МГНОВЕНИЕ
1
Крысы выбрались из нор поздно ночью, чтобы обглодать кости. Он слышал, как по каменному полу скребут их острые коготки, до него доносилось рычание собак, которые подобрались поближе, чтобы вцепиться ему в горло. Он вскочил и…
Проснулся.
Санглант обнаружил, что сидит на подстилке из сухих листьев, где вчера устроился на ночлег, выставив вперед руки, словно приготовился защищаться. Над головой сверкали звезды. Рядом, тихонько поскуливая, лежала эйкийская собака. Лиат повернулась и сонно позвала его.
— Тс-с, — нежно сказал он. — Спи дальше.
Она натянула на себя одеяло, устроилась поудобнее и снова заснула. Но Санглант знал, что ему уже не удастся поспать в эту ночь.
— Господи, — прошептал он. — Когда же мне перестанут сниться эти сны?
Он осторожно выскользнул из-под одеяла. Рубашку он надевать не стал, но взял пояс с ножнами и мечом. В тишине слышался лишь шелест листьев да журчание воды — неподалеку протекал ручей. Вечером они сошли со старой даррийской дороги и отправились на юго-восток в дикие, почти необжитые земли. Здесь не нашлось даже такого убогого прибежища, в котором они останавливались прошлой ночью. Слуги принесли ветки и сплели из них маленький шалаш для сестры Анны, но Санглант привык и к худшим условиям. На войне порой приходилось спать под холодным дождем и в грязи. Сейчас же было лето, он сгреб листья и, покрыв их сверху одеялом, устроил отличную постель.
Санглант был счастлив… ну, или доволен, по крайней мере. Они день за днем продвигались вперед, а когда он находился в движении, то не думал. Если он надолго останавливался, старые страхи давали о себе знать — по ночам ему снились кошмары.
Он машинально дотронулся до горла, где когда-то был ошейник Кровавого Сердца, и, осознав, что делает, резко отдернул руку. Теперь он свободен. Но воспоминания удерживали его куда прочнее, чем цепи.
Что-то зашуршало, и Санглант, обернувшись на звук, зарычал и замер.
Перед ним стоял волк и смотрел на принца янтарными глазами. Рядом с ним из темноты вырос второй зверь. Санглант осторожно вынул меч. Вожак стаи что-то прорычал, и из-за деревьев показался еще один волк.
Сколько их там еще?
— Лиат, — тихо позвал Санглант.
Она повернулась на другой бок, но не проснулась.
Эйкийская собака тоже спала. Обычно она просыпалась, если ему грозила какая-нибудь опасность, но после случившегося в Верлиде она еще не оправилась. На поляну выскочили еще два волка.
— Лиат, — произнес он громче.
Она зевнула и вопросительно что-то пробормотала.
— Достань оружие, — сказал он спокойно.
Три волка двинулись вперед. Лиат села и схватила лук и стрелы.
Внезапно появился свет, вернее, какая-то неясная светлая фигура, которая казалась бестелесной. Это был один из слуг Анны. Он скользнул перед носом у вожака, тот щелкнул зубами, но не смог схватить призрак. Через мгновение показался еще один слуга. Они принялись дергать и щипать волков, пока звери не убежали обратно в лес. Слуги помчались за ними, их смех звенел, как колокольчики на ветру.
— Прикройтесь.
Из шалаша показалась сестра Анна, рядом с ней по воздуху плыл третий слуга. Лиат накинула на плечи одеяло, Санглант, не смущаясь наготы, подошел к деревьям и некоторое время стоял там, прислушиваясь, — волков было не слышно.
Когда он вернулся, Анна уже скрылась в своем убежище. Санглант вложил меч в ножны, сел рядом с Лиат и крепко поцеловал ее.
— Что случилось?
— Волки. Слуги прогнали их. Так что спи спокойно. Я останусь сторожить.
— Я думала, сторожить останутся слуги матери.
— Конечно, но теперь я уже не усну. — Он не стал уточнять, что не уснет он из-за преследующих его кошмаров, а не из-за волков. Слуги сумели прогнать зверей намного быстрее, чем это получилось бы у него. Лиат подумала, но потом снова улеглась. Санглант немного подождал, но слуги Анны так и не вернулись из леса. Он надел рубашку, натянул сапоги и уселся на бревно.
Принц смотрел на небо и пытался представить то, о чем ему рассказывала Лиат: звезды неподвижные и блуждающие, сферы и орбиты, но эти размышления лишь вызывали у него зевоту. Он встал и принялся ходить. Долю сидеть без движения ему было трудно — он чувствовал себя так, словно его снова опутывают цепи Кровавого Сердца. Впрочем, и отец хотел привязать его к себе, лишив свободы…
Он вздрогнул и повернулся..
Слуги Анны вернулись и проплыли мимо, не заметив его.
Санглант молча проводил их взглядом.
Он видел колдовство, когда был в плену у Кровавого Сердца. Да и мальчишкой он частенько натыкался на крохотные создания в кустах, под камнями или под опавшей листвой в густом лесу, где ему запрещали играть, но куда он тем не менее убегал. Санглант понимал, что древняя магия живет в самой земле, и, хотя мысль об этом ему сильно не нравилась, он чувствовал, что и в его крови есть что-то волшебное, унаследованное от матери.
Но дэймоны Анны были другими, из высших сфер бытия, как сказала бы Лиат.
Они танцевали в траве и пели, Санглант не понимал ни слова, но танец и песня были одновременно и радостными и печальными. Эти существа казались сотканными из лунного света. Они то кружились в хороводе, то проходили друг сквозь друга.
Даже если они и знали о присутствии Сангланта, то ничем этого не показывали.
Никакого присутствия волков он не чувствовал.
Санглант долго смотрел на слуг Анны, но как только в лесу начало светать, их очертания стали размытыми, словно испарялись под лучами солнца. Вскоре они совсем исчезли, превратившись в невидимок. Он услышал, как кто-то хихикнул у него над ухом, почувствовал, как чьи-то пальцы пощекотали ему шею. Санглант рассмеялся и пошел седлать лошадей.
Не придав никакого значения ночному происшествию, Анна уверенно вела их дальше в лесные земли. На следующий день к полудню они добрались до перекрестка дорог и остановились у каменистого холма. Кто-то вырубил тут все деревья, кроме одного огромного дуба, — вероятно, его слишком трудно было увезти.
— Здесь мы повернем на восток, — сообщила Анна.
— Не на север? — удивленно спросила Лиат.
— На восток, — повторила ее мать.
Добравшись до следующего перекрестка, Санглант увидел еще одно огромное дерево, на стволе которого были вырезаны фигуры: мужчина с головой оленя, женщина-грифон и волк. У самых корней дуба-исполина были сложены камни, на которых виднелись темные потеки, подозрительно напоминавшие запекшуюся кровь.
— Жертвоприношения, — сурово произнесла Анна. — И тому подобные ужасы. — Она спешилась, подошла к дереву и спокойно осмотрела камни. Между ними лежал амулет, он наполовину сгнил, и вряд ли кто-нибудь мог бы с точностью сказать, что на нем изображено. Анна взяла ветку и, не прикасаясь к предмету, откинула его прочь. — Здесь потрудился враг рода человеческого.
Санглант с интересом смотрел на женщину, которая дерзнула поднять руку на амулет. Может, и правда, что враг подчинял себе слабых духом, заставляя их нести в мир зло. Однако самому принцу случалось видеть, как молились перед битвой люди, которые верили не в Господа и Владычицу, а в души предков или других богов, и эти люди были ничем не хуже тех, что принадлежали Кругу Единства.
Анна повернулась к Лиат:
— Сожги это.
Девушка побледнела. Она не шевельнулась и не произнесла ни слова.
— Тебе дан дар огня. Сожги это место, где приспешники врага рода человеческого приносят свои жертвы.
— Нет. Местные жители делают это только для того, чтобы защитить себя и своих животных. Или просят, чтобы в пути была хорошая погода. Зачем причинять им вред, если они ничем не навредили нам?
— Твоими устами говорит Бернард. Он слишком много путешествовал и слишком снисходительно относился к некоторым обычаям других народов.
— Отец всегда говорил, что мы должны уважать обычаи других.
— Ты слишком долго жила с ним.
— Куда мы поедем? — упрямо спросила Лиат.
— Ты не сделаешь того, что я сказала?
— Нет. Ты не понимаешь, о чем просишь меня.
— Я — одна из тех немногих, кто способен это понять.
Анна посмотрела на Сангланта. Он увидел, как клубится вокруг нее воздух, и понял, что ее слуги тут, а секунду спустя он сумел расслышать и их голоса: они твердили что-то об огне и пламени, но больше ему ничего не удалось разобрать.
— Думаю, нам пора ехать, — произнес он. — Наверняка где-то неподалеку есть жрец, который исполняет все эти обряды жертвоприношения. Ведь люди служат Богу по-разному, и все мы — орудия Господа.
— Очень многие становятся слепыми орудиями, принц Санглант, и лишь некоторым дано узнать о своем предназначении.
— Вы говорите, как мой отец, сестра Анна. Но я не принадлежу к таким людям. И моя жена тоже.
— Железо не знает, во что оно превратится, пока не попадет в руки кузнеца, — сказала она, в последний раз смерив Лиат взглядом.
— Давайте отправляться, — повторил он.
Лиат резко послала лошадь вперед, не желая продолжать разговор.
— Оставлять такое место без очищения — поступать против воли Божьей. Ведь глупые суеверные люди будут по-прежнему приходить сюда молиться и приносить жертвы только потому, что этот жертвенник существует, — сказала Анна, не трогаясь с места.
— Поступайте, как сочтете нужным, — ответил Санглант и поехал вслед за Лиат. Эйкийская собака побежала за ним. Лиат остановилась в тени довольно большого камня, лежавшего возле дороги.
— Я не могу понять, кто твоя мать, — посетовал Санглант. — Она монахиня или знатная леди? Какому роду она принадлежит?
— Мать ничего мне не рассказывает, — сердито сказала Лиат. — Я спросила, почему она носит золотое ожерелье, но она не ответила. Она не хочет, чтобы я знала, какому роду принадлежу!
— Или у нее есть причины держать тебя в неведении. Лиат, о чем ты, по ее мнению, должна узнать?
— Об искусстве математики.
— «Железо не знает, во что оно превратится», — тихонько пробормотал он, принюхиваясь. В воздухе потянуло дымком. Санглант услышал стук копыт, и спустя минуту Анна присоединилась к ним.
Днем небо закрыли тяжелые тучи и начался такой ливень, что им пришлось укрыться в первой же встреченной на пути деревне. Там они оставались два дня, пока не утих ураган.
2
Когда они наконец взобрались на последний холм, то увидели башню замка Лавас — побеленную и с новой крышей. Отсюда Алан мог разглядеть реку, текущую среди полей, маленькую церковь, чистенькие деревенские домики, деревья и замок. Казалось, графство процветает. У ворот замка собралась толпа, и при виде знамени Лавастина раздались приветственные крики. Люди вышли на дорогу приветствовать лорда.
— Кастелянша Дуода приготовилась к нашему приезду, — сказал Лавастин.
— Ваши поля хорошо ухожены, — заметила Таллия, — а люди сыты и одеты.
— Разумеется, — отозвался Лавастин. Для него это было естественно.
— А церковь маленькая, — тут же добавила она.
— Зато богато украшенная, как и полагается. — Лавастин взглянул на Алана, а потом снова на Таллию. — В замке тоже есть часовня, где мы молимся каждый день.
Под громкие приветственные крики они ехали к воротам. Слуги и крестьяне старались дотронуться до шпоры Лавастина или Алана, когда те проезжали мимо. Алан заметил в толпе и незнакомые лица. Эти люди были плохо одеты и бледны, с ввалившимися щеками и надеждой, горящей в глазах, устремленных на графа и его наследника.
— Ваши подданные вас любят, — сказала Таллия. Люди выкрикивали ее имя и желали ей родить здорового ребен-ка. — Когда мы проезжали через Арконию, жители тоже собирались, чтобы посмотреть на нас. Но они боялись моих родителей и вовсе не любили их.
После приезда Лавастин сразу занялся делами. Он уселся в большом зале, и к нему потянулась вереница людей. Он распорядился имуществом, которое привез из королевских земель: кастелянше достались чернила и пергамент, слугам — инструменты, жителям деревни — дюжина упитанных овец, черенки айвы и виноградные лозы из королевских виноградников. Ловчему Родлину привезли трех собак, кухарке — горшки, а стражникам — копья, дротики и кинжалы.
— В этом сезоне у нас очень много работников, — сообщила кастелянша Дуода. — В Салии участились набеги куманов, поэтому многие пришли оттуда в надежде получить работу на время сбора урожая.
Таллия даже не стала осматривать башню и замок, а сразу отправилась раздавать милостыню бедным. Дуода провела графа и Алана наверх, чтобы показать, что все присланные ей указания безукоризненно выполнены. В одной из палат, которая раньше служила графу кабинетом, появилась новая кровать.
— Теперь здесь будет моя спальня, — сказал Лавастин Алану. Потом они поднялись в комнату, где раньше спал граф Лаваса и которую в последнее время он делил с Аланом. Теперь кровать украшали символы Лаваса, гончие, и косули, символизирующие Варре. В эту комнату уже внесли сундуки Таллии. — А эта комната — ваша. В этой кровати зачали всех наследников графства Лавас.
— И меня?
Лавастин вздохнул, нахмурился и положил руку на голову Ужаса. Взгляд графа, казалось, устремлен в далекое прошлое.
— И тебя, сын. Господь милосерден и прощает наши грехи, если мы усердно трудимся и выполняем свои обязанности.
Алан подошел к кровати, прикоснулся к покрывалу, а потом посмотрел на Лавастина. Двенадцать дней назад он не мог пошевелиться, не поморщась, потому что кожу саднило от порезов и ссадин, зато все эти царапины отвлекали его от куда более болезненных мыслей. Но сейчас раны зажили, и Алан снова и снова думал о Таллии.
Но, как сказала бы тетушка Бел, «если хочешь разжечь костер, сначала надо приготовить дрова».
Он не забыл о «Житии святой Радегунды», слова из которого ему довелось слышать. Этой святой так восхищалась Таллия. Посеянное зерно дает обильные всходы, а уходящее солнце обещает новый день. Алан рассчитывал на то, что по прибытии в Лавас у них с Таллией будет больше общего. Она говорила об основании монастыря святой Радегунды, и он ее поддерживал. Они провели немало приятных часов вместе с леди Хатумод и строителем, обучавшимся своему искусству в Отуне, обсуждая убранство монастырей святой Бенедикты и святого Галле.
— О каких старых руинах рассказывают здешние жители? — однажды спросила Таллия. — Не лучше ли сделать так, чтобы это место служило святым целям? Говорят, что в тех руинах стоит древний каменный алтарь, на котором приносились ужасные жертвы. Ходят слухи, что на нем до сих пор видны следы крови.
— Руины окружены каменными стенами, так что, думаю, это была крепость.
— Но наверняка в прежние времена люди поклонялись там своим богам.
— Мы можем сходить туда вместе. И ты сама решишь, подходит это место для монастыря или нет.
Следующие несколько дней Алан не отходил от Лавастина: они смотрели за уборкой урожая. В графстве был обычай, согласно которому лорд срезал с каждого поля первый сноп — на счастье. Алану этот обычай очень понравился, и он с удовольствием помогал отцу жать — это напоминало ему детство. Впрочем, Лавастин не позволял ему работать слишком усердно, все-таки убирать урожай — дело не графа, а крестьян.
К развалинам они решили сходить в день Радуэриала — ангела песен. Дамы, сопровождающие Таллию, все время болтали, рассуждая о язычниках и их святилищах.
Послушав их смех и перешептывания, Лавастин покачал головой.
— По-моему, — сказал он Алану, — король Генрих отобрал только тех девушек, у которых в головах нет вообще ничего. Если бы они были мужчинами, все их мысли вертелись бы вокруг охоты, соколов и празднеств.
— О леди Хатумод этого не скажешь.
— Верно. Она девушка умная, но не забывай, что она училась в монастыре вместе с Таллией. Думаю, они постарались избавиться от нее как можно скорее из-за ереси. Она единственная может молиться по несколько часов, как и твоя жена.
— Хорошая молитва еще никому не приносила вреда, — возразил слегка обиженный Алан.
Лавастин свистом подозвал к себе Ужаса, который обнюхивал приготовленное для лошадей сено.
— Я считаю, что Господу угоднее, когда люди трудятся, а не протирают колени в часовне, но не будем об этом спорить, сын. Леди Таллия милостива к бедным. Король поступил мудро, когда приставил к ней этих девушек, они никогда не сумеют задумать заговор, а уж тем более осуществить его.
Лавастин махнул рукой, и они отправились в путь, который лежал мимо полей, где работали крестьяне, мимо деревни, в лес, где обычно местные жители собирали хворост и целебные травы, а дети любили играть в прятки. Из-под копыт коней то и дело выпархивали перепелки, и наконец гончие, не выдержав, устремились за ними. Алану пришлось несколько раз подзывать к себе собак, которые носились в зарослях и не желали возвращаться. Вскоре они въехали в лес, куда обычно не забредали местные жители. Священник, сопровождавший Таллию, развлекал путешественников рассказом:
— В то время жестокие бирмены направились на запад и, скорее по случайности, чем целенаправленно, достигли города Дарра, который они назвали Дарией.
— Разве они не разрушили город? — спросила Хатумод.
— Разумеется, разрушили. До самого основания. Опустошили, сожгли и убили всех мужчин и юношей старше двенадцати лет, а женщин и детей обратили в рабство. Но правление Азарина Жестокого продолжалось всего пять лет, ибо Господь Бог наш милостив и правосудие Его не замедлит себя ждать.
— Но как же явление ангела? — тихо спросила Таллия. Ее слов не слышал никто, кроме Алана.
— Давайте вернемся к нашей истории. — Голова отца Руфино напоминала яйцо: на ней не осталось ни единого волоска — свидетельство того, что он много часов проводил под палящим солнцем, наблюдая за строительством. — Продвигаясь на запад, это племя встретило на своем пути город под названием Коринф. В то время в город пришел святой Себастьян из ордена иоаннитов. Он путешествовал, обращая язычников в истинную веру. Но, несмотря на то что он отслужил в городе мессу, горожане не вняли его проповеди. Они осыпали его насмешками, а когда к городу подошли варвары, то Себастьяна вышвырнули за ворота, прямо под ноги язычникам. Так Господь даровал святому Себастьяну мученическую кончину. А горожане Коринфа готовились к битве. Они понимали, что проиграют, но считали, что лучше умереть сражаясь, чем просить милости у врагов, которых они ненавидели. Но ангел Радуэриал явился святой Сонии, которая единственная из всех вняла словам святого Себастьяна. И ангел даровал ей чудесный голос.
Святая вышла из города, надеясь спасти соотечественников, хотя они и пренебрегали ее верой. Она была молода и красива, и ее взял в свой шатер жестокий король Азарин. Она пела ему так сладко, что сердце его смягчилось и он пощадил город и всех, кто в нем жил. И тогда среди жителей города поднялся великий плач, и пошли они молиться в церковь и поклялись, что с этого дня будут верить только в Господа Бога Единого.
— А что случилось со святой Сонией? — поинтересовалась Хатумод. — Неизвестно, — сообщил клирик. — Говорят, что король варваров взял ее в плен, а потом убил, когда она отказалась стать его женой.
Одна из девушек ахнула:
— Говорят, что эти варвары и вовсе не люди, однако…
— Довольно об этом, — достаточно резко оборвал ее священник. — То, о чем вы говорите, сказки, выдуманные досужими сплетниками. На самом деле большинство сходится на том, что святая Сония добровольно отправилась в земли, населенные варварами, чтобы нести им Свет Единства. Больше ее никогда не видели. Так или иначе, она ушла из Коринфа и больше туда не вернулась.
— Смотрите! — воскликнула Таллия.
Теперь они выбрались на опушку, и Алан подъехал к ней. Прямо перед ними лежали руины. Рассматривая стены, Алан гадал, нет ли тут древней даррийской дороги, которая со временем заросла мхом и травой.
Пока остальные подтягивались к ним, Таллия спешилась и направилась к старым стенам, изучая высеченные на камнях спирали, соколов и существ с человеческими телами и головами животных.
— Нужно снести все эти стены! Можно стесать рисунки с камней и использовать их для строительства монастыря, где мы будем прославлять Господа Бога нашего.
Она схватила Алана за руку и потянула внутрь разрушенного строения. Там она остановилась у большого белого камня, который наверняка был алтарем, и, все еще сжимая руку Алана, восторженно воскликнула:
— Мы построим церковь прямо здесь!
Алан чувствовал, как внутри него все сжимается от нежности к ней. Таллия была такой хрупкой, маленькой, так трепетала от обуревавших ее чувств… Алану хотелось прильнуть к ее губам, она была так близко и так доверчиво держала его за руку… Но он решился лишь прижать ее к себе покрепче.
— Видишь, — прошептала она, — Господь дает нам возможность построить часовню в честь Владычицы и Ее Сына. Мы сможем воздвигнуть церковь, где будут прославлять Мать и Сына, и тогда истинная вера снова откроется всем, кто раньше слышал лишь ложные изречения церкви.
Глядя в ее сияющие глаза, Алан был готов согласиться на что угодно, лишь бы она оставалась в его объятиях как можно дольше. Через мгновение в проломе стены показался Ужас, а вслед за ним и Лавастин.
— Прошу прощения, — произнес он быстро и повернулся, чтобы уйти.
— Милорд граф! — воскликнула Таллия и отошла от Алана. — Теперь, когда урожай собран, вам не нужны работники, и они могут стать моими строителями.
— Зачем? — Лавастин подошел к светлому камню и дотронулся до него.
— Чтобы построить монастырь, посвященный Матери и Сыну! И часовню, где мы будем восславлять блаженного Дайсана, погибшего в муках. На стенах мы изобразим его жизнь, чтобы люди узнали правду!
— Ну нет! — Лавастин выдернул несколько сорняков, выросших из-под камня, словно его раздражал беспорядок. — Графы Лаваса всегда ладили с церковью, и я не собираюсь ничего менять.
— Но вы же хотите узреть правду, которая несет свет в наш мир!
— Я не хочу, чтобы в моем доме началась смута! Леди Таллия, мне, конечно, неприятно, что вы так близко принимаете к сердцу то, что церковь называет ересью, но я считаю, что только Господу судить нас, ибо он читает в наших сердцах, как в открытой книге. Поэтому я не мешаю вам молиться как заблагорассудится. Но я никогда не позволю строить на моих землях нечто, восславляющее ересь, которая осуждена церковными иерархами. И сын мой тоже не станет этого делать!
Таллия вспыхнула.
— Однако, — Лавастин оглядел камень с вырезанными на нем улитками, цветами и листьями, — вы можете с моего позволения основать тут монастырь в честь Эдесии и Патриоса.
— Вы смеетесь надо мной. — Таллия рассердилась.
— Вовсе нет. Святые супруги Эдесия и Патриос были родителями блаженного Дайсана.
— Он был сыном Господа Бога, а не простых смертных!
— Согласно учению церкви, все мы — дети Господа нашего. Но блаженного Дайсана выносила и родила святая Эдесия. Если, конечно, нет какого-нибудь иного способа появления на свет детей, правда, я о таком никогда не слышал.
Таллия глубоко вздохнула и вздернула подбородок. Перед ними была племянница короля, обладающая властью и знающая свою силу. Казалось, сейчас она прикажет им повиноваться ее воле, но она вдруг расплакалась и выбежала из развалин.
Алан собрался пойти за ней, но голос Лавастина остановил его:
— Прости, что я отказал ей в постройке церкви.
— Тебе не за что извиняться. Мне даже в голову не приходило, что она захочет построить церковь в честь своей ереси.
Лавастин вздохнул:
— Надеюсь, что ее гнев направлен только на меня, а не на тебя. Пусть подумает о постройке часовни в честь святых супругов. Наверняка отец Руфино знает об их мощах, и мы могли бы доставить их сюда. К тому же эта церковь напоминала бы ей о том, что родители блаженного Дайсана были женаты и родили сына, но их тем не менее причислили к лику святых.
Алан поспешил к Таллии, которая стояла среди суетящихся вокруг нее женщин.
— Таллия.
Женщины расступились, он подошел и, взяв ее за руку, вывел на поляну, где росли дикие цветы. Она тотчас принялась жаловаться:
— Никто меня не слушает! Моя мать никогда не разговаривала со мной, она только приказывала, что делать и как поступать, мой отец — дурак, у него вечно изо рта течет слюна, он ведет себя как огромный младенец!
Алан испугался, что у нее начнется истерика, но Таллия вытерла слезы тыльной стороной ладони и молча пошла к маленькой речке, скорее даже ручью. На берегу Алан уселся на траву, и Таллия опустилась рядом с ним. По ее щекам скатилось несколько слезинок.
На мгновение ему почудилось какое-то движение. Он опустил руку в воду и застыл неподвижно. От ледяного холода рука занемела, но Алан ждал, и его терпение было вознаграждено. К нему на ладонь запрыгнула лягушка, Алан прикрыл ее второй ладонью.
— Смотри, — прошептал он.
Таллия наклонилась к нему, взглянула и, взвизгнув, отскочила. Испуганная лягушка выпрыгнула в реку.
— Эти твари — порождение врага рода человеческого! — воскликнула Таллия. — У тебя теперь бородавки на руках будут!
— Я просто хотел тебя развеселить.
Алан перескочил через ручей, поскользнулся и промочил ноги, но не оглядываясь ушел. За ним по пятам следовали Ужас и Ярость. Алан слышал, как звала его леди Хатумод, но он не обратил на нее внимания и побежал к деревьям.
Алан споткнулся и выругался. Если бы тетушка Бел слышала его, она тотчас оттрепала бы его за ухо за такие слова. Но она больше не его тетушка. Ушибленный палец болел, Алан наклонился потереть ногу, и внезапно его пальцы наткнулись на аккуратно уложенные камни, между которыми проросла трава.
Он нашел древнюю дорогу. Алан приложил ладонь к камням, их поверхность была гладкой и прохладной. Он закрыл глаза. Много лет назад по этой дороге шли даррийские солдаты и купцы, они думали о будущем, строили какие-то планы. Роза у него на груди шевельнулась. И он почувствовал…
В борт корабля ударяли волны. Повсюду из воды торчали крохотные островки, на некоторых росли деревья и трава, на других виднелись только камни. Над головой простиралось голубое безоблачное небо, чуть светлевшее к горизонту. Вeтер швырял волны в борт, и солнечные блики дрожали на поверхности фиорда. Ветер наполнял паруса и играл флагами на носах кораблей, на которых была изображена голова дракона на гребне волны. Это означало их путь по морям.
Пусть другие отдыхают. Пусть другие считают, что со смертью Кровавого Сердца племя Рикин ослабло. Все его братья, которых он победил, стали бы напрасно терять время в бесполезных кровопролитиях и мести.
Он прикрыл глаза рукой от солнца и пересчитал корабли. Из тех, что остались после бегства из Гента, он смог привести в порядок четырнадцать. Они скользили по волнам к цели.
Никто и не ожидает, что племя Рикин сумеет так быстро оправиться от удара.
… он услышал смех и топот лошадей. Алан всмотрелся в камень и заметил на нем вырезанный цветок, похожий на клеймо мастера.
Роза, изображение которой было повсюду в древних развалинах, оказалась вырезана в обычной для даррийцев манере — семь лепестков и округлая сердцевина. Алан нащупал мешочек у себя на груди, развязал шнурок и вытащил цветок. Роза, как и прежде, источала тонкий аромат и была такой же свежей, как и в тот день, когда попала к нему.
В ушах у Алана стучала кровь, ему казалось, он слышит топот сотен солдат, марширующих по дороге. Он почти видел их: над колонной трепетало знамя, ветер раздувал его и играл с гребнями из лошадиных хвостов на шлемах. Лица солдат напоминали лицо принца Сангланта — такие же скуластые и смуглые, что редко встречается в вендарских и варрских землях. Но вместе с ними шагали и другие солдаты — светловолосые и высокие, огненно-рыжие и с татуированной кожей. Рядом с колонной на коне ехала женщина в блестящих доспехах и с мечом на поясе. Она отдавала приказы. В руке ее был жезл, обвитый серебряным драконом, — символ власти. Женщина тоже была похожа на Сангланта — потомка Исчезнувших. Она тронула поводья, лошадь послушно повернулась, и Алан отчетливо увидел щит незнакомки — красная роза на серебряном поле. Он сморгнул, и видение исчезло.
Рядом с ним прыгала Ярость, стараясь лизнуть Алана в щеку. Он вытер с лица слюну и огляделся. Все уже ушли. Сколько же времени он тут провел? Алан снова спрятал розу на груди.
Когда он поднялся, то заметил двух слуг, которые держались на почтительном расстоянии от Ужаса и Ярости.
— Лорд Алан, граф приказал нам проводить вас домой. Он рассеянно кивнул. Слуги привели лошадей, и Алану пришлось сделать над собой усилие, чтобы выбросить из головы свое видение и сесть верхом. Интересно, Таллия тоже уехала? Неужели она просто оставила его и все? Внезапно он рассердился. Ну как можно быть такой упрямой? Почему она не может просто любить его?
Господь повелел мужчине и женщине жить в радости и согласии. Но если он, Алан, так хочет, чтобы Таллия принадлежала ему, то чем же он лучше отца Хью, который силой заставил Лиат жить с ним? Он вспомнил молодого и красивого мужа маркграфини Джудит. Он тоже не казался особенно счастливым. Неужели он хочет, чтобы Таллия испытывала те же чувства? Чтобы она покорно подчинялась его желаниям?
Нет. Нужно просто сделать так, чтобы она стала смотреть на отношения между мужчиной и женщиной иначе. Но эта задача была куда труднее, чем ему казалось вначале.
Не успел он въехать в ворота замка, как к нему приблизился всадник.
— Милорд! — воскликнул он. — Я привез вести из Варингии.
Голос показался Алану странно знакомым. Секунду он смотрел на широкоплечего юношу с темной бородкой и наконец узнал его.
— Жюльен?
Молодой человек запнулся.
— Мм-милорд Алан, — неловко промямлил он, словно произнести эти слова оказалось невероятно трудно. — Я не ожидал встретить тебя здесь, — промолвил Алан
— Я служу герцогине Варингской.
Служит герцогине. И у него есть лошадь, кожаный плащ, щит с гербом Варингии и копье. Бел никогда бы не одела так Алана, Генрих обещал своего приемного сына церкви. Тут он рассмеялся. Ну как можно быть таким глупцом и завидовать Жюльену или жаловаться на собственную судьбу?
Алан хлопнул Жюльена по плечу.
— Рад встрече, кузен. — Теперь он наследник графа, он может позволить себе быть немного фамильярным. — Как там Бел и Генрих? Как вообще дела?
Жульен краснел и явно чувствовал себя не в своей тарелке, но после того как они поставили лошадей в стойла, он рассказал о семье: Бел и Генрих по-прежнему полны сил, младший ребенок Стенси умер от лихорадки, но она снова беременна, жених Агнесс переехал к ним, они уже два года как собираются пожениться, но все никак, сам Жюльен положил глаз на одну из девушек герцогини Иоланды, но та не дала пока согласия на брак.
Они вошли в зал, где только что накрыли стол. Навстречу им вышел слуга и пошел показать Жюльену его место.
— Только не овсянка и не эль! — предупредил Алан, увидев скудную пищу, которую несли Жюльену. — Принесите что-нибудь с графского стола!
Боже Всемогущий! Он ни за что не позволит, чтобы Жюльен сказал тетушке Бел, что Алан обращался с ним как с простым слугой и кормил его как какого-нибудь конюха! Алан задержался проверить, что Жюльену принесли вино, жареную перепелку и другую еду, которую обычно приберегали для графского стола. Потом он сел рядом с отцом и с удовольствием осушил кубок с вином.
— Кто это? — спросил Лавастин. — Кому ты выказываешь такую милость?
— Мой кузен Жюльен… То есть не мой кузен, конечно. Он старший сын Бел из Осны, женщины, которая вырастила меня. И он всегда обращался со мной как с братом.
— Как он здесь оказался?
Удивление от встречи с Жюльеном заставило Алана позабыть о том, что произошло днем.
— Он служит герцогине Варингии и приехал по ее делам. Я не знаю, какие вести он привез.
Таллия ухватила его за рукав и, когда Алан склонился к ней, прошептала ему на ухо:
— Ты же не знал! Больше не трогай лягушек! Я попросила твоего отца позволить священнику окропить тебя святой водой и прочесть над тобой молитву, но он не разрешил!
— Мой отец знает, что делает.
Таллия не должна критиковать его отца, если она ничего не понимает: Лавастин старался, чтобы Алан поменьше общался со священниками из-за его видений. С внезапно вспыхнувшим раздражением Алан отвернулся от жены и снова взялся за кубок с вином, опасаясь сказать что-нибудь лишнее.
Как только Жюльен съел все, что было у него на тарелке, Лавастин подозвал его к себе, чтобы выслушать сообщение. Тот держался вежливо и спокойно. Алану не пришлось краснеть, да и с чего бы? Тетушка Бел воспитывала детей так, чтобы они умели вести себя достойно.
— Милорд граф. Лорд Алан. Миледи. — Жюльен по очереди кивнул Лавастину, Алану и Таллии. — Я приехал от герцогини Иоланды, правительницы Варингии. Она приветствует вас, граф Лавастин, и посылает приветы своей кузине леди Таллии. Через две недели она будет проезжать по здешним местам и тогда лично прибудет, дабы засвидетельствовать свое почтение и принести дары леди Таллии и лорду Алану в связи со свадьбой. Она бы желала отпраздновать Маттиасмасс со своей кузиной и помолиться вместе с ней о ниспослании мира и благоденствия.
Кузина. А вот Жюльен больше не его кузен. Алан понял это совершенно отчетливо, слушая, как Лавастин говорит, чтобы Жюльен ехал к своей госпоже завтра утром и передал, что к ее приезду все будет готово. Жюльен поклонился и отправился к концу стола, где сидели стражники и служанки, которые тотчас собрались вокруг него, расспрашиваяо последних новостях. Теперь Алан не принадлежит этому миру. И заговори он с Жюльеном, тот сразу это почувствует.
— Ну, началось, — сказал Лавастин и слегка улыбнулся. — Теперь все шакалы начнут собираться, потому что у нас — главный приз.
Приз.
Раньше он не говорил с Аланом о союзах, альянсах и кровных узах. Но теперь стало понятно: королевское происхождение Таллии обеспечит им немалые выгоды. И большие хлопоты. Таллия назвала себя пешкой, потому что ее передвигали туда, куда ей идти вовсе не хотелось, но Алан научился играть в шахматы и знал правила. Фигуры, которых называли «львами», тоже были пешками, потому что они служили кому-то и не принадлежали древним и благородным родам — как Жюльен. Но Таллия не может быть пешкой — ведь она внучка королей и королев.
И в этой игре она будет королевой.
3
Для лошадей путешествие по полуразрушенным дорогам оказалось невероятно трудным. Анна провела их по лесным тропам, таким узким, что пришлось пробираться по одному. Старая даррийская дорога, на которую они хотели выйти, почти полностью заросла мхом и травой. Случайно встреченный охотник удивился, увидев путников в такой чаще, но объяснил, что деревня Крона, до которой они хотели добраться, лежит в нескольких милях к югу. Не успели они пройти и четырех миль, как пал один из мулов.
Поскольку уже смеркалось, то на ночь они остановились прямо в лесу, и Анна велела одному из слуг присмотреть за тушей. Зарядил мелкий противный дождь, так что ночлег обещал быть не из приятных. К тому же, спрыгивая с лошади, Лиат подвернула ногу, и, хотя она старалась не показывать, ей было очень больно. Санглант, по правде говоря, радовался ее стойкости. Ему доводилось видеть солдат, которые при малейшем ранении начинали громко стенать, и таких, которые терпеливо сносили все страдания. Что и говорить, последние ему нравились куда больше.
Он развел огонь, прикрыв его от дождя. Еще раньше он успел набрать трав на берегу реки и теперь бросил их в котелок с кипящей водой, от которого сразу повалил ароматный пар. К Сангланту подошла Анна, от ее платья пахло розовым маслом.
— Ты знаешь толк в травах, принц Санглант? Я всегда считала тебя воином, а не целителем.
— Немного, — ответил он. — Никогда не упускаю случая научиться чему-то полезному. Я знаю, как лечить раны и некоторые болезни, с которыми сталкивался во время военных кампаний.
Она задала ему несколько вопросов, и Санглант, к своему изумлению, убедился, что она знает о травах гораздо меньше него. Ее знания оказались весьма поверхностными, словно она слушала того, кто ей о них рассказывал, не слишком внимательно. Травы ее не интересовали. Да и спрашивала она не о самом лечении, а о неком отвлеченном знании, смысла в котором Санглант не видел.
Позднее, когда он намазал ногу Лиат целебным настоем и она заснула, принц устроился рядом с женой так, чтобы хоть немного укрыть ее от воды — дождь уже закончился, но холодные капли по-прежнему срывались с веток деревьев. Эйкийская собака прижималась к нему с другой стороны, раны у нее почти зажили, но она была все еще очень слаба. Порой ему казалось, что она никогда не поправится, и было бы милосерднее оставить ее в лесу, чтобы она могла умереть спокойно, а не мотаться на спине мула, как привязанный мешок.
— Отец знал травы, которые помогают при ушибах и ранах, — сонно пробормотала Лиат. — Когда люди болели, то приходили к нему. Я никогда не задумывалась, сколько он всего знает.
Санглант закрыл глаза. Ему очень нравилось лежать рядом с женой. Он протянул руку и потрепал по загривкулежащую рядом собаку, та повернула голову и, посмотрев ему в глаза, тихонько заворчала. Санглант чувствовал, что эта собака связана с ним так же, как он связан с отцом. Незримые нити, пролегающие между ними, невозможно порвать, они останутся до тех пор, пока живы те, кто испытывает эти чувства.
По лесной тропе шла женщина. Ее одеяние было составлено из разных, не связанных между собой вещей: куманская рубаха, юбка из тонкой светлой кожи, перья и бусы. Следом за ней плелся мужчина, ведя в поводу лошадь. Женщина остановилась, словно принюхиваясь, а потом подняла копье и дважды потрясла им в воздухе.
Принц перевел взгляд на потрескивающий в двух шагах костер.
— Я лучше всего контролирую огонь, — произнесла Лиат. — В такую сырость это здорово помогает. Чары похожи на щит…
Внезапно Санглант остро пожалел, что оставил солдат, которые хотели отправиться с ним, в Верлиде. Он встал. — Что случилось?
— Пойду пройдусь.
Санглант вернулся к тому месту, где лежал павший мул. Животное издохло прямо у дорожной вехи — небольшого гранитного столба, заросшего мхом и лишайником. Принц провел пальцем по высеченной на столбе цифре. Неподалеку воздух светился голубоватым светом — вероятно, один из слуг Анны. Сангланту показалось, что тот никогда раньше не сталкивался со смертью и теперь не знал, что делать.
Утром Анна приказала переложить поклажу с павшего мула на ее собственного, а сама пошла пешком, хотя Санглант и предлагал ей сесть на Ресуэлто.
Камни дороги во многих местах оказались взломаны корнями деревьев, разрушены от снега и льда, так что путь по дороге был нисколько не легче, чем по лесным тропам. Лиат ехала молча, не жалуясь на боль в ноге. Наконец лес кончился, и перед ними открылась равнина, а за речкой виднелась деревня. От старого моста остались лишь полусгнившие доски, перебираться по которым на противоположный берег было рискованно. Санглант попытался найти на берегу какое-нибудь бревно, но ему это не удалось. Принц вызвался перевести через мост лошадей и мулов по одному. В тех местах, где дыры были особенно большими, ему пришлось выдирать старые доски и подкладывать их под копыта животных, в других случаях он просто клал на доски свой щит, прикрывая особенно большие провалы. В конце концов переправить удалось всех. Слуг Анны не было видно, хотя Санглант мог бы поклясться, что один из них все время взъерошивает ему волосы.
Старая дорога сделала развилку, и Анна пошла по той, что вела в поля.
— Мы не пойдем в деревню, — пояснила она, когда Санглант спросил, куда, собственно, они направляются. Принц устал и проголодался, ему хотелось спокойно устроиться возле очага и погреться. Но они снова куда-то шли. Вся земля здесь была усеяна камнями, большие и маленькие, камешки размером с кулак и громадные валуны лежали россыпью и громоздились целыми кучами. Несколько раз путешественники проходили через настоящие ворота, сложенные из грубых каменных блоков. Наконец дорога вывела путников в долину, где высились девять каменных столбов, один из которых опасно накренился. Остальные стояли довольно ровно, хотя и потемнели от времени и облепивших их лишайников. Дождь прекратился, и облака отступили на северо-запад. Над равниной дул резкий ветер, здесь от него не защищали деревья. Анна откинула капюшон и решительно направилась к столбам.
Они разбили лагерь возле короны, пытаясь укрыться от ветра за камнями. Лиат все еще морщилась, наступая на ногу, но по крайней мере теперь она могла ходить. Санглант приготовил еще целебного отвара — ему нравилось прикасаться к жене, даже если он всего лишь втирал лекарство в поврежденную ногу. Было очень тихо. Даже слишком тихо. Санглант огляделся, встал и прислушался:
— Слуги ушли.
— Они не могут войти в железный зал, — ответила Анна. — Они вернутся другим путем. А мы должны остаться тут на ночь. Только в темноте мы можем заглянуть в высший мир, он открывается лишь когда ночь сходит на землю.
— Я не понимаю, о чем вы говорите.
— Об искусстве математики, — отозвалась Лиат, которая почти не разговаривала с матерью после того случая на дороге. Она прикрыла глаза, и по задумчивому выражению ее лица Санглант понял, что Лиат вспоминает. — Искусстве, спрятанном в Городе Памяти, — сказала она и почти тут же продолжила: — «Геометрия звезд… По их движениям математики могут понять, что происходит в подлунном мире». Круги камней — врата, построенные давным-давно, еще до расцвета Даррийский империи. Отец говорил о том, что они могут служить дорогами. Но мы ими никогда не пользовались.
— У него не было ни знаний, ни силы, — сказала Анна. — И еще ему не хватало терпения. — Казалось, она хотела добавить что-то еще, но передумала.
— Они слишком опасны, — возразила Лиат. — Тебя смогут увидеть, как если бы смотрели через огонь.
— Кто сможет увидеть?
— Кто захочет. Если это врата, то любой, кто их видит, может и пройти через них. Разве не так?
— Действительно, по земле ходит много существ, и некоторые способны проходить туда, куда люди идти не решаются. Конечно, эти каменные короны — врата, но не для созданий, не похожих на нас, и не для людей, которые любыми путями стремятся овладеть искусством математики. Есть и другие, кто владеет колдовством и использует его силу в собственных целях. Врата могут вести в такие миры, о которых мы не имеем ни малейшего представления. Разве Бернард не рассказал тебе о тех, кто ищет такие врата?
— Я поняла это, когда увидела дэймона, — горько отозвалась Лиат. — Я слышала голоса, которые звали меня… — Внезапно выражение лица Лиат изменилось, она подумала не о дэймонах, а о чем-то другом, о чем не хотела говорить. Она никогда не умела скрывать свои мысли, и это тоже нравилось Сангланту.
— Потерянные, — сказала Анна. — Они ищут врата. — Она отвернулась от Лиат. — Итак, принц Санглант, ты пойдешь с нами, когда ночью откроются врата?
— Потерянные, — пробормотал он ошеломленно, понимая, что выглядит глупо. — Но они же исчезли! Исчезли давным-давно, еще до даррийцев. Даррийские императоры и императрицы уже не были настоящими эльфами. Они были полукровками.
— Как ты.
— Как я, — согласился он. — Но Аои исчезли так давно, что, возможно, рассказы о них не более чем досужие выдумки.
— А твоя мать?
Он сжал губы. Тут ему лучше промолчать.
— И куда же мы пойдем? — спросила Лиат.
Санглант понял, что она не хочет, чтобы мать узнала о ее встрече с колдуном Аои, о том, что она уже проходила через врата и вернулась обратно. Интересно, куда же она попала?
— Разумеется, в Верну, — отозвалась Анна. — Там, мы сможем рассчитывать на определенную защиту, а ты получишь ответы на свои вопросы.
Наступили сумерки, и на небе появилось множество сверкающих звезд. Анна встала и взяла под уздцы, своего мула. Санглант поспешил подхватить поводья Ресуэлто и второго мула. Следом за ними шла Лиат. Прежде чем войти в круг камней, Анна опустилась на колени и стала чертить на земле какие-то линии. Через некоторое время она поднялась и подошла сначала к Сангланту, а потом к Лиат.
— Чтобы не ослепнуть, — произнесла она, завязывая ему глаза плотной тканью. — Но я хочу знать…
— Всему свое время, Лиат. Ты же не хочешь потерять зрение, правда?
Лиат замолчала. Анна спокойно ждала. Она хотела, чтобы строптивица поняла, что они не двинутся с места, если не последуют ее, Анны, указаниям. Сангланту пришлось наклониться, чтобы Анна смогла закрепить у него на голове повязку.
Со стороны их процессия смотрелась нелепо: впереди Анна, ведущая под уздцы своего мула, потом Санглант, который одной рукой удерживал жеребца Лиат, а другой держался за хвост шедшего впереди мула. Сама же Лиат осталась в седле и держала поводья Ресуэлто и второго мула. Земля содрогнулась, эйкийская собака завыла, лошади нервно заржали, а мулы просто застыли на месте, не желая двигаться дальше. Даже через плотную повязку Санглант различил яркую вспышку света.
Внезапно мулы пошли вперед, и Санглант направился за ними прямо в проход между двумя камнями. Земля под ногами сотрясалась, мешая сориентироваться. В ночном воздухе запахло весной, в ушах у Сангланта загудело, и через несколько секунд он понял, что слышит голоса, похожие на голоса слуг Анны.
Он сорвал с глаз повязку. Над головой сияло чистое небо, а закрывающая часть небосвода тень оказалась не облаком, а огромной горой. К путешественникам приблизились три фигуры, но он не мог разглядеть их лица. Анна подошла к встречающим. Санглант увидел, как в воздухе вокруг него вьются светящиеся существа.
— Она собрала силу, о которой прочла в небесах, и открыла портал, — прошептала Лиат, тоже снимая с глаз повязку. — Отец говорил об этом, но мы никогда не пробовали сделать такое. Иногда я думала, что разговоры о вратах — всего лишь фантазия. Но это правда. Действительно, есть нити, связывающие нас со звездами. Говорят, если прислушаться, то можно услышать, как движутся сферы. И каждая из них издает определенную ноту, которая вплетается в общую мелодию.
— Тс-с-с, — сказал он. — Я их слышу.
— Музыку сфер? — Лиат застыла на месте, прислушиваясь. До ее ушей доносился лишь шелест листьев, в которых сновали маленькие ночные зверьки.
— Слуг.
Она отпустила поводья, позволив коню опустить голову к густой траве, и уже собиралась что-то сказать, но Санглант приложил палец к ее губам.
И услышал.
Постепенно их голоса стали звучать яснее. Теперь он понимал их.
— Где мы? — спросил Санглант.
Но они ответили только:
— Весна.
Светящиеся существа то приближались, то снова улетали прочь, кружили в танце, с любопытством подлетали к Лиат, словно собираясь к ней прикоснуться, но тут же испуганно отшатывались. Так слуги Анны кружили вокруг мертвого мула — того, с чем они никогда не сталкивались и что казалось им странным и непонятным.
Внезапно он счастливо рассмеялся и, крепко обняв Лиат, прошептал ей на ухо:
— Они говорят, что ты носишь ребенка.
4
Захария потыкал заостренной палкой жареное мясо и объявил:
— Можно есть.
На ночь они остановились возле реки и устроились на ночлег под деревьями. Впервые за много дней женщина разрешила Захарии разжечь костер, и они наконец-то смогли приготовить нормальную еду. С тех пор как они заходили в сожженную деревню, о куманах не было ни слуху ни духу. Когда-то давно, когда Захария служил в церкви, он всегда знал, какой сейчас день и в честь какого святого следовало возносить молитвы. Теперь он видел только, что солнце всходит и садится, вот и все. Сегодня был такой же летний день, как и вчера, а самое главное, что он до сих пор жив. Женщина наклонилась и первой взяла изрядный кусок мяса.
— Ты все время оглядываешься и озираешься по сторонам, — заметила она. — Ты что, принц своего племени, чтобы куманы так долго преследовали тебя? По-моему, на принца ты мало похож.
— Я сын и внук свободных людей, — сказал он гордо, — но не лорд, конечно.
— Тогда почему куманы охотятся за тобой?
— У куманов я был рабом и оскорбил их вождя, Булкезу. Я смеялся над ним, и свидетелем этого были его жены, дочери и вождь соседнего племени. Любому бы не поздоровилось, вздумай он посмеяться над вождем, а уж меня, своего раба, он и вовсе не может отпустить, не наказав за обиду.
Она облизнула пальцы.
— Разве ты не мужчина? — Захария не ответил. — Ах да, ты утратил мужество, или как это правильно назвать?
Интересно, лицо у него покраснело от жара костра или от стыда?
Когда она поняла, что он не собирается отвечать, она просто пожала плечами и принялась складывать оставшиеся припасы: три зачерствевших хлеба, сушеное мясо, бобы и горох, кусок соли и высушенную репу.
— Ты никогда не говорила, как тебя зовут, — сказал он сердито. — Мое имя ты знаешь. Я назвал его, когда мы встретились. Но ты никогда не называла мне своего.
Она слегка улыбнулась.
— Зачем?
— Затем, что я служу тебе!
— Ты решил служить мне, потому что я спасла твою жизнь, когда тот, кого ты называешь Булкезу, хотел тебя убить. — Она откупорила одну из кожаных фляг, которые они нашли в сожженной деревне, и отхлебнула сидра. Вытерев губы, она протянула флягу Захарии. От единственного глотка у него закружилась голова.
— Да, мне больше нечего тебе предложить. — Он посмотрел на ее изодранную юбку, вздрогнул и продолжил: — Кроме моего знания о людях Вендара и их обычаях. Вероятно, для тебя это не важно, потому что ты, по-видимому, уже бывала в тех краях. Но может, ты просто будешь добра и назовешь мне свое имя, ведь мы довольно долго путешествуем вместе…
— Добра? Что значит — добра?
— Это обычай моего народа — называть друг другу свои имена, — сказал он в конце концов.
Захария злился — ведьма получила от него больше, чем он от нее. Но они никогда не станут равными, ни в чем.
Женщина убрала припасы в сумку, оставив лишь один хлеб, потом разломила его и, отдав половину Захарии, стала жевать свой кусок. Он молча достал из котла еще один кусок мяса, и дальше их трапеза продолжалась в напряженном молчании.
Внезапно она снова заговорила:
— Среди моего народа меня называют Та-Которая-Нетерпелива. Вендийские люди называли меня Та-Которая-Непохожа-На-Нас.
— Как же мне называть тебя?
Она вытерла пальцы о свою кожаную юбку. Кто, интересно, жил раньше в этой коже и как он с ней расстался? Глаза женщины сверкали как изумруды.
— Называй меня Та-Желание-Которой-Закон.
— У тебя нет настоящего имени? — озадаченно спросил он.
— Имя — это лишь то, как меня называют другие люди. А поскольку для каждого из них я значу что-то свое, то и имен у меня много.
— А как ты сама себя называешь?
Она усмехнулась:
— Тебя я буду называть Умнее-Чем-Кажется. Мне не нужно себя называть, ведь я и так тут. Но если хочешь, можешь называть меня Уапеани-казанканси-а-лари, или, если для тебя это слишком длинно, просто — Канси-а-лари.
Захария всегда гордился тем, что легко запоминает слова на чужом языке.
— Уапеани-казанканси-а-лари. — Сначала он запнулся, но потом повторил еще раз и еще, а женщина поправляла, чтобы он произносил ее имя правильно. Четвертая попытка оказалась удачной, и женщина весело рассмеялась:
— Хорошо, Умнее-Чем-Кажется, разведи огонь, а то он погас.
Под деревьями валялось много веток, и Захария набрал достаточно хвороста, чтобы костер горел всю ночь. Он подложил веток в огонь и уселся, глядя на языки пламени. Внезапно они взвились вверх и образовали арку. Женщина смотрела сквозь нее.
Огонь.
Больше ничего. Теперь в пламени не было видно мужчины, за которым они наблюдали раньше.
Канси-а-лари пробормотала что-то, подозрительно похожее на проклятие. Она сложила ладони домиком и посмотрела на огонь через образовавшийся треугольник. Захария видел только огонь. Она произнесла что-то еще, и в огне замелькали смутные фигуры. Во главе роскошной процессии ехал лорд на великолепном коне. В его волосах и бороде сверкала седина, а перед ним несли три знамени с изображениями орла, льва и дракона.
— Король! — выдохнул Захария. Раньше он никогда не видел короля, но сразу узнал штандарты.
Женщина лишь нахмурилась, словно ожидая увидеть кого-то другого.
— Саун-глаунт, — произнесла она, словно приказывая, но образ короля растаял, и пламя стало просто пламенем. Женщина сказала еще что-то, и в огне снова появились тени, которые превратились в отчетливые образы.
На сухих листьях лежит мертвая собака. Сквозь черную полуистлевшую шерсть просвечивают белые ребра. В брюхе виднеется дыра — словно кто-то прогрызал себе вход или выход.
В запертой комнате сидит мужчина, одетый в монашеские одежды. У него чисто выбритый подбородок, как у человека, обещанного церкви, и золотистые волосы, которые сияют так, словно волшебница сплела эти кудри из настоящего золота. Его рука дрожит, когда он дотрагивается до пергамента, лежащего перед ним. Видение настолько отчетливо, что Захария видит написанное: «Матери Ротгард из монастыря святой Валерии от Росвиты Корвейской. Это послание доставит мое доверенное лицо — сестра Амабилия Леонская. Прошу вас, матушка, приезжайте вместе с сестрой Амабилией в Отун. Нужно, чтобы вы свидетельствовали…» Мужчина улыбается. Он сворачивает пергамент и вытаскивает из-под него бронзовый Круг Единства, на котором видна засохшая кровь. Мужчина поднимает его за цепочку и начинает крутить. Видение расплывается и превращается в нечто совершенно иное…
Странный бронзовокожий человек подтягивает колени к груди, сворачиваясь в клубок. Он сложен как мужчина, хотя Захария еще в жизни не видел таких людей. У него отливающие металлом волосы, кожа словно покрыта чешуей, а из одежды на нем лишь узкая набедренная повязка, чудом удерживающаяся на тощих боках. В руке у него посох. На его деревянной поверхности он делает какие-то зарубки острым куском обсидиана, а потом, опустив перо в горшочек с краской, закрашивает эти отметки красным, сплетая их в одному ему ведомый узор. Человек раскачивается, запрокидывает голову и воет — то ли от радости, то ли от боли. В видении вдруг появляются каменные фигуры и круг, нарисованный на гладком песке…
… они летят над зелеными полями, высоко, как грифоны. Трава — высотой в рост человека, но как только они снижаются, из травы появляется мужчина, лицо которого раскрашено зеленой и белой красками. Вверх летят стрелы. Одна из них вонзается прямо в сердце…
— Хэй! — воскликнула Канси-а-лари и отпрыгнула назад. Она несколько раз хлопнула в ладоши, словно звук мог защитить их.
Огонь догорел и угас. Замолкли ночные птицы. Звезды отражаются в водах реки.Женщина встает. Даже в темноте Захария видит, какое мрачное у нее лицо.
— Он исчез, — произносит она. Потом достает нож и, словно решившись на что-то, сообщает: — Завтра мы отправимся в чурендо.
— А что такое чурендо?
— Дворец спиралей. — Она поворачивается и уходит в темноту.
Вокруг оглушительная тишина. Из всех звуков до Захарии доносится лишь плеск воды. Он потянулся за веткой, чтобы оживить огонь, но под рукой ничего не оказалось, тогда он наклонился к углям, думая, что сумеет раздуть их и потом уже найдет что-нибудь подходящее для растопки, но, к его удивлению, перед ним осталась лишь остывшая зола.
Казалось, что костер догорел уже несколько дней назад.
5
Никогда еще Ивар не видел столько епископов и пресвитеров одновременно. Король Генрих назначил суд на Маттиасмасс, но пришлось ждать еще два дня, пока разобрались, кому по рангу положено идти первым и кто где будет сидеть. Только после этого можно было начинать совет.
Теперь они вошли в зал, где должно было состояться слушание дела. Председательствовала епископ Констанция Отунская — младшая сестра короля. За ней следовала госпожа иерарх, чья гордость была известна повсеместно — она считала ниже своего достоинства разговаривать с людьми, если те как минимум не графы. За ней следовали еще несколько епископов и иерархов, Ивар не знал, из каких городов они приехали. Позади всех шли епископ Хатто — самый старший из иерархов, и самый молодой — епископ Одила Мейнинская, которая приняла сан совсем недавно.
Епископы и иерархи заняли свои места. Они уселись на золоченые стулья, полукругом стоявшие перед королевским троном, и тотчас затрубили трубы, объявляя о прибытии короля. Все опустились на колени, кроме иерархов — власть церкви была выше власти мирских владык. Вошел король Генрих, на голове у него сияла корона, а плечи покрывала великолепная мантия.
Ивара раздражали вся эта пышность и великолепие. Единственный человек, которого он любил, ушел прочь, даже не оглянувшись. И прямо в объятия другого мужчины! Даже Ханна его покинула. Леди Таллию тоже увезли. И как люди могут любоваться этой красотой, если они не знают правды? Ивар не стал додумывать эту мысль, потому что в ту самую минуту король подозвал к себе «орлицу» и дал ей свиток, на котором перечислялись обвинения, выдвигаемые против Хью — аббата Фирсбарга — и бывшей «орлицы» Лиатано. Обычно правитель оставлял подобные дела церкви, но на сей раз все знали, что у короля Генриха есть личные причины ненавидеть женщину, которая отняла у него любимое дитя.
Епископ Констанция встала, подняла руку, призывая к тишине, и все тотчас смолкли. Ивар подумал, что лишь несколько человек из свиты короля действительно желают прояснить обстоятельства и узнать правду. Остальные же пришли на суд только ради зрелища.
Под сводами собора разнесся звучный альт епископа:
— Через триста двадцать семь лет после того, как блаженный Дайсан донес до нас Святое Слово, перед епископами и иерархами на Келлайском совете было рассмотрено дело о колдовстве. По мудрому решению, принятому советом, было признано, что Владычица и Господь не отвергают того, что полезно, и разрешенной магией можно пользоваться под наблюдением церкви. Но совет также провозгласил, что человеку запрещено пытаться заглянуть в будущее, и такие попытки будут осуждены церковью со всей строгостью.
— Правда, что завтра вы уезжаете в Гент, мой принц? — Донесся до ушей Ивара шепот. Он оглянулся и увидел Болдуина и принца Эккехарда, которые разговаривали, совершенно не обращая внимания на совет.
— Правда. Я вместе с двенадцатью молодыми послушниками, которые вместе со мной поступят в монастырь, отправлюсь туда. За нами приставлен приглядывать старый лорд Атто, словно мы маленькие дети и не можем сами о себе позаботиться! Увы, мы должны ехать совсем скоро, хотя я предпочитаю твое общество всякому другому.
— Это такая честь для меня, мой лорд. — Болдуин ласково улыбнулся, как всегда, когда хотел чего-то добиться. — При дворе сразу станет скучно. Что мы будем делать без вашего пения? Ни у одного из придворных поэтов нет такого голоса и слуха, как у вашего высочества. — Болдуин легко коснулся щеки принца и, придвинувшись еще ближе, прошептал что-то ему на ухо, от чего тот вздрогнул и покраснел. Потом Болдуин взял Эккехарда за руку и потянул к выходу. По дороге он кивнул Ивару, но тот сердито повернулся к ним спиной и попытался пробраться через толпу поближе к епископам. Неужели Болдуин тоже покинул его? И в тот самый момент, когда судьба Лиат висит на волоске!
— Всем нам Господь Бог дает свободу воли, — говорила епископ Констанция. — Мы не просто инструмент, приводимый в действие волей Господа, но равны ангелам, хотя плоть наша слаба, а желания терзают нас денно и нощно. Некоторые церковники не смогли устоять перед искушениями врага рода человеческого и стали изучать темное искусство. На Нарвонском совете почти сто лет назад были осуждены такие искусства, как математика, всякого рода предсказания, гадания, составление зелий и наведение чар. Но не ошибусь, если скажу, что по сей день враг рода человеческого совращает слабых духом. И по сей день мы, служители церкви, стараемся искоренить эти ереси. Пусть же обвиняемые выступят вперед, и мы вынесем решение по их делу.
Ивар тихонько присвистнул при виде Хью. Сердце у него стучало как молот в кузне. Владычица! Каким кротким казался Хью в скромной одежде послушника! Впрочем, простота его одежды не делала его менее элегантным. Ивар знал, что некоторые послушники выбривают головы, прежде чем стать монахами, Хью не тронул ни единого волоска из своей шевелюры, лишь причесал золотистые кудри. Он опустился перед епископами на колени и склонил голову — не очень низко, к слову сказать. Сыну маркграфини ни к чему унижаться.
Клирик громко зачитал пергамент:
— Это свидетельства против отца Хью из Фирсбаргского аббатства в Австре. — Голос его звучал как раскаты грома. — Его обвиняют в колдовстве. В том, что он хранил нечистые тексты. В том, что он пытался убить колдовством принцессу Теофану…
По толпе пронесся ропот, и снова все стихло. С того дня, как принц Санглант напал на Хью и избил его, при дворе не видели ничего более захватывающего. Ивар проталкивался поближе.
— … и в том, что он наложил на ее тело несколько повязок, которые и вызвали лихорадку, чуть было не сгубившую ее.
Затем он громко зачитал три документа: свидетельство принцессы Теофану, продиктованное сестре Росвите, свидетельство сестры Росвиты и письмо, написанное матерью Ротгард, настоятельницей монастыря святой Валерии, и адресованное сестре Росвите. В конце он описал приложенный рисунок броши в виде пантеры и два других дара, приподнесенных отцом Хью принцессе Теофану.
— Что ты ответишь на эти обвинения? — спросила Констанция, когда клирик закончил.
Хью говорил тихо, однако теперь Ивар подобрался достаточно близко и слышал каждое слово.
— Я виновен в тяжком грехе. Я соблазнился запретным и теперь стою перед вами, ожидая справедливого приговора. Когда я был молод, я узнал несколько заклинаний. — Он тряхнул головой, словно отгоняя воспоминания, и продолжил: — Но я понес заслуженное наказание и был отправлен на север проповедовать среди тех народов, которые еще поклоняются прежним богам. Там-то, увы, я и был соблазнен. — Он глубоко вздохнул и замолчал на минуту, будто не в силахбыл продолжать. Брат Хатто наклонился вперед, ожидая продолжения с таким же нетерпением, с каким ребенок ждет сказку. Епископ Одила нервно перебирала четки, а у епископа Витбурга был такой вид, словно перед ней вместо блюда с жареными перепелами внезапно оказалось гнездо с гадюками. В зале воцарилась абсолютная тишина. Все ждали, когда Хью продолжит.
— Господи, прости мне грехи мои тяжкие. Я до сих пор каждую ночь вижу ее во сне и мечтаю овладеть ею. — По щекам у него катились слезы, и он умоляюще посмотрел на иерархов. — Братья и сестры, умоляю вас, освободите меня от ее чар!
Как можно быть одновременно таким красивым и порочным? Ивар с радостью бы бросился вперед и покончил с этим негодяем, будь у него меч.
Иерархи начали задавать Хью вопросы, а он отвечал на них. Впервые он встретил Лиатано в Хартс-Рест. Ее отца все считали монахом, который нарушил обеты и ушел из церкви ради женщины. Мать ее, как говорят, умерла, и он, Хью, ее не знает. Никто не сомневался, что отец Лиатано, Бернард, был колдуном и математиком. Сразу вперед выступили несколько свидетелей — «львы», «орлы» и слуги, которые подтвердили, что Лиат часто смотрела в небо и называла звезды, которые там находятся. Даже Хатуи выступила и сказала, что Лиат носила с собой книгу, которую пыталась прятать.
— Сестра Росвита говорит, что вы украли книгу у женщины по имени Лиат, — сказала Констанция. — Где эта книга сейчас?
Хью распахнул глаза, всем видом изображая невинность:
— Сестра Росвита! Я тревожусь за ее душу, ваша милость. По ее собственному свидетельству видно, что она тоже околдована Лиатано, но бедная сестра этого не осознает.
— Что вы имеете в виду? — потребовала ответа епископ Одила. Она заговорила в первый раз. — В чем вы обвиняете сестру Росвиту? Никто еще не мог упрекнуть ее ни в чем за всю ее долгую службу церкви!
— Разве это не доказывает мою правоту? Она знает об этой книге, потому что украла ее из моего сундука! Или вы считаете, что она украла ее потому, что душа ее тянется к злу? Нет, конечно! Она вернула ее той колдунье, которая наложила на нее чары, чтобы заставить сделать это!
Епископы перешептывались.
— Значит, Лиатано наложила чары и на принцессу Теофану? — скептически спросила Констанция. — Должно быть, у нее и минуты свободной не было — делать столько дел одновременно. Иначе непонятно, с чего бы вдруг принцессе вздумалось обвинить в своей болезни вас.
Он склонил голову, отказываясь отвечать. Зато вперед выступила его мать и пояснила, что принцесса Теофану ревновала к своей сестре. Теофану воспылала к Хью такой страстью, что невозможно было образумить ее. Что же касается вышеупомянутой Лиатано, то она никогда не скрывала неприязни к своей царственной хозяйке, видимо полагая себя ровней принцессам. Она скрывала свое прошлое и была совершенно не похожа на местных уроженцев; она умела писать и читать, к тому же обладала странными знаниями. Сестра Росвита общалась с ней и беспокоилась о ее благополучии. Принц Санглант был буквально одержим ею. Большинство мужчин, с которыми она сталкивалась, восхищались ею, как будто она наложила на себя чары.
— А что вы скажете о происшествии в лесу? — спросила высокомерная госпожа иерарх. — Нет сомнений в том, что стрелы летели именно в принцессу Теофану.
Вперед выступили те, кто видел произошедшее тогда своими глазами. Все сходились на том, что «орлица» выкрикнула предупреждение, когда никто еще толком ничего не заметил, и первой подбежала к поверженной принцессе — и это очень странно. Трудно сказать, свидетельствует это о ее невиновности или, напротив, подтверждает ее участие в заговоре.
— Какие причины были у «орлицы» желать смерти принцессе Теофану? — спросила Констанция.
— А какие причины были у нее, чтобы сжечь дворец в Аугенсбурге? — отозвался Хью.
— Что? — вырвалось у короля.
— История настолько ужасна, что я не осмеливаюсь рассказать. Но придется. — Хью посмотрел на мать, которая стояла рядом с Гельмутом Вилламом и другими приближенными короля. Та кивнула. — Признаю, что в то время я уступил зову плоти. Я не святой, и не всякий раз мне удается победить вожделение. Моя душа несовершенна, и случается, что плоть уступает влечению, хотя душа и не желает того. Когда принцесса Сапиентия во время своего Странствия остановилась в Фирсбарге на ночлег, я был там. Эта ночь превратилась в неделю, а потом и в месяц. Будет неправдой, если я скажу, что не желал этого всей душой… — Хью выбирал слова, помня о том, что отец принцессы сидит рядом. — Принцесса Сапиентия так очаровательна и порывиста… Возможно, я возгордился тем, что она выбрала меня, хотя мне и не следовало уступать зову плоти. Но сделанного не воротишь, и я присоединился к королевской свите. Тогда я думал, что освободился от чар, наложенных на меня в Хартс-Рест, но я ошибался. В свите оказалась она . Ее гнев оказался подобен острому копью, потому что, если она наложила на тебя чары, ты не должен любить никого другого. Но когда она поняла, что мое уважение и верность принцессе непоколебимы, то прибегла к страшным мерам.
— Продолжай. — Король поднялся с трона.
— Она хотела избавиться от принцессы Сапиентии и от ребенка, который стал свидетельством моей страсти к принцессе. В Аугенсбурге она колдовством погрузила всех обитателей дворца в сон, и как я ни боролся с наваждением, как ни пытался воспрепятствовать ей, я был лишь рабом страсти. Я не мог ничего сделать. И она устроила пожар. Это было ужасно! Ужасно! — Хью замолчал, и по залу прокатился испуганный шепот. Убедившись, что достиг необходимого эффекта, он продолжил: — К счастью, мы спасли принцессу и вывели большую часть людей из дворца, хотя я, конечно же, горько сожалею о тех, кого спасти не удалось. Наверное, я никогда не перестану думать о том, что бы случилось, если бы в Аугенсбурге находился весь королевский двор? Что если бы в тот час сам король оказался во дворце? Что тогда?
По толпе пронесся шелест — люди были потрясены представившейся им картиной. Генрих вышел на середину зала и остановился там, в упор глядя на Хью. Король был в ярости.
— Почему ты не рассказал обо всем раньше, еще в Аугенсбурге? Почему молчал?
Хью закрыл лицо руками.
— Я не мог! — воскликнул он. — Я не мог! Вы даже не представляете, какую власть надо мной имела эта женщина!
Генрих скривил губы. Он приложил перевязанную руку к груди и уставился на золотистую макушку Хью, однако было понятно, что его мысли витают далеко отсюда. Потом он перевел взгляд на Констанцию, словно ожидая, что она тотчас вынесет приговор.
Констанция покачала головой — ей явно не понравилось услышанное.
— Но почему принцесса Теофану и особенно сестра Росвита обвиняют именно вас, а не «орлицу» Лиатано? Сестра Росвита и умна, и проницательна. Почему она свидетельствует против вас? Как, впрочем, и сестра Анна из монастыря святой Валерии, которая исчезла бесследно.
— Сестра Анна исчезла, когда ко двору прибыла Лиат. — В голосе Хью проскользнула злость. — Кто знает, может, «орлица» решила, что монахиня представляет собой угрозу, и избавилась от нее? Я опасаюсь самого худшего.
— У сестры Анны была брошь с изображением пантеры, которая исчезла вместе с ней, — возразила Констанция. — Воистину, отец Хью, исчезновение этой улики выгодно только вам, ибо ее существование подтверждает обвинения, выдвинутые против вас.
— Это верно, — согласился он. — Я никогда не осмеливался оспаривать вашу мудрость, ваша милость. Но подобные символы принадлежат не только мне. Как известно, пантера — знак болотистой Австры. — Хью повернулся к Генриху и продолжил: — Что же касается сестры Росвиты, не знаю, какие отношения связывали ее с колдуньей и как та могла повлиять на сестру монахиню. Но я оказался беззащитен перед ней, да простит меня Господь Бог.
Беззащитен! У Ивара сжалось сердце. Он вдруг понял, почему так спокойна маркграфиня Джудит. Он понял все так ясно, словно владел запретным искусством прозрения будущего: он понял, что уже произошло и что произойдет на совете дальше. Сестра Росвита была советником короля, и ее мнение все приняли бы во внимание. Почему же ее отослали в Аосту вместе с Теофану?
Теперь все встало на свои места. Хью снова победит.
— Он лжет! — Ивар выступил вперед, и теперь все видели его. — Я был в Хартс-Рест! На самом деле он издевался над Лиат. Он загнал ее в ловушку, украл ее книги, так что она не смогла уплатить долги отца, и все только потому, что хотел обладать ею. Он хотел ее , а не наоборот. Все в Хартс-Рест знали, что он положил на нее глаз, как только впервые увидел.
Хью только пожал плечами.
— Да, книги. Я отобрал их в тщетной попытке спасти ее заблудшую душу. — Он повернулся к епископам. — Разве не является обязанностью служителей божиих отбирать книги о запретных искусствах и отсылать их иерархам? Но Лиат была так молода, откуда же мне было знать, что враг рода человеческого уже так глубоко овладел ее душой? — Лицо Хью изобразило такое искреннее страдание, что даже Ивару стало его жаль. — Вот так, — пробормотал Хью, — наверное, она овладела и принцем Санглантом.
Ивар видел, как при этих словах помрачнел король.
— Иначе почему он отказался от всего, что я ему предложил, и уехал с ней? — тихо проговорил Генрих.
— Но это неправда! — воскликнул Ивар.
— Он тоже влюбился в нее, бедный мальчик, — сочувственно сказал Хью. — Он тоже попал под ее чары.
Но разве Лиат когда-нибудь любила его? Ведь тогда, в Кведлинхейме, она сказала, что единственный человек, которого она любила, умер, и больше она никого не полюбит. А потом, как ни в чем ни бывало, уехала с принцем.
Но как бы он ни ненавидел Лиат за то, что она покинула его, Хью он ненавидел куда больше.
— Я называл ее сестрой, — хрипло произнес Ивар. — И я бы женился на ней, если бы мог, но совсем не потому, что она наложила на меня чары.
— Как тебя зовут, сын мой? — спросила Констанция. Ивар вздрогнул. Джудит смотрела на него не мигая, как змея, готовая к броску. Откуда-то появился Болдуин и теперь делал ему знаки, смысла которых Ивар не понимал — от страха он вообще перестал соображать.
— Я… я — Ивар, сын графа Харла и леди Харлинды из Хартс-Рест.
— Послушник, отравленный ересью, которого я отвожу в монастырь святого Валарика, — громко добавила маркграфиня Джудит.
Констанция подняла руку, приказывая ей замолчать. Епископ проницательно посмотрела на него.
— Тебя не было среди заявленных свидетелей. Что ты знаешь о том, что происходило в Хартс-Рест?
— Я помню, как Лиат и ее отец пришли в Хартс-Рест. Мы с моей молочной сестрой Ханной дружили с Лиат. Сейчас Ханна — «орлица» на службе у принцессы Сапиентии, которая уехала на восток и тоже не может свидетельствовать в пользу Лиат.
— Правда ли, что сказал отец Хью, будто отец девушки был колдуном? Что люди приходили к нему за амулетами и просили колдовать для них?
— Он никому не причинял вреда! Никто о нем слова дурного не скажет!
Ивар проклял свой длинный язык, когда увидел, как епископы и иерархи переглядываются, словно говоря: «Ну вот и доказательства».
Даже добрейший брат Хатто вздохнул и опустился на стул с видом человека, принявшего решение и теперь желающего только одного — чтобы его оставили в покое.
— Ее отец был колдуном, отвернувшимся от церкви, — произнесла Констанция. Потом нахмурилась. — Хотя, возможно, он и не хотел никому причинить вред.
— Бернард был хорошим человеком, даже если и сбился с пути истинного, — заметил Хью. — Он слишком любил свою дочь, поэтому и стал учить ее. Но бремя подобных знаний оказалось слишком тяжелым для такой молодой девушки. Возможно, первый шаг по этой стезе она сделала, руководствуясь самыми благими намерениями. — Хью закрыл лицо руками и сделал вид, что плачет, искренне скорбя об участи Лиат.
Король вернулся к трону и сел.
— Сестры и братья, — обратилась к совету Констанция, — есть ли у вас какие-нибудь вопросы или пора приступить к обсуждению?
Вопросов не было.
— Мы будем молиться, — сказала Констанция. — Оставьте нас. Выйдите все из зала. Мы объявим о решении, когда Господь продиктует его нам.
К Ивару тотчас подскочили два солдата Джудит, схватили его под руки и уволокли из зала в комнаты маркграфини.
Джудит стремительно подошла к нему и ударила. От неожиданности Ивар не удержался на ногах и отлетел сторону, и тотчас по знаку маркграфини ее солдаты принялись избивать его. Его били ногами в живот, по голове, наступали на руки, и вскоре он мог только кричать от боли и молить о пощаде.
Через некоторое время Джудит приказала остановить избиение.
— Как ты осмелился выступить на совете? Ты ел хлеб за моим столом и путешествовал с моей свитой — как ты посмел говорить что-то против меня и моего сына? — Она в ярости пнула лежащего юношу.
— Матушка. — Хью опустился рядом с Иваром. — Бедняга ничего не мог поделать против чар. Я вижу колдовство вокруг него.
— Я больше не желаю о тебе слышать! Иди и молись униженно и смиренно, это единственное, на что ты годен!
Ивар не двинулся с места.
— Ему крепко досталось. Этого урока он не забудет.
— Замолчи! Я до смерти устала от твоего занудства, Хью. Я не сомневаюсь, что девчонка опутала тебя колдовскими чарами, однако вряд ли я забуду происшествие в Цайтенбурге. Но ты — мой сын, и я буду защищать тебя, пока ты покорен моей воле. Я сильно сомневаюсь, что Господь будет иметь отношение к суду, зато совершенно точно знаю, что король ненавидит девчонку за то, что она увела у него Сангланта, к тому же Генриху нужна моя поддержка. А совет знает, откуда ветер дует, и решит то, что король сочтет нужным.
— Значит, они осудят Лиат, только чтобы угодить королю? — прошептал Ивар.
— Отнесите его на конюшню, — с отвращением приказала Джудит.
Ивара уволокли прочь, сам он идти не мог. Его тащили, не заботясь о том, что его голова то и дело ударяется об углы и стены. Солдаты швырнули юношу на солому и заперли массивную дверь в конюшню. Там он и лежал до самого вечера.
Ивар очнулся оттого, что ему страшно хотелось пить. Все лицо опухло, глаза почти ничего не видели, возможно потому, что уже стемнело. Душевные терзания были сильнее страданий тела. Ну почему Лиат оставила его?
Он не должен думать о ней. Надо помнить о молитвах леди Таллии, ведь она — единственная, что у него осталось. Другие не видят правды, потому что слепы. Такова судьба, уготованная прозревшим, — умирать за правду. Только страдания могут привести к спасению.
Ивару показалось, что в конюшне появился свет. Он услышал голоса, смех, шарканье ног в другом конце коридора. Ивар с трудом встал на колени. Дверь распахнулась.
Может, это ангел спустился с небес, чтобы забрать его в Покои Света?
— Ивар!
Это был всего лишь Болдуин. Он нагнулся, чтобы обнять Ивара, но тот застонал от боли.
— Боже Всемогущий! — ахнул Болдуин. Он обтер Ивару лицо и руки влажной тряпкой. — Пойдем, пойдем. У нассовсем мало времени. Мы купили проститутку, но навряд ли часовой задержится с ней надолго.
Болдуин обхватил Ивара за талию и попытался поднять. Каждое движение причиняло невыносимую боль — правая рука оказалась сломана, а нога вывихнута.
— Ну пойдем же, — нетерпеливо сказал Болдуин.
— Куда мы идем? — Ивар с трудом произнес эти несколько слов.
— Тише, — Болдуин пригладил ему волосы. — Ты даже не представляешь, как я тебя люблю.
Холодный ветер заставил Ивара вздрогнуть. Через некоторое время — оно показалось вечностью — они добрались до небольшой аллеи. По дороге Ивар то проваливался в беспамятство, то снова приходил в себя и слышал, как тихонько ругается Болдуин — ему было тяжело тащить почти бесчувственное, обмягшее тело. Очнувшись в очередной раз, Ивар понял, что они уже не одни.
— Ваше высочество, — позвал Болдуин.
— А, ты привел его. Хорошо.
Ивар задохнулся от удивления, закашлялся и упал на колени. Кашель отдавался в ребрах такой сумасшедшей болью, что он едва не потерял сознания. Голос оказался знакомым.
— Принц Эккехард! — прохрипел Ивар.
— Мило и Удо спрячут вас с Болдуином и тайно вывезут из Отуна сегодня ночью, — коротко сказал принц. — Вы спрячетесь возле дороги, а когда завтра мы будем проезжать мимо, вы присоединитесь к нам.
— Болдуин? — вопросительно произнес Ивар.
— Скоро она примется за меня, — отозвался Болдуин. — Изобьет меня до полусмерти и вышвырнет вон. Я ненавижу ее!
— И любишь меня, — ревниво напомнил Эккехард.
— Конечно, мой принц. Я буду любить вас и служить вам как должно.
Эккехард радостно рассмеялся. Ему не исполнилось еще и пятнадцати, и вся свита его состояла из мальчишек не старше его самого. Но это был путь к свободе.
Ивар не возражал, когда его, словно младенца, запеленали в одеяло, — он слишком устал, чтобы сопротивляться. К тому же больше всего сейчас ему хотелось оказаться как можно дальше от Джудит, Хью, короля и всего двора, подальше от всего того, что напоминало ему о Лиат. Наверное, сердце у него всегда будет обливаться кровью при мысли о ней. Этой жертвы требует его путь, как требовал жертвы от блаженного Дайсана, который, истекая кровью, лежал у ног даррийской императрицы. Из крови, упавшей на землю, вырастают розы.
— Тихо, — прошипел Болдуин. — Как только мы выберемся за ворота, считай, что мы спасены.
Сквозь щели между досок, из которых была сколочена повозка, Ивар видел улицу, неясные отблески факелов. Потом мимо проплыли ворота и часовые. И вскоре он вдохнул запах полей — земли и зерна. Ивар дрожал от холода, но Болдуин обнял его, согревая теплом своего тела.
— Лиат, — пробормотал Ивар.
— Теперь она вне закона. Ее признали колдуньей. Это очень плохо, верно. Но я подумал, что ты захочешь узнать об этом.
Да, это плохо.
— Но Хью…
— Его отослали на юг, он проведет три года в каком-то монастыре под присмотром иерархов. И я этому рад. Надеюсь, он целыми днями будет стоять на коленях, пока они У него не покроются волдырями и ссадинами.
Колесо наехало на камень, Ивар ударился сломанной рукой о борт повозки и застонал от боли.
— Тише, — утихомиривал его Болдуин. — Теперь наша жизнь станет намного лучше, вот увидишь.
6
Когда охотники выскочили из леса на открытую поляну, перед ними оказался не кабан и не стая перепелов, а кучка оборванцев. Грязные потрепанные мужчины, бледные женщины, тощие ребятишки. Все они были босы, хотя земляуже была схвачена ранними заморозками и весело звенела под копытами коней.
— Кто это? — спросил Лавастин у егерей. Они жили здесь и знали эти места как свои пять пальцев.
Но егеря не имели ни малейшего представления, откуда взялись эти люди. Всего десять дней назад в лесу не было никаких чужаков — лесничий самолично объезжал лес, собираясь устроить здесь охоту для графа и его гостей.
— Да они распугали всю дичь в округе! Проклятье! — Лорд Амальфред сплюнул от досады и отъехал в сторону. Молодой салиец прибыл со свитой герцогини Иоланды, и, по мнению Алана, лучше бы он этого не делал.
Лавастин, нахмурившись, обвел взглядом поляну. Под деревьями виднелись жалкие хижины, если их можно было так назвать. Построенные на скорую руку, с дырами в стенах и крышах, убогие убежища не могли защитить хозяев даже от дождя, что уж говорить о морозе. Над общим костром висел котелок с похлебкой — по запаху угадывались желуди, какие-то травы и кроличье мясо.
Под деревьями виднелись пять могильных холмиков, причем два из них были совсем маленькие. Возле шестой, еще открытой могилы стоял грубый деревянный гроб.
Наконец вперед выступила одна из женщин. На руках она держала сверток, и Алан никак не мог решить, что это — просто какой-то комок тряпья или ребенок, слишком уж неподвижно он лежал. Переведя взгляд на женщину, он снова поразился ее бледности и худобе. Руки и ноги у нее больше походили на кости, обтянутые кожей, а в глазах затаился животный ужас.
— Что вы сделаете с нами, милорд? — Ее голос больше походил на хриплое карканье. Она закашлялась, и это разбудило ребенка у нее на руках — сверток действительно оказался ребенком. — Малыш запищал, пошевелился и снова затих, видимо, у него не был сил плакать.
— Вам придется уйти, — сказал Лавастин. — Уборка урожая уже закончилась, и нам негде поселить вас. Вам лучше отправиться на юг и попытать удачи там.
— Мы пришли с юга, милорд. Там нет ни урожая, ни работы. Мы будем служить вам, если только вы найдете для нас работу и будете нас кормить.
— У нас не осталось мест, — повторил Лавастин. — Мы не можем прокормить всех нуждающихся. — Он махнул слуге, который тотчас поспешил к господину. — Дай этим людям хлеба, а потом они должны уйти с моих земель.
Несколько человек упали на колени, благодаря его за милосердие, каким бы крохотным оно ни было. Дети молча стояли и смотрели на всадников.
— Прошу вас, милорд, можно нам остаться хотя бы для того, чтобы похоронить моего ребенка? — Женщину сотряс новый приступ кашля, младенец на этот раз лишь тихонько мяукнул, но не пошевелился.
Алан слез с лошади и подошел к ней. Женщина испуганно отшатнулась, но остановилась, боясь, что неповиновение может ей дорого обойтись. При взгляде на нее всякому становилось понятно, что она очень больна.
— Дай я посмотрю, — мягко произнес Алан и откинул край одеяльца, прикрывающего личико малыша.
Он оказался таким истощенным, что трудно было определить возраст. Глаза глубоко запали, а изо рта тянулась струйка слюны. Из протертого до дыр одеяла торчали пальчики, больше похожие на прутья. Алан стащил с руки перчатку и дотронулся до лба ребенка — у малыша был жар.
— Бедняжка, — пробормотал он. — Я буду молиться, чтобы вы нашли приют и еду. Господь с вами.
Женщина беспомощно расплакалась.
— Алан, — позвал Лавастин. В голосе его звучало предупреждение.
Алан начал отступать, но это оказалось не так-то просто. Человек десять детей окружили его — он даже не заметил, как они подошли, — и встали так близко, что один из них, Алан не мог сказать, мальчик это или девочка, дотронулся до его сапог, словно перед ним оказалась какая-нибудь святая реликвия. Другой осторожно погладил мех его плаща и тотчас отдернул руку.
Алан не выдержал. Он снял плащ и набросил его на плечи женщины, укрыв и ее младенца. Остальные тут же набросились на нее, пытаясь содрать с нее плащ.
— Стойте!
Люди отпрянули назад, даже женщина, которую он одарил. Ребенок у нее на руках лежал тихо и неподвижно. Возможно, он уже испустил дух.
На Алана вдруг навалилась свинцовая усталость, тяжелое безразличие. Он вздрогнул от осеннего пронизывающего ветра, повернулся и пошел к лошади. Грум подсадил его в седло.
— Спаси нас, Господи, от нищих! — заявил лорд Амальфред, когда они уже собрались уезжать. Звякнула сбруя, зафыркали лошади, и собаки лорда бросились к детям, которые с криками припустили в лес. Амальфред расхохотался и поехал вслед за своими спутниками, которые уже исчезли за деревьями. Егеря ушли еще раньше.
— Нечестно смеяться над ними, — сказал Алан подъехавшему графу.
— Ты не можешь одеть и накормить всех, — ответил Лавастин, когда поляна осталась далеко позади.
— Бедняги. Я хотел было отдать им мои сапоги, но посмотрел, как они дерутся за плащ, и решил, что будет только хуже. Ну почему они так страдают?
— Да уж, это настоящая загадка.
— Какая загадка?
— Почему Господь посылает нам такие страдания.
— Священники говорят, что это наказание за грехи.
Лавастин фыркнул — такое объяснение его не удовлетворило.
— Я слышал множество проповедей, но мне всегда казалось, что священники не придают большого значения словам блаженного Дайсана о том, что есть нечто в самой природе человека. Львы едят мясо, овцы — траву, а скорпион может ужалить. Мы точно так же едим, пьем, спим, рождаемся и умираем. Но богатство и бедность, здоровье и болезнь даны судьбой. Далеко не все случается с нами по нашей воле. Конечно, у нас есть возможность выбора. Ты мог дать или не дать этой женщине свой плащ. Она могла его принять, могла и отбросить, а другие могут или обокрасть ее, или оставить ей твой подарок. И в этом мера нашей свободы перед Господом: как мы поступаем с тем, что нам дается, и всегда ли мы следуем законам божьим или смиряемся перед обстоятельствами и поступаем как проще. Где-то вдалеке лаяли собаки, судя по всему, они нашли какую-то дичь и теперь преследовали ее под громкие крики молодых дворян, оставивших Алана, Лавастина и их слуг далеко позади. У Алана пропал весь интерес к охоте.
— Но иногда отчаяние приводит к грехопадению, — отметил он, глядя, как за деревьями мелькают силуэты всадников.
— Но ведь мы не можем отвечать за то, что нам неподвластно, поэтому и судить нас за это тоже нельзя. Любое зло — порождение врага рода человеческого.
— Но если тебя принуждают что-то сделать? Если ты сам не можешь сделать выбор?
— Вот поэтому церковь и запрещает колдовство. Ведь если тебя околдовали и ты поступаешь так, как тебе приказывает кто-то другой, вина за совершенное не может полностью ложиться на тебя.
Внезапно гончие Лавастина дружно залаяли и устремились в кусты. Граф начал было спешиваться, но Ужас подскочил к нему и стал мешать, путаясь под ногами у лошади.
— Я посмотрю, — быстро произнес Алан.
Из кустов вынырнули Горе и Ярость, они молча стали кружить между лошадью Лавастина и кустами, где рыскали Страх и Тоска.
Алан спешился и бросился в кусты, держа меч наготове. Он прорубал себе дорогу, отсекая ветки, за ним по пятам следовал Горе. Ярость осталась вместе с Ужасом охранять графа. Страх и Тоска загнали невидимого врага в самые непроходимые заросли, ветки кустов сплелись там так густо, что пробиться через них не было никакой возможности. И Алан увидел ее — мертвенно-бледную плоть непонятной твари. Существо попятилось, пытаясь спрятаться, а потом метнулось к нему. Ледяной порыв ветра заставил Алана вздрогнуть.
— Алан! — закричал Лавастин.
— Не ходите за мной!
Тварь проскочила мимо страшно щелкнувших зубов Страха. Алан рубанул мечом, но в воздухе мелькнули лишь сухие листья. Тоска отпрыгнула в сторону, Горе отпрянул, и тварь мелькнула совсем рядом. Алан снова ударил, но опять промахнулся.
Замах. Удар. Мимо.
Тварь помчалась к лошадям. Горе метнулся вслед за ней. Алан побежал следом. Он видел, что за деревьями показались всадники.
— Не слезайте с лошадей! — крикнул он, но никто не слышал его голоса из-за собачьего лая. Тоска нырнула в кусты, взвизгнула, и все стихло. Лишь издалека раздавался звук охотничьего рога.
Ужас зарычал, к нему присоединились Ярость, Горе и Страх — все они встали за спиной Тоски. До Алана вдруг донеслось чье-то хриплое дыхание. По спине у него потекла струйка холодного пота, он обернулся и взмахнул мечом. Перед ним упала срубленная ветка. Алан с облегчением выдохнул.
Он испугался собственного дыхания.
— Сын? — Лавастин подъехал к кустам. — Что происходит?
Алан вытер меч о сухие листья и, схватив Тоску за ошейник, вытащил из кустов. С ее лапы стекала кровь, и собака, повизгивая, вылизывала рану. Лапа опухала прямо на глазах.
— Нам надо вернуться домой. Боюсь… — Алан оборвал себя и посмотрел на слуг, которые столпились рядом и во все глаза смотрели на него. Он махнул рукой, как это делал Лавастин, и они разошлись, тогда Алан тихо продолжил: — Я снова видел эту тварь — размером с крысу, белесая. Я думал, что Вспышка съела ее, чтобы спасти тебя, но, вероятно, я ошибался. О Владычица! Это проклятие Кровавого Сердца о котором говорил принц Санглант. Оно добралось сюда. Лавастин молча выслушал сына, потом посмотрел на Тоску:
— Надо поднять ее ко мне в седло. Думаю, для нас самое разумное отправиться домой, а остальные пусть себе спокойно охотятся.
Алану многое хотелось сказать, но он никак не мог подобрать слова. Они ехали молча. Лошадь Лавастина нервно косилась на свой груз — на шее у нее лежала Тоска, — но Лавастин одной рукой крепко держал поводья, а другой придерживал Тоску за ошейник. Добравшись до замка, они оставили лошадей на попечение конюшего, и граф с Тоской на руках поднялся наверх.
Алан подошел к дверям, за которыми слышались женский смех и болтовня, и на мгновение остановился. Таллия охотно и весело что-то обсуждала. Алан открыл дверь и увидел, что она сидит на кушетке рядом с полной женщиной, которая называет ее кузиной.
Герцогиня Иоланда смущала Алана. Она была на пятом месяце беременности и поэтому не интересовалась охотой, а значит, и все дамы из ее свиты должны были сидеть дома и развлекать госпожу. Дамы устроили нечто вроде пира в даррийском стиле — все возлежали на кушетках или подушках, пили вино и ели фрукты, попутно рассуждая о высоких материях.
— Даррийский врач Гален утверждает, что мужчины есть не что иное, как искалеченные создания, — говорила Иоланда. — Конечно, в этом нет их вины, они просто произошли от более слабого семени. Поэтому они и не могут рожать детей, как женщины.
— Но Владычица, Матерь всего сущего вложила божественное откровение в уста мужчины, — запротестовала Таллия.
— Мужчине были даны слова, — поправила герцогиня, — но свидетелем их стала все-таки женщина. Ведь именно свидетельство святой Теклы позволило церкви объявить блаженного Дайсана святым.
— Но все-таки, — настаивала Таллия, — мужчины тоже могут вознестись на небо и уподобиться ангелам небесным.
— Которые созданы по образу и подобию женщины.
— Лучше сказать, что женщины созданы по образу и подобию ангелов, — поправила герцогиню диакониса, которая, казалось, управляла беседой и решала, когда стоит приостановить герцогиню, а когда позволить ей говорить что вздумается.
— Но все мы можем уподобиться ангелам, очищаясь через искреннюю молитву, — упрямо повторила Таллия.
— Ваши верования, миледи, широко известны, — мягко возразила диакониса, словно не желая обидеть ребенка. — Но церковь осуждает их как еретические. Нужно молиться Господу.
— Но я так и делаю! — воскликнула Таллия.
— Пусть леди Таллия говорит что хочет. Мне гораздо больше нравятся Господь, Владычица и их единственный сын.
— Миледи!..
— А я буду слушать то, что мне нравится! И не смейте говорить, чтобы она замолчала! — К герцогине подошла служанка и что-то прошептала ей на ухо, та сразу оглянулась на дверь. — А! — протянула она таким тоном, что Алану немедленно захотелось оказаться где-нибудь подальше. — Лорд Алан. — Герцогиня рассеянно погладила свой живот и жестом указала ему на кушетку рядом с ней и леди Таллией. В отличие от полупрозрачной Таллии, герцогиня Иоланда производила впечатление крепкой и здоровой женщины, способной произвести на свет множество детей и дожить до появления множества внуков и правнуков. — Увы, я не успела попросить у графа вашей руки, меня опередила кузина.
— Миледи, — возмутилась диакониса, — подумайте о вашем покойном муже, который совсем недавно оставил этот бренным мир.
— Бедняга Ханфред! Мне и вправду очень жаль, что эйкийское копье с ним покончило. Но согласись, дорогая кузина, что твой муж намного симпатичнее моего старого Ханфреда, да вознесется его душа в Покои Света!
— Правда? — спросила Таллия, пристально глядя на Алана Никогда раньше она не удостаивала его таким взглядом.
— Ты слишком много времени уделяешь молитвам, кузина! Идите сюда, садитесь с нами. — Это относилось уже к Алану, который ни на шаг не отошел от двери.
Острый язык и свободные манеры герцогини отнюдь не способствовали тому, чтобы он чувствовал себя непринужденно в ее обществе.
— Прошу прощения, но я должен идти к отцу. Я зашел только, чтобы выразить свое почтение. Некоторые всадники продолжили охоту, но не сомневаюсь, что к вечеру они вернутся.
— Полагаю, лорд Амальфред в их числе? — рассмеялась Иоланда.
Перед ней стоял нагруженный всякой снедью поднос, содержимым которого можно было бы накормить всех голодающих оборванцев, которые встретились им сегодня. Алан с внезапной яростью подумал: сколько же недоеденной пищи с этого самого подноса отправят свиньям? Конечно, и свиней надо кормить, но не стоит ли прежде всего позаботиться о людях?
— Было бы жаль услышать, что он вернулся так рано, — произнесла герцогиня. — Он надеется жениться на мне, и должна признать, что слухи о том, что он чуть не застрелил принцессу Теофану, приняв ее за оленя, насмешили меня, но вообще-то он — ужасный зануда.
— А почему вы вернулись так рано? — вдруг спросила Таллия, словно обвиняя Алана в том, что он испортил ей день, появившись в женском обществе, где она так приятно проводила время.
— Тоска поранила лапу.
Она тут же потеряла к нему всякий интерес. Она больше не боялась черных гончих, но и привязанности к ним не испытывала. Повинуясь знаку герцогини Иоланды, Таллия отослала его жестом, и это пренебрежение больно кольнулоего — она обращалась с ним как со слугой. Но у нее на шее — золотое ожерелье, знак королевского происхождения, а у графов Лаваса его нет. Разумеется, она его жена, но вряд ли герцогиня приехала в такую даль лишь для того, чтобы повидаться с графом, ее гораздо больше интересовала внучка последней королевы Варре.
Сегодня здесь разыгрывалась партия, в которой он не принимал участия. Он был мужчиной, то есть, по мнению герцогини Иоланды, существом, годным лишь для охоты и войны. Настоящая власть не в том, чтобы махать мечом, а в том, чтобы заключать выгодные союзы, разбираться с делами поместий и обмениваться дарами, которые служат залогом дружбы.
Наверху Лавастин сидел на кровати и гладил голову Тоски, которая лежала на покрывале рядом с ним.
— Но ее отец был герцогом до нее, — сказал Алан, садясь рядом с собакой.
Лавастин внимательно посмотрел на него:
— Вижу, ты сбежал от нашей словоохотливой герцогини. Ее мать из Карроны, а там мужчине не позволяют править, если у него найдется сестра, племянница или дочь. Ее отец Родульф стал герцогом только потому, что у него не было сестер. Он посвятил себя военному делу, позволив жене управлять его поместьями. У нее был тяжелый характер. Нисколько не сомневаюсь, что на поле битвы он чувствовал себя куда счастливее, чем с ней.
— Но неужели правда, что писал о мужчинах древний врач? Что мужчины слабее женщин и что женщины созданы по образу и подобию ангелов?
— Так говорят священники. Если у вас с Таллией родится дочь, меня это вполне устроит.
— О Господи, — пробормотал Алан. Тоска лежала неподвижно, глядя на графа, который поглаживал ей уши. Лапа у собаки распухла и больше напоминала камень, чем живую плоть. — Совсем как Ревность.
— Если эта тварь действительно охотится на нас, надо выставить побольше солдат и часовых. — Лавастин фыркнул. — Но тогда герцогиня Иоланда может решить, что мы ей не доверяем, и оскорбится.
— Зачем она приехала?
— Ее отец поддержал Сабелу, его околдовали точно так же, как и меня. Сабела жива…
— Но она в заключении, в Отуне под присмотром епископа Констанции.
— Но тем не менее она жива. А Таллия — ее дочь, она совершеннолетняя и замужем, а значит, может произвести на свет наследника.
Алан нашел в шерсти Тоски колтун и начал его распутывать, полностью посвятив себя этому занятию.
— Не думаю, что она задумала заговор. Скорее всего, это просто визит вежливости. Генрих не особенно благоволит своим законным детям, так что у Таллии ничуть не меньше прав на трон.
— На трон? — Алану показалось, что мир перевернулся с ног на голову.
— Ты должен быть готов ко всему. — Лавастин снова погладил Тоску, которая с трудом втягивала в себя воздух. — Рана почти такая же, как у Ревности. И три случая подряд… Конечно, после освобождения принц Санглант вел себя несколько странно, но все мы знаем о магии Кровавого Сердца. Да еще твои сны… Сны бывают и ложными, но не твои. Во всяком случае, лучше знать, что нам угрожает проклятие, чем находиться в неведении.
Алану показалось, что он снова в Генте, — верные солдаты умирают один за другим, чтобы защитить тебя. Он не мог смотреть, как мучается собака.
— Священник должен окропить святой водой весь замок и на каждом пороге положить защитный амулет.
— Мне не очень нравится идея обращения к колдовству. Хотя… Чтобы справиться с магом, нужен маг. Надо поговорить об этом со священником и послать за епископом Тьеррой. Вероятно, в ее школе есть клирики, способные изгнать демонов и прочих тварей, вылезших из преисподней.
— А стража?
— Думаю, и это не помешает. Хотя в действительности собаки защищают нас лучше, чем самые надежные охранники.
— Они чуют запах этой твари, — сказал Алан.
— Ты не должен выходить один, Алан. Будь осторожен.
— Но охотятся не за мной…
— Откуда нам знать? Проклятие — это проявление ненависти, а не разума. Я не хочу рисковать тобой, сын. Нужно быть готовым к тому, что все, кто участвовал в битве при Генте, находятся под угрозой. — Лавастин вздохнул и тронул Алана за рукав. — Тебе нужен новый плащ. А теперь открой ставни. Возможно, если мы вычистим рану, го уберем яд…
Но это не помогло. Тоска умерла через шесть дней.
7
Дождь низвергался с неба потоками. Уже несколько дней они не видели ни чистого неба над головами, ни даже лежащей впереди дороги через перевал. Земля превратилась в жидкую грязь, и Росвита, как и все в маленькой армии принцессы Теофану, слезла с мула и вела его за собой.
— Осторожно! — крикнул кто-то впереди.
Раздался грохот, сверху упал камень, другой, и Росвита застыла на месте, сжав в руках поводья и шепча молитву. С тропинки, барахтаясь в грязи, свалился брат Фортунатус.
— Брат! — воскликнула Росвита, но не тронулась с места — науку стоять неподвижно освоили уже все. Росвита видела, как он упал вниз. Но Господь милостив, и вскоре мужчины вытащили его, спустив веревки. Днем раньше Фортунатус похожим образом потерял мула — того просто завалило грязью и камнями.
— Я слышал, что мы уже почти на вершине! — радостно воскликнул он, как только его голова показалась над краем. — И видно уже гораздо дальше, чем вчера! — Он перепачкался с головы до пят, но больше ничего страшного с ним не случилось.
— Но говорят, что спускаться гораздо труднее, чем подниматься, — простонал бедный Константин, который, судя по всему, страшно боялся высоты. — По-моему, мы никогда отсюда не выберемся!
— Тише, тише, дорогой брат, — принялась успокаивать его Росвита, — надо идти вперед и уповать на милость Божию. Господь нас не оставит. — Росвита подала Фортунатусу руку и помогла ему подняться на ноги — нелегкая задача, учитывая то, что грязь расплывалась как кисель. Впрочем, хорошо еще, что не пошел снег.
— Надо было подождать в Брегезе, — причитал Константин. — И тогда следующим летом мы бы спокойно перебрались через этот перевал!
— Ну да, с невестой на руках и перед самой Аостой! — фыркнул Фортунатус. — Ты еще убедишься, что аостанские лорды мало интересуются, какое на дворе время года.
Росвита положила руку на плечо перепуганного Константина:
— Мы забрались уже так далеко, дорогой брат, что не имеет смысла отступать. К тому же сейчас — всего лишь только первая неделя осени. Нам просто не повезло с этим дождем. Так что ничего не остается, кроме как двигаться дальше.
Шаг за шагом они продвигались вперед. Наконец путешественники перевалили через вершину, и дождь обрушился на них с новой силой. По цепочке передали, что принцесса приказала идти дальше, потому что разбить лагерь в таком месте совершенно невозможно. С одной стороны тропы была отвесная скала, с другой — пропасть, и Росвита впервые услышала ворчание солдат:
— Надо было повернуть назад.
— И почему было не подождать до лета?
— Удача от нас отвернулась.
— Как думаете, мы доберемся до Аосты или наши кости так и останутся лежать под скалами?
— Так не может продолжаться долго, — сказал Росвите Фортунатус, когда они остановились, ожидая, пока тронется с места тяжелогруженая повозка. — Они не доверяют ей, как Доверяли бы королю или принцу Сангланту.
— Что такого особенного в Сангланте? — спросил Константин. Капюшон у него давно промок и съехал с головы, и теперь волосы слипшимися мокрыми прядями свисали на лицо. — Все только о нем и говорят. А ведь он ничем не лучше собаки. По крайней мере ведет себя точно так же.
— Ты не знал его раньше, глупец! — с горечью заметил Фортунатус. — А теперь замолчи и иди вперед!
Снова раздался ужасающий грохот, послышался крик. Всего в двадцати шагах от них с тропы съехала повозка, запряженная двумя быками. Мужчины ругались, кто-то выкрикивал приказы, которых никто не слушал. Повозка медленно сползала все ближе к краю, возница вцепился в облучок, в пропасть посыпались свадебные подарки. Один бык еще старался удержаться на тропе, но другой встал на дыбы и только мотал головой, пятясь и толкая повозку еще ближе к обрыву. Медленно она сползла еще ниже и рухнула.
— Эй, парни! — крикнул капитан, он как раз проезжал мимо Росвиты. — Спустите веревки!
— Слишком опасно подбираться к краю! — крикнул в ответ один из солдат. — Мы никогда отсюда не выберемся. Лучше повернуть назад, пока не поздно!
— Закрой рот! Нас ведет принцесса. Мы не можем оставить ее тут!
— Почему? — возмутился тот. — Мы вовсе не должны следовать за ней.
Капитан уже поднял руку, чтобы наградить смутьяна хорошей затрещиной, но тут раздался новый крик:
— Дорогу! Дорогу!
Росвита почувствовала, как у нее забилось сердце. Теофану легко было узнать по прямой осанке и упрямо вздернутому подбородку, но главное, она ехала верхом на белом жеребце Альбусе — самом сообразительном и умном из всех животных.
И сейчас, несмотря на крики и протесты, Теофану направила Альбуса прямо к обрыву. Любой неверный шаг грозил ей гибелью. Склон был таким крутым, что всего несколько деревьев смогли зацепиться за скалы. Теофану, ни минуты не колеблясь, перепрыгнула на противоположный край промоины, только ее плащ взметнулся, как орлиное крыло.
Все смотрели, как Теофану подъехала к капитану и сказала:
— Капитан Фальк, сбросьте веревки. Повозку, конечно, мы потеряли, но человека надо вытащить. И прикажите солдатам положить здесь доски. Мулы и люди сумеют пройти и так, но вот для повозок нужна более прочная переправа. — Казалось, что, в отличие от всех остальных, она даже не замечает дождя. Ее взгляд упал на Росвиту. — Почему вы едете в самом конце, сестра? Поезжайте вместе со мной.
— Мы нужны здесь, ваше высочество.
Теофану оглядела собравшихся. Все молча стояли и смотрели на нее, кроме тех солдат, которые налаживали переправу. В это мгновение раздался треск, и повозка, застрявшая на камнях несколькими метрами ниже тропы, сорвалась и рухнула вниз.
Теофану нахмурилась. Она заставила Альбуса подойти поближе к краю, но капитан Фальк запротестовал, а потом и вовсе схватил жеребца под уздцы.
— О, — произнесла она, — они успели его вытащить. — У возницы оказалась сломана рука, а на скуле виднелся огромный кровоподтек, но в общем он был цел. — Впрочем, как пожелаете, сестра Росвита, — продолжила принцесса. — Зайдите ко мне сегодня вечером.
И не сказав больше ни слова, она повернулась и уехала, снова перескочив через промоину.
— Да, смелости ей не занимать, — задумчиво произнес капитан.
— Сердца у нее нет, — возразил один из солдат. — Не то что…
— Тихо. Займись делом.
К счастью, ливень начал стихать и мало-помалу превратился в обычный промозглый дождь. Через час они перетащили все повозки и отправились дальше. Ветер пробирал до костей, и единственное, чем можно было согреться, — идти вперед не останавливаясь.Только поздно вечером добрались они до крохотной деревушки, прилепившейся к горе, как ласточкино гнездо. Жители оказались немногословны, и даже присутствие королевской особы их не впечатлило. За постой лошадей на их конюшнях они заломили совершенно несусветную цену, но торговаться не приходилось. Пока слуги ругались, Росвита проскользнула в сарай, который служил апартаментами Теофану. Там пахло голубиным пометом, но было сухо и тепло, а в печке горел огонь.
— Сестра Росвита! — Теофану на редкость стойко переносила тяготы путешествия. Похоже, подобную стойкость она унаследовала от отца, и в свиту к себе она отобрала таких же крепких молодых девушек, которые, проведя весь день под проливным дождем и карабкаясь по скалам, сейчас весело шутили и болтали, словно просто вернулись с обычной охоты. — Садитесь к огню. Леоба уступи, пожалуйста, свое место сестре.
Росвита благодарно опустилась на табурет и протянула руки к огню.
— Вы сегодня слишком рисковали, ваше высочество. Не стоит больше так…
— Нет, сестра. Они меня не любят, так что даже если бы я свалилась в пропасть, эти «львы» пожали бы плечами и как ни в чем не бывало отправилась в Аосту завоевывать трон для моего брата. Вы слышали о капитане Фальке и его людях?
— Нет. Но он весьма решительный человек.
— Да, и верный к тому же.
— Сегодня я в этом убедилась.
Теофану усмехнулась какой-то одной ей понятной мысли.
— Разумеется. Они пришли и предложили служить мне — и верно служить, осмелюсь добавить, — потому что мой брат Санглант приказал им сделать это. Они предложили отправиться вместе с ним в ссылку, но он отказался и велел им присоединиться к моей свите и служить до тех пор, пока он не вернется! Странно, правда? Они сказали, что кроме «орлицы» с ним была и другая женщина. Вы не знаете, кто бы это мог быть?
— Нет! Я слышала то же, что и все: они с Лиат уехали вместе, но никто не знает куда.
— Можете расспросить нашего доброго капитана, если захотите. Я попрошу его прийти сюда.
Знаком она отослала служанку.
Казалось, капитан был рад погреться возле огня, пока Росвита задавала ему вопросы. Он сказал, что женщина, о которой идет речь, была благородного происхождения.
— Я подумал, что она, вероятно, из клириков. Да, точно, теперь я вспомнил. Принц называл ее «сестра Анна».
— Сестра Анна!
За дверью послышался шум, и через мгновение на пороге показался «орел», который опустился перед принцессой на колени. Он промок насквозь, плащ облепил его тело, с волос стекала вода.
— Вулфер! — изумленно воскликнула Росвита.
— Любимый «орел» моего отца, — сказала Теофану, сверкнув глазами. — Какие вести ты нам принес, «орел»? Откуда ты?
— Из Аосты. — Он посмотрел на принцессу, потом перевел взгляд на Росвиту. — Странно видеть вас здесь, ваше высочество. Сестра Росвита.
— Ты ожидал увидеть моего брата? — спросила Теофану. — Он впал в немилость и покинул королевский двор.
Росвита знала Вулфера. Он служил еще королю Арнульфу, и никто не знал наверняка, почему король так благоволил к нему, но слухи ходили самые невероятные. Когда к власти пришел Генрих, стало понятно, что он не собирается держать Вулфера при дворе, и слухи стали еще невероятнее. Какие тайны он хранил? Конечно, он был всего лишь «орлом», но, несмотря на это, никто не решился бы задавать ему вопросы.
Вулфер поморщился:
— Что с Лиат?
— Похоже, все интересуются ею, — тихонько заметила Теофану. Ее девушки придвинулись поближе — все слышали о таинственном Вулфере, человеке, которого ненавиделсам король, но с которым не мог ничего сделать. — Должна тебя огорчить, она уехала вместе с Санглантом.
— Но куда?
— Никто не знает.
— Должно быть, они отправились в монастырь святой Валерии, — неожиданно сказала Росвита. Иначе зачем с ними поехала сестра Анна? — Думаю, «орел», ты понимаешь, что это к лучшему.
Он не ответил. Казалось, Вулфер обескуражен и расстроен.
— Ты ведь тоже ею интересовался, — продолжила она, мрачное выражение лица «орла» подстрекнуло ее любопытство. — Что ты хотел с ней сделать?
— Сделать с ней? — возмутился он. — Я хотел ей помочь. Я вытащил ее из той ситуации…
— Хью, — выдохнула Теофану.
Он изумленно уставился на нее. Нечасто можно было увидеть такое удивление на лице старого «орла».
— Да, и Хью, конечно, тоже. — Вулфер сжал кулаки, а потом, словно только сейчас о них вспомнил, снял перчатки и, засунув их за пояс, протянул руки к огню. — Я спешил, ваше высочество. Всего несколько недель назад я перебрался через эти горы с посланием от короля Генриха королеве Адельхейд, в котором он обещал ей поддержку. — Он показал пергамент, на котором виднелись капли воды.
— Но ты не вручил его, — заметила Теофану.
Вулфер протянул ей послание, и Теофану развернула пергамент. Росвита узнала аккуратный почерк сестры Амабилии. Добралась ли она до монастыря святой Валерии? Привезла ли матушку Ротгард на суд в Отуне? Встретилась ли с принцем Санглантом и его любовницей?
— Я не мог отдать его, — сказал Вулфер. — Я нашел королеву Адельхейд, но не смог до нее добраться. Она в цитадели Венначи, в осаде. Джон Айронхед, лорд Сабины, привел армию под стены замка и собрался взять королеву в плен, сделать своей женой и стать правителем Аосты. Но в этом своем желании он отнюдь не одинок, просто добрался до нее первым.
— Хорошо, что мы встретились, «орел». Теперь мы знаем куда идти. Есть ли еще что-нибудь, что нам следует узнать, прежде чем мы отправимся в путь?
— Ваше высочество, армия лорда Джона намного больше вашей.
— Посмотрим. У королевы Адельхейд в цитадели тоже должна быть армия. Мы возьмем его в клещи.
— Если вы только сможете передать ей послание и договориться. Лорд Джон заблокировал все входы и выходы, иначе, можете не сомневаться, я бы доставил послание по назначению.
— Я в этом абсолютно уверена, «орел». Общеизвестно, что ты мудр, как змея, у тебя в запасе было много лет, чтобы накопить мудрость.
Вулфер усмехнулся:
— Что касается дороги, то вы только что прошли самый трудный участок. Я, правда, шел при более благоприятной погоде, но если дождь прекратится, вы скоро доберетесь до места.
Теофану позвала своих капитанов, и Вулфер подробно описал месторасположение частей армии лорда Джона. Вулфер собрал сведения о самой цитадели и о могущественных семьях Аосты, которые сражались между собой, как собаки за брошенную кость. По крыше сарая стучали капли дождя. Печка отчаянно дымила, и женщины открыли дверь, что, в общем-то, мало помогло, наоборот, порывом ветра дым внесло обратно в сарай, так что дышать стало совершенно невозможно.
Росвита отправилась на поиски своих клириков, и пока она бродила, разыскивая их, дождь почти совсем прекратился. Брат Фортунатус устроился в конюшне, и Росвита с облегчением вздохнула, обнаружив, что, несмотря на все перипетии, перья, пергамент и чернила не пострадали. И даже «Житие святой Радегунды», обернутое в промасленную бумагу, осталось невредимым, как и его незаконченная копия, написанная сестрой Амабилией, и «История» самой Росвиты. Теперь, когда дождь кончился, путешественники высы-пали на улицу, где местные жители развели огромный костер. Все пытались если не высушить промокшие вещи, то хотя бы согреться.
Росвита заметила за деревней еще один небольшой костерок, и неуемное любопытство погнало ее туда. Промокшая земля приглушала ее шаги, и она подошла незамеченной. В деревне возле огня грелись солдаты, они смеялись и пели. Здесь старый «орел» сидел на земле и всматривался в языки пламени так пристально, что не заметил бы ее приближения, даже если бы Росвита не пыталась его скрыть.
— Владычица милосердна, — мягко промолвил он. — Я так устал.
В первое мгновение она подумала, что он знает о ее присутствии и жалуется ей. Плечи его сгорбились, словно их прижимала к земле какая-то невидимая ноша. Она шагнула вперед…
Зашипел огонь, и Росвита замерла на месте.
В огне двигались какие-то тени.
Она чуть не вскрикнула, но множество лет, проведенных в королевской школе, научили ее контролировать эмоции. Монахиня подавила страх и стала пристально всматриваться в огонь. Через несколько минут она поняла, что именно видит.
— Я потерпел неудачу, — произнес Вулфер, обращаясь к теням, его голос звучал расстроенно. С ветвей скатывались капли и падали в огонь, и Росвите показалось, что она слышит шепот:
— Не волнуйся, брат, ты все сделал верно.
Господи! Говорили, что некоторые «орлы» способны видеть сквозь огонь и камень — это искусство было запрещено на совете в Нарвоне. Но для царствующих особ да и для самих «орлов», которые хранили верность королю и горой стояли друг за друга, подобная способность была совсем не лишней. Иначе как еще можно быстро передать сообщение, узнать, где кто находится, и сообщить необходимые сведения?
В скалах завыл ветер. В огне изогнулась тень:
— Ты узнал о том, кого мы полагали мертвым. Он может представлять для нас угрозу. Зная об этом, мы сможем действовать. И несмотря на все, брат, ты нашел девушку.
Вулфер покачал головой. Росвита не видела его лица, но по тону было понятно, что он раздосадован:
— Нашел и снова потерял.
Налетел порыв ветра, и Росвита поежилась. Вулфер сидел, опустив голову на руки, словно сожалея о произошедшем. И до Росвиты снова донесся голос — не молодой и не старый, но, вне всякого сомнения, принадлежащий женщине:
— Не волнуйся. Она у нас в руках.
8
Волны били в борт корабля. Эйка направлялись к острову Сови. Весла мерно опускались и поднимались в ритме, в котором бьется сердце. Он прикрыл глаза рукой, заслонившись от яркого солнца. Ему почудилось или на самом деле впереди какое-то движение?
— Корабли! — крикнул впередсмотрящий. — К северу, возле входа в фиорд!
Он надеялся, что удастся проскочить в фиорд незамеченными и застать племя Скелнин врасплох, но их вождь не был глупцом и, скорее всего, имел собственные планы. Похоже, он приготовился к встрече, и пройти без боя им не удастся. Конечно, можно верить, что они победят, однако что-то непохоже.
Впередсмотрящий считал корабли: один, четыре, девять, двенадцать, пятнадцать, да еще рыбачьи лодки, которых никто и не считал. У него было всего четырнадцать кораблей, но племя Скелнин не озаботилось тактической подготовкой: их корабли бросились к нему только с одной целью — убивать.
По его знаку его собственные корабли сгруппировались по три, а пять оставшихся встали на флангах, готовые отражать атаки неприятеля. Приготовили кипящее масло и камни, поудобнее перехватили копья.
Он сам стоял на носу центрального корабля, прикрытого со всех сторон, и его капитаны смотрели не на приближающихся врагов из племени Скелнин, а на него, своего вождя. Как только корабли выстроились в заранее обусловленном порядке, он поднял знамя, и это послужило сигналом.
На всех кораблях приготовили шесты с крюками на конце, на каждом из которых висел котел с кипящим маслом и специальными порошками, от которых огонь будет гореть еще жарче. По его приказу в котлы бросили зажженные факелы, и от горящего масла сразу повалил едкий черный дым.
На их корабли обрушился град стрел. Те, кто не успел прикрыться щитом, упали на палубу, а один перевалился через борт и исчез в темно-серых волнах. Его воины дали ответный залп.
Корабли врагов попытались приблизиться, но воины племени Рикин уже прикрылись щитами, а горящее масло не позволяло врагам подойти ближе и взять корабли Рикин на абордаж. Дети Скал племени Скелнин кричали и пытались перепрыгнуть разъединяющую корабли полосу воды, но ничего не вышло.
Он выиграл сражение, когда велел поджечь масло.
Он поднял еще один флаг — это было сигналом к общему наступлению. Его корабли ринулись на врагов, тараня их острыми носами. Котлы с маслом на шестах угрожающе раскачивались, обливая дерево и людей жидким огнем. И как только в рядах противника началась паника, его собственные воины вступили в схватку.
Они размахивали топорами и швыряли врагов в воду, где тех подхватывал морской народ — он ведь пообещал обитателям морских глубин кровавый пир.
Битва продолжалась. Три корабля племени Скелнин сгорели, четыре удалось захватить, еще три корабля попытались спастись бегством, но его лодки, которые он поставил по краям как раз на такой случай, бросились вдогонку. Еще четыре вражеских капитана сражались, надеясь, что сумеют победить.
Но он знал, что удача благоприятствует не столько храбрым, сколько умным.
Последние три корабля племени Скелнин сдались. Рыбачьи лодки можно было не принимать всерьез — большинство пустилось наутек, как только стало ясно, что племя Рикин побеждает, некоторые пытались драться и пошли ко дну. Но оставался последний корабль, на котором был сам вождь Скелнин. Он уже понял, что проиграл, и теперь он и его люди дрались с яростью берсерков. Они почти вплотную подобрались к его кораблю и, издавая вопли ярости, перепрыгнули на его борт. Двое упали в воду и утонули, но вождь сумел приземлиться на дощатый настил палубы.
Он рванулся к Сильной Руке, откинув со своей дороги двух его воинов, словно те были не тяжелее перьев. Изрыгая проклятия, он шел вперед, ни на что не обращая внимания.
Сила может обернуться слабостью. Если полагаться только на силу, можно проиграть более умному.
Со всех сторон в вождя племени Скелнин летели стрелы и копья. Из многочисленных ран хлестала кровь, но он упрямо шел вперед. Только ярость поддерживала его. Сильная Рука с интересом смотрел на него, но в конце концов плоть становится лишь горсткой праха, который развеет над скалами ветер, — так говорят Мудроматери.
И вождь Скелнин упал, не дойдя до своего врага всего пару шагов.
Раздался победный клич воинов племени Рикин, который эхом отозвался в скалах фиорда. Теперь они поверят ему. Теперь все они охотно встанут под знамена Сильной Руки. Тех, кто ему покорится, он оставит в живых. Мертвых кинут в море, но тело вождя Скелнин он отдаст на растерзание собакам — он поклялся в этом перед своим племенем до того, как они отправились в поход.
Алана разбудил лай собак. Он спустил ноги на холодный пол и окончательно проснулся.
— Что там за шум? — недовольно пробормотала Таллия.
Он быстро натянул одежду, схватил меч и побежал к Двери. Слуги брызнули в стороны, освобождая ему дорогу. Он промчался по коридору и распахнул следующую дверь так резко, что сверху на него посыпались какие-то сушеные травы и пергаменты, которые, по словам священника, пристроившего их над дверью, должны были препятствовать проникновению зла. Алан торопливо стряхнул их с волос и побежал дальше по лестнице. Внизу горели факелы, а посреди зала стоял на коленях священник и молился, чтобы изгнать из дома злых демонов.
Алан почувствовал страх.
Прошло уже больше месяца со дня смерти Тоски. Алан даже начал думать, что все эти разговоры о проклятии — не больше чем выдумки больного воображения принца Сангланта.
Дверь в покои Лавастина была заперта изнутри, и рядом уже столпились слуги. Одни держали факелы, другие пытались выбить дверь. Алан поспешил к ним. Он поскользнулся на сосновых иголках, которыми усыпали пол, чтобы отогнать зло, и подбежал к комнате отца. Из-за запертой двери доносились громкий лай гончих и грохот.
— Пропустите меня!
Люди посторонились, Алан с размаху врезался плечом в тяжелую дверь. Изнутри доносился бешеный лай, вот одна из собак завизжала и снова яростно залаяла.
— Ужас! — раздался голос Лавастина.
— Отец! — крикнул Алан. Вместе со слугами он снова навалился на дверь, и она, затрещав, подалась. Сверху опять посыпались лепестки.
— Алан, не входи! — закричал Лавастин. — Эта тварь здесь!
— Еще раз! — скомандовал Алан, правое плечо у него онемело, и он повернулся левым боком. Они снова навалились, но прочная дубовая дверь не открывалась.
— Милорд! — По ступеням сбежал солдат с факелами, у его товарища в руках были два топора.
Алан схватил один и принялся рубить дверь, он наносил удары, не слыша ничего, кроме того, что происходило за дверью. Лай гончих и проклятия. Если эта тварь пробралась в комнату, то отец не может даже подойти к двери. Он остался совершенно один, его защищают только собаки…
Алан мельком взглянул на солдата, который рубил дверь вместе с ним, и вспомнил, что тот участвовал в битве при Генте.
— Это убийца? — спросил какой-то слуга.
— Нет, проклятие! — ответили ему. — Мертвый вождь эйка мстит графу за победу в Генте!
Топор Алана пробил дверь насквозь, кроша ее в щепы. Из комнаты теперь доносилось только поскуливание одной из собак.
Они снова поднажали, и дверь грохнулась внутрь комнаты. Алан не удержался на ногах и упал. Вокруг него испуганно сгрудились слуги.
Лавастин босиком стоял на каменном полу, в правой руке держа меч, в левой — кинжал. Горе и Ярость зарычали на ввалившихся в комнату людей, но Алан их утихомирил. На полу лежал Ужас, вылизывая заднюю лапу, остальные собаки неустанно кружили вокруг графа.
Огонь факелов на стенах придавал комнате мрачный вид, слуги испуганно попятились.
— Отец! — Алан подскочил к Лавастину и схватил его за руку. Та была просто ледяной. — О Господи! Что случилось?
Лавастин разжал руку, и кинжал, жалобно звякнув, упал на пол. Страх зарычал и подошел к Лавастину. Алан заметил, что в пасти он держит какую-то белую тварь, похожую на крысу. Пес положил свой трофей к ногам Лавастина. Тварь была мертва.
Но было уже слишком поздно.
Алан взглянул на босые ноги отца — на левой виднелись два маленьких пятнышка. Лавастин ничего не сказал, он ухватился за плечо Алана, и тот помог ему добраться до кровати.
Граф совершенно спокойно приказал:
— Позовите священника. Меня ранили. — Слуги зарыдали, но Лавастин поднял руку. — Ничего, Господь милостив.
— Милостив! — воскликнул Алан.
Он не желал видеть тварь, которая безжизненно лежала на полу, но один из солдат на всякий случай вонзил в нее топор. Ничего не произошло, она лежала неподвижно. — Теперь она мертва и не может повредить тебе, сын. — Лавастин прикоснулся к руке Алана ледяными пальцами. — Проследи, чтобы ее сожгли, но где-нибудь подальше, чтобы дым никого не отравил.
Возле стены жалобно взвизгнул Ужас, и граф с жалостью произнес:
— Бедный мой Ужас. Он был самым верным.
— Сядь, отец. — Алан схватил нож и, надрезав ранку, принялся отсасывать яд, хотя Лавастин и протестовал. Алан сплевывал кровь на пол и снова отсасывал яд, то и дело прибегали слуги с горячей водой, тканью, чтобы перевязать рану, полотенцами. На рассвете пришел священник и приказал делать припарки. Алан послал гонца в монастырь святого Синодуса с просьбой незамедлительно прислать брата, сведущего в лечении ран.
Лавастин молча лежал и ждал. Он ни разу не крикнул от боли, ни разу не проклял эйкийского колдуна, он просто гладил по голове Ужаса и с легкой одобрительной улыбкой смотрел, как Алан отдает распоряжения слугам, пишет письма, а потом просто стоит на коленях рядом с его кроватью и молится.