– И вот Чарли поворачивается ко мне и говорит: «Ладно, Шарлотта, раз уж ты такой меткий стрелок, может, пойдем в поле и постреляем на раздевание?» Он-то думал, я в обморок грохнусь или попрошу нюхательные соли. А я сказала: «Идет, грязный ублюдок, будь по-твоему!»

Я хлебнула вина, чтобы успокоить нервы, и посмотрела на рассказчицу – хозяйку дома, восседающую во главе обеденного стола красного дерева. На Лавинию, жену Чарли, сидящую на другом конце стола, я взглянуть не осмелилась.

– Мы взяли ружья и вышли на улицу, – продолжала Шарлотта. – Пьяные вусмерть – ну, мы с Чарли уж точно языками не ворочали – пошли в загон, кому-то, кто потверже стоял на ногах, удалось установить голубей, я взвалила на плечо папину охотничью винтовку и – бах! – Шарлотта замерла, накаляя обстановку, чтобы гости могли пару раз ахнуть от восхищения. – И как вы думаете – я сбила всех глиняных болванов, до единого, а эти придурки ни одной несчастной птички не подстрелили!

Рассказ был встречен хриплым хохотом и ударами по столу – особенно со стороны моего мужа, который вот-вот да заехал бы кулаком в хлебную тарелку. Он ревел от смеха; круглое, как луна, лицо сверкало красным цветом, в тон пижонскому платочку, торчавшему из нагрудного кармана; над верхней губой искрился пот, глаза похотливо блестели.

– И что они? – прогремел он. – Разделись?

– А как же! – оживилась замолкшая было Шарлотта. – Голые, как младенцы, все до единого. Я заставила их построиться и выставить оружие – и остальные причиндалы – а сама прошлась вдоль рядов с лошадиным кнутом, ха-ха-ха!

– Ой, Шарлотта, да ты с ума сошла! – заржала похожая на лошадь девица, сидевшая слева от меня. – Вот смеху-то!

И правда, вот смеху-то! Только вот я что-то не заметила, чтобы Лавиния особенно веселилась. Она покраснела до ушей. Еле обнажила зубы, храбро изображая что-то вроде улыбки, и возила по тарелке кусок бри. Потягивая вино, я искоса взглянула на мужа Шарлотты Боффи и подумала: каково ему сейчас? Судя по всему, ее россказни его ни капли не расстроили – согнувшись пополам от смеха, он забрызгивал стильтоном свои красные подтяжки. Видимо, его радовал живой интерес жены к особенностям анатомии других мужчин.

Окинув взглядом стол и собравшуюся за ним компанию, уписывающую портвейн и вопящую ослиными голосами, я подумала: может, я все же к ним несправедлива? Слишком недоброжелательно? Ведь если бы мы были на вечеринке у одной из моих подруг и Кейт или Элис рассказывали бы историю, я бы тоже посмеялась от души. Может, эта байка кажется идиотской лишь потому, что ее рассказал кто-то из друзей Гарри?

– Рози, метни-ка сюда портвейну, – гаркнула робкая хозяйка дома. – В горле пересохло!

Я послушно передала графин, который какое-то время стоял рядом со мной, – надо же было промочить горло, пока другие не закрывали рта.

– Между прочим, – отважилась произнести я, пытаясь заглянуть в налитые кровью глаза Гарри, – нам пора двигаться. Я обещала няне, что мы будем в полночь, а уже полпервого…

– Правда? – Шарлотта сверкнула «ролексом». – Господи! У меня же утром урок бриджа! Так, народ, сворачиваемся. Давайте, давайте, собирайтесь. Через минуту достаю пылесос!

Все заржали и задвигали стульями, но, в отличие от меня, никто не поспешил оторвать зад от гобеленовых чехлов. Через две секунды я уже была в пальто; сумка решительно висела на плече. Прошло пять минут, а я все еще стояла с застывшей улыбкой на лице и терпеливо ждала, пока Гарри выполнит свой медлительный ритуал ухода из гостей: похлопает всех по спинам и напросится в гости на будущее.

– Чарли! Мы так редко видимся, надо будет опять как-нибудь собраться… Серьезно? В четверг? Нет, планов никаких, придем с удовольствием, правда, дорогая? Эй, Рози, кто у нас главный по культурной жизни – просыпайся! Вечеринка с коктейлями в четверг вечером – ты не против?

– Но Гарри, Чарли и Лавиния живут в Гемпшире, – тихо сказала я.

– Ну и что? Не так уж долго, за час доберемся, да, Чарли? Эй, Чарли!

Чарли уже разговаривал с кем-то еще. Повернувшись к Гарри, он посмотрел на него так, будто не помнил, кто он такой.

– От центрального Лондона полтора часа, дружище.

– Неужто так долго? Ума не приложу, зачем вы забрались в такую глушь. Я до Слоун-сквер за восемь с половиной минут добираюсь!

– Восемь с половиной минут? Я за столько проезжаю половину подъездной дорожки!

Последовал продолжительный хохот, и тем не менее Гарри поклялся, что мы в лепешку расшибемся, но явимся в гости – правда, Рози?

– Ладно, – ответила я, кивая, улыбаясь и чертыхаясь, что Гарри так поступил. Если бы Чарли захотел нас увидеть, выслал бы приглашения. Я натянуто улыбнулась. – Приедем с удовольствием, Чарли.

Наконец мы оказались у двери и стояли, обмениваясь бесконечными поцелуями и пустыми обещаниями.

– Рози, приезжайте к нам как-нибудь на бридж, сыграем вчетвером, – настаивала Шарлотта. – Я знаю, игроки из вас никудышные, но в самом деле, какая разница!

– Очень мило, – соврала я. – Я непременно позвоню. Большое спасибо, Шарлотта, прекрасный вечер, вкуснейший ужин. Доброй ночи, Боффи. – Я клюнула их в щеку.

– Пока, дорогие! – пропела Шарлотта, выпроваживая нас в ночь. – И не забудь позвонить, Рози!

Сев в машину, я стала ждать, положив руку на зажигание и наблюдая в зеркало заднего вида. Гарри, как обычно, медленно, нетвердым шагом огибал кузов сзади, пробираясь к своей стороне. Повозился с ручкой, не попал, попробовал снова, открыл дверь и, громко ворча, плюхнулся на пассажирское сиденье. Гигантская туша растеклась по сиденью аж до ручного тормоза, колени уперлись в нос. Он довольно осел в кресле и вздохнул.

– А-ах… отлично, лапочка, – похлопал он меня по руке. – Недурно, совсем недурно. По-моему, все прошло очень гладко. Я бы сказал, на девять с половиной.

Я стиснула зубы и включила зажигание. «Хорошо», – пробормотала я, мудро помалкивая. Я уже давно перестала честить Гарри за его ненавистную привычку оценивать вечеринки по десятибалльной системе после ужина у владельцев куропаточьей пустоши, реки, кишащей лососем, или шале в Швейцарии, или еще какой-нибудь роскоши, к которой мечтал приобщиться Гарри. Нет уж, мне вовсе не хочется устраивать на ночь глядя жуткую ругань и потом залезать в постель с пульсирующей головной болью, ворочаться и ерзать до утра, пока Гарри под боком нахрапывает хвалу Англии.

Машина медленно катила, урча, по узкой, освещенной фонарями фулхэмской улочке. Гарри откинул голову на подголовник и закрыл глаза.

– Только одна неладица, милая, – пробурчал он. – Ты сегодня как-то притихла, что ли. Как мышка. С моими друзьями надо быть пораскованнее, понимаешь? Знаю, они тебя пугают, но они же не кусаются. Ты должна быть поувереннее. – Последовала пауза. – О да, и еще кое-что. – Он повернул голову. – Я случайно подслушал, как ты предлагала Боффи пойти на лошадиные скачки. Так вот, надо говорить «бега», лапочка. Пустяки, конечно, но стоит запомнить, не так ли?

Я промолчала, лишь сильнее сжала зубы. Не заводись, Рози, только не заводись.

– Ничего, что я посадил тебя за руль? – сонно добавил он. – Мне сегодня что-то не хочется вести, я вялый какой-то.

– Ничего, – процедила я. Интересно, зачем он вообще спрашивает? По пути домой я всегда за рулем, да и на вечеринку тоже – в последнее время Гарри так нахлебывается виски в ванной перед ужином, что вести не в состоянии. Я вздохнула и переключила скорость. И что, Рози, пусть себе пьет, по крайней мере тогда он сразу заваливается спать, не так ли? Я с надеждой взглянула на его полусонный профиль, но нет – привет-привет, веки опять задрожали. Видно, вспомнил что-то суперважное. Моргнул водянисто-голубыми глазами и улыбнулся в темноту.

– Шарлотта ничего, да?

– Да, ничего.

– Кажется, эти ее карточные полдники – забавная штука. Может, сходишь как-нибудь? Тебе пойдет на пользу.

Я с силой вцепилась в руль – уж лучше пусть у меня кровь пупком пойдет!

– Не глупи, Гарри, как я могу играть в бридж, когда нужно присматривать за Айво? Что ему прикажешь делать – сидеть в детском стульчике и резинки считать?

– Резинки? – Гарри был ошарашен. – Это что, презервативы, что ли?

– Нет, Гарри, это карточный термин, хотя, честно говоря, я не удивлюсь, если у Шарлотты скоро появятся и презервативы. Раз она превратила стрельбу в стриптиз, то, может, решит оживить и дневной бридж – устроит вечеринку в стиле «Энн Саммерс». – (Я мысленно улыбнулась. Между нами, я всегда считала Шарлотту потаскушкой.)

Гарри нахмурился: он был сбит с толку.

– Энн Саммерс? Не припоминаю такую. Ах да, такая симпатичная, рыженькая, познакомились у Комптон-Бернеттов – у нее отец епископ, да?

– М-да, папа-епископ был бы горько разочарован, – процедила я, рискованно обогнув велосипедиста-полуночника с явной тягой к самоубийству. – Нет, Гарри, забудь, ты ее не знаешь. Дело в том, что, пока Айво не пойдет в садик, днем я не могу развлекаться, понимаешь? А это будет еще не скоро.

– Тогда найми няню, у всех есть няни, – вздорно бросил он.

Я яростно впилась ногтями в оплетку руля. Мне наступили на любимую мозоль.

– У всех твоих знакомых есть няни, а мои подруги или сидят с детьми, или сами зарабатывают на няню, а не выпендриваются на карточных полдниках и утренних кофепитиях. Послушай, дорогой, – торопливо добавила я, заметив, как он напыжился, – давай не будем говорить об этом сейчас, ладно? Я устала, хочу добраться до дому и лечь спать.

– Как знаешь. Только имей в виду, Рози, приглашения пострелять в Нортумберленде так просто с неба не падают. Сначала нужно хорошенько прощупать почву, понимаешь?

Я улыбнулась. Так вот в чем дело. Ему захотелось пострелять в Нортумберленде. О да, в прошлом году я там так потрясающе отдохнула, что завтра утром первым делом побегу к Шарлотте и буду, как вся честная компания, точить карандаши, брать взятки и напрашиваться на приглашение – как же! Я вздохнула. В прошлом году один из мужей стал приставать к поварихе – шлепал ее по мягкому месту, как только она наклонялась поставить свиное жаркое в духовку, а потом растянулся на ее кровати – голый, если не считать деревянной ложки во рту и стратегически расположенной кухонной рукавички. В конце концов бедная девушка взбесилась, бросила готовку и убежала, а мне, простофиле, пришлось взять дело в свои руки и готовить для четырнадцати человек. Не умирать же им с голоду…

– Знаешь, я не уверена, что хочу еще один отпуск провести за работой, – ответила я Гарри.

– Ты же говорила, что не против, – напыжился Гарри. – Я точно помню: ты говорила, что тебе даже понравилось.

– Я действительно была не против. Просто не хочу, чтобы все повторилось. Я очень тобой гордился, – резко произнес он. – Ты всех выручила.

О да, я помню его лицо, когда все похлопывали меня по спине и называли маленькой звездой, – он сиял, лучился от гордости, и мне даже показалось, что он вот-вот лопнет. А потом, когда все ушли на корт, он поплелся последним, как всегда; толстые ноги терлись друг о друга в слишком тесных белых шортах. Я смотрела, как он уходит, стоя у кухонного окна; передо мной лежали восемь сырых лобстеров, и ни одна живая душа не предложила помочь.

– Не знаю, стоило ли так гордиться, – тихо заметила я. – Мне тогда казалось… что мы вроде как платим за приглашение.

– Не будь идиоткой, – фыркнул он. – Шарлотта и Боффи – мои старые друзья! С чего это мне платить за приглашение в их дом!

Всего-то и надо – сходить на пару карточных полдников и издавать нужные звуки на вечеринках, подумала я про себя.

Вообще-то, в те выходные я с радостью занялась готовкой. Расторопно надела фартук, закатала рукава. Все что угодно, лишь бы быть подальше от развеселой орущей компании, которая только и знает, что твердить, как хорошо они проводят время, и ржать над несмешными шутками. Раньше, когда мы с Гарри только поженились, мне казалось, что я просто чего-то не понимаю. Ведь они на десять лет старше меня и, естественно, у них более тонкий юмор. Я думала, что со временем начну понимать их шутки. Но потом до меня дошло, что понимать нечего. Эти люди просто веселились, в этом заключался смысл их существования, и если что-то было не смешно, они все равно надрывали животы. Богатые люди без всякой жизненной цели, живущие за счет трастовых фондов, папочек из Сити и самого достойного образования, что можно купить за деньги. Когда-то в раннем детстве они оценили себя долгим и невозмутимым взглядом, поняли, что безупречны, и, выйдя из младенчества, зашагали по жизни с этим твердым убеждением. Им можно орать во всю глотку и творить все, что заблагорассудится. Беспокойство и робость, терзающие обыкновенных смертных, незнакомы Шарлотте и Боффи. От них не услышишь тревожных слов по пути с вечеринки: «Может, когда я сказала, что Аманда похудела, она обиделась и подумала, что раньше я считала ее коровой?» Или: «Я назвала их сынишку Томми тихоней, а вдруг они подумали, что я считаю его умственно отсталым?» Нет-нет, чрезмерная самоуверенность в друзьях Гарри зашкаливала. В их жизни всего было через край, только вот скромности не хватало.

Вздохнув, я свернула на Уондсворт-бридж-роуд. Ведь я изо всех сил старалась сдружиться с ними. Поначалу мне так хотелось влиться в компанию Гарри, найти подружку, родственную душу, не такую горластую и мерзкую, как остальные. Но все они были одинаковые. И хотя сначала я восхищалась ими, считала их забавной сумасбродной командой, теперь все они вызывали у меня лишь головную боль. В том числе и Гарри. Я покосилась на него: сидит рядом, откинув голову, с открытым ртом, и мощно храпит; пухлые руки вяло сцепились на полосатом жилете. Я тоскливо улыбнулась. Забавно, ведь когда мы с Гарри познакомились, он казался таким непохожим на остальных. Тогда я не подозревала, что он это не нарочно.

Мы познакомились в Ирландии, на очередной вечеринке, – только в тот раз я работала поваром на вполне законных основаниях, в качестве нанятого персонала. Обычно я не обслуживала загородные вечеринки, а в основном работала в Лондоне – у подруги была фирма по организации банкетов. Но в последний момент позвонили из агентства и стали умолять согласиться, потому что другая девушка отказалась и клиенты уже впадали в эпилепсию от ярости. По идее, одно это должно было меня насторожить, но я согласилась, и на следующее утро уже плыла по Ирландскому морю, чтобы в одиночку приготовить завтрак, обед, полдник и ужин для пятнадцати стрелков и их жен.

При нормальных обстоятельствах я в жизни бы не ввязалась в такую передрягу, но, по правде говоря, мне до смерти хотелось уехать из Лондона, под любым предлогом. Я только что разорвала долгие и тягостные отношения с безумно симпатичным ландшафтным дизайнером по имени Руперт – то есть это с моей стороны отношения были отягощены чувствами, зато с его – легкие, как перышко, но последнее обстоятельство стало очевидным для меня, лишь когда я застукала своего принца с другой любовницей, причем – моей хорошей знакомой. Именно тогда я окончательно решила, что романы с красавчиками – не для меня. Дело в том, что до Руперта я всегда сторонилась стремительных шикарных мужчин, считала их опасными и предпочитала иметь дело с отбросами. Даже в школе, когда все девчонки сходили с ума по Наполеону Соло, я была влюблена в Илью Курякина; все визжали по Ле Бону, а мне нравился Тейлор; все жаждали Боди, а мне снился Дойл. Мне так было приятнее, спокойнее, что ли; ощущение легкого превосходства грело душу и надо было продолжать в том же духе. Но тут появился Руперт. Воплощение сексуальности, прекрасный ландшафтный дизайнер, от которого подкашивались коленки.

Ну все, больше никогда в жизни, внушала я себе, похлюпывая носом на диване в своей квартире в ту пятницу вечером. Никогда, ни за что на свете. Пора вернуться к дешевым экземплярам, порыскать по вешалкам: может, и найду кое-что подходящее, кого-то, кого тоже бросили. Пусть он будет лысоват, коротковат, толстоват или худоват – я бы его подправила. Тут мне и попался Гарри.

Из агентства позвонили, когда я выплакивала свою решимость в диванную подушку, и с отчаяния я согласилась на работу. Вот как вышло, что на следующий день я очутилась на западном побережье Ирландии, за большим деревянным столом посреди огромной старинной кухни, похожей на владения миссис Битон, и уныло оглядывала дюжину вальдшнепов, которых нужно было ощипать, выпотрошить и изжарить. И только что мне пообещали, что другая дюжина не замедлит себя ждать.

Через полтора часа, ощипав всего трех птиц, покрытая перьями, потрохами и кровью, я услышала хруст шин по гравию на подъездной дорожке. Выглянув на улицу, я заметила грязный старенький «лэндровер», притормозивший под окном. Помню, как я с ужасом подумала, что, если привезли очередную партию птиц, я или разревусь, или сяду на ближайший паром. И тут из машины выпрыгнул Гарри. На нем был довольно симпатичный охотничий костюм скаутски-зеленого цвета, и в руках он нес не шесть связок вальдшнепов, а бутылку шампанского.

Он был крупным светловолосым мужчиной, по меньшей мере шести футов пяти дюймов росту и широкоплечий, но без жирка, как сейчас. Когда он ворвался в кухню, размахивая бутылкой, мне показалось, будто в комнате потемнело. Я замерла на полпути, воззрившись на этого великана, и ожидала, что поступит очередной приказ свыше. Но он лишь раз взглянул на мое раскисшее лицо и усеянную перьями кухню и приказал пойти умыться и вымыть руки, пока он доделает остальное. И, не изменив своему слову, уселся на табуретку, поставил миску меж колен и принялся мастерски ощипывать вонючие птичьи грудки, в то время как я сидела рядом, шмыгала носом и попивала охлажденное шампанское. Я могла бы поцеловать его. Да, именно так следовало поступить. Но вместо этого я вышла за него замуж. Не так сразу, конечно: прошло несколько месяцев, прежде чем я стала миссис Гарри Медоуз, но над таким грандиозным решением можно было бы подумать и лучше.

Вспоминая о прошлом, я понимаю, что многое зависело от моего тогдашнего состояния. В утро нашей первой встречи я была так измучена эмоционально и так безмерно благодарна этому большому и доброму человеку-медведю, что прямо там и решила: слишком долго со мной дерьмово обращались, я сыта по горло сладкоголосыми смазливыми подонками, а вот этот простой, умелый, приличный мужчина как раз сойдет, спасибо большое. По правде говоря, меня рикошетило, как пушечное ядро, я летела быстрее скорости света. Кто-то должен был меня поймать, и под руку подвернулся Гарри.

Про себя я заметила, что у него красивые глаза – голубые, как же еще, Рози, – и внушающие доверие широкие плечи, и, насколько я помню, он меня рассмешил – странно, конечно, ведь это было в первый и последний раз. Если честно, меня порадовал тот факт, что я его симпатичнее. О чем-то это говорило, ведь в то время во мне был целый стоун лишнего веса, и я только что сделала смелую стрижку в стиле «маленький эльф» – только вот лицо и фигура у меня были далеко не как у маленького эльфа, и в результате я стала похожа на толстого приземистого тролля. Но Гарри этого не заметил. Я была блондинкой с чудесными зелеными глазами – это его слова, не мои, – кожа у меня как персик (тоже его слова), формы чувственные (лучше промолчу), и я оказалась той, о ком мечтало его сердце. Ну что ж. Что я могла сказать? Если он потерял голову, почему бы мне не сделать то же самое? Я окунулась в эти уютные отношения с внушительным вздохом облегчения. Мне не пришлось лезть из кожи вон, стараться быть остроумной, забавной, красивой, скакать через горящие кольца. После всех этих лет болтания в пространстве я словно приземлилась на пуховую перину.

Он был старше меня (лет на десять), выше меня (на фут), и, соглашусь, может, он и был немного напыщенным, слишком довольным собой и слегка туповатым, особенно под мухой, что случалось частенько. Но сами посудите, кто не без недостатков? Ведь, в конце концов, он по сути своей хороший человек.

Прикусив губу, я сердито переключилась на третью скорость: слишком резко срезала на Уондсвортском развороте. Гарри сонно перевалился на одну сторону. Голова прижалась к стеклу, рот широко раскрылся, сбоку потекла маленькая струйка слюны.

Мамочка была в восторге, как же иначе. Достаточно было открыть парадную дверь и лишь раз взглянуть на внушительных размеров сапфир на моей левой руке, и она уже готова была пасть на колени и целовать полу его телогрейки, так она обрадовалась. Просияв, она крепко схватила его за руку и провела в гостиную, чтобы составить список гостей на свадьбу, а дальше покатилось – к алтарю, как с горки на санках. Мама командовала парадом, почти не расставаясь с телефоном.

– Он какой-то там родственник какого-то там лорда! – восторженно пищала она по телефону Марджори Бердетт, подружке. – Только вообрази: вот он умрет, потом умрет его двоюродный брат, потом еще кто-нибудь из их рода, и Рози, может, даже станет леди! Как знать, может, ей подфартит даже больше, чем Филиппе! – С ней случился словесный оргазм, и трубка со стуком упала на столик в прихожей: ведь как-никак с замужеством Филиппы трудно тягаться.

Филиппа – моя старшая сестра. Не просто красивое, стройное создание с лебединой фигурой, но и очень умна под стать. Пару лет назад она, взяв отпуск в лондонской больнице, где работала анестезиологом, – о да, все очень серьезно! – вырвалась домой, на местные танцы. Тут она встретила, обворожила и впоследствии «окольцевала», по тактичному выражению моей матери, – непомерно богатенького здешнего землевладельца, который, по маминым словам, жил в «самом крутом доме на весь Глостершир, Марджори!».

Гарри же, с его претензиями на благородное происхождение, разбудил в сердце матери скрытый провинциальный снобизм, и с минуты объявления помолвки ее понесло. То меня тащили в «Питер Джонс» составлять свадебный список, то запихивали в свадебные платья в «Хэрродс», припугивая продавщиц и доводя ассистенток – а иногда и меня – до слез; то мотаться по турагентствам и проверять организацию медового месяца. В какой-то страшный момент я так запуталась, что подумала, будто выхожу замуж за свою мать. Конечно, такой энтузиазм со стороны матери невесты – явление нормальное, но все же меня не покидало ощущение, что мамочка постоянно намекает мне: «давно бы пора» – ведь она никогда не упустит случая напомнить, что мне уже. С ого-го каким хвостиком, между прочим.

Подготовка шла полным ходом, и мама с Гарри спелись лучше некуда. Когда он вскользь упоминал имена своих друзей и родственников, членов аристократических семей, у мамочки текли слюнки. Похоже, ее не волновало, что у Гарри нет работы, не так уж много денег и всего-то имущества – пара маленьких домиков в Уондсворте и какие-то мифические акции и ценные бумаги. Стоило матери услышать, что он знаком с Майклом Хезелтайном и герцогиней Девонширской, как она готова была извиваться на ковре, бить ногами и умолять: «Еще, еще!» Помню, как-то раз после ужина, во время которого Гарри потчевал нас очередной историей о встрече с покойным Лоренсом Ван Дер Постом (как удобно для Гарри: почти все его друзья-аристократы – покойные), мы с ней поднялись наверх. Пожелав мне спокойной ночи, она – я не вру! – обняла меня за талию и прошептала: «Ты сделала это, Рози. Ты это сделала!»

Помнится, я подумала: как же все-таки странно. Столько лет она меня не одобряла, упрекала в неопрятности, честила моих недостойных бойфрендов, корила за отсутствие честолюбия и твердила, что я приношу одни разочарования. И вот одним ударом я это сделала! Завоевала ее одобрение и, может, даже любовь. И каким же образом? Приведя в дом совершенно незнакомого человека. Я растерянно смотрела на нее и, как ни странно, не ощетинилась, не огрызнулась, не отдернулась в ужасе. Я просто заглянула в ее сияющие от восторга глаза и с удовольствием приняла ее радость. Это было так просто, понимаете, и так непривычно: не сражаться с ней, не бунтовать. Я никогда не подозревала, что мне обидно, что Филли и мой брат Том, близнец Филли, умеют ей угодить, а я нет, но в тот вечер я засыпала, испытывая нелепое, а кто-то скажет – жалкое, чувство счастья.

Вот папа – другое дело. Его любовь всегда была сильной, откровенной и безусловной. Услышав новость, он как-то притих.

– Ну что ж, милая, главное, чтобы ты была счастлива, – сказал он наконец.

– Но он же тебе нравится, пап? – встревоженно спросила я.

– Конечно, нравится. Конечно.

Мы сидели на старой скамейке у теплицы, и, помнится, я услышала, как меняется тон его голоса: он становился более уверенным, будто папа почувствовал себя виноватым. Но он уже поднялся на ноги. Взял садовые перчатки, секатор, напялил старую потрепанную шляпу и пошел к овощной грядке в конце сада. Его высокая фигура двигалась быстро и уверенно, как всегда, но мне показалось, что он слегка поник и шел понуро, медленнее, чем обычно.

Тогда меня впервые посетило сомнение. Во второй же раз это случилось со мной прямо перед тем, как войти в церковь. Стоя у входа в нашу деревенскую церковь под руку с отцом, я вдруг ощутила жгучее желание сорвать фату, рвануть со всей мочи и смыться на первом же автобусе девятого маршрута. Я сжала зубы и внушила себе, что все дело в предсвадебных нервах; потом заиграл марш «Царица Савская», я вздернула подбородок и зашагала по проходу. Третий приступ сомнений настиг меня примерно через час, на свадебном приеме в саду моих родителей. И, между прочим, его вызвала очаровательная Шарлотта. Невероятно худая, раскрасневшаяся и разгоряченная, в отвратительной розовой шляпе, она подскочила ко мне и громко выкрикнула:

– Рози, ты прелесть, что отважилась выйти за старину Шалтая-Болтая! Какая же ты храбрая! Одному богу известно, что тебя ждет!

– Ш-шалтая-Болтая? – запнулась я.

– Ага, – весело рассмеялась она. – Старая детская кличка. У тебя же тоже в детском саду было прозвище, да?

Не было, и в детский сад я не ходила, но это лишение меня не тревожило. Гораздо более шокирующим было другое открытие – оно вдарило мне прямо между глаз со всей силой потерявшего управление грузовика. Боже милостивый. Я вышла замуж за Человека-Яйцо. За толстяка, шестерку в их компании; и более того – оказывается, я храбрая и отважная и сделала то, что другим и в голову бы не пришло. Помню, стояла я там в кремовом шелковом платье и остолбенело моргала вслед удаляющейся Шарлотте, вцепившись в бокал с шампанским, но не ощущая его.

После этого на мой мир постепенно опустилась темнота, и правда выплыла наружу. Я вышла замуж за мужчину, который в свои тридцать девять лет уже отчаялся жениться. Я была уже четвертой поварихой, которой он помогал ощипать вальдшнепов. Четыре попытки соблазнения с бутылкой шампанского и вытиранием слез бедной Золушке. В их компании это был знаменитый анекдот – как Шалтай-Болтай пытался подцепить телку. Но на этот раз – только вдумайтесь! – на этот раз он не только ее охмурил, но и женился! Самое время надрывать животы, завывать от хохота, впадать в истерику и – стоп, снято! Хотя погодите-ка минутку… Откуда им знать – может, я его люблю? И наш брак заключен на небесах, вот!

Увы, я его не любила, и брак наш заключался вовсе не на небе, так что смеяться надо было только надо мной. Не успела я вытряхнуть конфетти из волос, как поняла, что Гарри вовсе не такой, как я себе представляла. Его безобидность обернулась тупостью. Незыблемость – неподвижностью, ибо почти все время он проводил, лежа на диване. И сказать, что он любит выпить, значит не сказать ничего. Правда, есть и хорошие новости, давайте-ка сразу перейдем к ним. Моему сыну Айво сейчас ровно два года и два месяца, он был зачат во время нашего медового месяца в Индии и родился, как ни странно, девять месяцев спустя. Мой милый мальчик. Крутя баранку и думая о нем, я с нежностью улыбнулась. Мой яркий светловолосый ангел, свет моих дней, единственная радость моего брака. Центр моего мира. Я покосилась на Гарри. За сына я благодарна ему от всего сердца. И ради сына готова все ему простить.

Мы подъехали к дому на Меритон-роуд. Я сидела в темноте и заставляла себя почувствовать хоть что-нибудь, если не воскресить любовь, то хотя бы испытать нежность. Тихо расстегнула ремень, повернулась боком и взглянула на спящего мужа. Попробуй, Рози. Попробуй почувствовать хоть что-то. Ради Айво. Ведь вначале должно же было быть что-то, какое-то волшебство. Я потянулась и погладила его руку.

– Милый? – прошептала я. – (Никакой реакции. Продолжает храпеть.)

– Гарри, милый, мы приехали. – (Он почмокал толстыми губами и перевернулся на другой бок.)

– Гарри. – Я затрясла его. – Пойдем, здесь холодно, просыпайся. – Я потрясла сильнее. – Пойдем, дорогой.

– Отвянь, – промямлил он. Моя рука замерла на полпути.

– Ну и ты тоже отвянь, тупой жирный ублюдок! – взорвалась я.

Я плюхнулась на сиденье. Меня так и подмывало бросить его здесь: пусть сам выбирается из машины в четыре утра, спотыкается на обледеневшей дорожке, безрезультатно ищет дверной ключ, борется со щеколдой… Но я знала, что самой себе дел прибавлю. Придется вскакивать с постели посреди ночи, чтобы спасти его, а то еще разрушит что-нибудь и разбудит Айво. Я наклонилась и нашла его ухо.

– Гарри, – закричала я. – Если останешься в машине, замерзнешь до смерти! – (На мгновение он приоткрыл свои мутные зенки, но не успела я злобно сверкнуть глазами, как они снова захлопнулись. Вот так. Мечтай, Рози. Он храпел дальше.)

– Ну все! – заорала я. – С меня хватит!

Я вывалилась из машины и подошла к дверце Гарри. С чувством распахнула дверь. Пора прибегнуть к Последнему Средству – методу, который до сих пор применялся лишь в отдельных случаях из-за его потенциальной опасности. Но сегодня как раз такой случай. Я подбежала к стороне водителя, встала по-собачьи на четвереньки на сиденье и принялась толкать Гарри в открытую дверцу. С таким же успехом можно было бы двигать гору. Прижавшись к нему плечом, я толкнула что есть мочи, ругаясь и проклиная все на свете, пыхтя и задыхаясь. Гарри покатился, покатился… и уже едва не вывалился на тротуар, но вовремя подставил ногу. Это его и спасло. Что ж, он всегда выходит сухим из воды, ничего не скажешь. Я сидела, пыхтела и дивилась на него: он перевалил через себя другую ногу и каким-то образом выпрямился, словно обдолбанный слон, очнувшийся после выстрела усыпляющим дротиком.

Уму непостижимо, вот что значит врожденный инстинкт выживания!

– Молодец, – пробормотал он, когда я открыла дверь и впихнула его в дом. – Умница, клюшка. – (О да, забыла вам сказать! Когда я вышла за Гарри, то поменяла не только фамилию, но и имя. Была Рози Кавендиш, а стала Клюшкой Медоуз.)

На последнем дыхании втолкнув его в гостиную, я увидела Элисон, няню, которая уже поднялась с кресла, засунула в сумку журнал и выключила телевизор.

– Хорошо провели время? – робко спросила она.

– Прекрасно, спасибо, Элисон, а как у тебя дела? Айво не безобразничал, все в порядке?

– О да, он просто ангел, как всегда. Проснулся часов в десять, я дала ему бутылочку, и он снова заснул. Я все правильно сделала?

Элисон редко так много говорила, поэтому аж порозовела. Она была милой застенчивой девчушкой лет семнадцати, жила по соседству и обожала детей, а Айво в особенности.

Я улыбнулась.

– Конечно, я бы сделала то же самое. Молодец. – Я уже приготовила деньги и протянула их ей. – Извини, что мы опоздали.

– О нет, что вы… О! Это слишком много, Рози. – Она разглядывала купюры в ладони.

– Нет, прошу тебя, возьми.

Элисон была старшей из пятерых детей, и с деньгами в их семье было туговато. Я знала, что так она хотя бы может прикупить что-нибудь симпатичное из одежды, и блестящий черный плащик, который она с гордостью продемонстрировала мне в начале вечера, был куплен на деньги, заработанные присмотром за детьми.

– Спасибо, – просияла она. – Теперь я смогу купить ту мини-юбочку из «Топ-шоп».

– Отлично, – радостно поддержала ее я. Глядя, как она сияет от удовольствия, я подумала, что, возможно, именно этого в моей жизни и не хватает. Мини-юбочки из «Топ-шоп».

– Ну я пойду, – сказала она. – Спокойной ночи, Рози. Спокойной ночи, м-м-м, мистер Медоуз. – Она нервно взглянула на Гарри. Элисон никогда не знала, как его называть и что ему говорить. Он шатался в проеме гостиной, загораживая ей проход в прихожую. Она бочком направилась к нему, но он не сдвинулся с места, чтобы пропустить ее, а смерил ее наглым и насмешливым взглядом с ног до головы – юную фигурку в коротеньком облегающем топике.

– Ты уже уходишь, м-м-м…

– Элисон, – торопливо подсказала я. Элисон уже больше года была у нас няней, а он так и не удосужился запомнить ее имя.

– Ах да, Элисон. Сын и наследник вел себя хорошо?

– Идеально, – ответила она, пытаясь протиснуться мимо него.

– Хорошо, хорошо. – Он закрыл глаза и рискованно качнулся. О боже. Да он не просто налакался, он катастрофически пьян.

– 3-звините на минутку, – промямлил он. – Мн-н-до в туалет.

Он повернулся и поплелся вон из комнаты, но свернул не в туалет, а налево, и открыл шкаф, где мы хранили верхнюю одежду. Я не успела раскрыть рта. Даже не включив свет, он расстегнул ширинку и стал отливать. Шумно. Мощной струей. Прямо на куртки. Я похолодела от ужаса и вдруг услышала звук, который не спутаешь ни с чем, – струя воды, бьющая о пластик. И тут я поняла. Поняла, потому что сама вешала его в шкаф всего пару часов назад. Он мочился на новый плащик Элисон.

Мы с Элисон прижались друг другу плечом к плечу и в ужасе ждали, пока фонтан не иссякнет. Потом наступило молчание. Потом он спутанно и немного растерянно выругался.

И через минуту вывалился из коридора.

– Слушай-ка, Абигайл, детка, ты уж извини, но, по-моему, я написал тебе в карман.

В этот момент я все и решила. Я больше не могу жить с этим человеком; придется от него уйти.