджеральд в переводе, если есть, а то мой английский не настолько хорош. Но если в вашей библиотеке этого нет, то я буду рад и классике: Корнель, Расин, девятнадцатый век.

— Как насчет Мопассана? Бальзака? Флобера? Это мои любимые авторы. Они стоят у той стены, а Расина я видела вон в том углу. Где-то там была и «Госпожа Бовари».

Занявшись поисками сокровищ в кожаных переплетах, Мими забыла про уборку и подушки на столе. Она поднялась по ступенькам лесенки и стала ловко перебирать пальцами запыленные томики, словно исполняя какое-то произведение для фортепиано. Наконец ее поиски увенчались успехом. Мими повернулась, чтобы порадовать гостя своей находкой, и внезапно обнаружила, что он стоит не по ту сторону письменного стола, а в нескольких шагах от нее, так близко, что она почувствовала запах его нестиранной одежды.

— Я просто волновался, когда вы взобрались на эту лестницу. Позвольте, я помогу вам спуститься.

Француз протянул руку. В отблеске света Мими не смогла разглядеть его лица. Почти теряя сознание от прикосновения его руки, она спустилась вниз.

Мими протянула ему книгу, стараясь не смотреть в глаза. Он отступил в тень и принялся внимательно изучать женщину с головы до ног. Мими ощутила волнение, но в то же время происходящее доставляло ей странное удовольствие.

— Благодарю. Вы мне очень помогли.

— Не за что. Что вы! Но почему вы здесь? В моем доме?

— Я не должен был приходить. Прошу прощения. Мы срезали сухие ветки в саду, и Ганс-Питер, ну, вы помните, наш несчастный охранник, заснул. У него слабое сердце. А я увидел открытые двери и книги и не смог удержаться. Простите меня.

— Нет, нет. Что вы, не извиняйтесь! Этой библиотекой никто не пользуется. А скажите, как вам живется в амбаре?

— Вне сомнений, как только коровы станут нашими постояльцами, запах будет невыносимым, но зато будет теплее. Да, любой сарай — лучше, чем еще одна зима в лагерных условиях.

— К вам плохо относились?

— К нам? Нет. Просто везде были сырость и голод. Нас никто не бил, нет. Но есть было нечего. Русским и евреям в концлагерях повезло гораздо меньше, чем нам. Большинство охранников похожи на нашего Ганса-Питера. Они считают дни до окончания службы, потому что хотят вернуться домой, на свои фермы. Они такие же больные, как и мы. Да у нас и одежда одинаковая.

Француз протянул Мими свою военную фуражку, но тут же прижал ее к груди, наклонил голову и щелкнул каблуками. Мими обернулась и увидела в проеме двери встревоженного Ганса-Питера.

— Danke Grafin. Вы очень добры. Я обязательно верну книги.

Охранник удивленно приподнял брови и уставился на Мими.

— Не волнуйтесь, капрал. Ваш подопечный помог мне передвинуть мебель, за что я очень ему благодарна.

Капрал пожал печами, как бы говоря: не стоит благодарности, а заключенный, покидая дом, кивнул Мими и улыбнулся. Графиня осталась одна в залитой солнцем комнате, с дрожащими коленями и бешено бьющимся сердцем.

* * *

В один из последних дней уборки урожая они снова встретились, но поговорить так и не смогли. Внутри шумела молотилка, снаружи грохотал дизельный двигатель. Мими подавала сигнал своим помощникам, время от времени вытирая пот с лица. Подбирая выпавшие колосья и отвечая на вопросы работников, она чувствовала на себе взгляд француза.

В середине дня понадобилось смазать детали молотилки. Люди разбрелись — кто дремал, кто курил. Пьер, больной туберкулезом, показал на папку для бумаг, куда Мими записывала вес мешков.

— Мадам, вы не могли бы дать нам несколько листов бумаги? Жером покажет вам фокус.

— Кто такой Жером?

Но она сама догадалась, каков будет ответ, еще до того как Жером поднял руку. Передавая ему бумагу, Мими старалась не смотреть ему в глаза. Из кармана Жером достал уголек и уселся прямо перед похрапывающим Гансом-Питером, из открытого рта которого так и норовила сорваться слюна. Несколько секунд француз внимательно смотрел на охранника, а затем начал наносить угольные штрихи в самодельном блокноте. Закончив, Жером взглянул на рисунок и сунул его в руку спящему стражу. Пьер слегка толкнул Ганса-Питера, который быстро выпрямился и с тревогой посмотрел на окружающих. Тут он заметил упавший на колени листок. Сначала Ганс-Питер уставился на рисунок, не понимая, что происходит, но через секунду расплылся в широкой улыбке, демонстрируя всем шарж, где была изображена огромная губа и язык, свисающий с одной стороны. Шутка, очевидно, была не нова, поскольку француз даже закашлялся от смеха, а охранник и не подумал сердиться. Жером поймал взгляд Мими.

— А вы, графиня? Позволите вас нарисовать? Обещаю, буду милосерден.

— Да? Так же, как и к нему?

Пришел черед Жерома рассмеяться. Возникшая ситуация его буквально преобразила, напряжение спало, и на лице появилась доброжелательная улыбка. Перемена была настолько разительной, что Мими даже показалось, что до этого она общалась с другим человеком.

— Может, выйдем? Сегодня не так уж холодно. — И Жером провел кусочком угля в воздухе, словно рисуя знак вопроса.

Мими кивнула, и они вышли в прохладу осеннего дня. Рядом с молотилкой валялись спиленные бревна, два из которых Жером подкатил к Мими и пригласил ее сесть, а сам устроился наискосок и принялся за работу.

— Я хочу просто нарисовать вас, ну, если вы, конечно, позволите. А могу и шарж сделать.

— Нет, благодарю. Как и большинство женщин, я не лишена самолюбия.

Жестом он попросил ее повернуться в профиль, что она и сделала, облегченно вздохнув.

— Вам придется говорить со мной, пока я рисую. Так вы меньше устанете.

— А вы будете мне отвечать?

— Это зависит от того, затронете ли вы интересную тему.

— Тогда монолог?

— Нет, не хотелось бы.

Краем глаза Мими заметила, что Жером держит уголь в вытянутой руке, словно измерительный прибор.

— У вас красивый нос, графиня.

— Вы хотите сказать большой?

— Нет. Я хочу сказать красивый. И, кроме того, интересные глаза. Чуть скошенные веки. В вас есть что-то восточное. Простите, надеюсь, вы не возражаете против моих комментариев?

Мими повернулась, но сразу же услышала щелчок пальцами, требовавший принять первоначальную позу. Она попыталась сосредоточить взгляд на растущих невдалеке тополях, но ощущение, что Жером внимательно разглядывает ее тело, не покидало ее ни на минуту. Но ведь этого требовали обстоятельства.

— Нет, продолжайте. Среди моих знакомых мало людей, которые позволяют себе шутить надо мной. Если вы заметили, здесь царят довольно строгие взаимоотношения.

— Кто тут живет?

— В доме? Двое слуг, герр Реммер и его жена, фрау Реммер.

— Это та хохотушка в черном?

Мими рассмеялась. Фрау Реммер никогда не улыбалась.

— Вот видите. Не самая подходящая компания для меня.

— Но у вас должны быть друзья.

— В Бреслау у меня есть один замечательный друг. Он старше меня, держит кафе на главной площади. Очень смешной. Нет, не так. Очень остроумный. Какой-то другой.

— Что вы имеете в виду?

Мими задумалась.

— Еще один мой друг, мой давнишний приятель, тоже сейчас в Бреслау. Но не просто так. Он на службе, в армии. Он стал… вернее, он был… В общем, он сильно изменился. Странно. Раньше мы хохотали с ним до упаду. Герр Райнхарт любит остро шутить, я бы даже сказала, цинично, но с ним можно посплетничать. А с Максом было, как в жерле вулкана…

— Так горячо?

— Вы же поняли, что я хотела сказать.

— Это и все? Все ваши друзья?

— Здесь? Да. Когда мой муж был дома, мы ходили в гости, на вечеринки, званые обеды к людям, с которыми он вырос. Но это его друзья, люди его круга. Кроме того, большинство из них старше меня. Только не подумайте, что я их в этом упрекаю. Просто все мои друзья остались в Берлине. Теперь, наверное, их разбросало по всей Европе — тех, кто еще жив. Сначала были убиты мужчины, а в этом году две мои однокурсницы погибли во время бомбежки. Может быть, тут и скучно, по крайней мере, так считает мой друг Макс, но зато безопаснее.

Мими обнаружила, что опять повернулась лицом к Жерому, который нервно тряс рукой, заставляя ее вернуться в исходное положение.

— У вас смуглая кожа. Это нетипично для этих краев.

Мими покраснела и не смогла ничего сказать. Жером перестал рисовать.

— Простите. Я так погружаюсь в работу, что говорю первое, что придет в голову. Я больше не буду, лучше помолчу.

Мими заставила себя посмотреть на него.

— Нет, пожалуйста, продолжайте. Последние несколько месяцев я чувствую себя ужасно одинокой. Особенно после того, как мой муж пропал без вести.

— Да, я знаю.

— Кто вам сказал?

— Реммер. Я спросил у него о вас, когда он пришел на молотилку, чтобы посмотреть, что там происходит. Я даже удивился, что он умеет разговаривать. Не то что его жена. Он рассказал мне историю вашей семьи, начиная со времен Фридриха Великого. Правда, пропустил период наполеоновских войн. — Жером помолчал, словно собираясь с силами для следующего вопроса. — Никаких известий… о муже?

Мими покачала головой.

— Макс, мой друг из Бреслау, сказал мне, что он, скорее всего, попал в плен. Кто знает, может, это действительно так.

Жером хотел было ответить, но вдруг понял: что бы он сейчас ни сказал, это будет бессмысленно. Слова не смогут утешить женщину, потерявшую мужа. Мими посмотрела на него с благодарностью. Некоторое время француз молча чертил по бумаге, прежде чем Мими решилась заговорить:

— А вы? Чем вы занимались до войны? Вы художник?

Жером снова рассмеялся, и Мими еще раз заметила странную метаморфозу, произошедшую с его лицом.

— Если бы я был художником, я бы уже давно умер от голода на каком-нибудь чердаке. Нет, я не художник. Я журналист. В Монтрёе — так называется мой родной город на севере Франции — я работал в местной газете. Конечно, я хотел стать писателем, но, к сожалению, писательским трудом на жизнь не заработаешь.

— У вас интересная работа?

— Иногда да. Но по большей части приходилось писать о ценах на крупный рогатый скот и о разбирательствах в городском совете. Грустно, но, с другой стороны, это гораздо лучше, чем оказаться в заключении.

Теперь настал черед Мими удержаться от избитых слов сочувствия. Жером продолжал:

— А вы? Вы носите титул графини, но, честно говоря, я представлял вас совсем другой.

— И какой же вы меня представляли?

Жером пожал плечами.

— Ну, кем-то вроде дам, изображенных на портретах, висящих в вашей библиотеке. Властной женщиной. Почему-то мне так показалось по выражению ваших глаз.

— Властной?

— Нет. Неправильное слово. Более сильной. Вот.

— Уже лучше. Да, я потеряла почву под ногами. Не знаю, что делать и как жить. Поэтому я читаю, управляю фермой и ужасно переживаю. И так последние четыре года. В общем, никакого прогресса.

— Я вижу, у нас с вами много общего.

Мими повернулась к Жерому, но на этот раз вместо того чтобы возмутиться, он уставился в пустоту, и кусочек угля замер на бумаге. Какое-то давно забытое чувство всколыхнулось в его душе. Жером перевел взгляд на Мими. Голубые глаза на фоне темных волос, аккуратно зачесанных назад, немного полноватые губы… Он показал рисунок. Мими вздохнула с облегчением.

— Ну, что вы думаете?

— А что, у меня действительно такой большой нос?

— Нет, и разрез глаз совсем не восточный. Простите, мне лучше удаются карикатуры. Ничего не могу с этим поделать.

Пьер вышел из молотилки и, увидев, что Жером закончил работу, тут же позвал остальных полюбоваться шедевром.

— Ну что ж, графиня получилась гораздо лучше, чем бедняга Ганс-Питер. Но на вашем месте, графиня, я бы не давал ему больше книг.

Пьер так сильно толкнул Жерома, что тот от неожиданности упал на землю, чем рассмешил всех собравшихся. Поднявшись, он начал отряхивать одежду и вытаскивать соломинки из волос.

— Простите, графиня, если я вас обидел. Портрет Ганса-Питера должен был стать для вас предупреждением. Вам не следовало поддаваться на мои уговоры.

Мими хохотала вместе с остальными.

— Что вы, я польщена. Ведь я думала, что мой нос гораздо длиннее, чем вы нарисовали. Можно я оставлю рисунок себе?

Жером протянул ей листок.

— Спасибо. Я хочу отблагодарить вас за этот портрет. Может быть, вы со мной поужинаете? Единственное, что осталось на нашей ферме — это продукты. В семь часов вас устроит?

* * *

На ужин была свинина и отварная репа. Трое заключенных и их охранник, графиня и двое ее слуг разомлели от водки и бутылки выдержанного вина. Блюда, приготовленные в традиционном французском стиле с добавлением чеснока и специй, были по достоинству оценены, но вызвали неприятные ощущения в желудках, давно отвыкших от такой пищи. Постепенно гости переместились поближе к камину, от которого веяло приятным теплом.

Мими и Жером, сидевшие по разные стороны большого обеденного стола, улыбались, наблюдая за происходящим. Все формальности были соблюдены: заключенные с уважением относились к тому, кто захватил их в плен, гости — к хозяевам, один социальный класс — к другому. Говорили на двух языках, переходя с французского на немецкий, смеялись над шутками, стараясь избегать прямого визуального контакта, обсуждали книги, события далекого прошлого, ситуацию в новом мире, обходя политические и расовые проблемы старого. По какому-то негласному соглашению никто из присутствующих не стал поднимать политические вопросы или делиться личными переживаниями, отчасти из-за того, что всем было хорошо известно о том, что фрау Реммер предана нацистским идеалам.

После ужина чета Реммеров, очевидно, успокоенная присутствием спящего охранника, удалилась в свои комнаты, предусмотрительно оставив открытой дверь кухни. Пьер, мирно дремавший на стуле, склонился набок и сразу проснулся. Его сонные глаза пробежались по столу и остановились на открытой книге. Он указал на «Госпожу Бовари».

— Это же французская книга, Жером?

— Да, это одно из лучших произведений французской классической литературы.

— Никогда ничего о ней слышал. А о чем она?

— Эта книга о женщине по имени Эмма Бовари. Ее муж не смог дать ей в браке того, чего она желала. Начитавшись книг, Эмма мечтает оказаться в кругу образованных людей, которые не задумываются о цене на шерсть или о болезни свиней. Поэтому она заводит романы на стороне, разоряет мужа и в конце концов совершает самоубийство.

— Драма?

— Пожалуй, нет.

— Трагедия?

— Да. Я думаю, да. Хочешь, я тебе почитаю? Это хороший роман.

Пьер потер глаза и оглянулся в поисках чего-нибудь более подходящего для чтения перед сном. Увидев небольшую лавку у камина, он направился к ней.

— Нет, благодарю. Я предпочитаю истории со счастливым финалом, где все заканчивается свадьбой. В общем, как говорится: «И жили они долго и счастливо».

— Так ты романтик? Ни за что бы не подумал.

Пьер смущенно улыбнулся и закутался в шинель.

— Тебе видней. — Он опустил голову к плечу и снова закрыл глаза.

Мими оказалась в настоящем сонном царстве, но ей это нравилось. Она посмотрела на Жерома, на его силуэт в отражении мерцающего огня. Гладко выбритое лицо принадлежало человеку с чувством собственного достоинства и именно поэтому выглядело так странно на фоне обносков, в которые он был одет и которые носил с равнодушием бродяги. Мими обнаружила, что ей нравятся его округлый подбородок и пухлые губы, чувственные и манящие. Она почувствовала, что задыхается. Сердце стучало в висках, внутри пробуждалось что-то необъяснимое. Мими поскорее перевела взгляд на огонь, пылающий в камине, и попыталась вернуться мыслями к Эмме Бовари, отчетливо осознавая странную метафору, ключ к которой был только у них двоих.

Мими решила прощупать почву:

— Жером, а что для вас означают романтические отношения? Это отношения, заканчивающиеся браком, совпадением характеров, в общем, со счастливым финалом?

— Совершенно верно. Полагаю, вы согласитесь, что произведения Джейн Остин можно отнести к романтической прозе, ведь они заканчиваются свадьбой. Флобер же заинтересовался тем, что происходит после. Праздник быстро проходит, наступает серая обыденность, и тут оказывается, что мужчина, в которого еще недавно была безумно влюблена героиня, гораздо скучнее и глупее, чем она думала. Вот почему его роман так всех шокировал. Флобер приблизился к истине.

Мими задумалась.

— В то время многие были возмущены. И все потому, что женщина вела себя недостойно, нарушая принятые нормы.

— A у вас другая мораль?

Мими покраснела от смущения и оттого что не понимала, что он хотел этим сказать. Она украдкой посмотрела на Жерома. В его глазах был какой-то намек.

— Простите, это было грубо.

— Нет. Вы не за ту меня принимаете. Я родом из обычной семьи. Мой отец — юрист. Родственники со стороны матери — учителя. Я просто, как говорят, удачно вышла замуж. Вот и все.

— Но ведете вы себя как истинная графиня.

Границы этики были нарушены, заявление Жерома прозвучало достаточно резко.

— Благодарю. Не знаю, что вы имели в виду, но принимаю сказанное как комплимент.

Жером подвинулся к Мими и заглянул ей в глаза.

— Разве Эмма глупа? Если бы это было так, она не стала бы героиней романа. Не находите ли вы в ее безответственности, в ее желании изменить обыденную жизнь с глупым мужем нечто привлекательное? Я хорошо знаю, что такое жить в глухом провинциальном местечке. Это ужасно. Вы слышали о городке Монтрёе? Он расположен в восьмидесяти километрах от Кале, достаточно красивый, даже имеется свой замок, который во время Первой мировой войны стал штаб-квартирой генерала Хейга. А еще он прославился тем, что Виктор Гюго написал роман «Отверженные» именно в этом месте. Ничего другого в этом тихом городке не происходило, ну, может, разве что во время Великой французской революции там рубили головы направо и налево. И все ради чего? Чтобы уничтожить интеллигентных людей и вывести на сцену таких, как этот мерзкий Гомэ, помните его? Этот двуличный аптекарь, который тратил время и средства мужа Эммы, исповедовал дурацкую философию, выставлял себя этаким реалистом и атеистом. И вот после всех этих бесед Эмма прониклась его идеями. Она хочет понять, кто она и почему здесь находится, хочет изменить свою жизнь. Она просто не желает прозябать в захолустье. И я не хочу. Больше не хочу.

Чем дольше говорил Жером, тем громче становился его голос. В конце концов он начал так кричать, что разбудил своих мирно спавших товарищей. Услышав бормотание, Жером уставился на огонь, не переставая шевелить губами.

Мими, растревоженная его внезапным гневом, нехотя признала в глубине души, что ей такая страстность несвойственна. Она ясно осознавала свою зрелость, свои переменчивые слабости — слабости, которые позволили найти компромисс между традиционными устоями брака и стремлением к богемной жизни, но, с другой стороны, она очень боялась стать уязвимой перед накалом эмоций. Ирония человеческих отношений заключается в дуальности личности, которая способна перемещаться по диапазону чувств, даже если этот диапазон будет достаточно небольшим. Мими, окруженная интригующей аурой, всегда оказывалась среди людей крайних взглядов. Жером повернулся к ней и тихо, но раздраженно сказал:

— Что вы здесь делаете? Вы рождены не для того, чтобы жить на ферме и играть роль владелицы поместья. Вы что, не хотите ничего изменить? Ведь мы оба знаем, что долго это не продлится. Вы же не желаете жить в окружении простых крестьян и людей, подобных Гомэ? Глупых священников и жадных бакалейщиков, собирающих приданое для своих дочерей. Это тот же Монтрёй, только другой язык и священники, которые размахивают Библией, а не возятся в розарии.

Жером посмотрел на Мими, которая явно не ожидала столь резких высказываний.

Она задумалась на минуту, а потом лукаво спросила:

— Я выгляжу несчастной? А мой муж заслуживает такую жену, как Эмма? И разве это так уж плохо? Не думаю. Я не Эмма. Я не верю в сказки, рыцарей и счастливый финал. Я не верю в то, что говорит мне священник, в то, что такие, как Гомэ, знают ответы на любые вопросы, или в то, что вся важная информация содержится в энциклопедии. Лично я надеюсь, что это не так. По натуре я оптимист.

— То есть вы верите, что будущее неизвестно?

Оба рассмеялись, и висевшее в воздухе напряжение растаяло как снег в огне.

— Мне кажется, я научился переживать скуку. Последние четыре года я только этим и занимался. И я могу понять, почему Эмма поступает именно так. Скука — вот в чем причина. Любая перемена лучше, чем ее теперешняя жизнь. Согласитесь, я в таком же положении, учитывая обстоятельства. — Жером вытянул руки, изображая человека в наручниках.

— Только не переносите все это на меня. Я не Эмма.

— Простите. Беру свои слова обратно. Но если вы все же, характеризуя образ Эммы, согласитесь с тем, что она отнюдь не глупа, вы увидите, что все ее романы — это не что иное, как утверждение собственной индивидуальности. Мадам Бовари убеждает, в первую очередь, себя, что она не вещь, не кухарка и не грелка для постели, что, кстати, было свойственно буржуазному институту брака.

— А как насчет преданности, доверия?

— А страсть, близость? Как с этим? — Жером пристально посмотрел на Мими и встал. — Я пойду в библиотеку. Поищу Расина. Мне всегда нравились его произведения. Думаю, я знаю, где искать, поэтому не утруждайте себя.

Он так странно посмотрел ей в глаза, что в какой-то момент Мими показалось: он зовет ее с собой. Но она просто кивнула. Его силуэт с зажженной свечой медленно удалился вверх по лестнице.

Решающий момент.

В комнате стало тихо, слышалось лишь похрапывание товарищей Жерома и удаляющиеся по лестнице шаги.

Минутное сомнение. Решение принято.

Спящие гости, оставшиеся за дверью, никак не отреагировали на исчезновение хозяйки, которая спешила наверх, во всепоглощающую темноту холла, где даже тени превращались в бесформенные сущности, проскальзывали под готическими сводами и попадали в библиотеку. После уборки здесь приятно пахло кожаными переплетами, на столе горела одинокая свеча, и ощущалось присутствие человека.

Мими поставила свечу на стол и обернулась в поисках Жерома. Он двинулся к ней откуда-то из-за двери. Она ощущала запах его нестиранной одежды, легкий аромат выпитого вина.

Поцелуй был страстным и таким продолжительным, что Мими чуть не задохнулась. Учащенное стаккато звучало у нее в ушах. Жером приподнял длинную юбку и подтолкнул Мими к столу. Она почувствовала, как цепкие мужские пальцы умело снимают ее нижнее белье, и попыталась удержать его руки, которые оставили на ней лишь шерстяные чулки. Жером отклонился на мгновение, и полы его грубой одежды скользнули по ее левой ноге.

Он резко поднял Мими и уложил ее прямо на стол. Она попыталась запротестовать, но его пухлые губы скользнули по ее нежным бедрам, и невероятное наслаждение разлилось по ее истосковавшемуся телу. Пик наступил внезапно. Мими почувствовала, что уносится куда-то, теряя контроль над собой. Ощущения были настолько ошеломительными, что Мими казалось, будто силы покинули ее тело и любая попытка остановить виновника накатывающего шторма эмоций ни к чему не приведет, поскольку вершина наслаждения была уже близка и не взойти на нее она не могла. Громкие стоны эхом отозвались в ее сознании, накатывающие волны удовольствия все ближе подносили ее к берегу, и наконец, придя в себя, Мими услышала не только свое учащенное дыхание, но и звук шагов на первом этаже.

Когда взволнованный Реммер появился в дверном проеме с зажженной свечой в руке, он увидел, что его хозяйка сидит за столом. Французский заключенный внимательно рассматривал ее оголенную ногу.

— Графиня…

— Все в порядке, Реммер. Не волнуйтесь. Ничего, к счастью, не сломала. Просто растяжение. Не увидела ступеньку. — И Мими кивнула в сторону раскладной лестницы.

Француз закивал головой, словно подтверждая слова графини, и жестом попросил слугу убедиться в сказанном.

— Может, я помогу вам подняться к себе?

— Да, пожалуйста, Реммер. Вы так добры. Со мной все в порядке. Просто немного кружится голова.

И это была правда. Ноги и руки не слушались. Мими учащенно дышала и никак не могла справиться с собой. Ее женская сущность находилась под властью пережитых эмоций. Некоторые проблески сознания появились после того, как Реммер, уложив ее в постель, вышел из комнаты, совершенно не заметив, что Мими хромала уже на другую ногу.

Интимная жизнь с мужем являлась супружеской обязанностью и не знала никаких новшеств. Мими не могла сказать, что ей было неприятно, но каждый раз она задавала себе один и тот же вопрос: почему человечество воспевает на все лады столь прозаическое занятие? Она и представить себе не могла, что это может происходить не только под одеялом и не только в «классических» позах. И вообще, разве могла она подумать, что один человек способен затмить все ее мысли и желания?

До сегодняшней ночи — нет.