Дженни училась в Мэримаунт Манхэттен колледже, расположенном в Верхнем Ист-Сайде, в Нью-Йорке. Этот колледж она выбрала сама. Калли и его жена Джэнет сомневались, стоит ли ей жить в городе, особенно таком опасном для молодых неопытных девушек, как Нью-Йорк. Но Дженни сумела убедить их в своей правоте. Она хотела изучать искусство, с уклоном в театроведение, а Мэримаунт Манхэттен колледж располагал для этого широчайшими возможностями, ведь недалеко от него находились знаменитые библиотеки, музеи, художественные галереи. Дженни была умной, волевой, очень независимой девушкой, наделенной здравым смыслом и логикой, и в конце концов они дали свое согласие. Никто из них не решился отказать ей в исполнении заветного желания, они были слишком добры, чтобы навязывать ей свою волю.

Калли очень скучал о дочери, к тому же ему хотелось убедиться, что с ней все в порядке. Он доехал на такси до перекрестка Девяносто второй улицы и Лексингтон, где стояло роскошное высокое здание: одно из общежитий для студентов колледжа. Он был приятно удивлен, увидев в вестибюле двоих швейцаров и круглосуточную службу безопасности. У самого входа он замешкался, обдумывая, что ей скажет, и не зная, как она к нему отнесется после всего случившегося. Прошло лишь четырнадцать месяцев, но ему казалось, что между ними навсегда разверзлась непроходимая бездна.

Наконец, преодолев сомнения и страхи благодаря горячей любви, которую питал к дочери со дня ее рождения, он позвонил ей из вестибюля, но студентка, ее соседка, сказала, что Дженни только что ушла на работу — в кафе. Она сообщила Калли, как называется и где находится это кафе, а когда спросила, кто звонит, он повесил трубку. Он попросил одного из вахтеров опустить толстый пакет в почтовый ящик Дженни, затем поехал на такси в Верхний Вест-Сайд, где вышел на перекрестке Семьдесят второй стрит и Коламбас-авеню, в двух кварталах южнее кафе.

Калли медленно шел по улице, мимо сплошных рядов модных магазинов, киосков и японских ресторанчиков, которых тут было едва ли не больше, чем в Токио. Так сильны были его сомнения и страхи, что каждый шаг давался ему с большим трудом. За последнее десятилетие этот некогда заброшенный район превратился в процветающий деловой центр.

Достигнув угла Семьдесят четвертой улицы, Калли остановился напротив кафе, наблюдая, как официанты и официантки устанавливают на тротуаре, под бело-голубым полосатым навесом, столы и стулья, ожидая воскресного наплыва посетителей.

Сомнения и страхи не покидали Калли, и он готов был уйти, так и не повидав Дженни. Он просто не выдержит, если она отречется от него. Он ее отец и может помогать ей издали. Но у него нет права вмешиваться в ту жизнь, которую она без чьей-либо помощи создала для себя за эти четырнадцать месяцев, а ведь ей пришлось преодолеть немало препятствий. Она обрела независимость, взвалив на себя тяжкое бремя ответственности, вместо того чтобы вести, как многие другие, беззаботную студенческую жизнь.

Он решил, что посмотрит на нее издали и уйдет, с тем чтобы навестить позднее. Может, поговорит с ней по телефону. Так будет легче. Заметить боль и разочарование в ее глазах свыше его сил.

И вдруг он увидел, как она выходит из кафе, неся на подносе столовое серебро и посуду. Он наблюдал, как она помогает расставлять столы и стулья под навесом. Сердце его сжалось, к горлу подступил ком. Вот она, его маленькая дочурка, так похожая на мать, с тонкими аристократическими чертами лица, но с темными, как у него, волосами и темно-голубыми глазами. Она казалась совсем взрослой женщиной и была еще красивей, чем раньше. Ему ужасно хотелось обнять, утешить ее, сказать, что все будет в порядке, что очень раскаивается в случившемся и что никогда ее не покинет.

Он стоял, не сводя с нее глаз, и у него было такое чувство, будто к нему, пусть на мгновенье, вернулась часть всего утраченного. Оттуда, где он стоял, до нее было всего футов пятьдесят, и он хорошо видел, как она смеется и шутит с одним из официантов. В его уме теснились воспоминания о ней и Джэнет и их прежней жизни. Ему стоило большого труда удержаться от слез. Взволнованный до глубины души, все еще не зная, как она отреагирует на его появление, он так и не смог заставить себя подойти к ней, повернулся и пошел по улице.

* * *

Как раз в это время Дженни Калли поставила последний стол и, прежде чем возвратиться в кафе, огляделась. На ее лице появилась печальная улыбка. Кожаная куртка на человеке по другую сторону улицы ужасно походила на ту, что носил ее отец. Она отвернулась, затем посмотрела вновь; человек в кожаной куртке удалялся. Ее сердце учащенно забилось. Дженни стояла в смятении, не веря своим глазам. Пустой поднос, который она держала в руках, шумно брякнулся на тротуар.

— Папочка! — закричала она и, подбежав к кромке тротуара, остановилась, дожидаясь момента, когда можно будет перебежать заполненную машинами улицу.

Человек в кожаной куртке удалялся. Она лишь вскользь видела его лицо. Неужели обозналась? Может быть, кожаная куртка вызвала в ее памяти образ отца и она приняла желаемое за действительное? Но тут позади него затормозило такси, он повернулся, и она убедилась, что это ее отец.

— Папочка! — пресекающимся от волнения голосом закричала она, перебегая на другую сторону. Калли был всего в десяти футах от нее, он уже собирался отправиться на юг.

* * *

Расслышав в уличном шуме второй крик, Калли обернулся и увидел подбегающую к нему дочь. Она бросилась в его раскрытые объятия, и это в один миг уничтожило все сомнения и страхи, все муки и страдания прошедшего года.

— Папочка! — повторила запыхавшаяся Дженни, тесно прижимаясь к отцу. — Я не могу поверить, что это ты. Что ты тут делаешь? Когда я в последний раз говорила с твоим следователем, он сказал, что ничего не переменилось, тебя выпустят не раньше чем через два года.

— Кое-что изменилось, — сказал Калли. — Ты разговаривала с моим следователем?

— Каждый месяц. Я хотела знать, как ты там.

— Он ничего мне не говорил.

— Я просила его не говорить.

Они стояли посреди тротуара; справа и слева от них двигались толпы прохожих.

Калли отстранил ее от себя.

— Ты выглядишь просто замечательно. Как ты тут жила?

— Со мной все в порядке, папочка. А теперь, когда ты здесь, будет совсем хорошо.

— Я люблю тебя, Дженни. — Он уже не мог больше сдерживать слезы и отвернулся, чтобы она не видела их.

Дженни тоже заплакала и крепко-крепко обняла его.

— О'кей, папочка. Я тоже тебя люблю.

Они пошли по улице, и Дженни взяла его под руку, словно боясь, что он куда-нибудь убежит.

— А как твоя работа?

— Наплыв посетителей начнется не раньше чем через час. А вообще-то я могла бы отпроситься на весь день, — сказала она с надеждой в голосе.

— Я здесь по делу, — сказал Калли. — В моем распоряжении всего час.

— У тебя дела? Как и раньше?

— Вроде того.

Она не настаивала.

— Я работаю только до трех. А потом свободна.

— Прости, родная. Я не знаю, сколько времени еще буду занят.

— Надолго ли ты в город? Я хочу побыть с тобой подольше. Ты не мог бы выкроить для меня время?

— Сейчас не могу. Но скоро освобожусь. Обещаю тебе.

Дженни положила голову ему на плечо, продолжая держаться за его руку, и они пошли дальше. Оба молчали. Калли не мог произнести тех слов, которые повторял в тюрьме по ночам; все, что он хотел ей сказать, стерлось из его памяти. Они свернули налево, на Семьдесят третью улицу и пошли к Центральному парку, он был прекрасен в осеннем уборе. Они сели на скамью напротив озера и изящной арки низкого мостика.

— Как твоя учеба? — спросил Калли, все еще не в силах произнести слов, которые так долго вынашивал в душе.

— Я получила поощрительную стипендию, — гордо сказала Дженни, все еще держа его за руку. — И я неплохо обеспечена, можешь за меня не беспокоиться. В этом кафе я работаю по уик-эндам и три вечера в неделю; здесь дают хорошие чаевые. По четвергам работаю в другом месте, и еще при театре колледжа. Я вполне обеспечиваю себя, папочка. Я такая же крепкая, как и ты. И упрямая. Помнишь, ты однажды мне сказал: «Никогда не сдавайся».

— Помню.

— Благодаря упрямству возникает выносливость, выносливость способствует выживанию. Я выжила, папочка.

Калли молча смотрел на спокойные воды озера. Под мостиком проплыли в лодке мужчина и женщина с двумя детьми. Он повернулся к Дженни и наконец заговорил о том, что было для него мучительнее всего.

— Смерть нашей мамы — большое горе. И я знаю, что никогда не смогу возместить тебе эту потерю. И я пойму тебя, если ты меня не простишь.

— Мне нечего тебе прощать, папочка. Тут нет твоей вины. Мама долгие годы страдала депрессией. Тебя часто не бывало дома, а потому ты не видел, в каком она состоянии.

— Нет, родная. Я глубоко виноват в случившемся и буду жить с бременем вины, день за днем.

— Ты ни в чем не виноват. Мама уже однажды пробовала совершить самоубийство.

Калли недоверчиво поглядел на нее.

— Да, да, папочка. Когда мы приехали из Москвы и ты начал много путешествовать.

— Я не знал об этом.

— Она просила ничего тебе не говорить. Однажды, вернувшись из школы, я обнаружила ее без сознания. Она приняла целую пачку снотворного. К счастью, я пришла вовремя. Я вызвала «скорую помощь», ее отвезли в больницу и откачали.

Калли смотрел на дочь, ошеломленный услышанным.

— Я помню, что у нее подолгу бывало плохое настроение, но она каждый раз выкарабкивалась.

— Дело обстояло гораздо хуже, чем тебе представлялось. Ей не хватило выдержки, папочка. Но в твоем присутствии мама всегда бодрилась, папочка; она умела скрывать свою тревогу.

— Я все еще думаю о ней. Все время, — после долгого молчания произнес Калли.

— И я тоже. Я все еще люблю ее и ужасно тоскую по ней, и всегда буду тосковать. И я благодарна судьбе за то, что она была у меня. Но любовь не ослепляет меня, я знаю, почему она покончила с собой, и не виню ни тебя, ни кого-либо другого.

Глаза Калли вновь наполнились слезами.

— Мне так стыдно, родная.

— Стыдно, папочка? Но тебе нечего стыдиться. То, что ты сделал, не имеет ничего общего с добром или злом. Это была политика, в худшем ее виде. Но ты выстоял, сдержал свою клятву, защитил друзей, чего они не сумели или не захотели для тебя сделать.

Калли постепенно успокаивался.

— Я никогда не подозревала, что ты работаешь в ЦРУ, пока тебя не вызвали на слушания в Конгрессе, — продолжала Дженни. — Знаешь ли ты это? Все время, пока мама и я жили с тобой в Москве, я думала, что ты тот, за кого ты себя выдавал: политический советник Государственного департамента.

— Так ты и должна была думать.

— Когда начался твой процесс и я узнала, чем ты на самом деле занимался, то стала гордиться тобой еще больше. Ты был моим героем, папочка. И до сих пор остаешься им.

Калли положил руку на плечо дочери, привлек ее к себе и нежно поцеловал в лоб.

— Тебе следовало бы остерегаться героев. Обычно они безрассудно храбры и не знают ни в чем меры. И в конце концов дорого за это расплачиваются.

— И обычно они верные, надежные и глубоко порядочные люди.

Калли повернулся к ней с улыбкой.

— Ты очень повзрослела, моя родная.

— Да, очень. Но во многом я все та же маленькая девочка, которая нуждается в отце, и это никогда не изменится.

— Ты правда хочешь, чтобы я вернулся в твою жизнь? Я теперь бывший зэк, и у меня не очень-то блестящие жизненные перспективы.

— Конечно, я хочу, чтобы ты вернулся в мою жизнь. И всегда был со мной.

— Я оставил для тебя конверт в общежитии. В твоем почтовом ящике, — сказал Калли. — Там пятнадцать тысяч долларов. Положи их на банковский счет. Они тебе пригодятся. Для оплаты учебы или для чего-нибудь еще.

— В этом нет необходимости. Я справляюсь. Честное слово.

— Я верю, что ты справляешься. Но я хочу, чтобы ты взяла эти деньги. Как только смогу, пришлю тебе еще.

— Когда мы увидимся снова?

— Не знаю. Дело, которое мне поручено, займет еще некоторое время.

— Ты опять работаешь в ЦРУ?

— Я не могу ответить на этот вопрос.

Дженни понимающе кивнула.

— Хорошо. Но обещай мне, папа, что никогда больше не попытаешься вычеркнуть меня из своей жизни.

— Обещаю.

— Ты поступил очень эгоистично и необдуманно, когда запретил мне писать тебе и навещать тебя.

— Знаю. Но я старался избежать всяких напоминаний о том, что я потерял и в какое трудное положение поставил тебя и маму.

— Меня ты, во всяком случае, не потерял, папа, и никогда не потеряешь. И это неверно, будто ты поставил нас в трудное положение. Мама была с тобой счастлива. Ты, может быть, этого не знаешь, но для нее ты был сказочным рыцарем в сверкающих доспехах; почти всей радостью, испытанной ею в жизни, она была обязана тебе. Она очень ценила время, когда вы бывали вместе. А в твое отсутствие часами прокручивала те записи, где ты поешь для нее, аккомпанируя себе на гитаре. Это помогало ей пережить трудные времена.

— Хотелось бы верить.

— Но это правда, папа. Ты знаешь, я никогда тебе не лгала.

Калли взглянул на часы и встал со скамьи.

— Мне пора. Я провожу тебя до кафе.

Покинув парк, они пошли по направлению к Коламбас-авеню. Дженни все еще держалась за руку отца. Они остановились на углу возле кафе, Калли положил руки на плечи дочери и посмотрел ей в глаза.

— Что бы ни случилось, знай, что я люблю тебя и никогда не хотел причинить тебе боль.

— Судя по твоим словам, тебе угрожает какая-то опасность. Почему ты не скажешь мне об этом?

— Я не могу сказать тебе многого. Но если от меня не будет никаких вестей, то не потому, что я не люблю тебя, не забочусь о тебе. Просто дела принимают непредсказуемый оборот. И если со мной что-нибудь произойдет, знай, что я всегда любил тебя, всем своим сердцем.

— Ты пугаешь меня, папочка. — Ее глаза опять наполнились слезами.

— Не надо бояться. Иногда события выходят из-под контроля. Но я сделаю все от меня зависящее, чтобы добиться благополучного исхода. И как только освобожусь, немедленно тебе сообщу.

Он вновь обнял ее, поцеловал и улыбнулся, прежде чем уйти.

— Знаешь, ты очень похожа на маму.

— Я знаю.

— Будь счастлива.

Дженни провожала взглядом отца, пока он не исчез за углом; тогда она тяжело опустилась на стул, закрыла лицо руками и зарыдала от радости.