МУЗЫКА ВОЙНЫ

1

Он почуял приближение грозы еще до того, как донеслось первое громыхание. Собаки беспокойно зашевелились и вцепились в него, он резко отшвырнул их. Твари завизжали и покорно улеглись у его ног.

Бладхарт Кровавое Сердце, казалось, не слышал надвигающейся грозы. Вождь Эйка сидел на своем троне, за пределами досягаемости своего пленника, и перебирал кости человеческих рук и ног, тщательно очищенные от мяса. Отбросив лишние, он отпилил утолщенные концы полудюжины отобранных костей разной длины и толщины. Затем острой палочкой очистил кости от находившегося внутри костного мозга. После этого он вооружился резцом и стал проделывать в костях дырочки. Все это происходило в тишине, нарушаемой лишь шумом обсидиановой пилы и сверла, вращаемого между ладонями, поскребыванием деревянной палочки и его хриплым дыханием.

В другом конце зала старый жрец, притулившийся на холодных мраморных плитах, бросал на пол кости человеческих пальцев и затем внимательно изучал получавшиеся из них рисунки. Снаружи, на ступенях собора, солдаты Эйка играли в какую-то игру, для которой им понадобился череп в мешке. Вдали уже слышались раскаты грома, река Везер пела свою песню.

Собаки разбредались по залу и, найдя укромный угол, быстро расправлялись с найденными где-то поблизости костями. Некоторые приносили ему часть добычи, которую клали к его ногам. Видит Бог, он был голоден все это время, но никогда о нем не скажут, что он опустился до пожирания человечины!

Он боролся с подступавшим отчаянием. Оно накатывало волнами, порожденное заклятием Кровавого Сердца, крепче железа приковавшего его к алтарю. Какая-то непонятная сила вдруг овладела им, он задремал и в припадке ярости замолотил цепями по мраморному полу, его руки сплошь покрылись кровоточащими ссадинами, но он смог даже немного ослабить оковы.

Кровь закапала на бледный мрамор пола, расплываясь маленькими розетками отчаяния по холодному камню, собаки, почувствовав его слабость, начали ворчать. Он опомнился, прикрикнул на собак и поднял глаза.

Оскалив зубы, Кровавое Сердце ухмыльнулся со своего трона.

— Собачий Принц, — сказал он. Голос его напоминал щебет птиц под сводами собора. — Сделать из твоих костей флейту, когда околеешь?

— Тебе не убить меня! — хрипло ответил он. Иногда это были единственные слова, которые он помнил и был в состоянии произнести.

Но Кровавое Сердце уже не слушал. Вождь Эйка поднимал одну за другой белые гладкие трубки к губам, проверяя их звучание. Каждая издавала слабый звук. Хватая трубки одну за другой, он исполнил рваную, варварскую мелодию. Тут наконец сверкнула молния, вспыхнувшая в громадных окнах собора, ударил над головою гром, и солдаты Эйка громко засмеялись разразившемуся ливню, продолжая свою игру.

2

— Два месяца! — Король Генрих нервно ходил из угла в угол. Моросящий дождь частыми каплями падал с краев навеса, сквозь отверстия тента просачивались струйки воды. — Я потратил два месяца на этих упрямых идиотов, варренских лордов! Мы уже могли бы выступить против Гента.

Лиат спряталась под повозкой. Перед ночной вахтой она могла вздремнуть. Хвала Владычице, дождь не пропитал почву. Девушка наблюдала, как советники Генриха толклись вокруг него, стараясь успокоить.

— Вы не могли оставить за собой Варре, ваше величество. — Голос его любимого священника, сестры Росвиты, был, как всегда, спокоен. — Вы поступили совершенно правильно, иначе и нельзя было поступить. Вы справедливо гневаетесь на Эйка, и, когда придет время, они испытают на себе ваш гнев.

— Никогда не придет это время! — Генриха охватил один из редких приступов ипохондрии. Из своего убежища Лиат видела только ноги, иногда нижнюю часть тел присутствующих, и, хотя каждый узнал бы Генриха по поясу с отчеканенными и расписанными гербами шести герцогств, правители которых признавали его своим правящим королем, в этот день его можно было узнать и по исходящей от него раздражительности. Король ни секунды не оставался на одном месте. — Пять осад за последних два месяца!

— Но ни одна не длилась более пяти дней, — с неудовольствием заметила маркграфиня Джудит. — Ни один из этих варренских «храбрецов» не рвался в бой, зная о поражении леди Сабелы.

— Ваше величество! — В разговор вступил Гельмут Виллам. Все присутствующие замолкли, почтительно внимая словам старого воина, о чьих боевых подвигах ходили легенды. — Как только леди Сванхильда покорится, мы сможем повернуть на восток. Вы выслали своих «орлов» к вендарским герцогам и дворянам, вы подняли тревогу. Но нельзя забывать, что после битвы под Касселем вам не хватит сил, чтобы атаковать Эйка в Генте. Потребуется время на создание новой армии.

— Черт бы взял эту Сабелу, — буркнул Генрих. — Я был с нею слишком мягок.

— Она наша сестра, Генрих, — тихо напомнила епископ Констанция. Лишь одна из младших сестер короля могла осмелиться это сказать.

— Сводная сестра, — пробормотал король и остановился.

— Она находится под моим надзором в Отуне, я туда скоро вернусь. Она не представляет опасности, — добавила Констанция, которая, несмотря на свою молодость, пользовалась огромным авторитетом. Генрих согласно кивнул.

Они заговорили об осаде, начавшейся вчера вечером, потом переключились на обсуждение давно лелеемого марша на Вендар: предполагали пойти на восток через Арконию.

Дождь прекратился. Лиат выползла из-под повозки, прицепила меч и, закинув на плечо переметные мешки и колчан со стрелами, отправилась на охоту. С едой в последние несколько недель было туго. К обычным трудностям со снабжением действующей армии добавлялись сезонные неприятности, урожай в этом году еще не был собран. Не помогало и то, что они проходили через земли, враждебные королю. Хотя прежнее королевство Варре по праву принадлежало теперь королю Генриху, число строптивых лордов и колеблющихся церковных лидеров Варре поражало даже Лиат, давно смирившуюся с ролью изгоя.

Но, несмотря на трудности, она была довольна своим положением. Голод ей не грозил, навес и повозка, служившие отличным укрытием, всегда были в ее распоряжении. Она была свободна. Этого достаточно.

Лагерь расположился рваным полумесяцем вокруг деревянного палисада, наружного кольца защитных сооружений крепости леди Сванхильды. Две осадные машины и три баллисты были установлены недалеко от осаждаемых стен, на расстоянии полета стрелы. Спешно вырытые траншеи защищали их фланги, люди, обслуживающие машины, прятались за передвижными щитами. По обе стороны от щитов торчали колья, чтобы уберечь лагерь от атак кавалерии. Первая линия палаток, перепачканных размокшей почвой и прогибавшихся под тяжестью скопившейся на брезенте дождевой воды, выстроилась почти сразу за кольями, палатки придворных и короля стояли дальше, почти под деревьями. Телеги и палатки были разбросаны по всему лагерю на расстоянии друг от друга, поскольку король Генрих боялся вытоптать поля зреющих злаков: нужно было чем-то кормить людей.

Тут и там виднелись палатки маркитантов, бойко шла торговля товарами из близлежащих деревень. Это место больше походило на беспорядочную сельскую ярмарку, чем на военный лагерь.

В Аретузе четкий порядок маршей соответствовал такой же строгой организации лагеря, где все палатки располагались определенным образом по отношению к штабу императора.

В Андалле шатру калифа отводился затянутый яркими тканями компаунд, окруженный щитами. Оттуда калиф командовал войском.

Она вспоминала ужасный переход через пустыню к западу от Картиакона, воинов, одежда которых по цвету не отличалась от песка. Солдаты передвигались со скоростью ветра, внезапно меняя направление удара. Она, ее Па и еще дюжина выживших после перехода — все, что осталось от огромного каравана, с которым они отправились в путь. Она была совсем маленькой и не понимала, почему к концу этого страшного путешествия в ответ на просьбу о еде отец только смущенно отводил глаза.

Девушку остановил соблазнительный запах жареной свинины, которую поворачивала над огнем приземистая женщина. Лиат поймала на себе ее внимательный взгляд.

— Деньги? — спросила она с протяжным варренским акцентом. — Что-нибудь на обмен?

Лиат пожала плечами и собралась двинуться дальше. У нее не было ничего, кроме статуса «Королевского орла».

— Стой, друг! — Возле нее остановился небрежно одетый «лев». На его лице играла дружелюбная улыбка. — Не торопись расставаться с этой милой дамой. Мы служим королю, и кормить нас — ее святая обязанность.

Женщина плюнула на землю:

— Если я скормлю слугам короля все, что имею, за просто так, то мои собственные дети помрут с голоду.

— Ты пришла сюда, чтобы выжать из нас пару-другую монет, добрая женщина, — сказал «лев», смеясь, — так что не жалуйся, если придется накормить тех, у кого нет ни гроша. Ведь мы здесь только потому, что ваши варренские лорды бунтуют против короля. Иначе мы были бы лишены счастья вас лицезреть.

Женщина невольно улыбнулась льстивому обороту речи, но не перестала спорить:

— Я не виновата в том, что дворяне бунтуют. Кроме того, это не леди Сванхильда последовала за сестрой короля, а ее безрассудный старший сын, лорд Чарльз. Бедная женщина. Все ее дети — сыновья, и она их слишком любит.

— У моей матери тоже только сыновья, — возразил «лев», — но ни один из нас не дал ей повода стыдиться за своих детей. Ладно, ладно, добрая женщина, дай этому славному «Королевскому орлу» поесть.

Ворча под нос, женщина отрезала шмат свинины и насадила его на прут. «Лев» протянул Лиат лепешку, испеченную из муки грубого помола с сушеными ягодами, их обычную пищу. Лепешка была еще теплой.

— Спасибо, — сказала она и, так как ей нечем больше было ответить на проявленную к ней доброту, назвала себя: — Меня зовут Лиат.

— А меня — Тайадболд. Ты — «орел» из Гента. Мы тебя запомнили. Те из нас, кто служит королю, не имея влиятельной дворянской родни, — он ухмыльнулся; у него была густая шапка рыжих волос, на кончике уха виднелся белый рубец, — должны следить друг за другом. Может, выпьешь с нами? Немногочисленные палатки «львов» стояли рядом с королевской. Первый король Генрих создал десять центурий «львов». Сейчас пять из них служили в восточном приграничье, защищая рынки и форты от вторжений варваров. Два знамени «львов» развевались в лагере, указывая на две центурии, сопровождающие короля. Лиат вспомнила, что из двух сотен «львов», считая и тех, кто сейчас стоял на посту, после последней битвы с леди Сабелой в живых осталось чуть больше шестидесяти.

— К сожалению, не могу, — отказалась она. Девушке не нравилось проводить время в пустой болтовне с солдатами или с кем бы то ни было еще. Другие «орлы» замечали ее отчужденность и говорили ей об этом. Будучи по природе своей личностями независимыми, они не стеснялись прямо выражать свои мысли. — Я заступаю на вахту в ночь.

«Лев» кивнул, прощаясь с нею.

Из-за деревьев доносилось мычание и блеяние животных, которых стремились держать подальше от соблазнительных посевов. Несколько солдат понуро сидели в стороне под охраной людей короля. Эти солдаты были насильно взяты в армию Генриха от упорствующих варренских лордов, которые сбежали после поражения Сабелы и теперь надеялись, что король про них забудет. С ними соседствовали группы молодых дворян из разных концов королевства и их наиболее безрассудных сестер со своими свитами. Некоторые из них были заложниками, другие прибыли в надежде обрести славу и богатую добычу в походе на Гент. Кое-кто из них был хорошо вооружен, но в общем армия Генриха потеряла значительную часть своей былой мощи.

Доев остатки свинины, Лиат вернулась к королевскому тенту. Король улегся спать, его благородные друзья разошлись по своим палаткам.

Хатуи вручила ей мех с элем.

— Пригодится, — сказала она. — Если мы завтра не возьмем этот проклятый город, придется пить воду. А теперь я пошла спать.

Как любимый «орел» короля, она спала в королевской палатке, при входе, с личными слугами Генриха.

Лиат часто дежурила в ночном дозоре, потому что хорошо видела в темноте. Ей нравилась ночная вахта: в это время девушка наконец могла остаться наедине со своими мыслями, хотя нередко мысли эти были невеселыми.

Гент.

Она старалась не думать о Генте и о том, что там произошло. Иногда ей снились ужасные собаки Эйка. Лучше всего было, по возможности, не спать по ночам.

Небо закрыли тучи, звезд видно не было. Она погрузилась в воспоминания. Только оставшись ночью одна, освободившись от Хью и от внимания Вулфера, она осмеливалась углубиться в мысли о своем городе.

Город расположен на холме. Этот холм возвышается на острове. Семь стен окружают город, в каждой из стен есть ворота. Вверху, на плато, возвышается над городом башня.

Она начинает путешествие по городу, входя в него через третьи ворота, увенчанные Чашей Беспредельных Вод. Она входит в четвертый дом по левой стороне, вступая в него через Роговую арку.

Здесь находится ее воспоминание о Снах Артемизии. Она проходит первый зал и оказывается во второй комнате, берет первую книгу, находит в ней вторую главу. Почему ей все время снятся собаки Эйка? Эти сны о чем-то предупреждают? Или это просто воспоминание о том ужасном последнем дне в Генте?

Артемизия не дает ей покоя. Она рассматривает символы на стенах комнаты. Каждый из них является ключом к определенным словам в книге.

«Да будет тебе известно, что, если ты хочешь истолковать свой сон, ты должна помнить его от начала до конца, в противном случае сон нельзя будет объяснить. Лишь полностью запомнив сон, ты сможешь изведать цель, к которой он направляет тебя»:

Но никогда еще ей не удавалось запомнить свой сон целиком. Ей врезались в память только взбесившиеся собаки, пожирающие трупы среди бледных надгробий в подземелье Гентского собора.

Ветер зашелестел в деревьях. Она встряхнулась и сдвинулась с места. Колени затекли от длительной неподвижности. Около осадных машин виднелись огни нескольких костров. Сновали фигуры воинов: происходила смена караула. Она увидела, что кто-то нагнулся и добавил топлива в огонь, отступив затем в темноту. Заморосил дождь, но вскоре прекратился, уступив место подавляющей ночной тишине, скорее душной, чем жаркой. Из палатки выскочил слуга, помочился и, сонно покачиваясь, нырнул обратно.

Облака начали медленно рассеиваться, из разрывов между ними выглянули звезды, время от времени можно было увидеть целиком созвездия. Ненадолго показался и тут же скрылся убывающий месяц. Колесо небес поворачивалось к зиме. Уже появлялись созвездия, которые можно видеть на небе вечерами в конце осени и ранней зимой.

Первые отблески солнечного света окрасили палатки и стены палисада в грязно-серый, с неба уже исчезали самые бледные из звезд.

Человеческий силуэт промелькнул возле осадных машин, спеша вдоль стены из щитов. Один из костров погас. Она вздрогнула и сразу же увидела полдюжины неясных фигур, перелезающих через щиты.

Рейдеры из крепости.

— Хатуи! — крикнула она, выхватив меч, и бросилась вниз по склону с криком «Тревога!».

Прозвучал горн, раздались крики:

— К оружию! К оружию!

Рядом с ней возникли фигуры солдат, бегущих в том же направлении, на защиту передовой линии. Внизу кто-то вскрикнул от боли. Зазвенела сталь, послышались удары мечей о щиты. У основания самой левой осадной машины вспыхнуло пламя. Там закипела схватка. Одни старались сбить пламя и отбросить нападавших, другие пытались раздуть огонь.

Горизонт засветился зарей. Как бы в ответ прозвучавшему над лагерем призыву к оружию, распахнулись ворота крепости, более двух десятков всадников с копьями, на которых болтались флажки, вырвались наружу и устремились к осадным машинам.

Лиат видела их приближение, слышала голоса, слышала горны из лагеря короля, но у нее было более важное дело.

Рейдеры превратили одну из баллист в пылающий факел при помощи жидкой смолы, которую нельзя было потушить ни водой, ни одеялами. Одинокий «лев» — она узнала его только по накидке с эмблемой — защищал баллисту от троих нападавших рейдеров, сдерживая их при помощи факела и меча. Еще один рейдер уже валялся у его ног с отсеченной головой. Они пока не прижали его к баллисте, но это было делом времени.

«"Орлы" не сражаются, „орлы“ наблюдают», — не уставала повторять Хатуи. Но без ее помощи он сейчас погибнет.

Девушка рванулась вперед, отразив удар, и заняла место слева от него. «Лев» приветствовал ее невнятным «добрутром», она заметила его улыбку, не сообразующуюся с серьезностью положения.

Рейдеры замешкались, увидев, что противников неожиданно стало вдвое больше. Она сделала ложный выпад, тем временем «лев» повернулся, и она заметила его рассеченную щеку, которая была причиной странной гримасы на его лице. Изуродованное лицо воина отвлекло ее. Один из рейдеров попытался атаковать ее слева. Она увернулась и приняла удар на перекрестие рукояти меча, но сила удара заставила ее упасть на колени. Она напряглась, стараясь не дать свалить себя с ног. Раненый «лев» ткнул факелом в лицо нападавшему, на мгновение ошеломив его, и тут рядом появились еще два «льва».

Один из них был Тайадболд. Она узнала его по рыжей шевелюре. Надеть шлем воин не успел. Он погрузил меч по самую рукоять в живот нападавшего на нее рейдера и на миг застыл над нею, обнявшись со своей жертвой, меч выпал из руки поверженного рейдера. Тайадболд не выпускал его еще некоторое время, пока не убедился, что тот больше не способен двигаться. Тогда он отступил, роняя мертвого рейдера и вытаскивая из него меч.

Лиат откатилась от падающего на нее тела и вскочила на ноги. Два оставшихся рейдера уже убегали, но недостаточно быстро. Сраженные почти одновременно, они вскрикнули, упали и затихли.

Раненый «лев» начал сбивать пламя с баллисты. Кровь капала на его накидку.

— Назад! — крикнул Тайадболд. — К лагерю короля!

Под низкий звук рога на них надвигалась группа всадников. Увлеченные борьбой за осадные машины, они не заметили, что колья палисада, защищавшего фланги, частично выдернуты и срезаны, освобождая дорогу вражеской коннице. Выставив копья вперед, всадники атаковали.

— Нас слишком мало для отражения атаки! — кричал Тайадболд. — «Орел», назад!

Она послушалась, и ряды сомкнулись перед ней: среди остальных солдат, которые добивали пеших рейдеров и занимали позицию, чтобы встретить тяжелую кавалерию, у нее одной не было ни кольчуги, ни панциря.

Раненый «лев» сумел вынести стрелы баллисты и теперь раздавал их товарищам.

— Хватайте! — кричал он глухим из-за поврежденной щеки голосом. — Это наш единственный шанс против кавалерии! «Орел»! Стреляй по мордам лошадей!

Люди двинулись к линии пикетов, оставляя осадные машины, к которым уже пробирались новые рейдеры, предвкушая легкую добычу.

— Король! — закричали голоса далеко позади. — Король скачет!

«Львы» и латники втыкали копья и длинные мощные стрелы баллист тыльными концами в землю, готовясь встретить всадников. Лиат вложила меч в ножны, опустилась на колено и взяла в руки лук. В голове образовалась пустота. Она натянула тетиву, прицелилась и выстрелила, в занимавшейся заре потеряв летящую стрелу из виду. Грохот копыт заглушил все вокруг, она не слышала даже голосов «львов». В крепости позади нападающих было тихо, никто не следовал за атакующим лордом. Она выпустила вторую стрелу, третью.

Нападавшие приблизились к ним. Она заметила вышивку на накидке их лорда с изображением лебедя, его броню, мерцание шлема и белую ткань, покрывавшую лошадь. Он мощным прыжком оставил линию «львов» позади. Его свита последовала за ним, перескакивая через преграду или сминая солдат лошадьми. Одну лошадь защитникам удалось поразить копьем. Она упала, и кто-то из «львов» уже стаскивал всадника с седла.

Лиат развернулась и прицелилась в удалявшихся всадников, но не выстрелила, опасаясь попасть в людей короля, скакавших навстречу нападавшим. В лагере царил беспорядок.

Предводитель атакующих мало интересовался сновавшей по лагерю и пытавшейся задержать его пехотой. Во главе небольшой группы лорд направился к палатке короля, над которой развевался стяг: орел, дракон и лев, вышитые золотом. Попадавшиеся на пути разрозненные группы защитников они просто рассеивали.

Король Генрих не стал дожидаться своих лордов. В толстой стеганой куртке и стальном шлеме он поднялся в седло, сжал священное копье святой Перпетуи и устремился навстречу противнику всего с дюжиной всадников. Король скакал по небольшому узкому плацу, отделявшему палатки высшей знати от остального лагеря. Генрих пустил лошадь галопом и опустил копье. Другие, опасаясь за жизнь короля, попытались его остановить, но королевский скакун мчался вперед, словно ему передалась ярость его хозяина. Сейчас эти всадники испытают на себе королевский гнев.

С противоположной стороны плаца с группой своих людей приближался лорд. Минуя последнюю палатку, конь лорда зацепился правым копытом за крепежный канат. Палатка опрокинулась, лошадь повалилась на землю, увлекая за собой седока.

— Вставай! — Тайадболд одним рывком поставил Лиат на ноги. Несколько раненых стонали вокруг. Стащенный с лошади всадник был мертв.

Вместе с остальными она побежала вверх на холм.

Генриху некого было больше атаковать. Спутники поверженного лорда разбежались. Король приставил копье к груди лежащего. Лицо его было скрыто кольчужной сеткой, спускавшейся от наносника позолоченного шлема.

— Сдавайтесь! — крикнул король. Его голос послужил сигналом к окончанию схватки. Лорд не шевелился, его спутники были уже частью перебиты, частью разоружены и взяты в плен.

— Лиат! Ко мне!

Девушка, запыхавшись, подбежала к Хатуи и остановилась.

— «Орлы» не сражаются, — вполголоса проговорила Хатуи. — Они наблюдают. Но ты молодец!

Генрих не двигался, терпеливо дожидаясь, пока вокруг него не собрались все вендские лорды, среди которых был и престарелый вождь Виллам. Маркграфиня Джудит отдавала распоряжения: пленников разделили на группы, животных привязали, пожар потушили, хотя от двух баллист остались лишь кучки пепла.

Когда поднялось солнце, ворота крепости снова распахнулись, выпустив знатную даму верхом на лошади, попона которой была богато расшита золотом. Ее сопровождали два дьякона в белых одеяниях и два святых брата в бледно-коричневом — все без оружия. Из ворот доносились плач и причитания.

Генрих жестом приказал пропустить леди Сванхильду. Она приблизилась, спешилась с помощью одного из своих сопровождающих и преклонила колени перед королем.

— Умоляю вас, ваше величество, — произнесла она дрожащим голосом, — позвольте мне взглянуть, жив ли еще мой сын. Я прошу вас об оказании милости. Я не хотела этого. Мой сын всего лишь безрассудный юноша, который наслушался поэтов, воспевающих музыку войны.

— Было бы лучше, если бы вы появились двумя днями раньше, когда мы подошли к городу, — недовольно заметил король, но убрал копье.

Леди Сванхильда сняла шлем с лежавшего без движения воина. Ее внезапный вздох убедил всех, что случилось наихудшее. Молодой человек был мертв, хотя на теле его не было никаких ран. Он умер, ударившись о землю при падении с лошади. Его мать заплакала, но не потеряла достоинства.

— Его смерть не доставляет мне удовольствия, — сказал король хриплым от печали голосом. — Я тоже потерял любимого сына.

Она прижала руку к сердцу и устремила долгий взгляд на лицо мертвого юноши. Пожилая хрупкая женщина, она вынуждена была опереться на руку сопровождавшего ее монаха, чтобы подняться. Но выражение гордости не исчезло с ее лица, когда она посмотрела на возвышающегося над ней короля. Генрих, не спешиваясь, вручил свое священное копье сэру Гельмуту Вилламу.

— Он последовал за леди Сабелой, хотя я и отговаривала его, — печально сказала леди Сванхильда.

— А ваша верность королю? — строго обратилась к ней епископ Констанция, которая теперь, когда схватка закончилась, выдвинулась вперед.

— Ваша светлость, — леди Сванхильда склонила голову, отдавая дань уважения епископу, — мы склоняемся перед королем.

Маркграфиня Джудит фыркнула:

— Сейчас у вас просто нет выбора!

— Необходимость принуждает к тяжкому выбору, — признала леди Сванхильда без колебаний. — Я сделаю все, что мне прикажут.

— Оставьте ее, — вдруг сказал Генрих. — Прикажите накрыть нам ужин, леди Сванхильда. Вы заплатите выкуп, и завтра утром мы продолжим путь.Каков размер выкупа? — несколько вендских лордов хотели знать условия капитуляции противника.

— Мне нужны люди, лошади, снаряжение для взятия Гента, захваченного Эйка. Вы и остальные варренские лорды, которые выступили на стороне Сабелы, заплатите эту цену. Борьба с леди Сабелой стоила мне многих сил, и утраченную мощь моей армии вы и ваши союзники должны мне возместить.

Леди Сванхильда сама наливала королю вино и прислуживала ему во время трапезы. Ее дети обслуживали детей короля, двух маркграфов, епископа и еще нескольких особ, чье положение при дворе требовало проявить к ним особое внимание. Лиат, стоя с Хатуи за спиной короля, пыталась не замечать возмущенное бормотание своего желудка. Она могла рассчитывать на объедки с королевского стола.

Леди Таллия сидела, как обычно, рядом со своим дядей, королем. Юная принцесса едва прикоснулась к еде. Лиат удивлялась, как можно поддерживать жизненные силы, довольствуясь столь малым.

— Как видите, — Генрих обратился к леди Сванхильде, указывая на Таллию, — единственное дитя Сабелы путешествует со мной. — Он внимательно посмотрел на троих детей, прислуживавших за столом. Одна из них, девочка лет двенадцати, с бледным и заплаканным лицом, как наследница своей тети, обслуживала детей короля — Теофану и Эккехарда. Сыновья леди Сванхильды прислуживали остальным знатным дворянам. Один из них, мальчик лет восьми, так нервничал, что кому-то из лакеев приходилось помогать ему ставить тарелки и наливать вино. Другой, обладающий безупречными манерами, был несколько постарше, на его лице застыло мрачное выражение.

— Это ваши дети? — спросил Генрих. Сванхильда жестом велела лакею принести еще вина.

— Еще один мой сын сейчас в монастыре, основанном моей бабушкой. Этот мальчик, Константин, — она показала на старшего, — в следующем году поступит в школу в Майни. Ему как раз исполнится пятнадцать.

— Пусть он поступает в мою школу, — предложил король. — Сестра Росвита ведет там теологию и придворный этикет, она будет ему рада.

— Большая честь, сир, — без эмоций произнесла леди Сванхильда. Было очевидно, что ее сын станет залогом ее послушания и верности.

Хатуи почти беззвучно кашлянула и оттащила Лиат назад.

— Действительно, — чуть слышно пробормотала она, — в королевскую школу за последние два месяца поступило так много молодых лордов и леди из Варре, что они почти заменили отсутствующую принцессу Сапиентию.

Редкие и всегда неожиданные вспышки сарказма Хатуи обычно заставали Лиат врасплох. Но, так как Хатуи при этом всегда улыбалась, было трудно понять, осуждала она поведение аристократов или просто смеялась над ними.

Лиат смотрела, как юного Константина представили королю. Мальчик опустился на колено и поцеловал королю руку. Хотела бы она для себя такой жизни?

Поступить в королевскую школу, где она могла бы учиться, писать, читать все, что захочет. Все бы хвалили ее. Если бы не умер Па.

Но Па умер. Па убит.

Она прикоснулась к своему левому плечу, где обычно, когда она не сидела на лошади, висели переметные мешки. На плече ничего не висело, и она чувствовала себя как будто неодетой. Пришлось мешки и плащ оставить в крепостных конюшнях. Она не любила оставлять свое имущество, опасаясь, что кто-нибудь украдет его: в мешке была спрятана драгоценная книга. Но выбора не было. Немного успокаивало, что на этот раз один из «орлов» остался охранять их вещи, пока остальные присутствовали на королевском ужине, чтобы блеснуть перед этими варренскими лордами могуществом и великолепием короля Генриха.

«Львы» тоже присутствовали. Они стояли вдоль стен. Около двери, ведущей во двор и в кухни, девушка заметила Тайадболда, болтающего с приятелем.

Сквозь мерное жужжание голосов она услышала, как маркграфиня Джудит обращается к королю. Импозантная маркграфиня всегда вызывала трепет у Лиат, хотя девушка понимала, что эта аристократка не знает даже о ее существовании, тем более Джудит не могла догадываться о связи, существующей между Лиат и ее сыном. Хью был аббатом Фирсбарга, расположенного к западу отсюда, на севере Варингии. У него не было причин участвовать в этом походе. Сначала она опасалась, что продвижение Генриха по Варре может завести их туда, но все обошлось: Генрих явно не собирался посещать места, с которыми у него не было хлопот.

— Мне нужно взять своих людей и отправиться в свои земли, — говорила Джудит. — Необходимо собрать налоги, какие смогу, ваше величество. Кроме того, сейчас время сбора урожая, потом наступят зима и весенний сев, так что я смогу идти на Гент не раньше следующего лета.

— А как же предстоящее замужество, о котором вы говорили? — спросил король. — Оно не задержит вас?

Она подняла брови. Властная женщина, примерно того же возраста, что и король, она родила пятерых детей, трое из которых выжили, похоронила двух мужей. В отличие от леди Сванхильды, многочисленные роды никак не сказались на ее здоровье, она сама водила в бой свои войска, хотя у нее были сыновья и зятья. Лиат не могла не восхищаться силой этой женщины и была рада, что эта сила не направлена против нее.

— Молодой супруг всегда стремится показать себя на поле боя, — сказала леди Джудит, вызвав смех и добрые пожелания сидящих за столом. — Я не вижу причины, которая могла бы ему помешать драться под Гентом, когда мы прибудем туда. Но я должна вернуться в Австру, чтобы бракосочетание состоялось. Я обещала заехать за женихом еще весной — Губы ее шевельнулись, она выглядела более довольной, чем, по мнению Лиат, позволяли приличия. — Задержка, вызванная мятежом Сабелы, была непредвиденной. Надеюсь, его родня на меня не обиделась и не откажет мне.

— Жарко здесь, — пробормотала Лиат.

— И не только из-за разговоров, — ухмыльнулась Хатуи. — Можешь выйти немного проветриться. Все равно пока не понадобишься.

Лиат кивнула и отошла в сторону. Протискиваясь мимо слуг, несущих очередное блюдо — жареных фазанов с развернутыми веером перьями, девушка невольно подслушала разговор, происходивший за столом, где сидели сестра Росвита и несколько священников.

— Надеюсь, он такой же симпатичный, как, говорят, был ее первый муж, — сказала какая-то женщина.

— Ее первый муж не был красавцем, дорогая сестра Амабилия, — возразил сидящий рядом с ней пухлый молодой человек. — Он унаследовал много земли и значительное состояние, потому что его мать пережила всех своих сестер и не родила ни одной дочери. Это знаменитый любовник маркграфини с Альбы был красавцем. Не правда ли, сестра Росвита? Вы ведь были тогда при дворе?

— Давайте будем думать о божественном, брат Фортунатус.

Сделав замечание, сестра Росвита, однако, улыбнулась. Она была известна при дворе своей ученостью и мудростью, а также тем, что никогда не теряла присутствия духа. За два месяца похода у Лиат не раз возникала возможность восхищаться ею издали, тем более что во время пребывания в Хартс-Рест Айвар высоко о ней отзывался. — Я, к сожалению, не могу припомнить его имени, но надо признать, что он был замечательно красив. Такое лицо невозможно забыть.

— Высокая похвала из ваших уст, сестра Росвита, — сказала та, которую звали Амабилией. — Если даже вы все помните…

— Поток фазанов наконец иссяк, и Лиат продолжила путь к двери.Тайадболд — Она остановилась возле рыжеволосого «льва». — Как себя чувствует тот человек с рассеченной щекой? Он жив?

— Жить он будет, но, увы, вряд ли сумеет теперь кого-нибудь очаровать.

— Сможет он продолжить службу? И что с ним случится, если не сможет? — Она хорошо знала, что значит остаться одиноким, без родни и дома.

— «Лев», который не может продолжать службу из-за ранения в бою, вправе ожидать существенного вознаграждения от короля. Он получит участок земли в приграничье или на болотах.

— Но ведь это опасные места.

— В каком-то смысле — да, но зато ты не зависишь от местных князьков, которые всех заставляют работать и платить налоги. Король требует от тебя лишь караульной службы в близлежащем дозорном форте. Даже с такими шрамами, как у бедного Йоханнеса, можно найти жену, если будет что оставить дочерям. Всегда можно найти сильную женщину, младшую сестру, которая захочет обеспечить себе безбедное существование и не обратит внимания на какой-то там шрам. — Он замолчал, но тут же прикоснулся к ее локтю и четко выговорил: — «Львы» не забудут, как ты пришла к нему на помощь, «орел».

Король встал со своего места и поднял кубок. Все замолкли.

— Утром мы выступаем на восток, на Вендар, — провозгласил король. Несколько молодых лордов разразились ликующими возгласами. — Но не будем предаваться веселью в зале скорби. Вспомним уроки святой Катины.

Святую Катину, в то время как она выслеживала в засаде жителей собственной деревни — так хищник подстерегает молодого оленя, — мучили видения, предвещавшие беду. Этот день был для Лиат праздником, ее видения оказались пророческими.

— Не позволяй страху затемнять твой взор, — сказала епископ Констанция.

— Не позволяй себе забывать о собственных неприятностях, — парировал король. Он смотрел куда-то мимо своей чаши и, казалось, видел что-то незаметное для всех остальных. — Шестьдесят семь дней прошло с того момента, как я узнал о смерти… — Он замолчал, не в силах заставить себя произнести это имя. И хорошо, с горечью подумала Лиат, меньше страданий для ее собственного сердца — со дня гибели «драконов» в Генте.

Какие-то молодые лорды в конце зала громко превозносили храбрость легендарных «драконов». Иные из них лелеяли надежду, что король Генрих назовет нового капитана «драконов» и вновь сформирует их подразделения. Но еще ни разу король не высказал подобных намерений. Все пили в память погибших «драконов», но Генрих лишь пригубил вино.

Виллам сменил тему, начав обсуждение обратного пути. Предполагалось направиться на юго-восток до выхода на Хельвег, Ясный Путь, начинающийся на крайнем востоке Арконии, ведущий через северо-запад Фесса, а оттуда в самое сердце Саонии.

— Мы не успеем в Кведлинхейм ко Дню святого Матиаса, — сказал король. — Урожай уже будет убран. Но мы прибудем, как раз чтобы отпраздновать День святого Валентинуса с моей матерью и сестрой.

Кведлинхейм. Не туда ли послали Айвара? Лиат бросила взгляд на сестру Росвиту, улыбающуюся каким-то замечаниям сестры Амабилии. Мысль об Айваре повлекла за собой мысль о Ханне. Где она сейчас? Как прошло ее путешествие, что с ней и с Вулфером? Однажды Ханна рассказала о Дарре — городе, построенном из песни поэта, — одно дыхание, и ничего вещественного. Сейчас Лиат знает о нем не понаслышке.

— А потом, — говорил король, — мы направимся на юг, на охоту.

— И на что же мы будем охотиться? — спросил Виллам.

— Войска и припасы, — мрачно ответил король. — Если не в этом году, то в следующем.

Мысль о Генте не покидала его ни на минуту.

3

В поисках съестного Анне пришлось на этот раз углубиться в лес дальше обычного, так как вблизи Стелесхейма все съедобное было уже выбрано многочисленными беженцами из Гента. Матиасу не нравились ее одинокие прогулки, к тому же лес постоянно отступал. Беженцы собирали все съедобные ягоды и корни, скармливали своей скотине весь подлесок и срезали деревья на топливо и постройки.

Они с Матиасом жили в Генте совсем одни. Конечно, ей нетрудно совершить несколько прогулок в лес, где самые страшные хищники — волки и медведи, если они еще остались. Лесники и дозорные, следящие за разведчиками Эйка, а заодно снабжающие госпожу Гизелу и всех желающих свежим мясом, не жаловали лесных хищников.

Но на всех не хватало. На всех никогда не хватало.

Анна палкой расчищала себе путь сквозь листву и кустарник. К юбке прилипали колючки, чертополох колол ноги. На щеке краснел рубец, платок порвался, зацепившись за высохший сук. Боясь потерять дорогу, девочка ножом ставила зарубки на деревьях. Четыре клинка дети выменяли на брезент и яйца, но пока ножей оставалось достаточно. Остановки через каждые три-четыре дерева сильно замедляли движение, а ноги болели от камней и колючек.

Впереди пестрели множеством ягод заросли кустарника, каждая размером не более кончика ее мизинца. Она осторожно раскусила одну и скривилась от едкого кислого вкуса. Язык как будто обожгло. Тем не менее она собрала все до последней ягодки в прихваченный мешочек. Они могут оказаться ядовитыми, но некоторые мудрые женщины в лагере знают, что можно есть сырым, что вареным, что сушеным, а что — только выбросить. Продираясь за ягодами через куст, она неожиданно обнаружила настоящее сокровище. Упавшее дерево освободило место для дикого лука.

Она опустилась на колени и начала копать. Матиас будет гордиться ею.Скрипнула ветка — девочка замерла, боясь даже поднять голову. Тишина и неподвижность спасли ее. Они прошли мимо кустов, в которых она затаилась, и по их свистящему шепоту — они разговаривали друг с другом — Анна поняла, что Эйка прочесывают лес.

Ох, Владычица! Они собираются напасть на Стелесхейм? Почему они не оставят беженцев в покое? А вдруг они ее найдут? Ей известно, что они делают с детьми.

Руки ее оставались погруженными в землю, в ноздри проникал острый запах лука. Она беззвучно молилась Господу и Владычице. Если она не будет шевелиться, они пройдут, не заметив ее. Тогда она сможет побежать назад и предупредить Матиаса и всех остальных.

Послышался короткий щелчок, затем что-то просвистело, и тут же раздался вопль. Она не двигалась, не смела повернуть голову. Подавив всхлип, она вцепилась руками в лук. Дозорные напали на Эйка, и рядом с ней завязался бой.

«Не убегай, — учил ее Матиас. — Если ты побежишь, они тебя увидят». Кроме того, если она побежит, то потеряет эту луковую опушку.

Кто-то вскрикнул. Ветви затрещали, что-то тяжелое ударилось оземь так близко, что она почувствовала, как земля сотряслась под ее коленками. Звук стрелы, вонзившейся в дерево. Звон металла о металл. Выкрики, треск, топот множества ног.

Ругань.

Потом закричали сразу несколько голосов, пробежали несколько человек, раздались удары о землю или о какой-то предмет.

Тишина.

Она не осмеливалась поднять голову. Какая-то жидкость закапала на землю около ее левой руки, образовав лужицу и намочив мизинец. Она жгла, как укус пчелы. Девочка медленно подняла голову и бросила взгляд через плечо.

На нее неподвижно уставились глаза. Рот открылся в смертной гримасе, обнажив два ряда острых зубов. Ее захлестнула волна ужаса. Но тело оставалось неподвижным: сказывалась тренировка. Переведя дух, она поняла, что Эйка мертв, убит, он упал почти на нее.

Она услышала разговоры дозорных лесников.

— Я видел только двоих.

— Они гуляют по двое.

— А почему они без собак?

— О боже, ты видел хоть раз их собак? Иди с такой собакой, и за милю будет ясно, где ты. Они никогда не ходят в разведку с собаками. Для нас это и лучше. Бьюсь об заклад, их собак труднее убить, чем самих чертовых дикарей.

— Что мы с этими двумя будем делать?

— Оставим личинкам и мухам, если они будут это есть. Дрожа, она выпрямилась, вытирая пальцы, запачканные зеленоватой жидкостью, сочащейся из пронзенного стрелой горла Эйка. Ей еще надо было собрать урожай. Лук легко вынимался из земли, но ее била дрожь, хотя она знала, что Эйка не причинит ей вреда.

— Ух ты! Это что?

Анна услышала треск кустов и увидела две головы, повернутые в ее сторону.

— Да я тебя знаю! — воскликнул один из них. — Ты сбежала из Гента этим летом. — Он не спрашивал, что она делает, он это сам видел. — Да ты же была на волосок от гибели! Лучше бы тебе сидеть дома, дитя. — Он кивнул товарищу, и тот пошел дальше. — Что ты там нашла?

— Лук, — сказала она, вдруг испугавшись, что он отнимет ее находку.

Но он просто кивнул, вытащил из-за пояса выкрашенную палку и воткнул рядом с деревом, чтобы пометить место.

— Не рви весь. А то вечная проблема с вами: подбираете все вчистую и не оставляете ничего на следующий год. Ему же надо чем-то размножаться.

Анна смотрела на лесника, ожидая, что он будет делать. Он вздохнул и отступил.

— Нет, нет. Ничего я у тебя не возьму. Нам здесь лучше живется, чем вам, сиротам, там у деревни. Гизела — тетка хитрая, хозяйственная. Она бы всех вас прибрала к рукам, если бы места было больше. Давай, крошка, давай.

Анна вскочила и побежала, прижимая драгоценный лук к себе. Отбежав подальше, она остановилась, подобрала подол юбки, положила туда лук и один конец подоткнула под пояс, смастерив подобие мешка. Она посмотрела в небо сквозь листву, нависавшую над головой. Было довольно жарко, хотя не душно. Полдень давно прошел, пора возвращаться, чтобы не захватила темнота. Она намотала на плечо платок, сделав петлю. Привычными движениями Анна собирала топливо. Все сухое, легкое, валяющееся на поверхности.

Нагруженная, она вернулась домой к вечеру. Проходя через лагерь, девочка прикрыла лук хворостом, чтобы скрыть драгоценную находку от посторонних взглядов. Она направилась к кожевенной мастерской. На этом месте раньше тоже рос лес, принадлежавший госпоже Гизеле, хозяйке Стелесхейма. Теперь из земли торчали одни пни. Козы объели последние листочки, зелень виднелась лишь на огороженных участках, за прочными заборами. Пробившиеся всходы тут же уничтожались цыплятами или гусями. Ни одной палки не валялось на участке — все отправлялось в огонь кухонных плит и печек, в костры. Когда шел дождь, тропа превращалась в грязную реку, разливавшуюся между хижинами и сараями.

Здесь, в Стелесхейме, прошлой весной осели многие беженцы из Гента. Новости о спасшихся сиротах вызвали интерес людей, живущих к западу от владений госпожи Гизелы. Около трети детей уже переселились из Стелесхейма; кое-кто попал в хорошие условия, кому-то, без сомнения, не повезло.

Но сотни людей оставались здесь. Большинству некуда было податься. Одни не хотели удаляться от Гента, другие были слишком слабы, чтобы двигаться дальше. Даже неудовольствие госпожи Гизелы не могло заставить их покинуть Стелесхейм.

В этот лагерь Матиас и Анна попали во второй половине лета. Матиасу повезло, он выменял информацию о Генте на работу в кожевенной мастерской, расположенной сразу за палисадом деревни, рядом с растущим лагерем.

Сейчас, с наступлением жары, обычной для позднего лета, самым слабым приходилось туго. Некоторые ведуньи называли это порчей, наведенной вражескими прихвостнями, другие считали это влиянием заклятия, наложенного самим чародеем Эйка, третьи же обвиняли в происходящем тайно присутствующих в лагере малефакторов — злых колдунов. Каждый день небольшие группы отчаявшихся покидали лагерь, чтобы поискать счастья где-нибудь еще. Но народу не становилось меньше, поскольку из окрестных деревень, расположенных в бассейне и вдоль русла реки Везер, постоянно прибывали люди.

Анна и Матиас спали в сарае кожевенной мастерской, за навесами для сушки шкур. Болезнь пока обходила мастерскую стороной. У них были сидр, хлеб и яйца каждый день, и Анна полагала, что вонь дубилен отгоняет злых духов.

Торопясь пройти через лагерь, она молилась, чтобы острый запах земли и лука не обнаружил ее находку. Она не спасла бы драгоценный лук, если бы кто-то попытался его отобрать.

— Усаживайтесь, дети. Садитесь, садитесь. Голос мой, увы, не тот, что был, но, если вы не будете болтать, я расскажу вам историю о Хелен.

Анна остановилась, хотя понимала, что надо торопиться к Матиасу. Опираясь на толстую палку, мимо нее прошаркал старик и тяжело уселся на колченогую табуретку, подставленную ему девочкой. Множество детей окружили его, подняв вверх худые лица. Она узнала его и этих детей. Они тоже были беженцами из Гента, спасшимися от Эйка. Старших детей здесь не было. Они, как и Матиас, приняли на себя обязанности взрослых или были взяты в семьи фермеров с запада. Они работали у кожевников и оружейников, кузнецов и лесорубов, помогали строить хижины, сеяли и пахали землю, носили воду из реки. Дети возраста Анны и чуть младше присматривали за самыми маленькими, матери которых работали целыми днями за пищу и кров.

Старик этот был почетным гостем во дворце мэра Гента, он поэт, привыкший петь для важных господ, — так он утверждал во всяком случае. Но если это было так, то почему мэр Гента не взял его с собой, когда выторговал у госпожи Гизелы за часть своего спасенного из Гента состояния местечко за частоколом Стелесхейма? Старик остался совсем один. Работать он был уже не в состоянии и рассказывал сказки в надежде получить корку хлеба и глоток сидра.

Он прочистил горло, чтобы начать рассказ. Голос его оказался мощнее, чем можно было ожидать, судя по его дряхлому виду.

— Это повесть о войне и о женщине. Обреченная на изгнание не единожды, но дважды, сначала из родного, любимого Лассадемона, затем из второго дома, красновратого Илиоса, спасалась она от гнева жестокой Мок, величественной Королевы Неба. Много претерпела она под ярмом ярости этой великой королевы. Высокие небеса возжелали, чтобы долгой тропой приключений пустилась она. Но все ж удалось ей воздвигнуть свой город, и выросли стены высокие славной империи Дарья.

Хотя поэт увлекся и воспарил было над аудиторией, но все-таки за реакцией публики следил и заметил ее беспокойство. Тогда он оставил высокий стиль и продолжил спокойнее и проще:

— Хелен была наследницей престола в Лассадемоне. И только она вступила в права наследства, как появились злодеи, захотевшие отнять у нее трон. И вот уже жестокий Мерной и брат его Менлос ввели свои ужасные армии в мирную страну и заставили бедную Хелен сочетаться браком с гнусным Менлосом.

— Они похожи на Эйка? — спросил какой-то ребенок.

— Они еще хуже! Много хуже! Они были из племени Дориас, женщины которого общались с гадкими берманами. — Он кашлянул и, окинув взглядом толпу, увидел, что завладел вниманием детей. Анне гораздо больше нравился такой стиль рассказа. — Они сделали Хелен пленницей в ее собственном дворце! Мерной отправился на завоевание… ну… неважно чего. И тогда Хелен сбежала из дворца со своими верными слугами. Они направились к морю, погрузились в ладью и отправились в Илиос, где давным-давно поселились родственники матери ее матери. Они выстроили прекрасный город с красными воротами и золотыми башнями под покровительством прекрасной Соморас. Но Мерной и Менлос молились жестокой Мок, безжалостной Королеве Неба, которая не любила прекрасную Соморас. И жестокая Мок упросила своего брата Суджандана, Бога Моря, послать шторм и утопить ладью Хелен. И вот на море пала тьма, скрывшая солнце! И завыли страшные ветры! И волны вздымались, окутывая ладью, и ниспадали, обнажая дно моря!

За плечами рассказчика Анна хорошо видела частокол деревенских ворот. Ворота были постоянно закрыты, даже днем. В лагере ворчали, что это сделано не из страха перед возможным нападением Эйка, а для того, чтобы не пускать в деревню беженцев. Все знали, что жители Стелесхейма каждый день едят бобы и хлеб, даже слуги. Анна увидела, что ворота в эту гавань изобилия вдруг распахнулись, из них выехало пятеро всадников. Они направились по юго-восточной дороге, вдоль которой растянулась часть лагеря беженцев.

Рассказ поэта, каким бы захватывающим он ни был (а шторм как раз выкинул судно с бедной принцессой на остров, кишащий чудовищами), не мог конкурировать с таким необычным событием. Анна побежала за остальными к краю дороги, надеясь узнать что-то новое.

— Вы куда? — кричали дети всадникам. — Вы насовсем?

— Нет! — крикнула в ответ молодая женщина в кожаной броне, вооруженная коротким копьем, притороченным к стремени, и двумя длинными ножами. — Мы в крепость герцогини Ротрудис, в Остербург. Ее двор, говорят, прибыл туда на праздник святого Матиаса.

— Она придет к нам на помощь? — Сразу несколько детских голосов выкрикнули этот вопрос.

Остальные всадники не обращали внимания на детей, но молодая женщина задержалась. Нахмурившись, она смотрела на детей, все время покачивая головой.

— Не знаю, как она поступит, но мы будем просить ее о помощи. Эйка появляются все чаще. Все больше деревень гибнет в огне. Однажды они дойдут до нас. Здесь уже слишком много народу. Госпожа Гизела не может поддержать всех.

Спутники позвали ее, она пришпорила лошадь и ускакала.

Большинство детей вернулись к старому поэту и пересказали ему разговор с всадницей.

Он фыркнул:

— Как будто госпожа Гизела «поддерживает» кого-нибудь, кроме своей родни и слуг. Или тех, кто может заплатить за поддержку. Жаль, что у нас здесь нет епископа, чтобы помогать бедным.

Анна заметила, как худ он был. Белая пленка наполовину закрывала его левый глаз, руки все время мелко дрожали.

— Кто такая герцогиня Ротрудис? — спросила она. Опытный певец и слушатель, он отыскал ее глазами в толпе и кивнул, показывая, что понял вопрос.

— Ротрудис — герцогиня Саонская, младшая сестра короля Генриха. Несчастье, что погибли «драконы». Это был ужасный день.

— Почему король не приехал нас спасти? — спросил какой-то мальчик.

— Надо помнить, что мир обширен и полон опасностей. За свою жизнь я прошел много дорог и троп. Новости месяцами идут от одного места до другого. — Видя, что их лица вытягиваются, старик заверил детей: — Но я не сомневаюсь, что король Генрих знает о судьбе Гента и скорбит о ней.

— Но почему он не пришел?

Старик пожал плечами:

— Король может быть где угодно. Может быть, он как раз направляется сюда.

— Вы когда-нибудь видели короля? — спросила Анна. Он не ожидал такого вопроса.

— Нет, не видел. — Голос его задрожал, щеки вспыхнули. — Но я пел для его сына, который был капитаном «драконов».

— Расскажите нам об этом, — попросил кто-то.

— Расскажите нам что-нибудь о себе, друг, — внезапно произнесла Анна, зная, что ей давно пора в кожевенную мастерскую, но не в силах оторваться.

— Что-нибудь обо мне, — пробормотал он.

— Да! Да! — закричали другие дети.

— А историю о Хелен вы не хотите больше слушать?

— А это случилось с вами? — спросила Анна. — Вы были с ней в ладье?

— Нет, дитя. — Он чуть усмехнулся. — Эта история произошла очень давно.

— Вы были еще маленьким? Нет, дитя, это случилось задолго до того, как Дайсан принял Священное Слово от Господа и начал проповедовать истину Единства, принеся Свет во Тьму. Это случилось очень, очень давно, прежде, чем была построена старая каменная стена в Стелесхейме.

— Я никогда не была в Стелесхейме, — заметила Анна. — А если это произошло так давно, то почему вы уверены, что это все правда?

Потому что это передавалось от поэта к поэту, строка за строкой, и было записано древними писцами, чтобы ничто не забылось. — Он слегка улыбнулся. Удивительно, но во рту у него сохранились почти все зубы. Может быть, поэт должен тщательно следить за своим ртом. Ведь его благосостояние зависит и от этого. — Я расскажу вам, что случилось со мною однажды, когда я был еще совсем молодым человеком. О Владычица! Слышали ли вы когда-нибудь об Альфарских горах? Можете ли вы, дети, вообразить горы столь высокие, что они ласкают небо? Что в самые жаркие дни лета их покрывает толстый слой снега? Эти горы нужно миновать, если вы захотите попасть на юг, из королевства Вендар в королевство Аосту. В Аосте находится священный город Дарр. Там резиденция скопоса, Матери Святой Церкви.

— Если горы так высоки, — спросила Анна, — то как же через них перебраться?

— Помолчи, дитя, — потребовал он строго. — Слушайте и не спрашивайте. Через горы есть лишь несколько троп. Эти тропинки ведут наверх, очень высоко, человек, взобравшись по ним, ночью может прикоснуться к звездам. Но каждый шаг там смертельно опасен. Каким бы ясным ни было утро, среди дня внезапно может налететь ужасный ураган, даже летом. А лето — единственное время года, когда можно перебраться через эти горы.

Но некоторые пытаются преодолеть их поздно осенью. Мало кто отваживается на это, но я был в числе смельчаков. Стоял уже месяц октумбрий. Мне было крайне необходимо оказаться по другую сторону гор. — Он поднял руку, предупреждая вопросы. — Это касалось женщины. Большего я вам сказать не могу. Меня предупреждали об опасности, но я был молод и безрассуден. Мне казалось, что я смогу сделать все на свете. И действительно, пока я поднимался, погода оставалась спокойной и особых трудностей не было.

Он наклонился вперед, голос его упал до шепота, но все его хорошо слышали. Дети затаили дыхание и подались вперед, повторяя его движение.

— Пурга началась неожиданно. Среди ясного, спокойного, солнечного дня. Я сделал лишь один шаг и попал из теплого, ласкового лета в снежную зимнюю бурю. Все исчезло, белый буран застилал глаза. Холод пронизывал меня насквозь. Я споткнулся и упал на колени.

Но я не мог сдаться. Ведь она ждала меня в далеком Дарре. Я пробивался вперед, полз, когда невозможно было идти. Вьюга не ослабевала. Я был ослеплен, от холода не чувствовал ног. Снова и снова спотыкаясь, я падал, кувыркался и вдруг стремительно заскользил по склону вниз, навстречу смерти.

Он замолчал. Анна придвинулась к нему поближе, обхватив рукой свой лук. Все молчали.

— Но я не погиб. Попытался открыть распухшие глаза, но не смог. Протянув руки, я нащупал траву. В шаге от меня протекал ручей, слышалось его журчание. Я подполз к нему, напился чистой воды, умылся, промыл глаза и смог их наконец открыть. Вверху, над крутым склоном, с которого я упал вниз, все еще бушевала пурга. Несколько снежинок плавно спустились оттуда и долетели до моего лица. Но в этой расщелине было тепло, как весной, цвели фиалки, деревья стояли в цвету.

— Где же вы оказались? — вырвалось у Анны.

Он опустил глаза. Его старые плечи сгорбились, он как будто сожалел, что вспомнил эту историю.

— Не знаю. Воистину лишь чудом я не погиб в тот день. Деревья кольцом росли там, на маленьком лугу с сочной травой, дальше я не пытался проникнуть. На краю этого луга стояла крохотная чистенькая избушка, где я смог отдохнуть. Каждое утро я обнаруживал снаружи у двери пищу и питье: свежий хлеб, крепкий сидр, вареные бобы, кислые яблоки. Я попытался было выследить своего таинственного спасителя, но каждый раз крепко засыпал. Так я и не узнал, кто приносил мне пищу. Когда я достаточно окреп, я ушел из долины.

— И вы не нашли ее снова? — спросила Анна. Другие дети с удивлением слушали рассказ о зачарованном месте, в котором пища чудесным образом появлялась каждое утро.

— Нет, хотя я еще три раза переправлялся на том перевале. Я искал, но не нашел туда пути. Сейчас мне иногда кажется, что это был только сон.

— Может быть, возьмем его к себе? — спросила она в сумерки, когда они с Матиасом наслаждались жареными яйцами и тушеным луком. — Он всего лишь одинокий больной старик. Ест он немного, и за ним совершенно некому присмотреть. И место как раз найдется.

Действительно, под козырьком их навеса как раз оставалось место для еще одного человека.

— Но какой нам от него прок, Анна?

Матиас быстро проглотил свою порцию, отправив в рот яйцо, затем лук; теперь он собирал остатки еды со стенок почерневшего горшка черствым куском хлеба, который не успел доесть.

— А какой прок был от нас папе Отто? — напомнила Анна. — О, Матиас, он знает чудесные истории!

— Сплошь вранье! — Матиас слизнул с губ последние крошки и посмотрел на старый горшок: он мог бы съесть еще столько же. Он пожал руку Анны. — Эти истории он сам выдумывает. Он же сам говорил, что это мог быть только сон. Не было ничего! Чтобы их истории выглядели правдоподобнее, эти рассказчики утверждают, что все это они пережили сами. — Мальчик покачал головой, состроил рожицу и отпустил руку сестры. — Но, если хочешь, можешь привести старика сюда. Это верно, что папа Отто и другие рабы в Генте помогали нам просто так. Надо стараться помогать другим. Кроме того, если ты будешь за ним присматривать, может быть, перестанешь бродить по лесу и подставлять свою шею под нож разведчиков Эйка.

Она нахмурилась:

— Откуда ты знаешь, что эти истории придуманы? Ты никогда не путешествовал так далеко и не видел таких вещей.

— Горы, скребущие вершинами небо? Снег на них круглый год? И ты в это веришь?

— А почему бы и нет? Все, что мы видели в Генте и в Стелесхейме, лишь кусочек мира. — Она слизнула остатки яйца с губ. — Могу спорить, есть на свете места странные и загадочные, как раз такие, о каких рассказывают в своих историях поэты. Вот увидишь. Я приведу его завтра. Наверняка он был в местах, о которых никто здесь и не слышал. Поэты должны путешествовать, так ведь? Может быть, он знает, как выглядит страна, в которой живут Эйка. Может быть, он видел море, через которое плыла Хелен. Может быть, он пересекал громадные горы.

Матиас только фыркнул и завернулся в свое одеяло. Уставший за день от перетаскивания золы, воды и извести, он сразу же заснул. Анна прильнула к нему, но сон не шел к ней. Она закрыла глаза и думала о необъятном мире, о местах, не похожих на грязный лагерь и свободных от страха перед Эйка.

 

В ТЕНИ ГОР

1

Ястреб взмыл ввысь, превратившись в крохотное пятнышко между тремя горными пиками. Он снизился, снова попал в восходящий поток, и вот он опять вверху, распростер крылья в бездонной синеве неба. Здесь, где протоптанные человеком тропы причудливо изгибались, уходя вверх, к непроницаемой тайне необъятного неба, Ханне казалось, что нет ничего невозможного. Можно было вообразить, что эта парящая в вышине птица вовсе не ястреб, а человек — мужчина или женщина в птичьем обличье — или дух, ангел, наблюдающий с высот за землей.

Может, конечно, это и ястреб, выслеживающий добычу.

Легкое дыхание ветерка коснулось ее уха, послышался резкий крик птицы. Но ястреб продолжал все так же кружить в небе. Смеркалось. Небо из ярко-голубого постепенно становилось черным. Солнце скрывалось, и тени ползли по снежным пикам.

Куда девался Вулфер и почему он так долго не возвращается?

Тропа вела еще выше, через вереск и можжевельник, зажатая кучами острых обломков гранита и голой щекой скалы. Вдали она исчезала в узком ущелье. Вулфер велел ей ждать здесь и исчез в узком проходе между камнями и обломком скалы, ведущим в долину, скрытую где-то в этом изрезанном ландшафте. Сквозь просвет Ханна могла видеть верхушки деревьев. Вероятно, там находится кусочек земли, омываемый каким-то ручьем. Она и прежде видела такие долины в этих горах — маленькие зеленые островки на фоне голых, изрезанных поверхностей скальных уступов. Сквозь запах растений пробивался дымок кухонных огней и кузнечного кокса.

Почему Вулфер хотел, чтобы она сопровождала его до этого места, но не хотел, чтобы она шла дальше?

«Стой здесь и следи хорошенько, — сказал он. — Ни в коем случае не иди за мной и не пускай за мной никого».

Что он скрывал? Кого «другого» мог он ожидать здесь, на этой козьей тропке? Она обернулась в сторону, откуда они пришли. Раньше она думала, что вьющаяся между скалами козья тропа была древней мощеной дорогой через перевал святой Барнарии. Но по козьим тропам повозки не ездят. Откуда же здесь следы колес?

Все это очень странно.

С выступа в нескольких шагах сзади был хорошо виден пролегавший внизу перевал. Дорога построена во времена империи Дарья искусными инженерами. За многие сотни лет, прошедшие с тех пор, даже зимние вьюги не смогли ее разрушить, хотя некоторые камни потрескались от льда или сдвинулись под тяжестью снега. Сквозь щели в булыжниках пробивалась молодая поросль. Тем не менее дорога была на удивление в хорошем состоянии.

Ястреб лениво парил в небе. От ярко светившего солнца на глаза навернулись слезы. Пятен в небе стало уже три — девушка поняла, что к первому ястребу присоединились еще двое.

Оттого что она долго стояла, задрав голову вверх, затекла шея, но за все семнадцать лет жизни Ханне еще не доводилось бывать в местах, подобных этому. Она видела моря и реки, холмы и болота, видела темные леса. Она наблюдала двор короля и дворянские кавалькады. Она видела рейдеров Эйка и их устрашающих собак так близко, что могла бы на них плюнуть.

Но увидеть такие горы! Эти пики сами по себе внушали трепет. Громадные создания, они были похожи на уснувших великанов, плечи и склоненные головы которых за многие годы покрыл слой снега невообразимой толщины. Еще прошлой зимой она рассмеялась бы, если бы кто-то сказал, что она, Ханна, дочь владельцев таверны Бирты и Ханзала, с гордостью носившая знак «орла», будет скитаться по горам. Прошлой зимой родители прочили ей в мужья молодого Йохана, землевладельца и фермера, простого и нелюбопытного человека, все интересы которого были устремлены к земле.

Сейчас, когда летние цветы украшают обочины дороги через перевал, она, к счастью свободная (помолвка так и не состоялась), направляется на юг через Альфарские горы с важным поручением от короля к самому скопосу! Воистину непостижимый и неожиданный поворот судьбы. Как далек отсюда Хартс-Рест!

С выступа была видна дорога, а чуть дальше — гостиница, в которой остановился на ночь их отряд. Каменные здания гнездились на самом гребне хребта. С благословения скопоса гостиницей управляли монахи ордена святого Сервиция. Вулфер говорил, что монахи остаются здесь на всю зиму. Один из сопровождавших их купцов рассказал, что однажды зимой его в горах завалило снегом. Он напугал всех страшными подробностями об огненных саламандрах, каннибализме и духах-мстителях. Истории в его изложении звучали вполне правдоподобно, но Вулфер, стоя в тени костра, качал головой и хмурился.

Девушка видела кучи снега в тенистых местах на обочинах дороги, видела громадные снежные и ледяные поля на склонах в вышине, подтверждающие правдивость рассказов, но видела также множество цветов, бледно-голубых, темно-желтых, алых, оранжевых, рассеянных в траве и среди низкого, стелющегося по земле кустарника. Небо было фиолетового оттенка, как будто подкрашенное свекольным соком. Она усмехнулась. С их отрядом шел бард, направляющийся в Дарр в надежде добиться там успеха. Он никогда не сравнил бы цвет неба со свекольным соком.

Никто не рисковал пересекать горы в одиночку, даже «Королевские орлы». Они присоединились к группе, собравшейся в городе Джиневии. Их отряд состоял из уже упомянутого барда, семерых монахов, важного и могучего пресвитера, направлявшегося к скопосу с каким-то реестром в сопровождении свиты из священников и слуг, а также пестрой компании купцов, повозок и рабов. Она и Вулфер и с ними еще десять «львов» сопровождали в составе этой группы во дворец скопоса в Дарре двоих пленников.

С высот подул ветер, солнце спряталось за низкий хребет. Бледный диск луны ненавязчиво светился в темнеющем небе. Она поежилась.

Где же Вулфер? Как добираться обратно вниз, если стемнеет? Вдруг он упал и поранился?

Вскрикнула птица. У Ханны внезапно появилось неприятное ощущение, что за ней наблюдают.

Она резко обернулась. На выступе скалы, нависавшей над тропинкой, сидел ястреб. Она нервно засмеялась и взмахнула рукой: ее обдало жаром, хотя воздух становился все прохладнее. Ястреб не шевелился. Жуткими темно-янтарными глазами он смотрел на нее, пока у девушки не поползли мурашки по спине.

И было еще что-то. Какая-то чернота над местом, где исчезала тропа. Бледная женская фигура, замеченная краем глаза, с кожей водянистого оттенка. Когда Ханна пригляделась, то видение уже исчезло, лишь тени скользили по скале, как рябь на поверхности воды.

Ястреб взмыл вверх, захлопав крыльями. Она инстинктивно пригнулась и услышала вздох. Ее собственный или чей-то еще? Кто-то прячется здесь?

Ястреб исчез. Она увидела свет. Вулфер, посвистывая, появился из-за скалы.

— Владычица над нами! — воскликнула Ханна. — Я тебя уже и ждать перестала! Он остановился, огляделся, вздернул бровь и проследовал далее, мимо нее, вниз по тропе, ведущей к гостинице. Чтобы не остаться в темноте, ей пришлось поторапливаться. Луна еще была в первой четверти и не давала достаточно света, чтобы безопасно передвигаться по такой опасной дорожке.

— Где ты взял фонарь? — спросила девушка, задетая слишком долгим ожиданием и тем, что объяснения она, очевидно, не получит.

— Э-э, — промямлил он, поднимая фонарь повыше.

Он не собирался отвечать. Рассердившись, она поспешила за ним, время от времени спотыкаясь о камень или толстую кочку, выросшую посреди тропы. Гостиница виднелась внизу, как темный нарост на еще более темной горной гряде. Над ее воротами горел один-единственный фонарь, который зажигали каждую ночь: он служил маяком для затерявшегося путешественника, стремящегося к свету и теплу, как душа после смерти летит вверх, к Покоям Света, — примерно так выразился бард.

— Где ты был? — спросила Ханна, не надеясь получить ответ. Вулфер промолчал. Она сверлила взглядом его спину, невольно отметив его уверенную походку и серебристо-серое сияние волос. Его покрытая шрамами рука твердо держала фонарь.

Нельзя сказать, что Ханна не доверяла Вулферу, но и целиком положиться на него она не могла. Своими секретами он ни с кем не делился, а секретов у него было предостаточно. Взять хотя бы это: почему он так неожиданно появился прошлой весной в таверне в Хартс-Рест, как раз вовремя, чтобы спасти ее дорогую подругу Лиат от рабства? Он забрал Лиат из деревни, сделал «Королевским орлом». Как лист, увлекаемый кормой лодки, Ханна последовала за ними. Она тоже стала «Королевским орлом», оставила родную деревню, чтобы начать жизнь, полную приключений. Конечно, Вулфер не был человеком, которому легко задавать вопросы, но Ханна слишком беспокоилась о подруге, чтобы обращать на это внимание. Поэтому она спрашивала больше, чем Лиат. Как он узнал, что та оказалась в Хартс-Рест, что ей угрожает опасность? От чего он ее защищает? Вулфер никогда не сердился на нее за эти вопросы, но до сих пор не ответил ни на один из них.

Они оставили за собой узкий проход и таинственную долину, и вскоре горная тропа вывела их обратно на гладкий камень старой дарийской дороги в нескольких сотнях шагов от горной гостиницы. Над ними горели звезды, небо походило на поле, полное ярких цветов; перед ними, раскачиваемый ветерком, колыхался гостиничный фонарь.

На скамье у входа в свете висящего на столбе фонаря сидел монах в коричневом одеянии, надвинув на голову капюшон и храня молчание. При их приближении он поднял огрубевшую, обветренную руку и открыл дверь, впустив их внутрь. Так как женщины не допускались в некоторые внутренние помещения, Ханна видела немногих монахов, из которых лишь доброжелательный и общительный брат келарь — эконом гостиницы, отвечавший за питание и снабжение, — да монах, ответственный за размещение гостей, снисходили до разговоров с посетителями: возможно, им одним это было разрешено строгим уставом. Известно, что многие братья и сестры хранят обет молчания. О братьях Овечьей Головы, например, говорили, что они вообще перестают разговаривать, как только заканчивается срок их послушания. Приняв сан, они даже между собой начинают изъясняться только знаками.

Вулфер погасил свой фонарь. Они пересекли двор, залитый бледным лунным светом, миновали ароматную кучу зрелого навоза. Девушка задела бедром забор сада и почувствовала запах садовых и огородных растений. За оградой виднелось несколько приземистых ульев. Далее на их пути располагались конюшня, кухня, пекарня и кузница, в этот час темная и тихая, лишь одна фигура маячила у краснеющих углей, поддерживая огонь. Вулфер сказал ей, что гостиница монахов святого Сервиция знаменита не только тем, что некоторые иноки остаются в ней на всю зиму, несмотря на лед, снег и холод, но и тем, что при ней есть кузница.

Когда они подошли к жилому корпусу гостиницы, из двери выскочил молодой монах без капюшона и заспешил направо, к лазарету. Его бледно-рыжие волосы и юношеская походка внезапно напомнили Ханне ее молочного брата Айвара.

Что с ним сейчас? Простил ли он ее за то, что она последовала за Лиат, а не пошла с ним?

Вулфер вдруг вздохнул и расправил плечи. Отвлекшись от своих мыслей, Ханна услышала громкие голоса. Молодые люди поднялись по ступенькам, вошли в прихожую, освещенную четырьмя свечами, и попали в разгар спора.

2

— Эта гостиница предназначена, — говорил человек с лицом болезненно-желтоватого цвета, в котором Ханна сразу узнала противного слугу пресвитера, — для тех, кто прибывает верхом. Совершенно недопустимо, чтобы в ней размещались простые солдаты.

— Но пленники… — Это возражение, спокойно высказанное управляющим гостиницы, было моментально отметено выступившим из тени пресвитером.

— Я не позволю вам нарушать мой покой их шарканьем и бормотанием, — процедил пресвитер. В его вендарском слышался сильный акцент. Он говорил высоким аристократическим голосом, таким же повелительным, как и голоса дворян, которых она видела при дворе короля Генриха. Конечно же, он благородного происхождения. Об этом говорили брезгливо оттопыренная губа, мягкие белые руки, сытый пил и манеры человека, который пирует чуть ли не каждый день. Его не примешь за фермера или ремесленника, зарабатывающих на жизнь тяжелым трудом. — Этих двух постовых, которые приставлены к пленникам, следует незамедлительно удалить. Если это означает, что пленников тоже нужно убрать, пусть так и будет.

Вулфер вежливо поинтересовался:

— То есть вы хотите этим сказать, что епископ Антония и брат Хериберт должны ночевать в конюшне со слугами?

Глаза пресвитера вспыхнули. Он раздраженно посмотрел на Вулфера, заподозрив насмешку:

— Я хочу этим сказать, «орел», что вы и те, за кого вынесете ответственность, не должны нарушать мой покой.

— Ваш покой мне очень дорог, ваша честь, — сказал Вулфер без тени иронии, — но я поклялся королю Вендара и Варре, его величеству Генриху, что доставлю епископа Антонию и ее священника во дворец скопоса, ее святейшества Клеменции. Это здание, — он указал на мощные каменные стены и прочные ставни, — дает мне какую-то гарантию безопасности. Вы знаете, конечно, что епископ Антония обвиняется в колдовстве и от нее можно ожидать чего угодно.

Пресвитер буркнул:

— Тем больше оснований удалить ее из гостиницы. — Он сделал знак слуге и, шелестя роскошными одеяниями, поднялся по лестнице в полумрак, где другой слуга ожидал его с лампой, чтобы осветить путь в комнату.

Вулфер повернулся к управляющему:

— Извините за беспокойство, добрый брат. Есть ли у вас другое помещение, которое могло бы нам подойти?

Монах покосился на слугу пресвитера, который, не стесняясь, фыркнул и растопырил пальцы.

— Иной раз случается, что злые духи одолевают кого-нибудь из братьев или путешественников. Тогда мы изолируем их в закрытом помещении в лазарете до тех пор, пока настои из трав и лечебные действия не изгонят демонов. Конечно, я бы не предложил этого помещения для епископа, даже обвиненного в таких, э-э, поступках, но… — Он заколебался, опасаясь реакции Вулфера, потом снова взглянул на слугу. Лучше обидеть одного из «Королевских орлов», чем пресвитера, особенно если учесть, что они, напомнила себе Ханна, находятся вне пределов королевства Генриха.

— Нас это вполне устроит, — спокойно согласился Вулфер. — Но не будет ли возражать брат лекарь?

— Не думаю. У нас сейчас в лазарете только один престарелый брат, который слишком слаб для наших повседневных забот.

— Ханна! — подозвал ее Вулфер. — Сходи за «львами», приведи всех сюда. Как только брат лекарь будет готов, мы переведем пленников в новую камеру.

Удовлетворенный слуга пресвитера побежал вверх по лестнице, чтобы сообщить хорошую новость своему хозяину. Управляющий состроил ему вслед рожу, затем направился к двери. Ханна пошла было за ним, но Вулфер задержал ее. Девушка увидела, как он открыл дверцу фонаря и, что-то прошептав, прикоснулся пальцами к темному фитилю, который сразу вспыхнул. Удивленная, она отпрянула, но он просто отдал ей фонарь и жестом отправил прочь. Ханна пошла к конюшне.

Гвардейцы уже устроились на ночь. Они спали на сеновале, накрывшись плащами. Привыкшие к ночным тревогам, быстрым подъемам и долгим маршам, «Королевские львы» сразу проснулись. Не жалуясь, они последовали за ней в гостиницу. Все они уже долго были на службе у короля и ничему не удивлялись.

При появлении Ханны монах управляющий нервно тряхнул связкой ключей и повел их в задний коридор, где два льва» охраняли запертую дверь. Епископ Антония сидела на единственном в комнате стуле, она даже не пыталась уснуть. Брат Хериберт примостился на краешке одной из двух кроватей, касаясь пальцами серебряного кольца Единства, висевшего у него на груди. Дощатый пол покрывал ковер — дань уважения сану епископа. На окнах ставни, запертые снаружи.

— Ваша светлость, — сказал Вулфер, — прошу прощения, я вынужден вас побеспокоить. Необходимость обязывает меня переместить вас в другое помещение.

Епископ Антония, тучная женщина почтенного возраста, приняла новость со спокойным достоинством.

— Никакие тяготы не причинят вреда праведному. Ибо сказано в Писании: «…дочери твои и сыны не попадут в пасть змеиную».

Вулфер ничего не сказал, жестом пропуская пленников вперед. Хериберт вышел первым. Тихий, привлекательный и аккуратный молодой человек с мягкими, нежными руками аристократа. Эти руки не знали более тяжелой работы, чем молитва, поигрывание складками одежды или написание кратких посланий и документов. У здешних монахов руки были покрыты мозолями, как у самой Ханны. Хериберт же выполнял обязанности писца в канцелярии епископа или в королевской молельне. Спокойно сложив руки перед собой, Антония последовала за Херибертом, кивнув сначала Вулферу, потом Ханне.

Этот взгляд заставил Ханну почувствовать себя неуютно. Епископ Антония выглядела доброй и мудрой, как старая бабушка, прожившая долгую жизнь в полном согласии с Богом Единства и награжденная процветающей семьей и множеством внуков. Но Антонию обвиняли в колдовстве, и Ханна сама слышала полные презрения слова епископа во время переговоров перед битвой между королем Генрихом и его сестрой Сабелой. Она понимала, что доброе выражение лица Антонии скрывает что-то темное и неприятное.

Лучше не обращать на себя внимания таких людей. Как гласит слышанная ею дома, в Хартс-Рест, поговорка: «Не переворачивай камень, пока не узнаешь, что под ним».

Однако Антония больше не обращала внимания на девушку. По дороге в лазарет епископ вела беседу с Вулфером:

— Я размышляю над словами святой Теклы в ее «Письме к дарийцам», когда она говорит о законе греха. Разве закон Господа не выше закона греха?

Вулфер хмыкнул. Губы его шевельнулись, как будто он хотел что-то сказать, но сдержался. Он отвернулся от фонаря, спрятав лицо в тени.

— А разве не остаемся мы в нашем невежестве, во плоти нашей рабами закона греха? — продолжала она. — Как же судят они, сами не нашедшие свой путь к дарующему жизнь закону Бога Единства и Святого Слова?

Вулфер не ответил. Они подошли к лестнице лазарета, где уже дожидался брат лекарь с фонарем в руке. Он проводил пленников и конвой в крохотную одноместную келью, куда была перенесена вторая кровать, еще более убогая, чем первая. Лекарь несколько раз поклонился, при этом пламя в его фонаре заколебалось. Ему явно претила идея запереть высокого церковного сановника в таком жалком помещении, но он не посмел ослушаться: Вулфер имел при себе и предъявлял при каждом удобном случае письма от короля Генриха и епископа Констанции, подтверждающие его полномочия.

Антония и Хериберт вошли в келью. Брат лекарь запер за ними дверь и повесил связку с ключами на пояс. Два «льва» разместились по обе стороны от двери. Еще двоих Вулфер отправил спать под закрытое ставнями и зарешеченное окно.

Вулфер серьезно посмотрел на брата лекаря:

— Никто ни при каких обстоятельствах не должен входить в это помещение без меня.

После этого он, Ханна и шесть «львов» вернулись в конюшню. На сеновале девушка сгребла сено в кучу, соорудив себе подобие кровати, бросила сверху плащ и стащила сапоги, собираясь лечь спать.

Вулфер расположился рядом. По сеновалу уже разносился храп гвардейцев.

Она лежала долго, но не могла заснуть. Дверь сеновала оставили открытой настежь, чтобы не было душно. В проеме угадывался гигантский силуэт горы и виднелся кусочек неба, усеянный звездами.

— Она тебе не нравится, — прошептала наконец Ханна, полагая, что Вулфер тоже еще не заснул.

Последовало долгое молчание, и она решила, что он уже спит.

— Не нравится.

Но если бы я не знала, в чем ее обвиняют, если бы я сама не слышала ее во время переговоров с лордом Вилламом, я никогда бы не подумала, что она… — Ханна заколебались. Вулфер молчал, поэтому она продолжила: — Трудно представить себе, что она совершила такие преступления.

Хладнокровное убийство бедного сумасшедшего, чтобы вызвать этих ужасных существ для подчинения воли графа Лавастина Она вызвала гивра и посылала своих слуг ловить живых людей ему на корм!.. А кажется она такой мягкой и щедрой, такой сострадательной! Кроме того, она — епископ. Как могут наша Владычица и Господь позволить таким злым людям продвинуться в Их церкви?

— Это действительно загадка.

Такой ответ не удовлетворил Ханну, она заерзала на своем самодельном ложе. Острые концы соломинок кололи даже через плащ. Губы пересохли от пыли.

— Но ты же должен что-то обо всем этом думать!

— По материнской линии она состоит в родстве с правящей королевой Карроны, ее родня по отцу владеет землями возле города Майни, где она и была произведена в епископы несколько лет назад. Ты настолько наивна, что думаешь, будто скопос продвигает лишь достойных?

— Я думала, что женщины и мужчины, которые посвящают жизнь Церкви, хотят служить Богу, а не преследуют свою личную выгоду. Дьякон Фортензия не щадит себя ради жителей нашей маленькой деревни, хотя ее приход, церковь святого Сирри, находится в половине дневного перехода к северу. Монахи из монастыря Овечьей Головы были знамениты преданностью нашей Владычице и Господу.

— Некоторые обращаются к Церкви, чтобы служить Им, и служат верно всю свою жизнь. Другие видят в Церкви возможность выдвинуться. Еще кого-то отдают Церкви против их желания. Как они сделали с Айваром.

— Ты думаешь, все, кто служат Церкви, служат только ей? Служат только Богу? — продолжал Вулфер. — А как насчет брата Хью? Ведь ты же знакома с ним, не так ли?

Ханна закрыла глаза и отвернулась, покраснев от стыда. Только неожиданное прибытие Вулфера спасло Лиат от пожизненного рабства у Хью. У красавчика Хью.Вулфер хрюкнул, но, может быть, он просто устраивался поудобнее. Он больше ничего не говорил, а у нее вдруг пропала охота задавать вопросы. У него была странная манера обращать вопросы против спрашивающего. Она пристроила щеку на складку плаща и закрыла глаза. Негромкий храп «львов», шуршание мышей, спешащих по своим ночным делам, тихое переступание лошадей в стойлах внизу наконец убаюкали ее.

3

Крысы выбегали по ночам и глодали кости. Тихий скрежет их когтей по каменному полу мгновенно вырывал его из дремоты. Почти все собаки спали. Вот одна заскулила во сне и застучала своим голым тонким хвостом по полу собора. Эйка спали, растянувшись на полу, как будто это была роскошная перина. Они любили камень и прижимались к нему, как младенец к груди матери.

Только он не спал. Он никогда не спал, время от времени забываясь, чтобы тут же проснуться от прикосновения собачьей морды или древка копья Эйка, от смеха завоевателей, от человеческого вопля и неразборчивого жалобного бормотания. Это было хуже всего. Он знал, что Эйка в начале лета доставили в город рабов, а он ничем не мог помочь этим бедолагам.

Гент пал, и он должен был погибнуть, защищая его, но ему не дано умереть. Это проклятие мать наложила на него при рождении. «Никакая из известных болезней не коснется его, никакая рана, причиненная другим существом — самцом или самкой, — не вызовет его смерти».

Он не мог спать, а когда его рассудок прояснялся, он раздумывал, не милость ли это, ниспосланная рукою Владычицы, — все эти припадки безумия, тряски, бесчувственное состояние, в которое он мог погрузиться на заре и выйти лишь глубокой ночью. Образованный человек обязательно придумал бы способ вырваться из тюрьмы духа, неразрывно связанной с его цепями. Но его обучали лишь войне. Такова была его доля — доля незаконнорожденного сына короля, ребенка, рождение которого дало Генриху право стать наследником престола как Вендара, так и Варре. Он должен был стать воином и защищать владения отца.

Он всегда был послушным сыном.

Послал бы отец солдат для его спасения? Генрих наверняка считал его погибшим. Но на Гент он обязательно пошлет войска. Ни один король не оставит такой важный город в руках варваров.

Но даже если его спасут, что если отец не захочет больше его признать, видя, кем он стал?

Он смутно вспоминал видение, в котором перед ним предстали двое детей. Только в Генте не было больше детей. Она увела их в безопасное место.

Когда-то детей тянуло к нему, но эти двое его боялись. Они считали его животным — он видел это по их глазам. Были они лишь созданием его воспаленного мозга? Средством, чтобы он сам увидел со стороны, во что превратился? Или они действительно приходили к нему?

Крысы зашуршали где-то рядом, он нащупал под тряпками, в которые превратилась его одежда, нож и значок. Их нож. Ее значок — символ «орла». Правда, был это все же не ее личный знак, он принадлежал мужчине, который пал и имени которого он не мог вспомнить. Но этот знак напоминал о ней, передавал ему ее тепло. Она походила на упавшую с неба звезду, которая стала пленницей человеческого тела. Он сейчас тоже пленник.

Крысы рылись в костях. Он медленно вытащил нож из-под своей разорванной одежды. Нож был дан ему в обмен на информацию, хотя он сказал бы детям, где находится туннель и без подарка. Он сказал бы, потому что его долг — помогать им, помогать всем подданным короля. Он был капитаном королевских «драконов», и присяга обязывала его защищать владения короля, его собственность, подданных.

Крысы не были подданными короля.

Кости валялись вблизи от его цепей, он был быстр и точен. Одну крысу он убил на месте, другую поймал за хвост.

Она верещала и пыталась его укусить и поцарапать. Он убил ее ударом об пол. Собаки проснулись от звона цепей. Эйка спали. Он утихомирил собак. Эти твари питались лучше, чем он, потому что не отказывались от человечины. Он снял с крыс шкурки и съел их сырыми.

Сейчас он был не лучше Эйка — уже не человек, но еще не собака. Ему захотелось плакать, но слез не было. Его постоянно мучила жажда. Жрец иногда вспоминал и давал ему воду. Однажды его пожалела рабыня и поплатилась за это жизнью.

Эйка спали. Он попытался распилить цепь ножом, но лишь затупил его. Он спрятал нож и прилег. Железный ошейник резал шею, и он повернулся, чтобы ослабить боль. Знак «орла» лежал у сердца, приятно холодя кожу.

О Владычица, вот бы выспаться, проспать всю ночь целиком, без снов. Вот бы отдохнуть! Но проснувшиеся собаки пыхтели, распространяя вокруг себя запах смерти.

4

Подъем!

Что-то случилось. Потянув носом воздух, Ханна поняла, что именно произошло. Сильный, пронизывающий до костей ветер задувал на чердак, вороша сено. Что-то холодное упало на губы. Она слизнула это. Снег.

Снег продолжал падать на лицо, задуваемый сквозняком. Ветер завывал на чердаке. Незакрытая дверь все время хлопала. Где-то лаяла собака. В отдалении кто-то кричал, поднимая тревогу. Наконец ветер рванул так, что затряслась и заходила ходуном вся конюшня, «львы» проснулись.

Она скатилась с кучи сена, нащупывая в темноте сапоги, наткнулась на одеяло Вулфера. Его не было.

Он ушел.

Заунывно зазвонил колокол, звук его завибрировал в ее костях. Казалось, в его гуле можно было разобрать слова: «Пожар! Пурга! Бунт! Тревога! Тревога!»

Девушка нашла сапоги и быстро натянула их. Она ползком двинулась вперед и вскоре нащупала люк и лестницу.Спустившись вниз, в конюшню, она услышала, как сверху один из «львов» что-то прокричал ей. Слов было не разобрать из-за ветра, воющего и визжащего снаружи. Испуганные лошади бесновались, приставленный к ним монах тщетно пытался их успокоить. Колокол все звонил и звонил, как будто провожал сотню новопреставленных душ через семь сфер в Покои Света.

— Ханна!

Она вздрогнула, обернулась, но Вулфера не увидела, потому что в конюшне было совершенно темно.

— Я у двери, — сказал он.

Она осторожно приблизилась. Холодный воздух с силой прорывался сквозь щели в дощатой двери. С каждым порывом дверь сотрясалась, как будто ветер стремился ее выломать. Вулфер подпер ее плечом. Верхняя дверь сеновала внезапно перестала хлопать.

Что-то тяжелое врезалось в наружную дверь. Полетели щепки, но дерево выдержало, хотя Вулферу пришлось со всей силой налечь на дверь. Неожиданно они услышали чей-то тихий голос, шедший снаружи и похожий, скорее, на шорох мышей в стене.

— Пожалуйста, прошу вас, если кто-то есть внутри, впустите меня. — Это был управляющий гостиницей.

Вулфер отворил дверь. Ветер тут же вырвал ее из рук и ударил ею Ханну. Правый бок пронзила резкая боль, она отшатнулась, а дверь ударилась о стену, сорвавшись с верхней петли. Ветер внес внутрь фигуру в натянутом на голову капюшоне.

Нет, это не ветер. Это не вьюга. Это неизвестно что. Ошеломленная Ханна попыталась что-нибудь рассмотреть снаружи. Не было видно даже тени других построек. Ни луны, ни звезд. Весь мир стал призрачным, серо-белым. Они оказались в середине воющего бурана.

Колокола больше не слышно.

Снег ворвался в конюшню, хлестнул ее по лицу. Одна из лошадей сорвалась с привязи. Слышно было, как бьется с ней монах, уговаривая и заклиная.

— Ханна! — Вулфер кричал, чтобы быть услышанным. — Помоги!

Они вдвоем схватили изуродованную дверь и, преодолевая напор ветра, притянули ее обратно. Несмотря на холод, она взмокла от напряжения. Рука соскользнула, и заноза вонзилась в нее как раз в тот момент, когда Вулфер закрыл защелку.

— Фонарь зажигать нельзя, — сказал он, поворачиваясь. — Можем сгореть при таком ветре.

Гостиничный монах сжался на полу, Ханна едва могла узнать его, с ног до головы обсыпанного снегом. Он как в бреду бормотал молитву на языке его Церкви — дарийском. Слов она не понимала.

Вверху ругался мужчина. Один из солдат, звеня доспехами, спускался по лестнице, не переставая изрыгать самые гнусные проклятия. Ей понадобилось несколько мгновений, чтобы понять, что он не сердит, а испуган.

— Вы видели? — спросил он, грузно спрыгнув на пол. Ветер снаружи выл, крупные градины как камни стучали в стены конюшни, крыша гудела от вихря.

— Нечто, — испуганно простонал монах, шум бури заглушил его голос. — О Владычица Милосердная, избавь нас от таких видений. Защити от таких созданий. Мутными испарениями порождены они во тьме, извергнуты на ветер. Такими принесло их к нам с гор. Такими набросились они на нас. И вонь от них поднимает волосы на затылке, и тело мое трясется от ужаса. И гости выбежали из комнат, все кричали и плакали, а один только пускал пузыри и весь пылал, как будто обожженный пламенем.

— Брат, возьми себя в руки, — серьезно сказал Вулфер. — Что ты видел?

— Я все сказал! Они живые существа, но не похожи ни на одно создание, которое я прежде видел. У них нет руки ног, только толстое темное тело, как будто бесплотное. Они пели ужасными голосами на каком-то отвратительно звучащем языке, если, конечно, это можно назвать языком. Истер принес их с гор, буря пришла с ними, как будто они вызвали ее своею черной магией, потому что такой бури я никогда еще не видел, а я здесь уже двадцать лет, в этой самой гостинице, и верно служу Богу Единства, о, помоги мне, Господь в Небесах. Ужасно было это видение, не хватит сил у меня.

— Успокойся, брат, — сказал Вулфер. — «Лев», присмотри за этим добрым братом. Ханна, сможешь пойти со мной наружу?

У нее еще не утихла боль от удара сорвавшейся с петли дверью. При каждом шаге правую ногу пронзала острая боль.

— Ханна?

— Иду.

Вулфер нащупал висевшую на стене веревку, обвязал ею себя вокруг пояса, другим концом он обхватил талию Ханны. «Лев» уперся в дверь, и Вулфер отпер ее. Его встретил мощный порыв ветра, воин попятился. Сапоги заскользили по грязи. Наклонив тело параллельно земле, Вулфер шагнул в пургу и потащил за собой Ханну.

С трудом сохраняя равновесие, они сделали шесть медленных мучительных шагов. Вулфер что-то крикнул, но девушка не расслышала. Ханна оглянулась. Конюшни уже не было видно, ночь и ветер поглотили ее. Ханну охватила паника. Она тяжело переводила дыхание, руки свело холодом, она перестала их чувствовать.

Она наклонилась вперед, чтобы очередной мощный порыв ветра не сбил ее с ног. В лицо вонзались тысячи льдинок, песок и мелкие камни. Вихрь вздыбливал почву, с гор срывались и катились вниз огромные булыжники.

Что-то толкнуло ее. Она невольно вскрикнула. Странное существо, какого она никогда прежде не видела, пронеслось мимо нее и растаяло в ночи. Затем, словно оседлав ветер, промелькнули еще два Они были похожи на сгустки мрака, твари из Бездны — ямы Врага, в которую вечно падают души грешников, не достигая дна. Они принесли с собой запах жженого железа. Они переговаривались между собой на непонятном языке, их голоса были похожи на гул колокола.

В темноте нарастал шум, перешедший в ужасный грохот, вихрь забушевал с новой силой.

Веревка на талии натянулась. Вулфер втащил ее обратно в конюшню.

— Давай назад! Ничего у нас не выйдет!

Они повозились с дверью, с засовом, втроем кое-как одолев его. Грохот не прекращался, от него закладывало уши. Наконец шум стал ослабевать, затем постепенно сошел на нет, только ветер по-прежнему завывал снаружи. К снегу и граду добавился дождь.

Внутри было тепло и темно. Лошади нервно переступали, монах продолжал возиться с ними, что-то успокаивающе нашептывая. Ханна слышала, что ему помогали другие «львы», похлопывающие и поглаживающие испуганных животных. Управляющий гостиницей тихо всхлипывал.

— Что это был за грохот? — спросила она под скрип деревянных балок. Плечо и нога болели. Она потерла руки, чтобы согреть их.

— Лавина, — сквозь слезы ответил монах. — Я этот звук хорошо знаю, потому что живу в горах уже двадцать лет. И очень близко. Боюсь, что монастырь… — Не в состоянии продолжать, он всхлипнул снова.

— Что это за существа? — спросила Ханна. Вулфер отвязал от нее веревку.

— Галла, — сказал он. Слово звучало чужеродно, пугающе, поэтому казалось безобразным. «Г» произносилось как «ГХ», с придыханием.

— Кто такие галла? — не отставала Ханна.

— Нечто, о чем нам не следует говорить сейчас, пока они рядом, потому что они могут услышать свое имя, произнесенное в третий раз подряд, и поинтересоваться, кто здесь знает о них так много. — По его тону было понятно, что он не собирается просвещать ее. — Нам надо дождаться окончания пурги.

Долгой была эта ночь. Спать она не могла, Вулфер тоже не спал. Некоторые из «львов», возможно, заснули. О том, что заснул монах, она узнала по ослабевшему и затем совсем прекратившемуся его всхлипыванию и бормотанию и по последующим беспокойным восклицаниям во сне.

Он заснул, как раз когда ветер стал затихать. Светало. Вулфер отважился выглянуть наружу, Ханна увязалась за ним. Утро наступало безоблачное, небо нежное, чистое, голубое. Горы высились во всем своем великолепии, белые пики сияли в лучах восходящего солнца. Полный штиль, ни ветерка. Глядя вдаль, трудно было поверить во все случившееся ночью. Но вокруг валялись груды мусора. Ворота и почти весь забор были снесены, поленница разрушена, дрова раскиданы вокруг, ставни сорваны с петель, а изумленные козы толклись в огороде. К удивлению Ханны, пчелиные ульи остались не тронутыми ураганом.

Но лазарет исчез.

Монахи и купцы толпились вокруг большой кучи из земли и валунов, которая образовалась на том месте, где был лазарет. Камни и доски, из которых он был построен, смешались с пластом земли, снесенным с горного склона.

Они подошли ближе. Монахи уже вытащили из-под обломков тела своего древнего собрата и двух «львов». Из двух других «львов», карауливших снаружи под окном кельи, в которую были помещены Антония и Хериберт, у одного была сломана нога, другой внешне казался невредимым, но что-то вышло из строя внутри его могучего организма. Монастырский лекарь стоял возле него на коленях и осторожно ощупывал живот. По лицу монаха стекали слезы.

— Это произошло так быстро, — пробормотал он, подняв глаза, когда Вулфер присел рядом с ним. — Я выбежал наружу, услышав шум, и увидел, нет, я даже не увидел, а почувствовал это, его мощь. Тут обрушилась лавина. Прости меня, Господи, я побежал. Только когда было уже поздно, когда я увидел, что лазарет сейчас будет погребен, вспомнил я о бедном брате Фузулусе, который был слишком слаб, чтобы выбраться самому.

— Тебе оставлена жизнь, брат, потому что тебе еще предстоит поработать в этом мире, — успокоил его Вулфер. — Что с этим воином?

Лекарь покачал головой:

— Господь решит, будет ли он жить.

Вулфер выпрямился и шагнул через край обвала. Ханна подошла ближе. У нее было ощущение, что она стоит перед свежей могилой, на которую не хотелось наступать. Она видела балки здания лазарета, торчащие из-под грязи и булыжников, вывернутые камни кладки стен с оставшейся на них штукатуркой, разбросанные доски, опрокинутую кровать с неповрежденной веревочной сеткой у основания. Рядом валялась трехногая табуретка, по двору разбросаны пучки сушеных лечебных трав из аптечки.

— Что с пленниками? — спросил Вулфер, обернувшись к остальным.

К нему подошел сам аббат. Он только что утешал пресвитера, пославшего слуг на конюшню, чтобы приготовиться к отъезду.

— Мы не смогли обнаружить их тела, — сказал аббат. — Это вызывает беспокойство. Они погребены под скалами. Мы попытаемся их откопать, но…

— Неважно. — Вулфер посмотрел на громадный шрам, оставленный оползнем на горном гребне. Оползень зашевелился, посыпались мелкие камни, Вулфер подался назад. — Ищите, только если это безопасно. Пленники так или иначе для нас потеряны.

— Что вы собираетесь теперь делать? — спросил аббат. — Как поступите с ранеными?

— Могут они оставаться у вас до излечения?

— Разумеется. — Аббат дал монахам указание заняться ранеными «львами».

— Идем, Ханна. — Вулфер повел Ханну обратно к конюшне, оставив «львов» помогать монахам.

— Почему ты так сказал? Почему ты сказал, что «пленники для нас потеряны»? Ты не сказал, что они погибли.

Он смерил ее взглядом:

— Ты думаешь, что они погибли? Ты веришь, что она лежит там, под скалами? Что однажды, продолжая раскопки, монахи обнаружат там два раздавленных тела или кучу изломанных костей?

— Конечно. Они должны были погибнуть, запертые в келье. Как могли они сбежать?.. — Она запнулась на полуслове, увидев выражение его лица. — Ты не веришь, что они мертвы.

— Не верю. Все эти природные капризы неестественны.

Неестественные капризы погоды. Буран среди ясной летней ночи. Странные существа, которых он назвал «галла», разгуливающие вокруг и распространяющие запах кузницы, запах кокса и железа.

— Куда она теперь отправится, Ханна? Этот вопрос мы должны задать сейчас себе и искать на него ответ. Куда ей податься? Кто предоставит ей убежище?

— Я не знаю.

— Сабела, если бы она могла добраться до Сабелы. Но Сабела сама в тюрьме. Вендар и Варре сейчас закрыты для Антонии. — Он резко вздохнул, остановился у двери конюшни и посмотрел на горы, сейчас такие тихие и спокойные. — Мне следовало это предвидеть. Я должен был к этому подготовиться. Я недооценил ее силу.

— Куда мы теперь? Он задумался:

— Увы, кажется, нам придется разделиться. Один из нас должен продолжить путь в Дарр, чтобы изложить скопосу обвинения против епископа Антонии. Таким образом, мы будем готовы ко всему, что попытается предпринять Антония. Другой должен вернуться, чтобы предупредить Генриха. Надеюсь, король поверит нам. — Он внезапно улыбнулся, на его лице появилось выражение, напомнившее Ханне, как сильно она к нему привязана. — Лучше, чтобы это была ты. Возьмешь четырех «львов». Я возьму двоих, а на обратном пути захвачу оставшихся, если они выживут.

Она привыкла к Вулферу, и теперь ее охватил страх. Путешествовать без него не хотелось.

— А когда ты вернешься в Вендар?

Он пожал плечами:

— Не могу сказать. Осенью я смог бы пересечь горы, но боюсь, что до следующего лета не успею. Ты должна убедить Генриха, дитя. — Он прикоснулся к ее знаку «орла», совсем новому и яркому, как будто освещенному памятью о смерти Манфреда. — Ты заслужила это, Ханна. Не думай, что эта задача не по тебе.

Он зашел в конюшню. Ханна задержалась снаружи. Она смотрела на три огромных пика, таких прекрасных, тихих, мирных в своей необъятной мощи. Невозможно было поверить, что три человеческие жизни угасли в тени у их подножия. Как назвал их бард? Молодая Жена. Хребет Монаха. Террор. Всходило солнце. Она сощурила глаза и попыталась высмотреть ястреба, но птицы еще не поднимались в воздух.

Она вернется в Вендар, к кортежу короля, не увидев Дарра и дворца скопоса. Не увидев эльфов и других существ иной, нечеловеческой породы. Зато она вскоре встретится с Лиат.

Вспомнив о подруге, она вспомнила и о Хью, красавчике Хью. А мысль о Хью вызвала в памяти его поступки, вспомнился Айвар. О Владычица, где теперь Айвар? Благополучно ли добрался он до Кведлинхейма? Понравилось ли ему там? Смирился ли он со своей судьбой? Может быть, все еще борется?

 

МОНАСТЫРЬ

1

Айвар ненавидел Кведлинхейм. Он ненавидел монастырь, ненавидел ежедневные монотонные молитвы, но больше всего он терпеть не мог спальню послушников, эту узкую келью, в которой он проводил каждую ночь и большую часть дня в молчании, в компании таких же послушников. Хуже того, он точно знал, как долго он уже заперт в этой затхлой тюрьме.

Сто семьдесят семь дней назад, в День святой Бонифилии, в холод и в дождь, он преклонил колени перед задними воротами монастыря, и после кошмарной ночи его допустили в Кведлинхейм. Не дав осмотреть знаменитую церковь, его сразу заперли вместе с другими несчастными душами в этом чистилище.

Кведлинхейм был двойным монастырем. Аббатиса, мать Схоластика, управляла как монахами, так и монахинями, которые жили раздельно, но молились вместе. Спальня послушников примыкала к закрытому дворику с галереей, поддерживаемой точеными колоннами. Через центр дворика проходил высокий забор, разделявший его на мужскую и женскую половины. Спальня послушниц находилась с противоположной стороны.

Айвар каждый день проводил некоторое время в молитве у этого забора, если погода не была совсем уж ужасной, — один раз после утренней службы, второй перед вечерней. Вернее, делал вид, что молился. На самом деле в эти краткие мгновения, когда он оставался без строгого надзора, он изучал деревянный забор. За последние пять месяцев он и еще трое послушников первого года проверили забор пядь за пядью, каждую вертикальную доску и каждую горизонтальную перекладину, каждую трещину и извилину, каждый рассохшийся сучок. Но они так и не смогли найти никакого отверстия, чтобы заглянуть на другую сторону.

Молоды ли послушницы? Почти наверняка. Как и он, большинство из них помещены сюда родственниками, чаще по собственному желанию, иногда — против воли, но еще в юном возрасте.

Красивы ли послушницы? Возможно. Сразу же по прибытии сюда он поставил перед собой цель узнать имя каждой послушницы. Это позволяло ему не сойти с ума, хотя он и понимал, что нарушает действующие в монастыре правила.В этот момент его товарищ по первому году послушания, Болдуин, закончил выковыривать бритвенным ножом грязь из-под ногтей и воткнул лезвие в крошечную щель между двумя досками. Он пытался тщетно, по мнению Айвара, расковырять щель. Упорству светловолосого юноши можно было только позавидовать.

Рядом с Айваром грузно плюхнулся Эрменрих. Он мерз на осеннем ветру, который Айвару принес желанную прохладу после жаркого лета. Самый толстый из четверых приятелей, Эрменрих был наиболее восприимчив ко всякого рода простудам и насморкам. Вот и сейчас он кашлял и вытирал слезящиеся глаза, искоса наблюдая, как Болдуин возится с досками.

— Где-то должно же быть слабое место, — пробормотал Эрменрих, ковыряясь под ногтями, где скопилась грязь с огорода, овощи с которого были уже убраны. Хатумод говорит, что все первогодки находят Болдуина очень симпатичным.

Хатумод была двоюродной сестрой Эрменриха, послушницей второго года. Она и Эрменрих каким-то образом умудрялись поддерживать связь, и Айвар очень хотел узнать, как им это удавалось.

— А что сама Хатумод думает о Болдуине? — спросил Айвар.

— Не говорит.

Болдуин посмотрел на них, ухмыльнулся и продолжил ковырять забор.

Он был доволен своей внешностью, но именно из-за нее, если, конечно, ему верить, он и угодил в монастырь. Он был, пожалуй, самым смазливым парнем из всех, кого когда-либо видел Айвар. Если не считать брата Хью.

О боже! При мысли об этом мерзавце Хью Айвара начинала душить ярость. Он попытался освободить Лиат, но оказался обманутым и в результате угодил в этот капкан. И все из-за этого самовлюбленного и наглого ублюдка, красавчика Хью. Что случилось с Лиат? Может быть, она все еще любовница этого гада? Во всяком случае, Ханна, кажется, с ней.

Айвар не считал себя вправе упрекать Ханну, что последовала за Лиат, а не за ним. Лиат она была нужнее, чем ему. Все равно в Кведлинхейме он не мог общаться ни с одной женщиной, кроме матери Схоластики. Он прибыл сюда с двумя слугами, которые чистили его одежду, вместе со слугами других послушников убирали спальню и занимались работами по монастырю, на которые у него самого не хватало времени, так как в качестве послушника первого года он должен был молиться и учиться. Если бы он прибыл с Ханной, ее направили бы на кухню или в прачечную, он бы ее никогда больше не увидел. Уж лучше пусть она останется с Лиат.

Он тяжело вздохнул.

Эрменрих тронул его за локоть, хотя послушники не имели права прикасаться друг к другу, не могли завязывать дружеские отношения, симпатизировать друг другу. Они должны были полностью посвятить себя служению Богу.

— Опять думаешь о ней ? Она была такой же красавицей, как Болдуин?

— Совершенно не похожа! — Возражая, Айвар улыбнулся. Эрменрих всегда вызывал у него улыбку. — Она, во-первых, не блондинка.

— Темная, как герцог Конрад Черный? — спросил Болдуин, не отводя глаз от забора. — Я однажды виделся с ним.

— Виделся с ним? — удивился Эрменрих.

— Ну если точнее, то просто видел его.

— Не знаю, похожи ли они, потому что никогда не видел герцога Конрада. А почему он Черный?

Его мать родом с Востока. Она принцесса из страны Джинна. — Болдуин всегда имел обширный запас сплетен о дворянстве Вендара и Варре. — Ее подарили какому-то из Арнульфов, не помню которому. Какой-то султан подарил. Конрад Старший, бывший тогда герцогом Вейланда, положил на нее глаз, а так как Арнульф ему был чем-то обязан, то он и попросил у него девочку. Она была еще совсем дитя, но уж очень хороша, все так говорят. Конрад воспитал ее как добрую дайсанитку: она была из племени язычников-огнепоклонников. Когда она подросла, он сделал ее своей наложницей, и она, единственная из всех его жен и любовниц, родила ему сына. Наверное, знала какое-нибудь восточное колдовство, потому что, как говорят, Конрад не имел детей из-за проклятия, наложенного на него одной из Погибших, которую он изнасиловал еще в молодости. Эрменрих снова кашлянул и приподнял бровь.

— Ты мне не веришь? — спросил Болдуин. Он дернул щекой, пытаясь подавить ухмылку.

— И что случилось дальше? — спросил Айвар, который пытался представить себе эту девушку Джинна, но видел в своем воображении Лиат. Мысль о ней причиняла боль.

— Сына, которого она родила, Конрада Второго, мы знаем как Конрада Черного. Он и унаследовал герцогство после смерти отца. Она еще жива, эта женщина Джинна. Я не знаю ее прежнего, языческого имени, но ее окрестили как полагается и дали имя Мария или Мариам, что-то вроде этого.

— Они позволили незаконнорожденному унаследовать титул? — скептически спросил Эрменрих.

— Нет, зачем же. К концу жизни, когда пришло время назначить наследника, Конрад Старший заявил, что был женат на ней уже давно. Первая же дьяконица покорно зарегистрировала брак так, что потом оказалось, что новобрачной было десять лет, когда она вышла замуж. Пришлось папе Конраду отвалить тамошнему епископу солидный кус земли, и та признала, что Бог благословил этот союз еще до рождения ребенка. Смотрите! Я проделал дырку! — Он нагнулся и уперся своим красивым носом в забор, прильнув одним глазом к крохотной щелке. Но тут же встал, качая головой. — Прыщи! Все, что я смог увидеть, — это прыщи и бородавки. Я так и думал, что все они окажутся прыщавыми.

— Дражайший Болдуин, обреченный бородавками на жизнь в монастыре, — сентенциозно промолвил Эрменрих. — Ну дай, что ли, я попробую.Они поменялись местами.

— Атас! — предупредил Айвар. — Лорд Реджинар с «собаками».

С лордом Реджинаром была стая из пяти «собак» — послушников второго года. Лорд был тощим, болезненного вида юношей, на лице которого неизменно сохранялось какое-то кислое выражение, как будто он был вечно чем-то недоволен.

— Что это вы здесь делаете? — промямлил он, задерживаясь возле тройки первогодков. Он поднес к губам кусок тонкого белого полотна, словно от послушников исходил неприятный запах. — Погружены в свои ежедневные молитвы? — Он сделал ударение на последнем слове, хотя, на что он намекал, было непонятно, может быть, даже ему самому.

Айвар с трудом подавил смешок. Заносчивость и тщеславие Реджинара казались ему настолько наигранными (Хью был не лучше), что его всегда подмывало засмеяться. Но сын графа не мог позволить себе насмехаться над сыном герцогини, особенно если шею последнего украшала золотая цепь — знак того, что в его жилах течет королевская кровь и что он имеет право, хотя и чисто символическое, занять трон королевства.

Эрменрих набожно сложил ладони и прикрыл телом красноречивые следы трудовой активности Болдуина на досках забора. Он начал бормотать псалом противным елейным голосом, которым обычно читал молитвы.

Болдуин широко улыбнулся молодому лорду:

— Вы очень добры, лорд Реджинар, мы польщены вашим вниманием. — В его голосе не было и тени иронии.

Эрменрих поперхнулся.

Реджинар снова нежно поднес к носу свою тряпицу, но даже он, младший сын герцогини Ротрудис и племянник матери Схоластики и короля Генриха, не мог не поддаться исходившему от Болдуина обаянию.

— Конечно, — процедил он, — два провинциала и младший сын графа вряд ли достойны постоянного внимания такой особы, как я, но ведь ваши спальные места расположены рядом с моим, как и вот этих. — Он шевельнул рукой в сторону своей свиты — небольшой группы юнцов из хороших семей, имевших несчастье попасть в монастырь вместе с Реджинаром и попавших под его влияние.

— Молю вас, — сладко пел Болдуин, — не забыть и нашего доброго Зигфрида, любимца матери Схоластики. Ему тоже будет приятна милость, оказанная вами нам, недостойным.

Эрменрихом овладел приступ кашля. Один из парней, сопровождавших Реджинара, хихикнул и получил от лорда затрещину, после чего герцог величественно удалился, его «собаки» поспешили за ним.

В этот момент из спальни выскочил Зигфрид. Лицо его сияло, одежда была в беспорядке. Реджинара он не заметил. Он никогда его не замечал, и это было тяжким оскорблением, хотя обижаться было не на что: Зигфрид вообще ничем не интересовался, кроме как учебными занятиями, молитвами и, с некоторых пор, своими тремя друзьями.

— Я узнал нечто поразительное, — выпалил Зигфрид, остановившись рядом с ними. Он опустился па колени с привычной ловкостью, как будто уже годы занимался этим. Впрочем, Зигфрид без всякого стеснения признавал, что так оно и было в действительности: с пятилетнего возраста он готовил себя к монашеской жизни.

— Круто завернуто, — поджал губы Эрменрих.

— Что? — насторожился Зигфрид. Болдуин улыбнулся:

— Бедный Реджинар не может понять, почему его дорогая тетя, мать Схоластика, обращает внимание на сына простого слуги и даже особо занимается с ним, с этим низкорожденным, недостойным существом, а не со своим драгоценным племянником.

— Ох, ребята, — вздохнул Зигфрид, на лице которого сразу появилось усталое выражение. — Не хочу я, чтобы мне кто-то завидовал. Я не стремился стать любимчиком матери Схоластики, но… — его глаза загорелись восторгом, — какое удовольствие заниматься с ней и с братом Методиусом.

— Знаете, что народ говорит, — поспешно перебил его Болдуин, опасаясь, что Зигфрид сейчас начнет цитировать, наизусть разумеется, длинные куски из этих кошмарных священных текстов, написанных на малопонятном старинном наречии много столетий назад, с которыми он имел счастье только что познакомиться в кабинете матери Схоластики.

— Что, что они болтают? — опасаясь того же, оживленно подхватил Эрменрих.

— Что лорд Реджинар послан в монастырь лишь потому, что мать его презирает. Если бы его посвятили в братья и назначили пресвитером, он бы мог посещать ее каждые три года, как это принято, в течение всей ее жизни. И вот она решила, что лучше его сослать в монастырь, где она не увидит его больше, если только сама того не пожелает.

Эрменрих фыркнул и ненатурально засмеялся.

Зигфрид печально посмотрел на Болдуина и покачал головой. Он как бы напоминал своим видом, что Владычица и Господь не одобряют тех, кто пренебрежительно отзывается о других.

— Охотно верю, — пробормотал Айвар.

— Прости, Айвар, — быстро сказал Болдуин. — Я не хотел напоминать тебе о твоей собственной ситуации.

— Да ладно. Что сделано, то сделано. Что у тебя за новость, Зигфрид?

— Король Генрих прибывает сюда, в Кведлинхейм, на праздник святого Валентинуса. Его ожидают сегодня или завтра.

— Как ты это узнал? — ревниво поинтересовался Эрменрих. — Даже Хатумод не знает об этом, потому что если бы она знала, то сказала бы мне.

Зигфрид покраснел. На его нежном лице всегда отражались эмоции, которые он испытывал. В последнее время его раздирали противоречивые чувства: одна его часть стремилась к ученым занятиям и молитвам, другая — не могла отказаться от земной привязанности к новым друзьям.

— Увы, я подслушал. Нехорошо с моей стороны. Но я захотел сразу же рассказать вам. Вообразите, король!

Болдуин зевнул:

— Ну да. Король. Виделся я с ним.

— На самом деле виделся? — со смехом осведомился Эрменрих.

В колоннаде галереи появился монах-наставник, и все с виноватыми лицами заспешили к нему. Как первогодки, они заняли место в конце, выстроившись парами. Перед ними шествовал Реджинар со своей свитой, а перед лордом, хотя Реджинар терпеть не мог, чтобы кто-то шел перед ним, — смиренный третий год.

Они направились к церкви. Заметив послушниц в таких же коричневых робах, Айвар вытянул шею, за что немедленно получил от наставника удар ивовым прутом. Боль заставила его вспомнить, что он — Айвар, сын графа Харла и леди Герлинды. Он не был монахом по призванию, как Зигфрид, и не смирился со своей судьбой, как Эрменрих — шестой или седьмой сын провинциальной графини, которая, к своему глубокому сожалению, не смогла родить дочь и потому была вынуждена объявить наследником старшего сына. (Остальных сыновей спешно посвятили Церкви, чтобы пресечь с их стороны попытки оспорить титул старшего после ее смерти.) Наконец, в отличие от Болдуина, который сбежал в лоно Церкви от нежелательного брака. Айвара заставили надеть капюшон послушника, потому что он любил Лиат и она любила его. Он обязательно забрал бы ее от Хью, но этот подлец отправил его в монастырь, убрав подальше от себя и одновременно отомстив.

Нет, он не боялся суровости монастырского быта. Боль служила ему ежедневным напоминанием, что он обязательно отомстит Хью и спасет от него Лиат. Неважно, что этот мерзавец занимает гораздо более высокое положение, чем он, младший сын графа. Неважно, что мать Хью — могущественная маркграфиня, приближенная короля Генриха и его любимица.

Ненавидя Кведлинхейм, Айвар поддерживал в себе силы для ненависти к Хью. Когда-нибудь он отомстит.

2

У Кровавого Сердца были сыновья. По прошествии времени Санглант научился отличать их по украшениям. Только сыновья вождя вставляли в свои зубы драгоценные камни. Их кольчужные юбки, издали похожие на кружева, тоже были усыпаны драгоценными камнями. В узоре кольчуг обязательно присутствовал наконечник стрелы огненно-красного цвета — символ власти их отца.

Прошло лето, наступила осень, центральный неф собора становился все прохладнее, и сыновья Кровавого Сердца стали покидать свои привычные места у тяжелого трона отца. Они уходили в набеги, добывая золото, скот, рабов и многое другое. Они приносили орлиные перья, небесно-голубой шелк, мечи с инкрустированной золотом рукоятью, вазы из рога и мрамора, стрелы из перьев грифона, бирюзовые подвески с шестиконечными золотыми звездами, кольца-камеи из гелиотропа, полотняные, вышитые шелком скатерти, осколки окаменевшего драконова огня, заостренные на конце, зеленые бусы, прозрачные слезы ангелов, отполированные и нанизанные на нитку, шелковые занавеси, шелковые подушки.

Кровавое Сердце швырнул одну из подушек Сангланту, но собаки мгновенно разорвали ее.

Один из сыновей бывал в соборе чаще других. Было это знаком особой милости или, наоборот, наказанием, Санглант не мог понять. Его легко можно было отличить от других по деревянному кольцу Единства, без сомнения трофею, снятому с трупа. Этот Эйка взял за правило наблюдать за рабыней, раз в день приходившей с ведром и тряпками убирать то место, где Санглант справлял нужду. Последний переносил унижение молча. Это было своеобразной милостью: по крайней мере, его тюрьма не становилась отхожим местом.

Настроение Кровавого Сердца часто менялось.

День ото дня в соборе становилось все больше Эйка. Они напоминали рой саранчи. Дикари донимали его уколами копий, плевками, натравливали на него собак. От собачьих зубов одежда превратилась в лохмотья, он подбирал валявшиеся на полу тряпки и обматывал ими руки, но это плохо помогало: руки и плечи были покрыты кровоточащими ранами. Однако царапины и укусы заживали быстро, без заражений и нагноений. Иногда он убивал слишком зарвавшихся собак и делил их мясо с остальными тварями. Он не брезговал этой пищей, потому что еды не хватало. Собак, которые пытались спастись от него бегством, часто убивала стая.

Эйка во время этих баталий вели себя бурно, кричали, подбадривали его. Очень плохо понимая их язык, он не знал, хотели они его смерти или просто развлекались, глядя на его мучения. Эйка пели до глубокой ночи. Казалось, они не нуждаются в отдыхе. Он тоже не мог спать под бдительным оком собак и из-за постоянно снующих мимо дикарей, показывающих на него, громко обсуждающих его друг с другом и закатывающихся смехом при виде принца-получеловека в окружении собак.

Вождь со странным выражением лица наблюдал за всем происходящим со своего трона. Рядом с ним постоянно находился жрец, который вечно чесал свою тощую грудь. Он непрерывно бросал кости, пытаясь узнать по ним будущее, и все время вертел в руках маленькую деревянную коробочку, с которой никогда не расставался. Однажды, когда в собор набилось множество дикарей, вождь поднялся со своего места и издал жуткий вой, призывая к молчанию.

— Кто из вас принес мне наиценнейшее сокровище? — закричал он. Во всяком случае так предположил Санглант, потому что его сыновья тотчас вышли вперед с прекрасными вещами, некоторые из которых он уже видел, другие появились недавно. Золотые кубки; изумрудное ожерелье; искусно сработанный меч, должно быть сделанный кузнецами востока; женская вуаль, легкая и прозрачная, как паутина, украшенная серебром и жемчугом; кольца, усыпанные драгоценными камнями; ковчег из слоновой кости, золота и драгоценных камней; кумский футляр для лука.

Санглант закрыл глаза. На него нахлынули воспоминания. Лиат шагает по конюшне из угла в угол, на ее плече лук в футляре, украшенном резьбой: рисунок изображал грифона, пожирающего оленя. Он задрожал. Собаки заворчали, почувствовав его слабость. Кровавое Сердце выкрикнул что-то, и Санглант напрягся, готовый к бою. Никто не сможет сказать, что он не боролся до последнего дыхания.

Но внимание Кровавого Сердца сосредоточилось на другом. Он вызвал одного из своих сыновей, того, который носил на груди кольцо Единства. Молодой и стройный, он был гораздо тоньше своих братьев. Он чем-то неуловимо отличался от остальных, Санглант не мог определить, чем именно.

Кровавое Сердце показал на сокровища, лежавшие, как опавшие листья, у его ног. Он говорил, обращаясь к этому сыну. Что он принес?

Остальные Эйка взвыли, собаки зарычали и залаяли. Никогда не покидая город, он, конечно же, не мог ничего добыть за его пределами. Но если он был в немилости, то, возможно, наступил момент, который Кровавое Сердце счел подходящим для разрешения конфликта.

Молодой Эйка спокойно стоял, не обращая внимания на вой и насмешки. Наконец, заметив, что вопли не производят на него видимого впечатления, присутствующие затихли. Эйка еще немного помолчал, затем заговорил, обращаясь только к отцу. Удивительно, но он говорил на хорошем вендарском языке.

— Я принес тебе самое ценное сокровище, — сказал он таким же ясным голосом, как тон флейты из человеческих костей, на которой его отец играл каждый день. — Мудрость.

— Мудрость! — Кровавое Сердце ухмыльнулся, в зубах сверкнули самоцветы. — Что бы это было такое?

— Кто еще из твоих сыновей говорит на языке людей?

— А зачем это им? Какая нам нужда в людях? Они слабы, а кто слаб, должен умереть. Мы возьмем у них то, что нам надо, и пойдем нашим путем.

— Они пока еще не умерли. — Эйка не смотрел в сторону Сангланта. — Люди многочисленны, как мухи на трупе. Мы сильнее, но нас намного меньше.

Остальные забеспокоились, слушая разговор, которого не понимали.

— Так что же, что нас меньше? Ведь они слабее. — К удивлению Сангланта, Кровавое Сердце тоже говорил по-вендарски. — Мы убиваем по двадцать человек за каждого убитого из наших братьев.

— А зачем нам убивать так много, если мы можем получить больше, убивая меньше?

Смех Кровавого Сердца звучал долго и зловеще, вызывая эхо под кровлей собора. Вдруг он плюнул под ноги молодому Эйка:

— Возвращайся в Рикин-фьорд. Ты слишком молод для походной жизни. Плен ослабил тебя, ты не способен сражаться. Отправляйся домой и оставайся с Матерями. Покажи себя там, в окрестностях фьорда, подчини мне соседние племена, и, может быть, я разрешу тебе вернуться. Но пока ты у меня в немилости, пусть никто из моих сыновей не говорит с тобой на языке настоящего народа, а только на языке слабых. Я сказал.

Он повернулся, плюнул в сторону Сангланта и опустился на трон. Жрец дрожащим голосом перевел его слова. Разразился ужасный шум. Вопли, смех, ругань, топот, стук копий об пол. У Сангланта заложило уши.

Принц Эйка стоял неподвижно, не обращая внимания на насмешки и оскорбления. Когда Кровавое Сердце начал распределение добычи среди солдат, он повернулся и вышел, не оглядываясь, наружу. Дыхание ветра коснулось губ Сангланта. Он слизнул его, почувствовав капли влаги пересохшим языком.

Возможность свободно уйти, пусть даже будучи в немилости.Безумие нахлынуло, как туча, закрывающая солнце. На этот раз он справился. Он не хотел показывать всем свое безумие, не хотел вести себя как животное. Собаки окружили его, и черная туча отступила. Он забыл все, кроме страха. Страха остаться здесь, на цепи, навсегда.

3

Яркий осенний свет струился сквозь окна школы, окутывая Айвара сонным теплом. Он клюнул носом, но как раз успел выпрямиться, когда наставник задержался возле него.

— Мундус, мунде, мунди, мундо, мундум, мундо, Айвар. Если ты сосредоточишься, ты с легкостью осилишь дарийский. Эрменрих, повнимательнее. Да, Болдуин, неплохо, побольше практики. Смотри, здесь «мунди» вместо «мундо», звательный падеж.

Наставник подошел к послушникам второго года, которые неплохо знали дарийский язык старой империи Дарья, а ныне — язык дайсанитской церкви. Правда, не лучше, чем Зигфрид: тот уже бегло говорил и свободно читал по-дарийски.

Айвар зевнул и с трудом нацарапал слово на своей вощаной дощечке. Грамота давалась ему нелегко. Он выучил буквы, лишь попав в монастырь. «Мундус» — мир, вселенная. Именно там, в миру, хотел бы быть Айвар сейчас, за стенами монастыря. Он заерзал, стараясь устроиться поудобнее на жесткой деревянной скамье, ему это не удалось. Нельзя устроиться поудобнее там, где тебе все время неудобно из-за сознания собственного несовершенства перед лицом Божьего величия.

Он попытался сесть так, чтобы солнце светило на него. Тепло проникало сквозь грубую ткань его робы. Его разморило, и Айвар задремал над своей дощечкой, в то время как наставник рассказывал послушникам третьего года об элегантном стиле «Божьего города» святой Августины.

Что-то ткнуло Айвара в ногу, он дернулся, выронив стилос, упавший на каменный пол с громким стуком.

На этот раз ему повезло, в отличие от вчерашнего дня, когда его наказали за чрезмерное любопытство, проявленное им в отношении женской части монастыря. Эрменрих — это он пихнул Айвара — сделал знак рукой: «Смотри!»

Наставник отошел к двери и тихо разговаривал о чем-то с братом Методиусом, приором мужской половины и помощником матери Схоластики. Наконец он повернулся к ученикам и подал знак, чтобы они встали.

Они повиновались. Айвар нагнулся и поднял стилос, не рискуя быть наказанным за невнимательность.

Брат Методиус выступил вперед:

— Вам оказана честь присутствовать при прибытии нашего монарха, короля Генриха. Сохраняйте молчание, прошу вас, и держите головы смиренно опущенными. — Его глаза сверкнули, и Айвару показалось, что добрый брат подавил улыбку. — Без сомнения, Владычица и Господь простят вам один взгляд на королевскую процессию, если вы еще недостаточно сильны, чтобы противостоять искушению.

На языке жестов, уже освоенном послушниками, он предложил им выйти. Они привычно построились в ряды. Даже Зигфрид горел желанием посмотреть на короля.

Айвар никогда раньше не видел короля. Хартс-Рест и северные провинции Вендара лежали слишком далеко на севере и были слишком бедны, чтобы удостоиться монаршего внимания. Графы северных провинций могли править по своему произволу, если только не вступали в прямой конфликт с политикой центральной власти. За всю жизнь Айвара такого не случалось, но его отец, граф Харл, вспоминал, что много лет назад, во времена молодого Арнульфа, на севере вспыхнуло восстание. Для его подавления был послан отряд «драконов», личной конной гвардии короля.

Здесь, в Кведлинхейме, они могут ожидать частых посещений королевского двора. Король Генрих всегда старался проводить Святую неделю в монастыре, управляемом его сестрой, матерью Схоластикой, где жила также его мать, вдовствующая королева Матильда, принявшая иноческий сан.

Осенью король со своим двором часто останавливался здесь, по дороге в свои охотничьи угодья в Туринском лесу.

Король! Даже Айвар, который изо всех сил старался поддерживать в себе чувство отвращения ко всему в Кведлинхейме, не мог противиться всеобщему подъему настроения. Выйдя из классов, он заметил, что в монастыре развернулась бурная деятельность. Слуги мели мостовые и белили наружные стены. Женщины проветривали одеяла и перины в домах для гостей. Возле кухонь стояли подводы с овощами, бочонками эля, корзинами со свежемолотой пшеничной и ржаной мукой, горшками меда. Вокруг забойных ям громоздились клетки с курами. Полдюжины слуг лихорадочно трудились, отрубая им головы, другие кидали обезглавленные тушки в громадные чаны с кипятком, чтобы отстало оперение. Туши забитых свиней и других животных висели на балках под навесом бойни, с них стекала кровь. Бушевало пламя в печах пекарен, в воздухе стоял запах свежевыпеченного хлеба.

Вслед за монахами послушники вышли через большую арку ворот. До того как на престол взошел Генрих I, Кведлинхейм был крепостью, частью громадного приданого жены короля, Люсьены Аттомарской. Царственные супруги посвятили крепость и свою единственную дочь Кунигунду Церкви. Когда принцессе исполнилось шестнадцать лет, она стала первой аббатисой — «матерью» Кведлинхеймского монастыря. Во время ее правления в монастырь стали принимать мужчин. Теперь здесь оказался Айвар.

Однако витавшее в воздухе всеобщее возбуждение прервало его грустные размышления. Монахи в приличествующем молчании покинули ограду и направились вниз по склону холма. Мощеная дорога вывела их за город. Выйдя за городские стены, они прошли еще не менее мили. Горожане оставили свои дела и высыпали на улицы, чтобы увидеть прибытие короля. За стенами города засеянные поля уже зеленели свежими всходами. Город остался позади. Над ним возвышались мощные стены и башни монастыря. Монахи вместе со слугами — всего около двухсот человек — расположились по обеим сторонам дороги.

Сначала до Айвара донесся стук множества копыт, грохот колес о камни. Земля под ногами завибрировала. Юноша услышал пение: множество голосов выводили псалом. Он невольно заразился общим радостным порывом. Еще не разбирая слов, он ощущал трепет во всем теле. Даже торжественная церковная служба в Кведлинхейме с хоровым пением так его не воодушевляла, не могла заставить его почувствовать себя способным стать единым целым с другими людьми. Вся эта могучая сила исходила от монарха.

Пою о преданности, правде,

Подъемлю псалм пред Твой Престол,

Господь с Владычицей в Единстве,

Мой дух всегда за Вами шел.

Я целей низменных не мыслю,

Премудры кроткие сердца,

Непослушанию Тебе нет в мире места,

Посрамлены наветы гордеца.

Друзья мои Тебе угодны,

И слуги все Тебе верны.

Злых пред Тобою я низрину,

Все помыслы к Тебе обращены.

Наставник всегда учил послушников обращать взор к земле, ходить и стоять с опущенной головой, учил во всем проявлять смирение. Но по мере приближения кавалькады, когда стали различимы отдельные голоса, Айвар об этом уже не помнил. Он должен был это увидеть.

Рядом беспокойно дергался Эрменрих, Болдуин взволнованно дышал. Лишь Зигфрид представлял собой образец смиренного поведения: он стоял спокойно и бесстрастно, потупив взор. Возможно, он и думал-то в этот момент вовсе не о прибытии короля.

Шествие предваряла всадница — «Королевский орел». На ней была опороченная алым накидка, на груди — латунный значок «орла». Женщина смотрела прямо перед собой. Серьезное лицо, расправленные плечи — вся ее фигура дышала уверенностью.

Правой рукой она держала королевский стяг.

За нею следовали шестеро молодых дворян, удостоенные в этот день возглавлять процессию. Они держали знамена герцогств, входящих в состав королевства Генриха: Саония, Фесе, Авария, Варингия, Аркония и Вейланд. Айвар увидел, что эти четверо парней и две девушки — его ровесники. У девушки под штандартом Арконии были светлые, как пшеница, волосы и такие тонкие пальцы, что было непонятно, как у нее хватает силы удерживать тяжелый стяг. Он гадал, из какой она могла быть семьи. Если бы его не отправили в Кведлинхейм, он тоже скакал бы сейчас в этой кавалькаде, а не торчал бы здесь на обочине. Айвар перевел глаза на всадников, следовавших за штандартами.

В этой группе дворян, каждый из которых был разряжен в шелка и парчу, в сапоги из тонкой кожи, находился и король Генрих. Айвар никогда не видел его раньше, но сразу догадался, что этот немолодой мужчина в середине группы и есть король, хотя короны на нем не было. Он не нуждался в короне. Груз ответственности лежал на его плечах, как мантия. Одет он был не богаче и не беднее остальных, но его кожаный пояс был украшен символикой шести герцогств, входящих в состав Вендара и Варре, и множеством других символов — эмблем менее важных владений королевства. Эти знаки выделяли короля из толпы, делали его «прима интер парес» — первым среди равных. Восседая на красивой гнедой кобыле, он с суровым одобрением смотрел на капюшоны монахов и монахинь, большинство из которых не поднимали глаз.

Минуя ряды послушников, король встретился взглядом с Айваром. Генрих поднял бровь, выражая не то любопытство, не то осуждение. Айвар вспыхнул и опустил глаза.

Он увидел множество сапог, услышал, как мужские голоса завели новую песнь. «Королевские львы» были удостоены чести следовать сразу за монархом. Они внезапно остановились, песня смолкла. Наступила тишина, которую нарушали только скрип кожи, топот копыт еще не остановившихся лошадей в конце колонны, собачий лай.

Эрменрих беспокойно зашевелился рядом с Айваром.

— Вот бы оказаться поближе, — прошептал он Болдуину.

Удивленный, Айвар поднял взгляд одновременно с Зигфридом. Прямо перед ними остановились «львы» — могучие мужчины в боевой броне и золотистых накидках с изображениями черных львов. Король, сопровождаемый лишь одним «орлом», выехал вперед, чтобы приветствовать мать Схоластику.

Она тоже была верхом, как подобает женщине королевского рода, приветствующей своего брата. Она сидела на светло-сером, почти белом, муле. На фоне темно-синего одеяния сверкало золотое кольцо Единства. Волосы под белым платком убраны в гладкую прическу, лицо бесстрастное и спокойное. Выглядела она столь же по-королевски, как и ее старший брат. Женщине ее ранга подобало спешиваться только перед скопосом. Король тоже не сошел с лошади, он приблизился к настоятельнице вплотную, после чего они наклонились друг к другу и обменялись поцелуями в щеку — семейное приветствие.

— А если… — продолжал елозить рядом Эрменрих, — сейчас взять ивовый прут Мастера-Надуты-Губы…

Болдуин прыснул, прикрыв рот ладонью.

— …и полоснуть по заднице его кобылы, как вы думаете, что бы произошло?

Зигфрид фыркнул и поспешно зажал рот рукой. Айвар представил себе эту картину — рванувшуюся лошадь и короля с матерью Схоластикой, оказавшихся в смешном положении, — и захихикал.

Только что упомянутая лоза полоснула по заднице его самого, он охнул. Рядом послышался «ох» Эрменриха.

— Тихо, — прошипел наставник, остановившись за четверкой парней. Он не тронул Болдуина и Зигфрида, последний пылал от стыда, чувствуя себя бесконечно виноватым. Ведь он тоже хихикал над шуткой Эрменриха! Айвар закусил губу и проглотил слезы. Ягодицы горели. Эрменрих по-прежнему хитро ухмылялся. Он каким-то образом умел не показывать боль. Наставник прокашлялся, и Айвар торопливо опустил глаза, как раз когда король и сестра его закончили приветствие. Слуга развернул мула аббатисы, и она вместе с королем возглавила процессию, продолжившую путь к монастырю.

После «львов» мимо них промаршировали другие войска, затем потянулся нескончаемый обоз, состоявший из множества повозок. Из города послышались крики: король двигался к монастырю, провожаемый множеством приветствий.

Зад все еще жгло. Айвар чувствовал дыхание монаха на своем затылке, хотя тот давно уже удалился. Внезапное тревожное чувство, как укол булавки, заставило его поднять глаза. Он увидел ее .

— Лиат! — Он чуть не рванулся вперед. Трое его друзей повернули головы. Болдуин тихо присвистнул.

Лиат! Он не мог обознаться. Темные волосы, золотистая кожа, ее рост и сложение. На ней накидка и значок «Королевского орла». «Королевский орел»! Значит, каким-то образом она освободилась от Хью.

Его пронзила зависть, гадкое чувство, которого он не ведал раньше. Кто ей помог? Он не хотел делить победу ни с кем, не хотел, чтобы она была благодарна кому-то, кроме него. Освободилась сама? Нет, не может быть. Хью ни за что не отпустил бы ее. Хью больше нет, он мертв? Но эта мысль не принесла Айвару удовлетворения. Он, Айвар, сын Харла и Герлинды, должен был прикончить Хью, а еще лучше — унизить его.

Мимо грохотали телеги, теперь он мог видеть лишь спину Лиат, ее толстую косу, достающую до талии. Она внимательно разглядывала ряды монахов, их склоненные головы в капюшонах. Лиц не было видно. Она должна знать, что он здесь. Конечно, она помнит, что его сослали в Кведлинхейм за то, что он хотел ей помочь.

Он чуть не плакал, видя, как она удаляется, и все же был полон радости. Миновав последний ряд монастырских слуг, она перестала смотреть на обочины и перевела взгляд вперед, возможно на башни церкви, золоченые кровли которых сверкали в лучах полуденного солнца. Он потерял ее из виду, когда королевская процессия вошла в город. Мимо него потянулись, поднимая клубы пыли, телеги, слуги, запасные лошади, палатки, походная мебель и многое другое.

Но он все смотрел ей вслед, вызывающе подняв голову, даже когда прошел уже весь обоз, прошли последние слуги последних придворных. Он внимательно всех рассматривал, надеясь обнаружить Ханну. Ханна поклялась оставаться с Лиат. Но Айвар ее не заметил.

Ивовый прут застал его врасплох. В этот раз он опустился на плечи и заставил его громко охнуть. Было больно.

— Неприлично глазеть, — сказал наставник. — На тебя обращают внимание.

Айвар плотно сжал губы, чтобы не огрызнуться. Ему нельзя сердиться. Он должен что-нибудь придумать. Лиат приехала в Кведлинхейм, и, хотя послушники редко покидают спальный корпус и двор, хотя Они все время под наблюдением, он найдет способ известить Лиат, что он здесь. Он найдет способ увидеть ее, поговорить с ней, коснуться ее.

Даже мысли об этом были греховны.

Но ему наплевать.

Мимо прошел хвост колонны. Монахи и монахини последовали за ним. В Кведлинхейме зазвонили колокола. Кто-то впереди процессии затянул гимн, остальные присоединились. Пели, проходя по городу вслед за королем.

— Господь, надели суд короля Твоею праведностью

И дай Твою справедливость наследнику короля,

Чтобы он мог судить по Твоему закону,

Чтобы правосудие было доступно бедным и страждущим.

На дороге появились столбы удушливой пыли, которую подняла истеричная толпа, устремившаяся вслед за монахами. Масса людей была похожа на своеобразное живое существо — огромное, опасное и веселое. Ведь это же король! Позже, когда король помоется с дороги, должна была состояться торжественная церемония: Генрих встретится со своей праведной матерью в ее уединении. Королева Матильда была уже не в том возрасте, чтобы появляться на публике. Потом будет служба в городской церкви, народ набьется туда, чтобы увидеть короля в парадном облачении и в короне, его священное присутствие послужит напоминанием о Божьей милости и земной власти Генриха. После пира в честь святого Валентинуса на следующий день народ сможет обратиться к королю со своими заботами и печалями, так как король пробудет в городе до священных дней Всех Душ и Всех Святых. Потом он со своей свитой отправится в Туринский лес на охоту. Айвар завидовал им. Ему тоже хотелось поохотиться.

Но ему предстояла собственная охота. Когда в течение трех последующих дней Мастер-Надуты-Губы ослабит бдительность, Айвар найдет способ увидеться с Лиат.

4

Лиат всматривалась в ряды монахов на обочинах дороги, но их головы оставались склоненными, лиц не было видно. Она оказалась в Кведлинхейме, проследовала по его узким улицам к вершине холма, где стояла крепость, толстые стены которой защищали монахов и монахинь от соблазнов бренного мира, так говорил ей Па. Не был ли он сам здесь монахом?

За воротами монастыря слуги принимали лошадей и отводили их в конюшни. Она сняла с седла мешки и хотела последовать за своей лошадью, но кто-то окликнул ее.

— Лиат! — Хатуи звала ее, перекрикивая шум лошадей и телег.

Лиат пробилась сквозь толпу, увернувшись по дороге от гончей, рвавшейся с поводка, перешагнув через свежую кучу лошадиного навоза, пропустив благородную леди, которая пересекла ей путь.

— Пошли. Мы в обслуге короля. — Хатуи поправила на Лиат одежду, чуть повернула значок «орла» и нахмурилась, увидев мешки. — Надо было оставить их на лошади. В монастыре с ними бы ничего не случилось.Лиат попыталась улыбнуться:

— Я не подумала. Схватила по привычке. Хатуи подняла бровь. Ее нелегко было провести.

— Что там такого драгоценного в твоих мешках, что ты не оставляешь их ни на минуту?

— Ничего! — Это вырвалось слишком поспешно. Лиат поудобнее пристроила свою ношу, задний мешок оказался сбоку и спутался с колчаном. — Ничего такого, что представляло бы интерес для кого-нибудь, кроме меня. Кое-что от отца, единственное, что у меня от него осталось.

— Да, я это уже слышала от тебя. — По тону Хатуи можно было понять, что она не поверила. — Но если Вулфер не имел ничего против, то и я не возражаю. Он уладит это с тобой по возвращении.

Что, благодарение Господу, произойдет еще через много месяцев. Хотя ей очень не хватало Ханны, Лиат не жалела, что она не увидит Вулфера до следующего года, пока он не вернется с Ханной из Дарра к походному двору короля. Ей нравился Вулфер, но она не доверяла ему.

В ворота входили монахи. Она замерла, ища лицо Айвара.

— Идем, идем, Лиат. Нам надо прислуживать королю. Король не должен ждать. На что ты там уставилась?

Лиат стряхнула с плеча руку начальницы и последовала за ней. Король и несколько его особо доверенных слуг задержались у лестницы перед портиком церкви.

— У меня здесь есть знакомый послушник. —

— Айвар, сын графа Харла и леди Герлинды. Лиат вскинула глаза на Хатуи:

— Откуда ты знаешь?

— Ханна сказала. Она рассказала мне все об Айваре, своем молочном брате.

Лиат ощутила укол ревности. Ханна подружилась с этой лихой провинциалкой. Хатуи была по нраву Лиат, но комфорта общение с ней не вызывало. Лиат опасалась доверяться кому бы то ни было после смерти отца. Она не верила никому, кроме Ханны. Кроме, может быть, еще Айвара.

И больше никому, исключая Сангланта. Но он погиб.

— Даже если бы он был жив… — пробормотала она.

— Что? — насторожилась Хатуи. Лиат тряхнула головой, не отвечая. — Ханна сказала, что Айвар любил тебя, — добавила Хатуи иным тоном. — Ты чувствуешь вину за то, что Хью обрек его на жизнь в монастыре, хотя парень этого не хотел? Только за то, что тот помешал ему добиться желаемого.

— Ханна тебе очень много сказала, — сдавленным голосом заметила Лиат.

— Она мой друг. Ты тоже могла бы стать моим другом, но ты слишком сдержанна, ты похожа скорее на скорбного духа, чем на женщину. — Хатуи замолчала, но не потому, что боялась обидеть собеседницу (она всегда говорила то, что думала), а потому, что они уже подошли к королю. Генрих увидел Хатуи и жестом приказал ей следовать за ним в церковь. Лиат засуетилась, ища для себя место и пристроившись наконец за Хатуи. Среди множества благородных господ она могла без помех сосредоточиться на своих мыслях, потому что для лордов и леди она была просто вещью короля, вроде короны, скипетра или трона, а вовсе не живым человеком, достойным внимания. Она была просто «орлом», вестником короля.

Ханна имела полное право сообщать Хатуи все, что считала нужным, имела полное право считать Хатуи своим другом. Вулфер, Хатуи и бедный покойный Манфред — эти «орлы», спасшие ее от Хью, конечно, знали о ее отношениях с последним или догадывались о них, догадывались, что она грела его постель, несмотря на то что он был монахом. Она была беременна от него, он избил ее до полусмерти, из-за чего случился выкидыш. Доведенная до отчаяния голодом и страхом, она отдала ему «Книгу Тайн», а это означало полное подчинение его воле.

Только прибытие Вулфера и двух его товарищей спасло ее. Они спасли ее, без них она бы погибла. Лиат посмотрела на стройную крепкую спину шагающей перед ней женщины. Ни разу Хатуи не проявила к Лиат неуважения, хотя знала, что та была рабыней и наложницей монаха. Хатуи была дочерью простого провинциального фермера-хуторянина, но эти свободные землевладельцы окраинных земель славились своей гордостью. Король не стеснялся оказывать внимание Хатуи. За четыре месяца странствий с королевским двором Лиат видела, как Хатуи вызывают к королю, как иногда он даже интересуется ее мнением по некоторым вопросам. Это была высокая честь, и оказывалась она дочери простого земледельца.

Да, Ханна имела полное право считать Хатуи своим другом. Но Лиат терзал бесконечный страх: что если Ханна предпочтет ей Хатуи? Не стала ли она меньше любить Лиат, подружившись с Хатуи? Это была недостойная мысль как в отношении Ханны, так и в отношении Хатуи. Лиат даже услышала голос покойного отца: «Куст розы дает много цветов каждое лето».

Но Па мертв. Убит. И Ханна — все, что у нее осталось. Отчаянно не хотелось ее терять.

И на этот случай у отца была припасена прибаутка: «Не стоит беспокоиться об осле, если он уже заперт в сарае, а у тебя разбежались куры и за забором лис».

В это мгновение Хатуи обернулась и ободряюще улыбнулась ей. Они вошли в церковь. Внутри было на удивление светло. Неф представлял собой широкую вытянутую залу с деревянным потолком. Двойные ряды окон в форме арок располагались высоко в стене, над декоративными колоннами, через эти окна в церковь струился яркий свет. Группа торжественно проследовала вперед, Генрих и его сестра преклонили колени перед алтарем. Лиат восхищенно смотрела на параллельные ряды круглых и квадратных колонн, капители которых украшали искусно вырезанные каменные львы, орлы и драконы. Эти символы напоминали посетителям, кто, после Господа, является здесь властителем. Пол был вымощен светло-желтым и коричневым гранитом. Лиат суеверно избегала наступать на швы между плитами пола.

Король, прежде чем стать на колени, поднялся по ступеням к алтарю. Лиат вместе с остальными опустилась на колени там, где остановилась. Некоторым пришлось это сделать прямо на ступенях, замерев в неуклюжем положении. Колено Лиат придавило край плаща Хатуи, так что та не могла изменить позу. В церкви стало так тихо, что Лиат какое-то время боялась пошевелиться и не убирала колено с плаща Хатуи.

Наконец Генрих поднялся, сбросил плащ на руки ожидавшего слуги и пригласил Хатуи и двоих наиболее доверенных советников — искалеченного в боях маркграфа Гельмута Виллама и священника Росвиту Корвейскую. Хатуи кивнула Лиат, и обе последовали за королем и сановниками. Выйдя из церкви через боковую дверь, они попали в помещения матери настоятельницы и ее прислуги.

В маленькой комнатке, примыкающей к личным покоям аббатисы, король Генрих опустился на колени перед низкой кроватью, на которой лежала его мать. Он поцеловал ее руку:

— Матушка…

Она нежно коснулась его глаз:

— Ты плакал, дитя мое. Зачем эта печаль? Ты все еще скорбишь о мальчике?

Он ненадолго отвернулся. От матери ничего не скроешь. Он прижался лицом к грубому шерстяному одеялу, казавшемуся таким странным в покоях королевы, и заплакал. Присутствующие не поднимали глаз. Как и король, все опустились на колени. Лиат, оставаясь позади, могла украдкой изучать их лица. Хатуи сосредоточенно смотрела в грубый каменный пол кельи, лицо ее выражало одновременно жалость и уважение. Старый маркграф Гельмут Виллам единственной уцелевшей рукой стер слезу со щеки. Мать Схоластика хмурилась не из-за того, что взрослый мужчина плакал, ибо искреннее выражение печали является добродетелью, но из-за того, что Генрих слишком долго и слишком глубоко переживал смерть сына, который, в конце концов, был незаконнорожденным. Лицо священницы оставалось бесстрастным. Сестра Росвита посмотрела в сторону Лиат, девушка сразу же опустила глаза.

«Не давай им себя заметить. Безопасность — это скрытность», — говорил Па.

— Ну-ну, дитя, — обратилась к Генриху старая королева. Телом она была слаба, голос дрожал, но дух был крепок. — Осуши слезы. Прошло полгода после смерти мальчика, и умер он достойно, правда ведь? Пора отпустить его. Подходит канун Всех Святых. Отпусти его, чтобы дух его смог подняться, как ему подобает, через семь сфер и достичь благословенных Покоев Света. Своей печалью ты удерживаешь его в миру.

— Языческие речи, — покачала головой мать Схоластика.

— Но это ведь, по сути, языческий праздник, которому мы дали дайсанитское имя, не так ли? — возразила королева. «Она вышла замуж очень молодой, двое ее детей появились на свет, когда она еще не достигла моего теперешнего возраста», — вычисляла Лиат в уме. Она была примерно на четырнадцать лет старше Генриха, своего первенца. Ее серебряные волосы, рассыпавшиеся по подушке, сохраняли еще несколько каштановых прядей. Какая бы болезнь ни угнетала ее сейчас, возраст королевы был ни при чем. — Мы ведь говорим о кануне Халловинга, хотя и молимся Всем Святым в эти дни, когда великие движения небес сближают живущих и почивших настолько, что мы можем их коснуться, если не будем отворачиваться и закрывать глаза.

Лиат сдержала слезы. Слушая старую королеву, она настолько живо представила отца, что ей казалось, он стоит рядом. Она почти могла видеть его краешком глаза.

— Такое своеобразное почитание, — продолжала королева, — Бог Единства, конечно, не поставит нам в вину.

Мать Схоластика послушно потупила голову. Будучи госпожой Кведлинхейма и управляя монахами, она все-таки оставалась дочерью королевы Матильды, которая до сих пор сумела сохранить остатки былого величия.

— Генри, ты должен отпустить его, или он вечно будет бродить здесь, в плену твоей печали.

— Но что если он не может умереть, подобно нам? — горько сказал Генрих. — Что если кровь матери преграждает ему доступ в Покои Света? Тогда он обречен вечно метаться в тенях этого мира? И мы никогда не сможем объединиться в благословенных Покоях Света?

— Об этом судить Нашей Владычице и Господу, — сурово напомнила ему мать Схоластика, — мы не должны обсуждать такие вопросы. На эту тему написаны многие книги еще в древности. Есть ли у Погибших души?.. Но эту тему не следует здесь обсуждать. Идем, Генри. Мы уже слишком утомили мать.

— Нет, — сказала старая королева. — Я не устала. Говоря со мной о своей печали, Генри, ты, может быть, облегчишь ее. — Она подняла глаза, и Лиат увидела ясный и трезвый взгляд, неожиданный для больного человека. — Виллам здесь.

Лиат вдруг сообразила, что Гельмут Виллам — ровесник королевы Матильды. Несмотря на свои тяжелые раны, он сохранял бодрость и силу. Он подошел к ложу королевы, поцеловал ее руку и направился к двери. Королева перевела взор на Росвиту и прикоснулась к ее рукам в знак преданности.

— Как моя «История»? — спросила она с улыбкой. — Продвигается?

Сестра Росвита лучезарно улыбнулась в ответ:

— Надеюсь, что первый том будет завершен уже в этом году, ваше величество, так что вам ее смогут прочитать и вы оцените повествование о славных делах Генриха Первого и его сына, старшего Арнульфа.

— Меня радуют ваши слова, сестра моя, но не задерживайтесь, прошу вас, ибо дни мои сочтены на этой земле.

Росвита склонила голову, коснувшись лбом морщинистой руки королевы, затем встала и отошла.

— Кто эти двое? — спросила королева, глядя на «орлов».

Генрих оглянулся. В первый момент он показался удивленным. Потом его взгляд упал на Хатуи.

— Мои верные «орлы», — кратко ответил он и снова посмотрел на Хатуи. Лиат вздрогнула, когда взор короля остановился на ней. На мгновение этот взгляд напомнил ей Хью — такой же пронизывающий, властный. Генрих быстро отвел глаза. — Вторая девушка была в Генте. Вместе с Вулфером она видела поражение «драконов» и гибель… — Он замолчал, не в силах произнести имени своего погибшего сына.

— Вместе с Вулфером… — задумчиво сказала королева. Похоже, это имя ей что-то напомнило. Лиат изучала грубый пол, неровный и пестрый. Пол обычной кельи не был выложен полированным мрамором или гранитом. — Подойди ко мне, дитя.

Королеве следует повиноваться, даже если она теперь лишь монахиня. Лиат вытащила из-под себя одеревеневшую ногу, встала, сделала несколько маленьких шагов по направлению к кровати и снова опустилась на колени.

Подняв голову, она встретилась с глазами королевы, холодными, как зимние штормовые тучи.

— Ты случайно не родственница Конрада Черного? — спросила Матильда. — Ни у кого я не встречала таких оттенков, кроме, возможно… — Она сделала рукой еле заметный жест, изобразив пальцами движение ножниц. Мать Схоластика поднялась и покинула келью. Генрих все еще держал мать за другую руку, лежавшую поверх колючего одеяла. Руки Матильды были изящны, но загрубели от работы: королева выполняла те же обязанности, что и остальные монахини. Таких тонких запястий Лиат никогда не видела у взрослого человека. — Ты ему не родственница?

Лиат покачала головой. Говорить она не решалась.

— Ты была в Генте?

Лиат кивнула. Владычица над нами, пусть она удовлетворится этими сведениями, пожалуйста, не дай ей заставить меня снова рассказывать эту ужасную историю, снова переживать все это. Последнее, что она помнила, — Санглант, упавший под ударом боевого топора Эйка. Кровавое Сердце над его поверженным телом, держащий в руках сорванную с шеи принца цепь — символ королевского происхождения.

В этот момент Лиат заметила, что у Матильды нет такого украшения: она была не из королевского рода Вендара. Под пронизывающим, спокойным взглядом серых глаз Лиат никак не могла вспомнить, откуда родом королева Матильда: ни страны, ни клана — она лишь помнила, что Матильда стала королевой, выйдя замуж за Арнульфа Младшего. Она была его второй женой.

— Ты знала Сангланта.

Лиат молча кивнула. Я любила Сангланта! Принц был не для нее. Даже Вулфер предостерегал его. «По этой дороге я идти не отважусь, — сказал ей Санглант: он всегда был послушным сыном. — Не пытайся обмануть судьбу, тогда у тебя будет больше шансов остаться в живых».

Санглант шел своей дорогой. Ей не было места в его жизни. Это к лучшему, что он убит, с горечью думала она. Можно совершенно безопасно любить мертвого.

— Последняя, — сказала королева, все поняв, — если не первая. Достаточно хороша собой, чтобы любой мог понять его увлечение. Ты можешь идти, дитя.

Лиат похолодела. Проницательность этой женщины вызывала страх. Генрих отрешенно смотрел в сторону, теребя на пальце кольцо с печаткой. Виллам вышел. В келье остались Хатуи и Росвита. Лиат понадеялась, что они ничего не слышали. Не поднимаясь с коленей, девушка подалась к двери.

Выросшая среди придворных интриг, королева умела читать в душах людей, как в открытой книге. Ей удалось посадить на трон Вендара и Варре своего сына, обойдя его старшую сводную сестру, единственного выжившего ребенка от первого и, как многие считали, более законного брака. Матильду нельзя было недооценивать.

Воспользовавшись разрешением уйти, Лиат выскользнула из кельи. Оказавшись во дворе, она вздохнула с облегчением. Никто не приставал к ней с поручениями. На некоторое время она была предоставлена самой себе. Доступ во внутренние помещения монастыря, разумеется, был закрыт, но ничто не мешало бродить по двору и саду. Она взобралась на наружную стену, откуда открывался вид на всю территорию замкнутого церковного мирка.

Все монастыри, мужские и женские, строились по одному принципу, установленному три столетия назад святой Бенедиктой, основательницей Уклада. Лиат видела планы разных монастырей, все они мало чем отличались друг от друга. Матильда. Лиат мысленно перенеслась в город воспоминаний. За воротами, увенчанными Троном Добродетели, располагались залы королевств. Она выбрала дверь с изображением дракона, льва и орла — символами Вендара — и вошла внутрь. На возвышении сидел Генрих, один, так как королева София умерла. За занавесом находилась комната Арнульфа Младшего, который стоял в окружении обеих своих жен — Беренгарии Варренской и Матильды. Статуя Матильды в одной руке держала свиток с именами ее девяти детей, в другой — маленький флажок с гербом Карронского королевства.

Лиат переместилась в зал Карроны. Там, среди статуй, изображавших представителей королевского дома, она нашла каменное изваяние Матильды. Матильда была внучкой королевы Берты, первой карронской правительницы, которая выказала открытое неповиновение салийским оверлордам. При ней Каррона стала независимым государством. Отец Матильды, король Родульф, был младшим из пятерых детей Берты, унаследовавшим трон после своих сестер. Прочитав в свое время хроники монахов Санкт-Галля, Лиат запомнила годы его царствования. Родульф правил с 692 по 710-й. После его смерти было два претендента на престол Карроны: его племянница Марозия и внук Генрих. На трон взошла Марозия. Генрих, на тот момент совсем недавно ставший королем Вендара и Варре, был слишком неопытен, чтобы с ней конкурировать. Вместо этого он женил своего младшего брата Бенедикта на ее дочери, тоже Марозии. Они сейчас и правили в горной Карроне.

Все это и многое другое припомнила Лиат. Только дверь главной башни города воспоминаний оставалась для нее закрытой. Там хранились секреты ее отца. Она тряхнула головой и отыскала взглядом на монастырской территории небольшое здание, в котором содержались послушники. Время от времени они выходили оттуда, чтобы совершить молитву, справить естественные потребности или выполнить какую-нибудь работу. Уклад требовал, чтобы монахи и монахини проводили определенную часть дня за физическим трудом, чтобы оставаться «пред лицом Господа истинными тружениками, живущими трудами рук своих».

Она нашла место, где осеннее солнце грело сильнее, и плотнее завернулась в плащ. Внезапный порыв холодного осеннего ветра пробрал ее до костей, Лиат неожиданно захлестнула паника, сердце бешено застучало, дыхание перехватило, пальцы задрожали. Хью здесь нет! Его здесь нет! Книга с ней, она вооружена. Бояться нечего. Чтобы успокоиться, она ощупала рукой свое вооружение. Короткий меч легко касался бедра, столовый нож-кинжал в чехле болтался на поясе. Лук и колчан со стрелами прижимались к спине.

О Боже! Конечно, Хью не сможет ей больше угрожать.

Дверь дома послушников открылась, и на пороге показались фигуры в коричневых одеяниях, с кротко опущенными головами. Они медленно направились к огороду. Лиат вскочила и последовала за ними. Кое-где внизу, отдыхая на свежем воздухе, расположились благородные леди и лорды. Иные из них прогуливались в цветниках, любуясь выращенными монахами декоративными и лечебными растениями. В отличие от Лиат, им не было дела до послушников. Кроме светловолосой леди Таллии.

Когда колонна послушников проходила мимо аристократки, она встала на колени и склонила голову в молитве. Лиат такая набожность казалась чрезмерной, но остальные не уставали нахваливать молодую леди, мывшую алтари церквей своими роскошными платьями. Богатая аристократка могла позволить себе то, что для других было недосягаемой роскошью. Таллия постилась по каждому случаю, возвращая на кухню нежное мясо, свежайший хлеб и тонкие лакомства. Лиат восемь лет провела с отцом в странствиях.

Она видела истощенных голодом людей, видела, как дети роются в грязи, радуясь найденным зернышкам пшеницы или овса.

Некоторые послушники украдкой бросали любопытные взгляды на придворных. Бдительный наставник сновал вдоль рядов, «поощряя» лозой своих подопечных. Послушники добрели до огорода, в одной части которого почва потрескалась от сухости. Мотыгами, лопатами и заостренными палками они принялись рыхлить землю.

Лиат спустилась по крутой каменной лестнице и постепенно начала приближаться к огороду. Леди Таллия о чем-то упрашивала сестру-наставницу там, где в отдалении от послушников трудились будущие монахини. Получив от наставницы заостренную палку, Таллия перелезла через невысокую каменную ограду, предназначенную для защиты овощей от вредителей, и с большим усердием принялась ковырять землю с другими послушницами, не обращая внимания на грязь, прилипавшую к краям ее златотканых одежд.

Лиат обогнула огород и остановилась к востоку от послушников, делая вид, что ее внимание поглощено архитектурой церковных башен. На самом же деле она разглядывала свой плащ, алая отделка которого переливалась на солнце.

Вдруг она увидела его, замершего с выпученными глазами и с мотыгой, поднятой в воздух. Он пихнул локтем соседа. О Боже! Даже с такого расстояния заметила Лиат, каким привлекательным был этот парень. Симпатичный сосед толкнул еще одного, тот — следующего, и вот уже все четверо ели ее глазами.

Айвар! Он смотрел на нее в течение нескольких мгновений, потом выпрямился, как будто собираясь отшвырнуть мотыгу и бежать к ней, но вдруг снова сгорбился и воткнул инструмент в землю. Остальные трое сделали то же самое, и как раз вовремя: мимо прошел наставник с прутом в руке. Монах посмотрел на них, затем на «орла», демонстративно стоявшего перед самым носом у послушников.

Поговорить с Айваром будет невозможно.

Невозможно.

Тут она заметила длинный узкий сарай со множеством дощатых дверей, расположенный поодаль от остальных сооружений. Нецессариум. Отхожее место. Даже посвятив свой ум божественному, людям церкви приходится заботиться о потребностях своего бренного тела. Она обернулась к Айвару. Одной рукой он, имитируя работу, тыкал мотыгой в землю, другой делал ей знаки. Хотя Па и давал ей уроки языка жестов, используемого монахами, расстояние было слишком велико, а ближе подойти она не рисковала, потому что наставник на нее уже поглядывал.

Зная, что Айвар следит за ней, она вытянула руку вверх, затем опустила ее, показав на дощатый нужник. Немного помедлив, девушка направилась к сараю.

Подойдя к первой попавшейся двери, Лиат распахнула ее и, задержавшись у входа на несколько секунд, помедлила, чтобы Айвар успел ее заметить, и шагнула внутрь. Дверь захлопнулась, и девушка очутилась в полумраке.

Владычица над нами, ну и вонища! Правда, места оказалось достаточно, а поскольку монастырь был королевским, то имелось и чисто выскобленное сиденье с прорезанной в центре дырой, она присела на краешек скамьи, подобрав полы плаща. Прикрыв нос краем одежды, замерла в ожидании.

Ждать пришлось долго. Она успела даже несколько привыкнуть к вони. Вокруг постоянно хлопали двери и доносились звуки, издаваемые человеческим организмом. Вдруг веревочная петля, прикрепленная снаружи к двери, нетерпеливо дернулась. Лиат вздрогнула и отпрянула.

Внутрь проскользнула фигура в коричневом одеянии, захлопнув за собой дверь. Лиат встала, но, не нащупав в темноте места, чтобы поставить затекшую ногу, едва не упала. Он подхватил ее и крепко прижал к себе. Капюшон его откинулся. Девушка замерла, а он покрывал ее лицо поцелуями и как заведенный шептал ее имя.

— Айвар! — Она попыталась его отстранить. Он оказался выше, чем она помнила, поправился, стал шире в плечах.

Его объятия, новые и в то же время знакомые, напомнили ей вечера в Хартс-Рест, когда он, она и Ханна, смеясь, убегали от ливня и обнимались под кровлей конюшни постоялого двора. Но у них было так мало времени! — Айвар! — сказала она нетерпеливо.

— Скажи, что выйдешь за меня замуж, — бормотал он тихо, прижав влажные губы к ее коже. — Скажи, что выйдешь за меня замуж, Лиат, и мы сбежим отсюда. Ничто нас не остановит. — Он глубоко вздохнул и тут же закашлялся. — О Боже! Ну и вонища!

Она уткнулась в его грубую рясу, чтобы подавить смех, он зарылся лицом в ее волосы. Оба плакали. Она крепко обняла его. Никого у нее не было на свете, кроме Айвара и Ханны.

— Ах, Лиат, — шептал он. — Что же нам делать? Что делать?

5

Наступила ночь. Которая по счету — он не имел представления. Само понятие времени стало для него бессмысленным. Один день был похож на другой: тот же каменный пол; дождь, стучащий по крыше собора; собаки; испуганные рабы, снующие туда и обратно; деловитые Эйка. Иногда они ненадолго оставляли его в покое. Они забирали с собой большую часть собак, и на несколько дней он был практически предоставлен самому себе. Оставшиеся твари постоянно крутились рядом, но так было даже лучше: без собак он бы забыл, что все еще существует.

От нечего делать он рассматривал резьбу мраморных колонн или принимался изучать шрамы на своем теле.

Временами, поддавшись внезапному порыву, он вскакивал и начинал расхаживать полукругом, насколько хватало цепи, прыгал, бегал на месте, сражался с воображаемым противником. Тело само принимало нужные положения, хотя названия боевых приемов стерлись из памяти Сангланта. Ему очень мешали цепи. Железный ошейник, тяжелые оковы, до крови стирающие кожу на запястьях и лодыжках.

— Почему ты еще живой? Почему ты еще не умер? — раздраженно спрашивал Кровавое Сердце, возвращаясь после отлучек или по утрам, когда солнце заливало светом оконные росписи, изображавшие эпизоды из Священных Стихов: Блаженный Дайсан и семь его чудес, Свидетельство святой Теклы, Видение Бездны святого Матиаса, Откровение святой Иоанны: — «Да извергнутся псы и убийцы, прелюбодеи и чародеи и любящие беззаконие. Только те, чьи одежды чисты, имеют право войти в ворота благословенного города».

Он теперь сам стал псом. Убийцей его некогда назвала мать одного молодого аристократа, восставшего против короля и поплатившегося за это своей жизнью. Без сомнения, родственники тех варваров, которые нарушали границы Вендара и погибали и бою с «драконами», также считали его убийцей, но ни один из них ни разу не появился при королевском дворе, чтобы бросить обвинение в лицо Сангланту. Прелюбодей… У него было много женщин, и он ни разу об этом не пожалел.

Чародей… Да он без колебаний использовал бы чары, чтобы положить конец мучениям… если бы знал, как это делается. Говорили, его мать была колдуньей. Но она оставила его, и он получил взамен права народа своего отца. Единственное, что он умел, — это сражаться.

Латунный значок больно врезался в плечо, когда он попытался устроиться поудобнее.

Значок «орла». Ее облик представился ему так ясно, как будто он видел ее только вчера. Он помнил ее имя, хотя забыл очень многое. Лиат.

«Мое сердце не со мной, оно с той, которая далеко отсюда». Так ли это? Или он повторял эти слова в качестве заклинания против колдовства Кровавого Сердца? А что если это правда? Что если это может быть правдой?

За стенами этой тюрьмы существовал другой мир. Но когда он пытался представить его, перед мысленным взором возникали сражение, гибель «драконов» и… цепи, намертво приковавшие его к алтарю. Как называется этот город?

Она знает.

Гент. Он находится в Генте. Не раз он пытался, когда Эйка не было рядом, распилить оковы ножом. Тщетно. Но он может сохранить свободным свой разум, обратившись мыслями к миру за пределами этих стен. Он не был святым и не часто вспоминал о Владычице и Господе. Слишком он был неспокоен для святого мира, слишком необразован для размышлений.

Снаружи была поздняя осень. Холодало. Умирающее солнце возродится, как поется в песнях Старой Веры, тогда вернется весна. А он все еще будет в цепях.

Она увела их на волю. Если он представит себя шагающим по полю овса, Кровавому Сердцу до него не добраться.

6

Юная Таллия, одетая в платье цвета спелой пшеницы, которое делало ее почти бесцветной, стояла на коленях перед креслом матери Схоластики.

— Умоляю вас, — плакала она. — Я ничего не хочу, кроме как посвятить себя служению Церкви в память о епископе Таллии Пэйрийской, дочери великого императора Тайлефера, в честь которой я названа. Позвольте мне стать послушницей в Кведлинхейме. Я буду вести себя, как подобает доброй монахине. Буду прислуживать бедным, собственными руками омывать ноги прокаженным.

Король раздраженно повернулся к ней:

— Объявилось несколько претендентов на твою руку. Пока, правда, рано об этом говорить: ты еще слишком молода для замужества.

— Умоляю вас, дядя! — Из глаз Таллии брызнули слезы. Однако Росвита, в отличие от короля, не считала это капризом или притворством. Несомненно, благочестие девочки было результатом влияния ее матери Сабелы и идиота отца, герцога Беренгара. — Позвольте мне стать невестой Господа!

Генрих возвел глаза к потолку, как бы прося Бога ниспослать ему терпение. За последние полгода Росвита не раз становилась свидетелем подобных сцен. Таллия без конца твердила одно и то же. Это становилось утомительным.

— Пойми, я не против твоего желания, — терпеливо сказал Генрих. — Но ты наследница, Таллия, и не так просто — взять и удалить тебя из мира.

Девочка обратила умоляющий взор к королеве Матильде, которая полулежала на кушетке, затем сложила руки перед грудью, закрыла глаза и начала молиться.

— Однако, — торопливо вмешалась мать Схоластика, опасаясь, что Таллия сейчас начнет петь псалом, — король Генрих и я разрешаем тебе некоторое время пожить с послушницами здесь, в Кведлинхейме. Но только до тех пор, пока мы не примем окончательного решения.

Тем самым Таллия фактически становилась заложницей в самом могущественном герцогстве королевства. Но девочка не думала об этом. Она заплакала от радости и наконец, слава Владычице, была уведена наставницей.

— Слишком страстное стремление у этой девочки, — нарушила молчание королева Матильда.

— Да уж, — сказал Генрих тоном человека, от которого требуют слишком многого. — А какие ограничения она на себя накладывает!..

Мать Схоластика подняла бровь. Она вертела в руках остро заточенное совиное перо.

— Излишнее благочестие тоже род гордыни, — сказала она, глядя на мать.

— В детстве ты была такой же, — сказала старая королева, улыбнувшись.

— Я и сама за собой это замечала, — согласилась мать Схоластика без улыбки. Она сняла с головы платок, открыв свои чуть тронутые сединой волосы. Она казалась значительно моложе своих лет, что служило предметом досужих сплетен. Теряющие кровь и способные к деторождению женщины преждевременно старятся, если используют этот благословенный дар, в то время как те, кто душой и телом посвящают себя Церкви, живут намного дольше. Матильда, давшая жизнь десяти детям и овдовевшая к тридцати восьми годам, выглядела такой же древней и дряхлой, как и мать Отта, аббатиса Корвейского монастыря, но матери Отте было девяносто, а королеве лишь пятьдесят шесть.

Эти мысли пришли в голову Росвите во время службы в городской церкви Кведлинхейма. Мать Схоластика заканчивала свою проповедь под отдаленные раскаты грома.

— Наша Владычица не раздает Свое благословение всем подряд. Это один из видов Божественного наставления рода человеческого. Дар деторождения есть благодать, средство, позволяющее нам, смертным, хоть отчасти приобщиться к бессмертию. Но все земные существа заражены частицами первозданного мрака, смешавшегося с чистыми элементами света, ветра, огня и воды. Это смешение сделало возможным сотворение мира. И все мы, живущие в этом мире, носим в себе мрак. Лишь идя путем святого Дайсана, посредством сияющей славы Покоев Света, можем мы очиститься и занять место подле наших Господа и Владычицы. Так заканчиваю я проповедь.

Хор монахов запел «К Тебе!», славя Бога Единства. Под это торжественное песнопение в церковь, соблюдая строгий порядок, вошла процессия во главе с королем Генрихом. День выдался необычно теплым и душным.

Росвита подавила зевок. Она уже не так молода, чтобы выстаивать многочасовые службы. Сколько уже лет она сопровождает короля в его походах? Как часто несла она знамена шести герцогств, символизирующие королевскую власть? Сколько раз ей доводилось присутствовать при помазании, возложении мантии, короновании? И все же при виде короля, подходящего к алтарю и дарам, она снова ощутила знакомое волнение.

В роскошном одеянии и отделанных золотом башмаках, Генрих преклонил колени перед алтарем Владычицы. Аббатиса провела по его волосам гребнем из слоновой кости, отделанным золотом и драгоценными камнями. Она совершила помазание, коснувшись сначала его правого уха, затем лба, левого уха и макушки головы.

— Да увенчают тебя Господь и Владычица короною славы, да окропят тебя иссопом милости Своей, — провозгласила она.

С помощью нескольких дворян она возложила на плечи короля тонкую белую мантию, отделанную горностаем, которую украшали гербы шести герцогств: Дракон — Саонии, Орел — Фесса, Лев — Аварии, Конь — Вейланда, Ястреб — Варингии, Гивр — Арконии.

— Края этой мантии, касающиеся земли, — продолжала аббатиса, — побудят тебя к ревностному служению вере и поддержанию мира на земле.

Взглянув на гивра, Росвита содрогнулась: ужасное создание — помесь змеи и василиска, которое чуть было не отдало победу Сабеле в битве при Касселе.

Но Сабела потерпела поражение. Монах и мальчик убили гивра — явный знак немилости Небес к Сабеле, бросившей вызов власти сводного брата. Как законному королю, победа досталась Генриху по справедливости.

Мать Схоластика вручила Генриху королевский скипетр черного дерева, увенчанный головой дракона, вместо глаз которого были вставлены крупные рубины.

— Прими этот жезл добродетели. Управляй мудро и справедливо. — Затем мать Схоластика возложила корону на голову короля. — Увенчай его, Господь, справедливостью, славой, честью, добрыми делами.

Через толпу пронесся вздох удовольствия. Присутствующие увидели редкое зрелище: предстоящий Господу и своему народу король в короне и облачении.

Из толпы раздался сначала один славящий короля голос, к нему присоединилось еще несколько, и вот уже ликующий рев потряс стены церкви.

Со своего места Росвита видела лица ремесленников и крестьян, монахов, местных дворян, прибывших из своих поместий, чтобы присутствовать на церемонии. Она попыталась угадать их настроение. Вряд ли кто из местных аристократов испытывает симпатию к плененной Сабеле. Но в других герцогствах к королю относились прохладно, поэтому Генрих был вынужден путешествовать по своему королевству, чтобы подобными церемониями напомнить дворянам, кто является истинным правителем. А правителю необходимы войска и припасы, и он вправе требовать их от своих вассалов.

От удара грома задрожали стеклянные окна, где-то заплакал ребенок. Что знаменует гром? У некоторых провидцев есть дар толковать будущее по характеру и силе шторма, по направлению ударов молний. Они именуют себя фульгутарами. Сотрясающий церковь гром и яркие вспышки молний казались своеобразным подтверждением могущества Генриха: как будто сам Господь являл королю свое благословение.

Можно, конечно, рассудить иначе. Откровение грома осуждается Церковью, как, впрочем, и другие попытки толкования природных явлений. Люди должны во всем полагаться на Господа, грешно стремиться заглянуть и будущее. Кощунственно даже думать об этом.

В окна забарабанил дождь. Боковые двери церкви распахнулись, чтобы люди без лишней толкотни могли приблизиться к своему королю. Все до нитки вымокли, но никто не жаловался. Люди терпеливо ожидали момента, когда король благословит их: были случаи, когда прикосновение помазанного на царство короля исцеляло болезни.

Росвита снова чуть не зевнула. Ей следовало внимательно наблюдать, как король благословляет своих подданных, но она уже столько раз была свидетельницей подобных сцен! Правда, еще ни разу церемония не сопровождалась такой грозой. Могут ли язычники предсказать будущее по звуку грома? Конечно нет. Только небесным ангелам и дэймонам дано знать прошлое и будущее: они вне Времени. Подобные мысли были ересью, но она не могла запретить себе думать об этом. Быть ей проклятой за свое любопытство! Мать Отта из Корвейского монастыря не раз с улыбкой говорила ей об этом.

Гроза постепенно удалялась. Очередь желающих получить королевское благословение подходила к концу. Дворяне беспокойно переминались с ноги на ногу, опасаясь, что Генрих в связи с предстоящими боевыми действиями потребует от них слишком многого.

Наконец прозвучал последний гимн. Радостный гул голосов заполнил церковь, когда во главе процессии король направился к выходу. В королевском зале готовился пир в честь Дня Всех Святых. Росвита последовала за королем вместе со свитой, сзади потянулись дворяне и народ, желающий принять участие в трапезе: люди получат хлеб с королевского стола. Ее желудок издал громкое урчание, она усмехнулась.

Утром, все еще находясь под влиянием мыслей о предсказаниях по звукам грома, Росвита отправилась в библиотеку Кведлинхейма. Вообще-то, ей необходимо было заняться «Историей вендарского народа», но она знала по опыту, что, пока не удовлетворит своего любопытства, ни о чем другом думать не сможет.

Росвита взяла энциклопедию Исидоры Севийской «Этимологии», в которой содержались описания различных видов колдовства, но о фульгутарах там было сказано лишь несколько слов.

Росвита разочарованно поставила книгу обратно в шкаф и закрыла кабинет. Огромная библиотека, что занимала несколько комнат. Одну из них она только что посетила. Энциклопедия находилась совершенно не на своем месте, но не потому, что представляла собой мало интереса, а потому, не без раздражения подумала Росвита, что сестра библиотекарь Кведлинхейма была некомпетентна и неорганизованна. Книги были расставлены как попало. Чтобы найти необходимое, приходилось вначале смотреть каталог в центральном зале библиотеки. Росвита вздохнула. «В гневе помни о милосердии». Вряд ли она была менее грешна, чем сестра библиотекарь.

Проходя мимо вереницы темных помещений, она обратила внимание на закутанную в плащ фигуру молодой женщины, едва различимую при слабом свете из узкого окна в каменной стене. «Королевский орел».

Росвита остановилась. Сама женщина мало заинтересовала священницу — «орлы» набирались из детей дворцовых слуг, фермеров, ремесленников или купцов. Священники писали письма, реестры, циркуляры, которые в запечатанном виде отдавались королевским вестникам. Последние доставляли послания.

Немногие из «орлов» были образованными — например, этот недостойный Вулфер. Эта странная молодая женщина, очевидно, тоже.

Она читала книгу. Палец скользил по строчкам, губы слегка шевелились. Она так погрузилась в чтение, что не заметила Росвиту.

В Корвейском монастыре, монахини которого общались при помощи жестов, Росвита научилась читать по губам. Она использовала это умение, чтобы узнавать то, что от нее хотели скрыть. Движимая любопытством, Росвита попыталась понять, что читала эта молодая особа.

И была ошеломлена. Губы «орла» шептали слова неизвестного ей языка! Не похожего на вендарский или дарийский. Где она научилась читать? Что она читает?

Росвита тихо выскользнула из комнаты и направилась в главный зал библиотеки. На мгновение ее ослепил яркий свет. Несколько монахинь читали в отдельных кабинках. Вдоль стен стояли запертые шкафы. Каталог лежал на украшенной резьбой кафедре. Росвита просмотрела выписанные на открытой странице каталога названия книг: «Вечная геометрия» святого Петра Аронского, «Де Принципис» Оригена, «Тетрабиблос» Птолемея, «Зидж аль-хазаарат» Абу Маара.

Росвита застыла. Язык Джинна. Эту книгу читала та девушка? Сама Росвита не говорила по-джиннски. Судя по смуглому цвету лица, предки девушки, возможно, были из народа Джинна. Вот откуда она знает этот язык. Следует понаблюдать за ней.

Книга могла быть посвящена астрономии: библиотекарь, несмотря на все свои недостатки, книги, касающиеся климата, скорее всего, поместила рядом с астрономическими. Росвита полистала страницы каталога, но не нашла больше ничего интересного.

Она раздраженно пожала плечами, выпрямилась и окинула взором зал. С кафедры был виден скрипториум, где в молчании трудились монахи. Монастырь недавно получил шесть старых папирусных свитков на дарийском и аретузском языках. Теперь монахи переписывали их на пергамент, чтобы затем переплести.

Привлеченная тихим бормотанием, доносившимся из афипториума, Росвита подошла к стене, за которой и сидели писцы. Несколько послушников наблюдали за их работой. Один молодой послушник, капюшон которого соскользнул с головы, открыв вьющиеся рыжие волосы и бледное веснушчатое лицо, подошел к наставнику и сделал движение рукой: нецессариум. С видимым неудовольствием наставник жестом отпустил его. Видимо, юноша находился в монастыре против воли: дисциплина ему не нравилась. Росвита встречала таких в Корвее.

Она вздрогнула, узнав юношу. Айвар еще не родился, когда Росвита стала послушницей в Корвейском монастыре, она видела его лишь дважды. Может, она ошиблась и это вовсе не Айвар, а похожий на него паренек-северянин? Однако граф Харл полгода назад писал ей, что Айвар поедет в Кведлинхейм. Значит, это он.

Айвар поспешно вышел из скрипториума, не заметив Росвиту, но вместо того, чтобы направиться к выходу, пошел в глубь библиотеки. Тем временем три других послушника окружили наставника, спрашивая его об одном из лежавших на столе пергаментов, явно с целью отвлечь внимание.

Поэтому Росвита последовала за Айваром.

Он пробежал библиотечный зал и исчез в соседней полутемной комнате. Росвита осторожно вошла за ним и услышала голоса, такие тихие, что поначалу их можно было принять за шум ветра.

— Но твой обет…

— Это не мой обет. Ты знаешь: отец заставил меня стать послушником только потому… — Он запнулся. — Я не Зигфрид, у меня нет призвания к монашеству. И смириться, как Эрменрих, я тоже не смогу.

— Но неужели так легко освободиться от обета? Ох, Айвар…

— Ты не хочешь за меня замуж!

Росвита чуть не вскрикнула, но сдержалась. Опершись рукой на книжный шкаф (кстати, тот самый, в котором находилась энциклопедия Исидоры), она стала разглядывать украшавшую его резьбу: святая Донна из Пенса, державшая в руках перо и свиток. — библиотекарь первого, основанного святой Бенедиктой монастыря. Если бы сестра библиотекарь Кведлинхейма следовала примеру святой Донны, это прекрасное собрание книг не содержалось бы в таком беспорядке.

Владычица и Господь! Ее младший брат, послушник, хочет жениться на какой-то неизвестной женщине! Отец бы взбесился.

— Айвар, — женщина говорила с легким акцентом, — Айвар, послушай. Ты знаешь, у меня нет ни денег, ни родных…

Вот почему отец засунул его в этот монастырь: чтобы лишить его возможности видеться с этой женщиной.

— …нет никого, к кому я имела бы право обратиться за помощью. Пока я «Королевский орел», я в безопасности. — («Орел») — Но какая судьба меня ждет, если я соглашусь выйти за тебя замуж?

— «Орел», который болтался здесь с книгой, ожидал этого свидания! Росвита не могла припомнить имени женщины. Она прислонилась к резной дверце книжного шкафа и приготовилась слушать дальше. Тем временем ее брат шептал о любви, о женитьбе — о том, от чего он, вступив шесть месяцев назад в Кведлинхеймский монастырь, должен был навсегда отречься.

7

— Я покину монастырь, — заключил Айвар. — Мы поедем на восток, я найду службу в приграничных землях. Там все время нужны солдаты.

— Как ты не понимаешь! — Она досадливо поморщилась. — Пока у тебя нет такого места, я не могу оставить «орлов». Как ты можешь просить меня об этом?

— Потому что я люблю тебя!

Она вздохнула и прижала пальцы к губам. Он хотел поцеловать ее, но не посмел. После тех объятий в нужнике она как будто стала далека от него.

— Я тоже люблю тебя, но как брата, Я не могу любить тебя… — она заколебалась, — иначе… — Я люблю другого мужчину.

— Ты любишь другого! — С досады он выпалил первое, что пришло в голову: — Хью!

Ее лицо застыло.

— О боже, прости меня, Лиат. Я не подумал. Я знаю.

— Ничего. — Она тряхнула головой.

Тусклый свет немного рассеивал полумрак. Массивные шкафы. Книги, книги, книги, их так много. Их количество давило на него. Монастырь со всеми своими премудростями слишком сложен для простого парня с севера, каким считал себя Айвар. Каждое слово Лиат наваливалось на него невыносимой тяжестью.

— Этот человек мертв. Я верю тебе, Айвар, но, даже если ты преодолеешь все препятствия и я выйду за тебя замуж, я все равно никогда не буду любить тебя так, как любила его.

Если. У Айвара появилась надежда.

— О боже! — Она дотронулась рукой до его плеча. Он почувствовал обжигающее тепло ее ладони сквозь грубую ткань монашеского балахона. — Я кажусь эгоисткой. Но я совсем одна, обо мне некому позаботиться.

— Нет, ты не одна. Я с тобой. — Он схватил ее руку. Рукопожатие родства. — Я всегда с тобой. И Ханна, конечно.

Во время краткого свидания в нужнике у него не было возможности спросить о Ханне — они успели только условиться об этой встрече в библиотеке. Но он поцеловал ее. Ну и воняло же там! Всю ночь ему грезилась Лиат, утром он выглядел уставшим и истерзанным.

— Ханна с Вулфером отправились на юг сопровождать епископа Антонию. — Она осталась недовольна собой. — Ты должен был это знать, Айвар. Пойми, мне грозит опасность не только со стороны Хью. Есть и другое: что-то преследовало отца в течение нескольких лет, потом он погиб, и я не знаю причины. — Девушка придвинулась к нему совсем близко. Айвар ждал, что она обнимет его, но этого не произошло. Она только чуть слышно прошептала: — Ты понимаешь?

Годом раньше Айвар отмел бы все ее страхи небрежным движением руки и грандиозными планами, на которые он был мастер. Теперь, повзрослев, юноша вынужден был признать, что Лиат права.

— Ладно, — он постарался успокоиться, — ты не выйдешь замуж ни за кого, кроме меня.

Она подавила смешок:

— Брак с ним все равно был невозможен. Если не он, то ты, потому что тебе я могу доверять. — В ее голосе послышалась тоска по тому, другому, мужчине, имя которого она не осмелилась произнести вслух.

Айвара захлестнула волна счастья. Лиат доверяет ему!

Со временем, думал он, она забудет того мужчину. Она полюбит Айвара, а тот останется лишь смутным воспоминанием. Мертвый не соперник живому.

Наученный горьким опытом, Айвар впервые осознал, что нельзя действовать сгоряча. Лиат совсем одна, ей нужна семья, родные. Хью нельзя сбрасывать со счетов. Айвар достаточно понимал, что Хью будет и дальше преследовать Лиат. Главной проблемой было освобождение из монастыря. Он должен найти путь отсюда. Это трудно, но возможно.

— Потребуется время, — наконец сказал он. — Ты дождешься меня? Она печально улыбнулась:

— Я останусь «орлом». Это я могу тебе обещать. Теперь «орлы» — моя родня.

— Тихо! — Айвар замер, услышав какой-то подозрительный шорох. Он отстранил от себя Лиат. — Кто там?

Из-за шкафов с книгами показалась темная фигура. Несколько мгновений юноша удивленно рассматривал ее.

— Моя сестра Росвита!

— О боже! — Лиат отпрянула в сторону.

— Да, Айвар. — Несомненно, это был голос священницы. — Брат мой… — Росвита говорила спокойно. Ее лицо выражало добродушную иронию? Гнев? Айвар совсем не знал ее. — Брат мой послушник, ваше поведение в высшей степени предосудительно. Я должна доложить матери Схоластике.

Айвар чуть не подпрыгнул от радости.

— Очень хорошо. — Он овладел собой. — Ничего не имею против.

Если мать Схоластика узнает о его контактах с женщиной, она наверняка вышвырнет его вон из монастыря.

Уличенный в таком серьезном грехе, Айвар ожидал окончания дневной службы, секста, стоя на коленях на каменном полу перед пустым и потому еще более внушительным креслом аббатисы. Наконец дверь позади него бесшумно отворилась, и вошла мать Схоластика. С ней была Росвита. По выражению ее лица нельзя было понять, сочувствует она ему или сердится. Айвар пожалел, что так плохо знал сестру. Что она сказала аббатисе? Юноша даже не осмеливался строить догадки.

— Я не просила вас смотреть на меня, брат Айвар, — сказала мать Схоластика.

Он вздрогнул и опустил взгляд. К его ужасу, Росвита вышла, оставив его наедине с ужасной настоятельницей. Он с силой сжал руки, пальцы побелели от напряжения. Закусив губу, он ждал. Колени болели. В кабинете был ковер, но ему было строго приказано не пытаться облегчить себе положение.Мать Схоластика села в свое кресло. Какое-то время он чувствовал на себе ее взгляд. Острый бугорок в камне так больно давил на правое колено, что Айвар с трудом сдерживал слезы, но не смел пошевелиться.

«Она правит железной рукой», — говорили все. Она — младшая сестра короля. Как только ему могло прийти в голову, что они равны, что он сумеет запугать ее?

Аббатиса откашлялась и заговорила:

— Как мы уже заметили, когда король прибывает со своим двором в Кведлинхейм, некоторых послушников и кое-кого из братьев и сестер, которые в этот момент оказываются не в ладах со своим обетом, охватывает беспокойство. Некоторые из них начинают скорбеть об утраченном мире и выражают желание следовать за королем. Наш долг — спасти эти хрупкие души, защитить их от этого безумия, ибо это лишь мимолетное искушение, которое вскоре проходит.

— Но я никогда не хотел…

— Я не просила вас говорить, брат Айвар.

Он как-то весь сгорбился. У нее не было необходимости повышать голос, чтобы заставить его почувствовать себя униженным и запуганным.

— Но вы сможете высказать свои соображения, брат Айвар. Мы не варвары, не Эйка, не кумские всадники, мы никого не порабощаем. Мы печемся о вашей душе, брат Айвар. На нас лежит ответственность за вас перед Господом. Это тяжкая ноша. — Она немного помолчала. — Теперь прошу вас высказаться, брат Айвар.

Он с облегчением переместил колено с острого камня и, собравшись с духом, выпалил:

— Я не хочу оставаться в монастыре! Позвольте мне служить королю! Позвольте мне поступить в «драконы»!

— «Драконов» больше нет.

— Как? — Эта новость потрясла его.

— Все «драконы» погибли в бою против Эйка в Генте. Погибли. Айвар поднял голову и встретился взглядом с настоятельницей. До сих пор ему еще не доводилось видеть ее так близко. Редкий послушник мог этим похвастаться.

Зигфрид, например. Лицо симпатичное, волосы тщательно убраны под простой полотняный платок. Темно-синяя одежда, на шее — две золотые цепочки, одна с кольцом Единства, украшенным драгоценными камнями, другая, витая, символизировала принадлежность королевскому роду. Совершенно спокойный взгляд, казалось, ни само его присутствие, ни тяжкий проступок не производили на нее никакого впечатления. Внезапно Айвар с ужасом понял, что он не первый юнец, с которым ей приходится иметь дело.

Не дать себя запугать! Не терять присутствия духа! Хотя в нем нет королевской крови, он вправе гордиться своим родом.

— Тем более теперь нужны новые «драконы». Позвольте мне покинуть монастырь. Позвольте мне служить королю.

— Не я решаю этот вопрос.

— Как вы можете меня остановить, если я по окончании послушничества откажусь принять монашеский обет?

Она слегка повела бровью:

— Вы уже поклялись посвятить себя Церкви, клятва была дана вне врат монастыря.

— У меня не было выбора!

— Вы произнесли эти слова, не я.

— Неужели вынужденная клятва считается действительной?

— Кто-то держал меч у вашего горла? Вы произнесли слова клятвы.

— Но…

— И, кроме того, — она подняла руку, призывая его к молчанию; на пальцах сверкнули два золотых кольца, — ваш отец внес за ваше пребывание здесь внушительную сумму. Вступление в брак — большая ответственность (он вздрогнул, ее пронизывающий взгляд не отпускал его) и перед девушкой, на которой вы хотите жениться, и перед Церковью. Если вам так же легко нарушить обет, как сломать это перо, — настоятельница взяла одно из перьев с письменного стола и показала ему, — то как же можно вам доверять? — Она вернула перо на место. — Наше отношение к данному нами слову определяет нашу порядочность. Кто будет доверять мужчине или женщине, нарушившим клятву своему лорду или леди? Вы поклялись нашей Владычице и Господу. Теперь вы хотите нарушить эту клятву и жить всю оставшуюся жизнь вне Церкви?

Об этой стороне дела Айвар не подумал. Конечно, нарушивший клятву теряет честь и не достоин доверия. Колени болели, спина ныла. Капюшон соскользнул назад. Край балахона натирал левую икру.

— Нет, я… — Он замолчал. От эйфории, владевшей им несколько часов назад, не осталось и следа.

— В чем причина, Айвар? — Аббатиса пошевелилась в кресле, как будто ей тоже было больно, — неожиданно для самого себя он страстно пожелал, чтобы так оно и было на самом деле. — Ты был таким хорошим мальчиком, всегда послушным. Что случилось? Все из-за прибытия короля?

Он покраснел. Дипломатия. Она, конечно, все знает.

— Тебя соблазняет присутствие такого количества женщин, не связанных обетами, — продолжала мать Схоластика с иронией, хотя и лицо, и голос ее оставались невозмутимыми. — Все мы, служители Церкви, вынуждены бороться с соблазнами плоти, чтобы вести себя достойно. Те, кто остался в миру, тоже подвержены соблазнам и борются с ними, но делают это иначе, они идут другим путем. Мы в Церкви стремимся сделать мир незапятнанным, изгнать частички тьмы, которые еще присутствуют в каждом из нас. Ведь Благословенный Дайсан учил, что, хотя мы несовершенны от природы, доброта и милосердие Бога безграничны: Он даровал нам свободу.

— Очисться от всей той скверны, — послушно отозвался Айвар, привычно повторяя заученные фразы, — которой не пожелаешь себе.

— Добро присуще нам, Айвар. Нам приятно, когда мы поступаем праведно. Как сказал святой Дайсан, «Зло — дело рук Врага, и творим мы зло, когда не владеем собой».

— Но я не стремлюсь к этому.

— Ты уверен? Это не женщины, то есть не любая женщина.

— Значит, одна женщина?

Он проговорился, но это не имело значения, потому что она, конечно, уже все знала. У него перехватило дыхание, сердце готово было выпрыгнуть из груди. Что станет с Лиат? Вдруг ей не позволят больше оставаться «орлом»?

— Женщина из свиты короля, — также невозмутимо продолжила мать Схоластика.

О господи! Он вспомнил, как в нужнике сжимал Лиат в объятиях. Это причинило ему боль.

— Это тоже пройдет, Айвар. Я видела, как это происходит. Много раз.

— Никогда! — Он вскочил на ноги. — Я вечно буду любить ее! Всю жизнь! Я любил ее еще до прибытия в монастырь и никогда не перестану любить! Я обещал на ней жениться.

— Брат Айвар, я прошу вас сохранять спокойствие и достоинство.

Задыхаясь от гнева и отчаяния, он замолчал и снова опустился на колени.

— Как сказал святой Дайсан, «Ибо вожделение отличается от любви, как дружба отличается от единения во имя дурной цели. Без труда понимаем мы, что ложную любовь называют похотью и что, хотя она может дать временное умиротворение, бездна различия разделяет ее и истинную любовь, которая дарует мир до конца дней, не убывает и не теряется».

Он не мог говорить, отрешенно наблюдая за раскачивающейся за окном веткой, с которой готов был сорваться оставшийся последний листочек.

— Чтобы жениться, вы должны получить разрешение отца. У вас оно есть?

На этот вопрос можно было не отвечать. Айвар готов был расплакаться от стыда. Все получилось совсем не так, как он рассчитывал.

— Не думай, что для меня все это легко, дитя мое, — сказала мать Схоластика. Уловив в ее голосе нотки сочувствия, он украдкой взглянул на нее. Действительно, ее лицо выражало сочувствие. — Я вижу, ты тверд в своей решимости и привязанность твоя крепка. Но я не могу отпустить тебя. Ты вверен моей заботе отцом и семьей, ты произнес слова обета, добровольно, насколько можно было судить. Ты принят в монастырь. С моей стороны было бы неразумно отпускать каждого молодого человека в мир по его первому побуждению.

— Но это не первое побуждение!

Она подняла руку, призывая его успокоиться:

— Возможно. Если это не просто импульсивный порыв, как ты уверяешь, то время над ним не властно. Я пошлю письмо твоему отцу, мы дождемся ответа. Ты собираешься сделать решительный шаг, необдуманность и поспешность здесь настолько же неуместны, как и при вступлении в лоно Церкви. Остается еще эта молодая женщина. Кто она? У нее очень необычное имя. Как мне кажется, аретузское. Кто ее родственники?

— Я ничего о ней не знаю, — неохотно признался Ай вар. — Никто в Хартс-Рест о ней ничего не знал.

— Она из благородной семьи?

Он растерялся. Может быть, лучше всего вообще молчать. Лиат и ее отец никогда не были особенно разговорчивыми. Отец Лиат умер. Хотя девушка утверждала, что его убили, маршал Рудольф не обнаружил никаких признаков насильственной смерти.

— Дитя! — Голос аббатисы вернул его к реальности. — Я жду ответа.

Аббатиса не отрывала от него строгого взгляда.

— Думаю, что да. Ее отец был очень образованным человеком.

— Ее мать?

Он пожал плечами:

— У нее не было матери. То есть мы ничего не знали о ее матери.

— Ее отец был образованным. Возможно, беглый монах? Конечно, вижу по твоему лицу.

— Но я об этом ничего не слышал. Мы, впрочем, тоже думали, что он когда-то был монахом, может быть, бродячего ордена.

— Если он и покинул Церковь, то вряд ли стал бы об этом рассказывать. Ты уверен, что она его дочь?

— Да! — возмущенно ответил Айвар.

— Не любовница и не служанка?

— Нет. Совершенно очевидно, что они были отцом и дочерью.

— Этим может все объясняться… — задумчиво проговорила мать Схоластика, не обратив внимания на его возмущение. — Ты знаешь, что она читает на Джинна?

Читает на Джинна? Что еще Лиат скрывала от него? Айвару внезапно пришло в голову, что братца Хью привлекли не только молодость и красота Лиат.

— Смуглянка. Падший монах. Возможно, моя мать права. Следуя своему миссионерскому долгу, бродячий монах мог попасть и в Джинна, где язычники почитают огненного бога Астереоса. Он мог не устоять перед очарованием Востока и экзотической красотой тамошних женщин. Он пренебрег обетом и зачал дитя, которое не захотел оставить у язычников, будучи в душе дайсанитом. Этим может объясняться смуглый цвет ее кожи и ее умение читать по-джиннски. Ладно, Айвар. — Настоятельница резко сменила тему. — Хорошо, что ты со мной побеседовал. Возвращайся к себе. Ты будешь учиться. Ты будешь соблюдать монастырские правила. Через какое-то время, если ты будешь исполнять свой долг и вести себя с подобающим смирением, я снова вызову тебя и сообщу о решении твоего отца.

Разговор окончен. Она знаком дала ему понять, что он может идти. Возражать было бесполезно. Однако Айвар медлил: он должен был задать еще один вопрос, даже если его накажут.

— А что будет с Лиат? Я имею в виду, из-за того что я сделал.

Мать Схоластика неожиданно улыбнулась: — Впервые за время нашего разговора ты наконец подумал не только о себе. Она «Королевский орел», и я пока не слышала жалоб на нее. Она своих обетов не нарушала и продолжит службу. Ну, теперь…

Он склонил голову и прикоснулся губами к перстню аббатисы. Аудиенция окончена. Айвар попятился назад, споткнувшись на пороге.

Мастер-Надуты-Губы уже ждал за дверью, его грозный вид не предвещал ничего хорошего, правда кнутом он пока не воспользовался.

— Можешь быть уверен, — неласково встретил юношу наставник, — что ты и твои приятели, которые тебе помогали, не выйдете из корпуса до самого конца королевского визита. За вами будет установлено особое наблюдение и после отъезда короля. О побеге можешь не думать. Ты не первый, у нас уже такое случалось.

Свои угрозы наставник выполнил. Король отбыл на следующий день, и, когда остальные послушники ушли, чтобы, выстроившись вдоль дороги, торжественно проводить Генриха и его свиту, Айвар, Болдуин, Эрменрих и Зигфрид были оставлены во дворе. Они продолжили ковыряться в заборе.

— Она действительно тебя любит? — поинтересовался Болдуин.

— А почему это тебя удивляет? Неужели я такой безобразный? — Айвару захотелось его ударить.

Болдуин оценивающе посмотрел на него и пожал плечами:

— Да нет…

— Но если она «орел», — заметил Эрменрих, — то она не может быть благородного происхождения. И с чего бы это твой отец разрешил тебе жениться на женщине из низов, как ты думаешь?

— Но ее отец явно имел отношение к Церкви и был образованным, — возразил Айвар. — Он наверняка не из простых.

Мысли и разговоры на эту тему только расстраивали его, но не думать об этом он не мог, а друзья приставали с расспросами. Мать Схоластика обещала послать письмо отцу, а Лиат обещала ждать. Он должен быть терпеливым.

Пришла очередь Зигфрида поработать с ножом Болдуина. Он ковырял ножом в щели, пытаясь сделать ее побольше. Быстро оглянувшись, Зигфрид тихо сказал остальным:

— Ожидая своего последнего урока, я услышал, что дочь леди Сабелы останется здесь до тех пор, пока король Генрих не решит, выдать ее замуж или оставить в монастыре.

— А, — отозвался Болдуин, — молодая леди Таллия. Я раз встречался с ней.

Эрменрих фыркнул.

— О! — воскликнул Зигфрид тоном человека, открывшего дверь в комнату и неожиданно увидевшего там змею. — Не думал я, что у меня получится.

— Тише, тише, — зашептал Болдуин. — Эрменрих, двинься-ка сюда. Айвар, быстро на колени, молимся, молимся!

Зигфрид наконец добился успеха, расшатав одну из досок. Образовавшееся отверстие оказалось достаточно большим, чтобы сквозь него можно было увидеть узкий участок двора с другой стороны забора.

Болдуин прильнул было к щели, но тут же охнул и отпрянул.

— Там кто-то есть с другой стороны. Послушница, — прошипел он.

— У нее бородавки? — осведомился Эрменрих.

— Будь посерьезнее! — Болдуин приложился правым глазом к щели, закрыв левый, чтобы удобнее было смотреть. Спустя некоторое время он отстранился и зашептал: — Она стоит на коленях как раз напротив. Кажется, это леди Таллия.

Эрменрих присвистнул.

Даже на Айвара это произвело впечатление.

— Дай взглянуть! — попросил он. Болдуин отодвинулся, и Айвар прижался лицом к дырке. Дерево царапало кожу, сзади пыхтел Эрменрих, как будто силился увидеть сквозь Айвара.

Она откинула капюшон, и Айвар узнал ту девушку с пшеничными волосами, которая три дня назад возглавляла процессию короля Генриха, держа в руках флаг с гербом Арконии. Как много произошло за эти три дня!

Девушка молилась, сложив руки перед грудью, пальцы касались бледных губ. Внезапно она подняла голову и посмотрела прямо на него. Ее глаза были такого же бледно-голубого цвета, какой приобретает синее платье после многочисленных стирок.

— Кто вы? — прошептала она. Айвар отпрянул от забора.

— Она что-то сказала! — сдавленно воскликнул Эрменрих и припал к щели. — Вы леди Таллия? — прошептал он.

Болдуин оттащил Эрменриха и вклинился между ним и забором, не обращая внимания на его протестующее фырканье.

— Вам нельзя на меня смотреть. — Ее голос был похож на шелест мягкого ветерка.

Капюшон упал с головы Айвара, и он спешно накинул его обратно, виновато оглядываясь на жилой барак. Слуги, оставленного за ними присматривать, не было видно.

— Неприлично так глазеть! — продолжала она. В тишине двора они ясно могли слышать ее слова. Она немного помолчала, затем снова тихо заговорила: — Но то, что мы получили возможность беседовать, не могло произойти без соизволения Господня, не правда ли?

— О, конечно! — с жаром согласился Болдуин, несколько отодвинувшись от щели. — Вы станете монахиней?

Зигфрид издал приглушенный звук и немедленно принял молитвенную позу. Во двор выплыл слуга — толстый, приземистый мужчина, очень недовольный возложенной на него обязанностью следить за четырьмя строптивыми послушниками: ему, конечно, хотелось посмотреть на отъезд короля. Все четверо теперь склонились в покаянной молитве.

Из-за колоннады слуга не мог слышать слабый голос Таллии.

— Моя заветная мечта — стать монахиней. Я стала бы дьяконом, но они не выпустят меня из монастыря, разве только замуж за какого-нибудь жадного дворянина.

— Почему вы хотите стать дьяконом? Монастырь более подходящее место, чтобы учиться и размышлять.

— Но дьякон, живущий в миру, может нести истинное Слово Господне прозябающим во тьме. Если бы меня рукоположили в дьяконы, я бы проповедовала Святое Слово Искупителя так, как меня учил брат Агиус, восприявший милость Господню и мученический венец.

До них донеслись отдаленные раскаты грома. Айвар почувствовал приближение дождя. Над головой появились темные тучи.

— Искупитель — это кто? — спросил Эрменрих. На его добродушном лице выразилось замешательство.

— Но это ересь, — прошептал Зигфрид не двигаясь. Болдуин тоже не шевелился.

Замер и Айвар. Он хотел слышать ее снова. Ее спокойный голос завораживал. И она была юной женщиной.

— Потому что Благословенный Дайсан был рожден не смертными, но нашей Владычицей, которая есть Бог. Он один не запятнан тьмой. И он принял мученичество. По приказу лицемерной императрицы Тэйсании за его проповеди с него содрали кожу заживо, как делали тогда с уголовными преступниками и предателями Дарийской империи. Его сердце вырезали из тела, и там, где капала его кровь, расцветали розы.

Зигфрид сделал знак Круга: это была опасная ересь. Но он не ушел. Ни один из них не тронулся с места. Они замерли как зачарованные, не замечая раскатов грома и первых капель дождя.

— Но своим страданием, своей жертвой он искупил все наши грехи. В этом искуплении — источник нашего спасения. И хотя он умер, он восстал из мертвых. Это сделала Владычица, в Ее мудрости искупившая его, ибо Она есть Бог, а он единственный Ее сын.

Закончить Таллия не успела: налетел сильный порыв ветра, в затянутом тучами небе сверкнула молния, гром раздался прямо над их головами. Ливень загнал их под крышу колоннады. Они не знали, убежала ли Таллия; Айвару представилось, как она, стоя под проливным дождем на коленях, насквозь промокшая, продолжает свои еретические молитвы. Этот образ еще долго преследовал его по ночам.

 

НА КРЫЛЬЯХ БУРИ

1

От Кведлинхейма король со свитой отправился на юг. Лиат поскакала на северо-восток по мелколесью. Она несла послание герцогине Ротрудис, сестре короля. Девушка направилась по дороге Остервальдвег, ведущей сначала на север, затем поворачивающей к северо-востоку, к бассейну Везера, где сливаются Айлер и Урнес. Покрытая инеем дорога блестела в негреющих лучах солнца.

Ветер дул не переставая, было холодно, но порой даже к вечеру солнце еще ярко светило. Тогда Лиат отпускала лошадь пастись на обочину, а сама отогревалась в солнечных лучах. Иногда, если дорога была пуста, она открывала «Книгу Тайн» и вновь перечитывала слова, которые давно уже знала наизусть, или размышляла над краткими аретузскими примечаниями и толкованиями в самой древней и таинственной части книги. Увы, не имея ни времени для занятий, ни учителя, она успела забыть и те основы аретузского языка, которым ее научил Хью. Когда она забудет все окончательно, она, возможно, наконец-то избавится от него.

Иногда, приходя в отчаяние от собственного невежества, она закрывала глаза и представляла рядом с собой на дороге отца. О нем напоминало ласковое тепло солнечных лучей. Она никогда не могла вызвать его образ в пасмурную погоду. Может быть, его дух, пребывающий теперь в Покоях Света, мог наблюдать за ней, лишь когда облака не скрывали от его взора поверхность земли.«Ты думаешь, — как будто слышала она голос отца, — что души могут видеть? Может быть, зрением обладают лишь те, чей дух облачен в плоть?»

«Ты хочешь сбить меня с толку, Па, — ответила бы она. — Ангелы и дэймоны не имеют плоти. Их тела состоят из чистых элементов — огня и света, ветра и воздуха, но они видят лучше, чем люди. Им открыто прошлое и будущее. Они могут видеть души звезд».

«Некоторые считают, что они и есть души звезд». Так начался бы спор о свободной воле и судьбе и праве человека на выбор. Или они стали бы спорить о другом: казалось, не было ничего, чего бы не знал ее отец, накопивший за долгие годы учения и странствий огромные знания. И хотя в его «городе памяти» порядка было меньше, чем в ее собственном (Лиат, в отличие от отца, научилась технике запоминания уже в раннем возрасте), но размеры этого города поражали. Он стремился передать дочери свои знания, особенно все, что касалось математики и астрономии.

Внезапный порыв ветра рванул страницы раскрытой книги, лежавшей у нее на коленях. Ветер принес снег, хотя небо оставалось безоблачным. Пробудилась память.

Крылья, словно оседлавшие карниз.

Спящая и все чувствующая, скованная тишиной. Проснувшаяся, но не в состоянии шевельнуться, — следовательно, все же спящая. Тьма стесняет тело, давит, не дает вздохнуть.

Звон колоколов перекрывает вой ветра. Два глухих удара о дерево — вонзились стрелы.

«Бесполезны стрелы твои, они не помогут тебе, — бьют колокола. — Где она?»

«Там, где вам не найти», — отвечает Па.

«Лиат», — оглушительный звон повсюду и нигде.

С бешено бьющимся сердцем она застыла, не смея пошевелиться. Но нельзя терять бдительность. Девушка внимательно огляделась вокруг. Хлопья снега летели почти параллельно земле и тут же таяли под лучами солнца. Странное сияние возникло на повороте дороги. Оно походило на трепетание полупрозрачных крыльев, как будто сотканных из воздуха.

Что-то приближалось к ней по дороге.

От ужаса у нее перехватило дыхание. Бежать? Ни в коем случае. В голове звучал голос отца: «Безопасность в скрытности. Старайся оставаться незамеченной».

Она замерла.

— Лиатано…

И тогда она ясно услышала этот голос, который звучал как колокол. Она видела нечто, и оно не было земным созданием. Оно словно парило над дорогой, как будто боясь своей эфирной сущностью коснуться земли. Безликое нечто быстро приближалось с севера. И вот уже можно различить размытые очертания человеческого тела и огромные крылья.

Музыкальный голос настойчиво звал ее. Он требовало ответа. Он заставлял ответить.

Но Па защитил ее от магии. Она сидела, затаив дыхание. Сорвавшийся с дерева лист, кружась, упал на страницы раскрытой книги, за ним второй, как будто сама земля стремилась помочь ей спрятаться.

Существо проследовало мимо Лиат по направлению к югу и вскоре скрылось из виду. Одинокое белое перо, как будто сделанное из матового стекла, опустилось возле нее на землю. Лиат почувствовала у себя на груди жжение золотого пера, оставленного ей колдуном Аои.

Девушка не двигалась, не в силах преодолеть захлестнувший ее страх. Она сидела так тихо, что три полудикие свиньи с торчащими наружу клыками осмелились подойти поближе. Одна из свиней случайно коснулась рылом белого пера, которое тут же взорвалось снопом искр и, расточая вокруг себя клубы дыма, растаяло в воздухе. Животные с визгом бросились прочь.

Лиат расхохоталась, но в следующее мгновение ее охватил такой гнев, что она не сразу смогла засунуть книгу в седельную суму: ее тело била крупная дрожь, тряслись руки. Не это ли существо убило отца? В ее душе боролись страх и гнев. Существо не заметило ее. Магия отца все еще защищала ее. Его заклинание не умерло вместе с ним.

С гневом пришло и чувство вины: все эти годы Лиат считала его магом-неудачником, а его сила даже после смерти хранила ее.

— Клянусь тебе, Па, — прошептала девушка, подняв глаза к небу, откуда, может быть, его душа смотрела на нее, — Я найду тех, кто тебя убил.

«Нет, Лиат, ты должна быть осторожной», — как будто услышала она в ответ. Он всегда всего боялся.

И не без оснований. По своему желанию преследовал их эфирный дэймон или же смертный колдун — малефактор — вызвал его из лунной сферы?

— Я буду как мышь, — бормотала Лиат. — Они никогда меня не найдут, обещаю тебе, Па. Я не дам им себя поймать. — Ей представилось, что отец успокоился.

На гребне холма на миг показалось стадо овец и тут же исчезло из виду, охраняемое невидимыми собаками и единственным пастухом. Девушке не хотелось больше здесь оставаться. С содроганием вспоминая пережитый ужас, она взобралась в седло и поскакала прочь. Она уже три дня находилась в пути и надеялась к ночи добраться до дворца в Госларе. Да будет на это соизволение Владычицы: уж очень не хотелось ночевать в одиночестве после такой встречи. Если погода не испортится, в Остербурге, где Лиат надеялась застать герцогиню Ротрудис, она окажется еще через четыре дня.

В госларском дворце было многолюдно и шумно. Конюх принял у Лиат лошадь, после чего девушку сразу пустили в большой зал. В кресле, украшенном резными изображениями драконов, на расшитых золотом подушках сидела герцогиня Ротрудис.

— Что шлет мне Генри? — спросила она без всяких предисловий, как только Лиат преклонила перед ней колено. Герцогиня не походила на своих брата и сестер. Генрих, мать Схоластика и епископ Констанция не были лишены изящества и привлекательности, герцогиня же поражала своим уродством: она была приземистой, толстой, неуклюжей; ее огромные красные руки, скорее, подошли бы фермеру. Нос, казалось, однажды разлетелся на несколько частей и затем был вновь неловко из них составлен, причем создавалось впечатление, что нескольких кусочков не хватало. Щеки были испещрены глубокими рытвинами. И все же никто не усомнился бы, что перед ним одно из могущественнейших лиц королевства.

— Слова короля Генриха, госпожа моя, — начала Лиат послание. — «От Генриха, короля Вендара и Варре, Ротрудис, герцогине Саонии и Аттомара и возлюбленной сестре моей. Сейчас, когда надвигается зима, пришло время подумать о кампании следующего лета. Эйка должны быть изгнаны из Гента, но для этого нам нужна сильная армия. Половины своей армии я лишился при Касселе. Я потребовал и получил от Варре, что было возможно, но Вам тоже следует принять на себя часть этих тягот. Пошлите гонцов к Вашим благородным леди и лордам, чтобы они повысили пошлины, налоги и сборы и после праздника святого Сормаса выслали войска к Стелесхейму. Отсюда мы атакуем Гент. Да будет так. Слова эти произнесены в присутствии нашей благословенной матери и выражают мою волю».

Ротрудис фыркнула, отхлебнула вина и приказала добавить дров в очаг.

— Звучит прекрасно, — возмущенно сказала она, — если учесть, что Эйка свирепствуют в моем герцогстве. Они не удовлетворились Гентом. Они напали на мой Остербург.

Лиат вздрогнула, ужаснувшись. Воспоминание о падении Гента пронзило ее, как острый меч.

— Мы отбили их атаку, — резко сказала герцогиня. — Эти проклятые дикари приплыли всего на десяти ладьях. — Она сунула кубок своему виночерпию, привлекательной молодой женщине в платье из белого полотна. Кряхтя, Ротрудис поднялась из кресла и, прихрамывая, подошла к Лиат, чтобы получше ее рассмотреть. Концом трости она приподняла подбородок девушки. — А ты не родня Конраду Черному? — спросила герцогиня, пристально всматриваясь в ее лицо. — Одного помета? Нет, моя госпожа. Я не родственница герцога Конрада.

— Уж больно ладно ты говоришь. Для дочки его ты, конечно, слишком взрослая. — Герцогиня заметно хромала — одна ступня сильно распухла. Ротрудис вернулась в кресло. Один из слуг бросился вперед, чтобы подставить под ее ногу мягкую скамеечку. Не поворачивая головы, Лиат оглядывала зал. Стены были сплошь покрыты гобеленами с изображениями молодых дам, охотящихся на оленей, пантер и грифонов.

— Вот что скажешь моему дорогому брату Генриху, кстати, где он сейчас, осмелюсь спросить?

— Король Генрих с двором отправился на юг.

— Ну конечно, на охоту в Туринский лес.

— Да, моя госпожа.

— В то время как мои деревни полыхают после вылазок Эйка. Без сомнения, он будет утверждать, что там он растрясет южных лордов и заставит их выделить больше войск для летней кампании. Что ни лето, то война — вот он, Генри. — Она взяла у виночерпия свой кубок. Заглянув внутрь, Ротрудис нахмурилась: — Дитя, мой кубок пуст!

Тут же подскочил мальчик в белой одежде, взял кубок и через мгновение полным протянул его обратно. К уху герцогини наклонилась монахиня. Ротрудис внимательно слушала, время от времени прикладываясь к кубку.

Лиат в это время думала, что было бы неплохо пол перед тронами важных особ всегда застилать коврами или мягкими подушками. Красиво, и колени не слишком устают.

— Пожалуй, что и так, — согласилась Ротрудис со священником, снова обращая взор к Лиат. — Скажи Генри, что я ожидаю от него помощи. Эти Эйка как мухи, роящиеся вокруг мяса. Я могу и не дотянуть до следующего лета. Что он по этому поводу говорит?

— У меня нет больше посланий от короля, моя госпожа. Но…

— Но! Но? Давай, давай. Я понимаю, что «орлы» могут замечать то, чего не видят другие.

— Это правда, моя госпожа, что король Генрих потерял много сил под Касселем. Из двухсот «львов» у него осталось едва шестьдесят, и, хотя он ожидает новые центурии из провинций, нет гарантии, что люди прибудут скоро и в достаточном количестве.

— Гм. Кумских рейдов не было уже столько лет… Оттуда опасность не грозит. Ну ладно. Что ты скажешь о варренских лордах?

— Они тоже сильно пострадали под Касселем. Король собрал с них налоги и весной будет собирать повторно.

— Этого мало. Я послала в Стелесхейм собственного сына. Уичман со своими головорезами сам должен был восстановить порядок. А чем рисковал Генри?

Это уж слишком, подумала Лиат. Она гневно взглянула на герцогиню:

— Король Генрих потерял в Генте сына! Зашушукались пораженные ее тоном придворные, но герцогиня лишь рассмеялась:

— Смотри, как вспыхнула! Конечно, принц Санглант погиб в Генте со своими «драконами», но ведь, в конце концов, бедного парня специально для этого и воспитывали.

— Воспитывали для этого?! — в ужасе повторила Лиат.

— Хватит! Поговорили, и будет. Теперь слушай внимательно мои слова и передай их, согласно своему долгу, моему дорогому брату. Мне нужна помощь, причем как можно быстрее. По моим данным, на расстоянии дневного перехода от Гента не осталось ни одной деревни. В деревнях на расстоянии трех дней пути угнана половина скота, перебито много людей, все запуганы, урожая едва хватит, чтобы продержаться зиму, весной сеять будет нечего и незачем, если Эйка останутся на месте. Дикари поднимаются вверх по Везеру, когда хотят, — может быть, зимний холод приморозит их весла. Безопасных водных путей не осталось, не будет их и после схода льда следующей весной. Скажи Генри, что я знаю, где находится его царственная сестра Сабела. Если он не поможет мне, может быть, сможет она. И приведет ко мне на подмогу лордов, которые ей присягали. — Герцогиня замолчала, отхлебнула из кубка, вздрогнула, неловко повернув ногу на скамеечке. — Ты меня поняла?

Лиат настолько была поражена, услышав имя Сабелы, что едва выговорила:

— Это ваше сообщение королю Генриху?

— Стала бы я в противном случае все это говорить? Твой долг не спрашивать, а скакать, «орел». Можешь идти.

Лиат поднялась и отступила в дальний угол зала. Может быть, ей следует отправиться тотчас же, на ночь глядя? Что ее ждет? Двор герцогини уже приступал к ужину. К Лиат подошел дворецкий и отвел за стол в конце зала, где сидело несколько других слуг. Там ее накормили обильной снедью: гуси, куропатки, рыба, соусы, подливки, пироги с разными начинками, хлеб без ограничения и крепкий сидр. Придворные не собирались расходиться, наслаждаясь музыкой, пением, танцами и сагами, и усиленно налегали на вино: запасы винных погребов герцогини казались неисчерпаемыми.

Девушка вышла из-за стола и прикорнула в уголке, время от времени просыпаясь от взрывов смеха. Многие пели, кое-кто громко хвастался, кто помоложе — боролись. Лишь на заре, когда Лиат стала собираться в дорогу, пирующие наконец устали и начали расходиться по спальням.

2

Король Генрих и его свита уже отправились на охоту, когда Лиат добралась до самой северной усадьбы короля в Туринском лесу. Весь путь занял у нее семь дней с одной остановкой в Кведлинхейме, чтобы сменить лошадей. На этот раз дальше монастырских конюшен ее не пустили, так что с Айваром повидаться не удалось. Таинственных встреч на дороге больше не было.

Центральное здание усадьбы с большим залом, казармы, кухни, кузница, склады, конюшни и несколько сооружений для гостей располагались на широком лугу, окруженном палисадом и узкой речкой с крутыми берегами. Слуги сновали взад-вперед, слышался визг забиваемых к вечернему пиру свиней. Особенное оживление царило вокруг кухонь, построенных поодаль от дворца. У речки прислуга проветривала и сушила белье.

Конюх забрал у Лиат лошадь и сообщил, что король весь день будет охотиться. Девушка обрадовалась, что опоздала на охоту, которая не доставляла ей никакого удовольствия: загнанные животные, жертвы кровавой забавы, слишком напоминали ей саму себя.

Она пристроила свое седло и упряжь в том же стойле, где нашла вещи Хатуи — ее переметные сумы, снаряжение, скатанное в рулон шерстяное одеяло. Хатуи была на охоте. Лиат открыла сумку и, положив руку на книгу, задумалась. Не связано ли появление на дороге дэймона с тем, что она открыла книгу? А может, он возник, потому что она вспомнила смерть отца? Или это просто совпадение? Девушка закрыла суму и, сунув ее под седло, вышла наружу.

День был ветреный, по небу неслись тучи — в воздухе витало предвестие непогоды. От кухонь пахло дымом, по земле кружились желтые и красные листья. На краю леса за речкой паслись козы, за которыми присматривал одинокий пастух. Никто не обращал внимания на Лиат: все были слишком заняты.

Солнце скрылось за тучами. В это время года дожди были частыми явлениями. Лиат вздрогнула, подумав об Эйка, подобных внезапно обрушившемуся ливню. Воспоминания о Генте мучили ее.

Но тот мир находился далеко отсюда. Здесь не было никаких вольных землепашцев, не было крестьян, работающих на земле благородной леди или на монастырских полях. Крутые холмы и лесистые долины Турина оставались нетронутыми, лишь король охотился здесь осенью.

Холодный ветер загнал девушку в центральный зал. Лиат неприятно удивилась, обнаружив, что зал не был пуст. Полдюжины аккуратных монахинь находились здесь, хотя, по мнению Лиат, они должны были сопровождать короля.

Но монахини сидели за длинным столом и добросовестно работали. Равномерно двигались гусиные перья, ряд за рядом на пергаменте появлялись аккуратно выписанные буквы, слова, строки.

Лиат сделала шаг назад, но было слишком поздно. На ближайшем к двери стуле сидела сестра Айвара, Росвита. Священница подняла голову и подозвала к себе девушку. Рядом с ней на столе лежала открытая книга, не до конца разрезанная. На пальцах сестры Росвиты Лиат заметила чернильные пятна.

Девушка осторожно подошла.

— С возвращением, «орел».

— Спасибо, сестра. Я доставила королю сообщение от герцогини Ротрудис.

— Вы так быстро покинули Кведлинхейм, — заметила Росвита. — И на обратном пути тоже, должно быть, там не замешкались.

О боже! За последнее время Лиат едва вспоминала о бедном Айваре. Как советовал Па: «Если волк схватил тебя за руку, другой рукой пощекочи ему брюхо».

— Что вы пишете? — спросила Лиат, невольно бросив взгляд на написанную страницу, поблескивающую от еще влажных чернил. Она машинально начала читать вслух: — «Тогда Генри, рожденный Кунигундой, герцогиней Саонской, от Арнульфа из Аварии, стал герцогом после смерти его матери и старшей сестры. Но королева Конрадина, часто испытывавшая доблесть нового герцога, не доверяла ему и не желала признавать полноправным наследником его матери. Этим она вызвала возмущение армии Вендара. Чтобы успокоить людей, она не жалела хвалебных слов и адрес нового благородного герцога, обещая возложить на него большие задачи и возвеличить его. Но солдаты Вендара не верили ей. Видя их недоверие и понимая, что не сможет сокрушить нового герцога открыто, она попыталась найти способ предательски убить его.

Она послала своего брата с армией в Вендар, чтобы опустошить его. Рассказывают, что, подойдя к городу, называемому Гент, он хвастливо заявлял, что главное его опасение заключается в том, что армия Вендара струсит и не появится перед стенами и он не сможет ее разбить. И не успело еще смолкнуть эхо его похвальбы, как вендарцы, подобно вихрю, набросились на его армию, набранную в Арконии, Салии и Варингии, и полностью сокрушили ее. Как поют барды, Бездна поистине не должна иметь границ, чтобы вместить всех, кого армия Вендара уничтожила в тот день.

Опасения Эберхарда, брата королевы, что вендарская армия не появится на поле боя, не оправдались: он увидел ее перед собою и спасся бегством». — Хроники! — воскликнула Лиат. Она повернулась к Росвите и смолкла, увидев улыбку на губах священницы. Другие монахини прекратили писать, с удивлением воззрившись на чудо: «Королевский орел», умеющий читать на языке образованного церковного люда — на дарийском.

О Владычица! Она снова выдала себя, на этот раз перед учеными клириками короля.

— Я работаю над историей Вендара, — сообщила Росвита, в отличие от остальных ничуть не удивившись. — Здесь рассказывается, как Генрих Первый, герцог Саонии, стал королем Вендара после смерти королевы Конрадины.

— А что будет дальше? — спросила Лиат, надеясь ее отвлечь.

Росвита вежливо кашлянула, монахини вернулись к своей работе. Священница отложила великолепное орлиное перо, — видимо, подарок короля или его матери.

— Королева Конрадина сама была ранена в этой битве. Испытывая телесные и душевные муки, она призвала своего брата Эберхарда и сказала ему, что семья их обладает всеми качествами, необходимыми достойному правителю, кроме везения. Она передала Эберхарду древние символы королевской власти — священное копье, скипетр, золотую цепь и корону — и велела брату отдать все это герцогу Генриху и присягнуть ему на верность. Вскоре она умерла Храбрая и достойная женщина, мудрый правитель и тонкий стратег, широта ее взглядов была всем известна.

— Как в постели, так и вне ее, — вставила одна из сестер под смех остальных. Росвита жестом приказала им замолчать, шум стих.

— Эберхард присягнул Генри и предоставил казну в его распоряжение. Они заключили мирный договор. Дружба между ними более не прерывалась. Затем Эберхард короновал Генри под Касселем в присутствии всех владетельных особ края.

— Да, конечно, — сказала Лиат. — И вот теперь праправнук Генриха Первого, наш король Генрих, правит Вендаром и Варре. — Она поклонилась и отступила. — Прошу прощения за причиненное беспокойство, сестра. Не буду более мешать вашей работе.

Она повернулась и заспешила к двери. Выйдя наружу, девушка прислонилась к стене и поблагодарила Господа за то, что так легко отделалась от пытливого внимания сестры Росвиты. Запах свежей побелки щекотал ноздри, она почувствовала зависть. Если бы события развивались иначе в тот день девять лет назад, она сама могла стать клириком. Сейчас она сидела бы в окружении себе подобных и писала, читала, спорила. Как странно, Айвар попал туда, где она, возможно, обрела бы счастье. Но не суждено.

Встреча с клириками заставила ее задуматься. Девушка направилась к конюшне, внезапно почувствовав необходимость взять в руки книгу, даже если это чревато большой опасностью.

Тусклое освещение конюшни создавало таинственность. Это прибавило Лиат храбрости. Она вынула «Книгу Тайн» из мешка и осторожно открыла ее. Минутная нерешительность, но никакой холодный ветер не ворвался в конюшню. Даже для саламандровых глаз девушки чтение в таком сумраке было нелегким делом. Лиат просто перебирала пергаментные страницы, гладила шершавую, зернистую кожу переплета.

Она общалась с книгой, вдыхая ее сухой аромат. Книга отца. Все, что у нее осталось от Па, все, что он дал ей. О Владычица! Отец все, что имел, отдал ей, всю силу, которой обладал. Раньше она сомневалась в этом.

Безопасности не существовало — для нее во всяком случае. Она больше не удивлялась почти патологической бдительности отца, его осторожности, придирчивому вниманию ко всяким мелочам в каждой монастырской гостинице, и каждой таверне, в каждом фермерском сарае, где они останавливались на ночлег.

Кажется, Хью понял больше, чем она. Дверь конюшни заскрипела от сквозняка, но в этом не было ничего таинственного и опасного. Она почувствовала, что скоро начнется дождь. Голые ветви деревьев трепетали на ветру. Приближалась буря. Хью.

Она задрожала, как будто уже само имя заключало в себе злую магию. Прижав книгу к груди, девушка боролась со слезами. Она не должна поддаваться страху. Она спаслась.

— «Орел» Лиат.

Девушка вздрогнула и резко обернулась. Опять она опоздала. Ее окружили, отрезали, загнали в угол, прижали к земле.

К ней подходила Росвита.

3

Росвита знала, что будет проклята за свое любопытство, поэтому давно прекратила с собой бороться.

Оставив книгу открытой, чтобы высохли чернила, она встала и последовала за Лиат. С момента их встречи в библиотеке Кведлинхейма она не переставала думать о молодом «орле».

Выйдя во двор, Росвита увидела, как девушка скрылась в конюшне. Священница вышла следом за ней.

— «Орел» Лиат.

Произнеся ее имя, Росвита заметила предмет, который девушка крепко прижимала к груди. Книга. Удивленная, Росвита шагнула к Лиат и машинально взяла книгу у нее из рук. Лиат вскочила, но священница отступила к двери, вынудив девушку пойти за ней.

— Прошу вас, — запинаясь, пробормотала Лиат, лицо которой посерело от страха. Она была выше монахини, но казалась совсем хрупкой.

Взглянув на испуганное лицо девушки, Росвита опомнилась. Она вернула книгу, но тут же, увидев, как Лиат поспешно прячет ее в складках своего плаща, пожалела о своем великодушии: Росвита не успела прочитать название. Что это за книга, откуда она у нее? Но Росвита была слишком умна, чтобы идти напролом.

— Я не перестаю удивляться, где вы могли научиться так хорошо читать по-дарийски. Вы обучались при церкви?

Девушка молчала, ее красивый рот упрямо сжался. Усилием воли она придала своему лицу спокойное выражение. Но священница уже догадалась, что эта молодая особа более всего хотела бы остаться незамеченной, хотя непонятно, как это возможно с такой внешностью.

— Меня учил отец, — наконец ответила Лиат.

— Вы упоминали о нем у королевы Матильды, не так ли? Он был членом Церкви?

Лиат пожала плечами, не желая отвечать.

— Может быть, он оставил Церковь после вашего рождения? — предположила Росвита, стараясь подпустить в голос сочувственные нотки. — А родственники у вас есть? Вы их знаете?

— Мне говорили, что у него были двоюродные братья в Бодфельде. Но они порвали с ним отношения после… — Она замолчала.

Росвита почувствовала, в чем слабость девушки: начав, она забывала остановиться.

— После того как он признал вас своим ребенком? Или он уже оставил Церковь?

— Я не знаю, — резко ответила Лиат.

— Извините. Моя мать настоятельница часто упрекает меня в непростительном любопытстве. — Росвита улыбнулась. Лиат готова была ответить тем же, но сдержалась. Ее ярко-синие глаза, напоминающие сапфиры, резко выделялись на смуглом лице. — А ваша мать?

— Она давно умерла. Очень давно.

— И Вулфер взял вас в ученицы. Вы знали его раньше?

— Нет, не знала. — Она нетерпеливо тряхнула головой. — Он взял меня в «орлы». Он спас меня от… — Она вздрогнула и крепче прижала к себе книгу.

Владычица над нами! А не украла ли она книгу из монастырской библиотеки Кведлинхейма? Наступило время для прямого вопроса.

— Что это за книга?

Никогда еще Росвита не видела такого испуганного и неуверенного выражения лица. Украла? Что делать — немедленно добиться торжества справедливости или быть милосердной и дать ей сознаться в свое время?

— Мне оставил ее отец, — выдавила наконец девушка. — Это единственное, что у меня от него осталось.

Раздался раскат грома. Начался ливень. Шквал мыслей обрушился на Росвиту, подобно каплям дождя. Старый брат Фиделис и его наследие, «Житие святой Радегунды», оставленное ей. Его последнее, шепотом, упоминание о Семи Спящих, о дэймонах, о других существах, которых он опасался; таинственное исчезновение сына Виллама, Бертольда, и его шестерых товарищей в холмах за Херефордом; ее «История», которую надо успеть закончить до смерти старой королевы. Наконец, книга этой девицы.

Книга. Внезапно Росвита поняла, что ей необходимо заглянуть в эту книгу.

Сверкнула молния, раздался удар грома. Девушка заговорила:

— Вы умеете читать по-аретузски?

Росвита подняла бровь:

— Да, умею. Меня учила сама королева София. — (Лиат не ответила.) Священница сделала еще одну попытку: — Хотите учиться аретузскому? Ваш дарийский очень хорош.

Лиат прикусила губу. Искушение было велико. Искушение. В этом Росвита знала толк. Она знала, как этим изъяном воспользоваться, хотя грешно это, ох как грешно!

— Я могу научить вас аретузскому. Я видела, как вы читали на Джинна. Кажется, что-то по астрономии. Как раз перед тем, как Айвар…

— Айвар, — внезапно осенило Лиат.

— Мой брат Айвар, — кивнула Росвита, почувствовав еще одну брешь в обороне девушки. — Он говорил вам обо мне? Наверное, вы знали его еще с Хартс-Рест, до того, как он поступил в монастырь.

— Он всегда отзывался о вас с уважением, хотя никогда не хотел пойти по вашему пути.

— Я его понимаю, у него на это есть причина.

Лиат покраснела и отвела взгляд, вспомнив сцену свидания в библиотеке Кведлинхейма, свидетелем которой оказалась Росвита.

— Он вам доверяет.

Росвита перевела дыхание, тщательно продумывая следующую фразу. Сейчас все решится.

— Сестра!

Чуть не выругавшись вслух, Росвита с неудовольствием обернулась на голос. Темноволосый мужчина средних лет, с неприметными чертами лица, «Королевский орел», входил во двор, ведя на поводу лошадь.

— Прошу вас, сестра. У меня важное сообщение. — Он подошел ближе. Росвита заметила, что его лошадь хромала.

Лиат тем временем и след простыл. Воспользовавшись замешательством, она тихонько ускользнула. Окликать ее было уже поздно. Но Росвита помнила о своем долге.

— Я послан принцессой Сапиентией.

— Сапиентией?

— Я должен был появиться здесь за полдня до нее, чтобы проверить, все ли как следует подготовлено к ее прибытию, но тут захромала лошадь, и вот… — Он замолчал. Послышался звон, хохот, шум, усиленные порывом ветра.

В воротах появились всадники, которые весело смеялись, не обращая внимания на дождь и ветер. Верховых было не более двадцати. За ними тянулись повозки и несколько пеших слуг. Па ветру слабо колыхался промокший штандарт. Богатое убранство лошадей и отличное снаряжение воинов говорили о высоком положении особы, которую они сопровождали.

Группу возглавляла принцесса. Насколько представляла себе Росвита, не должно было пройти более четырех месяцев, так как отъехала принцесса со своим собственным двором наследницы престола примерно шесть месяцев назад. Сапиентия была настолько изящного сложения, что даже сквозь толстый шерстяной плащ Росвита заметила красноречивую выпуклость ее живота.

Взгляд клирика почти мгновенно переметнулся на всадника, гарцующего рядом с принцессой.

Росвита невольно открыла рот. Было очевидно, что этот мужчина и есть отец еще не рожденного ребенка Сапиентии. Ей недвусмысленно давали это понять: слишком непринужденно вела себя пара, возглавлявшая процессию наследницы. Росвита была шокирована, хотя за длительное время своего пребывания при дворе короля она успела привыкнуть к скандалам.

Стоявший рядом с ней «орел», заметив ее удивление, пробурчал:

— Не совсем то, чего все ожидали.

Но Росвита уже поняла, что удивляться тут нечему. Скорбь, по-прежнему владевшая королем Генрихом, помешала ему лично заняться отправкой своей старшей законной дочери в это путешествие по стране. Он поручил это другому лицу — Джудит, маркграфине Ольсатии и Австры.

Иного результата и не могло быть.

4

Лиат засунула книгу в мешок, мысленно проклиная себя. Ну почему она все время попадает впросак, каждый раз выдает себя? Может быть, хватит притворяться тем, кем она не является, — простым, необразованным «орлом»? Почему бы не довериться этой женщине? Кажется, она заслуживает доверия. К тому же она сестра Айвара.

Однако Росвита слишком долго жила при дворе короля. Она не была такой простодушной и прямолинейной, как Айвар. Священница может быть вовлечена в неизвестные, опасные для Лиат интриги. Как монахиня, она вряд ли с симпатией отнесется к сказкам о дэймонах, к тому, что Лиат владеет основами еретической математики.

Не знаю и никогда не узнаю. Никогда я не смогу понять, кому можно довериться. Вот почему Па говорил мне: «Никому не доверяй».

Конюшня задрожала от очередного оглушительного удара грома. Лиат подскочила от неожиданности, ругая себя за вечный страх. Если бы Ханна была с ней. Но Ханны не будет еще долго. К тому же вместе с Ханной вернется Вулфер со своими проклятыми вопросами.

Росвита больше заслуживает доверия, чем Вулфер, который, правда, нравился Лиат, но которому она никогда не сможет довериться. Он знал ее отца и мать. Он чего-то хочет от нее, как чего-то хотел Хью.

Стоп. Она не собирается думать о Хью. Хью казался достойным доверия. Красавчик Хью. Она поднесла руку к щеке, вспоминая боль от его удара.

— Ты свободна от Хью, — прошептала она.

Снова громовые раскаты, много раз подряд. Ее охватил ужас. Страх казался ей живым существом, дэймоном, вонзившим в нее когти, пившим ее кровь, уничтожавшим ее душу. По крыше барабанил ливень.

Двери конюшни резко распахнулись, внутрь ввалились слуги, ведя за собой лошадей. Они возбужденно и громко говорили, перебивая друг друга. Лиат вернулась к стойлу, где лежали вещи ее и Хатуи. Притаившись в тени, она прислушалась. Сапиентия, после битвы при Касселе отосланная в самостоятельную поездку по стране, вернулась ко двору короля беременной. Ее ребенок, если он благополучно появится на свет, подтвердит ее право наследницы престола.

Следом за Сапиентией вернулись охотники, успев до того, как разгулялась непогода. В конюшне сразу стало тесно. Лиат подхватила тощие пожитки Хатуи и свои и отправилась на сеновал, затерявшись среди множества слуг.

Увы, не навсегда.

Насквозь промокшая Хатуи поднялась по стремянке. Она отжала плащ. Ее мокрые волосы прилипли ко лбу и к шее.

— Ты уже вернулась! — воскликнула она удивленно.

— Ну да.

— Ты должна была дожидаться прибытия короля, — рассердилась Хатуи. На мгновение отвлекшись суматохой внизу, она затем добавила: — Я слышала, что вернулась принцесса Сапиентия, но не видела ее.

— Я тоже ее еще не видела. Она приехала сразу же после меня.

— Они прибыли по западной дороге. — Хатуи собрала вещи. — Я отправляюсь в Кведлинхейм сообщить новость королеве Матильде и матери Схоластике. А ты немедленно отправляйся к королю. Сейчас же!

Лиат послушно кивнула. Она засунула свои вещи в дальний угол и прикрыла сверху одеялом. Хатуи собрала свои вещи и, кивнув девушке, спустилась вниз. Лиат последовала за ней.

Снаружи лило как из ведра. Хатуи получила свежую, уже оседланную лошадь, а Лиат направилась к боковой двери. Выйдя наружу, она задержалась под карнизом, с которого низвергались потоки воды, превращая двор в грязную лужу. Хатуи вышла через главную дверь, вскочила в седло и устремилась к воротам. Лиат смерила взглядом расстояние от конюшни до недавно побеленной стены большого зала, где жили важные посетители и обитатели охотничьего заповедника. Стена ничуть не изменилась с тех пор, как она с час назад приехала сюда, надеясь найти здесь покой. Ее охватил ужас. Колени предательски задрожали.

Она не должна поддаваться этому страху. Лиат дотронулась до рукояти меча, своего «доброго друга», повела плечом, ощутив успокаивающую тяжесть лука, «Искателя Сердец», и полного стрел колчана.

Девушка оторвалась от стены конюшни и со всех ног побежала в сторону центрального здания. Она домчалась туда, почти не промокнув, стоявший на страже у дверей «лев» поощрительно улыбнулся и распахнул перед ней дверь. Внутри было тепло. Она вошла.

Обстановка полностью изменилась. Тихих трудолюбивых клириков сменила громкая, мокрая, смеющаяся толпа придворных. Зал казался тесным, в воздухе стоял тяжелый запах сырой шерсти и пота. Лиат направилась в дальний угол зала, где перед камином располагалось кресло короля. С каждым шагом страх все глубже проникал в нее, изматывая душу, бороздил улицы ее «города памяти», подбираясь к запечатанной башне.

Что случилось с ней? Откуда появился этот необъяснимый страх?

Ей хотелось развернуться и броситься прочь. Па так и сделал, но это его не спасло. Она не должна повторять ошибок отца.

Перед ней расступались, освобождая проход к королю. Генрих выглядел утомленным. Одной рукой он теребил узлы на мокром собачьем поводке. Другая рука покоилась на бедре. Он постоянно сжимал и разжимал кулак. Король рассеянно наблюдал за двумя своими младшими детьми, сидевшими у огня. Сапиентия стояла рядом с ним, нервно переминаясь с ноги на ногу и время от времени посматривая на группу людей, находящихся слева от нее. Это были ее придворные, склонившиеся над резным сундуком, в котором принцесса, вероятно, хранила свои драгоценные одежды, а также предметы, приобретенные ею во время священного путешествия, благополучный исход которого должен ознаменоваться доказательством ее способности быть правящей королевой после смерти Генриха.

От очередного удара грома задрожали ставни. Придворные расступились, и Лиат увидела стоявшего в центре человека, к прекрасному лицу которого был прикован ревнивый взгляд принцессы Сапиентии.

Гром стих, и Лиат услышала потрескивание пламени в камине.

Хью.