Хаузер была полна решимости выжать все возможное из своей спортивной машины, ведя ее по зеркально ровной дороге. В пятый раз за последние пять минут Калли хватался за ручку двери, когда она врубала третью передачу и проходила поворот, почти не сбавляя скорости.

— Вы всегда так гоняете?

— Всегда, когда представляется возможность... Кого мы должны повидать?

— Его зовут Борис Новиков. По крайней мере его звали так три года назад. Но теперь он Джордж Спирко.

— Еще один перебежчик из КГБ? Сколько их привезло Управление в нашу страну?

— Не знаю. Может, триста или четыреста за сорок лет.

— И они все проходят по программе защиты свидетелей?

— Что-то в этом роде. Но Управление имеет собственную программу.

Калли вкратце обрисовал, как работает Центр по организации помощи перебежчикам, не упоминая его названия и не объясняя, что все перебежчики проходят тщательную проверку, получают новые имена и соответствующие документы; как их расселяют и адаптируют к новым для них условиям жизни.

— Что делает этот Новиков или Спирко в таком привилегированном колледже, как Хэмпден-Сидни?

— Преподает теологию.

— Вы шутите?

— Еще одно заблуждение. У вас сложился определенный стереотип офицера КГБ. Вы представляете их себе невежественными злодеями, с плохими зубами, в дурно сшитых синих костюмах, зеленых рубашках, белых носках и коричневых ботинках. На самом же деле многие из них имеют ученые степени, лучше подготовлены, одеты и более опытны, чем наши собственные сотрудники.

— Но теология! Это не тот предмет, который может знать бывший офицер КГБ.

— По иронии судьбы, Спирко в молодости работал в том отделе КГБ, который осуществлял контроль над церковью.

— Почему у них такая склонность к университетским городкам?

— Одни из них преподают, обычно русский язык, литературу, историю и так далее, или продолжают свое образование. Другие работают в Управлении в качестве экспертов. Третьи ни черта не делают, но живут в свое удовольствие, получая не облагаемое налогами пособие, которое, за счет американских налогоплательщиков, выплачивается им всю жизнь.

— А некоторые убивают людей, — язвительно заметила Хаузер.

После долгого молчания Калли повернулся к Хаузер, которая гнала машину с такой скоростью, как будто в конце пути ей должны были вручить кубок и большой букет цветов.

— Я бы не хотел, чтобы у вас сложилось ложное впечатление об этих людях, — сказал он. — Среди них трудно найти человека с сильным характером, верного и честного. Большинство из них стали двойными агентами и перебежчиками не по нравственным или религиозным убеждениям и не потому, что верят в демократические принципы, хотя и любят похваляться своей приверженностью к ним. Обычно ими руководили такие мотивы, как корыстолюбие, желание отомстить за то, что их обошли при очередном повышении, или просто стремление пожить в свое удовольствие. В подавляющем большинстве они лжецы, обманщики, трусы и подлецы, предавшие свою родину. То, что они нам помогали, отнюдь не искупает их вины: предательство есть предательство. Спирко — редкое исключение. Он просто не мог вынести такого обращения со священниками и верующими. Он пришел к религии, отправляя их в лагеря, где они умирали, потому что не выдерживали непосильной работы и голода.

— Удобная позиция, — сказала Хаузер. — Но если их перевоплощение держится в строгой тайне, откуда вы знаете, кто они и где живут?

— А я и не знаю, — сказал Калли. — Что до Спирко, то я вывозил его жену и дочь.

— Откуда?

— Из России, естественно. Он был уже на сильном подозрении в КГБ. Ему пришлось оставить жену и шестилетнюю дочь.

— Очень благородно с его стороны.

— В противном случае его ждала неизбежная смерть. Один из наших агентов предупредил нас, что КГБ уже близко подобрался к нему. Он спасся буквально чудом. Агенты КГБ поджидали его на квартире, когда мы перехватили его на улице и спрятали в тайном убежище. Через шесть месяцев после дезертирства Управление сдержало свое обещание и вызволило его жену и дочь. Они послали туда меня: я переправил их по тому же маршруту, что и Малика за год до того.

— Что он может рассказать вам о Малике?

— Возможно, ничего такого, чего я не знаю. Но он знал Малика еще в Москве. Они вместе работали лет десять — двенадцать. Если Малик и в самом деле убил этих студенток, это означает, что он пристрастился к подобным убийствам не месяц назад. Должна быть какая-то предыстория.

* * *

Вечерний свет уже окончательно угасал, когда Хаузер сбавила скорость до дозволенной и проехала мимо обвитых плющом кирпичных колонн на въезде в Хэмпден-Сидни. Расположенный среди холмов южной Вирджинии, колледж был основан в 1776 году; со своими кирпичными зданиями в федералистском стиле, широкими лужайками, затененными величественными дубами и кленами, посаженными еще во времена Американской революции, он выглядел весьма живописно. Училось в нем менее девятисот студентов; соотношение студентов и преподавателей составляло двенадцать к одному; это учебное заведение имело высокую репутацию, поэтому в нем собиралось множество студентов из богатейших и влиятельнейших семейств страны.

— Мне очень нравится здешняя атмосфера, — сказала Хаузер, восхищаясь местом, где размещался колледж. — Приятно представлять себе длинные тенистые тропинки, плиссированные юбки, наброшенные на плечи кашмировые свитеры, мужские рубашки фирмы «Брук бразерс», чесучовые брюки, легкие летние туфли без носков. Такой колледж мне по душе.

— Не думаю, — сказал Калли.

— Почему?

— Это чисто мужской колледж. Один из трех, оставшихся в стране.

— Все правильно. И такой колледж мне по душе. — Она подняла брови и широко улыбнулась. — Где же мы найдем Спирко?

— Не знаю. Надо спросить.

Хаузер заприметила четырех молодых людей, идущих по тротуару, и остановила машину перед Грэм Холлом. Выйдя из «порша», она заговорила со студентами. Да, они знают, где можно найти профессора Спирко. Через несколько дней он вместе с другим преподавателем дает концерт и репетирует, играя на виолончели, на третьем этаже Уинстон Холла, рядом с резиденцией президента колледжа на Виа-Сакра.

Трое студентов буквально навязывали свою помощь, предлагая проводить Хаузер. Но, заметив сидящего в машине Калли, они просто показали пальцами на видневшийся невдалеке, за широкой лужайкой, Уинстон Холл.

На первом этаже помещалась столовая; высокий зал наполняли печальные звуки «Вслед за мечтой» французского композитора Габриэля Фора.

Услышав музыку, они без труда нашли Спирко, сидевшего в полузабытьи, с закрытыми глазами посреди большой комнаты.

Спирко произвел на Хаузер противоречивое впечатление. Это был почти совсем лысый, пожилой человек с типично славянскими чертами. Приземистый, крепкого сложения, с бычьей шеей и крупными руками. С первого взгляда казалось, что в его руках куда уместнее была бы туба, чем виолончель. Но сладостная музыка, которую извлекало из инструмента нежное прикосновение его смычка, опровергало это впечатление.

Он не замечал их присутствия, и они молча стояли в дверях, пока он не закончил, тогда они вежливо похлопали и подошли ближе. Спирко сперва нахмурился, но когда узнал Калли, на лице его появилась теплая улыбка.

— Как приятно видеть тебя, Майкл.

— Привет, Борис.

— Извини, Майкл. Я теперь Джордж. Ты же не захочешь запутать моих студентов. Я и без того даю им много причин для беспокойства. — Он улыбнулся Хаузер л кивнул. — А кто твоя очаровательная подруга?

— Джули Хаузер, — представил ее Калли и шагнул вперед.

Спирко пожал его протянутую руку.

— Рад познакомиться, мисс Хаузер.

— Ты по-прежнему очень хорошо играешь, — сказал Калли.

— А ты по-прежнему очень хорошо лжешь, — с улыбкой произнес Спирко. — Какова цель твоего неожиданного, хотя и приятного визита?

— Я хотел бы потолковать с тобой о кое-каких старых делах.

— Сперва ты должен поздороваться с Аней и Катей. Они будут счастливы видеть тебя. Я приглашаю тебя и мисс Хаузер поужинать с нами сегодня вечером.

— Боюсь, что не смогу остаться. К сожалению, это деловой визит.

Хаузер обратила особое внимание на глаза Спирко, глаза человека, который умеет хранить тайны; чтобы выведать эти тайны, кое-кто, может быть, пожертвовал бы и жизнью. Приветливое поблескивание его глаз сменилось настороженным выражением.

— Мисс Хаузер тоже из Лэнгли?

— Нет. Но ты можешь говорить при ней откровенно.

— Я был очень огорчен, когда прочитал о твоих неприятностях, Майкл, — сказал Спирко. — Надеюсь, что справедливость в конце концов восторжествовала?

— Да, восторжествовала.

Спирко кивнул.

— Ты был выбран священным агнцем для заклания, мой старый дружище. Но как говорят, хорошо смеется тот, кто смеется последним.

— Да, ты прав. — Выражение его лица показало Спирко, что эту тему следует сменить.

— Так что тебя привело ко мне?

— Мне нужна кое-какая информация о твоем старом приятеле Николае Лубанове, — сказал Калли, называя настоящее имя Малика; только оно и могло быть известно Спирко.

Хаузер вновь заметила, как резко изменился взгляд Спирко.

Теперь он смотрел не настороженно, а холодно и пронизывающе, и ее первоначальное впечатление рассеялось: теперь она видела глаза мясника, а не музыканта.

— Вряд ли я могу назвать его приятелем, — наконец произнес Спирко. — Николай доставляет тебе какие-то неприятности?

— Трудно сказать. Можешь ли ты что-нибудь дополнить к тому, что я уже знаю, о его работе в КГБ?

— Что именно тебя интересует?

— Была ли у него какая-нибудь темная сторона?

— Темная сторона? — мрачно усмехнулся Спирко. — Я вижу, ты не в курсе той информации, которую я сообщил моим проверяющим.

— Мне ничего об этом не говорили.

— Когда Николай бежал, он подозревался в убийстве, — объяснил Спирко. — И не в одном, а во многих. В некоторых советских и иностранных городах, где он бывал подолгу, происходили зверские убийства молодых женщин.

— И ты сказал об этом проверяющим три года назад?

— Естественно. Они обещали передать информацию своему начальству и «принять соответствующие меры». Именно так они сказали, если мне не изменяет память.

— Против него были выдвинуты прямые доказательства?

— Очень сильные, но косвенные, — сказал Спирко. — Один из свидетелей видел Николая в обществе одной из его жертв в ночь ее смерти. Соответствующий отдел КГБ начал по своей инициативе энергичное расследование, но вскоре его прекратил.

— Почему?

— Свидетель был прижат к стене дома и раздавлен машиной. Прямо на тротуаре, как показали очевидцы.

— И чем все это кончилось?

— Никто не разглядел водителя, и после смерти свидетеля они не могли начать судебный процесс. Московская милиция продолжила расследование, но оно зашло в тупик. У Николая были высокопоставленные друзья. Друзья, которые предупредили, что не допустят преследования своего коллеги. — Спирко посмотрел в упор на Калли и добавил: — Судя по всему, мое предупреждение не было принято во внимание.

— Очевидно, нет.

— С трудом верится.

— Тем не менее, это так, — вступила в разговор Хаузер.

— И где сейчас Николай?

— В Шарлоттсвиле, Вирджиния, — ответила Хаузер.

— Не вмешивайтесь, — метнув на нее разгневанный взгляд, сказал Калли.

— Не вмешиваться? Эту позицию три года назад заняли ваши коллеги. И вот результат: четверо убитых.

— Убийства в Вирджинском университете? — сказал Спирко. — Да, конечно. Они похожи на те, прежние.

— Пожалуйста, никому не говори о моем посещении и о возможном участии Николая в убийствах в Шарлоттсвиле.

— Возможном участии? — возмутилась Хаузер. — Что еще вам надо, Калли, чтобы вы убедились в очевидном? Чтобы на вас обрушилась стена?

Калли еще раз метнул на нее разгневанный взгляд. На какую-то секунду Спирко остановил глаза на ее лице.

— Чем вы занимаетесь, мисс Хаузер?

— Я репортер «Вашингтон пост».

Недоверчиво-удивленное выражение лица Спирко не оставляло сомнений в том, что в присутствии Хаузер бывший офицер КГБ усматривал серьезное нарушение конфиденциальности их разговора.

— У меня не было выбора, — ответил Калли на невысказанный вслух вопрос Спирко.

— ФБР не знает о прошлом Николая и о том, что он в Шарлоттсвиле?

— Пока еще нет, — сказал Калли.

— И ты не собираешься их предупредить?

— Это решение принимаю не я.

— Ты ставишь меня в довольно затруднительное положение.

— Прости. Есть веские причины, которые я не имею права обсуждать.

— Разумеется. Всегда бывают веские причины.

— Я хотел бы знать кое-что еще.

Спирко посмотрел на Хаузер, затем перевел взгляд на Калли.

— Не тревожься, — успокоил его Калли. — Я беру всю ответственность на себя.

Эти слова задели Хаузер, но она промолчала.

— Занимался ли Николай изготовлением фальшивых денег как сотрудник КГБ?

Спирко с секунду подумал, затем сказал:

— Мы периодически снабжали восточногерманскую службу безопасности клише для изготовления западногерманских марок, английских фунтов и американских долларов. Эта операция проводилась под наблюдением Николая.

— Почему вы действовали через восточных немцев?

— У них была хорошо организованная и продуманная система введения фальшивых денег в обращение. И они соблюдали умеренность, не производили слишком больших сумм, которые могли бы возбудить подозрение. Каждая из валют печаталась в объеме, не превышающем нескольких миллионов долларов в год. Деньги использовались для финансирования шпионажа. КГБ получал половину.

— И эти фальшивые деньги нельзя было отличить от настоящих?

— Только при целенаправленном исследовании в специальной лаборатории, — сказал Спирко. — Клише изготавливал старый гравер, который делал то же самое еще для нацистов. Мы поставляли специальную бумагу и клише. Восточные немцы печатали деньги и запускали их в обращение.

— Что стало с клише после того, как Восточная Германия перестала существовать?

— Это интересный вопрос, — ответил Спирко.

— Есть ли на него столь же интересный ответ?

— Когда стало очевидно, что правительство Восточной Германии доживает последние дни, Николая и двоих его людей послали в Штази забрать клише и уничтожить все письменные улики нашего участия в операции по подделке денег. Насколько мне известно, он выполнил свою миссию, однако не сумел возвратить клише для изготовления американских долларов. Если не ошибаюсь, пятидесяти— и стодолларовых купюр. Николай утверждал, что они украдены кем-то из Штази и похититель бежал на Запад за несколько дней до его приезда.

— Эти клише вполне можно использовать и сейчас?

— Разумеется. Всякий раз, когда в западные банкноты вносились какие-либо изменения, гравер изготавливал новые клише. Банкноты, которые были в обращении, когда ГДР перестала существовать, ничуть не устарели. На специальной бумаге вполне можно отпечатать банкноты, практически неотличимые от подлинных.

— Извини, что потревожил тебя, — сказал Калли. — Но я знал, что ты единственный человек, который может мне помочь.

— Чтобы избежать возможных осложнений, Управление само ведет поиски Николая?

— Таков их план.

— И они послали тебя искать его, не предупредив, для чего это нужно?

Калли кивнул. Спирко встал, обнял его и поцеловал в обе щеки.

— Я перед тобой в большом долгу, Майкл. Аня и Катя будут огорчены, что так и не повидали тебя.

— Как-нибудь в другой раз.

Спирко повернулся к Хаузер.

— Я был бы вам признателен, если бы вы не упоминали о моем положении — ни о прошлом, ни о нынешнем, мисс Хаузер.

— В этом нет никакой необходимости.

— Благодарю вас.

Когда Спирко проводил Калли и Хаузер к тому месту, где стоял «порш», уже ярко светила полная луна. Он вновь обнял Калли.

— Желаю удачи, дружище. Будь осторожен. Ты хорошо знаешь Николая, так что не проявляй никакой самоуверенности. Он очень умный и опасный противник.

— Я помню это, — сказал Калли. — И никому не сообщу о нашем разговоре.

— Я тоже.

Хаузер молчала, пока они не сели в машину. Заведя двигатель, она с сердитым видом повернулась к Калли.

— Только я сама отвечаю за себя, Калли. Понятно?

— К сожалению, иногда вы можете брякнуть что-нибудь, не подумав. Никогда не предлагайте сами информацию, когда кого-нибудь расспрашиваете. Говорите только то, что необходимо знать вашим собеседникам, тогда они смогут предоставить вам необходимую информацию. Если не заблуждаюсь, Спирко найдет какой-нибудь анонимный способ сообщить о Малике ФБР.

— Ну и что? Я сама собираюсь сделать то же самое: надеюсь, вы не забыли о нашей договоренности?

Калли ничего не ответил. Он смотрел в окно на залитый лунным светом двор колледжа. Хаузер отъехала от бордюра тротуара и быстро перешла на большую передачу.